Змееныш

Глава четырнадцатая ДВОЕ В ОДНОМ

Рассвет он встретил в той же комнате. О неудавшемся Переселении напоминал только лежавший поблизости высохший труп.

Люгер избежал обычной участи пленников Ведьм, но вторжение врага в его сознание сделало невозможными Превращения. Подтверждалась старая истина: за все надо платить. Он понял, что избавится от мокши лишь тогда, когда даст ему новое тело и, значит, принесет кого-то в жертву во имя своего полного освобождения. Однако вначале мокши должен был вывести Стервятника из леса.

Невидимая постороннему глазу борьба продолжалась не один час и стоила Люгеру сильнейшей головной боли. В конце концов мокши признал, что у него нет другого выхода и согласился стать проводником.

Слот прилег отдохнуть перед дальней дорогой. Труп старика нимало его не смущал, а положение дел представлялось не таким уж плохим. Однако противоестественное слияние с Ведьмой не могло пройти бесследно…

Холодным осенним днем Слот отправился в путь.

Ведомый тем, кто смотрел его глазами, он пробирался через лес, по колено утопая в опавших листьях, на каждом из которых обозначился рисунок из прожилок, похожий на рыбий скелет. Над этим печальным свидетельством бренности жизни возносили свои ветви деревья-дворцы, внушавшие теперь Стервятнику непреодолимое отвращение.

Дважды он видел людей – вернее, человеческие тела. Они принадлежали мокши, осуществившим Переселение. Оба оказались на вид не старше Люгера; то, что это Ведьмы, он понял по глазам и немного скованной семенящей походке.

Никто не пытался его остановить. Каждый мокши обладал абсолютной свободой. Это была одна из их неотъемлемых привилегий, без которых, возможно, стала бы невыносимой такая долгая жизнь.

К вечеру мокши вывел Люгера к болотам – запах трясины тот почуял уже издали. Болота служили надежной преградой, отделявшей место обитания Ведьм от остального мира. Слот не имел понятия о том, насколько обширны эти топи. Проделанный им однажды путь от каменоломни до лесного селения занял много часов. Судя по всему, теперь он двигался в противоположную сторону.

Стервятник утолил жажду мутной водой из мелкого лесного озера, покрывшегося тонкой коркой льда. Он жестоко страдал от холода и голода и долго не мог уснуть. Чтобы хоть немного согреться, он закапывался в листья, сильно отдававшие гнилью, и с тоской посматривал в темнеющее пасмурное небо.

Осенний дождь доконал бы его. Одежда беглеца давно превратилась в лохмотья. Дождя он опасался куда больше, чем диких зверей, которых на этом обширном острове посреди болот, похоже, не осталось вовсе.

Понимая, что впереди долгая холодная ночь и вряд ли удастся продержаться до утра, он решился прибегнуть к последнему средству – магии мокши. Снова он испытал странное чувство отчужденности от самого себя, словно тщетно пытался разглядеть свое отражение в затемненном зеркале. Но еще хуже было бы увидеть кого-то другого, преображенного и неузнаваемого…

Чтобы спасти свое временное пристанище, мокши начал плести кокон. На это ушло несколько минут и изрядное количество жизненной силы. Теперь Люгер догадывался, почему тела мокши быстро изнашиваются и дряхлеют. Сам он чувствовал себя так, словно с него медленно, почти безболезненно, тончайшими слоями снимают кожу. Возникало непередаваемое ощущение пористости, ветхости, почти прозрачности…

В наступившей полной тьме появилось нечто, заглушавшее звуки и сохранявшее тепло. Немного согревшись, Люгер незаметно для себя самого уснул.

Ему снилось, что он бредет по бесконечно длинному мосту над затянутой туманом водной гладью в сопровождении безликого и бессловесного спутника. С каждым шагом нарастал страх перед смертельной опасностью, поджидавшей впереди, но приближалось всего лишь пробуждение…

Едва он проснулся, как сразу же почуял отвратительный запах мертвечины, который, казалось, исходил от собственной плоти. С непривычки он решил, что все вокруг затянуто утренним туманом. На самом деле моросил дождь, но внутри кокона, окутавшего Стервятника на манер водонепроницаемого плаща, было тепло и сухо. Вообще, отоспавшись, он почувствовал себя значительно лучше, хотя голод по-прежнему скручивал кишки тугим узлом.

Он встал и посмотрел на свои руки. Они были удивительно чистыми, а кожа приобрела розовый оттенок, сделавшись нежной и гладкой, как у младенца. С кожей на груди и на лице, судя по всему, случилось то же самое. Странное впечатление производило и полное отсутствие волос на теле, зато длинная седая грива Люгера за ночь не пострадала. На мгновение он почему-то вспомнил об уродливом существе с прекрасными женскими руками, которое видел однажды на борту «Бройндзага».

Он попытался уловить ускользавшие от его понимания мысли мокши. Маленький островок человеческого разума был затерян в океане неведомого существования и омывался волнами призрачных видений. Тем не менее сейчас Стервятник испытывал чуть ли не благодарность к своему врагу за то, что пережил эту ночь, за спасительное тепло кокона и возможность преодолеть болота.

Не теряя времени и стараясь не обращать внимания на пустоту в желудке, он продолжил путь. Поскольку мокши владел магией кокона и знал кратчайшую дорогу через топи, Люгеру пришлось довольствоваться жалкой ролью слепца, которого вел за собой невидимый поводырь. О чем-то подобном упоминалось в Книге Спасителя.

Согласно легенде, тогда еще юный Мессия Запада, спасаясь от земмурских оборотней, пересек болота и провел в некоем недоступном месте более года. Все это время он посвятил духовным исканиям и однажды открыл, что сама плоть может сгущаться и рассеиваться под влиянием сознания. Так было положено начало магии Превращений. Но теперь в голову Стервятника поневоле закрадывалось кощунственное допущение, что Мессия, возможно, оказался всего лишь хорошим учеником, обманувшим ожидания Ведьм, которые пытались заполучить его тело.

Пока продолжался многочасовой переход, Люгер старался прогнать от ума бесполезные мысли и порой даже дремал с открытыми глазами. Хуже всего было бы потерять вновь обретенную надежду…

Наступила ночь – такая же пасмурная и темная, как предыдущая. Белесые струи кокона плыли перед глазами, гипнотизировали, словно плавные непрерывные пассы, производимые извивающимися нечеловеческими конечностями. Вокруг висела зловещая тишина. Лишь иногда что-то хлюпало в трясине, или она со вздохом выталкивала из себя несколько пузырей зловонного газа, и тогда Люгер, внезапно очнувшись, испытывал кратковременный укол страха, но потом снова погружался в зыбкий полусон. Мокши изредка напоминал о своем присутствии черно-белыми видениями, которые просачивались сквозь пелену, разделявшую два чуждых разума, и воспоминаниями, утратившими ностальгическую прелесть.

Спустя неопределенное время Люгер увидел впереди слабый утренний свет. Он шел уже целые сутки, но сохранил достаточно сил, а кроме того, перестал испытывать голод и жажду. Это было необъяснимо – как и другие изменения, которые он ощущал в себе после слияния с мокши.

В серой предрассветной мгле небо казалось опрокинутым болотом. Должно быть, Люгер странно выглядел со стороны – призрак, окутанный белым коконом и беззвучно скользивший над бескрайней трясиной…

Теперь Стервятник почувствовал угнетающее влияние этого места – как будто безликое зло прокралось в его проклятую душу, наполнив ее тяжестью и тревогой, вцепилось ледяными когтями и не хотело отпускать законную добычу…

Вдруг он с ужасом осознал, что двигается в обратном направлении. Если бы не дневной свет, он, возможно, и не заметил бы этого. А вскоре ему стало ясно, что и мокши тут ни при чем. Слот уловил отрывочную мысль своего поводыря – тот сказал ему: «ОНО знает, что ты – не хозяин…»

Непроизнесенное слово «ОНО», несомненно, относилось к болоту. Все в Люгере воспротивилось тому, чтобы признать эту бесформенную грязь ЖИВОЙ, но мокши настойчиво твердил одно и то же, а потом в мозгу Стервятника раздался какой-то жуткий вой – не звериный и не человеческий.

Древний народ, вырастивший деревья-дворцы, по всей видимости, что-то сделал и с болотом, окружавшим его селения. Теперь Люгер пожинал плоды этой многовековой работы. Лишь ценой невероятного напряжения и предельной сосредоточенности он сумел оборвать тысячи липких нитей страха, увлекавших его к гибели в черном сердце трясины. В то же время в нем пробудилось новое, шестое чувство, и среди бесцветности мертвой холодной природы он вдруг «узрел» мрачный образ многолучевой короны, темной звезды, эманирующего зла…

Где-то в глубинах болота находилось нечто, и это нечто было теплым – гораздо теплее, чем окружавшая его стылая трясина. Стервятника снова охватил мистический ужас, когда он почувствовал притяжение безначального и бесконечного источника смерти.

Черно-белая стена леса неожиданно надвинулась на него. Голые сучья напоминали клинки… Смахнув с бровей ледяной пот, он облегченно вздохнул. Болото осталось позади. Перед ним был лес, мало чем отличавшийся от того, который рос на огромных пространствах к северу от Элизенвара. Девственно-белый снег покрывал землю и частично ветви деревьев. Снег, похоже, выпал давно и не таял.

Люгер взобрался по пологому склону и прислонился спиной к стволу старой осины. Только тут он почувствовал, что проклятое болото понемногу «отпускает» его. Будто мутная пелена упала с глаз, но это не добавило красок к грязно-серой палитре окружающего пейзажа. Стервятник стоял на краю леса, и этот лес уже не принадлежал Ведьмам, однако все еще оставался самым большим лесом в западных королевствах, и в нем можно было блуждать до самой смерти. Слоту оставалось только гадать, где он оказался: в Валидии или Эворе, во владениях ульфинского герцога или даже в землях варваров, если мокши вывел его к северу от пограничья.

На всякий случай Люгер решил поберечь силы и заснул сидя под деревом, пока медленно рассасывающийся кокон еще хранил остатки тепла. Непроницаемый занавес, созданный земмурскими чернокнижниками, оградил Стервятника от притязаний мокши и хранил его во время долгого сна…

Он проснулся от холода. Ледяные осы жалили лицо. Поднявшийся ветер носился между деревьями и закручивал снежные смерчи. Люгер с трудом разогнул окоченевшие ноги и услышал треск, с которым рвалось примерзшее к коре тряпье.

В своих жалких лохмотьях Стервятник наверняка выглядел как бродяга. Его сотрясала дрожь. Он был ослаблен и мог заболеть. Ему следовало поскорее найти человеческое жилье, обзавестись теплой одеждой и оружием.

Небо по-прежнему было пасмурным. Люгер бросил последний взгляд в сторону болота, повернулся и двинулся наугад – сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, что было нелегко из-за глубоких сугробов, зато вскоре он согрелся.

Удача не изменила ему и на этот раз. Он одолел не такое уж большое расстояние, стараясь по мере возможности придерживаться выбранного направления, когда заметил, что лес впереди поредел. Тут он почуял запахи дыма и домашней скотины. Чье-то жилье было совсем близко.

Еще немного – и Стервятник оказался на берегу замерзшего пруда, за которым чернели крестьянские дома, а еще дальше были видны прямоугольники заснеженных полей. Из труб поднимались к небу столбы дыма. Слот насчитал около двух десятков людей, катавшихся на коньках, и пять или шесть треугольных парусов – в этих местах буера не были редкостью.

Крестьяне, занятые своими нехитрыми зимними развлечениями, не сразу заметили человека, вышедшего из леса, то есть оттуда, откуда уже давно никто не появлялся. Считалось, что в той стороне гнездится ужас и обитают чудовища, которыми пугали детей. С болотами было связано и старое предание, широко распространенное в здешних деревнях.

Обессилевший и замерзающий Стервятник медленно двинулся навстречу своей судьбе, уже не думая о возможной опасности. Когда крестьяне увидели того, кто вернулся из холодного ада, они уставились на него, как на ходячего мертвеца.

Люгер подошел достаточно близко, чтобы различить лица: изумленные, испуганные, настороженные, хмурые. Дети смотрели со смесью страха и любопытства – для них он был кем-то вроде лесного уродца из жуткой сказки. Он мог только догадываться, каким стало его собственное лицо – ведь оно принадлежало недавнему пленнику Ведьм, носящему в себе нечеловеческое существо…

Все, что ему сейчас было нужно, это пристанище на ночь и немного еды. Крестьяне раздражали его своей тупой медлительностью. Он понял, что не дождется от них ни сочувствия, ни приглашения, поэтому направился через расступившуюся толпу к ближайшему дому.

– Болотный человек… – прошептал вдруг кто-то рядом с ним, и множество голосов подхватило эти бессмысленные, по мнению Стервятника, слова.

Возникший ропот вначале был приглушенным и неуверенным.

– Болотный человек!!! – исступленно завопила какая-то женщина, и тогда Люгер, к своему величайшему изумлению, увидел, что на некоторых лицах выражение страха сменяется чуть ли не благоговением.

Кое-кто из крестьян упал на колени, другие отворачивались, чтобы не встречаться с ним взглядом. Ему хотелось рассмеяться, но на это у него уже не осталось сил.

Темнота хлынула в зрачки. Потом он столкнулся с внезапно выросшей перед ним ледяной стеной, прокусил язык, и последнее, что он почувствовал, был вкус крови во рту.

Глава пятнадцатая

УЗНИК

В глубине его беспамятства зарождались сновидения, которые означали, что хозяин временно покинул свой замок. Тень мокши бродила по опустевшим комнатам, перебирала потерянные безделушки воспоминаний, спускалась в лабиринт подвалов и рылась в холодном пепле надежд. Мокши добрался до самого сокровенного, однако остался безразличен к этому хламу.

У него была совсем другая цель.

…Люгер открыл глаза, но ничего не увидел в полной темноте. Воздух был спертым, и остро пахло лошадьми. Слот ощущал толчки и покачивание – он пришел в себя в каком-то закрытом экипаже; кроме размеренного стука копыт, время от времени раздавался дикий вопль кучера.

Он попробовал пошевелиться и понял, что дело плохо: его везли со связанными руками и надели на голову мешок. Но, по крайней мере, конечности не были отморожены. Кто-то проявил трогательную заботу о том, чтобы пленник не задохнулся – напротив рта в мешке была проделана дыра.

Постепенно он восстановил в памяти все, что происходило с ним вплоть до того момента, когда он потерял сознание на окраине неизвестной деревни. Он вспомнил даже кое-какие отрывочные видения, преследовавшие его потом, – мучительные в своей зловещей недосказанности. Одним из призраков было существо с обнаженным телом Сегейлы и головой черного лебедя. Длинная шея извивалась по-змеиному, клюв чем-то напоминал губы, сложенные для поцелуя, а в огромных желтых лебединых глазах Люгер вдруг увидел собственную фигуру, которую принял вначале за отражение, но у нее отсутствовала правая кисть и левая стопа. Когда существо распахивало клюв, из глотки веяло могильным холодом. Оно являлось Стервятнику непременно посреди заснеженного леса, в глубине которого кричал ребенок.

Бесконечно повторявшийся тоскливый крик казался нечленораздельным, но потом Люгер стал различать слова: маленькая заблудившаяся девочка звала своего отца. И почему-то этот зов вселял в него леденящий ужас…

Он видел и свою гадательную колоду, лежавшую на полке под запыленным зеркалом, – колоду, вобравшую в себя уже слишком многое из его судьбы, чтобы лгать или утаивать горькую правду. Он воспользовался Оракулом. Об этом остались очень яркие и подробные воспоминания; возможно, кое-что из предсказанного должно было произойти в ближайшем будущем.

Неотъемлемым от Оракула был образ родового гнезда, приобретавший явные магические оттенки вроде кроваво-красных или черных пятен в тех местах, где кто-либо когда-либо умер за несколько истекших столетий, а также голубого свечения у входов в жилища духов и ауры смерти, окутывавшей мертвый зверинец – собрание чучел, пополнившееся недавно новым экспонатом.

Люгер сохранял слабую, но непрерывную связь с Оракулом. В том полусне весь дом медленно вращался вокруг гадательной колоды, будто уже не стоял на земле, а летел во мраке, при этом дух Стервятника находился одновременно снаружи и внутри – растворенный в эфире, бесформенный, всепроникающий…

И вот чьи-то руки принялись раскладывать карты на поверхности зеркала. Впрочем, эти руки были знакомы Люгеру, но он не мог вспомнить, кому они принадлежали, что причиняло ему мучительное неудобство.

Он заранее видел выпавшие карты, которые отражались в зеркале, поэтому никакого гадания не состоялось. Случайность была исключена, осталась одна только предопределенность. Не спасало даже то, что фигура Строгого Оракула не соблюдалась, и карты легли в гораздо более сложных сочетаниях. Вдобавок от Люгера не ускользнуло и появление «лишних» карт с незнакомыми ему изображениями, возникавшими, вероятно, под влиянием мокши. Именно они оказались совершенно непонятными и потому бесполезными: запечатленные образы были необъяснимо тревожными, как плохое предчувствие, и неотступными, как повторяющийся из ночи в ночь кошмар.

В какой-то момент Оракул начал действовать. Символические фигуры, населявшие многоярусный мирок возможного, неотвратимого и несбыточного, внезапно «ожили». Слот будто рассматривал их с большого расстояния, но в то же время различал мельчайшие подробности.

В новом, только что сложившемся мрачном орнаменте блуждающий взгляд Люгера наткнулся на карту, которая когда-то обозначала Влюбленных. Теперь вместо красивой девушки в объятиях цветущего юноши была отвратительная голая старуха с морщинистой кожей и редкими желтыми волосами. Юноша, похоже, не замечал ее уродства и позволял старухе ласкать себя дрожащими руками. Их любовная игра выглядела тем более омерзительно, что рот старухи был зашит толстой черной ниткой…

Взгляд Стервятника переместился на Висельника, повешенного на перекладине за левую ногу. Правая была согнута в колене. Обе ноги тоже образовывали известный символ.

Сначала Люгер видел тело со спины. Не иначе как ветер трепал одежду и медленно разворачивал Висельника. И вдруг ледяным воздухом дохнуло прямо из карты, словно из прямоугольной норы, уводившей в другой мир. Этот потусторонний ветер обдал могильным холодом Стервятника, находившегося на огромном расстоянии от поместья.

Наконец Висельник развернулся к нему лицом, и он узнал в нем своего сына Морта. Только теперь это был уже не ребенок, а мужчина, и его улыбка стала просто отвратительной – может быть, оттого, что зубы отливали тускло-фиолетовым металлом.

Тем временем и другие карты претерпевали непостижимые превращения, а все вместе производило впечатление какого-то растревоженного муравейника, порождавшего не насекомых, а страхи, тревоги, ненависть, боль…

Остановить призрачную «жизнь» Оракула уже было невозможно. Там, в далеком доме, у Стервятника не нашлось послушных ему рук, а над руками, завладевшими его колодой, он не имел власти. Порой Люгер проваливался во тьму и в ней обретал спасение от безумия. Мокши сам нуждался в покое – вероятно, потому и щадил воспаленное воображение Стервятника, – но затем его игры с невольным союзником начинались снова, и так продолжалось до тех пор, пока Слот не пришел в себя в трясущейся карете, со связанными руками и с мешком на голове.

Его положение было довольно жалким. Люгер опять стал пленником и на сей раз даже не знал чьим. Пока он только чуял чужой запах и слышал, как дышат двое мужчин, которые сидели по обе стороны от него.

За свою полную опасных приключений жизнь Стервятник твердо усвоил простую истину: дальнейшая судьба часто зависит не от силы или оружия, а от обычной осведомленности. Значит, самое время было воспользоваться одним из тех почти сверхъестественных свойств, которыми наделил его мокши. Он как будто начал видеть что-то, однако глаза тут оказались ни при чем. Это было восприятие, весьма далекое от человеческого.

Стенки кареты не являлись ему помехой. Слот различал не только силуэты всадников и лошадей, но даже их горячие пульсирующие сердца, а также более холодные конечности, пронизанные ветвящимися ручейками кровеносных жил. Лошади мчались по ровной, однообразно серой равнине – Люгер понял, что так «выглядит» скованная льдом и покрытая снегом земля.

Изучив искаженные фигуры незнакомцев, сидевших в карете, Слот не узнал ничего нового. Кроме них, поблизости находился еще один человек. Его силуэт и внутренности вырисовывались чуть менее ярко. Но кучер мало интересовал Люгера. Он насчитал десятерых всадников, сопровождавших экипаж. Бесцветная равнина простиралась во все стороны; над нею выделялось насыщенное округлое пятно, гораздо большее, чем привычный глазу солнечный диск. Несколько пятен поменьше висели у самого горизонта…

Очень скоро Стервятнику стала ясна не только полезность, но и ограниченность заимствованного у мокши «седьмого чувства». Благодаря ему он мог «видеть» любой, даже очень слабый источник тепла, но вряд ли сумел бы определить, во что одет или чем вооружен противник, не говоря уже о главном: Люгер просто не представлял себе, как сражаться с безликими тенями. Мир, каким его воспринимал мокши, казался довольно мрачным и лишенным устойчивых форм – кошмаром отверженного существа, навеки затерявшегося среди призрачных пейзажей.

Рассудив, что в его положении остается только надеяться на лучшее и готовиться к худшему, Люгер предпочел снова погрузиться в привычную темноту. Сидевшие рядом, возможно, заметили, что он очнулся, но никто не произнес ни слова.

Прошло еще немало времени, и Слот успел замерзнуть. Наконец колеса кареты загрохотали по деревянному настилу, а затем звуки, доносившиеся снаружи, сделались гулкими, из чего он заключил, что экипаж оказался за стенами крепости или замка. Люгер услышал скрежет механизма и скрип цепей – скорее всего, стражники поднимали мост. Кроме того, он чуял разнообразные запахи человеческого жилья. Развернувшись на вымощенном камнем внутреннем дворе, карета остановилась.

Дверца отворилась, и Люгера без церемоний вытолкнули наружу. Потеряв опору, он начал падать и приготовился к удару, но сильные руки подхватили его и, грубо встряхнув, поставили на ноги. Слабый солнечный луч коснулся его левой щеки. Ветер пел свою заунывную зимнюю песню.

– Этого – в камеру, – приказал кто-то. Акцент говорившего был не слишком заметным, но достаточно выразительным. Во всяком случае, Стервятник решил, что находится в Ульфине.

Два человека подхватили его под локти и поволокли вниз по крутым лестницам и сырым коридорам. В конце концов он оказался в подземной тюрьме, среди запахов крови, пота и еще менее благородных выделений. Ему подсекли ноги и поставили на колени, после чего развязали руки и сняли с головы мешок.

При свете факела, падавшем из коридора, Люгер едва сумел рассмотреть стены и низкий потолок каменного застенка, грязный соломенный матрас на полу и яму, служившую отхожим местом. Его привели сюда два высоких солдата с отчеканенными на бронзовых нагрудниках гербами ульфинского герцога. У Стервятника не осталось сил для того, чтобы попытаться завладеть их оружием и бежать прямо сейчас. К тому же такая попытка явно была бы поспешной, если не безрассудной.

Отсекая свет, захлопнулась обитая металлом дверь с маленьким окошком на уровне груди, ключ загремел в замке, и Стервятник остался один на один с пустотой.

В последующие несколько недель Люгер познал пытку неизвестностью. К тюрьмам ему было не привыкать, но прежде он по крайней мере знал, за что несет наказание.

Из-за вынужденного безделья и могильной тишины минуты тянулись, как часы. Бесплодная ярость изматывала сильнее, чем тяжкий бессмысленный труд. У Люгера было вдоволь времени для размышлений о своем незавидном положении, но он не имел достоверных сведений о причинах своего заточения. Ульфинский герцог никогда не входил в число его врагов; насколько Стервятник помнил, их пути до сих пор ни разу не пересекались.

Однообразные, безрадостные мысли о настоящем нагоняли тоску, да и память сыграла с Люгером злую шутку: скрупулезно перебирая свое прошлое, он начинал о многом сожалеть, а сожаления разъедали душу. Сновидения, отрывочные и загадочные, по большей части были вызваны присутствием мокши. В общем Люгеру понадобились немалые волевые усилия, чтобы сохранить рассудок. Время казалось прозрачным монолитом, в котором он был замурован заживо. Он даже не пытался определить продолжительность своего пребывания в камере. Кошмары, которые ему приходилось поневоле делить с мокши, стерли разницу между днем и ночью. Он не чувствовал холода, хотя понимал, что однажды может попросту не проснуться…

Мертвую тишину подземелья изредка нарушали шаги за дверью. Через окошко в двери Люгер получал миску с безвкусной похлебкой и свечи, но ни разу так и не увидел лица своего тюремщика – только загрубевшие руки солдата или простолюдина. Все вопросы и просьбы, которые Слот обращал к этому человеку, оставались без ответа. В конце концов случилось неизбежное: Стервятник уверился в том, что его продержат здесь до самой смерти.

А потом появился призрак.

Глава шестнадцатая ПРИЗРАК

От нечего делать Люгер самым внимательным образом рассматривал камни, из которых были сложены стены камеры. Узники, чьим последователем он оказался, оставили после себя множество надписей и рисунков. При этом в ход шло что угодно: уголь, мел, сажа, собственная кровь…

На одном большом закопченном камне Люгер обнаружил тщательно вычерченный план, снабженный какими-то расчетами. Похоже, кто-то, хорошо знакомый с расположением подвальных помещений, пытался определить расстояние от камеры до внешних стен замка, и результат получился для бедняги неутешительным. Выцарапанные под чертежом слова молитвы были весьма красноречивы. Даже если бы у Люгера имелся инструмент, чтобы прорыть ход наружу, эта работа затянулась бы лет на тридцать.

И вот однажды, когда Слот пытался занять себя изучением печальных свидетельств чужого бессилия и отчаяния, он заметил краем глаза мимолетное движение. Обернувшись, он увидел человека в лохмотьях, который чудом поместился на узком карнизе над выгребной ямой. После всего, что Люгеру довелось увидеть за последние годы, он уже ничему не удивлялся. Он только поднял свечу повыше, чтобы лучше осветить фигуру гостя. Тот в испуге отшатнулся от тусклого света.

Стервятник увидел не старого еще человека, лишившегося левого глаза. Пальцы у него на руках были перебиты и вывернуты неестественным образом, а ноги явно побывали в колодках. Многочисленные раны на теле несчастного, перенесшего пытки, давно перестали кровоточить. Если бы не его поза – на редкость неустойчивая – и способность двигать искалеченными конечностями, Люгер решил бы, что теперь ему придется делить камеру с мертвецом.

Впрочем, он был недалек от истины – человек этот не отбрасывал тени. Сойдя с карниза, странный гость завис в воздухе, а затем направился к дальней стене. Там он остановился и поманил к себе Люгера. Тот, справедливо рассудив, что терять ему нечего, приблизился к самому темному углу камеры.

Призрак, оказавшийся в двух шагах от Слота, слабо искрился; сквозь его силуэт была видна кладка стены. Потустороннее создание подавало какие-то знаки. Наконец Люгер понял, чего оно хочет: чтобы он заглянул в выгребную яму. Он снова повиновался, но сделал это осторожно, опасаясь ловушки.

Вместо дерьма он увидел темный колодец – на неопределенной глубине в нем мерцало гладкое зеркало воды. И в этом жидком зеркаале, кроме головы Стервятника, отражались звезды. Он невольно бросил взгляд вверх, но там, конечно, был только низкий потолок камеры.

Люгер всмотрелся в опрокинутое небо и узнал очертания одного из южных созвездий с самыми яркими звездами, сиявшими в углах почти правильного треугольника. Поглощенный видением, он нащупал лежавший поблизости камень и бросил его в колодец. Раздался тихий всплеск. Отражения звезд раздробились, круги прошли по воде, но вскоре все успокоилось, и холодный звездный блеск снова появился там, где его меньше всего можно было ожидать.

Люгер повернул голову. Призрак все еще находился рядом с ним, при этом его изуродованные ступни не касались пола. В глазницах сгустился мрак, и полупрозрачное лицо казалось умиротворенным, каким оно и должно быть у того, кто упокоился навеки.

Призрак склонился над краем колодца, совершая круговые движения рукой. Он повторял их до тех пор, пока не образовался устойчивый водоворот, а поверхность воды не приняла форму вогнутой чаши. Люгер заметил, что видит теперь гораздо больше слабых звезд. Испещренная ими полусфера словно приблизилась, и они приобрели насыщенные цвета. Несмотря на изобилие светил, от внимания Люгера не ускользнуло то, что нижняя звезда созвездия Треугольника распалась на две, причем одна из них почти терялась в сиянии другой.

Но вот часть неба заслонил крестообразный силуэт, который был даже темнее межзвездного пространства. Стервятник сразу же узнал существо, которому принадлежала эта зловещая тень, – Черный Лебедь описывал круги над магическим колодцем…

В той точке, из которой Люгер наблюдал за происходящим в далеком южном небе, сходились отраженные лучи из другого мира. Возможно, кто-то пытался таким необычным способом передать ему некое послание. Едва ли не главная роль в этом была отведена призраку, для которого не являлись препятствием любые расстояния и каменные стены.

Однако Слот не помнил человека, умершего под пыткой, и не видел никакой связи между Черным Лебедем и своим нынешним незавидным положением. Вряд ли появление призрака-посланца было случайностью, даже если дух, блуждающий в Лимбе, до сих пор оставался стражем здешнего подземелья. Стервятник считал себя одним из немногих, кто слышал о Черном Лебеде, и не сомневался, что еще меньше людей видели это демоническое существо своими глазами.

Внезапно с потолка сорвалось несколько капель, разбивших зеркало воды в колодце. Люгер протянул руку, затем поднес ее к глазам. На ладони расплылось темное пятно; он почуял ни с чем не сравнимый запах крови. Кровь была еще теплой…

Призрак отчаянно жестикулировал, показывая на чернеющий провал, но ничто не могло заставить Стервятника сдвинуться с места.

Кровавый дождь еще долго лил из пустоты. Люгер необъяснимым образом почувствовал: совсем недавно кто-то умер далеко отсюда, и это была напрасная жертва. Смертная тоска пронзила его сердце. А из темных глазниц призрака катились крупные слезы, похожие на жемчужины…

Спустя некоторое время Слот будто очнулся после тяжелого сна. Призрак исчез, растворившись в воздухе, как утренний туман. Исчезли тень Черного Лебедя и отражения южных звезд…

Стервятник сидел, привалившись к стене, возле выгребной ямы. Он испытывал предельную опустошенность. Ему казалось, что он окончательно лишился воли к жизни. Но потом он все же нашел в себе силы отползти от края ямы на несколько шагов.

Той ночью он спал на каменном полу, так и не добравшись до набитого соломой матраса.

Глава семнадцатая БЛУДЕНС

После визита призрака прошло два или три дня. А может, и все пять – Слот не сумел бы сказать точнее. Еды, которую он получал, по-прежнему хватало ровно на то, чтобы не умереть с голоду. Поэтому большую часть времени он лежал, чередуя тоскливую явь с кошмарами.

Однажды Люгера разбудили необычно громкие звуки. Это был топот множества ног. Едва он успел подняться со своего жесткого, колючего и грязного ложа, как дверь распахнулась и ярко пылавшие факелы на несколько секунд ослепили его.

В камеру ворвались вооруженные солдаты и выстроились вдоль стен. За ними, брезгливо морщась, вошел человек средних лет в роскошном костюме для верховой езды, в сопровождении свиты аристократов и церковников. Люгер догадался, что перед ним – сам Блуденс, герцог Ульфинский. Стевятнику была неведома причина, по которой его почтило своим вниманием столь блестящее общество, но все же великая обманщица – надежда – блеснула для него, как луч солнца из-за туч.

У герцога было волевое обветренное лицо, обрамленное короткой седой бородкой, проницательные глаза, иронично сложенные губы, руки, привычные держать не только вилку, но и меч; словом, он выглядел как человек, который непременно добивается желаемого при помощи своего ума, а если не получается – то и применяя силу.

По знаку герцога двое солдат схватили Стервятника за руки и подвели к нему. Блуденс впился в арестанта взглядом. Минули долгие секунды, на протяжении которых Люгер ожидал, что все разъяснится, однако молчание затягивалось.

– Это он и есть? – бросил наконец Блуденс с оттенком сомнения в голосе.

– Да, мой герцог, – подтвердил какой-то придворный, выдвинувшись из-за его плеча. – Ошибки быть не может. Тот самый валидиец, который бежал из замка Крелг.

Голос и интонации говорившего показались Люгеру смутно знакомыми.

– Что-то он слишком молод, – усомнился герцог. Сделав шаг вперед, он приблизился к пленнику вплотную, все так же пристально изучая его лицо.

Последняя произнесенная Блуденсом фраза показалась Люгеру по меньшей мере странной. Несмотря на тихий холодный ад, в котором Слот провел долгие недели заключения, его ум оставался умом интригана. Он понимал: что бы он сейчас ни сказал, никто не обратит на его слова ни малейшего внимания. Кроме того, он вдруг вспомнил человека, ответившего герцогу. Это был Меск, хитрый человечек, который прислуживал ему когда-то в замке Крелг. Однако Люгера удивила его дряхлость. Меск превратился в глубокого старца, но зато держался с куда большим достоинством, чем прежде. Он был облачен в изысканные одежды придворного, украшенные драгоценностями и тонкой вышивкой, а на высохших пальцах поблескивли перстни. Его глаза испытующе смотрели на Стервятника.

– Как он очутился возле леса? – спросил Блуденс.

– Неизвестно, мой герцог. Он пришел со стороны болот, и крестьяне приняли его за Болотного Человека. Старое суеверие… – Меск захихикал, словно извиняясь за чужое невежество, но герцог бросил на него тяжелый взгляд, разом оборвавший смех.

– Кто еще его видел?

– Баронесса Галвик. Она ждала в замке вашего возвращения.

– Пусть ее приведут сюда, – приказал Блуденс.

Один из придворных отправился за баронессой, а герцог с подозрительным видом оглядел стены и потолок камеры, словно желал убедиться в их несокрушимости. Потом он снова обратил свое внимание на узника.

– Что ты сделал с Гагиусом? – проговорил он очень тихо, и Слот скорее прочел по губам, нежели услышал эти слова. В глазах герцога блеснул жестокий огонь. Неожиданно он ударил Люгера по лицу. Перстни рассекли кожу на щеке узника, и тот ощутил во рту соленый привкус крови.

Стервятника охватила холодная ярость. Это чувство было гораздо сильнее и страшнее всего, что он испытывал до сих пор. Теперь в нем слились воедино рыцарская неуязвимость и неукротимая злоба оборотней, а также неумолимая бесчеловечность мокши.

Люгер осознал, что говорить с герцогом бесполезно. Что толку пытаться разрешить недоразумение, если он так и останется заживо гнить здесь? Главным было спастись, выбраться отсюда любой ценой. Время думать о судьбе Гагиуса наступит потом.

Может быть, герцог прочел в его глазах неприемлемый ответ, и Люгер понял, что Блуденс близок к наиболее простому решению: выпустить ему кишки…

В этот момент свита герцога расступилась, и Слот увидел баронессу Галвик. По тому как с ней обращались, трудно было сразу определить, пленница ли она или же гостья в Ульфине. Опять этот взгляд, устремленный в пустоту, и вид вечной странницы, заблудившейся там, откуда нет возврата. Возможно, ее опоили каким-то зельем, или же она недавно перенесла тяжелую болезнь. Во всяком случае, время не пощадило и баронессу: глубокие морщины избороздили когда-то красивое лицо, она сгорбилась, высохла, утратила величавую плавность движений.

Стервятник, конечно, не забыл, что прежде эта женщина считала его своим мужем, но сейчас ее глаза не выражали ничего – ни узнавания, ни отчужденности. Казалось, они смотрят сквозь людей и даже сквозь стены…

Меск что-то прошептал ей на ухо, и только тогда она будто впервые заметила Люгера.

– Кергат… – простонала она и сдавленно зарыдала, протянув к узнику руки и делая шаг ему навстречу.

– Хватит, баронесса! – резко оборвал ее герцог, становясь у нее на пути. – Не морочьте мне голову. Она у меня занята более важными делами, а вас я могу лишить этого бесполезного украшения. – Он обернулся и снова уставился на Стервятника. – Готов поклясться, что ты не Галвик, мерзавец!..

– Если мой герцог позволит… – осторожно вмешался Меск. – Разве баронесса не назвала нам его имени? По-моему, этого достаточно.

– Здесь я решаю, чего достаточно, а чего – нет, – холодно процедил Блуденс, и Меск замолк, почтительно склонившись перед ним. Герцог явно был из тех правителей, чей гнев нередко оборачивался жестоким наказанием не только для врагов, но и для подданных, попавших под горячую руку. – Итак, баронесса, вы подтверждаете, что это ваш муж, третий барон Кергат Галвик?

– Да, – еле слышно выдохнула баронесса, не шевеля обескровленными губами. Если бы ее взгляд хоть что-нибудь выражал, Люгер, может быть, испытывал бы к ней хотя бы жалость. Но Далия смотрела на него, как безмозглое животное.

Герцог криво усмехнулся.

– Вспоминайте, баронесса, вспоминайте! – поторопил он, схватил ее за руку и так сильно сжал запястье, что она вскрикнула. – От этого зависит ваша дальнейшая судьба… Помните тот день, когда в замке появился отряд королевских солдат? Они искали человека, сбежавшего из Тегинского аббатства. Где находился в это время барон Галвик? Отвечайте!

– В замке, – пролепетала Далия, по-видимому, не осознавая даже того, что своим ответом роет Стервятнику могилу. Люгер поймал на себе торжествующий взгляд Меска.

– А потом, – продолжил Блуденс за нее, – он покинул замок, убив трех человек, среди которых был офицер ордена. – Герцог положил свои большие руки ей на плечи и развернул лицом к свету. – Хотел бы я встретиться с тем, кто украл у тебя разум, – произнес он с ненавистью. Его лицо посерело. Он понял, что ничего не добьется от безумной вдовы, и потерял к ней интерес.

– Все ясно. Уведите ее.

Когда стих топот солдатских сапог, заглушавший легкие шаги баронессы, Блуденс остановил на Стервятнике тяжелый немигающий взгляд.

– Пытать его! – приказал герцог. – Я хочу знать, где он спрятал то, что было в дипломатическом багаже Гагиуса.

Глава восемнадцатая БЕЗБОЛЕЗНЕННАЯ ЖЕРТВА

Люгер знал, что дела его плохи, но не ожидал, что все закончится подобной бессмыслицей. Герцог собирался вырвать у него признание в том, о чем Стервятник мог только догадываться. И хотя именно теперь кое-что начало проясняться, Люгеру от этого легче не становилось.

Слот вспомнил, что незадолго до своего исчезновения советник Гагиус собирался с некоей миссией в Ульфинское герцогство. Потом его похитили Ястребы Гедалла, а Блуденс почему-то связывал похищение советника с кражей Звезды Ада из Тегинского аббатства. Кто-то в очередной раз злоумышлял против Люгера, но вряд ли за этим стоял Меск и тем более баронесса Галвик.

Кроме того, в истории с Гагиусом просматривался целый ряд жутковатых совпадений, внушавших Стервятнику опасения не меньшие, чем предстоящая пытка. Пока его подозрения еще не превратились в уверенность; он всего лишь сопоставил некоторые фразы, брошенные мимоходом, с теми скудными сведениями, которыми обладал. Теперь он испытывал окончательную обреченность. Это поработило его волю сильнее, чем вскоре связали тело кожаные ремни в пыточной камере замка Блуденс.

Когда герцог удалился в сопровождении своей свиты, два дюжих солдата схватили Стервятника и поволокли его по узким подземным коридорам. То, что он сделался нечувствителен к боли, могло избавить от лишних мучений, но не спасти от смерти. Он слишком ослабел от недоедания, чтобы рассчитывать на успех при побеге, даже если бы ему вдруг представилась такая возможность… Подземелье было темным и гулким; Люгеру казалось, что он больше никогда не увидит солнца.

Солдаты втолкнули его в небольшое квадратное помещение, освещенное чадящими факелами, пропахшее кровью и окрашенное в черно-багровые цвета страдания. Пыточная камера оказалась чуть просторнее того застенка, в котором Люгер провел долгие недели или месяцы своего заточения. Здесь не было и следа извращенной утонченности, присущей способам дознания и орудиям, которые применяли оборотни. В общем все шло к тому, что снова повторится старая трагическая пьеса, но на этот раз в гораздо более вульгарном исполнении.

Он увидел щипцы, молотки, пилы, ножи, клещи, открытый огонь и раскаленные угли в жаровнях, набор зазубренных игл и крюки, свисавшие с потолка на закопченных цепях. Посреди камеры стоял грубо сколоченный стол, накрытый медным листом, с кожаными петлями для привязывания жертвы. И еще более неприятное впечатление производил тот, кому отныне принадлежали плоть, кости и шкура Люгера, – тот, кто мог лишить его всего этого.

Маленький человечек гнусного вида и с потухшим взором скромно дожидался Стервятника, сидя в пыточном кресле. Он сидел так неподвижно и тихо, что поначалу мог показаться частью обстановки. А потом он улыбнулся «гостю», которому предстояло в полной мере оценить его мрачный талант.

У человечка был широкий тонкогубый рот, полный гнилых зубов, тонкая морщинистая шейка и похожие на двух пауков бледные кисти рук, слишком большие для столь тщедушного тела. Кроме прочих уродств, у него были вырваны ноздри. Редкая бороденка напоминала связку крысиных хвостов, растущих из побитых оспой щек и свисавших до груди.

Это отвратительное существо могло двигаться и дышало, и все же казалось, что жизни в нем меньше, чем в ржавом металлическом ноже. Вряд ли оно надолго покидало пыточную камеру, и единственным смыслом его существования давно стало зловещее ремесло. Существо питалось смертью и болью.

Человечек оглядел Стервятника, словно оценивая его стойкость и сложность предстоящей работы. Наверное, по изможденному виду пленника ясно было, что тот долго не продержится. Пыточных дел мастер издал скрип, будто плохо смазанные дверные петли. Люгер с трудом догадался, что эти визгливые звуки означают смех.

Человечек сделал неопределенный жест, и солдаты швырнули Стервятника на стол животом кверху. Затем в нескольких местах перехватили его тело металлическими хомутами. Руки и ноги были привязаны кожаными ремнями так туго, что Люгер едва мог пошевелить пальцами. Зато голову он поворачивал более или менее свободно, и в этом скрывался определенный смысл – взгляду жертвы в любой момент было доступно собственное истязаемое тело. Вернее, то, что от него осталось.

После того как солдаты удалились, человечек медленно приблизился к столу. Перед глазами Стервятника появилась его ряса, многократно залитая кровью, отчего ткань сделалась жесткой и окрасилась в грязно-багровый цвет. На узника повеяло непередаваемым зловонием. Если бы Люгер что-нибудь ел в течение последних суток, его бы непременно стошнило. Вскоре он понял, что было главной причиной дурного запаха: уродец в рясе учащенно дышал, открыв рот, отчего стали видны покрытые язвами десны. Бледные руки с расплющенными подушечками пальцев замелькали над привязанной жертвой, избавляя ее от лишней одежды.

Раздетый донага, Люгер почувствовал себя донельзя уязвимым, хотя ему к той минуте должно было быть все равно. Между тем обитатель подземелья принялся поглаживать его, тщетно пытаясь возбудить и, по-видимому, от этого все сильнее раздражаясь.

Стервятника душили отвращение и ненависть, а человечек вскоре пришел в неистовство. Слюна текла из смердящего рта и капала на Люгера, а потом мерзавцу вздумалось поцеловать его, и, едва не задохнувшись от зловония, Слот сделал единственное, что ему оставалось: ударил своего мучителя головой.

Завопив от боли и ярости, палач отшатнулся. У него был разбит нос, и кровь хлынула ему на подбородок, но это явилось слабым утешением для Стервятника. Он ощутил внезапное головокружение – ему почудилось, что темный потолок угрожающе накренился… А чудовище уже улыбалось и, макая палец в собственную кровь, принялось что-то рисовать на коже жертвы. По большей части это были замкнутые линии на руках, ногах и вокруг шеи. Закончив, человечек наклонился и почти ласково прошептал Люгеру на ухо:

– Эти болваны плохо тебя привязали. Я займусь с тобой любовью после, когда ты поймешь, что я твой самый близкий друг. Ведь именно я прекращу твои страдания.

Откуда-то из-за спины он вытащил длинную иглу и с улыбкой загнал ее под ноготь указательного пальца на правой руке Стервятника.

Так начался двенадцатичасовой кошмар, по завершении которого Люгер остался жив только благодаря присутствию мокши.

Он совершенно не чувствовал боли, однако безнадежность, страх и унижение терзали его душу, пока инструменты терпеливого и умелого палача терзали тело. Самым мучительным было то, что он видел свою изуродованную, окровавленную, обугленную плоть и сознавал, что в лучшем случае навсегда останется калекой, а в худшем – просто умрет от потери крови.

Спустя несколько часов после начала пытки у него были вырваны ногти на обеих руках, обожжена грудь и отрезано правое ухо. Обитатель подземелья выполнял свою работу с явным наслаждением. Люгер понимал, что нужно притворяться, иначе конец наступит очень скоро, и вместо стонов принялся издавать дикие вопли. Впрочем, это не слишком облегчило его участь.

Когда у него были сожжены ступни обеих ног и выбиты передние зубы, в камере снова ненадолго появился герцог. Брезгливо морщась от дурного запаха, он вполне светским тоном осведомился, не появилось ли у Люгера желание поведать о содержимом дипломатического багажа советника Гагиуса.

Даже если бы Слот хотел, он не мог бы сказать об этом ни слова. По-видимому, на Блуденса произвела впечатление его почти невероятная выдержка.

– Отруби-ка ему одну руку, – приказал он палачу и пожелал лично присутствовать при ампутации.

Человечек с вдохновением взялся за дело, но использовал вместо топора ржавую пилу.

Он перепиливал кость поблизости от локтового сустава в течение четверти часа. На протяжении этого времени Люгер познал горький вкус безнадежности. Лишившись руки, он терял даже призрачную надежду вырваться из плена и отомстить. Стойкость, истинная или показная, утратила всякий смысл. Он рассказал бы Блуденсу все, что знал, если бы того интересовало хоть что-нибудь, кроме неизвестных самому Слоту обстоятельств бесследного исчезновении советника.

Когда часть руки была отправлена в корзину, а палач начал прижигать рану, чтобы из нее не хлестала кровь, на глазах Стервятника против воли выступили слезы отчаяния, и герцог счел это хорошим знаком. Если бы Люгер не был так измучен, он, возможно, сочинил бы какую-нибудь историю, проверка которой потребовала бы времени, и это отсрочило бы дальнейшую пытку.

Но отсрочки не предвиделось. На последующие три-четыре часа он погрузился в огненно-багровый удушливый туман и несколько раз терял сознание. Блуденс приходил еще раз, а может быть, у Люгера начались галлюцинации. Во всяком случае, Слот слышал, как герцог приказал отрезать ему язык, но не трогать оставшуюся руку, дабы он мог что-нибудь написать. Впрочем, в его признание Блуденс, похоже, уже почти не верил. Неуступчивость искалеченного пленника не на шутку задевала палача, который изо всех сил старался угодить своему герцогу.

Он разжал челюсти Стервятника при помощи стального прута, а затем щипцами откусил ему язык. Слот чуть не захлебнулся кровью. Она быстро наполнила непривычную и невыносимую пустоту во рту.

В глазах померкло, но даже абсолютная тьма не принесла избавления от муки. Воображение рисовало то, чего не могли узреть слезящиеся глаза. Оно продолжало свою страшную работу еще очень долго: Люгер уже видел себя немым обрубком, обреченным провести остаток жалкой жизни где-нибудь на герцогской псарне…

Он был на волосок от смерти, и рассудок его едва не помутился. Тем не менее земмурское колдовство не помогло ему. На этот раз рыцари-призраки не явились из запредельности, чтобы спасти его, – врата красной преисподней остались закрытыми, – а мокши притаился до поры, возможно, сожалея о своем неудачном выборе и об участи, постигшей никчемное тело…

В конце концов, когда Люгером уже овладело предсмертное безразличие, чем-то схожее с оцепенением, палач выдавил ему левый глаз, сжег волосы на голове и отрубил правую ногу выше колена.

Слот медленно падал в бездонную черную пропасть – словно возвращался в колыбель, из которой некогда вышел бессознательным младенцем. Приближалась смерть – отвратительная, грязная, бесконечно унизительная, и воля была парализована, ибо существование означало только одно: непрерывное страдание. Поэтому Стервятник хотел умереть.

Он лежал на пыточном столе и ждал смерти, с которой прекратилась бы невыносимая жизнь. Вскоре он потерял сознание.

Палач чувствовал себя совершенно разбитым после многочасовой утомительной работы. Он впервые видел человека, перенесшего такие пытки и не выдавшего интересующих герцога сведений. Экзекутор настолько устал, что даже отказался от своих гнусных посягательств, отложив их на более позднее время.

К тому же было более чем вероятно, что гнев Блуденса, когда-то приказавшего вырвать ему ноздри, падет и на его голову. Поэтому он возненавидел свою последнюю и на редкость упрямую жертву сильнее всех предыдущих, а их через его руки прошло немало.

У него хватило сил в одиночку оттащить полегчавшего на треть

Стервятника в темный угол камеры. Он не смел нарушить приказ Блуденса и убить пленника. Оставалось надеяться, что тот сам сдохнет до наступления утра. Таким образом экзекутор рассчитывал избежать неблагодарной работы, а заодно и наказания.

В подземной келье, находившейся неподалеку от пыточной камеры, его дожидались кувшин с вином и грубый матрас – ничем не лучше тех, что лежали в камерах для узников. Уродец был вполне равнодушен к удобствам. Единственное, что еще возбуждало его омертвевшие чувства, это насилие, кровь и крики не способных к сопротивлению жертв. К тому же только с ними он мог хотя бы изредка удовлетворять свою похоть. Поэтому он служил Блуденсу с большим рвением, чем это делал бы любой осыпаемый милостями придворный.

Озаренный отблесками тлеющих углей, Люгер скорчился на каменном полу. Его тело превратилось в отвратительный обрубок, а лицо изменилось настолько, что даже Сегейла вряд ли узнала бы прежнего Стервятника. Он лишился руки, ноги и глаза. На нем не осталось живого места: сплошь раны, ожоги, засохшая кровь…

Он пробыл в беспамятстве до полуночи. За это время внутри него пробудилось от вынужденной спячки другое, нечеловеческое существо. Оно примерило на себя искалеченный костяк и изуродованную плоть.

Глава девятнадцатая ПРЕОБРАЖЕНИЕ

К Люгеру медленно возвращалось сознание.

Вначале он даже удивился тому, что все еще жив, а затем черной волной нахлынуло отчаяние. Призраки бесконечно тягостного будущего обступили Слота. И лишь одно утешало – скорее всего ему оставалось недолго страдать. Он застонал – из горла вырвался долгий, почти звериный вой. Разбитые губы распухли; он ощущал их как твердые наросты с рваными краями. Каждый удар сердца тяжело отдавался в барабанных перепонках…

Упершись в пол уцелевшей рукой, Люгер сумел перевернуться на спину.

Его единственный глаз уставился в темноту. Угли в жаровне давно погасли, поэтому он не разглядел ни единого проблеска света. Но зато Стервятник не видел и собственного уродства.

В подземелье царила абсолютная тишина. Потом, спустя некоторое время, Люгер услышал тихий звук, похожий на треск рвущейся ткани. Он решил, что это, должно быть, лопаются волдыри на его обожженной коже, но тут словно само собой вернулось шестое чувство мокши, и Люгер стал свидетелем поразительного преображения.

Он опять, в который уже раз осознал свою двойственность. Когда бездействовала его человеческая половина, ослабленная, подавленная или пребывавшая без сознания, это вовсе не означало, что такая же участь постигла и мокши. Люгер снова мог видеть в темноте, но вещи предстали перед ним такими, какими их воспринимал чужой разум.

Теперь он знал, где находится, и различил горку еще теплых углей, стол с бледнеющим отпечатком человеческой фигуры, искаженные контуры орудий пыток, зловеще мерцавшие во мраке, но, главное, он «увидел» собственное тело, и ему потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к этому зрелищу.

Тело не имело четких очертаний и более всего напоминало облако сложной формы, отдаленно схожее с искалеченным человеком. Совсем бледной казалась та его часть, что соответствовала уцелевшей руке, – она имела вид сгустка с пятью отростками-струями, истекавшими вовне, словно клочья тумана. Но самое непостижимое заключалось в том, что у Стервятника отрастала и другая рука взамен отрезанной. Маленькое подобие скрюченной ладони появилось на все еще смердевшем обрубке…

В первый момент Люгер не испытал ничего, кроме страха, хотя мог бы и обрадоваться, ибо чудесное исцеление означало обретение надежды. Возможно, причиной было глубоко укоренившееся в нем отвращение ко всему противоестественному.

Будто завороженный, смотрел он на медленно раскрывавшуюся кисть, которая издавала тихое потрескивание. Люгер осторожно потрогал ее – кожа была очень нежной на ощупь, а под ней ощущались растущие суставы и кости. На внутренней стороне запястья угадывалось мягкое биение животворящей крови…

Стервятник подполз к стене и сел, опершись на нее спиной. Только потом, боясь поверить в чудо, свершавшееся в эти мгновения, он перевел «взгляд» на то, что осталось от его ноги.

Обугленное мясо затягивалось новой плотью, а кости росли, как молодые побеги – из бедра торчала маленькая и пока еще уродливая ножка, словно кто-то соединил части двух скульптур, не позаботившись о соразмерности и придании конечностям зеркального подобия. Однако с каждой минутой разница становилась все менее заметной.

Тогда Слот наконец почувствовал присутствие мокши. Тот был будто неуловимая блуждающая тень в темном и пустом лабиринте, но этот «лабиринт» почти полностью вобрал в себя мозг Люгера, и в нем оказалась погребенной большая часть его памяти. Он подвергся изменению, за которое, вероятно, заплатил своей человеческой сущностью, но чем бы оно ни было, мокши спасал Стервятнику жизнь.

Люгер медленно поднес к лицу уцелевшую руку. Опухшие пальцы еще не приобрели обычную чувствительность, поэтому он не мог понять, что происходит в его глазнице. Он нащупал в ней нечто липкое и влажное, напоминавшее слизня, но, по крайней мере, она уже не была пустой.

Он сунул пальцы себе в рот и прикоснулся к отрастающему языку. На месте выбитых и вырванных зубов появились новые – они ровными рядами прорезались из кровоточащих десен, и это причиняло лишь едва заметную боль.

И, наконец, он обнаружил на голове отрастающие волосы, а на порванном ухе остались только едва заметные рубцы.

Люгер испытал прилив невесть откуда взявшихся сил – ведь за последние двое суток у него во рту не было и крошки. Еще совсем недавно охваченный глубочайшим отчаянием, теперь он снова жаждал мести. Однако прежде следовало убедиться, что он не сделался рабом мокши и не оказался в самом безнадежном заточении – внутри обновленного, но уже чужого тела.

И в любом случае ему приходилось опасаться того, что люди Блуденса заметят неправдоподобное исцеление полумертвого калеки раньше, чем он будет готов драться за свою жизнь и отдать ее подороже, а тогда все усилия мокши окажутся тщетными. Побег из подземелья по-прежнему представлялся крайне трудным, почти неосуществимым делом.

В тревожном ожидании Люгер прислушивался к хрусту суставов и костей, который раздавался в течение нестерпимо медленно тянувшихся часов, пока его преображение не завершилось полностью. У него не было возможности узнать, насколько хорошо видит новый глаз и видит ли вообще. Он довольствовался теми блеклыми бесцветными сумерками, в которые был погружен мокши на протяжении своей невообразимо долгой жизни…

По мере того как конечности отрастали и обретали подвижность, силы Стервятника стремительно таяли. За ночь он успел изведать усталость, опустошенность, истощение, а в конце концов наступило изнеможение; из-за недостатка крови он стал бледен, будто мертвец. Но затем мокши открыл для него неведомый источник.

С некоторого момента Люгер уже не был уверен в том, что бодрствует, равно как и в том, что спит. Отчетливее всего он запомнил одно из своих видений: продолжением его головы была прозрачная труба, которая пронизывала своды подземелья и купол небес; на другом ее конце сияли звезды…

Но вот вернулись и силы, и достаточная ясность сознания. Первым делом Люгер подумал, что, сам того не желая, проник в тайну бессмертия мокши. В их власти было сделать почти неуязвимыми и захваченные ими бренные тела…

Он медленно двинулся вдоль выложенных в ряд пыточных орудий, на многих из которых осталась его кровь. Он выбирал себе оружие. И без труда нашел то, что искал, – нож с длинным заостренным клинком.

Люгер нанес несколько ударов воображаемому противнику, убеждаясь в том, что обе руки слушаются его одинаково хорошо. Даже в царившей здесь полной темноте он чувствовал себя довольно уверенно. Он поневоле запомнил на всю жизнь очертания камеры, каждый выступ на пыточном столе, к которому его привязывали, каждую зазубрину на орудиях страшного ремесла и каждую из улыбок своего мучителя. Теперь он жаждал его смерти, испытывая нечестивое истинное наслаждение от предвкушения убийства, и мечтал лишь об одном – выпустить кишки человеку, заставившему его выть от отчаяния…

Потом он снова лег, сдерживая дрожь возбуждения. Конечно, скрыть то, что он снова цел и, значит, опасен, было невозможно, но Стервятник рассчитывал напасть внезапно.

Он лежал на грязном полу мрачного застенка, воздух в котором был пропитан запахами крови и горелого мяса. Он поджидал первого, кто отворит дверь. И поскольку Люгер хотел прожить подольше, он молился, чтобы этим человеком оказался пыточных дел мастер.

Глава двадцатая РАЗДЕЛЕНИЕ

Наконец за дверью раздались шаги, а потом и скрежет ключа, проворачиваемого в замке. Люгер сжался в тугой комок. Дверь начала открываться. Трепетные отсветы заплясали на стенах – Стервятник видел это ОБОИМИ глазами из-под полуопущенных век. Тот, кто входил в камеру с горящей свечой, на свою беду был один.

Люгер напал не сразу. Некоторое время он притворялся мертвым. Человек Блуденса, которому было предназначено стать первой жертвой, медленно приближался. Он наверняка не видел ножа, однако мог заметить, что узник обладает явным избытком конечностей. Не дожидаясь, пока тюремщик опомнится и поднимет тревогу, Люгер вскочил на ноги и оказался лицом к лицу с пытавшим его уродцем.

За какое-нибудь мгновение он успел увидеть растерянность и ужас в зрачках этого мерзавца. Палач же действительно был поражен и уничтожен, когда перед ним предстал тот, кого он имел все основания считать мертвецом. Голый Стервятник, освещенный неверным пламенем свечи, с ножом в руке и хищным оскалом на лице выглядел как демон мщения, явившийся из потусторонней бездны. От него и пахло смертью. В его серо-стальных, глубоко посаженных глазах читалось нечто более страшное, чем ненависть…

Даже существам, давно потерянным для мира, ведомы потрясения, пробуждающие в них остатки человеческого. В груди уродца едва не разорвалось его черное сердце, когда он встретился взглядом со своей недавней жертвой. У него отвалилась челюсть, а трясущиеся губы выдали сильнейший испуг. Однако это не помешало негодяю бросить свечу в лицо Стервятнику, после чего он рванулся к выходу из камеры.

Люгер был готов и к такому обороту событий. Он легко отбил свечу, которая рассыпала искры перед тем как погаснуть, и не замедлил движений в наступившей темноте. Охваченный паникой уродец врезался в железную дверь и жалобно заскулил. Теперь любая секунда могла стать для него последней. Беспощадный убийца дышал во мраке, будто дикий зверь. Нож рассекал воздух – нож в руке, точное подобие которой несколько часов назад было брошено на съедение герцогским псам…

Уродец не успел ни позвать на помощь, ни хотя бы закричать. Твердая, как камень, ладонь запечатала ему рот и нос, заодно крепко стукнув затылком об дверь. Люгер лишь слегка придушил его. А затем, ощущая всю полноту жизни оттого, что месть наконец свершается, Стервятник глубоко вонзил нож в брюхо палача и рванул клинок вверх, распарывая живот до самой груди.

Слот обнаружил в себе силу, о которой прежде не подозревал. Рана раскрывалась, превращаясь из разреза в чечевицеобразную дыру, будто кто-то изнутри раздвигал ее края. В ноздри ударил тошнотворный запах – из распоротого живота вывалился клубок порванных кишок. Уродец зашатался и начал оседать. Люгер выдернул окровавленный нож и провел острием вокруг шеи палача, словно обрезая последние нити его никчемной жизни.

И тут Стервятник ощутил в себе какое-то изменение. После мгновенного помутнения рассудка он был вынужден снова подчиниться мокши, смириться с его присутствием, становившимся все более болезненным. Чем сильнее он сопротивлялся, тем вернее проигрывал очередную схватку. Казалось, мозг пропитала густая липкая жидкость, в которой вязли мысли и намерения. В ней растворилась даже злоба.

Зато теперь он видел то, что происходило в полной темноте. Движения Стервятника сделались замедленными и давались ему с огромным трудом. Он почувствовал себя мухой, запутавшейся в паутине. Иное существо трепетало в нем, словно пробиваясь к свету воплощения…

Но вот, подобно последнему лучу заходящего солнца, в его голове вспыхнула спасительная догадка: мокши хотел занять тело палача. Пока Слот не понимал этого, его сопротивление было столь же нелепым и губительным, как жалкие уловки пленника, который сам отрезал себе пути к свободе.

Люгер оттолкнул от себя палача, и тот упал на спину; между ног плюхнулись вывалившиеся кишки. Нельзя было терять ни минуты, но совершить ритуал мог только сам мокши. Теперь Стервятник по крайней мере не мешал ему в этом.

Мокши заставил его склониться над палачом – похоже, хотел убедился в том, что уродец испустил дух. В мертвых неподвижных глазах была пустота. На лице застыло выражение предсмертной боли. Кровь сочилась из раны на шее, образуя темный воротник. Руки со скрюченными пальцами напоминали лапки дохлой птицы. От мертвеца исходило такое зловоние, что у Слота закружилась голова, а во рту появился привкус желчи. Но Стервятник уже не принадлежал себе.

Принуждаемый неодолимой внутренней силой, он улегся рядом со своей жертвой, каждой клеткой кожи осязая ее липкое от крови и пота, теплое и податливое, как рыхлая земля, тело. Спазмы нестерпимого отвращения душили Люгера, но мокши заставил его тесно обнять мертвеца, а губы будто сами собой сложились для кошмарного поцелуя.

Его обдало омерзительным смрадом из раскрытого рта трупа, однако все человеческое в Стервятнике было подавлено, и ничто не могло остановить мокши, стремившегося к новому Переселению. Затвердевший язык коснулся гнилых зубов. Невыносимая близость, почти слияние…

Словно погрузившись в какой-то мучительный полусон, Люгер ощутил, что внутри него бродят ледяные вихри, замораживая в жилах кровь. Пытка продолжалась – на этот раз невидимый и недосягаемый палач терзал его потроха… Потом что-то расперло Стервятнику глотку, будто в ней застряла кость, и на некоторое время он потерял способность дышать. Адская боль пронзила голову. Наконец что-то похожее на черный жидкий лед прорвало плотину в горле и хлынуло из Люгера, переливаясь в мертвеца. Тот содрогнулся всем телом, а затем его веки шевельнулись…

И снова мокши проделывал то, что казалось невозможным. Слот почувствовал, как под ним оживает гора дохлого мяса. Это было все равно что услышать шепот, доносящийся из каменной статуи, или увидеть лицо, вылепленное из сгустившегося тлена. Зато теперь чуждая жизнь оставила его в покое, отпустила, и Стервятник в буквальном смысле пришел в себя. Осознав случившееся, он поспешно откатился в сторону и обнаружил, что все еще сжимает в руке нож.

С непривычки он ощущал непередаваемую рыхлость внутри, как будто превратился в набитое тряпьем чучело. Он перестал что-либо видеть и ощупывал одной рукой другую. Он помнил боль, которую испытывал, когда ему вырывали щипцами ногти, но сейчас ногти были на месте, а вокруг исчезнувших ран появились участки гладкой кожи.

Тем временем где-то поблизости происходило то, о чем Люгер мог только догадываться. Бывший мертвец сел, согнувшись в поясе, как деревянная кукла. Его зрачки беспорядочно двигались, вдобавок он медленно поворачивал голову из стороны в сторону, словно изучая камеру. Затем поднес к лицу свои руки. Пальцы все еще были скрючены, и он с усилием распрямил их. При этом раздавался хруст, похожий на звук, с которым лопается яичная скорлупа…

Сейчас Люгер отдал бы многое за глоток вина, а еще больше – за полную чашу. У него в глотке так пересохло, что казалось, с воздухом он вдыхает песок, царапающий внутренности. Сердце бешено колотилось в груди, тем не менее его конечности все еще были холодными, как у остывшего мертвеца.

И будто выздоравливая после тяжелой болезни, он чувствовал, как рассеивается пелена, затуманившая разум, и постепенно проясняется память. Тяжесть свободы, от которой он давно отвык, обрушилась на него. Он пережил слияние с мокши, затем разделение, исход этого демона, но одновременно с невероятным облегчением испытывал почти детскую незащищенность, как будто лишился сильного тайного союзника, способного на то, на что не было способно ни одно другое существо. Удивительная прозрачность мыслей и ощущений казалась таковой лишь по сравнению с недавним прошлым. Закрыв глаза, он парил в беспредельной сияющей голубизне, однако пока длился полет, в нем успела зародиться тревога. Разве могла закончиться чем-то хорошим эта эйфория освобождения?..

Она закончилась возвращением страдания и боли, забившейся в его измученном теле. Голод, жажда, зуд, жжение, ломота в костях – все, о чем он и думать забыл, вдруг напомнило о себе. Болели даже отросшие рука и нога, но как-то по особенному, будто причина такой боли была неведома Слоту. Язык с трудом ворочался во рту, полном зубов.

Он привыкал быть самим собой, а тем временем мокши неловкими движениями пытался сгрести кишки, вываливавшиеся из его распоротого живота. Наконец он попросту оторвал их от себя и отбросил в сторону за ненадобностью. Потом встал, зияя отвратительной пустотой под грудью, которая сделала его похожим на выпотрошенную свиную тушу, и, неуверенно ступая, направился к Стервятнику.

Люгер услышал шаги и почуял запах. Стараясь подавить свой страх, он внушал себе, что мертвец – это уже не злобный полубезумный уродец, а только новое временное пристанище для мокши, которого Слот мог даже считать своим невольным спасителем, но долгие часы пыток и пережитый кошмар Переселения невозможно было сразу вытравить из памяти. Он выставил перед собой нож, однако мертвец всего лишь склонился над ним, и голос, раздавшийся из зловонной глотки, не очень внятно приказал:

– Вставай!

Скорее всего, мокши решил, что сейчас совершенно излишне прибегать к человеческой мимике, и не двигал губами. К тому же говорил он с присвистом, причиной чего могла быть лишняя дыра в горле.

Люгер повиновался. Предстоящий побег уже целиком поглотил его мысли. Все, чего он теперь хотел, это выбраться из подземелья и оказаться под открытым небом. Он надеялся, что после разделения к нему вернется и подавленная мокши способность к Превращениям. Впрочем, он, как всегда, был готов и к худшему.

– Одень меня! – Мокши отдал следующий приказ, и Стервятник мгновенно сообразил, в чем состоит план, и оценил его несомненные достоинства.

Как сумел, он задрапировал клочьями рясы выпотрошенный живот палача и вытер с его лица следы крови. Трудность заключалась в том, что приходилось действовать на ощупь. Самому Люгеру не во что было одеться, но одежда могла стать помехой, если бы вдруг возникла необходимость в быстром Превращении.

И все же, оставаясь голым, он чувствовал себя более чем неуютно. Нож был неплох против безоружного, однако у людей Блуденса наверняка хватало мечей и арбалетов.

И вот двое покинули камеру пыток: впереди шел Люгер, держа руки за спиной и изображая связанного, а за ним тяжелой неуклюжей походкой двигался мокши, облаченный в мертвую плоть, которая еще недавно принадлежала одному из верных слуг герцога Блуденса.

Глава двадцать первая ПОБЕГ

Им весьма пригодилась связка ключей, висевшая на поясе у палача; с помощью одного из них Люгер отворил дверь, которая отделяла часть подвала, где находились камеры смертников, от остального подземелья. Похоже, таскать труп, как живое тело, было нелегким занятием даже для мокши – во всяком случае, нижними конечностями он поначалу владел довольно плохо, а хуже всего ему удавалась тонкая работа пальцев. А вот Стервятник, к своей немалой радости, выяснил, оказавшись в освещенном месте, что оба его глаза видят одинаково хорошо.

За следующей дверью располагалось помещение для стражников, и при появлении голого Стервятника на него уставились трое солдат, развлекавшиеся игрой в кости.

– Герцог приказал привести его, когда он заговорит, – просипел мокши. Голос прозвучал неестественно, но Люгер и сам вряд ли заподозрил бы подмену, если бы не стал свидетелем недавнего Переселения. И даже больше чем свидетелем…

– А он неплохо выглядит. С тем, что был до него, ты обращался не так бережно, – сказал один из солдат.

– У него целы руки и ноги – и уже развязался язык? – насмешливо бросил другой, возвращаясь к костям и оловяной кружке.

– У него больше нет языка. Такое иногда случается и с теми, кто не умеет держать его за зубами, – с нескрываемой угрозой произнес мокши, повернув голову к игрокам. Затем грубо толкнул Стервятника. – А с этим герцог пожелал заняться каллиграфией.

Безобразная рожа палача в сочетании с его зловещей репутацией и теперь уже неподдельно мертвым взглядом сделали свое дело – солдатам вдруг стало не до шуток. Всем было известно, что кое-кто из подданных герцога действительно оказывается порой вместо залов для пиршеств в камере пыток.

Боясь спугнуть удачу, Люгер прошел мимо стражников, и стук собственного сердца казался ему слишком громким. То, что палач, крайне редко покидавший подземелье, получил приказ лично доставить пленника к самому герцогу, выглядело по меньшей мере странно, и только тупость или беспечность солдат позволила подозрительной парочке осуществить свои тайные намерения. Однако везение могло закончиться в любую минуту…

Мокши тяжело взобрался вслед за Люгером по крутой лестнице. Осталась позади еще одна дверь, и теперь лишь длинный наклонный коридор, освещенный факелами, отделял беглецов от верхних помещений замка. Здесь они встретили еще двоих стражников, которые осклабились при виде голого узника. Один из них замахнулся, словно намереваясь ткнуть Люгера пониже живота, и Слот едва сдержался, чтобы не полоснуть ножом по самодовольной роже. Как оказалось, это была шутка. Солдаты заржали, а мокши снова толкнул Стервятника в спину. Хорошо, что стражникам не пришло в голову проверить, крепко ли связаны у пленника руки.

Из коридора беглецы попали под каменные своды галереи, тянувшейся по краю внутреннего двора. Люгер испытал легкое головокружение, когда наконец вдохнул полной грудью свежий холодный воздух, вкус которого успел позабыть за время заточения. Маленький кусочек тусклого и серого зимнего неба показался ему прекраснейшим зрелищем на свете. Поеживаясь от холода, он уже присматривал место, откуда могла бы взлететь птица размером со стервятника, которой требовалась для разбега площадка длиной в несколько человеческих шагов…

И, как это часто бывает, судьба едва не подстерегла его в тот момент, когда все худшее, казалось, осталось позади. На плечо мокши легла тяжелая рука в усеянной шипами рукавице, и грубый голос рявкнул:

– Эй! Куда ты ведешь это чучело?

Люгер быстро обернулся, готовый биться до последнего и использовать любую лазейку для побега.

За спиной мокши стоял человек в легких доспехах, отделанных с претензией на роскошь, вооруженный мечом и кинжалом. Краем глаза Слот увидел неприметную дверь в стене галереи, откуда, должно быть, и появился незнакомец. Самоуверенный вид и манера выражаться свидетельствовали о том, что они имели дело с мелкопоместным дворянином – из тех, которые нанимались офицерами на службу к герцогу и предпочитали непредсказуемую и опасную воинскую карьеру скуке однообразной деревенской жизни.

В отличие от Стервятника мокши поворачивался медленно. Не произнося ни слова в ответ, он остановил на незнакомце свой невидящий взгляд. Но дворянин не слишком быстро соображал, и это его не пробрало. Зато он увидел нечто такое, от чего у него отвалилась челюсть. Порыв ветра приподнял распоротую рясу палача – под клочьями ткани зияло опустевшее вместилище кишок. А кровь, стекавшая по ногам палача, уже собиралась в небольшую лужицу…

С некоторым опозданием офицер все же схватился за рукоять меча, но не успел извлечь клинок из ножен. Люгер опередил его на мгновение. Воспользовавшись замешательством противника, он рванулся к нему и вонзил нож в одно из немногих незащищенных мест под самым подбородком.

Но рана оказалась не смертельной, и Стервятнику пришлось испытать на себе звериную силу незнакомца. Кулак, обтянутый перчаткой с шипами, врезался ему в солнечное сплетение, будто раскаленный молот. На какое-то время Люгер выбыл из игры и сложился пополам, тщетно пытаясь вдохнуть и ожидая завершающего удара, который не сумел бы отразить…

Однако удара не последовало. Слот с трудом разогнулся, удивляясь тому, что все еще жив. Увидел проколы у себя под грудью, кровоточившие при каждом выдохе, словно маленькие блюющие рты с окровавленными губами. Шатаясь, сделал пару шагов и прислонился к стене галереи.

Тем временем мокши уже приканчивал офицера, вцепившись одной рукой ему в лицо, а в другой сжимая потерянный Люгером нож, которым орудовал со знанием дела. Очевидно, обитатель Леса Ведьм, когда возникла острая необходимость, быстро освоился со своим новым телом, даром что оно было инертным и мертвым. Слот увидел странную вещь: пальцы на руках палача удлинились более чем вдвое; теперь они охватывали голову офицера, словно щупальца осьминога. Его рот оказался надежно запечатан ладонью, и он умер, так и не сумев издать ни звука.

Однако беглецам все же не удалось уйти незамеченными. Через двор к ним спешили хорошо вооруженные солдаты, кто-то из слуг поднял тревогу. Люди Блуденса не на шутку всполошились, словно замку грозила осада. В дальнем конце галереи появились пятеро арбалетчиков.

Люгер едва не упустил удобный момент. Ему понадобились лишние мгновения и усилия, чтобы начать темную прелюдию к Превращению. Он сделал несколько шагов, пытаясь укрыться от арбалетчиков за четырехгранными колоннами, поддерживавшими своды галереи, и в который уже раз испытал то, для чего в человеческом языке не хватало слов.

Вначале исчезли запахи и звуки, затем ему изменило зрение, и он перестал ощущать собственное тело. Некая сущность еще пребывала доли секунды в неописуемом месте вне света и тьмы. Наконец исчезло и само время…

Мокши сбросил с себя рясу, и всем стало видно, что представляет собой выпотрошенное тело уродца. В его облике появилось вдобавок нечто звериное: на пальцах выросли когти, которыми он срывал одежду с убитого им офицера. Солдаты герцога уже были от него в двух десятках шагов. Но что значил тусклый блеск их обнаженных мечей для того, кто и так уже был мертв…

Столб черного дыма поглотил фигуру человека, отступившего в глубину галереи. Люгер сделался невидимым. Дым был тяжелым и холодным; он закручивался в огромную спираль: его струи содержали магическое вещество, которое заключало в себе таинственную бесформенную жизнь. Но вот, словно сотканные из этой пелены, мелькнули белые крылья и голова с хищно загнутым книзу клювом. Полупрозрачный силуэт слился с растворенной плотью, и стервятник без остатка вобрал в себя дымное облако…

Огромная неуклюжая птица с седым воротником вокруг шеи пробежала под темными сводами, пытаясь взлететь. При каждом взмахе крыльев ее тело пронзала нестерпимая боль. Галерея внезапно оказалась слишком узкой и тесной. И все же стервятнику удалось почти невозможное – он поднялся в воздух и серым призраком скользнул под одной из боковых арок. Теперь он был в своей стихии и обрел свободу в беспредельном манящем небе, но надолго ли? – ведь в то же время он сделался мишенью для арбалетчиков, расположившихся на башнях замка.

Стервятник поднимался по широкой дуге, наблюдая за тем, что происходит внизу. Уродец возился с мертвым офицером, словно какой-то гнусный извращенец, и никто, кроме Люгера, не догадывался о его истинных намерениях. Путь к спасению был один, но у мокши оставалось только несколько мгновений…

Люгер решил, что этого мало, и действительно – очень скоро тело палача было изрублено в куски подоспевшими солдатами. Возможно, на сей раз мокши не успел завладеть плотью, в которой мог бы продолжить свое многовековое существование, и цепь его переселений была наконец прервана. Во всяком случае, Слот предпочел бы никогда больше не встречаться с этим порождением иного мира и его собратьями из Леса Ведьм. Но тут ему стало не до мокши – он был слишком занят спасением собственной жизни.

…Несмотря на поднятую в замке тревогу, стервятник все же выиграл драгоценные секунды, и в него не попала ни одна из посланных ему вслед стрел. Расстояние между ним и арбалетчиками уже было почти предельным для прицельного выстрела. Он взмыл над северной башней и продолжал набирать высоту, высматривая, откуда еще может нагрянуть смерть.

В это время, словно по волшебству, в разрывах туч показалось солнце. Унылый пейзаж сразу преобразился. Заснеженная равнина, посреди которой возвышался холм с замком Блуденса на вершине, засверкала мириадами кристаллов и ослепила игрой отраженного света. Скупую ласку солнца Люгер принял за добрый знак. Он почти уверовал в то, что наибольшая угроза миновала…

Арбалетная стрела выбила несколько перьев из его левого крыла, но не задела кость, и стервятник мог считать, что на этот раз легко отделался. Ярко вспыхнули в лучах солнца наконечники пролетевших мимо стрел, и он снова почувствовал себя безоружной дичью, жизнь которой целиком зависит от искусства и настойчивости охотников. Что и говорить, чувство было отвратительное.

Он повернул на юг, в направлении солнца, чтобы оно слепило арбалетчиков, и вскоре с облегчением понял, что уже находится вне досягаемости для их стрел. Побег, казавшийся почти невероятным, удался, но рано еще было праздновать спасение. Если Блуденс считал его опасным врагом (а судя по всему, у герцога имелись на то причины), он мог выслать в погоню за беглецом Превращенных, и стервятник ничего не сумел бы поделать против десятка хищных птиц.

Поэтому прежде всего надо было убраться отсюда подальше и попытаться затеряться на просторах Ульфины. Когда замок скрылся из виду, стервятник опустился пониже и полетел над самыми верхушками деревьев, готовый в любой момент укрыться среди ветвей.

Спустя некоторое время он убедился в том, что правильно предвидел опасность, а опыт и благоразумие позволили ему благополучно избежать ее. Он выбрал среди редколесья большое старое дерево и расположился на одном из нижних сучьев. Отсюда он наблюдал за орлами, которых насчитал не меньше двенадцати. Они летели с севера единой стаей, и это выдавало в них охотников Блуденса.

Орлы высматривали все, что двигалось – не важно, птицу, человека или четвероногого зверя, – но различить стервятника, слившегося со стволом дерева под густым переплетением ветвей, оказалось не под силу и орлиным глазам. В конце концов крылатые силуэты хищников растворились в темнеющем небе.

Несмотря на голод и холод, стервятник решил дождаться ночи и только тогда продолжать прерванный полет. Он имел все основания считать единственным безопасным убежищем свое родовое поместье, но ничто не заставило бы Люгера лететь туда кратчайшим путем, то есть по прямой над Лесом Ведьм. Поэтому он выбрал другой, окольный маршрут – через Эвору, лежавшую к югу от Ульфинского герцогства, а затем, чтобы вернуться домой, он должен был повернуть на северо-восток.

К счастью для него, дни поздней осени были коротки, и вскоре сумерки сгустились над равниной. Покрытая снегом земля была светлее небес, похолодало еще сильнее, и Люгер с трудом снялся с сука, на котором провел несколько часов. Вначале он глубоко провалился в неподвижном морозном воздухе, окутанный снежной пылью. Поднявшись повыше, он поплыл в темноте на юг, размеренно взмахивая крыльями и сберегая силы, которых оставалось совсем немного.

На следующее утро он насытился останками задранного волками оленя и продолжил свой полет вдоль границы леса, держась от нее на почтительном расстоянии. Тупая боль в груди все еще напоминала о полученном напоследок ударе, который, конечно, казался теперь сущим пустяком в сравнении с перенесенными ранее пытками. Люгер и так уже испытал слишком много для одной человеческой судьбы, но все, чего он добился на тот момент, исчерпывалось короткой фразой: он знал, где искать Сегейлу.

В Скел-Моргосе, столице Морморы, его поджидали призраки ужасного прошлого, которое он наивно считал похороненным навеки. И там же находился единственный человек, которого он любил. Любил больше жизни, потому что умирал уже трижды: в собственном доме от руки своего сына, в плену у мокши и в камере пыток замка Блуденса.

О том, что Сегейла, вероятно, разлюбила его, он старался не думать.