Золотое время

Робин Скотт Третий вариант

В то утро перед отправлением Джонатан Бёрк задержался в своей конторе при Нью-Чикагской галерее, чтобы ознакомиться с новыми приобретениями разведки времени из Колорадской пещеры и продиктовать несколько писем в диктофон. Попыхивая сигаретой, он ожидал, пока аппарат выдаст исправленные копии, просмотрел их, подписал и передал секретарю, чтобы тот отправил их по назначению, после чего вышел из коридора Галереи к станции междугородных экспрессов. Здесь он показал контролеру сертификат стерильности и разрешение на свободное передвижение и оставил отпечатки пальцев на пластиковом диске с обычным чувством раздражения, которое вызывали у него все эти процедуры бесконечных проверок. Подобно всем рациональным людям своего времени, он признавал необходимость контроля за ростом населения, за передвижением отдельных лиц и т. д., и все же все это его злило. Он видел слишком много других эпох и других цивилизаций, и ему было трудно подчиняться всякого рода проверкам и ограничениям.

Пока экспресс, пересекая кольцевые дороги по среднему скоростному уровню, мчался к промежуточной станции в Цицеро, чтобы оттуда сделать двадцатиминутный рывок к Сент-Луису, Бёрк расслабился и под влиянием ускорения глубоко погрузился в мягкое кресло. От проблемы, которая мучила его с утра, мучила каждое утро — и каждый день и вечер вот уже несколько месяцев, — больше нельзя было просто отмахнуться. Сейчас, на время избавившись от всех отвлекающих дел, которые до сих пор принимал как спасение, он должен был наконец взглянуть правде в глаза. С выражением горечи на лице и с отвращением к самому себе за недостаток умственной дисциплины Бёрк вздохнул, закинул руки за крупную, почти квадратную голову и, уставившись невидящим взглядом в закругленный потолок кабины, снова начал беспокойный внутренний диалог.

Экспресс миновал Сент-Луис и устремился на юг, к Кейро. До пункта назначения Бёрка оставалось около пяти минут.

Ускорение прекратилось. Бёрк выпрямился в кресле и невидящим взглядом уставился на свое отражение в двери кабины. Чем больше он бился над этой нелегкой проблемой, тем злее и пронзительнее становились его серые, широко расставленные глаза под черными кустистыми бровями. Он испытывал растущий бессмысленный гнев. И больше всего злила не сама необходимость выбора, а то, что, избирая один вариант, он должен был полностью отказаться от другого. Он хотел получить пост помощника директора, очень хотел, но одна мысль, что тогда придется раз и навсегда забыть о путешествиях во времени, была ему почти физически невыносима. «Почему человек не может заниматься и тем и другим? — думал он с бессмысленным раздражением. — Почему человек должен отказываться от одного любимого дела ради другого любимого дела?»

Но он знал ответ и понимал, что вся его обида и злость — чистое ребячество. Обе работы были слишком ответственны и требовали полной отдачи сил. Никто не мог справиться и с тем и с другим без ущерба для того или другого. Жестокое разграничение на людей действия и людей мысли во всех современных поколениях становилось все явственней и все более невыносимым бременем ложилось на того, кто пытался это совместить. Бёрк, подобно другим людям своей эпохи, достиг того предела, когда мозг и мышцы, нервы и умение уже не позволяли вести и тот и другой образ жизни одновременно. Надо было выбирать что-то одно. У него был прекрасный выбор — слишком привлекательный! — и он не мог остановиться ни на одном из вариантов без горестного чувства вынужденного отказа от другого.

Экспресс притормозил, сбрасывая скорость над местом назначения Бёрка, Сентер-Сити, маленьким городком в штате Иллинойс. Бёрк поднялся и вышел через тамбур на бегущую платформу одновременно с каким-то коммивояжером, который крепко держал свой чемоданчик с образцами. Платформа доставила их к подвижному гасителю скорости, и они соскочили с него на сонную городскую площадь напротив здания городского суда.

Доктор Эмерсон ожидал Бёрка в центре площади рядом с маленьким разборным домиком, в котором находилась капсула. Немногочисленные зеваки, слонявшиеся перед зданием суда, взглянули на них с мимолетным любопытством. Разведки во времени давно уже стали привычными. Разборный домик, доставленный сюда за день до этого из Чикаго, через день исчезнет, а для жителей Сентер-Сити новая телепередача о пятых мировых играх была куда интереснее, чем команда разведчиков из Чикагской галереи и их бесформенный алюминиевый купол.

Бёрк и Эмерсон направились к лаборатории. Бёрк внимательно осматривал площадь, стараясь сориентироваться в незнакомом городе. Уже входя в низенькую дверь, он начал расстегивать молнии на своем комбинезоне.

— Мы установили нужную глубину как можно точнее, — сказал Эмерсон. — Но, если вы окажетесь слишком глубоко или над вами будет слишком много деревьев или кустов, сразу возвращайтесь, и мы сделаем новый расчет. На этой площади в нужное нам время росло довольно много кустарника и деревьев.

— Договорились, — сказал Бёрк. — Как, по-вашему, много мне придется копать?

— Не более двух футов, а может, и того меньше.

— Отлично. А то прошлый раз в Вашингтоне мне пришлось копать шесть часов подряд.

— Почему же вы не вернулись и не отправились снова на меньшую глубину?

— Посчитайте, это был Вашингтон 65-го года, 1965-го. В тот год было много фунтовых вод, и техники решили, что мне лучше вынырнуть под надежным слоем глины или… на поверхности. В предместье Вашингтона на поверхность я не мог высунуться. Слишком было рискованно. Работа была деликатная, связанная с политикой, а срок — всего два часа.

Эмерсон тихонько присвистнул.

— Как же, помню, вы тогда хорошо справились. Но теперь все будет легче легкого. Времени — сколько угодно! В вашем распоряжении больше семи месяцев до часа «икс», так что вы наверняка сумеете обосноваться. К тому же Сентер-Сити, пожалуй, самое идеальное место для вашего появления. Маленький, сонный и очень благодушный городок.

Бёрк уже стоял обнаженный. Два техника-ассистента доктора Эмерсона подали ему маленькие пластиковые пакеты, которые он, страдальчески морщась, положил в рот и начал проталкивать внутрь. Эмерсон сделал несколько пометок в настенном графике. Внезапно что-то вспомнив, он обернулся к Бёрку:

— Кстати, поздравляю вас, Бёрк. Я слышал, вы назначены помощником директора. Когда приступаете к работе?

— Еще не знаю, — ответил Бёрк. — Еще не знаю, возьмусь ли за это дело.

Эмерсон внимательно посмотрел на него и понимающе кивнул.

— Да, понимаю вас. То же было со мной, когда я променял разведку во времени на пост директора проекта. Чертовски трудное решение, не правда ли? — Чуть помолчав, он добавил: — Но я был женат. Думаю, это облегчило мне выбор.

Теперь у Бёрка оставались свободными только рот, ноздри и одно ухо. С пакетом для рта в руке он подошел к колодцу в центре лаборатории. Там на глубине нескольких футов лежала капсула времени. Напоминающая яйцо длиной около шести футов по оси, она была замаскирована под большой валун. В период первых разведок времени несколько капсул было случайно обнаружено и разрушено не в меру любопытными местными жителями, и пришлось производить дорогостоящие и сложные спасательные операции.

Когда Бёрк спустился по тонкой металлической лесенке к открытому люку капсулы, доктор Эмерсон присел у края колодца и сказал:

— Полагаю, вам придется довольно туго первые две недели. В 1904 году было много вирусных инфекций. Мы начинили вашу наркотическую пилюлю всевозможными антибиотиками против всех известных нам болезней, но вы можете подцепить что-нибудь совсем неизвестное, против чего у нас нет никакого иммунитета.

Бёрк взглянул снизу на Эмерсона.

— Что они называли вирусными инфекциями? Мне надо знать, если придется обратиться к врачу.

Одна из ассистенток Эмерсона посмотрела в свои записи.

— Тогда еще не было настоящей вирусологии. Если верить записям, они называли эту болезнь «инфлюэнца» или «грипп». Будь вы помоложе, они любое вирусное заболевание считали бы «болезнью роста». И пичкали бы вас огромными дозами смеси неочищенной ромбической серы с декстрозой. Это называлось «сера с мелассой»[7]. — Она ехидно улыбнулась Бёрку. — Желаю вам повеселиться!

Бёрк застонал от деланного ужаса, скорчил ей страшную гримасу и соскользнул в люк капсулы. Он задраил люк за собой, сел в кресло перед приборами и начал считывать их показания. Один из техников слушал его, сверяясь с показаниями индикаторов, соединенных с капсулой кабелем на присоске, и вел записи в журнале.

— Воздух в норме. Эквивалент массы в норме. Интегральность устойчива и плюс сорок. Мощность включена, заряд полный. Спираль протяженности в норме. Блокировка отключена. Все в порядке, начинайте временной отсчет.

Ассистентка наверху сверилась с хронометром и после короткой паузы нажала кнопку. Бёрк услышал три высокочастотных сигнала. На третьем он сбросил тумблер на положение «включено» и одновременно сунул в рот неудобный пластиковый пакет. Теперь оставалось перетерпеть десять выворачивающих душу секунд, а когда они кончатся, это будет означать, что он перенесся в прошлое на 108 лет, в 17 июня 1904 года, в два часа 10 минут утра по местному времени.

Обморочная тьма нахлынула и отступила. Бёрк подождал, пока прояснится зрение, затем взглянул на приборы. Все было нормально. Он вытащил одной рукой пакет изо рта, другой накрыл приборы защитной крышкой, и лишь затем, повернувшись на своем неудобном кресле, приоткрыл люк дюйма на два. Целый каскад комьев земли и мелких камешков хлынул внутрь, но скоро поток почти иссяк. Тогда Бёрк полностью открыл люк, встал и начал сгребать землю в капсулу. Через мгновение рука его высунулась наружу и он вдохнул прохладный ночной воздух. Он обернулся, чтобы выключить в капсуле свет, снова сунул пакет в рот и начал протискиваться сквозь образовавшуюся нору — сначала голова, потом плечи появились на поверхности. Наконец, он выбрался и растянулся во весь рост, голый и грязный, на росистой траве. Тяжело дыша, Бёрк настороженно огляделся. Сквер, тогда еще сквер, а не площадь, был густо засажен декоративными кустами и маленькими деревцами. Сквозь листву он различал только уличные газовые фонари и окна магазинчиков, выстроившихся вдоль Главной улицы, а напротив, по другую сторону сквера, стояло, на удивление, новенькое здание городского суда.

Завершив краткий круговой обзор, Бёрк нагнулся в яму и потянул на себя люк капсулы, чтобы сработала защелка. Затем долго ползал под ближайшими кустами, собирая в ладони землю, пока не засыпал яму над люком. Он утрамбовал рыхлую почву как мог кулаками и в довершение воткнул сверху пучки травы и насыпал листьев, старательно уничтожая все следы своего появления.

Потом Бёрк, пригнувшись, скользнул к ближайшему высокому дереву. Он тщательно отметил в памяти его положение по отношению к арочному входу в городской суд, на одной прямой с головой лошади на кованой ограде сквера; теперь он мог бы снова безошибочно найти эту точку. Здесь он выкопал руками маленькую ямку между двумя легко отличимыми толстыми корнями, освободился от всех, каких смог, пластиковых пакетов и тщательно зарыл их.

Бёрк обливался потом, хотя ночь была прохладная, а он наг, как новорожденный младенец. Тяжело дыша, он сидел в глубине пустынного сквера, обдумывая следующий свой шаг. Ему хотелось курить, но сигарет у него не было. Одна из особенностей временных капсул заключалась в том, что они могли перемещать только живую протоплазму — или предметы, заключенные в живой протоплазме: вот почему Бёрк был совершенно обнажен, а сверхнеобходимые пакеты прятал в глубине своего организма. Он сам был как бы живой посылкой внутри капсулы времени, и в нем не было места для такой чепухи, как сигареты. Но именно эта особенность превращала разведку времени в рискованные предприятия с неизвестным исходом. Разведчика времени доставляли в заданную эпоху как новорожденного младенца — дальше он мог рассчитывать только на собственные способности и некоторые существенно необходимые материалы, количество которых резко ограничивалось вместимостью «живой посылки».

Сама капсула была подобна мыльному пузырю, тончайшему кокону из силовых полей, пронизывающих оболочку капсулы и все неживые предметы внутри ее. Бёрк, как любое другое живое существо, представлял собой отдельную и отличную от этой энергетическую систему. Он мог пройти сквозь «мыльный пузырь», не разрушая его, но не мог отделить от него ни единой частицы, не мог разорвать его целостность, ибо это нарушило бы непрерывность энергетического потока. В ранних разведках времени ставились эксперименты с органическими «живыми посылками», однако, как оказалось, только приматы способны переносить временные перемещения благодаря своему физиологическому сходству с человеком. Но было слишком мерзким и грязным делом душить потом маленькую обезьянку, извлекая из нее пакеты, и тайком избавляться от трупа, чтобы не навлечь на себя опасность в далекой эпохе. Игра просто не стоила свеч.

Бёрк отдохнул, напряженность отпустила его. Он осторожно приподнялся и посмотрел на часы на башенке городского суда. Было четыре часа семнадцать минут. «Прекрасно, — подумал он. — Времени предостаточно».

Он встал и стремительно, легко побежал босиком через сквер от куста к кусту; через каждый десяток шагов он замирал, вглядывался и вслушивался. За высоким розовым кустом у крайней боковой аллеи Бёрк задержался, затем его обнаженное тело лунным призраком мелькнуло в предрассветной дымке, он перебежал Главную улицу и скрылся в тени напротив аптеки. Осторожно, все время держась теневой стороны, спустился по улице до ближайшего угла и свернул в проулок позади ряда лавок, выходивших фасадами на Главную улицу. Здесь он остановился, задыхаясь, среди каких-то банок и прочего мусора позади хозяйственно-продуктовой лавки, вынул из левого уха маленькую таблетку, содрал с нес защитную оболочку и морщась проглотил. Потом растянулся во весь рост на холодном гравии и булыжнике посреди проулка и почти сразу потерял сознание: таблетка сработала.

Часов через двенадцать Бёрк очнулся в уютной комнате с белыми занавесками, залитой предвечерним солнцем. Он лежал на чистой постели: накрахмаленные простыни приятно холодили кожу. Бёрк с любопытством огляделся. Возле кровати стоял столик с мраморной крышкой, а на нем — эмалированный таз. На спинке кровати с латунными прутьями и блестящими шишечками висела табличка с графиком температуры. Сквозь открытое окно доносились — такие редкие для Бёрка — детские голоса и смех, а откуда-то издали — свист паровоза на переезде.

«Так, превосходно, — подумал Бёрк. — Я в больнице».

В возвращении к ранней американской цивилизации было немало преимуществ. Тогда люди помогали незнакомцам, думали о бродягах; они заботились о больных и неимущих. Он вспомнил, как оказался с аналогичной миссией в Лондоне XVII века незадолго до Великого пожара. Там не было больниц, и он не мог воспользоваться наркотиком, чтобы облегчить себе первые часы трудного физиологического приспособления.

В комнату вошла высокая красивая девушка в скромном сером платье; длинная юбка доходила ей до лодыжек, великолепные золотисто-каштановые волосы были уложены в пышную прическу. Она улыбнулась ему с искренним сочувствием, которое еще не перешло в профессиональную любезность.

— О, замечательно! — сказала она. — Я вижу, мы чувствуем себя получше.

Она положила прохладную руку Бёрку на лоб.

— Подождите минутку, я только позову доктора Саундерса.

Бёрк слабо улыбнулся ей в ответ. Он не осмеливался на большее чем улыбка, пока не услышит побольше и не научится имитировать их акцент. Он был превосходным подражателем, но на это требовалось время, а сейчас его акцент жителя Нью-Чикаго 2012 года показался бы весьма странным в Сентер-Сити 1904 года.

Сестра вернулась почти сразу с длинноволосым, бородатым мужчиной лет тридцати. За ним вошел толстяк среднего возраста с приколотой к куртке металлической звездой. Доктор Саундерс пощупал лоб Бёрка и покачал головой.

— Что с вами стряслось, молодой человек? — спросил он. — Какой-нибудь несчастный случай?

Бёрк пожал плечами и беспомощно потряс головой.

— Не знаю, — сказал он хрипло — Ничего не помню.

Доктор повернулся к сестре.

— Кэрри, принесите-ка нам прохладной воды. Не холодной, а только прохладной! Постараемся сбить у него жар. — Затем обратился к шерифу. — Хотите поговорить с ним, Джон?

Шериф кивнул, приблизился к кровати и строго посмотрел сверху вниз на Бёрка.

— Как тебя зовут, сынок?

Бёрк помедлил, словно припоминая, затем медленно ответил:

— Джонатан Бёрк.

— Откуда ты?

Бёрк снова заколебался, растерянно пожал плечами и покачал головой.

Строгость шерифа перешла в раздражение.

— Послушай, парень, тебя нашли на улице без сознания и в чем мать родила. Такое у нас в Сентер-Сити случается не каждый день. Так что ты лучше расскажи мне обо всем, и честно!

Бёрк продолжал молчать.

Шериф наклонился вплотную к его лицу, и голос его зазвенел от злости:

— Что стряслось с тобой, говори! Как ты попал сюда? Тебя кто-нибудь ограбил?

Бёрк по-прежнему не отвечал. Он прикрыл глаза, словно от крайней слабости. Впрочем, особого актерского искусства для этого не потребовалось. Один из тех вирусов, о которых предупреждал доктор Эмерсон, уже добрался до Бёрка: он весь пылал, голова кружилась, суставы ныли, живот сводило от боли.

Доктор Саундерс отвел шерифа от постели.

— Джон, я думаю, сейчас ты от него ничего не добьешься. Он очень болен; я не знаю, что с ним случилось, но, похоже, он потерял память.

Он вынул полотенце из таза с прохладной водой, принесенного сестрой Кэрри, отжал и положил на лоб Бёрка.

— Случай обычный, — продолжал он. — У него нет внешних повреждений, но, судя по тому, в каком виде его к нам доставили, он, наверное, попал в жестокую переделку. Он был с ног до головы покрыт грязью.

Шериф зашагал к двери, сердито качая головой. Уже взявшись за ручку, он обернулся и сказал:

— Ладно, молодой человек. Я еще вернусь, тогда и поговорим! — Потом, словно таинственное появление Бёрка было на юге Иллинойса самым обычным делом, добавил: — У нас в Сентер-Сити такие штуки просто так с рук не сходят!

Доктор Саундерс и сестра — мисс Хатчинс — последовали за шерифом, близко склонившись друг к другу и что-то негромко говоря.

Бёрк закрыл глаза и уснул. Проснулся он от того, что мисс Хатчинс утирала ему лицо влажным полотенцем. И то проснулся лишь на миг. «Красивая девушка, — успел подумать он, слабо улыбаясь и снова погружаясь в небытие. — Вот уж это наверняка не изменилось за сто с лишним лет!».

Следующие десять дней Бёрк был по-настоящему болен. 1904-й год был действительно паршивым годом из-за вирусных инфекций, и Бёрку казалось, что ему придется испытать их на себе все подряд. Несмотря на крайнюю слабость, он сумел собрать все хранившиеся в нем пластиковые пакеты и спрятать их в полой стойке спинки кровати. Больше он ничего не делал, только старался поскорее выздороветь и подолгу каждый день любовался прелестями мисс Хатчинс.

Наконец, 26-го июня он уже настолько оправился, что с аппетитом поел, а еще через два дня доктор Саундерс объявил, что может его выписать со спокойной душой.

Джон Аберкромби, шериф, снабдил Бёрка мешковатой одеждой из окружного фермерского фонда и, когда Бёрк попрощался с доктором Саундерсом и Кэрри, пригласил его к себе в здание суда для серьезного разговора.

Когда они уселись друг против друга в тесном кабинетике, Аберкромби начал:

— Извини меня, Бёрк, если я был не очень вежлив. Док сказал мне, что, похоже, у тебя и в самом деле эта ам… амнезия, или как ее там еще, так что я не стану больше на тебя нажимать. Но, может, я могу чем-нибудь помочь? У тебя должна быть где-то родня, может быть, жена, детишки? — Он полистал пачку циркуляров на столе, тихонько мурлыча про себя незатейливый мотив. — Тебя нигде не разыскивают, так что могу тебе сказать: можешь идти куда хочешь. Что ты намерен делать теперь?

— Не знаю, мистер Аберкромби, — ответил Бёрк. — Не знаю, что я должен делать. Наверное, работать, чтобы заплатить долг окружной больнице и за эту одежду.

Бёрк старался говорить с тягучим гнусавым акцентом сельского жителя.

— Ладно, это потом. Пока тебе не надо платить ни за что и никому. Расплатишься со временем. Но, если хочешь остаться в Сентер-Сити, здесь полно работы. На Пальмер-стрит строят новую мельницу, если ты в этом что-нибудь смыслишь, а кроме того, есть железная дорога, и еще нужны слесари-водопроводчики, если ты этому обучен. В магазинах всегда требуются дельные молодые люди, чтобы вести бухгалтерские книги и прочее. Эду Мартину, хозяину прокатной конюшни, тоже требуется человек. Он платит немного, но, может, подойдет тебе для начала?

— Да, это, пожалуй, по мне, — сказал Бёрк. Он не хотел пока связываться ни с какой технической работой. Слишком легко себя выдать. Прокатная конюшня вполне подойдет. Даст возможность устроиться, укорениться. Доктор Эмерсон оказался прав. Сентер-Сити — идеальное место для начала операции. Здесь он мог освоиться с новой для него цивилизацией, чтобы не выделяться, не привлекать внимания, чтобы потом, в Чикаго, когда он начнет действовать в иных масштабах, риск был бы сведен до минимума.

— А я тем временем напишу в Чикаго, — продолжал шериф. — Может, там кто-нибудь вспомнит, что кто-то похожий на тебя исчез. Послушать тебя, так ты вовсе не из здешних.

— Премного благодарен, мистер Аберкромби, — прогнусавил Бёрк. — Мне бы, ясное дело, хотелось узнать, откуда я и где моя родня, но пока узнаю, надо же человеку пить и есть, как скажете?

Бёрк был ужасно горд этой фразой.

Аберкромби повел Бёрка через сквер к прокатной конюшне, представил его Эду Мартину, и в течение следующих двух месяцев Бёрк учился обращаться с вилами и щетками, кормил и чистил лошадей, убирал навоз. По вечерам он сидел с остальными любителями поболтать — а к ним принадлежала большая часть мужского населения Сентер-Сити, — либо на скамейке у здания городского суда, либо напротив аптеки, где рассказывали разные истории, говорили о политике и обсуждали цены на пшеницу. Бёрк больше помалкивал, но слушал внимательно, и это позволило ему получить практическое и подробное представление об американской жизни в 1904 году.

Эти месяцы были одними из лучших в жизни Бёрка. У него не было прошлого и почти никаких надежд на будущее, и тем не менее жители Сентер-Сити вскоре принимали его как одного из своих, с какой-то легкостью и благожелательством, характерными для того времени. Для завсегдатаев скамеек перед зданием суда он был просто «Джонни Бёрк», один из своих парней. По воскресеньям его начали приглашать на семейные обеды, а поскольку выглядел он молодо, был недурен собой, здоров и, видимо, неглуп, то особым вниманием он пользовался в домах, где были дочери на выданье. По вечерам и в конце недели, когда ему не нужно было никуда идти в гости, он пачками брал книги в городской библиотеке и заново открывал для себя наслаждение читать. Годами не мог он позволить себе такой роскоши.

Что же касается самого Сентер-Сити, то городок с каждым днем нравился ему все больше. Здесь еще было поле для поиска, здесь еще оставались перспективы. А главное — здесь была ни с чем не сравнимая возможность обрести свободу. В Сентер-Сити не было ни резко разграниченных обществ господ и рабов, с которыми Бёрк сталкивался в разные эпохи, ни общества, нуждавшегося в унизительно строгом контроле над личностью, как в его собственное время. Разумеется, и тут существовали зримые полюса власти, оставались несправедливость, бесстыдство, бесчестие. «Но мне-то что до всего до этого? — пытался подшучивать над собой Бёрк в тишине ночей. — Это не мое время, не моя цивилизация!»

И все же вдруг спохватывался, что вот он неожиданно для самого себя со страстью спорит о золотом стандарте или, стоя с группой горожан у дверей вокзала, слушает сообщение о последних выборах, которые считывает со щелкающего аппарата станционный телеграфист. Бёрк понимал, что теряет перспективу и смысл своей миссии (правда, такое с ним случалось и прежде), но чувство единения с жителями Сентер-Сити было слишком велико. Подобно актеру, он смотрел со стороны, как роль начинает преобладать над его личностью.

А тут еще против своей воли Бёрк влюбился в Кэрри Хатчинс. Он понимал весь идиотизм положения: ведь скоро он уйдет отсюда, и навсегда. Сентиментальные связи были ему совсем ни к чему. К тому же — в буквальном смысле слова — по абсолютному возрасту Кэрри годилась ему в прапрабабки! Но дело тут было не только в самой Кэрри, не только в ее стройной, гибкой фигуре и удивительно красивом лице. Было в ней еще что-то особенное, что-то от традиций первых поселенцев Сентер-Сити и от женщин Сентер-Сити. Ее уверенность в себе, ровный взгляд и внутренняя сила — без наигрыша и жестокости — превратились для Бёрка в символы добродетелей ее эпохи. Но эти возвышенные мысли бесследно улетучивались, стоило Кэрри шутливо покусать его за мочку уха, — тогда она превращалась в символ пороков всех эпох. Бёрк влюбился и проклинал себя за это, но логика мало значит в царстве любви, и Бёрк сидел на ступеньке переднего крыльца дома Хатчинсов, вдыхая нежный аромат августовской ночи, смешанный с волнующим запахом волос Кэрри, которая сидела рядом, совсем близко, опустив голову ему на плечо. Горькая сладость этой невозможной, глупой любви затопляла сердце Бёрка.

— Джонатан, — сказала Кэрри, прижимаясь к нему. — Что-нибудь не так, да, Джонатан?

— Да, — сказал Бёрк.

— Это связано с твоим прошлым?

Бёрк подумал секунду, затем твердо ответил:

— Да, с моим прошлым.

— Неужели… неужели ты был женат?

— О нет, нет! Дело вовсе не в этом, Кэрри. Просто я должен скоро уйти.

— Хорошо, я не стану ни о чем спрашивать. И я буду тебя ждать. Буду ждать, сколько понадобится, — если ты тоже любишь меня.

Бёрк хотел ответить: «Не жди меня, милая Кэрри. Не жди! Я не вернусь к тебе. Я не могу». Он хотел ей сказать: «Найди себе хорошего парня, Кэрри. И забудь меня!» Но он не смог этого сказать, и все слова им заменил горячий поцелуй.

Усилием воли Бёрк заставил себя начать подготовку к отъезду из Сентер-Сити. Он решительно выбросил из головы все мысли о городе — и о девушке, — которых так безрассудно полюбил. За два месяца работы в прокатной конюшне он скопил почти восемнадцать долларов. Поздней августовской ночью — низко бегущие тучи закрывали луну — он дождался, когда часы на башенке городского суда пробьют двенадцать, и отправился за спрятанными пластиковыми пакетами. Сначала — в больницу. Здесь он проскользнул мимо ночной сестры и бесшумно прокрался в свою прежнюю палату на втором этаже. К счастью, палата была пуста, и он без помех извлек пакеты из полой стойки в спинке кровати. Так же тихо выбрался из больницы, пересек темный сквер и выкопал из-под корней большого дерева остальные пакеты.

Возвратившись в свою каморку над конюшней, Бёрк тщательно уложил пакеты в дешевый фибровый чемодан вместе с немногочисленными пожитками, среди которых была опасная бритва — о господи, сколько пота и крови он пролил, пока научился ею пользоваться! — и нырнул в постель.

На следующее утро он принес свои извинения Эду Мартину, объяснив, что должен ненадолго съездить в Чикаго к специалисту. Может быть, он сумеет вернуть ему память? А если нет, может, чикагская полиция что-нибудь узнает о его прошлом?

— Я почему-то думаю, — сказал Бёрк с намеком на некую тайну, — я думаю, ответ надо искать в Чикаго. Это, конечно, так, только догадка, но я не успокоюсь, пока сам не узнаю.

Мартин сочувственно кивнул, так же выразил свое отношение и Аберкромби, когда Бёрк рассказал ему ту же историю. Оба проводили его к утреннему поезду, и Мартин сунул ему в руку двухдолларовую бумажку, когда они прощались.

Позднее, когда поезд дернулся и под стук колес покатил на север через ровные кукурузные поля штата Иллинойс, Бёрк тихонько устроился у окна, не обращая внимания на коммивояжеров, затеявших азартную игру в покер. Едкий угольный дым из паровозной трубы раздражал носоглотку, в глаза летела сажа.

«Ну, без этих прелестей я как-нибудь обойдусь! — думал он, стараясь утешиться после горького расставания с Сентер-Сити. — У нас все это устроено куда лучше! И никаких тебе больше дантистов!» У Бёрка недели три назад вдруг разболелся зуб, он отправился к местному дантисту, влекомый вывеской «Лечение зубов без боли», и до сих пор вспоминал об этом «лечении» с ужасом. Он пощупал языком дырку в нижней челюсти и не без самодовольства подумал о медицинских чудесах своего времени. Но боль в нижней челюсти, которую он испытал три недели назад, была ничто по сравнению с болью, которую он чувствовал сейчас в куда более романтичном органе — сердце.

Он заставил себя выкинуть из головы Сентер-Сити и Кэрри и сосредоточился на предстоящей работе.

Только через восемь часов поезд добрался до предместий Чикаго, и Бёрку пришлось поспешить, чтобы успеть до закрытия магазинов. Он быстро спустился по Кларк-стрит, отыскивая нужную лавку, увидел то, в чем нуждался, бросился через улицу и едва не попал под колеса громыхающего конного экипажа. Усатый полицейский сердито помахал своей дубинкой, подмигнул прохожему, остановившемуся перед табачной лавкой, и проворчал что-то насчет «деревенщины».

Бёрк увидел то, что ему было нужно — дешевую лупу, — купил ее и отправился в «Бревурт», где снял недорогой однокомнатный номер. Сунув коридорному монетку в десять центов, он тщательно запер за ним дверь, вынул из чемодана свои драгоценные пластиковые пакеты, рассовал их по карманам пиджака и вышел закусить. Поужинал грудинкой с пивом, задержался на некоторое время в холле гостиницы, просматривая коммерческие справочники и делая аккуратные выписки об основных деловых предприятиях города, а затем поднялся к себе. В номере он снова хорошенько запер дверь, опустил шторы и только после этого зажег газовый рожок. Жаль, что нельзя было снять более дорогой номер на нижнем этаже — там уже были установлены электрические лампы. Он сел к жалкому письменному столику и вскрыл один из пластиковых пакетов, откуда аккуратно извлек пачечку микрофильмов величиной в три четверти дюйма по диагонали каждый. Это были микрофильмы газет «Чикаго трибюн» и нью-йоркской «Таймс» за последние две недели августа и за весь сентябрь 1904 года.

С помощью лупы Бёрк принялся разбирать крохотные буковки статей, делая одновременно многочисленные выписки. Чтобы приступить к основному заданию, ему нужны были деньги, много денег. Имея в своем распоряжении копии газет за шесть недель — копии будущих газет! — он мог раздобыть эти деньги. Наверняка.

Прежде всего Бёрк выписал результаты августовских скачек на чикагском ипподроме. Было уже 27 августа, и у него оставалось совсем мало времени, чтобы воспользоваться этими данными. Затем он переписал цены на зерно на сентябрь и еженедельные сводки нью-йоркской биржи. После этого отметил все важнейшие перемены в деловых кругах: объявления о земельных приобретениях, курсы акций, выпуск новых товаров, перемещения в деловом руководстве — короче, все главные грядущие сдвиги в экономике Чикаго и всей страны. С такими данными разведчик из будущего с достаточным первоначальным капиталом мог быстро заработать большие деньги. Наконец, когда глаза его налились кровью и уже почти ничего не различали, он спрятал микрофильм в пластиковый пакет и улегся спать, решив, что при первой же возможности купит себе маленький микроскоп.

На следующее утро он отправился на ипподром и, постоянно сверяясь со своими записями, к закрытию бегов превратил свой первоначальный капитал, составлявший 6 долларов 50 центов, в 12 тысяч долларов. На большую сумму выигрыша он не решался из опасения привлечь к себе внимание букмекеров. В следующие три дня, последние перед закрытием сезона, он довел эту сумму до 50 тысяч, время от времени чередуя выигрыши с такими же крупными проигрышами, но лишь время от времени.

После закрытия сезона на ипподроме Бёрк купил несколько дорогих костюмов, набор новеньких чемоданов и переехал из «Бревурта» в «Пальмер-хауз». Отсюда, из своего шикарного номера, он провел целую серию спекуляций, пользуясь посыльными «Вестерн юнион» для передачи биржевым маклерам многочисленных распоряжений о покупке или продаже: его интересовали главным образом земельная собственность, зерновой рынок и акции Уолл-стрита. Он покупал как раз перед повышением курса акции, как раз перед объявлением о выбросе новой продукции на рынок. И продавал за день до разрушительных пожаров или смерти какого-нибудь крупного магната. Когда его акции достигали наибольшей ценности, он их ликвидировал. К 1 октября он окончательно вышел из биржевой игры. К этому времени его счет в Зерновом тресте превышал 300 тысяч долларов, и еще около половины такой же суммы он вложил в обратимые муниципальные и правительственные ценные бумаги, хранившиеся в сейфах разных чикагских банков.

По мере возможности Бёрк действовал через посредников, и ему в достаточной степени удалось сохранить свое инкогнито. И все же его быстрое обогащение, его чудодейственное умение вовремя покупать и вовремя продавать с максимальной прибылью привлекли к нему внимание небольшой, но могущественной группы, которая контролировала банки Чикаго. Однако Бёрк щедро раздавал взятки, и верные прислужники в «Пальмер-хаузе» ревностно оберегали его от любопытных и от всех тех, кто чуял большие деньги и мечтал к ним примазаться.

К концу сентября через агента, державшего его имя в тайне, Бёрк купил просторный современный дом, недавно построенный вблизи озера на Северном берегу. Он переехал туда из «Пальмер-хауза» и приступил к чрезвычайно сложному процессу накопления инструментов и аппаратуры, необходимых для его работы. С помощью молодого механика, нанятого скорее за его умение молчать, чем за технические таланты, Бёрк весь следующий месяц приобретал и устанавливал различные машины и станки, какие только удавалось найти. Ему посчастливилось купить довольно приличный токарный станок, поперечно-строгальный станок и вертикальный пресс — все это приводилось в движение с помощью переплетения приводных ремней и шкивов от огромного односильного двигателя высотой почти в три фута. Чикагское отделение «Эдисон компани» протянуло к дому на Северном берегу специальный силовой кабель. Это было сделано без всяких расспросов: Бёрку принадлежало свыше 10 % новых акций молодой фирмы. С помощью механика Бёрк соорудил маленький волочильный станок, вакуумный насос и стеклянный колпак; он заполнил всевозможным оборудованием комнату в подвальном помещении, где поддерживалась постоянная температура, необходимая для выращивания весьма сложных кристаллов.

Своему помощнику Бёрк вручил длинный и непонятный список вещей, которые требовалось приобрести. Здесь были экзотические минералы, и медная проволока — целые мили проволоки, и самый маленький волочильный станок для тончайшей проволоки; здесь были свинец, и кварц, и платина, которую специально для Бёрка прислал в Чикаго нью-йоркский ювелир. Здесь были мешки с цементом, и листовая медь, и специальный заказ на силикагель, изготовленный, по указаниям Бёрка, одной фармацевтической фирмой в Филадельфии. Здесь был неотшлифованный рубин в десять каратов и белая жесть, заказанная фирме по производству консервов. Некоторые вещи, казалось бы, невозможно было найти в продаже, но с помощью посредника, беззастенчивого, но дружелюбного «жучка», с которым Бёрк познакомился в первые дни своего пребывания в Чикаго на ипподроме, немало редчайших образцов было выкрадено из геологической коллекции Чикагского университета.

К концу ноября Бёрк был готов приступить к следующей фазе. Он уволил механика с весьма приличным вознаграждением и принял все меры для охраны дома, установив повсюду самые надежные и сложные замки. Кроме того, он нанял нескольких свободных от дежурства полицейских для круглосуточного наблюдения. Все это, как он надеялся, будет приписано чудачествам эксцентричного богача. И не ошибся. До тех пор пока он щедро платил, никто не пытался удовлетворить свое любопытство за счет собственного кошелька.

Приняв все возможные меры предосторожности, Бёрк приступил к изготовлению приборов, которые должны были помочь ему достичь конечной цели — бесшумно, быстро и без излишнего риска. Прежде всего — энергия: Бёрк изготовил элементы питания из наилучших доступных ему материалов.

Он бы предпочел источники питания своей эпохи, в частности легкие цезий-фторовые элементы, которые станут стандартными столетие спустя. Но цезий невозможно было найти, как и радиоактивные элементы, которые также были для этого необходимы. Но он обошелся. Обрабатывать исингласс было чрезвычайно трудно, однако его диэлектрические свойства оказались превосходными; очень трудно было уменьшить вес катушки из-за примитивного волочильного станка, на котором Бёрк вытягивал проволоку для обмотки, а построенное им зарядное устройство — к счастью, его не надо было делать переносным — всякий раз вызывало у него искренний смех.

Далее: электрическая схема. Основные полупроводники находились в драгоценных пластиковых пакетиках, которые Бёрк перенес с собой, остальные он выращивал, медленно и терпеливо, в контролируемой атмосфере подвального помещения. Он довел платиновые и медные проволочки до необходимого стандарта в своей мастерской, где допотопные приводные ремни, создававшие постоянный шум, странно контрастировали со сложнейшими, хотя и слишком грубыми, по мнению Бёрка, схемами, обретавшими форму на лабораторном столе.

Больше всего времени отняли антигравитационные «нарты». Они не требовали большой подъемной силы, но их собственная масса — закаленная латунь и высокоуглеродистая сталь вместо титана и алюминия — была слишком велика. Бёрку пришлось тщательно срезать и скруглить все углы, чтобы увеличить подъемный потенциал.

Не меньшего терпения потребовал от него и «Инструмент» — универсальное орудие, стандартное для всех мастерских и лабораторий эпохи Бёрка. Он должен был быть небольшим и портативным, иначе какой от него толк? Однако, несмотря на все усилия, Бёрку удалось соорудить только нечто похожее на среднего размера супницу вместо привычного прибора, который умещался на ладони. По сути дела, это была серебряная сфера ручной работы, сделанная по его заказу чикагским ювелиром: тонкое серебро весило немногим больше традиционных более доступных материалов, зато серебряную сферу изготовили специалисты, что избавило Бёрка от лишней работы.

Но, даже несмотря на значительно увеличенные размеры и вес, «Инструмент» работал гораздо хуже, чем надеялся Бёрк. Двигатель оказался слабым, и отдачу было трудно регулировать. Лазер давал слишком широкий, недостаточно концентрированный луч, и, когда он попробовал его в подвале дома на Северном берегу, вырезая прямоугольник 2 на 4 дюйма, луч оставил чересчур широкую щель, почти в одну восьмую дюйма, с явными следами обугливания по краям. Что ж, придется этим заняться.

Наконец, дошла очередь до сооружения бункера. С помощью «Инструмента» Бёрк вырезал в кирпичной стене подвала нужное отверстие. Шов был почти не заметен, отверстие находилось глубоко под землей, но грунт из-за стены приходилось выбирать и выносить из подвала по ступенькам, мешок за мешком, рассыпать по ночам в саду и разравнивать, чтобы не оставалось следов. После сидячей жизни, которую он вел, будучи финансистом, Бёрку пришлось нелегко, и, когда в конце концов бункер был вырыт, зацементирован, облицован изнутри листовой медью и окончательно готов, он испытал истинное облегчение.

Приближалась середина января. Приготовления отняли у Бёрка больше времени, чем он рассчитывал. Последние пять месяцев, с тех пор как он покинул Сентер-Сити, не оставляли ему ни одной свободной минуты, и все же он не мог выкинуть из памяти этот безмятежный городок, а главное — Кэрри. Днем, за работой в мастерской, ему удавалось забыться, но каждую ночь, когда он, измученный, валился в постель, знакомые лица всплывали перед ним, и с ними приходила тоска. По утрам ему часто приходилось бороться с невыносимым соблазном бросить все, вскочить в иллинойсский экспресс и хоть на денек съездить в Сентер-Сити. Но у него оставалось все меньше времени на подготовку, а он был человеком долга — впрочем, как и все разведчики времени. Бёрк отгонял соблазн и с еще большим рвением набрасывался на работу.

Он должен был готовиться к 22 января 1905 года. В ту ночь северному крылу Чикагской картинной галереи Пайера суждено было сгореть дотла. Вместе с северным крылом были обречены на гибель картины Рубенса, Делакруа, несколько рисунков Микеланджело, первое издание Шекспира и привезенная на время выставка художников итальянского Возрождения. Единственное развлечение, которое позволил себе Бёрк в Чикаго, были еженедельные экскурсии в Галерею. Он знал точное расположение каждого ценного произведения искусства из своего списка и вычертил подробные планы северного крыла, которому предстояло вскоре погибнуть в пламени пожара. Его задача заключалась в том, чтобы спасти эти произведения и перенести их в безопасный бункер под домом на Северном берегу, где они будут найдены в целости и сохранности сто восемь лет спустя.

Это были бесценные экспонаты. Такие произведения извлекали из прошлого специалисты вроде Бёрка, чтобы обогатить жизнь людей следующего столетия. Но извлекали очень осторожно. Разведчики времени не смели делать ничего, что могло бы хоть как-то изменить прошлое. Малейший промах был чреват скандалом, смятением, грозил привлечь внимание публики, но мало того — самое ничтожное изменение хода истории грозило разрушить их собственный мир будущего.

Осторожное вмешательство в прошлое — где-то политическое убийство, где-то финансовая операция — возможно, и избавило бы мир от грядущих катастроф, направило бы настоящее, настоящее Бёрка, по другому витку времени. Возможно, что и так. Но, возможно, катастрофа была бы еще страшнее. А что, если бы под угрозой оказалась вся жизнь на Земле? Кто мог отважиться на такой риск? Кто имел право принимать подобные решения? Ставка была слишком высока, риск просчитаться — слишком велик. Отсюда — строжайший контроль над всеми операциями во времени. Отсюда — непоколебимая честность и принципиальность, разведчиков времени, таких, как Бёрк.

И отсюда же — необходимость величайшей осторожности и полной секретности временных спасательных экспедиций. Разрешалось спасать только те предметы, которые должны были погибнуть в силу естественных причин или как следствие нормальных исторических событий, причем спасению они подлежали только непосредственно перед их неминуемым уничтожением. Они не могли просто «исчезнуть»!

В 1913 году, когда галерея Превана отправила на борту «Титаника» ряд ценных полотен в адрес американского посредника, это была работа, о которой разведчик времени мог только мечтать. Полотна были упакованы для отправки и стояли в мастерской галереи Превана. Один из коллег Бёрка опустошил ящики за два часа до их погрузки на «Титаник», и, когда после гибели судна любители искусства оплакивали потерю этих шедевров, они на самом-то деле оплакивали потерю двенадцати ящиков со старыми газетами и всякими деревяшками.

Спасательная работа в Чикагской галерее Пайера отнюдь не была таким подарком. Тысячи людей посетили Галерею в день пожара — это было воскресенье, — а пожар начался всего через час после закрытия. Кроме того, по сообщениям газет того времени, Галерею особенно тщательно охраняли из-за итальянской выставки, охранники совершали обход всех, без исключения, залов каждые полчаса. Сложность заключалась в том, что тысячи посетителей видели картины за час до их гибели и по крайней мере один охранник видел их в последние полчаса до пожара. Это означало, что в распоряжении Бёрка было менее тридцати минут, чтобы тайком проникнуть в здание, собрать полотна весом около трехсот фунтов и выбраться с ними из здания, пока его не обнаружили или пока его не настигло пламя, которое, как писали газеты «сожрало вновь пристроенное крыло за какие-то несколько минут».

Оставшиеся три дня Бёрк посвятил дополнительным походам в Галерею; он вновь и вновь отмечал на схемах расположение картин, высоту окон и пути отхода.

Он обзавелся черным свитером с капюшоном и черной шапкой и выкрасил антигравитационные «нарты» и «Инструмент» в тускло-черный цвет. Для этого он воспользовался разведенной печной сажей, которая как нельзя лучше подходила для его целей.

Он проконсультировался со своим адвокатом и составил подробное завещание, как именно следовало распорядиться его собственностью на Северном берегу в случае его смерти.

Богатый чудак, скажут опять, но Бёрк не хотел чтобы кто-нибудь вздумал рыть котлован под фундамент вблизи бункера. Он не мог рисковать.

21 января, едва наступил вечер и достаточно стемнело, Бёрк отбуксировал антигравитационные «нарты» в сад, облачился в черное одеяние, взял «Инструмент», сел на платформу и мгновенно поднялся на высоту пятьсот футов. Он летел вдоль береговой линии, пока не обнаружил пирс картинной галереи, выступавший в замерзшие воды озера; городские огни выделяли его черным силуэтом. С озера дул холодный ветер, в воздухе мелькали снежинки.

Он опустился до двадцати футов и остановил «нарты» на уровне третьего этажа погруженного во мрак северного крыла. Было четверть седьмого; музей закрыли пятнадцать минут назад.

Бёрк поставил нарты на гравитационный «якорь» в нескольких дюймах от серой каменной стены Галереи. Держа «Инструмент» обеими руками и проклиная его нелепые размеры и вес, он вырезал в окне, выходящем на озеро, сквозь раму стекло и шпингалеты и открыл окно наружу. Он надеялся, что бдительная стража не учует запах горелого дерева. Затем встал с нарт на карниз подоконника, нырнул сквозь окно и бесшумно сполз на животе на пол позади большой орнаментальной скульптуры «Три грации». Ни одного охранника поблизости. Он посмотрел на часы: 18:22. Согласно наиболее достоверным отчетам газет, огонь вспыхнул около 18:45.

Бёрк пробежал вдоль анфилады третьего этажа и спрятал «Инструмент» под стеклянной витриной с фолиантом первого издания Шекспира. На Бёрке не было ботинок, только толстые шерстяные носки, они заглушали шаги, но были довольно скользкими. Охранника он обнаружил на лестнице, ведущей на второй этаж, где висела картина Рубенса, до того, как тот успел его заметить, и спрятался за грубой гипсовой копией «Лаокоона», к счастью воспроизведенной в натуральную величину. Охранник прошел мимо, тихонько насвистывая какой-то мотивчик; глаза его остекленели от скуки.

Бёрк выскользнул из своего убежища, бесшумно сбежал по лестнице на второй этаж, а потом по анфиладе в зал Рубенса. Он приподнял раму, чтобы снять ее с крючков, и опустил тяжелую картину на пол. Перевернув ее, быстро вынул внутреннюю раму и сунул кончик опасной бритвы — той самой, которой пользовался почти каждый день со времени своего появления в Сентер-Сити, — между внутренней рамой и полотном. Несколько быстрых движений бритвой по периметру — и полотно вырезано. Он торопливо повесил раму на место и разбил маленькую стеклянную капсулу о стену. Внутри рамы темная многоцветная жидкость растеклась в белизне проема. «Если кто-нибудь приглядится, это никого не обманет, — подумал Бёрк. — Но станет ли охранник приглядываться?». Он скатал полотно похищенного Рубенса и отступил, чтобы полюбоваться своей работой.

Затем быстро шмыгнул под лестницу, в каморку уборщицы, — переждать, пока охранник снова спустится с третьего этажа и направится в южное крыло Галереи. Бёрк снова взглянул на свои часы. 18:29. «Слишком долго, — подумал он. — Наверху придется работать быстрее».

По лестнице он взбежал бесшумными прыжками и бросился к стеклянной витрине с фолиантом Шекспира, вытащил «Инструмент» и быстрым круговым движением прорезал овальное отверстие в боковой стенке. Удерживая вырезанное стекло силовыми захватами, он вдруг заметил, что глубинная регулировка лазера выключена и луч прорезал витрину насквозь. Бёрку едва удалось прижать рукой стеклянный овал с другой стороны витрины, прежде чем тот свалился на пол. Бёрк сунул оба стеклянных овала в витрину, на секунду задержался, отирая пот, заливавший глаза, затем схватил фолиант с его бархатного ложа и бегом бросился через холл к рисункам Микеланджело и итальянской коллекции.

Перед рисунками он задержался, принюхиваясь. Сомнений быть не могло: пожар начался. И огонь приближался. Бёрк различил запах жженой резины и гудрона. «Горит изоляция», — мелькнуло у него в голове. Он на собственном опыте не раз убеждался в отвратительном качестве примитивных электропроводов 1904 года. Нужные ему рисунки были заключены в отдельные рамки. Он собрал их все вместе с рамками и бросился к окну, где его ждали «нарты».

Затем побежал обратно к итальянской коллекции. Он не рискнул взять картины вместе с рамами и вынужден был прибегнуть к тому же способу извлечения полотен, как с Рубенсом. В холл стал просачиваться дым. В любую минуту пламя могло охватить стену. Работая с лихорадочной быстротой, Бёрк ухитрился извлечь из рам и скатать в свитки все шесть итальянских полотен и перенести их к растущей куче сокровищ под окном. Возвращаясь за картиной Делакруа, он разбил по капсуле с краской в центре каждой опустевшей позолоченной рамы.

При виде огромного полотна Делакруа Бёрк на мгновенье возненавидел художников героической школы, но потом вспомнил тяжеленный гобелен, который ему удалось спасти в одной из предыдущих миссий, и мысленно рассмеялся. Он снял тяжелую раму со стены, быстро вырезал бритвой полотно и разбил на стене последние две капсулы с красителями; на Делакруа пришлось потратить две. В ту же минуту до него донеслись крики и топот бегущих ног. Он метнулся обратно к открытому окну и спрятался, пригнувшись за грудой похищенных сокровищ. Дым в анфиладе становился все гуще, и ему едва удалось различить две человеческие фигуры на фоне ярко освещенной лестницы в другом конце коридора. Они на что-то показывали, размахивая руками, и громко кричали, но Бёрк не разобрал, что именно. Потом они побежали в его сторону. Внезапно огонь взревел, и языки пламени взметнулись по стенам вдоль всей анфилады. Двое охранников в смятении отступили, повернулись и бросились назад к лестнице, призывая на помощь.

Бёрк не стал терять времени. Он распахнул окно, на сей раз не заботясь о шуме, и начал сгружать спасенные сокровища в ожидающие «нарты». По мере того как груда картин росла, «нарты» немного оседали, но затем снова принимали прежнее положение; их низкое, едва слышное гудение становилось все громче. Когда все было погружено, Бёрк перевесился через подоконник в антигравитационный экипаж, притворил за собой окно и поплыл над темным озером прочь от Галереи. Позади него слышались отчаянные крики; языки пламени уже пробивались наружу из окон анфилады, которую он только что покинул.

Бёрк пытался набрать наибольшую высоту, по перегруженные «нарты» не поднимались больше чем на сотню футов. Он летел через озеро в северном направлении, пока не различил слева от себя портовые склады, и тогда, полагаясь скорее на запахи, чем на видимые приметы, он срезал угол, обогнув фабричные трубы, и направился прямо к своему дому на Северном берегу. Спустя десять минут, никем не замеченный, он приземлился в саду, поднял «нарты» на фут над землей и ввел их за собой в подвал. На его часах было 19:12. Вся операция заняла немногим более часа.

Когда драгоценный груз наконец оказался в подземелье, Бёрк расслабился на несколько минут, выпил пива, выкурил сигарету. Ему будет явно не хватать пива, которое производили в Чикаго в 1905 году. Он подумал, почему это в его время уже никто не умеет варить такое пиво? Отдохнув, он вернулся в подвал, перенес все сокровища в бункер и замуровал вход в него, после чего заложил под антигравитационные нарты с «Инструментом» термитные фанаты, чтобы утром уничтожить и то и другое без следа.

Ему удалось поспать несколько часов. Еще до рассвета он поставил часовой механизм взрывателя на восемь утра и вышел из дому, не взяв с собой ничего, кроме одежды, которая была на нем. Когда в назначенный час фанаты взорвутся, «нарты», «Инструмент», весь дом эксцентричного богача Джонатана Бёрка — а если повезет и медицинский эксперт окажется невнимательным, то и сам Джонатан Бёрк — исчезнут из Чикаго навсегда. Останутся только произведения искусства.

Он без труда проскользнул мимо сонного полицейского у ворот дома. Дошел до вокзала, там позавтракал и сел в поезд, который перевозил молоко и направлялся в Кэнкейки. К месту назначения он прибыл в полдень, несколько часов кружил по городу, затем сел на четырехчасовой мемфисский экспресс. Этот поезд не останавливался в Сентер-Сити, но проходил через него, и, едва стемнело, Бёрк заперся в туалете, где провел три тоскливых часа, снова и снова перечитывая табличку: «Пассажиры, Пожалуйста, Не Спускайте Воду Из Туалетов Во Время Остановок» и не обращая внимания на сердитый стук других пассажиров. Едва поезд отошел от Сентер-Сити, он на секунду вышел из своего добровольного заточения и дернул в коридоре шнур экстренного торможения. Поезд с лязгом остановился, и, пока длилась сумятица, пока кондуктор и тормозной допытывались, кто это сделал и зачем, Бёрк незаметно вышел из вагона и скрылся в кустах у железнодорожного полотна.

Прошло еще два часа, и лишь примерно к девяти вечера он, никем не замеченный, вошел в город. И тут, вместо того чтобы сразу пробраться в сквер у здания городского суда и не мешкая прорыть ход до люка в капсулу, он убедил себя, что еще слишком рано, и не торопясь направился по заснеженным пустынным улицам к дому Кэрри. Он заглянул в окно, надеясь, хоть краешком глаза, взглянуть на нее, но увидел только ее отца, который сидел в гостиной у очага и читал вечерний выпуск «Таймс». Бёрк обогнул дом Хатчинсов с задней стороны по узкой аллее, отделявшей его от домов на соседней улице. Он чуть не свернул себе шею, пытаясь забраться на мусорные ящики и в кухонное окно, как вдруг услышал позади себя голос:

— Кто здесь? Что вам нужно?

Это была Кэрри, которая выходила, чтобы покормить цыплят, и на минуту остановилась подышать чистым воздухом январской ночи.

Бёрк ни о чем не успел подумать.

— Это я, Джонатан, — сказал он. Кэрри разрыдалась от радости.

— О Джонатан! Я думала, ты никогда не вернешься…

— Я вернулся, милая, и я так тебя люблю! Я вернулся, Кэрри…

И тут, к своему несказанному изумлению, он вдруг принял решение и с не меньшим изумлением услышал свои слова:

— Я вернулся и я остаюсь здесь. Сентер-Сити — мой город, и ты тоже — моя.

Она спрятала лицо у него на плече, одновременно смеясь и всхлипывая. Потом прошептала, сияя от счастья:

— Пойдем в дом, Джонатан. Мама и отец будут так тебе рады!

Он чуть отстранил ее.

— Кэрри, я не могу объяснить, но сейчас не могу прийти к вам. Мне еще нужно кое-что закончить.

Кэрри взглянула на него, ее серые глаза были серьезны.

— Хорошо, Джонатан, если сейчас ты не можешь, значит, есть причина. Но когда тебя ждать?

— Скоро, Кэрри, очень скоро. Завтра. Не знаю точно когда, но завтра. И тогда ты простишь и забудешь все эти мои… странности.

По дороге к скверу Бёрку никто не встретился. Он дошел до места, где под землей лежала капсула времени, и принялся раскапывать замерзшую землю карманным складным ножом. На это ушло около часа, но в конце концов ему удалось добраться до люка и очистить его. Он надавил люк внутрь, разделся догола и, дрожа от холода, пролез в отверстие, в грязь и мелкий гравий, которые насыпались в аппарат еще тогда, в июне. Задраив люк, он откинул защитную заслонку с приборов и внимательно прочел их показания. Затем опустил тумблер, услышал три знакомых сигнала — бип-бип-бип — и задержал дыхание, борясь с тошнотой временного перехода. Но вот полуобморочное состояние прошло, он снова потянул люк на себя и увидел над собой улыбающееся лицо юной ассистентки доктора Эмерсона.

— Вы как-то изменились, мистер Бёрк, — сказала она. — Похоже, вас угостили этой смесью, сера с мелассой?

Только сейчас Бёрк сообразил, что у него длинные бакенбарды и густые усы. Он ухмыльнулся ей в ответ.

— Нет, этого я не попробовал. Сколько прошло абсолютного времени?

— 20 минут 46 секунд, — сказала она, сверившись со своим хронометром. — А сколько прошло субъективно?

Бёрк посмотрел на счетчик времени в капсуле.

— 246 дней, 21 час, 23 минуты и 10 секунд.

Девушка отметила цифры в своем журнале.

Берн выбрался из капсулы и поднялся по лестнице в лабораторию. Кто-то подал ему его комбинезон, и он рассеянно застегнул молнии. У стола в углу лаборатории сидел доктор Эмерсон и выписывал столбцы цифр на листе бумаги.

Эмерсон поднял глаза на Бёрка, уловил выражение его лица и снова внимательно посмотрел на него, словно оценивая, пытаясь понять.

Бёрк неуверенно усмехнулся, чувствуя себя не в своей тарелке.

— Эмерсон, — сказал он. — Что-то случилось в этот раз. Сентер-Сити — удивительный городок. И еще там есть девушка…

Он умолк, впервые в жизни не зная, что еще сказать.

Эмерсон поднял руку. На его лице появилась кисло-сладкая улыбка.

— Знаю, — сказал он понимающе. — Вы избрали третий вариант.

Для Эмерсона прошло всего каких-то двадцать с небольшим минут, а для Бёрка — более семи месяцев с момента их последнего разговора, и не удивительно, что он не помнил, о чем шла речь. Он изумленно переспросил.

— Третий вариант?

— Да, милый мой. Перед своим уходом вы колебались, что выбрать — разведку во времени или должность помощника директора Галереи. Трудный был выбор. Но вам повезло, вы нашли третий вариант. Вы ведь хотите вернуться в 1905-й год и к этой девушке, так?

— Да, вы правы. Но дело не только в этой девушке.

— Знаю. Я этими делами занимаюсь давно, еще с тех дней, когда мы спасали сокровища Лувра. Я знаю. — Эмерсон помедлил, на миг погрузившись в прошлое. — Вы, думаете, вы первый? Надеюсь, вы меня понимаете?

Лицо его посуровело.

— Но имейте в виду, на этот раз у вас при себе не будет никаких пластиковых пакетов. И никакой помощи от нас. Более того: если следящий индикатор обнаружит внезапное крупное обогащение, политический переворот или появление каких-либо непредусмотренных изобретений, мы придем за вами.

— Понятно.

— Хорошо. Вы спасли, что от вас требовалось?

— Конечно. Все лежит в бункере под моим бывшим домом на Северном берегу. Все ценности до единой.

— Ну, а теперь вопрос для протокола. Вам удалось установить причину пожара?

— Плохая изоляция проводов. Я почувствовал запах горелой резины, когда собирал картины.

— Ну, ладно, — сказал Эмерсон. — Давайте точные координаты бункера. Мы не можем тратить фонды Галереи на раскопки всего Чикаго.

Бёрк карандашом обвел точное место на карте.

— Хорошо, — сказал Эмерсон. Он взглянул на ассистентку, все еще стоявшую у колодца с капсулой времени. — У вас там есть обратный отправитель?

Девушка с любопытством взглянула на Бёрка.

— Да, разумеется. Мы их всегда ставим.

— Хорошо. Поставьте время: тридцать минут. — Он повернулся к Бёрку. — Хватит вам этого, чтобы выбраться незаметно?

— Более чем достаточно. Земля мерзлая. И, по-моему, я оставил целую нору.

Эмерсон рассмеялся.

— Ха-ха! Был бы удивлен, если бы не оставили! Даже если бы не были влюблены!

Он вынул из папки пачку бумаг, выбрал несколько листов и протянул их Бёрку.

— Вот. Здесь — официальная просьба об отставке. Мы перешлем ее в дирекцию Галереи, и они там уладят все ваши дела. Вы должны подтвердить, что у вас нет никаких долгов и что вы не привлекались к суду за какие-либо проступки. Есть у вас таковые?

— Нет, ничего похожего, — сказал Бёрк, подписывая документы.

— Хорошо. И помните — никаких выкрутас, иначе мы явимся за вами.

Бёрк уже расстегивал молнии своего комбинезона.

— Спасибо. Я буду помнить.

Когда он спускался по лесенке к капсуле времени, Эмерсон сверху окликнул его:

— Счастливо, Джонни! И самые лучшие вам пожелания. Назовите своего первенца моим именем!

Бёрк так и сделал.