Золотой свисток, или Вояжи писателя Ахманова

ВОЯЖ 9. РИМСКИЕ КАНИКУЛЫ

Писатель Ахманов с женой отправились в Рим, дабы обозреть его культурные сокровища. Но сразу дело до сокровищ не дошло, так как супруга Ахманова пожелала отправиться в шопинг. Они вышли из отеля и сразу уткнулись в посудную лавку, где жене Ахманова очень понравилась сковорода – огромная, тяжелая, блестящая.

– Зачем нам эта сковородка? – морщась, сказал писатель Ахманов.

– Блины печь, – ответила жена.

– У нас есть две сковородки для блинов, – возразил Ахманов.

– Те французские, а эта – итальянская, – пояснила жена.

– А куда мы сунем такую здоровую дуру?

– Как куда? В твой портфель!

Надо заметить, что писатель Ахманов иногда брал в свои вояжи старый, но очень вместительный портфель с десятком собственных книг. Книги эти дарились соотечественникам, прозябавшим за бугром во всяких Франциях и Испаниях, с целью их приобщения к родной литературе. В Рим Ахманов тоже взял портфель с последними своими шедеврами, но место в нем еще оставалось.

Итак, они купили сковородку, вернулись в гостиницу, спрятали приобретение в портфель и снова отправились гулять. А когда вернулись, Ахманова поджидал у стойки портье видный мужчина с обширной лысиной.

– Витторе Джакконезе, – представился он и продолжил на английском: – Первый помощник министра культуры Республики Италия. С покорной просьбой к синьору Ахманову.

– Слушаю, – сказал Ахманов, оглядывая лысого с подозрением. Но на мошенника тот не был похож.

– Мы знаем, что синьор Ахманов – известный русский писатель, – произнес Витторе Джакконезе. – И если выпало нам счастье видеть его в Риме, то не соизволит ли он встретиться с журналистами и провести пресс-конференцию? Для репортеров ведущих изданий Рима, Парижа, Лондона, Мадрида и Нью-Йорка?

Ахманов гордо расправил плечи и сказал супруге:

– Вот видишь, дорогая, моя слава перешагнула все европейские границы! – Потом он перешел на английский и поинтересовался: – Когда и где?

– Завтра, синьор, в одиннадцать тридцать, – сообщил Витторе Джакконезе. – К одиннадцати мы пришлем за вами лимузин и отвезем в Колизей.

Ахманов вздрогнул.

– Почему в Колизей? Надеюсь, гладиаторских игр с моим участием не будет?

– Что вы, синьор! Ожидается масса журналистов, и Колизей лучше всего подходит для пресс-конференции. Мы закроем его для туристов часа на четыре… может, на пять… В зависимости от обстоятельств.

Ахманов надул щеки и кивнул.

– Ладно! Присылайте машину.

Утром к отелю (кстати, весьма скромному, "три звезды") подъехала крутая тачка и восемь моторизованных карабинеров. Ахманов спустился, прихватив портфель с книгами и слегка удивившись его тяжести. Вспомнив о неприятностях в Испании и Англии, он решил, что будет дарить книги только итальянским, французским и американским журналистам. Жена с ним не поехала, а собралась на экскурсию в Ватикан. Но Ахманов не обиделся, понимая, что хоть он важная персона, но все же римскому папе не чета.

Поднявшись в императорскую ложу Колизея, он был потрясен. Тут торчали сорок восемь микрофонов с эмблемами различных СМИ, на арене, у камер и прожекторов, суетились техники, а в проходах и на скамьях бушевала и вопила тысячная толпа – щелкоперы, папарацци, фанаты, фанатки и прочая нечисть. Словом, восемь карабинеров-охранников были совсем не лишними. Ахманов уже представлял, как на него набросятся поклонницы, повалят на пол, сорвут одежду и…

Но встреча началась довольно мирно, с вопросов, что выкрикивали журналисты. Всех переорал горластый репортер из «Таймс», а может, из "Дейли ньюс":

– Когда? Когда вы подадите в суд, мистер Ахманофф? И где намерены судиться? Здесь, в Риме?

Сперва Ахманов остолбенел, но, послушав вопли других репортеров, быстро разобрался в ситуации. Его приняли за того российского писателя, который имел претензии к Дэну Брауну. Наш литературный гений клялся, что романы "Демоны и ангелы" и "Код да Винчи" Браун содрал с его творений, вывезенных нелегально за рубеж то ли мормонами, то ли иллюминатами, а может, агентом ЦРУ. Ожидалось, что россиянин появится в Риме со дня на день, дабы бросить Брауну перчатку прямо на месте преступления. Западные СМИ рассчитывали на большой скандал – возможно, с мордобитием и метанием тухлых яиц. Словом, обстановка накалилась.

И тут Ахманов сплоховал. Ему бы поводить кота за салом, поинтриговать, навешать лапши на уши! А он, честняга, рявкнул в сорок восемь микрофонов, что знать не знает Дэна Брауна, что клал на римский суд, на ангелов и демонов, а также на министерство культуры, коему все россияне – на одно лицо. И, совсем уж разъярившись, добавил, что не убогого Брауна читает, а только Хемингуэя и Достоевского, как и положено персоне с высоким интеллектом.

Тут репортеры, осознав ошибку, принялись сматывать удочки и свои микрофоны. Карабинеры тоже исчезли, и Колизей опустел – почти. Остались трое: небритый мужик, мерзкая тощая дама и Сема Хейфец из НЕФа, то есть из "Новой еврейской фантастики". Мужик, явный белоэмигрант, трудился в "Славянском базаре", а мерзкая дама была феминисткой или суфражисткой. Ахманов в этом не очень разбирался, но решил, что убеждения дамы продиктованы ее внешностью.

– Ходят слухи, что вы – большой негодник, мсье Ахманов, – начала тощая.

– Натуральный сукин сын, – подтвердил Ахманов, кивая небритому – давай-ка, мол, свои вопросы.

Небритый промолчал, зато вперед вылез Сема, бывший бобручанин, а нынче житель Хайфы:

– Как вы относитесь к арабам?

– Никак. Ни с одним арабом не знаком.

– Но вы же еврей!

– Я – гражданин мира и сторонник расовой дезинтеграции, – веско произнес Ахманов.

– Де… чего?

– Дегельминтизации и дератизации, – пояснил Ахманов, после чего Сема впал в легкий ступор.

Зато пошла в атаку тощая дама:

– Ходят слухи, мсье Ахманов, что на Таити вы ели человечину. Признайтесь, вы каннибал?

– Хуже, – сказал Ахманов. – Я – некросадист со склонностью к копролагнии.

– И кого вы… это… копролагнули? Нельзя ли поподробнее?

– Без комментариев, – молвил Ахманов. – Это вопрос большой политики. Тут такие персоны замешаны… – Он поднял глаза вверх и многозначительно ухмыльнулся.

Тем временем, получив передышку, Хейфец из НЕФа пришел в себя.

– В романах "Бойцы Данвейта" и "Темные небеса" вы описали битвы человечества с расой дроми. Не есть ли в этом элемент иносказания?

– Это в каком же смысле? – спросил Ахманов.

– В смысле арабо-израильских конфликтов. Люди – это мы, израильтяне, а дроми – это арабы.

От удивления Ахманов икнул.

– Простите, но дроми – земноводные!

– От арабов можно всего ожидать, – убежденно молвил бывший бобручанин Сема.

Снова встряла тощая дама:

– Ходят слухи, мсье Ахманов, что у вас венерическая шизофрения.

– Ерунда! Страдаю только некросадизмом и диабетом.

– А что вы думаете о…

– Вот это самое и думаю, – молвил Ахманов и показал даме средний палец.

Сема кстати разрядил обстановку, вклинившись с новыми вопросами:

– Вы писали о войне Египта с Ассирией, и там есть такой персонаж, такой Давид из палестинских иудеев, отважный благородный воин. Будет ли продолжение у этого романа? И не Давид ли станет главным героем?

– Продолжение будет, – подтвердил Ахманов. – Но не о Давиде.

– О ком же?

– О Хайле. Если помните, там есть такой Хайло из северных земель, а точнее, из Новгорода. Вот о нем и будет роман. О нем, о князе-батюшке Владимире и крещении Руси.

– Почему же о Хайле, а не о Давиде? – обиделся Сема Хейфец. – Вы же еврей и еврейский писатель!

Небритый из "Славянского базара" вдруг захохотал.

– А потому, дурашка, что хоть он еврей, а писатель – русский! Ты «Наемника» с «Наследником» читал? А «Флибустьера»? Написано-то как! Крутяк! И все во славу русского оружия!

– Еврей не может быть русским писателем! – возмутился Сема. – Еврей, он и в Африке еврей! И на Проксиме Центавра еврей! Всегда еврей, во всех проявлениях!

– Еще как может, – возразил небритый. – Вспомни великого русского художника Левитана! И поэта Бродского! И Пастернака! И еще…

Они чуть не сцепились, но тут Ахманов встал между ними и с печальным вздохом сказал:

– Не ссорьтесь, ребята, не надо. Вот моя супруга утверждает, что все мы – потомки Чингисхана.

– Кстати, о вашей супруге, мсье Ахманов! – оживилась тощая дама. – Ходят слухи, что вы бьете жену уполовником! Алюминиевым!

– Вранье, только сковородкой, – сказал Ахманов. – Правда, железной.

Тут он открыл портфель, вытащил сковороду и огрел тощую по голове. А затем отправился с Хейфецем и небритым в ближайшую тратторию (по-русски – пивную), где они обсудили множество проблем – до того, как небритый свалился под стол. А Сема, хоть язык у него заплетался, сказал, что теперь понимает, как Ахманов относится к арабам, и обещал написать об этом в интервью. Обещал твердо и клятвенно, как еврей еврею, после чего тоже исчез под столом. А писатель Ахманов взял такси и отправился в гостиницу.

…Через пару месяцев ему пришла бандероль из Израиля, а в ней – свежий номер журнала "Новая еврейская фантастика". На обложке был нарисован дроми в позе совершения намаза, а затем шли десять страниц интервью с писателем Ахмановым. Но, к сожалению, на иврите, в котором Ахманов не разумел ни слова. И потому он до сих пор не знает, как относится к арабам.