Заколдованная земля

— Садиться! — скомандовал он пискливым голосом.

— Да и время. Гак-ю-маки идут в общую атаку, — произнес Снеедорф.

С колебанием подошел я к машине. Скрытые сомнения и опасения волновали меня. Все это было уж слишком необыкновенно. Купе были низки, как раз только для сидения. Но француз уже исчез со Снеедорфом в одной будке, и мне осталось лишь последовать их примеру.

— Ну, дорогой друг, — послышался мягкий голос Надежды.

Я бросил напоследок беглый взгляд на отдаленный, покрытый снегом край, на машину, стоящую в ожидании на краю пропасти. Дверцы захлопнулись. Со сжиманием сердца уселся я, но волнение прошло почти моментально. Оно уступило место сильному беспокойству: чем-то все это кончится?

Я опустил окошечко. Но в то же время я услышал слабый шум у остатков нашей ограды, и звериная голова гак-ю-мака осторожно показалась из-за камней.

Моторы пошли в ход. Турбины завыли с постепенно увеличивающейся бешеной быстротою.

Голова моментально исчезла, пораженная ужасом.

Циклоплан тряхнулся, двинулся и легко и плавно направился к краю террасы.

Мы все издали легкий крик. Машина перегнулась через край в пустоту и падала.

Взглянув вниз, я увидел тех гак-ю-маков, которые оставались внизу, окаменелыми от страха. Чудовище падало им прямо на головы.

Но вовремя двинулся руль, и машина поднялась по параболе от земли к небесам… Глубоко, глубоко под нами исчезли троглодиты, и мы не слыхали их последнего воя.

Внизу остались занесенные снегом леса. Весь край становился глубже. Очертания исчезли. Громадную котловину прикрыла тонкая серебристо-опаловая мгла. Машина пролетала через редкие облачка. Месяц стоял в глубине пространства, мертвый, неподвижный, яркий. Слышались лишь удары мотора.

Машина летела на высоте восьми тысяч футов. Заколдованная земля исчезла, и мы с быстротой ласточки приближались к пограничным горам. С такой быстротой мы должны были бы в бесконечно малое время достигнуть берега. Но куда направляется Алексей Платонович?

Упернивик в это время года лежит словно под заклятьем. Может быть, Алексей Платонович выбрал Годгааб или Юлиенгааб?

Мы не могли сказать, так как, хотя это и кажется странным, не обменялись относительно этого в последний час перед отлетом ни единым словом. Я знаю только, что у Алексея Платоновича был разговор о чем-то со Снеедорфом…

До сих пор все шло наилучшим образом. А все же нам не пришлось так легко выбраться. Грозный враг, о котором мы не имели и понятия, гнался за нами.

Заколдованная земля выслала его догнать улетевших смельчаков, которые дерзко могли открыть ее вековечные тайны. Ураган шел из центральных частей края.

Я видел через заднее окно, как его черная пасть поглотила месяц, как распустил он по небу исполинские щупальца, чтобы схватить улетающую машину.

Алексей Платонович заметил приближающуюся опасность, и машина понеслась быстрее. Но, тем не менее, мрак приближался. Над нами небо было еще ясно и полно звезд. Но через несколько минут ураган захватил почти треть небосвода, и страшная черная тень легла на лед. А потом ураган догнал и нас.

Циклоплан летел в снеговом дыму, как увядший лист.

Равнина, до сих нор мертвая, пришла в движение. Снежная пыль поднималась, как дым, и двигалась, как прибой, безудержно вперед. Высоко крутившиеся снежные вихри алчно вздымались в воздухе.

Алексей Платонович напрасно пытался подняться над областью бури. Ветер каждый раз сбивал его книзу. И затем нас окутало облако дико крутящегося снега. Небо исчезло и наступила безнадежная тьма.

Циклоплан, подхваченный страшным воздушным течением, несся вперед с быстротой, во много раз превосходившей быстроту турбин. Руль совсем отказался от службы. Мы отдались во власть бешеным стихиям.

К этому присоединилась новая опасность. Снег налипал на крылья аэроплана и отягощал их. Весь аппарат мало-помалу спускался в опасную близость к леднику. Окна также были закутаны снегом.

Поверхность льдов понижалась по направлению к морю, и циклонная летел низко над равниной, в снеговом дыму, несомый, как увядший лист. О том, чтобы снизиться, нечего было и думать. Но вихрь мог нас занести далеко, далеко в неприступные ледяные поля Дэвисова пролива.

Вдруг раздался удар. Я был сбит со скамьи и отброшен к противоположному окну, которое, к счастью, выдержало. Надежда глухо вскрикнула. Машина ударилась колесами о ледник, отскочила и продолжала лететь.

Я уже успокоил было девушку, — но тут произошел удар гораздо более сильный. Окна треснули, и поток ледяного воздуха и снежной пыли ворвался к нам и наполнил купе. Скрип и резкие удары послышались под нижней настилкой купе. Машина поднималась и качалась, как раненая птица. Она тащилась по льду.

Казалось, профессор делал попытки остановиться.

Мы ждали, полузасыпанные снегом, еще несколько секунд. Потом раздался треск; показался какой-то зеленоватый огонек и погас. Крыша над нами разлетелась, и мы были выброшены в мрачную пустоту. Мы упали в сугроб.

С отчаянием оглядывались мы кругом, ища помощи.

Но вдруг рев ветра умолк. На небесах показались звезды. Буря утихла.

В это время какая-то серебряная, блестящая полоса показалась на горизонте над неподвижным слоем скопившихся черных туч.

Небо за ним наполнилось ликованием. Край побелел, засеребрился. Равнина выступила с поразительной ясностью; а вместе с нею и силуэты темных скал, которые окаймляли побережье к югу и к востоку.

Всходил большой месяц…

Так окончилось наше безрассудное фантастическое путешествие.

Циклоплан разбился в куски о скалы незнакомого берега. Мотор взорвался, крыша сломалась, турбинный вал был скручен и смят. Передняя будка ударилась о каменный выступ, и гениальный изобретатель был убит. Его дело пропало с ним.

Тихо похоронили мы его в тот же день. Надежда совсем осиротела. Мы с Фелисьеном выстроили на берегу ледяную хижину. Что можно было пустить в дело из остатков машины, — нами было взято.

Итак, тут мы застряли. Перед нами было замерзшее море, из разбитых льдин на нем образовались торосы.

Слабый, едва заметный просвет на юге гласил, что там сейчас день. Солнце там, к югу, ходит над более радостным краем и светит более счастливым. Здесь были одиночество и смерть. Но мы решили бороться упорно, до последнего издыхания.

Мы избегли одной гибели, чтобы попасть в другую, более ужасную. Единственной нашей надеждой были эскимосы. Я знал, что их колония у мыса Йорка довольно обширна, и что они предпринимают довольно продолжительные путешествия вдоль берега.

Но уже целые недели сидели мы в своей хижине, и никто не приходил.

Мы совсем одичали. Мы убили тюленя; освещались его жиром и питались отвратительной пищей, так как наши запасы с циклоплана были съедены.

Единственное живое существо, виденное нами, был белый медведь, который бежал через залив и исчез на северо-востоке.

Снеедорф убил двух полярных зайцев, что поддержало нашу жизнь еще на несколько дней.

Однажды я стоял с Надеждой на льду, у предгорья, в то время, как пламенные полосы развевались на небе, как вдруг, среди простиравшейся пред нами пустыни послышался собачий лай.

Почти в ту же минуту мы заметили у основания предгорья двигающиеся черные точки. Двое саней в собачьих запряжках приближались к нам, переезжая через залив.

Мы различили одетых в меха людей. Мы побежали навстречу, бессвязно крича и жестикулируя. Они остановились. Это были два европейца и один эскимос, который вел запряжку.

Мы поздоровались. Они ответили нам на чистом английском языке. Их судно «Президент Тафт», охотящееся за тюленями в Портленде, зимовало в двух милях отсюда на север, в заливе Ингельфиельд. Оно застряло, затертое льдами.

Они гостеприимно взяли нас на палубу и отвели нам две каютки. Там провели мы остаток полярной зимы.

Капитан Исаак Мортон, толстый янки, с льняными волосами, косоглазый, с кирпичным цветом кожи, оказался любезным хозяином.

Матросы были грубые, но славные парни. Они боготворили Надежду и держались по отношению к нам с крайней внимательностью.

С капитаном у нас был долгий разговор.

Мы рассказали ему лишь столько, сколько сочли за нужное. Но и этого было достаточно. Капитан слушал, сопя как морж: трое мужчин и девушка в ледяной хижине на пустом берегу!.. И никаких обломков судна!..

Однако он даже не моргнул и глазом. Погладил некоторое время правую мочку уха, помигал глазами и засопел:

«Да… случаются удивительные вещи здесь, наверху, среди льдов… Дивные вещи…»

У нас от всей дороги остались лишь воспоминания, подобные тяжелому сну. Мы избегали говорить о них. А когда весной льды выпустили нас, — мы возвратились в старый милый свет.