Знак Сокола

Глава 18

В течение неполных трёх недель, прошедших с момента пленения шведского отряда, Белов взял под свой контроль все острова Моонзундского архипелага. Практически нигде эзельское войско не встречало сопротивления. Единственная стычка вполне ожидаемо произошла на втором по величине, после Эзеля, острове Даго. Там, в поселении Дагерорт, где Брайан с удивлением обнаружил высоченный маяк, сложенный на манер укреплённой крепостной башни, из крупных камней белого цвета. Сооружение стояло на холме, оттого оно казалось ещё более колоссальным, нежели было на самом деле. Высота его явно превышала три десятка метров, а внешним видом корабельный ориентир походил на нижнюю ступень космической ракеты. Именно под ним эзельцы понесли первые потери — в скоротечной схватке с немногочисленным отрядом шведов, укрепившихся на маяке и холмах вокруг него, наёмники потеряли семь человек убитыми и с дюжину ранеными. До сего момента таких единовременных потерь эзельцы не имели. Лишь на Вормсе были ранены два поляка-наёмника и убит дружинник-датчанин, сдуру полезший мародёрничать в оставленный шведской семьёй дом. Заколовшего его подростка — младшего сына хозяев, оставшегося по своей воле в доме, Брайан взял под свою защиту и спас от мести товарищей убитого дана. А Конрад, поигрывая саблей, быстро успокоил датчан, напомнив им о запрете мародёрства и высоком жалованье дружинника. И вот сразу семь трупов, да ещё, как сказал Бекасов, пара трёхсотых вскоре последует за ними. Скверно, очень скверно, думал Белов. Ангарский наместник, удручённый потерями, приказал Дильсу на сей раз пленных не брать, а шведский отряд — добивать до конца, выкуривая из верхних ярусов маяка и искать бежавших солдат на побережье, а также среди рыбаков-эстов. Проводя захват Моонзунда, Брайан поначалу удивлялся полной аполитичности местного населения, но позже стал принимать это свойство за должное. Да и кто там будет сопротивляться? И зачем? Когда той или иной группе жителей Моона или Вормса объявляли о том, что их земля более не принадлежит шведской короне, отныне являясь частью эзельского воеводства Ангарского княжества, то многие из них воспринимали это безо всяких эмоций. Не принадлежит шведам? Ну и ладно. Ангарское княжество? Как вам будет угодно. Белова это вполне устраивало, хотя в голову заползала мысль о том, что и его при случае, островитяне сдадут точно также — без эмоций и с полными равнодушия глазами.

«Надо немедленно начинать, иначе потом будет поздно» — подумалось Брайану ещё на Даго.

Поначалу, он хотел дождаться своих товарищей и вместе с ними начинать вовлечение островов в орбиту ангарской системы ценностей, как говаривал профессор Радек. Но ограничиваться обороной завоёванного пространства было наивно, главная ценность земли — это люди, её населяющие. От них зависело слишком многое, чтобы пускать дело на самотёк. А на Моонзунде, к тому же, перед ангарцем стояла серьёзная проблема пестроты местного населения. Немцы, как и прежде, держались особняком от остальных, ревностно сохраняя свою инаковость. Немногочисленные датчане, ещё недавно негласно бывшие на других, кроме Эзеля, островах, вторым сортом, теперь азартно задирали хмурых и раздражённых шведов, отплачивая им той же монетой за прежние обиды. Эстов практически было ни видно, ни слышно. С них-то Белов и начал, собрав в Аренсбурге три с небольшим десятка эстов-сирот, включая шведского подростка с Даго. Он поселил их внутри внешних укреплений замка, в одном из ныне пустующих административных зданий. Там, под чутким руководством Микулича и Кузьмина, они начали изучать русский язык, чтение и письмо, а также тренироваться вместе в дружинниками. На Даго Белов оставил Йорга Виллемса. Этот курляндец, как оказалось, голландских кровей, был ему глубоко симпатичен. Крепко сбитый, высокий — конрадовский типаж, но в то же время человек весьма сообразительный, живого ума, интуитивно понимающий поставленные перед ним задачи, и, что важно для управленца — прекрасно знавший реалии края и его народов. Кроме того, жёсткий и требовательный к подчинённым, он идеально подходил на должность военного губернатора островного воеводства. Ангарский наместник ещё до начала операции по захвату Моонзунда предложил Йоргу занять этот пост, суля очень щедрое жалование. Виллемс согласился не сразу — он взял время на обдумывание предложения Брайана. Лишь вечером он пришёл в кабинет Белова и сообщил ему о своём согласии, но для начала ему нужно будет перевезти из Митавы на остров свою семью.

— Я очень рад, Йорг, что ты останешься с нами! — искренне улыбаясь, Брайан по-дружески похлопал курляндца по плечу. — Ты мне очень нужен здесь.

— Спасибо за доверие, герр Брайан, — сдержанно проговорил тогда Йорг.

— Просто Брайан. Мы же друзья.

Теперь Виллемс оставался на Даго и время от времени инспектировал остальные земли, переезжая на «Адлере» с острова на остров. В Курляндию он собирался в конце осени, когда ситуация в новообразованном воеводстве станет стабильной. А тем временем, Брайан, действуя через Конрада Дильса, предлагал наёмникам оставаться на островах, поступив на постоянную службу. Обещание стабильного заработка сподвигло согласиться на это предложение часть поляков и курляндцев, да несколько десятков немцев. В итоге предварительное согласие дали чуть более трёх сотен солдат. С русскими и корелой, отдыхавшими в Зонебурге, Белов, Кузьмин и Микулич поговорили отдельно. Тут был уже полный успех — едва православные услыхали о предложении бесплатного земельного надела, кое-какой скотинки, да зерна, как они, жестоко побитые судьбою, наперебой принялись благодарить ангарцев. Белов тут же, не теряя времени, предложил вожакам этой своеобразной общины осмотреть местность под село, да разметить земельку под дворы, амбары, пашни и церковь. Люди были тронуты уважительным к ним отношением, что было с момента их освобождения из галерного рабства, потому они поклялись верно служить воеводе Белову. До зимних холодов полонённые шведы и освобождённые русские могут успеть немало, воздвигая на берегах небольшой речушки первое русское село на Эзеле — Соколовку.

«Ну а теперь дождаться бы спокойно прибытия моих товарищей», — Белов едва ли не каждый день повторял в уме эту фразу, когда долгими осенними вечерами, разбирая в кабинете бумаги на своё имя, да ломая голову над проблемой экономии средств. Казна была основательно подчищена покупкой оружия и двух кораблей, оплатой услуг наёмников и рабочих, активным строительством и прочим. На следующий год, если ситуация не изменится, от наёмников нужно будет избавляться, да затягивать пояса на остальных направлениях.

«… до прибытия товарищей», — повторил Белов.

Товарищей. Странное дело — тысячу раз был прав Соколов, когда предлагал Брайану, тогда ещё янки-морпеху, определиться с самоидентификацией своей личности. Определить для себя — кем он является на самом деле и, тем самым, облегчить жизнь себе и дать понять это окружающим. Теперь вспоминая свою жизнь в США, Белов думал о ней как о недоразумении, странном сне, который, словно наваждение ещё бывало, приходил по ночам. Но чем дольше времени отделяло его от того момента, когда в дикой тайге Ринат Саляев, на виду у смеющихся бородатых казаков спросил у него, не русский ли он, тем реже приходили воспоминания о прежней жизни. Казалось, эта жизнь, оставшись за переходом, тонула в море времени, растворяясь в нём на мелкие эпизоды. Пропадала за пеленой и семья — смеющиеся глаза, каштановые кудри и добрый голос, это мама — мисс Эмили, как её зовут детишки в детском саду. Запах крепкого табака, надсадный кашель по утрам, вечерние поучения за баночкой пива «Роуг» с копчёным перчком халапеньо — это отец, Майкл Белофф, отставной лейтенант береговой охраны, ныне капитан устричной шхуны. На той же шхуне работали и оба старших брата. Школа в родном Флоренсе, стоявшая на высоком холме, откуда открывался шикарный вид на Тихий океан, пока что вспоминалась ему ярке прочего. Там у Белова было полно добрых друзей, с которыми он был знаком с самого раннего детства. Проработав полтора года кассиром на заправке, принадлежащей армейскому товарищу отца мистеру Чоу, Белов понял, что нужно что-то менять или провинциальная жизнь затянет его и через некоторое время, он, так же как и отец и братья, будет каждый вечер тупо смотреть телевизор и молча глушить пиво. Такое будущее его не прельщало, надо было с чего-то начинать. Поставить перед собой цель. И этой целью для Брайана стал Вашингтонский Государственный Университет, на другом конце штата, в Пульмане. Следуя советам мамы, Брайан хотел учиться на инженера. Эмили часто вспоминала свои молодые годы, проведённые там. Жизнь в общежитии, поездки с соседками в Москву, что в Айдахо — там было полно крупных магазинов, библиотек и там были дискотеки, что немаловажно для девушки. Однако отец ничего не желал слышать об этой идее и настаивал на том, что сын обязан следовать семейной традиции, насчитывающей уже шесть поколений военных. Предки Брайана служили ещё в императорской армии Российской Империи. Последние без малого сто лет — в армии США. После года бесконечных споров семья сошлась на компромиссе — по окончанию школы Брайан направился в соседний Абердин, где записался в армию. Этим он одним камнем убивал двух птиц — приобретал воинский опыт в традициях семьи и зарабатывал свои собственные деньги на образование, дабы не обременять себя кредитами на полжизни. Шурша колёсами отцовской «Тойота Тундра» по залитому солнцем горячему асфальту парковки рекрутского офиса в Абердине, Брайан не то, что помыслить, — он и не смог бы и выговорить названия тех мест, куда его забросила судьба. Попал он, как и все парни, набранные к западу от Мисссипи, в тренировочный лагерь армии США, расположенный в Сан-Диего, что в Калифорнии.

Холмы и леса Каскадии, бесконечные зелёные просторы Северо-Запада, были так похожи на нынешнюю, вторую, родину — Ангарию. Только вместо великого Тихого океана — священное озеро Байкал. Вернётся ли он когда-нибудь в родные края? Этот вопрос, бывало, нет-нет, да и приходил в голову ангарского наместника Моонзундских островов в Балтийском море. Ничего невозможного нет, думал Белов. Оказался же он за тысячи километров к западу от Байкала, так почему же в недалёком будущем не оказаться на тысячи километров восточнее?

А тогда, после того, как он вышел из дверей рекрутского офиса, привычным движением надев солнечные очки, в его голове был готовый жизненный план на десяток лет вперёд. При поступлении на армейскую службу — командировка на какую-нибудь Окинаву или Раммштайн в Германии или, если не повезёт, то в Ирак или Афганистан. Ну а после истечения четырёхгодичного контракта, можно будет поступать в университет. После успешного окончания которого ему будет легко найти неплохую работу в какой-нибудь технологической фирме Сиэтла. Однако уже во время предварительной тренировки в Сан-Диего, Брайана какой-то чёрт дёрнул поспорить с сержантом Харрингтоном, что ему под силу будет попасть в спецназ. И ведь добился своего, прошёл через все круги ада тренировок «чёрных пик», чтобы через полтора года самому стать сержантом. Вместе с повышением Брайан получил небольшой отпуск, после чего отбыл в неведомую страну под названием Киргизия. У неё было и более длинное название — что там со «…стан» на конце, но это уже было чистым издевательством над личностью — заставлять произносить такое.

«Подъём! Подъём! Вставайте, гомики, мать вашу!» — каждый день старший барака — Малик, афроамериканец из Алабамы, будил будущих сержантов-морпехов этой фразой.

Брайан расистом не был, ему было по барабану, какого цвета кожа твоего сослуживца, главное — чтобы человек был хороший. Но суровая правда жизни расставила свои акценты. В его подразделении чёрных была примерно четверть от личного состава, но, казалось, что все проблемы исходили именно от этой четверти. Среди них было полно парней даже с судимостями, в основном за мелкие кражи, и армия давала им эдакую реабилитацию. Чёрные ребята, что выросли в неблагополучных районах, решили для себя, что армия это единственная возможность не только увидеть мир, но и поднять денег. А заодно и вдоволь поглумиться над «снежками». Что у них особенно получилось после того, как остатки его подразделения, дислоцированного на авиабазе в Богом забытой Киргизии, ушли в секретный проход между мирами. Именно за этот мир воевал Китай и, чёрт возьми, он того стоит! Что бы случилось, попади сюда китайцы, Брайан боялся даже представить.

Кстати, после колледжа, Белов хотел устроиться в одну из сотен компаний Сиэтла — центра северо-западных штатов и одного из красивейших и удобных для проживания городов в США. Но сейчас он занял такую вакансию, о которой никто из его знакомых, друзей и родственников и знать не мог, да и не понял бы, пустись Брайан в объяснения. И к слову, теперь Белов уже крепко сомневался, что в этом мире появится его бывшая родина — прекрасная для одних и ужасная для остальных, страна со своими достоинствами и недостатками, земля сильных людей и слабой культуры. Время покажет. А пока… «…я дома» — думал Брайан, теребя золотые локоны Хельги. — И это хорошо, — пробормотал он.

Немка, укрытая одеялом, тихонько сопела, уткнувшись носиком в его плечо. Рука Брайана скользнула под одеяло, где её обдало теплом тела девушки. Погладив её нежную кожу, он вдруг затормошил её, заставив проснуться.

— Что такое? — непонимающе пробормотала она, щуря глаза и прикрывая их ладошкой от света огня, играющего в камине.

Белов вдоволь полюбовался на неё и, притянув к груди, сказал:

— Скоро на острове появится православная церковь.

— И что? — проговорила она, непонимающе посмотрев на любимого бездонными голубыми глазами и наморщив лобик.

— Тогда я смогу пригласить священника и он нас обвенчает, — прошептал Брайан.

Широко распахнутые ресницы и приоткрытый в изумлении ротик девушки заставили Белова рассмеяться.

— Что, ты боишься, отец не одобрит твой выбор? — погладил он волосы девушки.

В ответ Хельга поцеловала его, отбросив ставшее ненужным тёплое одеяло.

В начале третьей недели сентября давно и с нетерпением ожидаемые вести достигли Аренсбурга, вместе с очередной группой беглецов из Эстляндии, имевших родню на островах. Русский царь Михаил Фёдорович решился двинуть свои полки на шведские украйны. За десятилетие, прошедшее после успешного применения новых полков в Смоленскую войну, армия на Руси качественно изменилась. Теперь до половины русского войска составляли полки нового строя — солдатские, драгунские и рейтарские. Стрельцы, как остальная часть воинства, нисколько не противоречили идеям Михаила Фёдоровича, обновлявшего русскую армию на европейский манер. Стрелецкие полки, по сути, являлись калькой европейских терций, получив по царскому указу длинные пики. Так что пикинёры, кроме основного оружия, вооружённые ещё саблей или шпагой, в стрелецких полках стали нормой. Кроме того, от именования стрелецких полков приказами отказались и была произведена их унификация — с недавнего времени полки стали являться тысячными по составу. Единственно, на изменение именования стрелецкого головы и сотников, по европейскому обычаю, как полковника и капитанов, государь не решился, оставив чины без изменения. Причём взялся за реформу армии Михаил Фёдорович будучи тяжко больным — уже несколько долгих лет его мучили опухавшие ноги, отчего его носили в кресле. К тому же он стал близорук и царю приходилось носить очки, а вскоре к его мучениям добавилась и тяжкая водяная болезнь, изводившая не старого ещё человека. Государь, не перешагнувший даже пятидесятилетнего рубежа, тихо угасал на глазах двора и родни, слабея телом, но не душой. Начиная эту войну, Михаил Романов желал остаться в памяти людской, как удачливый на военном поприще государь, сокрушивший по очереди двух злейших врагов Руси — ляхов и свеев. И если первые были повержены и замирены, то о возможности дожить до победы над шведами царь молил Бога еженощно.

Большая часть войск, тридцатитысячный отряд воевод Максима Фёдоровича Стрешнева и Ивана Ивановича Баклановского, при осадных орудиях, направилась к Нарве. Но сначала быстрой атакой в сумерках осеннего вечера был взят Ям — невеликая крепостица с восемью бастионами, стоящая на берегу реки Луга. Счастливый случай сыграл воеводам на руку, а роковая для шведов оплошность стала причиной их поражения. Авангард русского войска, три драгунских полка и небольшой отряд рейтар, наполовину состоявший из немецких, датских и литовских наёмников, был принят шведами за ожидаемое ими со дня на день пополнение. Рейтарский капитан-датчанин на русской службе, вовремя оценил допущенную врагом оплошность и, оповестив драгунских офицеров, смело направил свой отряд к воротам. За ним последовали и остальные воины авангарда. Ворвавшиеся в крепость солдаты в быстротечной кровавой схватке вырезали большую часть шведского гарнизона, но оставшиеся враги успели запереться в вышгороде-детинце и успешно отбивали все атаки русских. Лишь глубокой ночью удалось добить врага благодаря найденному подземному ходу, ведущему в подвал башни детинца. Чудовищная по своей жестокости резня в выложенной камнем галерее, озаряемом дымным светом факелов, где были растерзано около трёх десятков шведов, определила исход схватки. Первый бой был выигран царским войском, а старинная русская крепость новгородцев — освобождёна от жестокого врага, который захватил её в трагичное время великой Смуты. А девятитысячный отряд воеводы Никиты Самойловича Бельского, себежского воеводы, пополнившись двумя тысячами воинов и пушками в Пскове, достиг Дерпта и осадил его. Но прежде воевода накрепко перекрыл все дороги, ведущие в этот древний русский город, основанный ещё великим князем Ярославом Мудрым. Охватив город в кольцо, князь приказал насыпать земляной вал перед восточной стеной крепости, откуда пять мортир будут бить по городу, а пушки стрелять по Пороховым воротам. Остальные орудия солдаты перетаскивали по гатям, прокладываемым ночью на болотистой почве, чтобы атаковать менее крепкие южные стены города и ветхие Русские ворота. Однако шведы, узнав об этом, устроили ночную вылазку навстречу русским, пройдя по известным им тропам посреди топи, и едва не перебили отряд стрельцов, гативших проходы. Стрельцы понесли тяжкие потери, но нападение шведов всё же было отбито, и лишь небольшая их часть вернулась за спасительные стены города. После этого охрана артиллерии и пушкарей была увеличена. А через четверо суток пушки всё же установили на нужном месте и уже на следующий день они открыли огонь. Мортиры же били по городу уже несколько дней и, судя по поднимавшимся в небо нескольким столбам дыма, было видно, что калёные ядра вызвали в Дерпте пожары. Несмотря на сильную канонаду, шведский гарнизон покуда не присылал переговорщиков, чтобы сдать город царскому воеводе. В один из тёплых дней сентября, после обеда и совещания с офицерами и стрелецкими головами, Никита Самойлович назначил дату штурма города на раннее утро двадцать второго числа. Из Пскова со дня на день ожидалось прибытие семитысячного стрелецкого войска великолукского воеводы Аверкия Фёдоровича Болтина, с которым ждали и множество подвод с боеприпасом для пушек и мортир. Бельский окончательно решил, что атаковать город стоит именно со стороны болота. Там, на южной стене уже зияли чернотой провалы в кладке, спешно заделываемые шведами брёвнами, камнями и прочим. На восточном фасе осады, у Пороховых ворот, войско Болтина будет изображать готовность к штурму, дабы смутить шведа.

— Гришка, вели нести мой сундук! — обратился к стрелецкому сотнику Никита Самойлович, когда мортиры, посылавшие на Дерпт одно ядро за другим, наконец, умолкли.

Пока шипел уксус, щедро поливаемый пушкарями на разгорячённую медь стволов, воевода внимательно осматривал стены города. Вскоре окованный железными полосами сундук был поставлен перед ним. Сняв в запястья намотанный на него шнурок с ключом, Бельский отпёр замок, а сотник споро открыл крышку. Внутри находилась дюжина винтовок, подаренных Никите ангарскими людьми, что откликнулись на его послание. Не зря он посылал Агейку Воловцева, своего человечка, в их пределы, подумалось тогда князю. Истратив до трети медных бочонков, что имели именование патронов, Бельский и его ближние люди сподобились к умелой стрельбе из оных мушкетов. И теперь у них появилась прекрасная возможность испытать свои умения на злейших врагах Руси. Свояк и двоюродный брат Никиты Бельского были сейчас рядом с ним. Наконец, узрев приемлемую для стрельбы цель, князь степенно протянул руку. Сотник вложил в неё заряженную винтовку, а сам взялся за вторую, чтобы Бельский не терял времени, коли надобно будет стрелять ещё раз. На стене и правда, мелькали фигуры шведов, которые, пользуясь затишьем на позициях мортир, осматривали русский лагерь. Долго целившись и, выждав, наконец, удобного момента, князь нажал на спусковой крючок и через мгновение раздался громкий сухой выстрел. Григорий, забрав у князя разряженный мушкет, мигом протянул ему снаряженный. Громыхнуло ещё раз, а пороховой дым стал ещё гуще.

— Ближе надобно подходить к стенам, — прищурившись, проговорил князь, отстраняя руку сотника, протягивающего ему очередной мушкет. — Ибо трудно отсель палить по свею.

Пальба продолжилась после того, как князь и его приближённые переместились ближе к крепости. Отстрелявшись в своё удовольствие, Бельский с удовольствием отметил своё стрелецкое умение — использовав пять зарядов, он сумел убить двух врагов. Один из них, несомненно, был офицером и знатным человеком, поскольку он пытался смотреть на русский лагерь из голландской трубы с линзами, что сверкали на свету. В итоге наблюдатель упал с крепостной стены и Никита Самойлович сумел подстрелить ещё одного шведа, из тех, кто пытался затащить обратно в город тело упавшего.

Вечером пальба по стенам и башням крепости продолжилась. А небольшие отряды драгун, тем временем, хозяйничали в округе, занимая практически без боя небольшие городки и замки, да наводя панику на землях бывшего епископства. Вскоре толпы беженцев, подгоняемые жуткими рассказами якобы свидетелей зверств московитов, устремились к Риге, Пернову и Ревелю.

К сожалению, большего количества войск, чтобы развить успех в Ливонии, да наступать в Ижорской земле, Михаил Фёдорович выделить не мог. Иначе возникла бы реальная опасность польского вторжения, ведь сейчас войска Яна Казимира находились недалеко от русских пределов. Дело в том, что на юго-восточных украйнах польских земель было неспокойно. Православный люд, почувствовав силу, возникавшую в русских землях, заволновался, и снова вспыхивали яркими факелам разграбленные и залитые кровью панские усадьбы, а ветви деревьев прогибались под тяжестью удавленных ксёндзов и шляхтичей. В ответ поляки проводили карательные рейды, схватывались на саблях с ватажками казаков, и вновь лилась кровь христианская на степной ковыль. Вновь скакали, нахлёстывая лошадей, гонцы к русскому православному царю с просьбами о помощи оружием, деньгами, да воинством стрелецким. Михаил Фёдорович гостей принимал, да беседовал с ними ласково, с сочувствием обещая скорую помощь — но только после удачной войны со шведским королевством. А покуда Романов, одаривая посланцев с юго-западных украин своего государства, заодно принимал от них и клятвы в верности. А также уговаривал ждать нужного сигнала к общему выступлению против ненавистных ляхов. Михаил Фёдорович чувствовал возрастающую силу Руси, которая поднималась, аки феникс, из руин великой замятни, к которой приложило руку польское государство. Уже не было былого страха перед нашествием польско-литовского воинства, которое государь прекрасно помнил. Он не забыл все те неисчислимые злодеяния, что творили ляхи на русской земле, и в сердце его оставалась ещё желание покарать прежних обидчиков, несмотря на недавние победы русского оружия. Пусть Смоленск, Полоцк и Чернигов уже возвратились в лоно Руси, но древний Киев и многие иные города и веси ещё оставались под пятой врага.

«Это уже дело Алексея будет. Он уже взрослый, а коли Бог даст, то я ещё пару годочков протяну, будет время наставить его на верный путь, дабы советчики иные не сбили на кривую дорожку» — тяжко вздохнув, подумал государь, потирая ноющие ноги.

Занимал его и вопрос дальнего княжества ангарского, как и личность тамошнего князя — Вячеслава Сокола. До государя дошли слухи, что Сокол-де является одним из Рюриковичей. Но сам он, к слову, об этом ни единым словом в своих письмах не обмолвился. Возможно, это людишки разные всякие небылицы сказывают, но проверить оное Михаил Фёдорович всё же поручил Беклемишеву. Да и вообще, откель таки взялся на сибирских землицах князь православный? А ещё царь помнил мушкет ангарский — воистину чудесное оружие! Не так давно, весною, в Москве по царскому указу были собраны лучшие оружейники — москвичи, туляки и иные, с тем, чтобы они, осмотрев ангарский мушкет, сказали прямо — смогут ли сработать такой же. Привезённые в столицу мастера то восторженно цокали языком, то в волнении почёсывали вихры, то возбуждённо вращали глазами, дивясь на техническую законченность оружия, кажущуюся простоту его форм и отменное качество металла.

— Ежели постараться, то можно испробовать сработать такой же, государь, — отвечал тогда туляк Зосим, один из лучших мастеров на Руси, с сожалением передавая мушкет думному дьяку. — Умеючи, оно и блоху подковать можно.

— Так сработаешь мушкет оный? — сдвинул брови царь.

— Чую, долгонько буду работу делать, государь, — с достоинством отвечал мастер. — Не могу говорить, что с первого разу добрый мушкет будет. Зело сложен, да и заряд евойный…

— Погоди! — перебил его царь. — Говоришь, сложен? А ангарцы, бают, сотнями их делают!

Задумался государь и, отпустив туляка до оружничия и боярина оружейной палаты, решил обсудить с ближним кругом, что с ангарцами делать, коли они собрались своё воинство на помощь прислать.

— Ежели, как людишки бают, сильны и искусны они в деле ратном, — покряхтев в кулак, проговорил первым Борис Лыков, голова Сибирского приказа. — То пускай они Орешек вызволят от свея.

— А дабы не укоряли тебя, государь в оставлении без помочи, — предложил рокочущим басом Дмитрий Черкасский. — Пошли им отряд стрельцов, невеликий числом, да боярина худородного поставь головою при нём.

— Так тому и быть, — согласился Михаил Фёдорович, отвечая тихим голосом. — Коли возьмут Орешек, то честь им, да хвала. А коли нет, то и говорить с ними не о чем. Сын мой, Алексей, думать о том уже будет.

Время штурма дерптских стен, наконец, настало. А ещё ночью, под противно моросящим холодным дождиком три тысячи отборных стрельцов и солдат, елико возможно тише, стараясь не выдать своих перемещений шведу, ушли к Южной стене и Русским воротам. Князь Бельский уже с неделю как прекратил бить пушками с южного фаса осады и демонстративно убрал оттуда орудия, надеясь отвратить внимание врага от этого участка стены. Восточная же стена, наоборот, подвергалась усиленному обстрелу. Пытался Никита Самойлович и припугнуть супротивника копанием минных проходов. Подошедшее войско воеводы Болтина, расположившись напротив развороченных Пороховых ворот, должно было убедить шведов в избрании русскими восточной стены местом скорой атаки. Казалось, хитрость Бельскому удалась — на этом участке стены ночных огней было более всего. На исходе ночи, когда уже забрезжил солнечный свет, дождик унялся и через некоторое время Никите Самойловичу доложили о готовности артиллерии к стрельбе. Вновь зарычали, извергая тяжеленные ядра, русские пушки. А большая часть войска, разделённая на три штурмовые колонны, была готова выступать. Рассвет открыл гарнизону Дерпта безрадостную картину — главные силы русского войска готовились к атаке шведских укреплений, зияющих провалами и наспех заделанными чем придётся. В крепости забили тревогу, призывая всех, включая горожан, на стены. А в стане русского войска, тем временем, затрещали барабаны, заиграли флейты, забухали литавры и завыли-загудели сурны. Суренщики, не жалея себя, изо всех сил дули в свои длинные трубы, закруглённые раструбом на конце. Бельский пожалел о неимении воеводского набата — сейчас бы этот великий барабан пришёлся бы в пору! Воинские отряды пришли в движение, и шведы увидели взметнувшиеся стяги русских полков и множество осадных лестниц, в руках стрельцов.

У Южной же стены подобного шума и искусственно создаваемой суматохи не было и в помине. Сотни воинов в полном молчании выдвинулись вперёд, гатя проходы в болоте — каждый из них имел при себе охапку хвороста, жердины или ветки. Покуда шведы, озабоченные переполохом в русском стане, приметили копошащиеся на болотистой почве фигурки солдат, те уже смогли значительно приблизиться к пробитой во многих местах и небрежно заделанной стене. Одиноко рявкнула пушка, выплюнув ядро с большим недолётом перед стрельцами. Проваливаясь в холодную трясину, помогая товарищам, превозмогая трудности последних десятков метров топкой трясины, воины бросились вперёд, спотыкаясь, падая и снова подымаясь. Вперёд, вперёд! На стены!

Дюжина солдат держалась особняком, не стараясь быть в первых рядах. Напряжённо поглядывая на укрепления, они то и дело прикладывали лёгкие с виду мушкеты к плечу, пытаясь поймать врага на мушку. Наконец, закрепившись на насыпаемом шведами равелине, напротив широкой бреши в стене, что зияла близ Русских ворот, солдаты принялись на удивление быстро стрелять по силуэтам вражеских воинов, мелькавшим впереди. Среди небольшого количества защитников этой части южной стороны крепости назревала паника, подогреваемая громкими истеричными воплями. Солдатам казалось, что их слишком мало, а основные силы гарнизона неоправданно были оттянуты на восточную стену. За оборону участка близ Русских ворот отвечал капитан Карл Одельстрём. Сейчас он обходил своих солдат, торопливо раздувавших фитиля своих мушкетов от красневших ярким цветом в утреннем сумраке угольков. Горожане, призванные помогать воинам, торопливо и большей частью бестолково суетились, стараясь занять свои места у низких зубьев стены. У многих в руках были багры, которыми они намеревались отпихивать от стен приставленные к ним штурмовые лестницы московитов. Лишь у некоторых были при себе сабли или шпаги, а в основном дерптцы были безоружны. На небольшом участке стена была проломлена в двух местах, а зубья выломаны. Провал был закрыт всем подряд — телегами, нагруженными камнями, брёвнами, бочками и прочим хламом. И там кучковались солдаты, готовившиеся оборонять свой город. Нервно выдохнув, сдувая поросшие торчащей щетиной щёки, тот или иной швед, торопливо осеняя себя крестным знамением, выглядывал из-за серого камня укреплений, пытаясь рассмотреть атаку врага. Глаза его расширялись от эмоционального напряжения, когда он видел волны русских, неудержимо накатывающих на обороняемую им полуразбитую стену. Со стены бухнули первые мушкетные выстрелы самых нетерпеливых шведов, не причинявшие, впрочем, никакого вреда атакующим.

— Не стрелять, пустоголовые! — взвившись будто ужаленный, зарычал Одельстрём. — Рано ещё, трусливые свиньи!

— Московитов слишком много, капитан, — подбежал к капитану фенрик Андерссон. — Надо слать на восточную стену за подмогой.

— Верно, Эмиль, — согласился Карл. — Исполняйте, немедля!

— Какого чёрта Стиг Веннерстрём сидит на островах? — пробормотал Карл, глядя на удаляющегося фенрика. — Нам же обещали подмогу…

Посмотрев на замеревших солдат у бойниц и зубьев, а также на горожан, ожидавших невесть чего, Одельстрём рассвирепел:

— Готовьте пики, если не хотите чтобы вам раскроили ваши пустые головы!

Гул голосов русских нарастал, заставляя шведов судорожно сглатывать и с остервенением стискивать в руках оружие.

— Огонь! — заорал Карл.

Снова забухали мушкеты, на сей раз нашедшие для себя жертв. С десяток бородачей в красных и серых кафтанах, кожаных куртках и тускло блестящих латах попадали на мокрую и скользкую землю. Верх стены постепенно заволакивало дымом — в этот ранний час не было и дуновения ветерка.

— Торопись! Заряжай! — командовал капитан, с ненавистью глядя на приближающихся и уже поднимающих вверх лестницы, московитов. Рёв атакующих, как ему показалось, заглушал все остальные звуки: и крики солдат, и вопли дерптцев, и звон железа. Внезапно Одельстрём увидел, как упали сразу трое солдат и ополченец, готовящиеся атаковать лезущих вперёд русских и скинуть приставленную лестницу. Изумлённый капитан, приказав заменить убитых, спустя каких-то пару минут снова заметил единовременно упавших солдат, обливавшихся кровью из ран, нанесённых, несомненно, мушкетными пулями. Они погибли, только показавшись над проломом, чтобы пиками ужалить стрельцов. Один из них упал на каменную кладку неподалёку от Карла. Подбежав к месту пролома, капитан вытащил палаш и принялся ожидать врага, командуя солдатам приготовиться. Взгляд его упал на одного из мертвецов. Тот словно улыбался Одельстрёму — одна из путь сорвала с лица бедняги кожу щеки и обнажившиеся зубы походили на омерзительную улыбку смерти. Карл с отвращением отвернулся, перекрестившись. Оглядевшись, он заметил, что на его участке стены становилось всё меньше шведских солдат, а помощи с Восточной стены так до сих пор и не было. Между тем, солдаты, борющиеся с лезущими вверх московитами, продолжали падать ниц, получая смертельные ранения головы, шеи и верхней части груди. У капитана неприятно заболело внизу живота, а к горлу подступала тошнота от нервного напряжения. Собраться! Выдохнув, Карл выглянул наружу. Пресвятая Дева! Московитов под стеной, что жучков в хлебном амбаре нерадивого крестьянина. Подняв мушкет с тлеющим фитилём одного из погибших воинов, Одельстрём изготовил его к стрельбе и снова показался между зубьями. Выцелив одного из тех, кто прилаживал к стене лестницу, капитан выстрелил. Враг упал, завертевшись ужом. И тут же в камень стены ударили пара мушкетных пуль, выбив острую крошку, которая поранила шведу шею. Зажимая ранку, капитан смело вскочил на стену, стараясь выяснить, что за искусные стрелки у московитов? Он не сразу увидел их, и капитану пришлось изрядно потрудиться, играя своей жизнью, чтобы достигнуть цели. Одельстрёму даже ожгло плечо пролетевшей совсем рядом пулей, а над ухом прожужжало ещё несколько, прежде чем он увидел этих стрелков. Они били из недостроенного равелина, прикрывшись деревянным хламом! Необходимо навести туда артиллеристов, которые пока безуспешно пытались отогнать московитов от стен. Да, они убивали их десятками, а солдаты сбрасывали их с лестниц, отрубали им руки, кидали им на головы тяжёлые камни, но русские всё равно упрямо лезли наверх с именем Господа на устах. На стенах ожесточённые противники схватывались в яростном бою, вокруг стоял дикий ор, вопли раненых никого не трогали — сейчас каждый солдат бился за свою жизнь. Обезумевшие от страха дерптцы, тем временем уже бежали со стен, словно крысы с тонущего корабля. Вдруг рядом с Одельстрёмом к краю провала с треском опустился верх штурмовой лестницы московитов. Карл, прислонившись к краю стены, с холодной решимостью ожидал врага. Вскоре показался русский, с мгновение осмотревшись, он подался вперёд, желая спрыгнуть между зубьями стены на камень дорожки. Дождавшись момента, Одельстрём с силой рубанул палашом по неприятелю. Однако или он плохо рассчитал удар, или московит поздно двинулся, но вместо того, чтобы отсечь голову, Одельстрём нанёс врагу отвратительного вида рану, развалив его плечо. Тот истошно заорал, перемежая вопли с самыми грязными немецкими ругательствами.

«Чёртов наёмник» — только и успел подумать Карл, как тот же миг его с силой ударили в спину, сопроводив это характерным хеканьем.

Капитан едва устоял на ногах, и тут же почувствовал опустошающую тело слабость. Опустив глаза, Одельстрём увидел торчащее из груди копейное жало.

— Всё кончено, — пробормотал он, неуклюже заваливаясь набок.

Он был ещё в сознании, когда из его тела вытаскивали копьё, наступив ему сапогом на плечо. Голова шведа при этом безвольно болталась, ударяясь о камни, а затянутые смертельной пеленой глаза смотрели перед собой. Напротив капитана в луже крови лежал раненый им немец, подрагивавший всем телом. Он тоже смотрел на мучения Карла и губы наёмника, покрытые пузырящейся кровью, всё шире растягивались в нелепой улыбке.

— Стяг на Южной стене поднят, батюшка Никита Самойлович! — подскакал к воеводскому шатру на нетерпеливо переставляющем тонкие ноги жеребце, гонец от капитана Ширла, командовавшего взятием Русским ворот.

— Ай, хорошо! — воскликнул Бельский, устремившись к своему коню.

Победно оглядевшись, он поскакал к воеводе Болтину — теперь пришло время и для него. Завыли трубы, призывая воинов к решительной атаке и вскоре штурмовые колонны сборного войска городских полков и наёмников устремились к восточной стене. Гарнизон Дерпта, не получивший обещанного генерал-губернатором Эстляндии подкрепления, с остервенением боролся с осаждавшим город войском московитов, но силы шведов были на исходе. Тем более появившиеся у русских дальнобойные мушкеты в короткое время выбили со стен более половины высших офицеров, включая полковника Эрикссона. Остававшихся офицеров решительно не хватало. Помощь городского ополчения была недостаточной, а когда пала Южная стена и бой начался внутри крепости, началось повальное бегство солдат в город. Как только русские стяги появились на восточной стене, шведский трубач, взойдя на замковую башню, возвестил московитов о сдаче города. Потеряв всего двести двенадцать солдат убитыми, воевода Бельский занял город. В тот же день драгунские полки одним своим появлением прогнали прочь стоявший лагерем близ Дерпта отряд шведов из Феллина, Каркуса и Тарваста. Всадники, преследуя врага, ворвались в Феллин, где устроили настоящий погром. Укрепления города, сильно пострадавшие в польскую войну тридцатилетней давности, были неспособны остановить русских воинов. В Юрьев драгуны вернулись со значительным обозом, присовокупив его к и без того немалым трофеям. Бельский сполна рассчитался с наёмниками, не оставив без награды и своих солдат, и стрельцов. Но долго оставаться в Юрьеве ему было нельзя. Уже на пятый день после взятия крепости, Никита Самойлович, оставив в городе воеводу Болтина и две тысячи воинов, ушёл скорым маршем на север к Нарве, чтобы соединиться с основным войском, действующим в Ливонии.

Тем временем эзельские корабли и баркасы появились близ Вердера, намереваясь высадить на эстляндском берегу двухтысячный отряд. В городке немедленно началась паника, усугублённая пришедшими на днях вестями из-под Дерпта. Жители города с напряжённым ожиданием взирали на развевающиеся флаги островитян. Что предвещала своим появлением эта хорошо знакомая им золотая ладья с непонятным знаком на парусе?