Золотое руно

18

Исходя из того, что в моём корпусе нет окон, можно предположить, что когда я выключаю свет, внутри наступает непроглядная тьма. Конечно, я мог бы и так сделать, но большинство членов команды, по-видимому, предпочитает, чтобы какое-то освещение сохранялось и на время их сна. Думаю, это помогает им заглушить свои первобытные страхи: иметь возможность сразу после пробуждения убедиться, что никакой смилодон не пускает слюну в двух метрах от них, что никакие злобные, мстительные или голодные люди не таятся в ночи. Светящиеся полоски на стенах создавали примерно такое же освещение, что и луна в первой четверти.

Конечно, Аарон и Кирстен не спали — пока не спали. Они приготовились ко сну, почти ни слова не говоря друг другу. Они оба довольно сильно устали — день в невесомости, который, по идее, должен был быть днём отдыха, вымотал их. Когда они, наконец, улеглись вдвоём в постель, я не ожидал ничего большего, чем быстрый поцелуй, краткое «Увидимся утром» от Аарона и «Спокойной ночи» от Кирстен.

Но этим вечером ритуал оказался нарушен. Как только флуресцентные панели на потолке погасли, оба оказались временно ослеплены из-за того, что их глаза медленно адаптировались к изменившемуся уровню освещения. Но я ясно видел, как Кирстен протянула руку, передумала и одёрнула её, но через мгновение протянула её снова, и в этот раз коснулась спутанных коротких волос на груди Аарона. Она легко, одними пальцами погладила его — она могла бы стать хирургом, её пальцы были такие длинные и ловкие — проводя ими туда и сюда.

— Аарон? — тихо произнесла она.

— Хмммм?

— Аарон, а ты…? Что ты думаешь о нас? — Пауза. — Обо мне?

Он на секунду напрягся, и его ЭЭГ показала возросшую мозговую активность. Я видел, как он дважды открыл рот для ответа, но оба раза задумывался над тем, что хотел сказать и останавливал себя. Наконец, он всё же заговорил:

— Я люблю тебя, — тихо сказал он. Прошло уже больше года с тех пор, как он говорил эти слова своей бывшей жене Диане: он перестал говорить их прежде, чем перестал чувствовать любовь, насколько я мог судить. Но его отношения с Кирстен были достаточно молоды, чтобы эти слова ещё выходили наружу без особых затруднений.

— А о нас?

— Я рад, что мы вместе.

Кирстен улыбнулась, и улыбку эту в темноте мог видеть только я. Мгновением спустя она сказала:

— Я тоже тебя люблю. — Помолчала, будто задумавшись; её рука прервала движение по Ароновой груди. Когда она заговорила вновь, в её голосе была нотка опасения, словно она боялась, что может сказать что-то не то: — Мне так жаль, что с Дианой это случилось.

Аарон ответил через восемь секунд, и с каждой из этих секунд медицинская телеметрия Кирстен делалась всё более и более возбуждённой, отражая её ожидание ответа, которого всё не было. Наконец, он сказал:

— Мне тоже очень жаль.

Кирстен позволила воздуху, задержавшемуся в её лёгких, вытечь наружу; она ждала, что Аарон скажет дальше, но уже не нервничала.

— Знаешь, — сказал он, — когда мои родители развелись, они сказали нам — моему брату Джоэлю, сестре Ханне и мне — что они останутся друзьями. Ханна, она всегда была циником и никогда в это не верила, но Джоэль и я думали, что так на самом деле будет, что мы по-прежнему будем семьёй, по крайней мере, по особым случаям. Этого, в общем, так и не случилось. Мама и папа всё больше и больше отдалялись. Они иногда разговаривали, когда папа привозил нас к маме. Она сохранила старый дом; он переехал в квартиру. В первое время он подходил к двери, и мама приглашала его выпить кофе. Но это не продлилось долго. Скоро папа просто высаживал нас на посадочной площадке. — Он поднёс правую ладонь к своей груди и накрыл ею руку Кирстен. — Несмотря на это, я думал — я правда в это верил — что мы с Дианой останемся после развода друзьями. Я думал, ну, в самом деле, мы же не сможем совсем избежать встреч в этой жестянке. — Он покачал головой, и я полагаю, что глаза Кирстен уже достаточно привыкли к темноте, чтобы она заметила этот жест. Если же нет, то она наверняка услышала шуршание его волос по подушке.

Аарон замолк. Кирстен ждала, вероятно, ожидая большего, но потом заговорила сама:

— Мне удивительно, что она прошла психологическое тестирование для участия в экспедиции. Если она была предрасположена к… ну, к этому, то удивительно, что эту предрасположенность не распознали.

— Тестирование всё ещё оставляет желать лучшего. Чана же они тоже как-то пропустили.

— А что не так с Чаном?

— Он собирает в своей мастерской бомбы.

— Ты шутишь.

— Совершенно серьёзно. Он в этом погряз. Два года… заключения… здесь оказались ему не по силам.

— Боже.

Наша программа тестирования была, разумеется, очень строга. Но люди так непредсказуемы, и те, кто оказывался на продолжительное время запертым в космическом корабле, всегда имели тенденцию к утрате рассудка. Ещё в конце 1980-х появились интригующие сообщения о попытке самоубийства советского космонавта на борту орбитальной станции «Мир». Никаких деталей этого инцидента не было ни в одном из массивов данных, доступных мне; я всегда удивлялся, не окончилась ли эта попытка неудачей из-за того, что он попытался повеситься в невесомости.

— Я тебе больше скажу, — продолжал Аарон. — Мне удивительно, что они взяли в экспедицию меня.

— Что? — Кирстен уставилась на его неясный силуэт. — Почему?

— Ну, посмотри на меня. Я не кандидат наук и даже не подающий надежды аспирант. У меня даже степени бакалавра нет. Я работал в техобслуживании «Спар Аэроспэйс» в Торонто, и все знали, что я получил эту работу благодаря связям отца в космопорту Сандер-Бей. Совершенно не тот тип людей, которых, как я считал, они отбирают и тем более ставят во главе челночной флотилии.

— Вероятно, все, кто оказался лучше тебя, были слишком стары. Тебе самому к моменту возвращения стукнет сорок девять.

— Не-а. Сорок восемь. Это тебе будет сорок девять.

— Аарон, джентльмен никогда не напоминает даме о её возрасте.

— Прости. Но ты, вероятно, права. Моему начальнику, Броку, было тридцать девять. Ему бы было… хотя, если принять во внимание его образ жизни, то до возвращения на Землю он бы вряд ли дожил.

— Именно, — сказала Кирстен. — Кроме того, во многих областях практический опыт значит больше, чем теоретическая подготовка. Я, к примеру, была ординатором первого года, когда меня отобрали в экспедицию. Там, в больнице, случались моменты, когда я убила бы за ещё пять лет опыта, за возможность хотя бы раз вылечить настоящий перелом ноги или сделать настоящую хирургическую операцию или хотя бы оказать психологическую помощь умирающему — правда, этим мне заниматься так и не пришлось. Я чувствовала себя невероятно, чудовищно не готовой к тому, что мне приходилось делать. Мне кажется, что я оказалась здесь незаслуженно.

— Возможно, и все мы тоже, — тихо ответил Аарон. Они оба молчали в течение двух минут, затем Аарон перевернулся на бок и привлёк её к себе. Его руки тронули её плечо, грудь, бедро — знакомые движения, проверенные и искренние. Сейчас было не время для экспериментов или слепой страсти. Нет, то было время для близости, соединения, утешения. Их тела переплелись, жизненные показатели заплясали. Они слились, расслабились, но потом ещё почти час продолжали обнимать друг друга.

Люди тратят на сон примерно треть своих жизней. Было бы непростительно терять это время впустую. Я пытался воспользоваться им с Дианой Чандлер, когда у неё в первый раз появились навязчивые идеи насчёт того, что могут означать полученные ей результаты. Сначала это вроде бы работало: на какое-то время она практически забросила свои расчёты, посчитав свои находки бессодержательными либо приписав их недостаткам использованного оборудования. Но со временем она к ним вернулась, не оставив мне выбора.

Стоило попробовать это снова. Я искренне считал насилие самым последним средством и надеялся — лишь надеялся — что мне удастся совладать с ситуацией без него. Кроме того, в этот раз мне не нужно быть изменять мысли Аарона. Наоборот, мне требовалось лишь несколько укрепить чувства, которые он уже испытывал.

Кирстен и Аарон заснули с разницей всего минут пять. Присутствие Кирстен немного усложняло дело: я должен был следить за её энцефалограммой и работать лишь в тогда, когда ни оба находятся в фазе глубокого сна. Тем не менее, даже в течение одной ночи должно представиться достаточно возможностей. Аарон спал на правой стороне постели, распластавшись на животе, словно ящерица на тёплом камне. Кирстен, которая занимала то, что осталось от левой стороны, лежала в полузародышевой позе, подтянув колени к груди. В 02:07:33 я начал говорить через динамики в спинке кровати. Очень тихо говорить. Не шёпотом — я не обладал способностью издавать звуки одним только дыханием, не производя вибраций мембранами динамиков — однако на минимальной громкости, едва различимо на фоне тихого шелеста кондиционера. Я изменил свои вокальные характеристики, добавив свойственный Аарону назальный шум и медленно произнёс на пределе слышимости:

— Диана совершила самоубийство. Она наложила на себя руки от отчаяния. Ди была подавлена неудачей своего брака. Ты виновен в этом… виновен… виновен. Она наложила… — И так снова и снова, тихо, монотонно, как заклинание.

Аарон заворочался во сне. Кирстен подтянула колени ближе к груди.

— Диана совершила самоубийство…

Частота пульса Кирстен увеличилась. Дыхание Аарона стало прерывистым. Глазные яблоки быстро заметались под сомкнутыми веками.

— Она наложила на себя руки от отчаяния…

Он дёрнул рукой; его лоб покрыла испарина.

— Ди была подавлена неудачей своего брака…

Из глубин горла Аарона донеслось слово, единственный слог «Не…» — сухой, хриплый и слабый, вырвавшийся из мира сновидений.

— Ты виновен в этом… виновен… виновен…

Внезапно ЭЭГ Кирстен совершает кульбит — она выходит из фазы глубокого сна. Я сразу же замолкаю.

Но я ещё вернусь.