Он был рейнджером. Совершенная машина для убийства, выкованная в тайных спецшколах, запрятанных в сердце сельвы или высоко в горах. Он в совершенстве владел всеми видами оружия и знал, что самое страшное — это голые руки. Он мог есть крыс и пить теплую кровь, вскрыв артерию на шее животного. Он не любил никого, и ни один человек в мире не любил его. Да что там — ни один человек в мире не помнил его имени.
Смутно припоминал он далекую страну, легкие домики у воды, где цвели лотосы. Как горели эти домики… горела вода… горели лотосы! «Фантомы» вспахивали небо и сеяли свинец.
Он вернулся из этого ада. Неделю гулял по кабакам Большого Города. А потом… до сих пор не понимает он, как это случилось. Что сделал ему этот шофер, обыкновенный парень, который у стойки бара торопливо поглощал жареные сосиски, облитые кетчупом? Но тогда словно что-то взорвалось внутри — и он убил.
Нет, не он убил этого шофера. Убили его руки, не подчиняющиеся разуму. Они умели только убивать, и делали это хорошо. Так зачем им разум хозяина? Реакция рук опережала реакцию мозга. Он действительно стал машиной, несущей гибель.
Он испугался. Одно дело — далекая дикая страна. Там он выполнял свой долг. И был молод… Другое — дома. Тогда он еще любил свой дом.
Демоны терзали его душу. Демоны, а слова «совесть» он не знал. Но она была. Она жила в нем, приобретя облик маленькой девушки — смуглой, с раскосыми глазами, в голубой блузке и синей шелковой юбке. Она непрестанно смотрела на него из-под круглой соломенной шляпы, похожей на крыши тех домиков, которые он жег.
Она погнала его через всю страну. Он стал сторониться людей, пугался игры мышц в своих руках, которым часто хотелось сомкнуться на горле случайного прохожего, попутчика в автобусе, продавщицы маркета. Руки его хотели убивать.
Тогда он канул в леса северного пограничья, как камень в воду. Только зашел к местному лавочнику и, глядя в пол, сказал, что будет оставлять ночью у порога деньги и список необходимого, а следующей ночью забирать товар. Он боялся встречаться с людьми.
Лавочник понимающе кивнул: «Не ты один здесь такой, парень». Он и вправду был не один такой. Более двух тысяч бывших солдат искали спасения в одиночестве.
Он сдал шерифу свой «кольт» и ушел в лес.
Год жил охотой и рыбалкой, покупая лишь хлеб, соль, сигареты. Иногда, очень редко — виски. Но потом тяжело отравился моллюсками из озера. Лишь позднее узнал, что завод спустил в реку, питающую озеро, сточные воды.
Он умирал. Его великая страна, убив его душу, теперь убивала и тело.
Он умирал. За что?
Где теперь этот рейнджер?
Би и Кей склонились над картой. Подошел Ди, сунул под руку розовый листочек. Би мельком глянула и подписала. Ди вложил чек в нагрудный карман и застегнул «молнию».
— Все бы хорошо, — сказал Кей, ероша волосы, — но вдвоем…
— Что тебя смущает?
— Смотри. Мы входим в поток вот здесь. Страховка нужна?
— Зачем?
— Би, дело не в том, что мы можем гробануться. Но мне, понимаешь ли, все-таки хочется довести это дело до конца. Это дело — мое.
— Понятно.
— Значит, страховка нужна.
— Допустим.
— Выходим здесь…
— Карта точная?
— Снимок со спутника.
— Дальше.
— Выходим. До задней стены — метров двести. Ерунда. Но прикрыть нужно — там свет. Потом по этой галерее — карниз в ладонь, пройдем.
— Кей, а может… Закидаем гранатами, да и дело с концом. Или давай я вызову «стрекозу». Пройдем бреющим, и господин Лютц получит на стол к завтраку тепленький гостинчик.
— Нет. Во-первых, я должен видеть глаза этого гада. А во-вторых, откуда ты «стрекозу» поднимешь? Пограничная зона. Нас на взлете снимут. И гранатами не выйдет. Там охрана — больше одной бросить не дадут. А так мы тихонько… Потом улетим рейсовым.
Чико держал ушки на макушке — судя по всему, заваривалась новая каша.
Кей задумался — как ни крути, а нужен еще один человек.
— Би, кто там близко?
Женщина поднесла к губам радиобраслет:
— Би на связи… Я — на седьмом, кто близко? Сквозь треск разрядов пробилось:
— Говорит Ди. Я в городе.
— Ты не подходишь. Делай свое.
— Си вызывает Би. Я на девятом.
— Не успеешь.
— На связи Эс.
— Эс! Откуда?!
— Я — в порту. Один. Но дело сделано.
— Пробирайся на седьмой!
Она оживленно повернулась к Кею:
— Эс вернулся. Один. Только он тоже не успеет и, кроме того, ему наверняка нужен будет отдых и врач.
И вдруг Кей заметил в углу Чико, который и дышать-то боялся, чтобы не пропустить ни слова.
— А что, если…
— Ты сошел с ума, Кей. Ты же знаешь…
— А куда ему деваться? Парень отчаянный, я видел. Сейчас выясним.
И Кей пересел поближе к Чнко.
— Слушай, парень. Ты коммунист?
— Нет. — Чико знал, как нужно отвечать на такие вопросы. О своей принадлежности к Комитету он не имел права сказать даже матери.
— Но ведь ты левый?
— Ну, допустим.
— И как я понял, гвардейцев ненавидишь вовсе не потому, что тебе не нравится цвет их формы?
— Остров будет свободным! Жаб мы перетопим в море, — твердо сказал Чико, и пальцы его правой руки сжались в кулак.
Кей и женщина быстро переглянулись.
— Свободным. А что тебе нужно от свободы?
Чико ухмыльнулся — наивные вопросы!
— Свобода!
— Это я понял. И примерно себе представляю: свобода, равенство, братство, уничтожение социальной несправедливости. Проще говоря уничтожение зла. Верно?
— Ну, в общем…
— Я ваших леваков знаю — бой-парни и подраться не дураки. Стреляешь хорошо?
Чико фыркнул — неоригинальные, однако, у Кея представления о левых, совсем как были у него самого в четырнадцать лет. Но не открывать же здесь курсы политграмоты.
— Хорошо стреляю.
— Вот… Как я понял, ты революционер. И что я тебе, парень, скажу: как там с вашей революцией дело будет — еще неизвестно.
— Вот и помогли бы, — сорвалось с языка Чико. Кей снова обменялся взглядами с Би.
— Мы в политику не вмешиваемся. Так вот: ваш Верховный еще много раз Остров кровью зальет, пока вы его сковырнете. Это тебе ясно?
— Мы будем бороться.
— Я не о том. Скажи, у тебя никогда не возникало желания просто шлепнуть этого вашего Верховного?
— Террор ничего не решит.
— Это по вашей науке. А по-человечески… неужели не хотелось?
Чико вздохнул:
— Не одобряют…
Кей расхохотался:
— Я сразу понял, парень, что ты живой. Так вот… Есть такая возможность.
— Что?! Нашу гориллу?! — и перед мысленным взором Чико вихрем понеслись упоительные видения: он выбрасывает из окна беломраморной резиденции Верховного красный флаг, жабы разбегаются, теряя карабины, с ужасом оглядываясь на развернувшееся во весь фасад полотнище флага, толпы народа с охапками огненных гвоздик стекаются на главную площадь…
Кей с интересом наблюдал за парнем. Потом сказал:
— Пока не его. Но такого же гада, как он. Что ты знаешь о фашистах?
— Подонки! — Чико считал такую характеристику исчерпывающей.
— В общем, да. Но я тебя не об этом спрашиваю. Вторая мировая война, Гитлер, фашисты, Сталинград… Слышал?
— Знаю! Русские им здорово всыпали.
— Здорово-то здорово, но не всем. Был такой офицер — Лютц. Вешал, расстреливал, жег. В России, во Франции, в Польше. Не просто командовал, а лично пытал и убивал. После второй мировой войны ему удалось скрыться. Его выдачи требуют Франция, Польша, Россия. А он живет себе припеваючи в полусотне миль отсюда и плюет на то, что его голову требуют уже много лет. А мне это не нравится. Я не желаю, чтобы он помер в собственной крахмальной постельке под тихий плач домочадцев. Я тебе говорю: вот случай уничтожить конкретного носителя зла. Лютца нельзя простить. Идешь с нами?
— Иду.
— Вот так.