Золото Российской Федерации

9.

Выстрелил Рыжов со знанием дела, когда выход из этого дурацкого карьера перекрыли телеги. Если бы был уверен, что никто не выстрелит или затвор не передернет, еще бы подождал, но как-то и сам почувствовал, что пора.

Сейчас же ударил пулемет, причем крошил правильно, в дальную часть колонны, где гуще цели для него расположились. Передних-то постреляли почти сразу, а вот дальние… Пулемет бил, и все-равно его очереди как-то сверху ложились, прошивая коней и людей, но людей почему-то меньше, многие из них, грохнувшись с конем на землю, все же вскакивали. Кто бросался сбок, чтобы раскрыться пошире и уже оттуда выискивать цель, а кто просто хотел уйти с общего, почти продольного пересечения чужих и своих выстрелов. Многие из таких, впрочем, не добежали, слишком уж плотный на этой позиции огонь красного эскадрона получался, кто и стрелять не очень-то умел, все-равно попадал, Рыжов это опять чутьем командира хорошо понял…

Но таких было немного, люди поневоле обучились, и воевали долго, и сибиряков хватало в эскадроне, эти-то без правильной стрельбы никого и мужиком не считали. Вот только все очень хаотично получалось, пальбы много и убитых сначала много было у противника, а вот потом… Потом нужно было что-то придумывать.

Люди Каблукова тоже быстро очухались, многие залегли, кто-то прижался так, что его и видно почти на этом сером фоне не стало, а другие за передних спрятались, и тоже куда-то уползали. Нужно было что-то придумывать, что-то решать. Рыжов и не ожидал, что они такими стойкими окажутся.

И вдруг вперед выскочили кони, они почти закрыли людей, прошлись широким полукругом, пальба даже реже стала, по коням же стрелять не хотелось, и сам Рыжов это приказал. Тогда некоторые кони вдруг перемахнули через ту ложбину, в которую каблуковцы и направлялись, она могла привести только к той низинке, где кони его, Рыжовского эскадрона стояли с телегами. Зато другой образовавшийся безвсадниковский табунчик бросился назад, вела его какая-то кобыла, на редкость здоровая и сильная.

Без седока, с поводьями провисшими до земли, с болтающимися стременами, она вывернулась перед сыпучим склоном, на который и подняться было невозможно, пошла назад и попробовала вырваться через обоз банды. Кони прыгали, чтобы вырваться в поле, уйти от этой пальбы и смерти, многие спотыкали, не допрыгнув. Получилась куча мала, вот тут-то пулемет снова ударил. Но как!.. Какими-то дикими зигзагами, подняв прицел, убивая все, что смялось, заткнуло вход в этот карьер с другой стороны…

Это было ужасно, но люди Каблукова сразу поняли, если сейчас не получится удрать, если не догнать этих еще целых лошадей, тогда… Да, тогда все, кто-то из его бело-погонной банды попробовал подняться, добраться до лошадей, и это снова позволило бить по ним прицельно.

Рыжов и сам подхватил винтовку, оброненную кем-то в общей свалке, стал стрелять, не очень точно, главное – чтобы в эту кучу и хоть немного поверху. Это же последнее дело для командира – собственные приказы не выполнять.

Все стало понятно, люди Каблукова, которые попрятались, должны были скоро начинать сдаваться. У них выхода не было. Но они прикрывали отход тех, кто мог еще вырваться из карьера и уйти в поле. Тем более, кто-то в почти франтовской фуражке привстал в стременах и принялся размахивать шашкой, выкрикивая что-то вроде – «коней не выпускать… за узду держи, не за стремя… выводите их вперед, чтобы…»

В общем, он пытался организовать бой. Рыжов попытался его снять, трижды стрелял, и не попал. Потом патроны кончились. Он осмотрелся, выискивая кого-нибудь раненного или убитого, чтобы до него добраться и до его подсумка. Никого не нашел, и как тут только винтовка оказалась?.. Может, ранили кого-то, он уполз, а винтовку бросил?.. Ничего не понятно, странный бой, неправильный.

Хорошо – помогли, офицер… если это был офицер, в седле вдруг обмяк, а потом вовсе завалился на землю. Но и без него с десяток бандитов, по посадке видно, что казаки, слишком высоко стремена подняты, прорвались. И вот тут-то случилось самое плохое.

Они-то уходили, прорвались через телеги и свой обоз, а вот наши… Кто-то с другой стороны нашего склона вдруг поднялся и бросился вперед, увлекая за собой людей, сначала не очень много, потом весь правый фланг… А те из каблуковцев, кто еще недавно был растерян, потому что не видел, где сидят красные, и откуда стреляют, стали отбиваться. Прицельно, и тоже – едва ли не в упор, на расстоянии шагов двухсот или чуть больше.

И хорошо ведь отбивались, рядок самых рьяных атакующих, самых первых скосило, словно роли в бою поменялись, теперь уже белые били с позиции, хотя и целиться им приходилось вверх, но ведь можно было даже не торопиться, а выбирать… Красные рвались вперед, бежали, и стрелять прицельно не могли, но бежали… И подставлялись. Их выбивали, как на стрельбище.

Направление этой дурацкой атаки оказалось неправильным. Если уж атаковать, то следовало ближе к центру, чтобы у белых не было возможности хоть на пару сотен шагов отступить. Чтобы оба их фланга перерубить этой атакой. А те, с правого фланга, побежали прямо, к ближайшим врагам, которые и сами стали уползать, отстреливаясь, и тогда даже те, что в сторонке оказались, тоже решили своих огнем поддержать…

Стало ясно, что нужно атаковать уже всей массой, иначе потери будут большими, иначе белые, кто еще мог сопротивляться, слишком значительный выигрыш во времени получат.

Рыжов поднялся, не очень-то выпрямляясь, понимая каждой клеточкой своего тела, как в него, именно в него сейчас прицеливаются эти бородатые, с чужими лицами мужики, как они вылавливают его на мушку, подгоняют прорезь, и…

– Впе-е-еред, быстрее… – Не было у него слов, кроме этих вот. – Впе-еред, ура-а-а!..

И побежал, но кто-то уже его обгонял, потому что не очень быстро спускался он по своему сыпучему склону, не выходило у него быстрее ноги переставлять, увязал он, как муха на клею… И когда его стали обгонять, он вздохнул с облегчением, теперь он не один, мишень в рамке прицела, а лишь силует из таких же мужиков в шинелях, и хотя в него еще не попали, теперь, может, попадут уже позже, может, через сотню шагов, или даже он добежит до тех бандитов, что оказались на его фланге перед эскадроном…

Сбоку, холодно, как нож режет сухое мясо, вылетела команда на конях. И когда они успели? Он же просил Гуляева, чтобы он вывел людей не под пули, а для преследования, когда бой уже будет решен… Но вот они-то там, сидя в низинке, не выдержали, решились. И зря вышли, теперь они, в свою очередь, перед расстрелянным обозом белых замешкаются, не успеют ту, на дальней стороне карьера низинку проскочить и по ним тоже будут бить, еще ближе, чем его эскадрон бил, хоть с закрытыми глазами попадая… Но нет, конники широко раскрылись, и пошла рубка на добивание тех, кто еще не побежал… И быстро все получилось.

Ну, это понятно, весь бой-то шел на дне карьера, на вытянутом, но все-равно небольшом пятачке шагов триста-четыреста вдоль, не больше, вчера же сам проверял… И все вдруг утихомирилось, лишь кто-то еще орал, кто-то стрелял, но уже не совсем в противника, скорее от нервов.

Бандиты поднимались, задирали руки, многие при этом опускали голову, страшно все же было смотреть, как на тебя, беззащитного летит всадник с шашкой наголо, привстав для удара, как некоторые казаки говорили, от седла, со всей силы… Которой сейчас, когда бешенство боя еще не улеглось, не мерянно…

Такое и раньше случалось, особо боязливые добивали сдавшихся, но таких бывало немного. Не жаловали таких, припоминали, когда потом, за кострами бой обсуждается, причем не по-командирски, а по-свойски, не выбирая слов. Вот и сдерживались мужики, пробовали все же остановиться… Кому-то удавалось.

А Рыжов вдруг обнаружил, что идет, хромая так, что у него ноги едва не заплетаются. Надо же, ногу подвернул, когда по склону сбегал, подвел его ненадеждый склон… Или лодыжка эта под сапогом… И винтовка, на которую он теперь то и дело опирался, не помогала, неуклюже у него получалось. Но его место было там, впереди, среди тех, кто сдавался, и тех, кто брал в плен недобитых.

Еще где-то совсем уж у противного склона звучали выстрелы, кого-то кончали, кто не хотел сдаваться… Нет, просто кому-то пришло в голову перемахнуть через тот склон, хотя – зачем? Они что же в чистом поле сумеют от тех конников уйти, кто в преследование ушел?..

А ушло, если подумать, немало, пожалуй, десятка два или больше. И удрали-то самые ушлые, кто не растерялся, кто сумел вовремя среагировать… Казаки, наверное, думал Рыжов. Ну, теперь все от коней зависит. Если у наших кони недокормленные, или не успели за ночь передохнуть, те-то, каблуковские, непременно уйдут. Казака только пулей в степи…

– Где есаул, кто есаула видел? – заорал он. – Каблукова ко мне! Если жив… – добавил он, и понял, что последние слова едва не шептал, так в глотке пересохло.

Потом он прошелся среди своих, многие видели, что он хромает, удивлялись, хотя по этим залитым еще боевым потом лицам ничего невозможно было прочитать. Кто-то думал, уж не подранили ли командира? Но другие видели, что он просто бежать в атаку быстрее не мог, и это было правильно.

Хотя и плохо, все-равно, пусть и на одной ноге, но бежать следовало быстрее. Вон сколько его бойцов беляки на правом фланге постреляли, пять, семь… Почитай, десятка полтора, не считая раненных, кого уже кто-то пробовал подтащить в центр, или на месте перевязывал.

Опять же, незаметно, рядом оказался Шепотинник. Ремень уже поправлен, сам аккуратный, винтовка за плечом, хотя и грязная какая-то, в глине, так бывает, если на бегу пробуешь снова залечь, или упадешь руками вперед.

– Командир, да сняли Каблукова, есть же среди белых живые, они и говорят – сняли есаула.

Рыжов остановился, чуть не упал при этом, осмотрелся. Стоял он теперь в самом центре карьера, обоз белых, рассрелянный и неподвижный, казался отсюда крошевом в крови, чаще лошадиной, но и трупов там хватало. Ах да, пулемет же всех сначала подрят взял… С противоположного склона тащили пленных, тоже немало, десятка два. Коней, которые из карьера так и не сумели вырваться, кто-то уже ловил, охолаживал.

Кому-то понадобилось в беляцком обозе рыться, то ли водку искали, то ли воду – сейчас все едино. Комиссара на них надо, чтобы остановил, если кто-то водку найдет, а водка у белых всегда имеется…

– Комиссара ко мне! – заорал Рыжов.

Шепотинник было дернулся в сторону, но сбоку уже подходил Раздвигин. Тоже с карабином через плечо, в дурацкой своей черной шинеле, в дурацком кепи с опущенными ушами. И что-то говорил, пришлось прислушиваться:

– Командир, комиссар погиб. – Голос у Раздвигина, впрочем, спокойный был. Или усталый. – Это же он в атаку бросился на том склоне, а его сначала никто слушать не хотел, лишь потом… Но его убили, сам видел. – Раздвигин остановился, снял шапку и вытер ею пот. – Он упасть не успел, как в него еще раз попали. А потом, когда хотели оттащить, говорят, его еще раз пуля нашла.

И тут Рыжов не сумел на ногах удержаться, сел, хотя и не следовало. Нужно было подниматься, дел было – не в проворот.

– Шепотинник, собирай пленных. И пришли ко мне Недолю, пусть он своих казаков, десятка два, в помощь тем пошлет, кто в погоню ударился…

– Так это Недоля и пошел в погоню, – отозвался Шепотинник. – Он же у нас всегда так, чуть что – догонять бросается.

– Разве он? А где же Гуляев?.. Ладно, тогда собирай тут всех, конвой для пленных выдели… В общем, давай сюда, кто у нас на ногах остался. Будем эскадрон собирать.

И тут-то Рыжов увидел Борсину. Она шла по карьеру в очень неподходящей сейчас длинной юбке и расстегнутой шинели, кутаясь в свой платок, хотя солнышко уже высоко поднялось, даже восточный склон осветило. Тогда Рыжов вспомнил, что не будет долгой и сосредоточенной погони за остатками банды Каблукова. Другое у него задание.

А Борсина, увидев Рыжова и Раздвигина, пошла к ним, и еще издалека сказала, но так, что они ее услышали:

– Многие тут умерли… А ведь все – русские.

Мы теперь не русские, хотел ответить ей Рыжов, мы либо красные, либо… другие. Но не сказал, уж очень она была бледной, такой Рыжов ее прежде не видел.