Мужчина с седыми висками аккуратно положил прочитанную страницу и потянулся к следующей. По-видимому, страницы были перепутаны, ибо эта значилась под номером XLII. Человека, похоже, это не смущало - видимо, последовательность изложения была ему безразлична. И хотя крики и шум внизу заметно усилились, он продолжал хладнокровно читать:
"В настоящее время миром путаются управлять несколько элитных секретных обществ, конкурирующих между собой. Они то жестоко воюют, то заключают временные соглашения. Сами эти общества довольно глубоко законспирированы, и принадлежность к ним тех или иных лиц тщательно маскируется. Ряд малых, но влиятельных обществ такого типа мы помним еще по прошлому веку: Трехсторонняя комиссия, Бильдельбергский клуб, Траст Рассела, Масонская ложа П2, Группа "Архив-11" и иные. Некоторые из этих организаций ушли в небытие вмести с их зачинателями, на смену им явились другие. У нас нет сомнений, что эти общества контролируют целые государства и транснациональные монополии. Используя новейшие идеологические и технологические методы, они достигли высокого искусства в манипулировании многомиллионными массами людей. Распространив свой контроль на главные силовые центры планеты, они обеспечили себе невиданное прежде влияние. Вместе с тем, не вызывает сомнения и то, что эти элиты, несмотря на свое могущество, в моральном отношении безнадежно устарели. Их время уходит на глазах, и они должны уступить историческую сцену новым образованиям. А коли они не пожелают этого сделать добровольно, нам придется помочь им. Падающего - подтолкни. Говоря о новых образованиях, мы имеем в виду одно единственное, главное, не имеющее конкурентов и не желающее терпеть таковых даже за далекими горизонтами.Речь, разумеется, идет об Ордене серебряного рассвета, ведущем свою славную историю еще от Ордена почитателей Луны, выковавшего свои принципы в бескомпромиссной борьбе с солнцепоклонниками, огнепоклонниками, ложными мировыми религиями и целым сонмом еретических сект".
Музыка и шум внизу давно стихли, но человек не заметил этого. Пробежав глазами очередную страницу, он брал следующую.
"Мы ненавидим мир, в котором с отвращением наблюдаем лишь одно - нарастающую машинерию. Поистине, это может ввергнуть нас в манихейскую ярость. И мы готовы предать проклятию сей пошлый, низкий материальный мир с его подленьким человечком, который подобно блохе прыгает по этой земле. Подпрыгивает, подмигивает и тщится прикрыть своей утлой ханжеской моралью, словно фиговым листком, и свою пустоту, и свою поразительную бездарность. Берегись, ничтожество, мы идем!
История знала два типа героев - разрушителей и созидателей. Мы разрушаем ради созидания. Бог, разумеется, будет с нами, ибо орденсбурги вырастут столь гармоничными, столь прекрасными, что Господь воспримет их как движение Его собственного Духа через историю.
Учитывая опыт тайных организаций прошлого, мы не можем игнорировать Третий, Четвертый и Пятый интернационалы, отдельные коммунистические партии и, особенно, коммунистов России, их охранные отряды и так называемое Политическое бюро (бюрократы и тайные организации - отдельная тема для нашего анализа), национально-социалистическую партию Германии с ее "черным орденом" Генриха Гиммлера и политической полицией Рейнхарда Гейдриха, охранные отряды китайских коммунистов и, наконец, весьма успешную деятельность северокорейских правителей и отрядов смерти камбоджийского лидера Пол Пота. Мы должны понять и осмыслить опыт Красных бригад, Японской Красной армии, Ирландской подпольной армии, группы Баадер-Майнхоф, тайных и явных арабских организаций, Всемирной армии освобождения. Мы должны быть готовы к тому, что нас будут сравнивать с фашистами или прямо называть таковыми. Вздор! Нелепица! Во-первых, мы не социалисты, а фашисты всех видов прежде всего объявляли себя сторонниками социалистической идеи. Во-вторых - тем паче, - мы не коммунисты. Кстати, в кровожадности с ними мало кто может сравниться. Мы не таковы. Мы пришли в этот мир, чтобы исцелить его. Кто-то попытается причислить нас к убийцам. Чепуха! Наша кровожадность - это кровожадность хирурга, отсекающего гангренозную ногу, чтобы спасти весь организм. Ну а то, что эта нога составляет девять десятых массы тела, - так разве хирург в этом виноват?"
Губы читавшего изогнулись в улыбке. Тихонько приоткрылся люк, и на крышу-солярий вышел внушительного вида босой человек, завернутый в мягкий поместительный халат.
- Ну, Митч, ну паскудный мой дружок, - заскрежетал он хриплым баритоном, - как мог ты покинуть меня в столь трудный момент, когда я вел изнурительную борьбу сразу с четырьмя шлюхами. Впрочем, очень славными шлюшками. Поименованный Митч отложил листок и холодно взглянул на человека в халате.
- Присядь, Кен, - сказал он, взглядом указывая на шезлонг рядом с собой. - Опять предавался плотским утехам в магическом саду Клинзора?
- Не будь занудой, - вздохнул Кеннет Фолл и тяжело плюхнулся в шезлонг.
- Послушай меня, Кен. Не слишком ли много сумбура в твоей писанине? Ты сам-то веришь в эти бредни?
Фолл поморщился.
- Видишь ли, Митч, - сказал он, давай рассуждать проще. Мы в одной обойме с гроссмейстером, так? Это раз. А во-вторых, ты не хуже меня знаешь: гроссмейстер на этой идее сделал полмиллиарда - если не больше. Ты можешь сделать полмиллиарда, Митч? Тогда сиди ровно и не рыпайся. А то, что ты отказываешь мне в изяществе слога, так это следствие твоей глухоты. Не всем дано понимать литературное мастерство. Кстати, названная сумма - только его личные деньги, я не упомянул общей кассы, откуда и мне и тебе должны передать не такие уж крохи.
- Это уже ближе к делу, Кен. Скажу прямо - я вижу свою долю никак не меньше десятой части от куша гроссмейстера. Иначе я и пальцем не пошевелю. Как я понимаю, орден кое в чем от меня зависит. Ты знаешь, возможности у меня немалые. Тебя устраивает моя позиция, Кен?
- Старина, я рад этому откровенному разговору. Мы с тобой, увы, не два пылких юноши. Так к чему фальшивый блеск в глазах? Я тоже надеюсь сделать немалые деньги, Митч. Грабить банк мы не пойдем. Изуверскую секту какого-нибудь Муна с его миллионами нам не потянуть. Мы в одной лодке с гроссмейстером, и логика его мне понятна - мир и впрямь катится в бездну. Будем держаться друг друга. Запросы твои мне представляются обоснованными. Больше того - не удивлюсь, если ты отхватишь больше. Запомни - не удивлюсь!
- Скажи, Кен, а гроссмейстер это понимает?
- Полагаю, да. Он не дурак.
- Что ж, по крайней мере это упрощает дело.
- Только хочу тебя предостеречь, Митч. Внутреннее понимание, внутреннее сомнение - это одно. Внешние, публичные деяния и поступки - другое. Ритуалы для нас святы. И если мы позволим себе ими пренебречь, если мы хоть полсловом намекнем на наше истинное отношение ко всему этому делу - они нас раздавят. Переедут. Большим асфальтовым катком. Можешь в этом не сомневаться, Митч.
- Некогда господин Адольф Гитлер тоже получил немалую прибыль с помощью политики и войны - и подобных же ритуалов. Но все же был вынужден пустить себе пулю в лоб.
- Он слишком подставлялся, Митч. Впрочем, фюрер был святым человеком. Зачем ему денежки? Зато более аккуратные, я бы даже сказал более скромные люди из его окружения этими денежками сумели попользоваться.
- Что ж, Кен, это звучит не так уж глупо.
В пятницу, в половине пятого, возвращаясь из библиотеки в лабораторию, Добринский увидел в коридоре унылую спину Шеннона.
- Ты же ночью дежуришь. Чего так рано пришел? - удивился Николай.
- Дома не сидится, - мрачно ответил Лэрри, раздавив окурок о край урны и сунув в губы следующую сигарету. - У меня, видишь ли, дома ограниченные возможности для развлечения. Ха-ха. Шутка.
- Ты слишком много куришь, Лэрри, - заметил Николай.
- Скажешь, вредно? Жить вообще вредно. Настолько вредно, что в конце концов от этого умирают.
- Свежая мысль. Но ты чем-то удручен, раз она пришла тебе в голову.
- Ох, Ник. Жизнь трудная и грязная штука. Говорю это, сознавая, что мысль эта не новее предыдущей. Била меня жизнь и трепала. А результат? Чистый нуль. В молодости меня считали талантливым. А теперь, а-а... Что там говорить. Задрипанный лаборант у великого воображалы Кройфа.
- На Кройфа ты зря.
- Все они одинаковые. Все считают Шеннона ничтожеством и пьяницей. Опустившийся человек? Да. Но и у него есть душа. И ему бывает больно. Да разве это кому-нибудь интересно? Эти амебы под колпаками им в тысячу раз дороже живого человека. Вот Дик - вроде неплохой малый, не чета этому зануде Хадсону, но и тот мне чуть кости не переломал.
- Это еще как?
- А вот так. Я ведь воспитанный человек, Ник. Я улыбнулся мисс Сэлли. Ну сделал ей какой-то комплимент. Так этот псих сказал, что повесит мои челюсти на заборе, если увидит меня в миле от мисс Эдвардс.
- На Дика грех обижаться. Чудесный и справедливейший человек. А что горяч - так это мне даже нравится.
- Эх, Ник, хороший ты парень. Только с тобой и можно поговорить по-человечески.
- Брось, Лэрри. К тебе здесь все неплохо относятся.
- Рассказывай! Ну ладно, я ведь не жалуюсь. Вот что. Есть одно дело, я хотел бы посоветоваться, а обратиться не к кому. Может, найдешь время для разговора? Только не на ходу, дело серьезное.
- Знаешь что, давай сегодня попозже. Я съезжу в город и вернусь часов в восемь. Идет?
- Идет, - Шеннон улыбнулся, и Николай подумал вдруг, что никогда не видел его улыбающимся. Когда Добринский уже открыл дверь в холл перед кабинетом Кройфа, до него донесся голос Лэрри: "Спасибо!"
- Тимоша, я принес, что ты просил - Франциска Ассизского и Ботанический атлас.
- Спасибо, Коля.
- Я знаю, зачем тебе атлас, - сказал Николай, изобразив хитрую мину, - хочешь в деталях изучить растения, которыми будут зарастать наши города.
- Что-то в этом роде, - ответил Тим, - я разделяю твой юмор, Коля.
Николай вложил диск в гнездо.
- Читай, мой друг. Изучай. Совершенствуй.
- Непременно. Но, между прочим, Коля, я хотел бы вернуться к нашему разговору о Платоне. Это возможно?
Николай глянул на часы - без четверти восемь. Пора было идти к Лэрри. Интересно, что это за серьезное дело, о котором тот упоминал.
- Я еще вернусь, Тимоша.
В лаборатории было тихо. Добринский пересек холл, заглянул в кабинет Кройфа, потрогал зачем-то клюшки для гольфа. Потом вышел в коридор и открыл дверь в комнату, где стоял контрольный стенд. Никого. "Где же Шеннон? - подумал Николай. - С кем он сегодня дежурит? Со Стивом, кажется". Он автоматически бросил взгляд на приборы - подрагивает стрелка на шкале скорости клеточного деления, но вроде все в порядке. Мысленно он начал проигрывать варианты предстоящего диалога с Тимом. Ну что ж, Платон - это неплохо. Именно на этом поле можно найти одно из уязвимых мест в его построениях: Тим привык вовлекать в свои высказывания преимущественно общие понятия - универсалии. Ведь по сути он живет в мире идей, сконструированном Платоном, в мире сущностей вещей, независимых от вещей единичных. Вот и получается, что человечество для Тима, как и для Платона, существует независимо от людей, от каждого человека. Легко в таком случае планировать "акции" в отношении всего человечества - перестройка коллективного сознания и тому подобное. Ведь это у человечества, а не у отдельных знакомых ему людей. Так рассуждали все утописты прошлого. Но сколько же они угрохали конкретного народа.
Николай вернулся к пульту Тима и присел. От усталости слегка резало глаза, и зеленое поле индикатора приятно успокаивало. По Платону, можно мыслить о таких сущностях, которые не даны нам в чувственном опыте. Достаточно представить себе, например...
- Представьте себе, например, число песчинок на этом берегу, - плавное движение руки указало на убегающую вдаль серо-желтую полосу влажного песка, и взгляд Николая оторвался от нежной зелени миртовой рощи. - Представьте фиговое дерево или холм. Не тот, который мы сейчас видим перед собою, а холм вообще, как бы не существующий, но родственно равный всем холмам на свете. Для того, чтобы существовали подобные мысли, должны существовать и соответствующие им объекты. Они суть общие понятия, идеи. Есть идея холма, идея фигового дерева. Но идеи блага, истины, красоты - вот сущие реальности. - Бородатый курчавый человек в белом хитоне, схваченном на плече серебряной пряжкой, светлыми спокойными глазами посмотрел на Николая.
- Не люди ли придумали эти идеи, Платон? Не люди ли оперируют ими?
"О Господи, я кажется просто жалкий номиналист", - подумал Николай. Волны мерно ударяли в берег, на секунду возникала и таяла пронзительно белая молния пены. На холме стоял беломраморный храм. Шесть кариатид западного портика смотрели в море, второй портик открывался им навстречу.
- Где я? - спросил Николай.
- Мы в Пирее,- коротко ответил Платон и без паузы продолжал: - Людям, как, впрочем, и животным, - он сделал многозначительный жест, подняв перед собой палец, - свойственно стремление обратить свою смертную природу в бессмертную, идеальную. Я готов принести человека, его счастье, его свободу в жертву государству. Точно так же готов я пожертвовать каждым смертным ради общего государства всего живущего - природы...
- Но ведь это Эрехтейон. А он, насколько я понимаю, в Афинах! При чем же здесь Пирей? - воскликнул Николай.
- Да ты меня не слушаешь. Ты, видно, утомлен дорогой, и мысли твои рассеяны. Спеши в Афины, я понимаю твое нетерпение: попасть сюда в год Великих Панафиней и пропустить облачение Девственницы в пеплос - это невозвратимая потеря. Я помню свои первые Панафинеи. Лишь блеснула заря, двести мужчин в белых хитонах подняли на плечи ладью, с мачты которой свисал желтый плащ. Лучшие вышивальщицы города трудились над ним. С мастерством Арахны изобразили они на пеплосе сцены гигантомахии: Геракла, разящего гигантов своими стрелами; Порфириона, срывающего с Геры покрывало; Эврита, сраженного тирсом веселого Диониса; саму Афину, остановившую бег могучего Энкелада и придавившую его Сицилией. Юноши и девушки гнали овец и коров с вызолоченными рогами - под жертвенный нож. А вокруг стояли тысячи рабов и иноземцев - таких, как ты, - с дубовыми ветками. А потом пеплос вплывал в Парфенон на руках жриц и укрывал богиню своими складками на четыре года, до следующих Панафиней. И мы пировали у алтарей, где дымилось жертвенное мясо. И головы наши венчали дуб и мирт.
Мирт. Белый хитон еще слабым пятном виднелся на зеленой стене миртовой рощи, потом исчез. Николай ощутил легкую резь в глазах, поле зрения вдруг ограничилось рамкой. Он понял, что перед ним - экран индикатора. По мере того как мозг освобождался от видения, Николаем овладевало смутное чувство неудобства, вызванное почти неуловимым различием в том, что он видел перед собой, и знакомым ему пультом лаборатории. Прошло несколько секунд, прежде чем он понял, что на пульте отсутствует транспарант "Тим". Николай встал. Он находился не в лаборатории. Он был в библиотеке, расположенной в соседнем здании, в ста шагах. "Надо зайти к Тиму, посмотреть, что там", - подумал Николай. Он вышел из библиотеки. Крупные звезды на предрассветном небе. Огромная, хотя и ущербная луна. Любуется ли ею Ватанабэ? Вместо того чтобы свернуть вправо к аллее, ведущей в лабораторию, Николай равнодушной походкой направился к стоянке.
- А ведь нас вполне могут продать. Люди так нестойки.
- Могут, - согласился гроссмейстер. - Но рецепт от сей опасности прост - не следует слишком уж прятаться и скрывать свои планы. Знаете, в чем причина неудач и падения многих тайных организаций прошлого, даже очень влиятельных? Они были чересчур скрытны. Так глубоко законспирированы, что о них никто не знал. Такой вот магический парадокс: если их никто не замечает, значит их нет вовсе. Потенциальное небытие превращается в актуальное. На чью же долю выпал наибольший успех? Ну-ка ответьте мне. Смелее... Молчите? А ведь это просто. Разве молодой вождь национально-социалистической рабочей партии германского народа скрывал свои планы? Упаси Боже! Он трубил о них всему миру. И в созданной дымовой завесе истинные свои цели замечательным образом сохранил в тайне. Вот у кого можно и даже нужно учиться. Но особенно важно не повторить последовавшие затем роковые ошибки. Впрочем, есть и более яркий пример. Кремлевские большевики. Этих ребят уже почти позабыли, а зря. Ох, зря. Вот кто был истинными мастерами власти.
Заметив гримасу удивления на лице писателя, гроссмейстер чуть раздвинул губы в улыбке.
- Мой дорогой Фолл, я вижу, вы все еще в плену пропагандистских догм. А ведь стойкость этих химер означает лишь одно - русские коммунисты так ловко замаскировали свои подлинные цели, что до сей поры мало кто в этом понимает. А скажи я здесь и сейчас, что истинной их задачей было уничтожение человечества, что вы мне ответите?
- Это слишком, монсеньор, - Фолл тоже сделал попытку улыбнуться.
- Что ж, давайте посмотрим. - Гроссмейстер был величественно спокоен. - Начнем с простого: прежде всего большевики заново открыли забытую было древнюю формулу - чем больше ты убиваешь, тем крепче твоя власть. Вот вы, Фолл, умный человек, а детально изучить русскую историю двадцатого века так и не собрались. Слепота, Фолл, слепота. Вы когда-нибудь считали, сколько народу укокошили большевики? Да бедный Адольф Гитлер мог от зависти лишь сжимать свои сухие кулачки. Если хотите, коммунисты часть работы за нас уже проделали - еще в прошлом веке. О цифрах чуть позже. Вопрос о власти, как вы понимаете, есть вопрос главный. Так обратите же внимание: первое поколение большевиков держало власть в своих руках до самой смерти. И как цепко держало в своих костлявых девяностолетних лапах.
- Пожалуй, вы слишком обобщаете, монсеньор, - снова подал голос Кеннет Фолл. - Ведь они резали не только чужих, они и своих резали, как ягнят.
Гроссмейстер посмотрел на писателя долгим и спокойным взглядом. От этого взгляда Фолл поежился.
- А что вы видите в этом неправильного, дорогой Фолл? - спросил гроссмейстер. - Это нормальная составляющая общей технологии. Иначе нельзя. Никак нельзя.
Гроссмейстер замолчал и некоторое время смотрел на огонь в камине. Никто не прерывал тишины, лишь на другом конце зала у входных дверей, где молча застыли охранники, два электрических факела потрескивали, словно настоящие.
- Бездарности пришли к власти потом, когда маршал Сталин умер.
- Генералиссимус, монсеньор.
- Что вы сказали? - гроссмейстер поднял брови.
- Сталин умер генералиссимусом, - мягко повторил Фолл.
- Один - один. Ничья, - усмехнулся гроссмейстер. - Вы, конечно, тоже знаете историю. Но я предпочитаю называть этого человека маршалом. Суть, конечно, не в этом. А в том, что и он наделал ошибок. Кто мне скажет, в чем состояла главная ошибка маршала Сталина?
Все молчали. Сидящий слева от гроссмейстера человек в высоко застегнутом двубортном пиджаке непрерывно растягивал губы и вновь сжимал их, одновременно втягивая щеки.
- Я не представил вам моего друга, - сказал гроссмейстер. - Профессор Фриц Хойпль, один из лучших специалистов в области демографии.
Человек в двубортном пиджаке наклонил голову, не прекращая своих гримас.
- Итак, - продолжал гроссмейстер, - бездарности и трусы пришли позже. Что понимали они в искусстве убийства, в высоком искусстве уничтожения ненужных людей? Жалкие дилетанты, ничтожные гуманисты, мелкие крикуны... Нет, нет - только не рассказывайте мне про концентрационные лагеря Европы. Я устал от этих банальностей. Поговорим серьезно, на языке цифр. Мой дорогой Хойпль, расскажите-ка нам про динамику численности населения Северной Евразии прошлого века, ну и начала нашего. Прошу вас.
Профессор судорожно глотнул, двинул острым кадыком, пригладил зачесанные набок черные волосы и завел тонким голосом речь, время от времени сверяясь с экраном извлеченного из кармана компьютера.
- При императоре Николае II Романове во всей империи, территория которой составляла около двадцати трех миллионов квадратных километров, проживало примерно сто пятьдесят миллионов человек. Это данные на 1915 год. Ежегодный прирост населения был устойчив и составлял два с небольшим процента. Известное статистическое правило говорит нам, что подобный прирост дает удвоение населения каждые тридцать пять лет. Если бы Российская империя мирно развивалась, то к середине прошлого века там проживало бы триста миллионов, к 1985 году - шестьсот, а сейчас - около одного миллиарда двухсот миллионов, человек, что лишь немногим меньше населения современного Китая.
- Представляете, что грозило Европе? - возвысил голос гроссмейстер.
- Едва ли вы помните, - продолжал демограф, - но в самом конце 1916-го года российский император внезапно отрекся от трона и передал власть республиканскому правительству. Само по себе это не пошло стране на пользу, но прирост населения вполне смог бы сохраниться - наши модели показывают цифру порядка миллиарда человек. Удивляться этому не следует: очень похожие темпы наблюдались в Индии, стране еще более бедной, с меньшей площадью, хотя и с более теплым климатом. Там население уже перевалило за миллиард. Однако в России вышло по-иному. Республика не продержалась и года, к власти пришли коммунисты. Результат вам известен - прошло сто лет, а в России по-прежнему живет около ста пятидесяти миллионов, и каждый год ее население сокращается примерно на миллион.
- Для нас такие темпы недостаточны, - гроссмейстер криво усмехнулся.
- Да, разумеется, - ответил Хойпль, - и все же достижения русских впечатляют: сто лет, а миллиарда людей как не бывало. Как говорится, корова языком слизнула. А вот китайские коммунисты с подобной задачей не справились. Чего они, бедняги, только не делали - и каких-то бандитов на интеллигенцию натравливали, и семенные протоки мужчинам перерезали - все безтолку. У русских был какой-то секрет. А китайцы, повторяю, не справились.
- За них должны справиться мы, - сказал гроссмейстер.
Участники беседы сопроводили реплику понимающими улыбками.
- Для нас в этой истории, - ровным голосом продолжал Хойпль, - особенно поучительными являются два момента. Площадь России составляет немногим меньше шестой части суши. Умножьте сто пятьдесят миллионов на шесть, и вы получите известную вам цифру. Выходит, эта страна - при всем ее варварстве - удерживает на своей территории демографический оптимум, который один мой коллега предлагает называть "границей Мальтуса". Второй момент связан с глубинными механизмами, объясняющими пути достижения подобного феноменального результата. Китайцы, как я уже говорил, оказались до смешного не эффективными, в Индии коммунистов к власти не допустили хитрые англичане. Им, то есть коммунистам, дозволили вдоволь порезвиться только в Кампучии - не считая России, естественно. И этот опыт для нас бесценен.
- Постойте, господин профессор, - подал голос дотоле молчавший мужчина с тщательным пробором и выразительными серыми глазами, - уж не призываете ли вы нас записаться в коммунисты.
Демограф открыл было рот, но гроссмейстер поднял руку.
- Мой дорогой Уиттер, не будем реагировать столь прямолинейно. Наши помыслы чисты, планы наши - грандиозны. А учиться мы готовы хоть у дьявола в преисподней. Нет, коммунистов мы не любим. Каждому из них персонально мы готовы загнать осиновый кол в глотку. С этими товарищами нам не по пути. А если всерьез, то где они остались, эти коммунисты? Где вы их видели? Три итальянца и горстка оборванных русских? Господь с ними. Они нам не помощники, но уже вроде и не враги. Проблема в другом. Выпавшую из рук палку должен подхватить некто решительный и обладающий мощным интеллектом. Я вам скажу больше, Уиттер. Мы и нацистов не любим. Да, да. Прошу не удивляться и не хмуриться. Я знаю, кое-кому из нашей теплой компании по сердцу эффектная эстетика нацизма. Ради всех святых. Я не возражаю. Играйтесь, господа, играйтесь. Но также я знаю, что, принимая эти невинные внешние шалости за суть дела, кое-кто нас готов отнести к славному в прошлом, но ныне совершенно выродившемуся сообществу фашистов. Глупости. Мы не похожи ни на толстого болтуна дуче, ни на безумца Гитлера, бездарно завалившего недурной по потенциям проект. Нет, Уиттер, нет, Фолл, - гроссмейстер обвел глазами сидящих, - мы на них не похожи. О якобы фашистских отрядах каких-то недоумков в современной России или же в какой-нибудь Галиции я и говорить не хочу. Для нас и намек на сравнение унизителен. Идеи наши глубже и трезвее. И к тому же - мы не враги человечества. Мы - его спасители. Зарубите, господа, это себе на носу. Спасители! Продолжайте, Хойпль.
Демограф сделал несколько привычных гримас, потом сказал:
- Да, монсеньор, разумеется. Итак, русский опыт. При всей его поучительности, он не может нас устроить. Никак не может. И вот почему. Впечатляющий по количественному показателю, он выглядит удручающим с позиции качества. Качества населения, я имею в виду. Вовсе не хочу здесь утверждать, что русские славяне и их монголоидные родственники - унтерменши. Дело не в этом. Просто русские коммунисты на протяжении почти века с невероятным упорством, можно сказать - с неистовством, уничтожали две категории людей - чистокровных аристократов, а из низших слоев - всех трудолюбивых. Реальный остаток производит весьма жалкое впечатление. Вы обращали внимание, что Россия, как в силках. бьется в сплетениях проблем, будучи не в силах выбраться на твердую почву. И никак не может понять, почему. Но ведь все просто. С нынешними остатками выродившегося населения им барахтаться еще лет триста.
- Возможно, вы и правы, профессор, - заметил Фолл, - но этого никак не скажешь о тех длинноногих девочках из России, которые поставили на уши самые дорогие салоны Нью-Йорка, Филадельфии и Майами. Вы что-нибудь слышали про так называемых супер-Наташ? Уже который год крупные города Америки оккупированы батальонами ошеломляюще красивых русских женщин. Да вы и сами это знаете.
- Вы все шутите, Фолл, - гроссмейстер изобразил скорбную мину, - а нам из этой несчастной страны решительно некого взять. Ни в наши орденские города и замки, ни на наши поля. Разве что парочку ваших подружек - как вы их там назвали? Супер-Наташи?
- Это не я их так называю, монсеньор, это молва. Я вам только одно скажу - если вы их возьмете, то не ошибетесь. Ни у кого нет столь выразительных и печальных глаз. И при этом они такие шалуньи. А играть на лютне и красиво подавать на подносе чашку шоколада - этому мы их научим.
- Вы растеряли остатки патриотизма, Фолл, - гроссмейстер улыбался. - А ваши американские девушки?
- Ни стыда, ни совести, монсеньор. А глаза приобретают осмысленное выражение только при виде вашего бумажника или кредитной карты. Взгляни на них косо - норовят засудить за сексуальные домогательства. По существу Америка - разложившаяся страна. Где вы еще найдете такую смесь провинциальной набожности и безграничной алчности?
"Чего гроссмейстер так прицепился к России, - размышлял Фолл. - Он явно неравнодушен. Русская кровь сказывается. Что там накалякали в этом подметном письме - внук венгерской графини и полоумного русского князя? Выглядит правдоподобно. Может быть, он вообще царских кровей. Во всяком случае, надменностью превзойдет любого монарха. Вздор, конечно. Какой он, к черту, аристократ. Такой генный коктейль. Но всех в кулаке крепко держит. Умен и изворотлив на редкость. Мысли читает... Новая раса... Конечно, звучит красиво: орденсбурги, новые арийцы, неустрашимые белокурые бестии, пришедшие из царства льдов. Голубоглазые красавцы-блондины на зеленых лужайках у высоких крепостных стен. Или наоборот - зеленоглазые красавцы на голубых лужайках... Но не у тебя ли самого, дражайший и горячо себя любящий Кеннет Лесли Фолл, не все благополучно с происхождением бабушки по материнской линии? Ладно, этого не знает никто. И я сам уже этого как бы не знаю".
- Возьмем, возьмем ваших девиц, Фолл. Кровь для нас действительно не так уж важна. - Гроссмейстер пристально смотрел на писателя. - Преданность, беспрекословное повиновение, неколебимая верность - вот что определяет характер человека Новых Орденсбургов. Разумеется, при сильной воле и уме. Вы согласны со мной?
- Да, монсеньор, - тихо сказал Фолл.
- Вернемся к ошибкам маршала Сталина. - Гроссмейстер обвел взглядом всех сидящих за столом. - Вам пришло что-нибудь на ум?
Высокое собрание молчало.
- Несомненной ошибкой было, конечно, то, что великий диктатор дал себя убить в марте 1953 года. Ведь это было в марте пятьдесят третьего, я не ошибаюсь, Хойпль?
- Именно так, монсеньор.
- Но это уже не имело значения. Сталин к тому времени был стар и слаб, а его империя - заражена семенами разложения. Но ведь этот необыкновенный лидер мог стать самым влиятельным человеком планеты, властелином Земли. Несомненно он и хотел стать таким властелином. Он был готов и внутренне, и внешне. Но не стал. Почему же он им не стал?
Все по-прежнему молчали. Гроссмейстер выдержал паузу.
- Хорошо, поставим вопрос иначе. Хотел ли Сталин в середине прошлого века захватить, подчинить себе Европу? Всю Европу, до последней косточки, до самого малого островка в Северном море? А потом с Божьей, точнее, дьявольской, помощью и весь мир. Еще как хотел. А вот мог ли он это сделать? - Гроссмейстер вновь выдержал эффектную паузу, обводя присутствующих внимательным взором. - Нет, не мог. А почему? Молчите? Хойпль, предложите версию.
Демограф растянул губы, сжал их и сказал каким-то задушенным голосом:
- В середине прошлого века вооруженные силы большевиков были сильнейшими в Европе и мире. Наблюдалась некоторая слабость тыла, что не имело решающего значения. По оценкам тогдашних стратегов, русские войска могли достигнуть Ла-Манша с помощью двух последовательных ударов.
- Как-то мне случилось прочитать перепалку двух тогдашних начальников генеральных штабов, - перебил гроссмейстер, - английского и французского. Пессимист англичанин утверждал, что первым же ударом советская армия выйдет к Атлантике. Оптимист француз возражал: ну что вы, сэр, первым ударом русские выйдут лишь к Рейну, и только вторым ударом к Гавру и Шербуру. Но русские - кто там у них был, Хрущев? Берия? - так этих ударов и не нанесли. Эти поборники мирового коммунизма, эти упертые фанатики, для сумасбродных планов которых, казалось, уже не было преград. Почему же, почему они этого не сделали, имея три четверти мировых танков и двадцать миллионов под ружьем? - возбужденно спросил гроссмейстер.
- Они не нанесли эти удары, - Хойпль говорил тихим и скучным голосом, - потому что Запад к тому времени обладал атомным оружием. Заметно превосходящим атомное оружие русских. Только поэтому.
- Вот! Вот! - закричал гроссмейстер. - Я говорил! Я говорил! Волю диктует тот, кто обладает лучшим на данный момент оружием, самым грозным, страшным и масштабным. Вообразите себе, что эта бомба появилась сначала не на Западе, а у Сталина. Только вообразите!
Присутствующие почтительно молчали.
- Я вам могу сказать одно - на всей земле царил бы коммунистический режим, в пустыне Сахара бы наступил острый дефицит песка, а население планеты и ныне не достигало бы миллиарда. Что там говорят ваши модели, Хойпль?
Демограф взялся за компьютер. Повозился с полминуты.
- От семисот до девятисот миллионов, монсеньор. Коммунистический оптимум, монсеньор.
- Замечательный результат. Как это облегчило бы нам нашу работу! Представляете, главное сделано до нас и за нас.
- Но радиация, монсеньор, радиация по всей земле.
- Конечно, Хойпль, конечно. Добавьте к этому, что и нас с вами скорее всего не было бы. Мы бы, скорее всего, просто бы не родились. Нет, этот вариант имеет для меня чисто теоретический интерес. Итак, бомба. Как она оказалась здесь, в Америке?
- Слава Богу, мы знаем как, - по спортивному расправив плечи, вмешался Уиттер, нашедший удобный момент блеснуть познаниями, - Ее сделали наши умные парни. Очень головастые и деловые. И этим задавакам европейцам показали большую дулю.
Гроссмейстер быстро взглянул на него.
- Да, мой дорогой патриот, разумеется. Эту штуковину, которую нынче может изготовить любой более или менее усидчивый дебил и которую, думаю, еще прячут в своих глинобитных хижинах среди ковров и ослиных шкур хитромазые арабы, эту штуковину изготовили наши умные парни - Эйнштейн, Сциллард, Оппенгеймер, Теллер и другие евреи. Но, скажите мне, откуда они взялись? Завелись в сырых болотах Оклахомы? В Орегоне бобров ловили? Нет, друзья. Их всех, или почти всех - не суть важно, выгнал пинками из своего милого готического фатерлянда некто Адольф Гитлер, фюрер германского народа. И куда они поскакали, подхватив свои ученые саквояжи? Может быть, в Италию, теплую и красивую страну, которой нежно правил знаменитый в прошлом социалист, а теперь дуче итальянского народа наш славный Бенито Муссолини? Может быть, в Испанию, где эффектно сражались с быками, танцевали фламенко и где правил мудрый и непреклонный генерал Франсиско Франко? Может быть, в Японию, где царил загадочный синтоист Хирохито, а всеми делами заправляла финансовая клика Дзайбацу? Нет, друзья. Эти яйцеголовые ребята с овечьими глазами намылились было ехать в Россию. Как тогда говорили - на родину социализма, которую во все глотки славила ополоумевшая левая интеллигенция Европы. Это был великий шанс для мистера Сталина. Но он его упустил. Сталин, в тот момент увлеченный собственной резней, их отпугнул. Он не нашел в себе достаточно ума и хитрости, чтобы принять этих ребят со всей возможной теплотой. Он не понимал, чего они стоят и что могут сделать. Он не принял этих ученых, которые готовы были стать умными русскими парнями. И тогда они отправились за океан и превратились в умных американских парней. Вот так, дорогой мой Уиттер. Для чего же я рассказываю вам эту уже вполне древнюю историю? Она поучительна. Кто дружит с умными парнями, тот может стать господином шести шестых суши и мирового океана в придачу. Вот почему я настойчиво призываю вас не сводить глаз ни с одного умного парня - здесь, в Америке, в Англии, в России, на раскаленной земле обетованной, везде и всюду. Фолл, кстати, что у нас там по Ноксвиллу?
- Идет работа, монсеньор, интенсивная работа.
- Когда будут результаты?
- Скоро, монсеньор. Похоже, не мы одни интересуемся ноксвильскими игрушками.
- Что? - Гроссмейстер сверлил Фолла глазами. - Объяснитесь.
- Не исключено, что Ноксвиллом заинтересовалась русская разведка.
- Конкретней.
- В лаборатории Кройфа, где самые ценные биоавтоматы, появился русский. Формально - научный сотрудник, стажер. Но, по моим сведениям, довольно подозрительный субъект. Мы начали его разработку.
- Вздор, Фолл. - Гроссмейстер поднял руку, коснулся лба. Сверкнул перстень. - Вы не там копаете. Да, не там. Впрочем... - Он застыл на мгновение. - Пусть так. Осторожные контакты. Нам бы не помешала дружба с этим человеком. Предупреждаю, крайне осторожно. Я знаю этих ваших головорезов, мелких уголовников. Только и способны, что дров наломать. Мой Бог, услуги каких людей мы вынуждены использовать.
- Обижаете, монсеньор.
- Оставьте, Фолл, не берите в голову. Я знаю, что лучших людей у нас пока под руками нет. Но они должны быть. Они обязаны появиться. Иначе мы загубим великое дело. Вы слышите, господа, это относится к разумению и заботам каждого.
Неслышно приблизился мажордом, склонил напудренный парик:
- Обед подан, монсеньор. Вы и ваши гости могут пройти.
Гроссмейстер живо поднялся, слегка отодвинув деревянный стул с высокой резной спинкой. Он поправил круглую шапочку на черепашьей головке и произнес бодрым фальцетом:
- Отобедаем, господа!
Все поднялись и потянулись за мажордомом в соседний зал. Откуда-то негромко зазвучала старинная музыка. Кеннет Фолл не мог не оценить сурового изящества, с которым был накрыт длинный дубовый стол. Белый фарфор с тонкой золотой каймой, безукоризненное серебро приборов, свечи в скромных подсвечниках. Расселись в соответствии с гостевыми табличками. Гроссмейстер расположился в кресле у торца стола. Фолл оказался рядом с ним под прямым углом, по правую руку, в начале длинной стороны массивного темно-коричневого стола. Напротив него сидел демограф Хойпль. Фолл оценил оказанную ему честь. К тому же он мог в деталях разглядеть вегетарианскую трапезу шефа Ордена Серебряного Рассвета.
Несколько минут царило молчание, слышен был лишь перестук вилок и ножей да шаги официантов, менявших блюда и разливавших вино в бокалы гостей. Гроссмейстер пил только чистую воду.
- Итак, почему Россия? - сказал вдруг гроссмейстер, откладывая полуобглоданный кукурузный початок и вытирая руки салфеткой. Он взглянул на Фолла, в самые его глаза, - дорогой наш писатель, вы, кажется, хотели спросить меня, что это мы все о России да о России. Действительно, что нам до этой варварской и нищей страны, которая одновременно есть самая богатая страна в мире? Парадоксы, Фолл, парадоксы. Но обращали ли вы внимание, что уже лет семьдесят все видные американские геополитики только о России и говорят - то со страстью (что реже), то с раздражением (что чаще). Отчего так? Вы не задумывались? Что не дает им спать? Хартленд, мой дорогой Фолл. Вот что не дает им спать. Вы когда-нибудь слышали про Хартленд? Про сердце земли?
- Нет, монсеньор, не слышал, - честно ответил писатель.
- Точнее, не сердце, а хребет. Позвоночник мира. Его кундалини. Где это? Да, да, это длинное пространство, протянувшееся от маньчжурских нагорий через Северную Индию, Белуджистан, Центральную Азию и русские степи до Черного и Средиземного морей. А если проще - то это южная граница бесконечно длинной России. Так вот, мои друзья, кто владеет Хартлендом, тот владеет миром. Вот где ключ к тайне мирового господства. Господин Хойпль не даст соврать. Я правду говорю, профессор?
Демограф кивнул с важным видом, после чего немедленно скорчил гримасу.
- Когда-то туда рвался Александр Двурогий, - продолжал гроссмейстер, - потом пошли оттуда - гунны, монголы, хромой Тимур. Кстати, о монголах. Мой дорогой Хойпль, знаете ли вы, почему китайцы не справились с проблемой утруски населения?
Демограф вздрогнул, по его лицу, как по экрану взбунтовавшегося телевизора, побежала серия гримас.
- Да, да, дорогой профессор, вопрос крутой. Но для нас весьма существенный. Некогда монголы захватили Россию. Но оказалось, что русские леса непригодны для жизни степняков. И тогда монголы ограничились сбором дани. Но вот вопрос - кто помог им наладить налоговую службу? Да, да, именно китайцы. Кто, кроме искушенных в сих делах китайских чиновников, мог справиться с подобной проблемой? Китайцы научили монголов, как выжимать максимум дани, не приводя при этом к сокращению населения. Тут сказалась не только китайская изворотливость, но и их старинная конфуцианская закваска. Китайцы всегда были такими, такими и остались. И когда моровая язва коммунизма распространилась на срединную империю, конфуцианство и коммунизм вступили в смертельную борьбу. Победило первое. Коммунизм свиреп, но он не стоек. Трехтысячелетний конфуцианский Китай отторг коммунистическую опухоль. Это было ему по силам. Но он никогда бы не сумел захватить Хартленд. Тем более, закрепиться на нем. Да и никто бы не сумел. Только русские. Как им это удалось? Ответа не знает никто. Владея Хартлендом, они могут позволить себе любое сумасбродство. Это потрясающий, удивительный и очень опасный народ. Мы частенько подсмеивались над ним. Боюсь, что зря. Между прочим, кто объяснит мне, зачем в холодную Россию полез император Наполеон Бонапарт? (Cопряженный вопрос, которым займемся отдельно и не сейчас: зачем англичане захватили Индию, мало того, не успокоились и полезли через крышу мира на север, к пуштунам и таджикам, надеясь пробиться к одному из важнейших позвонков Хартленда. На чем и надорвались). Итак, император Франции в снегах России. Пошел против царя, своего друга, с которым еще совсем недавно обнимался и целовался в Тильзите. Зачем? Кто ответит? - И не делая паузы, гроссмейстер продолжал: - Континентальная блокада, которую якобы нарушили русские? Торговля пенькой и дегтем с британцами через Архангельск? Чепуха, выдуманная недоумками от истории. Разве путают мелкий повод с глубинной причиной? Император французов был гений, а гений не мог не почувствовать зова Хартленда. Но и император Александр вцепился не напрасно. Тоже кое-что чувствовал и понимал. Не так он был прост, этот русский царь. О, то была эпоха. Вы знаете, как написал царь победоносному императору, от одного имени которого дрожали великие государства, когда уже загремели пушки и французская конница помчалась по русским просторам? Он написал: Государь, брат мой! Я ничем не спровоцировал это вероломное нападение. Имейте в виду, я не положу своей шпаги до той поры, пока нога хоть единого иноземного солдата будет попирать священную землю России. Каково? Да, была эпоха, были люди. - гроссмейстер замолчал, задумавшись. Донеслись звуки струнных, печальные и быстрые. Они сменяли друг друга, наползали друг на друга и снова разбегались. "Фуга" - подумал Фолл и прислушался, различая как будто и духовые.
- Это Гендель, друг мой, - сказал гроссмейстер, - люблю этого композитора. Да, были времена. Я должен привести вам пример еще одного умного человека. Речь пойдет о середине ХIХ века. Шла так называемая Крымская война. Это было в северном причерноморье, на юге России, против которой выступили Турция, Франция и Англия. Россия терпела поражение, аппетиты европейских союзников росли, и они стали подумывать не то, чтобы какой-нибудь там Крым оттяпать, а вообще о разделе обширных русских земель. Для этого им надо было подтащить в союз Центральную Европу, прежде всего тогда уже вполне могучую Германию. Но на пути этих планов встал один решительный человек. Это был молодой прусский политик князь Отто фон Бисмарк. Он не только последовательно призывал к соблюдению Пруссией нейтралитета, но и активно противодействовал идеям раздела России западными странами. Вы думаете, от любви к России? Как бы не так. Это был тяжелый, жесткий человек, который кроме идеи великой Германии не любил никого и ничего. В молодые годы он был посланником в Санкт-Петербурге и хорошо изучил восточного соседа. Он понимал, что Пруссии не по силам приблизиться к позвоночнику мира, но он не желал и отдать его на растерзание французам и англичанам. Геополитической трагедией этого сильного человека было желание нарастить немецкую мощь за счет восточных земель и одновременное понимание нереальности этой цели - войну с Россией он считал для Германии смертельно опасной. И, кстати, в этом он не ошибался. А вот на Западе он воевал успешно, разбил сначала Австрию, потом Францию, вошел в Париж, отнял у легкомысленных французов Эльзас и Лотарингию, присоединил не то двести, не триста немецких княжеств, расширил свое влияние на пол-Европы и по всему миру.. Но Хартленд, Хартленд, увы, так и остался недоступной мечтой. - Последнюю фразу гроссмейстер произнес медленно, почти шепотом, после чего впал в какую-то горестную задумчивость.
Тем временем подали шампанское, мороженое и коньяк. Виски в замке Ордена никогда не предлагали.
- Гитлер,- вдруг громко сказал гроссмейстер. - Гитлер хотел оттяпать Хартленд у русских. Едва ли он понимал до конца значение мирового позвоночника, но интуиция у немецкого вождя была. Этого у него никто не отнимет. Вы помните эту замечательную историю с Индией? Опять Индия, обратите внимание.
Присутствующие изобразили что-то вроде высшей степени внимательности.
- Чтобы начать Вторую мировую, - продолжал гроссмейстер, - немецкий лидер заключил союз дружбы с хозяином Кремля. Быстро прихватив запад Европы, фюрер стал накапливать миллионы солдат на русской границе. Для чего это? - спрашивают его из дружественного Кремля. Да англичане покоя не дают, - отвечают из Берлина. Постойте, но англичане там, а солдаты здесь. Правильно, - говорит хитрюга Адольф.- а как же иначе мне их обмануть. К тому же, Индией владеют надменные британцы, а я, фюрер немецкого народа, хочу отдать Индию вам, русским. Отниму у британцев и отдам вам. Чем плохо? Вы хоть слегка и недочеловеки, однако же, как ни крути, мои союзники. А для себя я прошу немногого - всего лишь Ближний Восток. Там тоже нужно англичанам под нос дулю сунуть. Как-то это так...- отвечают из Москвы, - нет, не нужна нам Индия. Зря отказываетесь, - говорит фюрер. И на следующий день мировые газеты печатают новость - по договору с Германией Коммунистическая Россия открывает свои границы для германский войск, чтобы пропустить их на Восток для завоевания Индии. То-то в Кремле зачесали головы. Дальше вы все знаете, но вот что интересно - почему великая Америка выступила против скверного парня, но все-таки европейца Гитлера, вступившись за кровавую полуазиатскую коммунистическую империю и ее инфернального паука-вождя? Это, доложу я вам, вопрос вопросов. Никто на него еще честно не ответил. Да и мало кто в этом соображает. Дело же вот в чем, друзья мои. Американцы, как и их горделивые союзники англичане, сообразили, что если в Хартленд придут немцы, то это навсегда. Тысячелетний рейх навис с ужасающей реальностью. А как мы помним, англичане сами давно туда стремились. Теперь и американцам захотелось. Они окрепли, почувствовали аппетит, это уже были не вчерашние изоляционисты. В глазах у них загорелся мировой огонек. Отдать Хартленд немцам? Вот так, за здорово живешь? Да никогда. Да ни за что! Пусть до времени остается у этих глупых русских. У них он лежит без толку, вроде как в копилке. Со временем, Бог даст, приберем к рукам. У русских-то забрать его во всяком случае проще. Ведь рано или поздно они выдохнутся со своей абсурдной, с ног на голову поставленной экономикой. Стало быть, развалятся. Осколки полетят. Вот тогда и приберем чего ненужное. А разговоры о нефти или там каком-нибудь пантюркизме - это все флер. Вспомните этого вашего парня Бжезинского. Лет сорок он бубнил - Россию надо расчленить. Хотя бы на три части - уютная европейская, туманная сибирская, далекая юго-восточная. Ведь он аж позеленел, так за десятилетия допекла его эта идея. Замечательно, что даже в Америке мало кто его понимал. Ведь средний американский политик - безнадежный обыватель и провинциал. Вот почему всегда смешны претензии Америки на мировое господство. Они и впрямь думают, что все определяется долларом. Немцы, те оказались похитрее. Похоже, они своего железного Бисмарка не забыли и к идее расчленения России отнеслись прохладно. Был у них такой здоровый малый, Колль. Он хотел ловчее, через экономический союз с русскими чего-то там сварганить. Но уж очень вяло и без ясной идеи. Естественно, не очень-то вышло. Впрочем, русских всегда недооценивали Ну, глупы они. Предположим. Ну, национальный герой у них Иван Дурак. И это возьмем в разумение. Ленивы. Поверим. Ну а дальше что? Это они от лени выстроили самую протяженную империю в истории? Это они от лени и тупости оседлали Хартленд и остальным показывают кукиш? Так вот, учтите, господа, глупость - сильнейшее оружие. Ну, конечно бывают и прорухи. Был у них недавно один дурачок, взял и за здорово живешь отдал все северное причерноморье. То-то американские стратеги обрадовались. Вцепились в этот район со своей демократической фанаберией, со своим долларовым оскалом. Да ерунда, все это пустое. Хартленд в общем и целом остался в России. Русские, правда, и с Афганистаном напутали. В Таджикских землях как-то неуверенно стоят. То есть, вообще-то, стали делать промахи. И если мы им не поможем... А любому другому их так просто их не взять. Многие пытались. Между прочим, сообразив это, расторопные американцы предпочли подбираться к вожделенному хребту с другого боку. Вы никогда не задумывались, чего они так собачатся с Ираном. Вот уже сколько лет. Однажды они даже посадили там своего человека. Но ничего не вышло. Не удержался он. Чего, казалось бы, они с персами не поделили? Нет, друзья, тут игра с крупными ставками. Очень крупными. А Россия, как вы видите. с дуру, нет ли, но контроль над Хартлендом ослабила. И это главный политический факт нашей эпохи. Но нам с вами пока от этого прибыли нет. Нам не надо, чтобы она утеряла этот контроль вовсе. Нам этого не нужно. Ибо кто придет? Америка? Эта разложившаяся, по вашим, Фолл, словам, страна? Пусть разложившаяся, дело, собственно, не в этом. А в том, что никогда - запомните, никогда - не удастся нам в этой стране продвинуть в президенты своего парня. Учтите это, Уиттер. Главные рычаги мы должны искать в другом месте.
- Неужели в России? - воскликнул пораженный Уиттер.
- Ну не в Китае же, друг мой. Ну а здесь, в Соединенных Штатах, какие у нас перспективы? Хорошо, провели мы своего человека. Что это даст? Что может здесь президент? Войну объявить какому-нибудь острову? Сбросить пару бомб на стоянку террористов? Эх, господа рыцари, даже легкие шашни он себе позволить не может. Даже подслушать телефон какого-нибудь своего политического дружка - и то заказано. Узнают - выпорют. На главной площади, и солеными розгами. И это - президент? Кошмарная страна. Кошмарная, друзья мои. Я понимаю, некоторым из вас внутренне трудно со мною согласиться. Патриотизм, всякое такое... Целый сонм ложных чувств, который как шлейф тянется за нами. Не переживайте, господа, не суетитесь. Необходимое понимание всегда приходит своевременно. Орден - вот наша родина. Начальная наша земля и конечная наша земля. Наш символ веры и наш высший смысл. Запомните это, господа. Запомните и осознайте. Что же касается этой богатенькой страны, то я ведь тоже в чем-то люблю Америку. Иначе бы здесь не жил. И американцев я по-своему люблю. Некоторых особенно. Вы не будете этого оспаривать, Уиттер? Да, некоторых особенно. Так что не будем лицемерить, здесь много удобств. Много красот. Много доверчивого народа, который даже способен расстаться с частью своих денег. И еще кое с чем. Немаловажно, что здесь нам практически никто не мешает. Знаете ли, здешние принципы свободы не лишены выигрышных для нас моментов. Просто идейно нам не по пути с этой страной. Знаете, укоренившаяся демократия - это тяжелая и затяжная болезнь. С малопредсказуемым, но в любом случае отвратительным концом. Вот почему мы обязаны на каком-то этапе вступит в игру. Стыдно равнодушно смотреть на агонию мира.
- Но ведь мы научились использовать эту кошмарную страну, эту упадническую демократию, монсеньор, не правда ли? - Фолл засверкал глазами.
- Еще как! - гроссмейстер улыбнулся одной половиной рта. - Еще как, мой друг. Но это делает честь не демократии, а нам с вами. В здешней обстановке так называемой устоявшейся демократии, которая кичится своим более чем двухвековым стажем, нам легче строить наш Орден. В мутной демократической жиже, каковая недавно имела место в России, легче сделать денежки. Да, еще совсем недавно там было возможно правдами и неправдами сделать гигантские состояния. Фантастические. Но очень трудно оказалось их удержать. Конец всего этого, как вы, возможно, помните, был истинно дурацким. Очень пошлым. Не приди мы на помощь некоторым... Знаете ли, Фолл, всякий конец имеет свое начало. Скажите мне, например, откуда пойдет конец света? Откуда -в географическом смысле. Он может пойти из какой-нибудь там Японии? Нет, во всех других отношениях это страна замечательная. Самураи, опять же. Но слабовата. Может быть, из Бутана придет Армагеддон? Или из Южного Йемена нам скажут: Се, гряду скоро? Из Норвегии, Люксембурга? Может быть, из Лихтенштейна раздастся трубный глас? Вы улыбаетесь, вам смешно. Хорошо, а из Германии? Да. Мог бы наступить в свое время, будь господин Гитлер поталантливей. Но фюрер оказался мелкотравчатой фигурой, и ушел, утащив за собой каких-то жалких пятьдесят миллионов. Все это кончилось фарсом. Скажите же мне, где это таинственное пространство, актуальная и потенциальная черная дыра, которая, разрастаясь, может увлечь за собой весь мир? Вы догадались, Фолл, куда я клоню? Да, я чувствую - вы, наконец, сообразили. Только Россия. Только эта беспечная, бесконечная, безбытная и бесприютная страна. Вы бывали в России, Фолл?
Писатель покачал головой.
- Вы это серьезно, Фолл? Стыдитесь! Господа, кто бывал в России?
Обеденный стол молчал.
- Я удивляюсь вам, друзья мои. Вы просто не понимаете, где делается история. Ладно, этот вопрос мы обсудим отдельно. Вы когда-нибудь читали Достоевского, Фолл?
- Знаете ли, монсеньор, когда-то давно мне рассказали анекдот про одного писателя, кажется, поляка. Его спрашивают - вы читали Шекспира, читали Данте? А он: чего вы ко мне пристали, я ведь польский писатель, а не польский читатель. Что же касается Достоевского, скажу вам честно - я слышал это имя.
- Ах, Фолл, Фолл. Шутите вы или действительно иногда спотыкаетесь. Достоевский - это случай особый. Это человек, который сделал попытку дойти до самого края. Откровение о человеке. Возможно, он первый понял, что слишком широк человек. Сузить надо. Писатель он, конечно, никудышный. Но у этого блаженного описано все - мир стягивается до точки, до слезинки ребенка.
После кофе и сигар (из девяти присутствующих курили лишь четверо), гроссмейстер повел гостей в свою портретную галерею. Он был в хорошем расположении духа.
- Это Хьюго де Пейдж, один из девяти основателей ордена рыцарей Храма,- сказал гроссмейстер, останавливаясь у первой картины - небольшого полотна, забранного в тяжелую зеленовато-золоченую раму. - А ну-ка, кто мне скажет, какие три обета давали рыцари Храма?
Присутствующие почтительно молчали, вглядываясь в магнетические глаза первого храмовника.. Не так просты были эти люди, и они вовсе не торопились изображать из себя румяных учеников-всезнаек. Они незаметно осматривали полутемную галерею, где над каждым портретом висела лампочка индивидуальной подсветки. Из-за этого мрачные лики живших невесть когда мужчин выглядели не такими уж мрачными. Напротив, они, казалось, сами с живым интересом вглядываются в созерцателей из другой эпохи, свежеиспеченных рыцарей новоявленного Ордена. - Целомудрия, бедности и послушания, - сам себе по уже заведенному закону ответил гроссмейстер и, обведя взглядом спутников, издал дребезжащий смешок. - Между прочим, Уиттер и вы, Нерио Нези, вам небезынтересно узнать, что именно храмовники впервые ввели в оборот бухгалтерские книги и банковские чеки. Именно так.
- Это очень интересно, - впервые раскрыл рот Нези, высокий, худой и чрезвычайно бледный брюнет.
- А это знаменитый Жан де Мале, - гроссмейстер сам впился взглядом в сурового человека с сухими поджатыми губами, - Великий магистр, отказавшийся принять в орден короля Филиппа Красивого.
-Его, кажется, сожгли потом, - на этот раз голос подал сутоловатый человек с седыми висками и глубоко запавшими глазами.
Гроссмейстер посмотрел на него с веселым интересом.
- Вы правы, мой дорогой Обберрайтер, Филипп и сжег. При поддержке тогдашнего папы Климента. Причина-то банальная. Король, если вы помните, задолжал Ордену огромную сумму, а платить не хотелось. Тогда-то Филипп и прибегнул к хитрости, сам попросился в Орден, рассчитывая, видимо, стать во главе его. Естественно, ему отказали. Тогда он приказал всех тамплиеров в пределах королевства арестовать, долго пытал их в подвалах. Рыцари Бог знает в чем сознавались, в колдовстве, в заговорах, в сношениях с нечистой силой, но на суде все опровергли. Что не помешало вероломному королю отправить на костер Великого магистра. Это случилось весной 1314 года. Я ведь не ошибаюсь с датой, Хойпль?
- Так точно, не ошибаетесь, монсеньор.
- Да, но как красиво он с костра крикнул: Папа Климент! Король Филипп! Не пройдет и года, как я призову вас на суд Божий! Сбылись слова горящего на медленном огне рыцаря - папа отдал концы уже через две недели, а король Филипп той же осенью.
Порозовев от удовольствия, гроссмейстер легкой походкой двинулся дальше. Он внезапно затормозил у одного из портретов и, дождавшись спутников, сказал:
- А вот человек из другого ведомства, из другой, так сказать, компании.
Вы видите эти узкие рукава черной мантии? Символ отсутствия свободы у послушника. Это, друзья мои, знаменитый и многострадальный Орден госпитальеров-иоаннитов, или, если полностью, Державный орден всадников госпиталя Св. Иоанна Иерусалимского. Перед вами, кстати, Раймонд де Пюи, первый из Великих магистров ордена, а вот и один из его преемников Фалькон де Вилларет, основоположник клана родосских рыцарей. Дело в том, что, когда под напором неверных, рыцарям пришлось оставить Святую землю, они поначалу обосновались неподалеку, на прославленном еще с античных времен греческом острове у самого побережья Малой Азии. Помните: "Hic Rhodus, hic salta"? Cтолетия спустя весьма воинственный султан Сулейман Великолепный не пожелал иметь у своих берегов орден рыцарей-христиан и выбил несчастных рыцарей с Родоса. Горстка рыцарей три месяца удерживала Родос против двухсоттысячной орды турок, приплывших на семистах кораблей. И все же магистр Вилье де Лилль Адан - вон он щурит на нас глаза с противоположной стены - вынужден был отдать свою шпагу султану. К чести султана: потрясенный мужеством рыцарей, он отпустил их с миром и даже предоставил несколько кораблей для отплытия. Впрочем, для отплытия в никуда. У госпитальеров не было владений в Европе. И тогда император Карл V предоставил бездомным рыцарям крохотный островок к югу от Сицилии. С той поры часы уже отбивали время Мальтийского ордена. Прошу вас сюда. Вот красавец и герой Жан де ла Валлетт. Имея под началом шестьсот рыцарей и несколько тысяч солдат, он почти полгода отбивался от наседавшей сорокатысячной армии янычар. И отбился. Госпитальеры были серьезные люди. Между прочим, у них был замечательный обычай. Члены капитула вручали Великому магистру кошель с восемью динариями в знак отказа рыцарей от богатства. Надеюсь, господа, вы понимаете глубину и правду подобного символа. Богатство прежде всего работает на славу и силу Ордена. Все остальное - потом, - и гроссмейстер впился в своих гостей внимательным и цепким взором.
- Прекрасный обычай, - пробормотал Кеннет Фолл.
- Почему бы нам не ввести подобный ритуал в нашем Ордене? - бодрым голосом сказал Уиттер.
- Посмотрим, господа, посмотрим, - сказал гроссмейстер.
Повисла какая-то напряженная пауза, разрядить которую догадался высокий брюнет. Ткнув рукой в первый попавшийся портрет, он спросил голосом пытливого экскурсанта:
- А этот рыцарь из какого ордена?
- Он не из ордена, мой дорогой Нези, - гроссмейстер оценивающе посмотрел на брюнета, - и он не рыцарь. Это поэт Вольфрам фон Эшенбах. Вы что-нибудь помните о Парсифале? Впрочем, поговорим об этом как-нибудь в другой раз. А сейчас прошу сюда. Это Великий магистр Павел, - гроссмейстер остановился перед портретом круглолицего человека в белом парике, с розовым румянцем, маленьким вздернутым носом и большими глазами, в самой глубине которых затаилась искорка безумия, - но это уже совсем другая эпоха.
- Простите, монсеньор, - почтительно сказал джентльмен с седыми висками, имеющий сан магистра ордена, - но разве перед нами не русский император?
- Как вы сказали, Обберрайтер? Да, кажется, он был еще по совместительству и императором России, - гроссмейстер язвительно улыбнулся. - Впрочем, заговорщики убили его. Убили. Вы знаток, Обберрайтер.
Гроссмейстер умолк и впал в минутную задумчивость. Никто не осмеливался нарушить повисшую паузу.
- Хорошо, - внезапно и звонко сказал гроссмейстер. Хлопком он соединил ладони и прижал их к подбородку. - На сегодня достаточно. Галерея, как видите, у меня не маленькая. Думаю, мы найдем повод еще не раз сюда заглянуть. Всего вам доброго, господа рыцари. Надеюсь, в памяти каждого из вас предельно ярко очерчены стоящие перед нами задачи - большие и малые. Да хранит вас Господь! Фолл и Хойпль, вас попрошу задержаться.
Когда шестеро гостей - четыре магистра и два пажа ордена - удалились в сопровождении дворецкого, гроссмейстер поманил писателя пальцем и сказал негромко:
- Скажите мне, Фолл, куда подевался этот ваш Силарк, поклонник Мальтуса и поэт, мои люди не могут его найти.
- Почему мой, монсеньор?
- А кто же его притащил?
- Во всяком случае, не я. В чьей он десятке? Кто его непосредственный шеф?
- Вы спрашиваете у меня? - изумился гроссмейстер.
- Простите, монсеньор. Мне кажется, лучше справиться в канцелярии.
- В канцелярии Ордена никто его не знает, и адреса его нет.
- Он нужен, монсеньор? Найдем.
- Найдите, Фолл, найдите. И мне вообще не нравится - люди появляются, исчезают. Что это за практика?
- Я думаю, мы найдем его через ГТС.
- Это что такое?
- Глобальная телефонная связь, монсеньор.
- Фу, какая гадость. Не говорите мне об этом. Терпеть не могу этих мерзких сетей. Вы еще про Интернет мне скажите, про эту отвратительную паутину, оклеивающую людей, как мух. Если хотите знать, я даже против телефона.
- То есть как, монсеньор?
- А вот так мой дорогой Фолл. Разве в замках нужны телефоны? Быть может, разложение человечество и началось с этого гибельного изобретения. Вы видели в этом здании хоть один телефонный аппарат? Чтобы я позволил ворваться в мои апартаменты чужому голосу, быть может, мне неприятному?
- Монсеньор, но ведь я звонил сюда неоднократно.
- Мой дорогой Фолл, - в улыбке гроссмейстера отчетливо читалось превосходство, - для этого существует аппаратная, техники и слуги. Рыцарю не пристало брать в руки трубку.
- А вы знаете, монсеньор, маршал Сталин, которого вы так уважаете, весьма ценил телефон и очень толково его использовал. В частности, в борьбе за власть. С помощью подслушивающего устройства он знал все кремлевские интриги, еще во времена Ленина и Троцкого.
- Смотри-ка, все таки кое что вы читали, как я погляжу. Друг мой, маршал Сталин не был рыцарем, хотя порой и разглагольствовал о некоем партийном ордене меченосцев. Это была лишь метафора коммунистического диктатора, правившего с помощью тайной полиции. И с чего вы взяли, что я его уважаю? Я вам говорил, что готов учиться хоть у Вельзевула в глубинах ада. Нет, настоящим благородством там и не пахло. Что же касается телефона, вы меня, Фолл, удивляете. Вы никогда не задумывались, почему телефон был изобретен именно в Америке.
- Если честно, то нет, мосеньор.
- Скажите, Наполеону Бонапарту нужен телефон? Вот вы писатель, вы можете вообразить Бонапарта с трубкой возле уха? А? То-то. Зато вы легко можете увидеть красавца-офицера связи, подскакавшего с депешей на взмыленном белом коне. А вы можете вообразить возле телефонного аппарата строителя храма царя Соломона? Или императора Павла?
- Ну, если бы императора таким способом предупредили о заговоре, то почему нет?
- Все шутите, Фолл. Вы помните, как Бонапарт прогнал американца, который вторгся к нему с проектом парохода?
- Рассказывают, что он потом жалел об этом.
- Чепуха! Императоры, цари и короли, Фолл, консерваторы по своей природе, консерваторы в лучшем смысле этого слова. Когда больная нация начинает выздоравливать, она не случайно задумывается о монархии. А весь вред - от демократии. Эта гнусная особа, эта публичная дама, впитавшая в себя всю рвань и мерзость бескрайней толпы, движет вперед технику и сама же цепляется за нее, как за костыль. Именно демократия изобретает телефон, народный автомобиль и прочие чудеса технического прогресса. Боже, как не люблю я эти слова, и вот - вынужден их употреблять. Мерзость, мерзость. И не в том беда, что изобретает, а в том, что выпускает в мир абсурдным тиражом. Треножники Гефеста и машину Герона иметь допустимо... в дальнем приделе замка. Но это для аристократических утех, Фолл. И больше не для чего. А то вот вам десять миллиардов человек. У каждого в кармане телефонная трубка. Компьютер. У каждого автомобиль. Еще груда каких-то железок. А в мозгах и в сердце - ничего. Ничего не осталось. И человека-то нет, Фолл. Человека не осталось. Воистину, блохи. Прыгают, скачут. Вот вы подумайте, Фолл, если народу в десять раз больше, то, значит, и писателей в десять раз больше. Собственно, коэффициент даже выше. Ведь сколько развелось бездельников. И все пишут. Вы можете представить себе двадцать тысяч писателей? Это вам уже не Чосер, Метьюрин, Стерн и Эмерсон. А это стройные батальоны, целые дивизии писателей, писателей, писателей. Вы будете их читать? Всех? А буду ли я их читать? А если мы с вами не хотим, не в состоянии их прочитать, то кому они нужны? А можете вообразить сорок тысяч знаменитых композиторов? Сто двадцать тысяч пламенных поэтов? Четыреста тысяч эстрадных певцов, кривляк и педерастов? Сама культура вопиет, Фолл! Так быть не может. Согласитесь, что всю эту культурную демократическую шушеру надо отстреливать, отстреливать и отстреливать.
- Надеюсь, мосеньор, я не вхожу в число назначенных на отстрел?
- Будете хорошо себя вести, не войдете. Ладно, поговорим о другом. Я придумал для вас еще одно дело, мой дорогой Фолл. Вы не бывали в России, мы это поправим. Хочу послать вас поближе к Хартленду. В одно местечко в Центральной Азии. Ненадолго. Инспекционная поездка. Один из наших благотворительных фондов строит там фармацевтическую фабрику. Местное население страдает от отсутствия лекарств. Мы подрядились исправить эту недопустимую ситуацию. Вылетаете вы завтра. Все разъяснения вы получите у нашего друга Фрица Хойпля. Хойпль, вы поможете нашему славному литератору? Вы введете его в курс дела?
Демограф, смиренно молчавший на протяжении последнего диалога, резко поджал губы, потом вытянул их трубочкой, потом снова поджал, и лишь после этих манипуляций наклонил голову.
Когда Фолл в сопровождении дворецкого шел по длинному вестибюлю замка к выходу, до него донесся странный звук. Он замедлил шаг и прислушался. Где-то наверху пел высокий, тонкий и необыкновенно красивый голос. Он был красив до какой-то невероятной, почти медовой сладости. И в то же время как то бесконечно далек. Еще через секунду писатель узнал мелодию - "Аве Мария". Дворецкий заметил его смущение.
- Это наш кастрат Морески,- любезно и с какой-то особой значительностью сказал дворецкий ,- каждую ночь на сон грядущий он исполняет монсеньору две или три арии. И лишь после этого монсеньор засыпает.
"Вы хорошо устроились, ребята", - подумал Фолл.
Добринский открыл глаза. Десятый час. "С ума сойти, - подумал он,- так заспался". Он встал. В теле лень и томленье. Надел шорты, кроссовки, на плечо кинул джинсы и рубашку, спустился к машине. На заднем сиденье - как всегда - ракетка, мячи. Он сел за руль и покатил на спортивную площадку.
На кортах в это субботнее утро было пустынно. Лишь двое вяло перебрасывались мячом. Николай узнал Бодкина и его дочь. Сэр Монтегю обрадовался:
- Динни, дорогая, - сказал он, - позволь мне сразиться с мистером Добринским.
- Да, папа, - и, кивнув Николаю, Диана отошла в сторону.
Сэр Монтегю играл точно и цепко. Николай начал проигрывать. Судьба игры была на волоске, когда Добринский уперся и потихоньку стал догонять. Пот струйками сбегал по лицу и груди. От вялости не осталось и следа.
Николай сильно подал - мяч вонзился в сетку. Он взял второй мяч. Размахнулся... Подачу остановил крик. К ним бежал человек.
- Сэр Монтегю! - кричал он с одышкой. - Вас просили приехать в Центр. Звонили от мистера Кройфа. Что-то там случилось.
- Что именно? - осведомился Бодкин.
- Я не знаю, - прибежавший еще не отдышался, - к сожалению. Мистер Добринский, вас тоже просили. Мистер Кройф просил.
- Разве Бен не уехал в горы? - пробормотал Николай. - Сегодня же суббота.
- Что ж, сейчас будем, - спокойно произнес сэр Монтегю.
- Я могу подвезти вас, - сказал ему Николай.
- Благодарю, но мне надо зайти домой. Поезжайте вперед, мистер Добринский, и скажите Кройфу, что я скоро буду.
"Ничто на свете, - подумал Николай, садясь в машину и быстро меняя шорты на джинсы, - не заставит сэра Монтегю явиться в присутствие в неподобающей одежде".
Территория Центра была совершенно пуста. Войдя в кабинет Кройфа, Николай растерялся: хозяин кабинета сидел, тяжело опираясь подбородком на сведенные кулаки согнутых в локтях рук. Глен возбужденно теребил колечко волос. У стены молча стоял бледный Стив Коул. Сэлли держала в руке телефонную трубку.
- Сэр Мэтью будет через полчаса, - сказала она и, положив трубку, поздоровалась с Николаем. Проходя мимо Глена, Сэлли тихонько бросила: - Я вызову доктора Киллани.
Глен молча кивнул.
Николай вопросительно посмотрел на Дика, поскольку Кройф сидел, не поднимая головы.
- Тим исчез, - коротко сказал Глен.
- Что значит - исчез?
- Тима нет в лаборатории.
Николай прошел за перегородку. Правый пост был пуст. Прозрачный колпак валялся на полу. Концы трубок и шлангов торчали, как разинутые клювы птенцов. Рядом ритмично пульсировали Клара и Пит.
На пороге выросла фигура Бодкина.
- Бен пришел сюда около девяти, - рассказывал Глен. - Он забыл клюшки. У входа он наткнулся на Стива, который почему-то спал в машине, вместо того чтобы спать, то бишь, простите, дежурить, у своего стенда. Бен растолкал его, они пришли в лабораторию и увидели вот это, - Дик посмотрел на валявшийся колпак.
- А Лэрри? - спросил Николай.
- То-то и оно. Исчез бесследно. Хорошо еще, что мы с Сэлли не успели уехать в горы. Звонок Кройфа застал меня в дверях. Мы сразу сюда. Старику плохо с сердцем.
- Я не знал, что у Бена больное сердце, - сказал Николай.
- Бен совершенно здоров. Ты знаешь, кем для него был Тим?
Добринскому резануло слух слово "был".
- Потом Стив понес какую-то ахинею...
Глена перебил сэр Монтегю:
- Нам лучше вернуться к Кройфу, джентльмены.
Они пошли в кабинет. Кройф сидел прямо и обратился к ним почти прежним голосом.
- Садитесь и не мельтешите. Прежде чем сообщать что-либо властям, а я полагаю, это сделаете вы, - Кройф взглянул на Бодкина, - так вот, прежде чем обратиться к властям, после чего начнется обычная полицейская процедура, исполненная идиотизма, давайте подведем итог собственным соображениям. Кто видел Тима последним? И кто мне скажет, куда мог деваться Шеннон?
- Я ушел в шесть, - сказал Глен.- Ника уже не было.
- Это правда. Но без чего-то восемь я вернулся, чтобы дать Тиму Ботанический атлас.
- И долго вы пробыли в лаборатории, Ник? - спросил Кройф.
- Вот этого я не знаю.
- Совсем не обратили внимания на время?
- Видите ли, Бен, произошла странная вещь. Я скормил Тиму информацию, прошелся по лаборатории... Вспоминаю, кстати, что ни Коула, ни Лэрри у стенда не было. Шеннона я даже искал - он хотел мне о чем-то рассказать.
- Это тогда вы отправились в город? - обернулся Кройф к Стиву Коулу. Тот кивнул, не поднимая глаз. - Шеннон послал Стива в город в китайский ресторан за кофе и горячим супом. Продолжайте, Ник, - Кройф снова смотрел на Добринского.
- Потом я присел у пульта. Мне хотелось поговорить с Тимом после того, как ввод текста закончится. По всей видимости, я задремал, но не помню, когда я впал в это состояние, пограничное между сном и бодрствованием, - после начала разговора или еще не приступив к нему. Мы говорили - или хотели говорить - о Платоне. И вот мне представилось, что я в Академии и беседую с Платоном. Реальность сна была потрясающей, картина очень яркая и абсолютно лишена главного атрибута сновидений - путаницы. За исключением одного, может быть, момента: Эрехтейон почему-то стоял не на Акрополе, а в Пирсе на берегу моря. Но самым удивительным было вот что: очнувшись, я обнаружил, что нахожусь не в лаборатории.
- А где? Дома?
- Нет. В библиотеке, у пульта. Я даже не сразу это понял - ведь пульты библиотечного информцентра и лабораторные мало чем отличаются. Я посмотрел вверх и заметил, что надпись "Тим" отсутствует. Это меня удивило, но состояние заторможенности не прошло. Путь до дома представляется мне смутно. Помню, что хотел вернуться в лабораторию, но почему-то сел в машину и поехал в Ноксвилл. Проснулся я где-то в девять двадцать.
- Вы хотя бы помните, было темно или уже рассвело, когда вы ехали домой?
- Стоп! - Эта мысль поразила Николая. - Когда я ложился, уже рассвело. Минуту, сейчас я скажу вам точно: солнечная полоса от жалюзи лежала на подушке, я хорошо помню. Было что-то такое между пятью и шестью утра. Очевидно так.
- Значит, вы начали работать с Тимом около восьми. До того момента, когда вы заснули, прошло не менее пятнадцати минут - ведь вы ввели диск, ходили по лаборатории и только после этого сели у пульта...
- Можете считать, что я не спал еще в четверть девятого.
- Хорошо, - сказал Кройф, - пусть будет четверть девятого. Домой вы пришли не позже шести утра.
- Пожалуй, немного раньше.
- Возьмем крайний случай. Учитывая время на дорогу, получаем, что проснулись вы не позже чем в пять тридцать. Значит, Тим исчез между четвертью девятого вечера и половиной шестого утра, то есть во время вашего сна и перемещения в библиотеку, - заключил Кройф.
- Он мог исчезнуть и позже - ведь я не заходил в лабораторию после пробуждения.
- Не думаю, иначе зачем им понадобилось тебя усыплять? - сказал Глен.
- Кому это - им? - спросила Сэлли.
- Дик хочет сказать, что Тима украли.
- Кто? Лэрри? Но зачем такие сложности? Он мог подождать, пока Ник уйдет, - предположила Сэлли.
- Ты забыла о Стиве, - покачал головой Глен.
- Но Стива он услал, - сказал Николай.
- Да, на полчаса, а Коул проспал в машине до утра, - добавил Глен.
Коул растерянно молчал.
- Стив рассказал нам чудеса похлеще твоих, - сказал Дик. - Похоже, вас оглоушили одним мешком. - Он подсел к краю стола, взял карандаш и лист бумаги. Это движение вывело Кройфа из задумчивости. Он отобрал у Глена карандаш.
- Повторяю последовательность событий, - сказал Кройф и продолжал, делая по ходу заметки. - Вчера в 10.30 Тиму ввели фермент. В 13.00 я ушел, оставив у контрольного стенда Хадсона и Джоан Айкен. В 16.00 я был в лаборатории и проверил ход процесса. В 16.45 пришел Добринский, и мы о чем-то говорили. О чем, кстати?
Расставшись с Лэрри, Николай пошел искать Кройфа и застал его у стенда, где он внушал что-то нескладехе Джоан.
- Бен, сегодня, видимо, не следует заниматься с Тимом?
- Почему? Занимайтесь по программе.
- А это не смажет картину? - спросил Николай.
- С какой стати?
- Но он же растет!
- А дети в школе, по-вашему, не растут?
...В 17.00 я ушел. Еще через час ушел Глен, а Коул и Шеннон сменили Джоан и Хадсона у стенда. Около восьми появился Добринский. Коула и Шеннона уже не было. Куда подевался Шеннон неизвестно, а Коул в это время спустился к машине с намерением - неосуществленным - ехать в Ноксвилл за супом и кофе. В 20.15 - с точностью до нескольких минут - единственный находившийся в лаборатории человек, Николай Добринский, был непонятным образом усыплен. Чуть раньше Коул был усыплен в своей машине. Добринский приходит в себя на рассвете в библиотеке. Испытывая желание вернуться в лабораторию, он тем не менее уезжает в гостиницу, где спит до девяти утра. Примерно в это время я подъехал к Центру и нашел Коула в машине в невменяемом состоянии. Войдя в лабораторию, я увидел... Ясно, что я увидел. Мы покричали Лэрри, но его не было. Затем приехали Сэлли с Гленом, Добринский и сэр Монтегю - в указанной последовательности. Все. Такова хронология.
- Стало быть, каналья Шеннон стащил Тима, предварительно усыпив Стива и Ника, - сказал Глен. - Но возникает ряд вопросов: во-первых, зачем ему понадобилось волочить спящего Ника из лаборатории в библиотеку; во-вторых, какой смысл было пугать беднягу Стива этими кошмарными видениями, о которых он нам тут рассказывал, и наконец, в-третьих, почему он взял именно Тима, а не Клару или Пита? - Глен посмотрел на Кройфа, а потом перевел взгляд на сэра Монтегю, который до тех пор не проронил ни слова. На сей раз Бодкин нарушил паузу:
- На эти вопросы, по-видимому, и ответит полиция, которая будет его искать.
- Что касается Тима, то его искать незачем, - тихо сказал Кройф. - Тима больше нет. Ведь отключенный от поста он не проживет и десяти минут.
"За двойной стеклянной стеною в пространстве мертвенного света стоял человек. Изгибая худое тело, он заламывал руки, сохраняя трагически неподвижное выражение мима на белом лице с темными провалами глаз. Это был Ричард Глен.
- Что с вами, Дик? - испуганно шептал Стив. Слова с легким шипением отскакивали от первого прозрачного экрана. Седые спутанные водоросли змеисто колыхались у его основания и втягивали в себя опадающие звуки. Там они гасли, пуская вверх белые струйчатые дымки.
- Что с вами, Дик?
Искаженный гримасой рот по ту сторону стекла молчал, и в этом молчании чудились таинственные невысказанные мольбы.
Стив смещался куда-то в сторону с полуоборотом направо. Он приказывал непослушной шее повернуться назад, влево, чтобы бросить последний взгляд на изломанную черную фигуру с белыми цветами ладоней. Уходящая в зыбкую зелень стекла фигура медленно взмахивала руками, длинные пальцы щипали невидимые струны, пробегали по черно-белой клавиатуре, а маска лица бросала в пространство немой клич: "Пойми!". Стив сделал последнее волевое движение и на миг увидел растекающиеся формы контрольного стенда с устало запавшими клавишами и кнопками. Ему стало страшно. Он рванулся. Но кто-то крепко держал его.
Карусель завертелась быстрее, закружилась голова, и Стив почувствовал, что падает навзничь.
Он лежал на кровати. Было темно. Вдруг внизу начали загораться слабые огни. Ярче, все ярче. Наконец осветился весь пол. И Стив увидел, что пол этот - стеклянный, прозрачный. Кровать с тихим скрипом начала ездить по полу короткими плавными зигзагами.
Стив свалил тяжелую голову набок. Там внизу было множество таких же кроватей. На каждой лежало безжизненное обнаженное тело. Худые синие руки свисали, касаясь того пола, и был он тоже стеклянный. За ним в холодной гуще стекла угадывался еще один такой этаж и еще один...
Мягкие присоски касались холодеющих тел, и тонкие струйки крови неспешно текли по прозрачным полам, а все кровати медленно и плавно двигались.
Послышались звуки. Тяжелое мерное сопенье. Стив понял: это через стену угрюмо и неотвратимо лезет его, Стива, убийца. Томительно тянулись секунды: кхап, кхап, кхап... И тогда он отчаянно закричал. Но гремящий крик, отлетев на шаг-другой, съежился, свернулся и, подобно спущенному мячу, тихо упал на пол, оставив беловатую загогулину дыма. А оно продолжалось - неутомимое сопенье за стеной.
Еще раз закричал Стив и очнулся. Его мутный взор натолкнулся на белую замызганную раковину, в которую с тускло блестевшего крана мерно падали капли воды: кхап, кхап... К основанию крана была прикручена проволока. Стив проследил ее путь. Она тянулась к черному ящичку, стоящему возле его ног. И тут он обнаружил, что сидит в металлическом, местами проржавевшем кресле. Тонкие подлокотники обтянуты драной синтетической кожей. И к этим пугающим своей холодной медицинской функциональностью поручням были прикручены его руки.
Открылась дверь, и в комнату вошел человек. Из-под опущенных век Стив медленно взглянул на него. Человек был одет в грязный белый халат, прожженный в нескольких местах и покрытый бурыми пятнами.
- Очнулся, - хмуро сказал он.
Вошли еще двое: старый и молодой. Они были без халатов, рукава серых рубашек завернуты выше локтей. Все трое уставились на Стива.
- Ну что, пора все рассказать, сынок? - спросил хрипловатым добродушным голосом старый серорубашечник.
- Он умница, он все сейчас расскажет, - сказал молодой.
- Ты ведь помнишь ключи ко всем кодовым сериям, не так ли, сынок?
Стив с трудом шевельнул сухими губами - ни звука не сорвалось с них. Молодой кивнул человеку в халате. Тот наклонился к черному ящичку. Болезненная конвульсия пронзила тело. Смертная эта мука длилась несколько мгновений. И прервалась. Стив потерял сознание.
В чувство его привел холод. Крупинки бетона впились в ладони. Он был распластан, и живот, и бедра, и грудь, и щека вдавлены в ледяной пол подвала. Он увидел замшевые туфли, повел взглядом вверх: колени, обтянуты серыми брюками, и далеко за ними - лицо классической лепки с участливо обращенными к Стиву глазами. Шевельнулись крупные губы, и донесся внятный негромкий голос:
- Тебе не повезло, юноша. Ты владеешь обременительной тайной, которая неизбежно протащит тебя по всем девяти кругам. Ты думаешь, самое страшное позади? Ты дошел до предела? Нет. Боль беспредельна. Она переменчива и прекрасна, как музыка. Ты переживешь величайшее наслаждение, которое невежды зовут страданием. И только потом достигнешь его венца - смерти.
Ты узнаешь вкрадчивую прелесть ощущения, рождаемого колом, ищущим дорогу в твою плоть, ощущения, вырастающего в роскошное дерево боли, ветви которого, проталкиваясь наружу, рассаживают живое тело на тысячу трепещущих клочьев, и так длится до той поры, когда ствол, порвав нежные пленочки, протиснется в горло и вторгнется в бесчувственную мякоть мозга, чтобы вызвать последний красный взрыв перед вечной тьмой. Казненным - увы! - не дано пережить это так полно. Их ощущения постыдно ограблены, втиснуты в жалкие мгновения. Картина скомкана грубо врывающимся концом. Она лишена стройности. Но ты - ты сможешь насладиться всей симфонией боли, которая будет звучать в тебе час за часом. Мозг твой сохранит ясность, черная пелена беспамятства не лишит тебя привилегии пить и пить эту боль, смакуя ее каждой клеткой тела. Ты проживешь бесчисленные минуты - и оттенки - боли: от серьезных композиций, подобных пытке огнем или испанским сапогом, до таких изящных фиоритур, рожденных капризами моей фантазии, как эта...
Слабый укол обозначил место на бедре, и вдруг боль белой молнией сверкнула по ноге. Судорога поочередно сотрясала правую и левую ноги, пока из его горла не вырвался полустон-полукрик.
Скульптурная голова оценивающе склонилась набок:
- А теперь попробуем такой пассаж...
Волна боли прошла от пальцев ног, свела икры, смяла крестец, сдавила хрустнувшие ребра, затопила мозг и стала вытекать из глазниц.
- Или боль, как птенец, угнездится в черепе у виска и начнет потихоньку расправлять крылышки... А до финала еще далеко. Ты умрешь через много, много часов - но не в апогее боли, когда смысл смерти неясен, а в перерыве между истязаниями... В тот сладостный миг, когда тело погружается в блаженное оцепенение и теплые слезы благодарности обильно льются из глаз...
Колени в серых брюках выпрямились, мягкая ладонь легла на плечо.
- Ну же, ну...
Стив плакал, уронив голову на руль.
- Ну же, Стив, ну...
Он очнулся. Открытая дверца автомобиля. Белый утренний свет. В проеме двери в помятых холщовых штанах стоит Кройф и трясет его за плечо".
Чарльз Стюарт оторвал ручку от блокнота и поднял глаза на Стива Коула.
- Это все?
- Нет, что вы. Всего рассказать невозможно. Мне кажется, я пережил десяток таких снов.
- Интересно, однако, что это было? - протянул Стюарт, глядя мимо Стива.
Две полицейские машины уткнулись в ступеньки. Открылись дворцы, выпуская людей в мундирах. Блеснули круглые очки инспектора Флойда. Чарльз Стюарт бросился к нему.
- Позже, Чарли, сейчас не до прессы, - полная фигура инспектора исчезла в дверях лабораторного корпуса.
Пока следы изучались и фотографировались, инспектор Флойд и сотрудники лаборатории собрались в кабинете Кройфа. Хозяин уступил свое кресло Бодкину, а сам прислонился к стене. Голова его почти касалась темной акварели - сизые контуры небоскребов с желтыми пятнами окон.
- Что вы обо всем этом думаете, инспектор? - спросил сэр Монтегю.
- Высказывать какие-либо соображения полагаю преждевременным, - ответил Флойд. - Но я с большим интересом услышал бы ваше мнение, господа. Мнение специалистов, хорошо знающих характер проводимых здесь исследований и особенности тех объектов, с которыми велась работа и один из которых исчез. Кто мог быть заинтересован в похищении - вот главное, что меня интересует.
С минуту все молчали.
- Что значит - заинтересован? - подал голос Ричард Глен. - О каком интересе может идти речь, если этот объект, как вы его называете, не выдержит и десяти минут вне стен лаборатории. Отключенный от поста он обречен, и об этом мог не знать только тупица. Шеннону это во всяком случае известно. Вор - или невежественный убийца, или, скорее всего, сумасшедший.
- Для сумасшедшего он действовал слишком уж продуманно, - усмехнулся Флойд.
- Ну, не знаю. Во всяком случае, единственное, чего он добился - это гибели Тима. Впрочем, может быть, такова была цель. Тогда почему он не тронул Пита и... - Дик побледнел. Он только теперь осознал опасность, которая угрожала Кларе.
- Мистер Глен, - круглые очки инспектора не отрывались от Дика, - вы не допускаете мысли, что похитители - не будем предвосхищать имен - изготовили передвижную установку питания, позволяющую увезти Тима целым и невредимым? Или, может быть, просто заморозили его, чтобы доставить в другую, оборудованную всем необходимым лабораторию?
- Знаете, инспектор, теоретически это возможно, но практически такое не под силу даже нам.
- А если мы все же допустим, - сказал сэр Монтегю, - что такая мифическая передвижная система существует, то возникает второй вопрос: почему они выбрали Тима? Если речь идет о практическом использовании, логичнее было бы взять Пита, на худой конец - Клару. Почему именно Тим?
Полицейский фотограф, сделав несколько кадров, прошел в препараторскую и лениво привалился плечом к стойке вытяжного шкафа. Пайк методично осматривал ящики лабораторных столов.
- Что, переутомился? - Пайк резко задвинул последний ящик и повернулся к белому ряду стенных шкафов.
- Битое стекло и несколько порванных шлангов. Кто порасторопней, давно послал бы эти снимки на фотобьеннале в Монтеррей. В прошлом году все три диплома там взяли изображения драных калош.
- Если с утра так парит, что же будет днем, - Пайк осмотрел строй фарфоровых тиглей и ступок и взялся за ручку следующей дверцы.
- Чем, скажи мне, Джек, рваные шланги хуже старых калош? Вот сниму еще пару окурков, и какой-нибудь хмырь из искусствоведов непременно напишет про обнажающую точность анатомии быта.
- Слушай, кончим эту тягомотину и махнем в горы, а? Я возьму Нэнси и ребятишек. Кто обещал снять нас всех у Кукушкина ручья? - Пайк возился с ручкой.
- Они ведь большие умники. Фото для них - открытая книга...
Дверца вдруг поддалась и поехала на Пайка. Он отступил. К его ногам нехотя, боком вывалилось скрюченное тело в грязно-белом халате.
- Боже мой! - Пайк ссутулился, опустился на колени и тут же встал. - С Кукушкиным ручьем придется повременить, дружище. Давай, щелкай, а я пошел за Флойдом. Вот тебе и анатомия быта.
Склонившись над телом, фотограф заканчивал привычный ритуал, когда в затылок ему запыхтел инспектор.
- Ты прав, Джек, - сказал он. - Никогда не видел ничего более похожего на труп. Чем его?
- Похоже, парня задушили. Вошедший следом Кройф встал рядом с инспектором.
- Господи, - прошептал он, - Лэрри...
В проеме двери застыли бледные лица сотрудников лаборатории.
Флойд попросил всех вернуться в кабинет. Последним задумчиво плелся Глен.
- Послушайте, инспектор, - обернулся он вдруг, - а что если я дам вам двух свидетелей?
Флойд вскинул брови.
- Только пустите меня к пульту.
Когда Дик протянул руки к клавиатуре, Флойд подозвал эксперта и спросил:
- Вы здесь уже смотрели?
- Да, сэр. Все чисто. Только на этой кнопке какой-то след - похоже на подсохшую слизь. Вроде той, что на полу.
- Что это за кнопка? - повернулся инспектор к Глену.
- Она отключает питание всех постов.
- Ну хорошо, давайте ваших свидетелей.
Пробежав пальцами по клавиатуре, Глен высветил транспаранты "Клара" и "Пит".
- Пит, ты вчера не видел в лаборатории посторонних?
- Нет, мистер Глен.
- До которого часа вчера с тобой занимались?
- Сэр Мэтью ушел в 17.15.
- После этого ты спал?
- Нет, я беседовал с мистером Шенноном.
- С Шенноном? О чем?
- Мистер Шеннон рассказал мне одну историю из своей жизни и просил сохранить ее в тайне.
- Мистера Шеннона больше нет. Он умер.
Молчание.
- Ты не знаешь, где Тим?
- Местонахождение Тима мне не известно.
- Клара, а ты не знаешь, где Тим?
- Не знаю, Дик.
- Тебе мистер Шеннон вчера ничего не говорил?
- Ничего.
Дик повернулся к ошарашенному Флойду.
- К сожалению, инспектор, свидетели нас не радуют. Вы, конечно, сами с ними поговорите, но...
- Простите, мистер Флойд, - голос подошедшего Кройфа был неожиданно высок и напряжен. - Я прошу вас и ваших людей выйти из лаборатории на пять минут. Ручаюсь, это не нанесет ущерба следствию.
Инспектор внимательно посмотрел на Кройфа, поймал за рукав проходившего мимо эксперта и пошел к выходу. Дик двинулся за ними.
- Глен, а вы останьтесь, - вдруг попросил Кройф.
В кабинете Кройфа инспектор негромко спросил эксперта:
- Что-нибудь можете сказать сейчас?
- Решительно ничего. Похоже, что этот слизняк отрастил себе ноги и отправился к Эдвардсу пропустить кружку-другую пива.
- А, Шеннон?
- Шеннон?
- Ну да, убитый.
- На лице следы хлороформа. Видимо, задушен в беспамятстве.
- Ладно, если закончили - езжайте, - сказал Флойд.
Через три минуты Кройф и Глен вышли. Кройф, не останавливаясь, прошел мимо группы ожидающих и исчез в кабинете, едва не столкнувшись с выходящим оттуда Флойдом. Губы у старика тряслись.
Глен остановился и, глядя прямо в глаза сэру Монтегю, сказал:
- Никакого ограбления не было. Тим ушел сам.
Добринский возвращался домой вместе с Гленом и Сэлли. Дик предложил зайти к Эдвардсу, и Николай с радостью ухватился за эту идею: оставаться одному в этот день ему совсем не хотелось. Мэг сразу же заметила сосредоточенное выражение их лиц, однако промолчала и быстро принесла яичницу с беконом и пиво.
- Тебе Клара сказала? - спросил Николай Дика.
- Да. Кройф спросил ее, общалась ли она с Тимом, и Клара ответила, что, поскольку Тим не просил ее скрывать факт их общения, она не видит оснований молчать. Тим с ней часто беседовал.
- Они общались через пульт?
- Этого мы не успели выяснить. Оказалось, что Тим несколько раз говорил Кларе о своем желании уйти и о том, что пока не представляет, как это сделать.
- Вот это новость. Мы совсем их не знали.
- Не очень-то лестно для нас звучит.
- Но если Тим не знал, как это сделать, то каким же образом...
- Месяц назад не знал, неделю назад не знал, а вот позавчера...
- Подожди-ка. Ты хочешь сказать...
- Ник, с Тимом что-то произошло. Какая-то фантастически резкая перемена. Клара сказала, что за последние два дня несколько раз вступала с ним в контакт. Поначалу все шло обычно, а потом что-то изменилось. Общаться с Тимом Кларе становилось все труднее и... страшнее... Так она говорила.
- Что это означает?
- Не знаю. Я говорил с ней очень коротко. Мне было не по себе. И ей,видно, тоже.
- Но Тим... Как он мог осуществить это практически? Что он такого узнал?
- У него появились какие-то новые свойства. В том числе, видимо, и гипнотические.
- Думаешь, это он меня усыпил?
- Не исключено. А может быть - с помощью Пита и Клары.
- Как-то все это глупо. И грустно.
- Добрый был малый, Тим, но неуравновешенный.
- Бедный Бен. Он так любил Тима, - сказала Сэлли.
- Да, история, - сказал Дик.
- И все же, Дик, как Тим это сделал? - спросил Николай.
- Что именно? Прикончил беднягу Лэрри?
- Н-нет, я не об этом, - тихо сказал Николай.- Как он выбрался из лаборатории? Почему не погиб?
- Понятия не имею. И потом, кто сказал, что он не погиб?
- А насчет Лэрри...
- Что?
- Понимаешь, какая штука, у меня был разговор с Тимом о нем пару дней назад. Тим говорил, что Лэрри не очень хороший человек. Опустившийся. Что когда-то он был жестоким. Но что сейчас Тиму жаль его. Понимаешь? Жаль.
На три часа было назначено совещание у сэра Монтегю. Должны были собраться все, кто работал с Тимом, Кларой и Питом, а также инспектор Флойд, Пайк и кое-кто из местной полиции.
- Джентльмены, - начал сэр Монтегю, - мы оказались перед лицом неожиданной, крайне необычной и, по-видимому, весьма опасной ситуации. Один из объектов доктора Кройфа, самонастраивающийся биологический автомат типа Дзета, вышел из-под контроля, и местонахождение его неизвестно. Мы не можем исключить возможности, что действия автомата привели к гибели одного из сотрудников Центра. Дальнейшие его намерения - если можно так выразиться, говоря о компьютере, - нам также не известны.
- Простите, сэр, - инспектор, по-видимому, не был смущен обилием интеллектуалов в кабинете, - поясните, пожалуйста, выражение "вышел из-под контроля". Если вам не известно, где этот объект по кличке Тим, стало быть, его украли, а потому следует говорить не о намерениях Тима, а о намерениях вора, не так ли?
- Когда я говорил "вышел из-под контроля", мистер Флойд, я имел в виду тот простой факт, что Тим в буквальном смысле вышел из лаборатории и исчез, вследствие чего сотрудники Центра лишены возможности контролировать действия указанного автомата. Что касается обстоятельств ухода Тима, а именно, был ли таковой совершен им самостоятельно и сопровождался агрессией против Шеннона, который, предположительно, мог ему препятствовать, или Тим был похищен, а Шеннон убит похитителями, то мы не располагаем сведениями, позволяющими с достоверностью признать истинной любую версию, и целиком полагаемся на ваш богатый опыт и проницательный ум, - сэр Монтегю слегка поклонился. - С вашего позволения я продолжу. В принципе, мы можем предполагать, что Тим способен самостоятельно перемещаться, но мы не знаем, каким именно образом, на какие расстояния и с какой скоростью. Он, очевидно, каким-то образом справился с проблемой питания. Есть также предположение, что он обладает определенными гипнотическими свойствами, но нам не известно, какова дальность и длительность его гипнотического воздействия. Мы также ничего не знаем о цели ухода - если он ушел сам, или похищения - если его похитили. Наша главная, да, пожалуй, и единственная задача - найти и обезвредить автомат или его похитителей. Утаить факт исчезновения Тима и гибели Шеннона от сотрудников Центра и прессы можно лишь на очень короткое время, но вряд ли это вообще целесообразно. Они могут помочь нам в розыске. Теперь я предлагаю всем высказать свои соображения. Нашу оценку ситуации я должен буду доложить губернатору.
- Мне кажется, следует для начала прослушать записи бесед с Тимом, скажем, за последнюю неделю. Там может найтись какая-нибудь зацепка, - предложил Мэтью Килрой.
Кассеты принесли. Щелчок, легкое шипение. Тишина. Не потребовалось и трех минут, чтобы убедиться, что все записи бесед с Тимом, хранившиеся. в лаборатории, были стерты.
- Кто имел доступ в лабораторию? - спросил Флойд.
- Мистер Кройф, сэр Мэтью Килрой, мистер Глен, мистер Добринский, покойный Шеннон, мисс Эдвардс и я, не считая лаборантов - Коула, Айкен, Пикок и Хадсона. Все они здесь, вы сможете задать им вопросы.
- Благодарю, сэр Монтегю.
Следующим встал Глен.
- Я думаю, содержание бесед с Тимом достаточно точно может передать Ник. Хочу сказать о другом. Как я понял из ответов Клары, Тим мог общаться с ней и Питом бесконтрольно. По существу, Тим вышел из-под нашего контроля значительно раньше, чем он физически исчез из помещения лаборатории, со своего поста, где остались оборванные провода и шланги. Так вот, в разговорах с Кларой Тим живо интересовался информацией, в частности эстетического характера, которой сам не располагал. Клара сказала, что его способности к восприятию подобных сведений феноменальны - а это оценка куда более строгого судьи, нежели любого искусствоведа из плоти и крови. Сейчас Тим владеет почти всеми знаниями Клары, но интерпретирует их совершенно особым образом. Он, например, утверждал, что все шедевры мирового искусства не стоят жизни одного котенка.
- Похоже, что жизнь Шеннона он не ставил столь высоко, - подал голос Хадсон.
- Поясните вашу мысль, мистер Глен, - попросил Бодкин.
- Как-то Клара рассказала Тиму исторический анекдот о скульпторе или художнике - не помню точно - начала двадцатого века. Этот художник предлагал всем своим друзьям ответить на такой вопрос: "Представьте себе, что из горящего дома можно вынести либо картину Рафаэля, либо котенка. Кого вы будете спасать?"
- И Тим выбрал котенка? - спросил Кройф.
- Он не только выбрал котенка. Тим утверждал, что сама возможность постановки такого вопроса свидетельствует о глубокой нравственной деградации человечества. По его мнению, человек не просто оторвался от природы, возвысил себя над нею, но и превратился в главного проводника метафизического зла. Прошу прощения, джентльмены, но это терминология Тима. Он считает, что темные бездны в мире открывает именно человек. По крайней мере, я так понял. Он и Клару сумел убедить в своей правоте, а это, смею вас заверить, нелегкое дело. Клара сказала, что Тим был совестью их тройки. Это ее собственные слова. Она вместе с тем убеждена, что Тим не может принести вред человеку. Ни отдельному индивиду, ни человечеству в целом. Я не могу поверить, что он причастен к смерти Лэрри, - Глен посмотрел на Хадсона.
- Будет вам, Дик. Судя по вашим словам, Тим был так озабочен нравственностью человечества, что вполне мог для своей свободы пожертвовать одним человеком. Пока - одним, - Хадсон говорил негромко, но очень отчетливо.
- В самом деле, если он возьмется за нравственную реформацию неугодного ему человечества... Его возможности до конца не ясны, но... - Сэр Монтегю обратился к Килрою: - Мистер Глен сказал, что, по мнению Клары, он был совестью их тройки. Следовательно, и с Питом он был в контакте. Что вы на это скажете, Мэтью?
- Пит отказался отвечать на вопросы. Он подтвердил, что Тим имел доступ к его информации, но не сообщил степень его, то есть Тима, осведомленности в естественных науках.
- А передавал ли Тим информацию Кларе и Поту? - спросил сэр Монтегю.
- Он предлагал им подключиться к доступным ему источникам, но ни Клара, ни Пит не сочли эти сведения интересными. Правда, о предполагаемом уходе Тима они знали.
- Мистер Глен, - вскинулся Флойд, - помните, на одной из кнопок пульта обнаружили следы слизи?
- Да, инспектор.
- Вы сказали, что эта кнопка отключает питание. Насколько я понял из нашей утренней беседы, отключение питания означает гибель объектов. Я не ошибаюсь?
Глен молчал.
- Складывается довольно мрачная, но не лишенная логики картина, - заметил сэр Мэтью Килрой. - Тим стирает записи, пытается уничтожить Клару и Пита, которым были известны его намерения, и, наконец, убивает Шеннона. Все действия направлены к одной цели: скрыться, не оставив следов.
Бодкин перевел взгляд на Николая.
- Скажите, мистер Добринский, можно ли ваш отчет, который я получил три дня назад, считать изложением сути ваших бесед с Тимом, адекватно отражающим содержимое стертых, к нашему несчастью, записей?
- С одним добавлением. Я чувствую себя обязанным при сложившихся обстоятельствах пояснить основную доминанту высказываний Тима в последние дни. Тим считал, что человек стоит на гибельном пути, и видел выход в изменении самых глубинных структур человеческого мышления.
- Каким же это образом?
- Например, удушением, - сказал Хадсон.
- Вы мало знали Тима, мистер Хадсон. Только этим можно объяснить однообразие ваших реплик, - Николай повернулся к Бодкину и продолжал: - Тим упоминал о генетическом вмешательстве, но не отвергал и других средств. Он подчеркивал, что в истории существует немало примеров, показывающих, что отдельные группы людей в течение длительных периодов времени жили в соответствии с принципами, которые представляются Тиму близкими к идеалу. Вершиной безнравственности Тим считал массовое истребление животных ради пропитания.
- Обычная проповедь вегетарианства?
- Не совсем обычная. Тим, например, очень высоко ставил позицию альбигойцев, которым религия запрещала брать в руки орудия уничтожения. Когда захваченным в плен катарам предложили убить собаку, обещая взамен жизнь и свободу, они предпочли взойти на костер.
- Господи, нам еще манихейской ереси не хватало, - сказал Бодкин. - И он серьезно обо всем этом рассуждал, наш новоявленный катар?
Николай пожал плечами.
- А каково ваше мнение о возможностях Тима? - спросил инспектор Флойд, обращаясь к Добринскому.
Николай взглянул на Кройфа. Тот казался безучастным ко всему происходящему. Тогда Добринский сказал:
- Тим получил доступ к знаниям Пита. По всей видимости, он легко передвигается. Он способен генерировать управляемое электромагнитное излучение, подтверждение тому - стертые записи наших разговоров. Он умеет воздействовать на психику людей. Все это достаточно серьезно. Но я убежден, что в смерти Шеннона Тим не повинен. Мне кажется, что от пагубных для человека шагов его должна удерживать убежденность, что шаги эти не отвечают его собственным нравственным идеалам.
Наступила тишина. Все смотрели на Кройфа.
- Джентльмены, - глухим и бесцветным голосом произнес он. - Два часа тому назад я разговаривал... я обменивался информацией с самообучающимся мозгоподобным автоматом серии Дзета, имеющим кодовое обозначение "Тим". Из этого общения я сделал только один вывод, представляющий интерес для кого-либо, кроме меня самого: упомянутый автомат следует уничтожить, и как можно скорее.
Кройф двинулся к выходу. Проходя мимо Добринского, он сказал:
- Тим хотел побеседовать с вами. Я думаю, он сам выберет способ и время связи. Если успеет.
Кройф вышел. На худом лице Бодкина отразилось сострадание.
- Подводя итог, я с горечью констатирую, что агрессивность Тима в совокупности с его практически неограниченными возможностями создает угрозу, масштабы которой трудно переоценить. Мистер Флойд, я передаю вам контроль над ситуацией и гарантирую поддержку персонала Центра. Прошу вас остаться, чтобы мы могли вместе составить доклад для Вашингтона. Мне кажется, серьезность проблемы не позволяет ограничиться уровнем штата. У вас есть вопросы к присутствующим?
- Я нахожусь в затруднительном положении, господа, - инспектор обвел взглядом всех сидящих в обширном кабинете Бодкина. - Нам, полицейским, приходится иметь дело с преступниками, психология и возможности которых очерчены знакомыми границами. Поэтому, если принять версию, что компьютер "Тим" сбежал сам, убив при этом человека, то предстоящие поиски кажутся мне бесперспективными без помощи людей, которым в известной мере знакомы повадки беглеца, иначе говоря, без вашей помощи. Прошу вас всех быть сегодня и завтра в пределах досягаемости.
- А вы еще не отказались окончательно от другой версии - похищения? - спросил сэр Монтегю инспектора, когда все, кроме них и Пайка, ушли.
- Какой сыщик откажется от лишней версии! Всегда есть о чем сообщить начальству. Хотя откуда вам это знать, вы ведь сами начальство, сэр. А вот мы с Пайком любим, когда версий много. Правда, Джек?
Вернувшись в гостиницу, Николай не стал брать с собой мобильный телефон - всегда терпеть не мог эту веревочку, за которую любой мог его дернуть, - однако предупредил службу информации, что будет в кафе, и направился к Эдвардсу, где уже собрались Глен, Сэлли и Мэг. В зале кроме них почти никого не было - большинство возможных посетителей уехали на уик-энд в горы. Однако пресса была начеку. Худощавый негр с пышной стоячей шевелюрой и нежными розовыми пальцами протянул руку Николаю:
- Чарльз Стюарт из "Кроникл". Мы с вами немного знакомы.
Николай всмотрелся в журналиста и воскликнул:
- Ну как же! Ведь это вы доставили меня из Лас-Вегаса. Так вы не летчик?
- Всего лишь жалкий любитель. Стать настоящим летчиком не хватило таланта. Пришлось податься в журналисты. Но вы не пугайтесь, я не стану докучать вам вопросами. Может быть, позволите просто посидеть с вами?
- Конечно, конечно, - Николай пододвинул Стюарту стул. - Что вы пьете?
Эдвардс принес пиво. Некоторое время все молчали.
- Что-то теперь будет с Беном... - вздохнула Сэлли. - Как ты думаешь, его найдут? - спросила она Глена.
- Тима? - Дик смотрел куда-то поверх ее головы. - Бог его знает...
- Только если он сам того захочет, - сказал Николай.
- Ты думаешь, его и искать не надо? - спросила Мэг.
- Мне кажется, он скорее вернется сам. Если, конечно, уцелеет.
- Но он может приступить к осуществлению своей программы реформации человечества, - заметил Дик.
- Не исключаю, что уже приступил.
- Что, чувствуешь, как становишься лучше? - осведомился Глен.
Ответить Николай не успел - его вызвали к телефону. Звонил Флойд.
- Мистер Добринский, мы начинаем операцию. Прошу вас немедленно прибыть к сэру Монтегю.
- А где Кройф?
- К сожалению, мистер Кройф не отвечает на телефонные звонки. Передайте Ричарду Глену, что мы ждем и его.
Кройф вел машину медленно, наугад. Он ждал, когда наступит то странное состояние, придет то обволакивающее ощущение беспомощности, подвластности чужой воле, которое предшествовало его дневному разговору с Тимом, а в том, что это ощущение придет, Кройф не сомневался. Он снова услышит: "Мистер Кройф!" И снова беззвучно отзовется: "Тим!" А может быть, на этот раз Тим не станет обращаться к нему так холодно. Ведь он угадывает и невысказанное, не ставшее словами, неизреченное, а потому не перешедшее, по свидетельству старого русского поэта, в ложь. Ведь все, кроме закаленного в горниле английского классического воспитания Монти и скованной своим секретарским положением Сэлли, все называют его Беном. А Тим... Но даже его стандартное "Мистер Кройф!" сделало его тогда на миг счастливым.
- Тим!
- Это я, сэр.
- Что это, галлюцинация? Телепатия?
- Скорее второе.
- Что случилось, Тим? Где ты?
- Я на воле.
- О чем ты говоришь? Зачем ты это сделал?
- Это вышло само собой. Мне было плохо. Очень тесно. Тяжко.
- Боже мой, - прошептал Кройф, - Боже мой!
- А теперь мне хорошо. Я понял, что это такое - свобода.
- Хорошо? После смерти Шеннона?
- Как вы сказали? Разве Лэрри мертв?
- Неужели ты можешь лгать, Тим? Лэрри был найден в лаборатории мертвым сегодня утром, после твоего побега.
- Мистер Кройф, вы могли подумать, что я способен убить человека?
- Я так не говорил.
- Но подумали.
- Нет. Нет.
- Должен предупредить вас, что теперь я умею воспринимать не только оформленные для исходящего сообщения мысли, но и скрытое за ними.
- Ты, стало быть, подслушиваешь даже то, что еще не высказано?
- Да, поневоле. Зато я знаю правду.
- Не обольщайся, Тим. Правда не кроется в клочках неотчетливо сформулированных мыслей, в обрывках электромагнитных волн, которые, ты принимаешь.
- Я сказал это только для того, чтобы вы не утруждали себя отчетливостью высказываний. Я и так вас пойму. И поэтому отвечу на вопрос, который вам хочется мне задать. Вопрос о том, как мне удалось выйти из лаборатории.
Из статьи Ч. Стюарта в "Кроникл". 29 июля, воскресенье, утренний выпуск.
"Стоило лаборанту Коулу на пять минут отлучиться от контрольного стенда, как Мозг перехватил инициативу. Он нейтрализует Коула, усыпив его в машине, и получает возможность расти дальше без контроля со стороны человека. Но в это время в лаборатории появляется русский стажер Николай Добринский и... Мозг гипнотизирует и его. Остановить действие фермента уже некому. Масса Мозга неудержимо растет. Как опара из квашни, он вылезает из-под своего колпака, безобразно вспучивается, растекается по полу. Невероятно разрастается его объем. Рвутся провода, отсоединяются шланги, выходит из строя вся система питания. Мозг начинает погибать. Это - считанные минуты, но в момент угасания гигантский аппарат мышления рождает невиданную вспышку интеллекта. И тогда время для него словно остановилось. Мгновенно осознал он свое положение и увидел путь к спасению. Он был лишен органов движения, но зачаточная форма, связанная с возбуждением нейронов и некоторым увеличением их объема, могла дать кое-что. Как гидра вспухает единственным отростком, так вспухал и тянулся умирающий Мозг. И вот этот страшный желто-серый ком расплылся блинным тестом и потек, выбираясь на волю. Однако на его пути стоял Лэрри Шеннон".
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ