Заповедник людей

Гл.17

— Я приветствую тебя, правитель, — старец в поклоне склоняется перед Идаром. За ним стоят непривычно безвольные зеки, глаза у них пусты, губы сжаты и что-то шепчут, словно произносят молитву.

Идар цепким взглядом оглядывает тщедушную фигуру старика, отмечает про себя, что тот старательно прячет взгляд и старается капюшоном полностью прикрыть лицо, затем перекидывается на зеков, долго их изучает. Что-то здесь неправильное, непонятное, а значит — опасное.

— Ты кто, отец? — мягко спрашивает Идар.

— Обычный человек, обиженный судьбой, но обласканный смертью, — старик крестит воздух по диагонали.

— Так ты божий человек? — догадывается Идар.

— Я то? Да… я от него, — ещё ниже кланяется он.

— Что тебе надо? — Идар пытается разглядеть его лицо, но видит лишь кончик носа и старческий подбородок.

— Приюта, мне и моим несчастным ученикам.

— С каких это пор они стали несчастные? — насмешливо произносит Идар, скрещивая локти на груди.

— С тех пор как заблудились в своих душах, но я их выведу из этого лабиринта.

— Берёшь на себя роль Мессии? — Идар хочет говорить язвительно, но голос невольно дрогнул и от этого возникает злость.

— Что ты, я его лишь скромный слуга.

— Ты фанатик? — больше утверждая, говорит Идар.

— Фанатик это тот, кто верит, но не понимает сути своей веры, — смиренно произносит старец, — а я знаю суть Его и служу, без остатка отдав свою душу и жизнь.

— Значит фанатик, — утверждает Идар, но старик не стал спорить и наклоняется в поклоне ещё ниже. — Даже не знаю, — в раздумье говорит Идар, — чем вы можете быть мне полезными?

— Укрепив верой сердца людей своих, ты получишь ещё большую власть над ними, — старик впервые поднимает лицо и Идар встречается с его безумным взглядом и душа холодеет, словно качнулась в сторону открытого гроба.

— Ты странный старик, — он прикрывает глаза, словно в размышлении, но на самом деле невыносимо смотреть в воспалённые, красные глаза, в которых нет и следа от разума, но есть сила и она подавляет. — А если я не дам тебе приют, ты уйдёшь? — стараясь скрыть страх, произносит Идар.

— Я уйду… к твоему врагу.

— Что ж, я тебя не держу, — Идар отступает на шаг.

— Не делай опрометчивых решений, это может быть для тебя опасно, — впервые в голосе старца появляется металл.

— Тогда мне проще тебя убить, — усмехается Идар.

— Это невозможно, я давно мёртв.

— Живой мертвец? — Идар откровенно улыбается.

— Нет, я мёртв, в понимании этого мира.

— Ты безумен.

— А что такое безумие? — старец смеётся, словно простуженный ворон.

— Действительно, — задумался Идар. — Все мы в какой-то мере психи. А ты мне начинаешь нравиться, старик.

— Я к твоим услугам, правитель, — старец вновь кланяется.

— Пожалуй, я дам тебе приют и даже отдельный дом. Но мне не нужны эти людоеды, от них смердит мертвечиной.

— Они уже не едят людей, я им разъяснил, что это плохо, они на пути к очищению, они мои ученики.

— Это видно, — Идар со скептическим видом глянул в их тусклые глаза. — Ладно, веди своих… учеников.

Ворота со скрипом отворяются, и странная процессия молчаливо входит внутрь. Идар смотрит им в спины и ещё не совсем понимает, как извлечь из всего этого выгоду. Он раздражён тем, что в душе, словно хлопья жирного пепла, опускается страх. Старик страшен своим безумством, и он может влиять на людей, даже зеки-людоеды и те, бредут за ним с покорностью жертвенных козлов. Ясно как день, он обладает внутренней силой, способной парализовать волю, но он не стремиться её использовать против него. Может, он затеял собственную игру, а быть может, на роду вот таких необычных людей, прописано подчиняться воли всякого рода правителям? В любом случае отдавать его своим врагам не следует, пусть будет под присмотром. Если ситуация начнёт выходить из-под контроля, убить его всегда будет время.

Идар подзывает Дмитрия. Надсмотрщик, с недоуменным видом взирающий на тщедушного, на первый взгляд готового даже от громкого чиха отдать богу душу, старика, подходит к Идару, по привычке ударяя плёткой по своим сапогам:- Что за клоун? — осклабился он.

Идар недовольно нахмурился, обжигает пронизывающим взглядом Дмитрия, на лице которого застыло брезгливое выражение и тот с готовностью опускает взгляд, плётку засовывает за пояс, что свидетельствует о его растерянности:- Грот, что используем как тюрьму, — Идар задумался, он даже не спросил имя старца, — отдашь ему. Трёх рабов дай и охрану выставь. Обо всех его телодвижениях сразу докладывай.

— Зачем нам нужен старый дед? — пожимает плечами Дима.

— Если потребует каменщиков и плотников, выделишь, — Идар игнорирует его вопрос. — Иди, действуй.

— Хорошо, сделаю, — Дмитрий пожимает плечами и скорым шагом догоняет старика:- Эй, как тебя? Стой!

— Меня будешь называть старцем Харитоном, — глухо молвит тот из-под капюшона. — Мне нужен тот грот, что используете под тюрьму, приведёшь мне трёх рабов, охрану выставь, а завтра, чтобы были плотники и каменщики, — после этих слов он продолжил путь, а за ним безвольно двинулись зеки.

— Ладно, сделаю, — в некотором потрясении говорит Дмитрий, а в животе становится гадко, словно выпил гнилой воды.

Алик мнёт панаму, трясёт козлиной бородкой и горячо говорит:- Так и было, дед глянул на свору собак и те обсыкаться начали.

— А ты? — хохочет Антон.

— Что я? Мы с Машей в засаде сидели, — обижается Алик. — Сами у неё спросите!

— Угомонись, Антон, — Виктор вскользь улыбнулся, но в глазах поселяется тревога. — Что дальше было?

— Дед к псам подошёл, а те и двинуться не могут, зарезал суку и зекам отдал, а сам сказал, что придёт за ними.

— Ну, а зеки… что? — нетерпеливо спрашивает Виктор.

— Они и шагу сделать не могли. Не иначе наш дедушка экстрасенс.

— Ты, случаем, травку не курнул? — скривился Антон.

— Да помолчи ты! — резко обрывает его Виктор. — Откуда дед этот появился?

— Кто ж его знает, — бородка понуро свешивается вниз, Алик обтирает вспотевшее лицо панамой и нахлобучивает её на голову. — Одно скажу, дед очень опасный, если пойдёт к Идару, проблем у нас прибавится.

— Так как он крестился? — хмуро спрашивает Викентий Петрович.

— Странно, по диагонали, причём сжатым кулаком.

— Какая-то секта, причём новая, — мрачнеет батюшка. — Сейчас на свет повылезает такое, что и в годы Перестройки при Горбачёве не снилось. Он точно к Идару пойдёт, ему люди для секты нужны.

— Такие способности, круче калаша будут, — Виктор чувствует неприятное подсасывание в желудке, словно от голода. Жизнь его людей с сей минуты находится в смертельной опасности.

— Дед старый, скоро сам загнётся, — Алик стягивает панаму с головы, вновь обтирает лицо.

— Такие как этот дед, из-за старческого склероза забывают о смерти и живут в одной поре, переживая своих нетерпеливо ждущих детей, а затем и внуков, — невесело хохотнул Антон.

— Мы не внуки, чтобы ждать его смерти, — невесело улыбается Виктор.

— А может его как-то можно нейтрализовать? — Алик скисает как молоко и становится лицом похожим на свою истерзанную панаму.

— Правильная мысль, — Виктор окатывает его внимательным взглядом, — мой приказ, как только он окажется в прицеле АКМА…

— Жестоко! — дёргается Алик и тихо добавляет:- Он такой старый… на моего дедушку похож… только он давно умер.

— А этот живой и с удовольствием заберёт твою молодую душу, — Викентий Петрович со вздохом погладил парня по голове. — Видно мне лично придётся идти на разведку, тучи над нами сгущаются, а с забором надо поторопиться.

— С тобой пойдёт тренер, — кивает Виктор. — И вот ещё, калаш возьмёшь, при случае деда ликвидируй и если получится… Идара.

— Для священника мне тягостно слушать твои слова, — вздыхая, крестится Викентий Петрович, — пойду, помолюсь, может бог даст мне какой-то знак. В раздумье я, всё переворачивается в моей вере, нельзя священникам убивать. Но и жизнь моих близких в смертельной опасности, не спасать её, значит быть сообщником убийцам и не будет за это прощения… но в то же время…. ударили по одной щеке, подставь другую…

— Иди, молись, — мягко тронул его за плечо Виктор, — бог даст тебе знак. Я думаю, здесь иной случай.

…………………

Викентий Петрович, бледный словно смерть, обливаясь потом, молится, никто не имеет права его отвлечь. Душа в страхе, он ждёт божьего знака и истово верит, но сомнения терзают и выворачивают душу. Смирение — вот одна из главных заповедей, но тогда — смерть. И что останется? Неужели душа, безропотно, словно тупая овца, давшая убить её тело, созданное по божьему подобию, останется светлой и чистой? А может — это бог проверяет? Боже, дай мне знак!

Гадюка скользнула в щель, зависает над виском священника, замечает бьющуюся жилку сонной артерии, бросается, но Викентий Петрович интуитивно улавливает движение и расплющивает её голову кулаком. Затем долго смотрит и с потрясением произносит:- А ведь это враг… это знак… знак свыше.

Лицо просветляется, всякие сомнения разлетаются, словно мрак ночи, Викентий Петрович достаёт нож, проверяет лезвие на остроту и решительно бреет бороду. Затем, вытягивает из рюкзака пятнистый камуфляж. На период военных действий, он снимает с себя сан священника и становится спецназовцем, прошедшим подготовку в мыслимых и немыслимых горячих точках, в данный момент он нужен именно в этом качестве. Его взгляд теряет всякое смирение, энергия звенит в теле, рефлексы вспоминают все навыки, несколько приглушенные образом смиренного священника. На самом дне рюкзака Викентий Петрович находит ящичек с длинными гвоздями — это не для плотнических дел, пальцами зажимает холодный стержень и, неуловимым движением швыряет. Резкий свист и жирный паук растёкся, проткнутый сталью.

— О, а это что за мужик? — Антон спотыкается о свою ногу, встречаясь с ясным взглядом безбородого Викентия Петровича, когда тот выходит из своего укрытия, похлопывая ладонью по бритым щекам.

— Одеколоном бы сбрызнуть, без бороды, словно без трусов, освежает и хочется скакать по росе, сверкая голой жо… — улыбается Викентий Петрович.

— Ты ли это, батюшка? — Антон приседает от неожиданности.

— Стоп. Сейчас я не батюшка, я в миру, можешь меня называть Виком.

— Вик?

— Так меня на службе окрестили.

— Как скажешь, Викентий Петрович, — пожимает плечами Антон, пытаясь прихлопнуть веками свои округлившиеся глаза, но лишь икнул и неожиданно заржал как лошадь:- Ты словно сметаной отожрался, подбородок белый, а всё лицо — коричневое.

— Потемнеет, — отмахивается Викентий Петрович, — главное чтобы человек был хороший. Верно, Антоха?

— Это точно, — живо поддерживает его тот. — А ты как, надолго… в мир, или как?

— А это как бог подскажет. Виктор где?

— С Ниной шалаш утепляет.

— Это правильно, женщине в интересном положении необходимо тепло, — кивает Викентий Петрович.

— В каком положении? — не расслышал Антон.

— Ну, она же интересная женщина, — спохватился Викентий Петрович, сам того не желая, едва не выдав чужую тайну. Хотя, какая тайна, скоро свой живот Нина не скроет.

— Да, тётка она классная, — с почтением шлёпает губами Антон, но Янка моложе, — с неким вызовом произносит он.

— Да кто ж спорит! — хохотнул Викентий Петрович. Он, по-дружески хлопает по спине Антона и идёт сквозь лагерь. Оглядывает незаконченные строения, хмурится, ведь совсем ничего осталось, крыши застелить и можно новоселье отмечать. Чуть-чуть не хватило, жаль. Теперь все брёвна на забор уйдут, но что делать, это сейчас важнее.

Ночь в разгаре, дымятся угли в затухающих кострах, из палаток доносится сопение и храп, почти все спят кроме выставленных постов. За день люди умаялись, работают на износ, темп на гране человеческих возможностей, ведь надо быть не только строителями, но и тренироваться как гладиаторы. Даже Гурий, постоянно доказывающий, что лучшим способом ведения военных действий, это дипломатия, а не лук и стрелы и тот овладел дубиной и отмахивается ею достаточно прытко от разящих тычков тупых концов копий. Метод тренировок Викентий Петрович избрал достаточно жёсткий, не увернулся — получай во всю дурь. На первых порах было много травм и даже весьма серьёзных, но затем возросшее мастерство свело все эти мелкие неприятности почти на нет. Особой гордостью для Викентия Петровича, это его два вертящихся тренажёра с цепями, летающих на различных уровнях. Вскоре он хочет на цепи приделать топоры, чтобы «жизнь мёдом не казалась». Ну, если серьёзно, он считает, что именно в смертельной опасности оттачивается настоящее боевое мастерство. Невероятно удивляет Виктор, у него какое-то безумное свойство организма, он учится невероятно быстро и условные рефлексы закрепляются как безусловные.

Викентий Петрович, неслышно приблизился к шалашу и словно слился со скалой, наблюдая, как слаженно работают Виктор и его удивительная женщина с грацией дикой кошки. Нина подносит охапки сена, а Виктор прутьями прижимает их между основными балками, стараясь, чтобы стебли ложились вертикально крыше. Что-то они сегодня завозились, очевидно, день был насыщенный до придела, а лезть в палатку им не хочется, всё же они полноценные муж и жена, Викентий Петрович недавно провёл обряд венчания.

Виктор слегка замедляет движения, словно почувствовал взгляд и действительно, говорит:- Что замер, Викентий Петрович?

— Зови меня Виком, — усмехается Викентий Петрович.

— Божий знак получил? — Виктор оборачивается и улыбается вовсю ширь лица, увидев белые щёки и подбородок своего друга.

— Ой, что это с вами? — роняет сено Нина.

— На тропу война вступил, в колючем кустарнике борода может запутаться, — шутит Викентий Петрович.

Нина оценивающе оглядывает его:- Я думала вы старше.

— Это плохо?

— Забавно.

— Значит, Вик, — Виктор хлопает его по жилистому плечу.

— Меня так в спецназе называли. А ты как почувствовал, что именно я подошёл? — любопытствует Викентий Петрович.

— Просто понял и всё. Хотя, — задумался Виктор, — ночная цикада на дереве замолчала, значит, кто-то её спугнул. Шагов не слышал, так бесшумно в лагере можешь передвигаться лишь ты.

— А если это был враг? — с некоторой иронией спрашивает Викентий Петрович.

— Агрессии не чувствовал, одно лишь нахальное любопытство, — улыбается Виктор.

— Чудесно. Наконец-то ты становишься настоящим профи.

— Учителя хорошие, — не думая льстить, обыденным тоном произносит Виктор.

— Нет, здесь что-то другое… хотя и учителя первоклассные тоже, — с самодовольством говорит Викентий Петрович и пытается по привычке пригладить несуществующую бороду.

— Когда уходишь? — Виктор в упор глянул в глаза Викентию Петровичу и неожиданно невозмутимый спецназовец чувствует дискомфорт, словно его вывернули наизнанку и швырнули как тряпку, с таким взглядом он в жизни ещё не сталкивался, даже у тигра он проще.

— Завтра под вечер, — Викентий Петрович с немалыми усилиями выдерживает его взгляд.

— Кроме тренера ещё будешь брать людей?

— Нет, с Николаем мне будет проще, другие мешать будут.

— Как знаешь, — Виктор крепит ещё один пласт сена.

— Уютный шалаш, получается, — вздёргивает подбородок Викентий Петрович, — почти как юрта.

— На одну комнату, но большую, — хмыкает Виктор.

— С милым и рай в шалаше, — тоскливо вздыхает Нина.

— Как разгребём дела, с забором закончим, вам дом построим в первую очередь.

— Это по блату или как? — ухмыляется Виктор.

— По положению, — Викентий Петрович многозначительно глянул на Нинин живот, и женщина смущённо прикрывает глаза пушистыми ресницами.

— Викентий Петрович, а что за знак был, вы так резко поменялись? — не в силах обуздать рвущееся любопытство, спрашивает Нина. Она выпрямляется, с гордостью разводит плечи, на груди полыхнули бусы из чёрных опалов. Их огонь, чарующим светом, пробегает по набухшим соскам, вызывающе оттопыривших тонкую ткань лёгкой рубашки и, спецназовец мигом спекается, мямлит, не узнавая себя:- Пожалуй, я пойду, царица.

— Царица?! — опешила Нина, затем думает, что это шутка, смеётся, показывая ровные зубы:- И всё же, а знак, какой был?

Викентий Петрович выдёргивает из-за пояса шкуру змеи:- Она появилась в тот миг, когда меня сжигали сомнения, зависла над моей шеей.

— Это гадюка? — удивляется Виктор. — Но, на Караби нет ядовитых змей.

— И я о том же… ядовитая змея напротив сонной артерии… я раздавил её как врага и понял, я нужен Господу как воин.

— Даже озноб пробил, — Нина передёргивает плечами и прижимается к Виктору.

— Я пойду, выспаться хотя бы немного, — Викентий Петрович с грустью улыбается, старательно отводя взгляд от упругих прелестей невероятной женщины.

— Пока, Вик, — махнула рукой Нина и украдкой бросает жадный взгляд на Виктора.

Уходя, Викентий Петрович слышит возбуждённый женский шёпот:- Хватит с этим сеном возиться, завтра доделаем.

М-да, думает Викентий Петрович, пора бы и мне женщиной обзавестись, впору дрова колоть, совсем невмоготу становится. Он идёт к палаткам, садится у тлеющего костра, ворошит палкой, подкидывает веточек, вспыхивает огонь, ехидно перемигиваясь быстрыми огоньками. Рядом с ним кто-то подсаживается и тоже бросает в огонь сухие веточки.

— Ты кто? — не оборачиваясь, недовольно спрашивает Викентий Петрович.

— А вам без бороды идёт, — слышится голос Алёнки.

— А, это ты, чего не спишь? — оборачивается Викентий Петрович.

— А вы, почему не спите? — шепнула одними губами девушка.

Викентий Петрович оборачивается к ней и внезапно шалеет от её запаха и желания, силится отвести взгляд и проклинает себя, что сейчас напугает бедную девушку, но она внезапно кидается ему на грудь, словно жестокий вампир впивается в губы и заваливает на землю, ошарашивая его таким напором и неудержимой страстью. А ведь меня сейчас изнасилуют, мелькает удивлённая мысль и, Викентий Петрович с бесцеремонностью срывает с неё куртку, переворачивает бедную девушку, налегает на неё, плюща белые груди жёсткими пальцами.

— Давно тебя любила, — стонет Алёнка, истекая влагой.

— Прости меня, боже! — Викентий Петрович с силой придавливает её к земле и головешки в костре выдают безумную чечётку.

………………….

— Уф! — отдувается Алёнка, поправляет непослушную чёлку. — И что это с нами произошло?

— А ты меня действительно любишь? — Викентий Петрович внимательно глянул на девушку.

— Как только ты появился в нашей секции… сразу. Но ты был попом и мне казался недосягаемым. А сейчас, без бороды… даже не знаю, что на меня нашло, — Алёнка стыдливо прикрывает глаза. — А я тебе нравлюсь? — внезапно она краснеет и шмыгает носом.

— Даже не знаю, что сказать, — искренне произносит Викентий Петрович, — мгновение назад любил тебя как сумасшедший, а сейчас меня терзают смутные сомнения, а прав ли я был?

— Ты мне скажи, — Алёнка ткнулась ему в плечо, — я хоть немного тебе нравлюсь?

— Немного? Хм. Да я готов тебя на руках носить! Ты мне послана свыше! От такого подарка большой грех отказываться, — искренне заявляет Викентий Петрович.

— Правда? Я подарок? — она счастливо смотрит на него и стыдливо улыбается.

— Ещё какой… подарок! Боюсь, после всего этого, мне придётся на тебе жениться… что и сделаю с большим удовольствием… если, конечно, ты согласна.

— А куда мне деваться, в животе сладко и я ещё тебя хочу, — Алёнка вновь налетает на Викентия Петровича и угли в костре вновь заскакали как озорные чертенята.

Утро вновь радует росой. Прозрачные капли материализовалась из пустоты, и щедро облепили траву в долине, но ещё не сверкают. Солнце запаздывает, увязнув в тучах на горизонте и, лишь с трудом выталкивает жгучие лучи из немногих прорех. Игнат, вздрагивая от холода, стараясь, чтобы не промокла борода, изображает из себя индейца. Боевой лук держит как грабли, на тетиве оперённая стрела, а в глазах горит желание порадовать несносную Аню жирным зайцем. По утрам эти ушастые твари повадились топтать поле, которое с такой любовью обихаживает красавица Нина, но Игнату на неё и это поле плевать, перед его глазами маячит капризное лицо Анюты. Как хочется, чтобы её губы улыбались, а во взоре горела любовь. Но, в последнее время она всё чаще сердится, а на её прелестных щеках пламенеет злой румянец. А когда Нина вышла в безумно красивом украшении, Аня впала в бешенство и, Игнату сильно досталось от её острых кулачков. После этого она отлучила его от своей постели, но, может, заяц как-то погасит гнев и счастливая улыбка скользнёт по её пухлым губам? Надо раздобыть зайца! Игнат в великом напряге, даже борода принимает боевую стойку.

Шорох в траве заставил в его артерии вылиться столько адреналина, что он едва не задохнулся, руки задрожали, пальцы оттягивают тетиву. Мгновение, и он едва не спускает стрелу, но в траве появляется рыжая собачья морда. Собака держит в пасти обмякшее тельце ушастого зверька, глянула на Игната затравленным взглядом и метнулась в густую траву.

Игнат сел, обливаясь потом, руки дрожат, в горле пересохло, грудь душит злость и досада. Затем его взгляд скользит по мокрой траве и, он чётко видит тропинку, что проделала собака. Почёсывая бороду, Игнат приподнимается, почему-то воровато оглядывается по сторонам и двинулся за собакой.

Тропа ведёт к дальним скалам, там обрывы и неприступные стены, груды камней от разрушительных обвалов, делают ту местность неприступной и опасной. Странно, что пёс туда стремится. А ведь там секретный лаз! Игнат хохотнул, представив, как его будут нахваливать товарищи, радость распирает грудь, от важности борода разлетается в разные стороны. Но, неожиданно он вспоминает, как Аня ему шептала на ухо: «Ты не хуже Виктора, при желании его можно спихнуть, заключить союз с Идаром Сергеевичем и я тебя сделаю царём». Игнат вздрагивает от видения рабов с опахалами, словно наяву видит рядом царицу Аню, челюсть отпадает, изо рта потянулась липкая слюна. А ведь это шанс! Глаза бегают по сторонам, он бежит по тропинке, видит в щели между камней собачий хвост, производит стремительный бросок и останавливается у широкого хода. Он сразу понимает, этот ход переходит в пещеру и выходит с противоположной стороны скал.

Некоторое время Игнат размышляет, тоска сжимает сердце, он вспоминает своих товарищей, с кем делил еду и кров, вспомнил и Виктора с Ниной, которые спасли его от голодной смерти, но внезапно всё заполняет сердитое Анино лицо и борода у Игната безвольно свисает и сам себе говорит:- Аня права, она достойна, быть царицей. Я выдам Идару Сергеевичу этот ход, а взамен потребую трон! — голос бородача звенит от возбуждения и от вожделения.

Вдруг Игнат пугается, что его может кто-то слышать, приседает, озирается, но вокруг тишина, лишь ласточки шуршат крыльями почти у земли, к дождю должно быть. Он вползает в собачий лаз, бежит на четвереньках и оказывается в пещере, некоторое время бредёт в темноте, но вскоре замечает тусклое пятно, ускоряет шаг и вот Игнат широко вздыхает грудью свежий воздух с противоположной стороны скал. Вот он, его главный козырь! Теперь расклад сил резко поменяется и даже Викентий Петрович со своим автоматом ничего не сделает. Игнат смеётся, борода судорожно дёргается, теперь и заяц не нужен, Аня будет им довольна. Ай да я молодец, какая удача!

Игнат выбирается обратно, размышляет, а ведь если собаки вновь будут шастать по долине, рано или поздно, поп найдёт этот ход, а это совершенно неприемлемо. Обдирая пальцы, скрипя зубами от натуги, Игнат заваливает лаз камнями, затем садится на корточки, отдыхает, на лице блуждает счастливая улыбка.