Здравствуй, Фобос!

Глава XIII ПРАВНУК ШТАНДАРТЕНФЮРЕРА

Клаус Шварцкопф, инженер реакторной защиты, достаточно быстро оправился от лучевой болезни и получил уверение судового врача в том, что ни малейших дурных последствий не осталось: проживет Клаус весьма долго и наплодит здоровых детей.

Он был еще довольно молод (чуть ли не младший член экипажа «Контакта»), юношески нескладен, со слишком большими руками и ногами и нежно-розовой кожей белобрового, типично немецкого лица. Предки Клауса были выходцами из Германии. Его прадед по отцу, штандартенфюрер СС, в год крушения «тысячелетнего рейха», простоявшего всего двенадцать лет, сломя голову сбежал из Берлина… не забыв, впрочем, прихватить супругу, видную деятельницу национал-социалистского женского движения, и чемодан награбленных драгоценностей. Прадед, имевший основания опасаться правосудия нескольких европейских стран, осел под чужим именем в небольшой «банановой» республике, получил ее гражданство. Скоро он стал видной фигурой в тамошней немецкой колонии… состоявшей главным образом из коллег по спецслужбам рейха, заслуживших два-три повешенья каждый, членов их семей, адъютантов и денщиков. Партайгеноссе Шварцкопф, волшебным образом преобразившийся в сеньора Гонсалеса, дожил до старости и благополучно скончался от инфаркта, не понеся наказания за кровавые свои «подвиги», как и многие другие беглые палачи, мирно обитавшие под сенью «бананового» флага. Точнее, Шварцкопфа и присных его укрывал от справедливой кары не столько флаг, сколько бессменный президент республики, диктатор и земной бог, старая горилла в опереточных генеральских галунах, правитель государства чуть ли не со времен первой мировой войны. Горилле, державшейся исключительно на терроре, шпиках, осведомителях и тайных убийцах, были позарез нужны хорошие консультанты по заплечным делам. Сорок пятый год обернулся для диктатора грандиозной удачей. Из Германии потянулись безработные коменданты концлагерей, начальники тайной полиции, виртуозы пыточных застенков и великие знатоки борьбы с подпольем. Ну как же было не пригреть их, не снабдить новенькими паспортами на имя разных Санчесов и Родригесов, почтенных коммерсантов и безупречных банковских служащих.

Итак, прадед американского астронавта проживал на вилле с тропическим садом и бассейном голубого кафеля, официально числясь вице-директором некоего земельного банка, а на деле был наставником и тренером диктаторских телохранителей, покуда не почил на маленьком лютеранском кладбище. Осталась безутешная вдова с сыном, родившимся уже здесь, на новой родине Шварцкопфов. Будущий дед Клауса подрастал в просторном доме, к его услугам были великолепная детская и немало других комнат. Но благодаря усилиям матери, ее бесконечным театрально-патетическим и слезливым рассказам о «звездном часе Германии», об исторической миссии арийской расы мальчик предпочитал проводить свободное время в кабинете отца. Фрау Шварцкопф устроила там своеобразный музей, вернее — алтарь сгинувшего рейха: за стеклом витрин блестели нагрудные знаки воинских частей, спортобществ, «гитлерюгенда», «союза немецких девушек»… Под одной стеной, увешанной фотографиями Шварцкопфа-старшего, красовался манекен в парадной форме СС, со всеми регалиями и Рыцарскими крестами, с другой — испытующе смотрели вожди.

Парнишка, родившийся через три года после краха фашизма, робел и трепетал перед украшенной круглыми очками крысиной физиономией рейхсфюрера СС, а мнимо-вдохновенное, клоунское лицо самого, со срамными усишками и приклеенной прядью, приводило юнца в благоговейный экстаз, он возносил молитвы «первому из немцев» и поверял ему самые тайные мысли…

«Арийскому» воспитанию помогала и немецкая школа колонии, где на специально заказанных географических картах Германия простиралась от Калининградской области до Эльзаса… Когда сыну сравнялось двадцать лет, решено было отправить его на учебу в Соединенные Штаты — в конце концов дети за отцов не отвечают. Могучий северный сосед, оказывавший самое щедрое покровительство «банановому» диктатору, смотрел сквозь пальцы на хорошо известное ему гнездо нацистов. Фанатичный молодец вначале волчонком смотрел на янки, бывших союзников России при разгроме Гитлера. Кое-как ему внушили, что Америка в последние десятилетия «исправилась», стала истинным другом арийцев и вместе с ними мечтает поставить на колени зловещих восточных варваров. Шварцкопф поехал учиться — и в старом университетском городе познакомился с очаровательной девятнадцатилетней студенткой юрфака, немкой по происхождению. Хотя ее родители не были нацистами, предки перебрались в Новый Свет очень давно — убеждения девушки оказались до странности близкими идеям… вернее, религии сына штандартенфюрера.

Его возлюбленная принадлежала к молодежной фашистской организации, члены которой разъезжали на мотоциклах в касках вермахта и со свастиками на жилетах, а также устраивали сборища в дни «знаменательных дат» рейха. С точки зрения Шварцкопфа, ребята это были правильные, но какие-то несерьезные: массовые убийства мирного населения. Освенцим и Майданек они считали «красной пропагандой» (в то время как сын эсэсовского бонзы твердо знал, что эти акции были и диктовались высшей необходимостью), суть расовой теории понимали расплывчато, поскольку в организации были даже мексиканцы, а суровых воинов фюрера представляли себе киногероями, суперменами в романтической черной форме с черепом, любившими исключительно поразмять кулаки и пострелять. Приезжий, быстро войдя в «штаб» группы, начал просвещать и образовывать буйных мотоциклистов, вдалбливать в их косматые головы то, что он считал истиной. И вдруг напоролся на сопротивление с неожиданной стороны. Одни из штабистов, постарше возрастом, уже давно не студент, намекнул новоявленному пророку «классического» нацизма: все, что делается в организации, — делается отнюдь не стихийно. Именно такой, романтизированный, навеянный комиксами, легко доступный среднему американскому парню вариант национал-социализма угоден тем, кто поддерживает и финансирует группу. Пусть молодые, здоровые ребята и девчонки из среднего слоя, не забивая себе головы даже людоедски-примитивными доктринами «Майн кампф», тешатся крестами и нарукавными повязками, орут «Хорст Вессель» на пьяных шабашах… и между прочим, потихоньку приучаются к слепому повиновению, обретают готовность, не рассуждая, убивать или умирать по приказу…

Одежки и декорации «третьего рейха», фашистские обряды как нельзя лучше подходят для воспитания будущих смертников.

Старший штабист пооткровенничал со Шварцкопфом, поскольку считал его глубоко «своим»: студента-немца связывали с организацией не только убеждения, но и нежные чувства к одной из активнейших функционерок… Однако молодой член штаба, несмотря на впитанный буквально с молоком матери фанатизм, был умен и очень скоро понял: можно пойти на внешние видоизменения нацизма, даже на отказ от ряда важнейших, но явно устарелых принципов (как-то ненависть к американцам вообще и к неарийцам в особенности), чтобы сохранить главное. Главной была цель — расправа с инакомыслящими, установление во всем мире идеального порядка, исключающего бунты эксплуатируемых, обеспечивающего божественную власть господ. Есть некто весьма влиятельный и богатый, кто подкидывает деньжонки мотоциклистам со свастикой? Очень хорошо. Надо выйти непосредственно на этого «мецената», узнать, чего он хочет: может быть, начать новую игру на паритетных началах, с куда большими возможностями… Шварцкопф был наследственно честолюбив, ему постоянно грезилась роль американского фюрера.

Со временем благодаря умелой дипломатии студента приятель раскрылся еще более и как-то после крепкой пивной попойки (ритуал есть ритуал — пили черное баварское, качались до одури, схватив друг друга за плечи) сообщил под огромным секретом, что покровитель — вовсе не вздыхающий по фашизму щедрый миллионер, а… Вот кто на самом деле подкармливает мотоциклетную гвардию, покрывает ее дебоши перед полицией — этого толком не знал и сам рассказчик. Лишь догадывался. Но, к большому огорчению Шварцкопфа, так и не высказал своих догадок прямо. Напускал туману: мол, «меценат» — не частное лицо, а тоже организация, только не самодеятельная, как у них, а государственная и, может быть, из самых влиятельных в стране…

Но ни выйти на «хозяев», ни тем более стать национальным вождем студенту так и не удалось — можно сказать, по объективным причинам. Однажды, перебрав пива, а возможно, и чего-то более крепкого, члены буйного братства в полной «парадной форме», то есть обвешавшись всеми гитлеровскими побрякушками, решили посетить дансинг. И то ли обошлись они там неаккуратно с чьей-нибудь девушкой, то ли встретили людей, которых возмутили свастики и фуражки с черепом, но в большом студенческом танцевальном зале началась потасовка. Поклонники рейха, всегда таскавшие в карманах ножи или кастеты, не замедлили пустить их в ход против безоружных студентов. Полиции пришлось применить водометы. Может быть, и обошлось бы все, как говорится, легким испугом, но один из раненных ножом имел наглость скончаться в больнице, а родители другого, лишившегося глаза, оказались большими занудами и дошли до Верховного суда… Словом, скандал разразился такой, что даже могущественным невидимым покровителям не удалось замять его полностью. Правда, никто особенно не пострадал, убийцы не сели на скамью подсудимых, но организация была распущена, штаб-квартира ликвидирована, наиболее ярых рейхоманов, осмелившихся появляться в университете или в городе с какой-нибудь фашистской эмблемой, попросту били. Пришлось затаиться, собираться в кафе или по квартирам. Они назвали этот период весьма пышно: «партия в подполье». Шварцкопфа некая сильная рука также уберегла от судебных разбирательств. Еще больше повезло его возлюбленной. Она даже не была вызвана как свидетельница, хотя бурно призывала к расправе и полоснула кого-то осколком бутылки. Но страдало честолюбие, рушились радужные планы «фюрера»… Вытерпел, вспомнив уроки матери: «может быть, самым верным придется ждать своего часа десятки лет, может быть, не одно поколение…» Вскоре женился на своей подруге. После окончания университета уехал в родной город жены — Вермонт и остался там навсегда. Сначала был юрисконсультом в небольшой фирме, выпускавшей кухонное оборудование, позднее завел собственную адвокатскую контору — помог тесть, известный правовед. В 1974 году у счастливых супругов родился сын. Мужская линия Шварцкопфов продолжалась…

Шварцкопф-самый-младший, будущий отец астронавта, был воспитан в лучших арийских традициях, видоизмененных на американский манер. Его школьные годы совпали с ужесточением внешней политики, с нагнетаемой свыше ненавистью к «красной» половине человечества, он не таскал поддельных Железных крестов или повязки штурмовика СА (хотя и знал, что солдаты фюрера были настоящие ковбои и только по дурости тогдашних властей США дрались с янки), зато гордо носил майку с надписью: «Убей русского». Где-то высоко над головой, в черном ночном небе, лучшие в мире американские «шаттлы» развешивали спутники с боевыми лазерами, чтобы сбивать, точно ворон, советские ракеты. Шварцкопфу-самому-младшему это здорово нравилось, дух захватывало от космической военной игры, от ощущения, будто живешь в фантастическом видеофильме и готовишься отразить нападение каких-нибудь кровожадных осьминогов с гаммы Водолея… Под непрерывный грохот военных приготовлений он выучился, во время великого финансового краха 90-х годов познал прелести безработицы, бродяжничества и жизни впроголодь, после Договора о ядерном разоружении, когда экономика снова встала на рельсы, стал инженером на первой термоядерной электростанции — его всегда влекла техника. Женился — в соответствии с «вольнодумными» веяниями нового времени, уже не на немке, а на чистокровной ирландке: по доброй традиции Шварцкопфов, произвел на свет сына, а затем еще трех дочерей. Сына, дабы сделать приятное и немецким, и ирландским дедушкам и бабушкам, нарекли двойным именем Клаус Патрик…

Мировоззрение Клауса Патрика Шварцкопфа, астронавта Соединенных Штатов, инженера реакторной защиты на корабле «Контакт», отличалось своеобразием… впрочем, главным образом внешним. Опять-таки воспитанный в правилах величайшего презрения ко всем «недочеловекам» — коммунистам, неграм, желтокожим и т. д., — прекрасно осведомленный о деяниях своего прадеда — штандартенфюрера, Шварцкопф-самый-самый-младший понимал мировую ситуацию очень просто. Проклятые «комми» заставили героических американцев, последних рыцарей чести, демонтировать атомные боеголовки и снять с орбит лазерные батареи: мягкотелые либералы и болтуны пробрались в сенат и конгресс; заняли Белый дом… Что ж! «Самым верным придется ждать своего часа десятки лет». Остались другие методы борьбы: печатное слово и тайно посланная видеокассета, ампула с ядом и мина в безобидном куске мыла… Клаус свято верил, что в Штатах уцелело лишь одно благородное сообщество, не поддавшееся соблазнам военной и политической разрядки: религиозный орден, по-прежнему нетерпимый к еретикам: последний оплот для белых американцев, не желающих перечеркнуть свою величественную историю… То было Центральное разведывательное управление.

И ЦРУ заметило своего преданного поклонника. Сначала юный Клаус — звезда школьного бейсбола — «случайно» попал в компанию парней постарше, которые с пониманием слушали его разглагольствования о добром старом времени и необходимости для Штатов вернуть былое первенство в мире. Затем, как бы между прочим, он выполнил несколько деликатных поручений своих новых друзей: последил за поведением одного из знакомых, вызвал на откровенность другого, стащил письмо из почтового ящика третьего… Вскоре Шварцкопф, занявший одно из первых мест на олимпиаде по ядерной физике среди школьников штата, был премирован поездкой в Европу. Уже не слишком скрывая свою служебную принадлежность, «друзья» вручили ему несколько документов и чеков на крупные суммы денег: все это Клаус должен был передать определенным лицам в Париже, Цюрихе, Вене…

Он стал сотрудником ЦРУ — обрел полное душевное спокойствие, чувство собственной нужности. Может, и вправду настали дурные времена для разведки, и нынешний президент всячески урезал ее права и возможности (где ты, эпоха всемогущества?), и во главе управления стоял жалкий либерал, в каждом шаге отчитывавшийся перед сенатом, но суть мировой паучьей сети осталась прежней. ЦРУ контролировало (или пыталось контролировать) политические режимы в десятках стран, общественное мнение, межпартийную борьбу, настроения и симпатии народов. В некотором смысле власти у «ордена» даже прибавилось. Ведь больше не было ни ядерных арсеналов, ни громадных, вечно угрожавших друг другу армий — только внутренние полувоенные формирования сил порядка да миротворцы в голубых касках, войска ООН. Стало быть, реальное воздействие на международную обстановку, кроме дипломатов, могли оказывать только тайные спецслужбы. Клаус рассудил верно: боеголовки были уничтожены — значит, выросли в цене отмычки, микрофотоаппараты и прочий шпионский инвентарь. Надо было любыми путями ослабить социалистическую систему, доказать ее конечную историческую нежизнеспособность…

Новые покровители не оставляли Шварцкопфа своими милостями во время обучения (как и отец, он прошел специальный курс инженеров-ядерщиков), а после защиты диплома позаботились о том, чтобы Клаус сразу обрел хорошую, высокооплачиваемую работу. Он поступил в НАСА, принял участие в нескольких полетах. Не без деликатного нажима со стороны Лэнгли, молодого инженера включили в экипаж «Контакта»…

Как ни был предан Шварцкопф идее американского первенства в мире, как ни нравилась ему работа на «самую романтическую» организацию кислых времен разоружения, но и его обдало холодом задание, полученное перед самым запуском. Клаус заколебался: это не ускользнуло от лица, передававшего задание. Лицо участливо спросило: что смущает столь опытного агента? Шварцкопф откровенно ответил, что боится. Слишком огромна ответственность — все-таки важнейший международный полет, — слишком громкий возникнет шум в случае неудачи; а уж им, маленьким агентом, наверняка пожертвуют, как пешкой… Лицо посулило золотые горы и внеочередное повышение в должности, намекнуло, что опасность провала операции весьма проблематична — предусмотрены самые ничтожные детали, все отклонения, даже самые маловероятные, просчитаны на компьютере, — зато отказ столь информированного сотрудника выполнить сверхсекретное задание наверняка повлечет большие неприятности… Шварцкопф в отчаянии заявил, что любые земные неприятности все же ничто в сравнении с судьбой агента, застигнутого «на горячем» в открытом космосе… там, где командир корабля и царь, и бог, и верховный судья. Тогда лицо пустило в ход последний козырь. Зная наследственную немецкую сентиментальность Клауса и его верность семейным традициям, оно напомнило об одной давней-предавней истории… Тогда в маленьком университетском городке действовало некое сообщество… пусть по-детски наивное, но воодушевленное, в общем, правильными, твердыми идеями. Среди молодых людей, входивших в эту группу, были дедушка и бабушка нынешнего астронавта. Сообществу помогали щедрые и влиятельные, хотя и неизвестные благодетели. И даже тогда, когда смелым ребятам грозила настоящая беда — судебный процесс, затеянный кучкой хлюпиков-интеллигентов, — добрая сила вмешалась, заставила юристов прикрыть дело. Среди спасенных от позора были и уважаемый покойный дед Клауса, и ныне живущая глубокая старуха бабка… А снабжала деньгами, прикрывала от всех неприятностей и в конце концов спасла от тюрьмы молодых американских нацистов как раз та самая служба, что теперь ждет, послушания от последнего в роду Шварцкопфов. Так что долг платежом красен…

Клаус был подавлен этой исторической справкой. Колебания его кончились. Он стал готовиться к выполнению задания…

В первый раз инженеру не повезло. Он не рассчитал время своего появления возле реактора, попал туда в период самого активного ядерного «горения» и, несмотря на защитный костюм, получил дозу в сто с лишним рад. Оправдаться, почему он был рядом с атомным котлом, не составило особого труда: профилактика, нужды текущего техобслуживания. Клауса жалел весь корабль: ему приносили в санотсек вкусные вещи, читали вслух: несколько раз навестил сам Панин. В те годы лечение лучевой болезни уже не представляло собой ничего особенно сложного. Не прошло и двух недель, как Шварцкопф снова приступил к выполнению своих обязанностей. И — на сей раз скрупулезно ознакомившись с графиком работы реактора — снова полез в недра корабля заниматься «профилактикой»…

Двигатель «Контакта», отнесенный весьма далеко от жилых помещений, конструктивно ничем не выделялся среди обычных, давно проверенных систем, установленных на атомных планетолетах. Отличие было только в мощности реактора и в более высокой температуре нагрева рабочего тела, что, естественно, привело к резкому увеличению удельной тяги сопел. Рабочее тело — сложный состав, в котором преобладал жидкий аммиак — насосами подавалось в камеру двигателя. Там жидкость смешивалась с газообразным ядерным горючим, нагнетавшимся с другой стороны. Достигнув критической величины, масса газа разогревалась и моментально передавала свое тепло рабочему телу. Сделанный из сверхтугоплавкого сплава, окруженный слоем тяжелой воды и коконом магнитного поля, удерживавшего ионы топлива, реактор выбрасывал струю перегретого аммиачного пара. «Контакт» строили и запускали в безвоздушном пространстве, в условиях фактической невесомости; это обстоятельство позволило прицепить к кораблю два десятка баков с рабочей жидкостью. То есть, конечно, можно было бы соорудить и одну емкость размером с добрый небоскреб; но тогда пустячный микрометеор мог лишить «Контакт» всех запасов двигательной силы…

…Проплыв вдоль темной трубы охлаждающего тракта, по которой насосы толкали жидкость к топке, Клаус медленно влетел в круглую низкую камеру, тесно уставленную множеством стальных колонн. То были центробежные форсунки, через которые рабочее тело вбрызгивалось в активную зону. Под бронированным полом (а может быть, за стеной — в невесомости такие понятия относительны) неслышно бушевал раскаленный радиоактивный вихрь. Впрочем, сейчас там царил покой — «Контакт» находился на инерционном участке полета. Красный квадрат на рукаве неуклюжего, медведеобразного белого скафандра высшей защиты, в который был одет Шварцкопф, не пылал, отмечая опасный для жизни поток частиц и квантов, а лишь едва светился в полумраке — все-таки помещение было здорово «заряжено»…

Быстро отыскав нужную «колонну» — канал запасной форсунки, которая могла быть использована только в случае порчи одной из основных, — Клаус вороватым движением отпер замок, откинул выгнутую боковую заслонку. Делом нескольких минут было снять и вытащить шнек распылителя. Массивную спираль, похожую на винт мясорубки, он сунул в приготовленный мешок. Канал был свободен. Когда он вернется в диспетчерскую, надо будет незаметно выключить эту форсунку из электросхемы — чтобы, не дай бог, если испортится какая-нибудь основная, дежурный оператор не перекинул поток именно в нее! В конце концов запасных тут восемнадцать штук, шансов на то, что одновременно откажет столько основных, попросту нет… Ну да последняя часть операции, легкая корректировка схемы, для такого специалиста, как Шварцкопф, — плевое дело. Главное предстоит сейчас… вот именно сейчас…

Здесь за ним никто и никаким образом не мог следить, и все же руки в белых рукавицах, похожих на клешни омара, заметно дрожали, когда Клаус вынимал из мешка черную полуметровую сигару и вставлял ее в освобожденный канал форсунки, толстой частью к соплу.