Златоград

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Они вышли из кафе в знойный полдень улицы и влились в толпу спешащих по делам и праздных пешеходов. Лира уверенно держала Степана под руку, и он был этим доволен. Амур с безразличным видом шел впереди, засунув руки в карманы своих коротеньких штанишек. Фотограф, запечатли момент: благопристойное семейство на прогулке!

«Вот странно, — подумал Степан, глядя на Амура, — почему я решил, что ему четыре-пять лет, судя по росту, все семь… А уж по уму, так просто вундеркинд.

Чем дольше этот ребенок находился рядом со Степаном, тем меньше у него оставалось желания с ним расстаться. Не говоря уже о Лире. Он к ним ПРИВЯЗЫВАЛСЯ. Это чувство, чувство привязанности, как и всякое подлинное чувство, было двойственным — вызывало радость и вместе с тем беспокойство. Но если Лира могла в принципе стать близким человеком, то про пацана такого не скажешь. Он, безусловно, чужой. Чужим был, есть и таковым останется… Впрочем, подумал Степан, «еще не вечер, еще не вечер…»

Мальчик, словно бы почувствовал, что решается его судьба, повернулся к ним лицом и, шагая задом наперед, критически оглядел идущую перед ним парочку.

— Эй вы, влюбленные, — сказал он в обычной своей манере напускной грубоватости. — Я в кино хочу. Как вы насчет такого мероприятия?

— Я - за! — охотно поддержала предложение Лира.

— Ну что ж, гулять так гулять, — согласился Одинокий, ему сегодня хотелось быть добродушным и во всем со всеми согласным.

Тут ему снова стало жарко, и он решил теперь уже окончательно избавиться от удушающих объятий галстука. Кажется, уже достаточно было принесено жертв на алтарь светских условностей, можно слегка и расслабиться. Степан хотел было запихнуть снятый галстук куда-нибудь подальше в карман, но Амур предложил меняться.

— Давай, — сказал он, — ты мне галстук, а я тебе… — Он стал вытаскивать из своих карманов разные мальчишеские вещи, как-то: маленькую проволочную рогатку, плавательную трубочку, небольшой перочинный ножичек, тяжелые блестящие шарики от подшипника, осколки разноцветного стекла и прочую дребедень. Короче, то, из чего, как поется в одной школьной песенке, созданы наши мальчишки. — Выбирай, что хочешь…

Степану, естественно, ничего не было нужно из всей этой томсойеровской дребедени, но правила есть правила: даром никто ничего не должен давать. Закон жизни, как учит Амур. Ну, о том, чтобы взять ножичек, единственную вещицу, представлявшую хоть какую-нибудь ценность, не могло быть и речи. Для мальчишки, это все равно, что у прохожего забрать кошелек.

Поэт, как натура романтическая, выбрал граненый кусочек красного стекла с отломанным концом. Очевидно, это была подвеска от люстры. Стеклышко напоминало застывший осколок огня. Бывший сталевар, а ныне поэт-металлист, любил огонь.

Обмен был произведен ко всеобщему удовольствию. Пацан, с материнской помощью Лиры, завязал на своей тоненькой шее взрослый галстук, который свесился ему аж до самых коленок, и стал похож на маленькую обезьянку, примеряющую человеческие вещи.

— Ну ты, брат, франтом будешь, когда… э-э-э… впрочем, ты УЖЕ настоящий щеголь, — сказал Степан, ускользая от обидной для малыша темы.

— Не желаете ли сфотографироваться на семейное фото? — предложил бородатый фотограф нашей веселой компании, когда упомянутая компания проходила через сквер.

— С великим удовольствием, — ответил Степан, обнимая Лиру. Амур стал впереди них, франтовато подбоченясь и максимально демонстрируя свой галстук.

— Ахтунг! — сказал фотограф, прицеливаясь в них объективом «Полароида». — Готово! Нох айн маль… Зер гут… унд нох айн маль! Генук.

Бородач раздал фотографии. Новоявленная семейка полюбовалась на свои улыбающиеся физиономии и отправилась дальше — прямиком к кинотеатру, стоявшему напротив сквера. Кинотеатр назывался «Дежа вю».

— Это что, кинотеатр повторного фильма? — шутливо спросил Степан свою подругу.

Ну в какой-то степени — да, — ответила та с неизменной своей улыбочкой.

Они как-то не обратили внимания на название фильма, потому что в совместном культпоходе в кино первичен сам процесс просмотра, а содержание фильма вторично. И зачастую вторично. Главное тут — переживание чувств, возникающих от соприкосновения с любимым человеком; от соприкосновения плеч, рук, а то и губ, это смотря по обстановке.

Они сели в мягкие кресла на удивление полного зала. Над дверями зажглись зеленые надписи: «Выход» и красные надписи: «Не курить!», «Пристегнуть ремни».

— Взлетаем, что ли?.. — ернически осведомился Степан, застегивая у живота стальную пряжку широкой и прочной синтетической ленты.

— Вроде того, — ответила Лира. — Кино широкоформатное, с различными спецэффектами, так что приготовься к неожиданностям.

Степан, сидящий в середине компании, взял свою девушку за руку. Свет в зале померк, и кино началось.

С первых же кадров они испытали восхитительное и слегка головокружительное чувство полета. Затем невидимая камера стала снижаться, и вскоре внизу стал отчетливо виден утонувший в зелени городишко. Он был похож на Серпо-молотов — родной город Степана, впрочем, многие провинциальные города похожи друг на друга.

Неизвестно отчего у Степана защемило сердце, в голову пришла совершенно трезвая мысль: где же он, собственно, находится?

Муж тем действие фильма разворачивалось.

Её звали Чукча. На самом деле имя у неё было Лена, но Степан Денисюк, когда еще не был с ней знаком, прозвал её Чукчей. Была зима, и она ходила в меховой замшевой курточке с капюшоном, отороченном мехом, и потому походила на чукчу. Ответная на улыбку и скорая на смех и, как позже выяснилось, не дура была выпить. Чукча работала экспедитором в транспортном цехе и иногда по делам бывала в литейке. Степан её давно приметил: девка бойкая, симпатичная. Чукча приветливо отвечала на его взгляды белозубой улыбкой.

Однажды он встретился с Чукчей в проходной заводоуправления. Она кого-то ждала. Хороший случай познакомиться. Познакомились. Лена, оказывается, ждала своего шофера, куда-то он смотался и вот приходится его ждать, а на улице холодно… Покурили вместе возле теплой батареи, поболтали. Шоферюга, гад, так и не появился. Лена сказала, что смена кончается, она пойдет домой. Степан вызвался её проводить.

Жила Чукча в Разгуляе. Недалеко от городской тюрьмы. Деревянный двухэтажный дом фасадом смотрел на сквер Декабристов. В сквере росли древние неохватные липы, до неба высокие. Когда-то их посадили жены декабристов, сопровождавшие своих мужей, причастных к известному восстанию. Декабристов этапировали в Сибирь, но прежде чем добраться до каторги, арестанты обжили немало тюрем по пути следования. Так какое-то время они находились в разгуляйской тюрьме, именуемой ещё Первым номером.

Степан видел, что Чукча — девка простая, и с ней надо было общаться по-простому. Сбегать в гастроном, купить бутылку водки, выпить, посидеть, поболтать, потом — трахнуть… Тем более, что препятствий к этому не было никаких. Чукча жила без родителей. С маленьким сыном, который был в продленке. Кстати, словечки «трахнуть», «трахаться» Степан впервые услыхал именно из уст Чукчи. По телевизору тогда, в начале восьмидесятых, такое не говорили, а из молодежных компаний, где этот эвфемизм возник, литейщик третьего разряда Денисюк уже вырос.

Чукча же познакомила Степана и со словом «квасить», в смысле выпивать. В общем, девчонка жила под лозунгом: «Квасить и трахаться». И вот с такой подругой у Денюсика вышел «облом».

Несмотря на всю продвинутость знакомой в отношении морали, в том числе и половой, Степан повел себя на редкость зажато. Наверное, интеллигентская гнильца давала о себе знать. Степан не был стопроцентным работягой с соответствующей прямотой поведения. Отец у него был инженером, мать… впрочем, мать подкачала, была всего лишь санитаркой в психбольнице, зато дед и бабка по отцовой линии были учителями.

Короче говоря, ничего у Степана не получилось в тот раз с Чукчей. Посидели, попили дрянной кофе, закусили его бутербродами с икрой. Еще более тошнотворной. Икра была чуть крупнее макового зерна, серого цвета, от рыбы низкого сословия, под названием минтай. В общем, гадость еще та…

И обстановка в комнате угнетала. Убогое жилище: кособокие двери, советский диван фирмы «шарп», этой же фирмы мебель, обшарпанная то есть. Койка железная, заправленная черным суконным, солдатским, одеялом.

Вдохновение не приходило, но Степан не сдавался. Для интимной близости, он даже пересел с дивана на койку, где сидела Чукча. Она раскладывала пасьянс и заметно взволновалась, предполагая, что сейчас её завалят и начнут «трахать». Но Степан так и не решился. «Что же это такое со мной делается?» — подумал он, и чтобы не сидеть болваном, попросил ему погадать. Чукча собрала пасьянс, перетасовала карты, говоря: «Я гадальщица неважная…»

Раскинула первую линию, потом вторую, третью.

— Значит так, — сказала Чукча. — Сначала — то, что было. Вроде бы, двое детей у тебя было…

— Не было у меня никогда детей! — вспыхнул Степан, говоря сущую правду.

— Внебрачных.

— И внебрачных не было. Да и не женат я…

— Ну, не знаю. Тебе виднее. Но то, что ты потерял сына — это однозначно.

— Аборты, — подумал Степан. — Те аборты… Марина говорила — был мальчик. «А был ли мальчик?» Был. Он просил оставить ребенка, но она все-таки сделала аборт. А может, и правильно… Мучился бы сейчас с женой-пьяницей… Хорошо, что он от нее ушел… А второй ребенок? Вернее, первый. Да-да. Те полгода интенсивной связи с замужней женщиной, когда устроился на завод, с той, которая говорила: «у тебя ого какой!»

Степану было 20, а ей?.. Примерно столько же. Ну она и самка! Уж как не ухищрялись, но тоже отяжелела, тут уж Степан вовсе не желал ребенка. Во-первых, она замужем, а во-вторых… впрочем, достаточно и первого препятствия. Так что, она сделала аборт. Причем не просто аборт, а самоаборт. Чуть не умерла в ванной… Потом с сожалением сообщила: — «Суки мы с тобой, такого парня загубили…» Так что, был мальчик, был ребенок. И, оказывается, не один.

Что они тогда знали о жизни, в двадцать с небольшим лет. Все хорошее мы губим в молодости. А когда спохватимся, то уже бывает поздно, поздно… Не потому ли Степану так часто снится сон, что он опаздывает на поезд?

Чукча закончила гадание, предвестившее Степану Денисюку дальнюю дорогу через будущую жену. Гость понял это как намек и стал собираться. Спускаясь по скрипучей деревянной лестнице, ему почудилось, что ступает он по спине дряхлого старика, у которого трещат кости и который стонет от боли.

В безлюдном сквере Декабристов хрипло каркали вороны — зимние птицы, угрюмые птицы. Степан направился к остановке трамвая. Понуро шел он сквозь снегопад, сквозь тусклый свет фонарей и ругал себя за нерешительность, за дурацкую сентиментальность и романтичность. Нет, не такой ухажер нужен Чукче. Ей нужен веселый парень, прямой, твердый, без комплексов. И вообще, на кой черт мне это надо. Не моего поля она ягодка. А я не член её кружка…

Однако как-то летом Денисюк повторил попытку сблизиться с Чукчей. Взяли они бутылку водки и пошли к чукчиной подруге. Та жила на другом конце города, в панельной пятиэтажке. По сравнению с убогой квартирой Чукчи, хрущёба подруги казалась верхом мещанского уюта.

Сидели, квасили, слушали музыку. Не заметили, как время за полночь перевалило. Транспорт об эту пору уже никакой не ходил. Пешечком, пешечком, через весь город! Ночью! Впрочем, ночи были светлые в июне месяце. Веселые компании навстречу попадались. Настроение у Степана было приподнятым. Чувствовал он, что сегодня-то у них с Чукчей все сладится. Наверняка, она пригласит его к себе на чашечку предутреннего чая…

Они уже подходили к Разгуляю, оставалось квартала два. Когда что-то зловещее наполнило романтическую атмосферу ночной прогулки. Эхо пронеслось по пустынным улицам, голос боли и страданий. «Помогите!» — кричала девушка, которую тащили два темных типа. На пустыре, недалеко от новых девятиэтажек, стояла машина, «волга» новой модели. Девчонку затаскивали в салон. Затащили, дверцы захлопнулись.

— Ты чего стоишь?! — спросила Степана Чукча, резко, зло спросила.

— Да на хрена она мне сдалась! — огрызнулся Денисюк, от бессилия кусая губы.

— Эй, вы! — закричала Чукча. — Суки поганые, вы что делаете!!!

Она безрассудно бросилась к машине, Степан, не торопясь, поспешил за ней. «А если у них ножи?..» — холодея, подумал он.

На бегу Чукча споткнулась от того, что слетела с ноги босоножка, она сняла обувь и хотела каблуками ударить по капоту машины. Окутанная мраком «волга» вдруг осветилась габаритными огнями, взревел мотор, взвизгнули шины. Машина умчалась в сторону Северной дамбы, на загородную трассу.

Чукча, как была босиком, бросилась бежать вниз по улице, свернула за угол, в противоположную сторону от своего дома. Там, на углу «Большевистской» и «Горького» было отделение милиции, догадался Денисюк. Но все равно спросил, пыхтя сзади:

— Куда ты?

— В жопу! — на бегу отвечала подруга.

— Рехнулась? Тебя же и заберут как пьяную.

Чукча молча добежала до отделения. Двери оказались открытыми. Степан вошел следом в сонный вестибюль. Его подруга довольно толково объясняла дежурному, сидевшему в «аквариуме», что похитили девушку, двое неизвестных, на автомобиле «волга», серого цвета («Ночью все машины, как кошки, серые», — заметил помощник дежурного.), под номером ПМЖ 8643, они уехали в сторону Ново-Свирского тракта…

«Она даже номер запомнила!» — удивился Денисюк.

К его еще большему удивлению милиционеры быстро врубились в суть дела. Старший сейчас же по рации объявил постам ГАИ северной части города, задержать автомашину «волга», предположительно серого цвета государственный номер такой-то…

Выполнив свой гражданский долг, Лена вышла на улицу. Простоволосая, растрепанная, босоножки она так и не надела. И никто из милиционеров её не задержал. Денисюк стал оправдываться:

— Сучки! Таскаются по кабакам с незнакомыми мужиками, а потом орут: «Насилуют!» Ведь знала, когда шла… что мужик потребует расплаты за ужин в ресторане. Вот таких халявниц мне не жалко. На Западе хотя бы не притворяются честными. Пошла с мужиком, поела, попила, потанцевала за его деньги… Расплатилась натурой… И все довольны… А у нас… Как же! Все честные, бля… «Я не такая… Что вам надо? Я вас не просила платить за мой ужин…» Суки! Ненавижу таких! Вот из-за таких блядей другим потом приходится геройствовать, рисковать жизнью. Из-за кого? Из-за какой-то потаскухи? Честные, знаешь, дома сидят, а не шляются по ночам хрен знает с кем…

— Это ты-то герой? — спросила Чукча, голосом полным презрения. — И вообще, чё ты за мной тащишься?! В койку со мной захотел? Хераньки тебе!..

— Да очень надо!.. — смертельно обиделся Денисюк. — Ну и иди… к черту.

Степан свернул в сторону своего района и быстро зашагал, глубоко держа руки в карманах.

Домой он пришел, когда уже проснулись птицы и появились утренние прохожие.

С тех пор Денисюк больше не знался с Чукчей.

Но на всю последующую жизнь осталась в сердце иголка. В том закрытом чулане, где хранилась у него совесть, долгие годы раздавались придушенные рыдания и стоны неизвестной девушки, о судьбе которой он так никогда ничего не узнал.

Из кинотеатра Степан вышел мрачнее грозовой тучи. Из зала он хотел вырваться еще с половины сеанса, но проклятые ремни на креслах держали прочно, не желали отпускать его. Лишь когда включили свет, пряжки сами собой расцепились. Вот оно где насилие!

Денисюк едва сдерживал злость. И вместе с тем проснулась совесть и мучила, как больной зуб.

— Ну как кино, понравилось? — спросила Лира, когда они вышли вместе с толпой зрителей на слишком яркую улицу.

— Хорошее кино, жизненное, — отозвался Амур.

— Вы что, издеваетесь?! — резко выкрикнул Степан так, что люди оглянулись. — Вы разве не поняли, что это фильм обо мне!

— Конечно, о тебе, — сказала Лира. — Этот фильм о тебе и обо мне…

— …и обо мне, — вставил Амур.

— Потому мальчик и назвал картину жизненной, — закончила Лира.

— Да ну нет же, вы не понимаете!!! — вскипел Степан. — Этот фильм буквально, понимаете? буквально про меня… Вы разве не заметили, что актер похож на меня как две капли воды? Это просто невероятно!!!

— Да, многие так и полагают, что это невероятно, — сказала Лира. — На самом же деле по иному просто быть не может.

— Но главное, — горячился Степан, — что и Чукча… то есть Лена, то есть артистка, которая играет Лену, ту знакомую из моего прошлого… она тоже похожа… И не просто похожа!.. Черт знает, что такое!..

— Да не бери в голову, приятель, — успокоил Амур взбудораженного Степана. — Мало ли какие совпадения бывают… Ну где ваша хата? А то я устал.

Степан огляделся, они стояли возле какого-то невзрачного двухэтажного дома.

— А мы уже пришли, — ответила Лира.

Это была убогая двухкомнатная квартирка, обставленная с безвкусицей малоимущего советского человека. Зато кухня оказалась большой. Здесь даже стоял диванчик, на который Степан с удовольствием возлег.

— Я потом тебе постелю, — сказала Лира, — а сейчас будем ужинать.

Степан хотел сказать, что еще не вечер, и кто где будет спать покажет дальнейший ход событий, но, взглянув в окно, удивился. За окном было темно. Странно, так бывает только на дальнем юге.

Ужин был скромным, но при свечах. Однако романтизмом не пахло. Все были скованы. Даже хамоватый Амур. А у Лиры лицо было особенно озабоченным. Наверное, решает проблему, куда девать пацана, подумал Степан. «А что тут думать: пацана — в гостиную, нам постелить в спальне…», — размечтался он.

Но Лира распорядилась так, как и следовало ожидать от порядочной женщины. Степану постелили на кухонном диване. Заворачивая концы простыни под матрац, хозяйка тихо сказала, чтобы слышал только взрослый:

— И выбрось дурные мысли из головы.

— Почему это они дурные? — слегка расстроился взрослый.

— Потому что. Сейчас не время для объятий.

— А когда будет время?

— Когда разбросаем все камни.

Пожелав друг другу спокойной ночи, все разошлись по комнатам. Степан включил настенное бра, разделся и улегся на чистые простыни. Ох, до чего же приятно размять косточки! Ноги гудели, как это обычно бывает, когда целый день прошляешься по чужому городу.

Перед сном надо было что-то почитать, но газеты, лежавшие на холодильнике, — только руку протяни — были все старые, чуть ли не брежневских времен. Степан вздохнул, выключил свет, попытался уснуть, но сон не шел. В чужой квартире он никогда не мог выспаться.

Ночью Степан несколько раз вставал, хотел было нырнуть к Лире под крылышко, но каждый раз что-нибудь мешало: то пацан, лежавший в гостиной, через которую надо было пройти, вдруг начинал кашлять и ворочаться, то Лира так уютно сопела, что будить её было бы преступлением.

Лишь под утро он забылся в короткой полудреме и когда открыл глаза, увидел, что солнечный свет падает двумя снопами через окно на выложенный линолеумными квадратами пол.

По дороге из туалета Степан заглянул в гостиную, парень сопел в две носовые дырочки. На поэта снизошло мужское вдохновение. Подумалось, а не заглянуть ли к Лире? По утрам некоторые женщины бывают сговорчивее. И вообще, по данным науки, в шесть утра у человека бывает наивысший гормональный подъем в крови. То есть мужчина наиболее, так сказать, «еблеспособен» именно утром, а не в полночь, как наивно полагают некоторые.

Заглянув в хозяйскую спальню, он едва не грохнулся в обморок. Всякие фривольные желания у него напрочь отпали. Возник лишь один позыв: бежать отсюда, как можно скорее и как можно дальше!