Зенит Красной Звезды

Глава 8

«Социализм — это строй цивилизованных кооператоров. В.И. Ленин». Я стою, переминаясь, у выхода зала прилета международных рейсов Шереметьево и разглядываю свежий лозунг, который крепят рабочие на стене. Растяжка сделана красиво. Фраза Ленина продублирована на английском. Позади меня стоит Леха и два бородатых видеооператора, что одолжил Лапин студии в «аренду». Они уже включили камеры и ловят объективом выход.

— …Витья…!!!

Громкий детский крик заставляет меня вглядеться в лица прилетевших, и через секунду я вижу, как на меня летит маленький ураган по имени Моника Картер.

— Витья, Витья… я так рада видеть тебя!

Радушно распахиваю объятья девочке, и она с радостным визгом повисает на моей шее. Моника одета в теплую шубку с белой опушкой на капюшоне и красную меховую шапку с помпоном. Подготовилась к холодной России. Я начинаю кружить ее, краем глаза замечая яркие вспышки фотоаппаратов. Господи…, и эти стервятники тут как тут! Похоже, семейство Картеров в поездке сопровождает целый отряд американских репортеров, да и телевизионщики тоже здесь, судя по паре камер. Пропагандистская битва началась.

Отпускаю Монику и, подхватив ее рюкзачок, шагаю навстречу Картеру. Тот тоже в долгополой шубе и на негре это смотрится смешно.

— Как поживаете, мистер Картер…?!

— Отлично, Виктор! Далеко же ты забрался…! И обращайся ко мне по имени, а то мне неудобно как-то…

— Хорошо, Пончо! Ну, пойдемте, нас ждут…

Репортеры забегают вперед, стараясь сделать выигрышные кадры с нами на выходе из аэропорта, но у меня для них большой сюрприз — вместо стоянки мы с Картерами отправляемся на летное поле, где нас ждет вертолет МИ-8, выделенный Симоняном. Перед вертолетом расстелена красная дорожка, и дорогих гостей встречает экипаж в парадной форме — правительственный авиаотряд как-никак. Но мест в вертолете гораздо меньше, чем желающих. В первую очередь беру своих операторов, потом случайным образом отбираю нескольких американских журналистов. Остальным вежливо предлагаю проследовать в интуристовский автобус, который отвезет их в гостиницу «Россия». Ставлю всех в известность, что в 16.00 в конференц-зале гостиницы состоится наша с Моникой первая совместная пресс-конференция. Те, кому не повезло попасть в число избранных, завистливо вздыхают вслед своим более удачливым коллегам, но послушно следуют к автобусу.

В вертолете мы располагаемся довольно плотно, и я сразу прошу всех надеть наушники. Если уж и проводить такую роскошную экскурсию, то все нужно делать по высшему разряду. Зря я, что ли все утро готовился?! Мы взлетаем и прежде, чем направиться в сторону Москвы, делаем небольшой крюк в сторону нового терминала. Земля внизу припорошена снегом, выпавшим прошлой ночью, и с высоты на белом фоне грандиозная стройка Шереметьево-2 выглядит очень впечатляюще. Восторженное цоканье языков — и репортеры дружно спешат сделать уникальные кадры. Ну да, вряд ли им представилась такая редкая возможность, если бы я заранее не согласовал этот полет со всеми спецслужбами. А теперь, господа-товарищи, летим в Москву…

Полет над столицей оставил незабываемые впечатления у американских гостей. Наш маршрут хорошо продуман: пройдя над МКАДом, мы сначала любуемся Останкинской телебашней и гостиницей «Космос», практически готовой к открытию. Затем отправляемся в Лужники. Внизу проплывают четкие кварталы жилых домов и многоэтажные здания новостроек, прямые трассы, пресекающие город, и громады сталинских высоток с острыми шпилями, устремленными ввысь. С высоты птичьего полета столица выглядит огромным современным мегаполисом, и американцы искренне восхищены увиденным. Вот только попробуйте, не оправдать оказанного вам доверия и не отправить в свои газеты восторженных репортажей!

Наконец, облетев по дуге Кремль и Красную площадь, мы торжественно приземляемся рядом с «Россией». Американские журналисты, хорошо наслышанные о строгих ограничениях на полеты над Москвой, теряют дар речи от такого эффектного завершения нашего воздушного вояжа. Дружной толпой иностранцы направляются на заселение, а я, минуя лобби, веду семейство Картеров в выделенные им апартаменты. Восторгам Моники нет конца, она с детской непосредственностью сообщает мне, что попала в сказку. А вот Пончо немного растерян. Он, конечно, ожидал в СССР теплого приема, но действительность превзошла все его ожидания. Если кураторы из Госдепа хотели запугать доверчивого чернокожего боксера унылой советской действительностью и всякими ужасами типа медведей на улицах, то они жестоко просчитались…

Вдруг хлопнув себя по лбу, Моника смеется и достает из отцовской сумки большой плоский пакет, который передал мне Майкл Гор. Благодарю ее и предупреждаю Картеров, что зайду за ними ровно через полчаса — скоро нам уже отправляться на пресс-конференцию. Оставив их одних, идем с Лехой в ближайший бар выпить кофе…

Устроившись за столиком у окна, с нетерпением распечатываем пакет — в нем лежит письмо и два сигнальных экземпляра «сорокопятки» — тридцатисантиметровых виниловых сингла. У меня захватывает дух… Один с песней «We are the World» причем в двух вариантах — студийном и концертном. На втором диске записаны сразу две наши новые композиции — «Ten O'Clock Postman» и «I just call to say».

— Ух ты! — выдыхает «мамонт» — Наши первые пластинки!

Коростылев в восторге стучит меня по плечу. Я тоже весь в эйфории. Прорвались! Доказали!

— Сейчас сбегаю за шампанским! — Леха подрывается вскочить, но я его торможу

— Ты же за рулем! Я бы сейчас не отказался от бокала, но впереди пресс-конференция. Отметим вечером

Разглядываем пластинки. У обоих синглов шикарные стильные конверты. На одном — общая студийная фотография мировых звезд, принявших участие в записи «We are the World», а на втором… Сразу видно, что над ним поработал опытный художник. На фоне огромной рубиновой звезды наши со звездочками лица и стильный логотип «Red stars» — коротко и емко…

— А где остальные песни? — удивляется «мамонт»

— Это, Леш, 12-дюймовый формат под названием «макси-сингл» — я быстро читаю сопроводительное письмо Гора — Он сейчас на Западе считается самым качественным. Обеспечивает наиболее качественное звучание и оттого наиболее востребован. В первую очередь на радиостанциях. Для таких синглов даже есть специальный раздел в «Биллборде», который называется «горячая сотня». Любому успешному диску, претендующему на звание «золотого» и уж тем более «платинового», в обязательном порядке предшествует выпуск синглов с самыми ударными хитами. Гор и Вэбер посчитали, что «Ten O'Clock Postman» и «I just call to say» станут нашими «ледоколами», которые надо пустить вперед.

Пересказываю «мамонту» ту часть письма, где продюсеры объясняют систему ротации. Сначала радиостанции, попадание в чарты, охват дискотек и телевидения. Дальше владельцы музыкальных магазинов, уже заработавшие на «макси-синглах», выстраиваются в очередь перед дверями Атлантик Рекордс и получают, наконец, диск-гигант со всеми песнями. Финансовую сторону письма, я благоразумно опускаю. Над ней надо еще поразмыслить и сделать несколько звонков в США. Обычный диск стоит в Штатах около 10 долларов. «Макси-синглы» планируется продавать за $5.50 И тут есть вопросы. Блин, как же мне не хватает спутникового телефона! Надо тащиться в специальную секцию Центрального Телеграфа, заказывать звонок, продумывать тщательно разговор — ведь тебя пишут и расшифровка ляжет на стол Цвигуна. А если вспомнить, что МВД на продаже пластинки получает всего 200 тысяч долларов — смешную сумму по сравнению с той, что уже получил и еще получу я, то финансовые вопросы обсудить не получится. Иначе Цвигун легко сольет меня Щелокову. Вбить такой клин между министром и Селезневым — это же просто песня! Тихо скриплю зубами. Радостный «мамонт» совершенно не понимает, отчего я сижу такой кислый.

Смотрю на часы — время уже выдвигаться на пресс-конференцию. Пока я заберу Картеров, пока мы доберемся до конференц-зала, глядишь — и время вышло. А опаздывать нам сейчас никак нельзя. Как говорят англичане: первое впечатление нельзя произвести дважды…

Ровно в 16.00 мы переступаем порог конференц-зала и видим перед собой пеструю толпу журналистов, занявших все свободные места. Кого здесь только нет — можно подумать, что Моника не маленькая американская девочка, а политик мирового масштаба. С нашей стороны тоже присутствуют представители нескольких изданий, есть и телевизионщики. Отлично! Аудитория здесь подобралась, что надо. Здороваемся со всеми и усаживаемся за длинный стол, там уже расположились переводчик, знакомый дядька из международного отдела ЦК, и атташе американского посольства по культуре Билл Прауд. Угу…кураторы наши, блин, теперь аж с двух сторон… Ну, что ж, поехали… Шоу, как говорится, маст гоу он.

— Господин Селезнев, мы в очередной раз убедились, что советская пропаганда ничем не гнушается. Вот сейчас вы используете американского ребенка в своих грязных политических играх. Пытаетесь предстать перед миром «хорошими парнями». Какие козыри у вас еще припасены?

Нормально, да? Худой парень в очках и с диктофоном в руках, представившись журналистом газеты «Вашингтон пост», сходу выложили все козыри западной пропаганды. Даже не стали особо маскироваться.

Хоть вопрос и адресован мне, для начала слово берет цековец — мужчина лет 50-ти в хорошем, темном костюме. Марков Андрей Иннокентьевич. Толкает короткую, но грамотную речь, по ходу которой сразу расставляет правильные акценты. Моника Картер — Посол мира, американская девочка, которая взяла на себя смелость написать главе советского государства открытое письмо и задать ему важные опросы о мире. К сожалению, Леонид Ильич Брежнев из-за проблем со здоровьем не смог тогда ответить на ее письмо. А вот новый Генеральный секретарь КПСС Григорий Васильевич Романов — готов теперь встретиться с Моникой. Именно он пригласил Монику в Советский Союз, чтобы девочка смогла своими глазами увидеть, как живут советские люди, и узнать, что они думают о сохранении мира во всем мире. И не просто пригласил, но еще и назначил советского Посла — известного певца и композитора Виктора Селезнева. Виктор покажет Монике Советский Союз и познакомит ее со сверстниками.

— Лучшая пропаганда советского образа жизни — вступаю в разговор я — Это наши пластинки в Америке

Хотелось, конечно, пошутить про танки на аэродромах, но я сдержался. Выставляю на стол диски «Красных Звезд». В конференц-зале оживление, журналисты тянут головы. Начинают выкрикивать вопросы.

— Рад представить первые синглы нашей группы, которые вышли в США и в Западной Европе — я игнорирую всеобщий оживляж — Привезла их нам Моника. Можно сказать ее первая дипломатическая почта.

Я делаю небольшой поклон в адрес девочки, все смеются. После чего рассказываю о наших достижениях, творческих планах. Передаю слово Монике. Девочка начинает восторженно делиться своими впечатлениями о недавнем полете над Москвой. Кто-то с места пытается переключить ее внимание на предстоящую встречу с Романовым — бесполезно! Детская непосредственность Моники столь заразительна, что вскоре уже все включаются в обсуждение олимпийских новостроек. Пончо Картера спрашивают о его отношении к Предстоящей Олимпиаде 80. Старший Картер проявляет похвальную твердость в этом вопросе — по его мнению, спорт не должен превращаться в заложника политики. Неприятные господа снова кривятся, словно они сожрали по лимону.

Тут просыпается Билл Прауд. В своей речи он делает упор на необходимость культурного обмена между нашими народами. Его основной посыл — народы, уважающие культуру друг друга и воевавшие вместе против фашизма, не могут испытывать вражду. Неплохо… Только в эту красивую схему никак не укладывается провокационное содержание письма, которое госдеповские кукловоды подсунули Монике.

Спустя час пресс-конференция заканчивается, Картеры получают от меня для заучивания лист со словами припева «Две звезды» в английской транскрипции и отправляются отсыпаться в свой номер, а мы едем в студию. Встречают нас празднично наряженные «звездочки» выстрелами из хлопушек с конфетти и поцелуями. Позади девушек стоят улыбающиеся Роза Афанасьевна, Татьяна Геннадиевна, Львова и… Клаймич! Все дружно кричат «ПОЗДРАВЛЯЕМ!». Ребята-охранники и музыканты во главе с Завадским хватают меня с Лехой, начинают качать. Все что я успеваю сделать — прижать пластинки к груди. Не дай бог сломают.

— Леха, ты гад! — кричу я мамонту из под потолка — Мог бы хотя бы предупредить!

— Он соблюдал конспирацию — смеется Григорий Давыдович — У нас было так мало времени после его звонка

Приземлившись, я отдаю пластинки на растерзание музыкантам и Клаймичу, «звездочки» ведут меня в репетиционный зал. Тут накрыты столы, на которых выставлена домашняя еда, от вида которой рот наполняется слюной, шампанское… Девочки подводят меня к стене. На ней висит… стенгазета! Фотографии с наших концертов, рисунки, стихи Лады (она оказывается пишет стихи!), сердечки и еще раз огромные буквы «ПОЗДРАВЛЯЕМ». Молча развожу руками, возвращаю челюсть на место. И это они все успели за субботу? Крепко обнимаю каждую, на глазах наворачиваются слезы.

Иду умываться. Смываю помаду девушек с щек, причесываюсь. Из зеркала на меня глядит измученный парень с красными от недосыпа глазами. Недавно исполнился год, как я в прошлом. Что мне удалось сделать? Избавиться от могильщика СССР — Андропова? Пожалуй. Громыко шел приятным, но страшным бонусом. Повернуть рельсы экономики в сторону цивилизованного рынка? И это тоже. НЭП, реформы СЭВа… Все это затормозит экономическое отставание от Запада. Что еще? Афган? Тут больше вопросов, чем ответов. Штурм дворца Амина и ввод войск во многом был эмоциональным решением Брежнева, который плакал после убийства Тараки. Причем в советском истеблишменте была и оппозиция резолюции «малого» Политбюро (начальник Генштаба Огарков, Косыгин…). Теперь же нет «малого» Политбюро в лице Брежнева, Андропова, Громыко (остались лишь Суслов, Устинов да Черненко), а у власти — молодой Романов, который не допустит подобной глупости. Запасным вариантом оставался Веверс, который как глава ПГУ скорее всего продолжит готовить отравление Амина. И в отличии от Крючкова — доведет дело до конца. Я вспомнил ледяные глаза латыша и меня передернуло.

А что не получилось? Пока не получилось ускорить в Союзе научно-технический процесс. Как не спалившись внедрить производство компьютеров, процессоров и других достижений из будущего я не знал. Также большие сомнения меня гложут насчет предателей и серийных убийц. Способа проверить эффективность рассылки — нет. Хоть в разные регионы «рициновые» письма идут с разной скоростью — власти могут заинтересоваться массовыми отравлениями, после чего дело попадет в КГБ. Впрочем, у меня всегда есть в таком случае запасной аэродром — Италия, Анна, золото и бриллианты индийского храма. Да и за пластинки уже получены миллионы долларов. Нет, мы еще поборемся.

— Витя! — в дверь туалета постучала Вера — С тобой все нормально? Ты там так долго… Приехали твой дед, мама, Галина Леонидовна…

— Уже иду — я вытер полотенцем руки, нацепил на лицо парадную улыбку. Пора снова в бой!

Сонные американцы, как муравьи неровной цепочкой выползают из дверей «России» и тянутся к интуристовскому автобусу. А кто говорил, что будет легко?! Никто им такого не обещал! Это СССР, ребята. Тут все серьезно! Сегодня, господа, настала очередь вкусить экзотики, ибо нас ждет жемчужина русской архитектуры — древний город Суздаль. Ехать туда далековато, так что вы вполне успеете досмотреть свои американские сны. А нехрена было вчера зависать в ресторане до самого закрытия и дегустировать водку, а то ишь ты, расслабились! Кажется, из всего автобуса бодры только Моника и мои «звездочки». Девчонки радостно обнимаются, щебечут на английском о чем-то своем девичьем. Я пытаюсь прислушаться, но потом словно начинаю проваливаться в черную яму — три с лишним часа на сон — это сейчас для меня сродни щедрому подарку. Каждый день — словно изматывающий марафон. И даже вечеринки — утомительная работа. Вчера пришлось уговаривать Клаймича отправиться в санаторий, моментально менять темы разговора с Верой, а потом с Альдоной («нам надо серьезно поговорить», ага ЩАЗ), обсуждать новые фасоны платьев с Львовой, гасить порывы Галины Леонидовны звонить на «Мелодию» (как же, американцы выпустили пластинку раньше нас — позор!), встречать, обхаживать новых гостей — Щелокова и Чурбанова… Адский труд.

Сквозь сон я слышу, как девчонки просят Монику не трогать меня, объясняют ей, что после возвращения из США я живу как на вулкане. Ладка так и говорит ей — на вулкане… А что, очень хорошее сравнение. Потом в автобусе появляется экскурсовод — милая женщина лет 30, которая будет сопровождать нас в Суздаль. Мы, наконец, трогаемся в путь. Монотонная речь гида действует на меня лучше любого снотворного… Спать…

…Когда Вера ласково тормошит меня за плечо, за окном уже светит яркое солнце, и наш автобус подруливает к суздальской интуристовской гостинице. Хорошо я так поспал, душевно… Наша программа на сегодня продумана и просчитана до мелочей, а график довольно жесткий. И сейчас у нас по этому графику завтрак. Еда приличная, кофе отличный — что еще нужно, чтобы окончательно проснуться? Глаза у американского народца наконец-то распахиваются, и в них появляется осмысленное выражение. Журналисты тянутся за своей техникой — процесс пошел… Дальше мы только успеваем вертеть головой: посмотрите налево, посмотрите направо… Красота, конечно, неописуемая — мы словно в зимнюю сказку попали. Все вокруг укрыто белым чистым снегом, а крыши и окна домов, украшенные деревянной резьбой, все в сосульках. Осмотрели пару монастырей, заглянули в Кремль. Американцам русская экзотика явно нравится — снимают все подряд. А теперь, господа, у нас по плану главное веселье — мы едем на центральную площадь города отмечать начало русской Масленицы. Сегодня же у нас как раз первый день масленичной недели. У Торговых рядов настоящее столпотворение: ярко одетые ряженые, скоморохи, чучело зимы, словом, народное гуляние во всей его красе. Вас, господа американцы, пугали медведями на улице? Так вот же они! Пляшут, наряженные в короткие, красные юбки, под веселую балалайку. Мои операторы успевают заснять и медведей, и ошарашенные лица американцев.

Гостей угощают блинами и пирогами, щедрой рекой течет медовуха. Сразу предупреждаю американцев, что штука эта весьма обманчивая — пьется-то легко, а ноги потом не слушаются. Кивают, но пробуют с интересом… Большинство берет с нас пример и покупает в качестве сувениров фирменные пузатые бутылки с древним русским напитком. Уж не знаю, довезут ли они их до дома. Моника носится от одной группы артистов к другой, ее красный помпон мелькают в толпе то там, то здесь. Вот они с Ладой влились в хоровод, вот наша шустрая подружка штурмует вместе с другими детьми снежную крепость, а вот уже пьет горячий чай с Верой и Альдоной. Что для меня удивительно — нас здесь никто не узнает. Косятся, правда, пытаясь понять, почему наши лица кажутся им такими знакомыми, но до полного узнавания дело так ни разу и не дошло. Глубинка, сэр… И песни мои вон из динамиков звучат, «Три белых коня» так вообще уже в третий раз крутят, а вот с исполнителями этих песен нас явно не ассоциируют. Может, просто не ожидали увидеть здесь, в толпе народа, а может виной тому теплые шарфы, в которые мы прячем свои замерзшие носы.

Ко мне проталкивается гид, говорит, что тройки с санями готовы. Все, как заказывали: с бубенцами и яркими лентами, вплетенными в гриву. Лично первый секретарь Горкома расстарался. Тройки — это хорошо…! Созываю народ, рассаживаю всех по трем саням. Мстительно замечаю, что вредный репортер в очках снова замешкался, и места ему не хватило. А вот так! Не нужно клювом щелкать. Тройки срываются с места и начинают свой разбег по заснеженным улицам Суздаля. Моника визжит от восторга, у Пончо — квадратные глаза. Так же как и у горожан на улицах, которые наблюдают негра на тройке. Камеры работают без остановки, снимая наш лихой заезд. «Ямщики» заразившись весельем, устраивают целое представление с погоней, обгонами. Пончо, азартно понукая лошадей, свистит так, что у нас аж уши закладывает. Вера подарила Монике красивый павлопосадский платок, который та завязала прямо поверх шапки. Выглядит это до того забавно, особенно в сочетании с ее темной кожей, что мои девчонки то и дело прыскают в кулачки, я и сам не могу удержаться от улыбки. Пока Моника водила хороводы и трескала блины, я тоже успел накупить ей кучу сувениров, но вручу их ей уже в Москве, а то она всю обратную дорогу будет скакать по автобусу.

Наконец, мы возвращаемся к Торговым рядам. Веселье там еще в полном разгаре, но нам пора обедать и ехать в Москву. Вечером у нас очень ответственное мероприятие — поход в Большой театр. И к нему еще нужно как следует подготовиться. Особенно моим «звездочкам». У автобуса нас ждет «хозяин» Суздаля — приехал лично удостовериться, что у нас все в порядке. Энергичный первый секретарь горкома, пузанчик в окружении разных инструкторов и помощников.

Сердечно благодарим его за отлично организованный досуг, обещаем непременно вернуться сюда еще раз. Глава города вызывается лично проводить нас на обед. Я не отказываюсь — зачем обижать хорошего человека. Длинный стол, накрыт в ресторане гостиницы и сервирован так, что даже у меня, повидавшего виды, отвисает челюсть. Посуда на столе — лучшие образцы хохломской росписи, и тут же гжель вперемешку с хрусталем. Все ярко, пестро, нарядно и очень по-русски. Официанты в ярко-красных косоворотках, подпоясанных кушаками, снуют за нашими спинами с огромными подносами в руках. Все блюда в самых лучших традициях русской кухни: и блины с икрой, и щи с грибами в горшочках и осетрина во всех ипостасях. Огромные ладьи, расписанные под хохлому, доверху наполнены пирожками с разной начинкой, а количество разносолов на столе превышает все разумные пределы — одной только квашеной капусты несколько видов. Не обед, а мечта гурмана… Наедаемся так, что когда на десерт подают запеченные с медом яблоки, места для них уже не хватает. А если еще учесть, что мы не утерпели и все-таки отведали с мороза медовухи, то у всех нас теперь только одна мечта — добраться побыстрее до автобуса и вздремнуть на обратном пути. Прощаемся с радушными хозяевами, еще раз от души благодарим за теплый прием, и отбываем в Первопрестольную… Поездка в Суздаль удалась на славу…

К Большому мы с Картерами подъезжаем первыми. Я выхожу из «Мерса», открываю заднюю дверь и подаю руку своей чернокожей спутнице. Моника шустро выбирается из машины, и мы с ней тут же попадаем под объективы фотоаппаратов. Рядом с нами притормаживает наша служебная Волга, на которой прибыли «звездочки», и я спешу открыть им дверь. Девчонки сегодня чудо, как хороши. Они и так-то у меня красавицы, но сегодня особенно: в длинных вечерних платьях, меховых жакетах и в туфлях на высоких шпильках; в ушах и на шеях недавно приобретенные украшения из 200-й секции. Всего в меру, все по-европейски стильно и модно — хоть сейчас на обложку Космополитена. Да я и сам выгляжу ничего, в своем любимом Бербери и в черном смокинге.

Моника болтает с девчонками, как со старыми знакомыми, расспрашивает их о предстоящем спектакле. Я ищу глазами афишу и…едва не давлюсь воздухом от увиденного. «ЛЕБЕДИНОЕ ОЗЕРО». Бля!!! Мы будем смотреть сегодня Лебединое озеро! Нет, похоже, этот балет для СССР — палочка выручалочка на все времена. Нервный смех, который на меня напал после изучения афиши, моим спутникам совершенно не понятен, а я все никак не могу остановиться — прошлое продолжает напоминать о себе, причем в самый неподходящий момент.

Когда мы проходим внутрь и снимем верхнюю одежду, обнаруживается, что Картеры сегодня тоже принарядились — Пончо в модном костюме, который сидит на нем очень даже неплохо, а Моника…она у нас словно маленькая принцесса. На девочке надето синее бархатное платье длиной ниже колен, с белым кружевным воротником, а на ее ногах белые колготы и лакированные синие туфли с ремешками. Все вместе мы застываем весьма живописной группой на парадной лестнице, давая журналистам снять нас в самых разных ракурсах. И есть у меня тихое подозрение, что кадров со «звездочками» американские репортеры наделали сейчас не меньше, чем со мной и Моникой. Не спеша идем со свитой из репортеров по залам и коридорам здания, направляясь в царскую ложу. Моника восторженно крутит головой по сторонам и тихо признается мне, что в театре она первый раз в жизни. Говорю ей, что она правильно начала свое знакомство с Большого — с далеко не худшего образца. Пончо громко смеется над моей шуткой.

— Виктор, у нас в Америке и близко нет ничего похожего!

Ну, это он, скорее всего, поскромничал. Старые театры в Америке все-таки есть, пусть и не такие прославленные, как в Европе. Но здесь, сейчас, эта легкая потертость позолоты и тканей, запах старого дерева и еще чего-то неуловимого придает нашему походу за искусством совершенно особый колорит. Да, я не раз бывал здесь после известной реконструкции, и уверенно могу сказать, что она поведена просто блестяще, но…вместе с ней был навсегда утерян этот особый, ни с чем несравнимый дух старинного театра. Утерян, увы. А вот сейчас я снова могу дышать им полной грудью и тихо радоваться… У входа в царскую ложу, которую охраняют двое в штатском, мы прощаемся с журналистами — их ждет партер. А нас…нас тоже уже ждут.

В небольшом помещении, которое предваряет вход в ложу, накрыт стол — шампанское, блюда с бутербродами, пара многоярусных горок с разнообразными пирожными и вазы с разными конфетами. Из кресел навстречу нам поднимаются Юрий Михайлович и Николай Анисимович. Представляю их Картерам, мужчины обмениваются крепкими рукопожатиями. Монике оба целуют руку, отчего наша принцесса страшно смущается. Моим «звездочкам» достаются мужские объятья и вполне заслуженные комплименты. Едва успеваем перекинуться парой слов, как в дверях появляются наши гранд дамы. Не знаю, как этого добилась Галина Леонидовна, но выглядит она просто превосходно! Понятно, что над ней поколдовали опытный косметолог, гример и парикмахер, но результат меня и правда впечатляет. Да она и сама это осознает — дочка Брежнева с удовольствием принимает комплименты мужчин и «звездочек», а потом незаметно подмигивает мне. Я украдкой показываю ей большой палец, на что она довольно смеется и кивает на Светлану Владимировну. Понятно, чья заслуга…! Одеты обе дамы нарядно и богато — платья с люрексом, бриллианты на пальцах и в ушах, шикарные меховые палантины — все по высшему советскому разряду.

Наконец, раздается третий звонок, и мы занимаем наши места в ложе. В первом ряду стоят шесть кресел, куда мы усаживаем всех наших женщин, сами садимся вторым рядом. По залу разносится возбужденный гул голосов, и все головы вдруг поворачиваются к нашей ложе. Кто-то из знакомых приветствует Щелоковых и Чурбановых из соседней ложи, Галина Леонидовна приветливо машет им рукой в ответ. Американские репортеры даже из партера умудряются сделать ценные кадры, на которых Моника сидит рядом с дочерью Брежнева. Я тоже машу знакомым. Вижу Билла Прауда со спутницей, Розу Афанасьевну. Бабуля Лады смотрит на нас в театральный бинокль. Отлично! Нам сейчас просто необходима новая волна слухов о том, что положение Брежневой и ее мужа ничуть не пошатнулось после отставки серьезно заболевшего Генсека, и даже наоборот — оно значительно укрепилось. Пусть теперь американцы гадают о перипетиях борьбы между кремлевскими группировками.

Свет медленно гаснет, и спектакль начинается… Моника уже успела прочесть либретто в выданной ей программке на английском языке и теперь восхищенно следит за происходящем на сцене. Красивые декорации, воздушные белоснежные пачки на балеринах, отточенные движения танцоров… Девочка в полном восторге от разворачивающейся перед ней сказки. Правда, ей до слез жалко заколдованную принцессу.

— Витья, но ведь все будет хорошо?! Зигфрид и Одетта будут же вместе?

— Обязательно будут!

Моника видимо не очень внимательно прочитала либретто и теперь не до конца понимает происходящее на сцене, а я не спешу разочаровывать ее драматической развязкой сюжета. Особенно Монике нравится Зигфрид, и она мечтательно шепчет мне.

— Ах, Витья… он такой красивый… просто настоящий принц.

Лада, сидящая рядом с ней, слышит это и переводит слова Моники Галине Леонидовне. Все взрослые понятливо улыбаются, слушая восторженные охи девочки. В антракте Светлана Владимировна предлагает всем пройтись немного. Мужчины наотрез отказываются, и сопровождать дам приходится мне. Стоит нам выйти, как мы тут же снова попадаем под объективы фотокамер. Американские репортеры засыпают нас вопросами на ломаном русском, и опять отдуваться за всех приходится мне. Старшие дамы доброжелательно улыбаются журналистам, но упорно молчат, делая вид, что не понимают их вопросов, зато все мои «звездочки» очаровательно улыбаются американцам и позируют на камеру. Я приятно удивлен их раскованным поведением: ни Альдона, ни даже Вера сегодня не зажимаются перед камерой, и ведут себя очень естественно, а про Ладу я вообще молчу. В Англии с ними определенно можно будет выходить в свет, надеюсь девчонки это испытание теперь выдержат.

Совершив променад, мы возвращаемся в ложу. Выпиваем по бокалу шампанского, Монике достается чай с пирожными. Маленькая сладкоежка пробует по очереди несколько видов, благо они размером с большую пуговицу, и восторженно закатывает глаза

— Витья…какие здесь вкусные пирожные…!

На мой взгляд, ничего особо выдающегося в них нет, но я беру себе на заметку, что Монику обязательно нужно сводить в «Прагу» — вот где настоящее раздолье для сладкоежек. Снова звенит звонок, и Моника тут же забывает о пирожных. Балет мы досматриваем под ее восхищенные возгласы. Галина Леонидовна наклоняется ко мне

— Очаровательная девочка! Где ты ее нашел…?

— Не поверите, ее отец был моим соперником в матче, он ведь тоже боксер.

— …Ох, Витька…когда ты уже набоксируешься, каждый раз у меня сердце замирает, как вижу тебя на ринге… Куда только Люда смотрит…!

Благоразумно молчу, чтобы не давать доброй женщине несбыточных обещаний. В Олимпиаде я однозначно собираюсь принимать участие, а дальше посмотрим…

После спектакля Галина Леонидовна предлагает познакомить Монику с «принцем», Светлана Владимировна всецело поддерживает ее предложение, все равно они хотели передать цветы для солистов.

— Саша такой талантливый танцор!

— И человек он очень приятный…

Мужчины остаются ожидать нас в ложе, мои «звездочки» решают составить им компанию, кто-то ведь должен побыть переводчиком у Пончо. Ну, а мы отправляемся за кулисы. За нами увязывается толпа журналистов и… Билла Прауд со своей спутницей. Оказывается, это его жена. Идем какими-то переходами и коридорами, по которым снуют артисты и работники сцены, завидев гран дам все почтительно расступаются. Моника смотрит на все это закулисье широко распахнутыми глазами, все слова у нее кажется, уже закончились. Наконец, добираемся до гримерок. Танцор уже предупрежден о нашем приходе, и едва Брежнева успевает постучать в дверь, появляется на пороге. Породистое вытянутое лицо высокого, худощавого мужчины мне знакомо, но пока он еще в гриме, а поэтому я жду, когда женщины представят нас друг другу.

— Виктор Селезнев

— Александр Годунов

Та-да-дам! Сюрпризы продолжаются… Сегодня просто день сюрпризов…! Моника что-то восторженно лопочет Годунову, дарит ему цветы, он вполне сносно отвечает ей на английском, благодарит за высокую оценку своего таланта. Я задумчиво рассматриваю одного из ведущих танцоров страны и понимаю, что наша сегодняшняя встреча это знак судьбы. А как иначе, если уже в нынешнем августе по его вине случится очень громкий скандал, который нанесет огромный вред репутации СССР. Годунов останется в США после гастролей Большого театра, что послужит причиной очередному ухудшению отношений СССР с Америкой. Судьба Годунова сложится весьма плачевно. Уже через 2 года его выставит из своего театра друг детства Барышников, потом будет развод с женой, оставшейся в СССР, и смерть в 46 лет от хронического алкоголизма.

Но самое главное — СССР сейчас совершенно не нужен громкий скандал, без него проблем хватает. И ведь Годунов все-равно найдет способ сбежать. Яркий пример Барышникова и Нуриева всем нашим балетным танцорам не дает покоя. Всем почему-то кажется, что они могут легко повторить их судьбу и стать такими же успешными на Западе. Только они наивные не понимают, что Барышников по своей натуре холодный и расчетливый бизнесмен, а это очень большая редкость среди людей искусства. Он скорее редчайшее исключение среди тех русских, кто предпочел сытую чужбину Родине. И что же нам с ним теперь делать, с этим наивным мечтателем Годуновым?

Пожалуй, единственный способ остановить его — дать ему то, что он так жаждет получить. Контракт с зарубежным театром.

— Александр, как жаль, что в США нет такого балета — невольно помогает мне Моника, восхищенно складывая руки на груди. Журналисты высовывают вперед руки с диктофонами.

— Этот вопрос надо переадресовать чиновникам — тут же вступаю в разговор я. Хоть никакого вопроса Моника и не задавала, но я использую эту беседу, чтобы «поддеть» Прауда.

— У нас тут присутствует атташе по культуре посольства. Билл, что у вас не так с американским балетом?

Из толпы выходит недовольный Прауд. Он морщится, но все-таки дипломатично отвечает.

— Все с ним нормально. Есть американский театр балета в Нью-Йорке, много шоу ставится на Бродвее… Но таких постановок — Билл обвел рукой Большой — У нас, конечно, нет. Если бы бродвейские продюсеры могли привлекать великолепных советских танцоров…

Прауд вздыхает, а я вижу, как у Годунова загораются глаза. Он подается вперед, смотрит не мигая на дипломата. Сейчас запрыгнет к нему за пазуху. Все это замечают, начинают посмеиваться.

— Так вот же — я невежливо тыкаю пальцем в балеруна — Готовые кадры. Александр, как насчет привить американскому балету советской изящности и великолепия?

— Витя, что ты говоришь! — меня в бок тычет Галина Леонидовна, которой на ухо переводит Альдона — Это же наши лучшие танцоры!

— Краса и гордость — киваю я — Так пусть несут эту красоту на Запад!

— Виктор, я с удовольствием поработаю в Америке — прижимает руки к груди Годунов — Если, конечно, руководство разрешит…

— А мы у него спросим — я смотрю на наших строгих гранд дам и добавляю — Завтра встреча Моники с Григорием Васильевичем. Моника, давай попросим за Александра.

— Конечно — улыбается девочка — Мы с папой обязательно сходим на спектакль господина Годунова в Нью-Йорке или Вашингтоне!

Это будет компромиссом и меньшим из зол. Пусть парень потешит свое самолюбие, а заодно и заработает валюту для родной страны, прославляя в США русскую балетную школу. И пусть уже Годунов наконец-то узнает, как сложно работать на Западе по контракту, который жестко регламентирует каждый твой шаг. Это вам не синекура в Большом, где руководство терпит все капризы и выходки! А если Романов спросит меня «кто же будет танцевать в Большом театре?» отвечу ему вопросом на вопрос «А кто будет танцевать, если Годунов сбежит?» Балетный век настолько скоротечен, а конкуренция в среде танцоров так велика, что многие таланты даже не успевают раскрыться. Сколько их, таких годуновых закончило свою карьеру в кордебалете, так и не став солистами…?

Вообще, надо будет подумать над тем, чтобы всем будущим знаменитым невозвращенцам тихо организовывать зарубежные контракты. Пусть поработают года два-три на благо Родины, а потом глядишь — и сами как миленькие вернутся домой, быстро надышавшись «воздухом свободы» и узнав его истинную цену. Ведь мало кто из невозвращенцев добился на Западе настоящего профессионального успеха, основанного не на скандале, а на признании их таланта…

На входе в Троицкую башню Кремля нас уже поджидает седая улыбчивая женщина — экскурсовод, о котором меня предупреждала Галина Леонидовна. Ольга Николаевна обладает прекрасными манерами и отличным знанием английского языка. Моя задача заключается лишь в том, чтобы иногда переводить ее слова на русский, чтобы направлять советских репортеров в нужную сторону. Рассказывает Ольга Николаевна интересно и на очень доступном уровне, не перегружая свой рассказ датами и именами. Все именно так, как и нужно для американцев. Репортеры, сопровождающие Картеров, тоже слушают нашего экскурсовода с большим вниманием, даже что-то записывают на свои диктофоны. Правильно. Заодно хоть и просветятся немного по поводу истории страны, против которой ведут свою неусыпную борьбу.

Вчерашний день нанес мощный удар по предубежденности забугорной журналистской братии. Американцы начали улыбаться и шутить, некоторые из них щеголяют в белых ушанках, а репортер «Вашингтон пост» так и вовсе сумел где-то раздобыть валенки и с удовольствием ходит в них по мартовскому снегу и сугробам. Суздаль, Большой театр — воскресенье удалось на все 100 %. Все довольны, включая меня. Окончание дня я провел уже вместе с Верой, в которой внезапно проснулся вулкан. Наверное тот самый, на который Селезнева «сажала» Лада. Разъезжались мы из театра порознь. Но это была уловка. Сначала завезли Картеров в гостиницу, после чего Леха доставил меня в квартиру на Тверской. Подмигнул и был таков. А в квартире… Притушенный свет, ароматические свечи и Вера… в черных чулках и пеньюаре.

— … в 15-м веке — голос экскурсовода вырвал меня из сладких воспоминаний — Башня неоднократно меняла название и в конце концов была названа Троицкой от Троицкого подворья в Кремле.

После башни, мы всей толпой идем к Царь-пушке и Царь-колоколу. Моника с детской непосредственностью просит меня подсадить ее, чтобы она могла заглянуть в жерло огромного орудия. Просьбу ее исполняю беспрекословно, сажая девочку на плечо. И под яркие вспышки фотокамер ее голова в шапке с огромным помпоном исчезает в темном чреве пушки. Маленькая хулиганка издает там воинственный клич, который отражается в жерле низким гулом. Наши операторы не отстают от своих американских коллег, снимая каждый шаг Моники. Кадры должны получиться на загляденье. Поражаю американцев фразой, что Царь-пушка вовсе не пушка, а по-сути огромный дробовик, который стреляет не ядрами, а картечью.

— Зачем же тогда рядом лежат ядра? — удивляется журналист «Вашингтон пост»

— В декоративных целях — Ольга Николаевна кидает на меня убийственный взгляд

Я поднимаю руки, сигнализируя ей, что больше не вмешиваюсь в экскурсию.

Подойдя к Царь-колоколу, молча, подхватываю Монику и ставлю завизжавшую от неожиданности девочку на высокий постамент. Все вокруг опять смеются, включая Пончо Картера и репортеров, но кадры снова получаются обалденные — эта чернокожая девочка так мила и непосредственна, что легко могла бы стать настоящей звездой телевидения. Впрочем, у 12-летней Моники еще все впереди…

Потом мы немного прогуливаемся по Соборной площади, ненадолго заглядываем в Архангельский собор — усыпальницу московских князей и первых русских царей. Монике все интересно. Она задает Ольге Николаевне кучу вопросов, от совсем наивных до удивительно серьезных. Меня забавляет выражение лица Картера-старшего. Такое ощущение, что Пончо не до конца верит в происходящее, и ему постоянно хочется протереть глаза, чтобы убедиться, не снится ли ему эта волшебная сказка. Это он еще не видел волшебный Питер, который у Картеров по плану в среду и четверг.

Некоторые кремлевские соборы стоят сейчас в лесах, некоторые закрыты для туристов, но это и понятно — реставраторы спешат закончить все работы к предстоящей Олимпиаде. Но впечатлений у Моники и ее отца и так выше крыши. Мудрая Ольга Николаевна это прекрасно понимает, а поэтому вскоре мы дружной толпой направляемся в Оружейную палату.

Вот где для Моники настоящее раздолье, ее глаза просто разбегаются от обилия интересных экспонатов. Но древние шлемы и даже шапка Мономаха оставляют ее почти равнодушной, а вот рыцарские доспехи вызывают восторг. А уж когда дело доходит до царской парадной мантии, платьев Екатерины II и царских карет, у Моники заканчиваются все слова… Девчонка — что тут добавить! Ольга Николаевна спрашивает ее, пряча хитринку в глазах

— Моника, а на царские покои пойдем смотреть, или ты уже устала?

— Конечно, пойдем!

В царские покои я не иду. Отправляюсь проверить все ли готово к встрече с Романовым. Нашим нынешним «царем». К зданию Совмина Картеров и журналистов проводят и без меня, так что важно убедиться, что Генсек не забыл о пропагандистской битве. Он не забыл, а вот его помощники….

— Поувольняю к чертям!! До сих пор не принесли речь с правками — гневается Григорий Васильевич, почему-то сурово глядя на меня. Мы находимся в кабинете Генсека и тут уже поменялась обстановка. Появились мягкие кресла, стоит импортный телевизор Sony…

Романов начинает названивать в секретариат, интересуясь, где финальный вариант его выступления. А я опять краем глаза разглядываю документы, пытаясь понять, что там написано. Вот такой я любопытный.

— Интересуешься? — хмыкает Романов, заметив мое подглядывание — На, посмотри

Беру в руки стопку документов из министерства здравоохранения. В руках целый план… всесоюзной антиалкогольной кампании. Да ё-мое!! Цензурных слов нет. Закрытие магазинов, торгующих ликёро-водочной продукцией, ужесточение наказаний за распитие на улицах, приостановка работы ряда заводов, производящих спирт, изменения ценообразования… Плана вырубки виноградников по стране нет, но чую и до этого дойдет. И ведь как хорошо все обосновано — не подкопаешься. Потребление выросло? Выросло. С 5 литров чистого спирта в год на человека (царская Россия) до нынешних 10 литров. Смертность скакнула? Просто взлетела ракетой. 1960 год — 7,4 человек умирали от пьянства на 1000 человек населения, 1970 год — 8,7 человек, а в 78-м уже — 10! Рост в полтора раза. Железобетонные аргументы. Народ пьет и умирает.

— Мнда… — я только могу мычать

— Вот тебе и мнда — тяжело вздыхает Романов

Интересно, какие стихи через годик выдумают про нового Генсека? Что-нибудь вроде «На недельку, до второго, закопаем РоманОва. Откопаем Брежнева — будем пить по-прежнему». И какая же сука копает так под Григория Васильевича? Не успел вступить в должность — ему подсовывают заведомо провальный проект. Во-первых, сильный удар по бюджету. Во-вторых, подрыв авторитета власти — анекдоты, стишки… Наконец, велики шансы провала кампании — народ будет варить самогон, травиться боярышником… Венедикт Ерофеев в своем хрестоматийном произведении увековечил несколько рецептов, например, коктейли «Слеза комсомолки» (в составе косметические средства и лак для ногтей) или «Ханаанский бальзам» (технический спирт, политура, пиво). Короче, сухой закон, это такое лекарство, которое хуже болезни.

— Ну что? Комсомол поддержит нас в борьбе с пьянством? — усмехается Романов

— Молодежь — за трезвый образ жизни — твердо отвечаю я — Но боюсь, план — никудышный. Нельзя у нас в стране так резко, за одну пятилетку… Растянуть бы его лет на двадцать, цены повышать постепенно, медленно, приучая народ. Торговлю не запрещать махом, а осложнить. Продавать алкоголь только после 5-ти вечера. Чтобы не бегали в обед за водкой. Развивать пивоварение. Чтоб не в подворотне на троих, а культурно, в пивбаре, под еду… Не вижу справки от Совмина по потерям бюджета.

— Смотри ка — качает головой Генсек — И тут у тебя есть своя точка зрения.

Романов встает из-за стола, подходит к окну. Разглядывает падающий снег. Март уже, когда же наступит весна?? Где-то там, за снегом сейчас ходит Моника, напевая «Двье звезды, двье светлых повести…». Девочка — трудяга. Сказали учить слова? Не просто учит, а даже пытается напевать. «Звездочки» ее еще во время поездки в Суздаль занимались. На обратном пути много репетировали. Нет, понятно, что на монтаже в Останкино все сделают как надо — лишь бы рот открывала. Но все-равно, всем бы такой энтузиазм.

— Что там со снами? — внезапно поворачивается ко мне Романов

— Я бы еще в план табак добавил — я вскакиваю со стула и тоже подхожу к окну — Похожая история. Запретить нельзя, терпеть ущерб здоровью населения тоже нельзя. Но можно плавно поднимать цены, пропаганду здорового образа жизни проводить. А на пачки поместить фотографии с легкими курильщика!

— Я тебя спросил про сны! — Генсек подходит вплотную и берет меня за пуговицу на пиджаке — С табаком мы потом разберемся.

— Можно мне сначала чаю? — я решаю взять паузу, подготовиться к разговору

— Позже выпьешь — продолжает давить Романов — Давай, выкладывай.

Чернобыль или Спитак? Можно быть все-таки Афган? Нет, там ситуация управляемая. А вот катастрофы… Чернобыль предотвратить легко. Просто запретить проводить эксперименты на реакторах типа РБМК, особенно с выбегом ротора турбогенератора. Спитак же так предотвратить не получится. Энергия, которая высвободилась в районе разрыва земной коры во время землетрясения в Армении в 1988 году, будет сопоставима взрыву 10 атомных бомб, сброшенных на Хиросиму американцами в 1945 году. И тяжелые последствия закладываются именно сейчас, когда активно строится город. И строится он совершенно без учета сейсмической опасности региона.

— Мне снилось, что я ребенок. Живу в армянском городе. Родители ушли на работу, я дома с бабушкой. Мы уже позавтракали, собираемся на улицу. Вдруг наш дом подпрыгивает вверх и со страшным грохотом рушится. Меня что-то больно бьет по голове и плечам, вокруг пыль, ничего не видно. Я долго кашляю, потом начинаю плакать и звать бабушку. По щеке льется кровь. На ощупь пробираюсь среди обломков дома. Выползаю наружу. Солнца не видно — все закрывает пыль. Вокруг крики и стоны. Соседние дома разрушены. Сложились словно карточные домики. Ни одного целого!

— Когда?? — покрасневший Романов дергает меня за пуговицу — Когда это случится? И где точно?

— Кажется, город называется Спитак — я аккуратно убираю руку Генсека, сажусь обратно на стул — Когда точно, сказать не могу, не скоро. Но мальчик, который мне снился несколько часов бродил по улицам. Там все было уничтожено. Будто атомная бомба упала. Если город строится в сейсмоопасной зоне, то таких разрушений даже при сильном землетрясении быть не должно.

— Воровство! — Генсек подходит к карте СССР, находит пальцем Ленинаканский район Армении — Знаем, как строят в южных республиках. Тяп-ляп слепили, лишь бы по плану отчитаться. Ладно, считай, что эту проблему ты мне скинул. Назначим комиссию.

Романов усмехается.

— После Грузии и арестов узбеков — Демирчян в штаны наложит. Подумает, что под него копаем…

Ага, Демирчян это у нас первый секретарь Армянской ССР. Может даже и не плохо, что наложит. Романов в очередной раз подтвердит свою репутацию «жесткой руки».

— Может не только комиссию создать, а целое новое министерство? — интересуюсь я

— Ну ка? Что у тебя там опять за идея?

— Министерство по чрезвычайным ситуациям. Отдать ему гражданскую оборону, пожарных, ну и создать группы спасателей постоянной готовности по всей стране. Что случилось — тут же погрузились в самолет или вертолет, прилетели разбирать завалы, спасать людей, госпиталь полевой развернули…

— Любопытно — Романов задумался — Их можно и за рубеж посылать, если какое стихийное бедствие у соседей… Престиж СССР поднимать. Знаешь, в этом есть определенный смысл, надо вынести на Политбюро идею.

В кабинет, постучавшись, заходит помощник. Приносят правленую речь Генерального. Я тихонько перевожу дух. Похоже мои «сны» на этот раз «зашли» удачно.

Во вторник утром впервые за долгое время я бодр и свеж, словно заново родился. Нет, что не говорите — сон это великое дело, особенно для молодого неокрепшего организма! Ну, и после сна плотный завтрак в мамином исполнении с большой чашкой кофе. Удастся ли мне пообедать — это еще большой вопрос, а поэтому едой пренебрегать нельзя. За завтраком вспоминаю вчерашнюю встречу Моники с Романовым, которая прошла на «ура» — они друг друга просто очаровали. И это заметили все журналисты, которые присутствовали на аудиенции. Их беседа получилась непринужденной и, я бы даже сказал…душевной. Романов свою заранее заготовленную речь конечно произнес, но она скорее предназначалась для репортеров, а потом их общение пошло уже совершенно в другом ключе. Григорию Васильевичу даже не пришлось убеждать Монику в миролюбии советских граждан, умненькая девочка и сама во всем прекрасно разобралась, а госдеповские кукловоды точно просчитались, избрав девочку объектом своих манипуляций. А к концу их беседы Генеральный не то что Годунова был готов отпустить за границу, но попроси его Моника — весь сонм советских диссидентов чохом. Прямо хоть новый «философский пароход» готовь. Вот был бы сюрприз для госдеповцев…!

После Кремля я повез всю «банду» обедать в «Прагу», сочтя, что гостям будет полезно узнать о лучших ресторанах Москвы. В «Праге» нас уже конечно ждали и накормили ничуть не хуже, чем в Суздале — американцы с таким энтузиазмом зачищали столы от еды, словно их три дня не кормили. В конце всех ждал еще один приятный сюрприз, подготовленный главным образом для сладкоежки Моники — презентация продукции знаменитого кондитерского цеха. В зал торжественно ввезли сервировочные тележки, заставленные пирожными и тортами, и ввезли их не официанты, а сами кондитеры в высоких накрахмаленных колпаках, под предводительством Владимира Гуральника. Чья идея? Моя идея! Даже у нас, у взрослых, глаза разбежались от огромного разнообразия, а бедная Моника, кажется, вообще была на грани культурного шока. Перед ней торжественно поставили огромное блюдо, заполненное крохотными пирожными граммов по 30–40. Все эти маленькие птифуры и эклерчики, безе и корзиночки произвели на нее неизгладимое впечатление. А за ними шли небольшие порционные куски всех самых знаменитых тортов ресторана. И даже я, не самый большой сладкоежка, безошибочно узнал среди них торт «Вацлавский» посыпанный грильяжной крошкой, «Прагу», «Птичье молоко», и «Марику».

— …Это все мне…? — растерянно спрашивает меня девочка.

— Конечно! Все для маленького Посла Мира, Моники Картер!

Девочка со счастливым лицом приступила к дегустации, а кондитеры в это время доходчиво рассказывали гостям об особенностях каждого десерта, я же по мере своих сил переводил их объяснения на английский. На пятом пирожном Моника обвела взглядом поднос и жалобно произнесла

— Витья… я столько пирожных съесть не смогу, я же лопну… Но мне так хочется все это попробовать…!

Пришлось успокоить Монику, что все оставшееся, сложат для нее в коробку и отдадут им с собой. Сладкоежка довольно вздыхает и тянется за очередной вкусняшкой. Я наклоняюсь к ее уху и задаю провокационный вопрос

— А хочешь посмотреть, как это все готовят?

— Ты еще спрашиваешь?!!

Я забираю операторов, и мы идем вслед за кондитерами к ним в цех. На входе нас просят надеть белые халаты и поварские колпаки, после чего Моника начинает хихикать. Наверное, мы с ней и впрямь забавно выглядели, зато кадры у нас получились замечательные. Потом девочка помчалась посмотреть, как одна из кондитеров украшает трехъярусный торт, созданный на заказ. Кто-то предложил Монике самой попробовать украсить пирожное. У-у-у… это они зря…, теперь американку отсюда и силком не вытащить. Мы ее теряем…! Пока прикусив от усердия язык, наша маленькая гостья выдавливает крем на пирожное из кондитерского мешка, я спрашиваю Владимира Михайловича, почему он не оформляет патенты на свои торты?

— У нас так не принято — смущенный Гуральник разводит руками — Потом любой торт — это же коллективное… творчество

— Ну и запатентовали бы рецептуру на ресторан — пожимаю плечами я — Чтобы другим кондитерам в голову не пришло халтурить.

Кондитер молчит, косит взглядом на директора. И вот так у нас во всем… Государственное — значит ничье. Помочь что ли хорошим людям с регистрацией патентов? А пока вношу свое рационализаторское предложение: создать к Олимпиаде торт, состоящий из пяти разноцветных слоев в цветах олимпийских колец. У каждого слоя свой вкус и цвет. Такие торты стали популярны в 90-х, но сейчас до этой простой идеи никто почему-то еще не додумался. Смеясь, уверяю всех, что на авторство не претендую, но если он у них получится, я рассчитываю на один призовой экземпляр. У Моники тем временем половина крема из кондитерского мешка оказывается на руках, на халате и даже на щеках. Но восторгам нет предела, и была бы ее воля — мы бы здесь остались навсегда…

Выныриваю из приятных воспоминаний и возвращаюсь в сегодняшнюю действительность. Запись в Останкино сегодня нужно провести на самом высоком уровне, так чтобы американскую девочку Монику увидела и полюбила вся советская страна. У нас вроде все готово, но меня больше волнует встреча с Лапиным… Нам срочно нужно с ним поговорить. О чем? О многом… Для начала о том, что большая часть песен, которые будут исполнены на предстоящем концерте, моего сочинения. Хотя петь их будут и разные артисты. Считаем и загибаем пальцы. Премьера «Две звезды» — это раз. Феличита, на исполнении которой я буду настаивать особенно — это два. Пьеха исполнит «Белый вечер» — это уже три. Эдита Станиславовна, кстати, еще раз меня приятно удивила — она принесла личные извинения еще и Григорию Давыдовичу, когда тот позвонил ей, чтобы справится о ее планах на концерт к 8-му Марта. Да, надо сказать, что наш Клаймич все-таки наотрез отказался отправляться в санаторий. Заявил, что он и так неплохо отдохнул за время своего пребывания в ЦКБ, а сейчас ему просто необходимо «немного поработать для восстановления тонуса». Сторговались на недельную отсрочку, но я взял с него клятву, что он во всем будет соблюдать меру. «Главный из трудоголиков» торжественно мне это пообещал в присутствии родного коллектива. Ага… пообещал, а уже в воскресенье заявился на работу к восьми утра, и пока мы выгуливали американцев в Суздале и в Большом, наш ненаглядный директор развернул в студии бурную деятельность.

Разбудил с утра пораньше бедную Сенчину, сообщил ей, что я приготовил для нее потрясающую песню. Как думаете, через сколько она нарисовалась в студии? Оказывается, для нормальной девушки вполне хватает сорока минут, чтобы проснуться, привести себя в порядок и домчаться до Селезневской. Людмила с первый ноты влюбилась в «Погоду в доме» и задалась целью непременно исполнить ее в Останкино. И мой насквозь трудоголический коллектив не отказал в помощи «бедной милой Людочке, попавшей в непростую ситуацию». Действительно, как же можно! В результате к вечеру и минусовка, и ноты и сама песня были уже готовы. А уж когда «бедная Людочка» услышала, что я готов передать ей свою песню «Миллион алых роз», то чуть не задушила Клаймича в объятьях. «Ах, я так мечтала ее исполнить, так мечтала…!». Заодно они еще и «Розы» отрепетировали, благо минусовка в концертном варианте была. Так что к трем песням вскоре добавились еще две от Сенчиной. Итого пять.

Пока певица без зазрения совести пользовала мою студию и моих музыкантов, бравый директор продолжил обзвон. На очереди был Лещенко. Лев Валерьянович бодро отрапортовал, что полностью у него готовы пока лишь три песни — «Городские цветы», «Дорогие мои старики» и «Старая мельница», но на концерте он хотел бы исполнить что-то из нового, поскольку «Городские цветы» уже прозвучали в моем исполнении. А если Лапин разрешит, то может и обе песни спеть. Клаймич с Лещенко согласился — конечно, новое, женский праздник все-таки, а советские дамы нашего Льва Валерьяновича просто обожают. В конце разговора мэтр, немного смущаясь, добавил, что хотел бы еще раз прослушать «Березы», возможно, он ее недооценил. На эту тему Клаймич предложил ему самому переговорить со мной на концерте в Останкино. Он вроде как не в курсе дальнейшей судьбы этой песни — вдруг она уже кому-то продана или обещана? Вот умеет же наш интриган развести людей на ровном месте! Теперь мне нужно будет говорить с Лапиным сразу о семи своих песнях. Семи!!! Предыдущий рекорд двухмесячной давности, когда на Песне Года было исполнено пять моих песен, будет перекрыт…

Второй вопрос, который я хочу обсудить с Лапиным, касается освещения визита Моники. Нет, показ фрагмента нашей пресс-конференции в программе Время и встречи Моники с Романовым — это конечно хорошо. Но мало. Хочу попросить его полнее подавать визит Моники, делать большие репортажи для разных программ. Вот уже три дня рядом с нами постоянно толкутся останкинские операторы, а где результат их работы? И это наша прославленная советская пропаганда?! Покажу ему небольшую подборку из записей, сделанных во время полета на вертолете, в Суздале и в Большом театре. Мои операторы обещали включить туда все самые интересные кадры. Леха как раз должен с утра забрать эту кассету у операторов нашей «передвижки». Заодно поделюсь с Лапиным своей идеей сделать целый «пропагандистский» фильм по итогам визита Моники, и спрошу разрешения включить туда кадры с сегодняшней записи концерта в Останкино.

Вообще новостную политику Гостелерадио осуществляет сейчас Энвер Назимович Мамедов — первый зам Лапина, человек потрясающей эрудиции и глубокого ума. Главную редакцию информации — ГРИ ЦТ — возглавляет Юрий Летунов. Оба профессионалы высочайшего класса, но… все находится под жесточайшим контролем Сергея Георгиевича. Во времена перестройки его выставили чуть ли не главным ретроградом страны, повесив на него всех собак, а ведь он был дипломатом, эрудитом и большим знатоком искусств. Как мне рассказали операторы, еженедельные летучки, которые он проводит в конференц-зале на Пятницкой, проходят как великолепно поставленный спектакль. В умении поймать и высмеять ляпы телевизионщиков, ему вообще нет равных. Так неужели мне не удастся договориться с ним? Очень не хотелось бы задействовать главный административный ресурс, потому что с Лапиным нам лучше дружить — на телевидение у меня огромные планы. Ну и пора бы нам уже объясниться с ним по поводу судьбы проекта «Здравствуй мир!».

…Несмотря на мое неожиданное появление и большое количество сотрудников в приемной, Лапин почти сразу же принимает меня. Он занят какими-то важными делами, но откладывает документы в сторону. Прошу прощения за неожиданный визит, и, не теряя времени, перехожу к делу. Как и следовало ожидать, по песням у него возражений нет, семь, так семь. Участие Моники в концерте приветствуется, особенно после того, как я предъявляю Лапину письменное разрешение Пончо Картера. А вот Феличита, кажется, не желательна. Почему? Потому что песня не на русском языке. Начинаю с жаром убеждать его, что песня идеологически абсолютно нейтральная, сто раз прокрученная о радио, к тому же мы с ней выступали в Сан-Ремо. Ну, давайте ради наших женщин чуть отойдем от жестких рамок, 8-е Марта ведь…! Лапин спорит, но ломается на аргументе, что запись могут купить и пустить в эфир западные каналы. Престиж Родины — наше все.

Перехожу к вопросу освещения на ТВ визита Моники: привожу заготовленные аргументы, передаю Лапину кассету. Он обещает подумать и принять решение к концу дня. Возражений у него особых нет, видимо нужно утрясти какие-то детали с подчиненными. Отлично! Проясняю судьбу своего «временно заглохшего» проекта. Тонко намекаю, что в связи со сменой партийного руководства, произошли некоторые изменения в концепции, поэтому проект целесообразно отложить на некоторое время. Но как только вопрос решится, я тут же сразу ему позвоню. Лапин согласно кивает. На прощанье жму Сергею Георгиевичу руку и совершенно искренне говорю, что с ним приятно иметь дело. Удостаиваюсь ответного комплимента, что среди молодежи редко встретишь такого целеустремленного, ответственного и главное талантливого человека. О, да! Хвалите меня, хвалите… Я, действительно, могу собой гордиться — за какой-то час (!) уламывания решил с Лапиным сразу несколько важных вопросов. А теперь пора в гримерку. Надеюсь, сегодня мне никто за нее глаза не выцарапает…

Останкинская гримерка, которую нам выделили в этот раз, ничем особенным не отличается от прежней, ну если только она немного просторнее, и на входе ее теперь бдительно охраняют наши тяжи, перекрывая туда вход всяким непрошенным гостям и прочим «кикабидзе». Нам точно не нужны новые скандалы. Внутри меня уже поджидают Клаймич и «звездочки». Григорий Давыдович сообщает, что пока я добирался от Лапина, приходил режиссер, который принес новый список с очередностью выступлений. О как! Просматриваю список — там уже в наличии все мои семь песен. Оперативно, однако… Первым номером у нас пойдет запись Феличиты. Картеры приедут в Останкино только часа через полтора. И, слава богу, мое присутствие в зале сегодня не нужно, поэтому сидеть здесь до конца записи я не собираюсь. Сделаем несколько дублей каждой песни и адью! Дальше пусть уже режиссеры и монтажеры трудятся, а у нас еще дел по ноздри.

Над девчонками сейчас колдуют приглашенный гример и парикмахер. Своих стилистов в штате у нас пока нет и это мое большое упущение, потому что порой их отсутствие доставляет нам лишние неудобства. Работа молодого парикмахера по имени Света мне очень нравится, она уже не в первый раз стрижет и укладывает волосы нашим звездочкам, и делает это виртуозно. Перед Нью-Йорком она даже и мне подравнивала мои блондинистые отросшие вихры. Но вот гример Ольга, которая в основное время работает в театре…она явно даже не в курсе последних западных тенденций, и нашим девчонкам приходится постоянно ее направлять и поправлять. А об эстрадном гриме у нее и вовсе весьма приблизительные представления. Конечно, отсутствие нормальных гримеров — это общая беда советских артистов, стоит только посмотреть записи. На них грим той же Пьехи порой выглядит просто ужасно — розовое лицо и белая шея. А цветных телевизоров в стране становится все больше — это значит, что скоро проблемы с гримом начнут бросаться в глаза и зрителям.

Через полчаса нас уже вызывают, и мы спешим на сцену. Исполняем любимую Феличиту с таким задором, что восторженная публика в зале устраивает овацию. Довольный режиссер просматривает запись и отпускает со сцены — «записались» с первого дубля. Идем в гримерку переодеваться, т. к. для второй песни у нас заготовлены другие сценические костюмы. Оставляю «звездочек» под охраной тяжей, беру с собой Леху и Григория Давыдовича, отправляюсь на центральный вход встречать Картеров. Журналистская братия сегодня отдыхает, с американцами приехали только наши операторы.

Веду всех в концертный зал, прошу помощника режиссера пристроить их поближе к сцене. Предупреждаю, что до нашего выступления придется подождать минут сорок. Со сцены громко звучит моя фамилия — это ведущие объявляют выступление Сенчиной с песней «Миллионом алых роз». Операторы шустро расчехляют технику и начинают съемку. Поет Людмила, кстати очень неплохо, душевно… Но нам с Моникой слушать ее некогда — пора уже идти в гримерку.

…Начало нашего выступления не предвещает беды. Мы появляемся на сцене под оглушительные аплодисменты зала, которые прерываются лишь с первыми звуками мелодии. Располагаемся на сцене двумя небольшими группами — звездочки становятся чуть в отдалении от нас с Моникой, левее и чуть позади. На задник из проекторов режиссер подает изображение мерцающих красных звезд. Необычная красивая мелодия завораживает зал, заставляя зрителей затаить дыхание. Первую две строчки куплета поет Альдона, потом вступаю я, от меня эстафету перехватывает Вера и заканчиваю куплет снова я. Наша версия ничуть не хуже пугачевско-кузьминской, а в голосах девчонок нет и грамма вульгарного пугачевского надрыва. Во время припева все внимание уже сосредоточено на нас с Моникой, звездочки у нас сейчас в роли бэк-вокалисток. Маленькая американка волнуется, но небольшой опыт выступления у нее есть, и свою партию она исполняет почти безупречно. Ее забавный акцент даже придает песне неожиданный шарм. В голове мелькает мысль, что неплохо бы потом сделать студийную запись ее сольного исполнения… Второй куплет мы исполняем примерно в том же порядке, только Альдону теперь заменяет Лада. И припев у нас получается еще лучше, чем в первый раз. С последними аккордами на нас обрушивается просто лавина аплодисментов. Мы кланяемся, собираем цветы от зрителей и пытаемся покинуть сцену, но нас не отпускают, продолжая хлопать и хлопать.

Режиссер, улыбаясь, разводит руками, показывая нам, что не в его силах отпустить нас сейчас со сцены, и еще через пару минут бурных оваций под сводами Останкино снова звучат первые аккорды нашей новой песни. И мы снова поем ее, понимая, что премьера песни обернулась сегодня ее полным триумфом. Нам остается допеть только последний припев, и я уже набираю полную грудь воздуха, когда слышу над своей головой мерзкий скрежет металла. А дальше… Дальше все действительно происходит, как в замедленной киносъемке. Вскинув глаза вверх, я вижу, как накренившаяся софитная ферма, медленно отрывается от потолка. Хрустит металл, летят вниз осветительные приборы вместе с водопадом искр. Слышу крики в зале, успеваю заметить, как Альдона хватает Веру и Ладу за руки, тащит их за кулисы. Рядом падает софит, дальше я уже действую на чистых инстинктах — толкаю оцепеневшую Монику на сцену и падаю на нее сверху, прикрывая от летящей на нас фермы… Чувствую сильный удар по голове, проваливаюсь в темноту.

Конец второй книги.

— Эй, автор, а как же третья книга?? Что там дальше случилось?

— Третий роман скорее всего будет. Есть уже и название: «Режим бога. Триумф Красной Звезды».