Закон и честь (СИ)

Часть 5

______________________________________________________

— Вон оно значит, как… — Вустер мусолил в толстых губах изгрызенный чубук дымящейся трубки. Ароматным табачным дымом пропах весь кабинет. Казалось, запах впитался даже в обшитые сосной стены и давно не беленный потолок. На столе комиссара полиции как всегда властвовал сущий бедлам, а сам хозяин кабинета восседал в продавленном кожаном кресле и сверлил своего подчинённого бульдожьим взглядом.

— Ты что, твою мать, опять пытаешься мне втюхать бабушкины сказки про скатерть-самобранку?!. — внезапно взорвался Вустер, плюясь так отчаянно, что его слюна долетела до вытянувшегося во фрунт перед столом начальника Джентри. — С каждым разом ваши рапорты становятся всё больше похожи на галиматью подсевших на Сладостный порошок наркоманов! Ты что, не понимаешь, что и выше меня стоят люди, которым подавай факты, реально отображающие происходящее, а не всякое дерьмо? И эти люди, заметь, не верят в Святого Николая и рождественских эльфов, так их и раз эдак!..

Джентри с понурым видом изучал носки своих сапог. Каждое слово Вустера, кипящее праведным гневом, как бы там обидно ни было, грубой правдой вонзалось в уши старшего инспектора. А что тут скажешь? Их рапорты, касающиеся Джека-Попрыгунчика и очередных провалов в его поимке и впрямь напоминают низкопробное бульварное чтиво.

— Даже и не знаю, что тут можно сказать, — промямлил Джейсон, пока не рискуя поднимать глаза на пыхтящего дымом и возмущением комиссара. — Я написал не один рапорт по этому делу и могу гарантированно подтвердить, что ни разу ничего не приукрасил. Отчёт Флеминга так же верен, как и всё, что писалось ранее. Я сам всё видел собственными глазами, сэр. У меня нет ни одного объяснения, но всё обстоит именно так и никак иначе.

— Да уж, никак иначе! — с отвращением фыркнул Вустер, брезгливо толкнув пальцами лежащий на столе листок бумаги, исписанный мелким убористым почерком — рапорт Флеминга. — На этот раз вы превзошли сами себя, засранцы. Мало того, что умудрились упустить преступника прямо из-под носа, когда он был, что называется, в коробочке… Стоп! А что, если этот магистр тайных сил прячется у меня под столом? А? Ой-ой-ой!..

Широкая мясистая физиономия Вустера перекосилась в притворном ужасе. Он даже, кряхтя, наклонился, заглянул под стол и издевательски пошарил там рукой.

— Нет там никого! Чёрт, а я уже почти поверил, что это мерзавец несомненно здесь, и я вот прямо сейчас возьму его за жабры! Так вот, Джентри, мало того, что вы его упустили, так ещё ко всему прочему угробили на хрен дирижабль быстро реагирования, которому до списания, как мне до пенсии, стоимостью двадцать тысяч фунтов!!! Да меня за одно это мэр подвесит за яйца!!!

От рёва комиссара чуть не посыпалась штукатурка с потолка, а в газовых рожках испуганно дёрнулось пламя.

— И почему, твою мать, ты позоришь честь мундира? Причём в самом прямом смысле этого слова? Опять припёрся грязный, взъерошенный, в испачканных сапогах и вдобавок с синяком на морде! А что у тебя на пальто — сажа? Ты что, в свободное от работы время подрабатываешь трубочистом, Джентри? Похож на какого-то спившегося бродягу! Смотреть тошно! Ох, займусь, займусь я чисткой кадров… Дай только бог сил и терпения…

— Сэр, у вас трубка выпала, — кашлянул Джентри, поморщившись от вустеровских воплей. Не иначе как весь Империал-Ярд услышал всё, что комиссар думает о нём. — Сэр, я не в форме. И распознать во мне офицера полиции рядовому обывателю не под силу. Так что ни о какой запятнанной чести мундира речи быть не может.

Сыпля отборными проклятьями, рыча, как пёс, у которого отнимают кость, Вустер подобрал со стола трубку, сунул в рот и громко засопел. Кончики его огромных усов нервно подрагивали, на залысине выступила обильная испарина.

— Сэр, по поводу Крейга…

— Ну?

— Давайте оставим на потом Попрыгунчика. Не думал, что доживу до того момента, когда мне придётся это сказать! В общем, не кажется ли вам, что те, кто пытается заполучить нашего учёного или его изобретение (уж не знаю, что им больше нужно) не кажется ли вам, что эти таинственные личности уж больно прекрасно осведомлены? Сэр.

— Я не вчера родился, Джентри, — буркнул, успокаиваясь, Вустер. Его физиономия постепенно стала обретать прежний цвет. — Как только ты вошёл в мой кабинет, я хотел спросить у тебя то же самое, да сорвался не на то… Ладно, замяли, инспектор. Никто не знал, что Крейг у тебя? Абсолютно уверен?

Джейсон, почувствовав, что гроза миновала, позволил себе опуститься на стул и вытянуть ноги.

— Об этом даже вы не знали. А Невидимка знал. Вся проблема в том, что это знание пришло к нему от других. Кому-то известно гораздо больше, чем мы можем себе позволить. Непростительно больше. Трупы опознали?

Комиссар с видимым наслаждением потёрся широченной спиной о протестующе застонавшую спинку кресла.

— Шайка Виллема Рэндерби, известного так же под кличкой Кривой. Те ещё подонки. Ограбления, взломы, не гнушались и убийствами. Опытные, в общем, специалисты были.

— Что-то таких не припоминаю, — нахмурился Джентри.

— Столица большая, сынок, а её дно глубже, чем Аквазийская впадина. Твоей хозяйке чертовски повезло.

— Это как сказать, — хмыкнул Джентри. — Оказывается, как мало мы порою знаем окружающих нас людей.

Комиссар согласно запыхтел трубкой:

— В точку, Джентри. Вот взять, например, мою старуху! Знаешь, что она мне вчера вечером заявила?

— Шарлотта? — уточнил Джейсон.

— Ты знаешь ещё одну мою жену? Хм, а было бы неплохо… В общем она мне вчера прямо так и говорит, мать бы её… Кх-кх… Тёща ещё жива, понимаешь? Вообще непробиваема. Ни одна болячка её не берёт. Так вот… Она мне заявляет, причём в ультимативной форме, чтоб я завязывал с курением. Представляешь?! Я! С курением!..

Джентри тщательно изобразил наивысшую заинтересованность. Регулярные разборки начальника с супругой давно стали притчей во языцех всего полицейского управления. И периодически Вустеру требовалось выпустить пар, пожаловаться на горькую судьбинушку, попутно объясняя всем желающим, кем на деле является его жена и как ему с ней несладко живётся. Обычно объектом жалостливых излияний комиссара становился Джентри. Он всегда умел слушать.

— Дескать, я провонял в доме все занавески и простыни! И что от моего табака у неё мигрень! Двадцать, понимаешь, лет всё было в порядке, ни мигрени, ни ещё какой хрени, и занавески пахли как надо, а теперь поди ж ты — завязывай с курением!.. Вот и выходит, что мало, мало мы знаем о людях…

Вустер сложил волосатые лапищи на пузе и, вращая глазами, ожесточённо закусил чубук. Джентри ободряюще покивал и попытался вернуть шефа в прежнее русло разговора.

— Сэр, мы немного отвлеклись, не находите? Мы остановились на том, что Невидимке и тем, на кого он работает, слишком легко становятся известны определённые факты. Честно, никогда раньше не задумывался над этой дилеммой, но теперь иная ситуация. Требующая иного подхода. У меня чертовски мало данных, сэр.

— Ты просто никогда не вращался во всём этом шпионско-политическом дерьме, мой мальчик, — пробасил Вустер. — И Невидимка для тебя тёмная лошадка. Равно как и его дружки.

— Терроризм не мой профиль, — напомнил Джентри. — Признаться, чувствую себя немного не в своей тарелке. Я инспектор по расследованию убийств, а не агент ВВР.

Вустер наклонился вперёд и обдал подчинённого ароматом крепкого табака.

— Ты всего лишь представь, что этот ублюдок, на душе которого не один десяток жертв, самый обычный преступник. Террорист! Слишком громкое название придумали для таких как он. Они взрывают мосты и здания, прикрываясь какими-то высшими целями, говоря, что делают всё во благо каких-то идей… Но кто они на самом деле, Джентри? КТО?! Копни чуть глубже и за масками борцов за идеалы ты увидишь обычных бандитов и уголовников. Понимаешь? Не нравится тебе правящий режим, затаил обиду на министра, ненавидишь королеву — да бога ради! Какие проблемы, ребята? Хотите что-нибудь рвануть — ну так и дуйте к зданию правительства и взрывайте его к чёртовой матери! Предъявляйте свои начинённые динамитом претензии тем, кто непосредственно виноват в ваших трудностях! Уверен, наш мир не особо обедняет, обойдись он без чиновника-другого…Кхм… это между нами, Джентри, само собой. Но так нет же! Эти недоноски взрывают пассажирские поезда и омнибусы. А по мостам помимо политиков ездят и простые смертные!

— И судить их надо как обычных безжалостных убийц, — подытожил старший инспектор, впечатлённый горячими словами Вустера. — Но мы видим лишь вершину айсберга. Кто-то же направляет их. Да, Невидимка закладывает бомбы, жмёт на кнопки. Но его руки управляются кем-то свыше.

Вустер стрельнул глазами в закрытую дверь кабинета. Снаружи, через приёмную, доносился мерный неумолкающий гул десятков голосов — работа Империал-Ярда не прекращалась ни на минуту.

— Они говорят, что чуть ли не сам господь. Не знаю, какому богу они молятся, но определённо не нашему. Ты прав, Джейсон, большинство бомбистов лишь марионетки в чужих руках. Есть кукольники, такие же невидимки, что сокрыты от наших глаз. Слышал об АНА?

Заметив взгляд комиссара, брошенный на дверь, Джейсон вопросительно вскинул брови. Неужели шеф полиции опасается посторонних ушей у себя же под носом? Неужели засевшая в приёмной секретарша вызывает у него подозрения? Вустер меж тем перешёл на шёпот:

— АНА — Андерская Народная Армия. У этих ребят серьёзные амбиции.

— Я слышал о них, — подтвердил Джентри. — Достаточно серьёзная организация. Не слабее крупной преступной группировки. За что они борются?

— За всё! За чистый воздух, за мир во всём мире, за всю власть рабочим! — Вустер выбил в пепельницу потухшую трубку. — Я наводил справки… Да в принципе они и сами особо не скрываются… У них широкий спектр действий. Распространение листовок, саботаж, антиправительственные манифесты, организация беспорядков. Но они идут всё дальше. Все последние забастовки организованы ими. Кое-то вверху считает, что и большинство терактов последних лет их рук дело. АНА набирает силу и уже не гнушается проливать кровь.

— Во имя свободы?

— Что такое свобода, Джентри? Человек создан так, чтобы подчинять и подчиняться. Это в нашей природе и от этого не уйти. Свобода невозможна, потому как свободный человек опасен. Никто не позволит, никто! А мы и сами рады склонить голову…

В тихом голосе Вустера зазвучало неподдельное сожаление. Джентри только диву давался. Он ещё никогда не видел начальника таким красноречивым. Джентри давно свыкся с мыслью, что разговаривать на приглушенных тонах громогласный Вустер в корне не способен, и что окромя крепко ругательных выражений его словарный запас особой глубиной не может похвастаться. Ан нет. Действительно, как плохо мы порою знаем окружающих нас людей.

— Недовольные всегда были и будут. И АНА лишь использует их для своих целей. Слава богу, что эта компашка находится вне нашей юрисдикции. Но что касается Невидимки, то здесь дело более любопытное. Он одиночка. И большинство терактов совершил сам, руководствуясь своими свихнутыми в хлам моральными соображениями. Но есть информация, что иногда Невидимка сотрудничает с АНА. Смекаешь? И если террорист номер один вдруг заинтересовался в каком-то учёном, в сраном яйцеголовом умнике (Джентри при этих словах комиссара невольно усмехнулся. Жаль, не слышит Крейг…), то есть очень большая вероятность, что им заинтересовалась…

— АНА, — закончил за Вустера Джентри. — А вот это уже серьёзно, сэр. Но почему тогда Крейга не взялись охранять, например, ВВР лично? Думаю, в ОСУ смогли бы договориться…

Вустер печально затряс толстыми щеками, изображая полное недоумение.

— Или ход их мыслей нам не дано понять, или они знают больше чем мы.

— Не хотят привлекать внимание АНА, уверены, что мы сами справимся, — принялся гадать Джентри, — изобретение Крейга и вправду не имеет ничего общего с оружием и на деле яйца выеденного не стоит? Используют нас как живца, чтобы нарыть крупных шишек из Армии?

— Каждый из этих вариантов имеет право на жизнь, — Вустер указал на Джентри толстым как сарделька пальцем. — Поэтому убедительная просьба — побыстрее разбирайся с этим делом и возвращайся на грешную землю, к обычным убийцам и маньякам. Политика страшнее их всех вместе взятых. И будь острожен, мой мальчик. Ты прав, кто-то из Двора сливает информацию. Я уверен, что нас пасут и ВВР, и АНА. И ещё неизвестно, кого следует опасаться больше. И не забывай про ОСУ. Эта свора умников имеет в верхах связи почище, чем Внутренняя и Внешняя разведка.

Джентри упрямо поджал губы.

— У меня нет иного выхода, сэр. Я уже увяз настолько, что дальше погружаться некуда. Ещё чуть-чуть и уйду с головой. Но так просто меня с ног не сбить.

_________________________________________________

Преподобный Стэн Кларенс, настоятель церкви Святого Аримофея, торопливо задувал последние свечки в проходе между скамьями. На ночь оставались гореть лишь свечи на алтаре, да у распятия в рост человека. Господь взирал на паству со стены, где висел крест. Кларенс спешил. Он жил довольно далеко от прихода и надеялся успеть на маршрутный омнибус, каждые два часа проезжающий мимо церкви. Беда в том, что в семь часов будет последний рейс. Не успеет, придётся идти домой пешком, надеясь на случай и уповая на Господа.

Нынешней субботой выдалось много дел. Священник готовился к воскресной службе и поэтому завозился дольше обычного. Он вовсе не жаловался, нет. Просто преподобному Кларенсу, разменявшему седьмой десяток, очень не хотелось идти домой по такой сырой и промозглой погоде. Старые кости всё чаще, будто испытывая его, давали о себе знать. Крепкий духом, но постепенно слабеющий телом священник надеялся, что господь простит ему его слабость.

На церковь, построенную более трёхсот лет назад, пережившую революцию и Становление, опускался липкий непроницаемый туман. Туман постепенно окутывал улицу, превращая свет зажжённых с наступлением сумерек фонарей в зыбкое, едва видимое марево. Вместе с туманом пришёл холод и приползла сырость. Предвестники вполне себе обычной ноябрьской ночи.

Преподобный уже впотьмах накинул на сутану тёплый плащ, как вдруг услышал едва уловимый звук. Тихий шорох, словно кто-то неосторожно зацепился за стену. Кларенс недоумённо нахмурился. На его гладко выбритое лицо набежала тень лёгкой досады. Неужели в столь поздний час в церковь решил заглянуть кто-то из прихожан? Хотя вряд ли, все посещающие эту христову обитель люди знали назубок расписание, и ни для кого не было секретом, когда именно старенький священник запирает двери. Раньше в церкви всегда на ночь оставался кто-то из служек. Но времена нынче пошли сложные. Церковь, расположенная отнюдь в не самом процветающем районе города, переживала не лучшие времена. Уже который года все дела были взвалены на старческие плечи преподобного Кларенса. Разумеется, он никогда не обходился без помощи, как господней, так и прихожан, но к ночи церковь неизменно оставалась пуста.

Священник прислушался, застёгивая плащ и надеясь, что слух его подводит. Но нет. Шорох повторился. И шёл он от исповедальни. Что ж, преподобный молча перекрестился и мысленно пробормотал молитву, не ему судить тех, кто нуждается в утешении и помощи в столь неурочный час. Господь наказал всегда открывать душу и разум перед истинно верующими, и кто он такой, чтобы им отказывать. Всего лишь смиренный слуга божий.

Подхватив с алтаря зажжённую свечу, преподобный направился в исповедальную комнату. Так и есть, в изукрашенной святыми письменами и ликами апостолов кабинке, разделённой на две части, на прихожанской стороне кто-то был. Священник поставил свечу на столик, и, не снимая плаща, зашёл в кабинку. Усевшись на жёсткую лавочку, Кларенс торопливо перекрестил скрытого за деревянной перегородкой с зарешечённым окошком прихожанина и сказал:

— Господь благословляет тебя… Облегчи душу, дитя божье.

— Я грешен, святой отец.

Раздавшийся за перегородкой голос заставил отца Кларенса невольно вздрогнуть. Он покосился на решётку, за которой едва угадывался тёмный силуэт говорившего. Одинокая свеча бросала на исповедальню колеблющиеся тени и не давала много света.

— Все мы ходим под одним богом, сын мой, и никто из нас не безгрешен, — сказал священник. — Но лишь истинное покаяние способно спасти наши души.

— Я не верю в бога, святой отец, — Кларенсу показалось или в низком рокочущем голосе позднего прихожанина звучала скрытая насмешка? — А вы, вы верите в него?

Несколько сбитый с толку странным вопросом, преподобный заёрзал по лавочке. Он внезапно почувствовал себя крайне неуютно. Очень странный разговор получается. И этот голос… Нет, не может у честного человека, осенённого крёстным знамением, быть такого голоса. По мнению священника, голос этого человека более подходил зверю, по непонятной прихоти господа научившегося говорить.

— Всем сердцем верую. Что терзает тебя, сын мой? Что привело тебя? Расскажи и, возможно, я смогу облегчить твои страдания.

Из-за перегородки донёсся тихий смешок. Кларенсу показалось, что тени за окошком задвигались. Наверно впервые в жизни священнику захотелось нарушить таинство исповеди и заглянуть во вторую половину кабинки, чтобы воочию увидеть сидевшего там человека.

— Мне кажется, вы заблуждаетесь, святой отец. Я ничем ни терзаюсь. И не страдаю. Но в чём-то вы и правы. Я пришёл за ответами.

— Откройся мне, и я постараюсь дать тебе их, — Кларенс говорил размеренно и ровно, с успокаивающими интонациями. Он заправлял приходом вот уже почти сорок лет. Приходилось исповедовать всяких людей. И разочаровавшихся в боге праведников, и пытающихся взяться за ум падших женщин, и сломленных войной солдат. И для каждого он находил доброе слово и дельный совет. И он никогда не боялся никого, кто бы ни сидел напротив него.

Но сейчас… Кларенс с изумлением понял, что он боится. Он, прости его господи, почему-то отчаянно боится этого человека с таким странным жутким голосом.

— Я совершил в своей недолгой жизни много плохих поступков, святой отец, — смешок. В наполненной зыбкими тенями исповедальне смешок прозвучал особенно неприятно. Преподобный поёжился, моля всевышнего не отвести от него в данный момент взора. — Вы готовы выслушать меня? Да о чём я говорю… Это же ваша работа, обязанность. Долг. Кажется, так вы называете это, верно? Но вот готовы ли вы меня понять и простить, а, падре?

— Я всего лишь отпускаю грехи, сын мой. Прощать тебя будет господь. Отец небесный велик в своей бесконечной доброте к нам, своим заблудшим чадам.

— Знаете, что я вам скажу? Господь и представить не может, о чём я хочу поведать! — страшный незнакомец гортанно рассмеялся. Кларенсу очень не хотелось называть его смех дьявольским, но именно такие ассоциации у него возникли… — И вряд ли он простит меня! Есть вещи, падре, настолько ужасные, что их нельзя простить. Вы лжёте. Бог не настолько всепрощающ. А если он готов простить меня и пропустить в райские врата, значит, он самый большой и законченный идиот на этом и том свете! Ха-ха-ха!

В лицо Кларенса невольно бросилась краска от вскипевшего в душе гнева. Гнев даже на какое-то время отодвинул страх. Этот чужак, этот человек пришёл в храм божий и ещё смеет охаивать господа?! Дребезжащий смех незнакомца перешёл в мерзкое хихиканье. Видимо, для него всё происходящее в церкви напоминало на редкость удачную шутку.

— Покайся, грешник. Ещё не поздно раскрыть свою душу, — преподобный был само терпение. Любую заблудшую овцу можно вернуть на путь истинный. Но глубоко внутри Кларенса уже начало терзать преступно грешное сомнение — а всех ли? И не волк ли в овечьей шкуре сейчас сидит напротив него?

— Я совершал поистине чудовищные вещи. Вы в своей религиозной наивной блажи не в состоянии представить и десятой доли моих злодеяний. Я убивал людей. Много раз. Я мучал их. Издевался. Я убивал их с особой жестокостью. Что с вами, падре? Я слышу, как изменилось ваше дыхание, оно стало прерывистым, судорожным… Ваше сердце стало биться учащённей. А запах… Вы пахнете страхом, падре. Да от вас просто смердит! Ну что, вы ещё верите во всепрощение вашего Бога? Вы отпустите мне мои грехи?

На оглушенного, подавленного отца Кларенса через перегородку повеяло первобытной мощью, тёмной, нечеловеческой силой. Злом. Абсолютным злом, что разъедает и самые чистые души. Голос животного? Зверя? Нет. Это был голос самого Дьявола. Теперь святой отец окончательно понял, кто наведался в церковь этим поздним ноябрьским вечером. Он понял, кого принёс окутавший город туман. По спине священника побежала струйка противного пота. Он взмок. Он был напуган и растерян. Но вера пожилого священника была твёрже, чем дубовая скамейка, на которой он сидел.

— Господь любит нас всех. И каждое его дитя заслуживает прощения. Стоит лишь искренне покаяться. — Окрепший голос Кларенса наполнил маленькую тесную кабинку. — Покайся, сын мой. Сдайся полиции, испроси прощения у всех загубленных душ, и ты обретёшь царствие небесное.

— Ха-ха! Вы лжёте. Падре! Все вы лжёте! Нет ни загробной жизни, ни иного царства, ни даже бога. Ничего нет, кроме этого сранного вонючего мирка, где мы все вынуждены существовать! И где вынужден находиться я! Я, заключённый в чужую плоть, вынужденный скрываться ото всех. Меня гонят, как бешеного зверя, падре. Не спорю, я заслужил это… Но вот в чём шутка, вы только вдумайтесь — я не хотел этой жизни! И я не виноват! И тот, кто сотворил это с нами, отнюдь не бог.

Громкий крик человека перешёл в яростное шипение. Отец Кларенс вжался в стенку кабинки, пытаясь как можно дальше отодвинуться от скрывающей разбушевавшегося незнакомца хлипкой деревянной перегородки.

— Поэтому не надо заливать мне про божью любовь, святой отец. У меня на руках столько крови, что в ней можно утонуть. И если ваш сранный бог не чёртов извращенец, то ему не за что любить меня.

— Ты сам не понимаешь, что говоришь. Тобой движут злость и обида!

— Падре… Я в принципе не обидчив. Я ещё тот добряк и не в моих правилах обижаться, — казалось, страшный незнакомец удивлён. Он шумно заворочался на своей половине, и отец Кларенс услышал, как жалобно заскрипела под его внушительным весом прочная дубовая скамья. — Я ни на кого не держу зла или обид. Просто мне нравится это делать. Мне нравится убивать. Сначала я просто развлекался, шутил, смеялся… Я пытался быть весёлым. Но меня начали принимать за чокнутого клоуна. И чтобы со мной считались всерьёз, мне пришлось идти на крайние меры. Не скажу, что это было так легко… Но лиха беда начало. Знаете, что важнее всего на свете, падре? Безнаказанность. Когда я понял, что никто ничего мне не сделает, что никто не в состоянии меня остановить, ни один ничтожный констебль, я понял, что я выше их всех.

— Ты полон грехов, безумец, — глухо сказал священник, оттягивая начавший душить его воротничок. — Нет на земле власти выше божьей.

Исповедальня сотряслась от громового хохота.

— Ваш бог — миф, падре! Разуйте свои чёртовы глаза! Нет никого над нами и вокруг нас. И никто не спасёт зовущего на помощь. И я, только я один властен решать, кому жить, а кому умереть. Я не просил делать этого со мной, я не виноват в том, что стал таким, но будь я проклят, если мне не нравится моя жизнь! Я живой кошмар, я бич этого зажиревшего сранного города, я пастырь всех живущих в нём жалких людишек! И мне, будь я проклят, по нраву такая жизнь!

Отец Кларенс не успел больше вымолвить ни слова. Деревянная перегородка буквально взорвалась у него перед лицом, засыпав градом изломанных щепок. На обомлевшего священника надвинулась огромная чёрная фигура. Стоящая на столике свеча испугано затрепетала, тени заметались по сторонам. Высоченный человек, в цилиндре, сокрытый тьмой, протянул к преподобному длинные ручищи. Корявые волосатые пальцы сгребли пожилого священника за воротник плаща. На Кларенса уставились огромные круглые глаза с вытянутыми, будто совиными, жёлтыми зрачками. Глаза Зверя. Глаза Сатаны.

Джек-Попрыгунчик гадливо хихикнул и играючи сдёрнул человека с лавочки, подтягивая к себе, словно паук заарканенную добычу.

— Готовься к встрече со своим богом, падре, — сказал Джек и взревев, с немыслимой силой ударил священника головой от стенку исповедальни.

Раздался хруст, словно лопнуло яйцо. Отец Кларенс, хрипя, беспомощно засучил ногами. По его исказившемуся от дикой боли лицу потекла кровь. Он уже ничего не соображал. И боль потихоньку начала отпускать. Преподобный уже не слышал дальнейших слов своего убийцы. Ему где-то на границе восприятия пели трубы архангелов. Он слышал, как скрипят, отворяясь, ворота рая…

Попрыгунчик слышал только предсмертный сип конвульсивно дёргающегося настоятеля. Зарычав, маньяк вышвырнул обмякшее тело из исповедальни и выпрыгнул наружу, отряхиваясь от щепок. Оглядевшись, Джек радостно крикнул:

— Славься, боже! И встречай нового слугу своего! Надеюсь, ты не будешь возражать, если я внесу в интерьер твоей обители кое-какие изменения? Знаешь, как говорят — всё что не происходит, всё происходит к лучшему.

_____________________________________________________

Элен готовилась ко сну. Нехитрый вечерний ужин превратился в маленький праздник по поводу завершения её первой рабочей недели. Отец, вернувшийся уже впотьмах, принёсший вместе с капельками осевшего на куртке тумана запах машинного масла и дублённой кожи, обрадовался дочери не меньше жены и младшего сына. Александр Харт души не чаял в Элен. И поэтому не взирая на усталость и покрасневшие от недосыпания глаза настоял, чтобы Виктория откупорила припасённую для подобных случаев бутылочку недорогого вина, купленного в лавке мистера Ходжинса, что торговал на соседней улице.

Воспоминания об ужине и выпитая пара бокалов вина продолжали согревать девушку, когда она ложилась в постель. Накинув ночную рубашку и расчесав волосы, Элен уже собирались нырнуть под одеяльце, когда в спальню бесцеремонно ворвался Тони. Мальчуган плюхнулся на кровать рядом с сестрой и прислонил лохматую головёнку к её плечу.

— Тебе и вправду нравится работать в этом доме? — тихо спросил Тони, наслаждаясь каждой минутой, проведённой вместе с Элен.

— Это не плохая работа, глупыш, — девушка чмокнула его в макушку. — Тебя что-то тревожит?

— Я скучаю по тебе… И ещё я заметил, что иногда у тебя становится грустные глаза. Эти богачи тебя не обижают?

— Какие мы глазастые! Дурачок ты мой, ну кто меня будет обижать? Гиллрои почтенные и благородные люди, настоящая элита общества…

— Сейчас ты говоришь прямо как папа, когда он смеётся над… — Тони на миг запнулся, вспоминая новое и от того сложное для себя слово. — Над власть-при-дер-жа-щи-ми! А твоих хозяев он называет буржуями.

Элен приобняла брата и сказала:

— Ты бы поменьше слушал, что рассказывает папка, когда начитается газет или наслушается на заводе последних сплетен… У меня всё хорошо, правда. Гиллрои достойные люди. И у них замечательные дети, которые не доставляют мне ни малейших хлопот.

— Ты их любишь? — в голосе насупившегося мальчика прозвучала ревность.

Девушка рассмеялась:

— Ты что, глупенький… Конечно, они чудесные дети, они мне нравятся, но единственный ребёнок в этом городе, которого я по-настоящему люблю, это ты!

Тони просиял, стоически проигнорировал обращение «глупенький». Признаться, в последнее время его несколько раздражала манера сестры награждать его умилительными девчоночьими кличками. Ему уже десять лет, и он вполне себе почти взрослый мужчина. Папа даже назвал его своей опорой и помощником. Правда, маленьким, но всё-таки!

— Ладно, я пойду спать, а то мам ругаться будет, — сказал мальчик, целуя сестру в щёку. — Она сказала, чтобы я не сильно наседал на тебя. Но завтра ты от меня не отвертишься!

— И в мыслях не было, — улыбнулась Элен, провожая любящим взглядом топающего до двери вихрастого темноволосого мальчугана, в старенькой пижаме, так похожего на отца.

Уже взявшись за дверную ручку, Тони обернулся и, нахмурив брови, сказал:

— Кстати, ты бы не могла поговорить с мамой и попросить её, чтобы она не запрещала мне одному гулять по вечерам?

— И не подумаю! Ты ещё…

— Знаю-знаю, маленький, — уныло протянул Тони. — Но она теперь запрещает мне даже гулять по нашей улице.

Услышанное стало для девушки неожиданностью. Улица Шестерёнок была довольно-таки неплохим местечком, тихим и спокойным, где все соседи знали друг друга. И часто дети допоздна носились весёлыми стайками по-над домами и заборами, забывая обо всём на свете, распугивая возмущённо курлыкающих голубей.

— Мама говорит, что сейчас стало опасно. Они с папой, когда думают, что я не обращаю на них внимания, говорят о каких-то забастовках и беспорядках. И вид у них при этом очень печальный. А ещё они говорят о Джеке-Попрыгунчике.

Элен бросило в жар, но она постаралась, чтобы её улыбка выглядела искренней, а голос бодрым и уверенным.

— Знаешь, мама права, малыш. Времена сейчас пошли неспокойные…

— Этот Джек совсем недавно убил маленького мальчика. Выманил его из дома…

Девушка только руками всплеснула.

— Тони, кто тебе рассказывает все эти ужасы?

— Прочитал в папиной газете, — шаркнул ножкой мальчик. — Мне кажется, что родители порой забывают, что я уже не ребёнок и умею читать. Они боятся за меня… Но мне думается, что этому Джеку нечего делать на нашей улице!

— Порою зло подстерегает нас там, где мы его совсем не ожидаем, — сказала девушка, внимательно глядя на застывшего у двери мальчугана. — Слушайся маму, Тони. И папу. И меня. И никогда не поступай опрометчиво…

— И не заговаривай с незнакомцами! Я знаю! — Тони подмигнул сестре и вышел из спальни.

Вновь оставшись в одиночестве, девушка задумчиво уставилась на горящую на прикроватном столике лампу. Тони был очень сообразительным и наблюдательным мальчиком. И совсем неглупым. Он не должен попасть в беду. Только не он. К сожалению, Элен не решалась сказать того же о себе. Какое-то неясное скребущее чувство надвигающейся беды грызло её все последние дни. Предчувствие нехорошего. С чем это было связано, она не могла сказать. Ей казалось, что нечто непонятное и мерзкое витает в воздухе, принюхиваясь и выискивая себе жертву.

Девушка легка на кровать и, натянула одеяло до подбородка. Лампу она не стала тушить. Ровный уютный жёлтый огонёк убаюкивал и создавал ощущение защищённости. Её маленькая спаленка показалось девушке крепостью, надёжным убежищем, а свет керосиновой лампы волшебным сиянием, прогоняющим подступающие к их жилищу тёмные силы и крадущееся в туманной ночи зло.

Оставшись наедине с собственными страхами, надеждами и чувствами, Элен не могла не возвращаться в мыслях к особняку Гиллроев. Ей всё не давали покоя уволенные няньки. Если они хорошо выполняли свою работу, а со слов двойнят девушка поняла, что проблем с ними не возникало, то почему тогда рано или поздно все получали расчёт? Разумеется, двойнята ничего не могли знать больше, в силу понятных причин, а хозяева не особо распространялись на эту тему. И Стефан…

Стефан волновал девушку больше, чем все уволенные нянечки вместе взятые.

Она искренне переживала за несчастного юношу. Этот доктор Аткинс… Этот подонок… Помимо воли, Элен стиснула зубы в приступе пронзившей всё её естество ненависти. Она раньше и представить не могла, каково это — ненавидеть кого-нибудь? Будучи доброй и отзывчивой девушкой Элен никогда ни с кем не конфликтовала, все редкие ссоры стараясь сводить к шутке. Но Аткинс… Аткинс был первым, кто разбудил в ней именно это чувство. Элен попробовала его, раскусила и ей не понравилось. Слишком гадостно, мерзко и противно. Она поняла, что ненависть ужасна по своей природе.

Аткинс причинял Стефану вред. Чем больше девушка размышляла об этом, тем больше уверялась в своих предположениях и дивилась тому, что больше никто этого не замечает. Куда смотрит Катрин? Ладно ещё вечно занятый мистер Гиллрой, у крупного промышленника постоянно полно забот и хлопот. Но его жена… Катрин тратит кучу свободного времени на всякие глупости, и не может уделить лишней минутки для старшего сына! И даже не задумывается над тем, а как, собственно, продвигается его лечение? Гиллрои до такой степени слепы или настолько доверяют директору Мерсифэйт, что разучились отличать чёрное от белого?

Элен же была почти стопроцентно уверена, что от лечения доктора Аткинса Стефану нет никакой пользы. Более того, девушка думала (и боялась при этом собственных мыслей), что Аткинс травит Стефана. Что он вредит ему. Она не знала точно, откуда к ней пришло это знание, и не могла сказать по этому поводу ничего конкретного. Но девушка была точно уверена, что чутьё не подводит её. Пресловутая женская интуиция. Глядя в пустые, ничего не выражающие глаза юноши, Элен неосознанно корила себя за то, что ничего не может сделать. Что она не в состоянии помочь ему.

Шкатулка. Что было в подаренной Аткинсом юноше шкатулке? И почему Стефан настолько сильно обрадовался её содержимому? Элен думала, что внутри шкатулки было нечто, что делает Стефана безвольным инертным идиотом. То, что принималось за лекарство, на деле губило бедного юношу. Ха, подружка, да тебе хоть сейчас дорога в отдел расследований Империал-Ярда! Элен невесело улыбнулась. Дура. Это всего лишь предположения. Разгулявшаяся на сон грядущий фантазия. Завтра с утра половина этих мыслей покажутся абсурдными и нелепыми.

А если нет? Если она всё-таки не ошибается? Что, если доктор Аткинс преследует какую-то определённую коварную цель? От этого человека можно ожидать чего угодно! Пока сон окончательно не сморит её, есть время поиграть в угадайку. Элен прикрыла глаза, наслаждаясь теплом и тишиной. В груди по-прежнему растекался приятный жар, а её постель после роскошной по меркам жителей улицы Шестерёнок кровати в особняке Гиллроев, казалось королевским ложем. Как же всё-таки хорошо дома…

Ночь неминуемо и бесшумно опускалась на столицу. Туман, ёжась, растворялся в надвигающейся темноте, сливаясь с нею и принимая совсем уж жутковатый облик. Белесо-чернильная хмарь заползала на каждую улицу, проникла в каждую свободную пустоту. Норовила забраться в дома. Туман жадно облизывал окна, оставляя на запотевших стёклах свою влажную слюну, отчаянно старался залезть под плотно закрытые двери. Туман и ночь словно два родителя порождали кошмары и иллюзии. В тумане многие вещи кажутся не тем, что представляют из себя на самом деле. А туманной ночью они зачастую приобретают совсем уж невероятные формы. Ночной туман порождал своих чудовищ…

Доктор Аткинс был порождением города. Иногда Элен казалось, что город живой. Что в его чреве постоянно идут какие-то сложные химические процессы. Что город сам решает, кому жить, а кому умереть. И что периодически он выплёскивает наружу всю скопившуюся внутри гнусь. Словно лопаются гнойные нарывы, выпрастывая на свет божий убийства и злодеяния. Как свистящий пар из закипающего чайника, из недр города выплёскиваются преступления и беспорядки. И если ночной туман лишь приглушал, обволакивая, звуки не умолкающего города, то сам город, пользуясь им, старался изрыгнуть как можно больше грязи… Ночь была идеальным временем для самого плохого и страшного. Элен невольно поёжилась, переворачиваясь на бок и подтягивая коленки к животу. В отапливаемом паровым котлом домике было тепло, но девушку бил иного рода озноб. Её начал покусывать страх.

Что-то не больно весёлые мысли стали в последнее время занимать её голову. Аткинс был чудовищем. И чудовищем приспособленным. Хуже, чем Джек-Попрыгунчик. Директору Мерсифэйт не нужно было дожидаться наступления ночи. Он не скрывался в тумане. Не прятался в тёмных подворотнях. Аткинс был аккредитованным монстром. Пользуясь своим положением в обществе, добрым именем и устойчивой репутацией, он мог позволять свой больной извращённой душеньке всё, чтобы не захотел. И Элен уверялась всё больше, что захоти он тогда на званом ужине завалить её на ковёр в гостиной на глазах у всех, то никто бы и бровью не повёл. Мистер Гиллрой, буркнув, попросил бы лишь, чтобы вели себя потише, Катрин, щебеча, как наивная малолетка, наверняка бы испросила у любезного доктора, удобно ли ему на полу, а Шатнер так и продолжил бы стоять в стороне безликой непробиваемой статуей. Это было воистину страшно, но девушка не сомневалась, что никто бы из взрослых и разумных обитателей старинного особняка не помешал бы доктору Аткинсу изнасиловать её, пожелай он того.

Элен крепко зажмурилась, пытаясь выгнать из головы неприятные пугающие видения. Вся её бравада потихоньку растворялась, и девушка уже не была уверена, что сможет и дальше, не моргнув и глазом, лгать родителям и братишке, уверяя, что у неё всё ну просто отлично и как же ей замечательно работается в доме Гиллроев. Да уж, всё просто чудесно.

А что, если?.. Что если предыдущие девушки, нанявшиеся к Гиллроям няньками, ушли по собственной воле? Что, если их никто не увольнял, а они сами сбежали? Странно, что она не подумала об этом раньше… Разве не вариант, что и на них положил в своё время глаз доктор Аткинс? Вдруг он и с этими девушками распускал руки? Или чего похлеще? Тогда нет ничего удивительного в том, что испуганные девушки одна за другой брали расчёт и стремглав убегали из дома Гиллроев.

Вот тебе и ещё одна версия, подружка. Элен перевернулась на живот и положила подбородок на скрещённые предплечья. Сон, недовольно ворча, уполз куда-то на самые задворки сознания. Надо бы ей и впредь держать ушки на макушке, решила про себя девушка. Кто знает, какие ещё тайны скрывает огромный особняк её хозяев… И необходимо обязательно выяснить, что находится в шкатулке Стефана… Девушку била лёгкая дрожь. Пряная смесь возбуждения и страха.

Но она бы испугалась ещё больше, если бы знала, что безликий серый человечек, следивший за ней всю дорогу до самого дома, никуда не исчез. Он по-прежнему околачивался поблизости, прячась в тумане, и то и дело поглядывая на подсвеченное горящей лампой окошко её спальни. Казалось, что ночная мгла и сырость нисколько его не смущают, а домик Хартов вызывает неподдельный жгучий интерес. Впрочем, так оно и было…

Глава 10

— Нет, нет и нет, и не просите меня, мистер Джентри! Я при всём желании не могу вам ответить на этот вопрос, — категорически заявил Гордон Крейг, меряя шагами гостиную. Он выглядел крайне взволнованным и нервозным. — Вы не понимаете, просто не понимаете, о чём просите.

— Зато я понимаю кое-что другое, — парировал старший инспектор, исподлобья следя за учёным. — Я понимаю, что из-за вашей чёртовой игрушки гибнут люди. И что это только начало. Каша заваривается будь здоров, боюсь, что расхлебать её будет очень тяжело. И виноваты в этом останетесь вы, Крейг.

Учёный остановился в центре комнаты, напротив жарко полыхающего камина. Скуластое лицо Крейга выражало крайнюю степень недоумения.

— Я?! Виноват буду я? Помилуйте, сэр, в чём моя вина? В том, что какие-то сумасшедшие фанатики хотят меня убить и украсть моё изобретение? В том, что преследуя столь омерзительные цели, они ничем не гнушаются? И в этом виноват я?! Бросьте, Джентри, вы сами себе не верите!

— Если вы признаетесь, что у вас в чемодане, всем будет лучше, — упрямо гнул своё Джентри, не взирая на очевидную логику в словах своего подопечного. — Зная, за чем именно они охотятся, я смогу лучше вас защищать. Я буду готов к следующему удару. А он обязательно будет!

Крейг, усмехаясь, плюхнулся в кресло и посмотрел на Джентри. Джейсону стало не по себе от его взгляда — чересчур спокойного, ласкового, снисходительного.

— Да что вы говорите? Правда? А кто намедни заявлял, что здесь, в этом, не скрою, чудесном доме я буду в полной безопасности?! Кто уверял, что уж здесь меня точно никто не будет искать. И не найдёт. А кто же тогда подослал тех трёх амбалов, что столь ловко порешила милейшая миссис Монро? Кстати, великая женщина, правда. Я начинаю преклоняться пред ней!

Джентри побагровел, сжимая побелевшими пальцами подлокотники кресла. Сейчас его лицо цветом могло соперничать с бордовой обивкой мягкой мебели гостиной.

— Не забывайте, сэр, что уже сегодня мы бы с вами были на испытательном полигоне ОСУ. Уже сегодня утром. Потому как удар Невидимки прошёл мимо цели. Мы опередили его и тех, кто стоит за ним. Я всё рассчитал верно. Никто бы не обнаружил вас до того момента, пока бы не стало поздно. Мы опережали их!

— Да уж, того, что я пережил сегодня, мне хватит, чтобы до смертного одра рассказывать внукам.

— То, что на этом поезде оказался Джек-Попрыгунчик, чистой воды случайность! — рявкнул полицейский. — Этот маньяк уже в который раз переходит мне дорогу. Но не думаете ли вы, что и он заодно с теми, кто хочет вас с потрохами? Повторяю — это случайность. Впредь мы будем ещё осторожней и умнее. А расскажи вы мне всю правду, то будет ещё лучше. В первую очередь вы поможете себе, сэр.

Крейг, в домашнем халате покойного мистера Монро, который висел на субтильном учёном как мешковина на пугале, по-прежнему усмехался:

— Я понимаю, куда вы клоните. И так же понимаю, что прогнило что-то в вашем Дворе. Многие тайны уже таковыми не являются. И поэтому скажите, с какой это стати я должен вам верить и продолжать чувствовать себя в безопасности? Что мешает нашим любезным недругам повторно напасть, будучи наученными горьким опытом и так же, как и мы, извлёкшими урок из ошибок?

— Потому что Невидимка не идиот. Он может и отмороженный на всю голову бомбист, но не дурак. — Джентри, успокаиваясь, закинул ногу на ногу. — И не фанатик из АНА. Никто на нас не нападёт, пока мы находимся в этом доме. Потому что на улице, на сотню ярдов вокруг теперь полным-полно переодетых агентов из моей личной команды. Настоящие профессионалы. Мимо них мышь не проскочит. Этой ночью повторной атаки не будет. Нас будут поджидать где-то на пути следования в Блумбери.

— А этот ваш неуловимый Попрыгун покрупнее мыши будет!

— Ему вы и даром не нужны, — Джентри, заскрипев зубами, снова начал заводиться. Этот умник иногда слишком далеко высовывает свой несдержанный язык! — Обычным людям выставленное кольцо охраны не преодолеть.

— И конец всей конспирации.

— Как видите, обстоятельства резко изменились. Без поддержки теперь никак.

— Говорите, на пути следования?.. Хм.

— Боюсь, что да. У Невидимки на руках оказывается очень своевременная и достоверная информация. Было бы глупо думать, что он не просчитает наших дальнейших действий. Это и так было очевидно, а сейчас и подавно.

Крейг некоторое время помолчал, что-то обдумывая. Когда он заговорил, голос его звучал несколько виновато:

— Простите, Джентри, но… Вы доверяете своим людям? А начальству? Комиссару?

Джентри с грустью подумал о новеньком револьвере, что поджидал его на столе в рабочем кабинете. Мистер Монтгомери настоящий кудесник. Принесённый им утром револьвер был великолепен. Джейсону хватило одного мельком брошенного взгляда, чтобы убедиться, что пожилой оружейник вновь подтвердил репутацию лучшего мастера в Столице… Дьявол, как же ему хотелось схватить эту замечательную пушку и всадить в наглую задницу Крейга здоровенную пулю!

— Судя по вашему виду, вы сильно жалеете, что вообще связались со мной, — с невинным видом сказал учёный.

— Вы прямо читаете мои мысли, — пробормотал Джентри. Он злился вдвойне, потому что в словах Крейга был резон. Учёный прав. Вот только признавать его правоту Джейсону ну очеееень не хотелось…

Дальнейший разговор мужчин был прерван появлением в гостиной миссис Монро. Старушка несла заставленный чайными принадлежностями поднос.

— Я подумала, что вам точно не помешает промочить горло. Натрудились, наверно… Вас было слышно даже на кухне… Чай удался на славу, — всё было сказано настолько непререкаемым тоном, что становилось ясно — им придётся выпить этот чай, даже если его придётся насильно заливать в глотку. Джентри и Крейг изобразили самые вежливые и радостные улыбки. — Я добавила мяты и мелисы… Говорят, это успокаивает нервы. И обязательно попробуйте печенье. Свежее, только испекла. С ореховой крошкой и тёртым шоколадом.

— Вы удивительная женщина, мэм, — Крейг, торопливо вскочил на ноги. — Дайте помогу…

Джентри взял с подноса чашку и втянул аромат дымящегося напитка.

— Божественный запах, миссис Монро. Спасибо.

— Что-то вы уж больно умилительно улыбаетесь, — с подозрением проворчала пожилая вдова. — Вы не собираетесь, часом, вцепиться друг другу в глотки?

Хлебнув чая, Джентри пришёл в совсем уж благостное расположение духа, посему примирительно улыбнулся краешками губ:

— Ни в коем случае. Мистер Крейг нуждается в нашей помощи. И я не позволю, чтобы с ним что-нибудь стряслось. Он ещё пригодится в качестве трамплина для моей дальнейшей карьеры.

Учёный поперхнулся и чуть не выплюнул на устилающий пол гостиной ковёр обжигающе горячий напиток. Он с округлившимися от обиды глазами посмотрел на старшего инспектора. В эту минуту он был так похож на готового зареветь ребёнка, что Джентри, чертыхнувшись про себя, сжалился:

— Полноте, сэр, полноте. Я пошутил. Всего-навсего.

— Кх-кх… шутка мм… Была не сосем удачная, мать в… Мать моя женщина, в общем!

Уперев руки в бока, миссис Монро надвинулась на Джентри. Тому показалось, что за спиной маленькой старушки собрались все грозовые тучи столицы. И как ей это удаётся?

— Джейсон, мой мальчик, ты непростительно груб с нашим дорогим гостем. Немедленно извинись перед мистером Крейгом. Что он о нас подумает?

— Это всё нервы. Сейчас модно всё спихивать на стресс, — буркнул полицейский, окуная нос в парующую чашку.

— Пейте ваш чай, джентльмены. Право слово, не думала, что сподобит меня господь сказать, но сегодняшняя утренняя компания в лице мистера Спунера и той вежливой молодой леди была мне намного приятней вашей. Несносные мальчишки…

Ворчание покинувшей гостиную миссис Монро ещё долго раздавалось, становясь всё глуше и глуше, из недр особняка, пока не затихло где-то в районе кухни.

— Невероятная женщина. Умная, прозорливая. И главное — справедливая, — Крейг мелкими глоточками прихлёбывал чай. — Кстати о вежливых молоденьких леди, Джентри. О ком в таких одобрительных тонах распространялась ваша милейшая домохозяйка?

— Вы не поверите, но для меня самого это остаётся загадкой, — признался Джентри, всё так же внутренне усмехаясь. Крейг ещё тот хитрец. Вон как ловко соскочил со скользкой и неприятной для себя темы. В два счёта увёл разговор по другому направлению, в безопасное для себя русло. Так ли уж его сильно интересует эта новоявленная подружка Спунера, как он хочет показать, или же он готов болтать о чём угодно, но только не о содержимом своего таинственного чемодана? Джейсон покачал головой. Ну ничего, ничего. Мытьём да катаньем… Время ещё есть, чтобы попытаться вытянуть из непробиваемого учёного хоть крупицу столь важной для общего блага информации.

Крейг поставил чашку на низенький столик, вырезанный из драгоценной древесины тёмного бука, и сказал:

— Сколько в последнее время происходит неожиданностей, верно? Все эти тайны, загадки… Они накапливаются как снежный ком, обрастают слоем проблем и неразрешённых вопросов… Тяжело даже для сыщика.

— Мы должны быть благодарны этой девушке, — пожал плечами Джентри. — В конец концов если бы не её настойчивость и определённая смелость, то ещё неизвестно, как бы дальше сложился наш так и несостоявшийся вояж в Блумбери. Учитывая, что она, оказывается, тесно знакома с Джеком Спунером, могу предположить, что происхождения она не самого благородного и уж точно не дама из высшего света…

И тут, что называется, Джейсона осенило… Дьявол его побери, как же он сразу не понял! А ещё сыщик!

— Простите, мистер Крейг, но я вот только сейчас сообразил, — Джентри с изумлением уставился на кутающегося в халат учёного. — А вам то, собственно, что за дело до этой девушки? Почему вы так ею заинтересовались? Вы же женаты, Крейг. Или вы не прочь время от времени сходить налево? Ха-ха, вот так подробности я узнаю о нашем дорогом госте! Ну, если так, то, пожалуй, вы и вправду идёте верным путём. Думаю, что эта девушка… Генриетта, кажется… Если она та, о ком я думаю, то…

В гостиной были прикручены газовые рожки, а полыхающий зев камина прибавлял лишь больше теней, дрожащими силуэтами обнимающих убранство комнаты и сидящих в креслах людей. Поэтому Джентри не мог с большой уверенностью утверждать, что учёный покраснел, как маков цвет. Но выглядел он крайне смущённым.

— И вы ещё пытались мне читать проповеди о семейных ценностях, Крейг. М-да уж…

— Я не женат, — насупился Крейг.

Джентри прикусил язык, приходя в ещё большее изумление. Как он там недавно говаривал? Как мало мы знаем окружающих нас людей, да?

— Извините, сэр. Наверно, я не совсем правильно понял вас, когда вы мне рассказывали о своей семье, — Джентри замялся, не зная, что сказать.

— Я солгал вам, Джентри. Бросьте извиняться. Извиниться должен я, — учёный потёр указательными пальцами виски. Старшему инспектору он показался неимоверно уставшим и озабоченным. — На самом деле я не женат и никогда не был. И детей у меня нет. И с моими родственниками у меня всю жизнь были весьма натянутые отношения.

— Солгали… Надеюсь, вы хоть тот, кем представились? — попытался пошутить Джейсон, с новым интересом рассматривая понурившегося учёного.

— Тот-тот… Всё остальное чистая правда. Гадаете, почему я сказал, что у меня есть семья?

— Ну, я бы не отказался узнать о вас побольше, — не стал отнекиваться Джентри. — Вы живёте в моём доме, видите, как живу я… Так почему бы и мне не узнать о вас чуточку больше, чем вы позволяете видеть?

— Имеете полное право. Я солгал, потому что мне хотелось выглядеть в ваших глазах состоявшимся целостным человеком… Не смейтесь, Джентри. Вы просто не знаете, каково это, проводить ночи напролёт в лаборатории и у чертёжного стола, не думая ни чём, кроме как о охватившей тебя идее, боясь, что она ускользнёт, покинет твой разум, просочится сквозь пальцы, а ты не успеешь её удержать. А жизнь… Жизнь тем временем бежит где-то рядом. Проходит мимо тебя. И ты в конце концов понимаешь, что женат исключительно на науке. А на личную жизнь времени и нету… Поневоле начинаешь чувствовать себя ущербным и с завистью смотришь на тех, у кого всё иначе.

Джейсон выслушал тираду Крейга с каменным лицом.

— И чтобы казаться, хм, целостнее, вы придумали эту незатейливую ложь. Перед кем вы хотели выглядеть лучше, Крейг? Передо мной? Если так, то вы законченный идиот. Вы действительно думаете, что я не знаю, каково это — быть женатым на своей работе? Вы меня удивляете, Крейг.

— Я привык быть первым во всём, — учёный закусил изнутри щёку. — Признаться, поначалу вы показались мне заносчивым тупоголовым фараоном. Злобной ищейкой, готовой растерзать любого непонравившегося. Не скрою, у меня достаточно предвзятое мнение о наших силовых структурах…

— И что заставило вас изменить своё мнение? — Джентри и впрямь стало до смерти любопытно. Он даже не захотел рассматривать вполне себе заманчивую идею отлупцевать Крейга за такие грубые слова.

Крейг раскинул руки, как бы охватывая всю гостиную целиком.

— Всё это, мистер Джентри. То, как вы живёте, ваш дом, ваша милейшая домохозяйка, даже этот ваш оборванный приятель Спунер… Поверьте, этого оказалось достаточно. Я умею зреть в корень. Вы хороший человек, мистер Джентри, хоть и всячески пытаетесь это скрыть. Играете в крутого и жёсткого сыщика, грубоватого стража правопорядка, который за словом и револьвером в карман не полезет. Но я вижу, что таится глубоко внутри вас.

У старшего инспектора «загорелись» уши. Он поглядел в бесстыже невинные глаз учёного и ему захотелось немедля стукнуть того по лбу. Ишь ты, какой прозорливый. Видит он, что там у него внутри. Ага, как же.

— Даже боюсь спрашивать, что вы там рассмотрели глубоко внутри меня, — Джентри с нарочито безразличным видом помешивал остывающий чай.

— А это знание пусть останется глубоко внутри меня, — Крейг спрятал улыбку, мигом раскусив открытую игру полицейского.

Джентри промолчал, с остервенением колотя ложечкой по стенкам фарфоровой чашки. Пожалуй, хватит с него на сегодня и чаю и словесных баталий. Не говоря уже о сыплющихся ото всюду неприятностей. Утро вечера мудренее.

— Завтра я доставлю вас в Блумбери, Крейг. Чего бы мне это не стоило.

— Будете привлекать коллег?

— Нет, — не раздумывая ответил Джентри. — Мои коллеги сыграют свою роль. Но в нашей с вами постановке они не будут задействованы. Только мы вдвоём. Сузим круг, насколько это возможно. И теперь я буду решать, на чём и когда мы отправимся на испытательный полигон ОСУ.

_________________________________________________

— Ты знаешь, сегодня, впервые за долгое время я почувствовала себя прежним человеком, — призналась Генриетта. Она сидела, уперев локти в коленки, положив подбородок на ладони. Рассыпанные по плечам золотистые волосы обрамляли миловидное личико девушки, придавая сходство с невинным ангелом.

— Прежним? Ты о чём вообще, подруга? — Спунер, лёжа на соломенном тюфяке, лениво пожёвывал спичку.

— Да, прежним. Тем, кем я была раньше. Я почувствовала себя нужной и необходимой. На миг мне показалось, что я вновь нахожусь в своём доме, в кругу семьи. Я больше не ощущала себя грязной никчёмной шлюхой.

Джек приподнялся на локте, с немалым удивлением поглядывая на сидящую в продавленном кресле с протёртой до дыр обивкой девушку. Вот это номера она отмачивает в последнее время! То оказывает помощь в поимке опаснейшего маньяка, то выдаёт совершено заумные философские рассуждения о смысле жизни. Никак тронулась на почве всех этих переживаний, всерьёз забеспокоился Спунер. А что? Он слыхал, что люди и из-за меньших проблем слетали с катушек.

— Э-э-э, милашка, ты чего это такое тут выдала сейчас?

— Прости, тебе, возможно, и не понять меня… Ты славный мальчик, Джек, но ты и не знал другой жизни. Ты, сколько себя помнишь, был беспризорником. А я… Я раньше… У меня раньше всё было по-другому. Всё.

Спунер с отвращением фыркнул, еле сдержавшись, чтобы не плюнуть в сидевшую к нему вполоборота девушку. Нет, ну надо же! Посмотрите, как мы заговорили! Он, значит, привёл её в свою наилучшую нору, надёжно спрятанную от чужих глаз, приютил на ночь, и что в благодарность? Конечно, его берлога не гостиница уровня Семи башен или Алмазов королевы, но в коморке сухо, с потолка не капает, в забитые досками и листами жести окна не дует, даже печка есть, которую Спунер протапливал по особым случаям запасами наворованного с грузовой баржи угля. Этой наступившей промозглой туманной ночью, когда холод кусал за ноги, а сырость проникла под исподнее, был как раз один из таких случаев. Так вот, он, выходит, все условия создал этой грудастой красотке, а она его носом в его же дерьмо тычет?!

— Ну да, куда уж нам… Мы то люди простые, подзаборные. То же мне нашлась прынцесса голожопая, — заворчал Спунер, подсовывая ноги поближе к пышущему в открытой железной печи пламени. Печки вполне хватало, чтобы обогреть небольшую комнатёнку, расположенную в одном из заброшенных полуразрушенных домов Нижнего Раневола, затерявшегося среди сонма таких же развалин в районе Пирсов. Цивилизация стремительно покидала эти негостеприимные места, чем не упустил воспользоваться малолетний проныра, устроив себе в одном из покинутых домов уютное жилище, о существовании которого никто, кроме Джентри, не знал. Это была лучшая нора Джека. Именно поэтому он привёл сюда Генриетту, решив не возвращаться в прежнее логовище.

Генриетта повернулась к улёгшемуся на матраце прямо на полу Спунеру и тихо сказала:

— Джек, прости меня… Я ничего плохого не имела в виду. Я всего лишь хотела сказать, что я каждую ночь вспоминаю о своей прошлой жизни и проклинаю нынешнюю. Ты бы знал, как я ненавижу себя и то, во что я превратилась… Я же не была такой, понимаешь. Не была!..

Потрясённый воришка увидел, как из васильковых глаз девушки побежали хрусталики слёз. Лицо Генриетты исказила судорога, подбородок затрясся, и Джек понял, что сейчас она разревётся в лучших традициях актрис театральных трагедий.

— Стоп-стоп-стоп, подруга! Охолонь! Не вздумай мне тут потоп устраивать. Ты чё? Я на тебя не обижаюсь, брось! Если бы я обижался на всех и за всё, то мне бы никакого здоровья не хватило. Не реви, говорю!

— Я… Я не р-реву… — сглатывая слёзы, прогундосила Генриетта, резко отворачивая лицо в сторону. Отблески печного огня заиграли золотом на её волосах. В тёмной комнатушке это выглядело так, будто вокруг головы ночной бабочки вспыхнул огненный яркий нимб. Джек невольно залюбовался ею. Хороша, бесовка!

— Хочешь вина дёрнуть? — Джек был готов пойти на крайние меры, даже пожертвовать одной из спёртых в винной лавке бутылок вполне себе неплохого Леро прошлогоднего урожая. К тому же, Генриетта была первой девушкой, которую он пригласил к себе в гости. Тем более на ночь. Следовало вести себя по-джентельменски и соблюдать все правила этикета. Правда, в понятии Джека и общепринятых нормах эти правила существенно расходились. — Да не реви, Генри!.. Да что с тобой? В чём дело то? Тебя кто-то обижает? Наезды какие или что? Так не томи, рассказывай, всё как есть. Чему могу помогу. У меня, как ты уже поняла, связи очень даже не хилые. Так что если чё, в обиду не дадим. Мы с Джейсоном лучшие кореша. Я тебе не говорил, нет?

Ответом ему были приглушенные всхлипывания. Генриетта, сгорбившись, спрятала лицо в ладошки. Джек досадливо крякнул. Эх, да что это с ней? Что за тайны остались в прошлом этой симпатичной девахи, раз малейшее воспоминание о них заставляет её рыдать в три ручья? Впрочем, Джек давно подозревал, что со златовлаской не всё так просто.

— Хочешь мне что-нибудь рассказать? — напрямик спросил Джек, складывая руки на животе. Пузо, поле сытных кушаний в особняке миссис Монро до сих пор довольно урчало, в кои-то веки не подавая бунтующих позывов. Спунер был вечно голоден. — Ты что-то скрываешь, я знаю. Меня не проведёшь, крошка. И ты до чёртиков боишься полицейских. Будь я проклят, если не прав. Ты меня чуть ли не силком уволокла через чёрный ход, как только появились констебли. А я между прочим хотел ещё дождаться Джейсона. Ты мне, блин, все планы спутала!

— Прости… Прости, Джек. Мне нельзя встречаться с полицией. Нельзя, понимаешь?

Джек несколько секунд внимательно изучал заплаканную мордашку Генриетты, покосился на её бурно вздымающуюся в разрезе глубокого декольте грудь и твёрдо сказал:

— Нет, подруга, вот этого я как раз не понимаю.

— Меня наверняка ищут, — Генриетта вытерла со щёк подсыхающие слёзы. — Меня должны искать. Я уже одиннадцать месяцев прячусь в самых низах города… С прошлого года. И я умираю от страха всякий раз, как вижу полицейского. Джек… Ты обо мне ничего не знаешь.

— Мне кажется, настал именно тот час, когда пришла пора тебе чуток выговориться, — Джек резко сел на матраце и протянув руку, ласково коснулся затянутой в чёрный чулок лодыжки девушки. — Рассказывай. До утра далеко, ночь длина, и у нас полно времени.

Васильковые глаза ночной бабочки налились подозрительностью.

— Что это было, мистер Спунер? Чья рука только что дотронулась до моей ноги?

Джек демонстративно оглянулся и шмыгнул носом.

— Ты здесь видишь ещё кого-нибудь, кроме меня? Ты чё? А-а-а… Понял. Ты никак решила, что я пытаюсь того… Подкатить к тебе? Так что ли?

Всем видом изображая праведное негодование, воришка сложил руки на груди. Генриетта, помявшись, пробормотала:

— Прости, но мне показалась, что ты хотел именно этого… Чего-то большего, чем позволяют рамки приличий…

— Все твои беды на улице от большого ума! — наставительно сказал Джек. — Ты разве не знаешь, что все районные проститутки смеются с тебя?..

— Вот уже не думала, что ты настолько сведущ в моих проблемах! — вспыхнула Генриетта, покрывшись густым румянцем.

Джек откинулся на матрац, искоса посматривая на девушку.

— Ты чертовски хороша собой, подружка и могла бы зарабатывать хорошие деньги. Если уж так сложилось, что ты вынуждено изменила свою жизнь, нужно было научиться извлекать максимум выгоды из новой. А ты за год работы окромя славы самой строптивой и глупой, прошу прощения, шлюхи, ничего не заработала! Только без обид.

Генриетта угрюмо молчала, кусаю полную нижнюю губку.

— С твоей бы мордашкой, да всем прочим… Эх… И кстати, чего бы ты там себе не навообразила, я пригласил тебя к себе потому, что ты нуждаешься в крове и тепле, а не потому, что хотел залезть к тебе в трусы. И притронулся я к тебе из желания ободрить, поддержать. Так что не волнуйся за свои прелести. Меня вовсе не интересуют твои сиськи и жопа. Звиняй, как бы покультурней выразиться — грудь и попа. Не интересуют. Почти.

— Я чувствую себя круглой дурой, — сказала девушка. В её глазах вновь заблестели слёзы. — Я привыкла, что все вокруг постоянно хотят от меня этого… И я совсем забыла, что такое сострадание и обычная человеческая доброта. Почти.

— Ладно, с кем не бывает. Ты бы лучше рассказала свою историю… Времени то у нас хватает, но и самая долгая ночь рано или поздно заканчивается.

Генриетта забралась в кресло с ногами и запахнула на груди кофточку. От печки шёл равномерный устойчивый жар, но она всё равно никак не могла согреться. Сырость и холод ночных улиц столицы так впитались в её тело, что и жар печи не мог их выгнать. Девушка вздохнула, словно собираясь нырнуть в ледяную прорубь, и опустила плечи.

— Ну слушай, Джек. Вот моя история. Наверняка ты подумал, что Генриетта моё не настоящее имя… Знаешь, я поначалу подумывала над тем, чтобы назваться как-то иначе. Но потом рассудила, что так запутаюсь ещё больше. Страх, он выгоняет из головы все умные мысли. Но некоторые всё же остались. Меня зовут Генриетта. Генриетта Уилфред. Барлоу я сама придумала. Мне показалось, что это даже звучит! Глупости, в общем… Но суть в том, что мне пришлось это сделать.

Я родилась и выросла в обычной городской семье, каких тысячи. Ничем не отличалась от других детей. Мои родители… Они хорошие люди. Далеко не богачи. Обычные трудяги. Но нам хватало и на жизнь, и на хорошую школу для меня. Да, мы жили небогато, но вполне достойно. Отец работает на верфях, а мама в кондитерской лавке. Так, не смотри с таким внезапно открывшимся пониманием! Размер моих грудей к маминым плюшкам никакого отношения не имеет! Дурак! В общем, всё было вполне себе нормально, вплоть до того момента, пока мне не захотелось хлебнуть взрослой жизни и начать самой зарабатывать. Помощь родителям, ощущение собственной значимости, свободы… Вся эта блажь. Как же я теперь жалею, что рано бросила играть в куклы и предпочла вылезти из-под маминой юбки.

Мне бы вовремя заткнуть свои порывы, да готовиться к замужней жизни, благо отбоя от женихов у меня не стало с шестнадцати лет… Слушай, Джек, если ты будешь и впредь так похабно лыбиться, я больше ни слова не скажу! Вот… Выходить замуж или отправляться в институт… Родители всегда хотели, чтобы их умная девочка пошла дальше. Чтобы она стал кем-то большим, чем стряпуха или лоточница. Они бы устроили меня на учёбу. Тянулись бы изо всех сил, отдавая все заработанные деньги, отказывая себе, но они бы сделали это. Я… Я решила, что уже могу и сама о себе позаботиться, что у меня получится самой встать на ноги, самой заработать хоть часть денег на свою будущую жизнь. Тогда это казалось мне отличной идеей.

— Как я понял, в институт благородных девиц ты не попала, — без тени издёвки тихо сказал Джек, внимательно глядя на девушку.

— Ты прав, Джек. Вместо этого в итоге я попала на самое дно. И всё началось с того, что я решила, что устроиться в дом каких-нибудь многодетных богачей няней будет отличным выбором для меня. А что? Детей я любила, да и люблю. В какой руке держать вилку, а в какой нож знаю. Я была чистенькой и ухоженной. Ты не поверишь, но год назад я была пухленькой булочкой и мечтала сбросить пару-другую лишних кило. Вот это мне удалось на все сто! Я была лапочкой, да. И вполне подходила для работы в любом приличном доме. А работа няни ничем не хуже любой другой. Надо же было с чего-то начинать.

Работу я нашла достаточно быстро — по объявлению в газете. Одной состоятельной семье требовалась няня для подрастающих деток. Требования были вполне справедливыми, условия приемлемыми, а зарплата для молоденькой девушки совсем недурной. Не буду утомлять тебя излишними подробностями, Джек. Скажу лишь, что собеседование с хозяйкой дома я выдержала. Особенно заостряю на этом внимание, потому что эта женщина стоит отдельного разговора. Это деспот в юбке с холодным сердцем и бесстрастными речами. Она единственная решала все домашние проблемы и заправляя всем домом. Её муж, крупный и богатый промышленник, вечно пропадал на работе и ничем, кроме своих личных дел, не интересовался.

Итак, работу я получила. Я должна была жить у них, в собственной спальне, с понедельника по субботу, воскресенье считалось законным выходным. Дети… Дети оказались теми ещё несносными бесятами, но они мне сразу понравились. Милашки. Двойнята, брат и сестра. Признаться, в первый день я думала, что поседею! Что они мне все мозги из головы выбьют, правда! Но на второй день нам-таки удалось поладить. И хотя они периодически выкидывали всякие пакости, у нас установились хорошие отношения. По-моему, я им даже в конце концов понравилась. Кто знает, будь у меня побольше опыта в такого рода делах, мы бы сблизились ещё больше…

Ещё… м-м-м… В доме моих хозяев не было никакой прислуги. Правой рукой и нерушимой опорой хозяйки в домашних вопросах был дворецкий. Единственный слуга на весь огромный трёхэтажный особняк. Признаться, Джек, мне он сразу не понравился. Сначала мне показалось, что он просто чёрствый, непроницаемый и чванливый сухарь, высокомерный засранец, который гордится тем, что всю сознательную жизнь, вплоть до седых волос, выносит за хозяевами ночные горшки, и плевать он хочет на тех, кто лишён такой почётной привилегии. Но потом… Потом я поняла, что он просто бездушный мерзавец, с сердцем ещё более холодным, чем у хозяйки. Человек лишённый чувств. Мне он не создавал никаких проблем, но его постоянное незримое присутствие за спиной, даже когда я оставалась на ночь в своей комнате одна, постоянно напрягало и нервировало.

Мои птенчики-двойнята, за которыми я присматривала со всем старанием и тщанием, были не единственными детьми хозяев. У них был ещё один ребёнок. Сын. Уже взрослый, очень даже симпатичный и… И сумасшедший. Их старший сын был умственно отсталым. Он напоминал мне ходячий овощ, который не состоянии своими руками и шнурков завязать. По словам хозяйки её сын рос вполне себе приличным умным молодым человеком, подспорьем отца и радостью матери. Но однажды он проснулся таким, каким его теперь все знают. И никто ничего не мог сказать, что произошло, почему он сошёл с ума. Не знаю, Джек, возможно, он увидел то, что не было предназначено для его глаз… К счастью, в мои обязанности не входило ухаживать ещё и за ним. Он и сам был вполне самостоятельным. Во всяком случае хозяйке как-то удавалось с ним справляться без посторонней помощи. Он то привидением бродил по дому, то прятался так, что его при всём желании невозможно было найти. На словах хозяйка души в нём не чаяла, на деле же, по-моему, она плевать на него хотела, так же как дворецкий на весь окружающий нас мир. Меня, признаться он пугал. Мне казалось, что в его безумной голове постоянно зреют какие-то непонятные мне планы. Глупость, опять-таки, но тогда мне казалось, что он — самое неуютное и трудное, с чем мне придётся мириться в стенах этого дома.

В общем, как бы там ни было, моя работа текла размеренно и спокойно. Так проходили день за днём и неделя за неделей. Я проработала в этом доме чуть больше месяца, когда произошло то, что разрушило всю мою жизнь… Одним ненастным декабрьским вечером я увидела ЭТОГО человека. Он был давним семейным другом хозяев и при этом очень, как выяснилось, известной в определённых кругах личностью. И ещё он лечил старшего сына, этого несчастного парня… Что ж, теперь мне понятно, почему дорогостоящее лечение никак не венчалось успехом. Этот человек не способен на доброту и сострадание. Он никого не может вылечить. Его призвание истязать человека, мучать его, низводить до безумия… Человека, что навсегда изменил меня, зовут Абрахам Аткинс. Он был… Он и сейчас является директором Мерсифэйт…

— Подожди! — перебивая, воскликнул Джек, нахмурив лоб. — Стой-стой… Мерсифэйт… Эй, так это же вроде как самая большая и знаменитая психушка в городе! Не хочешь ли ты сказать, что этот коновал — друг твоих бывших хозяев, лечащий врач их припадочного сынка, и управляющий Мерсифэйт, одно и то же лицо?

— Именно. Он появился в особняке в один роковой для меня вечер, накануне какого-то праздника. Хозяйка решила устроить по этому случаю торжественный ужин. Как я поняла, в доме редко бывали гости, а праздничные мероприятия проводились и того реже. Но на тех, что всё же бывали, всегда непременным гостем выступал доктор Аткинс. Я думала, что они, должно быть, с хозяевами и впрямь большие друзья. Потому как другой причины столь тесных отношений я не видела. Поскольку особой благодарности к нему как к лечащему врачу Стефана испытывать было не за что, не смотря на то, что хозяйка так и вилась вокруг него, рассыпаясь в любезностях. Так я думала…

Аткинс, только увидев меня, заулыбался, как сытый и довольный жизнью хищник. Словно узрел ещё одну вероятную жертву. Но поскольку он сыт, её можно оставить на потом. На сладкое. Поверь мне Джек, посмотрев в глаза этому человеку, я сразу поняла, что мне грозит беда. Я не шучу. Доктор Аткинс страшный человек. Ему не ведомо сострадание и доброта. Он будет улыбаться, вонзая тебе нож в спину. Ах, Джек, если бы я только знала тогда, что скрывается за сахарной улыбкой этого человека и за его жуткими глазами. Мне нужно было бежать из особняка моих хозяев. Уже тогда. В тот же вечер, в ту же минуту, не дожидаясь утра.

Разумеется, как раз тогда мне подобные мысли в голову не пришли. Да, я испугалась, почуяла неладное. Но максимум, что мне может грозить, как я тогда прикинула, это пошлые шуточки в мой адрес и сальные взгляды доктора, шарящие по моей груди. Сейчас, размышляя над всем, что произошло потом, я думаю, что даже изнасилование меня доктором Аткинсом было бы самым безобидным происшествием.

Как ни странно, в тот вечер я больше не увидела его. Я уложила спать детей пораньше и заперлась в своей комнате. Стефан, кстати, присутствовал на этом ужине. Всё такой же неряшливый и неопрятный, со спутанными волосами и пустым взглядом. Доктор обрадовался встрече со своим пациентом, словно они наилучшие друзья… Как ни странно, Стефан отреагировал так же… А я… А я сидела в своей спальне и размышляла вот над чем, Джек. Раз Аткинс лечит Стефана, подумала я, то мне совершенно непонятно, как это происходит! На расстоянии что ли? За месяц Стефан, по крайней мере при мне, и носа не высовывал из особняка. Аткинс наведывается с официальными визитами, как мне объяснила хозяйка, пару раз в месяц, а то и реже. О каком таком лечении вообще может идти речь?! Тогда всё это показалось мне настолько странным, что даже на некоторое время вытеснило мои собственные страхи. А зря. Мне не следовало забывать о них. Зачастую страх спасает твою жизнь, Джек.

— Не знаю, как называется это чуйство, и оно ли это, но здорово прибавляло сил и скорости, когда я, бывало, улепётывал от легавых, — с видом знатока подтвердил Спунер. — Раньше у меня частенько возникали недоразумения с фараонами. Само собой я был ни при чём. Просто у сотрудников Империал-Ярда напрочь отсутствует другое чувство. Юмора…

— В прошлом году это чувство подвело меня. Я попалась как кур в ощип. После званого ужина поначалу всё текло своим чередом. Я даже начала забывать глаза этого человека. Я решила, что мне всё померещилось. На кой я ему бы понадобилась, думала я. В городе полно хорошеньких девушек и гораздо симпатичней меня. Да и к тому же я была нянькой детей его друзей. Одно это обстоятельство давало мне неприкосновенность. Да и вообще на мне одной свет клином не сошёлся. Думаю, для такого богатого и властного человека, как директор Мерсифэйт, всегда были открыты двери любых борделей. Я ещё не знала, что девушек он в основном пользует не для интимных утех…

Это случилось в субботу ночью. Хозяйка попросила задержаться до утра, чтобы помочь ей собрать детей на загородную поезду. Я согласилась. Да и был ли у меня выбор? С такими хозяевами, какие достались мне, особо не поспоришь. Я как наивная дурёха улеглась спать, думая, что всё не так уж и плохо, а проснулась от того, что в моей спальне кто-то появился. Хотя всегда на ночь запирала двери. Всегда, Джек!

Я плохо рассмотрела названных гостей. Всё закончилось намного быстрее, чем я даже успела толком осознать, что происходит. Я и пикнуть не успела, как мне накинули на голову мешок и скрутили руки. Я даже не проснулась толком, как пришлось засыпать вновь. Мешок изнутри был обработан каким-то препаратом, почти моментально погружающим в сон. Позже я узнала, что он называется хлороформ. Не знаю, сколько я была в отключке, но очнулась я в совершенно другом месте. Не в своей комнате, как ты догадался! И даже не в доме хозяев. Я пришла в себя в палате психиатрической больницы Мерсифэйт. Ну конечно, об этом я узнала тоже чуть погодя. Лично из уст её директора. Так закончилась моя недолгая и бесславная работа няньки… А моим новым хозяином стал доктор Абрахам Аткинс. Вот только ничего общего у психушки с роскошным особняком и близко не было!

Джек Спунер ошарашенно пялился на замолчавшую Генриетту. В голосе мальчишки не укладывалась и половина из рассказанного ею. Вот так дела! Это что ж выходит, что хозяева Генриетты просто-напросто по-дружески сбагрили свою няньку в жадные загребущие лапы этого общеизвестного человека, который, оказывается, псих ещё похлеще тех, кого он лечит?!

Видимо на изумлённом лице Джека всё читалось настолько открыто, что Генриетта, грустно улыбнувшись, сказала:

— Да, Джек, мои хозяева подарили меня своему наилучшему друг. Словно я какая-то вещь. Будто я была их рабыней, которую можно продать, обменять или же… подарить. Но самое страшное было даже не это. И не то, о чём мне тогда подумалось. Я то с перепугу решила, что меня продали в какой-то бордель и теперь мне уготована судьба вечной шлюхи! Как же я тогда проклинала свою внешность… Да я была готова вырвать на себе все волосы и исцарапать всю кожу… Я чуть ли не начала биться от отчаяния головой о стену. Но тут я увидела, что стены в моей тюрьме отделаны мягким поролоном, о который при всём желании ничего не разобьёшь. Никаких окон, одна лишь железная дверь с зарешечённым окошком, и тусклая электрическая лампочка под серым бетонным потолком. О, во мне что-то щёлкнуло, и я начала складывать два и два. Я вспомнила и взгляды доктора Аткинса и свои уснувшие страхи, да и моя тюрьма больше походила на палату для душевнобольных…

Так и оказалось. Я не знала, сколько прошло времени, день сейчас или ночь, но ждать мне пришлось недолго. Вскорости ко мне в камеру наведался сам доктор Аткинс и популярно объяснил, где я нахожусь. И вот тогда я окончательно поняла, что влипла, и что бордель, даже самый завшивленный и грязный, был бы куда как лучшей альтернативой этой ужасной лечебнице.

— Я даже не могу представить, что ты тогда испытала, — сочувствующе сказал Джек. Он поднялся на ноги и подсыпал в затухающее чрево печи пол ведёрка угля. В лицо дохнуло воспрявшим жаром. — Не слишком жарко?

Генриетта, сидевшая в опасной близости от приоткрытой печной дверцы, отрицательно помахала златокудрой головой:

— Всё хорошо, Джек. Я так устала… Так устала постоянно мёрзнуть, что теперь никак не могу согреться. Но спасибо, что заботишься обо мне. Что спросил.

— Да пустяки, — вальяжно бросил воришка, укладываясь обратно на матрац. — Не томи, Генри, рассказывай дальше. Признаться, тебя заслушаться можно. Я верю, что ты и впрямь была неплохой нянькой. Хотел бы и я, чтобы мне такая цыпа, как ты, в детстве сказки на ночь почитывала! Ну, ты поняла, в общем…

В голосе Спунера не было ни малейшего смущения. Однако Генриетта давно разучилась краснеть столь двусмысленным шуткам, поэтому спокойно продолжила:

— Начались, наверно, самые ужасные дни в моей жизни. Я томилась в оббитых поролоном стенах, словно приговорённый к казни преступник в камере-одиночке. Мне исправно приносили еду и воду, меняли ведро… Я потеряла счёт часам. Да и как иначе? В норе без окон, где постоянно горит, не выключаясь, свет, ты быстро теряешь чувство времени. Мне казалось, что я провела в этом заточении месяцы. Хотя, как выяснилось потом, Аткинс держал меня под замком всего две недели. Всего! Сейчас я сравнительно легко говорю об этом. Но поверь, Джек, провести две недели в подобных условиях, дрожа от постоянного страха, просыпаясь от каждого шороха и сходя с ума от безысходности и безызвестности… Это действительно верный путь к сумасшествию. И этот свет… тусклый, жёлтый свет, который горит постоянно. Как же мне хотелось разбить эту ненавистную лампочку. Но я не могла достать до потолка.

В моей палате было прохладно, но не настолько, чтобы замёрзнуть. Спала я на жёстком топчане, одеждой мне служила застиранная больничная рубаха до пят. Примечательно, что все эти дни Аткинса я больше видела. Обслуживали меня дюжие санитары, словно я на самом деле была сумасшедшей незаурядной силы… Однако в тот день, когда меня навестил сам Аткинс, его сопровождали далеко не простые люди. Это были не санитары. Он пришёл ко мне с личным эскортом. Как я поняла, с охраной, с которой он почти никогда не расстаётся. Это тоже тогда показалось мне странным. Да-да, я ещё могла удивляться!

Его охранники были молчаливы и неподвижны как статуи. Высокие и плечистые, казалось, им ничего не стоит свернуть мне шею как курёнку. И если обычные санитары лечебницы были облачены в заурядное белые халаты, хотя при этом и выглядели переодетыми мясниками, то охранники Аткинса носили чёрное. Чёрные кожаные плащи, чёрные сапоги, скрывающие лица дыхательные маски, соединённые трубками с диковинными ранцами за плечами. Наверно, человек, сведущий в механике, смог бы лучше объяснить назначение этой непонятно экипировки. Но мне было, если честно, не до них. Какая разница, насколько странно выглядели эти люди, когда всё моё внимание было сосредоточено на одном человек. Все мои страхи шли от него, всё моё естество трепетало от ужаса при одной мысли о возможной близости с ним. Я, дурёха, продолжала думать, что всё дело исключительно в плотских утехах…

Мои предположения рассыпались карточным домиком через две недели после моего заточения в палате Мерсифэйт. В тот день Аткинс второй раз зашёл ко мне. В сопровождении троих молчаливых детин, сопящих в своих масках, как злобные барсуки. Я сразу поняла, что сейчас что-то будет… О да, с тех пор, как угодила к нему в лапы, я стала намного понятливей! Аткинс сказал, что пришло моё время. Что пора отплатить за шикарные условия моего проживания в палате лечебницы. Он издевался. Смеялся, глядя на меня, его рот кривился в гнусной ухмылке, а глаза, как два тёмных колючих кусочка льда, буравили во мне дыры. Он смотрел на меня, как на кусок мяса. Конечно, я пыталась сопротивляться, я дралась, кусалась и пиналась. И голосила так, что чуть не сорвала связки. Плакать я уже не могла. Ранее я выплакала все запасы слёз. Но я кричала. Бог моя, как я кричала… Но никто не слышал моих воплей.

Меня спеленали в смирительную рубашку быстрее, чем ты съедаешь бублик, Джек. А что я могла сделать против троих огромных мужиков? Против них я была сущим котёнком. Их руки были словно из железа, а толстую кожу их плащей мои зубы были не в состоянии прокусить. На лицо мне надели специальный намордник, так что я и кричать уже не смогла. Не кричать. Не двигаться. Меня несли словно куклу. Один из телохранителей Аткинса просто перекинул меня через плечо, и я всю дорогу могла наслаждаться прекрасным видом края его плаща и серым, вытертым сотнями ног, полом. Вообще, в лечебнице преобладали два цвета — серый и жёлтый. Убийственное сочетание. Какое-то время спустя, поживши среди этого «буйства красок», начинаешь ненавидеть их. Жёлтый и серый.

Так мы и двигались. Доктор Аткинс шёл первым, меня несли сразу за ним, остальные были замыкающими. Этот мерзавец, разодетый в чёрный смокинг и с накрахмаленным платочком в нагрудном кармане, что-то мурлыкал себе под нос и периодически похлопывал меня пониже спины. О да, я была в на редкость соблазнительной для него позе. Соблазнительной и беззащитной. Он наслаждался. Наслаждался каждым мгновением моей беспомощности. Спустя несколько минут меня внесли в большую, отлично освещённую комнату. Меня бросили на затянутый клеёнкой железный стол и накрепко прикрутили руки и ноги ремнями. Ещё один ремень перехлестнул мне горло, так что я едва могла дышать. Но зато убрали кляп.

Всё вокруг сверкало начищенной сталью и сияло десятками ламп. С непривычки я жмурилась, но мне удалось рассмотреть множество непонятных мне агрегатов, которыми была заставлена эта комната. Всё было до того чисто и вылизано, что просто резало глаза. В этой комнате так же не было окон, но зато жужжали каике-то невидимые мне машины, я чувствовала дуновения ветерка. В комнате пахло свежим морозным воздухом и дезинфекцией. Для меня, после спёртого удушливого запаха моей тюрьмы, это бы воистину божественный аромат. Мне доводились бывать в больницах, но такой идеальной белизны и чистоты и не видела ни в одной из них. И там отсутствовали жёлтый и серый цвета. Эта комната была словно операционный кабинет хирурга… Надеюсь, ты понимаешь, о чём я, Джек?

— Я знаю, кто такие хирурги, — обиделся Спунер. — Костоправы, только и мечтающие отчикать тебе какую-нибудь часть тела. Мне рассказывали. А ещё я видел Грязного Боба после того, как он прошлой зимой отморозил себе три пальца на руке и ему их отчекрыжили. Так что я знаю, что за типусы эти хер-р-рурги.

— А я нашла в себе силы, пусть и сгорала от страха и паники, ещё подумать, зачем в психиатрической лечебнице содержать такой кабинет, столь похожий на хирургический, и оборудованный, как мне показалось, по последнему слову техники? Я далека от всего, что связано с машинами, но все эти агрегаты, такие же холодные, блестящие и жуткие, как и всё остальное вокруг, все эти приборы из стекла и стали, датчики и трубки явно не были приспособлены для лечения нервных расстройств!

И я не ошиблась. Аткинс преследовал совершенно иные цели. Мне на голову одели какое-то жуткое на вид приспособление, напоминающее шлем, утыканный десятками проводов, а к рукам прицепили металлические зажимы. Ты когда-нибудь попадал под воздействие электрического тока, Джек? Поверь мне, это действительно так больно, как говорят. Когда я увидела эту штуковину, все эти разноцветные провода, тянущиеся от неё к жужжащим в комнате агрегатам с мигающими лампочками и шкалами, я испугалась как никогда в жизни. Господи, да вся моя рубашка пропиталась потом. Я как загипнотизированная смотрела на шлем, не в силах оторвать от него перепуганных глаз, пока он не оказался на моей голове.

Доктор Аткинс тем временем переоделся в белоснежный халат и выглядел как заправский врач. Но по сути он оказался пыточных дел мастером. Ты знаешь, что такое электрошок, спросил он меня, негромко посмеиваясь? Он говорил тихо и вкрадчиво, нежно гладя меня по дрожащей руке. Его глаза оставались всё такими же бесстрастными и чуждыми ко всему человеческому. Уверена, умри я тогда на том железном столе, он бы и бровью не повёл. Приказал бы своим немым подручным выбросить моё остывающее тело, и вся недолга…

Вдоволь насмотревшись на меня, Аткинс отошёл в сторону и кивнул невидимому мне ассистенту. Я поняла только одно — сейчас произойдёт такое, по сравнению с чем все мои прежние злоключения покажутся детским шалостями. Комнату наполнил низкий, всё нарастающий вой. Он противно вибрировал, усиливаясь и вгрызаясь в мозг. Я, привязанная к столу, умирала от ужаса, извиваясь в кандалах, как червяк на крючке. Доктор Аткинс и его люди стояли в нескольких шагах от меня и смотрели. Они неотрывно смотрели. А потом, потом пришла боль.

Она набросилась на меня резко и неожиданно, словно выпрыгнувший из подворотни бешеный пёс. И так же резко укусила, но во сто, в тысячу раз сильней! Помнится, я заорала. Я и не думала, что могу ТАК кричать. Да от моих безумных воплей должна была обрушиться крыша лечебницы! Я горланила хоть святых выноси. Боль была адская. Она судорожными волнами вгрызалась в меня, начиная с головы и проникая в каждый участок тела, жадно пожирая внутренности. Для этой боли не существовало преград. Я тряслась, как припадочная, в мозгу вспух и не опадал огромный раскалённый добела шар боли. Я почти ничего не видела и не соображала. Из моих глаз ручьями бежали слёзы, а челюсти стиснулись с такой силой, что трещали зубы.

Боль исчезла также внезапно, как и появилась. Я бессильно вытянулась на столе, хватая ртом воздух. Я ничего не слышала, в глаз двоилось и троилось, меня ломало, как изнурённого воздержанием наркомана, а сердце бухало так, что чуть не проламывало рёбра. Оно стучало как сумасшедшее.

Когда ко мне частично вернулся слух, Аткинс скучающим голосом сообщил, что я превосходно держалась под напряжением целых тридцать секунд. Тридцать секунд, Джек! А мне ведь казалось, что пытка длится вечность… Полминуты, во время которых для меня прошли часы. Тридцать секунд, которых мне хватило обмочиться, надкусить язык и распрощаться с жизнью. Меня отвязали. Я была как тряпка, изо рта и носа у меня сочилась кровь, от меня ужасно пахло. Когда с моей головы сняли это кошмарное орудие боли, мои волосы стояли дыбом. Я была страшней сказочной ведьмы. Я увидела своё отражение в одном из отполированных до блеска металлических приборов. И не скажу, что увиденное меня удивило.

Передвигаться самостоятельно я не могла. Поэтому меня вновь взвалили на плечо и понесли вон из этой стерильной пыточной камеры. Аткинс шёл рядом и буднично объяснял, что стоит на пороге невероятного открытия, что изменит судьбу чуть ли не всего известного мне мира. Крошка, говорил, он, ты даже и представить себе не можешь, как ты мне помогаешь! Ты будешь одной из тех, кто в итоге окажется на страницах истории. Твоего имени никто не вспомнит, но такие как ты незаменимы в достижении высших целей… И что-то подобное в том же духе. Я, полуживая и совершенно очумевшая, особо не вникла в его бредовый бубнёж… Всё, что происходило со мной, казалось мне каким-то нереальным и неправильным. Будто это вовсе не меня опять несут неизвестно куда, а я иду рядом с Аткинсом и смотрю на себя со стороны.

Я была одержима лишь одной мыслью. Боль закончилась. Она ушла! А теперь представь себе моё состояние, когда меня бросили в огромную металлическую ванную, сорвали с меня смирительную рубашку и абсолютно голую залили ледяной, воняющей хлоркой водой. Я повторно заорала, а меня поливали из шланга и всё так же молча наблюдали за моими страданиями. Аткинс стоял в стороне, пока я, воя, корчилась под бьющими упругими струями ледяной воды, обжигающей не хуже раскалённого жидкого огня. От хлорки у меня страшно запекли глаза, она проникала в рот, в нос, я начала задыхаться и захлёбываться. И когда я уже решила, что меня всё-таки заморозят и утопят, душ прекратился. Меня вытащили из ванны, и поскольку я была не сильнее пришибленной мыши, помогли одеться в новую рубашку.

Когда меня бросили на полу моей камеры, я с облегчением разрыдалась. Эта оббитая поролоном комната, раскрашенная в ненавистные серо-жёлтые цвета, со слепящей мои истерзанные глаза лампочкой, после пережитого показалась роскошным дворцом. Я лежала на полу и сотрясалась от плача. А когда Аткинс любезно сообщил, что завтра мы продолжим процедуры, я могла лишь застонать. Они оставили меня одну, хлопнув дверью, и обречённо лязгнув надёжными засовами с обратной стороны. Я кое-как взобрались на топчан, свернулась калачиком, и так лежала, наверное, час. Скуля и трясясь от шока. Потом я начала потихоньку приходить в себя.

Я знала, что долго не протяну. Столько боли, сколько мне довелось испытать в тот день, мне много не вынести. Я чётко осознала, что чтобы там не говорил этот безумец о моём участии в его опытах, о том, что от меня зависит чего-там такое, я всё равно сдохну на этом чёртовом столе самое больше дня через три. Или же превращусь в вечно трясущееся безвольное существо с бессмысленным взглядом и идиотским выражением лица, делающим под себя и гукающим, как двухлетний ребёнок. В тот миг я вспомнила Стефана. И даже подумал, что неужели сын моих хозяев в своё время прошёл так называемое лечение электрошоком? Но это было невозможным. Стефан свихнулся раньше, чем за него взялся доктор Аткинс.

— И ты нашла выход, — негромко сказал Джек, восхищённо, во все глаза глядя на девушку. — Охренеть не встать, вот уж не подумал бы, что ты повидала такое!

— Если бы только повидала, — совсем невесело улыбнулась Генриетта. — Я испытала то, что врагу не пожелаешь. Так вот… Я пришла в себя настолько, что смогла связно мыслить и, как видишь, строить предположения, пусть они и казались одно нелепее другого… Не знаю, может, я таким образом пыталась уйти в себя, сбежать от страшной реальности, в которой причиняют адскую боль. Возможно, я пыталась спрятаться в собственных мыслях и иллюзиях. Но, слава богу, мне-таки хватило мозгов, хоть их и основательно поджарили, вернуться к настоящей жизни. Мне хватило ума понять, что если я в ближайшие дни ничего не придумаю, мне настанет конец.

— И? — Джек было само нетерпение.

— Если ты думаешь, что я сделала подкоп под неприступными стенами Мерсифэйт, а это, доложу тебе, та ещё крепость, то ты заблуждаешься, Джек. Вряд ли ты читал книги приключенческого жанра, где герои, томящиеся в неволе, используя перочинные ножи и зубочистки, сбегают из самых охраняемых тюрем… Ну, так вот, я определённо не была героиней такого чтива.

— Я вообще книги не читаю, — буркнул Джек. — Ещё этой дурости мне не хватало. У меня свой котелок есть на плечах. И он неплохо варит, подруга!

— Зря. Но разговор не об этом. Я не хочу врать и рассказывать, что придумала какой-то гениальный план или действительно сбежала, проведя за нос Аткинса с его прихвостнями. Повторюсь, Джек, жизнь и книги — это всё-таки немного разные вещи. Мне… Мне элементарно повезло. И как бы я там не думала, не решалась, не прикидывала и не воображала, спастись бы мне не удалось. Шанс был один из тысячи. Спасти меня по сути могло лишь чудо. И тут… И тут, мой маленький дружок, это чудо и свершилось.

— Ну? Ну не томи, что же произошло? Тебя спас принц на белом коне? — в горящих жадным любопытном глаза Спунера было изрядно сомнений. — Я, знаешь ли, за годы жизни на улице разучился верить в сказки. Что же ты сделала?

— Умерла.

— Что?!

— Что слышал, Джек. Всё чудо свелось к тому, что на второй день пыток у меня не выдержало сердце, и я перестала дышать.

— Э-э-э… Слушай, Генри, я конечно понимаю, такое пережить — истязания, пытки, всякое такое дерьмо, что аж тошно становится… Не мудрено, что так и умом тронуться недолго… Ну ты не спеши, подумай хорошенько. Что, говоришь, произошло? Умерла?

— Ага.

— О как.

Генриетта страдальчески вздохнула, отчего её внушительная грудь натянула кофточку, заставив её разойтись, обнажая выглядывающие из выреза платья тугие полушария. Джек невольно покраснел.

— Не глупи. Я сказала то, что ты услышал. Да. Я умерла. Я не выдержала второй электрошоковой процедуры. Моё сердце перестало биться. Потом… Потом я узнала, как называется это состояние. Клиническая смерть. Человек не дышит, у него не прощупывается пульс. Это словно летаргический сон. Слышал о такой штуке? Мне как-то доводилось читать… Вот и состояние клинической смерти очень похоже на летаргию. Человек фактически мёртв, но его душа ещё не отлетает от тела, и его можно спасти. А бывает, что человек и сам приходит в себя. И повезёт ещё, если не в гробу!

— Бр-р-р… Да эту хрень даже представить страшно, не то что пережить! И как это было?

— Я мало что могу сказать, Джек. Я корчилась от боли, терзаемая электрическим током, я действительно умирала, а затем… Раз, и я провалилась в глухую безвременную темноту, словно бултыхнулась с головой в бездонную прорубь. И тут же вынырнула на поверхность. Я очнулась в уже совсем другом месте! Когда я открыла глаза, мне показалось, что я ослепла. Я испугалась до чёртиков. Мне едва хватило усилий, чтобы задавить в себе крик, затаиться и не дышать. Потому что секундой позже я поняла, что вовсе не ослепла, просто вокруг меня кромешная тьма, и я нахожусь незнамо где, но не на железном пыточном столе, среди слепящих стерильной белизной стен комнаты. И ещё было жутко холодно.

Теперь-то я понимаю, что случилось и могу воссоздать почти всё происшедшее со мной. Думаю, ты уже догадался, что я очнулась в больничном морге. Меня сочли хладным трупом, отнесли в мертвецкую и там оставили, накрыв тонкой простынёй. И мне вторично повезло, что меня не запихали в какой-нибудь железный ящик, а довольно бережно положили на что-то вроде стеллажа. А ещё мне повезло, что я очнулась до того, как меня начали вскрывать. Не думаю, что такой человек, как доктор Аткинс позволил бы пропадать столь бесценному материалу, как моё тело. Уверена, он бы и из меня мёртвой постарался бы извлечь как можно больше пользы!

В общем, началась какая-то сплошная полоса везения, не правда ли? Словно господь, наконец-то, смилостивился надо мной и решил чуток скрасить мои злоключения. И я не упустила свой шанс. Я вцепилась в него, как клещ в собаку. Я убежала из лечебницы, из этого сумасшедшего дома. Я смогла это сделать! Я выбралась из морга, когда мои глаз привыкли к темноте, а зуб не попадал на зуб от холода. Я была в одной полотняной рубашке, босиком, но с целью во чтобы то не стала вырваться наружу. Я бы скорее действительно умерла, чем вернулась бы обратно в свою камеру или на железный стол.

Наверное, меня всё же вело божье привидение. Я не знаю, как по-другому это объяснить. Как объяснить, что пока я кралась полутёмными холодными коридорами, вздрагивая от ужаса и с кричащими от напряжения нервами, мне не встретился никто из сотрудников лечебницы? Как объяснить, что меня никто так и не увидел, а я не заплутала внутри этой кошмарной обители боли и страха? Позже я всё-таки решила, что бог есть на этом свете. Ничего другого я не могу сказать, Джек. Я ведь и впрямь могла умереть. От смерти меня отделил, возможно, самый слабенький, ничтожный, неслышный удар сердца. Который не позволил мне навечно закрыть глаз, который всё-таки заставил меня очнуться.

Я выбралась наружу, через мусоропровод, по колено в воняющих отбросах и всякой мерзости, и оказалась на заднем дворе больницы. На улице, несмотря на декабрь, было сравнительно тепло (особенно по сравнению с моргом!) и лил сильнейший дождь. Настоящий ливень. Его струи чуть не сбивали меня с ног. Темно было хоть глаз выколи. На небе сплошные тучи, ни звёздочки, ни месяца. На моё счастье дождь был без грозы. Иначе, думаю, меня бы могли увидеть в отблесках молний. А так я смогла убежать прочь, скрываясь за стеной ливня… Я пролезла между прутьев окружающей двор ограды, благодаря тому, что здорово исхудала, и стремглав, раня в кровь ступни, рванула куда глаза глядят, только бы подальше оттуда… Я добралась до городской окраины, затерялась на ближайшей улице, забилась в какую-то нору, спряталась от дождя под листами приваленного к стене дома кровельного железа и разрыдалась.

Домой я так и не вернулась. Наверняка моё «отсутствие» обнаружили буквально на утро. И Аткинс, я так думаю, уж точно сложил два и два… А учитывая его связи, он наверняка попытался бы вернуть меня, пусть даже для этого и понадобилось бы вломиться в мой дом. Мне пришлось принять очень непростое решение, Джек. Я не могла вот так запросто заявиться домой и сказать — здравствуйте, мама с папой! Они то, бедняжки, и так, должно быть, чуть с ума не сошли от горя… Даже и боюсь представить, что им наплели мои бывшие хозяева, дабы объяснить моё исчезновение. Ну а уважаемого врача уж тем более никто бы не приклеил к этому делу. Я более чем уверена, что возле родительского дома первое время после моего побега постоянно дежурили подручные Аткинса. И гарантировано они сообщили купленным ими полицейским мои приметы.

В общем, мне пришлось снова искать выход из положения, приспосабливаться к новой жизни. Мне пришлось прятаться и единственное место, глубже которого уже было не зарыться, оказалось самое дно нашего города. Я до того боялась и боюсь до сих пор, что вздрагиваю всякий раз при виде констебля. А вдруг это по мою душу? Вдруг меня продолжают разыскивать? Я-то слишком многое увидела и узнала. И могу выступить в суде против моих бывших хозяев. Конечно, моё слово мало бы что значило, но шумиху раздуть можно нешуточную. Потому как эти люди известны и уважаемы. А репутация в наше время значит чересчур много для таких как они. Да и доктору Аткинсу, сдаётся мне, совсем не к чему лишние проблемы.

— Я спрошу Джейсона, — пообещал Джек. — Он должен знать, давали на тебя розыскную ориентировку или нет. Он важная шишка в Империал-Ярде, между прочим. Или я уже это говорил?

— Пустое, Джек! — взволновано отмахнулась Генриетта. — Официально меня разыскивали только мои родители, пойми. В этом я не сомневаюсь. Но я не думаю, что так же всё обстояло и со стороны Аткинса. Как бы тебе это не нравилось, но у него длинные руки и нужные знакомства. А в Ярде полно нечистых на руку фараонов. Если меня и ищет полиция, то о моей поимке будет сразу же сообщено Аткинсу. Меня даже на допрос не станут везти. Я сразу же окажусь в застенках Мерсифэйт!

Спунер неуверенно покачал головой:

— Генри, ты угробила на хрен год жизни… Ты не пыталась обратиться в Двор и всё рассказать?

— Впоследствии я думала над этим. Но в первые недели после побега я просто едва дышала от страха. Нет, в полицию я не пойду. Кто мне даст гарантию, что я вообще выйду оттуда живой?

— В мире хватает уродов и всяких тварей, но немало и достойных, честных людей, — с чувством сказал Джек, вскинув лохматую голову. — Я не шутил, когда говорил о Джейсоне. Ты просто не знаешь этого человека! Например… Мы с тобой… Блин, ладно, один я, я не такой, как он! Джентри, он лучше всех, кого я знаю. Я то что… Беспризорник и вор. И те люди, среди которых ты вынуждена жить, ничем не лучше и не хуже меня. Мы дно, Генри. Но неужели ты забыла, как жила до этого? Забыла, что существуют и другие люди?

— Джек, неужели ты не понял, что нет разницы? — с каменным лицом произнесла девушка. — Что здесь, — она указала пальцем вниз, затем вверх, — что там — все одинаковы. Грязь, порок, предательство и безумие царит на всех уровнях бытия. Джек, надо мной издевался уважаемый и известный человек из высшего общества! А ты, как ты выразился, жулик и бродяга, помогаешь мне, делясь последним, что у тебя есть! Богатые и властные люди играли со мной как с игрушкой, а вдовая, никому не известная старушка накормила супом и так смотрела на меня, словно я ей родная! О каких других людях ты говоришь?!.

Генриетта спрятала лицо в ладонях и заплакала. Джек мигом прикусил язык, мысленно обругав себя последними словами. Плечи девушки тряслись, а с губ срывались судорожные всхлипы. Джек почувствовал себя неотёсанной дубиной. Он не знал, что делать и как себя вести. Попробовать обнять? А вдруг Генриетта опять не так его поймёт и ещё по морде зарядит? Но и делать вид, что ничего не происходит, тоже не годится!

— Эй, Генри, слушай… Не плачь, а? Я не хотел тебя обижать. Честное слово! Просто я зачастую болтаю слишком много. И бывает, сначала говорю, потом думаю. Не плачь, прошу!

— Всё нормально, — Генриетта вытерла покрасневший нос подолом кофточки и промокнула влажные глаза. — Прости, Джек. Не обращай внимания. Просто пойми, что я в замкнутом круге. Я не знаю, что мне делать. Я боюсь, как не крути… Жизнь научила меня выживать, но порою это так непросто! Я начала жизнь падшей девки, рассудив, что уж среди шлюх я точно затеряюсь. Никто не будет искать приличную воспитанную девушку там, где я в итоге оказалась. По доброй воле пойти в жрицы любви и зарабатывать на хлеб своим телом было с моей стороны неожиданным ходом. Вряд ли Аткинс даже представить себе мог, что у меня хватит на подобный шаг решимости. Уж не знаю, как и где он меня разыскивал, но уж точно не на городском дне. Столица большая, огромная и мне удалось затеряться. Но нет никакой гарантии, что меня не найдут.

Знаешь, я ведь ни разу не была с мужчиной, пока не нырнула в этот омут… Моим первым клиентом был пожилой алхимик, который за час любовных утех превратил меня в златокудрую блондинку. Я тёмненькая, Джек. Почти брюнетка… Алхимик… Он так обрадовался, когда понял, что я девственница… Боже мой, я умирала от стыда, отвращения и боли, пока он дрыгался на мне, в то время как дома его ждала законная жена. Его дети были старше меня и не за горами были внуки… А мне то было всего девятнадцать лет и моим первым мужчиной оказался он!

Но… Я так и не привыкла к этому. Каждый раз, когда ЭТО происходит, я сгораю от стыда. Каждый раз я умираю от ужаса и омерзения. К себе. К себе, Джек… Попробуй расслабиться, научись получать удовольствие, поначалу говорили мне мои новые опытные подруги, обслужившие не одну сотню клиентов. Но в конце концов даже они махнули на меня рукой. Я самая глупая и никчёмная шлюха в столице. Поэтому часто щеголяю синяками и хожу голодной. Так даже лучше. Чтобы теперь меня узнать, надо здорово постараться. Из тёмненькой пухляшки я превратилась в белобрысую худощавую шлюху. Единственное, что моя грудь никак не желает уменьшаться! Хохма!

Генриетта горько усмехнулась, избегая встречаться с мальчишкой взглядом. Затухающий огонь в печи изгибался, бросая на её осунувшееся лицо мечущиеся тени. Джек сидел на матраце, обхватив колени и молчал. Ему хотелось сказать так много, что он не знал с чего начать. Как обычно, его мысли неслись наперегонки, топча друг дружку. И Джек просто не решался открыть рот из боязни, что сморозит очередную глупость.

— Можно тебя обнять? — он поднял голову и поймал взгляд васильковых глаз. Генриетта не успела отвернуться и беспомощно улыбнулась.

— Глупый мальчишка, конечно можно.

Джек обнял её, как самую большую и хрупкую драгоценность в мире. Положил подбородок на плечо и зажмурился, вдыхая аромат девичьего пота и едва уловимый запах клубники. Ему показалось, что ничего приятнее этот букета и быть не может. Он обнимал Генриетту и ему хотелось, чтобы это мгновение длилось вечность…

— Как звали твоих хозяев?

— Зачем тебе? — отстранившись, Генриетта с подозрением уставилась на него.

— Я должен знать имена подонков, что так поступили с тобой, — Джек упрямо сжал зубы, всем своим видом демонстрируя, что любой ценой добьётся ответа. Но Генриетта не собиралась отнекиваться.

— Их фамилия Гиллрой. Катрин и Джеймс Гиллрои. Они живут на Лонг-стрит возле овощного рынка, что на Яблочной. Может, знаешь, там такой огромный крытый павильон…

— Гиллрои?! — у Джека отвисла челюсть. С вытаращенными глазами он неверяще смотрел на Генриетту. — Гиллрои?! Ты сказала — Гиллрои!?

Девушка с беспокойством поглядела на ошарашенного воришку.

— Что с тобой? Тебе знакома их фамилия?

— И не только, мать их за ногу! — взвыл Спунер, подпрыгивая от избытка чувств на одном месте. — Чёрт-чёрт-чёрт, да чтоб меня прижучили и засадили в кутузку на всю оставшуюся жизнь! Знаю ли я их? Хуже! Я знаю одну девушку, которая сейчас работает в ихнем доме. И тоже няней! А я то, дурак, сразу не допёр… Ещё думал, что же мне в твоей истории кажется таким знакомым?! Это жопа, Генри, полная жопа!

— Если твоя знакомая находится в их доме, — тихо сказала Генриетта, — я не дам за её жизнь и ломаного медяка.

— Дьявол! Твою мать! Элен! Я должен её предупредить! И мы должны ВСЁ РАССКАЗАТЬ Джейсону. И даже не спорь со мной.

— Ночью? Думаешь, в столь поздний час нас будут рады видеть? — засомневалась девушка, чем заработала полный возмущения взгляд Спунера.

— Ты о чём это, милашка? Разве к тебе не ночью наведались в спаленку, после чего ты оказалась в уютной камере в психушке? Да быть может у Элен уже последние минуты истекают!

Коря себя за малодушность, Генриетта виновато сказала:

— Конечно, ты прав, Джек. Извини. Но подумай вот о чём… Как бы ты не спешил, ты не сможешь разорваться надвое и поспеть одновременно к своему другу-полицейскому и особняку Гиллроев.

Джек был готов волосы на себе рвать от досады, признав, что зерно истины в словах Генриетты присутствует. И немалое. Он затравленно оглянулся по сторонам.

— Что ты предлагаешь?

— Давай разделимся, — сглотнув, выдохнула девушка. — Я хочу помочь. Мне надоело так жить. Надоело прятаться, раздвигать ноги ради куска хлеба и вечно бояться. Один из нас должен идти к Гиллроям, а другой к Джентри.

— Здравая идея, — одобрил Спунер. — Я беру на себя Гиллроев. Тебе нечего туда соваться. Да и мне будет проще убедить Элен, чем тебе. А ты дуй к Джейсону.

— Договорились, — не скрывая облегчения сказала Генриетта. Помялась и спросила: — Эта Элен, ты её хорошо знаешь?

Спунер, нахлобучивая на голову лётную кожаную фуражку с непременными гоглами, усмехнулся:

— Да мы то и виделись всего раз. Но у меня чутьё на людей. Я сразу понял, что она нормальная девчонка. Таких как она, нельзя бросать в беде, Генри. Она не заслуживает, так же, как и ты, всей этой мерзости.

Подумал и тихо добавил:

— Да и никто, наверно, не заслуживает…

_______________________________________________

Невидимка провёл пальцем по вощеной бумаге, следуя по одной из красных карандашных линий, испещривших карту города. Карта была очень хорошей: точной, подробной, с указанием всех улиц и улочек. Красные линии отмечали все возможные пути проезда от дома Джентри к ближайшим вокзалам и портам. Крейгу необходимо срочно попасть в ОСУ, и он не будет долго тянуть волынку. Но сейчас они будут наготове… Провал ночной операции Невидимки заставит их быть настороже. Джентри сделал то, чего от него террорист не ожидал. Элементарный шаг конём. Этот сукин сын решил сыграть в открытую и привлечь к охране Крейга свою команду.

И ведь как всё вышло на руку этому фараону, не мог не признать террорист. Он облажался, а Джентри использовал его ошибку себе на пользу. Теперь ему можно спокойно использовать своих людей для охраны дома и близлежащих территорий, ничего конкретно не объясняя по поводу Крейга. Получается, что основанная часть задания по-прежнему остаётся для посторонних лиц секретом. А на поверхность всплыло лишь то, что какие-то свихнутые бандиты, возможно из чувств личной ненависти к инспектору пытались напасть на его дом ночью. И кто знает, не последнее ли это нападение. Тут сам бог велел поставить охрану. И всё, комар носа не подточит! Хитро.

А тем временем, пока волкодавы Джентри будут рыскать вокруг особняка престарелой вдовы, сам Джентри с Крейгом преспокойно отоспятся, а утром попытаются убраться из города. Знал ли Джентри, что Невидимка нападёт на них где-то по пути к испытательному полигону? Разумеется, знал. Знал так же и то, что Невидимка знает о том, что он знает. Террорист оскалился. Сколько неожиданных заморочек возникает с этим делом. Кто бы мог подумать. И к тому же по-прежнему остаётся много нераскрытых вопросов. И раздражающее молчание Манфреда о содержимом чемодана Крейга, и такое несвоевременное вмешательство Попрыгунчика, этой столичной достопримечательности. Похоже, что этот на всю голову ушибленный маньяк имеет свой зуб на старшего инспектора. Да без проблем, пусть хоть на куски его порвёт, но только после того, как Невидимка закончит свои дела. Конкурентов и путающихся под ногами недоумков террорист не любил так же сильно, как и сокрытие информации. И ещё ему было ну совершенно непонятно, как шайка Кривого носа умудрилась дружненько упаковаться в брезентовые кофры для трупов. Ещё одна загадка…

В общем, выходило, что пока Джентри опережает его на полкорпуса. Почти все карты у него на руках. Почти. Ему известно, что они находятся под ударом и так же известно, когда этот удар грянет. Джентри будет готов ко всему. Но ведь и Невидимка не зелёный юнец, впервые в жизни взявший в руки оружие. Получается, что они в практически равных условиях на этот момент. И если поразмыслить, преимущество полицейского не так уж и велико. И к тому же он не мог знать, что именно приготовил для них с Крейгом Невидимка. Обдумать наиболее удобные маршруты, используя точную карту, плёвое дело. Отследить их продвижение тоже не проблема. Благо у Манфреда сотоварищи хватает исполнительных и послушных людей. За Невидимкой же останется только ударить в нужнее время в нужном месте.

Вопрос стоял в другом. Чем именно и как ударить. Что Невидимке определённо импонировало в сотрудничестве с АНА, так это весьма солидные финансовые ресурсы организации, позволявшие ему не скупиться в средствах. К услугам террориста было практически любое оружие. Так же, как и взрывчатые вещества и средства передвижения. В разумной мере, конечно. Боевыми дирижаблями и паровыми танками Народная Армия не располагала. Но и того, что они были готовы предложить, хватало с лихвой. А если к этому прибавить ещё капельку таланта и знаний, коих у Невидимки было не занимать, то картина вырисовалась довольно серьёзная.

Зачастую важнее оружия была живая сила. Люди могли совершить то, на что не была способна и самая мощная бомба. Готовые умереть за идею люди являлись той силой, что двигала историю и свергала целые династии. Невидимка не понаслышке знал об этом и никогда не отказывался от услуг до гробовой доски преданных благородному делу свержения жирующей власти камрадов. Разумеется, то были фанатики, но Невидимка не любил навешивать штампы и ярлыки.

Для предстоящей операции в распоряжение Невидимки поступили и люди, и оружие и техника. Более чем достаточно для успеха, особенно учитывая его немалый опыт в подобного рода делах. Вот только Невидимка никогда не закрывал глаза на очевидное. И никогда не переоценивал свои силы. Сейчас он играет на чужом поле, верно. Работает не по основному профилю. Но и тут его богатые и специфические навыки найдут достойное применение.

Так же как Невидимка объективно судил о собственных возможностях, он никогда не относился предосудительно к вероятным противникам. Пренебрежение и презрение к тем, кто хочет тебя обставить, верный путь начала падения. Стоит только увериться в личной непогрешимости и гениальности, как жди беды. Поэтому террорист с должным уважением думал о Джейсоне Джентри. У старшего инспектора бульдожья хватка и баранье упрямство. Не самые плохие качества, будучи направленные в нужное русло. Так же ему не откажешь в смекалке и умении быстро приспосабливаться к изменяющимся условиям. Такого трудно выбить из колеи или заставить запаниковать. Но ничего, и на такого умника найдётся своя пушка.

По достоверным наводкам Джентри был самым молодым старшим инспектором по расследованию убийств Империал-Ярда. И судя по всему не зря. Свою должность он получил не за блестящее владение языком по вылизыванию начальственных задниц и не за родительские денежки. И даже не за связи в верхах. Информаторы Манфреда располагали достоверной и исчерпывающей информацией. Разведывательно-осведомительная сеть АНА работала как веронские часы. Невидимке не приходилось сомневаться в исчерпывающей правдивости их слов. Так вот, со слов этих достойных борцов за всеобщую свободу и благо выходило, что Джентри законченный карьерист и до смерти упёртый человек. Тоже фанатик в определённом роде. Своеобразная, выпестованная правоохранительной системой полицейская машина для устранения самых разнообразных проблем, связанных с нарушением закона.

Правительство изобретательно в своей целеустремлённости придумывать разные законы. Как правило, эти законы настолько мягки и податливы, что легко изгибаются в любую сторону, достаточно лишь приложить минимум необходимых усилий в нужном месте. Те же законы, что действительно в чём-то хороши, практически никогда не выполняются. Ну а оставшиеся регулярно нарушаются. Ну, так для того они и созданы! И такие люди как Джентри, эти слепые орудия правосудия, сами того не зная, были принуждены своими руками крепить систему, не давая ей расползтись по швам, поддерживать иллюзию законности, не задумываясь о том, что политиканы в первую очередь используют эти законы себе на пользу, совершенно не заботясь о нуждах простых людей.

Джентри — машина. Но машина мыслящая и опасная. И для войны с подобной машиной следует применять машину. Невидимка двусмысленно осклабился, откидывая брезентовый полог с установленного на подвижной металлической станине шестиствольного пулемёта системы Гардина с новейшим электрическим приводом и воздушным охлаждением. Увеличенный боезапас, пятидесятый калибр, более тысячи выстрелов в минуту. Жуткий устрашающий зверь, именуемый в среде военных «доберманом». Мощное оружие, такое же злое и страшное. Невидимка почти любовно погладил длинные воронённые стволы пулемёта, провёл ладонью по прилаженному сверху начинённому смертоносными зарядами коробу, дотронулся до гашетки.

— Прекрасно, — выдохнул Невидимка. — Симфония разрушения. Красота смерти в её наивысшем проявлении…

«Доберману» вполне под силам разрезать пополам струёй раскалённого металла даже самый укреплённый дилижанс. Так же перед огнём пулемёта не устоит не один паромобиль или омнибус из бегающих по бесчисленным улицам города. А больше для Невидимки и не требовалось. Ну, кроме, конечно, надёжного и быстрого транспорта, в котором можно было с наилучшими условиями размесить это чудо оружейной техники. И такой транспорт так же имелся в его распоряжении.

В одном из полуразрушенных пакгаузов Дна имелась скрытая от посторонних глаз конюшня. Только стояли в ней отнюдь не лошади. Это помещение использовалось Народной армией для расположения личных передвижных средств. Невидимка был порядком удивлён, когда его пригласили сюда. Ещё один знак оказываемого доверия. Впрочем, всё доверие может сводиться к тому, что от него просто захотят избавиться поле того как он всё сделает и преподнесёт им чемодан Крейга на блюдечке. Что ж, это весьма распространённая практика — избавляться от исполнителя, когда ему становится известно слишком много. Невидимка надеялся, что до этого не дойдёт. Не потому, что боялся. Ему не хотелось никого убивать из камрадов. Но если придётся, то он заранее не завидовал Манфреду.

«Доберман» планировалось разместить в чреве грузового парового тягача. Грузовик был выгоден тем, что обладал мощным котлом, модернизированным двигателем с встроенной системой впрыска алхимического реактива «Старт» и абсолютной неприметностью. Ежедневно по улицам столицы сновали десятки и сотни таких же неприглядных паромашин, перевозящих уголь, лес, соль, муку. И облюбованный Невидимкой грузовик совершенно ничем не отличался от этих рядовых трудяг, за исключением того, что ни один из них не был оснащён баллонами со «Стартом».

Рядом с огромным тягачом Невидимка казался жалким коротышкой. Одни колёса машины едва ли не превышали рост обычного человека. Низко опущенная кабина, усеянный заклёпками вытянутый нос, с установленным прямо в капоте паровым котлом, хромированные баки с запасом воды, здоровенная, самую малость уступающая паровозной, труба. Громадный тягач был способен перевозить почти тридцать тонн груза. В его сваренном из гофрированного железа крытом кузове, выкрашенном давно облупившейся краской неопределённого цвета, свободно разместился бы и железнодорожный вагон. Грузовик казался неповоротливым могучим животным, перескочившим из доисторических времён в современную эпоху сразу через тысячи лет.

— С какой скоростью может двигаться эта махина? — спросил Невидимка у подошедшего водителя

— Если хорошо прогреть котёл, то миль до семидесяти разгонимся, — водитель, средних лет чернявый бородач в кожаной куртке держал в мозолистых ладонях кепку. — Не волнуйтесь, машина проверенная. Необходимое давление набирает минут за десять, одной заправки водой хватает почти на пятьдесят миль! Правда, ежели использовать «Старт», то водичка испаряться будет куда как быстрее.

— Всё закончится раньше, чем мы проедем пятьдесят миль, — сказал Невидимка. — При включении впрыска насколько увеличится скорость?

Бородач надвинул замусоленную кепку на коротко стриженую голову и скривился, сверкнув вставными зубами:

— Признаться, на порожняке никогда не пробовали… Сейчас то мы лёгкие, как пушинка! Так что, думаю, миль сто осилим точно. М-да уж.

Смачно харкнув, водитель деловито постучал носком сапога по ободу гигантского колеса «пушинки». Невидимка, окинув взглядом грузный остов тягача, удовлетворённо кивнул. Отлично. Этой скорости будет вполне достаточно на запруженных в дневное время улицах города. А выбраться на менее оживлённые линии, ведущие в обход основным, их жертвы просто не успеют. В окружении же других экипажей громадный тягач будет более выгоден. Он сможет пробиться там, где спасуют менее впечатляющие габаритами машины. И тогда вероятное преимущество в скорости транспорта Джентри не будет иметь никакого значения. Огромный грузовик просто сметёт к чертям собачьим все возникающие у него на пути помехи.

— У вас всё готово? — Невидимка требовательно уставился на бородача. Тот зажал в зубах незажжённую папиросу и сказал:

— Да ужо всё приготовлено, сэр. Не подведём, не сомневайтесь. Вода заправлена, баллоны подсоединили, угля под завязку. Стью и Чейз с прошлого вечера трезвые как стёклышко. Так что…

— Превосходно, — холодно улыбнулся террорист. — В таком случае извольте со своими товарищами установить пулемёт. Пожалуй, больше не будем вдаваться во все технически подробности. Надеюсь, мне не придётся за вас краснеть?

— Не придётся, — буркнул водитель, сплёвывая табачные крошки на грязный истоптанный пол пакгауза и бережно пряча папиросу в карман куртки. — Дюжину раз всё проговорили, и цирковая обезьяна поймёт! Эй вы, вонючие бездельники, а ну живо оторвали свои задницы и бегом сюда!..

Двое режущихся в карты около входа в склад молодых, не старше тридцати, лоботрясов самого бандитского вида тот час забросили игру и галопом помчались на истошный вопль водителя. В организации правила были едины для всех. И никто никогда не отлынивал от своих обязанностей. Тем более, когда в дело вступал Невидимка. Никому не хотелось разочаровывать его.

— Аккуратней там, — больше по привычке проворчал террорист. — Смотрите, не сбейте короб с патронами.

Ещё одним немаловажным преимуществом грузового тягача было то, что у него с обеих сторон кузова располагались сдвижные двери, через проёмы которых можно было вести прицельную стрельбу. Место «добермана» было определенно строго по центру кузова, откуда подвижную станину пулемёта можно было разворачивать на триста шестьдесят градусов и стрелять в двух направлениях.

Для управления мощным тягачом требовалось два человека. Водитель и кочегар. Собственно, ими и были матёрый бородач по имени Хэнк и его затянутый в брезентовую спецовку напарник Чейз. Они уже несколько лет вместе водили эту машину, перевозя самые разные грузы, зачастую и контрабандные. Разумеется, они работали на АНА. Третьим из приставленных к Невидимке исполнителей был Стью, рябой немногословный детина, в чьи обязанности входило помогать Невидимке в работе с пулеметом. «Доберман» был громоздким оружием и требовал особого отношения. Сам себя заряжать он не умел, а у жмущего на гашетку Невидимки просто не будет лишнего времени на замену коробов. И именно Стью обязан был обеспечивать бесперебойную подачу патронов. Невидимка всерьёз собирался залить улицы города железным ливнем, ели понадобится.

Пока камрады, пыхтя и обливаясь потом, пытались затянуть тяжёлый пулемёт по трапу в недра тягача, Невидимка неспешно прошёл к выходу из пакгауза и уставился в чёрное ночное небо, поддёрнутое сизой рябью промозглого тумана. Из-за тумана на улице было холодно и сыро, а видимость резко снижалась. Дальше сотни футов что-либо рассмотреть было весьма проблематично. Из ночного сумрака, сдобренного белесой дымкой, выступали угловатые очертания соседних складов, кажущимися гигантскими затаившимися во тьме ночными чудовищами. Зажжённые вдоль улицы газовые фонари тускло мерцали в непроглядном мареве. Невидимка выдохнул облачко пара, незаметно растворившегося в пожирающем город тумане, и поднял воротник длиннополого пальто.

Поёжившись, Невидимка обернулся. В этой части пакгауза, отделённом от остальной территории стеной из листового железа, помимо огромного тягача, стояли ещё несколько паровых машин. Невидимке было известно, что через подставных лиц, АНА имеет целую сеть разбросанных по всему городу конюшен и гаражей. И этот был одним из них. Довольно просторное помещение без окон, с несколькими электрическими лапочками под высоким потолком, дающими достаточно света и в самую тёмную ночь, закрывалось крепкими воротами с надежным замком. Так же здесь имелись оттапливаемый ремонтный блок и мастерская, где можно было быстро и качественно починить любую из находящихся внутри машин. АНА делала ставку на промышленную революцию и прогресс. И поэтому механизированных гаражей с паровыми машинами у них было уже на порядок больше, чем конюшен с конными экипажами. Оно и надёжней и проще. Железная машина и менее требовательна, и есть не просит.

Невидимка достал из кармана тонкие перчатки из выделанной кожи и шейный платок. Он вовсе не собирался засвечивать своё лицо на всех городских улицах. За всё время успешного многолетнего противостояния силовым госслужбам Невидимка ни разу не прокололся. Одним из секретов его успеха было то, что ни у кого не было и приблизительного портрета его физиономии. И что-либо изменять в этом отношении Невидимка не собирался. Убрав перчатки и платок обратно, он услышал приближающиеся к нему со спины шаги.

— Когда-нибудь стрелял в человека? — в подошедшем сзади подручном Невидимка безошибочно опознал Стью. У рябого камрада была весьма характерная шаркающая походка.

Обернувшись, Невидимка вопросительно посмотрел на одетого в короткий потёртый плащ Стью. Тот, если и удивился, виду не подал и повёл широкими плечами, словно плащ ему изрядно жал.

— Да бывало пару раз, — хрипло произнёс он. Его широкую, испещрённую оспинами физиономию Невидимка читал как отрытую книгу. Родился и вырос на Дне. Любит звонкую монету и служит скорее наживе, а не идеалам Народной армии. Молчалив и собран. В случае чего с таким проблем не будет. Матёрый уголовник, если уж называть вещи своими именами. Наверняка из личных людей старины Руперта.

— Будем надеяться, что до этого не дойдёт. Твоей задачей будет находиться возле меня, слушать каждое моё слово и выполнять все мои команды.

Стью, не размыкая губ, молча кивал. Невидимка указал рукой на установленный в глубине кузова тягача пулемёт. Хэнк и Чейз как раз затягивали последние болты подвижной станины, и проверяли ход пулемёта вокруг своей оси.

— Доводилось раньше видеть такой?

— Нет, — признался Стью. Помялся и добавил: — Обычно работал с винтовками Вестерна. Бывало и со СВАГ тридцатого калибра… Но в основном приходится довольствоваться этой вот машинкой.

Рябой бандит распахнул полы плаща и задрал на живот грубый вязаный свитер, демонстрируя рукоять засунутого за брючный ремень револьвера. Невидимка без труда опознал шестизарядный «Логерт», излюбленное оружие столичных люмпенов. Добротное безотказное оружие. Без особых изысков, но надёжное в своей простоте. «Логерт» хорош на близких дистанциях, однако на расстоянии, превышающем полсотни ярдов начинал вести себя безобразно. Рассеивание пуль превышало все допустимые пределы.

— Пусть и дальше остаётся у твоего пуза, — сказал Невидимка и с несдерживаемым любопытством поинтересовался: — СВАГ тридцатого калибра? Ты действительно держал в руках эту винтовку?

— Да старший братец мой покойный служил в Гвардии, — огорошил террориста Стью. — Большой идеалист был. И всегда хотел служить стране… Которая в конец-концов и вытерла об него ноги. Заварушка на границе с Сарготой девять лет назад, помните? Тогда во имя государственных идеалов там полегло немало простых парней. Таких же идиотов, как мой братец, которые до последнего вздоха верили, что служат отчизне, а не кучке зажиревших кровососов, наводнивших парламент.

Невидимка совсем по-новому взглянул на Стью. Так значит и уроженцы низов, бывает, пробиваются по служебной военной лестнице на немалую высоту. Служба в Гвардии всегда была почётна и в её ряды принимали только лучших солдат. А если погибший брат Стью участвовал в той небольшой приграничной войне, значит он был приписан к Гвардии специального назначения, которая, в отличие от отсиживающихся внутри городской черты и призванных защищать интересы власть предержащих сослуживцев, всегда была на передовой всех военных конфликтов.

Теперь Невидимка понимал, что движет Стью. Не только деньги и страсть наживы. Возможно, ещё и месть. Девять лет назад во время учений, Саргота провокационно перешла границу на востоке Андеры. Правительство отреагировало соответствующе, направив навстречу вражеским отрядам корпус гвардейцев. Тяжеловооруженные солдаты, так называемые штурмовики, довольно легко отбросили неприятеля обратно за кордон, но командование не учло, что таким образом корпус попадёт в ловушку. Сарготцы, при поддержке дополнительных формирований, взяли штурмовиков в клещи. Попавшему в ловушку корпусу была обещана помощь. Которая так и не пришла. Было принято решение внезапно нанести контрудар по Сарготским южным границам, откуда до столицы зарвавшегося государства было рукой подать, с использованием боевых дирижаблей. Не располагающая таким впечатляющим воздушным флотом Саргота, не долго думая, запросила переговоры, во время которых принесла самые искренние извинения и заплатив немалые отступные.

А двадцать четвёртый корпус сражался до последнего, положив втрое больше врагов, превосходящих их по численности в пять раз, стянув на себя изрядную часть пограничных войск Сарготы. Из четырёхсот человек в живых насчиталось не больше двух десятков, тех, кто остались на поле боя тяжелоранеными. Как видно, брат Стью в число этих счастливчиков не попал. Разумеется, об этом мало кто знал. Официальная версия, ожидаемо, несколько отличалась от неприглядной истины.

— Твой брат далеко не первый и не последний, кто пал по вине засевших в правительственных верхах ублюдков, — проникновенно сказал Невидимка. — И только такие как мы с тобой можем изменить существующее положение дел. А на сей момент дела совсем аховые, приятель… Ты думаешь, что твой брат погиб зря?

— Я не верю во всё это патриотичное дерьмо, — буркнул Стью, рассматривая носки своих высоких шнурованных башмаков. — Я только знаю, что лучше от его смерти никому не стало, и что он и все остальные умерли просто потому, что о них забыли. Те, кто зарабатывал на горбу трудяг сотни тысяч фунтов, так и продолжили этим заниматься, а ложь министров не стала слаще. Игрища политиков за милю смердят, и мне хочется находиться с подветренной стороны. Но я никогда не откажу себе в удовольствии перерезать пару буржуйских глоток.

Стью с вызовом посмотрел на Невидимку. Террорист, усмехнувшись, похлопал камрада по плечу и вернулся к расстеленной поверх приземистого стола карте.

— Тебя брат учил стрелять?

— Да.

— Винтовка штурмовых гвардейцев нелёгкая штука, — Невидимка ещё раз сверился с собственноручно сделанными пометками.

— Да уж не пёрышко! — хмыкнул Стью. — Но у меня неплохо получалось.

Опять-таки в отличие от столичных гвардейцев, в основном выполняющих полицейские функции и вооружённых карабинами, штурмовики воевали Специальными Винтовками Андерской Гвардии — СВАГ. Мощное внушительное оружие тридцатого калибра с дальнобойным стволом и магазином на десять патронов. Усиленные тяжёлые пули запросто пробивали на вылет кирасы и лёгкую броню военных транспортников. Правда, за подобную мощь приходилось расплачиваться изрядным весом. Поэтому одним из критериев набора в Гвардию были солидные физические данные претендента. И к тому же, помимо тяжеленой винтовки, штурмовому гвардейцу во время военных действий приходилось таскать на себе защитную броню и еще целую кучу всякой необходимой в бою всячины. Иными словами, хлюпиков туда не брали.

— Всё готово, сэр, — к Невидимке подошёл вытирающий испачканные оружейной смазкой руки о заскорузлую тряпку Хэнк. За ним маячил чумазый напарник. — Можем отправляться хоть сейчас. Чейз раскочегарит котёл быстрее, чем вы успеете съесть овсянку на завтрак.

— Не будем спешить, — террорист достал жилетные часы на цепочке и откинул крышку. — У нас ещё есть время. Не думаю, что они выдвинутся ни свет, ни заря. К тому же нас предупредят, когда и по какой улице они поедут. Будем ждать, камрады.

— Ага… Ну, тогда я ещё раз проверю подачу воздуха, пожалуй, — пробормотал скорее для себя бородач. — Что б уж быть, так сказать, полностью уверенным…

— Уж будьте так добры, — Невидимка свернул карту в трубочку и засунул во внутренний карман пальто.

Осталось совсем намного. Он печёнкой чувствовал. Скоро будет его выход.

___________________________________________________

Отпустив таксомотор, Элен поспешила к вырисовывающемуся в утреннем тумане огромному старинному особняку. Поездка на паромобиле довольно внушительно ударила по её кошельку, но девушка не могла себе позволить опоздать. Она была обязана вернуться на работу в понедельник не позже семи утра. А омнибусная остановка находилась в полумили от дома Гиллроев. И поскольку омнибусы зачастую не вписывались в расписание, Элен не стала рисковать. Лучше сейчас отдать несколько шиллингов, чем потом стоять на ковре и отчаянно краснеть пред невозмутимо-холодной, как ледяная статуя, Катрин.

Закусив нижнюю губку, девушка ускорила шаг. Цоканье каблучков по брусчатке в предрассветных сумерках разносилось особенно далеко и звучно. Она торопилась. Не стоит и надеяться, что наверняка уже дежуривший у входа Шатнер простит ей хоть полминутки опоздания. Поэтому, когда громада трёхэтажного здания нависла над Элен, она позволила себе облегчённо перевести дух.

Проведя с семьёй чудесные выходные, Элен находилась в приподнятом настроении, и даже давешние неурядицы и проблемы не могли омрачить её. Будет день, будет пища, любила поговаривать её покойная бабушка. И Элен собиралась начать этот новый рабочий день с новыми силами и с поднятой головой.

Она несколько раз надавила на кнопку дверного звонка и посмотрела на изящные наручные часики. Горевший над массивной двустворчатой дверью фонарь в кованом абажуре позволил ей рассмотреть маленький циферблат. Без десяти семь. Отлично. Она как раз успела. Элен торопливо одёрнула пальто и поправила сбившуюся во время быстрого шага шляпку. Негоже появляться на глазах у хозяев растрёпанной неряхой.

Двери бесшумно растворились, и на пороге выросла долговязая фигура дворецкого. Шатнер собственной персоной. Нисколько не изменившийся за время отсутствия Элен. Такой же невозмутимый, заносчивый и солидный. В безупречном смокинге и с постным выражением на тщательно выбритой, за исключением аккуратно постриженных баков, физиономии.

Дворецкий свысока взглянул на теребящую ремешок сумочки Элен и произнёс:

— С возвращением, мисс Харт. Заходите.

И всё. Ни улыбки, ни малейшего изменения в тусклых болотистых глазах. Чуть слышно пискнув в ответ приветствие, Элен торопливо юркнула внутрь, подспудно вся сжимаясь. На ум само собой пришло не самое приятное воспоминание о мерзкой лапе Аткинса, так пошло схватившей её ниже спины. Усилием воли прогнав воспоминание прочь, Элен, стараясь не сорваться на бег, поднялась по лестнице на второй этаж и отперла дверь своей спальни собственным ключом. Очутившись внутри, она зажгла люстру и окинула придирчивым взглядом комнату.

И тут ничего не изменилось. НЕ похоже, чтобы кто-то сюда входил и выходил за прошедшие дни. И вроде как Стефана нигде не видно. Впрочем, это ещё надвое сказано. Элен не поленилась заглянуть в ванную, проверить платяной шкаф и даже встала на коленки, чтобы сунуть голову под кровать. Но умственно отсталого юноши так нигде и не обнаружила.

Быстренько разобравшись с вещами, Элен так же шустро переоделась в форменное платье и завязала свежевымытые, высушенные и пушистые, чуть ощутимо пахнущие фруктовым мылом волосы в роскошный хвост. Принюхавшись к волосам, Элен дал себе зарок с первой же зарплаты купить шампунь. Такой же, как был у неё здесь. В их семье средства личной гигиены дороже мыла, пусть и довольно хорошего, считались непозволительной роскошью.

Ещё раз критически осмотрев себя в зеркало, девушка пришла к выводу, что выглядит достаточно неплохо и вполне готова приступить к работе.

Спустившись на первый этаж, она решительно толкнула дверь детской спальни и тут же была атакована прицельным и многозарядным залпом из облачённых в наволочки с именными монограммами подушек. Как выяснилось, её появление в детской было давно предупреждено. Двойнята так же выработали совместный план по достойной встрече своей нежно любимой няньки.

— Ах вы, негодники! — Элен на лету перехватила очередную подушку, швырнула её обратно, уклонилась от следующей и деланно заскрежетала зубами: — А ну, кому я сейчас накостыляю по шее? А, маленькие барсучата?

— Мне, мне! — радостно завопила Сью, подпрыгивая на кровати. Её глазёнки светились от неподдельной радости.

— Нет, мне! Я первый бросил в Элен подушку! — не остался в стороне Том, спрыгивая на пол. — Я первый!

— Вонючка!

Как были, в пижамах и босиком, двойнята рванули наперегонки к девушке и с разгона врезались в неё, чуть не повалив на густой ворсистый ковёр. Они радостно верещали и цеплялись за её талию. Одинаково разгорячённые недавним боем, взъерошенные и чертовски довольные собой.

— Привет, Элен! — Том нетерпеливо теребил её за руки. — Ты даже не представляешь, что я придумал! Я решил сделать одну штуку… А ещё мы должны тебе кое-что рассказать! Тебя прошлой ночью искали…

Искали? Элен недоумённо нахмурилась. Кто её мог искать? Хозяева что ли? Ночью? Зачем? Ничего не понятно…

— Элен, привет! Как я рада тебя видеть, — Сью уткнулась мордашкой в накрахмаленный передник, одетый поверх платья Элен. — Мы так по тебе скучали… Особенно я. Ну, и Том тоже…

Обнимая детей, Элен невольно улыбалась. Её сердце защемила волна поднимающейся снизу живота радости и чего-то ещё, чему она не могла дать названия. Наверно, это и есть счастье, подумала она. Обнимать детей и чувствовать, что ты им нужна, а они нужны тебе. То же самое она всегда испытывала, обнимая родителей и младшего брата. И видит бог, как она привязалась к этим, чужим для неё, но вместе с тем таким близким ребятишкам…

— Ты вернулась, — Сью важно вздёрнула носик и нацелила на Элен пальчик с обгрызенным ноготком. — А Том говорил, что ты, может, и не захочешь возвращаться.

Освободившись от объятий двойнят, Элен подняла с пола возле трюмо обронённую расчёску, и вопросительно изогнула бровь:

— Да неужели? С чего ты это взял, Томи?

Зыркнув на сестру матёрым волчонком, мальчик пробубнил:

— Я подумал, что мы надоели тебе за целую неделю… Знаю, нас терпеть ещё постараться надо!

— А я же тебе говорила, а ты… Э-э-э-!.. — Сью показала брату язык и, взвизгнув, спряталась за нянькой, явно опасаясь воинственно стиснутых мальчишеских кулачков.

Однако Элен уже решила, что пора вернуть этой комнате твёрдую руку матриархата.

— Так, — скомандовала она, — марш в ванную умываться и чистить зубы. Через десять минут я вас жду похожими на приличных и воспитанных детей, а не на заспанных поросят!

Когда дети, пища и толкаясь, скрылись за ведущей в ванную комнату дверью, Элен опустилась на стоящий напротив зеркального трюмо мягкий пуфик и посмотрела на своё отражение. У отражения вид был весьма задумчивый. Искали? Кто бы её мог разыскивать у Гиллроев? Да ну, ерунда какая-то… Просто у малыша Томи разыгралось и без того недюжинное воображение. Собственно, Элен так и подумала, пропустив сказанное мальчуганом мимо ушей. Но теперь, оставшись одна, она поняла, что готова пересмотреть свою изначальную точку зрения. Или же её разыскивали всё-таки хозяева? Бр-р-р… Ничего не понятно! Как, впрочем, и почти всегда, когда имеешь дело с такими выдумщиками, как двойнята.

Первым из ванной вернулся сверкающий белозубой улыбкой Том. С радостным воплем — «я первый успел» он плюхнулся на кровать. На его умытом свежем личике застыло выражение щенячьего восторга.

— Сядь ровно и выпрями спину, — безапелляционно приказала Элен, вооружаясь расчёской. — Ты похож на лохматого львёнка. С этим нужно что-то решать, согласен?

— Мы действительно скучали по тебе, — сказал Том, послушно выполняя все указания няни, и добавил: — Сью даже плакала вчера ночью…

Взявшись расчесывать непослушные вихры мальчика, Элен осторожно спросила:

— Почему она плакала? Что случилось?

— Ну, после того, как мы увидели, как тебя разыскивали… Ну, мы подумали, что вдруг что случилось и ты не сможешь вернуться…

Том сконфуженно замолчал, явно не зная, как сформулировать свои мысли. Элен, крепко зажав в руке расческу, поспешила ему на помощь. Она опустилась на коленки и, взяв мальчугана за подбородок, ласково подняла ему голову. Заглянула в глаза и мягко сказала:

— Томи, не спеши и не волнуйся. Я здесь. Рядом. Я вернулась. А теперь расскажи мне всю эту непонятую историю. Со всеми подробностями. И по порядку. Кто меня разыскивал прошлой ночью и почему вы решили, что это может повлиять на моё решение вернуться?

Тем временем из ванной выпрыгнула Сью, подбежала к Элен со спины и, счастливо щебеча, обвила её за шею руками. Уткнувшись мордочкой в плечо девушки, она прижалась к её щеке. Элен ощутила приятный запах — душистое мыло, зубной порошок, карамель, то, чем могут пахнуть умытые маленькие дети.

— Не мешай, Сью, — солидно сказал Том, принимая до смешного взрослый вид. — Мы должны рассказать Элен, что произошло прошлой ночью. Это может быть важно. Правда, Элен?

Посадив Сью себе на колени и взявшись за её непослушные кудри, девушка кивнула и сказала со всей возможной серьёзностью:

— Да, Том. Это очень важно. По крайней мере может быть таким. Ты рассказывай всё, ничего не упуская. У нас есть немного времени, прежде чем мы спустимся завтракать, поэтому начинай.

— Ну слушай…

И пока Элен расчесывала и переодевала детей в школьные костюмчики, она действительно услышала немало удивительного и довольно странного на первый взгляд…

Примерно в два часа пополуночи несносным сорванцам не спалось. Том признался в этом, опасливо поглядывая на няню. Уж Элен бы точно не позволила им полуночничать, разрабатывая под покровам тьмы очередные каверзы. Но поскольку в это же самое время она спала дома, двойнята ничего и никого не опасались. Преспокойно сидели на подоконнике выходящего к парадному подъезду окна и любовались клубящимся за стеклом ноябрьским туманом, превращающим чёрную ночь в размытую белесо-серую хмарь.

Дети плющили любопытные носики о холодное стекло, сокрытые от посторонних глаз в царящем в спальне сумраке. Они всматривались в обступающий дом туман и придумывали громким волнительным шёпотом всяческие истории. Например, о том, какие необычные и ужасные чудовища могут жить в этом тумане. Они пугали друг друга, с восторженно-щемящим замиранием сердца таращась наружу. Спальня казалась им неприступным бастионом, в котором они полностью в безопасности, отрезанные от внешнего туманного мира надёжными стенами и оконным стеклом.

Они прятались за чуть приоткрытыми плотными шторами. С улицы их нипочём нельзя было увидеть. Даже если знать, куда смотреть. Очень выгодная и удобная позиция. Конечно, застукай их кто-нибудь ИЗНУТРИ за таким неприличествующим маленьким детям занятием, как придумывание глубокой ночью страшных сказок, когда они должны видеть десятые сны, им бы не поздоровилось! Но двойнята прекрасно знали, что они в безопасности. Никто к ним не войдёт. Ни вечно занятый и практически постоянно отсутствующий дома отец, ни мать, довольствующаяся лишь традиционным чмоканьем в лоб перед школой, и то если у неё было свободное время. Шатнер не имел привычки лазать ночью по господским спальням. Стефан жил в собственном мире. Поэтому Том и Сью чувствовали себя в безопасности даже с незапертыми входными дверями. Разумеется, если бы этажом выше находилась Элен, которая имела привычку два-три раза за ночь спускаться на второй этаж и заглядывать в комнату детворы, они бы не сидели, прижавшись друг к дружке в эту ненастную промозглую туманную ночь.

И вот, когда очередное сотворённое бурной детской фантазией чудовище было готово материализоваться, к входной двери особняка из тумана вышла одинокая размытая фигура. Двойнята потрясённо переглянулись, в первые мгновения здорово испугавшись и крепко схватившись за ладони. Но спустя несколько ударов испуганно забившихся сердечек они поняли, что это вовсе не монстр, а вполне себе обычный человек. Правда в голову Тома тут же пришла новая мысль — а не грабитель ли это часом, решивший под покровом ночи забраться к ним в дом и обокрасть?

По счастью его догадка развеялась, не успев толком сформироваться. Нежданный гость отчаянно забарабанил в дверь кулаком, затем, видимо, разглядев кнопку звонка, стал давить на неё. Где-то внизу до детских ушей донеслась приглушенная трель проснувшегося звонка. Они удивлённо переглянулись. Определённо, насколько хватало им скромных житейских знаний, что бы это понять, грабители так себя не вели!

И тогда Том решился приоткрыть окно и запустить в образовавшуюся щель ворвавшийся с улицы холодный знобящий воздух заодно с ночными звуками. Двойнята так и приклеились к стеклу, чуть не выпадая наружу, силясь рассмотреть как можно лучше таинственного нарушителя спокойствия спящего особняка. Благо горящий всю ночь над входом фонарь позволял это сделать. И тут их постигло очередное изумление. Ибо этот громогласный гость, неустанно давящий на кнопку звонка и притом яростно пинающий дверь ногами, оказался мальчиком. Вполне себя обычным мальчиком, на несколько лет старше их (но младше Элен!) в смешной на их взгляд одежде и с отпадной лётной фуражкой с массивными защитными очками на голове. Том, прерывая рассказ, завистливо вздохнул, наверняка уже мысленно примеряя на голове точно такой же убор.

Ещё двойнята отчётливо расслышали, как в просветах между ударами ногой в двери мальчик оглашал подёрнутые туманом спящие окрестности какими-то странными и загадочными словами, которые очень заинтересовали Тома. На улице была полная тишь, и они отчётливо слышали всё до последнего слова. Когда Том попытался повторить эти слова, Элен поспешно закрыла ему рот ладонью, пообещав, что если хоть раз услышит от него нечто подобное, то без зазрения совести и сострадания вырвет ему язык.

Сделав себе мысленную галочку при случае всё-таки разобраться со значениями этих загадочно-привлекательных слов, Том продолжил рассказ.

Вскоре на звуки ударов и неумолкаемое треньканье звонка вышел дворецкий. Шатнер, не спрашивая о цели визита незваного гостя, отворил двери и вырос на пороге высоченной суровой тенью, прекратив попытки ночного визитёра вломиться внутрь. Не растерявшийся мальчуган, запрокинув голову, смерил возвышающегося над ним как каланча лакея загнанным взглядом, поздоровался и попросил срочно позвать Элен, которая работает в «вашей домине нянькой». Мальчик уверял, что дело очень срочное и важное, практически вопрос жизни и смерти. Двойнята не совсем поняли, чтобы это могло значить и как эти понятия вообще могут быть так тесно связаны. Но Том, следуя наставлениям Элен, оставил свои измышления при себе и просто пересказывал завязавшийся между дворецким и мальчишкой диалог практически слово в слово. Девятилетний малыш имел отличную слуховую память и запоминал всё, что слышал.

Как всегда невозмутимый Шатнер оборвал скороговорку мальчишки одним мановением руки и сухо произнёс, что время слишком позднее для каких бы то ни было визитов. И что даже будь на данный момент мисс Харт в особняке, он не стал бы её звать. И что назойливому мальчишке впредь стоило бы дважды подумать, прежде чем тревожить в столь неурочный час сон отдыхающих жильцов, если он сам не хочет продолжить ночь в кутузке, куда всенепременно загремит, если не перестанет настаивать на своём. Мальчик как будто внял предостережению дворецкого. Во всяком случае он попятился назад, давая прилипшим к окну двойнятам получше себя рассмотреть. Вид у него стал несколько испуганным, словно он решил, что за хладнокровным дворецким действительно не заржавеет вызвать наряд констеблей.

Он попытался ещё раз. Объяснял, что ему ну очень срочно нужно увидеть Элен. Что другого такого случая может и не представиться. На что Шатнер посоветовал ему хорошенько прочистить уши и повторил, что няня отсутствует, что у неё выходной. И тут мальчуган, словно прозрев, с размаху хлопнул себя ладонью по лбу и опять произнёс вслух какое-то непонятное слово. Видимо сообразив что-то ясное только ему, он подпрыгнул на месте и с досадой сплюнул, чуть не попав под ноги дворецкого. Двойнята не видели, насколько изменилось выражение лица Шатнера после этого крайне неосторожного жеста со стороны мальчика, но голос его стал ещё более холоден. Дворецкий ледяным тоном потребовал, чтобы «маленький надоедливый бродяга убирался к чёртовой матери, пока у него ещё есть время».

Странный настойчивый мальчик оказался понятливым. Не говоря более ни слова, он развернулся и бегом скрылся в тумане. Дворецкий же молча захлопнул дверь и на этом ночное неожиданное представление закончилось.

Рассказ Тома вызвал в Элен смешанные чувства. Тревога, удивление, волнение и непонимание происходящего сплелись в тесный пульсирующий клубок. Элен почти сразу догадалась, что настырный мальчишка, одетый в поношенную бедную одёжку и щеголяющий лётной фуражкой, ни кто иной, как её новый знакомец Джек Спунер. Вот только зачем она ему понадобилась, да ещё так срочно, что он прибежал к особняку Гиллроев и даже не побоялся вступить в словесную потасовку с Шатнером? Что же такого важного он хотел ей сообщить? И ещё Элен встревожил тот факт, что сам дворецкий ни словом не обмолвился о ночном визите Спунера. Но будет ещё более странно и неприятно, если и хозяева ничего не скажут Элен об этом событии. Наверняка же Шатнер обо всём доложил Катрин. Значит, миссис Гиллрой по любому должна быть в курсе…

Элен внимательно осмотрела на двойнят и спросила:

— Кроме меня, вы кому-нибудь рассказывали об этом?

Умытые, расчёсанные и переодетые детишки, два дьяволёнка в ангельском обличии, дружно замотали головами.

— Нет, мы никому не рассказывали, кроме тебя, — сказал Том и застенчиво посмотрел на Элен. — Я подумал, что ты захочешь, чтобы мы сохранили эту историю в тайне. Ведь она же касается тебя…

— А ты знаешь этого мальчика? — робко спросила Сью. — Как его зовут? Мне он показался красивым!

Слова девочки вызвали у Элен вымученную улыбку, а у брата негодующее фырканье.

— Знаю, знаю, сорванцы… Его зовут Джек. Я попрошу вас и впредь никому об этом не говорить. Пусть это будет нашей общей тайной. Договорились?

Девушка заговорщицки подмигнула. Двойнята восторженно закивали. Предложение хранить собственную важную тайну показалось им донельзя привлекательным.

— Ну а теперь марш на кухню завтракать!

Следуя за спускающимися по лестнице детьми, Элен напряжённо размышляла. Она пыталась выглядеть спокойной и невозмутимой, но внутри неё всё так и клокотало. От приподнятого утреннего настроения не осталось и следа. Как же ей выяснить, что хотел от неё Джек? С её работой в ближайшее время нечего и думать, чтобы отыскать мальчишку в гуще огромного людского муравейника, населяющего столицу. Кто ей позволит тратить рабочее время на поиски безродного беспризорника? Смешно даже обращаться к хозяевам с такой просьбой! Да и где его искать? Элен сильно сомневалась, что Спунер относится к завсегдатаям приютов или работных домов. Он вольная пташка.

И ещё момент, о котором ни в коем случае нельзя забывать. Ей пока не сообщали о Джеке. И от Элен потребуется немалое актёрское мастерство, чтобы ничем не выдать, что ей известно о том, что он разыскивал её. А блефовать с никчёмным раскладом перед пронзительным взглядом Катрин Гиллрой дело архисложное.

На кухне было как всегда очень тепло и светло. Шатнер, просыпаясь, всегда первым делом включал на кухне свет и разжигал камин. Поэтому Элен кухня всегда казалась самой уютной комнатой во всём огромном особняке. Усаживая двойнят за стол и вполуха слушая их непрекращающийся щебет, Элен мельком посмотрела на кухонные настенные часы — огромный циферблат в обрамление переплетённых оленьих рогов. Начало восьмого. Насколько она успела изучить расписание хозяев, через пятнадцать минут Шатнер отнесёт поднос с завтраком в гостиную мистеру Гиллрою. Джеймс всегда завтракал именно там, успевая быстро пробежать заголовки свежих утренних газет. А ещё спустя пять минут на кухню заглянет безупречно одетая, с превосходно уложенными волосами Катрин, холодно обменяется с Элен дежурным приветствием, вскользь поцелует детей и удалится решать собственные проблемы. И вот именно в течении эти нескольких минут Элен придётся переиграть её.

Девушка и не заметила, как на кухню бесшумной тенью прокрался Стефан. Сумасшедший паренёк, ступая босыми ногами по холодной мраморной плитке, обошёл Элен со спины и когда она отвернулась от плиты, он уже сидел за столом, глядя на неё тусклыми ничего не выражающими глазами.

Элен вздрогнула, едва не уронив кастрюльку с разогретой овсянкой. Стефан остался невозмутим. Двойнята же, не проронившие ни слова, довольно захихикали, наслаждаясь произведённым старшим братом эффектом.

Поставив овсянку на стол, Элен как можно строже сдвинула брови и сказала:

— Маленькие свинтусы, могли бы и предупредить. Привет, Стефан. Ты сегодня рано нашёлся. Будешь завтракать?

— Стефан завтракать, — дал согласие юноша, продолжая смотреть куда-то мимо Элен. Наверняка и он рад меня видеть, решила та, просто никак не может этого показать. У душевнобольного не так уж и много инструментов для выражения чувств и эмоций.

Сью, вяло ковыряясь в тарелке с кашей, жалобно протянула:

— В овсянке мало сахара… Я не буду её есть!

Том презрительно фыркнул и попытался незаметно от няни метнуть в сестру кусочек белого хлеба. Однако Элен была начеку. Ставя перед пускающим слюни Стефаном тарелку, она отвесила Тому знатного щелбана и сказала, обращаясь уже к раскапризничавшейся девочке:

— Сью, много сахара есть вредно. Ты разве не знала об этом? Всего должно быть в меру, иначе растолстеешь и будешь жирной как хрюшка.

Том обиженно потёр лоб, собираясь было надуться, но после слов Элен прямо закудахтал от смеха. Сью, с немалым сомнением покосившись на овсянку, всё же взялась за ложку. Стефан, ни капли не задумываясь о подобных вещах, наворачивал так, что аж за ушами трещало, забрызгивая кашей пижамную куртку. Молча пожурив себя за невнимательность, Элен заткнула ему за ворот салфетку. Прикоснувшись пальцами к поросшей тонкими жёсткими волосами шее Стефана, она задержала на нём взгляд несколько дольше, чем того позволяли приличия. Стефан ничуть не изменился за прошедшие выходные. По-прежнему взъерошенный, успевший незнамо чем испачкать новую пижамную пару и зарасти трёхдневной щетиной. Элен знала, что Стефану никто не позволял брать в руки бритву. Обязанности цирюльника в особняке выполнял всё тот же Шатнер. Так что же могло так отвлечь дворецкого, что он забывал брить Стефана? Или же юноша просто настолько успешно прятался всё это время?

В отличие от тихого Стефана, его мать было слышно издалека. Звонко стуча каблуками туфель из самой дорогой белой кожи, на кухню вошла Катрин Гиллрой. Элен встретила хозяйку натужной улыбкой и книксеном. Катрин определённо была настроена на решительные утренние действия. Длинное обтягивающее платье насыщенного синего цвета с глубоким вырезом и стоячим воротничком, безупречная причёска с тщательно уложенными и скреплёнными сотней заколок локонами платиновых волос, высокие, твёрдо очерченные скулы, тонкие губы, сверкающие полярными льдами глаза. Снежная Королева во всей красе.

Позади маячил Шатнер, держа на сгибе руки отороченное шикарными мехами пальто Катрин. Традиция нарушена, хозяйка пришла раньше верного слуги, подумала Элен. У неё возникли настолько срочные с утра дела, что даже опережают вечно спешащего мистера Гиллроя?

— Дети, доброе утро, — Катрин по очереди клюнула двойнят в макушки, едва касаясь накрашенными бледной розовой помадой губами волос, провела холёными пальцами по плечу чавкающего Стефана, судя по всему совсем не заметившего появления матери, и наконец обратила на Элен всё своё царственное внимание.

— Ты выглядишь несколько измученной, милочка, — морозные глаза Катрин требовательно впились в девушку. — Мне это не нравится. Я отпускаю тебя домой не для того, чтобы ты надрывалась там, пропалывая грядки или ломая спину, таская корзины со стиркой. Ты должна возвращаться в наш дом отдохнувшей и полной сил.

Элен постаралась взять себя в руки и изобразить самую беззаботную улыбку из возможных. На лице девушки разгладились озабоченные морщинки, а голос зазвучал предельно вежливо и мягко:

— Прошу меня простить, миссис Гиллрой, но вы нервно истолковали мой вид. Я ничуть не устала. Небольшое недосыпание и только. Я волновалась, как бы не опоздать к шести часам. Сами понимаете, как безобразно нынче ходит общественный городской транспорт.

— Да-да, в последнее время просто ужасно! — подхватила Катрин, к немалому облегчению Элен отступая от опасной темы. Но расслабляться не стоило. Катрин обладал невероятным чутьём. — Полный бардак творится с этой системой! Уже давно стоило обновить и пополнить омнибусный городской парк, но, видимо никому до этого нет никакого дела. Вся надежда только на таксомоторы и старых добрых кэбменов. Но они-то уж точно постараются содрать с тебя втридорога.

Элен было чудно слушать сетования Катрин, никогда не испытывающую недостатка в деньгах и не знающую, что такое теснота и запахи переполненных омнибусов.

— Уильям, отнесёте Джеймсу завтрак и отвезёте детей в гимназию, — повернувшись к дворецкому, Катрин принялась давать, в общем-то, ненужные, на взгляд Элен, наставления. — Шатнер превосходно знал свои обязанности. Но ничем не выдал возможного раздражения менторским тоном хозяйки, любящей при каждом удобном случае подчеркнуть свою власть. Каменное лицо дворецкого осталось таким же непробиваемым. — Я вернусь ближе к обеду. Да, наверно к обеду… Хотя… У нас с подругами назначен забег по бутикам, так что могу и подзадержаться.

— Я перенесу обеденный чай на два часа пополудни, — понимающе сказал Шатнер.

— И не забудьте побрить Стефана, пока он опять не исчез, — Катрин приняла из рук дворецкого пальто и, вскинув голову, вышла из кухни. Двойнята проводили её несколько тоскливыми взглядами. Даже Стефан отвлёкся о вылизывания тарелки и выжидающе уставился на Шатнера. Элен показалось, что ему страсть как не хочется бриться, и он ищет все возможные лазейки, чтобы избежать этой неприятной для него процедуры. Шатнер, подхватив со стола поднос с завтраком для мистера Гиллроя, вышел следом.

Забирая со стола пустые тарелки, Элен ободряюще улыбнулась поникшим двойнятам. Однако в голове у девушки всё больше укреплялась нарастающая тревога. Катрин, как она и опасалась, ни слова ни сказала о Джеке. И если бы не младшие Гиллрои, Элен бы и вовсе не знала, что происходит нечто странное и непонятное. Касающееся её, но успешно от неё скрываемое. Девушке стало не по себе. Спросить напрямую Шатнера? Нет, ни в коем случае. Она не имеет права ставить между собой и хозяевами детей. Она бы не поступила так, даже будь у неё уверенность, что Шатнер что-либо ей скажет.

Оставалась надежда, что Спунер догадается прийти снова, когда в доме кроме Элен и Стефана никого не будет. Джек, судя по всему, неглупый парнишка, и сумеет сделать правильные выводы.

Выпроводив набивших животики двойнят из кухни, Элен проследила, чтобы они застегнули на все пуговицы свои тёплые осенние пальтишки и проверила ранцы с учебниками. Том, насколько она успела понять, частенько таскал в школу вместо книжек всякие забавные и жизненно необходимые на его взгляд штучки. Элен уже приходилось доставать из его ранца сушеных тараканов, алебастровые шарики, детали конструктора, плевательные трубочки. Но на этот раз всё было в рамках дозволенного, а у мальчика был вид такой оскорблённой невинности, что Элен тут же полезла по карманам его пальто и выудила небольшую рогатку с жестяной коробочкой полной маленьких камушков.

К вящему удовольствию Сью, Элен нарочито звучно чмокнула её в щёчку, а помрачневшему Тому продемонстрировала сжатый кулак, стараясь при этом не прыснуть со смеху. Мальчик машинально потёр лоб и исподтишка показал Сью язык. При всей тщательности обыска, Элен-таки умудрилась кое-что проморгать. Мальчик вовремя успел спрятать ЭТО в сжатом кулачке. И няня, обыскивающая карманы, не догадалась проверить его руки. А штука была очень любопытной и Тому не терпелось в ближайшее же время поближе изучить её.

С улицы донеслось приглушенное рычание ожившего паромобиля мистера Гиллроя. Джеймс всегда уезжал минут на десять раньше детей. И никогда не находил времени для пары добрых напутствий перед гимназией. В холл вошёл одетый в длинный плащ и цилиндр дворецкий, с перчатками на руках. От него пахло кожей и топливом.

— Машина готова, мисс Харт, — сухо сообщил он, даже не глядя на Элен. — Надеюсь, дети собраны?

— Давно собраны, мистер Шатнер, — в тон дворецкому ответила Элен. — Том, Сью, я на вас рассчитываю.

Её слова звучали несколько двусмысленно и по задумке Элен должны были истолковаться двойнятам именно в подобном контексте. Никаких шалостей в школе и полный молчок о давешней беседе.

Вернувшись на кухню, Элен застала Стефана ковыряющемся в носу. Длинные нечесаные волосы падали ему на глаза, но совершенно не мешали столь важному и неотложному занятию. Элен остановилась напротив него и укоризненно сказала:

— Фу-у-у, Стефан, это так неприлично! А ну сейчас же прекрати. И если не хочешь мне помочь вымыть посуду, то лучше сиди тихо как мышка и не мешай мне думать.

Взъерошив его волосы, ещё не успевшие превратиться в грязные немытые космы, девушка улыбнулась. Стефан тут же дотронулся до своей головы и пропустил между пальцев спутанные платиновые пряди. Выжидающе посмотрел на Элен и сказал:

— Стефан друг Элен. Стефан любит Элен…

Девушка наклонила голову, пытаясь узреть в голубых глазах Стефана хоть какие-то проблески живых человеческих эмоций. Хоть что-то, что будет отличаться от навечно поселившейся в них бездонной пустоты. Но тщетно. В зрачках юноши отразилась только она сама. Во взгляде ведомого на убой бычка и то было больше осмысленности, чем в глазах Стефана.

— Да-да, привести в порядок твои волосы не помешало бы, — как ей показалось, верно поняла жест Стефана Элен. — А ведь мне, дружок, между прочим, за дополнительные услуги не платят ни пенни!

Включив воду и поставив грязные тарелки в мойку, Элен невесело усмехнулась. Стефан опустил подбородок на столешницу и замер. Его красивое, с утончёнными правильными чертами лицо превратилось в застывшую восковую маску.

— Я пошутила, если что, — сказала девушка, принимаясь за мытьё посуды. Разговор вслух с таким замечательным слушателем как Стефан её успокаивал. Можно было без боязни высказывать любые мысли, зная, что Стефан будет нем как могила. — Меня вполне устраивает моя зарплата. Если бы ещё было поменьше всяких непредвиденных неприятностей. Согласись, что по насыщенности моя первая рабочая неделя была явным перебором! И далеко не всё произошедшее со мной хочется вспоминать с особой теплотой. Один только твой дражащий доктор Аткинс чего стоит…

— Доктор Аткинс др…

— Знаю, знаю, этот костоправ твой замечательный друг, — буркнула девушка, протирая вымытую тарелку полотенцем. — Ты бы мог и не напоминать мне об этом при каждом случае. Я только хотела сказать, что можно смириться со всем, даже со стервозным характером твоей мамочки, но только не с этим человеком. Ты же не скажешь мне, как часто он бывает в вашем доме, да? И по каким особым случаям? Было бы неплохо знать все эти дни наперёд, чтобы заранее придумать достойную причину для прогула…

Элен поставила тарелки в шкафчик и сполоснула руки.

— Так что ты, мой немногословный друг, самая наименьшая из моих забот. И мне совсем не трудно расчесывать тебя или подстригать ногти. Ты же не попросишь купать тебя или вытирать тебе зад! Эти услуги уж точно будут требовать отдельной договорённости! Ха!

Девушка внезапно покраснела и стрельнула глазами в сторону замершего за столом Стефана.

— Хотя купание могло быть довольно интересным занятием, — пробормотала Элен, чувствуя, как её уши наливаются жгучим жаром, а внизу живота просыпается какая-то сладкая щемящая истома. Закусив нижнюю губку, Элен дала себе очередного мысленного пинка. О чём она только думает? А ещё приличная девушка называется! Или же хочет таковой выглядеть! Чтобы сказала мама о своей дочурке, о своей «маленькой леди», узнав её пошлых мыслях. Но… Но что плохого в том, что ей, чего уж там скрывать, нравится этот больной, витающий в недосягаемых для обычных людей далях несчастный юноша? Да может, она единственная, кому он вообще хоть как-то симпатичен и кого волнует его судьба, и из-за этого ей должно быть стыдно? Элен раздражённо хмыкнула. Правы те, кто считает жизнь шуткой по определению странной и несправедливой.

— Да, мистер Стефан Гиллрой, должна вам сказать, что вы мне дьявольски симпатичны, — дивясь свой храбрости, выпалила Элен, нисколько не рассчитывая на сколько-нибудь заметную ответную реакцию. Да что там! Знай она, что подобная реакция последует, она бы и дальше продолжала держать рот на замке. — И я бы с радостью искупала вас в ванной! И мне до смерти хочется узнать, как вы выглядите голышом. Меня-то ты уже видел…

Окончательно смутившись, Элен, покраснев как помидор, умолкла. Чувствовала она себя полнейшей дурой. Что это на неё нашло? Что она возомнила? Да будь Стефан в рассудке и здравии, он бы даже и не смотрел бы на такую невзрачную дурнушку как она. Попытавшись справиться с участившимся сердцебиением и пронзившем всё тело сладостным томлением, девушка помассировала виски указательными пальцами. Всё, хватит предаваться глупым беспочвенным мечтам. У неё есть о чём задуматься. Например, о том, что же такого важного хотел сообщить ей Джек Спунер?