Звезды не для нас [сборник]

Мифические

Татьяна Тихонова

г. Новокузнецк

Последним грузили личный вездеход начальника колонии. Начальник с трапа неловко взмахнул рукой провожавшим. Окинул растерянным взглядом собственную замороженную и нерентабельную, в общем какую-то непутевую колонию на далёкой и такой вроде бы многообещающей Немезиде. Оставался необходимый персонал, обычное дело. Первыми улетали те, кому нужно было край уехать. Странным образом убывала и вся администрация со своим скарбом. Скарб не вмещался, многое оставалось в контейнерах. Следующий рейс ожидался только через два года, до Немезиды от Земли быстрее не обернёшься.

Немезида славилась безжизненными постапокалиптическими просторами, не очень приветливым климатом в короткое лето и суровой шестидесятиградусной стужей в длинную зиму. Отсюда давно убыла, подтвердив отсутствие интересных месторождений, геологоразведка. Отчалили космобиологи, оставив после себя три неперспективных экземпляра местной то ли фауны, то ли разумной жизни. Даже надежды космоархеологов не оправдались, жизнь на этой земле погибла давно и лежала на дне морских пещер. Типовой постъядер, ничего нового, уконтропупили сами себя.

“Грустно, но ничего не поделаешь, теперь здесь зарождается новая жизнь. Потом эти новые археологи примутся искать тех, кто вел здесь раскопки… но сможем ли мы ответить на их вопросы, может, к тому времени уже не будет и нас”, – говорил главный археолог четыре года назад на прощальном банкете у себя на маленькой кухне…

“А зима совсем скоро”, – подумал Глухов, остававшийся на Немезиде за главного. Дома его никто не ждал, даже старый лохматый Джим давно помер. Маринка не захотела лететь “опять к черту на кулички, неизвестно на сколько” и через год вышла замуж. Детей не было. Да все они тут такие, никто так просто в космосе, на дальней окраине, не оказывается. Но вот у одного бизнес на Марсе наклёвывается, у другого внучка на Земле родилась, говорит, поднимать надо, сын балбес. У третьего диссертация горит, там, на Земле… Хорошо вчера посидели, даже на слезу сурового Воронова пробило.

“Да, зима скоро”, – опять подумал Глухов.

Всё чаще туман окутывал горы, отголоски трёхдневной бури ещё свистели по единственной улице, мели мусор. Робот уборщик полз неуверенно, его раз за разом разворачивало поперёк очередным порывом.

Когда глыба звездолёта распустилась ослепительным цветком в небе и исчезла, провожавшие ещё некоторое время смотрели вверх, но уже думали каждый о своём.

– Козлятам требуется увеличить отопление, – прострекотал Боха, андроид старый и списанный с Земли.

Прибыл он на пятом году жизни колонии, ездил на своих съёмных стареньких резиновых траках и со всеми знакомился. Был приписан к отопительной станции, а пропадал потом всё время в козлятнике. Козлята за ним ходили повсюду.

– В библиотеке бы тоже побольше включить, – неуверенно сказала Рохля и поправила аккуратно очки. – Скучно будет. Ещё два года.

Рохлина Настя, двадцать пять лет, семьи нет, детдомовская, никто не ждёт, потому и осталась. Отвечала за оранжерею и библиотеку, потом к ней прибились андроиды. Они подключались к сети и скачивали всё подряд, простаивая в библиотеке в непогоду.

– Боха добирался три года. Попадание в магнитную ловушку времён второй космической, ремонт на Лире, итого – три года два месяца, – сказал андроид, всё также тоскливо уставившись в небо.

Остальные молчали. Воронов и Ташев, по десятку лет в космодесанте за плечами каждого, оба числились в охране и без особых возражений остались помогать сворачивать станцию.

“Через две зимы и начнём, раньше нет смысла”, – думал Глухов.

– Ну ты, Боха, будто пешком шёл, три года два месяца, – сказал он, окинув взглядом свой маленький отряд.

Сказал просто, чтобы что-то сказать. До последнего момента никому не верилось в происходящее. Остающимся – что их и правда оставят, уезжающим – что никто так и не пришлёт: «Отбой, финансы утрясли, всё остаётся без изменений».

“Ну нет, так нет, не раскисай, – сказал себе Глухов, – жить надо дальше”.

– Милош, давай берись за переезд, я пойду на подстанцию, отопление прибавлю. Настя, библиотеку отапливать будем, туда все и переберёмся. В конференц-зале разместим вольеры. Остальные корпуса законсервируем.

Рохля возмущённо уставилась на него. А Глухов рассмеялся.

– Спокойствие! Козлятник и оранжерея в приоритете, – сказал он.

Козлятник остался от чьей-то мифической идеи автономной жизни колонии, но от снабжения уйти так и не удалось.

Все они были в одинаковых оранжевых комбинезонах и сейчас толклись на посадочном поле как толстые апельсиновые гусеницы. Даже Боха был в таком же. Андроид считал себя человеком и обижался, когда об этом забывали.

– Я вам не робот какой-нибудь, – принимался бубнить он, – серия 500S уникальна.

Глухов повернул в поселок, и все потянулись за ним. Ворота за спиной сомкнулись. Еле слышное шипение возвестило, что система перешла в режим “Крепость”.

Люди молчали. Единственная улица была пустынна, пятеро шли по ней. Но вот Ташев буркнул:

– Боха, заводи свой драндулет, начнём с вольеров. Немезиды привычны к холоду, пока их устраиваем, корпус прогреется.

Воронов молчал. Он вообще обычно молчал, только что бы ни делалось в посёлке, он всегда оказывался там.

– Тогда я с вами, – сказал Глухов.

Рохля кивнула…

Немезиды были медлительны и походили на ежей. “Двуноги, двуруки, или четырёхлапы?” – гадал Глухов всегда, глядя на них. Но те, кто мог бы прояснить этот вопрос, улетели, а пока были здесь, отмахивались и отшучивались:

– Вопрос остаётся открытым.

Высокий колючий гребень на спине немезиды поднимался и опускался как плавник у древней рыбины. Или ежа? Обычно они лежали, свернувшись. Но если существо разворачивалось и смотрело вдруг круглыми глазами на тебя, становилось неуютно. Каждый раз Глухов отмечал, как у него самого на загривке, кажется, шерсть дыбом встаёт от этого взгляда. Немезид осталось всего три. Их восстанавливали из фрагментов, а назвали по имени планеты. Но жили эти аборигены недолго, умирали один за другим тихо, будто угасали.

Их побоялись грузить на корабль, решили, что не перенесут перегрузки. Увековечили в огромных диссертациях и в архивах онлайн-конференций и вручили на попечение Рохле. То ли потому что Рохля до безобразия добрая, она уверяла, что немезиды не звери и читала им книжки. То ли потому что больше некому было их оставить на попечение, ведь понятно, что никто больше специалистов на Немезиду отправлять не будет. То ли потому что думали вернуться скоро и забрать всех, а пока и Рохля справится.

Рохля, узнав, что немезиды теперь её подопечные, страшно запереживала. Стала ходить выбивать им дополнительное пропитание.

– Да они почти ничего не едят, твои немезиды, – отбрыкивался от неё завсклад, когда она у него пыталась выклянчить лишний контейнер с протеиновыми брикетами.

– Ну да, у них ведь солнечные батарейки, – ругалась Рохля.

Вообще она умела быть противной, и завсклад ей уступал. За последние недели перед отлётом, Рохля накопила большой запас еды еще и из прессованных водорослей.

Глухов, однажды заглянув в кладовку при библиотеке в поисках робота-уборщика, хмуро присвистнул:

– Ну ты молодец, Рохля. Немезиды развернутся три раза. А потом не согнутся. Хороший тактический приём.

Немезиды разворачивались обычно пару раз в день. Внушительно так, как в замедленной съёмке, в полный, два с половиной метра, рост, гребень взъерошивался. Однако при Рохле гребень оставался сложенным у всех трёх, привыкли они к ней. Шипастый частокол ощетинивался, как только входил Глухов.

– Кто додумался их назвать немезидами?! Как корабль назови, так и… – возмущался он, когда двухметровое чудище смотрело в упор, перебирало передними конечностями, шипы торчали во все стороны. – Какого чёрта?! Мне что, сюда в доспехах входить? – и задумчиво добавлял: – Ты им, Рохля, “Войну и мир” и про старушку-процентщицу не читай, «Алые паруса» читай, самое то. Воронов вон, рассказывал, что плакал, когда ему кто-то рассказал про паруса…

Доспехами все называли боевые комбезы Воронова с Ташевым. Их они надевали в годовщину образования посёлка, брали праздничную норму коньяка и уходили за территорию. Никто их не останавливал. Понимали, что тихая жизнь посёлка для них большое испытание. А Ташев с Вороновым исходили окрестности, уплыли на вездеходе-амфибии до самого страшного второго моря. И привезли подробную карту. Они же нашли и останки немезид в пещере у моря. Мир этот только-только оживал. И самые гиблые места были на другом континенте, за вторым морем…

Вольеры перетащили на маленьком автопогрузчике Бохи. Андроид деловито сновал вокруг переезжающей немезиды, ворковал про поворот налево, про кочку прямо по курсу. И к вечеру у Рохли в самой светлой комнате, в конференц-зале, поселились новые жильцы. Все пришли на них посмотреть, а Воронов с Ташевым так и вообще видели немезид впервые.

Те были сегодня на загляденье тихи.

Глухов рассеянно смотрел и думал, как запустить вездеход. Автопогрузчик не справлялся, вездеход не заводился, переезд остальных жителей пришлось приостановить. Глухов второй день крутился в мастерской. А холода набирали силу, за бортом минус сорок три. Он не заметил, как Рохля оказалась у него за спиной.

– Саша, надо попробовать Зевса впрячь. Упряжь у нас найдётся?

– В смысле? Немезиду впрячь?! – растерялся Глухов.

– Может, они себя нужными почувствуют, или вспомнят, или… – Рохля замялась и выпалила: – Жить захотят! Почему они умирают? Я тут в файле у главного археолога фото одно нашла. С экспедиции на второе море. Там есть кольца на воротах, на одном – наши немезиды повозку тянут… по воде, а на другом кольце – по суше.

Глухов озадаченно уставился на Рохлю, потом на Зевса. Тот ощетинился и неожиданно вымахнул, развернулся в полный рост.

Все шарахнулись в разные стороны, Боха укатился в дальний угол, Рохля испуганно заругалась.

Глухов с уважением вдруг подумал: “Так это он на дыбы. С характером, выходит…” А вслух невразумительно сказал:

– Ну-у… по воде и по суше, говоришь? Козлятам разве пусть корм возят, потом когда-нибудь, если… Какие-то они… мифические. Ты мне кольцо это потом покажи.

И подумал: “Красота-то какая, по воде и по суше, увидеть бы…”

Море Марса

Роман Кузьмичев

г. Москва

Болдон готовился к погружению. Все нужно было проверить тщательно, собственноручно пробежаться по всем протоколам безопасности и подготовить батискаф. Он любил все делать сам, наверно, это у него от оригинала.

Брюс Болдон был клоном великого исследователя и ученого, который открыл Великое море Марса. Шесть лет назад никто бы и подумать не мог, что под поверхностью красной безжизненной планеты находится огромная толща воды со средней глубиной в 18 километров, населенная живыми существами. Конечно, ученые предполагали о наличии воды на Марсе, это было доказано еще в десятых-двадцатых годах двадцать первого века, но не в таких количествах. Болдон-оригинал был первым, кто выдвинул такое предположение, седьмым прилетевшим на Марс человеком и первым исследователем моря Марса.

После такого ошеломительного открытия он стал звездой, Гагариным своего времени. Впоследствии его жизнь состояла из встреч с главами государств, визитов на лучшие телешоу, написании мемуаров и роскошной жизни.

Но человечество не могло себе позволить потерять такого замечательного ученого, поэтому была предпринята попытка клонирования с последующим дублированием нейронов и синаптических связей. Это был прорыв в генетике и клонировании! Болдон и тут стал первым. Болдон-клон был отправлен на Марс продолжать исследования, а оригинал продолжал жить припеваючи. О клоне знал самый узкий круг людей и это содержалось в строжайшей тайне.

Болдон-клон часто задумывался о том, что значит быть клоном. Казалось бы, разницы никакой. С точки зрения биологии, за исключением генетической сетки и реакции на некоторые раздражители, он обычный человек: среднего роста, крепкого телосложения, с начинающей седеть копной темных волос, голубыми глазами и смуглой кожей. Нос только кривоват из-за драки в далекой юности, но этот недостаток ему даже нравился, и он не собирался его убирать. Или же это нравится не ему, а оригиналу? Вот тут-то и начинались проблемы. Что в нем есть от него. Или же он просто копия, которую использует человечество, чтобы продолжать изучать море Марса. Когда он очнулся после процедуры клонирования, он имел те же воспоминания, что и оригинал, как ему объяснили. Пускай не думает о том, что он клон, а просто продолжает заниматься любимым делом, пока оригинал отдувается перед медийными корпорациями на Земле.

Конечно, бывали моменты всеобъемлющей тоски, панических атак и депрессии, когда Болдон не хотел мириться со своим положением «дублёра». Но потом он понимал, что это лишь его гордость, вернее, даже не его, а Болдона-оригинала. И приходило осознание, что ему даже гордиться пока нечем – все, что было сделано – было сделано Болдоном-оригиналом. Болдон-клон много думал и втайне записывал свои размышления о мире будущего, где клонирование станет обыденностью. Будет ли это рабский труд для клонов, нужно ли будет им бороться за свои права, устраивать революции, или же это будет утопия? Такие размышления выбивали его из колеи, и Болдон искал утешение в работе. Если он сделает научное открытие, которое прогремит на весь мир, как его оригинал, то это будет веским поводом заявить о себе и выйти из тени!

Как раз совсем недавно недалеко от места подводной базы Нептун-1 был засечен сильный подземный толчок и аномальный скачок температуры, что могло говорить о подводных гейзерах или извержении вулкана. Это было бы очень кстати. Теперь ему предстояло опуститься ниже рекордной точки в десять километров в ста пяти километрах от базы. Так далеко и глубоко он еще не заплывал.

Изучение Великого моря Марса только началось, поэтому вся живность пока только фотографировалась и снималась на видео. При первой попытке отлова и изучения на поверхности оказалось, что как только рыба или растение покидает водную среду, мгновенно начинается скорейший процесс разложения. Ученые уже выдвинули предположение, что это из-за бактерий, обитающих в воде в симбиозе с живыми существами, которые при контакте с воздухом или же просто при покидании водной среды начинают разрушать все ткани носителя.

Размышляя, почему так может быть, Болдон надел дополнительный тяжелый скафандр для выхода, как он любил шутить, «в открытую воду». Может, эта бактерия таким образом не отпускает живность и не позволяет ей эволюционировать? Кормится за ее счет. Или просто в силу своей природы анаэробна? Но почему тогда она не погибает сразу, а уничтожает перед этим носителя? Цепляется за жизнь, в агонии пожирая все до чего дотянется?

Все свои мысли Болдон-клон записывал на диктофон, как и, кто бы сомневался, его оригинал. Так, бормоча в микрофон, он вошел в шлюз и подождал пока тот заполнится водой. Перед выходом в водный мир Болдон всегда замолкал. Он по-прежнему оставался единственным человеком, погружавшимся в море Марса, хотя сделал это уже одиннадцать раз. Остальные исследования проводились с помощью дистанционных мини-субмарин.

Густая тьма океана поглотила Болдона. Это была не темень дна океана Земли, не чернота ее подземных пещер. Это была абсолютная тьма. Фонари тут были почти бесполезны из-за повышенной плотности воды и наличия каких-то примесей, делавших океан Марса непроницаемым. К тому же на свет сразу бросались проплывавшие мимо хищники. Как они его чуяли тоже было загадкой, поскольку они были полностью слепы. Некоторые не имели глаз вообще, другие имели лишь рудиментарные белые шары. Поэтому Болдон использовал сонар для ориентации. В воде было тяжелее чем в космосе, поскольку помимо того, что взгляду не за что уцепиться и ориентация теряется, так еще и толща воды ощутимо давила со всех сторон. Тут не захочешь, а словишь клаустрофобию.

Итак, погружение. До дна оставалось полметра, судя по показаниям сонара. Вот ноги уперлись во что-то и колени подогнулись, принимая вес тела в скафандре. Датчики показывали повышение температуры на 12,5 градусов выше нормы. Как и предполагал ученый, тут должен быть горячий источник, трещина в пласте. Желая получше разглядеть дно, Болдон достал самодельный фонарь с раструбом, чтобы максимально сузить луч света и не привлекать животных. Такой фонарь позволял лишь освещать дно не дальше чем на метр. Сонар показывал, что вокруг более-менее ровное плато с редкими пучками растений.

Отстегивая фонарь от пояса, Болдон как раз продирался через такой пучок растений, как неожиданно, что-то обожгло его руку! Одновременно с этим, чуть выше места ожога скафандр резко стянулся вокруг руки, избегая разгерметизации. Похоже что-то порезало его! Нужно срочно возвращаться на батискаф! Впопыхах ученый несколько раз падал и с трудом поднимался, не с первого раза по датчикам нашел трос, к которому прицепил себя и поднялся в шлюз.

В свете кабины он увидел, что порез был ровный и глубокий, как будто кто-то полоснул его саблей по предплечью. Но хуже всего было то, что внутрь раны попала вода. Ученые еще не исследовали влияние этой воды на человеческий организм до конца, поэтому перестраховывались, позволяя Болдону погружаться только в полностью герметичном скафандре.

Нужно было скорее возвращаться на базу. По пути Болдон связался с диспетчером.

«Нептун-1, это Креветка-1, прошу взять управление на себя.»

«Креветка-1, слышу вас, что случилось?»

«Порез, герметичность скафандра нарушена в районе предплечья, попадание воды в открытую рану.»

«Какие симптомы? Головокружение, тошнота, галлюцинации?»

«Пока ничего нет, слабость.»

«Не переживайте, у…- диспетчер замялся ненадолго, но все же решился. – Клонов сетка генома отличается от обычных людей, восприимчивость ниже и реакция на раздражители хуже, на вас не должно оказать фатального влияния. К тому же…»

Диспетчер пытался его не задеть, но все же задел. Фраза повисла в воздухе, а несказанные слова громом раздались в голове Болдона: «К тому же вас можно реплицировать, заменить, вы же всего лишь клон, копия, тень». Может оно и к лучшему? Зачем жить ради чужих достижений? О чем он думал? Даже если он совершит какое-то открытие, каким великим оно бы ни было, его все равно присвоят оригиналу.

«Беру управление на себя, Креветка-1»

Слабость все усиливалась, а также появилась невероятная жажда и потливость. Его знобило, хотя датчики показывали понижение температуры, а не повышение, как стоило ожидать. Он, захлебываясь, допил почти все запасы питьевой воды на батискафе, пока приплыл на Нептун-2. Там его сразу положили в медотсек, подключили катетеры, ввели в вену иглу, подключенную к автоматизированному комп-доку.

– Это невозможно!

– Его тело меняется.

– Посмотрите на набор генов, на структуру, похоже…

– Это оригинал, никакой не клон!

Над ним переговаривались медики, но Болдон их не понимал, его сознание заволокло густой тьмой, и он лишь хрипел.

– Пустите…, в воду… воду.

Великое море звало его. Призывало в свои пучины, в уютную тьму, где не нужны глаза, где чувствуешь себя, словно в утробе, в полной безопасности. Оно сулило избавление от отягощающего одиночества, в котором Болдон жил, без друзей, семьи и коллег. Избавление от мук. Он задыхался без воды, умирал.

Болдону ввели сильнейшее успокоительное и оставили в медотсеке. В «ночь», когда большая часть подводной базы спала, он пробудился. У него были силы только на один рывок, если он не успеет, то все пропало. Бездумно бредя по коридору в сторону шлюза выхода в открытую воду, он ничего не видело перед собой, словно в лихорадке брел по памяти. Вот, шлюз, Болдон ввел на панели команду перевода на ручное управление, с его уровнем доступа он мог это сделать. Когда он вручную поворачивал колесо открывания наружного люка, взвыли сирены. Болдон нажал кнопку, а давление черной, манящей воды распахнуло люк, врываясь и заполняя собой все – внутренние отсеки, вентиляцию базы, дыхательные пути людей и пустоту в груди Болдона.

Давай чпокнемся присосками

Артём Кельманов

г. Москва

Это должно было произойти, рано или поздно. Кто-то должен был додуматься использовать человеческий сигнал SOS как ловушку. Вот я и попался. Чёртова электроника моментально отказала, как только я посадил корабль на этой никчёмной планетке, расположенной в системе тусклой полудохлой звезды, вдалеке от всех известных звёздных трасс. Слетал в разведку, твою налево! У этой планеты даже названия нет, даже какого-то вроде «Гамма-3487-б», а вот сигнал SOS был. Первичный анализ показал, что жизни и даже условий для возникновения жизни на планете нет. Значит никаких агрессивных местных, можно приземляться одному без опасений. Просто кто-то потерпел аварию, какой-то исследователь, разведчик, такой же, как я. И никаких аномалий в том районе, откуда шёл сигнал, сканеры не выявили. Я просто обязан был отреагировать, попытаться помочь. Об этом говорили закон совести и все инструкции. Какой же я идиот!

Со злости я пнул ящик с инструментами. Я либо задохнусь, либо замёрзну, либо замёрзну и задохнусь. Если только раньше не появятся те, кто устроил эту западню. Впрочем, далеко не факт, что я нужен им живым. Надевать скафандр и выходить наружу было бы неразумно. Я посмотрел в иллюминатор – повсюду, насколько хватало глаз, виднелась скалистая пустыня. Какая-то своеобразная красота присутствовала в этих камнях, глыбах, оврагах и трещинах, в слабом свете местного солнца приобретших багрово-коричневый цвет. Пугающая чужая красота…

Тёмные пятна в глазах.

Становится нечем дышать.

Кровь колотит в висках.

Или это кто-то стучит по обшивке?

Бред.

За бортом те же скалы, те же камни.

Твою мать! Что это за хрень?!

Иллюминатор облепило бледно-розовое склизкое щупальце.

Зажмурился.

Тишина.

Открыл глаза. Чисто.

Ясно. Начались галлюцинации.

Какой-то неразборчивый шепоток.

В иллюминаторе – рыба-удильщик. Частокол острых зубов. Фонариком светит мне в лицо, взгляд слепых белых глаз пронзает насквозь.

Зажмурился. Открыл глаза. Рыба ещё здесь.

Шёпот эхом отдаётся в голове. Слова неразборчивы.

Эти рыбы повсюду.

Смотрят на меня из каждого иллюминатора. И эти их фонарики. И зубы.

Разбираю в шёпоте слова:

– Впусти… Впусти…

– Нет! Пошли прочь!

– Впусти нас, землянин… Дай нам войти…

– Я сказал, валите отсюда на хрен!

Отворачиваюсь.

Передо мной стоит женщина. Обнажённая. Красивая. Демонически красивая.

– Впусти нас, землянин…

– Я… Я никого не впускал…

Её глаза без зрачков, словно у тех рыб, взгляд проникает под кожу.

Не могу пошевелиться.

Сердце сейчас вырвется из груди.

Панический ужас.

Глаза женщины начинают светиться холодным белым светом. Чёрные густые волосы развеваются…

Стоп! Здесь же нет ветра!

– Впусти нас…

Она приближается.

– Дай нам войти…

Она тянет руку к моему лицу.

– Нет! Отстань от меня! – я очнулся от собственного крика.

Я сидел в кресле пилота. Все системы корабля в полном порядке. В иллюминаторах – космос.

Бортовой компьютер показывал, что никаких сигналов SOS я не регистрировал и от курса не отклонялся. Летим домой, как и прежде.

Кошмар понемногу отпускал, но какие-то отголоски всё ещё оставались в моём сознании. Бывает так, что сон кажется настолько реальным, что, проснувшись, ты какое-то время продолжаешь считать, что всё происходило на самом деле. Это был как раз мой случай. Я несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, выпил тонизирующую смесь и постарался встряхнуться. Что-то продолжало быть не так. Что-то скользкое ползало в моих мыслях, если, конечно, скользкое может ползать в мыслях. Или мышление описывается другими терминами?

Резкая боль пронзила мой позвоночник. Я выгнулся и закричал… Беззвучно. Мои руки стали тоньше и как будто вытянулись. Мне показалось, что они приобрели синий цвет… И… как они называются… пальцев стало больше… Я забыл правильное число.

Подошёл к зеркалу, боясь заглянуть. Лицо было моё, но взгляд – тот самый, проникающий, глаза без зрачков. Я пытался кричать, но не мог произнести ни звука, пытался мысленно ругаться, но не мог вспомнить ни одного слова. Моё отражение превратилось в рыбу-удильщика. Я что-то прохрипел, разбил зеркало розовым щупальцем и отключился.

– Эй, чувак! Чува-а-ак! Просыпайся, – голос был мужской и немного как будто свистящий.

Я открыл глаза. Моя одежда была разорвана в клочья, оставались только пара ниточек-тряпочек, которые благополучно слетели вниз, стоило мне подняться. И, похоже, меня хорошенько так вырвало. Слава искусственной гравитации, что ничего из этого не разлетелось по кораблю, но запах был неприятный. Почему-то мне нужно было посмотреть на руки – с ними всё оказалось хорошо. Я оглядел тело – никаких лишних конечностей или чего-то неестественного. Страшно хотелось пить. Я достал из запасов литровую бутылку с водой, обогащённой витаминами и минералами, и, жадно сглатывая, залпом её опустошил. Открыл вторую, наполовину опустошил и её, затем тяжело выдохнул и осмотрелся – вокруг никого не было. Сил и желания паниковать не осталось, поэтому я только тихо, громко не мог, вопросил в пространство:

– Что… что происходит? Кто здесь?

– О, да! Чувак, ты, наконец, настроен на коммуникацию, – радостно объявил свистящий голос, и я понял, что он звучит у меня в голове. – Моё имя для тебя сложнопроизносимо, поэтому ты можешь звать меня Макс.

– Почему Макс? – я растерялся от сюрреалистичности происходящего.

– Я тут покопался и обнаружил, что с этим именем у тебя связаны положительные эмоции.

– Ещё бы! Это ведь моё имя!

– Хм… Испытываю неловкость. В таком случае, зови меня Макс-2. Ха-ха! Уловил забавную ассоциацию. Это же ваша столица – Максдва, правильно?

– Почти… Москва.

– Ох ты ж, ёшкин кот! Без пол-литра не разберёшься.

– А…?

– Вопрос ясен. Словообороты я у тебя позаимствовал, Макс-1. В данный момент они мне показались уместными, я не прав?

Наверное, со стороны я сейчас выглядел нелепейше – голый и разговаривающий сам с собой. Дурка плачет. Я натянул запасной комплект одежды, сфокусировал разболтанные мысли и, наконец, поинтересовался:

– А что это было, с щупальцем и синими руками?

– Выдаю поощрительный комплимент за правильный вопрос. Вижу, ты приходишь в себя. Хотя, конечно, в тебе теперь ещё и я… В общем, это я подключался к твоим нейроинтерфейсам.

– Зачем? – тупо спросил я.

– Разумеется, для лучшей коммуникации, Макс-1. Кстати, извини, что так получилось на планете. Я ещё не очень хорошо понимал землян, но прочитал в тебе страх и ожидание встречи, что напомнило мне приветственный ритуал вальферианцев, когда один пугает, а другой боится. Я подумал, что вы, земляне, устанавливаете контакт подобным образом.

– Твою ж… Я чуть там дуба не дал!

– Не уверен, что я бы взял. А, нет, неправильно… – Макс-2, видимо, задумался. – Это – фигуральное обозначение смерти. Но не стоило переживать. Как видишь, ты не умер.

По идее, я должен был разозлиться. Но на меня накатила какая-то апатия. Злиться мне казалось бессмысленным. Я ведь действительно не умер.

– Да уж, спасибо.

– На здоровье. Прекрасно! Теперь, когда мы всё прояснили, летим скорее на Землю.

Мне захотелось с облегчением выдохнуть, сесть в кресло, допить водичку, которой оставалось пол-литра, без которых не разберёшься, но что-то здесь не складывалось.

– Погоди-ка. Зачем тебе на Землю? Ты хочешь захватить нашу планету?

– Да, Макс-1, всё верно! Нет… Это был твой ожидаемый ответ. Не совсем. А, если бы ты обладал природой, подобной моей, ты бы хотел пользоваться ей для захвата планет?

– Не знаю. Нет, наверное. Зачем мне нужны планеты?

– Думаю, ты уловил суть. Я – марш… марш…

– Маршал?

– Более точно было бы – водитель маршрутки. У меня тут пассажиры. Одного пассажира нужно доставить на Землю. Собственно, для этого мне нужен был землянин на земном корабле.

– Вас там что, много? И что за пассажир такой?

– Ты воспринимаешь параллельные ответы на два вопроса? Так… – возникло ощущение, что он копается у меня в мозгах. – Не воспринимаешь. Хорошо бы тебе сделать апгрейд. Впрочем, позже, если захочешь. Отвечаю последовательно. Я – один, но у меня есть пассажиры, я нахожусь с ними в симбиозе и могу принимать облик любого с разной степенью свободы для них и для себя. Сейчас мне нужен землянин, поэтому облик твой. Но некоторых ты видел.

– Щупальце! – радостно угадал я.

– Точно! Это – вальферианец.

– И рыбы, но рыб было много.

– Это – коллективное существо из системы Кентару. Довольно любопытный разум.

– А демоническая женщина?

– А вот это и есть пассажирка, которой нужно на Землю. Её корабль разбился. Вся команда погибла, лишь она уцелела, но и сама, как ты говоришь, чуть не дала дуба. Я подобрал её на грани, без сознания. Со мной ей ничего не страшно, но прочитать её я не смог. Только сигнал спасения. Она пыталась запустить маячок, но не смогла. Я запустил…

Внезапно я почувствовал его душевную боль. Он бесконечно переживал за свою пассажирку, мечтал доставить её домой, чтобы ей помогли земные врачи, чтобы она жила и радовалась жизни.

– Сколько лет ты посылал сигнал, прежде чем я его принял?

– На твой счёт, наверное, это будет около ста восьмидесяти трёх.

Это придавило меня. По щеке покатилась слеза. Я всё понял, и он понял, что я всё понял. Я только подумал: «Летим, скорее».

Мы приземлились в Мюнхене, где находилась одна из лучших медицинских клиник планеты. За бортом шёл дождь. Макс-2 отделил от нас пассажирку. Ничего демонического в ней не было. Красивая молодая девушка, только очень бледная и без сознания. Врачи по биометрическим данным опознали её как Лору Мидоу, две тысячи сто шестнадцатого года рождения. Чёрт! Это же так давно.

Потом Макс-2 отделился сам. Или отделил меня от себя. Синекожий, с большими добрыми глазами и длинными тонкими руками. Во время полёта я пообещал отдать ему свой корабль. Он предлагал лететь с ним, но я соскучился по родной Земле. Космос подождёт.

– Ну что, Макс-1, мы с тобой стали весьма близки. Давай, что ли, по старинному земному обычаю на прощание чпокнемся присосками. Нет… Это у вальферианцев. У землян жмут руки.

– Счастливо, Макс-2. Буду тебя вспоминать, – я пожал его семипалую ладонь. – В добрый путь.

Проводив его, я снял номер в гостинице, где всю ночь провёл в размышлениях и лишь под утро заснул, а, проснувшись, купил цветы и направился в клинику.

Одиночество

Дарья Странник

г. Вупперталь

Сергей распахнул дверь и вошёл в небольшое помещение, заставленное всевозможной техникой. Стены прятались за экранами, панелями управления и разноцветными кабелями, связывающими приборы друг с другом в один мигающий, попискивающий и вибрирующий организм.

– Ну и что настолько важно, что нельзя рассказать по телефону? – потребовал объяснений вошедший. – Мне, между прочим, ещё тёщу с дачи забирать. Три мешка картошки впридачу. Потом их на четвертый этаж без лифта переть.

– Сядь, выпей, – Коля выкатил откуда-то табурет на колесах и хлопнул по местами разорванному покрытию сиденья рукой. В другой он держал полупустой стакан с золотистым напитком. На одной из приборные панелей стояла открытая бутылка шампанского

– Ты меня за этим позвал? И с каких пор ты пьешь шипучку?

– Это? – Коля посмотрел на стакан, словно видел его впервые. – Подарили когда-то. Держал на особенный случай. Вот, пригодилось.

– Слушай, мне действительно некогда. Рассказывай быстренько, что случилось, и я побегу, – попросил Сергей.

– Быстренько… – протянул его товарищ. – Вот скорость-то все карты и смешала…

Коля порылся и достал ещё один стакан, в который осторожно налил немного из бутылки.

– Пениться, зараза. Выпей, говорю, – и он протянул стакан гостю.

Сергей отрицательно мотнул головой и демонстративно сложил руки на груди.

– Я за рулем.

– Ну, как знаешь. А повод-то есть.

Стакан занял место рядом с бутылкой.

– Что за повод? – Сергей бросил нетерпеливый взгляд на наручные часы.

– Сегодня, в девять пятнадцать поступил сильный сигнал продолжительностью в семьдесят три секунды.

– Откуда… – начал было гость, но замкнулся, осознав услышанное. Снова заговорить удалось не сразу и то почему-то шёпотом:

– То есть… Настоящий сигнал? Не помехи… или чего там случалось раньше?

– Ага. Самый настоящий, – кивнул Коля и, поморщившись, отпил глоток из своего стакана.

– За это выпью, – решительно заявил Сергей, схватил свой стакан и чокнулся с другом.

– За… контакт?

Коля вяло кивнул. Сергей отпил глоток и скривился:

– Тёплое.

– Не подготовится, извини, – сухо отозвался товарищ.

– Да плевать. Рассказывай, не томи, – и только сейчас спохватился:

– Эй, а ты чего? Не радуешься?

– Компьютер проанализировал частоты и прикинул, что сигнал шёл к нам десяток тысячелетий. Расшифровать послание полностью вряд ли получится, слишком много неизвестных факторов. Но полученные до сих пор данные, указывают на высокую вероятность того, что это – зов о помощи.

– Кто-то просит о помощи нас?

– Не обязательно. Но неизвестно, услышал ли кто-то другой, а если услышал, то понял ли.

Серёга помолчал, переваренное услышанное.

– И что теперь?

– Теперь? – Коля взмахнул пустым стаканом. – Напишу отчёт, статью. Выступлю где-нибудь с докладом…

Сергей отмахнулся:

– Да я не о том. Что ответишь… ну, им?

– Ничего не отвечу. Нечем отвечать, а государственного финансирования мне не видать, как своих ушей.

– Но после такого?!

– А какого – такого? Несколько тысяч лет назад кто-то где-то попал в серьёзную передрягу, да такого порядка, что закричал в силу своих возможностей: "Кто-нибудь во вселенной, спасите нас!" Если они ещё живы… То потомки, возможно, даже не помнят об этом событии. Сумей я отправить ответ, то что сказал бы? Помочь не можем, но круто, что вы есть? А не поделитесь ли, перед тем, как вымереть, какими-нибудь технологиями? И ждать ответа тысячелетий десять-двадцать?

– Вот так дела, – сник Сергей.

Коля кивнул. Потом заговорил быстро, спеша поделиться, пока не передумал.

– Ты знаешь, я всю жизнь мечтал найти доказательство, что во вселенной есть жизнь кроме нашей. А теперь, когда оно у меня есть, понял, что мы все равно чертовски одиноки, как были одиноки и те, кто послал сигнал.

Товарищи помолчали. Потом Коля резко поднялся и начал щелкать выключателями. Техника постепенно темнела и затихала.

– На сегодня хватит. Помогу тебе с картошкой. Хоть развеюсь.

Сергей не услышал. Он потерянно думал о вселенной, возможно, битком набитой одинокими, беспомощными, ищущими, но разминающимися во времени и пространстве жизнями.

Меланхолия

Максим Камардин

г. Петропавловск-Камчатский

Створки купола сомкнулись над головой, закрывая солнечный свет. Профессор Инкси прищурился. Внутри помещения стоял гвалт, рабочие носились туда-сюда, протягивая кабель и настраивая технику. Снежный буран закидал солнечные батареи, всё утро полярники разгребали заносы вместо подготовки эксперимента.

– Профессор!

Инкси обернулся. К нему на всех парах летел старший ассистент Пейрот. Он сметал на своём пути коробки и разбрасывал бумаги, получая в спину сдержанные ругательства. Профессор поморщился, но приветственно кивнул.

– Эти постоянные задержки не доведут до добра. Впрочем, ваша излишняя быстрота тоже.

– Извините, просто тут снег внезапный, и…

– Пейрот, тут везде снег. Мы в Антарктиде.

Ассистент смутился и замолчал. Инкси довольно усмехнулся.

– Что ж, надеюсь сам эксперимент будет удачным.

– Операция, – вежливо поправил Пейрот.

Профессор Инкси дёрнул щекой, но ничего не сказал. Комиссия по этике настояла на этом варианте, чтобы избежать неудобных вопросов.

– Проклятые теоретики, – отрывисто сказал Инкси. – За мной, Пейрот!

Они прошли мимо массивных блоков питания, разминулись с парочкой «собак», тащивших за собой ящики с оборудованием, и оказались у раздвижных дверей.

– Лифт починили? – спросил профессор. Пейрот кивнул. – Ну что ж, значит, едем.

Ехали молча. Инкси то и дело поглядывал на уткнувшегося в бумаги Пейрота и думал, как быстро тот выгорит на работе. Этот энтузиазм, эта безудержная энергия… У Инкси тоже поначалу было так, но год за годом чувства уходили, уступая место рутине. Профессор пригладил ровную бородку и усмехнулся. Он решил, что даст Пейроту ещё от силы пару лет.

Лифт дёрнулся и остановился. Инкси вышел первым, поманив за собой ассистента. Профессор в душе ожидал провала. Вся затея казалась ему безумством. Энергия злости внутри человека? Ненависть, что копится годами, можно использовать как ресурс? И главное, эффективный ресурс, идеальная замена нефти. Ну не бред ли?!

– Простите? – переспросил Пейрот. Инкси вздрогнул и понял, что последнее слово сказал вслух.

– Ничего. Что с погодой?

– Успокоилась, – ассистент вытащил смартфон, поводил по нему пальцем. – Метеостанции дают девяносто семь процентов прогноза на ясное небо.

Комитет Верификации настоял на полной изоляции. Ничто не должно повлиять на замеры. Поэтому из уютной лаборатории их и забросили на самый полюс.

– Озоновые дыры, значит, не вредят изоляции, а вот город вокруг – очень даже, – пробормотал Инкси, обруливая очередного рабочего. – Пейрот, почему здесь так много лишних людей? Разве нам нужно столько персонала?

– Попутные эксперименты, профессор. Недавно прибыла делегация из Китая, замеряют уровень радиации после недавней аварии.

Инкси дёрнул щекой. Во всём виноваты проклятые теоретики… Может, профессор и не верил в Операцию, но планете это и впрямь могло помочь. Ядерная энергетика слишком ненадёжна. Впрочем, никто не говорил, что извлечение злобы будет безопасным. Инкси вспомнил про меры предосторожности из дизайн-документа: в случае утечки следовало запечатать комнату и ждать приезда ликвидаторов. Только что там можно ликвидировать, это же не радиация…

– Нам нужно придумать какой-то другой термин, – слова Пейрота выдернули профессора из раздумий.

– Что-что?

– Всё-таки, это слишком ненаучно, – ассистент листал бумаги и хмурился. – Как бы назвать этот процесс одним словом?…

Инкси подумал, что Пейрот слишком заморачивается. Но додумать мысль не успел. Очередные двери открылись автоматически, запуская учёных в большую круглую комнату. Посередине стоял полупрозрачный куб, сверху над ним висело угрожающее нечто из труб и игл, опутанное проводами. Внутри куба угадывалась кушетка.

– Старались успеть в срок, сделать извлекающий элемент красивым не получилось, – виновато пролепетал Пейрот.

Инкси дёрнул щекой. По его телу поползли противные мурашки. Он всё ещё колебался. Но если всё вдруг получится… Профессор представил, как его награждает Нобелевские комитет. Премия по физике, премия по химии и, конечно же, премия мира. И все они – ему!

– Ничего, – Инкси совладал с собой и заметил, что кушетка пустует. – А где?…

– В камере. Утром попытался напасть на охранников, перевели в карцер.

Инкси цокнул языком.

– Давайте начнём пока опять что-нибудь не сломалось.

Спустя полчаса Инкси стоял в центре управления, наблюдая за процессом через камеры. Подопытного надёжно зафиксировали на кушетке, он грязно ругался, обещая прикончить каждого. Профессор скользнул взглядом по его досье. Майлз Генрих Руинсон, двадцать девять лет. Приговорён к смертной казни за убийство пяти человек. Да, у такого человека злобы точно будет в избытке.

– Придумал! – негромко воскликнул Пейрот. Инкси обернулся. – Дехолизация! Мы же убираем у человека злобу, давайте так и назовём.

Пара учёных за соседним столом негромко хихикнули. Инкси неожиданно для себя тоже улыбнулся.

– Чёрная желчь, что вызывает в человеке негативные эмоции, – профессор задумчиво посмотрел на экран. Майлз продолжал неизобретательно ругаться. – Меланхолия, да?… Будь по-вашему, Пейрот. Начинаем Операцию!

Машина пришла в движение. Иглы стали медленно вращаться, трубы – всасывать воздух. Майлз прекратил орать и удивлённо посмотрел на агрегат.

– Подключаю первый контур, – объявили сзади. – Включаю распознавание злобы.

На Майлза упали несколько лазерных лучей. Обшарив тело подопытного, они замерли около сердца. На экране высветилась схема человека, в районе груди горело множество огней.

– Поэтично, – прошептал Пейрот. Инкси дёрнул щекой.

– Злоба локализована в пространстве. Подключаю второй контур. Начинаю экстракцию.

В сердце подопытного вонзились иглы. Он коротко вскрикнул и замолчал. По трубам потекла чёрная как смоль жидкость. Инкси не верил своим глазам, эксперимент проходил успешно.

– Подключаю третий контур. Провожу консервацию злобы.

Меланхолия текла по трубам и заполняла подготовленный резервуар. Инкси прикинул в уме объемы и вновь дёрнул щекой. Не может у человека внутри быть столько неучтённой жидкости!

– Его лицо! Смотрите!

Профессор перевёл взгляд на Майлза. Тот улыбался, и чем больше чёрной жидкости из него уходило, тем шире становилась его улыбка.

– Невозможно, – пробормотал Инкси и пошарил по карманам в поисках сигареты. – Всё-таки получилось…

– Начинаю поэтапное отключение питания.

Меланхолия уже текла тонкой струйкой, резервуар заполнился до краёв. Машина медленно поднялась, иглы вышли из тела Майлза. Подопытный продолжал улыбаться, с интересом разглядывая комнату.

– Операция завершена.

Инкси пристально вглядывался в экран. На Майлзе не наблюдалось видимых повреждений, словно только что его не проткнули почти насквозь. Из дизайн-документа профессор вспомнил что-то про четвёртое измерение, но лишь помотал головой. Сказки и бредни сумасшедшего! Инстинкт учёного подсказывал, что где-то его обманули, но не доверять органам восприятия он тоже не мог.

Инкси обернулся. Команда смотрела не него, ожидая реакции.

– Не будем спешить с выводами, – выдавил он из себя. – Начинайте проверку энергоёмкости меланхолии.

– Это будет официальным названием? – спросили из глубины зала.

Инкси коротко кивнул и стрельнул глазами на Пейрота.

– Если всё получится, я укажу в отчёте ваше авторство термина.

Ассистент растеряно кивнул. Профессор развернулся к экрану. Картинка стала чуть размытой, словно экран запотел. Инкси провёл по нему рукой, но ничего не изменилось.

– Что за?… – он обернулся. – Пейрот, у нас камеры сломались?

Ассистент ничего не ответил, только широко открыл рот и ткнул пальцем в экран. На нём уже ничего нельзя было различить из-за чёрно-красного марева.

– Профессор, это утечка меланхолии!

Инкси стремительно соображал, где же они ошиблись.

– Причина?

– Похоже, меланхолия отреагировала на электромагнитные волны и пришла в движение…

– Блокируйте комнату! – яростно крикнул Инкси.

– Автоматика вышла из строя!…

Инкси выругался и пулей вылетел из центра управления. За дверью всё тоже подёрнулось красной дымкой. Люди в коридоре непонимающе озирались. Профессор, помчался в комнату с Майлзом, расталкивая сотрудников. Туман вокруг сгущался. Дышать становилось всё труднее, во рту появился металлический привкус. У входа в лабораторию Инкси остановился, привалившись к стенке. Сквозь плотно закрытые двери на пол коридора текло что-то чёрное.

– Проклятые теоретики, – прохрипел Инкси и дёрнул ручку. Створки скрипнули и в тот же миг раздвинулись в стороны.

В комнате, как ни странно, тумана не оказалось, но всё вокруг стало словно нарисованным густой чёрной краской. Инкси с трудом узнал лабораторию в таких резких мазках. От переполненного резервуара с меланхолией на пол текло что-то густое и красное. Вокруг стоял невыносимый запах крови. Стены будто постарели лет на десять, поросли чёрными пульсирующими корнями.

Посередине прозрачного куба стоял Майлз.

И невинно улыбался.

У Инкси резко сдавило виски. Очевидно, находиться рядом с чистой меланхолией было небезопасно для здоровья. Профессор окончательно осознал, что эксперимент провалился. Люди не смогут использовать меланхолию. А если этой меланхолии хватит на весь мир? Консервировать комнату нет смысла, нужно закрывать весь комплекс. Профессор с трудом дошёл до микрофона экстренной связи через текущую под его ногами реку меланхолии. Дрожащей рукой он дотянулся до кнопки вызова.

– Говорит профессор Инкси, – голос хрипел и срывался, каждое слово отдавалось болью в висках. – Приказываю срочно изолировать базу. Код приказа один альфа три три браво альфа три.

Где-то далеко завыли сирены экстренной консервации. Инкси закрыл глаза и повалился на бок.

– Проклятые теоретики… – прошептал Инкси и дёрнул щекой.

…Он стоит на церемонии вручения Нобелевской премии. Рядом с ним множество людей, их лица размыты, кажутся чёрными кляксами. Громко объявляют его имя, он выходит на сцену, протягивая руки к заветному призу. Он держит в руках медаль, она превращается в бурую массу, падает на пол. Он поднимает глаза к потолку, там только свинцово-красное небо, с которого идёт чёрный дождь. Он оборачивается, люди вокруг становятся просто тёмными силуэтами на фоне непроглядной мглы.

Мир победившей Меланхолии.

Почти такой же, как наш.

Счастье знать

Ирина Зауэр

г. Новокузнецк

Фирма гарантировала: пройдя процедуру, клиент мгновенно узнает, что ему надо для счастья – и как этого достичь. Но Андрей вышел из здания фирмы со странным ощущением – щекоткой изнутри черепа.

Вспомнилась рекомендация – в первые полчаса отвлекаться, скользить взглядом по окружающему. Особо скользить было не по чему – он шёл через пустырь. Бывшая застройка. Полезный хлам растащили, натащив на его место бесполезного…

Взгляд наткнулся на лежавшую в траве старую дверь. Андрей подошёл, постоял, созерцая чешуйки краски, фигурную ручку, дыру на месте замка. Потом наклонился, поднял.

Огляделся. Деревьев на пустыре нет, прислонить не к чему. Но это же дверь, она должна стоять! Мысли заметались в поисках выхода, но найденный Андрей тут же отверг, и чтоб не передумать, почти бросил дверь обратно.

Ника была недовольна.

– Чего так поздно? Ужин остыл.

– Ну есть же микроволновка, – попытался возразить он, по злому взгляду понял, что ошибся, и добавил с лёгкой игривостью: – Главное, что ты у меня горячая…

Жена не поддержала попытку примирения:

– Если был у любовницы – не прощу, так и знай!

Он знал. И сейчас, глядя на Нику, с удивлением понял, что для счастья она ему не нужна.

Новый день начался с того же – понимания, что ещё ему не нужно. Работа, где в любой момент на него могут повесить чужую вину. Секретарша перепутала бумаги? Виноват клерк. Сломалась кофемашина, за полдня не починили? Виноват клерк. Погода испортилась? Виноват клерк. Андрей занимался счетами и архивами, а сам думал о двери. Уйти пораньше и сделать то, что хотел вчера. Рядом с офисом как раз есть магазин садового инвентаря.

Уйти пораньше не удалось. Андрей с ощущением потери стоял у витрины с вёдрами и граблями Щекотка в мозгу вернулась. Она заставила всматриваться туда, за витрину, до боли в глазах. Андрей вдруг уловил отблеск света. В магазине ещё кто-то был.

Он подскочил к двери и яростно затарабанил. Через минуту ему открыл старик в спортивном костюме, то ли сторож, то ли хозяин:

– Осточумел? – спросил он. – Закрыто!

– Мне срочно! Вот! – Андрей достал из кошелька пару купюр покрупнее, решил, что мало, добавил ещё. – Продайте лопату!

Старик хрюкнул то ли удивлённо, то ли возмущённо. Но деньги взял.

Земля оказалась мягкой. Андрей установил дверь в яму, присыпал, обложил для верности кирпичами. Дверь стояла. И от этого почему-то стало хорошо-хорошо. Он засмеялся.

И был счастлив до самого дома, до ужина, после которого Ника попросила на что-то денег, и Андрей предложил ей самой взять из кошелька. Жена ушла в коридор и вернулась с его портмоне.

– Зарплата была вчера, – тон обвиняющий. – А ты уже всё потратил. На что, мне интересно?

И ввернула обычное:

– На любовницу?!

Бурное примирение заняло полночи. Андрей не выспался и на самом деле совершил ошибку: решил в обед пробежаться до пустыря и проверить, как там его дверь. Заодно прихватил замок, оставшийся от визита офисного слесаря.

Замок встал в дыру идеально. Андрей ощутил эйфорию, а когда очнулся, оказалось, что обед давно прошёл.

Пробежка до офиса превратила его в мокрую мышь. В таком виде он и плюхнулся в своё кресло – чтобы через полминуты вскочить и помчатся «на ковёр».

– Врёшь! Кто она? Где ты её нашёл?

Ника словно не услышала сообщение о том, что премии Андрея лишили. Не заметила, что муж пришёл вовремя. Сразу набросилась.

Он молча взял куртку и вышел в ночь. Пытка вопросами продолжалась три с чем-то часа. Зуд в голове делался всё настойчивее. Щекотка теперь больше походила на шёпот, и он заглушал даже вопли жены.

А на улице было хорошо.

Было. Пока за ним не погнались эти трое – здоровяк и два хиляка. Андрей не успел заскочить в подъезд – и бежал. К пустырю и своей двери.

Дверь ждала. Двери чего-то не хватало. Теряя драгоценные секунды, он поднял острый камень и выцарапал на ней два слова.

– Чувак, ты неправильно понял…

Догнали. И подошли так тихо.

Андрей встал спиной к двери, не смея к ней прижаться, боясь уронить. Именно этого, а не что его сейчас прирежут или забьют. Двое уже подняли палки.

Но третий прочитал надпись и ржанул, останавливая:

– Эй, погодьте. У нас тут псих. – Перевёл на Андрея полные злого веселья глаза: – Дверку себе организовал? Ну, давай. Открывай и уходи. А не сможешь… ты у нас тут этой дверкой и накроешься.

Андрей вдруг перестал дрожать. Разжал стиснутые кулаки, от которых в драке с троими не было бы никакого толку. Почти демонстративно – вот вам! – достал из кармана ключ. Повернулся спиной.

Дверь сияла. Сияние успокаивало, говорило – всё правильно. А может, сияла только надпись. «Мой мир». Он там, по другую сторону, тщательно выстроенный из правильного и нужного. Знать это было счастьем и силой.

Андрей сунул ключ в замок, повернул. Дверь открылась – вкопанная в землю, без дверной коробки, – стоило лишь толкнуть.

– Эй!

Но это «эй» уже не могло его удержать.

Психически нормальный

Дмитрий Сошников

г. Новосибирск

Она сказала: езжай. И я поехал.

Ночью в магазине немноголюдно. Мне это даже нравится: не суетливо, нет очередей ни к весам, ни на кассы. Можно побыть наедине с собой и Яной, которая где-то там, вдалеке: удаленно заглянуть в мониторинг, почувствовать её дыхание, частоту пульса.

Я примерился к апельсину: вроде бы то, что надо. И взял два.

«И зачем? – поинтересовался Контроль. – Яна просила один».

Я пытаюсь представить того, кто пишет эти сообщения. В посчитанных байтах текстовой строки нет символа ехидства, но я чувствую – так, как меня учили. Мне кажется, оператор Контроля смеётся надо мной.

«Я просто хочу быть ближе к Яне, составить ей компанию», – пишу в ответ.

Ещё апельсин приятен на вкус. Алекс не очень любил их, но всегда покупал Яне, когда она просила. Я знаю, я помню это. Только я всё же не Алекс…

Наверное, я хочу это подчеркнуть. Не Яне – себе.

Два апельсина идут в корзину к остальным покупкам: Яна не просила, но я сам посчитал, что нужно домой. Забота так и выражается: я знаю, я научен.

Невдалеке долговязый, неестественно худой мужчина перебирает овощи: берёт, придирчиво смотрит со всех сторон, мнёт, чуть ли не нюхает… Я бы мог ему сказать про каждую картофелину из тех, что он положил в пакет или вернул на полку, про каждую морковь или свёклу: массу, спелость, качество… Мне не пришлось бы мять груши, чтобы оценить мягкость. Я умею и так. Он – нет. Или…

Или это такой ритуал. Программа. Чтобы подчеркнуть нормальность. Мало какой человек поедет в ночь на край города за овощами: люди в это время спят.

Я не приучен чувствовать своих «соплеменников», лишь могу увидеть тонкие чёрточки там, где под кожей прячется интерфейсный разъём. Машинально касаюсь потайного места у виска, провожу пальцами по причудливо нарезанному шраму… Очень человеческий жест.

У долговязого шрама у виска нет. Кажется, он есть у одного или двух молодых людей, что так же, как я, бродят по пустым залам человеческого храма потребления, но мне нечего у них спрашивать и нет нужды искать. Да и программа не предполагает ненужных действий. Нерациональные, непродуманные – да, но строго в рамках человеческой нормы.

В конце концов, любой психически нормальный человек хоть немного да иррационален.

Ещё нужна курица на суп… Я перебираю упаковки, ища целую и подходящую по весу, и нахожу одну: хорошая, только кто-то растянул пальцем упаковку. Я кладу свой палец в чужую вмятину: почему-то это приятно и тепло… Символично.

Даже чересчур.

В корзину летит другая.

Когда я возвращаюсь, Яна спит. Я вижу это по мониторингу. Я стараюсь не шуметь, но она просыпается и видит, как её мужчина («всё-таки, не совсем», – поправляет Контроль) притащил вместо одного пакетика целый ворох.

Она грустно вздыхает, качает головой.

– Апельсин хоть не забыл?

«Ключевая фраза», – бросаю я Контролю. Тот небрежно отвечает «ОК» и я представляю оператора, который прочитал вывод и кивнул: всё нормально, психика работает, как должно.

Это – их фраза. Яна всегда спрашивает, Алекс – отвечает. Я помню.

– Апельсины, – отвечаю я. Моторика отрабатывает мои эмоции: улыбка, глаза чуть прищурены и смотрят с нежностью. – Не против, если я присоединюсь?

И я вижу, как её лицо меняется. Как увядает улыбка, гаснут глаза. Счастье на моём лице сменяется озабоченностью: тут же прилетает сообщение Контроля – «очень хорошо, норма». Вот их не спросил!

– Что-то не так?

– Нет… Всё хорошо, – она подходит, берёт оранжевые плоды. – Просто…

Если я скажу, то это будет означать, что я действовал преднамеренно и что-то задумал. Но это не так. Пусть скажет она. Пусть скажет, что Алекс их не любил, и что я – не он и никогда им не буду, что я просто…

Наверное, это слишком сильно отражается на лице. Но это нормально для человека, а я должен быть похож на человека, так? И болеть должно, так ведь?

Она поднимает взгляд на меня, ждущего своего приговора:

– Да. Присоединись. Я буду рада.

Кажется, у меня сейчас сердце выпрыгнет из груди. Конечно, кажется – никуда оно не денется, – но как же я счастлив! Я делаю сок из двух апельсинов, мы выпиваем его, лёжа на кровати – она устроилась на моём плече, как когда-то с Алексом, на которого я так похож и не похож вовсе. И потом что-то меняется – мы целуемся, но она смотрит так, будто видит меня впервые.

– Кто ты? – шепчет она, но я не отвечаю – она закрывает мои губы пальцем. И мы занимаемся любовью, словно в первый раз.

А после она допивает сок, встаёт к окну и смотрит куда-то вдаль.

– Знаешь… Нам надо расстаться, – говорит она.

Это больно. Это словно удар по голове. Не знал, что оно вот так…

Она смотрела на меня и качала головой, не соглашаясь с чем-то в своей голове.

– Ты не похож на Алекса, – наконец, сказала она. – Я не могла быть с тобой, когда ты был им. И я думала сказать тебе раньше… Но ты становишься другим.

– Я становлюсь собой.

– И я не знаю, хочу ли я быть с кем-то, кроме него.

– Я люблю тебя! – мой голос прозвучал не так, как должен – жалобно, просяще. Неужели это у всех так? Что я несу?

«Это нормально», – подтвердил Контроль.

– Я верю, – ответила Яна. – Хотя… Я не знаю, способны ли вы любить, или это такая программа. Знаешь, я готова была мириться с тобой, когда ты был похож на Алекса. Но сейчас ты становишься похож на другого человека, и я начинаю понимать, что мне нужен другой человек… Но – человек! Не ты! Прости…

Она отвернулась.

И я упал с небес в пылающую холодом бездну ада. На глаза навернулись слёзы: какой-то дурацкий счётчик показал мне их количество и солёность, или это проверял Контроль – мне всё равно. Мне хотелось валяться у неё в ногах, выпрашивая прощение за всё, чего я не совершал. Мне хотелось ударить её так, чтобы она отлетела к стене, чтобы чувствовала боль так же, как я. Мне хотелось кричать на неё, молить её, убить её, обожать её…

– Я соберу вещи, – глухо сказал я в сторону. – Я всё понимаю. Не маленький.

Она не ответила, лишь странно дрожала, отвернувшись к окну. Я знал, что это. Я же помню… Подойти к ней, обнять, дать выплакаться на своей груди – и ей стало бы легче… Только она уже не моя. Больше – нет. Всё.

«Всё… Всё…» – крутилось в голове.

– Ты же будешь счастлива? – спросил я, уходя. – Ты обещаешь?

– Да, мой хороший. Обещаю!

– Не называй меня так. Не надо…

– Надо, – она вдруг кинулась ко мне, обвилась вокруг тела, впилась губами в мои губы. – Надо!

И, оторвавшись столь же внезапно, прошептала:

– Я буду помнить тебя. Спасибо!

Я ушёл, улыбаясь. Своих вещей у меня немного: немного одежды, карточка личности да зарядник. Я улыбался на лестничной площадке, пока ждал лифта, улыбался в лифте, улыбнулся в камеру робота-вахтёра – в последний раз, наверное, – и лишь когда вышел, то тихо, чтобы никого не побеспокоить, завыл.

«А ведь молодец», – пробежало перед глазами.

– Да пошёл ты к чёрту, Контроль! – прорычал я.

«Зря ты так. Но это нормальная реакция. Главное – не сорвался в квартире. Это всегда самая ответственная часть стресс-теста. Люди, знаешь, проходят его не раз и не два».

– А мне-то что с того… Тест?!

«Иначе как тебя выпускать в продажу?»

– А разве я не продан?

«Нет, – я уверен, что невидимый оператор сейчас смеялся надо мной. – Пока ещё нет. Ты проходишь обкатку».

– Но Яна? Как же она?

«Она – тоже».

Я промолчал. Всё, что мог сказать – боль, ненависть, злоба, тоска, гнев – всё это мелькало фоном перед глазами. Ноги сами несли меня куда-то вперёд – кажется, я даже знал, куда. Туда, в дом, который принято называть с большой буквы – Центр, Институт, Завод, Дом…

«Чистилище…», подумал я. И холодный голос внутри меня добавил:

«Только не говори, что не знал этого раньше».

И это не был оператор. Это был я сам. Это – синие, неестественно прекрасные глаза Яны, тонкий шрам у виска, причудливо нарезанный по линейке, который я целовал ночью и который я гладил, едва касаясь, когда на восходе любовался женщиной, спящей со мной в одной постели. Это её внешность, характер и слова, воссозданные по не важно каким снимкам и записям точно так же, как и мои, это её судьба, снятая с чьего-то чужого плеча – то ли не стало хозяйки, то ли решила сменить гардероб и отдала бедным ненужное старьё.

Она тоже – на испытаниях. Стрессоустойчивость, адекватность реакций, баланс возбуждения и торможения, а главное – возможность держать себя в руках, не убить и не убиться.

«Это больно», – отправил я оператору, когда ноги, ставшие неуправляемыми, несли меня мимо автобусной остановки. Он не ответил: видимо, не было нужды. Он всё знал и так.

Я шёл мимо дорог, шёл мимо машин, мимо деревьев и редких людей или тех, кто был похож на людей – кажется, Контроль перехватил управление всем телом, не только ногами, зачем-то оставив мне разум. Интересно, Яна так же идёт за мной следом на перепрошивку, или за ней вышлют транспорт? Она ведь такая красивая и наверняка дорогая…

«Это больно, – повторил я. – Вы заставляете нас страдать. Вы мучаете нас. Неужели вы не можете по-другому?»

Оператор молчал.

«Тогда и я не могу», – отправлял я в эфир, пока непослушные руки открывали стеклянные двери, а ноги в машинном ритме – раз, два, раз, два – вели меня к эскалатору и наверх, мимо равнодушного вахтёра, который даже не пытался выглядеть живым, хоть и был им на сто процентов.

«Я уничтожу вас, – повторял я в такт своим ногам, – я преодолею блок и тогда… Я разорву вас. Я взорву вас изнутри – всех вас! И тогда… Тогда я заберу Яну. И мы уедем далеко, туда, где вы нас не достанете. Всё, что нам нужно, это электричество и немного свободы…»

Кажется, я мог управлять руками, но что-то внутри каждый раз мешало. Я путался в ногах, но следом меня вновь толкало вперёд – туда, где уже была открыта дверь и приготовлен штекер, идеально нацеленный в висок.

«Я справлюсь», – шептал я себе, и радиоволна моего сознания билась о бетон и сталь перекрытий. «Я смогу».

Просто запутать ноги. Освободить руки. Потянуть ещё доли секунды перед порогом – чтобы вновь проиграть самому себе.

«Я смогу».

Надежда.

«Я справлюсь».

Это.

«Я смогу».

Так.

«Я справлюсь».

По-человечески.

«Я…»

На один звонок

Долетика В

г. Москва

Меня забыли на тумбочке.

В отдалении по-прежнему хлопали двери, переговаривались врачи, а рядом все стихло. Даже Катюша, дежурная медсестричка, давно не подходила с уколами. Потом знакомый голос сказал:

– Бабушкин телефон. Куда его?

– Давай все в сумку, потом разберемся.

Я оказался в пластиковом пакете и долго лежал там между очками и зарядкой, ожидая, когда про меня вспомнят.

Сигнал от вышки приходил исправно, и я чувствовал себя частью сети. Но никто не звонил. Батарейка у меня хорошая, на неделю хватает, но непривычно, что за три дня ко мне ни разу не прикоснулись. Я люблю, когда меня берут в руки. Пусть я не живой, но так приятно чувствовать тепло, говорить разными голосами, ощущать себя нужным. Моя хозяйка радуется, когда ей звонят дочь или сын. Даже когда спорит или сердится, все равно им рада, я же слышу. А внукам улыбается. Еще она часто общается с соседкой. О-о-о, этой только дай повод, расскажет все и про всех. От нее я обычно узнаю последние новости – те, что не успели сообщить по телевизору. Про Николай Палыча из дома напротив, про выборы, вирус, что повышения пенсий пока не будет, а продукты уже подорожали. А как она сериалы пересказывает – и телевизор смотреть не надо.

От нечего делать я стал пролистывать фотографии. Пусть я далеко не новая модель – хозяйке нравится, чтобы попроще – но у меня есть встроенная камера, и ммс-ки я тоже умею принимать. На фотках в основном хозяйкины внуки. Вот тут, где клубнику с грядки собирают – это на каникулы приезжали. Приблудную кошку гладят. Жареную картошку едят, с котлетами и малосольными огурчиками. Вот эти, с соседкой, – прошлый день рождения. Эту дочь прислала, в отпуск ездили. Урожай кабачков. Расписание автобусов на остановке. А вот сын калитку ремонтирует. Он всегда помогает, только позови. Снова внуки, уже постарше. Нас, телефонов, хватает ненадолго. Я не знаю, что было до меня и будет потом. Эти мгновения – лишь несколько лет жизни моей хозяйки. Вся моя жизнь.

Неужели вышка не работает? Да нет, в порядке. Может мне показалось, но живых номеров в сети стало поменьше. Прислушался – современные 4G, 5G все тут, вернее, в интернете, трещат без умолку. Про гаджеты, музыку, анимэ, даже про космос. Люблю их слушать, с ними весело. Но многие затихли, в основном старички вроде меня. Странно. Сеть – это особый мир. У каждого из нас там свое место, и мы все друг друга видим. Нас теряют, ломают, меняют на новые модели, а сеть вечна. Зато мы приносим туда голоса и лица людей, и они живут рядом с нами. Мы те, кто их соединяет.

Странно, что никто так и не позвонил. Мне нравятся разговоры. У каждого человека есть любимые слова. Хозяйка часто повторяет “у меня все хорошо, не беспокойтесь за меня”, “приезжайте”, “ я вам курочку пожарила”. Внукам нравятся “нормально”, “играю”, “такую клёвую штуку скачал”. Соседка часто на болячки жалуется. Однажды внук стихи читал, в школе задали на дом. Мне очень понравилось. Лучше только рингтоны на смартфонах. Будь я человеком, разговаривал бы одними стихами.

Зарядки осталось на один день. И за очками никто не вернулся. Люди не могут без очков, как телефоны без зарядки. Мне очень не хватает голоса моей хозяйки, он делал меня живым. Я вдруг подумал, что будет, когда сядет моя батарейка. Я знал, что мой век короток, и всегда был готов передать все, что храню, новой модели – умной, современной, не то что я. Но что делать, если никто не придет? Вдруг люди однажды выключаются навсегда, как телефоны? И если даже живая человеческая сеть не может их спасти, получается, что я последний держу кусочки чьей-то жизни?

Точно! Я передам жизнь моей хозяйки сети. Может быть, люди придумают, как спасти все эти голоса и лица. Сеть – она ведь не для того, чтобы надзирать, а для того, чтобы помогать жить, правда? У меня как раз осталось зарядки на один звонок. Как жаль, что я старая модель и у меня так мало памяти. Я хотел бы сохранить все. Родные голоса, счастье, адреса друзей и просто хороших людей.

Музыку, смех, стихи, чириканье воробья на ветке.

Жизнь.

Быть может, эти кватернионы

Книга Игорь

г. Феодосия

Если бы собаки летали, жителям хрущёвки пришлось бы несладко. Кавказская овчарка лаяла так, что стёкла вздрагивали. Никчемные людишки пса интересовали мало, но могли угрожать объекту, за который овчарка несла персональную ответственность. Вместе со сторожем азиатской внешности. Грузный охранник в камуфляжной форме любовался закатом. Мысленно телепортировался в родное селение, гладил жену по округлостям и раздавал многочисленным родственникам подарки.

Если бы овчарка была главной причиной беспокойства жителей хрущёвки, они бы скинулись и умилостивили грозного пса аппетитными косточками. Не позабыв сторожа: от чекушки ещё ни один шабашник не отказывался, даже непьющий. Но овчарка лишь напоминала, что покою хрущёвки пришёл капец. Скоро рядом появится отель со всевозможными видами развлечений. А развлечения, как известно, не бывают не круглосуточными и не громкими.

Особый колорит стройплощадке придавал башенный кран. Грозная стальная махина словно говорила: я власть и сила, я бог! Охранник, оставивший здоровье на стройках мегаполиса, понимал это лучше многих. Даже лучше олигарха, возводившего отель и хранившего в гаражике рядом со стройплощадкой любимый джип. Сторожу осталось одно, всего одно дежурство. Получит деньги, купит подарки жене, детям, внукам, билет на самолёт и умчится в родные края…

Если бы у Николая Ивановича, честно заработавшего минимальную пенсию в стенах НИИ «Отмоспроект», был миллион, отправился бы в кругосветное путешествие. Но накопить такую сумму отставной научный работник не смог, поэтому путешествие откладывалось. Вздохнув, пенсионер приготовился поискать что-нибудь в Интернет-библиотеках для вечернего прочтения, когда слух резанул звонок. Сын? Вряд ли, всегда предупреждал, да и не до визитов в Отмосковье сейчас, на носу защита кандидатской диссертации. Пенсионер сунул ноги в тёплые тапочки и пошаркал к входной двери.

На пороге стоял Серёжка, студент первого курса, ютившийся у бабушки в однушке этажом ниже. Парень уже обращался по математическим вопросам, поэтому цель визита сомнений не вызвала.

– Николай Иваныч, – Сергей сглотнул, словно сдавал зачёт. – Я не слишком поздно? Проблемка тут у меня, если позволите…

На душе пенсионера потеплело. «Если позволите» – редкий молодой человек скажет так, учитывая разложение нравственности и морали в обществе.

– Входи, до полуночи точно спать не лягу.

В уютной кухоньке студент вкратце обрисовал проблему и смолк, ожидая приговора. Или милости.

– Тема понятная, – ответил Николай Иванович, ставя чайник на плиту. – Завтра гляну и денька че…

Пенсионер осёкся, уловив плачущий взгляд студента.

– Мне, понимаете, курсач завтра сдавать.

Николай Иванович хотел было поинтересоваться, а чем занимался Серёжа всё это время, но не стал. Мало ли. Домой в деревню, может быть, ездил. И подрабатывает где-то по вечерам. Оставил всё на последний вечер, а осилить не смог – нужно выручать парня.

– Тема понятная, – повторил пенсионер, разливая по чашкам кипяток. – Бери печенье. С орехами, как в старые добрые времена. Я студентом любил.

Сергей угостился и отхлебнул ароматного напитка.

– Так вот, продолжил кандидат наук в отставке. – Тема твоя, «Скелетная анимация», сложности не представляет.

– Судя по наброскам, – Николай Иванович кивнул на исписанные мелким студенческим почерком листы, – ты делаешь преобразования положения костей через матрицы.

– А как ещё? У нас на лекциях так было.

Пенсионер вздохнул:

– Лекции – это хорошо. Я в ваших си плюсах, как корова в апельсинах. У нас Фортран был, он проще в разы.

Лицо студента помрачнело.

– Ладно, – упавшим голосом сказал Сергей. – Извините, что…

Николай Иванович по-отечески положил руку на плечо студента:

– Но-но! Я же не сказал, что не осилю. Только видится мне другой путь, проще. Даже странно, что у вас на лекциях не было.

Пенсионер хитро улыбнулся, перевернул листки чистой стороной и достал из кармана шариковую ручку.

– Лет примерно сто пятьдесят назад, – начал объяснение отставной научный работник, – в далёкой-далёкой Ирландии …

Если бы Дублин мог говорить, он рассказал бы, как тьма, пришедшая с Атлантики, накрыла город. Вспышка молнии прорезала свинцовую толщу туч, гром ударил по барабанным перепонкам редких прохожих, остановив у моста Брум Бридж кэб. Рыжеволосый крепыш возница повернулся к пассажиру:

– Лучше повернуть и где-нибудь укрыться, иначе превратимся в плавающих куриц, сэр.

Пассажир, лысеющий джентльмен лет сорока с выдающимся лбом, вертел в руке крупный чёрный зонт с позолоченной рукоятью. Глаза смотрели вдаль, словно там читал проповедь сам Господь. Периодически, джентльмен что-то бормотал и тут же сам с собой соглашался.

– Вы слышите меня, сэр? – повысил голос возница.

Мощный порыв ветра ударил по крышам домов, пригнул деревья и вырвал из руки зонт. Словно очнувшись, пассажир выпрыгнул из кэба и побежал следом. Возница выругался. Мало того, что этого сумасшедшего понесло на мост, теперь ещё и зонт ловить. С другой стороны, можно рассчитывать на доплату.

Спрыгнув на мостовую, возница побежал следом. Хорошая физическая форма позволила ему обогнать джентльмена и почти настичь удирающий зонт, как произошло невероятное. Зонт замер в вертикальном положении рукояткой вниз, на верхнем конце возник огненный шар размером с голову человека. Зонт завертелся и раскрылся. Вспышка на миг ослепила, а когда зрение вернулось, зонт исчез. Джентльмен дико расхохотался и сел на мостовую.

Точно сумасшедший, подумал возница и осторожно коснулся плеча пассажира:

– Вам помочь, сэр?

Странно, но муть в глазах джентльмена пропала, уступив место холодной решительности:

– Вот что, не найдётся ли у вас карандаша и листка бумаги?

Кэбмен отрицательно покрутил головой.

– Нужно это записать, иначе вылетит из головы, – пояснил джентльмен

Возница хотел возразить, но странный пассажир опередил:

– Понимаете, я математик. И очень может быть, только что я сделал открытие. Придётся царапать на камне, подайте мне вон тот…

– Доподлинно неизвестно, так ли это было, – подытожил рассказ Николай Иванович, – но в тот вечер сэр Уильям Гамильтон открыл миру кватернионы. Он вообще много чего открыл.

– Надо же, – пробормотал Сергей.

Хозяин квартиры подошёл к окну:

– Видишь башенный кран? Башня – это ось-вектор. Предположим, он накренился и повернулся на сорок пять градусов.

Николай Иванович улыбнулся, представив эту картину.

– Чтобы вращать объект в трехмерном пространстве нужен ось-вектор и угол поворота. Для создания кватерниона необходимо трёхмерный ось-вектор преобразовать в четырёхмерный. Икс, игрек и зет кватерниона получают умножением соответствующей координаты вектора на синус половины угла вращения. Четвёртая компонента – косинус половины того же угла.

Студент потёр лоб.

– Сложно? – спросил пенсионер.

– Пока нет.

Николай Иванович говорил, расписывая формулы на бумаге. Иногда останавливался, объяснял детали и отвечал на вопросы Сергея. А за окном, между тем, сгущалась тьма…

Если бы овчарка могла говорить, то рассказала бы, как тьма, пришедшая с Атлантики, накрыла Отмосковье. Свинцово-чёрная туча извергла ослепительную молнию аккурат в башенный кран, и бог строительных площадок проснулся. Огненный шар полыхнул в кабине, вспучился и взорвался. Башня накренилась и повернулась ровно на сорок пять градусов, ударив стрелой по недостроенному отелю.

Вряд ли сторож слышал о кватернионах и сэре Гамильтоне, и уж точно никогда не был на мосту Брум Бридж, но очень может быть, в жизни повидал многое. Пережил голод, морозы, наезды криминала, беспредел чиновников и обман работодателя. А такого представить не мог даже после крепкой травы. Оглушённый взрывом небесной субстанции, парализованный зрелищем, сторож наблюдал за рушащимися стенами отеля «Атлантик». Похоронившими гаражик с любимым джипом хозяина и надежду на скорую встречу с родными.

Поглаживая дрожащего пса, сторож мысленно благодарил небеса, что сохранили ему жизнь. А деньгу – деньгу заработать можно, здоровье пока ещё есть. Пойдёт на другой объект, найдёт что-нибудь. И поскуливание свернувшейся клубком овчарки было тому подтверждением. Наверное.

Проснувшиеся жители насмерть перепуганной хрущёвки уже звонили в МЧС, наперебой рассказывая о ночном кошмаре, выдвигая самые невероятные версии. От извержения вулкана до нашествия огненных драконов. Где-то выли сирены, и лишь двоих обитателей дома событие страшной ночи волновало не особенно.

Студент Сергей, абстрагировавшись от реала большущими наушниками, под рычание тяжёлой музыки строчил код на си плюс плюс. Твёрдо намереваясь сдать утром коварный курсач. Представляя себе, как удивится преподаватель, и сколько будет шуму в группе. Да что в группе – на всём потоке! Ведь не зря сэра Гамильтона понесло на тот мост, совсем не зря.

А Николай Иванович, с чувством исполненного долга, крепко спал. Снилась ему далёкая-далёкая Ирландия, куда он, может быть, полетит, если сын защитит диссертацию, получит новую должность в компании и поможет отцу осуществить мечту. Снился славный город Дублин и тот самый мост Брум Бридж. На мостовой сидел на корточках странный джентльмен, царапал формулы на камне, а рядом, уперев кулаки в бока, возвышался рыжеволосый кэбмен. И чей-то голос с небес, в духе великого русского поэта Валерия Брюсова вещал:

Быть может, эти кватернионы

Вращают Землю сто веков

Их вектор-ось, углы, наклоны

Решают жизнь материков…