Зеленые двери Земли

7. Пента-сеанс

Здесь, на высоте, было нежарко, но океан внизу под горячим дыханьем пассата парил и туманился, как запотевшее стекло. Небо тоже не радовало чистотой, хотя на нем не было ни облачка. Полуденное марево гасило краски, и даже солнце в зените выглядело бледным и потным. Где-то там, в стратосфере, нес обратным курсом океанскую влагу антипассат: ветры вблизи экватора работали неутомимо и бесперебойно, как горизонты метро.

Полуденный пассат располагает к созерцанию и лени, но сегодня покой океана был как занавес на сцене, который вот-вот взовьется и откроет поле невиданных событий и небывалых действий.

С двух сторон шли навстречу друг другу два клина, две армии: одна — безоружная и ничего, не подозревающая, другая — закованная в сталь, вооруженная до зубов хитрой механикой и готовая к неожиданной сокрушительной атаке. С одной стороны верещали, свистели и скрипели дельфины, равняя строй тунцов, не уступающих им по размерам и силе, с другой — верещали эхолоты, пересвистывались боцманы, скрипели лебедки, пряча под воду цепкие ячейки необъятных тралов.

У каждой армии был свой предводитель. Одной беззвучно командовал большой дельфин-альбинос с белым пятном на лбу, другой — седой и грузный старик в белом капитанском кителе. Одного звали Сусии, другого — Тарас, но они не знали друг о друге.

А между двумя сходящимися клиньями, как челноки в ткацкой машине, сновали взад и вперед четыре «Флайфиша», оставляя за собой цветные шерстистые нити-следы, Рыборазведчики трассировали курс, чтобы рулевые могли направить свой тральщик в тунцовый строй с точностью брошенного гарпуна.

Два косяка — живой и железный — сближались.

Тарас Григорьевич оторвался от стереотрубы: ход рыбы был виден простым глазом. Дельфины, конечно, тоже видели корабли, но скорости не снизили. Дельфиньи крики в гидрофонах зазвучали резче и настойчивей, словно погонщики решили протаранить тунцами и корабли и тралы.

— Лихо идут, — бурчал старый рыбак, вытирая вышитым платком мокрую шею. — А куда спешка? И зачем им прорва такая?

Что-то неправильное чудилось Тарасу Григорьевичу в этом огромном косяке, что-то тревожащее. Он всматривался в «плешь», в завихрения и водовороты, уже видные на поверхности, в лаковые выгибы дельфиньих спин, переводил глаза на небо, цветасто заштопанное трассами «Флайфишей», пыхтел, не вынимая трубки: «Начадили тут, дохнуть нечем», — но во всем этом привычном не хватало какой-то малой детали, какой-то пустяковины, а чего именно, Тарас Григорьевич понять не мог, и это его сердило. Но додумать ему не дали.

Когда между «армиями» оставалось не больше трех километров, дельфины начали действовать. Первым маневр дельфинов заметил Фрэнк Хаксли, вернее, даже не Фрэнк, а Бэк. Радист поддался всеобщему возбуждению и палил шашку за шашкой, оставляя за хвостом гидросамолета такие клубы дыма, что кто-то из соседей поинтересовался, не сигналит ли он на Луну.

Итак, Бэк посмотрел вниз и сказал:

— Ого!

Столь бурное изъявление чувств заставило Хаксли повнимательнее всмотреться в острие рыбьего клина, над которым они делали очередной разворот. Острие мало-помалу превращалось в трезубец с широко разогнутыми крайними лезвиями.

— «Флайфиш-131» — флагману! Косяк разделяется на три части: центральная по-прежнему идет на вас, а две — в обход слева и справа! Они увеличили скорость!

— Курсы! Все три! — рявкнул Тарас Григорьевич, и, когда несколько секунд спустя прозвучали точные цифры, он мог уже без карты сказать, что дельфины выиграли первый раунд.

У фланговых косяков теперь было преимущество в скорости: громоздкие корабли, да еще с тралами, не смогут так быстро развернуться и отрезать им путь. Расчет был точным: начни дельфины маневр чуть раньше или чуть позже, можно было бы что-то предпринять. А теперь две трети улова… О них надо забыть, чтобы вообще не остаться пустым.

— Ах, бестии подводные, кальмар вас задери, ах, черти зеленые, тридакну вам в клюв! — по всем морским правилам костерил Тарас Григорьевич коварного «противника». — Облапошили на старости лет… «Онега», «Звездный»!

— «Онега» слушает!

— Есть «Звездный»!

— Давайте разворачивайте помалу…

— Так разве успеешь?

— Если только тралы свернуть… Да и то… Пока провозишься…

— Надо брать тех, что идут на нас. Перехитрить надо. Они хотят, чтобы мы растерялись, рассредоточились, погнались за двумя зайцами. В разные стороны. А тем временем сквозь дыры и центральная орда проскочит. Так что надо сделать вид, что мы клюнули. Разворачивайтесь, да не шибко. Они тогда опять на три разделятся, чтобы два фланга между мной и вами пропустить. А вы тут — задний ход и тралы под нос: пожалуйте! Усекли?

— «Онега» — ясно.

— «Звездный» — к выполнению приказа приступил.

Через минуту, когда «Флайфиш-89» сообщил, что оставшийся косяк снова разделился на три и не снижает скорости, старый капитан успскоенно сунул в рот погасшую трубку:

— Так-то…

База все это время благоразумно помалкивала, понимая свою неспособность помочь делу. И только дельфинолог Комов никак не мог успокоиться, нудил без конца о позоре, свалившемся на Базу и на его голову, и грозил страшными карами подопечным, дельфинам-загонщикам, если они вернутся.

— Ты, наука, не дребезжи, — не выдержал Тарас Григорьевич. — Есть дело — говори, а нет — помолчи. Тут без тебя слабонервных хватает…

И, отложив переговорник, взялся за мегафон: передовые порядки тунцовой эскадры были уже в нескольких сотнях метров.

Наперебой загудели «Онега» и «Звездный», резко изменив курс: гудки их смешивались с пронзительными криками дельфинов, чересчур поздно разгадавших уловку людей; вода вокруг забурлила; остановить живую лавину, несущуюся в западню со скоростью междугородного экспресса, не мог уже никто.

— На эхолотах, смотреть в оба! — Усиленный мегафоном голос капитана гремел победоносно. — На лебедках, чуть что — травите средние сети: рыба попытается пройти низом! Задние сети не травить — остатки снова пойдут к поверхности, а мы их хоп!

Распоряжаясь, Тарас Григорьевич краем глаза посматривал на океан. Тралы быстро заполнялись, тяжелели, а тунец все шел и шел. Дельфины крутились возле кораблей, сотни острых плавников то там, то сям пропарывали бурлящую воду, как лезвия пружинных ножей.

Тарас Григорьевич был уверен, что, потерпев фиаско и потеряв оставшийся косяк, мятежные «младшие братья» предпочтут поскорее ретироваться из западни: путь им был открыт. Но дельфины не спешили оставлять поле боя, уже проигранного…

— Товарищ капитан, средние сети порваны! Рыба уходит!

— Как порваны?!

— Лупоглазые эти! Рвут зубами — и баста!

— Задние сети порваны!

Капитан оглянулся. Флотилия, как по команде, запестрела аварийными флажками. Тарас Григорьевич в сердцах схватился за переговорник.

— Флагман — Базе. Ну, Комов, всего я ждал от твоих подручных, но такого хамства… Они и впрямь очумели — сети рвут! Капросиловые сети, это же надо! Ну, я им сейчас устрою концерт… «Погремушки» включу, понял?

И, не слушая ответа, снова взялся за мегафон.

Не для дельфинов были «погремушки» — ультразвуковыми сиренами распугивали разбойничьи стаи касаток, часто нападавших на промысловые косяки, — но больно задело старого рыбака дельфинье коварство, не хотелось расставаться именно с этим, в честной борьбе заработанным уловом, и он решился на крайнюю меру. Оглушенные и ослепленные дельфины заметались, они взлетали высоко в воздух, словно вибрирующая вода жгла им тело, в их криках слышались Тарусу боль и страх, но они не уходили! Отчаянно корчась и мучась под непрерывными ударами звукового бича, они продолжали рвать сети, выпуская рыбу не волю!

И опять непонятная тревога толкнула Тараса. Во всей этой рыбалке было нечто неправильное, отсутствовало привычное, само собой разумеющееся, как соленость воды или постоянство пассата. Он снова оглядел небо в поисках того, чего там не было… И уже близко в памяти это мелькнуло, затрепыхалось, блеснуло серебром на солнце, — и тут четверка возвращающихся «Флайфишей» спугнула догадку, как настороженного малька. Что позабыли здесь остробрюхие летуны?

«Флайфиши» развернулись и пошли над флотилией, едва на задевая мачты. И — захлопали выстрелы! Как над акульей стаей!

«В кого это они?» — опешил Тарас и машинально выключил «погремушки».

— Флагман — «Флайфишам». Почему стреляете?

— Приказ Базы: поддержать флотилию огнем с воздуха.

— Проснитесь! Каким огнем?

— Комов приказал стрелять по дельфинам пиропатронами, чтобы временно вывести их из строя…

— Какими еще, к дьяволу, пиро… База! Комов!

— Комов слушает.

— Ты что там, окончательно рехнулся? Разве можно стрелять в дельфинов? Прекрати это, слышишь?

— А вы не вмешивайтесь, Тарас Григорьевич. Я приказал стрелять не пулями, а пиропатронами. Это ампулы с горючей липучкой. Она не дает ожогов, только яркое пламя. Дельфины боятся огня. Нечто вроде нервного шока. Конечно, процедура неприятная. Но это единственный шанс спасти хотя бы остатки улова. Иначе по вине дельфинов База не выполнит план. А я разве виноват?

— Процедура! План! Какой, к черту, план, если дельфины тонут!

В наушниках хохотнули:

— От горючей липучки? Для науки это была бы сенсация…

А он был рядом с «Удачливым» — грузный белый гигант, который не хотел стать сенсацией, хотя уже два алых цветка распустились на его теле и темно-вишневые глаза затягивала пелена оцепенения, — он из последних сил боролся с первородным ужасом, леденящим кровь: опускался на несколько метров и вновь, напрягая деревенеющие мышцы, всплывал, не в силах сбить пламя, — неузнанный предводитель морской армии с белой отметиной на лбу.

— Шлюпку на воду! — скомандовал Тарас и с неожиданной для его возраста прытью сбежал с капитанского мостика.

Фрэнк Хаксли был почти счастлив. В однообразной работе «рыбогляда» не часто выпадает такая удача — пережить день, полный неожиданностей и даже приключений, не уступающих подвигам его любимых киногероев. И хотя палить по дельфинам должен был Бэк, пилот тоже взял пневморужье. Все было: плавучие крепости аборигенов, дельфины — подводные чудища, и он — вездесущий Гарри с верным бластером в правой руке…

— Смотрите, шеф, белый дельфин!

— Где?

Вместо ответа Бэк выстрелил.

Фрэнк тоже заметил длинное белое тело, рывком ушедшее под воду, но через несколько секунд всплывшее снова.

— Межзвездный вампир!

Пилот, придерживая штурвал левой рукой, заложил вираж и выстрелил с правой: огненная кувшинка закачалась на волне, промах, а это для Гарри непозволительная вещь, и Хаксли снова заложил вираж, опустив машину ниже, прицелился поточнее…

— Есть!

И «Флайфиш-131» пошел на разворот…

Оглушенный альбинос смотрел на приближавшуюся шлюпку гаснущим красным глазом. Может быть, он хотел бы исчезнуть, скрыться от новой беды, но не мог — шок сковал его тело, а может быть — и старому капитану хотелось в это верить, — он чувствовал, что люди не сделают ему ничего плохого.

Дельфин словно ждал шлюпку — едва его белый бок коснулся борта, силы оставили гиганта, и плавники беспомощно обвисли.

— Линь! — рыкнул Тарас. — Найтовь к борту. Живо!

Загорелые шершавые руки ловко просунули тонкий канат под передние плавники, захлестнули петлей на хвосте, притянули белую покорную громадину к шлюпке.

— Минут через десять-пятнадцать должен очухаться. Пока — перекур. Подождем.

И, словно оправдываясь, перед командой, капитан добавил:

— Было в давние времена поверье: души потонувших рыбаков в дельфинах возрождаются. И закон такой рыбацкий был — дельфина не тронь… Мудрое творение дельфин. И доброе. А доброту на Земле беречь надо…

И хотя команда не возражала, Тарас Григорьевич уже совсем по-домашнему закончил:

— Белый он. Трудно ему, бедолаге, наверное, сверху виден, снизу виден. Сплошная мишень. И палят кто попало. А я вот об этих беляках столько за жизнь свою слышал, а в натуре первого вижу. Редкость это. Таких вдвойне беречь надо…

— Вроде просыпается он, Тарас Григорьевич!

— Погодь чуток. Пусть оклемается хорошенько, тогда и линь уберем… Наука… Говорят, дельфины не тонут… А к примеру, почему у него в глазах тоска такая была, если он непотопляемый?

Флотилия возвращалась на Базу как похоронная процессия. Тралы были испорчены, трюмы пусты. Косяк исчез, словно растворился: ни гидролокаторы других баз, ни «рыбогляды» даже остатков его не нашли. По этому случаю, а также по случаю официального выхода на пенсию старого капитана в кают-компании «Онеги» состоялся прием. «Удачливый» показался рыбакам маловат для раута на капитанском уровне.

Согласно ситуации Тарас Григорьевич был грустен и молчалив. Закусывали, словно издевались над собой, — консервами «Тунец в собственном соку».

— Одного не могу понять, — сказал вдруг Тарас, — чего-то не хватало в проклятом лове, чего-то очень знакомого…

— Рыбы, — засмеялся кто-то с набитым ртом.

— Птиц не хватало сегодня: ни чаек, ни даже фрегатов, — пропел со своего места Тасис.

— Чертушка! Гомер рыжий! А я-то, старый осел… — Тарас вскочил, опрокинув стул. — Конечно, птицы! Они же за нами как приклеенные ходят! А сегодня — ни одной!

— Ну и что?

— А то, что даже птица не трогала эту рыбу! Ни чайки, ни фрегаты, ни альбатросы — а они любую падаль склюют! Значит, было в этой рыбе что-то такое… Правда, наука помалкивает… Только кажется мне, что дельфины нас, дураков, от какой-то неизвестной науке пакости оберегали. И оберегли. А мы их…

В кают-компании воцарилось неловкое молчание.

Нина появилась так же внезапно, как и исчезла. На ней был мягкий купальный халат.

— Толя, готовьте кресло.

Пан поднял голову.

— Нина, что вы хотите?

— Связаться с Уиссом на пента-волне.

— Ни в коем случае! Вы помните, что было в прошлый раз?

— Помню. Но мы должны знать, что случилось?

— Пента-волна слишком опасная штука. Нет, Нина, рисковать незачем. Надо искать другие пути.

— Иван Сергеевич, вы отлично знаете, что других путей нет. А сидеть и ждать вот так бессмысленно, потому что мы не знаем причин, из-за которых Уисс изменил свои намерения. С кем он говорил? В чем опасность Третьего Круга и связана ли она с будущей передачей? И возможна ли вообще теперь передача? Если возможна, то когда — не сидеть же у пультов день и ночь…

— Не знаю. Ума не приложу. Все так долго готовились к путешествию, и к сегодняшнему дню… И мы и Уисс… И в самом начале — провал… Уиссу могло помешать только что-то очень серьезное… Но что?

— Никто, кроме Уисса, на эти вопросы не ответит, Иван Сергеевич. А что касается прошлого раза — полно. Уисс теперь и сам будет осторожнее, тогда он просто не рассчитал мощности сигнала… Нельзя медлить. Происходят какие-то события, возникает новый фактор, а мы прячемся за Уисса и ждем, когда он сам разрешит наши проблемы.

— Ну… Ну хорошо. Только будьте осторожны, Нина. Не перенапрягайтесь. И пожалуйста, без обратной связи…

— Как получится.

— Никаких «как получится». Не подводите старика. Договорились?

— Договорились, Иван Сергеевич… Толя, кресло готово?

— Да, Ниночка. Садись и вещай напропалую.

Нина сбросила халат. Коричневый купальник сливался с цветом загорелой кожи, и в потоке зеленого света ее фигура казалась отлитой из меди. Она постояла на носу корабля с минуту и медленно села в кресло. Толя и один из лаборантов захлопотали над ней. Провода постепенно обвивали ее тело, впиваясь присосками электродов в виски, в шею, в руки, в живот, в ноги.

— Иван Сергеевич…

В голосе Карагодского помимо воли прозвучало что-то такое, что заставило Пана оглянуться. Карагодский смутился.

— Иван Сергеевич, я понимаю, что сейчас вам не до меня, но я никогда ничего не слышал…

— О пента-волне?

— Да.

— Пента-волна, коллега, это… Словом, бог знает, что это такое. Я знаю ваше яростное неприятие всякого рода телепатии, парапсихологии и прочей, как вы выражаетесь, «чуши», поэтому… Возможно, это какой-то необычный вид излучений, присущий только живым организмам… Господи, Толя, ну что вы там копаетесь?! Да… О чем вы говорили? Так вот, пента-волна — это мой собственный термин. Лично я на стороне тех физиков, которые к четырем фундаментальным состояниям вещества — газ, жидкость, твердое тело, плазма — добавляют пятое: живое вещество. Жизнь — одно из фундаментальных состояний вещества… Но в этой области мы пока, как испанцы в империи инков, — видим, ничего не понимаем и пытаемся все переделать по-своему… Так и с биоизлучением: что это такое — не знаем, а установку для усиления пента-сигналов Толя уже придумал… Готово?

Нина сидела, откинувшись на спинку кресла. Лицо ее заострилось, она улыбалась — скорее для самоуспокоения, чем для демонстрации храбрости. На голове, облегая виски, пылала алая корона, похожая на большой тяжелый венок из влажных махровых маков. А на лоб, волосы, плечи спадала замысловатая сеть проводников. От направленной антенны тянулись по меньшей мере сотни две зеленых гибких шнуров, маленькими присосками соединенных с разными точками тела.

— Иван Сергеевич, точки соединения электродов выбраны произвольно?

— Нет, конечно. Биоизлучение каким-то образом связано с электромагнитными параметрами тела — на этом и основан принцип его усиления. А точки — места наибольшей электронапряженности кожи — найдены экспериментально…

— А вам ничего не напоминает рисунок этих точек?

— Рисунок? Пожалуй, нет.

— Забавно. Сколько точек вы нашли?

— 218. А что?

— Так вот я могу без электрометра указать вам еще 65 точек, которые вы пропустили.

Карагодский не без удивления ощутил в себе волну радости: он заметил что-то, чего не заметил Пан! Пусть маленькая деталь, но она найдена самостоятельно, без подсказок и объяснений! Или… Или сумасшествие заразительно?

— Не понимаю, Вениамин Лазаревич.

Карагодский тоже не очень понимал свое состояние, но остановиться не мог:

— Вы слышали когда-либо о древней китайской медицине иглотерапии?

— Разумеется.

— Так вот ваши точки — это и есть знаменитые 283 точки для иглоукалывания, которые были известны китайским медикам две тысячи лет назад. Я, правда, совершенно не понимаю, какая связь между вашей пента-волной и иглоукалыванием, но совпадение вполне вероятно.

— А ведь вы правы… Я просто не обратил внимания… Не пришло в голову… Действительно, здесь, видимо, есть связь. В этом имеет смысл покопаться… Отличная идея! Ведь если…

— Иван Сергеевич, я начинаю.

— Начинайте, Ниночка! Как говорят, ни пуха. Только без самодеятельности, хорошо?

— Хорошо. К черту!

Ничего не произошло. Просто антенна в форме цветка орхидеи стала медленно вращаться вокруг своей оси, а Нина, расслабившись, опустила руки на подлокотники и закрыла глаза. По-прежнему сквозь желто-зеленую крышу било солнце, и нестерпимо блестела морская даль, и щетинился тусклыми кустарниками островок, и черноголовые средиземноморские чайки срезали острыми крыльями гребешки волн и снова взмывали вверх с трепещущей добычей в клюве — ровно ничего не изменилось в мире за эти полчаса, кроме того, быть может, что один седовласый академик неожиданно почувствовал себя недоучившимся аспирантом…

— Иван Сергеевич, вы говорили, что пента-волна — это опасно. Почему? Кажется, все довольно невинно и просто.

— Понимаете, Вениамин Лазаревич, тут довольно-таки сложный парадокс. Для приема пента-передачи необходима очень восприимчивая, очень незащищенная психонервная система. Женщины принимают пента-волну лучше, чем мужчины, к примеру… Но и женщины — не всякие…

— В таком случае идеальными пента-приемниками были бы дети — их психика ограждена меньше всего.

— Вероятно, да. Но сами понимаете, что опытов с детьми мы не имеем права ставить, пока не добьемся полной безопасности… А пока… Во время прошлого сеанса, например, Нина потеряла сознание…

— Причина?

— Видимо, очень сильный пента-сигнал Уисса. Я так думаю. У нее было нечто вроде галлюцинаций: ее психический строй был подавлен психическим миром дельфина, она, проще говоря, почувствовала себя дельфинкой, оставаясь женщиной, понимаете? Дельфины воспринимают и чувствуют, как вы знаете, мощнее нас. Человеческие нервы не выдержали. Шок. Что-то вроде того, если по тонкому проводу пустить слишком сильный ток.

— Да, да, конечно. Сработали предохранители — выключилось сознание, свет померк…

— Вот именно. Мы, правда, потом придумали вот эту штуку — маковый венок. Вроде индикатора напряжения. Он дол жен сработать раньше, чем уйдет сознание, и создать заградительное пента-поле. Но… мы предполагаем, а природа располагает. Если бы не создавшаяся ситуация, я ни за что бы не разрешил пента-сеанс.

Море стихло совершенно. Ощущалось только соседство близкого прибоя. Нина лежала в кресле не двигаясь. Медленно вращалась над ней металлическая антенна. Толя едва слышно насвистывал что-то, рассматривал экраны, по которым бегали только бледные точки. Пан, сцепив руки за спиной, молча ходил через всю лабораторию от кресла к двери и обратно и тоже поглядывал на погасший рубиновый овал.

А Карагодский, усевшись на трехногий стул и привычно оперев подбородок о трость, думал. У него тоже был пента-сеанс. Он говорил сам с собой. Он пытался вспомнить что-то хорошее и никак не мог. Вопреки желанию перед ним проходили бесконечные коридоры, открывались двери с фамилиями на табличках, ложились под ноги ковровые дорожки, ведущие к столу президиума… Он позабыл, когда, на каком симпозиуме он сидел в зале, на обычном откидном стуле. Президиумы, президиумы… Может быть, он и родился в президиуме? Кажется, он всю жизнь покровительствовал и препятствовал, разрешал и запрещал, проверял и указывал, и всю жизнь на носу его сидели проклятые очки в черепаховой оправе, сквозь которые мир кажется мягким, округлым и спокойным. Но ведь это не так, не так! Когда-то и он… Но когда это было? И было ли вообще — чтобы море, чтобы какой-то сумасшедший дельфин, чтобы, аспирант Толя был с тобой на «ты», чтобы все вокруг тревожило загадками и требовало немедленного решения, чтобы вот так метаться из угла в угол из-за сумасбродной девчонки, рискующей в худшем случае обмороком, и рисковать самому вещами более значительными…

Что ты ходишь, Пан, что молчишь? Пятнадцать лет воевал я с тобой на журнальных страницах, на высоких трибунах. А ты уничтожил меня за сорок минут, и сам, кажется, не заметил этого. Потому что победа надо мной для тебя пустячок. Для тебя важнее твой дельфин, твоя Нина, твой Толя, твои экраны, твоя работа — и какое тебе дело, что академик Карагодский выбросил белый флаг?

Но если даже тебе не нужна победа надо мной, Пан, то кому она нужна вообще? Может, спрятать белый флаг, пока его никто не заметил — и пусть все идет по-старому? А как быть с Венькой Карагодским, «Веником»?.. Ведь это ты, Пан, приметил в студенческой толчее упрямого черноголового парня, ты подсунул ему тему про дельфинов, ты раскрутил его самолюбие… И вот я снова перед тобой: академик, лауреат, главный дельфинолог, мировой авторитет. А ты вместо восхищения делом рук своих, третируешь меня, ранишь самолюбие, без конца заставляя отвечать «не знаю» и «не слышал»…

Сначала я думал, что ты просто по-стариковски мстишь мне за то, что я обошел тебя в степенях и званиях. Но нет, дело в другом, постарел-то, оказывается, я, а ты по-прежнему молод, профессор…

— Стоп сеанс, Толя, усилитель! Быстро! Укол!

Алая корона на голове Нины опадала на глазах. Словно в кадре неозвученного мультфильма слабели, теряли упругость лепестки мака, съеживались, точно подул ледяной ветер. И бледность, заметная даже под загаром, заливала лицо Нины.

Толя обеими руками разом перевел все тумблеры усилителя. Антенна остановилась. Пан держал Нину за руку, считая пульс, а Толя принялся торопливо снимать присоски проводов. Подскочил лаборант с пневмошприцем.

Нина открыла глаза. Глубоко-глубоко вдохнула — раз, другой, третий.

— Не надо укола, Иван Сергеевич. Все в порядке. Господи, какое это счастье — дышать… Видеть солнце… Ощущать всю себя…

Голос Нины прервался глубоким судорожным всхлипом, как у человека после глубокого истерического припадка. Пан кивнул лаборанту, а тот, осторожно взяв руку Нины выше локтя, на мгновенье прикоснулся к ней губчатым раструбом пневмошприца.

— Я же говорю — не надо.

— Ничего страшного, Нина, это обычный тоник. Помолчите минут пять. Придите в себя. Потом расскажете.

— Уисс…

— Помолчите. Уважьте старика.

Нина медленно сняла с головы увядшую корону и протянула Толе. Снова вздохнула и откинулась в кресле. Большая чайка промчалась у самого бушприта «Дельфина». Нина следила из-под полуприкрытых век за полетом до тех пор, пока чайка не превратилась в точку на небе, и закрыла глаза.

Кто-то тронул Карагодского за плечо. Академик оглянулся — радист указывал ему на дверь, шепча:

— Вас вызывают, Вениамин Лазаревич… Срочно… Искал вас в каюте, как всегда, а вы здесь, оказывается…

— Кто?

— Из Д-центра…

Академик недовольно поморщился: всегда так, в самый интересный момент у кого-то из службистов Д-центра возникает идея, о каковой надо немедленно доложить начальству. Он вышел за радистом, стараясь ступать тише.

Вернулся он довольно быстро, рассерженный и потный, — видно было, что кому-то за тысячи миль отсюда основательно досталось. Нина по-прежнему сидела с закрытыми глазами — то ли дремала, то ли просто отдыхала, думала о чем-то.

— Что стряслось в вашем хозяйстве? — поинтересовался Пан.

— А, чепуха… Лишняя иллюстрация к тому нашему разговору, только на этот раз с неприятными вариациями… Дельфины угнали большой косяк тунца, ну и…

— Как угнали?

— Рыборазведчик обнаружил сегодня утром в Атлантике огромный косяк, который гнали дикие дельфины. База «Поиск двенадцать дробь пятьсот двадцать восемь» выслала им на встречу отряд рабочих дельфинов-загонщиков и флотилию международной рыбокооперации… Короче, дельфины взбунтовались — и ручные и дикие — и оставили рыбарей с носом. И как всегда в таких случаях, там был дельфин со знаком на лбу. Что я вам говорил, а?

— Сочувствую рыбарям, но на месте дельфинов поступил бы так же. Из принципа. Ну и все?

— А вам мало мятежа? Ведь это первый случай в таких масштабах! Только дело этим не кончилось — рыбаки переколошматили дельфинов.

— Не понимаю…

— Что же непонятного? Рыбари обозлились и обстреляли дельфинов пиропатронами. Без злого умысла — хотели распугать. А того не учли, что напуганный огнем дельфин инстинктивно уходит под воду, и не всплывет он, пока есть пламя… Скорей задохнется под водой…

— И много дельфинов погибло?

— Рабочих — сорок. А диких — кто их считал. Но я там дал разгон: дельфинологу Комову объявил выговор и на неделю отстранил от работы. Это он придумал с пиропатронами. Мальчишка, два года как институт кончил… Но энергичный парень, из него толк выйдет… Такие-то вот наши земные мелочные заботы, Иван Сергеевич…

Нина открыла глаза:

— Так вот почему удушье… Они задыхались под водой… И гибли… Чтобы спасти людей…

— Нина, вам плохо? — кинулся к ней Пан.

— Ничего, Иван Сергеевич… Я просто устала… Теперь я все поняла… Все-все. Я расскажу. Обязательно расскажу. Только не сегодня, ладно? Я очень устала. Завтра утром, ладно?

— Конечно, Нина, конечно! — воскликнул Пан с деланным энтузиазмом. — Отдохните, выспитесь хорошенько… А наше любопытство за ночь только крепче станет. Итак, завтра утром…