Зерно А

- Легальные зерна можно достать только в Церкви механизированных, - лишенным интонации голосом сказала я.

- И у Агнии. Ну, пока она не сыграла в ящик.

Стоп, хватит. Мне было достаточно того, что Бык выстрелил мне в голову, я умерла, но, благодаря зерну Константина, стала коматозником. Я не могла сказать, в чем разница между «умерла» и «стала коматозником» - я всегда была уверена, что это одно и то же. Ты коматозник, а, значит, ты, дружище, мертв, мертвее некуда. Но, щурясь от яркого света супермаркета, чувствуя холод и запах крови, я больше не была в этом уверена.

Коматозность. Это многое усложняло. Особенно отношения с Владиславом. А родители? Что скажут папа и мама, когда узнают? О том, чтобы поведать им правдивую версию случившегося, и речи быть не может. Ни им, ни Владу, никому. Что теперь будет с моим бизнесом, с «Темной стороной»?

- О Боже, - пробормотала я. Скажи это, скажи. – Я коматозник.

- На самом деле все не так плохо.

- Нет, именно так плохо, - я закусила нижнюю губу. – Именно так, мать твою, плохо!

- Так, приплыли, - Константин резко ударил по рулю. Я даже не дернулась, продолжая таращиться в одну точку. – Хочешь сказать, что надо было позволить тебе истечь кровью и умереть? – Он почти рычал. – Ну извините, что поступил с тобой как распоследний ублюдок! Мой поступок, разумеется, не идет ни в какое сравнение с поступком Быка!

А, к черту.

Потеряв ко всему интерес, я залезла на сиденье с ногами, свернулась в клубок под тяжелой кожаной курткой и закрыла глаза. Когда в следующее, как мне показалось, мгновение открыла их, Константин садился в авто, а вместе с ним в салон рвались снежные хлопья. Я не чувствовала не холода, ни тепла, разве что ноги скотски затекли. В руках Константин держал коричневый бумажный пакет с логотипом супермаркета.

- Я кое-что принес.

Я смотрела на то, как он извлекает из пакета упаковку влажных салфеток, открывает их, достает одну и поворачивается ко мне. Запах свежести, чистоты. Жасмина. Он стал скрупулезно вытирать мое лицо, лоб, щеки, губы, шею, вытягивая из упаковки все новые и новые салфетки, а грязные бросая на приборную доску. Все салфетки на приборной доске были испачканы чем-то темным.

- Ты мог забрать зерно, оставить меня где-то на обочине и просто уехать, - сказала я.

Константин как раз наклонился к моему лицу и тер мою скулу. Его рассеянный взгляд обрел осмысленность. С близкого расстояния я видела каждую его ресницу, каждую тонкую морщинку.

- Мог. Да, черт подери, мог. Я так уже делал, - едва слышно добавил он, но его голос не дрогнул.

Я отвела взгляд в сторону и сглотнула:

- Так почему не сделал в этот раз?

Он перестал вытирать мою скулу, из его рта вырвался полувздох, полустон, он откинулся на сиденье. Я провела рукой по лицу и облизала губы. На губах остался солоноватый привкус мыла.

- Не знаю, - ответил он после затянувшегося молчания. – Я не мог позволить тебе умереть. Это все, что я знаю.

Что я могла на это сказать? Может, что это очень мило с его стороны?

В отсветах вывески супермаркета его лицо сделалось эфемерным, словно сотканным из зеленого дыма. Константин смотрел на меня.

- Бык все еще в багажнике? – спросила я.

- Конечно.

- Почему он стрелял в меня?

- На самом деле, думаю, он стрелял в нас обоих, тебе просто… не повезло.

Восхитительная формулировка: тебе просто не повезло. Если бы не Константин, я бы, дурочка, продолжала думать, что невезение – это когда ты обнаруживаешься стрелку на колготках, или ломаешь ноготь.

- Понятно, - я отвернулась. – Зато повезло тебе. Зерно-то было твое. Что, будешь шантажировать, тянуть из меня деньги? Любой другой именно так и поступил бы.

- Зерно было не моим, - улыбнулся он. Нет, зло оскалился.

- Класс. Теперь чувствую себя виноватой за то, что осталась жива. Вернее, стала коматозником.

Константин какое-то время всматривался в мое лицо. Его глаза были взбешенными, но лицо оставалось гладким и равнодушным.

- А ты, я посмотрю, зараза еще та, - продавил он сквозь зубы. Он вида его звериных зубов у меня по спине побежали мурашки. – Я не держу тебя, Рита, - он потянулся к дверце с моей стороны. – Ты свободна. У меня слишком мало времени, чтобы тратить его на тебя.

Я сжала зубы.

- А сколько у тебя есть?

Он был так близко, мог повернуть голову и коснуться губами моего лба. Было видно, что мой вопрос огорошил его.

- До утра, - ответил он внезапно осипшим голосом.

- Отодвинься.

Я стряхнула тяжелую куртку с себя и вылезла из машины.

- Ты приняла правильное решение.

Да, я знаю.

Хотя я чувствовала чуждое одеревенение в теле, но рука с удивившей меня стремительностью метнулась и вцепилась в дверцу, когда Константин, перегнувшись через сиденье, хотел закрыть ее. Он поморщился.

- Забыла что-то?

- Я не ухожу, Константин. Далеко, по крайней мере. Я хочу повидаться с Быком. Он может ответить как на мои, так и на твои вопросы.

- Ну да, общественная стоянка – отличное место для выяснения отношений с окровавленным пассажиром в багажнике. Первый представитель периферии настучит на нас в милицию.

Я проигнорировала его слова. Он вышел вслед за мной, снег заскрипел под подошвами его ботинок. Его слова неслись мне вслед.

- Ты меня слышишь? Проклятие! – Зверолюд хрипло выругался.

- Слышу, побереги проклятия. Бык убил меня, понимаешь? – буднично возразила я и открыла багажник. – Это дает мне некоторые преимущества. Нынче старина Бык обслуживает меня без очереди. Константин, - позвала я десятью секундами позже.

- Сожалею, но он не сможет обслужить тебя без очереди. Ни тебя, ни меня, ни кого бы то ни было.

Я захлопнула багажник, и как раз вовремя, потому что мимо нас, нагруженный двумя объемными пакетами, прошел тучный мужчина в длинной дубленке. Дубленка была из тех, какие люди покупают не потому, что являются обладателями превосходного тонкого вкуса, а потому, что эти дубленки словно говорят сами за себя: «Посмотрите, я стою пять штук, мой владелец может купить золотую карточку в любом супермаркете Порога». Обсмотрев меня с головы до ног (узнал меня?), Безвкусная Дубленка поставил пакеты в снег, открыл машину и сложил покупки на заднем сиденье. Мандарин выкатился из пакета и шлепнулся ему под ноги. Под Новый год мандарины – один из ходовых товаров. Наклоняясь за мандарином, мужчина закряхтел – живот явно доставлял ему массу неудобств.

- Мы все еще можем поговорить с ним, - сказала я, глядя, как Константин вытряхивает из пачки сигарету и закуривает. – И не говори мне, что не знаешь как – не поверю.

- Мне казалось, девушки твоего класса не должны знать о подобных вещах.

- Видимо, у меня был пробел в воспитании. Или у моего брата. – Второе более вероятно, подумала я.

- На что пялишься, приятель? – Константин подался в сторону господина Безвкусной Дубленки и почти доброжелательно улыбнулся. «Почти» играло определяющую роль.

Мужчина быстро подобрался, юркнул в машину и укатил.

Я перевела взгляд с номерного знака стремительно удаляющейся иномарки на Константина. Он стоял в паре метров от меня, но, как и номерной знак, я вдруг смогла разглядеть написанное в нижней части его пачки сигарет «послание курильщикам». Рука непроизвольно взметнулась, чтобы поправить очки на переносице. А потом я вспомнила, как очки слетели с меня, когда… когда пуля Быка угодила в мой затылок. От потрясения я зажмурилась. Открыла глаза. «Послание курильщикам» было на месте, ослепительно четкое и понятное.

У меня восстановилось зрение? С восемнадцати лет я не снимаю очки, и не планировала снимать их всю оставшуюся жизнь. Но вот я снова вижу мир, находящийся более чем в двух метрах от меня, не букетом размытых очертаний, а с захватывающей дыхание четкостью. Я сообразила, почему мне удалось рассмотреть выкатившийся из пакета Безвкусной Дубленки мандарин. Мандарин, а не размытый оранжевый предмет, чью природу я обычно угадывала по набору определенных качеств.

- Что ты там увидела? – Константин поднял пачку сигарет на уровень глаз и нахмурился, разглядывая ее. – А, понял. У тебя плохое зрение… было, - он кивнул, будто подчеркивая свои слова. Похоже, он знал гораздо больше о бонусах, идущих в комплекте с коматозностью.

В том, что всем погоняет проглоченное зерно, я не сомневалась. Я все же решилась и осторожно коснулась затылка, готовясь к всплеску боли. Поводила кончиками пальцев по сваленным волосам. Значит ли мое восстановившееся зрение, что зерно затянет и эту рану? Что ж, если уж мне жить… существовать с этим, то было бы отнюдь неплохо.

Я нашла свое полупальто, скомканным на заднем сиденье, кровь большим темным пятном выделалась на драпе. Химчистка отменяется – кому захочется носить пальто, в котором тебя убили? Стараясь не концентрировать внимание на том, чем на самом деле являлось это большое темное пятно и откуда оно взялось, я порылась в карманах, выудила ключи от квартиры, сунула их в задний карман джинсов, а двадцатку сжала в кулаке. Поскольку машины я, можно сказать, лишилась, ключи от нее теперь были годны разве что для открывания бутылок «Ам-Незии». Я оставила их в пальто.

- Мне надо в уборную.

- Постой.

Константин подошел, на ходу снимая с себя свитер и протягивая мне. Его пальцы были горячими. Он остался в тесной черной футболке.

- Вот, накинь. И собери волосы. Да, так намного лучше.

- Ты замерзнешь, - заметила я, глядя на то, как он поводит бугристыми плечами, словно пытается отогнать холод.

- У меня есть куртка. Не замерзну.

Оправляя на себе слишком большой свитер, я на негнущихся ногах зашагала через стоянку к супермаркету. С неба валили осколки, будто там тоже однажды был огромный диско-шар, а кто-то взял и пальнул в него. Я протаптывала сразу две дороги: одну – к супермаркету, другую – к себе. Обе дороги – тернистые и тяжелые. А на заднем дворе моего захламленного сознания тем временем поселились Деревские вместе с Кудрявцевым. С этим еще предстоит разобраться. Казалось, все это осталось в другой, прошлой жизни. Ощущение, что на мой мир упала бомба, и разорвала его на две части, не ослабевало.

Голова разваливалась, словно из нее вытрусили все шурупы, и она держалась на честном слове. Кожа головы зудела из-за свалявшихся волос, хотелось запустить в волосы пятерню, впиться в кожу ногтями и чесать, чесать… Десятиградусный мороз почти не чувствовался. Кажется, теперь я знала, что чувствует Эдуард, выходя зимой на улицу в расстегнутой на груди тонкой рубашке. Ничего не чувствует.

Освещение в супермаркете напоминало больничное. Именно под таким светом должна слазить кожа. Меня обдало струей теплого воздуха, пахнущего концентрированным кофе из автоматов, и «Ам-Незией». Второй охранник за эту ночь проводил меня пристальным взглядом. Однако этот, в отличие, от первого – мохнатого зверолюда в кожаной фуражке, - был человеком. Я попыталась придать лицу скучающее выражение и направилась прямиком к уборным.

Я толкнула дверь бедром – почти танцевальное «па», - подошла к раковинам, закатала рукава и вымыла руки до локтя. Плеснула в лицо горячей водой и какое-то время смотрела на свое отражение. На голове – мочалка, под свитером – одеревеневшая от засохшей крови блуза, черные потеки на плечах и спине. Господи Боже. Свитер Константина действительно пригодился.

Хотелось прислониться к стене, закрыть глаза и стоять так до скончания веков. Но я не сделала этого. Борясь с внезапно накатившей тошнотой, я выдавила на ладонь мыло, сунула голову в раковину, намылила волосы, несколько раз сполоснула и выжала. Менингит вряд ли грозит мне, пройдись я потом по щиплющему морозцу. Вся затылочная часть головы была сплошным оголенным нервом, но я терпела. Сток окрасился в ржавый и вонял медяками. Я заплела волосы в подобие косы и почувствовала себя немного лучше. Теперь волосы пахли… ничем. Волосы пахли мокрыми волосами. И это было здорово – не чувствовать запаха засохшей крови. Избавившись от этого запаха, я поняла, что он преследовал меня с того самого мгновения, как я пришла в себя на лавке в окружении патрульных.

В отделе с лекарствами я взяла аспирин, а уже у кассы – бутылку минеральной воды, этикетка на которой обещала мне раскрыть все тайны мироздания в одном глотке. Женщина на кассе с пресыщенным видом пробила товар и даже не подняла головы, чтобы посмотреть на меня. Меня это устроило. Охранник теперь таращился на меня с аховым выражением на роже.

Константин сидел в машине с настроенным на волну Уна Бомбера радио. При моем появлении он выключил радио.

- Ты что, вымыла голову?

Я плюхнулась на пассажирское сиденье и захлопнула дверцу.

- Вроде как.

- Я знаю, где достать «Турист», - заметил он.

Проглотив сразу четыре таблетки аспирина, я запила их большим глотком воды. Тайны мироздания как не были мне доступны, так и не стали.

Я слышала о «Туристе» от брата: иногда он использовал его, чтобы расставить все точки над i с особо буйными плохишами, которые дали себя укокошить прежде, чем Владу удалось вытянуть из них нужную информацию. «Турист» возвращает к жизни на небольшой отрезок времени. Наверное, не самое приятное зрелище, которое только можно представить, но кто ценит информативность, тому плевать на зрелищность.

- Продолжай.

- Есть у меня на примете одно место, где можно раздобыть практически все. Но тебе придется пойти одной: владелец «Шлака» сказал мне, что если я еще когда-нибудь сунусь на его территорию, он застрелит меня. Не волнуйся, он коматозник, полюбит тебя с первого взгляда. На подходе к «Шлаку» ты встретишь барашка. Он проведет тебя.

Что ж, звучит, как отличное времяпровождение.

10

Я коснулась кармана, в котором лежали врученные Константином деньги, остановилась и обернулась. Здесь, под нагромождением пристроек, лестниц и подвесных ночлежек, не было видно неба. Снег не долетал до асфальта, оседая на хлипких конструкциях. А если и долетал, то таял от испарений из канализационных люков. Здесь было как в теплице, в которой, однако, росли исключительно кучи зловонного мусора. Пакеты, будто огромные хищные снежинки, болтались над влажным парящим асфальтом. Контейнеры с номерами ЖЭКа были завалены мусором, в воздухе стоял тяжелый запах испарений и гнили.

Забавная штука, но этим утром я проснулась с уверенностью, что день будет таким же понятным и предсказуемым, как пять копеек. А еще чертовы гороскопы всегда врут, имейте в виду.

Цок-цок-цок.

На этот раз я была уверена, что слышала цоканье. Это знание не прибавило энтузиазма, скорее, наоборот, сожрало последние его крупицы.

Цок-цок.

Подобрав железный прут, я направилась в сторону ритмичного цоканья. Кто-то заблеял. Кажется, из-за одной из мусорных куч. Стоило мне к ней приблизиться, как блеянье разом оборвалось. Что-то юркнуло от одного контейнера к другому. Цок-цок-цок. Тень метнулась по асфальту. Выше подняв прут, я обошла контейнер. Цок. Мальчик поднял голову. Бараньи глазки уставились на меня. Открылся маленький ротик, и из него вырвалось шипение. Мальчик сказал что-то, какая-то тарабарщина, и прошмыгнул мимо: цок-цок-цок. Одновременно откуда-то сверху что-то закапало, я подняла голову, но успела заметить только мелькнувший рыжий хвост. Туфли хлюпнули по луже мочи. Я отшвырнула прут и побежала. С меня хватит, черт побери!

Барашек ринулся за мной. Такие, как он (а этот не исключение), обычно бегают по мелким поручениям и, так выходит, зачастую идут в расход. Иное дело: кто дает поручения. Это могут быть как профсоюзы бродяг, так и коммуны тех, кто называет себя демонами. Первые беднее, вторые опаснее. Кажется, мы имели дело со вторыми. Но кто скажет наверняка?

Я обо что-то споткнулась и упала, содрав ладони. Перевернувшись на спину, привстав на локтях, я смотрела, как барашек подскакивает ко мне, опускается на корточки и, урча, начинает тереться о мои туфли. Пушистая заводная игрушка, ни многим, ни мало. От шерсти ребятенка поднимался жар и резкий запах серы. Я подтянула ноги и одним быстрым движением села на корточки, упираясь содранными при падении ладонями о влажный теплый асфальт. Наши лица оказались на одном уровне.

Все это походило на скверный сон. Думаю, я могла бы поверить, что это лишь гребаный сон, если бы все в этом сне не было таким реалистичным.

- До меня доходили слухи, - сказал барашек, - что здесь пропадают девочки.

- И мальчики тоже. Маленькие мохнатые мальчики.

Бараньи глазки злобно сузились:

- Не боишься так отвечать?

- Послушай, все, что мне нужно, это чтобы ты провел меня в «Шлак».

Барашек ухмыльнулся. Не как ребенок. Дети так не ухмыляются – не умеют. А этот умел. Впрочем, барашек не был ребенком, а потому наверняка умел еще много чего другого.

- Тогда не отставай.

Цок-цок-цок.

Бар действительно назывался «Шлаком». Вывеска светилась тусклым грязным светом. Мусора здесь было по колено. ЖЭКи плевали на Районы Упадка, а Районы Упадка плевали на ЖЭКи. Так что, вполне вероятно, что через пару-тройку лет здесь распуститься огромная свалка. Территории, отведенные под свалки, носят дурную репутацию: вместе с мусором туда имеют обыкновение стекаться разнообразные формы жизни, почти все из них далеко не гуманисты. И вряд ли Бог имеет какое-либо отношение к тому миру.

Вниз вела пологая лестница: один неуклюжий шаг, и вы разрядите здешнюю атмосферу нелепой, но такой смешной смертью. Зал оказался тесным и задымленным, с низким потолком и шершавыми стенами, о которые, казалось, можно зажигать спички. Контингент полностью соответствовал моим ожиданиям. Он состоял из прошедших весь путь преображения зверолюдов. В их измененных звероподобных лицах уже невозможно было угадать прежние человеческие черты. Запах стоял как в собачьем питомнике. Все, план «Зверолюды в моей жизни» перевыполнен на десять лет вперед.

Барашек взял меня за руку и повел к барной стойке. У него была маленькая теплая ручка. Как если бы меня вела плюшевая игрушка. Барменом оказался бледным мужчиной с длинными седыми волосами. По мере приближения к нему все сильнее чесался нос, пока не стал зудеть настолько, что захотелось открутить его. А потом, внезапно, все прошло. И знание наводнило меня не хуже, чем собравшиеся в «Шлаке» зверолюды наводняли свои желудки алкоголем. Этим знанием было: бармен – коматозник.

Я силилась припомнить, слышала ли о том, чтобы коматозники чувствовали друг друга? Нет, никогда.

Бармен достал из-под стойки бутылку пива, открыл, поелозил по ней грязной тряпкой и поставил перед мальчиком.

- У вас случайно не найдется сигаретки? – На стойку передо мной опустилась массивная пятнистая лапа. Хотя слова и вылетали явно не из человеческой глотки, но сам вопрос был задан вежливо.

- За каким чертом мне знать такие глупости? – взвизгнул барашек, видимо, приняв вопрос на свой счет. Он дернулся, расплескав немного пива по стойке. Бармен без особого рвения протер ее.

- Я не с тобой разговариваю, штопоромордый.

Я повернулась и уставилась в крупную пятнистую морду далматинца. При всем желании я не могла назвать это «лицом», потому что лицом оно не являлось. За всю жизнь я максимум имела дело с коровами-зазывалами на «Ферме», но никогда с полностью обращенными зверолюдами, которые спрашивали бы у меня о наличие сигаретки, с лежащим на поверхности намеком на дальнейшее продолжение беседы и возможный финал в постели.

- Прошу прощения, боюсь, что не найдется.

- А, понятно, - пес сразу поник. Он переступил с ноги на ногу и поправил кепку с рекламой «Ам-Незии». Совсем как человек, которым он когда-то был. Мне стало почти жаль его. – Можно вас чем-нибудь угостить?

- Боюсь, из этого ничего не выйдет.

Пес, разочарованный, сел обратно за свой столик.

Ребятенок захихикал:

- Вот ты и получил от ворот поворот, ублюдок, - оскорбление барашек произнес тихо и тут же оглянулся – не дай Бог пес услышит. Мальчик влез на высокий стул и весело болтал копытцами. – Кстати, Шура, смотри, кого я привел.

- Сколько раз, черт возьми, я просил не называть меня Шурой!

- Прости, Шура. Так как на счет бесплатной выпивки для нашей гостьи?

- Вначале пусть скажет, кто она и что ей нужно.

Две пары глаз обратились на меня – одна принадлежала коматознику, другая – барашку. Я подавила поползновение проверить, на месте ли мои серьги, коснуться волос или почесать нос.

- Меня зовут Рита. О вас мне рассказал один мой э… хороший знакомый. На самом деле мне нужен «Турист». Всего-навсего.

- Выметайся, - резко фыркнул бармен, прекращая елозить тряпкой по стойке и уставившись на меня.

И знаете что? Я не смогла выдержать этот взгляд и отвела глаза. Более того, поняла, что разливающийся по моему лицу жар не что иное, как румянец.

- Я заплачу.

- О, вы только послушайте, она заплатит! И что мне с твоих денег? Разве твои деньги стоят того, чтобы на следующий день мою лавчонку прикрыли, а все потому, что кто-то не смог держать язык за зубами? Выметайся, - повторил бармен.

- «Турист»? Слышал, его используют в Церкви механизированных как дополнительную опцию для особо важных клиентов.

Бармен наградил барашка ледяным взглядом:

- Между прочим, ты тоже много болтаешь.

- Противоположности притягиваются, да, Шура? Именно поэтому мы с тобой лучшие друзья, ты и я, навеки.

- Александр, - то ли из-за того, что я сказала это громко, то ли потому, что назвала бармена полным именем, но в тот же миг поняла, что теперь меня выслушают. Вот она, истина: обращайтесь к людям уважительно, и ваши шансы быть услышанными значительно возрастут. Я почувствовала заострившееся внимание мохнатой публики, и понизила голос до полушепота: - В моем багажнике труп, с которым у нас остались неразрешенные дела. Очень важные неразрешенные дела. Ключом к пониманию, естественно, при вашем содействии, может послужить только «Турист».

- А она шутница, - барашек подавился пивом и стал лихорадочно оглядываться по сторонам.

- Она не шутит, - сказал бармен с неизменным пустым выражением на лице. – Труп в багажнике? Пахнет криминалом.

Я не стала говорить, чем пахнет снаружи «Шлака».

- Я заплачу, - повторила я, - и буду молчать.

- Иди за мной. Но руки держи в карманах – это тебе не комиссионка.

Бармен сунул тряпку, которой протирал стойку, в задний карман вареных джинсов, и скрылся за дверью, которой я вначале не заметила. Барашек спрыгнул со стула, прихватил с собой пиво и, озорно цокая, припустил за барменом.

За дверью была целая система подсобок и коридоров, набитых ящиками со спиртным и каким-то неподдающимся классификации хламом – по крайней мере, та часть подсобок и коридоров, которую довелось увидеть мне. Цоканье ребятенка летело из глубины коридора. Я вдруг почувствовала себя Алисой, идущей за белым кроликом. Очень неуклюжей Алисой: я не заметила ящика и на всем ходу налетела на него. Из ящика что-то разъяренно зашипело. Боже, что это? Потирая ушибленную коленку, я ускорила шаг, внимательнее глядя под ноги.

Я оказалась в тесной комнате с низким потолком, где воняло освежителем воздуха и пылью. Повсюду были стеллажи с каким-то банками, коробками, оружием и книгами. Бармен стоял под лампой и курил, дым от сигареты червем взвивался под потолок и закручивался вокруг лампочки. Он протянул мне руку с раскрытой ладонью. Я вначале подумала, что он дразнит меня, но потом увидела в его руке капсулу – такую, которую можно принять за обычное лекарство, скажем, от простуды. Желатиновая красно-белая оболочка. Вкуснятина.

- Пять сотен.

Я отсчитала пять сотен, потом взяла капсулу. Бармен сунул деньги в карман, даже не пересчитав. Похоже, он хотел распрощаться со мной как можно быстрее.

Я вышла из «Шлака» в напоенную канализационными испарениями декабрьскую ночь. Всю дорогу до заклейменных номерами ЖЭКов контейнеров барашек дергал меня за свитер, словно ребенок, требующий купить ему мороженое. Я потрепала его по голове и попрощалась. Оставшийся путь до машины в мозгу колотилась одна-единственная до невозможности нелепая мысль: черт, а ведь у него режутся рожки.

11

Если бы к «Туристу» прилагалась инструкция, полагаю, она звучала примерно так: «Для того чтобы оживить труп, Вам потребуется: а) труп, б) «Турист». Шаг первый: откройте Вашему трупу рот, разломайте капсулу «Туриста» и высыпите ее содержимое трупу на язык. Шаг второй: ожидайте пару минут. Приятного времяпровождения!»

Мы ожидали уже минут пять, но ничего не происходило. К тому же это никак нельзя было назвать приятным времяпровождением, даже с натяжкой.

Константин припарковал машину в тени заброшенной четырнадцатиэтажки, выключил двигатель и открыл переднюю дверцу, чтобы в салоне зажглась лампочка. Вокруг ни души. Мы стояли у открытого багажника, и смотрели на свернувшегося в позу эмбриона Быка. Никто из нас не делал попытки заговорить. Да и не о чем было говорить. Каждый думал о своем. Я лично думала о Быке. Судя по выражению лица зверолюда, последние минуты его жизни были не самыми радостными на его веку. Я расстроилась еще больше и отвернулась, обхватив плечи руками.

И тогда это произошло.

Казалось, голос летел из забытой радиоточки:

- Почему здесь так темно?

Я повернулась к багажнику. Позу Бык не поменял, но его глаза были широко распахнуты и полны первобытного ужаса. Вначале я списала это на обман зрения, но потом вспомнила, что зерно избавило меня от близорукости, и наклонилась ниже. Нет, это был не обман зрения – в глазах Быка действительно отражались тени и силуэты, которых в помине не было здесь, на запорошенной снегом обочине. Черт, да на километры вокруг не было ничего подобного!

Именно тогда, когда вам кажется, что вы уже просто не можете испугаться сильнее, это обязательно случается. Я медиум, и видела много такого, от чего мне плохо спится ночью. Но в случае со спиритизмом я знала, на что иду. Здесь же я была обыкновенным наблюдателем, зрителем на пьесе без программки, не знающим, чего ожидать. «Турист» открыл невидимую заслонку и позволил душе Быка в последний раз побывать в теле. Или тому, что мы называем «душой». Мне, впрочем, вдруг до колик не захотелось приплетать сюда душу. Что угодно, только не душу. То, что смотрело на меня из бычьих глаз, не имело ничего общего с прежним Быком – крутым пахучим парнем с «Фермы». Словно он вернулся с того света, по дороге подцепив десяток-другой призрачных автостопщиков.

- Ты умер, - сказал Константин. – А вокруг ночь.

- Я не хотел умирать!

Константин закатил глаза. Похоже, его не беспокоили разительные перемены, произошедшие в Быке. Скорее всего, он их просто не замечал.

- Рита, хочешь первой поговорить с ним?

- Мамочка, пожалуйста, мне страшно, - захныкал Бык.

- Закрой глаза, - велела я. Надо было что-то сказать, вот я и сказала. Бык безропотно подчинился, от чего мне стало еще тоскливее. – Уже не страшно?

Если бы вы спросили меня, почему я продолжаю стоять и смотреть на того, кто пустил мне пулю в голову, то вряд ли получили бы внятный ответ. Я даже себе не могла ответить на этот вопрос. Более того, не была уверена, хочу ли вообще говорить с Быком, и не проще было бы оставить это Константину.

Раньше мне не доводилось видеть действие запрещенных препаратов; теперь же, глядя на свернувшего калачиком мертвого, но, благодаря «Туристу», временно ожившего Быка, я была благодарна судьбе за это.

Голос Быка шуршал как наждачная бумага:

- Дьявол, это ты? Я в аду?

- Бык, это Рита, и ты не в аду, а в Кварталах. Ты застрелил меня этим вечером в «Сладком Зубе», помнишь?

- Я застрелил тебя? Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?

- Почему ты это сделал?

- Тебя не должно было быть в «Зубе». Это не входило в наши планы. Мы хотели оставить зерно себе. Агния сказала, что никогда не простит твоего брата. Она хотела сделать ему больно, сделав больно тебе.

Я разучилась дышать. Неужели я умерла из-за того, что Агния так и не смогла переступить через отношения столетней давности? Выходит, меня бы не впутали в историю с зерном, если бы между этими двумя в выпускных классах ничего не было! Агния нашла бы другого козла отпущения, мы бы продолжали время от времени выбираться в кафе и говорить ни о чем. От злости и потрясения у меня тряслись руки. Пришлось сцепить их и переплести пальцы.

Одно я знала наверняка: я не расскажу об этом Владу. Вы вновь спросите, почему. И вновь я отвечу, что не знаю.

Если бы не Агния, я бы не стала коматозником. Если бы не я, Агния бы не умерла. Впервые я почувствовала разницу между «умереть» и «стать коматозником».

- Если я тебя застрелил, - внезапно спросил Бык, - почему ты сейчас говоришь со мной? Ты тоже умерла? Мы оба в аду?

- Во мне зерно, которое мы нашли у тебя.

- Это не мое зерно, за него заплатил зверолюд по имени Константин.

Константин присвистнул, дескать, еще бы.

- Это ты, Дьявол? – встрепенулся Бык, поворачивая голову на новый звук.

- Да, это я, - подтвердил Константин.

Я укоряющее посмотрела на зверолюда.

Бык заплакал:

- Я знал, что это ты, знал, что окажусь в аду! О, мама-мамочка, мне так страшно! Где Агния? Агния!

Меня потихоньку начинало это доставать.

- Агния мертва, - сказала я.

- Какой ужас! – Бык начал громко всхлипывать. – Я так любил ее!

Поняв, что больше не выдержу ни секунды, я сорвалась с места и размашисто зашагала вдоль дороги, села на заснеженный бордюр и подставила лицо под заметно поредевший снег.

Константин подошел ко мне, казалось, спустя целую вечность. К тому времени я уже чувствовала себя значительно лучше, руки почти не дрожали.

- Действие «Туриста» закончилось, - сказал он, усаживаясь рядом и вытягивая ноги. Он был обут в поношенные казаки, из которых торчали лохматые штанины джинсов. – Я же говорил, зрелище не из приятных.

Ненавижу, когда предложение начинается с «я же говорил». Но я промолчала, подтягивая ноги к груди и обхватывая коленки руками.

- Узнал что-то интересное?

- Думаю, с моей стороны будет правильней больше не впутывать тебя во все это.

Я какое-то время молчала, обдумывая сказанное.

- Слишком поздно об этом заботится, Константин, - вздохнула я.

- Ты повидалась с Быком. Задала ему вопросы, получила ответы. Езжай домой, Рита.

- Поздно, - повторила я. – Я помогу тебе достать зерно.

Его профиль был резко очерчен в свете задних фар авто. Константин был напряженным, рассерженным и уставшим одновременно. Нахмурившись, он смотрел перед собой.

- Тебе что, совсем мозги вышибло? – Его губы едва шевелились. – Ты не знаешь, о чем говоришь.

- Тебе не удастся задеть меня. Я уже приняла решение.

- Так вот ты какой, цветочек аленький, - хмыкнул он и повернулся ко мне, кожаная куртка с готовностью заскрипела. На его губах играла горькая улыбка. – Знаменитая Рита Палисси, по вине паршивого зверолюда ставшая коматозником. Однако уже не паршивый зверолюд, а она сама продолжает рыть себе яму.

- В детстве я вырыла много ям в песке, - сказала я задумчиво.

- Ты хочешь поехать со мной.

Это был не вопрос. Я кивнула и, съежившись, вжала голову в плечи. Константин дал мне сигарету и сам закурил. Мы смотрели, как падает снег, но каждый думал о своем. В конце концов, Константин начал рассказ. Его голос вплетался в тишину снежной декабрьской ночи. Он коротко пересказал мне все, что услышал от Быка.

Итак, Бык сказал, что не раньше, чем этим утром, Агния наведывалась в Церковь механизированных к некому Пушистому Хвосту, чтобы забрать предназначенное для Константина зерно. Собственно, куда ей еще наведываться, как не в единственную в городе колыбель легальных зерен? Просто необходимо знать верные точки соприкосновения. Такие, как, например, Пушистый Хвост. Все лучше, чем, попав в Церковь, начать орать: «Кто здесь, обходя установленные правила, продает билетики в коматозность?»

Вообще, для того чтобы купить зерно и легально уплыть в мир коматозности, надо иметь статус в обществе, связи и справку о психическом здоровье. У Константина не было ни первого, ни второго, ни третьего. У Агнии не было первого и третьего, но было второе. У меня было первое, второе и третье, но сознательно я бы никогда не выбрала себе этот путь. Но кто меня спрашивал?

- А если Бык соврал? – спросила я, глубоко затягиваясь. От дыма появилась приятная тяжесть в горле. Хоть что-то не меняется.

- Под «Туристом» не врут.

Прежде чем поехать в Церковь, надо было избавиться от тела, начинающего быстро деревенеть. Скоро Бык станет неподъемным, одеревенеет до такой степени, что мы не сможем разогнуть его.

Проснувшись сегодня утром, надев любимый кремовый бюстгальтер и новую блузу, я ни за что не поверила бы, что закончу свой день над багажником малолитражки с трупом повара «Фермы» внутри. До определенного времени мы все уверены, что с нами не случится ничего плохого, а все эти драмы и трагедии марают поверхностью другой планеты в другой Вселенной. А потом случается нечто, что переворачивает ваш такой беспечный, обжитый мир с ног на голову. Еще вчера вы живы, а уже сегодня – хлоп! – с пулей в голове. Говоря о том, что жизнь порой преподносит нам сюрпризы, мы предполагаем иного рода сюрпризы.

На счет «три» мы выудили Быка из багажника, протащили по обочине, далее – вниз с обочины в глубокий, не разбавленный ничьими шагами снег. Глаза привыкли к темноте. Я насчитала одиннадцать мигающий точек, вероятно, от костров, обозначающих входы в человеческие норы-лежанки. Прямо по курсу была свалка – страна в стране, со своей жесткой иерархией, законами и, возможно, даже налогами. Мне не хотелось задерживаться здесь дольше, чем требуется.

Мы вошли в ночь, словно нырнули в стоячую воду, и оставили Быка примерно в тридцати метрах от дороги. Я порывалась затащить его подальше, но снег скрывал слишком много неприятных сюрпризов, таких, как, скажем, брошенная покрышка от старого авто, о которую можно споткнуться и сломать ногу, или яма, или заботливо укрытые снегом осколки. Свалка брала свое с каждым нашим шагом, и очень скоро мы были вынуждены сдаться.

Возвращались к машине в молчании, слушая завывание ветра и прилетевшие издалека, вместе с ветром, крики – то ли человеческие, то ли какого-то животного, некогда бывшего человеком.

12

Бездомный, расположившись под торгующей фетишами лавкой, уныло повел в нашу сторону картонкой. На картонке было написано: «Помогите, чем можете». В его ногах стояла пластиковая чашка с дымящимся супом и лежала шапка-ушанка с парой копеек. На футболке, надетой поверх двух, а то и трех свитеров, от чего она надулась на нем, словно крышка на банке с просроченными консервами, было написано: «Купите бургер и маленькую «Ам-Незию» по специальному предложению. Вырученные деньги будут перечислены в «Фонд помощи бездомным».

Церковь механизированных по периметру опоясывал трехметровый забор. Над калиткой сияла надпись: «Круглосуточно».

Фанатичная чушь о первом созданном зерне – или надзерне – гласит: если бы Иисус был жив, он бы непременно проглотил его и стал механическим Иисусом. Вообще, механический Иисус всегда был ширмой, за которой людям хотелось спрятаться и поверить в некую высшую цель поглотивших общество изменений, как на генном, так и на сознательном уровнях. На самом деле никакой высшей цели нет. Как и Бога в стенах Церкви механизированных – нет, не было и не будет.

Церковь – это офис, куда ты приходишь говорить не с Богом, а с деловыми людьми в дорогих костюмах. Но именно эти люди в дорогих костюмах, благодаря технологии, справляются ничуть не хуже Бога. Они продают пригласительные в коматозность и, судя по внушительному фасаду Церкви, торговля идет полным ходом. Здесь никому не молятся – здесь, как и в любой другой крупной корпорации, делаются деньги. Большие деньги.

Не могу сказать, что я почувствовала себя как дома (хотя теперь в каком-то извращенном смысле принадлежала к Церкви). Церковь окружал сад. Прошу прощения, Сад. Разумеется, он был взращен с помощью технологии. Это была весьма удачная стилизация под английский сад осенью: кованые фонари, беседки, и где-то там, в глубине территории, пруд с геоцинтами. Система безопасности была ненавязчивой. Снег здесь походил на жидкое серебро, которым были облиты все деревья и каждый листок в частности. Сквозь серебро проглядывали насыщенные золотые оттенки осени.

Церковь механизированных представляла собой добротное здание с витражными стеклопакетами и современной лепниной. Мы поднялись на крыльцо и вошли в дверь с уведомлением: «ОБЪЕКТ ПОД ОХРАНОЙ».

В фойе стояла образцовая тишина, не считая плеска воды в фонтане, что, впрочем, скорее подчеркивало ее, чем нарушало. Пахло ванилью и свежестью. Анфилада упиралась в лестницу, ведущую на второй этаж. Слева от входа стоял стол в форме полумесяца, за которым сидел ничем не примечательный мужчина в синем костюме. Насколько все вокруг было чрезмерным, настолько мужчина на ресепшине был скучным. Я смотрела на него, и мне хотелось отвести взгляд, иначе не долог час зевнуть. Все в современном мире построено на контрастах.

- Рады видеть вас в Церкви механизированных. Я Борис. Чем могу вам помочь?

- У нас назначена встреча с Пушистым Хвостом, - сказал Константин.

- Ваши имена? Я проверю по журналу.

Если он станет проверять журнал…

- Меня зовут Рита Палисси, и, видите ли, нам действительно очень надо к Пушистому Хвосту. – Я подумала и добавила: - Это незапланированная встреча, поэтому нас может не быть в журнале.

По выражению лица Бориса я поняла, что мое имя прозвучало для него не пустым звуком. В общем, поздравляю, Палисси, ты сдала себя с потрохами.

- Маргарита Палисси, - вежливо кивнул он, - очень рады видеть вас у себя.

- Спасибо, Борис, но нельзя ли сделать так, чтобы мой визит остался э… конфиденциальным? Сами понимаете… - я запнулась, не зная, как закончить предложение.

Что-то Борис все-таки понимал. Возможно, даже больше чем я, поскольку ответ прозвучал незамедлительно, будто старательно отрепетированная реплика актера на прослушивании:

- О, конечно-конечно, госпожа Палисси, вне всякого сомнения, мы можем гарантировать вам конфиденциальность. Позвольте, я вас проведу к Пушистому Хвосту. Следуйте за мной, пожалуйста.

Похоже, личность Константина разом перестала волновать Бориса. Ночной секретарь Церкви, оправив пиджак, провел нас по анфиладе почти до самой лестницы, где свернул в один из ответвляющихся коридоров и остановился перед дверью без номера или таблички. И дверь, и секретарь воплощали собой саму заурядность. Они нашли друг друга.

- Примите мои соболезнования, - сказал Борис и толкнул дверь.

Постойте, что он сказал? Но было поздно переспрашивать: дверь открылась, и синхронно с ней мои брови полезли на лоб.

За дверью была комната с большим витражом и стульями, поставленными в шесть рядов по шесть перед помостом с водруженным на него зеркально-черным гробом. На стульях сидело четверо скверного вида мужчин, все как один с коротко стриженными затылками и в черных костюмах, под которыми угадывались натренированные тела. Сразу понятно – телохранители. Главным же, несомненно, был стоящий возле гроба толстяк в розовом свитере и мокасинах из мягкой на вид кожи. Он, как и четверо верзил, обернулся на звук раскрывшейся двери. На крупном носу сидели очки в старомодной роговой оправе, делая его пучеглазость почти непристойной.

Толстяк поднял руку, призывая вскочивших телохранителей к спокойствию. Несмотря на внушительную комплекцию, подчеркиваемую обтягивающим свитером, в этом движении было много изящества. Впрочем, по нему и не скажешь, что он переживал из-за лишнего веса, скорее, это только накидывало плюсы в копилку его крутости. Он был большим и важным, и любил быть таким.

- Сядьте, мальчики, и послушайте, что я вам скажу, - проговорил он, будто собирался поведать сказку. Его голос отличался зычностью – настоящий голос рассказчика. – Многие любили Пушистого Хвоста, но только эти двое, узнав о его трагической смерти, решились приехать и проводить его в последний путь, на Небеса, где он непременно найдет свой самый большой орех. Я прав, мальчики?

- Да, Платон Сергеевич, - сказал один из мордоворотов.

- А вы что скажите, уважаемые?

- Все верно, - сообщил Константин, - вы правы.

Дверь за нами закрылась. Я поборола желание броситься к ней.

- Очень хорошо, - удовлетворенный ответом, кивнул толстяк. Складка второго подбородка кивнула вместе с ним. – Ибо смерть Хвоста многим послужит примером того, как делать не следует, а именно – кусать кормящую руку.

Пальцы Константина крепче сжали мою ладонь. Я сжала его руку в ответ. Не надо быть гением, чтобы понять, что мы угодили в настоящую передрягу. Заявившись сюда, мы подали себя на блюдечке с голубой каемочкой, зарекомендовав, как одни из возможных клиентов Хвоста. Хвост, судя по всему, поплатился за проворачиваемые махинации. Выходит, кислород перекрыли: и Агния, и Хвост меньше, чем за сутки, отправились в неизвестность.

Все это время я слышала какой-то странный звук – словно невидимые костяшки постукивали о деревянную поверхность. Я огляделась и не нашла ни одной подходящей поверхности, кроме… чернильного гроба на помосте.

- О, кажется, я слышу! – Платон наклонился к гробу и прислушался. – Кто там? – Он постучал в ответ и, подняв голову, весело рассмеялся. – Может, присядете? – обратился он к нам.

- Нет, спасибо, - хрипло ответила я, а сама лихорадочно подумала: «Только не это, только не очередной «Турист».

Какое-то время невидимые костяшки отдыхали, потом вновь взялись за свое - стали постукивать изнутри по крышке гроба.

- Кто там? – повторил Платон и тоже постучал. Секундная тишина, и снова стук невидимых костяшек и ребяческий смех Платона. – На самом деле, - толстяк выпрямился и размял спину, - я боялся именно этого. Что «Турист» подействует столь быстро. Видите ли, мне нравится здешняя атмосфера спокойствия.

К тому моменту изнутри по крышке уже неистово колотили. С видом утомленного жизнью человека Платон покачал головой и распахнул гроб, точь-в-точь голодный кролик – черный гороховый стручок.

Пушистый Хвост сел, вытаращив полные страха глаза.

- Что происходит? Где я? Пожалуйста, заберите меня отсюда! – Он протянул руки к толстяку. – Платон, это ты? Забери меня отсюда, мне страшно!

- Не могу, Хвост, прости, - Платон опустил руки Пушистого Хвоста вдоль тела и помог лечь обратно в гроб.

Но Хвост снова сел.

- Что происходит? – взвизгнул он.

- Кажется, тебя убили. Ты только посмотри, какая кошмарная рана! – Платон расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке Хвоста. Шею того огибала темная полоса. – Ай-ай-ай! Никак тебе перерезали горло!

- О, нет, какой кошмар!

Кажется, принявшие «Турист» мертвецы начинают говорить шаблонами.

- Нет, нет, нет! – кричал Пушистый хвост, вцепившись руками с побелевшими от напряжения костяшками в бортики гроба; слюна потекла по подбородку и капнула на галстук бронзового цвета. – Мне перерезали горло!

Платон достал из кармана джинсов платок и тщательно вытер Пушистому Хвосту подбородок.

- Больше всего не люблю эту часть, - краем рта объяснил он. У Платона была публика, сцена была, актеры были, не хватало камеры и крика «мотор!» Такие, как Платон, большие и важные парни, играют везде и всегда, упиваясь всеобщим вниманием и выигрывая даже без козырей на руках. – Разве ты не помнишь, почему? Почему тебе перерезали горло?

- Я продавал зерна, а полученные деньги клал на счет моей бывшей жены.

Как сказал Константин, под «Туристом» не врут.

- Ты поступил очень плохо, Хвост, и босс очень разочарован в тебе. Знаешь, зачем я дал тебе «Турист»? Нужна твоя подпись, всего-то. – Платон махнул одному из телохранителей – тому, что соглашался с ним вслух. Такое впечатление, что со стула встал черный костюм с приделанной к нему головой, из-за торчащих ушей напоминающей кубок. Впрочем, судя по вытаскивающему душу взгляду, все, кто когда-либо осмеливался пошутить над лопоухостью этого мордоворота, оказывались тяжело покалеченными. У таких парней напрочь отсутствует чувство юмора. Лопоухий достал из внутреннего кармана пиджака свернутый листок и ручку и протянул их Платону. – Вот здесь, Хвост, будь так добр.

Хвост безропотно повиновался, совсем как Бык, когда я приказала ему закрыть глаза. Толстяк отдал подписанную бумагу и ручку обратно лопоухому уроду.

- Платон, я попаду в ад? – с придыханием спросил Хвост. Его правая рука все еще сжимала воздух там, где недавно была шариковая ручка.

- Да, - вздохнул тот, снова разминая спину, - полагаю, именно в ад.

- Мамочка! – взвизгнул Хвост, когда в руках Платона блеснуло лезвие.

Я судорожно вдохнула и поспешила закрыть рот рукой. Платон надавил на плечи Хвоста, схватил за волосы и оттянул голову назад так, что рана на горле раскрылась. Лезвие погрузилось в плоть. Заливая рубашку, пиджак, брызгая на жемчужную обивку гроба, из раны полилась черная густая кровь.

Платон впихнул вырывающегося Пушистого Хвоста обратно в гроб и захлопнул крышку.

- И так будет с каждым умником, слышите? С каждым, мать его, гребаным умником! Святые Небеса, я свитер заляпал, - неожиданно проворчал толстяк, тыльной стороной руки вытирая со щеки капельки крови и опуская глаза на натянутый на огромном животе розовый свитер. Потом вспомнил обо мне и Константине, встрепенулся, растягивая рот в жабьей дружелюбной улыбке: - Дорогие гости, может, все-таки присядете?

Парализованные разборкой, мы с Константином не услышали, как за нами открылась дверь. Что-то уперлось мне в шею, и я свалилась как подкошенная – прямиком в прохладную уютную тьму.

13

Первое, что я осознала, сбрасывая с себя паутину сна, было: я, черти бы меня побрали, снова спала в одежде. Похоже, вчера я опять задержалась в офисе и, скорее всего, порог дома переступила, когда на маршрут выехали первые троллейбусы. Какое-то время после пробуждения я буду чувствовать себя разбитой и не выспавшейся, но душ и чашка крепкого кофе мигом все исправят.

Я приоткрыла глаза, через которые, не заставив себя ждать, в черепную коробку ревущим потоком хлынул свет. Словно проникнувшись идеологией экспрессионизма, он заляпал ее стенки, вызывая головную боль и, как следствие, отвратительный спазм в желудке. Кто поднял жалюзи? Разве жалюзи не были опущенными, когда я уходила? В том-то и дело, что я четко помнила, что они были опущенными. Что-то здесь определенно было не так. Где бы это «здесь» ни было.

Я прислушалась к своим ощущениям и поняла, что лежу не в своей кровати. Не в своей комнате. И уж наверняка не в доме, где у меня квартира. И, скорее всего, даже не в том районе. Вот черт.

Вокруг был мех: мех разных текстур, расцветок, комбинированный с кожей, бархатом и кружевами. Даже лампа на прикроватном столике была с абажуром из стриженой норки. Спиной ко мне, у панорамного окна на всю стену, стоял мужчина. Из одежды на нем было полотенце, замотанное вокруг бедер, на его спине – огромная татуировка: лик Иисуса в терновом венце, с закрытыми глазами и выступившей на лбу и висках кровью. Я привстала, и Иисус открыл глаза и посмотрел на меня. Подвижная тату в цвете! Будто почувствовав движение татуировки, мужчина обернулся.

- Доброе утро, Марго. Я ждал, когда вы проснетесь. Не хотел будить вас, уж больно сладко вы спали. Прошу вас, не обращайте внимания на мой внешний вид: я только из душа, решил заглянуть к вам и проверить, все ли у вас в порядке.

- Я в порядке, - пробормотала я, садясь в кровати и щурясь от яркого зимнего света, затопившего комнату и пузырящегося на шелковистых меховых поверхностях.

Самое досадное заключалось в том, что я таращилась по сторонам и не могла сообразить, как здесь оказалась. И, вообще, что же все-таки произошло вчера, неспроста же этот мужчина знает мое имя, а моя голова раскалывается, словно ее положили между молотом и наковальней, и… В желудке возникла сосущая пустота. Я поднесла руку к затылку, перед глазами побелело, и я, судорожно сглатывая появившуюся на корне языка горечь, отдернула ее.

Константин. Агния. Бык. Зерно. Церковь механизированных. Пушистый Хвост.

Мужчина тем временем пристально изучал некую цветастую брошюрку, взятую с письменного стола, делая вид, что не замечает моего затравленного взгляда.

- Кто вы? Как я здесь оказалась?

Третий вопрос «что произошло» я уже прояснила: вспомнила все, начиная со «Сладкого Зуба» и заканчивая Церковью механизированных. Не сказать, что это принесло мне облегчение.

- Меня зовут Стефан. Я забрал вас из Церкви, где вы, судя по всему, стали свидетелем совершенно отвратительных выходок Платона, и привез сюда, в отель «Тюльпан». Марго, вы просто обязаны насладиться открывающейся отсюда панорамой! Сегодня река как никогда прекрасна.

Плевать я хотела на реку.

- Какое вы имеете отношение к Церкви механизированных?

- Все мы в той или иной степени имеем отношение к Церкви.

Это следовало понимать, как самое непосредственное отношение.

Я не верила в то, что Стефан вытащил меня из Церкви из доброты душевной. Кто-то отдал ему соответствующий приказ, и он подчинился. На кого он работает? На того же, на кого работает и Платон? Работал Пушистый Хвост? На того, кто сидит у руля Церкви механизированных?

О боссе Церкви широкой публике не известно ничего. Держу пари, в лицо его знал узкий круг приближенных. Зато босс наверху знал всю цепочку подчиненных. Если цепь разрывалась по той или иной причине, босс сверху подтягивал ее и восполнял звено. Как произошло с Пушистым Хвостом. Все чертовски просто. И это превосходно работает, так? Оставалось догадываться, насколько близко звено Стефана находилось от Большого Босса.

- Где Константин?

- А, вы, наверное, спрашиваете о том молодом человеке, - осторожно произнес Стефан, поправляя полотенце. – Мой вам совет: забудьте о нем.

- Как понять – забудьте о нем?

Стефан обезоруживающе улыбнулся и заговорил таким тоном, словно обращался к пятилетнему ребенку:

- Вы – Маргарита Палисси…

- Ерунда какая-то! И что с того, что я Палисси? Это не объясняет, какого черта вы расшвыриваетесь ребяческими советами. И еще: от меня пластмассовые улыбки отлетают как горох от стенки, поэтому приберегите их для кого-то другого.

- О! Ну вы же не даете мне возможности объяснить.

- Это вы не даете мне возможности понять.

Стефан замолчал, не глядя на меня, видимо, собираясь с мыслями. Я использовала его молчание, чтобы перевести дыхание. Опустив глаза, я поняла, что вцепилась в меховое одеяло, пальцы скрючились и побелели. Пришлось приложить некоторые усилия, чтобы заставить себя разжать ставшие похожими на рыболовные крючки пальцы.

- Хорошо. Ваш случай, - заговорил он, наконец, - один из тех редких, когда деятельность подобных Константину и Пушистому Хвосту преступников приносит пользу. В противном случае нам с вами сейчас не беседовать.

Что-то похожее на слезы сдавило горло.

- Преступников? Что вы с ним сделали?

- Поймите, Маргарита, - покачал головой Стефан, - каждый получает то, чего заслуживает.

- Да вы, я посмотрю, философ.

- Разве этот негодяй заслуживает заступничества после того, что сделал? Маргарита, именно Константин втянул вас в грязные манипуляции с зернами, что и повлекло за собой ряд событий. Вас, уважаемого делового человека! Будь я неладен, если вы когда-нибудь стремились стать коматозником, - Стефан доверительно улыбнулся. – Иными словами, вы пострадавшая, а Константин преступник, это как дважды два. Скажу больше: вы – публичная персона, он – никто. Почему он должен вас волновать?

Кажется, Стефан посчитал вопрос риторическим, хотя я была готова дать на него ответ. Потеряв интерес к теме разговора, он отвернулся. Иисус на его спине задремал. По крайней мере, его глаза были закрыты. Стефан сел за письменный стол и достал из верхнего ящичка бумажный конверт, трубочку и зеркальце. Высыпав из конверта на зеркальце немного порошка, он покромсал его ногтем и распределил на две дорожки. Затем занюхал по дорожке в каждую ноздрю. Откинувшись на спинку стула, он громко шмыгнул. Полотенце сползло, и я отвела, как оказалось, полные слез глаза.

- Не переживайте, у вас не будет проблем с Церковью, вы в законе, - почти извиняющимся тоном сказал он, поправляя полотенце. – Душ там. В шкафу вы найдете халат и тапочки. Внизу вас ждет машину: вас отвезут, куда скажите. С возвращением вас в прежний ход вещей.

Это не порадовало меня так, как могло бы порадовать еще вчера.

- Пожалуйста, - он развел руки, - спрашивайте, если у вас есть вопросы.

- Как на счет моей коматозности?

- Как я уже сказал, можете не переживать из-за проблем с законом, потому что их не будет. А то, что скажет на это толпа рыб-прилипал, пусть вас не волнует, - улыбка снова обозначилась на худом лице.

- Я не понимаю, Стефан, к чему вам лишняя головная боль. Мое имя и то, кем я являюсь, не объясняют вашего желания помочь.

- Разве не могут люди помогать друг другу просто так?

- Мы оба прекрасно знаем, что нет. Чего вы хотите, Стефан? – Я тоже приклеила на лицо улыбку, вполне сопоставимую с его оскалом. – Или будет правильней сказать: чего хочет ваш босс? Кем бы он ни был.

- Вы нравитесь мне, когда злитесь.

- Разве я сейчас злюсь?

- О! И это еще мягко сказано. Все думаете об этом Константине, не так ли? В любом случае, давайте не будем торопить события, мы еще увидимся и обязательно обсудим ваше нынешнее положение.

- То есть вы расскажите мне о том, чего хочет ваш босс.

- И об этом тоже, - кивнул Стефан, ухмыляясь. – А пока отдыхайте, чувствуйте себя как дома.

Стефан ушел, оставив после себя терпкий запах туалетной воды.

Я вылезла из постели, растирая щеки. Ладони стали влажными и горячими. Кровать была с высокой рельефной спинкой, полукруглая, одеяло – мех с синим бархатом. Только одна гостиница в Пороге могла предоставить подобную роскошь. Я подошла к панорамному окну, на ходу стаскивая через голову свитер Константина и расстегивая задеревеневшую от крови блузу – я оценила, что меня, по крайней мере, никто не раздевал.

Фасад «Тюльпана» выходил на реку. Солнце утонуло в темных водах, отражалось от засыпавшего набережные улицы снега. Небо было безупречно голубым, без единого облачка, и по-зимнему далеким. На Правом берегу отчетливо просматривались Кварталы. На часах со скачущими по циферблату пушистыми кроликами стрелка остановилась на четырех минутах девятого.

Ну вот, собственно, и все.

Все закончилось.

Или только начинается?

Я попыталась проанализировать ситуацию. Что я знала: песенка Пушистого Хвоста, Агнии, а теперь и Константина спета. Константин говорил, что у него есть время до этого утра, когда с него потребуют зерно. Делая вывод из сказанного Стефаном, Константин получил то, что заслужил, и, уж что-что, а получил он не зерно. Я сделала все возможное, чтобы помочь ему, но этого оказалось недостаточно.

Чего я не знала: почему тогда я чувствовала себя редкостной сволочью? В груди щемило, когда я думала о Константине.

Я стояла под горячим душем не меньше четверти часа, смывая с себя засохшую кровь и ужасы прошедшей ночи. Не отдавай себе отчет, я опустила взгляд и посмотрела на коленки. Хотя они были чистыми, их вдруг стали колоть сотни невидимых иголочек, покалывающее тепло стекло по голеням и заставило меня зажмуриться. Да, мое тело было чистым, но от этого не стало хуже помнить, как еще совсем недавно было измазано в крови Агнии. А ведь мне с этим жить. Или как там это теперь называется, учитывая мое новое положение.

Я закрутила кран, ступни коснулись пола. Подошла к зеркалу и внимательно изучила себя на предмет каких бы то ни было необратимых изменений. Конечно, я знала, что нет никаких «необратимых изменений», кроме единственного – коматозности. Я даже решилась запустить пятерню в волосы на затылке и – будь что будет – нащупать входящее отверстие от пули. Но его не было! Волосы густой завесой закрывали маленькую абсолютно безволосую область, кожа на которой оказалась особо чувствительной. Стоило ее поскрести, как меня тут же стал донимать невыносимый зуд на пару с пульсирующей головной болью. Аспирин я нашла в аптечке над раковиной и выпила сразу пару таблеток. Нечеловеческая боль, но вполне человеческий метод борьбы с ней.

Я узнавала то, что видела в зеркале, и это утешало.

Пройдя в комнату, я достала халат и набросила на мокрые плечи. Меня беспокоила перестрелка в «Сладком Зубе». Ручаюсь на что угодно, что о ней будут говорить в СМИ. «Сладкий Зуб» - заведение на слуху и любое происшествие, особенно такое серьезное, непременно попадет в новостные сводки.

В дверь постучали. Миниатюрная азиатка, обутая во что-то наподобие чешек, вкатила тележку с завтраком. На первом ярусе тележки лежали две коробки. Первая – большая и плоская, с глянцевой поверхностью, вторая – средних размеров, черная, матовая. Я велела все оставить возле кровати, а сама, поддавшись мнительному порыву, убежала в ванную и замотала голову в полотенце. Когда я вернулась, горничной и след простыл.

Помимо французских тостов, меда, фруктового салата и кофе, на подносе лежала пачка сигарет и зажигалка. Я поняла, что у меня во рту не было ни крошки со вчерашнего утра. Стараясь не думать ни о чем, иначе у меня бы кусок в горло не полез, я съела тост, предварительно полив его медом, поковырялась во фруктовом салате, налила себе кофе, придвинулась на краюшек кровати и закурила. Потом решила включить телевизор.

Прогноз погоды (во второй половине дня передавали снег), реклама «Ам-Незии», детская утренняя передача с участием лучших друзей Человека-Цыпленка; рыжий сеттер рекламирует соленые крекеры «потому что они такие солененькие!»; продублированный сериал.

Я выключила звук, отбросила пульт, допила кофе и докурила. В плоской коробке оказалось белье, серая блуза, узкая юбка-карандаш до колен, и колготки. Похожие вещи я одевала на последний прямой эфир. Понятно, на что ориентировался подбиравший эту одежду. Во второй коробке были замшевые туфли на каблуке, моего размера. Безусловно, одежда была замечательной. В коробках передо мной лежало то, во что было угрохано порядка дюжины минимальных зарплат. Не в моем стиле принимать подобные подарки, но выбирать не приходилось. Не в халате же идти? Смяв сигарету о блюдце, я начала одеваться. Натягивая колготки, я бросила рассеянный взгляд в телевизор.

В кадре был солидного вида мужчина в кожаных дизайнерских перчатках и длинном пальто, похожим на панцирь. Совершенно уродливое пальто за пару штук. Рядом с мужчиной стоял Лев Деревский собственной персоной.

Едва не перецепившись о тележку с остатками завтрака, я бросилась к пульту и увеличила звук.

- …господин Деревский настроен решительно: он намерен подать в суд на спиритическую организацию «Темная сторона». Вызов проводила Маргарита Палисси, известный медиум…

- Она сделала мою жену калекой! – отпихнув в сторону мужчину в уродливом пальто, Лев придвинулся к камере, его бледное лицо выросло до гигантских размеров. – Эта женщина опасна! Я не хочу, чтобы то, что произошло с моей женой, повторилось с кем-то еще. – Он упрямо сжал челюсть и провел рукой по волосам, уложенным гелем. – И я сделаю все, я повторяю, я сделаю все, чтобы Палисси ответила за содеянное!

Я схватилась за голову и застонала. Прошло меньше суток, но вот они, последствия – круги от брошенного в воду камня!

Значит, на меня подадут в суд. Деревский сказал, что я сделала его жену калекой. Проблема в том, что мне нечем было крыть его карту: я не знала, что толком произошло на злополучном спиритическом сеансе, но в то же время была уверена, что ни на шаг не отступила от стандартной, более того, безопасной процедуры вызова.

Вывод напрашивался сам по себе: меня подставили.

Я оделась за считанные секунды и спустилась лифтом в огромный вестибюль с черно-белым мраморным полом, колоннами и огромными люстрами. Что-то сверкало за стеклянными дверьми, выходящими на улицу. Что-то, что было отнюдь не отраженным от снега солнцем. Да и не было никакого снега у центрального входа в «Тюльпан». Чего нельзя сказать о толпе, вооруженной камерами, микрофонами и фотоаппаратами. Породистая блондинка на ресепшине профессионально улыбнулась.

- Госпожа Палисси, внизу вас ждет машина, - промурлыкала она. Кажется, ее ничуть не смущала толпа репортеров. Бывалая пташка.

Я вышла под стрекот и вспышки фотоаппаратов. У меня был набор правил поведения в подобных ситуациях. Основные из этих правил гласили: смотри под ноги и ничего не комментируй.

- Рита! Рита, вы замечательно выглядите!

- Прокомментируйте заявление господина Деревского!

- Будете ли вы подавать встречный иск?

- Госпожа Палисси, что на самом деле случилось на вызове?

Все в том же духе. И ни слова о том, что меня видели этой ночью в «Сладком Зубе». Ни слова о моей коматозности. Слава тебе, Господи.

Опустив голову и глядя себе под ноги, что является обязательной мерой осторожности, если на вас узкая юбка и высокие каблуки, я спускалась к гудящей проезжей части. Мне махали из черного джипа.

Открыв дверцу, я залезла внутрь и зыркнула на водителя. Не сказать, что я была потрясена. Это был объемистый лысый парень в дорогом костюме. Бьюсь об заклад, его костюм был пошит на заказ, такие у него были широкие плечи. Гигантские плечи, неприлично гигантские. Вообще, туловище лысого напоминало треугольник, как на табличках в мужской туалет. Даже в сидячем положении он выглядел опасно и массивно.

Лысый детина широченно ухмыльнулся в попытке казаться приветливым. Я оценила его усилия и немного расслабилась.

- К «Темной стороне», - сказала я.

Представители СМИ подносились к дороге, ослепляя вспышками фотокамер и оглушая шквалом вопросом и выкриками моего имени. Однако джип уже тронулся с места, быстро набирая скорость и оставляя позади мигающую толпу и пятизвездочный отель «Тюльпан». Перед глазами еще какое-то время рябило. Я закрыла глаза, и белые вспышки стали подобны взрывам суперновых во тьме.

- В жизни ты еще миниатюрней, - пробасил водитель. Он явно не видел никакой проблемы в обращении ко мне на «ты». Шумоизоляция в джипе была такова, что я слышала собственный ток крови по венам. Не говоря уже о других процессах в горле водителя, которые можно было бы принять за сдавленный смех. – Один мой друг как-то сказал, что ты костлявая, а я и заявляю этому козлу: «Ты прогоняешь. Если б увидел ее так, то слюнями б захлебнулся».

Как бы в подтверждении своих слов, он посмотрел на мою грудь.

- Полагаю, вам платят не за разговоры, - сухо заметила я.

Он заржал, но послушно заткнулся и больше не проронил ни слова. Я же отвернулась к окну и нахмурилась.

Все однажды случается в первый раз. Вот и сегодня я впервые собиралась обратиться за услугами к адвокату. Моя бабуля любила говорить: «Если бы человек каждый день делал что-то, чего прежде никогда не делал, все бы мы уже давно оказались за решеткой».

Я уже оказалась в коматозности. Надеюсь, не окажусь еще и за решеткой.

14

Перед воротами «Темной стороны» яблоку негде было упасть. Стена из добротной одежды, вспышек и стрекота. Люди синхронно качнулись в сторону подъехавшего джипа, словно притянутая веревкой большая хищная рыбина, пасть которой была усеяна микрофонами. Желудок сделал кувырок, а язык во рту стал сухим.

Я выпорхнула из машины и стала протискиваться к калитке. Ко мне уже спешил наш охранник Владимир, разбрасываясь такими взглядами, от которых трескалась зубная эмаль. Мне он напомнил шар для боулинга, выбивающий кегли. Приобняв меня за плечи правой рукой, левую в оборонительном жесте он выставил перед нами.

Владимир знал свою работу. Однажды он заломил фанатика, когда тот, подскочив ко мне, запел молитву. Скорее всего, Владимир просто не выдержал глухого немузыкального голоса бедолаги. Мне ничего не угрожало (кроме поганого настроения), однако доморощенному Карузо досталось по первое число. В результате пришлось платить за причиненный моральный и физический ущерб, на чем безголосый парень, признаться, неплохо нажился. Однако я не могу поставить тот инцидент Владимиру в вину. Он с нами с самого начала существования «Темной стороны» и, как говорится, собаку съел на схватках с прессой, верующими и просто жаждущими приключений, а неудачные дни бывают у всех.

Владимир остался у ворот, словно каменное изваяние, сторожащее вход. К этому моменту я знала, что увижу (и чего не увижу) в офисе. Я коснулась его предплечья и сказала, что, как только я покину стены офиса, он может быть свободен. Владимир все понимал. Улыбнувшись мне с неожиданной отеческой теплотой, он сказал, что обойдет территорию и закроет все сразу после того, как со стоянки уедет последняя машина. Я подумала о своей машине, оставленной в Спутнике со всеми четырьмя проколотыми шинами. Уж она-то точно никуда не уедет. К уже существующим проблемам прибавилась проблема отсутствия транспорта.

На стоянке «Темной стороны» было четыре авто: три из них принадлежали Феде, Нонне и Валентину, четвертую – надраенный до блеска «мерседес» - я видела впервые. Я не питала иллюзий и твердо знала, что мы временно остались без работы, поэтому незнакомое авто могло принадлежать кому угодно. Судя по классу, кому-то весьма и весьма состоятельному.

Заиндевевшие и покрытые снегом ветви сосен искрились в ярком свете утра. Снег вспыхивал миллионами маленьких солнц. Я шла по расчищенной от снега дорожке прямиком к центральному входу. Одного из гномов я заметила под елью, другого – в сугробе, выглядывал лишь красный колпак. Ни один из них не шевельнулся, когда я проходила мимо.

В приемной меня уже ждали. Второе по счету великолепное утро. Суждено ли ему по гадливости перепрыгнуть завтрак в компании владельца похоронного бюро? Ну что ж, посмотрим.

- Маргарита Викторовна! – Валентин встал мне на встречу и улыбнулся, продемонстрировав кривые зубы. Морщинки сбежались к уголкам его глаз. – А мы уж было подумали, что вы забыли о нас. Как вам утренние новости?

- Это подстава, - быстрее, чем полагается, выпалила Нонна. – Рита ни в чем не виновата.

Она вопрошающе посмотрела на меня, словно искала подтверждения своим словам. Этот взгляд заставил меня прикинуть следующее: мое слово, слово той, которая почти каждый день подвергается нападкам антиспиритически настроенной публики, против слова любящего муженька, который утверждает, что спиритизм сбросил в пропасть безумия его дражайшую жену. Интересно, на чьей стороне чаша весов? От этих мыслей я помрачнела еще больше.

В кресле, разбросав ноги, сидел Гранин, Антон вытянулся стрункой на своем рабочем месте. Я отметила, что телефонная трубка лежит не на рычажке. Я догадалась почему: из-за шквала звонков. Прогноз погоды, оказывается, был не до конца точным – они забыли упомянуть о чертовых шквалах звонков.

- Давайте лучше спросим у Маргариты Викторовны. Кто же, как не она, должна это знать.

Вдруг отчаянно захотелось курить, и это желание было таким правильным, таким привычным, что, благодаря нему, я вновь нащупала точки соприкосновения с реальностью, потерянные было из-за Толкунова.

- Я знаю не больше, чем вы. Для меня самой известие об Арине Деревской было неожиданным…

- Арина Деревская помутилась рассудком, - растягивая слова, перебил меня Валентин. Я дернулась как он удара, что, похоже, только обрадовало его. – Врачи подтвердили, - продолжал он, расплываясь в торжествующей улыбке, - что она пребывает в состоянии сильнейшего психологического стресса. Она не помнит, кто она, не узнает мужа, не знает, какое сегодня число и день недели, - он помедлил и, смакуя каждое слово, добавил: - Словно ее голову вычистили. Как арбуз.

Я могла бы нагрубить ему, но сдержалась.

- Живописное сравнение, Валентин, спасибо. Но вынуждена тебя разочаровать: это от начала до конца сфабрикованное обвинение. И если кто-то в этом офисе придерживается другого мнения касательно случившегося, видит Бог, никто и ничто не помешает ему написать увольнительную.

- Как бальзам на душу. Спасибо, Маргарита Викторовна.

- Ну что ты, всегда пожалуйста, - сказала я и по очереди посмотрела на собравшихся в приемной: - Езжайте по домам и займитесь тем, на что у вас весь декабрь из-за плотного графика не хватало времени. Это был насыщенный год, вы отлично поработали и я говорю вам спасибо. Но, к сожалению, мы вынуждены на какое-то время отойти от дел.

Толкунов усмехнулся. Ему нужна была «Темная сторона» постольку, поскольку с ней он был на гребне волны. Сейчас, в свете последних событий, он потерял к ней интерес и, клянусь Богом, я буквально читала в его глазах намерение сделать ноги к очередному нанимателю. С пониманием этого пришло осознание, что мне, в общем-то, по барабану.

Я направилась в свой кабинет. По крайней мере, никто не сказал мне, что я была замечена возле «Сладкого Зуба» до и после перестрелки. Я подумала об Агнии. Ощущение, будто я выпила коктейль из взбитых до однородной консистенции злости, грусти и тоски, захлестнуло меня…

Чья-то рука опустилась на мое плечо и резко развернула меня на сто восемьдесят градусов. Каблуки цокнули по паркету. Гранин смотрел на меня с таким выражение на лице, словно его остановить мог лишь удар бутылки по голове, и то бутылку потяжелее выбрать надо да постараться треснуть изо всей дури.

- Ты где была? – рявкнул он. – Дома трубку не брала, а мобильный вне зоны доступа.

Так вот почему он молчал в приемной! Придерживал раздражение до лучшего момента.

Гранин пронзил меня таким взглядом, будто я только что снесла ему половину задницы или смертельно оскорбила его мамочку.

- Мою машину угнали, а мобильный остался в «бардачке». – Не знаю, что дернуло меня за язык, но ложь стекла с него вполне убедительно. Впрочем, в каком-то смысле примерно так дела и обстояли, так что я не сильно покривила душей.

- Ты сообщила в милицию об угоне?

- Гранин, не езди мне по ушам, о’кей? Они и так уже свернулись в трубочку.

- Проклятие, Рита, ты заставила всех изрядно поволноваться! И вообще, с какого-такого перепуга ты ночуешь в «Тюльпане», а не дома? Деньги карманы жмут?

Ну конечно, Гранин как всегда забыл, что живет среди людей, а не среди фонарных столбов. Свою цивилизованность он давным-давно убил и закопал в Дубовой роще. Я скинула его руку со своего плеча и сделала шаг назад, как бы давай понять: оставь мне место для маневров.

- Во-первых, - я ткнула в его грудь указательным пальцем, - дурной тон считать чужые деньги. Во-вторых, - я снова ткнула, на этот раз сильнее, чтобы наверняка причинить боль, - это что, допрос? Мое личное, черт возьми, дело, где я ночую.

Гранин насупился с видом смертельно оскорбленного человека и запустил пятерню в волосы, взъерошивая их.

- Ты слышала, что произошло этой ночью в «Сладком Зубе»? – вступил в разговор Антон.

Я невольно вздрогнула. Значит, я была права, перестрелка попала в сводки. Я внимательно посмотрела на парня. И уже знала, о чем он хочет мне сказать. Нет, не о том, о чем я боялась услышать. А о том, о чем не хотела слышать.

- Агния…

- Если ты не против, я не хочу говорить об этом.

Антон был грустным и растерянным.

- Прости.

- Не бери в голову.

- Есть еще кое-что, что тебе следует знать… - начал было Антон.

В этот самый момент за нашими спинами раздался до боли знакомый голос, и надобность в предупреждении Антона мигом отпала.

- Поверить не могу, что ты до сих пор отдаешь предпочтение таким, как Гранин и этот маменькин сынок!

Теперь я знаю, чей тот «мерседес» на стоянке.

- Не твое собачье дело, кому она отдает предпочтение! – ощетиниваясь, зарычал Гранин, свирепо уставившись мне за спину.

- Как невоспитанно! Не тянет на радушный прием.

- Я тебе сейчас покажу радушный прием, сукин ты…

- Гранин! – Я уперлась рукой в грудь сжавшего кулаки парня. Прямо под моей ладонью учащенно билось его сердце. – Он не стоит того, ясно? – шепнула я, придвинувшись к его лицу. От него пахло травяным лосьоном после бритья, выкуренной за чашкой кофе сигаретой, мятной жвачкой. – Ради Бога, Федя, сгинь, - голос сорвался, и на ставших ватными ногах я отошла от него.

- Нет, босс, не ради Бога, а ради себя, иначе сидеть мне в тюряге за убийство.

Он подбородком указал на стоящего за мной сладкоголосого змея, развернулся на пятках и направился в противоположном от меня направлении. Я кивнула Антону, и он ушел вслед за Граниным. Шаги за спиной тем временем приближались, и я сосредоточилась на них.

Я познакомилась с Федором и Бодей на первом курсе в университете. И знаете что? Эти двое были как братья. Чего уж там, у них даже фамилии были созвучными. Их дружба корнями уходила в трепетное детство. Они проучились все школьное и университетское время плечо к плечу. Продолжать и дальше распинаться, как все чудесно было, пока не появилась я?

Помнится, я сразу обратила внимание именно на Федора. Не знаю, как все могло бы сложиться, однако Богдан всегда был решительнее. В тот вечер он пригласил меня прогуляться по пляжу, где и признался в своих чувствах. На следующий день Гранин держался несколько сдержанно с нами, а предназначенные для Громова взгляды были полубезумными. Не знаю, что между ними произошло, но вскоре все нормализовалось и вроде забылось, ребята стали общаться, как прежде. Мы снова проводили время втроем, смеялись до колик, искали приключений на свои задницы, садились вместе на парах в университете. Ладно, почти как прежде, ведь именно с того момента, как я и Громов стали парочкой, гладкое лицо госпожи Дружбы Богдана и Федора пошло сетью мелких трещинок.

Третий курс ознаменовался рождением моей «Темной стороны», и госпожа Дружба стала умирать. Вконец все разладилось после ухода Громова из «Темной стороны». Помнится, мы сильно поссорились накануне, и на следующий день в офисе он позволил достаточно резкую реплику в мой адрес. Это услышал Федя, они подрались. Богдан ушел, хлопнув дверью. В итоге, Громов добился того, чего хотел: удачно забросил удочку со своего персонального причала над морем духов и стал ловить крупную рыбу, а Гранин остался в «Темной стороне». Их пути разошлись. Такая вот история.

Оглядываясь назад, я понимаю, что мама была права: Громов чувствовал себя неполноценным рядом со мной. Богдана бесило, что на работе я его начальник, хотя я никогда не тыкала его в этом носом. Я работала так же тяжело, как и он. Отношения остывали медленно, но верно, пока не покрылись слоем льда. Ему нужны были деньги и признание, а не то, что мы однажды опрометчиво называли «любовью».

Богдан положил руки мне на плечи, совсем как Гранин недавно, и мягко развернул к себе, при этом приговаривая:

- Избушка, избушка, развернись к лесу задом, а ко мне передом.

- Кто тебя впустил?

- Маменькин сынок.

- Его зовут Антон.

- Зато ты сразу поняла, о ком я. Ладно, ладно. Антон, маменькин сынок. Так лучше?

Нет, все-таки Федор прав: ни дать ни взять сукин сын.

Я начинала закипать:

- Послушай, какое право ты имеешь приезжать сюда и оскорблять всех подряд?

- Ух ты, серьезная такая, - Богдан покачал головой. Однако зная меня как облупленную, руки благоразумно убрал. Впору было засунуть их в карманы. Он окинул меня оценивающим взглядом. Я была хорошо знакома с этим взглядом.

- Говори, зачем пришел и выметайся. У меня дел по горло.

- Что-что? Я не услышал. Ты только что предложила мне пройти в свой кабинет и обсудить все за чашечкой кофе?

- Да у тебя, я посмотрю, слуховые галлюцинации.

- И еще: скажи маменькиному сынку, что кофе я пью исключительно черный, с двумя ложками сахара.

Да уж, вдруг устало подумала я, выдворить Богдана будет не так-то просто. По-крайней мере он не уйдет, пока не выложит свое дело.

15

Богдан принюхался и осторожно отхлебнул принесенный Антоном кофе. Я воспользовалась паузой, чтобы рассмотреть Богдана.

Такие, как Громов, со временем становятся скруджами, а не добрыми дедушками с одуванчиком белых волос на голове. Казалось, он был ходячей канистрой с цинизмом, которая, к тому же, изрядно протекала и отравляла все вокруг. На Громове был темно-серый костюм с иголочки. Так идеально могут сидеть только эксклюзивные вещи и, естественно, это была эксклюзивная вещь. Богдан всегда любил только себя и, судя по ухоженным и покрытым прозрачным лаком ногтям, в последнее время эти отношения стали только крепче. Рыжие волосы аккуратно уложены, но не прилизаны. Пожалуй, они немного длинноваты для делового образа, но Богдану идет. Он был тщательно выбрит и готов к любым поворотам судьбы. Впрочем, нет – у него есть ежедневник, где «поворотам судьбы» нет места, в противном случае им придется долго стоять в очереди, чтобы попасть к нему на прием.

- У тебя есть пять минут на все про все. Время пошло.

- Неважный кофе, - сказал он, кривясь и оставляя чашку. Внезапно его лицо обвисло, как если бы отлепили удерживающий его скотч: - Если маменькин сынок плюнул туда…

У Богдана пунктик на счет чистоты. Он не выносит, к примеру, общественные туалеты, в кафе и ресторанах всегда старается незаметно протереть вилки и ложки влажной салфеткой, а о пикнике с ним можете сразу забыть – он не ходит ни на пикники, ни на вылазки, ни в походы, считает это «антисанитарией». Уж где-где антисанитария, так это в его мозгах. Блестяще организованная антисанитария, следует отдать Боде должное.

- Антон на такое не способен, потому что он воспитанный приличный человек. Это ты можешь плюнуть в кофе любому, кто элементарно не так посмотрит на тебя. Ты сам такой, потому и всех вокруг считаешь такими.

- Все равно кофе неважный, - заметил он.

- Три минуты.

Богдан достал из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги и с видом победителя разровнял передо мной. Я заметила на его запястье массивные часы на металлическом ремешке. Богдан смотрел на меня, не моргая, словно удав на кролика. Или удав на удава-соперника. Я еще некоторое время удерживала его взгляд, а потом посмотрела на листок.

- Что это?

- Предложение, от которого, учитывая твое положение, трудно будет отказаться.

- А ты, я посмотрю, время зря не теряешь. Уже везде успел сунуть свой нос?

- Конечно, - с энтузиазмом кивнул он.

Я почувствовала, как мои губы кривятся в нехорошей улыбке. Мне стоило сразу догадаться, зачем он пришел. Он сказал «учитывая мое положение»? Придется стереть в порошок его розовые очки, ведь опускать руки из-за явно сфабрикованного обвинения я не собираюсь.

- Ну же, разверни и посмотри, я горю от нетерпения.

Я нехотя пододвинула к себе лист. Целую минуту я смотрела на аккуратно выведенные цифры, затем с трудом переключилась, свернула листок, положила на столешницу и медленно пододвинула обратно к Громову. В расход шли последние крупицы самообладания: я почти перестала видеть причины, почему не стоит прямо сейчас накинуться на него и познакомить его красивый нос с моим кулаком.

- Ну как? – Он просиял энтузиазмом, словно внутри его головы зажглась лампочка в сто пятьдесят ватт. Казалось, избыток энтузиазма вот-вот потечет у него из ушей. – Что ты на это скажешь? Давай-ка ты взглянешь еще раз. – Он снова пододвинул ко мне треклятый листок.

Без лишних слов я взяла бумажку, перегнулась через стол и засунула ее в нагрудный карман Богдана. Похлопав по карману, я встала, подошла к двери и открыла ее.

- Что? – Он повернулся и недоуменно смотрел на меня, будто ребенок, получивший оплеуху от пьяного Деда Мороза. Богдан был неплохим актером. Зато я была злым критиком. – Что-то не так?

- Не хочу больше видеть и слышать тебя. Ты мне противен.

Он встал и подошел ко мне. Я задержала дыхание, чтобы не вдыхать запах его туалетной воды. Бьюсь об заклад, Богдан специально вылил на себя именно эту туалетную воду – это был мой любимый аромат.

- Соглашайся. Ты запятнала свою репутацию, а перед людьми нынче достаточно помахать косточкой, дать им повод, и они с тебя уже не слезут. Давай смотреть на вещи здраво, Рита: тебе выдвинули серьезное обвинение. Как здравомыслящий человек, я призываю тебя дать шанс «Темной стороне», не тянуть ее за собой на дно. – Тут его правая бровь поползла вверх, словно на ниточке. – Ты что, задержала дыханье?

- Я не продаюсь.

- Сумма недостаточно велика для тебя? Я повышу.

- Я сказала: убирайся.

- Рита, - Богдан уперся рукой в дверь, закрывая ее, и склонился надо мной. Он был выше и сильнее меня, и мне ни за что не отбиться от него, если, конечно, он настолько глуп, чтобы накинуться. Но он не был глуп. К сожалению. – Не надо грубить. Я помочь хочу.

- Чего ты на самом деле хочешь, так это сплясать на моей могиле.

Его губы превратились в полоску. Он наклонился и, чеканя каждое слово, произнес:

- «Темная сторона» станет моим филиалом, и уж я позабочусь, чтобы ее дела шли хорошо.

Что-то новенькое. В принципе, я всегда знала о его зависти и жадности, но впервые он в открытую говорил об этом. Я продолжала стоять, прижавшись спиной к двери, ошарашенная такой откровенностью. Его слова ударили меня, ввергнув в состояние ступора. Благо, длился ступор считанные секунды.

- Пошел ты, - продавила я сквозь зубы.

- Соглашайся, Рита. Ради всего хорошего, что было между нами.

Богдан шагал по легкому пути, призывая меня сделать кошмарный непоправимый шаг, отказаться от всего, чего я добилась, ради… чего? Правильно, «ради всего хорошего, что было между нами». При всем моем желании, однако, я не могла назвать Громова глупым или незрелым. Он прекрасно знал, о чем говорил, каждое его слово было хорошо продуманным ходом.

Возможно, если бы я не стала коматозником этой ночью, если бы не спешила сейчас сделать звонок своему будущему адвокату и попытаться расхлебать заваренную Деревскими так некстати кашу, если бы Богдан не подался ближе с явным намерением поцеловать меня, я бы еще какое-то время озвучивала не самые милые вещи в его адрес. А так с меня хватит.

- Если ты сию же минуту не уберешь от моего лица свой змеиный рот, я позову на помощь.

Я сказала это таким тоном, что сомнений не осталось ни у одного из нас – именно так я и поступлю. Я буквально видела, как работает четко отлаженный механизм в его голове, высчитывая дальнейшие ходы и возможные последствия этих ходов. Ему очень не хотелось снова сталкиваться с Гранином, что, полагаю, и стало главным фактором в принятии решения.

Облизав губы, Громов медленно отступил на середину комнаты, где и остался стоять, глядя меня так, будто смотрел на неизлечимо больного человека. Да, когда-то у нас все было отлично, я даже думала, что это тот самый мужчина, с которым я хочу провести остаток жизни, но те времена канули в Лету, а сверху на них было накидано много камней взаимных оскорблений.

- Будь по-твоему, Рита, - сказал он, качая головой. – Будь по-твоему, - повторил он, добавив в голос мелодраматичности. Вообще, его голос отличался глубиной, какой обладают голоса актеров; при желании он мог вить из него веревки, которые потом ловко закидывал на шею оппонента, как чертов ковбой.

Я открыла дверь и терпеливо ждала.

- Не верится, что ты променяла меня на этого растрепанного урода, - огрызнулся он, и его голос вмиг потерял всю накопленную волшебность.

- Шевелись, Громов, на выход.

- Жалко тебя.

Мне во всех смыслах не понравилось, как он произнес последнюю фразу. Собственно, мне вот уже три года не нравилось все, что вылетало из его тонкогубого рта.

Я с силой захлопнула за ним дверь и прислонилась к ней спиной, переводя дыхание.

- Жалко у пчелки, идиот, - пробормотала я.

Покусывая губу, я подошла к столу, нашарила в столе пачку, дрожащими руками извлекла сигарету, но она была настолько тонкой, что переломилась подобно сухому прутику. Вытрусив на стол сразу четыре сигареты, я схватила одну и, наконец, закурила.

То ли еще будет, Палисси. Вчерашнее утро против сегодняшнего: счет один-один.

16

Близился полдень, когда декабрьское солнце, преодолев половину пути, начнет скатываться с неба, стягивая с улиц свет так же, как крепко выпивший человек в приступе злобы стягивает со стола скатерть.

Визит Громова заставил меня поторопиться с поисками адвоката. Я обнаружила в Боде еще одну темную грань его личности, когда казалось, что он уже давно превзошел себя. Этим утром он превзошел себя вдвойне. Когда он сказал, что «Темная сторона», не смотря на мой отказ, станет его филиалом, он искренне верил в это. Возможно, он даже тренировался произносить эту фразу перед зеркалом. Богдан Громов был пираньей, приплывшей на запах пролитой крови. Моей крови, пролитой Деревскими. Но я до сих пор была жива, и не могла позволить ему вгрызться глубже. Ему нужна «Темная сторона», и он не ослабит давление челюстей: либо я выкарабкиваюсь из передряги, либо он перекусывает мой хребет и проглатывает «Темную сторону».

Я как сидела, так и застыла.

Возможно ли такое, что Деревские были подосланы Громовым? После увиденного по телевизору, я не сомневалась, что рассказанная Львом Деревским история шита белыми нитками и моей вины в случившемся с Ариной (если с ней вообще что-то случилось) нет. Да, я не исключала вариант сотрудничества Громова и Деревских, но и не позволяла себе до конца поверить в него. Я выбрала тактику мелких шажков и, стараясь не бежать впереди поезда, достала из второго ящика стола визитницу.

Визитница была пузатой и тяжелой, хотя, казалось, совсем недавно ее можно было протолкнуть в дверную щель. Каждый при встрече лезет вон из штанишек, чтобы вручит вам доказательство собственной успешности, тут уж ничего не поделаешь.

Я собиралась связаться с Юлием Морозовым. Морозов открыл свою контору достаточно давно, чтобы закрепиться на рынке адвокатских услуг и сделать себе репутацию. Я накрыла трубку рукой, когда зазвонил телефон. От неожиданности я вздрогнула. Телефон в моем кабинете имел отдельный номер, который знал ограниченный круг людей. Изолированная линия. С замиранием сердца я подняла трубку.

- Рита?

Только один человек на всем белом свете умел произносить мое имя так. Я ответила после того, как досчитала до трех.

- Привет, Влад.

- Что за чертовщина вокруг тебя творится?

Естественно, это он спрашивал о закрутивших сыр-бор Деревских. Ведь, узнай он о том, что произошло этой ночью и в какую историю я вляпалась, он бы не звонил мне и не начинал разговор с безобидного «что за чертовщина». Он бы примчался в Порог на всех парах и в данный момент стоял под дверью в мой кабинет. Мой брат не любитель трепаться.

Во всяком случае, по резкости прозвучавшего в трубке голоса я поняла, что брат не на шутку разозлен. Меня же, в свою очередь, разозлило то, что он набросился на меня, толком не разобравшись в тонкостях дела. Злость – это хорошо, на порядок лучше страха, который не замедлит превратить ваш голос в нервное блеяние.

- Меня подставили, - сообщила я, скрупулезно обсасывая мысль положить трубку и спасти от гибели те крупицы самообладания, которые еще оставались во мне. – Прямо сейчас собираюсь звонить адвокату.

- Ты уверена, что за тобой нет вины? – пролаял он.

Я могла накинуть на него так же, как он накинулся на меня, но вместо всех ненужных, резких слов, которые крутились на языке, просто ответила:

- Да, уверена.

- Мне просто надо было услышать это от тебя, - послышался шумный вздох.

- Влад.

- Что, детка?

Его голос стал спокойнее, ровнее, вопрос прозвучал почти нормально. Так, как я привыкла. Я думала рассказать ему о встрече с Кудрявцевым. Но в последний момент передумала.

- У тебя все хорошо? – спросила я.

Возникла трехсекундная пауза.

- Да.

Исчерпывающий ответ.

- Когда ты вернешься?

- Не скоро. Но если ты…

- Нет-нет, не настаиваю. – Проницательность двойняшек. Я, впрочем, ответила слишком быстро, что могло насторожить, но, если и насторожило, Влад ничего об этом не сказал. Меня прошиб холодной пот, когда я подумала о том, кем стала. Забавно, как легко могут вылететь из головы столь важные вещи. Я хотела оттянуть момент истины, соответственно, встречу с братом. По крайней мере, пока не собью с Деревского спесь. Правда, я пока не имела ни малейшего представления, как собираюсь это делать, надеясь, что в этом мне поможет Юлий Морозов. – Я не пропаду. Ты знаешь меня.

- Я звонил тебе на мобильный. Почему не берешь трубку? – В моменты, когда Владу необходимо что-то знать, его голос становится копией отцовского, который тоже любит поиграть в игру «вопрос-ответ».

- Если что, звони домой, - сказала я уклончиво.

Мы какое-то время молчали. Я слушала тишину в динамике трубки.

- Береги себя, Рита.

- Ты себя тоже, милый.

Я положила трубку и откинулась на спинку кресла. Руки дрожали, а во рту пересохло. Промочив горло минеральной водой, я таки позвонила в контору Юлия Морозова, и секретарша назначила мне встречу на два часа дня. Когда я представилась, она ничем не выдала своего отношения: может, узнала, может – нет, да и какая мне разница. Попрощалась она в неизменном благожелательном тоне. Профессионал до мозга костей.

Настольные часы показали половину двенадцатого. Я вдруг поняла, что с этого места моего плана действий начинается огромный пробел. Да и не было никакого, черт побери, плана действий. Я не знала, как буду доказывать свою невиновность, в этом я всецело надеюсь на Морозова.

Тишина давила на уши. Снег искрился, этакий неудержимый предновогодний блеск. Наступала пора семейных празднований, елок, иллюминации и сладостей. Но мне было не до этого. Внутри меня затаился страх. Чего я боялась? Сложно сказать. Вовсе не такого рода страх заставлял меня спать с включенным ночником; это был и не детский страх, который давно повзрослел вместе со мной и растворился во взрослых заботах.

Правую щеку напек лившийся через окно солнечный свет. Я прислушалась к своим ощущениям и попыталась найти причину едкой сосущей пустоты в области груди. Я не боялась ни Александра Кудрявцева, ни Стефана, ни Платона, ни Деревского и его адвоката. Тогда чего?

Я боялась, что у меня заберут спиритизм. А вместе с ним – ту часть меня, которая не была затронута зерном. Вырвут, как кусок мяса и кинут гнить. В случае, если Деревский докажет несуществующую вину, я потеряю все. И дело не в материальном благополучии, а в том, что составляет меня. Что после этой ночи осталось от меня, от Риты Палисси.

В дверь постучали. В кабинет вошел Федор Гранин и уселся на стул, где совсем недавно сидел Громов. Я проглотила нервный смешок.

- Ну, и чего хотел это говнюк? – спросил Гранин, убирая с глаз волосы.

- Предлагал купить у него комплект псевдоразумных скрепок.

- И ты купила?

- Нет.

- Чудненько. Он хотел «Темную сторону»?

- Хотел, но я обломала его и вряд ли он еще раз сунет сюда свой нос.

Гранин недобро ухмыльнулся, и у меня назрел свой вопрос.

- Почему ты до сих пор здесь? Работы на сегодня не предвидится, - я помолчала и добавила: - А если быть точным – на ближайшее время.

- Мы с Антоном решили остаться для поддержания твоего морального духа. Этот говнюк Деревский не на тех напал.

В жизни Гранина случались моменты, когда кто-либо, чем-либо испортивший его день, автоматически переводился в разряд говнюков. Тяжело быть Федором Гранином, когда тебя окружают одни говнюки.

- Как считаешь, - я в упор посмотрела на него, - Громов мог подослать Деревских?

- Я думал об этом, - признался он и посерьезнел: - Если «да», то нужны доказательства, хорошая линия защиты, а также обширный заказ на похороны Громова.

- Я уже позаботилась об этом.

- Об обширном заказе на похороны?

- Не говори глупостей. О хорошей линии защиты. У меня встреча с Юлием Морозовым в два часа дня.

Гранин присвистнул:

- Этот парень берет за свои услуги горшочками с дерьмом единорогов, не иначе. Его сладкие речи влетят нам в копеечку!

- Не будь скупердяем. При хорошем раскладе его сладкие речи здорово помогут нам. И вообще, вначале он должен согласиться вести дело. – Я вспомнила об отсутствии машины и спросила: - Подбросишь меня к его конторе?

Из глаз Федора словно вылетели десятки невидимых крючков и впились в мое лицо.

- Подброшу, куда я денусь. И все же, Рита, что вчера у тебя произошло?

По его взгляду я поняла, что его вопрос включал в себя и назначенную Агнией встречу, и пальбу в «Сладком Зубе», и смерть Агнии, и «угнанную» машину. Антон, трепло, рассказал ему о том, куда я накануне собиралась. Я сидела с пустым лицом, и вместо того, чтобы потупить взгляд, отвела его в сторону.

Интересно, как Федя отреагирует на мою коматозность? Наверное, как и все здравомыслящие люди – негативно. Но дело в том, что без зерна не сидеть мне сейчас здесь и не чувствовать солнце, напекающее щеку. Иной вопрос: сколько еще бед это зерно принесет мне, если лишь за одну ночь я проглотила с десяток горьких пилюль опыта? Я подумала о Константине, и мне захотелось съежиться. «Мы еще обсудим ваше нынешнее положение», - сказал Стефан. Значит ли это, что скоро мне принесут счет?

- Рита? – Гранин помахал рукой перед моим носом, и я сфокусировала взгляд.

- Я говорила тебе уже сто раз, и снова скажу: не твое дело.

- Ладно, ладно, больше не пристаю.

- Замечательно, что мы поняли друг друга.

- Есть какие-то планы до двух дня? – спросил он, идя на попятную. Он поправил горловину свитера сомнительного качества. Зато шнурки ботинок сегодня чудесным образом совпадали по цвету. Я покачала головой. – Тогда как на счет перекусить?

Меня не надо было долго упрашивать в отличие от Антона, который согласился поехать домой после долгих уговоров. Уговоров, которые, судя по моему постепенно ожесточающемуся тону, грозились перейти на уровень «начальник-подчиненный», дескать, делай, что тебе говорят. Федя вызвался подвезти Антона, на этом и порешили. Толкунова уже и след простыл; я не стала проверять его кабинет, зная, что там его нет. Наверное, петушится сейчас перед воротами «Темной стороны», наслаждаясь долгожданным вниманием к своей персоне.

Нонна Федорова ожидала меня в приемной, чтобы спросить, чем она может помочь. Я обняла ее.

- Я не верю, что все так может закончиться, - проговорила она, гладя меня по волосам.

- Правильно делаешь, что не веришь.

Так или иначе, а «Темная сторона» закрылась на неопределенный срок.

Идя к задней калитке, я рассуждала, что впредь щеголянье в одной блузе в десятиградусный мороз может, по меньшей мере, вызвать косые взгляды. Холодно мне не было (чертовски странное ощущение), но я решила не провоцировать прохожих на реакцию. Я держала кое-какие вещи в офисе про запас. Среди прочих вещей была куртка на меху. Ее я и накинула, рассовав по карманам ключи от квартиры, деньги, сигареты и зажигалку. Ключи от машины, впрочем, как и сама машина, были утеряны, поэтому психологически в карманах словно бы чего-то не хватало. Если вы что-то теряете, то вы теряете это, и ни одна кроличья лапка, а у меня их на ключах к авто было аж две, не спасет вас.

Мы завезли Антона, и поехали к ближайшей забегаловке. Настроение портилось по мере того, как небо затягивали плотные снежные облака. Утро, медленно перетекавшее в полдень, тускнело. Синоптики эти дни в ударе. Не долог час начну верить им. Верить и ненавидеть еще больше – за то, что добывают дурные вести.

- Как только ты вошла в офис, я сразу понял: в ней что-то не так, - жизнеутверждающе сообщил Гранин, останавливаясь на светофоре.

Я судорожно вцепилась в ремень безопасности по двум причинам: первая – мне показалось, что он раскусил меня, вторая – душа в пятки ушла из-за резкого торможения. Машин и снега на дорогах хватало, чтобы забыть о спокойной поездке.

- Но все не мог решить, что именно, - продолжал он, то и дело зыркая на сфетофор. Зажегся желтый, затем зеленый, и он тронулся с места. – То ли ты прическу поменяла, то ли помаду… Вот говнюк! Эй! Ты куда прешь, баран? – Гранин снова шарахнул по тормозам, и ремень безопасности неприятно врезался мне в грудь. – А потом до меня дошло: ты без очков.

- Я решила перейти на линзы.

Ложь скатилась с языка и провалилась в его уши, словно мячик для гольфа в лунку. Он пожал плечами. Я начинала потихоньку презирать себя за вранье.

Гранин припарковался у обочины и заглушил двигатель. Последняя буква вывески пиццерии «Вояж» перегорела. Над вывеской улыбалась тусклая при свете дня голограмма крепко сбитого мужчины в белом поварском колпаке и фартуке. Мы прошли прямо под голограммой. Сквозь нее были видны мясистые клубящиеся тучи. Псевдоразумный колокольчик над дверью прозвенел сокращенный вариант «Танец Феи Драже» Чайковского.

Никого похожего на мужчину на голограмме внутри не оказалось, зато за прилавком скучающе стояла молоденькая опрятная девушка, которой Гранин просто не мог ни построить глазки. Никто из трапезничающих не обратил на нас внимание. Мы заказали большую пиццу и сели за столик ждать.

Я думала сразу обо всем и ни о чем; стоило мне ухватиться за какую-то мысль, как что-то – то ли стук вилки о тарелку, то ли разговор за соседним столиком – на черепки разбивало мою концентрацию. Вот и теперь: я прикидывала, что скажу Морозову, когда что-то буквально заставило меня повернуть голову и посмотреть на улицу.

Сразу за машиной Гранина припарковалась темно-синяя «альфа-ромео», из которой вышли трое, подошли к его машине и стали о чем-то совещаться. Я дернула Гранина за рукав и указала в том направлении.

- Дружки?

- Пирожки, - фыркнул Гранин, напрягаясь.

- Не нравится мне это, - пробормотала я.

Как раз в это время девушка вынесла наш заказ. Гранин не растерялся: попросил переложить дымящуюся, только из духовки пиццу в коробку, расплатился и, взяв меня на буксир, потащил к выходу. Судя по кислому выражению его физиономии, ему это тоже не нравилось.

Вывалившая из «альфа-ромео» троица как по команде обернулась на звон псевдоразумного колокольчика. Тот, что был с фотоаппаратом, уже смотрел на нас сквозь объектив. У него настолько торчали скулы, что, казалось, дотронешься до них и порежешься. Как он еще сам себя не порезал?

- Убери камеру, мужик, - рявкнул Гранин, держа коробку с пиццей так, будто при первой возможности собирался швырнуть ее в кого-то. Вообще-то Гранин едой не расшвыривается и не видит ничего постыдно в том, чтобы облизать тарелку после сытного обеда. Но кто знает, может, он пойдет на такие жертвы ради меня.

- Повежливее, ладно? – попросил мордоворот в сером гольфе. Сразу становилось понятно, что он здесь исключительно для антуража. Выражение его лица не свидетельствовало в пользу наполнения его черепной коробки; на затылке торчал мальчишеский вихор.

- С таким, как ты, Герасим? Не смеши дядю.

Брови мордоворота сцепились на переносице, обозначив отчаянную работу мысли. Двое других, не смотря на уступающие габариты, выглядели отнюдь не мелкими сошками – все из-за светящегося в глазах интеллекта. Все трое стояли в стороне и наблюдали, как мы садимся в машину, не делая попыток помешать нам. Вспышка щелкнула еще пару раз. Я позволила себе оглянуться, когда Гранин нервно вырулил на дорогу и вклинился в поток машин. Скуластый – тот, что с камерой, - наклонился и что-то говорил поджарому типу. Поджарый усмехнулся. Оба смотрели нам вслед. Мордоворот потерял ко всему интерес и был занят ввинчиванием своего грузного тела на переднее сиденье «альфа-ромео». Жизнь определенно поставила перед ним задачу не из легких.

- Да уж, - поджал губы Гранин.

- Они не похожи на парней, скажем, из местной газетенки.

- Особенно тот здоровенный потц, - поддакнул он. – Готов спорить, он не может без ошибок написать собственное имя.

- Зато, ручаюсь, можете пересчитать кому угодно ребра.

- Ладно, Рит, куда едем? Пицца скоро остынет.

Он не предал этому такого значения, как я. Когда Гранин голоден, он не придает ничему значения.

Я предложила проехаться к набережной. Гранин заглушил двигатель на стоянке напротив пляжем. Со стоянки открывался великолепный вид на реку и застроенный берег Острова. Пляж был занесен снегом и безлюден. Прибрежные кафе пустовали. Печка в машине работала на полную мощность, но Гранин, похоже, все равно мерз. Я откусила от треугольного куска пиццы пару раз и окончательно потеряла к еде интерес. Чахлые лучи солнца продолжали нырять в темные воды реки, однако вскоре и они были проглочены тучами. Я все думала о троице, встретившей нас у пиццерии.

- Ты не будешь доедать? – Гранин указал на кусок пиццы со следами моих зубов. Я покачала головой. Он деланно негодующе сунул кусок обратно в коробку. Я невольно улыбнулась.

Мы слушали радио и любовались рекой. Прокуренный голос Уна Бомбера струился из динамиков, словно смола из древесной коры:

- Такой уж у меня пунктик, мои любознательные. И я тоже не уверен в том, что продукты на моей тарелке никогда не подвергались генной модификации. После закона о защите интересов производителей, мы не можем быть уверены ни в чем, даже во всеми любимом консервированном горошке. Зеленый горошек отныне стал неверной женой, которая начала ходить на сторону…

Учитывая состояние дорог после ночного снегопада, к Морозову было решено выехать за полчаса, чтобы уж наверняка не опоздать.

Офис Морозова располагался на первом этаже в одном из выходящих на проспект домов. Квартиры и офисы в этих домах стоили целое состояние. Перед офисом на небольшой стоянке, врезанной в тротуар, были запаркованы несколько тяжеловесных роскошных авто. Гранин остался дожидаться меня в машине: опустил сиденье, вытянул ноги, закинул руки за голову и блаженно закрыл глаза.

Меня приветствовала симпатичная секретарша в аккуратненькой кремовой блузке, со стрижкой «каре» и пухлыми рыбьими губками. Только я открыла рот представиться и сказать о назначенной встрече, как она опередила меня, предложив провести в кабинет Морозова. Как бонус, из-под резко очерченной челки мне была дарована обезоруживающая улыбка. Будь на моем месте мужчина, он бы сказал примерно следующее: «Забирайте меня с потрохами и эксплуатируйте, как хотите, милочка».

Если офис являл собой лакомый кусочек, то кабинет Морозова был глазированной вишенкой на торте. Обезоруживающая Улыбка прикрыла за собой дверь. Это можно было считать началом утечки денег из моего кармана. Сам Юлий Морозов полностью соответствовал убранству кабинета, затаившись в нем наподобие хамелеона. И кабинет, и Юлий Морозов были отличным дополнением друг к другу.

При моем появлении Морозов вскочил из-за стола, обошел его и уже спешил ко мне с протянутой рукой. Я немного волновалась, но рукопожатие действует на меня подобно тычку под ребра. Затем он предложил располагаться с комфортом и спросил, не желаю ли я кофе. В общем, стандартный набор.

Получасом позже, кинув мне в ноги моток спутанных обещаний-гирлянд, вежливо положив руку мне на спину, Морозов провожал меня к машине. Сомневаюсь, что он каждого клиента провожает к машине. Я, по-видимому, должна чувствовать себя особенной. Но не чувствовала.

Да, он согласился вести мое дело. Выслушав меня, он склонялся к мысли, что Деревские были наняты кем-то, и подосланы в «Темную сторону» с вполне понятной целью: разбить мою репутацию в щепки. Это в точности повторяло то, к чему склонялась я, и неприятный холодок пробежал по рукам. Оставалась самая малость – найти сему доказательства.

17

Коматозность в чем-то похожа на хлопья для завтрака со сниженной калорийностью: вы ожидаете чего-то большего, на деле – ничего особенно. Ну, почти «ничего особенного», беря во внимание тот немаловажный факт, что на моем затылке больше не было никакой дыры, мою новую устойчивость к холоду и восстановившееся зрения. По-моему, у меня также улучшилась реакция, и я стала чуточку сильнее. Что продолжало беспокоить меня, так это то, что где-то в моей черепушке, возможно, осталась пущенная Быком пуля. Но что я могу с этим поделать? Кабинет рентгена отныне был для меня запрещенной территорией. А что на счет металлоискателей? Пусть треклятые металлоискатели катятся к хренам кошачьим, решила я.

Гранин отвез меня домой. Потрясая у меня перед носом ключами от машины, он сказал, чтобы я, чуть что, звонила ему. «Чуть что» прозвучало с напором. Я заверила его, что он может рассчитывать на незапланированный расход бензина в самое неподходящее время суток. Дело, впрочем, вовсе не в авто, а в том, что сейчас во всем Пороге Гранин был единственным, кому я могла доверять. Эдуарда в расчет не берем – он в Кварталах, значит недосягаем. По крайней мере, без острой надобности я в Кварталы ни ногой.

Оставшиеся куски пиццы Гранин забрал с собой, пообещав разогреть их в микроволновке и умять на ужин.

Вечерело. В квартире было темно и тихо. На ходу выныривая из туфель, я прошла прямиком в спальню и замерла возле окна. В окнах высоток вспыхивал свет, вместе с ним – десятки наряженных елок; лампочки подмигивали всеми цветами радуги. Искрящийся в свете уличных фонарей снег придавал картине некий торжественный подтекст. Вдруг захотелось оказаться в тесном семейном кругу. Захотелось Нового года, пахнущего хвоей, бабушкиной выпечкой, папиными сигарами, ванилью, молочным шоколадом, морозцем, который приносят в дом гости, томящимся в духовке золотистым картофелем, жжеными гирляндами… Я могла продолжать и продолжать список. Но мне вспомнился случай, благодаря которому жженые гирлянды стали столь яркой ассоциацией к Новому году.

Так уж было заведено в семье Палисси, что каждый раз, когда наступало время зимних праздников, и папа приволакивал в дом елку, что-то случалось: то ли с елкой, то ли с Владом, то ли с ними обоими. Однажды отец за несколько часов до боя курантов был вынужден везти вопящего Влада в больницу с застрявшими в физиономии осколками керамического деда Мороза, на которого братец свалился в угаре веселья. К слову, на его лице до сих пор видны три маленьких шрама.

В тот Новый год все шло по накатанной схеме: мама шипела брату, чтобы он отошел от елки, угрожая папиным ремнем. Я беспечно наблюдала за разворачивающимся действом, возясь с новой куклой (которой брат буквально через пару дней скрутил голову и подкоптил руки и ноги). Дураковато хихикая и игнорируя мамины посылы, Влад крутанулся и запутался в гирляндах. Я хорошо помню этот момент, будто он запечатлен на фотографии, а сама фотография пришпилена на самом видном месте в моем мозгу. Мгновение брат балансировал на одной ноге, затем пошатнулся и тяжело рухнул вместе с елкой. Треск, мигание гирлянд, грохот разбивающих елочных игрушек. Одинокий крик мамы, выводящий всех из ступора. Все, визжа, рванули к погребенному под хвойным гигантом вопящему Владу. Это надо было видеть! Влад оказался целехонек, поэтому за мамочкиным испугом накатила ярость. Брат потом зверски долгое время не мог сидеть на заднице. Ах, старые добрые времена!

Улыбаясь воспоминаниям, я постояла еще некоторое время у окна, потом задернула штору и включила ночник.

Сколько себя помню, я всегда сплю с включенным ночником. Менялись ночники, но страхи, а вместе с ними и я, оставались прежними. У меня нет боязни темноты, меня напрягает то, что может таиться в ней. Не знаю, заклеймила я себя или нет, но иногда потусторонние гости, словно осы, чующие запах барбекю за многие километры, находят меня. Одни приходят просто посмотреть и уходят, другие становятся настоящими занозами в заднице, третьи могут напасть. Время от времени я прохожу по квартире со свечой, но жизнь полна сюрпризов. Ночник помогает сгладить сюрприз, сделать его менее, черт побери, сюрпризным.

Было начало четвертого. Переодевшись в майку и шорты, я поставила будильник на восемь вечера, залезла под одеяло, откинулась на подушку и закрыла глаза. Я отрубилась быстрее, чем Бабур Околоцветник со своим пулеметным произношением досчитал до десяти.

Я стояла под вечерним беззвездным небом. Вокруг, опрокидываясь за горизонт, было поле с черной, обожженной землей. Впрочем, на поле кое-что все же росло. Подобно каплям крови, оно было усеяно клубникой; ягоды были крупными и налитыми, в то время как кусты – высохшими, чахлыми. Я наклонилась, чтобы сорвать ягоду, но пальцы прошли сквозь нее, по руке потекло что-то теплое. Я поднесла руку к глазам. Это была кровь.

Я открыла глаза и уставилась в потолок, силясь понять, что меня разбудило. Дыхание было учащенным, на лбу выступила холодная испарина. Я глубоко вдохнула и медленно выдохнула, когда раздался повторный звонок в дверь.

Ночник заливал стол и часть пола теплым и желтым, как масло, светом. Я глянула на часы. Без десяти восемь. Взлохмаченная и не до конца проснувшаяся, я вышла в коридор, включила свет и подошла к двери с намерением заглянуть в глазок… Черт! Я хотела проигнорировать незваного гостя, когда услышала из-за двери:

- Рита, я знаю, что вы дома.

Шумно втянув воздух сквозь зубы, я прислонилась к стене и сложила внезапно задрожавшие руки на груди. Ну разумеется, для таких, как этот тип, вшивый домофон не проблема!

Несмотря на то, что Эдуард был лучшим другом Влада, ко мне он обращался исключительно на «вы». Да, он – исключение из сложившейся традиции: друг брата, который не стал моим другом. Пожалуй, это громко сказано, поскольку я не испытывала к нему негатива. Скорее, осторожность.

Влад знал Эдуарда еще при жизни, однако проглоченное зерно вопреки всему укрепило их дружбу. Нестандартная парочка. Уезжая, Владислав традиционно просит Эдуарда присматривать за мной, а самое гнусное заключается в том, что они даже не пытаются скрыть это от меня.

Закладываюсь на что угодно, что я уже знала причину его визита.

- Вообще-то я отдыхала. Вы меня разбудили. – Я не погрешила против истины.

- Обещаю, я ненадолго.

Как пить дать, Эдуард улыбался. Он любил улыбаться и говорить одновременно. Нет, это не работа на публику, а привычка не терять лица даже перед самим собой. Кто я такая, чтобы осуждать его за это?

- Я не в настроении принимать гостей.

- И все же настоятельно рекомендую впустить меня. Ваши соседи скоро начнут интересоваться источником шума.

- Значит, уважаемый источник шума, уходите, пока не поздно.

- Мне надо с вами поговорить.

- А мне – выспаться.

- Хотите вы этого или нет, так или иначе, я войду в эту дверь.

Этим он добился должного эффекта. Зная, что его слова никогда не расходятся с поступками, я провернула ключ в замке и, приоткрыв дверь на длину цепочки, выглянула в подъезд. Красив как полубог, ни дать, ни взять, промелькнуло в голове.

Эдуард заискивающе улыбнулся, и мои челюсти сиюминутно свело в спазме, будто я выпила лимонный сок. Он надавил на дверь – совсем чуть-чуть, но вполне достаточно, чтобы порвать цепочку, будь на это его воля. Я была вынуждена сдаться и, хмурясь, отступила в глубину коридора. В чистой одежде, но с грязными мыслями, один из самых влиятельных коматозников города вырос на пороге моего дома.

Человеку требуется тридцать секунд, чтобы составить представление о собеседнике, и пять лет, чтобы рассеять первое впечатление. И это представление почти полностью основано на том, как человек одет. Я познакомилась с Эдуардом около пяти назад, но представление до сих пор не рассеялось. Не сказать, что оно было составлено целиком в пользу Эдуарда.

Я сфокусировала взгляд, и поняла, что нас разделяют уже не пара-тройка метров, а сантиметры. Вобравшее холод коричневое пальто коснулось моих голых ног, по коже побежали мурашки. Эдуард наклонился и коснулся губами моего лба. Я стояла как вкопанная, от потрясения разучившись дышать и даже не обращая внимания на зуд в носе, будто туда сыпанули перца. По молчаливому согласию все это время мы держались на расстоянии вытянутой руки. А сейчас, впервые за пять лет нашего знакомства, я вдруг чувствовала его дыхание у себя на лице, а сквозь тонкую майку – исходящий от него холод. Тонкую трикотажную майку. Захотелось ссутулиться и прикрыть грудь руками. Но я не сделала этого – все мысли были вытеснены осознанием того, почему он дотронулся до меня. И вмиг момент потерял всю удивительность и новизну.