Заколдованная Элла

Глава пятая

Назавтра я должна была ужинать с отцом. Сидеть за столом мне было трудно, поскольку Берта заставила меня надеть модное платье с очень пышной юбкой.

На тарелки нам с отцом положили спаржу под горчично-эстрагоновым соусом. Перед отцовским прибором стоял граненый хрустальный кубок.

Когда я худо-бедно устроилась на стуле, отец подал Натану знак наполнить кубок вином.

– Посмотри, как играет свет, Элеонора. – Отец поднял кубок. – Вино сверкает, словно гранат.

– Красиво.

– Только-то? Красиво – и все?

– Ну, наверное, очень красиво… – Полюбить этот кубок? Еще чего. Отец ведь и его продаст.

– Пожалуй, он тебе больше понравится, если ты отведаешь из него вина. Ты когда-нибудь пробовала вино?

Мэнди мне не разрешала. Я протянула руку за кубком и угодила пышным рукавом прямо в горчично-эстрагоновый соус.

Но до кубка было еще далеко. Пришлось встать. Я наступила на юбки, потеряла равновесие и повалилась вперед. Чтобы не упасть, я резко оперлась рукой о стол и задела отца за локоть.

Отец выронил кубок. Кубок упал и раскололся пополам – отломилась ножка. На скатерть выплеснулся длинный алый мазок, вино брызнуло на отцовский камзол.

Я вся сжалась, ожидая взрыва ярости, но отец меня удивил.

– Зря я тебе предложил, – сказал он, промокая камзол салфеткой. – Ведь с первого взгляда было понятно, что ты немного не в себе.

Натан с горничной, которая прислуживала за столом, убрали скатерть и разбитый кубок.

– Прошу прощения, – выдавила я.

– От этого хрусталь не срастется, верно? – сердито бросил отец, но тут же взял себя в руки. – Извинения приняты. Сейчас мы пойдем переоденемся и вернемся за стол.

Через четверть часа я пришла в столовую в домашнем платье.

– Сам виноват, – сказал отец, отрезая кусочек спаржи. – Это из-за меня ты выросла дубиной стоеросовой.

– Я не дубина!

Мэнди за словом в карман не лезла – но и она никогда так меня не называла. Неумехой, растяпой, растеряшей – но не дубиной. Спотыкашкой, косорукой, недотепой – но не дубиной.

– Но ты еще молода и можешь всему научиться, – как ни в чем не бывало продолжал отец. – Наверное, стоит когда-нибудь отправить тебя в цивилизованное общество.

– Не люблю цивилизованное общество.

– Может статься, мне понадобится, чтобы цивилизованное общество любило тебя. Все, я решил. Ты поедешь в пансион.

Нет, не поеду! Не могу!

– Ты говорил, мне можно нанять гувернантку. Разве это не дешевле, чем отправить меня в пансион?

Горничная забрала у меня тарелку с нетронутой спаржей и поставила передо мной эскалоп и томатное заливное.

– Как трогательно, что ты тревожишься о деньгах. Гувернантка обойдется гораздо дороже. К тому же у меня нет времени отбирать претенденток. Через два дня ты поедешь в пансион с дочками ее сиятельства Ольги.

– Не поеду.

А он словно и не слышал меня:

– Я написал письмо директрисе – ты передашь его вместе с кошельком, в котором столько золотых джеррольдов, что она сразу согласится взять еще одну ученицу, пусть и без предупреждения.

– Не поеду.

– Элеонора, ты поступишь, как я скажу.

– Я никуда не поеду.

– Элла… – Он положил в рот кусочек эскалопа и говорил, не переставая жевать. – Твоего отца нельзя назвать добрым человеком, о чем, конечно, тебя уже предупредили слуги, поправь меня, если я ошибаюсь.

Я поправлять не стала.

– Вероятно, они упоминали о том, что я думаю только о себе, – да, так и есть. Наверное, они предупреждали, что я быстро теряю терпение, – да, быстро. Еще они говорили, что я всегда добиваюсь своего. Да, всегда.

– Я тоже, – соврала я.

Он восхищенно улыбнулся мне:

– Моя дочь – самая отважная девчонка во всей Киррии. – Улыбка погасла, губы сжались в твердую тонкую линию. – Однако она все равно поедет в пансион, даже если мне придется самому ее отвезти. И это будет отнюдь не увеселительная поездка, особенно если из-за тебя мне придется упустить время на торговые дела. Ясно тебе, Элла?

Разозленный отец напоминал мне кожаный кулак на пружине, какие бывают в балаганах у кукольников на ярмарках. В отце меня пугал вовсе не кулак, а пружина, ведь именно от нее зависит сила удара. Гнев в его глазах был скручен туго-натуго, и я не представляла себе, что будет, если пружина разожмется.

Я терпеть не могу бояться, но тут испугалась.

– Ладно, я поеду в пансион. – И, не сдержавшись, добавила: – Но меня все равно тошнит!

Он снова улыбнулся.

– Тошнит так тошнит, мне все равно, главное – ты поедешь.

Теперь я знала, каково слушаться, когда даже не приказывают, и мне это понравилось еще меньше, чем навязанная Люсиндой покорность. Я встала и вышла из столовой, и отец меня не остановил.

Вечер только начинался. Несмотря на ранний час, я побежала в свою комнату и натянула ночную рубашку. Потом положила в кровать кукол Флору и Розамунду и забралась под одеяло. Я уже давно не орала их в постель, но сегодня мне требовалось утешение.

Я обхватила их и стала ждать, когда придет сон. Но у него, видимо, были дела в другом месте.

У меня выступили слезы. Я уткнулась лицом во Флору:

– Лапочка…

Дверь открылась. Это Мэнди принесла свое коронное бодрящее снадобье и какую-то шкатулку.

Мне и без нее было худо.

– Мэнди, я не буду снадобье. Я хорошо себя чувствую. Честно.

– Ах, солнце мое. – Мэнди поставила чашку со снадобьем и шкатулку, обняла меня и стала гладить по голове.

– Не хочу никуда ехать, – буркнула я ей в плечо.

– Знаю, кроха, – отозвалась она. И держала меня в охапке долго-долго – я уже почти заснула.

Потом она вдруг пошевелилась:

– Пора пить бодрящее снадобье.

– Сегодня пропущу.

– Пропускать нельзя. Тем более сегодня. Не допущу, чтобы ты заболела, как раз когда тебе нужны все силы. – Из кармана передника появилась ложка. – Вперед. Три ложки.

Я собралась с духом. Снадобье было вкусное, орехово-сладкое, но густое и склизкое – будто лягушку ешь. Каждая из трех ложек вязко соскальзывала в горло. Чтобы избавиться от противного ощущения, потом приходилось несколько раз судорожно сглатывать.

Зато мне стало легче – чуть-чуть, но стало. Теперь я хотя бы могла поговорить. И снова пристроилась на колени Мэнди.

– Зачем мама вообще за него вышла:

Этот вопрос мучил меня уже давно – едва я подросла и стала понимать, что к чему.

– До свадьбы сэр Питер был очень обходителен с госпожой. Мне он сразу не понравился, но она меня и слушать не хотела. Семейство ее было против – он был беден, – а от этого госпожа только крепче влюбилась: добрая она была. – Рука Мэнди, утешительно гладившая меня по голове, остановилась на полпути. – Элла, кисонька, постарайся, чтобы он не узнал о твоем заклятии.

– Почему? Что он сделает?

– Очень уж он любит стоять на своем. Будет вертеть тобой, как хочет.

– Мама приказала мне не рассказывать о заклятии. Но я бы все равно не стала.

– Ну и правильно. – Рука снова принялась мерно гладить меня по голове.

Я закрыла глаза.

– Как там будет, а, Мэнди?

– В пансионе-то? Ну, наверняка найдется несколько отличных девчонок. Сядь-ка, лапочка. Неужели не хочешь посмотреть подарки?

Я совсем забыла про шкатулку. Но шкатулка была только одна.

– Подарки?…

– Подожди, по одному.

Мэнди вручила мне шкатулку:

– Это тебе. Носи с собой, куда бы тебя ни занесло. Всю жизнь.

В шкатулке была книга – волшебные сказки. Мне никогда не доводилось видеть таких прелестных картинок. Прямо живые. Я завороженно переворачивала страницы.

– Смотри на нее, вспоминай меня, и тебе полегчает.

– Не буду начинать читать до самого отъезда, чтобы растянуть удовольствие.

Мэнди рассмеялась:

– Не бойся, ее надолго хватит. Она будет расти вместе с тобой.

Потом она пошарила в кармане передника и достала оттуда сверток в папиросной бумаге:

– Это от госпожи. Она бы наверняка отдала его тебе.

Это было мамино ожерелье. Тонкие серебряные нити ниспадали мне почти до талии и сплетались в нежное кружево, унизанное крошечными жемчужинками.

– Вот повзрослеешь немного, солнце мое, и оно пойдет тебе не хуже, чем маме.

– Не буду его снимать.

– Ну, тогда лучше прячь под одежду от посторонних глаз. Да-да, оно дорогое. Гномьей работы.

Внизу зазвенел колокольчик.

– Папаша твой трезвонит.

Я обняла Мэнди и прижалась к ней.

Она выпуталась у меня из рук:

– Отпусти, ласточка.

И ушла, чмокнув меня в щеку.

Я забралась обратно в постель, и на сей раз сон взял верх.