История восьмая. Памяти павших

Обратно нас решили по островкам прогулять. Много их тут было, маленькие и побольше, да всё не для постоянного житья. Да и места заповедные, на такие острова туристы на час-два и заглядывали только: сохранились тут следы от войны последней, прошла она по этим местам.

Меня с ночи бессонной да дня трудового укачало на катере: устроился в кубрике, задремал, даже выходить не хотел. С Настей не поговорить толком: народ вокруг, да и не я один спать в дорогу завалился: из команды катерной на лежанках устроились, отдыхают. Настя на палубу ушла — ей вода силу даёт, а мне живой огонь ближе. Только воды её вокруг вон сколько, а огня мне не достать. Вот и дремал вполглаза, отдыхал, как мог.

Но не удалось мне отлежаться: острова показались, Настя ко мне пришла.

— Выйди, посмотри, — говорит. А сама серьёзная снова.

Встал я, вышел на палубу и ахнул мысленно: острова островами, а на них душ солдат погибших — тьма. Не одна сотня их тут, смотрят устало да печально: не обрели покой, как заслужили давно.

Посмотрел я на Настеньку, что рядом встала.

— На берег, — говорю, — нам надо. Работа для нас с тобой. Надо парней отпустить, заслужили давно.

Кивнула она, а катер к берегу подходит, причаливает. Спустился я в кубрик, собрал быстро всё, что пригодиться могло, и на палубу вернулся.

Выбрались мы на землю, инструкторша кратко про достопримечательности рассказывает, что да где находится, а я слушаю в пол-уха: и без того знаю уже, куда мне идти. Тоже место примечательное, только людей нам с Настей там не нужно, пока работаем. Повезло нам: вся толпа дружно на другую достопримечательность собралась. Настя на них глянула, на меня посмотрела, а я её за руку придержал: тонкая ладонь, прохладная.

— Не туда нам, — говорю. — Пойдём, нас ждут уже.

— Ты знаешь, куда идти? — удивилась немного.

— Знаю, — говорю. — Зовут они и тропу показывают.

Кивнула она, и пошли мы. Ладонь я её отпустил, чтобы не смущать зря да события не торопить. Оттаивает щит её со мной рядом потихоньку и славно.

Идём вдоль берега, я Насте рассказываю, что вижу:

— Моряков здесь много погибло. Кораблей мало было, люди в основном на островах были. Но и солдаты простые есть, и даже лётчики. Они все давно уйти должны были, только выхода не видят. Его и надо им открыть да показать. Парни честно своё дело делали, за землю родную погибали, за родных и близких своих, а не за власть чужую. И земля с водой их приняли, как могли.

Слушает моя Настя, серьёзная. Спустились мы к воде, позвал я моряков, выход открыл: ключи с собой есть, дело недолгое. Увидели они путь да корабль, что им создал, заулыбались, обрадовались:

— По облакам на летучих кораблях плавать будем! — смеются. — Небо бороздить! Утрём носы авиации!

Проводили мы их с Настей вином красным да дальше пошли. А с воды в небо флотилия уходила…

— Что теперь? — Настя спрашивает.

— Тех, кто в земле, отпустить надо, — отвечаю. — Им дорогу открыть.

— Много их, — Настя огляделась вокруг. — На других островах тоже есть.

— Есть, — кивнул. — Потому тут пути надо делать, чтобы все могли уйти. А куда идём — там точка ключевая.

Пришли, я на часы поглядел: до конца стоянки ещё час, успеваем нормально. Но и медлить слишком нельзя — группа наша сюда скоро придёт, надо до этого управиться.

Зашли внутрь укреплений, темно, прохладно. Души устало смотрят, зло почти: опять туристы, мол…

Встал я на место нужное, чтобы все слышали, и начал души звать.

— Вставайте, — говорю, — хватит вам тут мучиться. Долг вы свой исполнили честно, кровью землю напоили, жизни свои за неё отдали. Дело великое сделали, пора вам на волю…

Стою, зову, Настенька за мной напевает негромко, мелодично очень и душевно. Заслушался бы, да не для меня песня, для павших.

И стали они выходить на свет, недоверчиво переглядываясь: неужто, правда, конец заточению? Свобода пришла, какую ждали давно? И горечь их чувствую, и боль: знали, что не будет подмоги, до последнего полягут все, а ведь не пускали врага, до конца держались… Подвиг это, не каждому по плечу. И слабые духом были, и сильные. Все живые, никому умирать не хотелось… Только бросили их тут умирать, не вернулись за живыми, когда линия фронта отступила…

Встали вокруг нас, смотрят. Израненные, грязные, кто каким умер, таким и остался. И самому на душе горько и больно, и в глазах щиплет, но надо дело доделать.

— Идите, — говорю. — Ждут вас и родные, и любимые и подвиг ваш помнят.

Увидели они путь, что я открыл, запереглядывались недоверчиво, а потом один и шагнул вперёд:

— А что, — говорит, — братцы, где наша не пропадала? Айда, посмотрим! Всё лучше, чем здесь сидеть, гнить!

Шагнул он на путь, и омыло его, очистило, да тех услышал, кто с воды ушёл. Зовут они оставшихся, хорошо им. Засмеялся и этот счастливо, на меня посмотрел:

— А не врёшь ведь, чертяка! Только, — говорит, — ты товарищам нашим налил, а нас угостишь на дорожку?

— Угощу, а как же! — улыбнулся, щедро им вина налил. — На здоровье вам, будьте!

Повеселели они, улыбки появились, смех зазвучал. Шагнули на Путь, идут, благодарят, по плечу похлопывают:

— Спасибо тебе, браток!

И на душе легче и радостней, и Настенька стоит, улыбается, на ресницах слёзы смахивает…

Вышли они на свет божий, ждут стоят, а я гляжу — остался один, из проёма тёмного глядит хмуро.

— А ты чего не идёшь? — спрашиваю. — Твои товарищи собрались уже, ты один остался.

Буркнул он неразборчиво, а Настя вдруг вперёд выступила.

— Подожди, Джастер, — говорит. — Не моряк он. Он море ненавидел, лётчиком быть хотел, а его на флот забрали. Ты для моряков только Путь открыл, он его не видит. Я его выведу.

Ишь ты, не моряк… Кивнул я, а Настя запела опять, тихо, ласково, как мать для дитя любимого. И смотрю: вышел парень, и хмурость его ушла. Лицо круглое, веснушчатое, белобрысый сам, даже заулыбался.

— Мамо так пела, — говорит. — Петро я, с Харькова.

А Настя на меня покосилась и к выходу пошла, где остальные души ждали. Идёт, поёт, за ней Петро этот, я замыкаю. Вышли, а моряки серьёзные все стоят, ждут последнего.

Настя на меня посмотрела.

— Водку открой мне, — говорит. — И сам выпей тоже. Дальше я их провожу.

Сделал, как велела, хоть и не любитель я водки, да Настя права: надо парней беленькой проводить, как положено. Вино — угощенье было.

А сейчас обряд.

Встала Настя в круг, поёт, морякам наливает… А они серьезно пьют, молча и уходят в небо. Петро последним ушёл: самолёт его ждал, на крыльях парень взлетел.

Долго его счастливый смех в небе звоном рассыпался…

Проводили парней, закрепил я Пути для оставшихся, на все островки вешки кинул: придут остальные, знают теперь, где выход для них.

Отошли с Настей от места, устроились на травке: на солнце отогреться да отдохнуть. Остатки вина допили, парней поминая. И вовремя: пяти минут не прошло, как с топотом и криками первые из нашей группы показались.

— А чего вы тут сидите? — спрашивают.

— Греемся, — отвечаю.

— А укрепления здесь где?

— Да вон там, — рукой махнул, показал.

— Мы отплываем скоро, — инструкторша пробежала мимо.

— Успеем.

Посидели мы ещё с Настей и пошли обратно. И когда шли — роту солдат встретили: по путям они пришли с другого конца острова. Старшина их вёл, нас увидели — честь отдали, как начальству: знали уже, кто постарался. Я им козырнул за подвиг великий, а Настя поклонилась уважительно.

Мы на катер загружались, а они уходили и песню пели…

Но на этом моя работа не закончилась: где-то через полчаса следующий остров показался. Я и без того не слишком хорошо себя чувствовал: вложился основательно, а для восстановления время нужно. Но решили меня на прочность испытать: только к острову подплывать стали — мне совсем заплохело, хоть кровью блюй, до того излучение убийственное откуда-то пошло.

Настя на меня посмотрела, села рядом, за руку взяла, а мне и не до радости даже, боль пришлая душу наизнанку выворачивает.

— Тебе плохо? — спрашивает. — Может, останешься?

Подумал я, головой покачал.

— Нет, — говорю, — на землю мне нужно. Излучение здесь жёсткое, а там не так фонит, как на воде.

Поднялся я на палубу и понял, отчего ещё плохо мне: остров передо мной лежал как зверь могучий, в муках умирающий. Его я услышал, его боль в себя принял.

Не мог я мимо такого пройти. Хоть сколько сил осталось, а помочь должен. Зубы сцепил, к трапу шагнул.

— Идём, — Насте кивнул коротко.

Вышли мы с ней на берег, народ кто куда разбежался, а Настя меня за руку взяла осторожно. И тепло от её ладоней, легче стало.

— Что с тобой? — спрашивает заботливо. — Заболел?

— Нет, — говорю. — Фонит здесь, сильно. Радиация, наверно. И остров умирает, помочь ему надо. Пойдём, источник поищем.

Пошли мы с ней, она впереди, а я за ней плетусь, тропы толком не вижу — больная земля вокруг, показать толком не может, метки редкие кидает только, куда идти. А под ногами нет-нет да кострища попадают — слепы люди, не видят ничего, на умирающем пируют.

Времени на этот остров немного дали, да источник мы нашли быстро: я всем существом его чувствовал. На соседнем острове он оказался: люди постарались. Посмотрел я и пошёл искать, чем помочь могу. Настя недалеко идёт, по-своему что-то делает, я в её колдовство не лез. Просыпаться она начала со мной рядом, силу свою почуяла, себя обретает теперь. Да и проще ей здесь, чем мне: жница Мораны, как-никак, а тут смерти расплёскано — по грудь почти. И только я это понял, как осознал: Настина здесь работа, я на подхвате только, как проводник, на место привести. Сказал Насте, подумала она, кивнула:

— Веди тогда.

Спросил я остров, куда идти нам, а он от болезни и говорить разучился почти, еле-еле отвечает. Но показал тропу, пришли. Другой берег, плоский, галькой усыпан; и вода, и камни больные насквозь. И пока Настя по берегу ходила, искала что нужно, я понял: не исцелить остров, перешёл он границу эту. Болезнь глубоко слишком в землю вошла, до костей, до основания острова почти. Как рак метастазы по всему организму раскидала. Смотрю на это всё, а ощущения такие, что зубы без наркоза сверлят все сразу, нервы со всего тела вытягивают и кровью блевать хочется. А Настя зовет:

— Смотри, — говорит, — что нашла.

Подошёл, глянул: два камня, черный и белый и формы нужной, равновесной. А Настенька камни покрутила так и этак, я улыбнулся тихонько, взял, сложил.

— Оба мы острову нужны, — говорю. — Видишь, обе силы, и твоя и моя. В гармонии и равновесии, друг друга дополняют и помогают. Бери их, за ними мы шли. Пойдём теперь щит делать. Хоть прикроем его немного, всё ему полегче будет.

Посмотрела она на камни, губку покусала.

— Может ты и прав, — говорит. — Только я ещё хочу сюда добавить кое-что. Ты не против?

— Нет, — отвечаю, — не против.

Вернулись мы обратно, я на камень за сосной сел, Насте только место показал, где щит сложить да как его поставить. Сделала она всё, своё добавила, меня позвала.

— Вот, посмотри, — смущённо так. — Я ничего не испортила?

Подошёл, посмотрел: красиво получилось. И щит гармоничный, певучий… И дышать сразу легче стало.

— Нет, — улыбнулся тихо, — очень здорово вышло. Я один бы так не смог.

Смотрю, а Настя засмущалась, отвернулась.

— Тебе правда нравится? — тихо спросила.

— Правда, — говорю. — Вместе у нас куда лучше всё выходит и правильней.

Отдохнули мы с Настей на камнях под сосной, только всё равно душа не на месте: от источника прикрыли, а сам остров страдает, стонет…

— Не могу я ему помочь, — говорю. — Слишком большая доза тут была. Он собой остальные острова закрыл, весь удар на себя принял и мучается теперь, умирает тяжело очень.

— Совсем не помочь? — Настя на меня с печалью посмотрела.

Встал я, отошёл вглубь, прислушался, остров спросил. И обмер от услышанного. Не ждал я такой просьбы, всё надеялся, что есть выход, хоть какой…

К Насте обернулся и как сказать не знаю, язык не поворачивается. А она на меня смотрит, ждёт.

— Отпустить он просит, — собрался с силами, сказал. А у самого душа кровью обливается: живую землю мне убить — как можно-то?!

— Говорит, что всё равно умирать, а с нами легче.

Смотрю и Настя моя опешила, брови страдальчески изогнула, голову отпустила.

— Я не смогу, — тихо так отвечает. — Не проси.

Посмотрел я на остров. Лежит, весь в струпьях и язвах, дышит тяжело, разум затмился почти, говорит едва-едва — всё болезнь захватила. Только дух смотрит печально и о милосердии просит…

— Я сделаю, — говорю, а у самого в глазах туман. И без того спит земля вокруг, а где и вовсе люди её убили. Каждый уголок живой ценен безмерно… Хоть понимаю, что милосердно это будет — дух отпустить, пока его болезнь не поразила, но на душе оттого не легче.

— А проход ему мы вместе откроем. Только посох мне нужен или наподобие что. Пойдём, поищем по дороге.

Кивнула она, и слышу — остров обрадовался, что мучения его прекратятся скоро, зовёт, тропку под ноги бросил. Увёл в сосняк, на полянку, и мы с Настей ахнули только: стоит у сосны посох. Настоящий, с резьбой, по уму сделан, как положено. Человеческих рук дело, только к чему он туристам-то тут?

— Подойдёт тебе? — Настя спрашивает.

Кивнул, взял, погрел в руках, послушал. Откликнулось дерево теплом, даже обрадовалось. А тоже успело в себя смерть вокруг разлитую принять…

И повёл нас остров напрямик, короткой дорогой. Да и время поджимает, скоро на катер возвращаться. Хорошо — недалеко идти оказалось. Увидел я место, Настю жестом остановил, а сам пошёл. Встал, где нужно, посох взял как следует, у острова ещё раз спросил:

— Не передумал?

— Нет, — отвечает. — Отпусти…

Кивнул, зубы сцепил, собрался с силами и ударил, как должно, хоть душа кровью обливалась. Вздохнул он в последний раз и замер. Поднял я посох и выдохнул остров. А вместе с воздухом и дух над землей подниматься в небо стал, а земля под ногами мертвела стремительно. Стою, а у самого в глазах мокро: живое убил… Хоть и благодарность духа слышал, а на душе и горько, и легче, что поступил правильно…

— Смотри, Дима, — Настя подошла тихонько, рядом встала, за руку меня тронула. — Какой он красивый…

Поднял я голову, вытер глаза и в самом деле: дракон в небе нарисовался, могучий, сильный, счастливый, что свободен… А что рёбра наружу — нарастит мясо, духу это проще.

— Он возродится, — Настя мне улыбнулась понимающе. — Ты доброе дело сделал. Мучился он сильно.

Посмотрел я на неё и не сдержался, обнял, к себе прижал, волос губами коснулся:

— Спасибо, — шепнул тихо. — За помощь и понимание.

Она кивнула, отстранилась чуть, и я удерживать не стал — и так лишнего себе позволил.

— Доделать нужно, — говорит, на меня не смотрит. — И пора нам.

Что тут спорить, права Настя. Открыли мы духу проход, он крылья расправил, круг над нами сделал и полетел себе, оживающий и свободный…

Обратно мы молча возвращались, Настя впереди шла, на меня не смотрела. А я так с посохом до катера и дошёл. Кто из группы увидел — косились на меня да сторониться начали, а мне до них дела нет. Думал посох с собой взять — очень он мне по руке пришёлся, да он отказался: на этом острове родился, тут и попросил в воду его отпустить, чтобы тоже уйти.

Я так и сделал.

Загрузка...