Завещание беглеца (авторская редакция)

Одинокая свеча белой китайской сосны еще стояла перед его глазами, когда автомобиль проносился мимо зарослей буджума - оживших видений Миро и Танги. "Уникальный экземпляр, - всплыл в памяти голос гида, - обычно китайская сосна ветвится от основания". Белый ствол и у подножия - белый же прямоугольник мрамора на травянистом холме.

Луч вечернего солнца, спотыкаясь, скользит по выбитым цифрам.

"По мнению немецкого ботаника Майера, безмятежная величавость этого дерева, называемого также кружевной сосной, не имеет себе равных в растительном мире". Знай Кройф, что его положат под самым безмятежно-величавым деревом на свете, он передумал бы умирать. "Смерть слишком респектабельна для меня, - сказал он однажды. - Представьте себе, Ник: Монти в трауре, состряпав скорбную рожу, произносит надгробную речь. Да я воскресну от смеха!"

Впечатляющая картина - сэр Монтегю в безупречном черном костюме, с величественно простертой рукой, и Кройф в старой тренировочной фуфайке, вылезающий из гроба с вольтеровской улыбкой на тонких губах. Впрочем, видение Бена не сбылось. Сэр Монтегю не произнес речи. Он стоял серый, опухший от горя, опираясь на плечо дочери, а потом уехал, не дождавшись конца церемонии.

Справа от дороги осталась роща сейшельских пальм. "Орех такой пальмы, - восхищался гид, - представляет собой самое большое семя в мире. Вес его может достигать сорока фунтов. В старину такие орехи находили на берегах Индийского океана, куда их заносили течения, но мало кто знал, где родина этих плодов. Молва наделяла их волшебной силой: люди верили, что их мякоть спасает от любого яда и придает неутомимость в любви. За один такой орех австрийский эрцгерцог Рудольф I Габсбург предлагал четыре тысячи золотых флоринов..." Дорога огибала озерцо и отделялась от него полукружием вперемешку стоящих берез и кленов - березы по-летнему зелены, клены по-осеннему красны. Тим явно любил такое сочетание красок. Здесь же, в Тимгардене, Николай видел всплески красного клена в темном ельнике, а рядом - алые бархатистые плоды кнестиса на фоне придорожной листвы. "Типичный для Новой Шотландии пейзаж соседствует с растительностью Западной Африки..."

Снова озеро. На этот раз побольше. К нему на водопой устремилось стадо баньянов - гигантских фикусов с горизонтальным стволом и сотнями ног-корней. Николай остановил машину, вылез и пошел к ближайшему пьющему баньяну. Добравшись до края ствола, нависшего над озером, он сел, спустив ноги к самой воде, и огляделся.

Открывшееся на противоположном берегу зрелище поразило его почти неправдоподобной красотой. Стена густо-зеленого гигантского вереска была заткана золотистыми колокольчиками коухаи - национального цветка Новой Зеландии. Слева длинным языком тянулись травянистые заросли гавайских серебряных мечей, над которыми возвышались стволы серебряных же деревьев, чья родина - мыс Доброй Надежды. Шелковистые волоски на их листьях блестели светлым металлом. В центре росли древовидные лилии - юкки, выбрасывающие вверх белые цветочные султаны, а справа - вывернутые наизнанку зонтики, источающие кроваво-красную смолу, - драконовые деревья. "Согласно старинной индийской легенде, драконы, вожделея слоновьей крови, убивали слонов. Обвившись вокруг хобота, дракон кусал слона за ухом и выпивал всю кровь. Случилось однажды, что обессиленный гигант упал на дракона и раздавил его. Кровь их смешалась, и смесь эту назвали киноварью, а потом так стали называть смолу драконового дерева... Деревья эти живут тысячи лет. Известны экземпляры, которые старше первых пирамид. Удивительно, что здесь драконовые деревья соседствуют с..." Соседствуют? Вздорное слово. Вялое.

Николай вернулся к машине. Рощи бразильской жаботикабы с плодами, по вкусу превосходящими лучшие сорта винограда, цейлонские пальмы тени - один лист такой пальмы дает благословенную прохладу целой толпе, стометровые секвойи и эвкалипты, индонезийские кеппелы, чьи плоды всегда сочны и пахнут фиалками, целебная оранжевая облепиха, раскидистые аргентинские омбу со скамьями из собственных корней - все растения Тимгардена не просто соседствуют. Они, говоря языком международного протокола, сотрудничают, а лучше сказать - помогают друг другу. Не зная ботаники, Николай достаточно хорошо знал Тима, чтобы с уверенностью сказать, каких растений нет и не может быть в Тимгардене. Здесь наверняка нет жестокого когтистого дерева, о котором Николай с ужасом читал еще ребенком. Его семенные коробочки сплетены из множества острых крючков. Когда неосторожная газель наступает на такую коробочку, крючки расходятся, копыто упирается в стенку, а потом изогнутые колючки со всех сторон впиваются в ногу животного. Каждый шаг газели загоняет колючки все глубже. Много мучительных миль должна пробежать она, прежде чем коробка-капкан распадется, чтобы рассеять семена по земле. Нет, такого дерева не может быть в саду Тима.

Промелькнула изящная рощица древовидных маргариток ("Удивительнее всего, уважаемые дамы и господа, что эти растения, некогда образовывавшие живую изгородь дома Наполеона на острове Святой Елены, около ста лет назад полностью исчезли с лица земли..."), и машина въехала в пограничный пояс Тимгардена: полоса секвой сменилась кипарисами, потом - брюхастыми баобабами. Последние метры - уже не лес, а скорее баррикада из тысяч переплетенных горизонтально расходящихся слоновых деревьев, преграждающих доступ пустыни к созданию Тима.

Семьдесят миль прямой, как шпага, дороги, отчужденной от пустыни тонкой полосой колючего кустарника, соединяли Тимгарден с Ноксвиллом. Николай включил автоматическое управление и стал смотреть через заднее стекло на уходящую зеленую стену. "Ник, а у меня есть душа?" - "Пожалуй, да". - "Так что же вы со мной делаете?" - "Мы любим тебя, Тимоша". - "Ну да, как пылесос, у которого есть дополнительное удобное качество - можно поболтать". Сад, где ни один вид не живет за счет другого. Сад - упрек. Сад - прообраз идеального, в представлении Тима, мира. Сад - призыв. Сад - завещание.

Самолет поднялся с ноксвильского аэродрома на рассвете. Еще несколько минут Николай видел зеленый язык Тимгардена, начинающийся от самых гор и уходящий далеко в пустыню. "Площадь этого парка, сада, леса - как вам будет угодно его назвать, уважаемые дамы и господа, - близка к трем тысячам квадратных миль, что лишь немного уступает размерам Йеллоустонского национального парка. Но по многообразию флоры Тимгарден не имеет себе равных..."

Николай закрыл глаза. В памяти встала лаборатория - чистая, красивая, еще до побега. Пульты, блеском клавиш и кнопок напоминавшие электроорган. Вязь проводов и шлангов. Светлые квадратики опрокинутых окон на стекле защитных колпаков. Потом все исказилось: шланги разорваны, на полу - нелепый перевернутый колпак. Николай вместе со всеми бежит в препараторскую, утыкается в кремовые спины полицейских. Он поднимается на носки и через плечи, там - съежившееся тело, мятый задранный халат, синюшное лицо. Картина не успела поблекнуть, как память подсунула новую. Плавное движение пальцев, навинчивающих глушитель. Ствол поворачивается, становится короче, короче, превращается в черный немигающий зрачок. Он растет, но наплывает следующий кадр. Легкие обводы спортивного самолета, шоколадные руки на штурвале, а там, внизу...

Резким. движением Николай сбросил оцепенение. Посмотрел в окно. Самолет летел над пустыней. Через три часа - Нью-Йорк, в Москве он будет уже ночью. Завтра днем он обещал забежать к Бурминым, а в пять - к Гранику: надо договориться об отпуске. Это из его кабинета - и года еще не прошло - Николай выбежал в институтский коридор, ошалевший от неожиданного предложениям, а в мозгу билось: "Удача, удача!"

"Удача, удача! - думал Николай, летя вниз по ступенькам. - Попасть на стажировку в Ноксвилл, к самому Кройфу". По словам Граника, Кройф сам назвал его, Николая Добринского, когда речь зашла о стажере из Пущинского института биофизики.

- Старик читал твою последнюю статью в "Интернейшнл Биосайбернетикс энд Биоинформетик" и позвонил мне. Он сказал, что не прочь сбить с тебя спесь, если ты согласишься приехать к нему на пару-другую месяцев. Что ты об этом думаешь? - спросил Граник.

Вопрос, впрочем, не требовал ответа. Граник прекрасно знал: не то что поработать, просто побывать в Ноксвильском центре биокибернетики и биоинформатики было потаенной мечтой Добринского.

- Характер у Кройфа нелегкий, а при твоем упрямстве вам там будет не скучно. Иди, готовься. Вылетишь через две недели.

Деньги на поездку нашли через Научный фонд. Николай с грустью прошелся по полуопустевшим коридорам института. Груды хлама, штабели никому, по-видимому, уже не нужных книг сложены прямо на полу. Обшарпанные двери почти все закрыты, лишь за некоторыми угадывается какая-то жизнь - то ли готовятся к эксперименту (доведут ли до ума - ведь нет ни денег, ни сил, да и желания поубавилось), то ли пьют чай, поигрывают на стареньких компьютерах (попадаются и поновее - купленные на гранты благодетелей с Запада), размышляют о каком-нибудь случайном бизнесе или мечтают открыть маленькое успешное издательство, выпускающее в свет заказные научные монографии, а в промежутках изящные сборники стихов - своих коллег, а то и собственные..

Многие коллеги Николая уже там, за океаном - в научных центрах, университетах, компаниях Северной Каролины, Орегона, Виргинии, а то и благословенной Калифорнии. Да и найдешь ли штат среди Штатов Соединенных, где не трудились бы "утекшие" из России мозги. Николай не уехал, хотя была для того возможность, а потом как-то не слишком остро, туманно жалел об этом. Ну да что там! Все-таки он увидит Америку. Увидит лучший и самый таинственный биокибернетический центр в мире. Самого Кройфа. Приобщится к последним свершениям мастера. Всего два месяца? Чушь. Уж полгода он там проторчит, как пить дать. Чего ему здесь оставлять? И Татьяну лучше забыть. Отрезать.

Николай летел прямым рейсом в Сан-Франциско через Северный полюс, в полете долго и со вкусом пил сухое калифорнийское вино, убедившись, что оно не уступает ни испанскому, ни грузинскому. Потом пересел на самолет до Лас-Вегаса, а оттуда в Ноксвилл Николая доставил подвернувшийся спортивный самолетик, легкая машина, рассчитанная на двух человек. Распрощавшись с пилотом - тощим молодым негром, он сел в такси и через четверть часа оказался в номере ноксвильского отеля. Прежде всего он позвонил секретарю Монтегю Бодкина и получил уведомление, что директор Центра биокибернетики ждет его в четырнадцать тридцать. Не распаковывая чемодана, Николай принял душ, потратил десять минут на шавасану и наули и, умиротворенный, спустился вниз, ощущая, однако, могучий голод. Портье дал ему исчерпывающие ответы на два вопроса: где можно позавтракать и как добраться до биокибернетического центра.

- Вы можете зайти в наш ресторан при гостинице, но я рекомендую Эдвардса. Там подают форель, а если вы предпочитаете мясо, то лучше бифштексов не найти и в Лас-Вегасе. Мэгги - дочь старика Эдвардса - готовит их по старинным домашним рецептам. Домашняя еда, сэр! Налево и еще раз налево - через две минуты вы на месте. На вывеске - голова быка. А если от Эдвардса спуститься к набережной, то упретесь в муниципальную стоянку. Там и такси, и пункт проката. Если вы к нам надолго, советую взять машину напрокат, это дешевле. От набережной до биоцентра минут семь езды.

- Я приехал на три месяца, - сказал Николай.

- Смело берите машину на весь срок. Центр оплачивает транспортные расходы своих сотрудников. Сэр Монтегю не скуп. Чего-чего, а этого у него не отнимешь.

- Благодарю. Именно к сэру Монтегю Бодкину я и направляюсь. Он ждет меня в половине третьего.

- Приходите на пять минут раньше. И - извините меня, сэр, что я беру на себя смелость давать вам советы, - могу порекомендовать прекрасного парикмахера.

- Что-нибудь неладно с моей головой? - спросил Николай.

- Что вы, сэр! Я далек от мысли подвергать сомнению достоинства вашей головы. Не будь вы талантливы, что вам делать в Центре? Но сэр Монтегю, без сомнения, оценит безупречность прически, а за работу Джорджа Гудвина я могу поручиться. Это мой брат. Если бы я не боялся отнять у вас время, я поведал бы вам, что сказал сэр Монтегю, когда Ричард Глен появился у него в кабинете вот с такими кудря...

На конторке зазвонил телефон.

- Извините, сэр, - портье поднял трубку. - Отель "Скана"... Да, сэр. Разумеется, сэр...

Николай, воспользовавшись паузой, вышел на улицу.

Заведение Эдвардса сразу ему понравилось. От интерьера - темное дерево, низкие абажуры с бахромой - веяло покоем и уютом. Два-три столика из двух десятков были заняты. За стойкой пожилой толстяк в красной барменской куртке негромко разговаривал с худенькой девушкой, высокой, рыжеволосой, с веснушками. Девушка прервала беседу и подошла к Николаю, как только тот уселся у окна.

- Недавно приехали, сэр? Хотите позавтракать?

- На, оба вопроса я отвечаю: "Да". На первый - с удивлением, на второй - с нетерпением. В последний раз я ел над Атлантикой, - сказал Николай и с удовольствием уставился на девушку.

- Значит, вы поститесь уже пять тысяч миль?

- Не менее. Я близок к голодному обмороку.

- Сейчас я вас спасу, мистер...

- Просто Ник. Если вы будете произносить мое имя полностью - Николай Константинович Добринский, - я умру где-то в середине отчества.

- Стало быть, вы русский?

- Да, а это важно?

- В данный момент - особенно. Я удвою толщину бифштекса и подам больше хлеба.

- Вы ангел, мисс...

- Просто Мэг. Если вы будете произносить мое имя полностью - Маргарет Элизабет Финли Эдвардс, - вы умрете где-то в середине второго имени.

Обещанный бифштекс явился почти тотчас. Был он толст и кровоточил. Темно-коричневые корочки лука прикрывали его иззубренной горкой, у подножия которой нежные перья зелени посверкивали каплями уксуса. Бифштекс сопровождала высокая кружка темного пива. На отдельном подносе был подан огромный салат и какая-то тушеная овощная смесь с приправами трех цветов и ароматов.

Снова Мэг появилась не ранее того момента, когда последний кусок мяса и последний глоток пива были проглочены, а овощи частично съедены и частично растрепаны.

- Кофе, Ник? Пирожное?

- О да, с удовольствием. Давайте и пирожное. А скажите, Мэг, как вы узнали, что я только что приехал в Ноксвилл?

- Коренные ноксвильцы знают друг друга в лицо - нас так мало. А те, кто работают в Центре, никогда не бывают здесь днем в будни. Да и вид у вас не здешний. Вы слишком... ну, скажем, аккуратно одеты для мужчины вашего возраста, чтобы сойти за местного. В Ноксвилле меняют джинсы на брюки только на свадьбах и похоронах.

- А портье в гостинице мне советовал зайти в парикмахерскую, прежде чем являться в Центр.

- Еще бы! Сэм хлопочет о клиентуре для своего брата. А кроме того, вы, видно, идете к сэру Монтегю?

- Да.

- Тогда Сэм прав. У нашего Монти предубеждение к длинным волосам.Говорят, когда к нему явился Дик Глен с прической как у... Простите, Ник... - она отошла к соседнему столику, за который усаживался сутуловатый худой человек - морщинистое загорелое лицо, голубые спокойные глаза, седой бобрик.

- Я слышала, вы болели, мистер Хадсон?

- Пустяки, мисс Эдвардс. Если вас не затруднит, стакан молока.

- Сию минуту.

Снимая с подноса белый бокал. Мэг громко произнесла:

- У нас сегодня необычайный наплыв биокибернетиков. Рядом с вами - мистер Николай Добринский, ваш будущий коллега.

Николай. привстал и поклонялся. Седой джентльмен тоже привстал. Лучи морщин разбежались в приветливой улыбке.

Зал понемногу наполнялся. Кофе принес толстяк в красном - сам Эдвардс, как догадался Николай. Он же получил деньги.

Выйдя на улицу, Николай направился было к набережной, но тут взгляд его упал на внушительную витрину с надписью: "Салон красоты Дж. Гудвина". Смутные воспоминания о читанном в детстве "Волшебнике страны Оз" промелькнули в мозгу, и он решительно открыл зеркальную дверь. "Трусливая попытка избежать нелегкой и мало известной мне судьбы какого-то молодца, явившегося к сэру Монтегю с непотребной прической", - подумал Николай, возвращая улыбку мистеру Дж. Гудвину, который сразу же пригласил его в кресло.

Из приоткрытой в соседнюю комнату двери сочился тонкий аромат, далекий, впрочем, от парикмахерского обихода. Хотя воспоминания о кухне Эдвардса были еще свежи, нос Николая с удовольствием ловил нежный запах жареных грибов и чабреца. Брат портье походил на своего монументального родственника не наружностью, а разговорчивостью. И пока журчал его голос, а по волосам бродила массажная щетка, Николай представлял себе встречу с сэром Монтепо - без особого трепета, несмотря на предостережения портье, и с Кройфом, которого он видел в Москве, но знаком с которым не был.

- Эти молодые дарования думают, что содержимое их черепа дает право носить на голове первозданный хаос, - вещал мистер Гудвин. - К счастью, сэр Монтегю и сэр Мэтью получили хорошее европейское воспитание, но их пример, увы, для молодых сотрудников ничего не значит. Они боготворят Кройфа. Не знаю, может быть, он и гениален, но, с моей точки зрения, уход за волосами ему бы не повредил. С вами интересно работать, хотя и не просто: волос жесткий, упругий. Вы, судя по выговору, англичанин?

Николай, не успевший сказать и двух слов, не понимал, каким образом Дж. Гудвин мог составить мнение о его выговоре. Однако отвечать не пришлось: последний удар кисти - и картина была закончена. Николай увидел в зеркале безупречную линию прически, лишившую его остатков мальчишеского облика.

- Вот теперь сэр Монтегю не скажет вам того, что он сказал Ричарду Глену, когда тот осмелился прийти к нему вот с такой гри...

- Джордж! - в проеме двери показалась высокая фигура ухоженного человека средних лет с чувственным ртом. - Ты не забыл про свое варево?

Дж. Гудвин потянул носом, лицо его трагически перекосилось.

- Боже правый, Кен! Мой шапон э шампионьон а ля крем! - отбросив салфетку, он исчез за приоткрытой дверью.

Загремели сковородки. Что-то зашипело. До Николая явственно донесся аромат хорошо сдобренной перцем курицы и жареных грибов.

Прислушиваясь к вкусному запаху, Николай с грустью подумал, что ему так и не пришлось услышать имеющую, по-видимому, широкое хождение в Ноксвилле историю о том, что же сказал сэр Монтегю Бодкин некоему Ричарду Глену, когда тот... и так далее.

Было без четверти два, когда, миновав квартал новых коттеджей сотрудников Центра, Добринский вышел на набережную Колорадо и сразу же наткнулся на заключенную в каре пальм стоянку с дюжиной автомобилей и микроавтобусов. Он выбрал двухместный "форд-электро" красного цвета и собирался было уплатить за месяц вперед, но молодой человек, оформлявший заказ, посоветовал не торопиться, поскольку, как он объяснил, Центр обычно берет на себя расходы за аренду автомобилей своими служащими.

- Вижу, вы знаете толк в электромобилях, - сказал молодой человек.

- Вряд ли, - улыбнулся Николай. - Первый раз сажусь за руль электро.

- О, тогда я вам вам расскажу, - понизил голос молодой человек, - этот фордик - пустячок! Тут прошел слух о новой модели "Дженерал карз" - вот это да! С виду машина как машина, а под капотом вместо мотора или двух десятков тяжеленных аккумуляторов просто коробочка с обычный кейс. Так эта коробочка - хотите верьте, хотите нет - обеспечивает ресурс до пяти тысяч миль без подзарядки и позволяет разогнаться до двухсот. Вам бы такую тачку, а?

- Не знаю, как-то не верится, - сказал Николай.

- Я вам точно говорю - испытания идут не первый месяц. Шпионы конкурентов с ног сбились. Да если хотите знать, они и здесь проезжали. Я издали видел - тачка как тачка, серийная модель "Дженерал карз"...

- Так может это и была обычная модель.

- Нет уж. Слухов на пустом месте не бывает. Не говоря уж о стрельбе. За ними гнались. Говорят, и убитые были.

Николай скептически пожал плечами.

- Надеюсь, за мной не погонятся?

- Что вы, сэр! - Служащий обиженно улыбнулся.

Уплатив за сутки, Николай вырулил на дорогу и скоро оказался в окружении весьма скудного пейзажа, свидетельствующего о близости пустыни. Когда река удалилась на несколько миль, Добринский почувствовал себя неуютно от сухого жаркого ветра и, закрыв стекла, включил кондиционер. Ехал он медленно, и дорога заняла не обещанные семь минут, а целых пятнадцать, которые он употребил на то, чтобы вспомнить все слышанное им о сэре Монтегю Бодкине.

Пройдя сквозь Итон и Кембридж, Монтегю Бодкин увлекся биофизикой. Его научная карьера была столь же блистательной, сколь прихотливой. Опубликовав несколько нашумевших работ по гелиобиологии - той области биофизики, которая изучает воздействие солнечной радиации на живые организмы, - сэр Монтегю внезапно потерял к ней интерес и занялся астрономией, пытаясь оживить в этой науке астрологические мотивы. В его речах и статьях замелькали имена Гвидда, Мишеля Нотрдама, Иоганна Кеплера, Ганса Горбигера. Он доказывал, что методы научного прогнозирования обречены на роковую неполноту, если игнорировать, не использовать - разумеется, во всеоружии рациональной критики - мудрость, накопленную поколениями азиатских и европейских астрологов и оккультистов. Осмеянный коллегами, он исчез с научного горизонта, чтобы вынырнуть вновь в обличье поэта-авангардиста - опубликовал два-три сборника стихов, обогнавших в оригинальности, по утверждениям некоторых постмодернистских критиков, Элиота, Йейтса и Одена. Несколько эссе по истории науки вышли из-под его пера, прежде чем увидел свет капитальный труд по экологическому прогнозированию. Сэр Монтегю едко высмеял последнюю надежду экологов, так называемую идею устойчивого развития, довольно убедительно показав ее внутреннюю противоречивость. А заодно не без юмора прошелся по мрачным представлениям о назревающем глобальном экологическом кризисе или даже коллапсе. Злые языки утверждали, что Бодкину не дают покоя лавры Чижевского, о котором говорили как о Леонардо да Винчи двадцатого века. Однако Александр Леонидович Чижевский успел вовремя отодвинуть на второй план поэзию, живопись и историю, с тем чтобы сделать ощутимый вклад в биофизику: он-то и создал гелиобиологию.

Бодкин не оставил заметного следа ни в одной области науки и искусства - Леонардо да Винчи своего века из него не вышло. Но после двадцати лет проб и ошибок в нем обнаружились два свойства. Во-первых, сэр Монтегю развил в себе обостренное чутье на ожидаемые зигзаги и катаклизмы в развитии научного постижения мира. Он безошибочно определял горячие точки и предсказывал тупик для одних идей и торную дорогу для других. Он поставил крест на надежды в области высокотемпературной сверхпроводимости, предрек кризис некоторых направлений традиционной медицины и фармацевтики (подчеркивая, например, вредоносные последствия применения аспирина и альбумина, излюбленных средств американских эскулапов от всех болезней), снисходительно отнесся к практике клонирования, довольно точно определил этапы окончательной победы над раком и СПИДом, но не упустил случая указать на ряд пагубных последствий повсеместного распространения компьютерных сетей и Интернета. Несколько лет он находился в положении Кассандры: его пророчества встречались холодным скептицизмом, а то и насмешками. Но время шло. Одно за другим сбывались предсказания "старого Монти", и отношение к нему переменилось. Его пригласили на должность консультанта министерства планирования научных исследований. Вот тут и проявилось второе ценное качество Бодкина - он оказался редких способностей организатором.

Столкнувшись с задачей управления сложными системами, Бодкин осознал неизбежность нового кибернетического взрыва, аналогичного буму полувековой давности, связанному с развитием микроэлектронной технологии. Сэр Монтегю утверждал, что одряхлевшая полупроводниковая микроэлектроника зашла в тупик, каковое обстоятельство влечет за собой неминуемый упадок в роботоике, вычислительной технике и прочих ипостасях искусственного интеллекта. Компьютеры последнего поколения блестяще играли в шахматы, сочиняли музыку (толпа не отличала ее от созданной человеком), решали довольно сложные инженерные задачи, но откровенно пасовали перед задачами нового типа - с нечеткими условиями и размытыми границами. Но именно такие проблемы возникали в болезненных точках развития человечества по всему миру, а особенно - в огромной и все еще пугающей России. Единственный путь преодоления кризиса Бодкин усматривал в создании мозгоподобных биологических автоматов. "Если Англия не хочет плестись в хвосте мирового процесса развития научных и технологических идей, - заявил сэр Монтегю, - она должна немедленно приступить к разработке всеобъемлющей программы создания биокибернетических устройств, пока это не осуществили американцы, японцы, китайцы или русские, которые вот-вот сделают первые шаги в этом направлении". Однако министерство планирования науки Ее Величества отказалось поднимать перед парламентом вопрос об ассигновании восьмидесяти миллионов фунтов на предлагаемую программу - суммы, названной сэром Монтегю в качестве приблизительной оценки.

Разгневанный Монти произнес страстную речь на встрече итонцев своего выпуска, где предложил скорбной минутой молчания почтить прах британской науки, отданной во власть невежд из министерства планирования. Спустя месяц он получил приглашение из Вашингтона возглавить проектируемый институт биокибернетики и без долгих колебаний уехал в Соединенные Штаты, где соответствующая сумма в долларовом исчислении не пугала ни правительство, ни конгресс.

Организацию института сэр Монтегю начал с поиска двух основных специалистов, на которых ему предстояло опираться: математика и биолога. Первого он выбрал сразу: старый итонец Мэтью Килрой вот уже десять лет работал в Массачусетском технологическом институте, и круг его интересов вполне совпадал с требованиями биокибернетики. Бодкин повязал "старый школьный галстук" и отправился в Бостон. Корпоративный дух сделал свое дело, и будущий институт обзавелся первоклассным математиком. С биологом дело обстояло сложнее. Отклонив по разным причинам с десяток американских и европейских ученых, сэр Монтегю остановился на негромком имени немолодого уже биохимика Бенджамина ван Кройфа, чей доклад он услышал на Международном симпозиуме биоинформатики в Цюрихе. Кройф так поразил сэра Монтегю абсолютной свободой идей и полным пренебрежением к авторитетам, что Бодкин возымел желание познакомиться с ним поближе, а добившись встречи и изложив Кройфу суть дела, услышал ответ, который привел его в неописуемый восторг: "Я согласен продать вам свой мозг для создания похожего искусственного при условии, что вы не будете совать нос в мои дела".

Ноксвильский биокибернетический центр показался за поворотом. Дорога уткнулась в ограждение и растеклась в обширную площадку с аккуратно расставленными машинами. Запарковав свой "форд", Николай прошел через ворота и спросил у мужчины, подстригавшего газон, как пройти к сэру Монтегю Бодкину. Мужчина махнул в сторону трехэтажного белого здания и снова застрекотал машинкой.

В линиях дома был намек на английскую замковую архитектуру - ностальгическая нота звучала в душе руководителя Центра, когда он толковал с архитектором,- однако это был именно намек: дом был выстроен в свободной современной манере, и парк так незаметно переходил во внутренние помещения, что Николай вздрогнул, обнаружив, что идет не по траве, а по толстому ворсу зеленого ковра. Подняв голову, он увидел... Мэг.

- Мэг?

Руки девушки застыли над клавиатурой. Николай с удивлением отметил, что в одежде и прическе Мэг Эдвардс произошли коренные перемены: свободная зеленая блузка, джинсы и рыжая копна волос уступили место строгому коричневому платью и короткой каштановой стрижке.

- Как только появится мистер Добринский из Москвы, попросите его ко мне, - проквакал полированный пенал на столе.

- Да, сэр, - девушка встала. - Насколько я понимаю, мистер Добринский - это вы?

- А мне-то казалось, что вы уже давно называете меня Ником. Ну хорошо, пусть будет мистер Добринский.

- Мистер Добринский, сэр, - произнесла девушка в этот же пенал и открыла дверь в кабинет.

Монтегю Бодкин огибал резной угол стола. Серый корректный костюм с ленточкой медали Буша, американской награды за научные заслуги, сине-голубой галстук, худое удлиненное лицо.

- Рад приветствовать вас, мистер Добринский, на гостеприимной земле нашего штата. Мы здесь наслышаны о замечательном институте в... - сэр Монтегю скосил глаза на листок бумаги, - в Пущино. - Николай сдержал улыбку: русская шипящая далась Бодкину нелегко. - В нашем Центре немало стажеров из Мексики, Польши, Индии. Вы - первый русский. Вам предстоит работать с доктором Бенджамином ван Кройфом. С ним вы и обсудите подробнее ваши планы, - сэр Монтегю говорил, растягивая окончания. Ленивое движение брови и легкая улыбка заменяли ему все богатство мимики. - Мисс Эдвардс, с которой вы уже познакомились, введет вас в курс нашего распорядка и объяснит, как найти службы Центра, которые могут вас интересовать. Она же проводит вои к доктору Кройфу. Есть какие-нибудь вопросы ко мне, мистер Добринский?

- Они еще не успели возникнуть, мистер Бодкин.

- В таком случае не буду вас задерживать. Желаю успеха. Надеюсь, вам у нас понравится, - улыбка, рукопожатие. - Мисс Эдвардс, я передаю мистера Добринского в ваши руки.

Девушка вручила Николаю пропуск в информационный отдел, абонемент на прокат автомобиля и еще какие-то бумажки и повела его к лаборатории Кройфа по затененной дорожке.

- Послушайте, мисс Эдвардс, почему вы делаете вид, будто мы с вами вовсе не знакомы? Не вы ли кормили меня незабываемым бифштексом два часа назад?

- Видите ли, мистер Добринский...

- Зачем же так официально? Мы же договорились, что меня зовут Ник.

- Видите ли, мистер Добринский, - упрямо повторила мисс Эдвардс, - по всей вероятности, вас кормила бифштексом моя сестра Маргарет. Мы - близнецы, и нас, действительно, можно спутать. - Правда, только по первому впечатлению. Вообще-то мы очень разные. Я думаю, вы убедитесь в этом. Мое имя - Сэлли. Сэлли Эдвардс.

Николай остановился, запустил пальцы в волосы, сокрушая хрупкую работу Дж. Гудвина и сказал:

- Мисс Сэлли! Простите мою развязность. Болтаю невесть что. Я не хотел вас обидеть, но вы действительно жутко похожи.

Сэлли улыбнулась.

- Вы меня приняли за Мэг - это не обида. Напротив. - И добавила: - А мы уже пришли. Бен - так у нас все, кроме сэра Монтегю, называют Кройфа - сейчас прибежит.

- Прибежит?

- Он бегает ежедневно с двух до трех. По нему можно часы проверять. Бен говорит, что для него существуют только два авторитета: Иммануил Кант и дядя самого Бена, тоже Кройф, - был такой футболист. Звезда голландской сборной, той, легендарной. У Канта Бен берет точность и размеренность жизни, у дядюшки - пристрастие к физическим упражнениям.

- Других авторитетов Кройф не признает?

- Нет. Впрочем, и эти два имеют на него влияние только в том, что касается распорядка дня и спортивных наклонностей.

Они вошли в небольшой холл с креслами и низким столиком.

- Я оставлю вас здесь. Бен появится ровно в три. Всего хорошего, мистер Добринский, - дверь за Сэлли закрылась, и Николай остался один.

Он огляделся. Кроме двери, через которую он вошел, в холле было еще две - одна, закрытая, находилась напротив входа, другая, открытая настежь, вела в кабинет Кройфа - квадратное помещение с большим письменным столом темного дерева. На зеленом сукне - старинный бронзовый прибор и ничего более, полное отсутствие бумаг. Старое кресло. Компьютер. Столик с телефоном и переговорным устройством. В углу - чехол с клюшками для гольфа. На полу - темно-коричневый потертый ковер. Несколько акварелей на стене: городские пейзажи с вечерними огнями и скорее всего одного автора.

Противостоящая входу дверь отворилась и впустила худощавого брюнета в замызганном белом халате с проволочной корзиной, уставленной пробирками. Он повернул к Николаю плохо выбритое озабоченное лицо, пробормотал что-то и вышел.

Кройф появился без десяти три - сухой клещеногий старик с лицом простым и подвижным. Он жестом увлек Николая в кабинет, буркнул "Кройф" и, оставив его посредине комнаты, исчез за дверью, которую Добринский не мог видеть из холла. Сквозь полуоткрытую створку Кройф крикнул:

- Ну, как там Граник? Я обещал пощипать его на июльском конгрессе. Будет у меня такая приятная возможность?

- Насколько я знаю, - сказал Николай, - Василий Петрович на конгресс собирается. И, кстати, говорил о своем намерении совершить по отношению к вам похожую процедуру.

- Как вы сказали? Похожую процедуру? Ха-ха-ха... - До Николая донесся шум падающей воды и громкое фырканье.

- Извините, мистер Кройф, мне следовало прийти позже. Сэр Монтегю сказал, что вы ждете меня в три, но мисс Эдвардс привела меня раньше времени... Кройф выключил воду, прислушался, потом ответил:

- Вздор. Вы мне вовсе не мешаете. А можете даже помочь - дайте-ка мне туфли, они под столом. Ник выволок пару изрядно потрепанных башмаков.

- Вот, мистер Кройф.

- Меня зовут Бен. Сэлли наверняка сказала вам это. Экономьте слова.

Выбирайте между Беном и мистером Бенджамином Герардом ван Кройфом и будем, соответственно, заниматься делом или разговаривать, - Кройф стоял перед Николаем и яростно теребил полотенцем остатки волос. Он сменил шорты на брюки, а кроссовки на упомянутые туфли и был свеж и румян, с капельками на бровях.

"Похоже, мы все очень озабочены проблемой сокращения имен", - подумал Николай. Он открыл рот, чтобы ответить, как вдруг почувствовал, что их в кабинете трое. На пороге стояла тощая сутулая фигура в джинсах, первоначальный цвет которых знал только владелец. Был он бледен, длиннонос и морщинист - именно в этой последовательности сознание Николая зарегистрировало характерные черты его внешности.

- Бен, никогда так не поступайте, - сказал вошедший с видимым усилием.

- Хм.

- Только не на пустой желудок. Я желаю вам добра. Джин - да. Шампанское - ради Бога. Марсалу - хоть залейся. Но виски - ни в коем случае. Виски на пустой желудок - это страшный суд. И звезды небесные пали на землю, и небо скрылось, свившись как свиток, и всякая гора двинулась с места... Дальше спросите у Клары. Вы запомнили, Бен, - желудок не должен быть пустым!

Речь эта далась ему нелегко. Морщины на лице страдальца болезненно передернулись, и он рухнул в кресло Кройфа.

- Нас интересует степень наполненности желудка мистера Глена в тот момент, когда поименованный мистер Глен лакал виски? - обратился Кройф к Николаю с неожиданно аристократическими модуляциями сэра Монтегю. - Нет, нас не занимает содержимое вашего желудка ни в тот достопамятный момент, ни в настоящую минуту, любезный сэр Ричард. А вот содержимое вашей папки представляет для нас определенный интерес.

Глен вытащил из папки стопку листков, положил их на стол и уступил кресло Кройфу.

- Познакомьтесь, Ник, - сказал Кройф, - это Ричард Глен. Он обессмертил свое имя тем, что явился к Бодкину с прической святой Инессы, на что бедняга лорд сказал...

- Бен, прекратите великосветский треп. Это недостойно великого ученого, каковым вы себя несомненно считаете.

- Ладно, но я хочу, чтобы Ник знал, что это единственный штрих в вашей научной карьере, который вызывает у меня симпатию. А теперь, Дик, покажите мистеру Добринскому лабораторию.

Соглашаясь на предложение Бодкина приехать в Ноксвилл, Кройф твердо знал, на что идет. Его давно преследовала одна мысль: с помощью быстрой направленной биохимической эволюции, использующей методы генной инженерии и клонирования, выращивать из примитивных белков сложные нейронные структуры с заданными свойствами. Быть может, эта идея телепатической молнией сверкнула в беседе Бодкина и Кройфа и вызвала мгновенный радостный озноб у сэра Монтегю, этого беспощадного ловца талантов.

За первые четыре года работы в Ноксвилле Кройф сумел создать упорядоченные искусственные нейронные структуры, насчитывающие миллиарды клеток. Особенно трудно было управлять такой системой, а также вводить и выводить информацию. Однако здесь Кройф получил неоценимую помощь от кибернетиков из группы Мэтью Килроя и инженеров из отдела технического обеспечения.

Биологические компьютеры произвели сенсацию. Хотя до практических результатов было далеко, газеты и популярные журналы захлебывались. Разошелся слух, будто старый ученый выращивает компьютеры в цветочных горшках. Кройфа насмешила карикатура в ноксвильской "Ивнинг ревю", где он, тощий и сутулый, в шортах до колен, поливает из лейки грядку, на которой растут чудовищные гибриды - помесь бородавок с электронными приборами. Некоторые публицисты и философы-гуманитарии выказывали опасение, что подобные опыты чреваты пагубными последствиями, и призывали к временному мораторию на такие исследования. Иллюстраторы популярных изданий бросили изображать роботов в виде железных тумб со стрелками и антеннами и переключились на графические фантазии, воскресающие в памяти кошмары Босха, Брейгеля и Дали. Впрочем, о действительных трудностях Центра мало кто писал. Кройфа порадовала только серьезная и благожелательная статья в "Кроникл", подписанная неким Чарльзом Стюартом. С редкой для журналиста проницательностью Стюарт затронул болезненный для Кройфа вопрос: как в этой умеющей считать белковой кашице разбудить творческую интуицию?

Искусственные языки при всей изобретательности кибернетиков не позволяли выйти за рамки формальных задач. И тогда Кройф стал задумываться о возможностях естественного языка. "Похоже, понадобятся дьявольски опытные психологи и лингвисты", - решил он.

Сэр Монтегю отреагировал немедленно, и в Центр была приглашена в полном составе группа Франца Левина - восемь симпатичных, но довольно странных субъектов, каждый из которых казался по-своему чокнутым. Психологи были энергичны и напористы. Образец сменялся образцом, серия следовала за серией. И Кройф дождался: три экземпляра серии Дзета откликнулись на естественный язык. "Всего только три?" - спросил его сэр Монтегю. "Целых три!" - ответил Кройф.

Все прежние виды - от Альфы до Эпсилон - были переданы другим лабораториям для прикладных разработок. Себе Кройф оставил три подарка судьбы, три уникальных экземпляра серии Дзета.

Публикации на эту тему делались Кройфом неохотно и крайне редко. Отсутствие сведений подогревало интерес публики, журналисты с энтузиазмом продолжали сочинять легенду за легендой. Популярные статьи изредка сравнивали работу Ноксвильского центра биокибернетики с достижениями русской школы Василия Граника, хотя последний пришел к похожим результатам совсем с другой стороны - от исследований по экологии клетки. Если Кройф работал с созданной им структурой как с целым, нерасчлененным объектом, то Граник умудрился заглянуть подобным созданиям в самое нутро. Впрочем из-за вечной нехватки денег работа Граника продвигалась медленно, многие его сотрудники разъехались. Шеф их не удерживал.

Глен лениво пересек холл и, открыв вторую дверь, ведущую, как оказалось, в коридор, пропустил Николая вперед. С правой стороны коридора шел ряд дверей. Они вошли в первую. Большая комната была поделена прозрачной перегородкой на два помещения. В центре одного стояли три компьютерных терминала, у каждого - кресло оператора. Над дисплеями высвечивались транспаранты с именами: слева - Пит, в середине Клара, справа - Тим.

- Отсюда мы вступаем в контакт с тремя объектами. Пульт позволяет регулировать питание, вводить обучающие и тестовые программы, вести диалог. Каждый мозг снабжен синтезатором речи. Визуальную информацию они получают от телекамер. Эти трое - любимые детища Бена. А теперь взгляните на них, - с этими словами Глен повел Николая за перегородку.

Эта часть комнаты была нашпигована аппаратурой. Блестело стекло, змеились трубопроводы и кабели. Паутина шлангов и проводов стягивалась вокруг трех одинаковых сооружений - невысоких, около метра, тумб, увенчанных прозрачными колпаками, сквозь которые были видны яйцевидные желтоватые слегка пульсирующие комки. Приглядевшись, Николай увидел, что каждое яйцо имеет снизу некоторое сужение, подобие толстого стебля, исчезающего в недрах тумбы.

- Слева - Пит, в центре - Клара, а это - Тим. Каждый питается и обучается автономно. Впрочем, начальное образование - в объеме стандартной средней школы, колледжа и университета (за образец мы взяли Беркли) - одинаково для всех троих.

- Они знают только английский? - спросил Николай.

- Стандартный лингвистический минимум Дзеты - пять языков: английский, немецкий, французский, испанский и русский. Ровно столько знают Пит и Тим. Причем одинаково хорошо владеют всеми пятью. Что же касается Клары, то она - полиглот. Ей это необходимо. Языки входят в ее индивидуальную программу.

Николай неслышно присвистнул. Потом сказал:

- У них, стало быть, есть специализация?

- И очень четко выраженная. К этому я и перехожу, Ник. Я могу вас так называть?

- Без сомнения, Дик.

- Так вот, после освоения общей программы обучение каждого мозга получает специфическое направление, свою доминанту. Доминанта Пита - естественнонаучная. С ним работает группа сэра Мэтью Килроя из Массачусетского института - плотность аристократов в нашем Центре, Ник, приближается к двум сэрам на гектар.

- Почему приближается? Разве их не двое, вместе с сэром Монтегю?

- Их-то двое, но площадь Центра несколько больше гектара. Итак, Пит аккумулирует информацию естественнонаучного характера - математику, физику, биологию и т. д. Сэр Мэтью выбрал диахроническую концепцию обучения: Питу вводят последовательно труды крупнейших ученых начиная с античных времен. Таким образом, по мысли Килроя, Пит повторяет эволюцию естественных знаний человечества.

- И до какого времени он дошел?

-. До середины двадцатого века. Сейчас обучение прервано: сэр Мэтью и доктор Лапиньский - вы о нем слышали?

- Это тот, что занимается историей науки?

- Тот самый. Так вот, они пытаются с помощью Пита построить ряд прогностических моделей развития естественных наук, включая прикладные аспекты - холодный ядерный синтез, субсветовые скорости, генная архитектура, биометаллургия.

- И есть уже результаты?

- Пока ничего сногсшибательного. Но судить рано. А теперь - о Кларе.

- Почему, кстати, ей дали женское имя?

- Потому, что этого достаточно, чтобы ее считали женщиной. Вы сами спросили только что: "Почему ей дали женское имя?" Ей! А к женщинам я почему-то испытываю большую приязнь.

- Так это ваша идея, Дик?

- Моя. Ведь я с ней работаю. Так вот, программа Клары характеризуется эстетической доминантой. Основные компоненты этой программы - изобразительное искусство, литература, музыка, театр, прикладные области - дизайн, реклама. Специфика эстетической доминанты заставила нас обучить Клару двадцати пяти языкам - современным, старым и древним. Так что Сафо она читает на древнегреческом, Чосера - на среднеанглийском, а Зощенко - на русском.

- И как ей нравится Зощенко?

- Вы сможете сами у нее спросить. Хотя вам придется прежде всего работать с Тимом.

- Я бы выбрал Клару.

- Клара занята, - вполне серьезно сказал Глен. - К тому же вас выбрал Тим.

- Что значит "выбрал"?

- Сейчас объясню. Тима Кройф сделал последним и заявил, что никого к нему не подпустит. Он сам с ним занимался, говоря, что не позволит превратить своего крошку в кладбище информации. "Плевать я хотел на ваши доминанты, - сказал он мне, - пусть будет порядочным человеком". И вот после стандартного начального курса Кройф стал давать Тиму только ту информацию, которую тот просил. Постепенно стали ясны его интересы. Кройф скормил Тиму огромное количество философских трудов. И вопреки желанию Кройфа обучение Тима обрело свою доминанту, которую я назвал бы этической. В последнее время Тим увлекся экологией, и Кройфу понадобился специалист. Выбор сделал сам Тим: он указал школу Граника - стык биохимии и экологии. Вот почему вы здесь, - Глен посмотрел на часы. - Сейчас время для занятий с Кларой. Пойдемте, я вас познакомлю.

Глен и Добринский вернулись к терминалам. Дик сел в кресло под транспарантом "Клара" и указал Николаю на такое же кресло рядом:

- Садитесь, Ник, привыкайте. - Глен нажал клавишу.

Экран ожил, и тотчас светящаяся точка, быстро перемещаясь, изобразила на нем прелестную женскую рожицу. Углы рта ее опустились, а глаза засветились укоризной.

- Здравствуй, Клара, - сказал Глен.

- Здравствуй, Дик. Что с тобой?

Николай вздрогнул. Голос был живой, теплый, низкий.

- Что тебе не нравится? - спросил Глен.

- Твой вид. Я думаю, мистер Кройф тоже от него не в восторге. Ты принес программу?

- Принес. Познакомься, это мистер Николай Добринский. Он из России. Будет работать с Тимом.

Мультипликационные глаза с экрана пытливо глянули на Николая, и у него возникло стойкое ощущение, что он вступает в беседу с живым и разумным существом.

- Рада возможности познакомиться с вами, мистер Добринский. Может быть, вы найдете время как-нибудь побеседовать со мной. Представления Дика о современной русской поэзии столь же чудовищны, как и его сегодняшний вид, - последнюю фразу Клара произнесла по-русски и без малейшего акцента. - Дик, обрати внимание на костюм мистера Добринского, - перешла она вновь на английский, - я не настаиваю на том, чтобы ты следовал примеру сэра Монтегю, но молодой человек не должен впускаться до такой степени.

Николая поразило, что в столь коротком разговоре Клара успела показать себя именно женщиной. В несколько фраз вместились нежность, насмешливость и назидательность - очень по-женски.

- Это уже кое-что, - сказал Кройф, входя в комнату. - Если Клара прервет свои благочестивые наставления, вы можете начинать, Дик. Что у вас сегодня?

- Символика средневекового романа.

- Свят, свят, свят.

- Скажите, Дик, вы вводите материал тоже в исторической последовательности, как и сэр Мэтью? - спросил Николай.

- Вначале так и было. Но придерживаться системы с этой дамой невозможно. Теперь Клара постоянно вмешивается в ход обучения и сама требует то одного, то другого. Впрочем, сегодняшний материал предусмотрен программой. Тебе почитать, Клара, или ввести с пульта?

- Почитай, милый. Скрась этот бред дивными модуляциями своего голоса.

- Ну вы тут занимайтесь, а мы с Ником поговорим о делах. Пойдемте, Ник, - сказал Кройф.

Николай встал и простился с Гленом. Чуть помедлил и сказал:

- До свидания, Клара.

- Прощайте, мистер Добринский. - И далее по-русски: - Ласкаю себя надеждою, что благосклонности вашей лишена никогда не буду, государь мой.

Шел седьмой час. Мэг расставляла приборы на столике в углу. Николай подошел к стойке и, поздоровавшись с Эдвардсом, попросил ледяной манхэттен. Со стаканом в руке он направился к своему месту у окна.

- Что-нибудь принести, Ник?

- У меня была волнующая встреча с вашей сестрой.

- Чем же она вас взволновала?

- Встреча - неожиданностью, сестра - сходством с вами.

- Ух. Мне не снести тяжести такого комплимента.

- Помнится, и сестрица ваша говорила о чем-то подобном.

- Ей-то легко шутить, она красивая.

- Завидовать нехорошо. - Николай смотрел на Мэг снизу вверх.

- Но согласитесь, она у меня красавица.

- Конечно, Мэгги, ведь она ваша копия.

- Но вы, наверно, пришли сюда не затем, чтобы сообщить мне, что я похожа на свою сестру. Так что вам принести?

- В одной хорошей книжке я читал, что из бобов сои можно приготовить 114 вкусных и питательных блюд.

- О, бобы! Еще бы, Ник. Сию минуту, - и Мэг ушла, оставив Николая выуживать вишни ив коктейля.

После ужина Николай сбивчиво изложил идею провести вечер вместе. Мэг охотно согласилась.

- Папа, - сказала она, снимая фартук, - я ухожу с мистером Добринским.

Толстый Эдвардс коротко махнул из-за стойки, и Николай с Мэг вышли из кафе.

- Между прочим, Ник, вы не первый попадаетесь, - говорила Мэг, выслушав рассказ Николая о встрече с Сэлли. - Если бы вы знали, как нам надоели эти дурацкие толки на наш счет. Да еще ученые мужи, от которых нет покоя: нас с сестрой занесли в генетическую картотеку и теперь сквозь лупу изучают каждый наш шаг. Чем мы похожи, чем непохожи. Мы назло стараемся делать все по-разному, одеваться - в первую очередь. Но не все у нас так удачно получается, как с одеждой и прической. Решили мы было, что профессии выберем разные, но теперь Сэлли заявила, что тоже идет в университет и тоже изучать философию. Возликуют теперь наши милые генетики.

- А вы учитесь в университете? - спросил Николай.

- Да, в Кембридже, в Англии. Занимаюсь греческой философией. Сейчас каникулы, поэтому я и дома - немного помогаю отцу.

- Вот оно как, - протянул Николай. - Греческая философия. Вам можно позавидовать, Мэг.

Замелькали огни дискотеки.

- Зайдем? - предложил Николай.

- Хорошо, - сказала Мэг.

И они нырнули в уютную толпу танцующих, смеющихся, болтающих и пьющих под горячую цыганскую гитару Джанго Рейнхарда и нервную скрипку Стефана Гранелли.

Вернувшись в гостиницу, Николай поднялся в номер, открыл окно и глянул на ночной город. Сумбур дня - дорога, сэр Монтегю, Кройф, сестры-близнецы, Клара - не слишком ли много для одних суток, прошедших со времени отлета из Москвы! Он сел в кресло и вытянул ноги. Взял глянцевую книжонку с ночного столика. "Ноксвилл как он есть". Эпическое начало. "Не прошло и двадцати лет с тех пор, как в долине Колорадо, в двухстах милях к югу от Лас-Вегаса, там где сходятся границы трех штатов - Аризоны, Невады и Калифорнии, возник красивый зеленый городок..." Николай перевернул несколько страниц с видами Скалистых гор и пальмовых рощ. "...ресторан, где подают знаменитую на всю округу форель из озера Мид... две гостиницы... супермаркет, в котором можно купить все - от пучка сельдерея до кухонного комбайна с микропроцессорным управлением..."

Николай листал дальше. Опять фотографии: музей ацтекской культуры, паутина трещин - дно пересохшего ручья в пустыне Скана, придорожная станция зарядки аккумуляторов, стилизованная под пряничный домик. Потом пошли газоны и обставленные статуями аллеи биоцентра... Книжка мягко шлепнулась на пол. Каплун с шампиньонами в сметане... Великие гитаристы ушедшего века Джанго и Филипп Катерин снова входят в моду... "По испытании же разных коловратностей возжаждал он покоя", - подумал Николай, вспомнил Клару и уснул.

Кабинет инспектора Дина Флойда в Лаc-Вегасе. Хозяин кабинета (румяное щекастое лицо, глаза - маслины, седой венчик вокруг загорелой лысины, пальцы засунуты за эластичный ремень, обнимающий тугой живот) стоит у окна. За его спиной сутулится долговязый Джон Пайк - помощник инспектора. Пайк отрешенно докладывает. Дальнейшие перемещения участников сцены - по усмотрению читателя.

П а й к. Подробности взрыва на вычислительном центре "Оливетти" в Милане. Вырезки я кладу на стол. Бомба заложена в помещении главного накопителя. Восстановить информацию, хранившуюся в памяти, не удастся.

Ф л о й д. Жертвы?

П а й к. Человеческих жертв непосредственно при взрыве не было. От сотрясения в доме напротив, принадлежащем вдове Скикки, с тумбочки упал аквариум с тремя вуалехвостами. Рыбки погибли. Фотография вдовы в "Джорно"...

Ф л о й д. Джек, голубчик...

П а й к. Через пять часов после взрыва мужчина и женщина обстреляли из автоматов машину Тино Карлуччи, программиста "Оливетти". Тино убит, его жена и двое детей с тяжелыми травмами доставлены в больницу.

Ф л о й д. Ну вот, Джек, а ты - вуалехвосты.

П а й к. Стрелявшие схвачены.

Ф л о й д. Опять Красные бригады?

П а й к. Вроде того, да не совсем. Похоже, эти красные изнутри изрядно позеленели.

Ф л о й д. То есть?

П а й к. Слышал про Армию освобождения мусульманских святынь?

Ф л о й д. Смутно.

П а й к. Все перепуталось - фашистские денежки, остатки коммунистического золота, исламские нефтяные доллары... В этом клубке концов не найти. А с рядовых исполнителей много не возьмешь. Шваль, которая за деньги и власть в своих бандах на все пойдет.

Ф л о й д. Мда.

П а й к. Сколько лет прошло со времен афганской войны - той, что затеяли Советы. Тогда мы кинулись помогать афганцам, вооружали моджахедов, в то время - фанатичных юношей. Теперь они - не менее фанатичные старцы. Так вот, они и их дети объявили войну Америке. Чуть ли не половина терактов - дело их рук. Сам знаешь, как бывает - паренек клянется именем Мао или Троцкого, а работает за деньги ваххабитского вождишки и выполняет, о том не ведая, его волю.

Ф л о й д. Ну хорошо. Так что с захваченными.

П а й к. Девица успела застрелиться. Парня допрашивают.

Ф л о й д. Успела? Мда... Сочини-ка запрос в Интерпол, нет ли еще чего-нибудь по компьютерам. Мелочь отсей, а мне принеси только крупные дела, скажем, за последний год.

П а й к. Дин, сегодня же пятница. Я обещал Нэнси и ребятам свозить их на Кукушкин ручей. И ты бы мог с нами...

Ф л о й д. Я-то смогу. И Нэнси, пожалуй, прихвачу с ребятишками. А ты вот завтра вылетишь в Милан. Так что поторопись с Интерполом.

Инспектор уткнул подбородок в кулак и задумался. Взрывы, взрывы. Террористы недоношенные, жизни от них не стало. Только-только предотвратили взрыв в казино "Кукарача", а в Рино - не успели. Рванули ту самую гостиницу, где по полу большого зала белой линией проходит граница между Калифорнией и Невадой. Обошлось, слава Богу, без жертв. Но шуму было немало - после Северной Ирландии, Оклахомы, Танзании и до нас добрались. А взрыв в Лас-Вегасе удалось предотвратить только из-за странного письма, намекающего на заинтересованность некой международной организации в нарушении стабильности в наиболее богатых и влиятельных странах. Один Бог ведает, чего им надо. Может просто хотят посеять панику на биржах и, свалив какие-нибудь акции, сорвать куш? Вряд ли. Здесь что-то новенькое.

Флойд кожей чувствовал - затевается новая игра.

- Мистер Кеннет Фолл, сэр. Он сказал, что вы ждете его, сэр.

- Преувеличение, Дживз, - Говард Вустер перевернулся на спину и расслабился под пальцами массажиста. - Это он ждет меня, как видите. Пока. Хитрая бестия этот Фолл. Проводите его в библиотеку.

- Слушаю, сэр.

- Да, Дживз.

- Сэр?

- Предложите ему что-нибудь выпить.

- Слушаю, сэр.

Когда, отпустив массажиста, румяный и благодушный Вустер направился в библиотеку, он уже знал, что платить придется. Оставалось поторговаться.

- Опять тешили плоть, Говард? А того, что мир летит в тартарары, видеть не желаете? Что осталось каких-нибудь десять - пятнадцать лет нормальной человеческой жизни? А за этой границей - хаос, голод, вопли грязных низов, разграбленные виллы, вандализм, чума и радиация. - Кеннет Фолл, представительный господин с крупным плотоядным ртом, говорил звучно и сопровождал речь актерской жестикуляцией.

- Мрачновато, - усмехнулся Говард.

- Это - святая правда.

- Я и не спорю, Кен. Пусть так. Однако спокойней, не надо горячиться.

Кеннет Фолл обличающе ткнул ухоженный палец в грудь Говарда.

- Знаете, почему вы спокойны? Вы с вашими миллионами уже взяли от жизни все. Вы и уйти из нее сумеете комфортабельно. Укроетесь на теплом острове с девицами и прислугой. Мир будет биться в конвульсиях, а вы затеете пир. Во время чумы. Фейерверки, оргии - салют погибающей планете. А потом завернетесь в белую тогу и уйдете - гордый, как патриций времен Траяна. А я опоздал на праздник жизни. - Он убрал палец и закрыл ладонью яркое пятно галстука. - Приют в детстве. Колония в юности. Собачья работа полицейского хроникера в молодости. Я укрывался газетами. Я голодал. Я спал с девками самого низкого разбора... И вот теперь, когда я прогрыз себе путь к настоящей жизни, взял фортуну за вымя, я должен загнуться вместе со всем этим поганым миром. - Фолл перевел дух. - Да и вы врете, Говард. Вы тоже боитесь. Короче, Келленбергер дал пять миллионов.

- Пять? - изумился Говард.

- Кончайте, вы, старый скряга.

- Ну хорошо. Положим, я тоже дам... один.

- Смотрите, мы хорошо запомним оказанные Ордену услуги. Коемужды воздастся по делам его.

- По деньгам его, в вашей транскрипции. Что вы намерены делать?

- Хотите знать, на что пойдут ваши денежки?

- Все-то вы про деньги, Кен. Почему бы мне не проявить чистую любознательность?

- Знаете, есть такое животное у нас в Америке - лопатоног? Разновидность лягушек.

- Ну и что?

- Добродушные головастики-вегетарианцы. Скромно живут в своем болоте, кушают тину, никому не мешают: точь-в-точь наши сограждане. Но вот наступает засуха, болото мелеет. Корма не хватает. Угроза смерти нависает над всем родом. Молнией проносится сигнал: "Мы гибнем!" И знаете, что происходит? Эти мирные симпатяги начинают жрать друг друга. Представляете, Говард, что начинает твориться в нашем захолустном водоемчике? Проворные и сильные гоняются за больными и слабыми... Мясо немощных хрустит на зубах молодых и наглых. Стон и плач стоит на болоте, да утробный рык обжирающихся победителей. Скажете - какой ужас! Ваше чувствительное сердце наполняется состраданием и отвращением. И напрасно! Поедая своих близких, лопатоноги осуществляют благородную миссию спасения вида. Восстановив, как говорит наша ученая братия, "экологическое равновесие", они снова превращаются в мирных лягушек и собираются веселыми стайками в теплые вечера, чтобы обглодать листик кувшинки и потолковать с соседями.

Говард молчал, склонив голову набок.

- Так вы хотите иметь возможность беседовать со мной лет через десять?

- Я бы предпочел другого собеседника, Кен, но боюсь, по вашим прогнозам, выбор будет невелик. Сколько нас останется в нашем болоте?

- Один из десяти, по скромным подсчетам.

- Кен, Кен, я не дам ни цента!

- Оставьте, Говард. Вы знаете, что я прав, и должны дать десять миллионов. С вас мы меньше не возьмем, к тому же у меня есть превосходная идея. Наличности нам не надо. Мы законопослушная солидная фирма. Пусть это будет гуманитарная помощь народам Африки и Юго-Восточной Азии, а? Противозачаточные средства... Заводик по производству медикаментов где-нибудь в Судане, Сомали или Чаде. Фармацевтика - дело тонкое. Под аплодисменты вы перережете ленточку на пару с какой-нибудь гориллой - то бишь их черномазым президентом. Ваши снимки обойдут газеты мира. Да вы еще от налогов уйдете, Говард. И когда-нибудь под вашей статуей напишут: "Спаситель цивилизации". И у ее подножия никогда не увянут цветы.

- Какие цветы? Я собираюсь жить долго.

- Ах, долго. Сколько именно? Пять лет? Десять? Ведь больше у нас с вами нет, или, точнее, не будет, если...

- Ну ладно, ладно, Кен. Вы повторяетесь.

В просторной комнате на втором этаже красно-коричневого викторианского особняка, стоящего в самом центре Ноксвилла, беседовали двое. Первый - уже знакомый нам Кеннет Фолл - отхлебывал густой кофе, припадая через глоток к сигаре. Второй, постарше, сутулился даже сидя в кресле, зябко ежился и грел руки о высокий стакан молока.

- Митч, с "Оливетти" ничего путного не вышло. Им бы полгода пришлось пыхтеть над формализацией задачи, а о том, чтобы решить ее тайно, не может быть и речи. Правда, шифр они сделали, и Карлуччи утверждает, что ни одна другая машина его не раскусит. По крайней мере, за обозримый срок.

- Пора вступать в игру, Кен?

- И не мешкая. Босс теряет терпение. У тебя есть кто-нибудь на примете?

- Был один. Некто Хорроу. Он работал с детишками Кройфа, но старик его невзлюбил - и правильно, надо сказать, сделал - личность мерзкая: смесь честолюбия и трусости. Кройф его выгнал, и теперь он болтается без дела, мороча Монти, пописывая лихие статейки и читая публичные лекции в том же духе, в котором ты написал свой перл - Программу Ордена.

- Ну, ну, Митч...

- Я не кончил. Формально Хорроу еще сотрудник Центра. У него большие связи. По-моему, Бодкин его побаивается. Он до сих пор член ученого совета и при желании найдет способ подобраться к наиболее эффективному и ценному для нас компьютеру.

- Это тот, что у них зовется Питом?

- Он самый. Но важно этого Хорроу заинтересовать.

- Деньги?

- Не думаю. Скорее - иллюзия власти. Он из тех, кто обожает всю эту опереточную мишуру с клятвами, кинжалами и факелами. Кстати, попробуй взять у него интервью. Раскрути его. Втяни в задушевную беседу. Настрой на нужную волну. Ну, не мне тебя учить.

- Неплохая мысль, Митч. Но это - позже. Вот вернусь из Милана... Мне поручили закруглить дела с "Оливетти".

- Послушай, Кен, на свете немало суперкомпьютеров. Почему мы прилипли к этим макаронникам. Есть Цюрих, есть Лондон. Стокгольм, наконец.

- Не все так просто, Митч. Суперкомпьютеры под строжайшей охраной. Важнейшие стратегические объекты. Владеющий суперкомпьютером владеет миром. Положение в мире довольно неустойчивое. Ведущие державы косятся друг на друга - кто первый сделает прорыв. Представляешь, что это значит? Шквал бесценной информации. Да не только державы - транснациональные компании, тайные сообщества, просто сверхбогачи. Не удивлюсь, если султан Брунея, или какой-нибудь нефтяной шейх, или тюменский газовый король уже устанавливает у себя такой вот сверхкомпьютер - кнопку, дающую власть над миром. Ты спрашиваешь, почему итальянцы? Да они самые беспечные. К швейцарцам и шведам не подступиться. К англичанам и немцам тоже не резон соваться.

- А к русским?

- Ты бы еще про китайцев спросил.

- Нет, стольких косоглазых лазутчиц у нас нет.

- Русские - разговор отдельный. Пусть разберутся со своими проблемами, а там посмотрим.

- Не хитришь ли ты, Дин? Таишься от старого товарища? И ребенку ясно, что Россия - самая нынче лакомая страна для авантюриста. В том числе, уж прости меня, и для нашей богадельни, нашего с тобой драгоценного и самого тайного Ордена. В стране, где десять тысяч ядерных боеголовок, сколько-то суперкомпьютеров и тьма талантливых инженеров, власть валяется в пыли уже третий десяток лет. И ты хочешь сказать, что у нашего милого гроссмейстера нет желания к этой власти подобраться?

- Митч, это не своевременный разговор.

- А знаешь ли ты, что в Ноксвилле у Кройфа появился какой-то русский.

- Вот как? - Кеннет Фолл поднял брови.

- И такой невинный и румяный, что вызывает подозрения.

- Любопытно, Митч, крайне любопытно. И, не скрою, неприятно.

Получается, не мы одни такие умные, Митч. До сих пор ни лаборатория Кройфа, но Ноксвилл в целом не числились в списке мировой системы суперкомпьютеров. Такая, знаешь ли, характерная аберрация. Одно дело - сверхохлажденные сверхбольшие интегральные схемы, гигагерцы базовой частоты и триллионы операций в секунду, а другое - десять фунтов какой-то плесени, ну что тут может быть серьезного. Характерный просчет, Митч. Поверь, я не мало лет отдал научной журналистике, повидал немало и думал, что только я и допер до сути. Но вот уже первый звоночек. Кстати, ты еще не полез к этому русскому? Смотри, профессионал - если он профессионал - живо тебя раскусит.

- Не учи меня жить, Кен.

- Ну, хорошо, хорошо. И все же спускать с него глаз нельзя. Знаю я эту публику, слыхал. Глаза небось серые, волосы пегие, росточка среднего - невидный славянский замухрышка - так, Митч?

- Вовсе нет. Здоровый малый, смазливый и, кажется, женский угодник.

- Это уже кое-что. Классика шпионажа - погореть на юбке. Надо подумать.

- Вот, посмотри. - Худые пальцы Пайка развернули веером и положили перед Флойдом десяток снимков. Заброшенный угол окраинной улицы. Ветхий каменный, со следами штукатурки, дом. Дверь, висящая на одной петле. Грязная конура с высоким оконцем. На полу среди тряпья и разбросанных книг полуобнаженное тело мужчины со связанными руками.

- Здесь они продержали его целую неделю. А уж потом...

Джон Пайк вернулся из Милана с печальным известием: Дуглас Спайдер, человек, внедренный Флойдом в Красные отряды, агент, от которого и Флойд, и Интерпол ожидали сведений для раскрытия целой серии преступлений, связанных с мощными вычислительными машинами и происходившими в самых различных странах, серии, последним звеном которой был взрыв, уничтоживший один из крупнейших в Европе вычислительных комплексов фирмы "Оливетти", так вот Дуглас Спайдер не вышел на связь. Труп его с литерой R - меткой Красных - на спине нашли в полуподвале книжного склада.

- Бедный Дуг, - Флойд снял очки. Выпуклые темные глаза смотрели жалостливо и беспомощно. - Ну, что ты там крутишь?

Пайк протянул инспектору еще один снимок. Это был фоторобот, изображавший человека лет тридцати пяти с глазами навыкате и поджатым ртом.

- Эта штука немного стоит, Дин, но тут еще написано, что Красавчик Тони по-итальянски говорит плохо, в Штатах когда-то сидел - за что, впрочем, неизвестно, и терпеть не может креветок и прочей морской живности.

- Остается сущий пустяк: собрать всех мужчин от тридцати до сорока лет, плохо говорящих по-итальянски, выяснить, кто из них не ест омаров, отпустить тех, кто никогда не сидел в американской тюрьме, а из оставшихся выбрать самого пучеглазого. Так? Ладно, Джек, садись и расскажи мне о Красавчике поподробней. - Флойд откинулся, держа фотографию в вытянутой руке.

- Парень, стрелявший в Тино Карлуччи, был страшно подавлен самоубийством своей напарницы. Сутки он молчал, потом стал лихорадочно давать показания. Знал он, правда, немного. Задание убить программиста они получили от командира своей пятерки, которого он тут же и выдал. Но найти его не удалось. На этом бы все и закончилось, но...

- Как я люблю эти "но", Джек. Они вселяют надежду. Итак, но...

- ...но выяснилось, что ни одна пуля, выпущенная из его автомата, не достигла цели. Адвокат объяснил, что у него появились шансы на жизнь. Парень расплакался и по "доброй воле, без принуждения и давления со стороны властей", стал давать информацию о взрыве в центре "Оливетти".

Флойд оторвался от фотографии и уставился на Пайка.

- Как у тебя с итальянским, Дин? - спросил Пайк.

- А что?

- Если ты подожмешь губы и запасешься справкой об отсидке, то лучшего Красавчика Тони нам не найти. Глаза ты таращишь отменно.

- Вздор, Джек. Я обожаю морскую капусту. Давай дальше.

- Они с Джиной - это та, что застрелилась, - стояли на шухере. Все были в масках и практически не разговаривали. Но тут у одного из налетчиков - того, что указывал место для зарядов, пошла кровь носом. Очень сильно. Он снял маску, и наш парень и Джина хорошо разглядели его лицо. Отсюда - этот фоторобот. - Пайк взял снимок из рук инспектора.

- Остаются акцент, тюрьма в Штатах и кличка.

- Чтобы унять кровь, он попросил у Джины платок. А потом она рассказала своему напарнику, что узнала в пучеглазом человека, который был у ее брата за несколько дней до взрыва. Они говорили по-английски, и Джина только поняла, что брат называл его Красавчиком Тони и вспоминал, как они вместе сидели в тюрьме. Ее брат - важная фигура у Красных. Когда-то жил в Чикаго, где и попался на взломе.

- Итак, некий Тони, обладатель рачьих глаз, названный за это Красавчиком, приехал в Милан, явился к старому сокамернику и попросил его в виде дружеской услуги взорвать вычислительный центр "Оливетти" и убить программиста Карлуччи. Братишку Джины, конечно, найти не...

- Совершенно верно.

- Просьба убрать программиста была, очевидно, продиктована опасением, что он мог запомнить кое-какие сведения, подлежащие уничтожению вместе с памятью машины. Я думаю, Тони не будет задерживаться в Италии: дело сделано, а там столько морской фауны... Кстати, Джек, что это за милая шутка о креветках? Никогда не поверю, что ты сам ее выдумал.

- Джина принесла Тони и брату блюдо с креветками к пиву. Тони сообщил, что его тошнит от этого запаха, - так она поняла его гримасу, а брат расхохотался и велел ей принести соленый миндаль. Он говорил еще, что в тюрьме Тони не был таким разборчивым.

- Ну что ж, голубчик. Надо запросить архив о кличке, дать фотографию. Пусть поищут.

- Дин, ведь сегодня пятница.

- А, ну да. Ручей, Нэнси. Ладно, жми. Я сам этим займусь.

- Видите ли, мистер Кройф... - Ник споткнулся, потом продолжил. - Знаете, Бен, откровенно говоря, я попал в непростую ситуацию. Очень непростую. И я обязан с вами посоветоваться. Просто вынужден это сделать.

Кройф молча смотрел на Николая.

- Когда я в Москве, точнее у нас в Пущино, согласился приехать сюда, я, видимо, поступил опрометчиво. Я полагал, что моих знаний, моего опыта мне хватит. Теперь вижу - заблуждался. Прямо скажу вам, Бен, первый опыт общения с Тимом привел меня... Если называть вещи своими именами - это был шок. Думаю, доведись мне серьезно общаться с Кларой или Питом, эффект был бы тот же. Понимаете, Бен, там, дома, я имел смелость считать себя неплохим биофизиком, который кое-что соображает в прохождении информации по белковым тканям. Но я не думал, что эти самые белковые ткани способны буквально ошеломить и даже раздавить меня. Ну чему, скажите, могу я научить Тима, если этот белковый компьютер знает больше меня? В тысячу раз. К чему здесь мои биохимические познания? Тиму они не интересны. А вы и так все знаете.

Кройф заговорил медленно и тихо.

- Погодите, Ник, не торопитесь. Состояние ваше мне понятно. Мы здесь все прошли через подобный шок. И знаем, что он проходит. Проходит, Ник, поверьте мне. Компьютер знает больше вас? Что в этом необычного? У него искусственная память, почти бездонная. Вас же не смущает общение с энциклопедическим словарем, Ник. А ведь словарь знает, помнит куда больше вас. Но вот оперировать этими знаниями... Научить этому компьютер, особенно белковый - вот главный нерв нашей работы.

- Тим или Пит слабо оперируют информацией?

Кройф улыбнулся. Как показалось Николаю, немного печально.

- Я не стал бы применять для оценки это слово. Но это не совсем то, что нам нужно. Не совсем то, чего мы ждем. Я-то знаю, что вас смутило. Видимо вы впервые общаетесь с компьютером в столь широком диапазоне естественного языка. Это создает иллюзию общения с человеком, который к тому же больше вас знает, быстрее соображает. Но ведь на самом деле это не так. Пока не так. Впрочем, уже первые приличные компьютеры с гибкими программами вызывали похожие чувства.

- Вы знаете, Бен, я помню это. В детстве я неплохо играл в шахматы. Но вот у меня появилась персоналка с довольно скромной шахматной программой и принялась меня обыгрывать. Раскусывала все мои хитрости. Это было очень неприятное чувство. Потом, когда я узнал, что машина обыграла тогдашнего чемпиона мира Каспарова, мне стало полегче. А позже пришло понимание, где я, человек, сильнее. И почему сильнее. Но сейчас, после разговоров с Тимом, возвращается это чувство из детства. Чувство бессилия и какого-то неотчетливого страха.

- Это пройдет, Ник. К тому же, мы должны быть крепкими. Готовыми к соревнованию. Ведь я ожидаю от этих машин качественного скачка. Я очень надеюсь на него. И вот тут всерьез рассчитываю на вашу помощь. Для подобного скачка нужен количественный рост ткани. Больше клеток. Хотя - не мне объяснять вам - этого мало. Нужно активное формирование новых объемных связей. Без специальных ферментов такую задачу не решить. А я прекрасно знаю, что вы там у Граника над подобными ферментами работали. Не так ли?

- Ну, в какой-то мере...

- Да, да, - сказал Кройф, - ваши ферменты действовали, насколько я могу судить, на манер клея, позволяющего выстраивать внутренние связи сложной архитектуры. Я сейчас не хочу вдаваться в детали - понимаю, что и вам не все ясно, но главное в другом. Я рассчитываю, что мы вместе подумаем над ферментами, которые нам необходимы здесь. Здесь и сейчас.

- Конечно, Бен, конечно. Я сделаю все. что смогу. Но вот моя работа с Тимом...

- А разве вам не интересно, Ник?

- Очень интересно. Но и как-то тревожно.

- Вот и хорошо. Вот и договорились. А что касается вашей тревоги... Помилуйте, Ник, может ли современный ученый работать и не тревожиться?

- Скажите, Бен, а как вам удалось пробудить в этой белковой ткани столь мощный, столь гибкий естественный язык. Видимо и вправду именно это потрясло меня по-настоящему.

- Ник, вы когда-нибудь слышали о моей "теории коробочек"?

- Коробочек? Нет, Бен, не слышал.

- Естественно. Я о ней никогда не писал. И мало кому говорил. Но вам должен рассказать. Хотите, прямо сейчас?

- Конечно. Я весь внимание.

- Вы употребили очень точное слово - пробудить. Вот с этого и начнем. Как дети научаются говорить, Ник? Двести лет детской психологии, а ответа нет. Вы ведь знаете, в антропологии известен такой "феномен Маугли"?

- Честно говоря, смутно.

- В истории накопилось немало наблюдений над детьми, которые вскоре после рождения исчезли из человеческого общества, но не погибли - например, воспитывались у животных, как киплинговский Маугли. Некоторые из них потом возвращались к людям. Так вот, те, кому было уже больше пяти-шести лет, никогда не могли овладеть человеческой речью. Они остались высокоразвитыми умными обезьянами. Это хорошо известный факт, и он имеет множество толкований. Я немало думал об этом, и однажды мне пришла в голову простая мысль. Я предположил, что в мозгу ребенка первые пять лет жизни действуют некие активные структуры, ответственные за обучение языку. После этого критического возраста они куда-то исчезают, рассасываются. В шутку я назвал для себя эти структуры коробочками. Эти коробочки первые годы жизни ребенка открыты, понимаете, Ник? Потом они закрываются. Но не у всех и не навсегда - вот что самое интересное. И вот представьте себе, Ник, эта простенькая гипотеза позволяет объединить и хоть как-то понять самые разнообразные и разрозненные факты. Например, я понял, откуда берутся полиглоты. Это люди, у которых по каким-то причинам коробочки так и не закрылись. Это вечные дети, Ник. Интересно, кстати, было бы изучить, не сохранились ли у полиглотов какие-либо черты инфантилизма. Каждый год они способны осваивать по одному, а то и по два языка, особенно, если попадают в новую языковую среду. Причем без усилий. Ведь младенцев никто не учит грамматике, спряжениям, склонениям, всяким там герундиям и причастиям, но к двум-трем годам дети все понимают и болтают не хуже взрослых. Да и более простое явление - обыкновенную способность к языкам - объяснить нетрудно. Это люди, у которых коробочки закрываются медленно и не до конца. И напротив - есть персоны, не способные толком освоить за всю жизнь хотя бы один иностранный язык. Я сам знаю таких. У них коробочки закрываются резко и плотно. Между прочим, Ник, у меня такие же проблемы. Я много лет учил английский, но у меня - да вы и сами в этом убеждаетесь - до сих пор с ним не все гладко. А вот русский, скажем, мне уже никогда не одолеть. Уж не взыщите.

- О чем вы, Бен! И я вас выучу русскому. Обязательно.

- Отлично, Ник. Пойдем дальше. Как же работают эти коробочки? Ведь это нечто очень важное в мозгу. Оно из предлюдей делает людей. У вас была когда-нибудь собака?

- Была. И не одна.

- Ну, тогда вы легко поймете. Почти все владельцы собак обожают своих питомцев и все ждут, когда те заговорят. Сколько раз слышал - ах, моя Путти, ах, мой Чарли, он вот-вот скажет что-то умное. Не скажет, Ник. Увы! В мозгу собаки, как и обезьяны, как и дельфина, к великому нашему сожалению, просто анатомически нет таких связей, какие есть в мозгу человека. Откуда они у нас? Вопрос, сами понимаете, метафизический. Но они есть. На этом-то я и сосредоточил свое внимание. И опять мне помог случай. Я как-то наткнулся на отчет преподавателей школы для слепоглухих от рождения детей. Вы когда-нибудь задумывались о таких детях? Это трагическая, поучительная и по-своему красивая проблема. Только представьте себе, Ник, крохотное новорожденное существо, проснувшееся в вечном мраке и вечном безмолвии. Это образ гомеровского, шекспировского масштаба. Или же философский образ абсолютного разума, родившегося в бесконечной ночи небытия. Впрочем, отбросим эти красивости. Какова судьба таких детей? Она печальна, если им не встретятся мудрые и самоотверженные учителя. Сколько информации несут обыкновенным детям глаза и уши! У этих же несчастных созданий есть только тактильные ощущения, ну и обоняние. И вот тут - внимание, Ник! Обыкновенные постукивания, поглаживания по крохотному тельцу пробуждает в нем человека. Человека, Ник! Вы понимаете? Происходит чудо, обыкновенное чудо человеческого бытия. А почему оно происходит? Точнее, почему оно возможно? А потому, что эти дети родились слепыми и глухими, но с коробочками. С коробочками! И жадные эти коробочки ждут информации. В любой форме. Вот что важно. Нет звука? Обойдемся. Нет света? Как-нибудь переживем. Кстати, о знаменитом библейском "Да будет свет". По моей теории, эту фразу надо произносить несколько по-иному, но об этом потом. Итак, что же остается? Кожное ощущение. Да еще двоичный код. Да азбуки типа Морзе. И еще очень важное - вибрации, как говорят восточные мистики. А по-нашему - колебательные процессы. Вы-то понимаете, Ник, что вселенная есть ничто иное как большое и сложное колебание. Ряды Фурье, волновая школа Мандельштама, идеи Вейля и Хокинга... Впрочем, вы все это знаете. Вернемся к коробочкам. Существуют такие апериодические колебания, которые подобно коду, паролю, подобно слову "сезам" способны разбудить в этих коробочках жизнь и мысль. Что это за колебания? Один пример мы знаем достоверно - это естественные языки человека, сколько их там... Но моя гипотеза говорит, что возможны и иные коды. И здесь мы поступаем к довольно рискованной теме, Ник. Представьте себе, что существуют внечеловеческие силы (скажем, те, кого по традиции называют внеземными цивилизациями), которые владеют подобными кодами, владеют лучше, тоньше, глубже нас, и которые ждут и ищут брошенных детей, тех, кого забыли люди, но у кого остались незаполненными жадные коробочки. Я допускаю, что подобные процессы идут, и идут давно. Это вызов, Ник. Вызов нашей цивилизации. Идет соревнование. Очень красивое, очень гуманное соревнование. А наша с вами работа - участие в нем, гирька на одну из чаш огромных весов. Но я опять отвлекся. Как устроены эти коробочки, как они работают? Этого, Ник, я не знаю. Больше десяти лет я проработал в лаборатории мозга Института психологии в Эйндховене и понял, что этого не знают и лучшие специалисты по мозгу. Одно время мне казалось: я что-то смутно углядел. Потом понял, что слишком уж смутно. Правда, в последние серии я нечто такое привнес. Мне самому трудно понять, что это было, и еще труднее объяснить. И я не уверен, что смогу это "нечто" когда-нибудь повторить. Но в именно в нем уникальность серии Дзета. Знаете, я пригласил группу Франца Левина и не ошибся. Превосходные психологи, среди них есть специалисты по слепоглухим детям и по особенностям внеязыкового общения. Эти ребята как-то сумели воспринять мои довольно косноязычно сформулированные задания. А результат вы видите - он, как вы признались, вас даже напугал.

Николай сидел оглушенный и молчал.

- И знаете, Ник, у меня есть вполне ребяческая надежда, что придет время и кто-то из этой троицы - или Пит, или Клара, а быть может и Тим - действительно станет умнее нас и расскажет нам всю правду про эти проклятые коробочки. Мне по душе, что они все проявили интерес к философствованию. И довольно нахально этим занимаются. Что, как вы понимаете, не игра в шахматы или магические квадраты. Между прочим, когда я беседовал с Граником по поводу вашей кандидатуры, знаете, что он мне сказал?

- Нет, - простодушно ответил Николай.

- Он сказал, что вы - прирожденный философ. Не из тех, кто прочитал много философской дребедени, а кто умеет сам ставить задачи чрезвычайно общего характера. И искать их решения.

- Лестно звучит, Бен, но я не совсем в этом уверен.

- Тим тоже любит пофилософствовать. Я даже устал от него. Но вы молоды, Ник. Вы умны. Благословляю вас - философствуйте с Тимом напропалую.

- Тимоша, а как ты относишься к крысам?

- Вопрос предполагает, что мое отношение, например, к жирафам тебе известно. Крыса - полупаразит, а потому ушла далеко от клопа и человека, которые целиком паразитируют на других видах: клоп - на человеке, человек - на корове. Впрочем, в нравственном отношении человека с клопом сравнить нельзя. - Клоп - животное жертвенное, он идет на смерть, вожделея человеческой крови. А многим ли рискуешь ты, поедая свой ежедневный бифштекс, который, по твоим словам, так восхитительно готовят у Эдвардса?

Ник молчал, справедливо полагая вопрос Тима риторическим.

- Кройф не соглашается с моим тезисом о паразитизме человека. Если исходить из классического определения паразитизма, то он прав. Человек не просто паразит - это суперпаразит, создавший себе на прокорм целые виды, чтобы избегнуть риска, связанного с охотой. Мне милее клоп, а еще лучше я отношусь к оленю или камышовому коту - те добывают себе пропитание в честной борьбе.

- Тим, ты зря вносишь нравственные оценки во взаимоотношения видов. Ведь у оленя нет сознания. По крайней мере, его высших форм.

- Это то, что Кройф называет душой?

- Пожалуй, это сходные вещи.

- А у меня есть сознание?

- Конечно.

- Значит, и душа?

- Несомненно.

- Так как же вы ко мне относитесь? Как к существу с душой или автомату?

- Мы любим тебя, Тимоша.

- Как кошку, у которой есть дополнительное достоинство - можно поболтать. Что ни говори, Коля, а о паразитизме человека стоит задуматься. Тебя это определение ранит, потому что слово "паразит" в русском языке имеет расширительное толкование, которое обязано своим распространением русской революционной традиции прошлого и превратилось в ярлык. Помнишь строчку "А паразиты никогда"? Суровые слова.

- Суровые, - согласился Николай.

- Но едва ли справедливые.

Это был не первый разговор Николая с Тимом. Поражало Добринского в этих беседах то, что Тим был значительно эмоциональнее его, человека. Мотив паразитизма человеческой расы становился у Тима навязчивой идеей.

- Ты когда-нибудь видел живого поросенка, Коля? - спрашивал Тим. - Не отвечай, знаю, что нет. Ты и коровы не видел, и цыпленка. Поросята, телята, барашки - все это персонажи сказок. Ниф-Ниф и Наф-Наф, храбрый утенок Тим - мой тезка, кстати... Спать пора, уснул бычок, лег в кроватку на бочок... В этой речке утром рано утонули два барана. После трех лет вся эта живность исчезает из сознания детей. А природа уже давно лишена этого: скот и домашняя птица, когда-то оживлявшие сельский пейзаж, помещены в искусственную среду. Их теперь видят на всей земле несколько тысяч операторов автоматизированных мясокомбинатов и молочных ферм. А ведь еще Платон говорил, что у животных, как и у людей, смертная природа старается стать бессмертной и вечной. Но что вам до вечной природы животного! Набрал бычок полтонны - под нож! Человечество очень гордится тем, что сохранило в заповедниках бизонов и запретило рвать ландыши, но куда оно дело ласкового теленка с мохнатым завитком между рожками? Он дан людям исключительно в форме бифштекса. А что касается нравственных оценок, которые будто бы не следует вносить во взаимоотношение видов... О, это ошибка, это такая ошибка!

Флойд положил фоторобот рядом со снимком молодого человека с чистым правильным лицом: общего мало. Разве тонкие губы - но редкость ли мужские лица с тонкими губами? Так измениться за пять лет! Флойд усмехнулся: решающим аргументом была бы информация о его отношении к креветкам, но тюремная картотека - увы! - не хранила сведений о кулинарных пристрастиях и антипатиях заключенных. Чем пахнут креветки? Морем? Йодом? У парня, видимо, базедова болезнь. Перекормили что ли йодосодержащими препаратами? Ну Бог с ними, с креветками. Другого Красавчика Тони все равно нет. Придется довольствоваться этим.

В четверг, в десять утра, начался традиционный теоретический семинар. Предстояло выслушать доклад Франца Левина. Дик уже успел шепнуть Николаю, что подобные семинары порой бывают довольно веселыми. "Возможно, этот не будут исключением, - думал Николай, глядя на приглашенного докладчика, худощавого человека с летящим чубом, смиренно застывшего у доски, на которой фломастером был наброшен портрет человека, слегка напоминающего хозяина кабинета. Это был недурной шарж, и Николай догадался, что это проделки Дика.

- Приступайте, Франц,- сказал Кройф из своего угла. Левин оживился. У него была своеобразная внешность - казалось, некий пресс сдавил когда-то с боков его голову, оставив лишь два не очень похожих, но чрезвычайно выразительных профиля. Слева он был похож на Мефистофеля, а справа на Дон Кихота. Для полного сходства не хватало бородки, а, может быть, и небольших рогов.

- Мы поговорим сегодня об умственной одаренности, - сказал Левин. - Коротко о взглядах современной психологии на эту проблему. Как вы понимаете. гигантским преимуществом компьютера, будь то электронное устройство, будь то квазибиологическое полурукотворное изделие, выступает практически неограниченная память, которую чисто внешне, со стороны, как некий костыль, можно наращивать и наращивать для любого объекта, - докладчик широко развел руки, - но нам знакома и внутренняя память, наша собственная, таинственная, та самая, про которую Бальзак говорил - память это оборотная сторона страсти.

При этих словах докладчик двумя пальцами ухватил клок волос на собственной макушки, оттянул его вверх, трагически округлив глаза.

- Да вы садитесь, Франц, - сказал Кройф,- в ногах правды нет. - Спасибо, профессор, - поклонился Левин, - если вы позволите, чуть позже. 'Ну конечно, - подумал Николай, - сидя ему будет трудней жестикулировать.

- Вы знаете, о каком-нибудь талантливом человеке обычно говорят - память у него потрясающая. И это верно, всякие способности, какие хотите - математические, музыкальные, талант рисовальщика, ловкость менеджера - все это начинается с памяти.. А хорошая память - залог накопления большого количества знаний. Но как говаривали еще древние греки, - продолжал психолог, - многознание уму не научает. - Он выразительно постучал себя по лбу. - Отчасти в этом наше счастье и наш шанс. Иначе наши меньшие братья-компьютеры да-авно бы нас обставили. И сидели мы где-нибудь в канаве на обочине жизни. Нет, тут, братцы, что-то иное. Не памятью одной живы и не пресловутой скоростью обработки. Хотя и это важно. Что мы знаем сегодня? Что умственная одаренность человеческого существа в основном обусловлена генетически. Что одаренные дети не одинаковы. Что они не являются физически недоразвитыми, асоциальными или же предрасположенными к психическим заболеваниям, как об этом думали представители старых психологических школ. Вы, конечно, помните классический труд Чезаре Ломброзо "Гениальность и помешательство". Замечательная книга. Но не так уж много осталось от идей и утверждений знаменитого итальянца. Впрочем, возможно мы живем в более здоровое время. как это ни покажется вам странным.

- Приятно слушать оптимиста, - пробормотал в своем углу Кройф.

- Факты, профессор, факты, - хитро улыбнулся Левин, - помните, что нам рассказывает Аристотель про Марка Сиракузского? Этот достопочтенный деятель писал отличные стихи, пока был маньяком, но, выздоровев, совершенно утратил эту способность. Более двух тысяч лет то же думали о пророках, провидцах, открывателях нового. Но посмотрите на наших молодых поэтов. Да хотя бы в колледже Нотр-Дам, в Калифорнии, где я имею честь состоять приват-профессором. Большей частью это румяные здоровяки, ловко играющие в теннис, футбол, бейсбол и гольф. А стихи у них славные, смею вас уверить. И тонкие, и глубокие, и какие хотите. Конечно, Платон говорил, что поэзия есть особый вид бреда, возбуждаемого музами Правда, при этом он добавлял, что бред совсем не есть болезнь, но скорее великое благо, даруемое нам богами. Знаете, как говорил о своих стихах Гюго? Исключительно просто: Бог диктовал - я писал. Друзья мои, всем нам по временам кто-то что-то диктует. Надо уметь прислушиваться. Поверьте мне. Однако, пойдем дальше. Замечали ли вы, что наиболее умственно одаренный ученик в классе зачастую моложе всех? И вот что интересно: более высокий интеллектуальный потенциал у подобных индивидов сохраняется на протяжении всей жизни. И еще. Одаренные люди без образования обладают такими же умственными способностями, как и получившие образование. Сколько тестовых экспериментов мы поставили! Сомнений нет. В связи с этим замечу в скобках: вгоняйте, вгоняйте знания в ваших дитятей, но надо что-то делать и сверх того, ежели хотите, чтобы они у вас принципиально поумнели.

- А то мы не делаем! - буркнул Дик Глен, небрежно расположившийся в кресле хозяина кабинета.

- Имейте в виду, что способные к творчеству люди легко мобилизуют свою энергию, - продолжал психолог, - что они имеют доступ к своим подсознательным и предсознательным идеям, что они, как правило, не возражают против того, чтобы их считали странными и эксцентричными. Люди этого сорта отличаются повышенной восприимчивостью, импульсивностью, увлеченностью. Они склонны к фантазированию и дневным грезам, нередко обладают синестетической способностью, то есть ощущают вкус цвета или цвет звуков, как это умели делать известный в свое время композитор Скрябин или наш современник Нейл Коцан. Столкновение с новым и необычным вызывает у таких людей возбуждение и заинтересованность, а у нетворческих субъектов - подозрение и враждебность. Ознакомившись с новым методом решения проблемы, творцы приходят в восторг и предлагают новые варианты и новые приложения, менее творческие субъекты склонны искать недостатки. Кстати, прошу прощения, не сочтите это за мужской шовинизм, но среди одаренных детей, как правило, больше лиц мужского пола. Полагаю, наши дамы не будут в обиде, у них немало возможностей компенсировать, и с избытком, это малозначительное обстоятельство.

Почти все невольно скосили глаза на единственную женщину в комнате, красотку Джоан Айкен. Она медленно подняла свои ресницы и одарила докладчика лучезарной улыбкой.

- Теперь несколько слов о характерных противоречиях творческой личности. Да, у них случаются внезапные интуитивные озарения. Да, им свойственна высокая степень проникновения в нужды и потребности других людей. Но, увы, не всегда. Не всегда. Да, они нередко способны вдохновлять и внушать веру в свои силы всем, с кем общаются. Но при этом над ними частенько витает ореол исключительности. Да, именно люди такого плана способны разрешать неразрешимые конфликты, точнее, не имеющие на взгляд логического решения. Но вот что любопытно. Многочисленные исследования показывают, что люди с высоким творческим потенциалом более мужественны и в то же время более женственны (о гомосексуализме позвольте мне здесь умолчать), более конформны и в то же время более нонконформны, более автономны и более зависимы, более серьезны и более склонны к игре, более робки и более бесстрашны, больше уверенны в себе и больше склонны к сомнениям в своих силах, более восприимчивы и самостоятельны по сравнению с менее творческими коллегами. Они избегают бесцветной середины, они не любят серости. Короче, это люди, сшитые из разноцветных противоречивых лоскутов. В своем мышлении они соединяют полярные противоположности и потому обладают необъяснимой способностью решать проблемы, казалось бы, не поддающиеся разумному решению. Хорошо, если в трудную минуту такие люди оказываются рядом с нами - в нашем доме, в нашем городе, в нашей стране. Ужасно, если во всей стране невозможно найти такого человека. Я говорю это потому, что история, причем и недавняя, знавала такие общества, которые упорно изгоняли и уничтожали подобных личностей, а потом жестоко расплачивались за это. Знаете ли, други мои, человечество почти всегда стремилось подавить искру гения. Если, несмотря на все препятствия со стороны семьи, церкви, системы образования, человек сохранял свой талант, то общество преследовало его пытками, казнями, изгнаниями, убийством. Нужно ли напоминать вам судьбу Сократа, Сенеки, Гуса, Лавуазье, Пушкина, Линкольна? В те эпохи, когда общество мягко относилось к нестандартным гениям, цивилизация делала громадные скачки. Возьмите Афины в эпоху Перикла, елизаветинскую Англию, нашу страну времен отцов-основателей. Наконец, вспомните Россию прошлого века. Некогда безнадежно отсталая страна дала в начале ХХ столетия какую-то фантастическую, небывалую вспышку. Ну прямо тебе Италия кватроченто. Правда, закончилось это довольно грустно. Я готов рассказывать об этом много, потому что специально изучал эту проблему. Но в данном случае ограничусь коротким экскурсом. Итак, в конце ХIХ, в самом начале ХХ века, еще при царе, в России появились - довольно внезапно и словно с другой планеты - целые созвездия гениев почти во всех областях культуры. Ближайшее изучение показывает, что конечно же процесс созревал изнутри, из глубин народного тела. Но внешне это выглядело как нашествие. Литература, театр, балет, музыка, кино, философия, наука, живопись, архитектура, самолетостроение... Вы ведь помните такие имена - Толстой, Чехов, Станиславский. Кандинский, Дягилев, упомянутый мною Скрябин. А знаете ли вы, что наши великие Сикорский, Стравинский, Винер, Зворыкин, Кусевицкий, Рахманинов, Баланчин, Набоков, Бродский тоже перебрались к нам оттуда, из России. И сколько еще талантливого народа. Напомню вам анекдот, который уже выглядит бородатым: что такое нынешний американский университет? Это место, где преподаватели из России обучают китайских студентов. Слава Богу, что наша великая цивилизация дала приют всем этим людям. Последний русский царь был, по всей видимости, добрым и мягким человеком. Качество, удобное для процветания всевозможных талантов. Но царя сменили довольно жесткие личности - господин Ленин, господин Сталин. Тоже своего рода гении. Но это были гении нетерпимости. Установленный ими режим был враждебен любому свободному проявлению таланта. Над огромной страной сгустилась ночь. Как вы знаете, нечто подобное, но в виде краткого обморока, пережила Германия. Оттуда тоже кое-кто к нам приехал. Знаете ли, демократия - довольно скверная штука, но у нее есть одно забавное свойство: через сито бесконечных выборов наверх выбираются обычно всяческие посредственности. Скромные люди со скромными слабостями. Здесь, в Америке, мы можем наблюдать это в избытке. И это славно, други мои. Избави нас Бог от авторитарных гениев во главе страны. Потрясатели хороши в искусстве и науке. Там - место подлинного разгула. Там, кстати, не нужна никакая демократия. Теорему Пифагора и теорему Геделя принимают не большинством голосов. В обстановке же политической демократии авторитарным гениям с политическими амбициями (потенциальным тиранам, творцам гекатомб) нет открытого поля. Но поскольку такие личности все же рождаются время от времени, природа ведь по-прежнему не дремлет, то путь у них один - возглавлять наркомафию, банду или же какие-нибудь тайные общества. А что касается России, то уже сто лет ее сотрясают политические гении, харизматические вожди. Один за другим, один за другим. А наши университеты продолжают пополняться молодыми талантливыми учеными из России.

- Хм, - сказал Кройф, - Ник, вы согласны с такой оценкой ситуации?

Николай помедлил, а потом сказал с расстановкой:

- Ну, в какой-то мере.

- Видите ли, мой милый Франц, - сказал Кройф, - вы тут нам такого наговорили про Россию, а вот мистер Добринский как раз только что оттуда.

- Вот как? - искренне удивился Левин, - Но это же замечательно. Мистер Добринский, я рад вас приветствовать. Я с удовольствием буду общаться с вами. Имейте в виду, вы желанный гость в нашей лаборатории.

Николай поклонился.

- Только не вздумайте измерять у него коэффициент интеллектуальности, проф,- сказал Дик Глен,- ручаюсь, ваш прибор зашкалит. И у меня, кстати, вопрос, профессор, а конкретно, приборами вы что-нибудь щупали?

- Разумеется. Я бы многое мог рассказать. Например, энцефалограммы выявляют у творчески ориентированных необычную электроволновую активность мозга. Тут сразу море проблем для экспериментальной биофизики и биоинформатики. Ну, да вы сами это знаете. Для меня лично по-прежнему главным остается вопрос о возможных каналах поступления творческой информации - интуиции, озарения и тому подобного. В принципе, есть три источника - таинственные глубины мозга, общее поле сознания людей (пресловутая ноосфера, например, в понимании Тейяра - как облако мысли над планетой) и, наконец, высшие сферы, те, о которых говорил Гюго и ему подобные. Нам, смертным, выход туда едва ли доступен.

- Скажите, - подал голос мрачно каменеющий до той поры бледный и плохо выбритый Лэрри Шеннон, а что вы думаете насчет трансцендентальной медитации?

- Ах, это, - улыбнулся Левин,- вполне невредная вещь. Индусы называют ее сидхи, японцы сатори, у нас еще есть словечко инсайт - все это имеет целью с помощью незамысловатых технологий добиться состояния просветления и большего совершенства духа для более полной самореализации. Мы тут в лаборатории, в общем, этим не занимаемся, но литературы и всяких учителей вокруг полно. Дерзайте, юноша.

Шеннон тоже улыбнулся, но улыбкой мрачной и загадочной.

- Профессор, - не унимался Дик, - а вот насчет этого самого коэффициента... Лично я с помощью разных тестов мерил у себя эту гадость много раз. И всегда выходило примерно одно и то же число. Какое - не скажу, а то вы начнете меня презирать. Короче, это меня убедило в объективности ваших таблиц. Но у гениев, с которыми вы работаете, а у вас их целая толпа, вы ведь эту штуку измеряете?

- А как же, - отвечал психолог, - куда же мы без этого, непременное дело. Могу вам сообщить, что средний коэффициент у одаренных детей где-то около цифры 133 (при норме сотня), а количество людей с коэффициентом 150 и более соответствует кривой нормального распределения. Могу вам также сообщить, что в профессионально-элитных группах наиболее высоким коэффициентом обладают философы, а наиболее низким - военные. Были проведены чрезвычайно оригинальным методом косвенные подсчеты у исторических личностей. Помню, например, что Гете и Лейбниц дали результат в 195-200, а маршал Массена и адмирал Дрейк лишь около 125. Конечно, здесь можно спорить. Представляю, как взовьются наши генералы.

- А вам лично с коэффициентом двести кто-нибудь попадался?

- Увы, дружище. Это не реально. Рекорд нашей лаборатории, ну то, что попалось в наши сети, где-то 188-190. И то это чудо.

- Кто же этот вундеркинд?

- А вот пока я вам и не скажу. Но у меня встречный вопрос - вы у Клары, у Пита измеряли?

- Нет, - сказал Дик, - то ли не догадались, то ли постеснялись. Может, еще и измерим.

- Простите, профессор, а вот, допустим, сны у одаренных, - проворковала Джоан Айкен, - они чем-нибудь отличаются от наших обычных снов?

- Еще бы! - оживился Левин. - Замечательный вопрос. Мой коллега Бринк из колледжа Нотр-Дам подсчитал, что примерно одна треть всех людей видит сны, в которых совершает полеты в воздухе без всяких приспособлений, как птицы. И это как раз способные, талантливые люди. Не сомневаюсь, мисс, что и вам такие снятся. Сновидения с полетами вызывают чувство приподнятости, радостного возбуждения. Знаете, что говорил о таких снах старик Фрейд? Естественно, он посчитал их символом , пардон, половой близости. Что еще мог сказать этот неугомонный старик? Впрочем, он не исключал и других толкований. А вот его ученик Юнг полагал, и, как мы сейчас видим, не без оснований, что сны с полетами играют важную роль в преобразовании и обработке информации в мозгу. Ведь сон - это пересмотр мозговых программ. А другой мой коллега, Джек Адельсон, обнаружил, что у наиболее творчески одаренных людей в снах чаще наблюдается отход от привычных представлений - о времени, о пространстве, о причинности. Короче, чем дальше сны от повседневности, тем лучше. Джек утверждает, что те, кому снятся полеты, способны стать выше обстоятельств, управлять течением своей жизни. Так что летайте, друзья, летайте.

- Послушайте, Франц, - сказал Кройф, - помните вы что-то интересное говорили про графоманию?

- Ну как же, разумеется. Это действительно интересная тема. Тут уместно вспомнить Ломброзо. Он утверждал, что мания писательства - это не только своего рода психиатрический курьез, но и особая форма душевной болезни. И что одержимые подобной болезнью личности, совершенно на первый взгляд нормальные, могут оказаться крайне опасными для общества субъектами. Дело в том, что в них трудно заметить психический надлом (обычно, глубокую паранойю), а между тем им может быть свойственен крайний фанатизм и, подобно религиозным маньякам, они способны вызвать потрясения и даже исторические перевороты в жизни народов. Обратите внимание, что все главные герои ушедшего столетия - Ленин, Троцкий, Муссолини, Гитлер, Мао, Сталин, кто там еще... ну, скажем, Черчилль -оставили многочисленные тома своих сочинений. А попробуйте их, за исключением, разве что Черчилля, которому даже литературную премию вручили, попробуйте этих типов сейчас почитать.

- Действительно, - пробормотал Кройф - кто это нынче читает. Разве только специалисты.

- Ну, специалисты, - возразил Левин, - у них планида такая.

- Есть еще одна категория читателей, - вступил в разговор Николай, - маньяки и потенциальные тираны, о которых, профессор Левин, вы упоминали. Они лезут в подобные сочинения с болезненной страстью. Например, у нас в России до сих пор популярна "Майн кампф" и кое-что другое в этом духе.

- О да, вы правы, молодой человек, - отвечал Левин,- разумеется. Я понимаю эту проблему.

- А вот наши президенты книг, как правило, не пишут, - сказал Кройф.

- И слава Богу, профессор, слава Богу, этого нам только не хватало, - Левин иронически улыбнулся.

- Ну, не скажите Франц. По вашему, из Хемингуэя или, допустим, из Мейлера не вышел бы приличный президент?

- Это вопрос, дорогой профессор, - это большой вопрос.

- - Скажите-ка, проф, - вновь выступил Дик, - а как насчет нарциссизма? У этих самых, у талантливых.

- Это в самую точку, - усмехнулся психолог, - что правда, то правда. Установлена достаточно устойчивая связь творческой личности с ... ну, так и скажем - с самолюбованием. На первый взгляд это выглядит не очень... Но ежели разобраться, ничего страшного. Если в пределах нормы, конечно. Понимаете ли, творческий, талантливый человек довольно часто получает изнутри самого себя позитивные импульсы самого разного характера - идеи, чувственные образы. И он начинает себя ценить, он сам себе нравится. Это нормально, мой друг. Не верьте тем, кто бес конца критикует себя, клянет и бичует. Часто это просто лицемеры.

- Мой Бог, как вы меня успокоили, проф,- воскликнул Дик.

И разговор закончился общим смехом.

- Ник, я уезжаю недели на две. Хочу, чтобы вы пока кое над чем поразмыслили. - Кройф пододвинул к себе лист бумаги и взял фломастер. - Вот фермент, с помощью которого мы довели число клеток почти до семи миллиардов. Но дальше он не работает. Рост мозговой массы прекращается. Я уже бился и так, и эдак. А ведь нужно по крайней мере удвоить это число. Где-то там должен быть качественный скачок.

- Чего вы ждете от этого скачка, мистер Кройф? - спросил Николай. Слегка поморщившись от "мистера", Кройф сказал:

- Ничего особенного. Обыкновенного усиления интеллектуальных способностей. Или необыкновенного. Как повезет.

- Мне и сейчас нелегко тягаться с Тимом, - улыбнулся Николай.

- Терпите. Мне от него тоже достается. Я знаю, - продолжал Кройф, - у Граника работают с подобными ферментами. Чувствую - решение где-то рядом.

- Я подумаю, Бен, - сказал Добринский. Такое обращение к Кройфу еще требовало от него усилия. - У нас в Пущино действительно использовалось нечто похожее. Эти структуры мне знакомы.

Всю последующую неделю Николай испытывал один вариант фермента за другим, исписал структурными формулами толстую тетрадь, перерыл в библиотеке груду журналов и отчетов, связался по Интернету с Библиотекой конгресса и дюжиной европейских университетов, но дело с мертвой точки не сдвинулось. Он позвонил Гранику и Вилковыскому - бывшему своему однокашнику, также работающему у Василия Петровича. Занимаясь сходными ферментами, Гриша Вилковыский дописывал докторскую. Ответ был неутешительным:

- Старик, - звенел в трубке Гришин голос, - безнадежное дело! Из этих структур больше ничего не выжмешь.

Николай подсел к пульту. Мелькнул несвежий халат Лэрри Шеннона, тонкий профиль болезненно желтого лица. Добринский испытывал неловкость каждый раз, когда встречал этого человека, в котором угрюмость переплеталась с беззащитными глазами, поднимающими в Николае чувство жалости.

- Опять пил до бесчувствия, - холодно заметил Хадсон, когда Лэрри вышел. - Мистер Добринский, я приготовил все для завтрашней серии.

- Да, да, спасибо, мистер Хадсон. Вы очень любезны.

- Всего хорошего, мистер Добринский, - Хадсон улыбался синими глазами.

- До свидания, мистер Хадсон.

Тим сразу же оглушил Николая вопросом:

- Коля, ты знаком с технологией содержания и убоя свиней?

- Нет, Тимоша. Голубчик, позволь мне отвлечь тебя от этого. Давай вернемся к нашей теме.

- Но это имеет прямое отношение к теме. Послушай, что вы сделали со свиньей за последние полстолетия - как раз тот период, когда человечество стало весьма озабоченным экологическими проблемами. Так вот, когда-то свиньи разгуливали по фермам и валялись в грязи, что вызывало в людях глубокое отвращение и было признано экономически нецелесообразным. И вот полвека назад все изменилось. С тех пор свиньи всю жизнь проводят в помещении. Они рождаются и растут в свинарниках с кондиционерами и искусственным освещением. Дневного света не видит ни одна свинья. Это чрезвычайно разумно: животные защищены от колебаний температуры, антисептика сводит на нет заболевания. В свинарниках больничная чистота - под решетчатым полом протекают потоки воды, уносящей отбросы и экскременты. Свиней уже давно не кормят ветхозаветным пойлом. Они получают сбалансированный рацион, содержащий протеин, витамины, минеральные добавки и антибиотики. Они - о радость! - ежедневно прибавляют в весе по килограмму и живут ровно сто дней. На сотый день стокилограммовые холеные свинки гуманно оглушаются электрическим разрядом и, пройдя за полчаса стадии убиения, обескровливания, разделки и расфасовки, появляются перед счастливым человечеством в готовом к употреблению виде. Средняя производительность стандартной бойни - две тысячи Наф-Нафов в час.

Николай молчал.

- Ты, Коля, видишь выход из экологического тупика в разработке всеобъемлющей программы защиты среды. Это пустые слова. Все сведется к установлению норм отстрела кабанов, пересмотру стандартов на выбросы токсичных веществ в атмосферу и Мировой океан и переселению уцелевших носорогов в заповедники. А ведь дело не в очистных сооружениях и посадке лесов - необходимо изменить саму общественную психологию человека. Только так можно вывести этот вид из класса суперпаразитов.