Золото небесных королей

Глава шестнадцатая КОРОЛЬ ДАГОБЕР

Когда до отдельно стоящего дерева — огромного старого дуба, помнящего, наверно, ещё времена кельтов и бойев, оставалось не более двух сотен шагов, из-за толстого ствола показался дремлющий отличный осёдланный конь, а из травы поднялась голова мужчины с длинными волосами. Человек увидел в приближающемся отряде для себя опасность, вскочил и бросился к коню, но расстояние было уже слишком маленьким, чтобы можно было успеть ускакать от всадников. Человек остановился. Находясь рядом с конём, он выглядел если не великаном, то человеком очень высокого роста. Он был странным образом одет только в одну шёлковую длинную дорогую рубашку с вышитым воротом. Бросались в глаза надетые на его руках драгоценные браслеты и кольца, а на шее толстое золотое ожерелье с алеющими рубинами. Никакого сомнения в том, что это был богатый и влиятельный человек, не оставалось. По мере того, как расстояние сокращалось, стали видны черты его удлинённого лица: длинный нос, полные губы, близко посаженные большие глаза с низкими веками, высокий лоб и узкий подбородок. Стали понятно и причина его странного одеяния и его занятие под одиноким деревом. В траве лежала богатая одежда, тканная золотом и украшенная драгоценными камнями, лежали меч, кинжал, плащ. Тут же стояла корзина с едой и кувшином. И, наконец, ещё две головы, на этот раз женские, поднялись испуганно из травы, глядя на приближающихся.

Это были обнажённые девушки того возраста, когда нельзя понять точно, это уже женщина, или всё ещё ребёнок. Несмотря на сильно развитые груди и бёдра, ровные, налитые румянцем и свежестью лица белокурых красавиц, не было сомнения в их крайней юности, может быть и совсем недавней непорочности. Обе девушки были очень похожи друг на друга: припухлые алые губы, маленькие носики, выпуклые скулы, и они были по-видимому сёстрами. Одежда девушек, простая, но добротная, лежала рядом с королевскими одеяниями, так же брошенная впопыхах.

Огромные голубые глаза в ужасе смотрели на появившихся над головами странных всадников неопределённой принадлежности, не суливших своими суровыми и сосредоточенными лицами ничего хорошего.

Знатный мужчина, оторванный от любовных утех, судя по всему весьма приятных, встал к приехавшим незваным гостям, боком, почти спиной, и принялся глядеть в сторону ближайшего от дуба холма. Из-за холма поднимались многочисленные дымы костров, слышалось конское ржание и, вроде бы, гул множества голосов. Клацанье стали и кузнечный перестук были вполне узнаваемы. Судя по всему, сразу за холмом располагался огромный воинский лагерь или город, однако, если бы это был город, то вокруг было бы множество огородов, тропинок, скота, деревья были бы вырублена далеко окрест для строительства или очагов. Да и проводник Тихомир знал бы про его существование. До холма было не более трёх сотен шагов, и когда ветер начинал дуть с той стороны, до слуха долетали даже отдельные удары копыт о твёрдую землю, перезвон упряжи и броневого доспеха, даже отдельные слова. Однако человек не оборачивался, как если бы ничто не грозило ему со спины или он был глух, и ещё он сложил руки на груди. Показывая свою горделивость, презрение к появившимся, он демонстрировал уверенность знатного и сильного, и солнце заискрилось на бесчисленных гранях его самоцветных колец, браслетов и ожерелий.

— Это какой-то германский военный вождь, судя по мечу и драгоценностям, — сказал Рагдай, перебегая взглядом с мужчины на девушек и обратно, — он совсем недалеко от своего войска, и тот разъезд франков, что мы видели только что с хоругвей, скорее всего искал его, может быть он как раз от них спрятался с женщинами для удовлетворения своей похоти без помех, будучи уверен, что рядом нет никакого врага.

— Поле мертвецов, скорее всего, их, франков, рук дело, — сказал следом за этим Креп, показывая пальцем на холм, откуда доносился звук большого скопления людей, — и стоят они рядом лагерем очень близко, и сила у них большая, и германская ненависть ко всем известна от Лондиниума до Константинополя, и азиатские степняки для них кровные враги были всегда.

— Чёрт побери! — на германском наречии, действительно похожем на язык франков или белгов негромко воскликнул мужчина, услышав славянскую речь Рагдая и его слуги, — проклятые сербы, заполонили весь край!

— Это кто? — спросил у всех Стовов, рассматривая в упор незнакомца: ему было всё любопытно: громадный рост, длинные, ниже плеч, тёмно-русые волосы, сплетённые у самых концов в косицы, лежащий в траве стальной островерхий шлем с оторочкой из белого горностая с маленькими чёрными хвостиками, руки незнакомца, длинные, мощные, с длинными пальцами, такие же мощные ноги, изумрудного цвета шёлковая рубаха, лежащая в траве, длинный пурпурный плащ, привычный больше для Константинопольской знати и итальянских церковных иерархов, красные монаршие сапоги из тончайшей тиснёной кожи, достойные императора Византии. Ножны меча и ножа-скрамосакса были украшены чеканкой с изображениями всадников, кораблей, птиц и рыб, словно на римских барельефах. Мерцающие солнечным светом светлые глаза незнакомца смотрели вдаль, и в них сквозило изумление произошедшим. И только лишь…

Стовов, его мечники, викинги и стребляне уставились на чудесные драгоценные вещи, забыв даже о прекрасных молодых женщинах, закрывшихся, впрочем, проворно своими подобранными рубашками.

— Выглядит он побогаче короля Ариоальда, — вполголоса сказал Ладри своему наставнику, и при этих словах германец слегка повернул голову, уловив в сказанном по-норманнски знакомую уху речь, а также имя короля лангобардов.

Десять полтесков с Вольгой во главе, окружили дерево и незнакомца, всем своим видом показывая, что любое вооружённое сопротивление с его стороны будет остановлено. Один из полтесков даже занёс для удара копьё. Он мог одним верным ударом пробить стоящему шею.

— Я бы не стал вот так всем подряд знатным людям, встреченным на пути угрожать оружием, — сказал Ацур, — полтески путают свои приволжские глухие места, заселённые дремучими марийцами и эрзей со здешними европейскими странами, где римское величие впитано всеми частями бывшей империи, у этого знатного человека него даже плащ римский, как у имперских патрициев, что изображены на старых мозаиках.

— Нужно думать о последствиях, — осторожно произнёс Тихомир.

— Он сейчас меч возьмёт, и будешь потом за ним вокруг дерева бегать, пока к нему помощь не подоспеет, — хмуро ответил Тороп, — лучше его тут по-тихому приколоть, ограбить и быстро отойти назад, прихватив красавиц для себя или на продажу.

— Да уж, настроен он враждебно, даже не повернётся к нам, не скажет ничего, — сказал Мышец, — чувствуется, была бы с ним сила его, перебил бы нас всех сразу!

— Вольга! — рявкнул Стовов, начав вдруг осознавать, что их случайное появление среди расположения крупного войска и около одного из их вождей, может быть и короля, ни к чему хорошему не приведёт, и надо теперь постараться без потерь отступить к своей рати у оврага, — поезжай со своими людьми вперёд, на холм, посмотри, что на той стороне творится, и если оттуда в нашу сторону начнут двигаться воины, тут же мчись обратно к нам!

— Вонючие сербы! — снова сказал незнакомец негромко, но твёрдо — вы мне заплатите за своё нахальство!

— Что он сказал? — спросил Тороп.

— Он говорит, что мы наглецы! — перевёл слова Ладри, — ругается.

— Ах он! — воскликнул Мышец, ударяя плетью богато украшенного коня германца, — я сейчас тебя отделаю плёткой, дубатол, ты пока что в нашей власти со своими блудницами!

— Уймись, Мышец, не порть наше дело! — воскликнул Рагдай, — что за грубое слабоумие, везде с кулаками соваться?

От удара плетью гнедой конь франка сильно дёрнулся в сторону и неожиданно развязался повод: он был только наброшен на выступ дубовой коры. Никто не успел и сообразить, чем это может грозить, как конь помчался в сторону холма. Полтески было кинулись вскачь следом за ним, чтобы он не перевалил через возвышенность и своим пустым седлом не показал возможным союзникам франка, что с седоком приключилась беда, после чего они могли поспешить на выручку. Однако утомлённые ночным сражением кони полтесков и половины пути до холма не прошли, как конь германца взлетел на вершину словно птица, покружился на фоне голубого неба и скрылся из глаз.

— Тенгри нёс его на своих крыльях! — голосом, рвущимся от сотрясения при бешеной скачке, произнёс Вольга, а один из его воинов даже бросил вслед коню копьё, но ожидаемо промахнулся.

Тем временем франк быстрым движением подобрал из травы свой меч, одним движением сдернул с него кожаные ножны с золотыми чеканными накладками, одним прыжком достиг дуба и, встав к нему спиной, решительно поднял клинок. Меч его был более длинным и узким, чем привычные для кривичей и викингов мечи. На украшенной рубинами гарде и навершии рукояти блистали рубины в золотой вязи, похожие на те, что были вделаны в рукоять меча конунга Вишены, но гораздо более тонкой и тщательной работы. И если рубины на мече викинга были разнородными, и даже кое-где были заменены красным римским стеклом, то рубины в мече франка были однотонными, крупными и отполированными до ослепительного глянца. Само лезвие было покрыто волнистыми серыми полосками и узорами, как если бы меч был выкован из множества пластин разного по свойствам металла: более твёрдого но ломкого по краям лезвия, и более мягкого и гибкого в центре. Это сочетание разной стали в одном клинке делало оружие очень острым и очень прочным, не ломающимся при сильных ударах. Им можно было легко защищаться даже от топора или пальцы, и при этом наносить удары любой силы по щиту, по шлему, не рискуя остаться в бою с одним обломком в руке, обречённым на верную смерть.

По коре дерева и лицам всадников мелькнул солнечный блик от обнажённого клинка, и стало понятно, что теперь человека нужно или отпустить с миром, либо сразиться с ним, убить из лука, ранить.

Полтески тем временем достигли вершины холма. Они промчались через заросли вереска, брызнув земляными комьями, фиолетовыми цветками, искрошив копытами буйную весеннюю зелень, и будто врезались в хрустальную стену. Они осадили резко коней, подняли некоторых на дыбы, поспешно повернули назад.

За холмом, в низине и на возвышенностях, в тени и на свету, стояли многочисленные, большие и малые, прямоугольные, квадратные и круглые палатки и шатры. Иногда они стояли рядами и плотно, но больше всего вразнобой и кое-как. Между ними на шестах были установлены вьющиеся на ветру разноцветные знамёна и значки, хоругви и просто куски ткани с разнообразными надписями и изображениями. Во множестве между палатками стояло в пирамидах оружие: щиты и копья, пики с крюками, дротики. Стояли повсюду у коновязей кони, ослы, быки. Бродили в загонах и просто так овцы и козы, бегали куры и гуси. Тут же их ловили, резали, освежёвывали, ощипывали, жарили на вертелах и варили в котлах. Варилась и парила каша, похлёбка, выпекались хлебные лепёшки. Вкусными запахами полнился воздух. Многочисленные длинноволосые с бакенбардами воины свирепого вида, в большинстве своём голые по пояс, или в одной короткой накидке через плечо, сидели или толпами стояли, ходили около мест приготовления еды, словно вся их жизнь только из этого и состояла, чтобы есть, пить и спать, опорожнять хмельные кувшины и жирные котелки. Другие воины и простолюдины расслабленно чистили и мыли лошадиную сбрую, самих лошадей, чинили одежду и обувь, правили оружие или азартно играли в кости, или шашки. Многочисленные торговцы в яркой одежде и мехах, важные воеводы в шлемах с перьями и в римских плащах, в сопровождении помощников, прихлебателей и охраны, по делам и так ездили по лагерю. Повсюду со скрипом двигались разномастные открытые и закрытые воловьи упряжки, тянущие возы с питьём, товарами, женщинами, съестными припасами для огромного войска. Гнали лошадей и коров. Было видно как выводят для показа и продажи рабов из числа захваченных пленных, в большинстве своём молодых мужчин и женщин, а под полотняными навесами и открытым небом множество людей осматривают, раскладывают, продают и покупают вещи из военной добычи. Если бы не явно малое количество женщин и детей, и огромное количество оружия, можно было бы решить, что это торговая ярмарка где-нибудь в Регенсбурге, где оканчивался сухопутный путь из волжской Хазарии, через Киев и Прагу.

В лагере царило всеобщее оживление и веселье, как бывает обычно после одержанной в сражении победы, вот только не было видно многочисленных раненых в кровавых повязках и рядов убитых на краю лагеря, приготовленных к похоронам или отпеванию. По-видимому, победа была одержана без особых потерь. Воины и гости отрывисто переговаривались, смеялись, толкались, пили пиво и вино, несмотря на то, что был ещё только полдень. Лаяли и носились повсюду бесчисленные лохматые собакам, стучали молотки и топоры ремесленников, гремели, жужжали точила, визжали и кричали весело женские голоса, кто-то пел, кто-то играл на лире и свирели, бил барабан. В центре лагеря, перед самой большой белой палаткой с изображениями синих лилий, с перьями, флагами и лентами, с большим бронзовым зеркалом, направляющим солнечный свет внутрь палатки взамен светильников, имеющих обыкновение устраивать пожары и от которых не было возможности внутри нормально дышать, были видны несколько богато одетых знатных дам в окружении служанок. Там же располагалось особенно много воинов в блестящих кольчугах, со шлемами и щитами в руках, и под мышками. Их окружали телохранители, слуги, рабы, держащие коней, копья, стулья и подносы с едой. На площадке перед главной палаткой, стояли в ряд несколько длинных виселиц, и десятка полтора мертвецом качались на них в слабом ветре, показывая всем вывалившиеся языки, оскаленные рты и вытаращенные белёсые глаза. Ещё столько же тел, по-видимому, недавно снятых с виселиц казнённых людей, лежали грудой рядом. Несколько рабов в грязной одежде неторопливо нагружали ими повозку с большими дощатыми колёсами.

— Подземная чёрная сила зла! — воскликнул обычно сдержанный Вольга, вздыбливая и поворачивая назад коня, — если жеребёнок родился с пятном на шее, то мёда в бортях больше не будет!

Казалось, все, кто был в этот момент в лагере, повернулись к появившемуся на холме коню без всадника, затем всаднику, странным образом похожим на авара и к его спутникам восточного вида, в чёрных кожаных панцирях и шапках, блестящих лаком на солнце как большие жуки. Было ощущение, что и повешенные немного повернули обезображенные гримасой смерти лица, как бы ухмыляясь неосторожности чужеземцев. Эта неосторожность не сулила ничего хорошего. Полтески мгновенно последовали примеру своего вождя, поворачивая коней. Но было уже слишком поздно: коня они не догнали, и через мгновение его схватил за узду кто-то в лагере, удивлённо выкрикивая тревожные слова, наверное по поводу судьбы его седока. Сами полтески себя непростительным образом обнаружили, посчитав, что остановить коня важнее. По всей равнине, за которой открывался вид на валы, стены, дома и пристани Оломоуца, по всему лагерю, заставленному палатками, возникло движение и гул. Десятки тысяч глаз устремили взор на полтесков, кажется, даже солнце с любопытством уставилось на них. Пятясь на задних ногах, конь под Вольгой, почувствовав необычность момента, звонко заржал.

— Мы попались! — воскликнул Вольга, тряхнув липкими от пота волосами и почему-то улыбаясь, — быстро назад к князю!

Полтески помчались обратно к дубу так быстро, как только могли. Их утомлённые кони хрипели и роняли пену с губ. Князь и другие воины передового отряда встретили их понимающими взглядами. Человек с мечом, наблюдая их замешательство, глядел уже совсем надменно, прекрасно понимая, что увидели за холмом разведчики.

— За холмом стоит огромное германское войско! — крикнул Вольга на всём скаку, — они узнали коня, и сейчас начнётся погоня!

— А этот, похоже, у них один из главных, если коня его знают все! — хмуро сказал Мышец, — нужно его взять в заложники, чтобы они на нас не напали.

— Да вы уж один раз взяли заложников в Новгороде-на-Волхове в начале похода — княжну Ясельду и её младшую сестру Орису, — вдруг закричал Рагдай, — а теперь вы ссоре с их отцом Водополком, и обратно путь через Ладогу и Волхов на Москву закрыт, а если княжны тут погибнут с вами, что Водополк сделает с городами и сёлами кривичей на Нерли, Клязьме и Москве известно, уничтожит и голядь стреблянскую не пощадит!

— Мы не виноваты, что охотники-стребляне начали тогда грабить город Волхов, раз жители не сопротивлялись, мы уж после присоединились, — оправдывающимся тоном заговорил Тороп, — а зачем князь Водополк оставил город без защиты?

Все посмотрели на князя. Князь посмотрел на человека с мечом у дерева и махнул рукой своим старшим дружинникам, чтобы они его схватили. Тороп и Мышец слезли с коней, утёрли потные лбы и щёки, сняли с седел свои большие красные щиты и вынули из ножен мечи.

— Оря, подсобляйте нам! — сказал коренастый Тороп, не очень решительно подступая к рослому противнику, вооружённому прекрасным клинком — мы его отвлечём и меч выбьем, а вы вяжите борова.

Стребляне быстро слезли с лошадей и начали обходить дерево со всех сторон, одновременно готовя верёвки и кожаные ремни, благо этого добра в аварских седельных торбах было предостаточно.

Увидев начало понятных приготовлений, две девушки, до этого испуганно сидевшие в траве, кое-как прикрывшиеся одеждами, испустили леденящий душу вопль отчаяния и бросились к мужчине, отбросив свои одеяния и всякий стыд. Они прижались спинами к франку, выставляя перед собой растопыренные ладони, как бы стараясь закрыть мужчину собой.

— Нет, мы спасём тебя своей жизнью, наш король! Мы умрём за тебя, прекрасный властелин! — кричали они на странной смеси германского и латинского языков, — проклятые язычники узрят, как могут умирать добрые христиане, пусть будут они прокляты!

Раскрасневшиеся в своей решимости самопожертвования, с развевающимися белокурыми волосами, вибрируя каждой частью молодых, налитых соком тел, они были до того прекрасны, магнетически притягательны, что кривичи даже опустили на оружие, а у Ладри вырвался крик восхищения. Все застыли, и только Оря Стреблянин, словно вобрав в себя звериный, не подвластный чарам прекрасных дев, дух от своей волчьей шкуры, служившей ему одеянием и шапкой одновременно, продолжил хищное движение. Оказавшись в трёх шагах от франка, стреблянский вождь занёс для удара огромную палицу, намереваясь выбить меч, что ему непременно бы удалось с его чудовищной силой. Если бы на пути страшного оружия оказалось чьё-то тело, пусть и девичье — ему же хуже! Стреблянскому жрецу, приносящему человеческие жертвы Матери Змее, отдающему младенцев волкам в неурожайные годы, хладнокровно сокрушить одним ударом лишнюю жизнь ничего не стоило. Не зная таких свойств врага, а лишь чувствуя это, сохраняя абсолютное хладнокровие, франк сам разжал пальцы с некоторой брезгливостью. Его меч мягко упал в траву.

— Не надо жертв, прекрасная Сохильда и нежная Брунегонда! — воскликнул франк на такой же смеси германского языка и просторечной латыни, — эти варвары не посмеют причинить нам вреда, когда мы откроемся им!

Пользуясь наставшей безоружностью незнакомца, кривичи бросились вперёд. Они схватили за руки девушек и стали оттаскивать в сторону. Пришлось отложить щиты и мечи, потому что для этого потребовались вся сила и ловкость. Сохильда и Брунегонда были на голову выше Торопа и Мышеца, и весили не меньше, чем они, даже в кольчугах, шлемах и одежде, поэтому сдвинут с места упирающихся красавиц было очень тяжело. Двое молодых стреблян, смущённых, впрочем, наготой девушек, бросились кривичам на помощь, но и это не сразу помогло. Германки выворачивались, упирались в землю и в обидчиков ногами, стараясь вырвать руки, не реагировали на рывки за волосы, визжали и кричали так, что уши закладывало от крика. Справиться удалось с разъярёнными девушками только после того, как стребляне стали их бить: сначала ладонями по щекам, а когда это не помогло, то и кулаками, и рукоятками ножей по головам, пока лица, плечи и груди германок не залились кровью, и они не упали на траву со стонами, и проклятиями, закрывая раны руками.

— Опять эта стреблянская жесткость! — поворачиваясь в седле к князю, с негодованием сказал Рагдай, — они же не простые крестьянки, судя по одежде, зачем нам лишние враги здесь?

— Да схватите же его наконец! — не обращая внимания на слова книжника, сказал князь.

Стребляне обступили франка, держа в руках верёвки и ремни. Оря отложил палицу и протянул к шее незнакомца руки.

— Я король Дагобер! — сказал в этот момент франк гордо и добавил, словно это могло уточнить обстоятельства полнее, — я сын короля Хлотаря Великого!

— Чего он сказал? — переспросил князь, видя, как у Рагдая и его слуги, викингов и серба вытягиваются от удивления лица и раскрываются глаза.

— Стойте, погодите, это король франков! — воскликнул Рагдай, — самый могущественный король западных стран!

— А я его чуть не убил! — с неподдельной весёлостью ответил Оря, опуская руки, и совсем по-другому осматривая незнакомца, — чего же он один бродит без воинов своих?

— Похоже, король обманул свою охрану и уединился здесь невдалеке от своего войска с юными красавицами так, чтобы ему никто не мешал, а мы неведомым образом через поле мертвецов вышли именно к этому месту прямо на него, чудом обойдя франкские разъезды и заслоны, — проговорил Ацур по-норманнски, и было видно, что король понимает, о чём ведёт речь викинг, — он выглядит словно бог асов Локи, и шутя живёт, хотя и смертный он как любой человек.

— За нападение на меня вам несдобровать, чужеземцы — сказал король сильным грудным голосом, растягивая гласные звуки и почти проглатывая согласные на бельгийский манер, — я объявляю вас своими пленниками, и требую, чтобы вы сложили оружие и встали передо мной на колени!

— Да, конечно, мой король! — с некоторый исступлением в голосе воскликнул Тихомир и, словно куль, выскользнув из седла на землю, упал на колени в траву и вытаращил глаза, — да, я твой пленник, прости, просто мы не знали, кто перед нами!

— Вот какие получаются последствия за грубые и несдержанные поступки! — вскричал Рагдай, зло глядя на растерявшихся кривичей и стреблян, — захватить безоружных дочерей Водополка в его отсутствие, не то же самое, что дерзнуть пленить короля всех франков!

— Что теперь нам делать? — подавленно спросил Креп, — король не простит нам нападения на себя и своих любовниц…

— Надо сдаться ему! — воскликнул проводник серб, — только тогда будет возможна нам пощада!

— Тут будем теперь умирать? — спросил всех Вольга, направляя коня вокруг дерева шагом, чтобы дать ему отдышаться.

— Да погоди ты умирать! — ответил ему, явно бодрясь, князь Стовов.

Остальные полтески делали то же самое, давая коням волю, чтобы избежать судорог их мышц от переутомления из-за ночного боя и дневного похода, тем более, что полдень был по-летнему жарким и животным было тяжело. Кони им могли очень скоро понадобиться для бегства или для боя. Медленно двигаясь вокруг дуба на хрипло дышащих конях, полтески заранее стали строиться в линию, повернувшись лицом к холму, откуда должен был появиться враг. Опытные воины сидели в сёдлах расслабленно, согнувшись, щурясь на ослепительном солнце и наблюдая как на холм, на то место, где они совсем недавно были, выезжают чужие всадники. Все невольно устремили взоры в ту сторону: одни с тревогой и отчаянием, другие с радостью и надеждой.

Сразу несколько десятков рослых воинов, кто в кольчугах, кто голый по пояс, с длинными копьями, разными по форме щитами, в разных шлемах: римских, норманнских, конических с перьями или конским волосом, или с костяными рогами, появились на холме. Кони под ними были большими и резвыми, разномастными и не вполне послушными. Увидев происходившее у дерева, всадники, не раздумывая, пустили коней вниз по склону, потрясая сверкающим оружием, восклицая и выкрикивая сердитые слова. Их решимость была понятна и оправдана, поскольку вслед за ними через холм стали волной переваливать такие-же свирепые всадники: все одетые к бою кое-как, без луков, по большей мере с голым телом, с длинными копьями для конного боя, двусторонними секирами-францисками в руках, с гримасами боевого безумия на красных лицах. Численное преимущество их было подавляющим сразу, и среди них, похоже, теперь стоял вопрос о великой чести первыми сразить противников своего короля, оказав ему важную услугу, продвинувшись таким образом ближе к трону и щедрым пожалованиям с особыми привилегиями. На ветру и на скаку трепетали хвосты из конского волоса на шлемах, гривы лошадей и плащи на плечах, на солнце бликовала и рябила оковка щитов, прыгали белые искры на лезвиях копейных жал и лезвиях обоюдоострых топоров.

Рагдай с удивлением увидел, что при появлении своих всадников король скорее огорчился, чем обрадовался. То-ли он ожидал появления своих приближённых — отряда с лилиями на хоругвях, а совсем не этих простолюдинов, то-ли ему не хотелось, чтобы его Сохильда и Брунегонда предстали перед деревенщиной в избитом, осквернённом и обнажённом виде.

Так или иначе, но Рагдай уловил нечто необычное во всём происходящем вокруг, словно медленный сон поглотил реальность, и даже на один неуловимый миг всё словно бы остановилось в его глазах: застыло солнце в зените, едва коснувшись его краёв рассыпались и застыли белоснежные облака, перестали виться около лошадей мухи, биться на ветру значки на копьях франков, прекратило сотрясаться пространство вместе с ударами копыт конницы, застыли стаи птиц над полем мертвецов, кажущиеся отсюда чёрной сажей над трубой кузницы, вороний крик затянулся на одной ноте, как длинный вой морской бури…

Человек под дубом — король Дагобер — так думалось книжнику, он высокий, в бирюзовом шёлке, в золотых украшениях и с горящим взором, словно бы и не он мог быть обычным смертным, хотя его конь всё-таки поддался удару и испугался, ускакал, привлёк внимание, да и меч против живых людей оборотень в бирюзовом не стал бы обнажать, а потом разумно бросать его себе под ноги. Король, видимо, с самого начала разговора ждал подхода помощи со стороны лагеря, ведь она была совсем рядом, за холмом — там стояло огромное войско франков и многочисленных единокровных германских союзников. Король явно был сначала поражён появлению как из-под земли диковинного вида полтесков-булгар, стреблян-галиндов, князя Стовова с кривичами в доспехах и одеяниях, напоминающих византийские, армянские и греческие одежды. Чувствовалось, что король с удивлением наблюдал, что незнакомцы, за исключением старого серба, не дрогнули при известии о его известной всем личности, и при появлении лавины копьеносных всадников. Видимо, они был не из робких и слабых. Странным образом Дагобер оказался в окружении этих решительных незнакомцев, в то время как незнакомцы находились теперь под ударом его воинов снаружи. И король был бы сейчас лучшей бронёй и защитой для них, чем все кольчуги на свете, стрелой более точной и сильной, чем любая аварская стрела из лука или самострела, клинком прочнее меча из небесного железа, конём, более рьяным, чем священный конь Хлодвига, и заклятием сильнее заговора королевы Брунгильды. Живой он был, а вовсе не призрак, этот король, возникший из моравской весенней дымки! Так подумалось кудеснику их Тёмной земли, и сам не понимая почему, он не стал отгонять от себя такой не реальный взгляд на мир, вызванный, не то переутомлением последних дней и вообще, нескольких месяцев труднейшего похода, не то какими-то другими причинами, например колдовством франкских прекрасных ведьм. Однако чувство, что он сам вот-вот свалится на землю из седла, не покидали его…

Видя как побледнел вдруг хозяин, Крепу даже схватил его за локоть, чтобы он не начал слишком сильно крениться набок.

— Учитель, очнитесь! — воскликнул ему слуга.

Перед глазами Рагдая всё вновь начало обретать привычные движения, звуки и цвет. Хотя все переживания длились мгновения, ему показалось, что прошло очень много времени.

— Смотрите, там, за перелеском! — крикнул вдруг один из стреблян, показывая пальцем совсем в другую сторону от той, откуда приближалась конница франков.

Со стороны поля мертвецов, по направлению к дубу скакал конный отряд знаменем со знаком королевских лилий, ранее прошедший на запад от них. Теперь отряд возвращался, и его хорошо вооружённые всадники уже заметили отряд Стовова у одинокого дуба, мужчину и женщин там же. Наверняка им была видна и двигающаяся со стороны лагеря франкская конница. Им всё стало понятно, и они перевели своих коней в галоп…