Зенит Красной Звезды

Глава 1

Длинный черный бронированный лимузин — правительственный «ЗиЛ» — мчался ранним утром по осевой линии Кутузовского проспекта. Спереди и сзади машину сопровождали милицейские «Волги» с включенными проблесковыми маячками. Сирены молчали, но в них и не было необходимости. Утренняя, заснеженная Москва была пустынна и безлюдна. Редкие автомобили завидев кортеж испуганно прижимались к обочине.

Начало февраля 1979-го года выдалось теплым. В столице наступила оттепель, на смену сильным морозам пришла сырая и пасмурная погода. Я окончательно расстегнул свое черное кашемировое пальто Burberry Тренч, оттянул пальцем воротник голубого свитера грубой вязки. Последний писк моды в Нью-Йорке. Не от кутюр, конечно, но железное прет-а-порте. Жарко. Печка «ЗиЛа» работала на полную мощь, а попросить убавить отопление в машине я не решался. Напротив меня сидел мрачный Щелоков и быстро просматривал какие-то документы, сквозь очки надетые на самый кончик носа. Выглядел он как заправский бухгалтер, пытающийся свести баланс.

Всесильный министр был раздражен и зол. Уже на взлетном поле, сразу после нашего триумфального (как мне казалось) выхода из ИЛа, Николай Анисимович, никого не стесняясь, обложил меня трехэтажным матом. Я видел, что Щелоков еле сдерживается, чтобы не залепить мне «леща» и уже приготовился уворачиваться. Нет, не такого приема я ожидал по возвращению на Родину. Вокруг стояли люди из свиты министра, а также испуганные «звездочки». Пожалуй, лишь Альдона, судя по ее сжатым до синевы губам, готова была вступиться в мою защиту. Все это здорово напоминало прилет из Италии. Но тогда меня пыталось арестовать КГБ, а спасла — Брежнева. Сейчас дочки Генсека не наблюдалось, зато министр был зол до чертиков.

— Быстро в машину — кивнул Щелоков на «ЗиЛ».

Делать было нечего. Обняв Веру с Ладой и шепнув Альдоне, чтобы забрала мой багаж и везла Леху в больницу, полез в нутро лимузина.

Пока я прокручиваю в уме свое «победное» возвращение в Москву, кортеж сворачивает с Кутузовского проспекта и, сбавив скорость, едет по расчищенной грейдерами лесной дороге. Слева и справа мелькают березовые рощи с вкраплением зеленых елок усыпанных белым снегом. Лепота! Если бы еще не грозный министр рядом…

— Что с Григорием Давыдовичем? — не выдерживаю я

— Жив твой Давыдыч — Щелоков откладывает документы, снимает очки — Уже и вставать пытается. Вчера Веверс был у него в тюремной больнице — врачи говорят, что прогноз хороший.

Молчим. Наконец, я соображаю куда мы едем: в Волынскую больницу. Действительно, попетляв по лесу, кортеж подъезжает к высоким железным воротам. Рядом висит табличка: Больница N1 Министерства здравоохранения СССР. Ворота открываются, несколько человек в штатском обходят машины. Справа глухой лес огороженный зеленным забором скрывает приземистый двухэтажный охотничий домик. Бывшая дача Сталина. Именно тут творилась история страны. Подписывались расстрельные списки, чертились на картах планы ударов по немцам, обсуждались самые важные государственные секреты — от планов по убийству Троцкого до проектов создания атомной бомбы. Здесь, и в Кремле, конечно.

— Обиделся? — Щелоков наконец, приходит в доброе расположение духа, вытирает платком пот со лба

— На обиженных воду возят — не остаюсь в долгу я — Если провинился чем, отвечу.

— Ответишь… — хмыкает министр — Вы откуда аферисты пятьдесят тысяч взяли? Да еще три тысячи долларов?

— Это личные накопления Григория Давыдовича — твердо отвечаю я — Нам нужно было записывать песни к правительственным концертам, а на студию валюту выделили только в октябре. Вот и потратились. А когда фонды были выделены, стали обратно продавать инструменты и технику. Там самый дорогой — студийный магнитофон. Зачем нам два??

— А Давыдыч, говорит, что ты деньги дал! — Щелоков пристально смотрит мне в глаза — Я запросил ВААП, все твои доходы за песни пока не превышают двадцати пяти тысяч рублей. Да и то, основные суммы на счет твоей матери пришли только в декабре и январе.

Наш кортеж остановился у центрального входа больницы, сопровождающие терпеливо ждут, когда мы договорим с Щелоковым.

— Мы так условились — мне терять нечего и я иду ва-банк — Если будут проблемы, то Григорий Давыдович скажет, что это мои музыкальные деньги. Я несовершеннолетний, как обращаться с такими большими суммами — не знаю. Меня сильно не накажут.

— Аферисты! Махинаторы! — не может успокоиться министр — Если бы его взяли только на рублях, я бы его вытащил. Но там были доллары!

— Мы приехали к Брежневу? — я киваю в сторону больницы

— Да — хмурится Щелоков — У Леонида Ильича неделю назад случился приступ, хорошо, что кортеж уже ехал по Минской, сразу привезли сюда. До сих пор не отпускают, обследуют. Если кто и может дать указание Циневу — так это только он. Я уже пытался попасть к нему на прием, но Чазов не пускает.

А со мной, значит, пустит? Хитер Щелоков. В который раз использует меня как таран. Все, что остается — это использовать его в ответ. Так уж мир устроен. Ты мне — я тебе. Майкл Гор и Эндрю Вэбер мне пластинку, концерты, гастроли и всемирную известность. Я им — заработать много-много денег на этих пластинках и гастролях. Специальный агент Макгвайер мне кассеты с записью — я ему триста тысяч долларов и записку с рекомендацией к конгрессмену Магнусу.

Продажные люди нам нужны! На них держится вся американская политическая система. Так бы Макгвайер меня в наручники и в кутузку. Скандал на весь мир, долгие годы в тюрьме. Страшные годы! Ведь придется читать в газетах, как рушится СССР, а ты пытался что-то сделать, но не смог. И это самое тяжелое наказание. Тут уж сам в петлю прыгнешь. Понимая это, я был щедр. Макгвайер сначала полез в бутылку, угрожал самыми страшными карами. Приводил мне цифры жертв в ходе бунта. Я же внешне спокойно попивал кофе (мы сидели в маленькой аэропортовской кофейне) и последовательно поднимал сумму. Раз он негласный обыск в нашем номере делал один, в аэропорт пришел без «команды поддержки» — значит, к торгу готов. Начал со ста тысяч, поднял до двухсот, а на трехсот спецагент сломался. Взял чек на предъявителя, толкнул по столу кассеты. Мне показалось, что последней соломинкой стали даже не деньги, а мое обещание пристроить Магнуса в Вашингтон. Понимал ли спецагент, что взяв деньги он повисает на моем крючке? Думаю, да. Но жадность оказалась сильнее. Ведь я ему сразу заплатил сумму, которую он мог получить за десять лет службы в ФБР. И пообещал еще столько же через год, после того смогу убедиться в его верности. А в качестве гарантий — оставил одну из кассет. Моя первая вербовка. Но явно не последняя.

Мы с Щелоковым выходим из машины, проходим пустой приемный покой больницы, поднимаемся на третий этаж.

Кабинет главврача, который занял Чазов — просторный, с мягкой импортной мебелью и техникой. Сам персональный врач Брежнева — поджарый мужчина лет пятидесяти, среднего роста, кареглазый, с умным интеллигентным лицом. Ранние залысины роднят его со Щелоковым. Чазов демократично выходит из-за стола, пожимает нам руки.

— Виктор! Селезнев! Очень, очень рад. Смотрели всей семьей твой нью-йоркский концерт. Замечательная песня Мы — мир. У меня дочка сейчас английский учит — переводила нам с женой. Как вы замечательно пели с этой чернокожей девочкой! А Джон Леннон! Я преклоняюсь перед ним. У нас под Битлов вся молодость прошла. Это, правда, что Стиви Вандер совсем слепой? Мы тут всем коллективом больницы хотим деньги пожертвовать на спасение голодающих. По телевизору зарубежные реквизиты шли, а нам бы в Сберкассе. Поможете? Отлично. Рей Чарльз тоже ведь слепой? И как с ними было работать? С незрячими. Замечательно?

И все в таком духе. Обаятельный мужик. Моментально налил Щелокову рюмку французского коньяка, достал блюдце с лимоном. Мне выставил несколько разных пакетов с соком. В Москве только-только запустили первую линию пакетированного сока и было любопытно попробовать разные вкусы: яблоко, апельсин, томат, персик, виноград…

Слушая Чазова, я понимал, что хороший врач — это в первую очередь хороший психолог. Влезть в душу пациента, понять чем он живет, чем дышит. А если у тебя каждый год в палатах лежат высшие чиновники страны, большая часть которых уже дряхлые старцы — то получаешь в руки большую власть.

— Даже не упрашивайте!

Чазов тем временем спорил со Щелоковым.

— Я вижу вы пришли с папкой. Леониду Ильичу сейчас крайне противопоказана любая работа с документами.

— Хорошо, а без бумаг пустите? — министр отложил папку — Мне надо всего десять минут!

— Николай Анисимович, после того как вы в прошлый раз получили санкцию на задержание Шеварднадзе, у Генерального случился гипертонический криз! Нет и еще раз нет.

Вот это новость! Шеварднадзе взяли?? А кто же теперь «подарит» Госсекретарю США Бейкеру в 1990-м году 47 тысяч квадратных километров акватории Берингова моря? А заодно 200 тысяч тонн ежегодного улова рыбы ценой в 2 млрд. долларов. Кто даст право объединенной Германии вступить в НАТО? И совершит невообразимый для дипломата поступок, отказавшись фиксировать на бумаге обещание министра иностранных дел ФРГ Ганса Геншера о том, что расширения НАТО на Восток не будет и государства бывшего соц. лагеря никогда не станут членами альянса. Наконец, кто подпишет уничтожение (включая чертежи, разработки и технологии) ракеты СС-23? Ее пустили в расход по чистой прихоти Горбачева и Шеварднадзе — СС-23 ведь даже не попадала под соглашение о ракетах малой дальности (свыше 500 км), поскольку обладало дальностью 400 км. Американцы и не заикались о ракете, но щедрый подарок с радостью приняли.

— А мне можно увидится с Леонидом Ильичом?

Чазов задумчиво посмотрел на меня, что-то взвешивая.

— Только недолго. Категорически нельзя волновать Леонида Ильича. Исключительно хорошие новости. Расскажи, как съездил в США, какие-нибудь смешные истории из жизни музыкантов.

Ага, у меня директор студии с инфарктом в тюрьме. История — обхохочешься.

— Конечно, Евгений Иванович! Только хорошие новости.

Чазов махнул мне рукой и мы, оставив мрачного Щелокова в кабинете, вышли в коридор. Симпатичная медсестра принесла белый халат, после чего всей компанией мы двинулись к лифтам. Палата Брежнева находилась на пятом этаже и нам пришлось миновать аж два поста охраны. Тут меня внимательно досмотрели, пролистали служебный паспорт. Офицер девятки, заметив американскую визу, понимающе хмыкнул.

Пустынный холл с низким потолком, комната медперсонала и вот я в большой светлой палате. Здесь стоит громоздкая и явно импортная медицинская аппаратура, а также высокая больничная кровать. Рядом с ней сидит на стуле доктор, изучает кардиограмму. Сам Брежнев расположился в соседнем кресле. Генсек был почему-то обряжен в мундир маршала с большими звездами на погонах и что-то увлеченно рассматривает в черной коробочке. Чазов заводит тихую беседу с дежурным врачом, а я делаю шаг вперед. Вытянув шею, присматриваюсь. Брежнев разглядывает ордена и медали. Перебирает их дрожащей рукой. Какие-то откладывает на приставной столик, какие-то бросает обратно в коробку. Я поразился тому, как плохо он выглядит. Абсолютно седые волосы, лицо-маска, на которой живут лишь две гусеницы густых черных бровей.

— А… Ви-итя — увидев меня прошамкал Брежнев — Ишь как вымахал. Совсем большой.

Когда-то я уже это слышал. Врачи деликатно вышли и я остался один на один с Генеральным. В некотором оцепенении, я смотрел на этого полупокойника с еле двигающейся челюстью, тягой к сверкающим медалькам и мой наступательный порыв постепенно испарялся. Брежнев и до этого был плох, но чтоб на столько!

— Леонид Ильич — я присел на кровать и с состраданием посмотрел на Генсека — Пока я в Нью-Йорке был, КГБ арестовало директора моей студии. Клаймича. Не могли бы вы…

— Не мог бы! — Брежнев в раздражении ударил рукой по подлокотнику кресла — Я вам не балерина, чтобы гхм вертеть мной туда-сюда. По Нью-Йоркам гхм он разъездился… Никитка тоже любил по заграницам разъезжать. Знаешь, чем это для него кончилось?

Ильич по-стариковски подрагивая нижней челюстью, захихикал. Выглядело это ужасно.

— Вы устроили за его спиной заговор, после чего свергли. А затем убрали Шелепина с Семичастным. А потом Подгорного. И еще ряд товарищей, что вам мешали.

Брежнев крякнул, отбросил на колени коробку с медалями. Те жалобно звякнули. Лицо Генерального ожило, порозовело.

— Если бы ты не спас мне жизнь, Витька… — погрозил мне пальцем Брежнев — Никому никогда не говори об этом. Никита со своими авантюрами сам себе яму вырыл. Вся партия меня поддержала. А Шелепин с Семичастным хотели возвращения в сталинские времена. Расстрелы, лагеря…

— И опять вас вся партия поддержала. Ведь первым секретарям так удобно бесконтрольно воровать государственные деньги.

— Ну ты… б…дь… даешь! — почти прорычал Ильич — Не смей, слышишь, не смей так говорить! Нахватался у Юры с Колей. Давай как ты мой друг-певец в Московскую филармонию. Хватит тебе под крылом МВД ходить.

— Хватит покрывать своих дружков-воров — меня несло — Только у одного Шеварднадзе при обыске нашли двадцать килограмм золотых слитков. Швейцарских! А если порыться дома у Алиева или Рашидова??

Тут уже либо пан, либо пропал. Ни про какие швейцарские слитки, я конечно, не знал, но и проверять мои слова сейчас никто не будет. Тем более идет брильянтовое дело, только что вытащили камушков на два миллиона у второго лица Грузии — Гилашвили. Все я рассчитал. Кроме одного. Лицо Брежнева налилось кровью, он привстал, чтобы мне что-то сказать (медали со звоном покатились по полу), страшно захрипел, схватился сначала за горло, потом за голову. У меня сердце в пятки ухнуло. Я попытался сам закричать, но тело сковал какой-то ступор. Брежнев рухнул обратно в кресло, лицо передернулось в спазме. Тут я, наконец, очнулся, закричал…

Первым в палату забежал Чазов, за ним целая толпа медсестер и врачей, наконец, охрана. Брежнева переложили на кровать, принялись реанимировать.

— Лицевой парез. Это может быть инсульт — Чазов начал в быстром темпе цеплять на тело Генсека датчики ЭКГ. В руку Ильича вставили катетер капельницы, нацепили кислородную маску. Один из охранников потянул меня за рукав из палаты. Я механически переставляя ноги, вышел прочь. В мозгу билась лишь одна мысль. «Инсульт он не переживет. Я убил Брежнева».

— Так значит, о чем вы говорили с Леонидом Ильичом в его больничной палате? — худой, длинный как жердь следователь по особо важным делам Генеральной Прокуратуры СССР Сергей Анатольевич Мезенцев уже полтора часа пытался расколоть меня на признание. Сидели мы в здании Генеральной прокуратуры на Пушкинской улице, которая в будущем станет Большой Дмитровкой. Туда меня отвезла охрана Брежнева после нескольких звонков и согласований. Сначала я пытался рыпаться и требовать Щелокова, Чазова, но после того как меня взяли в коробочку плечистые офицеры и стали подталкивать к лифту — я смирился. Ну не устраивать же бокс в больнице! Не тот случай. Дал себя упаковать в «Волгу» и отвезти на Пушкинскую. Там меня принял дежурный прокурор, отвел в кабинет Мезенцева. Последний сначала отнесся приветливо, обсудили мое творчество, песни, после чего «важняк» вышел позвонить, а вернувшись — начал давить.

— А я вам еще раз говорю. Допрос несовершеннолетнего — в присутствии родителей. Или законного представителя — я устало откинулся на спинку стула

— Ты судом признан дееспособным. А значит, я имею право тебя допрашивать. Впрочем, за твоей мамой уже послали. Итак, в 9.35 ты вошел в палату Леонида Ильича. Там вы оставались наедине до 9.40 Врачи слышали разговор на повышенных тонах. После чего Леониду Ильичу стало плохо

— Ему плохо было еще до моего приезда — отпарировал я — Чазов рассказывал о гипертоническом кризе

— Во-первых, доктор Чазов предупреждал, что Генерального нельзя волновать. Во-вторых, гипертонический криз отношения к нашему делу не имеет.

— А что собственно за дело? И в качестве кого я привлекаюсь?

— Идет прокурорская проверка. Ты пока свидетель — Мезенцев снял очки и внимательно посмотрел на меня — Но если ты и дальше так себя будешь вести, то переквалифицируешься в обвиняемые.

Как работает советская репрессивная машина, я себе немного представлял. Конечно, сейчас не сталинские времена, в органах массово не пытают (хотя следователь никогда прямо об этом не скажет: «Не хотите признаваться. Ну-ну вам же хуже будет». А что хуже?). Свидетель в деле — это уже не свидетель, а подозреваемый. Сегодня свидетель — завтра в тюрьме, и основное свойство свидетеля — нежелание превратиться в обвиняемого. По некоторым делам, особенно политического характера, даже и не поймешь, почему один оказался свидетелем, а другой — обвиняемым. «Виноваты» они одинаково, просто следствию так удобнее. Свидетелю сразу же объявляют: за отказ от показаний — одна статья, за ложные показания — другая. Вот и вертись как хочешь. Народ в основном упирает на «не помню». За плохую память у нас еще не сажают. Какую же стратегию мне избрать?

— Чтобы переквалифицироваться в обвиняемые нужно обвинение.

— Причинение тяжкого вреда здоровью — выдал свою версию «важняк» — Это для начала. В КГБ на тебя бо-ольшая папочка скопилась. Только что звонили от Цинева — просили придержать тебя до приезда их следователя

— Никакого КГБ! — в кабинет в сопровождении Щелокова заходит властный мужчина в темной прокурорской форме со звездой Героя социалистического труда на кителе. Отечное лицо, большая плешь на голове. Я изучал биографии высших деятелей СССР в айфоне и узнаю Генерального прокурора СССР — Романа Руденко. Очень и очень противоречивая фигура. Наряду с министром МВД и председателем КГБ — третий столп властной вертикали Брежнева. Расследовал дело по Берии, поддерживал обвинение в ходе Нюрнбергского процесса против нацистских преступников. В то же время лично застрелил зачинщика забастовки политических заключенных на воркутинской шахте, после чего охрана из пулемета покрошила несколько сот человек. Никто не понес наказания. Являлся членом тройки управления НКВД по Донецкой области в период сталинских репрессий. Руки по локоть в крови.

Щелоков подходит ко мне и все-таки отвешивает подзатыльник. Я покаянно молчу, опустив голову. Сейчас не время показывать норов. Решается моя судьба и судьба всей страны.

— Допрыгался?? — лицо министра красное — хоть прикуривай. Лишь бы его удар не хватил.

— Да что я такого сделал то??

— Как что?? — заорал Щелоков — Ты с Чазовом уходишь в палату Брежнева, а через полчаса мне сообщают, что Леонид в коме, у него инсульт, а ты арестован охраной. Радуйся, что тебя отвезли не на Лубянку, а к Роману Андреичу.

— Да, я вообще не при чем — в ответ заорал я — Чазов с доктором вышли. Брежнев медали перебирал. Я ему про Нью-Йорк рассказывал. Тут Леонид Ильич почему-то про Хрущева начал вспоминать. Дескать, тот тоже по загранкам любил ездить. Доездился. Очень зло про него говорил, повысил голос. Вскочил и ругался. Потом покраснел, схватился за голову, упал в кресло. Я тут же звать врачей. Вот и все.

Руденко слушал мое выступление с непроницаемым лицом.

— Выйди — Генеральный прокурор кивнул Мезенцеву и присел на краешек стола. «Важняк» собрал документы в папку, вышел, аккуратно прикрыв дверь.

— Коля — Руденко обратился к Щелокову — Я тут состава не вижу. Но Цинев теперь все может использовать против тебя. Если Леня в коме, то сейчас начнется борьба за власть в Политбюро. Этот певец — прокурор ткнул в меня пальцем — Очень многим поперек горла. В первую очередь Громыко и Суслову.

— А ты на чьей стороне? — министр успокоился, налил себе воды из графина Мезенцева. Ну да, он же коньяк французский трескал, пока я у Брежнева был. Наверное сейчас сушняк мучает.

Руденко задумчиво посмотрел на Щелокова, потом на меня.

— Говори при нем — махнул рукой министр — Семь бед, один ответ. У Селезнева даже пропуск-«вездеход» есть. Брежнев отблагодарил за спасение.

— Слышал, слышал — хмыкнул Руденко — Расклад такой. За Сусловым и Громыко стоит КГБ, часть первых секретарей вроде Кунаева и Щербицкого, а также Кириленко с Черненко. У вас с Романовым есть Гришин, Пельше и с Устиновым ты вроде дружишь…

— Косыгин? — деловито поинтересовался Щелоков

— Этот сам по себе. Он, кстати, сейчас будет главным в стране до Пленума. Формально глава государства — заместитель Ильича в Верховном Совете Кузнецов. Но Василий Васильевич — фигура «техническая», как ты знаешь, даже не входит в Политбюро…

— Значит, Косыгину с Кальви встречаться. Это новый премьер-министр Италии. Прилетает на днях. Как не вовремя!

— Сеньор Роберто? — я решил подать голос — Когда?

— В четверг. Не знаю, что за спешка, ладно, об этом потом. Роман, а ты на чьей стороне? — с внутренним напряжением спросил министр

— Моя сторона кого-то интересует?

— Разумеется. Прокуроры контролируют КГБ, ГРУ, все силовые ведомства. У вас также как и у «бурильщиков» есть компромат на всех первых секретарей горкомов и райкомов.

— Ну, это ты преувеличиваешь — Руденко поморщился, глядя на меня — Может быть мы отправим молодежь домой? А сами продолжим без него?

«Молодежь» грела уши и очень хотела знать расклад в Политбюро. Но увы, дослушать секреты не удалось. В коридоре раздался какой-то шум, громкий женский голос. Родной женский голос. В дверь врывается растрепанная и заплаканная мама. Я подрываюсь со стула, бросаюсь к ней. Мы обнимаемся с такой силой, что нас не разъединить никаким щелоковым и руденко. Соленые капли текут по моей щеке и губам. Неужели спасение СССР стоит материнских слез? Сердце разрывается. Я вижу седые волоски в прическе мамы. И начинаю сам плакать. Пытаюсь сдержаться, но слезы прорываются наружу.

Генеральный прокурор и министр МВД смотрят на нас с сочувствием. Тихонько переговариваются. Мама отпускает меня, достает платок. Я тоже украдкой вытираю рукавом слезы.

— Вы извините, что так получилось — мама достает из сумочки зеркальце — Столько не виделись и ту мне звонят — сын арестован…

— Не арестован, а задержан — поправляет китель Руденко — И уже отпущен. Приносим свои извинения. Моя машина отвезет вас.

— Людмила Ивановна! — Щелоков галантно наливает маме воды — Я присоединяюсь к извинениям Романа Андреича. Мы понимаем ваши переживания, но масштаб творчества Виктора, его личности, он… перерос…

Тут министр запнулся и с надеждой посмотрел на Руденко. Генеральный прокурор, молчал и не торопился на помощь Щелокову.

— Вот посмотрите — сообразил Николай Анисимович, доставая из портфеля пачку бумаги и кидая ее на стол Мезенцева — Это мне Громыко передал. Шифровки послов. После песни «Мы — мир» советские представительства за рубежом завалены тысячами телеграммам со всего мира. Презентация Фонда помощи голодающим Африки состоится сразу в сорока странах! Нашим послам уже отданы распоряжения. И это все благодаря Виктору и его замечательной песне.

Я покраснел от смущения. Хоть и песня не совсем моя — зато идея чья? Перед самым отлетом в Москву, уже в аэропорту я дозвонился до Майкла Гора и уточнил у задыхающегося от восторга продюсера результаты первых суток после трансляции концерта. На счета нашего фонда упало пятнадцать миллионов долларов! Марки, кроны, лиры, фунты… В каких только валютах зрители не слали свои пожертвования. Только чтобы проверить за Гором общую сумму в долларах, мне пришлось купить в киоске Уолл-Стрит Джорнал с котировками валютных курсов и полчаса щелкать новеньким японским калькулятором. Благо лететь долго — время было. Моя доля за минусом разных накладных расходов — около восьми миллионов. Пока еще не 91 млн. долларов как 85-м году в оригинальной истории, но уже ясно, что будет даже больше. Прошли всего сутки — а впереди концерты, гастроли, клип на MTV… И все-таки телевидение — страшная сила. Особенно с трансляцией по всему миру.

— Кстати, Виктор! — я очнулся от порхающих в глазах нулей и посмотрел на Щелокова — Ты обещал Леониду Ильичу русскую песню для Фонда — Косыгин мне напоминал уже. Да из ЦК тоже звонили. Завтра займись. Это срочно. Пустим сразу в эфир вместе с презентацией Фонда. А то, понимаешь, одна англоязычная музыка у движения. Непорядок.

Вот так. С небес на землю.

— Сделаю, Николай Анисимович. У меня тоже просьба будет — ага, как же, с меня не просили песню — требовали — Я в Нью-Йорке видел первый в мире телефонный аппарат спутниковой связи. Продают за 7 тысяч долларов. Называется Инмарсат 1. Можно мне такой?

Конечно, никакого Инмарсата я в магазинах не видел. Не продают еще спутниковые телефоны частным лицам. Пока появилась только первая, опытная модель для океанских кораблей. Размером с чемодан. Раскладная антенна, вес под двадцать кило. Но мне, чтобы грабить зарубежные биржи — пойдет и такой вариант. Ну не по советским же телефонным линиям звонить в дилинг банка? В тот же день, все мои приказы брокеру будут лежать на столе у Цинева. Это еще хороший вариант. Плохой — на столе директора ЦРУ. Эти ребята из Лэнгли — большие специалисты по прослушке. Вскрыли подводный кабель секретной связи, который соединяет городок Палана на западном побережье Камчатки и полуостров Пьяшна на материке. Именно этот канал связывает город Петропавловск-Камчатский, расположенный рядом с островом Карпинский ракетный полигон «Кура» и базу подводных лодок «Крашениково» с «большой землей». И это еще не все. Совсем недавно американцы установили специальный «кокон» на подводном кабеле в Баренцевом море. Его вес — 7 тонн, длинна — 5 метров, количество контролируемых кабельных каналов — до 60. Отечественные специалисты впоследствии назвали кокон «камбалой». С его помощью американцы слушают все переговоры между Мурманском и еще одной базой ядерных подводных лодок в Северодвинске. В моем списке «спасти СССР» — эти кабели стоят на втором месте, после ликвидации таких предателей, как Калугин (сделано), генерал-майор ГРУ Дмитрий Поляков (приготовиться) и Адольф Толкачев, ведущий конструктор Министерства радиопромышленности (номер три). Это из самых опасных и вредных. Дойдут руки и до Гордиевского с Морисом Чайлдсом. Эх, жалко Резун успел уже сбежать! Теперь начнет клепать свои пасквили, что Сталин готовил нападение на Гитлера. Надо же отрабатывать деньги британской разведки. Как бы его достать в Англии?

— Сколько говоришь стоит?? Семь тысяч долларов? — у Щелокова полезли глаза на лоб

— Это из тех денег, что я заработал для страны — заторопился я — Мне с продюсерами американскими вести переговоры.

— С каких таких денег?

— Я не сказал? Привез с собой контракт со звукозаписывающей компанией. Антлантик Рекордз выпускает первую пластинку «Красных звезд». Платят 200 тысяч долларов. Вам его, кстати, надо подписать будет. Деньги идут МВД. Можно купить нашим милиционерам скоростных автомобилей или еще какую специальную технику за рубежом. Считайте, что студия уже окупилась и в прибыль вышла. За три месяца.

— Погоня за прибылью — это оголтелый капитализм — вяло возразил Щелоков. Вижу, что сумел заинтересовать его. Да и Руденко задумчиво меня так разглядывает. Денег потратить у них помощников — уйма. А вот заработать…

Мама тем временем привела себя в порядок и мы, начали прощаться. За окном валил снег, я представлял себя дома, за обеденным столом. Оливье, сервелат, ржаной хлеб… Боже, как мне не хватало в Штатах простой буханки черного хлеба! Дед поди соскучился… Интересно, обрадуется ли он подаркам? Я уже пожал мужчинам руки, как мама подала мне какой-то документ. Квитанция на почтовый перевод. Я быстро кинул взгляд на нее и молча передал Щелокову. Министр нацепил очки, развернул. Ему через плечо заглянул Генеральный прокурор.

— Почтовый перевод на двадцать тысяч рублей? — Щелоков снял очки и обалдело развел руками — Для детского дома имени Клары Цеткин??

— Людмила Ивановна! — первым сориентировался Руденко, и принялся нам заново с жаром жать руки — Какой благородный поступок! Обязательно дам задание помощникам сообщить об этом в газеты.

— Мы не для газет это сделали — покраснела мама — Сиротам помочь.

— И для того, чтобы не было лишних разговоров про наши доходы — я внимательно посмотрел на Щелокова. Понял ли он меня? Вижу по глазам, что понял.

Ага, поел я сервелата со шпротами… Как же. Только приехали домой, только обнялся с дедом и вручил подарки — фотоаппарат Полароид и духи маме, как звонок в дверь. На пороге — Веверс. В форменной генеральской шинели, с непокрытой головой.

В коридор выглядывают мама с дедом. Хором зовут присоединиться к нашему пиршеству. Мама при этом мило краснеет. Нет, она точно симпатизирует Веверсу. А тот при ее виде превращается из робота в живого человека. Хоть и криво, но улыбается. Впрочем, от приглашения отказывается, предлагает мне прогуляться. Ох, чувствую много мне прогулок теперь предстоит. Быстро бросаюсь к себе в комнату, ворошу вещи, что завезли Альдона с Лехой перед больницей. Надо «мамонта» завтра обязательно навестить и как-нибудь премировать за поездку. Деньгами в конверте и Зое. Сам-то он не возьмет. Гордый.

Хватаю фирменный пакет с виски Джек Дэниел. Для Штатов — весьма заурядный напиток. Но в Союзе почему-то пользуется большой любовью у эстетов. Может потому, что производится с далекого 1850-го года?

Одеваюсь, выхожу на улицу. Веверс приглашающе машет в сторону «Волги». Молча садимся, выезжаем на Кутузовский проспект в сторону центра. Десять минут и мы у серого, девятиэтажного дома. Веверс зачем-то скидываем в машине шинель и как был в костюме выходит на улицу. Также молча поднимаемся на 4-й этаж, Веверс открывает своим ключом дверь.

— Это конспиративная квартира — вешает на вешалку пиджак генерал — «Чистая», я сам проверял.

Ах вот он зачем шинель в машине оставил. Чтобы никто не узнал, что тут место для тайных встреч.

Всегда было интересно взглянуть на конспиративную квартиру. Я раздеваюсь, обхожу комнаты. Стандартная двушка. Импортный гарнитур, телевизор Панасоник. Очень чисто. Видно, что не живут. Нет личных вещей, фотографий…

— Имант Янович! Позвольте вас поздравить с возвращением в Комитет и новым званием — подаю пакет с виски.

Латыш сухо благодарит.

— По Комитету существует приказ — высшему генералитету сдавать все подарки дороже десяти рублей в специальное хранилище — Веверс усаживается в кресло — После Андропова осталось презентов на две комнаты. Полдня вывозили.

— Вы насчет Клаймича приехали за мной? — я сажусь напротив — Как он там?

— И насчет него тоже. Мелкоочаговый инфаркт миокарда. Врачи говорят, что восстановится быстро, сердце затронуто мало. Но нужно будет изменить образ жизни. Правильное питание, физкультура…

— О да! В тюрьме у него будет возможность сесть на диету!

— Его вполне хорошо лечат и кормят — я лично инструктировал тюремных врачей. Но пока боюсь, это все, чем я могу ему помочь. Уголовное дело ведет следователь по особо важным делам Фомин. Начинал еще в МГБ во времена Абакумова, вел «дело врачей». Тертый калач. Починается лично Циневу. Ему же Георгий Карпович поручил расследовать сегодняшнее происшествие с Брежневым. У Генеральной Прокуратуры дело забирают — прямо сейчас на Лубянке идут допросы врачей.

Я смотрю на снегопад за окном и все больше погружаюсь в пучину отчаяния.

— Под меня роют? — прямо спрашиваю Веверса

— Да. Я посмотрел документы. Есть указ Президиума Верховного Совета СССР от 15 февраля 1977 г. О дополнении Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик статьей 39-1. По этому указу несовершеннолетних могут по различным статьям судить и сажать в колонию для малолетних. Сроком до трех лет. А ты тем более признан судом дееспособным.

— Я… я могу навестить Григория Давыдыча? Ему полагаются свидания?

Генерал внимательно и с уважением посмотрел на меня.

— Какие свидания в тюремной больнице? Даже передачи запрещены.

Я еще раз окинул взглядом комнату. Интересно, а женщин им сюда можно приводить?

— Ты заботишься о своих людях — кивнул своим мыслям латыш — Это хорошо. Пока Брежнев жив — существует прямой запрет на твою разработку. Как только он умрет — тебя тут же арестуют. Думаю, приказ об этом уже на столе Цинева. Его поддержат и Суслов и Громыко.

Из огня да в полымя. Стоило интриговать и копать под Андропова, чтобы получить на свою голову нового председателя КГБ, который вот-вот отправит меня в тюрьму. Как же теперь его сковырнуть? Никакого столь же значимого шпиона как Калугин в недрах КГБ нет. Особых грехов за Циневым, кроме общей склочности и злопамятности — не водится. При этом он человек команды Брежнева, видит во мне угрозу. Куда ни кинь — везде клин. Думал, что мировая известность меня защитит, но похоже, что я заблуждался.

— А что Цвигун? Он на чьей стороне?

— Семен Кузьмич еще в больнице — Веверс пожал плечами — Относится к тебе положительно, много расспрашивал про твои успехи, когда я приезжал представляться. Чувствует себя хорошо, но еще пару недель нам ничем не поможет.

— Нам?

— Я на твоей стороне. Власти у меня пока не много, да и Цинев тащит в Комитет своих людей из Днепропетровска. Но чем смогу — помогу — латыш тяжело вздохнул — Я не забыл твоего участия во всей этой истории с Калугиным и Щелоковым…

Бессмысленный разговор получается. Клаймичу Веверс ничем помочь не может, мне тоже, сам в КГБ пока на «птичьих правах»… Зачем меня сюда выдернул??

Как будто почувствовав мои мысли, генерал полез в кожаный портфель. Вытащил наружу серый прибор с несколькими кнопками.

— Твоя квартира и студия прослушиваются. Это генератор помех. Втыкаешь в розетку, нажимаешь вот эту кнопку. Не будем облегчать работу Фомину.

Домой я вернулся в подавленном состоянии. Клаймич в тюрьме и я ему ничем не могу помочь. Леха ранен и я тут тоже бесполезен. Квартиру прослушивают. Контакт с моими «звездочками» почти потерян. Альдона ревнует, Вера испугана, Лада… Лада — самая загадочная девушка моей группы. На записи «Мы — мир» она выглядела лучше всех. Оператор с камерой буквально не отходил от нее. Врожденная обаятельность, пленительная улыбка… Именно Лада «вытащила» выступление Красных Звезд в Нью-Йорке. Она пока еще смотрит мне в рот и выполняет все указания. А глядя на нее не отстают и Вера с Альдоной. Но как долго это продлится? Я обложен со всех сторон.

Делай что должно и будь, что будет! Весь вечер 10-го февраля я посвятил обзвону сотрудников студии. Начал с Розы Афанасьевны. Она хоть формально и не работала у нас, но женщина опытная, всех и про все знает… Помня, что телефон тоже прослушивают я коротко рассказал о нашем визите в США (сам концерт в СССР транслировали в урезанном виде), выслушал порцию восторгов вперемешку со словами сочувствия относительно Клаймича. Московские новости сопровождались сплетнями, после чего я решительно прервал это словоизлияния, пока Роза Афанасьевна не выболтала чего-нибудь важного и пригласил ее в студию в понедельник к обеду. По этому же сценарию у меня произошел разговор со всеми без исключения сотрудниками, включая охранника Дениса, который возил Клаймича на встречу с провокатором и теперь находился под подпиской о невыезде. Жизнерадостно, ободряюще, «мы все сможем». Ни на секунду никто не должен подумать, что «потеря» Григория Давыдовича потопит студию. Попытка дозвониться до «Чурбановых» успехом не увенчалась. В квартире никто не поднимал трубку. На дачу уехали? Эх, а дачного номера то я и не знаю. Еще раз пролистал свою записную книжку. Комсомольцы с Пастуховым во главе? Лапин? Нет, это мелкие фигуры, которые мне ничем не помогут. Остается только Романов и Щелоков. Последний не смог (или не захотел?) отстоять Клаймича, значит, и мной может пожертвовать в том случае, если ему предложат выгодный размен. Борьба за власть — она такая… Романов же — темная лошадка. Знает больше всех обо мне, явно имеет амбиции стать первым, наверняка, весь извелся относительно «пророческих» снов. И тут мне есть, чем его заинтересовать.

Остаток вечера прошел скомкано. Родственники расспрашивали про Штаты, боксерских успехах… Дед выпил водки на радостях и пока мама убирала со стола, включил программу Время. Советская пропаганда смаковала ужасы негритянских погромов, которые вышли за рамки Нью-Йорка и моими трудами, а точнее кассетами, что Леха тихонько подкинул в редакции телеканалов ночью, превратились в настоящие побоища между черными и частями национальной гвардии. Фондовые биржи падают, в США началась банковская паника. Люди штурмуют отделения — забирают деньги со счетов. Федеральная резервная система срочно понизила процентную ставку. А ведь впереди еще захват американского посольства 14-го февраля в Тегеране. Вот пропагандисты оторвутся. Ну и мой брокерский счет вырастет в геометрической прогрессии. Черт, как же не хватает безопасной связи с дилингом!

В этот раз высшее руководство страны собиралось в знаменитой «ореховой» комнате на третьем этаже здания Совмина мучительно долго. Все члены Политбюро приехали вовремя, но тут же в приемной разбились на кучки и начали тихо обсуждать ситуацию с Брежневым. Вокруг них толпились приближенные — кандидаты в члены Политбюро, секретари и цэковские функционеры.

— Товарищи! Пора начинать — не выдержал Косыгин и первым зашел в «ореховую» комнату. Рассаживались также долго, переглядываясь. Сама рассадка уже многое сказало всем присутствующим. Справа от Косыгина, который занял председательствующее место, расположились Громыко, Суслов, Черненко, Кунаев (Казахская ССР) и Щербицкий (Украина). Слева — Щелоков, Романов, Гришин (первый секретарь Московского горкома), Кириленко и Пельше. Министр обороны Устинов — не выбрал ничью сторону и сел с противоположной стороны стола напротив Косыгина.

— Я только с поезда — прошептал Романов на ухо Щелокову — Все в силе?

— Да — также тихо ответил министр внутренних дел

— Товарищи — откашлялся Косыгин, раскладывая документы перед собой — Объявляю внеочередное собрание Политбюро открытым. Первым делом я бы хотел заслушать…

— Секунду — поскрипел Суслов справа — На заседании отсутствует товарищ Андропов.

— Он находится под следствием — тут же вскинулся Щелоков — Леонид Ильич дал четкие указания насчет Юрия Владимировича!

— Вывести члена Политбюро из состава может только Пленум! — зло откликнулся Громыко — Сейчас же уберите охрану возле его квартиры!

— Станете Генеральным секретарем Партии, Андрей Андреич — хмыкнул Романов — Вот тогда и будете отдавать приказы министру.

«Правые» глухо зароптали от такого резкого выпада. «Левые» тоже начали перешептываться.

— Товарищи, товарищи! — постучал по столу ручкой Косыгин — Мы как раз и собрались утвердить дату внеочередного Пленума. Все читали отчет личного врача Леонида Ильича Чазова? Участники встречи закивали.

— Я только с поезда — Романов взял документ в руки — Правильно понимаю, что Чазов сомневается в том, что Леонид Ильич восстановится после инсульта и сможет выполнять обязанности Генерального секретаря?

— Все верно — кивнул Председатель Совета министров — Поэтому нам надо предложить Пленуму замену

— Временную или… постоянную? — в разговор вступил Гришин

— Прежде чем это решать — вновь проскрипел Суслов — Надо определиться с ролью Селезнева в этой истории

— Певца Селезнева? — удивился Устинов — Он же в Нью-Йорке. Видел его по телевизору.

— Уже вернулся — Громыко достал из портфеля папку и кинул ее на стол — Вот, посмотрите. Опять на него сигналы поступают от наших дипломатов. Неблагонадежен и неуправляем. Пригласил зачем-то в СССР какую-то американку Монику. Директор его студии арестован КГБ. За махинации. А после прилета побывал у Леонида Ильича и какой сюрприз — Брежнев в коме! Сколько это может продолжаться??

«Правые» согласно закивали.

— В приемной сейчас исполняющий обязанности председателя КГБ Цинев — продолжал Громыко — Давайте проголосуем, чтобы дело по Брежневу и Селезневу из Генеральной Прокуратуры передали в КГБ. А то Руденко много о себе понимать стал. Георгий Карпович во всем разберется

— А я против! — Щелоков схватил папку Громыко и начал ее быстро пролистывать — Да тут одни доносы.

— Наши дипломаты — присоединился к министру Романов — По-другому работать и не умеют. Им на блюдечке подносят интернациональное движение в помощь Африке, американку, которая сможет сломать нарастающую международную изоляцию страны после событий в Грузии, а они доносы пишут!

— Да как вы смеете! — разозлился Громыко — Занимайтесь своим Ленинградом и не лезьте в дела МИДа. Какая американка?? Леонид в коме, Дмитрий Федорович — глава Мида кивнул в сторону Устинова — Привел западную группу войск в повышенную готовность, а вы покрываете этого бандита Селезнева!

— Товарищи, товарищи! — вновь постучал по столу Косыгин — Давайте соблюдать приличия. Есть подозрения причастности Селезнева к инсульту Леонида Ильича, пусть этим занимаются те, кому положено.

— В СССР следствие могут вести, как органы МВД и КГБ, так и Прокуратуры — задумчиво произнес Устинов — Вопрос важный, давайте проголосуем.

— Кто за то, чтобы передать Селезнева в КГБ? — Косыгин окинул взглядом присутствующих — Кто против? Один воздержался. Пять на пять. Я, пожалуй, тоже воздержусь. Решение не принято. Селезневым занимается Прокуратура, Руденко в пятидневный срок предоставить результаты расследования инцидента с Леонидом Ильичом. Записал Константин Устинович? Отлично. Кстати, в четверг прилетает новый премьер-министр Италии Роберто Кальви. Посол неофициально довел до нас, что сеньор Роберто хочет встретиться с Виктором. Что будем делать?

— Надо на время визита приостановить расследование — Романов взял папку у Щелокова, взвесил в руке и кинул папку по столу обратно Громыко — МИД и сам заинтересован, чтобы все было тихо.

Суслов с Громыко переглянулись, между ними быстро мелькнула записка.

— Руденко даем десять дней, начиная с четверга — озвучил позицию «правых» Суслов — Кто будет вести переговоры с Кальви, кроме Андрея Андреевича?

— У нас есть планы по расширению завода в Тольятти — произнес Косыгин — Возможно, купим новые сборочные линии у итальянцев. Так что я тоже планирую участвовать в переговорах. Ну, и Кузнецов. Как формальный глава государства. А теперь, товарищи, нам надо решить вопрос с заменой Леониду Ильичу. Есть предложения по кандидатурам Пленуму? Михаил Андреич, ты что-то хочешь сказать?

— Товарищи! — Суслов словно школьный учитель у доски, встал и прошелся вокруг стола — Как вы помните, на 25-м съезде Коммунистической партии три года назад мы подтвердили наш курс на построение развитого социализма и приняли основные направления роста народного хозяйства СССР до 1980 года. Уже сейчас понятно, что гидра мирового капитализма со всех сторон окружает страны Варшавского блока, а нации, вставшие на социалистический путь развития, подвергаются агрессии со стороны США и его сателлитов. В этой напряженной международной обстановке, нашей стране, нашей Партии нужен лидер, который сможет не только воплотить в жизнь решения Съезда, но и дать отпор империалистам. Я хочу предложить кандидатуру Андрея Андреевича Громыко. Вы все его знаете, как идейного коммуниста, верного друга Леонида Ильича, большого специалиста в вопросах международных отношений.

Громыко удовлетворенно улыбнулся. «Правые» согласно закивали. «Левые» нахмурились.

— Чешет как с трибуны — прошептал Романов Щелокову

— Еще кандидатуры, товарищи? — Косыгин посмотрел на Романова

— Андрей Андреевич, много лет возглавляет МИД — протянул Щелоков — Но как он будет заниматься вопросами народного хозяйства? Я хочу предложить кандидатуру Григория Васильевича. Он уже давно руководит Ленинградом. Доказал делом свою верность ленинским принципам, а также неоднократно продемонстрировал способности отличного хозяйственника. Воевал, имеет боевые награды. Его знают и уважают коммунисты не только Ленинграда, но и всей страны!

Теперь уже «левые» удовлетворенно закивали, а «правые» насупились.

— Небезынтересное развитие событий — протянул Косыгин — Еще кандидатуры? Нет? Голосовать будем? Кто за Андрея Андреича? Пять человек. Кто за Григория Васильевича? Тоже пять. Дмитрий Федорович ты опять воздержался? И почему я не удивлен? Я тоже воздержусь. Пусть решает Пленум. Вынесем обе кандидатуры — а там как проголосуют.