Заговор Сатаны. ИСПОВЕДЬ КОНТРРАЗВЕДЧИКА

ПРОЛОГ

Судьба моя, дарованная мне всевышним при рождении, распорядилась мной неожиданно и стремительно, о нем и пойдет речь в этой моей, возможно, и не последней книге.

Произошло это в Казахстане, в совхозе Джувалы. Шли мы с моей знакомой пятнадцатилетней девочкой Катей после танцев по совхозной аллее к дому, вернее, к дому ее сестры. Катя была сиротой и жила с сестрой. Вдруг из-за кустов выскочили человек 5–6 подростков чеченцев и азербайджанцев и попытались вырвать у меня Катю и утащить к себе. Вначале я их уговаривал отпустить нас, но когда один из болванов ударил меня кулаком в ухо, я остервенело бросился на них в драку, избивал всех и всем, что попадало под руку. И бил до той степени, что не каждый из них смог уйти на своих ногах, некоторые уползали. Катя убежала к сестре звать мне на помощь ее мужа, но пока он пришел, то спасать меня уже было не от кого. Я стоял один и чуть не со слезами смотрел на свою единственную и порванную рубашку. Идти в дом к сестре Кати я отказался, мне так хотелось догнать кого-нибудь из нападавших и снять с него рубашку…

1. ПОЛКОВНИК И КЛЯТВА

Мое намерение бежать прервал незнакомый голос мужчины, но так как мое имя с детства было Егор, а назвал он меня Игорь, то я подумал, что зовут не меня. Вдруг снова этот мужчина зовет: «Егор, подожди меня, нам надо поговорить». Я остановился и опешил… ко мне подходит человек, как мне показалось, в милицейской форме. Но, подумал я: «В руки я тебе не дамся, а одеждой и пистолетом обзаведусь!»

Незнакомец, подходя ближе ко мне, произнес:

— Ты меня не бойся, я полковник Красной Армии, а не милиционер.

— Я и не боюсь, — говорю зло. — Подходите, если сами не боитесь, но предупреждаю.

Полковник Красной Армии добродушно отшутился:

— Такого, как ты, можно испугаться. Ты что, в кружке самбо занимаешься?

А я до этого и не слышал, что такое самбо, но гордо ответил:

— Я занимаюсь в кружке художественной самодеятельности!

— О! — кратко сказал полковник. — Тогда мы коллеги по искусству. Я тоже люблю самодеятельность, подобно той, которую ты мне ныне показал. Давай познакомимся.

И протягивает мне руку. Подал свою руку и я. Он говорит: «Полковник Гущин Александр Васильевич». Я назвался Егором. Так я, казалось, случайно познакомился с этим чудо-человеком, моим первым учителем по контрразведке СССР.

Спокойный, немного повыше меня ростом, русоволосый человек, лет сорока, сразу же произвел на меня сильное впечатление. Он был удивительно выдержан, я чувствовал, как он, прежде чем сказать каждое слово, секунду как бы выверял его. Это было на самом деле незаметно, но я интуитивно это воспринимал, ощущал. Может быть, именно мое интуитивное восприятие, моя чуткая настороженность и обратили на меня внимание этого человека. Контрразведчика-аналитика, мыслителя и знатока людей. Да и в той самой драке, возможно, даже не умение мое драться, развитое самой жизнью с раннего детства, а мое упорство, непреодолимое желание дойти до конца, победить, заинтересовали его.

Мы с ним проходили часов с двенадцати вечера и до пяти часов утра. И как ни странно, мне не хотелось от этого полковника уходить домой, хотя признаться, я военных видел редко. В военкомате был один раз, в десятилетнем возрасте, — просился на фронт, но мне там отказали, и я больше вообще не желал встречаться с военными.

— Вот как быстро время пролетело, — сказал Александр Васильевич. И спросил меня:

— А завтра часиков в девять вечера мы не сможем встретиться?

Я сразу же дал согласие.

Пришел домой, мама уже хлопотала на кухне, но не спросила, где был. Я видел, как она мучается от боли в печени, но помочь не мог ничем. Она глянула на мою рубашку и заплакала, потом увидела ссадину на левой скуле. Запричитала:

«Да разве можно с ними драться, у них ножи и свинчатки какие-то — убьют. Что мы с Марусей будем делать? Я больная, а она еще маленькая».

Сестренка, Маруся, действительно была очень слабенькая. Годы были тяжелые, нужда и смерть хозяйничали почти в каждом доме. Выселенные народы с Кавказа: ингуши, чеченцы, греки, карачаевцы, азербайджанцы, крымские татары, — озлобленные на всех и вся, своими обычаями пугали многих. Но мы, подростки, быстро перенимали их нравы и правила и не только оказывали сопротивление им, но порой держали иных под своим контролем. Тем более мы, подростки пятнадцати-семнадцати лет, имели всю «боевую» атрибутику, которая была у кавказцев. Среди волков жить — по-волчьи выть. Поэтому мы (я и еще некоторые ребята) порой помогали учителям наводить порядок в школе, в зимнее время, когда учились. Молодые учителя за оказанную помощь привлекали нас в кружки художественной самодеятельности. И так уж получилось, что среди всех ребят именно я пользовался особым вниманием на танцах в совхозном клубе.

Постоянно меня на белый вальс приглашали молодые учительницы, за что мои сверстницы иногда выговаривали мне недетские догадки и упреки. Иногда меня приглашала на белый вальс блондиночка-немка из соседнего совхоза «Каучук» и постоянно хвалила меня за легкость танца. Она тоже была старше меня на десять-пятнадцать лет.

Как мы условились о встрече на двенадцатое сентября с Александром Васильевичем в клубе, так оно и произошло. Он пришел во всем гражданском в тот момент, когда мы танцевали белый вальс с той же блондинкой из «Каучука». Я сразу заметил его и слегка кивнув, поприветствовал. На нем были серый в полоску пиджак, белая рубашка и черный галстук. Меня очень тогда заинтересовало, как это ловко у него повязан этот галстук? Все это для меня было совсем новым… После танца подошел к Александру Васильевичу, поздоровались. Минут пять-семь посидели и ушли. Когда прошли метров сто от клуба, он достал сверток и сказал:

— На, это тебе две рубашки и двое брюк, наверное, мама вчера расстроилась за порванную рубашку.

Я ему все рассказал, и даже про то, что больна мама, и про то, что я опасаюсь — выживем мы или нет? Я так честно и с таким запалом говорил, наверное, часа два, едва сдерживая слезы от беспомощности, что он даже не попытался остановить меня и успокоить, пока я сам не остановился, понимая, что из моих слов он едва улавливал суть.

— Мы все знаем, но, к сожалению, не смогли появиться здесь раньше. Давай договоримся о том, что с этой минуты мы родственники, а называть я тебя буду не Егором, а Игорем. Идет? — добавил Александр Васильевич.

— Идет, — отвечал я.

Прошли мы с ним до станции Тюлькубас, там, в одном из домов, он взял десятилитровый бидончик с медом и мешочек, килограмм на десять, сахара и пошли обратно в совхоз Джувалы. Весь груз я оставил около своего дома, а сами мы пошли в направлении деревушки Кенаф, что приютилась на берегу горной речки Арыси. Как-то незаметно для меня разговор наш перешел на другую тему: о войнах, о сиротах, врагах и друзьях…Он спрашивал меня о родных, кто служил в армии и служит сейчас, но я, к сожалению, ни о ком ничего не знал: война кончилась давно, а врать не любил с детства, и поэтому не полез в болото небылиц, просто ответил, что, по-моему, никого нет, в крайнем случае мне не известно. На это Александр Васильевич крепко сжал мою правую руку и сказал:

— Есть у тебя родственник в погонах, и им ты можешь гордиться!

Дальше мы перешли на другие темы разговора, например, он спросил меня, кто мне (именно мне) нравится из девочек в совхозе. Разумеется, я без обмана назвал Катю и сказал, что лучше ее нет никого во всем мире.

— Это ты прав, — говорит он, — она умница, но всегда с грустными глазами.

А как тебе эта блондиночка, с которой ты часто танцуешь? Мне кажется, она очень мила и влюблена в тебя по уши!

Я, немного смутившись, ответил:

— Она немка и стара для меня, уж если для кого она и подойдет, то это для вас. Конечно, она красива и добра, но кроме танца с ней в клубе я и думать ни о чем не могу.

Вскоре эту тему мы незаметно закрыли. Постепенно перешли к разговору о более серьезных вещах: о войнах, шпионах, разведке и контрразведке.

— Все думают, — сказал Александр Васильевич, — что война закончилась, враг разбит, — мы победили и если не сегодня, то завтра настанет время всеобщего всенародного счастья и благополучия без ссор и войн, будем строить социализм и коммунизм по призыву Троцкого: «Да здравствует пролетарская революция на всей земле!»

— Видишь, как он просто провозглашал, — говорил мне Александр Васильевич, — а где он оказался? А сколько еще не ясного, не понятного для всех нас, даже после войны, даже для нас — контрразведчиков.

Эти слова так близко я впервые услышал не от кого-нибудь, а от контрразведчика! Во мне в одно мгновение сжались все мышцы, и, кажется, остановилось сердце!

— А вот вы, Александр Васильевич, разве не в контрразведке работаете? — спросил я.

— Да, Игорек, я контрразведчик с 1938 года, служу вместе с твоим троюродным дедом Василием Алексеевичем, поэтому я и оказался здесь, именно здесь в Средней Азии на перекрестке шпионских дорог Востока и Запада. До тебя не доходит, почему рыбаку всегда в мутной воде легче рыбку ловить? Сейчас сюда едут люди со всего Союза — кто от голода и холода, кто спрятать свои кровавые следы, оставленные за время войны, а некоторые, особенно имеющие родственников за рубежом, в Америке например, удирают отсюда, собрав все необходимые данные для будущих провокаций Запада. Сколько еще предстоит нам повидать, один Господь Бог знает! — и, как бы невзначай, спрашивает: — А ты давно видел своего знаменитого деда Василия Алексеевича?

— По-моему, я его вообще никогда не видел и не знал, что есть у меня такой дед.

— Тогда вот посмотри, — подает мне фотографию и чиркает зажигалкой. Вижу: стоит генерал-майор с красивыми усиками, небольшим носом и острыми как бритва глазами.

— Он передает тебе большой привет, — говорит Александр Васильевич и призывает к терпению и мужеству. Вот он передал для мамы 30 ООО рублей денег, — ты ей так и передай, что от деда Василия, она его знает. Он приходится двоюродным братом Алексея Кирьяновича — твоего родного деда по отцу. Василий Алексеевич сейчас находится во Владивостоке и очень надеется, что ты его надежная смена. Тебе сколько сейчас лет — 21?

— Нет, — говорю я, — мне только 16, ведь я только с 1932 года, к сожалению.

— Ничего, ничего, разве плохо, когда человек моложе? — с улыбкой произнес Александр Васильевич, — я посмотрел, как ты расправился с обидчиками, и мне показалось, что тебе лет 30! Среди подростков у тебя хороший авторитет, а некоторые заметно побаиваются. Да и фронтовики с тобой считаются. В школе учителя твою память называют записной книжкой — это особое качество.

И, как бы спохватившись, Александр Васильевич проговорил:

— Ух, как время быстро пролетело, — уже утро, у меня есть к тебе предложение по сотрудничеству, вот прочти эти два листа, а потом еще о них поговорим.

Я взял из его рук двойной лист бумаги с красным гербом Советского Союза и буквами СВПК под гербом. Это оказалась клятва для вступления в сотрудники в специальную военно-политическую контрразведку СССР. Я, не слыша своего голоса, но, как сказал потом Александр Васильевич, очень громко прочитал и сразу спросил:

— А где подписать? Я согласен!

Здесь же я подписал клятву и приобрел новую фамилию, имя и отчество и стал контрразведчиком Белым Игорем Васильевичем. Белый, потому что я блондин, Игорем меня назвал Александр Васильевич, а отчество я взял по деду Василию Алексеевичу. Произошло это в сентябре 1948 года, с этими инициалами я иду по жизни пятьдесят седьмой год! На эту фамилию я имею немало наград за подвиги, шесть ранений в «мирное время», два знакомства с электрошоком, но об этом я напишу ниже…

В тот день, утром 13 сентября 1948 года, я пришел домой, маме я рассказал все иначе: мед и сахар передали из Питима, а деньги прислал дядя Сережа (брат матери, проживавший в Сочи, который нам часто помогал во всем). Я попросил маму, чтобы она не проговорилась об этом в письме жене дяди Сережи, эти деньги дядя Сережа передал через своего друга, получили они их как премию за качественное и ускоренное строительство санатория для фронтовиков. Мама мне поверила. Спустя некоторое время мама стала выздоравливать, а через месяц мы приобрели не очень шикарное, но уже свое жилье из двух комнат.

Я же чувствовал себя настолько уверенным, как будто у меня появились могучие крылья, хотя я совершенно не представлял себе работу и функции контрразведчика.

Как-то однажды, дней на десять, незаметно исчез Александр Васильевич. За день до своего отъезда он передал мне некоторые документы с высказываниями Г.Трумэна и А. Даллеса, которые я описал выше. Я продолжал ту же жизнь и медленно разворачивал свою работу контрразведчика, там, где-то очень далеко, уже за пределами Советского Союза. Продолжал, однако, жить как и прежде, ходить в клуб на танцы, иногда в кино, разумеется, с девочкой Катей. Но однажды у нас с ней неожиданно произошла размолвка из-за Катиной ревности — что белый танец я всегда танцую с другими, а особенно с этой фашисткой Хелен Бреун. Обострилась эта размолвка после того, как Хелен нас вместе с Катей попросила проводить ее до «Каучука», потому как пристал к ней какой-то азербайджанец и она его боится. Катя ответила полным отказом и упорхнула прочь.

Я же, как джентльмен, а в душе контрразведчик, отказать Бреун не смог, и, как оказалось, провожать я ее пошел не зря. Едва мы отошли с ней метров пятнадцать, как нас встретили три диковатых парня. Мне начали угрожать, требуя, чтобы я ушел, а ее, мою даму, они проводят сами. Согласия у нас с ними не получилось, и я, пользуясь неожиданностью, резко на них напал и одержал легкую победу. Драчуны разбежались, я же как победитель был удостоен первого в своей жизни женского поцелуя и уйму похвал.

2. МЕЧЕНАЯ КОЛОДА

С того вечера, когда я отбил ее от насильников и был удостоен поцелуя, между нами произошло что-то ранее небывалое, началась настоящая дружба. Когда появился Александр Васильевич, после 10-дневного отъезда, мы, уединившись с ним, переговорили о прошедшем за его отсутствие периоде. Он одобрил мои действия.

Спросил:

— Она знает, сколько тебе лет?

Нет, но она намного старше меня.

Александр Васильевич, немного подумав, сказал:

— Да, разница в годах есть, но это не так важно, у вас совершенно разное воспитание: она дитя, баловень, хотя хитра и находчива, ты дитя войны, воспитан к состязанию даже с самой смертью… А она спрашивала, сколько тебе лет?

— Нет, — говорю.

— Тогда ты сам ей скажи, что тебе не 16, а 18 лет. Мы давно следили за ее отношением к тебе, и нам показалось, что она все делает, чтобы привязать тебя к себе. Мы к ней подставляли одного олуха, но он проболтался. Четыре с половиной месяца потерянного времени и никакого толка — только выпрашивал у нее деньги да пьянствовал, даже поколачивать ее стал. Мы его отправили в Караганду учиться и работать шахтером. Ты знаешь точно, где она живет, в каком доме?

— Нет, когда ее провожаю, то довожу до совхоза и возвращаюсь назад.

— Пойми, Игорек, — говорит Александр Васильевич, — эта птичка не та, за которую себя выдает. Нами все установлено, на это ты не обращай внимания.

Хелен Бреун сюда попала либо случайно, либо с каким-то заданием. Хотя пока никак себя не проявляет, порхает как птичка, хотя по танцам, по разговору и другим вещам ее трудно сравнить с девочками, выросшими здесь в трудах и заботах. Поэтому постарайся взять этот объект на себя полностью, но знай и помни, что мы всегда рядом. Сейчас в Средней Азии для контрразведки работы не меньше, чем в Москве и Ленинграде. Месяца через два-три мы тебя пошлем на ускоренные курсы шоферов, и это увеличит твой диапазон по расстоянию, так как в совхозе Хелен Бреун практически делать нечего. Нам кажется, что здесь она сделала временную остановку, она постарается тебя покрепче привязать, чем только не знаем, хотя догадываемся. Она к тебе домой в гости не просилась?

— Нет.

— Она человек не бедный и хорошо знает то, что твоя семья сильно бедствует.

Предложит деньги — не отказывайся, чтобы она не поняла, что ты сейчас не очень заинтересован в ее помощи. Куда попросит поехать с ней — поезжай, хотя ты боец проверенный, но будь поосторожнее. Считай, что служба твоя началась, и учти, что служба твоя не из легких; хотя мы и сами плохо знаем, какой она будет, но на тебя мы надеемся. Два дня назад разговаривал с Василием Алексеевичем: он шлет тебе большой привет и желает больших успехов.

Так мы расстались с Александром Васильевичем. Он сказал, что его вызывают в столицу на десять-пятнадцать дней; как отпустят, так сразу вернется. Прошло дня два или три, это где-то числа десятого марта сорок девятого года Хелен Бреун пригласила меня побывать в Туркестане и Кентау — я в этих городах еще не был.

Да и насчет передвижения объяснила не очень внятно, сказала: «поедем попутными машинами, деньги у меня есть, не волнуйся». Решили мы с ней из совхоза пройти прямо через реку Арысь в Вознесеновку, но, подойдя к реке, удивились — она бушевала таким потоком, что ее не только перейти вброд, но и на транспорте переехать было трудно. Оказалось, что в горах началось обильное таяние верхних слоев снега, а потому реки и речушки вздулись настоящими паводками. Тогда нашу поездку пришлось отложить, потом я отпросился на работе в совхозе еще раз, но это уже четвертого апреля, а в этот день как раз и вернулся Александр Васильевич. Я ему кратко рассказал о наших затеях, он немного подумал, как бы под нос себе пробурчав:

— Торопят… Когда вы собрались?

— Завтра.

— Ну что ж, вперед, будь мужчиной и прихвати вот эту игрушку, в ней целый магазин, двенадцать штук. Это новый и, должен сказать, очень удобный ТТ. Прошу тебя, Игорек, всматривайся во все. В нашей работе мелочей не бывает.

Здесь же Александр Васильевич вручил мне удостоверение сотрудника СВПК СССР.

Вот фотография с первого моего удостоверения за № 123711. [1]

Так мы с Хелен Бреун пятого апреля отправились по избранному маршруту, но как ни странно, только вышли из совхоза, нас догнала полуторка-пикап и через станцию Тюлькубас довезла до села Ивановка. Там мы сели на автобус до города Чимкента и поехали. Хелен порой забывала обо мне, расспрашивала соседей о деревнях, которые мы проезжали, и о дорогах, куда они ведут от основного шоссе. В общем, без ручек и бумаги наши «записные» книжки шпионки и контрразведчика начали свои первые записи первого путешествия.

До Туркестана мы в этот день не доехали: Хелен понравился Чимкент, мы четыре дня пробыли в нем. Она сняла номер в гостинице, как на сестру и брата, на трое суток. Меня поразило то, что паспорт у нее был уже на Численко Елену Петровну. Когда мы разместились, она мне сказала, что паспорт она сделала специально так, чтобы не числиться немкой. «Сам знаешь, как к нам, немцам, сейчас относятся», — объяснила она. Разумеется, я посочувствовал ей, но сказал, чтобы она не обращала внимания на дураков, простые люди, как мы с тобой, ни в чем не виноваты. После проведенной ночи в гостинице мы, разумеется, стали близки друг другу, хотя меня эта близость поставила в двойственное положение.

Я, неожиданно для самого себя, стал лицемером и не стал верить ни одному ее слову, особенно после ее интереса к свинцовому заводу. Я, конечно, давно уже понял, с кем я имею дело, и предполагал, что любые неожиданности могу встретить на своем пути.

Через четыре дня мы поехали в Кентау, минуя Туркестан. В Кентау мы сняли на несколько дней комнату у пожилых людей. Первый день она от меня не отходила ни на шаг, на второй день совершенно незаметно исчезла, хотя вещи ее остались здесь, на квартире. Вернулась она только к вечеру и пыталась меня обмануть любым путем: «У меня здесь, среди греков, есть родственница: мамина сестра вышла замуж еще до выселения. Когда пошла ее искать, то оказалось, что живут они отсюда километров за двенадцать-тринадцать. Я решила сходить сама, не мучить тебя. Ни машин, ни повозок, попутного ничего не было, кое-где встречались палатки. Устала я настолько, что думала, заблужусь и не найду сюда дороги, но тут старичок-хозяин зашел и говорит: «Так это вы, барышня, к геологам попали. Это же геологи там километров в двадцати от Кентау работают».

Я все понял, замял разговор, притворившись, что очень сожалею, что она так устала, даже приласкал ее, налил водички умыться и подал полотенце. Что устала она, так это я сразу заметил, не успели мы поесть, как она свалилась мертвым сном прямо на полу. Я перенес ее на койку, под видом переодеть на ночь, пересмотрел все ее дневные записи: названия населенных пунктов и расстояния между ними. Прилег на деревянную кушетку и прикинулся спящим, хотя заснуть не заснул. Часов в пять она проснулась и ахнула: «Да ты что же там делаешь, иди ко мне, я так скучала по тебе, когда блуждала, думала никогда тебя больше не увижу…» Обоюдное шпионское недоверие и лицемерие в один миг утопили все чисто человеческие отношения в омуте лжи. И это мне, тогда совсем юному человеку, было особенно отвратительно. Но я был любезен и словно влюблен. Однако настал новый день, к которому я, хотя и не заснул ни на одну минуту ночью, был готов как солдат к бою, даже к неравному бою. Вдруг она предложила: «Знаешь, Егор, мне почему-то захотелось немного спиртного и шашлычков». Я развел руками и произнес играючи:

— Мадам, у нас совпадают желания и на этот раз, но, к сожалению, денег у меня и на один пряник не хватит.

— О! — воскликнула она, — этого добра отыщем. И тут же дает мне несколько тридцатирублевок! Я попросил соседа-хозяина, чтобы он принес бутылку араки и штук десять палочек шашлыка. Старичок выполнил это с удовольствием и ожидал пригласим мы его и его супругу к столу или нет, и вдруг Хелен говорит:

— Мне сегодня исполнилось двадцать два года — это праздник!

Так искусно соврала, что я даже чуть не поверил. Мне-то было известно, что ей уже тридцать один год. Но тем не менее получилось хорошо, хозяин стал рассказывать о жизни и войне…

Не помню, сколько дней мы там задержались, потом поехали в Туркестан, в котором пробыли несколько дней. Она то уходила, то возвращалась, но я уже понимал, что здесь ее уже мало что интересует. На седьмой или восьмой день на поезде доехали мы до станции Арысь. Вот здесь она оживилась, расспрашивала, куда можно уехать с этой станции, до какого города и области.

Прошло десять дней. Она предложила мне поехать поездом до Ташкента, а машиной вернуться в Чимкент. Но я вспомнил, что Александр Васильевич обещал меня направить на ускоренные курсы шоферов, и сказал ей: «Лена (я ее так звал), ты забыла, что я должен быть направлен на курсы шоферов. Мы уехали на недельку, а уже болтаемся больше месяца, надо срочно возвращаться. Хочешь, езжай одна. Когда получу права, вот тогда и помотаемся». Она согласилась вернуться. Откровенно говоря, она день ото дня все больше привязывалась ко мне.

Заметно было и то, что она чего-то побаивается, поэтому быстро согласилась поехать на поезде в Тюлькубас и совхоз.

Время летело незаметно, но тем не менее меня волновало одно, когда же настанет тот день, когда я узнаю: настоящая она шпионка или нет. Однако, когда мы ехали из Арыси в Тюлькубас, она крепко уснула, а когда переворачивалась на вагонной полке, из сумки, которая у нее была под головой, выпали листы бумаги.

Я все их просмотрел и нашел расписание поездов во все стороны, которые проходили через эту узловую станцию. Например, Москва — Сталинобад, поезд № 12, от пункта до пункта ехать 103 часа и т. д. По всем маршрутам крупные города отмечались большими кружочками пожирней, только тогда я понял, почему мы так много провели времени на станции Арысь. Когда же мы вернулись в совхоз, и она ушла в «Каучук», меня вызвал Александр Васильевич и шутя сказал: «А вы, сэр, гулена». Я ему рассказал о записях Хелен Бреун в Арыси, он удивился и сказал: «И это все? Впрочем, вернемся к этому позже».

Заканчивался тысяча девятьсот пятидесятый год. Я поехал в Чимкент на курсы шоферов, и Хелен Бреун сразу напросилась ехать со мной. После согласования с Александром Васильевичем было решено, что она едет. Разумеется, уследить там за ней у меня возможности не было, но мне был приписан помощник при областном клубе. Я как бы случайно их познакомил, и проблема практически была решена.

Она с первых дней направилась на свинцовый завод и химфарм завод и другие предприятия, не обошла стороной и проектный институт. В Чимкенте мы встретились с Александром Васильевичем, я ему рассказал о нашем пребывании с ней в Кентау, Туркестане и Арыси, рассказал о ее записях маршрутов поездов через станцию Арысь со всеми подробностями, он отметил что-то в своем блокноте и сказал:

— Затевают наши вчерашние союзнички больше того, что мы ожидали, хотя ее цель все-таки другая, и пока мы не все смогли расшифровать. Вот получишь права водителя, тогда она раскроется больше. Работает она не одна, имей это в виду и особенно не доверяй ей.

Прошло полмесяца. Хелен Бреун предложила мне съездить в Ташкент на недельку. Мы с Александром Васильевичем предусматривали, что такие просьбы могут появиться, и заранее Александр Васильевич согласовал их с руководством областного клуба ДОСААФ (тогда он назывался ДОСАРМ). С занятиями у меня дело шло более чем успешно, на практическое вождение мне выделяли время в два-три раза больше, чем другим курсантам. Когда встал вопрос о поездке в Ташкент, меня через день отпустили.

Поехали мы туда на автобусе ЗИС-5, доехали до Алайского базара, сошли и пошли подбирать себе жильё. Квартиру нашли в старом городе, и сразу в путь по Ташкенту. Ее интересовали и заводы, и фабрики. Первое, что на завтра мы наметили, — это посетить авиастроительный завод. «Хочу посмотреть, как узбеки строят самолеты», — сказала она. Часа на два затерялась в греческом городке, а потом ее заинтересовал Ташмаш.

Объехали почти все институты. Наконец она меня уговорила поехать в город Ангрен, где ее, как потом я понял, ожидали. В Ангрене находился свинцовый завод. Когда мы к нему подъехали, я заметил, что на углу сидит старичок и наигрывает какую-то мелодию на флейте. Я отошел купить сигарет, смотрю: там, где был флейтист, ни Хелен Бреун, ни флейтиста не оказалось. Подошли ко мне двое ребят, представились как Курбатов и Кадыров, смотрю: и флейтист уже пришел. «Мы устроим маленький скандальчик, а ты подмени старичку содержимое во флейте, потом при встрече передашь», — сказали они. Минут через пять состоялась ссора, флейта выскочила из рук флейтиста и упала почти мне под ноги, я быстро сделал то, что мне поручили, но когда милиционеры вмешались в ссору, я защитил музыканта и, подняв с земли флейту, вернул ему.

Скандалистов увела милиция, старичок остался на месте, я отошел метров на двести к высокому дувалу[2] и стал ждать «невинное дитя» — Хелен Бреун.

Она появилась через полчаса и, как будто ничего не случилось, подошла ко мне и говорит: «Походила около завода, а на завод меня вот этот музыкант пообещал провести, но все напрасно, только деньги содрал». Я ей рассказал о ссоре, что милиция вместе с хулиганами чуть не забрала флейтиста, но я вмешался и защитил его, сказал, что он не виноват, а виноваты хулиганы, которые выбили из его рук флейту. Музыкант остался, а милиция забрала хулиганов. Хелен была очень рада моей помощи. Как-то так случилось, что она пошла к флейтисту, а я за ней. Они перебросились несколькими словами, но для меня было неожиданностью то, что эти слова были произнесены на английском языке. Вероятнее всего, они не обратили внимания на то, что я понял, что они говорили на английском. Хелен подошла ко мне, и мы двинулись в противоположную сторону. Прошли мы с ней около полкилометра, вдруг она остановила машину «Победа». Договорилась с шофером отвезти нас в Ташкент. Когда мы туда приехали, то поняли, что устали до чертиков. Она спрашивает: «Пойдем, поужинаем или сразу спать ляжем?» Я от ужина отказался и предпочел сон, но при раздевании Хелен Бреун я заметил у нее такую же флейту. Сон с меня как рукой сняло, но все-таки мы легли спать, Хелен уснула моментально, я же потихоньку взял флейту из «хитрого» кармана, извлек ее содержимое и заменил простой газетой.

Убедившись, что Хелен спит действительно крепко, я бумаги, изъятые из флейты Бреун, и бумаги, взятые у флейтиста около завода в Ангрене, решил перепрятать на улице. Потихоньку вышел, но не успел сделать и пяти шагов, как меня окликнули: «Мы здесь!» Я повернулся и увидел тех же ребят: Курбатова и Кадырова, отдал им бумаги и быстро вернулся к Бреун, которая через сон спросила:

— Ты выходил?

— Да, — говорю, — по нужде.

Хелен быстро отключилась, я же до утра не заснул. Наутро мы пошли в чайхану, заказали по плову и чаю, покушали и пошли, вдруг Бреун опять стала настаивать и уговаривать меня поехать в Самарканд попутным транспортом. Я наотрез отказался, так как должен был на этой неделе получить права и автомобиль для «работы». Объяснил ей сдержанно, даже ласково, что получу права шофера и автомобиль, а потом мы рванем в любую сторону, а сейчас поедем в Чимкент. Она согласилась, но сожалела:

— Ах, как я хотела навестить дядю с тетей и братиков в Самарканде.

Я ей предложил:

— Езжай одна, а мне оставь адрес, и я приеду.

— Нет, нет, ведь я им написала, что приеду со своим женихом. Возможно, в Самарканде сыграем свадьбу. Поэтому уж лучше позже поедем, и я не буду выглядеть в их глазах обманщицей.

Итак, через несколько дней мы вернулись в Чимкент. В марте или апреле 1951 года мне выдали права, но я сказал Бреун:

— Права поеду получать в Джамбул, и поэтому заедем в Тюлькубас, а ты меня три-четыре дня подождешь. Машину мне дадут в Ивановке, и я попрошу рейс в Самарканд.

Хелен согласилась, видно ей нужны были эти два-три дня для встречи с ее соучастниками и для некоторых приготовлений. Когда же мы ехали из Ташкента в Чимкент, она мне рассказала о том, что у нее есть родственники в Бухаре, Самарканде, Грузии и даже Москве:

— Даст Бог, мы с тобой у всех побудем.

В Чимкенте в ДОСААФ мы встретились с Александром Васильевичем, он впервые показался мне озабоченным:

— Ну, Игорек, рыбина нам досталась щупленькая на вид, но жабры у нее сильные, как у акулы. Повторяю, будь с ней поосторожнее, она потеряла голову только из-за твоего мужского воздействия. Из документов, изъятых у скрипача и переданных ей флейтистом, следует, что ее торопят выезжать в Грузию и вместе с тем просят до выезда в Грузию побывать в Мерзачуле, Бухаре, Самарканде, Бейнэу и Сталинабаде. Если будет возможность через Красноводск — Каспийское море и Азербайджан. Даны две явки в Азербайджане и одна в Красноводске. В Бухаре, Мерзачуле и Самарканде явки под нашим контролем. Флейтист и скрипач тебе уже нигде не встретятся, не беспокойся. Я завтра подъеду к тебе домой на той же «Победе», мы там обо всем и поговорим. Из Ивановки ты уже доедешь на закрепленном за тобой автомобиле по маршруту почти в Самарканд.

Так мы с Хелен Бреун числа 15 апреля 1951 года поехали из Чимкента в Тюлькубас поездом. Вдруг она как бы по-детски, невзначай говорит:

— А что, если нам дадут машину и путевку до Самарканда, а мы побудем в Бухаре и в Сталинобаде, а потом завернем в Красноводск? Оставим там машину и через Каспий на Кавказ.

— Хелен, — говорю я ей, — ты как ребенок, ведь мне машину дадут для работы по определенному маршруту и установят время на каждый маршрут; если я нарушу, то меня на следующий рейс, куда я пожелаю, не пошлют.

Она, немного подумав, согласилась:

— Да, это верно.

Доехав до станции Тюлькубас, мы сошли и пошли пешком.

Вдруг она говорит;

— Тебе и в Джамбул надо ехать, и дома, наверное, денег нет. Вот, возьми, у меня деньги есть.

И дала мне сто штук тридцатирублевых, и когда я попытался ей отдать их, она принялась меня успокаивать:

— Да разве это деньги? За нашу работу миллионы платить надобно!

Мы с ней очень нежно расстались, и я добавил:

— Как получу права и машину, то сразу заеду за тобой, но где я тебя найду?

— Ты подъезжай к дому Яши Маера, я сразу тебя увижу, и мы уедем.

Как было договорено, Александр Васильевич утром подъехал к моему дому, и мы уехали в Бурно-Октябрьск к его товарищу. Оставив во дворе «Победу», пошли в горы. Я ему рассказал о предложении Хелен Бреун оставить машину в Красноводске и самим через Каспий уплыть в Азербайджан.

— Торопят ее опять, — повторил Александр Васильевич, — дня через три ты поедешь в направлении Самарканда с ней вместе, в Самарканд ты ее довезешь, а сам вернешься в Красногвардейск на операцию «Момент». Уточнишь ей день, когда за ней вернешься. Там ждут ее «родственники» и твои помощники, которые ее и «родственников» возьмут под полный контроль. В Самарканде не задерживайся, оставь ее там — и сразу в Красногвардейск. Будете ехать в Самарканд, в Мерзачуле, почти у перекрестка, чайхана. Попейте чайку и понаблюдайте за баянистом, если что-то заподозришь, то при выходе поломай папироску, вроде случайно и выброси. Если все хорошо — закури и уезжай. Вернешься в Красногвардейск, вечером оставь машину у милиции, зайди к дежурному и спроси, где находится Решетников. Я оставлю у дежурного свой номер в гостинице «Пахра», там меня и найдешь в любое время.

На этом наша беседа с Александром Васильевичем закончилась. Сели мы в его «Победу», подбросил он меня до автобазы «Союззаготавтотранс», а сам укатил в Чимкент и сказал на прощание:

— До встречи в «Пахре» — это наше место встречи в Красногвардейске.

В автобазе я зашел к директору, к товарищу Гаршину, доложился ему, он встал, поприветствовал меня и говорит:

— Для вывоза удобрений колес не хватает, а тут еще очередной джигит! Это я пошутил, не обижайся, — оговорился он, — авто стоит и ждет тебя уже два месяца.

— Вручил мне талон техпаспорта и путевку с маршрутом: Красногвардейск — Самарканд- Чимкент.

Осмотрели автомобиль-полуторку, вроде неплохой, по тем временам. Сел я за руль, завел, пожал всем руки в благодарность и поехал — было странное ощущение как будто я всю жизнь (она уже измерялась девятнадцатью годами) ездил на этой полуторке. Разумеется, подъехал к своему дому в совхозе Джувалы, поздоровался с мамой, сестренкой, потихоньку передал маме заработанные деньги, семейно покушали, что за последние два года случалось редко, и это было вроде какого-то праздника. Мама спросила:

— Сынок, ночевать дома будешь?

— Конечно, но встать мне надо часов в пять, еду в Самарканд.

За последние два года родные перестали интересоваться, куда я еду, на каком транспорте, с кем и когда вернусь. Мама была верующая, когда я уходил, чувствовал всем телом, что она меня провожала с крестом, но она настолько была мужественная и верила в меня, и как она выразилась однажды: «Сынок, я уверена в том, что ты выполняешь богоугодные дела, а потому я за тебя всегда спокойна».

Утром я проснулся в пять. Хорошо, что бриться еще не требовалось, слегка умылся, попил чайку и покатил в совхоз «Каучук», к дому Яши Маера.

Не успел я как следует затормозить, уже вижу, спешит моя «возлюбленная» Хелен Бреун, отдохнувшая, посвежевшая. Стройная, остроглазая, живая, быстрая и игривая, она завораживала своим обаянием. Жгучий, внимательный взгляд ее черных глаз словно пронизывал насквозь не только тело, но и душу. Во всей ее зрелой красоте уже проглядывался отпечаток ее профессии разведчицы. Всегда напряжена. И этот взгляд, такой неотразимый и будто прожигающий. Да и вообще она была настоящая красавица, могла бы стать хорошей женой и матерью… Но судьба есть судьба, и ни один человек, как бы ни старался, не объедет ее и не обойдет. А потому Хелен по выбору судьбы была английской шпионкой против моей Родины — СССР. Эта красавица, мое временное увлечение, является врагом моей Родины и моим личным врагом. И вот это хрупкое существо решило своим опытом, женскими приворотами и хитростями, заманить меня в капкан, как волка на охоте, и без сожаления убить меня и мою Родину. Но, думая об этом, я как настоящий джентльмен вышел из машины ей навстречу. Поздоровались, я взял ее сумочку, помог сесть в кабину автомобиля, подал сумочку, сел за руль, и мы отчалили. Минут десять Хелен молчала и наконец через слезы заговорила:

— Какое счастье ехать с тобой вдвоем, ни от кого не зависеть, любоваться тем, как легко ты управляешь автомобилем и как слушается тебя твой автомобиль. Я эту ночь плохо спала, вспоминала тот вечер, когда первый раз тебя увидела. Ты был такой нежный и беззащитный, что мне показалось, что ты всегда таким и останешься, а сейчас смотрю и удивляюсь — настоящий мужчина, сложен крепко, мышцы как пружины, даже уже пришла пора бриться, потому как бородка становится курчавой. Я ведь бритвенный прибор тебе купила, дорожный.

Автомобиль послушно бежал, подпрыгивая на щебеночной дороге, мы разговаривали о разных пустяках, и время приближало каждого из нас к своей цели. До Мерзачуля оставалось километров сорок, мы приостановились и пропустили похоронную процессию, шедшую через дорогу. Когда поехали дальше, то Хелен заговорила жалобно, но решительно:

— Порой бывает люди спасаются от смерти, боятся ее, а я часто думаю об этом и иногда приходят в голову такие мысли: вот умер человек, и все проблемы свои унес с собой. Опустят гроб, засыплют землей, поплачут о нем родственники, не спрашивая умершего, нужно ли его оплакивать? Возможно, для умершего это самый лучший и легкий выход — умереть и все: никого не бояться, не делать плохо никому.

Я понял из слов Хелен Бреун, что она полностью разочарована в своей жизни и не рада судьбе своей, что судьба толкнула ее на такой тернистый, неизвестный путь шпионки в ту страну, которую после Второй мировой войны боится весь мир.

Подъехав к чайхане, о которой говорил Александр Васильевич, мы вышли из машины, зашли в чайхану, заказали шашлыки, лепешки и чай; когда я пошел за шашлыками, то, проходя мимо баяниста, внимательно всматриваясь и вслушиваясь, заметил, что на рядах басов он странно нажимал на две кнопки, а звуки не издавались. Потом я присмотрелся, как он подергивает мехами, и убедился, что баянист не только с передатчиком внутри баяна, но и, как связной, всегда на своем месте.

Выходя из чайханы, я бросил поломанную папиросу, только начал доставать вторую, как уже вижу к баянисту подошли три человека, освободили его от баяна и, помогая нести бедолаге баян, от перекрестка повели к стоящим автомобилям. Хелен Бреун то ли чего-то испугалась, то ли от жары стала бледной-бледной, даже мне показалось, что ее плохо слушаются ноги. Но я, вроде бы не обратив внимания ни на баяниста, ни на ее состояние, пошел с ней медленно к машине. По ее настроению я понял, что баянист работал с ней. В Самарканд мы въехали около десяти часов утра, я ее подвез куда она сказала, и мы здесь же договорились, что через три дня я подъеду сюда и заберу ее. Я быстренько покатил в Красногвардейск, отыскал Александра Васильевича, только начал рассказывать ему о баянисте, он перебил меня и говорит:

— Молодец, глаз у тебя наметан здорово, в баяне передатчик. Я не стал с баянистом возиться здесь, а отправил его с багажом в Москву — у них там времени побольше. Сейчас, ночью, мы собираем всю команду, которая будет участвовать с тобой в операции «Момент».

— Что это за операция?

— Перед Самаркандом есть большой поселок Красногвардейск, расположен он на равнине, как и часть Самарканда. Если ехать в Самарканд, то с левой стороны, над Красногвардейском, расположено водохранилище, и от плотины метрах в ста пятидесяти — двухсот стоят мощные металлические емкости, залитые хлопковым маслом, и несколько скирд хлопка. Все это является стратегическим запасом. Вот эту плотину должны были взорвать подручные Хелен Бреун и ее единомышленники, находящиеся в Самарканде. Взрыв плотины выбросил бы миллионы кубических метров воды, которая в одно мгновение снесла бы и емкости, и хлопок, и Красногвардейск, и почти половину Самарканда. Поэтому мой приезд в Красногвардейск и был предназначен для ликвидации банды взрывников и сохранения всего, что подлежало уничтожению людьми Хелен Бреун.

К одиннадцати часам вечера вся наша команда костоправов из сорока двух человек была в сборе; некоторых я знал хорошо, а некоторых видел впервые. Минут через пятнадцать зашел вполне упитанный, симпатичный мужчина, среднего роста, с гладко зачесанными назад темными волосами. Со всеми поздоровался за руку. Александр Васильевич предоставил мне слово. Я спросил, сколько в наличии наручников, оказалось, что на девятнадцать человек взяли тридцать две пары наручников. Александр Васильевич как бы встрепенулся и пригласил в отдельный кабинет меня и вошедшего полноватого темноволосого человека:

— Я, — говорит, — забыл вас познакомить, — Белый Игорь Васильевич, руководитель операции по обезвреживанию банды. — И представил мне нового знакомого: — Заведующий организационным отделом ЦК Компартии Узбекистана Крайнов Николай Алексеевич, наш коллега.

Первое время я тревожился, когда Александр Васильевич стал назначать меня, совсем еще молодого, не очень опытного человека, руководителем оперативных дел. Мне казалось, что я не справлюсь или ошибусь где-то. Но у меня все получалось неожиданно лихо и четко. И тогда я вдруг быстро понял всю мудрость и тонкое понимание обстановки Александром Васильевичем. Он именно потому меня выбрал, что я прошел тяжелейшую школу выживания, в которой выработались и закалились и выдержка, и упорство в достижении цели, и почти полное отсутствие страха, и умение мгновенно находить выходы из самых опасных и сложных положений. Жизнь порой учит лучше и быстрее всяких спецшкол, которые, разумеется, необходимы для углубления знаний и совершенствования и обобщения практического опыта, которые я позже закончил, и не одну.

Мы зашли в небольшую комнату первого этажа, и я начал ставить общую задачу и задачу каждому в отдельности. Первое — это всем раздали фотографии бандитов, которых сразу в зале надо было запеленать. Чтобы облегчить задачу, наши ребята должны сесть либо рядом с бандитом, либо сзади его. По численности мы их превосходили почти вдвое. Договорились, что завтра, восьмого июня 1951 года, заведующий орготделом ЦК Крайнов с местными властями будут с утра развешивать объявления о проведении партийно-хозяйственного актива Красногвардейска. Сбор в 14 часов. Я отметил, что спустя минут двадцать, после того как Крайнов начнет выступать, я зайду через боковую дверь, где написано «Выход», — это и будет сигналом для начала ареста банды. Мы хорошо изучили методы местной команды наших противников: какие бы мероприятия ни проводились, бандиты-антисоветчики всегда приходили за последними новостями. Так и на этот раз бандиты, уверенные в своей безнаказанности, убежденные, что о них ничего не известно, собрались все, а наши ребята очень удачно к ним «присоседились». Когда я, как было условлено, зашел в боковую дверь, сразу послышались стоны и ругань, но минуты за две все, кто был нам нужен, уже выдвигались в наручниках к выходу. Николай Алексеевич Крайнов, как бы в полном недоумении от того, что случилось, успокаивал людей. Александр Васильевич подошел к трибуне и внятно все объяснил, почему, за что были арестованы бандиты. Люди вроде бы успокоились, но даже друг на дружку смотрели с недоверием. Совещание продлилось еще минут двадцать и закончилось.

После совещания, когда люди разошлись, мы быстренько обсудили дальнейшие действия и начали разъезжаться по своим местам. Александр Васильевич подошел ко мне и сказал:

— Имейте в виду, что арест бандитов эхом разнесется теперь и по Самарканду, поэтому придется сыграть роль, что едва уехал из Красногвардейска — все оцеплено милицией! Смотри, они могут тебя убрать. Ей времени хватило для отчета и получения новых инструкций, поэтому после знакомства с «дядей и родственниками» предложи ей в это время проехать в Бухару. Они от неожиданности снимут с тебя все подозрения.

Всю эту шайку как в Самарканде, так и в Бухаре, мы можем запеленать в течение десяти минут, но в спешке можно погубить дело. Надо выяснить самое главное, для чего они сюда направлены. Конец спектакля находится где-то… не здесь. В Красноводск и Сталинобад ехать не соглашайся. Из Бухары возвращайся в Чимкент. Будь осторожен: они в одну минуту могут тебя убрать, даже вместе с Хелен Бреун. В Бухаре есть шайка евреев-картежников, они могут тебе предложить сыграть в девятку или в двадцать одно. Обязательно соглашайся, там наши ребята рядом, устроят разборку, чтобы эту банду устранить, — смотри в оба. Знай — дураков ни в одной разведке нет…

Эта шайка уже давно надоела: знает много, передают, в том числе и дезу, еще больше, но нам от этого не легче. Уже Жуков Г. К. меня поддел однажды: «Что-то вы с Белым мух перестали ловить — в Средней Азии шайку хазарскую распустили основательно».

Кстати, будешь возвращаться из Бухары, помни, что в Ташкенте нас ожидает Георгий Константинович, хочет посоветоваться.

Выезжая из Красногвардейска, я увидел действительно много милиции и автомобилей ГАИ, все сделали хорошо, подумал я, а сам заспешил в Самарканд.

Подъехал к тому месту, где условились встретиться с Хелен Бреун. Едва я вышел из кабины, как увидел ее с каким-то мужчиной. Даже по походке было заметно, что они чем-то расстроены. Когда они подошли, я поздоровался и познакомился с ее «дядей». Хелен Бреун сразу же обрушилась с вопросами: «Что там в Красногвардейске творится, как тебе удалось вырваться? Я думала, задержат, а пока отпустят, годы пройдут». Я взялся врать, что кругом одна милиция и ГАИ. Особенно вокруг какого-то административного здания, но я в эту кашу не полез, проехал в объезд к речушке и едва вылез на асфальт, как сразу надавил на педаль. Но меня все равно остановили и проверили документы: зачем едешь в Самарканд?

Пришлось соврать, что жена в Самарканде и произошли преждевременные, но удачные роды, а я болтаюсь здесь! «О дружище, — ответили мне, — тогда жми, да смотри: здесь три поворота крутых. На такой скорости улетишь и костей не соберешь». Вот так я и удрал от них, но, думаю, радоваться рано — могут еще проверить.

— Не лучше ли нам с тобой, Лена, сейчас же уехать в Бухару?

— Отличная мысль! — Проговорил ее «дядя», по национальности грек.

Видно, в их планы входило, чтобы Хелен Бреун побывала в Бухаре.

«Какова цель?» — подумал я.

Но Бреун уже как на крыльях спешит в машину, едва попрощавшись с «дядей» и «братьями». Я тоже пожал руку: «рад был познакомиться»… Пошел к машине, но «дядя» отозвал меня:

— Я знаю, племянница прижимиста — возьми вот тысяч сорок рублей и вот эту штуку — не помешает, тем более Хелен привлекательна, а эти звери липнут как мухи.

Я поблагодарил его и сказал, что надеюсь не остаться в долгу, пожал ему крепко руку. Он чуть не присел. О! Это хорошо!

Так мы и поехали. Я знал, что этой ночью вся самаркандская шпионская группа, вместе с их шестерками, будет арестована. Когда отъехали от Самарканда километров на сорок, то я остановился по просьбе Бреун. Она отошла по своим делам, а я в это время успел взглянуть на подарок «дяди» — это оказался новенький браунинг с двумя магазинами патронов. Когда Хелен вернулась и мы поехали, она по-детски расплакалась от обиды на «дядю» и «братьев»:

— Такие прижимистые, как будто им только деньги присылают родственники, ну ладно, посмотрим, еще время придет.

Я ее успокоил, но о том, что «дядя» дал мне сорок тысяч рублей и новый браунинг, я промолчал. Только спросил: «А откуда родственники присылают деньги, может, мы сами к ним заедем?» «Да нет, — отвечает она, — на машине до них не доедешь. Они в Грузии и в Москве, вот в чем вопрос». И она долго молчала, что-то обдумывая. И я думал о своем и о том, что сказал Александр Васильевич: «Всю эту шайку, как в Самарканде, так и в Бухаре, мы можем запеленать за десять минут, но в спешке мы погубим дело, надо узнать главное, для чего они сюда направлены, конец спектакля находится не здесь, а где-то там…»

После слов Хелен Бреун о родственниках, которые живут в Грузии и в Москве, я моментально сообразил, что конец спектакля будет в Москве, но не мог придумать и определить артистов-исполнителей, хотя был более чем уверен в том, что Хелен Бреун одна из них.

В Бухару мы приехали поздно ночью, но заезжать в город не стали, решили переночевать в кабине, и Хелен Бреун с заметным откровением призналась: «Я бываю самым счастливым человеком тогда, когда нахожусь с тобой вдвоем, часто думаю бросить все и уехать на необитаемый остров с тобой и никого не видеть и не знать — ни родных, ни близких… Никого! Только быть с тобой вдвоем». Можешь представить себе мое состояние, читатель, и понять то, что на женщину возлагать сверх ответственные задачи, а особенно в разведке, нельзя. Ее, видно, так запугал «дядя» то ли за медлительность, то ли за нерешительность в работе, что она готова была пойти не только на измену, но и на смерть. Если уж откровенно, то черствость и чванливость старшего по чину хоть в разведке, хоть в контрразведке кроме вреда общему делу никогда ничего не приносили. Это я почувствовал по Хелен Бреун. За время, пока она находилась у «своих родственников», они заметно над ней поиздевались всесторонне.

Это было видно по ее погасшим глазам. Она была в подавленном настроении, ей казалось — она не справляется с возложенной на нее задачей.

Ночь прошла быстро, мы, выскочив из машины, чуточку размялись, умылись — рядом с местом, где мы ночевали, пробегал арык с очень чистой водой. Оделись по-человечески и поехали к вокзалу, а вернее, к самой чистой чайхане. Это не доезжая до старинной мечети. Ну если говорить о мечетях, то их в Бухаре было много, как храмов красоты древности, сравнимых почти с самаркандскими. У чайханы мы остановились среди возможно еще с вечера стоящих автомашин. Что меня удивило, так это то, что я увидел Умарова и Курбатова. Когда Хелен Бреун ушла по своим делам, мы с ними быстро перебросились несколькими словами, наметили, где я встречусь с картежниками, и они ушли. Я отошел от своего автомобиля и по сериям номеров автомашин, стоящих здесь, определил, откуда они, из какой области и республики. Вскоре подошла Хелен Бреун, спрашивает, не против ли я, чтоб она пошла в центр города и полюбовалась красотами древностей.

— Нет, конечно, а не страшновато?

— Нет, — говорит, там много народа, — мне дядя рассказывал, люди в основе своей религиозные, а потому там безопасно.

— Хорошо, — говорю я, — сходи. Я бы тебя проводил, но автомобиль без присмотра оставлять нельзя. Если вернешься пораньше, то подожди меня здесь, я съезжу на толкучку.

Там-то я и должен сразиться с картежниками, как было договорено с Александром Васильевичем, с Умаровым и Курбатовым. Так мы порешили и разошлись…

Но, как только Хелен скрылась, я вернулся к машине, пересмотрел все бумаги, которыми ее обеспечил «дядя». Те, где упоминались города: Сталинобад, Баку, Красноводск, Батуми, Ленинград и Москва, быстро изъял и спрятал под обшивку кабины автомобиля. Английского я тогда не знал, и прочитать я ничего не смог. Когда со всем управился, то по-хозяйски поехал на бухарскую барахолку. Не успел закрыть автомобиль, как ко мне с двух сторон подошли «картежники». Среди них был и Умаров, с которым мы переглянулись. Я спрашиваю у картежников:

— Что, играть будем прямо здесь, на глазах у милиции?

— Нет, — говорит старший, — отойдем в уголок, где менты и появиться боятся.

— Но, — говорю я, — автомобиль здесь без присмотра оставлять опасно. Начинаю разыгрывать из себя тюфяка, хотя мой ТТ на взводе. Старший говорит:

— Мы за машину отвечаем, ты ее все равно проиграешь.

— Да? — уточняю я.

— Вот дурень, — говорит один на меня, — еще удивляется! Одежонку твою грязную мы, конечно, с тебя не снимем.

Я чувствую, как вздуваются мои мышцы, наверное, кровью наливаются глаза, но я разыгрываю трусость, почти хлюпаю. Вдруг подходит старший и говорит:

— Гони все, что у тебя есть, и считай, что проигрался.

— Нет, — говорю, — русские люди без боя не сдаются — пошли! И сразу предупреждаю:

— Замечу, кто будет шельмовать, — хребет переломлю на две части!

— Идем, идем, мы тут повидали многих.

По пути в этот уголок я заметил Курбатова, Усачева, Синельникова, Урзакулова и других — ну, значит, операция подготовлена, и, выходит, я здесь основной фигурант?

Зашли мы действительно за барахолку, в угол, — все устелено коврами, и стоит длиннее обычного стол на низких ножках. Запах анаши и марихуаны здесь, видно, не пропадает ни днем ни ночью. Я попросил проветрить немного «дворец заседаний», — они захохотали, но частично просьбу выполнили. Три или четыре шиферины повернули на одном гвоздике, подул утренний ветерок. Я говорю:

— О! Так если я проиграю, то быстренько рвану через этот шифер и все!

— Нет, — говорит Умаров, — попал ты сюда, Кирюха, и отсюда не уйдешь, я пойду, этот недостаток исправлю.

Умаров понял мой намек: если мы затеем ссору и арест «картежников», то они быстро проскочат через прибитый на один гвоздик шифер.

Американский империализм таких банд под разным видом создавал немало по всей Средней Азии, для войны с СССР внутри СССР, наподобие талибов в Пакистане и Афганистане. Здесь следует прояснить некоторые военно-политические аспекты. Одна из составляющих американского агрессивного империализма — воинственно-разрушительный иудаизм. Создатели этой продуманной системы, ставящей целью захват мирового господства, объединили правящую верхушку как бы на основе национального принципа, однако на самом деле главным объединяющим стимулом и принципом являются только деньги, только финансовые интересы. Бесконечная жадность олигархов, богатейших людей мира, стремление к захвату все больших богатств и территорий призывает их к постоянному усилению активности и агрессии. Формальное объединение по национальному иудаистскому принципу вызывает активизацию антисемитизма и разжигание национальной розни между народами. На самом деле воинственно-разрушительный иудаизм одинаково вреден и опасен для всех народов, в том числе для евреев, прежде всего. Неудержимо стремящаяся к бесконечной власти верхушка этой системы не щадит никого, независимо от нации, профессии или места проживания. Из представителей этой разрушительной системы, проживающих в СССР, по сути,

«пятой колонны» и создавались подобные диверсионные группы, особенно в послевоенные пятидесятые-шестидесятые годы прошлого века.

Худощавые и упитанные, смуглые и бледные, разные, по-восточному загорелые и скуластые лица этих людей окружали меня. Быстрые взгляды, торопливая тревожная речь — все это создавало предельно напряженную атмосферу, и я все это время оставался в состоянии сжатой пружины.

— Ну что ж, говорю, коль играть, так играть. Я предлагаю в очко — это двадцать одно.

— О, — в одно горло проревели они, — идет!

Первым банкую я, взял карты, по-блатному их перетасовал, проверил «крылышки» и поставил на кон тридцать штук тридцатирублевых купюр — девятьсот рублей, один кричит — мало! Кладу еще шестьдесят штук — две тысячи семьсот рублей. А этот горлопан сидел слева от меня и, разумеется, первым играл со мной. Отвлекусь немного и объясню — нам когда-то преподавали картежное ремесло: и девятку, и преферанс, и двадцать одно.

Колоду мне подали старую, я ее тут же выкинул и сказал:

— Мечеными не играю.

После непродолжительного смятения мне кинули на стол запечатанную колоду, я ее расклеил и всем дал по одной карте, последнюю положил себе. Успел сыграть партий пять, как почти на голову свалилась милиция, и всех, в том числе и меня, арестовали, но кто-то, и до сего дня не могу понять кто, сунул меня ножом в самую поясницу.

Разумеется, я больше от неожиданности, чем от боли, упал и почувствовал, что из спины бежит кровь. Кто-то крикнул — к коновалам его, то есть к врачам в больницу.

Так я получил первую бандитскую отметину. Но рана была неглубокой, через три дня я уже своим ходом уезжал в Чимкент через Ташкент. Хелен Бреун в это время, пока я находился в больнице, была в автомашине, но под охраной милиции.

Навек я запомнил эту игру, этот нож, который всю мою жизнь держат за моей спиной враги моей Родины, и меченую колоду карт, которую мне хотели подсунуть. Меченую колоду, которую всегда включают в игру те, кто против нас, кто по другую сторону баррикад, кто не может нас обыграть честно и поэтому постоянно подсовывает крапленые карты. Но я никогда не пущу ее в игру, я всегда вижу ее, эту колоду. Спустя полвека я вижу все сквозь завесу времени, сквозь любую завесу, сквозь стены и любую бронезащиту, я отчетливо и ясно вижу ее и никогда не допущу в игру. Их меченую колоду.

Когда я уезжал из Бухары, Умаров мне напомнил: «Все-таки они раскусили тебя, что ты за птица, видать целились не в поясницу, а живот распороть». У «картежников» изъяли тридцать четыре пистолета, четырнадцать кинжалов, шесть гранат и семь обрезов. У самаркандской банды стволов было побольше, но не было гранат. У «дяди» Хелен Бреун в доме, где он временно проживал, изъяли ручной пулемет и два автомата. Бреун этого ничего не знала, только причитала:

— Звери, бандиты. Они могли бы тебя зарезать насмерть.

3. РОДСТВЕННИКИ ЗЛА

Так мы все же уехали из Бухары, минуя Самарканд. Проезжая мимо чайханы в Мерзачуле, я не увидел баяниста. Остановились покушать только около реки Сырдарьи, поели плов, попили чайку. Я переодел рубашку, так как мой бинт и рубашка пропитались кровью. Когда Хелен делала перевязку, то почувствовалась определенная профессиональность медика. Она сорвала совсем молоденький лист подорожника, вчетверо сложила бинт и только тогда начала завязывать. Я сразу подумал — прошла подготовку оказания первой медицинской помощи. В Ташкент приехали, когда уже стало вечереть. В Ташкенте была база «Союззаготавтотранса»: что-то вроде гостиницы и заезжего дома, здесь мы и остановились. Выделили нам комнату с окном во двор и на тополевую рощу.

— Лена, — сказал я, — ты приведи все в порядок, а я свяжусь с руководством своей автобазы, а то из-за этих картежников я и груз не получил, едем порожняком. Только хорошо закрывайся, даже если дядя здесь окажется, не открывай (хотя я знал, что «дядя» и «братики» уже здесь не появятся).

Она спросила:

— А ты скоро вернешься?

— Скоро, как только дозвонюсь — вечер, пьянствуют теперь где-нибудь черти…сказал я растерянно… и ушел.

Когда вышел за эту гостиницу к дежурному пункту, где есть телефон, позвонил и сразу спросил:

— Решетников далеко от вас? (это Чуприн Александр Васильевич, один из оперативных псевдонимов Гущина.) — Здесь он где-то… Саша, ты где? К телефону! Слышу знакомый голос:

— Слушаю!

— Это я, жду вот у пункта СЗТ.

Через минут десять Александр Васильевич подъехал на «Победе», и мы поехали к Жукову Г. К. в штаб Туркестанского военного округа. Едва подъехали к штабу, смотрим:

Жуков Г. К. и Д.Д. Лелюшенко подходят к ЗИМу, принадлежавшему Лелюшенко. Александр Васильевич моргнул фарами, они приостановились и быстро повернулись к нам.

Мы вышли из машины, Александр Васильевич доложил Жукову о нашем прибытии. Это была моя первая встреча с Г.К. Жуковым. Он осторожно обнял меня и сразу спросил:

— Ранение очень серьезное?

Я говорю:

— Нет, сантиметра два-три носиком кто-то сунул.

— Ну ладно, — говорит, — по дороге и в госпитале поговорим.

— Не надо в госпиталь, все заживет!

— Нет, нет! Едем!

Приехали в госпиталь, там все забегали. Я принял душ, меня по-настоящему перевязали. Мы поговорили обо всех проделанных делах, я рассказал, что Хелен сидит в гостинице для шоферов. Раньше просила поехать в Андижан, Сталинобад и Красноводск, сейчас молчит — дрожит как осиновый лист.

— Она и так тебя протащила через огонь и медные трубы. Курбатов уверял нас, что из Бухары ты живым не вырвешься. Мы боялись, что ты поедешь в Красноводск, во-первых, нам не понятен ее замысел, всю банду там Курбатов вчера арестовал, а мы потеряли твой след, — сказал Г. К. Жуков, — поэтому Курбатов и рванул в Красноводск, всех попеленали, а тебя нет. Вчера позвонил Сафронов и рассказал, как одному из азартных картежников пузо пропороли, разумеется, говорил он о тебе. Ну слава богу, что хорошо закончилось, зачистку здесь мы провели неплохую. Что будем делать дальше? Лучше тебя сейчас никто ничего не разведает.

— Первое, — сказал я, — по всей Средней Азии их разведка плетет свою паутину и агенты больших капиталов тоже плетут, во-вторых, основной спектакль будет разыгрываться не здесь или пока не здесь. Моя спутница объясняет, что у нее есть родственники в Грузии и в Москве, но очень хочет побывать в Андижане и Сталинобаде. Это все помимо Красноводска. Она даже предложила мне доехать до Красноводска, оставить там автомобиль и пароходом через Каспий в Азербайджан и Грузию. Но в Самарканде я ее оставлял на сутки с дядей и братьями. Видно, между ними произошла большая ссора, она от них просто сбежала ко мне и даже в дороге плакала.

«Дядя» подарил мне новенький браунинг с двумя боекомплектами и еще дал сорок тысяч рублей денег, сославшись на то, что «племянница» прижимиста. Так что я думаю, на этой полуторке мне гарцевать по Средней Азии уже опасно, поэтому прошу разрешения вернуться в Тюлькубас, недельки две отдохнуть, а потом все-таки поехать в Андижан и Сталинобад. Что-то ей там нужно, но сейчас она работать просто не способна, как бы что с собой не сотворила… поэтому я пораньше уеду. Когда я буду выезжать из Тюлькубаса в Андижан и Сталинобад, мне нужен будет другой автомобиль.

— Все хорошо, — сказал Жуков Г. К., — мысль правильная, а главное, ты морально крепок — это очень хорошо. Делай, как решил, в Чимкенте и Тюлькубасе будешь встречаться с Александром Васильевичем. Машину можно взять «Победу».

Я запротестовал:

— Бреун сразу поймет, что она в ловушке и поймет, кто я такой и то, что не она меня взяла на женский крючок, а я ее держу на мушке. Машину нужно только грузовую и даже где-то килограмм 200–300 погрузить в кузов. Ехать надо в Андижан, из Андижана в Сталинобад. Красноводск оставим за чертой.

— Александр Васильевич все решит и с машиной, и с грузом, — подвел итог Георгий Константинович. — Счастливо! Хотя ты уже испытанный боец и тем не менее помни пословицу: «береженого бог бережет».

Так мы пожали друг другу руки и разъехались. Меня Александр Васильевич подбросил к шоферской гостинице, я постучал в номер Хелен Бреун. Она открыла дверь вся в слезах и проговорила:

— Как долго время идет…

Мне казалось, что она уже решила мне признаться, кто она такая, с какой миссией приехала в Среднюю Азию и кто ее направил. Однако, как только мы проехали Ташкент, не успев доехать до Копламбека (садоводческого совхоза), где мы хотели зайти в столовую и покушать, она спала мертвым сном. Я свободно на ходу мог посмотреть некоторые ее бумаги, которые, как ни странно, прибавились у нее в Бухаре. Перед казгурдским спуском мы остановились, так как произошла крупная авария двух автомобилей и трактора с прицепом. Объехать их не было возможности из-за того, что кюветы были очень глубокими. Хелен вышла и принялась помогать врачам «скорой помощи». Когда я заглянул в ее сумочку, то удивился — она была полностью забита деньгами. Видно, «дядя» в Самарканде не только обеспечил деньгами меня, но. в первую очередь ее, по-видимому чувствовал, что при аресте все конфискуют. Аварийные машины растащили и нам разрешили следовать дальше.

В Чимкенте зашли в столовую, перекусили и отправились в Ивановку. Я внимательно наблюдал за Бреун — с ней творилось что-то невероятное. Я заговорил с ней о будущей поездке в Андижан и Сталинобад, куда она просто рвалась раньше, до поездки в Самарканд. Но сейчас почему-то она полностью потеряла к этому охоту. Потом немного подумала и сказала: «Если поедем, то нельзя ли проехать мимо Ташкента и Самарканда — я просто не хочу больше встречаться с дядей и братьями, я их возненавидела».

— А почему? — спросил я.

— Они просто кретины!

Я немного подумал, потом сказал:

— Это зависит от нас, хотим заедем, хотим — нет. Наверное, отдохнем дней десяток, ты, наверно, забыла про пьесу «Женитьба» по Гоголю, ведь нас там ждут, мы же с тобой основные фигуры!

— Что ты, как забыть! Я все время об этом думаю.

— Завтра денек отдохнем, а потом на репетицию.

Мое предложение по отдыху, репетиции и постановке пьесы в местном совхозном клубе вдохнуло в нее новую жизнь. После самаркандской встречи с «дядей» и «братьями» в ней созрело что-то мало понятное мне, она была готова пойти на самоубийство.

Ее родственники… Конечно, удобнее и проще всего называть связников и резидентов родственниками. Но чьи же они родственники? Эти ее «дяди», «тети»,

«двоюродные братья»? Чьими-то родственниками они, наверно, являются. Но прежде всего это — родственники их общих злодейских дел. Истинные родственники зла.

Прошло дней шесть-семь, мы отрепетировали и сыграли пьесу «Женитьба» по Гоголю. Хелен Бреун ожила, но о поездке в Сталинобад и не вспоминала. Наши же планы с Александром Васильевичем не изменились. Объектом, к которому мы привязаны, осталась Хелен Бреун. Она не знала, что ее сподвижники по Красноводску, Самарканду, Бухаре и Красногвардейску обезврежены. Нас же интересовали ее связи в Андижане, по пути в Андижан, по пути в Сталинобад и в самом Сталинобаде. Да, мы пока плохо представляли основных фигурантов этой драмы и где конец этой шпионской истории, хотя и слышали о «родственниках» Хелен Бреун на Кавказе и в Москве. Но то, что интересовало ее в Средней Азии, мало указывало на какую-то связь с Грузией и Москвой.

Когда она более или менее успокоилась, я сказал:

— Ну, ты здесь еще отдохни, погуляй, а мне пора в рейс.

— Опять в работу? — акцент не «на работу», а «в работу». Это и ряд других моментов ее выдавало.

— Да, уже и груз на машине, в Андижан надобно ехать, ведь ты тогда просила меня, я заказывал рейс, вот теперь надо выполнять. Вначале в Андижан, а потом в Сталинобад и вернуться назад.

— Нет, нет, я куда угодно с тобой.

Мы в ноябре 1951 года оправили в Андижан группу поддержки и связи, которую Бреун не замечала, я же замечал везде. Не заезжая в Красногвардейск, поворот вправо — небольшой поселок. Мы остановились у чайханы, заказали шашлык, лепешки и чай. Чайханщик мне шепнул на ухо:

— Мы все заждались, вся шайка здесь, — и прошел мимо. Я глянул: ребята-оперативники тоже здесь. Сделал вид, что надо на минутку отойти:

— Лена, я сейчас вернусь.

Проходя мимо Миши Кузнецова, ткнул его локтем, и он вышел за мной.

— Объект созрел, чайханщик сказал, вся шпана здесь, — и глянул в сторону, где сидела подкуренная шпана.

Я вернулся к Бреун, продолжил трапезничать. Вдруг все застонало, заорало: ребята пеленали шайку, но вижу, вскочил один — он из русских, по кличке «Лизун», и чуть не смотался. Я, вроде падая, подставил ему ногу, он не успел опомниться, как наручники затянули запястья. Бреун спрашивает меня: за что он тебя ударил?

— Да, пьяный дурак!

— О, в этих диких местах лучше не появляться.

Разумеется, мы оставили еду и наблюдали, как всю эту братву затаскивают в воронок. Потом поехали в Андижан, заехали в автобазу. Загнал я автомобиль в ряд под «загрузку и разгрузку», а ее позвал побродить по городу.

Она спрашивает:

— А где здесь добывают уран?

Я переспросил:

— Чего, чего… уран?.. Да нет здесь никакого урана. Это где-то на севере страны, — говорю, — а что это такое: как золото или серебро?

— А я и сама не знаю, — соврала она. Потом сказала: — Я схожу в парикмахерскую, наверное, здесь есть? — и ушла.

Прождал я ее до вечера. К вечеру пришла и говорит:

— Звонила дяде, в Самарканд, а там кто-то другой — и ответил грубо: «Твой дядя парашу обнимает».

— Женился, что ли?

Но об уране ни слова, стрижка осталась при ней. Я ей говорю, что завтра пораньше едем в Сталинобад, так что отсыпайся. Но вдруг она делает другое предложение:

— Поедем лучше в Чимкент, надоело здесь все.

— Почему?

— Жара, — отвечает она, — и сильная милиция.

— В Сталинобад мне ехать надо обязательно, это мое задание, да автомобиль надо подремонтировать: что-то плохо тянуть стал движок. Оттуда будем ехать, заедем в Самарканд.

Она живо переспросила:

— А в Денево заедем?

Я говорю:

— Обязательно, этот поселок нам по дороге.

Утром часов в семь мы выехали из Андижана, через час Бреун сильно уснула, я увидел — из сумочки торчит плотный лист бумаги. Я его тихонько вытянул и посмотрел — на этом листе вся схема товарной станции Андижана и отмечено на одной из линий тридцать два крестика. Так как особо интересного в этом было мало, я засунул этот лист назад в сумочку. Еще выезжая из Чимкента, я с Александром Васильевичем договорился, что я свой автомобиль поменяю в Сталинобаде на новый, номерные знаки я уже вез с собой. Мой старый автомобиль вероятней всего, всем бандитским группировкам уже присмотрелся. Километров за двадцать пять нас остановила ГАИ, и меня пригласили в свой автомобиль «для проверки документов». Разумеется, это были оперативники КГБ Таджикистана, которые меня предупредили, что Бреун получила какие-то документы в Андижане, и, не исключено, оружие, поэтому сейчас будет обыск автомобиля и изъятие всего, что требуется. Ты будешь стоять под охраной милиционера, вместе с Хелен Бреун. Только я вышел из их автомобиля, ко мне подвели Бреун, и оставили нас с милиционером. Она меня спрашивает:

— Чего они ищут?

— Обвиняют нас, что мы везем два килограмма наркотиков.

Милиционер нас одернул:

— Прекратить разговоры! — и добавил: — Обыск закончен, дама может сеть в автомобиль, шофер, садись в нашу машину.

Я сказал ей:

— Садись и сиди спокойно, наркотиков у нас нет, все это чепуха.

Когда я сел в автомобиль ГАИ, они меня спрашивают: «Ты знал, что у нее четыре паспорта и на разные фамилии?» Я, разумеется, знал — так и сказал, конечно, знал. Они мне рассказали, как подъехать к авторемонтному заводу, но с ней ходить в лабораторию не надо. Во-первых, это далековато, а, во-вторых, ее в лабораторию не пустим. Там уже знают, что она туда приедет, там ждут ее сообщники, их запеленают, а ее не тронут. Пистолета у нее не оказалось. «Ты сразу, как автомобиль поменяют, повесят новые номера, бери ее — и в путь, переночевать лучше всего в Пахтаабаде, — посоветовали мне. — Мы не хотим, чтобы она видела, когда будут пеленать всю банду. От Пахтаабада за тобой будет следовать ЗИС-5, шофера сам узнаешь, но делай вид, что вы не знакомы. К Самарканду и Красногвардейску подъезжайте, не останавливаясь. Александр Васильевич просил вернуться с ней в Чимкент. Самаркандские и бухарские бандиты не все оказались арестованными, и если они вас заметят, то постараются тебя уничтожить».

Когда меня отпустили, автомобиль ГАИ рванул с места в обратном направлении.

Мы с Хелен Бреун направились в Сталинобад, это километров сорок пять-пятьдесят, подъехали к авторемонтному заводу. Так как завод был военным, то Бреун заинтересовало, что за груз мы везли для военных. Я сказал, что это запасные части и резинотехнические изделия как оплата за ремонт автомобилей.

Она спрашивает:

— А долго они будут ремонтировать?

— Если «подмазать», то за день-два сделают и сделают хорошо. Бреун быстро достала три тысячи:

— На, подсунь, чтобы побыстрее отсюда уехать. Машину отдай, и мы с тобой сходим на один завод.

— Нет, я идти никуда не имею право, пока не сделают машину, да еще и рано, целый час, пока придут рабочие завода. Я постараюсь с ними договориться, чтобы они часам к четырем дня, может быть, и сделали. Если так, мы сразу уедем.

Бреун тогда заспешила:

— Давай я схожу еще на один завод, посмотрю, без меня не уезжай, мне уже надоела эта пыль и жара. Так хочу в Грузию к тете, отдохнуть и забыть обо всем этом кошмаре, об этой милиции.

Она живо пошла, не спросив даже, как попасть к тому заводу. Значит, Бреун здесь не новичок, она уже успела побывать здесь, возможно не однажды, — отметил я про себя. Я нажал кнопку сигнализации проходной завода, мне открыли дверь. Я попросил главного инженера, мне дали номер телефона квартиры. Набрал телефон, слышу:

— Подполковник Митрохин слушает!

— Вы скоро будете на заводе по особому заказу?

— Здравия желаю! Заказ готов, сейчас появлюсь, а где ваша спутница?

— Она пошла на какой-то еще завод. Понятно? Ее, как кошку, весной тянет на крышу.

Минут через пятнадцать Митрохин появился в проходной завода, он был немного старше меня, но даже часовые на проходной почувствовали, что ко мне он относится не как к шоферу.

— Перекусить с дороги успели?

— Да пока нет, — говорю, — давайте вначале о делах, а потом о прочем.

— Я сейчас, одну минутку. Лейтенант Скобцов, подойдите сюда!

Ба… гляжу, Женька шагает!

— Вы знакомы? — спрашивает подполковник.

— Немного, — говорю я.

Поздоровались мы, и Скобцев говорит:

— Ведь мы думали тебя тогда в Бухаре насквозь проткнули.

— Да нет, говорю, все как на собаке зажило через две недели.

Пошли посмотреть автомобиль, а их стояло штук 15, все новые. На выбор взяли одиннадцатую по счету, с козырьком и металлической кабиной. Автомобили все были в полной боевой готовности, резина ярославская, одно загляденье. Сел я, сделал кружок по заводу — идет хорошо. Перекинули ящик в кузов, переложили все вещи из одной кабины в другую, закрыли мою новую полуторку и пошли перекусить. Я знал, что Бреун задержится, но не очень долго, так как «гаишники» предупредили, что ее в лабораторию не пустят. Мы успели покушать, поговорить о мелочах, да и вспомнить нам с Женей Скобцевым было что. К двум часам дня я выгнал автомобиль из ворот и стал прохаживаться по тротуарчику около завода. Бреун появилась почти в пятнадцать ноль-ноль, черные сумерки уже нависали над городом.

Я спросил:

— Как дела?

— Хорошо, погуляла по городу, на завод этот не пошла, но зато зашла подстричься.

За последние дни я стал замечать: все чаще у Бреун стали проступать темные волосы и все заметней было видно то, что блондинка она временная. А здесь смотрю, все подкрашено — норвежка ни дать ни взять. Я предложил переночевать в Сталинобаде, а утром уехать.

— Нет, нет, — запротестовала она, — лучше где-нибудь в поле вместе с шакалами поспим, но не здесь. Поедем отсюда, зайдем в магазин, возьмем на дорогу что-нибудь покушать и немного спиртного, что-то так захотелось, — проговорила она, глядя на меня с сатанинкой в глазах, — когда мы вдвоем, мне жизнь хочется продлить до бесконечности. А когда поедем?

Я забежал в проходную, пожал руки ребятам и сказал: «Предупредите, что мы выехали, ночевать будем за Пахтаабадом и рано утром сразу отчалим без остановки в Чимкент». Вышел из проходной с пропуском — для отвода глаз, будто бы пропуск и был причиной моего захода на проходную. Подъехали к магазину, взяли лепешек штук пять или шесть, бутылку коньяка, около двух килограммов колбасы и поехали. Отъехали километров шесть от Пахтаабада — стоят на обочине семь или восемь автомобилей. Хелен предложила: «Мы здесь переночуем, все же не одни, вон мужики уже ужинают». Я остановил свою полуторку, по ней сразу видно было, что новая. Подошел к шоферам, один из них оказался моим знакомым из Джамбула.

— Что, — говорит, — с иголочки получил?

— Да. Мы, наверное, вместе с вами переночуем.

С шоферами были три женщины, я сказал, что как раз и у меня женщина.

Подошел к своей машине, взяли мы с Бреун свои продукты и влились в общую компанию, «обмыли» коньяком наш автомобиль, покушали и по машинам.

Проехав от Казахстана почти полторы тысячи километров, мы теперь были в другом климате. Здесь на таджикских просторах, под Пахтаабадом, очень быстро темнело и, несмотря на конец декабря, стояла нестерпимая жара. Потому и спать на земле было опасно, там какого только яда не имелось: и змеи, и каракурты, и скорпионы, я уж о фалангах не говорю!

Утром, рано, часов в шесть, сразу после первого урчания двигателя сзади стоявшего автомобиля, мы проснулись и решили ехать, умываться здесь было негде. Все автомобили двинулись почти одновременно, первым шел автомобиль ЗИС-5 с ташкентскими номерами, коптил на всю степь. Так как наша машина была новой, да к тому же ящик-муляж в кузове пустой, то, чуть надавив на газ, мы обогнали всю автоколонну. Хелен сразу предупредила: «Давай в Самарканд и вообще в другие города заезжать не будем, что-то не хочется. Мы лучше приедем в совхоз, отрепетируем и поставим пьесу «Ревизор», ведь нам давали слово, что без нас ее ставить не будут.

Так мы и поехали, дважды останавливаясь на заправку автомобиля и столько же раз на дозаправку собственных желудков. Средняя Азия с ее неповторимым климатом и на этот раз подкинула сюрприз. По мере преодоления дальних расстояний снова менялся и климат. Проехали Ташкент в дождь, но в Сарыагачском районе Казахстана нас встретили град и гололедица на дороге.

Хотя и был конец декабря, но в это время в Казахстане обычно еще тепло. Нам пришлось остановиться, и все, даже опытные шоферы, боялись такой дороги, а я с гололедицей столкнулся вообще впервые, после того как сел за руль. Простояли мы до утра. Утром осмотрелись и ахнули: сколько «смельчаков» оказалось по кюветам. Откуда-то появились тракторы на гусеничном ходу, некоторые начали вытаскивать из кювета автомобили, некоторые пошли прямо по асфальту в ту сторону, в которую нам и надобно было ехать. Мы посмотрели на дорогу и поехали вслед за тракторами. Хотя и стало пробиваться солнце, дорога все равно была, как зеркало. Когда же мы подъехали к перевалу «Казуртский», то там тоже техники было полно, и уже в кюветах, и на дороге. Рабочие с машин лопатами сыпали соль — дорога таяла. Где-то через час-полтора сотрудники ГАИ разрешили движение, строго регулируя скорость и дистанцию. К вечеру мы приехали в Чимкент, но тоже с остановками, местах в трех. Два дня пробыли в Чимкенте: Бреун поселилась в гостинице, я успел встретиться с Александром Васильевичем, проанализировать прошедшее время, действия Бреун. Вдруг Александр Васильевич мне сказал:

— Она из Сталинобада дважды выходила по телефону с разговорами в Цхакая и Тбилиси. Ребята, которые прослушивали разговор, а он велся на английском языке, ее ждут и в Цхакая, и в Тбилиси. Тебя благодарили за работу в Средней Азии, мы же из ее данных передавали туда дезу. Работа еще впереди, — и, грустно задумавшись, проговорил: — Наверное, мы и рождены с тобой для такой работы, но все же… ты трижды выкарабкивался с того света — так нельзя!

Я даже оторопел:

— Где… когда это было?

— Спина не болит?

— Да, — говорю я, — заросло давно, чуть пятнышко осталось.

— Нет, нет, будь поосторожнее, — сказал Александр Васильевич, — у тебя приписное свидетельство в военкомате есть?

— Не знаю я.

— Чувствую, тебе придется побывать опять солдатом, да еще призывником… Чуть не забыл, шеф просил поздравить тебя с очередной звездочкой старшего лейтенанта — Спасибо, — говорю, а сам и не представляю, что это такое.

— Хелен Бреун постарается незаметно исчезнуть из-под твоей опеки и улететь либо в Грузию, либо в Москву, и мешать ей мы не будем. Мы же с тобой, помнишь, еще в 50-м пытались обмозговать, где сыграет свою основную роль в шпионском спектакле Бреун? Сейчас я твердо уверен, что она улизнет сначала в Грузию, а оттуда в Турцию, а Турция и Англия — это одно и то же.

Я не стал убеждать старшего коллегу, каким был Александр Васильевич, но сам подумал: «Не ради всех мук и неудобств, которые Бреун перенесла со мной в кабине полуторки, ее сюда направили». С сентября 1948 года, когда я стал ее опекуном, она практически не оправдала не только надежду ее хозяев на нее, но и затрат тоже. Грузия — это не последняя сцена для этой любительницы художественной самодеятельности. С ее самолюбием ей нужны другие подмостки, с морем цветов или крови, громом оваций или фомом от взрывов авиабомб.

Как только позволила дорога, мы с Хелен отправились «домой», как она вырази¬ лась. Подвез я ее к дому Якова Маера, она достала десять тысяч рублей и сунула мне в багажник.

— Завтра встретимся? — спросила она.

— Ты же сказала, что начнем репетировать «Ревизора». В клубе и встретимся. Я неделю в автобазе не появлюсь, должен же я отдохнуть?

Нежно распрощавшись с ней, я уехал.

Начали мы действительно репетировать пьесу «Ревизор». Встретили новый тысяча девятьсот пятьдесят второй и проводили пятьдесят первый год вместе.

Однажды, немного подвыпив под Новый год, когда мы с ней прогуливались, она призналась:

— Я не ожидала раньше, что так влюблюсь в тебя, даже не представляю своего существования без тебя.

— Я, — говорю, — тоже такого мнения, но ведь я в армии еще не был. Придется, хотим мы этого или нет, расстаться на 3–4 года.

— Я сразу приеду к тебе туда, где ты будешь служить!

— Да тебя там сразу офицеры отберут. Я буду рядовой подневольный солдат, а ты красивая вольная птица.

Тогда проговорили мы всю ночь с ней о нежности и любви, я частично стал догадываться, почему в ее работе стали происходить сбои. Так, по словам Александра Васильевича, от нее по телефону и из г. Миха-Цхакая и из Тбилиси требовали срочно выехать туда, а она не спешила выезжать. Встретившись с Александром Васильевичем, я ему все это рассказал, не утаив ни одного слова, сказанного Хе¬ лен Бреун в новогоднюю ночь. Он не стал смеяться надо мной. А только спросил:

«А как ты думаешь, она права?» Я ответил: «В каждом человеке есть свои слабости.

Но я лично любую любовь на личную любовь к своей Родине СССР ни за что и ни на кого не променяю! Родина для меня это все! Слова Хелен Бреун — это временный пыл заблуждений, я сам давно это заметил, но ее слабость я всегда использовал для достижения своей цели — верности служения Родине!»

Он меня обнял и дрожащим голосом сказал: «Ты же ничего в жизни кроме холода и голода не видел, откуда в тебе такая силища? Спасибо!»

Время, как хороший сон, бежит незаметно: проснулся, а этого счастья, которое видел во сне, уже нет! У меня время наоборот стало тянуться медленно, мне надо¬ ело играть лицемерно-влюбленного, я ждал конца спектакля. Я знал, что он будет интригующим, этот спектакль, но закончится не здесь. Раза два мы ездили в Ташкент с Хелен Бреун, и однажды, покушав в ресторане «Октябрь», на выходе из него, мы встретили «дядю» Хелен Бреун, которого должны были арестовать в Самарканде. Я не показал вида, что удивлен; обнялись, как старые знакомые, но в уме у меня промелькнуло: вот он и пришел, день нашего расставания с Хелен Бреун.

«Дядя» сразу начал нас возвращать в ресторан: «Пойдем, проведем несколько ми¬ нут вместе». Хелен Бреун была бледна, как стена после вторичной побелки, но я быстро поправил это положение. Говорю Хелен: «Вы пока с дядей проведите время в ресторане, я смотаюсь в Янгиюль, это два, от силы два с половиной часа, и подъеду к вам. «Правильно», — подхватил «дядя». Тогда Бреун говорит: «Я кое-что возьму из кабины, не подумай, что я тебе что-то не доверяю». Она подошла к кабине, тысяч двадцать рублей сунула под сиденье и пошла: «До встречи!»

Кто же такой был этот «дядя»? Это бывший житель Одессы, Ташкента, Алма-Аты — Лев Вайнович. Хелен Бреун подошла к ресторану, утерла глаза платочком, не оглянувшись на меня, вошла в ресторан. Я постоял минут пять и поехал в Янгиюль, хотя делать там мне совершенно было нечего. Едва закончились трамвайные пути, я развернулся, заехал на почту, связался с Александром Васильевичем и все ему доложил. Он поблагодарил меня и сказал: «Ты возвращайся сюда, а с ними в том же самолете полетят Курбатов и Хаджиев, ее фотография и фотография ее «дяди» есть у них и у работников Ташкентского аэрофлота тоже».

Итак, Хелен Бреун после ресторана (а это было двенадцатого февраля пятьдесят второго года) и до двадцать третьего марта я больше не видел. Из Ташкента я заехал к Александру Васильевичу в Чимкент, и сразу мы на моей «полуторке» поехали в Ивановку, в Тюлькубасский райвоенкомат. Автомобиль я оставил в автобазе, даже никого не предупредив.

В марте 1952 года я был призван в армию, в г. Миха-Цхакая, в строительную часть, шофером. На третий день меня отпустили в увольнение в город Цхакая, в котором Хелен и ее «дядю» «пасли» со дня прилета их в Тбилиси Курбатов и Хаджиев. К слову скажу, что они меня уже навестили в части и все мне рассказали. Город Миха-Цхакая был небольшой сам по себе, но в нем жило много военных, постоянно работала и танцплощадка, и кинотеатры. Ребята видели Хелен: и в кино вместе с «дядей» и на танцах, где она была одна и очень быстро ушла. Было точно установлено ее местожительство в Цхакае. И известно, что она ездила однажды в Батуми на встречу к Барамии вместе с «дядей». Барамия появлялся в Цхакае, и Бреун с ним уезжала в Тбилиси. Я слушал и думал: «Да, эта пьеса похоже подходит к своему основному содержанию — за Тбилиси появится Москва». Первый свой день увольнения я провел как турист в по¬ темках в тайге. Города совсем не знал, ходил один и все подмечал: небольшой базар¬ чик, пиво на разлив, вино-водочный магазин, торговля вареной кукурузой и виноградным вином на улице. Здесь и орехи, и еще что-то, ранее мне мало знакомое. Кинотеатр, танцплощадка, волейбольная площадка, иду дальше и… глазам своим не веря, в десяти шагах от меня стоит как вкопанная Хелен Бреун! Думаю: «Узнала меня или нет?» Я за последнее бездельное время так растолстел, что, глядя в зеркало — сам себя едва узнавал! Я остановился, она зашагала ко мне:

— Ты это или нет? Если ты, то как здесь оказался?

Я стыдливо смотрю на свои кирзовые сапоги и солдатское убранство:

— Да вот, — говорю, — а как ты сюда попала? Я два дня ездил по Ташкенту — тебя искал, и к ресторану приезжал, и в Каучук — нет! Что случилось? Думал с ума сойду, а тут эту робу всучили. Думал в Морфлоте служить, а попал…

— Это судьба, — говорит она, — какая разница, где служить, все равно время службы закончится, и мы уедем отсюда.

— Как ты сюда попала?

И она, сквозь слезы и рыдания:

— Как ящик, как мешок, как, как…

Оказалось, ей «дядя» предложил немедленно выехать в аэропорт и улететь в Тбилиси.

— Если я его не послушаю, то он меня разоблачит — наговорит, что я и та и эта… меня посадят, а там он найдет бандитов и пристрелит меня! Вот так я и оказалась в Миха-Цхакая. Он тоже здесь часто бывает, и если он нас встретит вместе, то нам не жить.

Мы договорились, где нам завтра встретиться, и разошлись. Я связался с Александром Васильевичем, все ему рассказал.

Он сказал: «Следи за «дядей» и Барамией. Люди к вам вылетают. Как они будут вместе, сразу их арестуйте, но большого шума не делайте. Барамию уже давно ждет трибунал».

На второй день при встрече Бреун сказала, что завтра «дядя» вызывает ее в Батуми.

Я сказал: «Езжай, я там тоже буду». В Батуми мы приехали не с ней, а с Курбатовым, Глотовым и Минченко. Мы увидели встречу «дяди» с Бреун и ее отъезд в кортеже легковых автомобилей Барамии.

После этого мы с ней раз пять побывали в Батуми, а главное — у дома, где поселился Лев Войнович — связной между Барамией, Берией, Бреун и турецким представительством в Москве. Числа десятого апреля Бреун не пришла на то место, где мы назначили свидание. Маглоперидзе посетил через два дня «тетю», где она проживала. «Тетя» сказала, что Хелен уехала жить в Тбилиси. Прав был Курбатов, который сообщил, что видел ее на футбольном матче. Я быстро связался с Александром Васильевичем, он прилетел в Тбилиси. Дело приближалось к аресту Барамии и Войновича, раскрывался и Берия.

Александр Васильевич своими путями и находчивостью организовал футбольный матч на кубок Закавказского военного округа. Меня включили в гарнизонную команду Цхакая. Запамятовал я день матча, но я тогда увидел впервые Мишу Месхи в одной из гарнизонных команд. Мы вышли на поле против кутаисского гарнизона, я пробегал весь первый тайм, но на трибунах ее не увидел. Увидел с биноклем Маглоперидзе, а ее нет. Так и закончился первый вялый тайм.

Когда вышли на второй тайм игры, то мне просто улыбнулось счастье: Володя Борисюк бросил с правого фланга мяч мне почти на ногу и я, никем не прикрытый, навалившись всей дурью, ударил по мячу так, что у самого в ушах зазвенело.

И через этот звон услышал радостный визг Бреун — она меня приветствовала с шестого ряда восточной трибуны — мяч был в воротах! Потом меня сбили в штрафной, но одиннадцатиметровый забил Володя Борисюк. Меня же вынесли с травмой. Бреун была обнаружена. На второй день были арестованы Барамия и Войнович. Хелен Бреун уехала в Москву, но уже не без хвоста. Дней через десять меня с Александром Васильевичем пригласили в Москву к Г. К. Жукову.

В Тбилиси быстро сшили форму старшего лейтенанта, нацепили кое-какие железки, впервые одел я хромовые сапоги и офицерскую форму. Заглянул в зеркало, а там какое-то чудище, уже и след простыл от рядового солдата. Получаю удостоверение с гербом, на корочке написано — старший лейтенант СВПК СССР

В Москву прилетели к вечеру, но сразу же поехали к Г.К. Жукову. Это было в конце апреля 1952 года. Там сидели генералы Гречко, Устинов и кто-то еще.

Мы зашли, отдали честь, доложили о прибытии, по-мужски — всей компанией пригубили грамм по двадцать коньячка за знакомство. Гречко, Устинов и другие ушли, мы остались втроем. Жуков поднимается, подходит ко мне с погонами капитана, лично цепляет их мне на плечи и жмет руку. Поздравил меня и Николай Васильевич. Г. К. Жуков меня пригласил к одиннадцати часам на завтра, идти знакомиться со Сталиным, и как сказал Жуков: «Он пожелал с тобой познакомиться». Потом Георгий Константинович спросил:

— Где решил свой ночлег организовать?

— У меня в Москве много родных и хорошо было бы, если меня какая-нибудь машина подбросила бы к дяде Сереже — это в домах мясокомбината Микояна, — я показал адрес.

— Хорошо, — сказал Жуков, — и скажешь этому же водителю, чтоб он за тобой без опоздания завтра заехал по этому же адресу.

Через три минуты зашел капитан, доложил о своем прибытии. Жуков ему сказал:

— Сейчас отвезите капитана по адресу, который он вам скажет, завтра заедете за ним утром, и чтобы к одиннадцати были у меня. Мы козырнули и ушли.

Дядю Сережу Сластенина, к которому я ехал ночевать, я видел один раз, сразу после войны. И, разумеется, он меня не узнал, чуть было не отправил назад. Показал я ему удостоверение, он еще больше расстроился:

— Таких родных по фамилии Белый… у нас в роду не было… евреев.

— Но я шофера отпустил и сказал:

— Я и на улице переночую, но к Георгию Константиновичу Жукову к одиннадцати утра попаду.

Потом спрашиваю:

— У вас альбом с фотографиями есть?

— Да, есть, конечно.

— Дайте посмотреть на Жеребчиковых.

Полина — дочь дяди, моя троюродная сестра, быстро достала альбом. Открывает фотографию нашей семьи — сидит мама, Степан, Лена, сестренка Мария у мамы на коленях, а я стою рядом с мамой.

— Ну, — говорю, — кто здесь на фотографии?

— Кто, кто? Женя, младшенькая — Маруся, Степан, Лена…

— Неужели это ты, Егор, так вырос?

Ну, разумеется, кинулись обниматься и целоваться, дядя воскликнул:

— Что же так поздно, и бутылочки нет!

Дядя работал водителем, ездил на «Москвиче», развозил сосиски, сыр и колбасы по торговым точкам, выпить был всегда готов. Но я его успокоил, сказав, что я не пью вообще и тем более завтра к одиннадцати ноль-ноль надо быть у Г.К. Жукова.

— Вот ты какой! Прямо к Жукову! Большим начальником ты стал — в 20 лет капитан! А Женя-то знает? Вот радость-то для матери — капитан!

Утром двадцать четвертого апреля пятьдесят второго года, как было приказано, я доложил Г.К. Жукову, что прибыл. Он подошел ко мне и говорит:

— Ну и наделал ты, тезка, через своих там азиатских бандуристов дел… Ты хоть понимаешь, на кого мы теперь вышли? Я еще год назад понимал, что основные события развернутся в Москве. Да теперь и здесь, но это благодаря тому, что там всю эту прислуживающую Западу нечисть подавили. Ведь США с момента своего создания хочет окружить и задушить Россию. Вся эта паутина по Средней Азии ими плелась и плетется, еще предстоит с этим столкнуться не раз. Ты, тезка, поработал на славу, но говорят, меры риска не знаешь — это плохо. Сейчас поедем к Сталину; не дрожи, он любит людей в военной форме, кто отдает себя всего для защиты Родины.

Едем в Кремль, выходим из автомобиля, заходим по ступенькам на третий этаж.

Везде все прочно, просто и надежно, кажется, если враг нападет на Кремль, то он не способен будет ни одну дверь выбить. Разумеется, это фантазия мальчишки, но тем не менее мне нравилась эта простота и прочность, безо всякой обезьяньей напыщенности.

Заходим в приемную, сидят два человека. Оба встали, нас поприветствовали. Один открыл дверь и говорит:

— Товарищ Сталин, к вам гости.

Мы вошли. Я смотрю — пожилой, седой мужчина с усами, пройдя мимо стола совещаний, кладет на него свою недокуренную трубку и идет ко мне. Я не успел доложить о своем прибытии, как это надо по уставу, он протягивает мне руку. Мне ничего не оставалось делать, как протянуть свою.

— Вот вы какой?! Здравствуйте, Георгий Петрович, — сказал он.

Я пробормотал:

— Здравствуйте, Иосиф Виссарионович.

— Ах ты, русская душа, — такой молодой, а столько дел натворил! Георгий Константинович, — обратился Сталин к Жукову, — он не один работает? Ведь героизм героизмом, но у этих зверей изощренный опыт, и по всему Союзу их ядовитые пауки.

— Нет, нет, товарищ Сталин. С ним Александр Васильевич со своей группой, но и он уже сейчас совсем не тот, что был в 1948 году.

— Как, как, — повторил Сталин, — в 1948 году? Это сколько же вам было лет, Георгий Петрович?

— Шестнадцать и уже шел семнадцатый год! — гордо ответил я.

— Как же вы согласились на такие дела?

— Я просто посчитал, что именно здесь нужен, раз Александр Васильевич пригласил! В любом возрасте, товарищ Сталин, у человека всего одна Родина. Я хочу быть ее надежным сыном.

Он подошел, обнял меня и очень нежно произнес:

— О, как же ты, сынок, хорошо сказал. Вы слышите, Георгий Константинович?

— А мы, Георгии, все так мыслим, — отрезал Г. К. Жуков.

— Это ведь прекрасно! — говорит Сталин. Когда у сынов есть Родина-мать, а у Родины есть верные сыны, то Родина вечна, а сыны непобедимы! Вы что-нибудь выпиваете, Георгий Петрович?

— Никак нет, товарищ Сталин!

— Уважьте старика, я сам не пью, но иногда, когда горло пересыхает, я вот этой штучки по рюмочке иногда принимаю.

Я глянул, у него в руке грузинское вино, «Самтрети» номер двадцать три. Он налил по рюмочке, граммов по пятьдесят. Мы чокнулись, как он сказал, по русскому обычаю, выпили, поставили рюмочки, он пожал нам руки и попросил меня:

— Берегите себя. Вы, говорят, часто рискуете.

На этом мы и расстались. Пробыли у него минут двадцать. Зато мне пока¬ залось это время вечностью, я с большим трудом скрывал дрожь от волнения.

Спускаясь по ступенькам, я продолжал дрожать. Георгий Константинович за¬ метил мое волнение, но шел рядом, делая вид, что ничего не видит, и мне было легче идти.

Когда вернулись в кабинет Жукова, он пригласил Александра Васильевича, Сергея Федоровича Ахромеева, начальника штаба СВПК, и незнакомого мне полковника, с которым Жуков нас познакомил, — полковник оказался Барановым Сергеем Ивановичем, я тоже назвал себя.

— Что теперь вы решили делать? Кратко выскажитесь, — попросил Г. К. Жуков.

Ахромеев сказал:

— Как мне кажется, первое слово надо предоставить капитану, — он говорил обо мне, — он уже не одну модель смоделировал, как дальше поступить, тем более что основная фигурантка здесь в Москве.

Я сказал:

— Спасибо за доверие, — и продолжил; — Мне сейчас надо вернуться в Грузию, потом меня надо бы перевести сюда служить, в какую-нибудь часть, поближе к даче Лаврентия Берии. За это время ребята должны записать синусоиду передвижения Хелен Бреун: с кем она общается, где, куда едет сегодня, завтра с кем встречается, и так день за днем. Где квартирует — я не очень уверен, но мне кажется, она поселилась в квартире Берии. Надо где-то создать обстановку проверки доку¬ ментов. Меня интересует ее нынешняя московская фамилия, имя-отчество тоже не помешает, как не помешает и место прописки. Я должен появиться здесь как рядовой или сержант и с ней встретиться случайно, а это значит, надо знать, где и с кем она чаще бывает. Хелен Бреун — опытная и хитрая шпионка и, если бы не попал ей в напарники Войнович, она не попала бы так быстро в наши сети. Поэтому попрошу всех, кто будет участвовать в ее походах, пусть не относятся к ней просто как к женщине, она неплохо стреляет, хорошо кидает нож и в единоборство не струсит вступить, мышцами обладает вовсе не женскими, может незаметно для своего собеседника перевести разговор с одной темы на другую. В общем, не простая фигурантка, даже если учитывать тот факт, что у нее опоры кроме Берии не осталось, но… это пока. К тому же, я не думаю, что здесь в Москве ее начальство не плетет своей антисоветской паутины, используя наше ротозейство, русскую доверчивость и, порой, недальновидность. Вы все постарше меня и намного опытнее, я с головой погрузился в эту шпионскую трясину по-настоящему только в Самарканде, когда почувствовал смерть за своей спиной. Вы старые волки, и я готов слушать и с благодарностью воспринимать ваши советы как первоклассник.

Все как-то замолчали. Потом Г. К. Жуков сказал:

— Твой перевод уже подготовлен в Чехов.

Я не сдержался и сразу сказал:

— Это далековато, Георгий Константинович, надо поближе.

Тогда Жуков говорит Ахромееву:

— Давай его к Соколову, это совсем рядом.

— Надолго-то тебе нет смысла уезжать, — сказал Георгий Константинович, — только поехать, взять документы, которые она оставила у «тети», Маглоперидзе их не смог забрать.

Полковник Баранов встал и говорит:

— Как все похоже, ведь это та же компания. Она по всему Востоку плетет свои сети: в Иране, Индии, Афганистане, Ираке и в Ливии. Нам ее безнадзорно оставлять никак нельзя, ведь всюду американские и английские инструкторы.

За весь день мы обговорили-проработали наши планы.

Вдруг звонок Жукову. Он снял трубку:

— Слушаю вас, товарищ Сталин. Интересуется мной? Чувствует кошка, чье мясо съела! Да, мы заканчиваем проработку как раз этого вопроса. Он сегодня вылетает вечерним рейсом, а к пятнице уже будет здесь.

— Все согласовали?

— Да, да, единодушное решение, спасибо, — и положил трубку.

Георгий Константинович нам рассказал, что Сталин интересуется этим же вопросом — что капитану надобно перебираться сюда, что он с этой англичанкой уже привык общаться и хода ей не даст. Берия же интересуется долго или нет, пробудет Жуков в Москве.

— Ну, никак он до меня не доберется, — проговорил Жуков.

Я даже вспылил:

— Если потребуется, Георгий Константинович, то я этого крокодила и сегодня найду способ отправить в гости к Адаму и Еве!

Все рассмеялись. Я почувствовал, что мне никто не поверил, хотя у меня уже был подготовлен план уничтожения Берии, причем без большого риска.

Итак, вечером я был уже в Тбилиси, но подумал, что надо бы обязательно побывать в Москве на первомайском параде. Я быстро доехал до штаба Закав¬ казского военного округа, взял «Победу» и отчалил в Миха-Цхакая. Попутно заехал в Кутаиси к Маглоперидзе, и мы направились вдвоем сразу к «тете», но, уже почти подъехав к ее дому, передумали, вечером нечего ее терзать с этими документами. Я не рассказал ничего о «тете». Эта «тетя», как и «дядя», была не немкой, а еврейкой, домик свой она арендовала, о чем мы узнали на следующий день.

Двадцать шестого апреля пятьдесят второго года мы приехали к ней пораньше. Не доезжая до дома, увидели, как «тетя», нафуфыренная, в туфлях на высоком каблуке, элегантной шляпке и джемпере, с красивой сумочкой в одной руке, и в другой — с чемоданом, не из легких, торопится к автобусной остановке. Мы поравнялись с ней и предложили сесть к нам. Она категорически воз¬ разила и попыталась бежать. Но Маглоперидзе схватил ее за руку, и она остановилась.

— Что вы от меня хотите? — гаркнула она, — я буду жаловаться в милицию.

А милиция в пятнадцати шагах от нас, и уже двое подходят к нам. Разумеется, они и сопроводили «тетю» в милицию. Мы рассказали начальнику милиции, кто мы и почему встречали эту «тетю», и то, что она является английской шпионкой. Попросили их обыскать ее дом и содержимое чемодана и сумочки.

Когда подошли к дому, там уже нас встречали истинные хозяева, которые ей сдавали этот домик в аренду. Обыскивать дом не пришлось, так как бумаги, которые нас интересовали, были целы, и хозяева не успели по поручению «тети» их сжечь. У «тети» оказалось пять паспортов, в том числе один настоящий, и мы узнали, где она была прописана: УзССР, ул. Шота Руставели, дом двенадцать, квартира сто двадцать два. Звали ее Крейтман София Львовна, 1904 года рождения. С Хелен Бреун они познакомились в Ташкенте в пятидесятом году. С этого же года она и стала «тетей» и переехала жить в Миха-Цхакая. Возиться мы с ней больше не стали, а передали в группу КГБ, которая занималась всей шайкой Лаврентия Берии. Пробыли мы в Цхакая, Самтреди и в Кутаиси дня два, и я улетел в Москву. В Москве переоделся, получил документы и поехал на новое место службы. Это часть по строительству дорог. Там о моем прибытии уже знали — то, что приедет сержант Жеребчиков Г. П. для дальнейшего прохождения службы. Приехали мы туда с командиром седьмой дивизии, генералом Истоминым. Обговорили с командиром части Соколовым насчет моих увольнительных и уехали опять в Москву.

А тридцатого апреля встретились с Г. К. Жуковым, и я признался ему, что очень хочу пройти в офицерском строю на параде Первого мая по Красной площади. Он засмеялся и сказал:

— Да ведь ты в строю ходить не можешь, а там, брат, на пятку наступят, и весь строй можешь нарушить. Пойдем на праздник вместе и поднимемся на Мавзолей вместе.

— Да разве мне можно? — возразил я.

— Как раз тебе-то, тезка, и можно, а там такая… будет стоять, махать людям. Приветствовать, но через зубы. Что тебе говорить, ты и сам во многом уже успел разобраться. Хочешь, я Сталину позвоню и скажу, чтобы ты стоял на трибуне Мавзолея В. И.

Ленина? — и тут же набрал телефон и говорит: — Вот приглашаю нашего азиатско-грузинского героя завтра подняться на трибуну Мавзолея, а он боится. Да, да, я так и скажу.

Так мы и договорились, я надену форму капитана, беру свое удостоверение СВПК, поднимусь на трибуну с правой стороны, где стоят передовики производства.

— А сейчас куда? — спросил меня Жуков.

— Да поеду к дядьке, а завтра буду на площади.

На Красную площадь я пришел так рано, что меня раз пять патрули задерживали; когда я показывал свое удостоверение и объяснял, что впервые буду присутствовать на параде, да к тому же на трибуне — они быстро от меня ретировались, как от прокаженного. Вся Москва празднично сияла и шумела. С самого раннего утра из уличных динамиков гремела музыка: «…Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…» На подходе к Красной площади шли толпы людей, все они пели, смеялись, на лицах радостные улыбки. Несли алые флаги, транспаранты «Слава советскому народу!», «Да здравствует товарищ Сталин!» и всякие другие плакаты, прославляющие советскую страну. И это не было продиктовано страхом или приказом. Это было массовое воодушевление людей, сотен тысяч, миллионов.

Сегодня только и пишут, что сталинские времена были кровавыми, что люди жили в страхе и нищете. На самом деле, это чистая ложь. Не хочу и не буду оправдывать расстрелы и отправку в тюрьмы невиновных. Это было и этого не должно быть никогда. Но нельзя обвинять в этом исключительно Сталина и, тем более, систему государственного строя того времени. Если уж такой свирепый злодей, как Лаврентий Берия, был у власти, без невинных жертв не обойтись. Именно он и его Услужливые исполнители и создали кровавый ореол сталинскому времени. А государственный строй был справедливым. Каждый рабочий ежегодно за счет профсоюза отдыхал с семьей на Черном море. Не было роскоши. Даже у самого Сталина. У него вообще ничего не было. Кроме двух пар сапог, двух френчей защитного цвета и пары казенных дач. У людей не было роскоши. Но не было и нищеты. По помойкам не лазили бомжи. Да и бомжей практически не было. Воры и чиновники не отбирали квартиры у беззащитных стариков, пусть даже и пьющих от тоски и бедности. Это происходит сегодня, когда у помойки нищий пенсионер, пряча глаза, подбирает не рваные туфли среди добра, выброшенного богатеями, ставшими таковыми, в большинстве своем, по воровской ловкости и подлости человеческой. А тогда был праздник, настоящий, душевный и искренний.

Да разве способны нынешние демофашисты, именующие себя демократами, устроить такое торжество — торжество миллионов советских людей? Нет! Эта нынешняя бездонно-утробная команда способна только сеять раздоры и смуты между народами, воровать и разрушать. Эти нынешние стяжатели не обладают истинно человеческим сознанием. Им еще надо прожить изолированно от других народов две-три тысячи лет, только тогда они, может быть, поймут, что такое истинный человек и в чем бывает истинная человеческая радость!

Время тянулось долго, через Красную площадь стали проходить колонны, а я все смотрел. Когда там, на трибуне, будет много народа, тогда и я туда тоже поднимусь. Стоял я у кремлевской стены и ждал. И когда народ пошел к Мавзолею, я поднялся по ступеням и занял место сбоку, с правой стороны во втором ряду.

Но когда пошли колонны, когда все кричали «Ура!», я сам так орал, что наверное, меня слышала вся площадь. Это был мой первый праздник Первого мая в Москве!

Закончился парад, я иду, как потерянный, по Красной площади. Чувствую, меня кто-то рукой хлопает по плечу, поворачиваюсь, а это — Александр Васильевич Гущин и полковник Баранов Сергей Иванович. Они были в гражданском, поздоровались и предложили мне тоже пойти в штатский костюм переодеться.

— А где я его возьму?

— Пойдем, сейчас найдем все.

Пошли мы на Лубянку в костюмерную. Я померил штук пять костюмов, и один костюм подошел мне, да так, как будто для меня и был сшит. Я быстро переоделся, поменял все: рубашку, галстук; сдал свое военное, повесил в шкафчик, а Александр Васильевич обратился к хозяину костюмерной:

— Константин Иванович, этот шкафчик закрепите за ним, мы зайдем числа третьего-четвертого мая, потом еще переговорим.

Мы все втроем вышли и пошли в метро. Оказалось, что Сергей Иванович при¬ гласил нас в гости. Жил он со своим семейством на Новокузнецкой. Так я оказался в гостях у полковника Баранова.

Познакомили меня с женой Леной и дочкой Лизой. А когда я спросил Лизу, как ее зовут, она ответила: «Лизонька». Мы очень хорошо посидели, вечером сходили на «Лебединое озеро» в Большой театр, на ночлег разошлись по разным квартирам. Мы с Александром Васильевичем были холосты, но по разным при¬ чинам: я еще был зелен для такой обузы, как семья, а у Александра Васильевича женитьба не входила в план его оперативной жизни. Договорились, что к одиннадцати ноль-ноль вернемся сюда же, к гостеприимным хозяевам Барановым, и разъехались.

4. ЗАГОВОР САТАНЫ

Второго мая, не успели мы зайти в квартиру Сергея Ивановича, как раздался телефонный звонок. Подошел хозяин, то есть Сергей Иванович. Поприветствовал, поздравил с праздником и пригласил:

— Сережа, забегай, я здесь не один. Познакомишься.

Оказалось, звонил генерал-майор Соловьев Сергей Ильич, они с Барановым были закреплены от СВПК за дачей Сталина.

Но не Сергею Ильичу пришлось ехать к нам, а нам уехать по службе — Баранов и Соловьев выехали на дачу Сталина, а мы с Александром Васильевичем — к Жукову Г. К. Когда зашли к Жукову в кабинет, у него сидели два офицера: старший лейтенант и майор. Мы поздоровались и познакомились с ними. Эти офицеры посменно «пасли» Хелен Бреун. Как я и предполагал, жить она поселилась у Берии. По утрам за ней приезжал автомобиль «Победа» из автопарка НКВД. Уезжала она часов в одиннадцать. Дважды она ездила в английское посольство. Кого-то провожала из аэропортов: двух человек из Домодедово в Ташкент, два раза по одному человеку из Шереметьево в Норвегию. Бывает она в Лапасне, часто в Подольске. Три раза приезжала домой вместе с Берией. Все встало на свои места. Следы Бреун привели нас к Лаврентию Берии.

Майор продолжал:

— Двадцать восьмого апреля Хелен Бреун, Берия, Израилевич и Каганович ездили на дачу к Кагановичу, там они сидели часов до пяти утра. Берия, Каганович и Израилевич выехали на одном автомобиле в одиннадцать часов, Хелен Бреун с какой-то женщиной уехали в тринадцать пятнадцать. Дважды ее видели у воинской части связистов. Однажды она прогуливалась по Лапасне (тогда город Чехов назывался Лапасней) с подполковником связи. Вот пока и все, о чем мы можем доложить.

— Все свободны, Александр Васильевич и Георгий Петрович, прошу задержаться…

Георгий Константинович поднялся со своего места, прошелся вдоль кабинета и как бы про себя сказал:

— Хелен Бреун и Берия, Барамия, Каганович — не пойму, что и думать.

— А что тут думать, Георгий Константинович, это враги Советского Союза, враги русского народа. Хелен Бреун я скоро заставлю ходить под моим не только надзором, но и конвоем, Барамия и Берия — это одно и то же, если Барамия арестован, то Берия сейчас работает по большому счету, пытается перечеркнуть итоги Второй мировой войны. Как хотите меня понимайте, но это так.

— Я согласен с твоими доводами, тезка (так в узком кругу называл меня Жуков), но Москва и Московская область — это не Миха-Цхакая…

Я дальше не стал ничего доказывать, а только спросил:

— Есть ли у нас, может быть, даже в штабе Армии молодые женщины лет двадцати-двадцати пяти, с которыми я бы мог прогуливаться как парочка влюбленных по Чехову, по Подольску и в Семеновске, там, где дача Берии. Она, Бреун, говорят, часто от¬ туда выскакивает и даже без автомобиля. Если убрать ее вообще — это сорвет всю операцию…

— Почему?

— Да потому, что Бреун — это пешка в больших планах опытных и коварных игроков. Сейчас, я думаю, надобно установить круглосуточный контроль как за Берией, так и за Кагановичем.

— Так, так, — произнес Александр Васильевич, — ведь у нас только прошел выпуск женщин погранвойск, и, пожалуй, там найдется не одна девчонка, которая согласится погулять с вами, капитан.

Но я возразил:

— Пусть она, как выпускница, ходит в офицерских погонах, а я в солдатских или в сержантских.

На что Георгий Константинович предложил:

— Кто желает чайку с медком и хорошими пряниками? А за трапезой и подумаем каждый о своем.

Так и решили, Георгий Константинович дал команду, и нам всем принесли по стакану чая, две чашечки с медом и, как ни странно, всем по рюмочке коньяка и две тарелки с пряниками и шоколадом.

— Не обижайтесь, — проговорил Жуков, — это я за Первое мая, я тогда хотел вас к себе на дачу пригласить. Но Устинов меня увлек в другие дела, а за Первомай я так и не поднял тост.

Посидели мы, подумали, попили чайку, подняли рюмки за первомайский праздник. Георгий Константинович пошел звонить:

— У вас все выпускницы разъехались? Нет? Очень хорошо. Не кладите трубку, — ко мне обратился, — рост, вид, шатенка, блондинка…

— Пусть будет человек пять, и мы выберем, — ответил я.

— Мы сейчас к вам подъедем, вы пока устройте маленькое построение, а тут и мы зайдем. Строй не распускайте, — добавил Жуков.

Через тридцать минут мы были в училище. Когда я увидел этот выводок одного инкубатора, у меня глаза разбежались… Я сверлил глазами каждую, но выбрал одну — шатенку-красавицу. Шепнул Жукову. Он подошел к начальнику училища, поговорил с ним, мы вышли из спортзала, зашли в кабинет начальника училища, присели, а через минут десять зашел хозяин кабинета с девочкой-красавицей. Разговор завел Георгий Константинович, обращаясь к девушке, спросил:

— Как вас звать, красавица?

Она покраснела и еле пропищала:

— Оля.

— Олечка, значит, — подтвердил Жуков, — очень хорошее имя. Вот так, Олечка, у военных людей все общее, а главное, защита нашей любимой советской Родины. Если родине будет грозить опасность, вы готовы ее защищать?

— Готова! — проговорила Олечка, — даже ценой своей жизни!

Александр Васильевич сразу начал ей объяснять обстоятельства, в которых она, если не будет против, может поучаствовать и нам помочь.

— Я готова, хоть сейчас, но у меня хвост… Я должна пересдать экзамен. Тут директор училища сразу ответил четко:

— Считайте, Федосеева, вы сдали этот экзамен на пять!

Она вскочила и сказала:

— Я готова выполнять это задание!

Георгий Константинович сказал ей:

— Что ж, Олечка, тогда познакомьтесь со своим «возлюбленным». Она подошла ко мне, и мы познакомились.

Фото № 6. Сержант «срочной службы».

— Я тоже буду в гражданской одежде? — спросила Оля.

— Нет, — говорю я, — вы будете лейтенантом, а я сержантом в больших кирзовых сапогах.

Она по-мужски подала мне руку и говорит:

— Сапоги меня не волнуют, а вот шпиона или шпионку поймать мечтала с детских лет!

Пятого мая мы встретились с Олечкой на Казанском вокзале, сели в электричку и поехали в Лапасню. Там и пошли по городу, как давно влюбленная пара — она поддерживала меня под руку. Проходили до вечера и ни с чем вернулись в Москву. Назавтра поехали в Семеновское, провели там целый день — опять пусто.

Время бежит, а мы на месте. Идет вторая половина июня, мы уже, чувствую, взаимно влюбляемся друг в друга, а Бреун нет. Поставили круглосуточные посты в Семеновске, почти в квартире Берии, у военных связистов. Сами посменно ходим, то в Подольске, то в Семеновске, то в Лапасне, и даже на улице, где проживает Берия. Только однажды, уже осенью, заметили ее — она вместе с Берией вышла из автомобиля и зашла с ним в подъезд. Этот момент вселил в меня уверенность, что скоро мы выйдем на ее след.

— Вот эту штучку, Олечка, нам и предстоит задержать. Но задержать не пустой, а…

— А вы ее давно знаете? — перебила меня Оля.

— Давно, с 1948 года.

— А сколько вам лет?

— А сколько дадите?

Оля немножко подумала и говорит:

— Да не больше двадцати пяти.

— О, боже мой! — притворно завопил я, — оказывается, я уже старикашка.

— Да нет, что вы, — извиняясь проговорила Оля. — Вы просто здоровый, как скала!

— А почему вы не хотите спросить у меня, сколько мне лет?

— Вы хорошая девочка! — чистосердечно признался я, — а мне с девятнадцатого апреля пятьдесят второго пошел двадцать первый годик. Мало это или много?

— Салага, а я на один год старше вас. Мне наговорили о вас такие страсти — что вы почти демон и вампир! А я вот каждый день смотрю и вижу, что вы и бриться-то плохо умеете.

— Есть такой грех, но я уверен, что под вашим внимательным и требовательным надзором я с этим пороком справлюсь! — ответил я.

Она смотрела на меня минут пять, а потом говорит:

— А ведь та «штучка», которая нырнула за Берией, старше вас лет на пятнадцать!

— Возможно, — говорю я, — но она не лошадь, по зубам не определишь. С вами, мадам, можно с дороги сбиться, — упрекнул я Олю, — ведь нам надо спланировать завтрашний день! А мы обо всем говорим, но переходим все на это…

— Это верно, — говорит Оля. — Не подумайте обо мне плохо, я не всегда такая болтливая. Про меня говорят: тихоня и молчунья. Это я что-то с вами так разговорилась.

— Нет, нет, Олечка. Я вас не упрекаю, наоборот, с вами быстро время летит, и мысли обновляются в правильном направлении.

— Да? — спрашивает Оля.

— Конечно! Завтра мы встретимся на Каланчевке и поедем в Подольск. В одиннадцать часов устроит?

— Конечно, красота! Спи себе, сколько хочешь, а потом гуляй по городу — красота!

Ровно в одиннадцать мы встретились на Каланчевке. Подождали подольскую электричку и поехали. В Подольске мы, как блудные туристы, не пропустили ни одного магазина и других людных мест. Время тянулось медленно, как у неудачных грибников, — исхожено, осмотрено много, а корзинка пуста. Вечером снова при¬ были в Москву. На следующий день решили воспользоваться автомобилем и дви¬ нуться по Симферопольскому шоссе до Серпухова, завернуть попутно к связистам, а уже из Серпухова через Шарапову Охоту проехать мимо дачи Берии, затем — на Михнево и вернуться в Москву.

Встретились мы с Александром Васильевичем, изложили ему свой план и обсудили все возможные варианты:

1. Если Бреун встретится одна, то, узнав ее «случайно», я подъеду к ней один и как старой знакомой предложу подвезти. Олечка одна вернется в Москву и сразу доложит о встрече.

2. Если Бреун будет идти с тем связистом, с которым ее видели наши люди, тогда надобно обогнать их, оставить где-то автомобиль и идти к ним навстречу вместе с Олечкой как влюбленной паре, проходя мимо них, делать вид, что их не замечаем.

— Как? — перебила Александра Васильевича Оля, — а их отпустить? Да разве это дело? — горячилась она.

— Тут, Олечка, вопрос щепетильный, и заключается он вот в чем: Хелен Бреун в Москве оказалась одна, она сейчас ищет себе пару, каковым был для нее Георгий Петрович. Первое, он не женат, второе, может постоять в трудную минуту за себя и за нее. Да, да, пока так надо, третье — это то, что она не только привыкла к нему, но и влюблена в него. Да, наверное, больше, чем влюблена. Поэтому, она мимо вас не пройдет, остановит вас сама. Связист этот женатый, хотя в погонах подполковника, а едва два слова связывает, в общем, он ей не удобен со всех сторон. Роль будет заклю чаться в следующем: Георгию Петровичу надо показать ревность, а вам, Олечка, по-девичьи, разозлиться и уйти. Я уверен, что этот связист будет рад отвязаться от вас всех и спокойно рвануть в свою часть или к семье. Ну а дальше, я думаю, вы разберетесь.

Олечка предложила:

— Мы ее в машину и в Москву, в кутузку!

— О, как быстро! И что вы ей предъявите, товарищ лейтенант? — вмешался я.

— Как же так, вы же говорите, что она шпионка, разве нечего ей предъявить?

— Ладно, Александр Васильевич, мы разберемся с Олечкой вдвоем лучше. Правда, Оля?

— Что-то я совсем запуталась и не пойму, кто же я буду и кого я играю сейчас?

— Вы прекрасный товарищ, Олечка, честный человек. И я уверен в том, что вы будете умным чекистом. А сейчас, поедем. Нам дали почти новую «Победу».

И мы уселись все по местам: я за руль, как сержант-водитель, Олечка на правое сиденье. Отъехали мы от стройки Черемушек, прижались к леску, остановились и пошли пешком. Я начал Оле объяснять, кто мы такие сейчас и кто мы будем потом.

Говорю ей:

— Оленька, милая, ты пойми, наш возраст такой, что мы способны влюбляться и разлюбить, мы способны любить и ненавидеть, но вот судьба нам приготовила сюрприз и сказала: «Вы — патриоты Родины! Вы находитесь на государственном посту, на котором обязаны думать только о своем народе, и свой страх, личное отбросьте в сторону, на время. Забудьте о том, что у вас такое же человеческое сердце, как и у всех, и что вы способны, имеете право любить и ненавидеть!» Мы сейчас на посту и имеем задание разоблачить и поймать шпионку Хелен Бреун. А знаете, Олечка, у нее много фамилий, и русских, и украинских, и даже шведская есть. И я знаю, что она настоящая шпионка. Я с ней работаю с сорок восьмого года, то есть с 16-ти лет, и через нее и благодаря ей мы разорили всю среднеазиатскую шпионскую паутину, сплетенную профессионалами-разведчиками из США и Англии. Благодаря ей разоблачена антисоветская банда в Грузии, Барамия арестован. Сейчас при ее помощи и твоей бескорыстности мы уберем врагов народа из Москвы. Мы после всего этого с тобой обязательно встретимся, я все вижу и понимаю тебя, но сейчас наша цель найти Бреун и опять мне надо привязать ее к себе.

— Зачем?

— Нет, вовсе не для того, о чем ты подумала. А затем, чтобы она привела меня с обличительным материалом к врагу народа, возможно, к Берии, а возможно, и к нескольким Бериям.

— Прости, пожалуйста, меня, я неопытная девчонка, а ты такой сильный. Вот и… Но я готова выполнять все, что будет приказано. А если откровенно, кто ты по званию? Я же вижу, что не сержант?

Я признался, что я капитан СВПК СССР и попросил ее:

— Но это не должно повлиять на наши отношения. В крайнем случае, сейчас, при выполнении очень ответственного государственного задания. Хорошо?

— Слушаюсь, товарищ капитан!

— Ну, вот…

— Нет, нет, я пошутила. Я все равно очень счастлива, что судьба свела меня с тобой, хотя бы по службе.

Тронулись. Выехали на Симферопольское шоссе и потихоньку поехали, наблюдая за пешеходами. Проехав перекресток в Подольск, оставив автомобиль на обочине, мы прошли, как и ранее, по улицам Подольска. Вернулись к автомобилю, поехали дальше, вглядываясь в прохожих и проезжающие автомобили. Поехали в Семеновское, сделав круг, вернулись в Москву. В Москве же нам сказали, что видели Бреун в Семеновском, там, где дача Берии. И главное то, что она уехала на простом пассажирском автобусе в сторону Шараповой Охоты. Эти новости для меня были неожиданны. Но мы и на второй день, и целую неделю ездили по этому маршруту, и все оказалось зря.

Время бежало. Уже наступила зима, а эта Бреун все ускользала. В субботу, двадцать четвертого января пятьдесят третьего, помню, было холодно. Я поехал один в Лапасню, сошел на платформе и направился в город. Почему-то захотелось побывать у церкви, где похоронена семья А. С. Пушкина, побыть здесь и потом поехать в воинскую часть, к которой был приписан и которая находилась рядом с дачей Берии. Но не успел я перейти мостик и пройти мимо поста ГАИ, как передо мной нарисовалась Хелен Бреун с офицером связи. Бреун первая кинулась ко мне со словами:

— Вот, судьба! Как ты здесь оказался?

Я вроде бы опешил и не поприветствовал ее спутника. Тот, неловко потоптавшись, сказал:

— Да, старый друг лучше новых двух! Галочка, я пойду?

— Она ему сказала:

— Спасибо за помощь, идите, до свидания.

Мы же пошли в Чеховский ресторанчик, покушали. Я ей рассказал, что уже почти три недели, как служу здесь. Отсюда не очень далеко, а сейчас приехал в увольнение, чтобы посетить могилу родных А. С. Пушкина. А откуда ты шла с этим связистом?

— Мы шли по тротуару, хотели пройти вверх до автобусной остановки. Я хотела ехать в Москву. А где твоя воинская часть? — спросила меня Бреун. Я ей начал рассказывать как первоклассник:

— Вот, если сесть в электричку и ехать в Серпухов, то через одну остановку «Луч» будет Шарапова Охота. От этой станции иногда ходит автобус в Михнево, через Семеновское.

— Семеновское? — громко она перебила меня.

— Не доезжая до Семеновского километра два или три. Там надо сойти, и — километр пешком до нашей части. Я всего-то один раз так ехал, а сегодня хотел второй раз поехать, но судьба — я встретил тебя. Я же не могу тебя оставить одну.

Поедем вместе в Москву.

— О, какое счастье, сколько не виделись и здесь встретились. А я, как уехала из Грузии, так и живу у тети в Москве. А тебе нельзя перебраться в Москву? Вот бы было настоящее счастье!

— Это было бы хорошо, но эта мечта не осуществима, я всего-навсего сержант.

— Нет, нет, мы теперь всегда будем встречаться, — говорит она.

— У меня в Москве тоже есть родные, но я еще после перевода сюда у них не был, но хочу побывать. А насчет встреч — обязательно надо встречаться. В Казахстан не собираешься?

— Откровенно говоря — не очень хочется. Тем более после Москвы ехать в эту дыру! Тетя обещает устроить меня на работу в Москве, сейчас пробивает мне прописку. А как же сегодня, если ты меня проводишь до Москвы, где будешь ночевать?

Я ей показал свое увольнение на двое суток и сказал, что потому и собирался поехать к родственникам в Москву:

— Вот разговариваю с тобой и глазам своим не верю — ты ли это? Ты давно познакомилась с этим связистом?

— Да нет, только сегодня, вместе ехали в электричке. Я хотела ехать в Серпухов, а он рядом сел. Слова, слова, а сошли здесь, в Лапасне.

— А где он служит, в какой части?

— Я у него не спрашивала, он мне совершенно не понравился: плечи узкие, по¬ гоны висят, прямо не смотрит.

Так мы с ней проговорили до самого вокзала. Взяли билеты на электричку и по¬ ехали вместе в Москву. На следующий день, двадцать пятого января пятьдесят третьего, мы договорились встретиться в одиннадцать часов на Красной площади, у входа в Музей В. И. Ленина. Она опять привязалась и даже стала упрашивать меня, чтобы я ее познакомил с родственниками.

Я узнал, когда у Сластениных никого не будет дома, и решил познакомить ее с закрытой дверью. Это было уже в начале февраля. Приехали мы к дому, где жили Сластенины, зашли на второй этаж и давай звонить. Один звонок, второй, третий — нет. Звоню соседям, вышла хозяйка, поздоровались. Я спросил:

— Где эти хозяева?

Валентина Ивановна, соседка, ответила:

— Валя в школе, Полина на работе, а Сергей Нестерович с женой уехали к Бирюковым. Он спрашивал про вас: «Что-то племянник не заезжает?»

Я ей сказал:

— Передайте им привет, скоро заедем.

Итак, наши встречи продолжались. Встречались мы с Бреун почти каждый день. Все чаще бывала она у Лаврентия Берии: на работе и на даче. Завозились, как осиный рой, «околобериевские» прислужники-прихлебатели: Чичерия, Либерман и прочие антисоветские, антинародные, проплаченные Западом боевики-предатели. Сегодня таких называют террористами. Хотя это слово в то время не было столь модным, как сегодня, но те субчики были ничуть не лучше нынешних террористов, взрывающих школы с детьми. Так же не щадили ни детей, никого, даже мать родную за деньги не пощадили бы.

В поведении Бреун стала просматриваться настороженность и неаккуратность, по¬ этому все чаще я стал прочитывать инструкции короткого содержания, идущие через нее от Аллена Даллеса. Она все чаще стала заходить в посольства Англии, США и Норвегии. Быстренко и Литовченко доложили, что через посольство Норвегии Бреун получила почту и сразу поехала на дачу Берии. Ее встречали на даче Либерман и Леселидзе. Хелен Бреун хотела успеть везде и выполнять свои прямые обязанности шпионки, из-за которых она проходила и огонь, и медные трубы и не хотела оставлять без внимания меня, на самый трудный случай своего провала. Я вел себя с ней также свободно, даже флегматично, и она теряла над собой контроль, срывая некоторый раз свой выход на связь в нужное время с Берией и его подручными.

В конце февраля меня пригласил к себе Г. К. Жуков. Тепло поздоровавшись, Георгий Константинович сказал:

— Сталин снова просит к нему зайти, что-то очень беспокоится за тебя. Он думает, мы не знаем, что абакумовщина без Абакумова установила за тобой слежку.

Двадцатого февраля нас с Жуковым очень гостеприимно встретил И.В. Сталин, и я уже не робел, как в первый раз, и рассказывал все подробно Сталину о действиях Берии и его окружения, о переменах в поведении Бреун — о ее частом посещении посольств США, Англии и Норвегии:

— С Барамией, Тогда вам все известно, Барамия в Батуми меня едва не отправил на тот свет вместе с Бреун.

— Да, я знаю, — говорит Сталин, — мне Георгий Константинович не зря на вас жалуется, что вы очень, порой, рискуете. Будьте поосторожней, слишком с хищным зверем вас судьба свела в вашем возрасте. Мне рассказывал Александр Васильевич про придуманный вами футбольный матч в Тбилиси, а главное, успешно проведенный, иначе бы Бреун не обнаружилась. Виртуозность этой операции с матчем многого стоит. Да и здесь в Москве мы не ожидали, что вы ее обнаружите и привяжете ее так крепко. Но имейте в виду, Георгий Петрович, Берия хитер и беспощаден, этот хищник набросится на вас оттуда, откуда вы его не ожидаете. Берегите себя.

Я твердо заявил:

— Нет! Его время ушло, он полностью в сетях нашей сплоченной и бесстрашной команды, он в безопасности бывает только тогда, когда находится у вас в кабинете.

Хотя неплохо бы его подзагрузить какой-то работой, хотя бы передать ему МГБ, чтобы он почувствовал то, что ему верят, и он сможет продолжать увереннее свою предательскую деятельность. К тому же, МГБ сейчас полностью в наших руках, а он получит только формальную уверенность.

— Вы и это сделали? — спросил Сталин.

— Уже месяца два назад, — подтвердил Г. К. Жуков.

— Чья это работа? — спросил снова Сталин.

Жуков говорит:

— Это Георгий Петрович везде успевает.

Сталин похвалил и сказал:

— Я сделаю, как вы советуете. Ну, вы совсем молодцы. Я чувствую, что операция подходит к концу. Я замечаю большие перемены в настроении Берии: Лаврентий как натянутая пружина, своей тени боится; он становится нервным и невыдержанным.

Вообще-то любое животное чувствует свою смерть, и Лаврентием овладело это чувство. Я дня три чуть сам не укатил к маме в гости, так меня хватануло. Если бы не зашел Александр Васильевич с Николаем, мы уже бы нынче не разговаривали с вами.

Время прошло незаметно, я глянул на часы, а они у меня стоят.

Сталин заметил:

— Что, задержал я вас?

— Нет, нет, — говорю, — просто часы встали.

— О! Я рад с вами поделиться, у меня трое часов и все новые.

Достал новые позолоченные часики «Победа» с браслетом и сам мне одел на руку.

С этим мы и расстались.

Работа продолжалась, и вдруг Бреун предложила мне съездить в Грузию. Посоветовавшись с Александром Васильевичем и Георгием Константиновичем, мы двадцать восьмого февраля вылетели в Тбилиси, но этим же рейсом с нами летела группа людей, на всякий случай, под командованием капитана Литовченко Е.В. Проехали мы почти всю Грузию, и там нас застала в Миха-Цхакае печальная весть о смерти И. В. Сталина.

Известие это поступило по нашей связи СВПК. Мы, С.В.Быстренко, А.Садыков и я, в ночь третьего марта пятьдесят третьего вылетели в Москву, из аэропорта сразу приехали на дачу в девятнадцать часов. Уточнив причину смерти Сталина и его убийц, мы четвертого марта с первым рейсом из Москвы вернулись в Тбилиси, поскольку там еще много было дел и Бреун оставалась в Грузии. О смерти И.В.Сталина, об этой величайшей потере для всего человечества, расскажу подробнее ниже.

Хелен Бреун в Цхакае не нашла свою «тетю». В Батуми группе Литовченко пришлось поработать, перехватить документы по переговорам Берии, Барамии и Аббасова с Турцией и Англией по самоотделению Грузии и Азербайджана. Они добыли и некоторые другие сведения о Хелен Бреун и ее работе, как о шпионке английской разведки и сотруднице ЦРУ. Документы были изъяты, и пособники Бреун арестованы без нашего присутствия. По изъятым документам уже можно было предъявить претензии военного трибунала как к Берии, так и Хелен Бреун. Обсудив это по прибытии в Москву, мы не стали спешить с арестом Бреун, Берии и его подручных.

В Москву мы вернулись девятого марта пятьдесят третьего года. На другой день, десятого марта, я встретил Хелен Бреун радостной и счастливой, но якобы не заметил этих перемен, пригласил ее посетить зоопарк. Она, не придавая значения моему пожеланию, охотно согласилась. Мы прошли много вольеров и подошли к клетке тигра. Я специально в него швырнул свернутую бумажку (что запрещено делать), тигр бросился к решетке и зарычал. Я проговорил:

— Насколько бы ни был кровожаден зверь, но когда он в клетке, то он не представляет ни для кого опасности.

Она охотно согласилась. Однако Хелен не могла понять, о каком звере я говорил. У меня не выходила из головы мысль об убийстве Сталина. После десятого марта я ей почти не давал покоя, мы оставались на ночь в Подольске или Москве. Я видел, как она стала терять самообладание и почти признавалась, кто она такая и зачем появилась в СССР, и прежде всего в Казахстане. Но я играл свою роль тупого юноши, который даже в армии жил, лишь бы хорошо поесть и поспать с любимой женщиной, каковой она себя привыкла считать.

Соловьев, Баранов, Быстренко, Литовченко и их группы, под руководством Александра Васильевича и Г. К. Жукова, наблюдали за бешенством Берии, хаотичности перемещений во вверенных ему силовых структурах, которые почти в открытую выступали против Берии. Недовольство Берией росло с каждым днем, и кое-где на заборах стали рисовать его портрет с рогами.

Хелен Бреун все чаще мне стала напоминать, что у нее сильно заболела двоюродная сестра в Ленинграде. Просила меня взять «Победу» и поехать туда. С нами для безопасности поедет се знакомый. Я все ей обещал это день за днем, и вдруг Бреун семнадцатого апреля исчезла, но перед исчезновением я у нее увидел в сумочке норвежский паспорт на имя Диры Максфельд с ее фотографией. Поэтому я сразу понял, что Бреун смоталась.

Доложил Г. К. Жукову. Он спрашивает:

— Что ты думаешь?

— Она направилась в Ленинград и думает уйти с какими-то документами, которых мы дожидались почти пять лет. Ее данные были известны нашим группам в Минске, Киеве, Тбилиси и Ленинграде.

Посовещавшись минут двадцать, мы, группа из шести человек, на автомашине ЗИМ отправились в ленинградский аэропорт, предварительно сообщив ее другие фамилии и куда она может вылететь. Когда мы приехали в ленинградский аэропорт восемнадцатого апреля, нам доложили, что на все фамилии, указанные нами, билеты не приобретались. Есть один билет на завтра, вылет в одиннадцать сорок пять, на Норвегию, на фамилию Лидстрен. Я сразу понял, что это она. Четко распределив обязанности и посты (более пятидесяти человек), мы стали патрулировать гостиницы и выезды автотранспорта во все направления. Но все наши стремления были безуспешны. Девятнадцатого апреля пятьдесят третьего года уже объявили посадку в самолет по маршруту Ленинград — Осло, вся посадка и регистрация у трапа самолета проводилась нашими людьми и, когда посадка почти закончилась, Хелен Бреун выпорхнула, спеша и опаздывая на посадку. Я тут же, в форме и звании капитана, преградил ей дорогу. Она впервые меня увидела в форме офицера, но в одно мгновение она сунула себе в рот угол воротника — что-то хрустнуло, и Бреун стала опускаться на землю. Не поняв, что произошло, я попытался ее удержать за талию и услышал шорох бумаги. Быстро подошли ребята из команды Быстренко и унесли ее в комнату обследования. Я зашел в комнату, когда наши сотрудницы изъяли из-под платья Бреун документы, подписанные Алленом Даллесом, Гарри Трумэном и Дуайтом Эйзенхауэром, согласованные с Берией.

Что это за фамилии американцев, подписавших этот фашистский документ — рекомендацию своему собрату, такому же фашисту по духу — Лаврентию Берии?

Что же эти сверхцивилизаторы рекомендовали сделать своему собрату по духу и национальному родству для страны и народа, спасшего все человечество планеты от гитлеровского порабощения, а само это дикое общество воинственно-разрушительного империализма от полного уничтожения? Я воспроизведу некоторые пункты этих рекомендаций, так как при убийстве маршала Ахромеева все эти архивы (которые нам с 1953 по 1982 года запретили обнародовать и Хрущев, и Булганин, впоследствии Брежнев и Суслов) исчезли:

1. В 00 часов 1 июля 1953 года подвергнуть аресту и уничтожению все центральное командование всех видов вооруженных сил, начиная с Жукова.

2. В это же время подвергнуть аресту и уничтожению весь состав Политбюро партии и правительства, начиная со Сталина (когда писались эти «рекомендации», Сталин был еще жив).

3. В это же время взять под контроль все радиопередающие средства и запретить выпуск утренних газет.

4. В 6 часов утра лично вам, Берия, выступить по радио, обратиться к народу: «О раскрытии великого заговора и предательства со стороны Сталина и его подручных».

При попытке сопротивления предатели были уничтожены; объявить чрезвычайное положение без указания срока.

5. В первые часы закрыть все банки и сберкассы, изъять наличные деньги отовсюду, где бы они ни находились.

6. Немедленно закрыть все лечебные учреждения, аптеки и фармацевтические склады, изъять и уничтожить все имеющиеся лекарственные препараты, где бы они ни находились.

7. В связи с чрезвычайным положением, прекратить все занятия в любых учебных заведениях, включая начальные классы.

8. Прекратить госпитализацию больных, закрыть дома отдыха и санатории.

9. Приостановить весь транспорт как грузовых, так и пассажирских перевозок, за исключением транспорта, выполняющего указанные мероприятия.

10. С первого дня немедленно парализовать всю финансовую систему как по взаиморасчету предприятий, так и банковские операции. Никакого движения, даже цента.

Снабженческая деятельность должна быть также прекращена и, особенно, продовольственная.

11. В десятидневный срок подвергнуть аресту и уничтожению командный и политический состав Красной Армии по всем гарнизонам, округам и заставам, вплоть до заместителя командира взвода, секретарей партийных и комсомольских организаций, пренебрегая численностью — вычистить окончательно не менее миллиона человек. 12. Обезглавленную армию оставить без управления, без снабжения, но и без оружия. В течение 10 дней подвергнуть аресту и уничтожению весь советский партийный, профсоюзный и управленческий персонал, вплоть до секретаря парткома предприятия, председателя сельского и поселкового Совета и профсоюзного комитета. Чем чище, тем больше, не повторить ошибок Гражданской войны по близорукости и нерешительности.

13. Заводы, фабрики, совхозы, госхозы, любые государственные предприятия обезглавить и распустить, изъять финансы, создать условия всеобщей растащиловки.

14. Империю зла разделить на 516 минигосударств, типа Люксембурга, Лихтенштейна и Гренады. Управляющие территориями по ранее составленному с вами списку готовы выехать в любое время при условии выполнения вами всех мероприятий.

15. Урожай 1953 года оставить неубранным на полях и плантациях. При попытке людей деревень и городов проникать на поля с целью овладения урожаем пристрелить их на месте.

16. Складские запасы продовольствия рассчитать только до января месяца 1954 года, остальные изъять и уничтожить.

17. С января месяца 1954 года создать условия всеобщего голода, население Советов должно сократиться не менее чем в 5 раз.

18. Приостановить возврат выселенных народов на Кавказ и в Крым. Спровоцировать крупномасштабные межнациональные конфликты по всему побережью Черного моря, включая Крым, а также в Грузии, Армении и Азербайджане. Побережье, включая Крым, должно быть освобождено от населения. Беженцев направлять в крупные города России, Украины, Белоруссии — это нам поможет в умиротворении и тех и других. В случае протестов ранее переселенных чеченцев, карачаевцев, ингушей, греков и крымских татар выселить их в северные широты, к белым медведям.

19. Обеспечить поставку спиртных напитков самого худшего качества в крупные города и поселки России, Украины, Белоруссии и Казахстана.

20. В крупных городах и поселках методами диверсии вывести из строя теплостанции и силовые установки по обеспечению населения теплом и электроэнергией. В ноябре — декабре — январе распространить слухи, что эти диверсии — дело рук сталинистов и коммунистов.

21. Помимо голода и холода, бросить бациллы инфекционных заболеваний, таких как: тиф, дизентерия, туберкулез, болезнь Боткина и другие.

22. Все указанные нами мероприятия не должны коснуться наших единоверцев и единомышленников.

23. Евреи, пытающиеся препятствовать нашим установкам, должны беспощадно и жестоко уничтожаться на виду у всех.

24. Прекратить подачу питьевой и технической воды населению городов и крупных поселков, вывести из строя все очистные сооружения.

25. Строго отслеживать попытки ввоза продовольствия из соседних стран.

Таких «цивилизованных» пунктов установок американских демократов было 85–90.

Этот документ был составлен свирепее даже, чем гитлеровский план «Ост», но в том же стиле и направлении. Им, видите ли, очень нужны были наши территории — Крым прежде всего, да и все остальное. А люди?.. Ну если только в качестве рабов, но в строго ограниченном количестве. Этот уникальный по своей бесчеловечности документ показал всю беспринципность, бесцеремонность и примитивную жадную беспощадность американских правителей того времени. Потому они и очень постарались изъять этот документ, что им и удалось в период безвременья и смуты, когда распадался Союз.

Но еще тогда, в пятьдесят третьем, вдумываясь в эти чудовищные постулаты, я чувствовал себя потрясенным. Я не мог понять, как могли люди сочинить такое? И понял: подобная мыслительная концепция настолько бесчеловечна, что она никак не может быть создана людьми. Это бесспорно плод творчества настоящего, истинного дьявола.

Без всякого сомнения, это его заговор против человечества. Заговор Сатаны.

Когда мы прочли в Ленинграде это сочинение против человечества, мы срочно вы¬ летели в Москву, о чем доложили Г. К. Жукову. В 12.30 мы были у Жукова. Он нас обнял по-отечески и сказал:

— Едем к Н. С. Хрущеву. Он нас ждет.

Как было не напряженно со временем, но Жуков не забыл о моем дне рождения — 19 апреля 1953 года. Мы были у Н. С. Хрущева и просили Виктора Быстренко зачитать это послание; и уже с двух часов ночи 20-го апреля началась полномасштабная разработка плана по ликвидации Берии. А это означало срыв плана порабощения и затем уничтожения советского народа воинственно-разрушительным империализмом США.

5. ДВЕ ПУЛИ СУДЬБЫ

В 1953 году в марте после убийства Сталина Берия и его банда уже чувствовали себя хозяевами порабощенного советского народа. Сил у Берии было больше, чем сейчас у всех силовых министерств, вместе взятых. Приведу документ, который был передан Сталину (тов. Иванову).

Обстановка была настолько напряженной, что если бы появилась искра, могла вспыхнуть всеобщая, нет, не гражданская, а всеобщая межнациональная война на всем просторе Советского Союза. Бериевские ищейки по пятам следовали за Жуковым, Хрущевым, Булганиным и другими, кого Берия боялся и хотел уничтожить прежде всего. 26 апреля 1953 года Г.К. Жуков собирает совещание в Рязани с участием всех сотрудников специальной военно-политической контрразведки СССР и военачальни¬ ков, кому Жуков особенно доверял.

После открытия совещания и сказанных нескольких сдержанных слов Г. К. Жуков предоставил мне слово для информации всех присутствующих о политической ситуации в СССР, в мире и в США.

В спецслужбах США в этот период была настоящая неразбериха. Даллес и Эйзенхауэр бесились из-за исчезновения Хелен Бреун, которая должна была передать им согласованную с исполнителем Берией ту самую тотальную директиву США по уничтожению народов СССР. ЦРУ считало, что Хелен Бреун перевербована КГБ, и этот особо важный документ находится в руках КГБ (тех сотрудников, которые противостоят Берии) и Советского правительства. Берия метался, как зверь, запертый в клетке. По НКВД и МГБ ходили разные сплетни, раскачивая и до этого не совсем крепкую дисциплину. В открытую стало проявляться недовольство Берией и его приближенными. На этом совещании было принято решение отозвать 5000 человек СВПК, работающих за рубежом, в СССР, и 1500 человек прибавить к существующей группировке (10 000) в США. Поручалось мне лично и Александру Васильевичу взять под полный контроль работников НКВД и МГБ, внедрить в эти службы сотрудников СВПК, вести осторожную, но беспрерывную работу среди работников НКВД и НГБ. Было сообщено, что Берия является агентом английской разведки и ЦРУ одновременно, что Берия убил Сталина и готовит государственный переворот в СССР на 15 июля 1953 года (дата искажалась специально, на случай, если до Берии дойдут эти слухи).

Он успокоит себя тем, что у нас информации точной нет, а потому он нас убьет в назначенное время (1.07.53).

Г. К. Жуков взял на себя ответственность подтянуть к Москве и частично в Москву проверенные еще на фронте войсковые части. Было решено передислоцировать на час пик две танковые уральские дивизии и две дивизии Белорусского округа. В заключение Г. К. Жуков сказал:

— Товарищи офицеры! Больше таких совещаний проводиться не будет. Связь будет из уст в уста. День и час пик будет объявлен за сутки, а поэтому без лишней суеты, а главное, невидимо приступить к операции уже сейчас, немедленно! С Богом! Разъедемся по местам с интервалом в 15 минут. Почему и как Н.С. Хрущев руководил подготовкой по ликвидации Берии и бериевщины, я описываю ниже.

Сразу после первомайского парада Г. К. Жукова и меня пригласил к себе Н. С. Хрущев. Тема была все та же:

— Как идут дела по ликвидации заговора и все ли в порядке? — спросил Н. С. Хрущев.

Г. К. Жуков ему изложил все подробно, что, где и как мы решили сделать. Доложили, что Берия готовится вовсю, но идет большая пробуксовка во вверенных ему службах во Владивостоке, Куйбышеве, Саратове, Ленинграде и других городах. Мы рассказали, что провели совещание по распределению обязанностей на час пик, что из-за рубежа перебросили в СССР дополнительно 5000 человек сотрудников СВПК, и к 10 000 сотрудникам СВПК в США прибавили еще 1500 человек. Хрущев слушал внимательно, не перебивая, но спросил:

— А что, вы мне не доверяете? Это я насчет совещания.

Мы отвергли его замечание и объяснили, как было на самом деле:

— Ваш отъезд не останется незамеченным, а мы выпорхнули и вернулись, никто и ни о чем не знает.

— Хорошо, хорошо! У вас все получается, лишь бы не ошибиться.

Мы порекомендовали Никите Сергеевичу — ни с кем и ни о чем не говорить по поводу плана по перевороту Берии, ибо сразу будет все известно Берии, и без кровопролития не обойдется.

Н.С. Хрущев спросил:

— А не пора ли его арестовать и отдать под трибунал? Ведь доказательства у нас на руках.

Г. К. Жуков сказал:

— Это еще не все доказательства. Быстренко и Литовченко рассказали о том, что в хранилище у Берии (в его личном тайнике) имеются четыре объемистые папки со всеми преступлениями иностранных разведок и международного империализма, с описанием актов кровавого террора и других кровавых дел в СССР с 1917 года. Если же мы арестуем Берию, папки исчезнут, тогда будет грош нам цена! Берию можно было арестовать сразу вместе с Барамией, но это мало бы что нам дало.

После небольшой паузы Жуков попросил:

— У меня к вам, Никита Сергеевич, большая просьба: займитесь проведением разных совещаний и заседаний с присутствием Берии, говорите о селе, о строительстве жилья и нажимайте на то, что всюду не только продолжается, но и увеличивается воровство. Всюду, хотя, мол, вы, Лаврентий Павлович, знаю, много работаете в этом плане, но эффекта пока нет.

— Да и так уже это делаю. Даже Булганин стал меня упрекать в том, что, мол, всю работу перевели на заседания и совещания.

— Знаем мы Булганина, поэтому не обращайте на него никакого внимания.

Берия нервничает, бесится, и у него не сходятся концы с концами. Нас это радует, — добавил Жуков, — мы посоветовались с преданным советской Родине офицерским составом, в том числе из бериевских структур, и решили до засе¬ дания Политбюро вообще не трогать Берию. По ходу заседания Политбюро вторым вопросом поручите Брежневу кратко рассказать о заговоре воинственно-разрушительного империализма США и их приспешника Берии и пусть покажет этот материал пальцем на подпись Берии. И все. Берия сразу же сорвется с места и побе¬ жит на Лубянку в свой кабинет, а там его встретит группа капитана Белого, и все на этом закончится!

— А как же без суда? — возразил Никита Сергеевич, — это не совсем хорошо.

Г. К. Жуков твердо сказал:

— Для Берии военным трибуналом являются сотни тысяч убитых безвинных людей, советских, честных людей. Вот они нам с того света передали свой приговор, а мы дали им слово советского чекиста выполнить их просьбу. Просим вас утвердить наше решение.

— Согласен, — проговорил Н. С. Хрущев.

Мы уже почти собрались уходить, но Хрущев нас попросил остаться. Предложил за Первое мая выпить по рюмочке. После того когда мы выполнили его просьбу, Хрущев сказал:

— Вы почаще заходите. Ведь надо назначить день заседания Политбюро, чтобы Удалось то, что мы здесь решили.

Тогда вмешался я и говорю:

— Ребята наши (это я имел в виду сотрудников СВПК) назвали самой подходящей датой — 26–27 июня. Войска, которые Берия хочет ввести в Москву, задержим за 23 часа до подхода к Москве. Причину задержки они уже придумали. Все будет похоже на правду.

— Тогда давайте готовиться на 27 июня, то есть за три дня до бериевского замысла, — сказал Никита Сергеевич.

Г. К. Жуков одобрил эту дату и похвалил Н. С. Хрущева, на что Хрущев ответил:

— А как же, разве не все мы участвовали в планировании разгрома фашизма. А я, откровенно говоря, не вижу разницы между гитлеровским фашизмом и американским воинственно-разрушительным империализмом. Одна и та же цель: порабощение и уничтожение других народов. И те и другие считают себя сверхчеловеками.

Мы разошлись около 17.00 часов.

Подходя к «ЗИМу», Жуков сказал:

— А знаешь, у меня идея: пригласим Брежнева и поговорим с ним насчет его роли на Политбюро, ибо как бы осечка не произошла. Приезжай 4-го ко мне часам к 12.00, а его я приглашу на 12.30. Предложим ему эту, надо сказать немаловажную, миссию. Как он отреагирует? И познакомитесь. Поговорим о том о сем. Со стороны всмотрись в него.

Если откровенно сказать, то у сотрудников СВПК ни выходных, ни проходных, ни праздников не было, все были в работе: день и ночь. Всем известно, сколько засылалось к нам шпионов из США, Англии, Италии, ФРГ, Японии и других стран поменьше. Поэтому мы ели государственный хлеб не зря. Особенно хочется выделить чистоту и величайшую профессиональность работы групп Литовченко, Садыкова, Быстренко, Котова, Калашникова — в Москве; Садовникова, Приходько, Кадырбаева, Данько, Ериженова — на Урале; Барсукова, Кожинова, Еременко, Ледякова, Симоненко, Гауста — на Дальнем Востоке; Баранова, Соловьева, Шитмана, Даниленко, Вострякова, Босых и Корнаухова — в Поволжье. Это они закладывали успех операции там. Еще до выезда бериевцев на штурм Москвы.

Время мчалось, обгоняя мысли, и все мы без исключения, были не совсем довольны своей работой. Каждый находил проколы в своей работе, хотя, когда наступало время прилечь, расслабиться, проанализировать всю работу, которая проходила по ликвидации заговора, я удовлетворенно крепко засыпал.

Как и договорились, 4 мая 1953 года подъехал к Г. К. Жукову в 11.50. Мы поздоровались.

Он сказал:

— Я уже привык к тому, что ты подъедешь на 10 минут раньше.

— Я помешал?

— Нет, нет, наоборот. Я сам никогда не опаздываю и ждать опоздавших не люблю. Посмотрим, как Брежнев придет. Прошло минут 25, как Жукову доложили:

— Георгий Константинович, к вам Леонид Ильич Брежнев прибыл. Жуков поднял палец вверх и высказал:

— Все же военный человек!

Сам встал из-за стола, прошел до двери и пригласил:

— Заходите, Леонид Ильич!

Брежнев, как-то смущаясь, зашел в кабинет. Они поздоровались. Жуков предложил:

— Познакомьтесь.

Брежнев протянул мне руку и сказал:

— Полковник Брежнев. Я пожал его руку и сказал:

— Капитан Белый.

— Как-как? — переспросил Брежнев. Я повторил ему:

— Капитан Белый.

— Рад с вами познакомиться, слышал!

Это последнее слово меня насторожило, но я не показал вида. Г. К. Жуков справился о здоровье, о делах и плавно перешел к основному вопросу: что и как Леонид Ильич должен сделать на Политбюро 27 июня, кратко рассказал о задумках и планах ЦРУ и роли в этих планах Берии.

Брежнев встал, как солдат, и сказал:

— Спасибо за доверие, товарищ маршал, и за сообщение. Я выполню все точно так, как вы сказали. Давно бы его надобно… сразу после смерти Сталина.

— После смерти Сталина мы бы опростоволосились, ведь Берия лицемер, разве вы не видели, как он оплакивал смерть Сталина? Кто бы нам тогда поверил, что Берия есть убийца Сталина? Наших свидетелей — два человека, а у Берии — шесть человек. Вот в чем вопрос.

Глядя на меня в разговоре с Брежневым, Жуков добавил:

— Тут были люди, которые уже 4-го числа хотели пристрелить Берию. Правду я говорю, тезка?

Я промолчал.

Время бежало так быстро, что всем нам показалось, что ко дню заседания Политбюро мы все приготовиться не успеем. Постоянно сверяли часы и анализировали данные контрразведки из США, Англии и Турции, где особенно наглела авиация США, хотя редкий самолет США, взлетевший с базы Турции, не ополоснул свои крылья в Черном море и не измерил его глубину. Психоз был заметен во всем; разведчики США, как тараканы, лезли во все щели на территорию Советского Союза, но пролазили лишь те, которые нас интересовали, вернее их информация, что особенно бесило Д. Эйзенхауэра и Ал. Даллеса. Их лазутчиков пропускали и выжимали из них все. Некоторые даже возвращались с нашей дезой к Даллесу, но… уже сотрудниками СВПК. Некоторые и сейчас хорошо справляются со своими обязанностями, которыми их наделил «Маршал Победы» — Г. К. Жуков. 25 июня 1953 года, за 2 дня до заседания Политбюро, нас с Г. К. Жуковым пригласил Н. С. Хрущев на 14.00. Мы, как обычно, пришли на 10 минут по¬ раньше, мы только зашли в приемную — видим, как из кабинета Хрущева выходят Кунаев, Юсупов (наш сотрудник СВПК) и Ниязбеков. Со всеми мы были хорошо знакомы, поздоровались. Они прошли из приемной в коридор, а мы зашли к Н. С. Хрущеву. Он был в отличном настроении и рассказал нам, что только что были ребята из Казахстана, настроение у всех хорошее, все готовы приступить к подъему целины, главное — это то, что все осознают, что дело грандиозное и нелегкое, но никто не пасует. Вот главная черта советского человека, человека, воспитанного марксизмом-ленинизмом. И тут же неожиданно спросил:

— А как вы запущенную свою пахоту не завалили? Ведь сегодня 25-е число. Я последние дни не очень спокоен, даже сон нарушился.

А я невпопад говорю:

— Никита Сергеевич, вступайте в нашу службу. Легче будет, как приляжете, так и уснете, так как нам прилечь некогда, а сон для нас не проблема.

Все дружно рассмеялись.

— Вот видите, у всех свои проблемы, — говорит Хрущев, — но я надеюсь, основные проблемы общие и мы их решим. Берия выглядит плохо: хоть взгляд орлиный сохранился, а все же заметно подавлен и несобранный какой-то стал. Спрашивает меня: «Что, Жуков решил все танки из Союза в Москву перегнать?» А я ему сказал:

«Я не люблю вмешиваться в ваши дела по пустякам. Идет уборочная кампания вовсю, и сбоев то в одном, то в другом хоть отбавляй».

Мы доложили, что операция по ликвидации бандитского международного заговора подготовлена полностью: как только Берия покинет свой кабинет, через пять минут связь с Лубянкой будет отключена и сотрудники СВПК займут свои места в отведенном каждому месте.

— Берия приедет из ЦК на Лубянку не раньше 15.00, забежит в кабинет и оттуда уже не выйдет. Вот и все, — сказал Г. К. Жуков.

Все эшелоны войск НКВД и КГБ, которые он хотел ввести в Москву, мы остановим на подходе. В Москву не зайдет ни один доброволец Берии, хотя откровенно сказать, очень мало оказалось у него добровольцев и особенно после того, как они узнали, что Берия убил Сталина. 26 июня мы провели связь. Александра Васильевича и меня пригласил к себе Жуков 27-го числа на 10.00, в день заседания Политбюро. Мы доложили, что все и все готовы. От Жукова Александр Васильевич отправился в НКВД, я проехал, посмотрел, где рассредоточены танки, и в 12.00 зашел на Лубянку. Все были готовы к выполнению своих обязанностей.

Как только Берия отъехал в ЦК, как все его «шестерки» были приодеты в наручники и препровождены туда, где они измывались чаще всего над честными и порядочными советскими людьми.

Время потянулось так медленно, что злость и месть за погубленных Берией безвинных людей, убийство им И. В. Сталина перерастало в мою дикую решительность- увидеть этого злодея… где же он, этот обезумевший от кровожадности двуногий зверь? Нестерпимо хотелось разрядить в его самоуверенный лоб весь магазин. И вот этот момент, наконец, настал: открывается дверь, и он уже сделал шаг к столу… Коротко и сухо прозвучал выстрел. И Берия прирос, как столб, к полу… глаза, как у разъяренного быка, налились кровью… но он стоит, не падает. Еще выстрел — вторая пуля — в пяти сантиметрах от первой во лбу. Я стрелял, едва вынув пистолет, прямо от кармана из штатного «ТТ», ноги подкосились, он упал и начал в конвульсиях колотиться об пол кабинета, пропитанный кровью невинных русских людей, которых Берия расстреливал лично!

Сколько их было? Мне точно известно, что Лаврентий Берия лично расстрелял несколько сотен человек.

Человек, убивший самого Сталина, рассчитывал жить долго, очень долго. Как кавказец, он говорил, что горы дают ему силу жизни. Но он предал эти горы, как Иуда предал Христа. И возмездие настигло его. Эти две пули из моего пистолета были не моими пулями. И он, Лаврентий Берия, никак не мог их миновать. Потому что это были неотвратимые пули судьбы.

Я обратился к Быстренко:

— Проследи, Витя, сколько он еще будет биться, ведь если есть Бог на небе, то он эту звериную душу не сразу примет к себе. Убитая змея окончательно подыхает толь¬ ко с заходом солнца. Мне пора в ЦК доложить Г. К. Жукову, что операция закончена.

В 19.00- общий сбор на прежнем месте.

Из тайников Берии мы извлекли увесистые папки бандитских документов воинственно-разрушительного империализма против СССР, были документы иностранных разведок и иностранной масонской ложи против России еще со времен отмены крепостного права. Уникальные документы. Там мы нашли фотокопию протокола совещания о развязывании Второй мировой войны между СССР и Германией. К нашему разочарованию, материалы, снятые с трупа Хелен Браун и найденные у Берии, нам даже частично не позволили довести до советского народа: ни Хрущев, ни впоследствии Брежнев. Ответ был один:

— Слишком уж чудовищные дела в этих документах. Могут даже возникнуть конфликты и на национальной почве тоже.

Некоторые из нас просто потеряли себя. Мне лично показалось, что мы все скрываем, но делать нечего, несмотря на это все, кто участвовал в разоблачении врага народа Берии и его устранении, были удостоены звания «Герой Советского Союза». Это: Гущин А. В., Быстренко В. В., Садыков А. и я. Все мы были повышены в звании, в том числе и я (в 21 год получил звание полковника). Но так как опубликовать материалы нам не позволили, то мы бродили как неприкаянные. Г. К. Жуков тоже переживал это болезненно и пытался нас успокоить.

Однажды 10 июля 1953 года, спросил меня:

— Тезка, я тебя не узнаю, не раскисай, работы еще уйма! Что бы ты хотел?

Я подумал и сказал:

— Хочу съездить к маме в Казахстан.

— Вот и хорошо, — сказал он, — один момент.

Куда-то позвонил и пригласил:

— Зайдите ко мне.

Минут через 15 зашел мужичок, обмерил меня вдоль и поперек и сказал:

— Завтра к 16.00 все будет готово.

И ушел. Самолеты тогда летали только до Ташкента и Алма-Аты. Я решил ехать поездом: Москва — Алма-Ата. Пока оформили все документы в дорогу, форма была готова: 13 июля я зашел к Георгию Константиновичу вместе с генералом Истоминым. По-моему, он тогда командовал 7-й дивизией. Жуков ему что-то сказал, и Истомин ушел. Я посидел минут 15, зашел Александр Васильевич.

Мы поздоровались, поздравили друг друга со звездочками Героев.

Александр Васильевич спросил:

— А ты что, до сих пор не переоделся?

— Пока нет.

Но тут же зашел тот мужичок, который меня обмеривал, и с ним старшина с целой охапкой обмундирования. Я быстро начал переодеваться и не заметил, что на кителе уже погоны полковника, Звезда Героя Советского Союза и несколько кубиков — планок под звездой. Я в них не разбирался. Накинул портупею и ремень, фуражку, заглянул в зеркало и сам себя не узнал, так как хотя во время операции по ликвидации Бреун и Берии я был в звании капитана, но больше ходил в гражданском костюме. Билеты были на руках вместе с отпускными и прочими бумагами.

Г. К. Жуков поздравил меня по-отечески и сказал:

— Я рад за твою маму. Пусть она порадуется и погордится своим сыном.

В 20.00 12 июля меня с Казанского вокзала проводила вся компания друзей по общему делу, которые пожелали мне хорошо провести отпуск. Разумеется, приобрели кое-что в дорогу. В купе выпили по чуть-чуть, и я покатил. Быстро переоделся во все дорожное, познакомился с попутчиками по купе. Они были из Казахстана, но близких земляков не было. Узнав то, что я военный, вкрадчиво спрашивают:

— Не принимал ли участия в аресте Берии? Молодец Жуков, что сразу его арестовал!

А я начал их расспрашивать, как это все было, как арестовали Берию, будет ли суд и так далее, и тому подобное. Чего я только не услышал. Один, Михаил Васильевич, рассказывал так:

— Только началось Политбюро ЦК, Хрущев стал говорить о Берии, о его расстрелах, издевательстве над людьми, невыполнении решений партии, в том числе ЦК.

Тут-то Г. К. Жуков встал и сказал как отрезал: «Берия, вы арестованы». Здесь же в зале два генерала подошли и надели на него наручники. Но когда выходили, Берия попытался бежать, и они его пристрелили.

Все говорили: «Молодцы!», а я сидел и удивлялся: надо же самого Берию и так…

— Я — говорю, — проездом через Москву и знать ничего не знаю.

Трое суток проговорили все об одном и том же, но вот рано утром поезд остановился, и я сошел на станции Тюлькубас. Быстро преодолел дорогу до дома, хотя меня никто и не ждал. Постучал в дверь, мама открыла и, разумеется, не узнала, чуть в лоб дверью не стукнула. Я кричу:

— Мама, да это же я!

Мы, разумеется, расцеловались и пошли в дом.

Она говорит:

— Солдаты не так одеваются, ты похвастаться решил, нацепил на себя эти игрушки.

Я быстро переоделся и стал самим собой. Мама засуетилась на кухне, я вынул подарки и маме, и сестренке, и племяннику, которому больше всего понравилась фуражка. Прежде всего, конечно, мама и сестренка стали расспрашивать про Москву и Берию, разные небылицы рассказывать мне, но я им говорил, что ничего этого не знаю. Потом пошли соседи все с теми же вопросами, как, да чего: говорят, Жуков арестовал Берию, потом засунули его в автомобиль Жукова, прикрыли ковриками и вывезли в Бутырки. Я же только удивлялся рассказам, главное — гордился в душе тем, что ни один человек не отозвался о Берии с сожалением и не осуждал Г. К. Жукова. Сам про себя думал: «Если бы вы знали, что готовил этот вандал для Советского Союза по указке американских фашистов!»

Дни тянулись медленно, меня уже тянуло назад в Москву. Я все чаще стал вспо¬ минать слова Г. К. Жукова: «Тезка, не раскисай, дел нам предстоит сделать столько, сколько никто из нас не ожидал, вон они, союзнички, что выделывают».

Все мы думали: фашизм побежден, начнем восстанавливать страну, народ начнет досыта наедаться, а нет, оказывается, не тот фашизм мы победили. Вон они что понаписали американские «правдолюбцы», ну ладно, Даллес — это шпион-профессионал, а Трумэн, Эйзенхауэр? Известные политики! Претендуют на титул спасителей человечества! А сами, оказывается, губители того же самого человечества. Оказывается, не там мы фашизм искали. Вспоминая и слова Жукова, и фашистское предписание для Берии этими тремя американскими ястребами, — я не мог придумать, что же мы будем делать дальше. Если поехать в США и как Берию пристрелить эту «демократическую» троицу, этот дьявольский триумвират? Но, наверное, там таких много, слишком много потребуется времени… Но я твердо себе сказал тогда, что с Америкой и ее ястребами еще придется повозиться, ибо это настоящие наши враги!

И мне в то время казалось, что все-таки быстро мы с ними разберемся. Молодой я был, горячий. С тех, уже теперь далеких исторических времен, сложные дела закрутились вокруг этой троицы и их подручных. Сатанинские дела. По сей день раскручиваются их рулоны черного крепа. Однако разобраться с ними вполне можно.

Уже шел седьмой день моего отпуска, но мне показались эти семь дней вечностью. Я предложил маме:

— Мама, пойдем, сфотографируемся на память, ведь мне пора уезжать. Мама согласилась. Наутро я оделся в форму, подхожу к маме и говорю:

— Я готов, пойдем, мама.

Она посмотрела на меня и говорит:

— Сынок, сними ты эту одежду, какой из тебя военный. Тебе всего-то двадцать один год. Надень свой серый костюм.

Вот так и случилось, что на фотокарточке я в сером гражданском костюме. Мама не могла тогда меня представить в военной форме и вообще человеком военным. Я больше в военной форме дома не появлялся. Так судьба распорядилась мной, что я одевал военную форму только иногда: либо сфотографироваться после повышения в звании, либо при поездке в командировку по округам и военным заводам.

6. КТО УБИЛ СТАЛИНА? И ЗА ЧТО?

Еще в довоенный период 1936–1937 гг. было принято решение Правительства СССР автономизировать еврейское население в одном месте, чтобы они проживали как русские, украинцы, татары и другие народы и пропорционально народонаселению входи¬ ли в правительство всех уровней, в том числе и союзное. Однако со стороны Троцкого, Свердлова, Кагановича и некоторых других, кроме саботажа, ответа не было. Они по каким-то своим соображениям были против создания такой республики. Хотя очевидно, что создание такой автономии только бы укрепило и сделало более оседлым существенную часть еврейского населения СССР (так впоследствии и произошло после создания Еврейской АО). Ведь никто не собирался высылать туда людей принудительно.

В это же самое время по всей стране со стороны воинственно-разрушительного империализма США искусственно строились всевозможные помехи во всех отраслях народного хозяйства СССР. В это же время западные спецслужбы, международная масонская ложа (куда входили Каганович, Свердлов, Берия, Троцкий и некоторые другие высокопоставленные представители руководства СССР) уже готовили Вторую мировую войну.

Они все предполагали, что именно Гитлер расправится с Советами, а с Англией и США и с их союзниками договорится, поскольку они, как и Германия, экономически и политически страны капитала. Они фактически рассчитывали на Гитлера как на идей¬ ного союзника и только потом, когда запылали печи Майданека и Освенцима, они поняли, какого джина выпустили из бутылки. Гитлер стал Гитлером именно при молчаливой поддержке западных спецслужб, двуличных финансовых воротил Запада.

Именно этот воинственно-разрушительный империализм стран Запада напрямую причастен к возникновению и разгоранию пожара Второй мировой, к свирепой жестокости гитлеровской военщины, к геноциду всех народов, когда в печах гитлеровских концлагерей сгорели миллионы людей, прежде всего евреи. И их тоже не пощадили империалистические финансовые хищники, нередко принадлежавшие той же нации. Для них не существует ни жизни человеческой, ни национальностей или религий. Только деньги, власть и больше ничего.

В 1939 году начальник СВПК СССР А. В. Куницын отправил на имя И. В. Сталина светокопию протокола такого совещания, проходившего в Калифорнии, в США. Однако эта светокопия оказалась не у Сталина, а в секретных папках Берии. Как мы знаем, Сталин до последних дней начала Второй мировой войны не верил, что война произойдет. Все донесения контрразведки СССР о тайном сговоре США, Англии и Франции оседали у Кагановича или Берии. Вместе с тем повсеместно высвечивались явки наших контрразведчиков, которые моментально уничтожались. Если в 1936 году специальная военно-политическая контрразведка СССР (с 22 декабря 1918 года и до марта 1942 года она именовалась как специальная контрразведка РСФСР по борьбе с воинственно-разрушительным империализмом) как внутри страны, так и за рубежом, насчитывала в своих рядах 21 612 человек, то к январю 1941 ее численность составила 16 человек. Вся она истреблялась предателями, законспирированными прислужниками Запада, спрятавшимися, порой, под видом большевиков.

Проблема организации Еврейской автономной области, также искусственно созданная Берией и его подручными, тоже обострилась после войны.

Первое совещание у И. В. Сталина с присутствием Вышинского, Кагановича, Берии, Молотова по организации Еврейской автономной области и переселению туда национальных кадров прошло в сентябре 1950 года. Совещание получилось не плановым, так как Каганович неожиданно поставил вопрос о передаче Крыма евреям, желающим переехать с мест, где они проживают, и закрепить Крым автономно за Еврейской АО. И. В. Сталин сразу же отверг это предложение такими словами:

— Вы своевременно, а возможно, с запозданием подняли вопрос об автономном проживании еврейского населения, товарищ Каганович. Но перепутали место, отведенное для этого. Вы знаете, что уже есть в Советском Союзе Еврейская автономная область со столицей Биробиджан. Крым имеет своих постоянных жителей, крымских татар. История рассудит нас, правильно или нет мы их выселили, но они должны вернуться на свои родные места, места их предков.

На том и закрыли этот вопрос. Берия с Кагановичем ушли от Сталина без разрешения. Вышинский и Молотов, поговорив о других делах, также удалились.

Кроме того, сразу после войны возник еще один острый и болезненный вопрос.

Многие люди возвращались в Москву после эвакуации. Это были, прежде всего те, кто выехал в Сибирь вместе с передислоцированными оборонными заводами. Но и другие, кто в силу тех или иных причин не надеялся, что Москва устоит, и не хотел оказаться в немецкой оккупации. Тут следует напомнить читателю, что Москва действительно в сорок первом оказалась в тяжелом положении.

Германской группой армий «Центр» командовал опытный немецкий военачальник генерал-фельдмаршал Федор фон Бок, высокообразованный и крайне жестокий полководец, прославившийся «тактикой выжженной земли». Имея 80 дивизий, полнокровных, вооруженных по последнему слову техники того времени, в том числе 14 танковых дивизий, после тщательной подготовки, стратегически и организационно, операции по взятию Москвы, группа армий «Центр» подошла вплотную к нашей столице. Наших же войск, обороняющих Москву, было значительно меньше. С 20 октября 1941 года постановлением Государственного Комитета Обороны Москва была объявлена на осадном положении. Пустынные, затемненные улицы древней великой Москвы производили удручающее впечатление. Голубые лучи прожекторов, установленных на автомобилях, пронизывали черное ночное небо. Обнаружив немецкий бомбардировщик, они быстро скрещивались на самолете и вели его, пока зенитные орудия торопливо расстреливали этот самолет. По крышам бегали жители домов и большими щипцами сбрасывали зажигательные бомбы в бочки с водой, здесь же, на крыше. Небо Москвы заполонили аэростаты, огромные, надутые легким газом, пузатые и вытянутые, они крепились на тросах к земле и мешали маневрировать и пикировать немецким бомбардировщикам — юнкерсам.

Многие жители покинули Москву, уехав в глубь страны. Но Москва стояла, как говорили тогда, «насмерть». Из оставшихся жителей было собрано ополчение, которое тоже помогло отстоять столицу.

Верховный главнокомандующий сумел сконцентрировать и объединить в единый монолит волю командования, выбрать лучших — Г.К.Жуков тогда командовал Западным фронтом, И.С.Конев — Калининским, С.К.Тимошенко — Юго-Западным. Именно Сталин, проанализировав политическое положение на Дальнем Востоке (в том числе и развединформацию от Рамзая (Р.Зорге) и других), принял стратегическое решение, перебросил группу войск с Дальнего Востока. Вместе с командующими фронтами Верховный организовал ряд фланговых операций по отвлечению войск противника и нашел последние резервы; когда, казалось, ничего уже вообще не было, сконцентрировал серьезные силы для обороны Москвы и контрнаступления. Благодаря таланту и воле Сталина, Жукова, других наших полководцев, благодаря мужеству и бесстрашию советских людей, прежде всего русских, но также и других — грузин, украинцев, белорусов, казахов, армян, всех народов великой нашей страны, Москва не только была спасена, но именно на подступах к ней впервые во Второй мировой была разгромлена германская армия.

Вернемся к послевоенному времени. Когда в сорок пятом стали возвращаться фронтовики, многие из них, те, чьи дома были уничтожены бомбежками, поселились в квар¬ тиры, оставленные теми, кто уехал в Сибирь. Но в первые послевоенные годы в Москву стали возвращаться оборонные заводы вместе с людьми, работающими на этих заводах, военные особые конструкторские бюро (ОКБ), стали возвращаться просто беженцы, уехавшие от угрозы германского плена, и сразу же возникли конфликты.

Квартиры их были заняты.

Опытный интриган, хитрый и коварный, обладающий огромной властью, JI.П.Берия ловко использовал эту ситуацию, чтобы активизировать репрессии, дополнительно укрепить свою власть и заодно лишний раз удовлетворить свои садистские потребности постоянно уничтожать людей. Он и его люди организовали массу доносов и подметных писем на людей, которые заняли квартиры, да порой, и на тех, кто претендовал на эти квартиры, вернувшись в Москву. Многих, совершенно ни в чем неповинных людей, по этим доносам расстреляли. Здесь Берия ловко использовал и национальный вопрос, как самый тонкий и острый. В квартиры из эвакуации возвращались разные люди, в том числе и еврейской национальности.

Берия активизировал вопрос, чтобы вызвать агрессию против них у русских москвичей (и наоборот), создать национальный конфликт и, естественно, широко использовать западную прессу: «опять, дескать, в России преследуют евреев». Берии и его наставникам на Западе любой конфликт в СССР, особенно этот, был очень выгоден, и, прежде всего, к месту, когда шла вовсю подготовка того самого заговора, который я справедливо нарек «Заговором Сатаны».

Результатами кровавого бериевского наведения порядка в 1945 году было 17 ООО выселений и 3 700 расстрелов, в 1946 году — 31 ООО выселений и 11 ООО расстрелов, в 1947 году — 48 ООО выселений и 27 ООО расстрелов, в 1948 году — 64 ООО выселений и 31 000 расстрелов.

Когда бандитизм Берии дошел до Жукова и Василевского, а значит, и до Сталина, то Сталин пресек этот произвол, пообещав Берии посоветоваться с военным трибуналом. Практически, это было первым крупным разногласием между Сталиным и Берией.

В феврале 1953 года прошло второе (практически, третье) совещание, где уже обсуждался вопрос благоустройства автономной области и выселения части людей не еврейской национальности из Еврейской автономной области. Совещание проходило в том же составе, и, как считали, вопрос продвигался к своему логическому завершению. Следующее совещание было назначено И. В. Сталиным на 3 марта 1953 года, на даче И. В. Сталина, в 11.00, где каждый участник совещания должен был коротко отчитаться за порученное дело на предыдущем совещании, в феврале 1953 года.

Но произошла неожиданность. Как я писал выше, когда мы вернулись из Грузии 3 марта 1953 года, меня предупредили: на даче у Сталина на Воронках 1 марта Берия сменил всю охрану и куда-то вывез, 2 марта повторилось то же самое, и сейчас охрана заменена совершенно незнакомыми людьми. Г. К. Жуков в это время был в Одессе, Александр Васильевич — во Львове. Мы вместе с С.В. Быстренко и Аликом Садыковым 3 марта 1953 года поехали на дачу. Наши удостоверения ограничения для входа в любое учреждение не имели. Когда мы вошли на дачу, то увидели: И.В. Сталин лежал мертвый на своем диване, и около него «хлопотали» 3 человека в белых халатах, все лицо и шея Сталина были облеплены пиявками. Я спросил одного:

— Что вы делаете?

Он ответил:

— Так надо.

Мы думали, что И. В. Сталин без сознания и врачи оказывают ему первую помощь, оказалось все иначе. Эти люди в одежде врачей при помощи пиявок убирали гематомы с мертвого лица Сталина, то есть явные следы удушья, кото¬ рые были видны и понятны всякому, даже неспециалисту.

По рассказам сотрудников СВПК, генерал-майора Соловьева Сергея Ильича и полковника Баранова С. И.:

Вот так закончилась жизнь И. В. Сталина 3 марта 1953 года, великого политика, мыслителя и полководца XX века, который впервые попытался пресечь беспредел, творимый международным воинственно-разрушительным империализмом в СССР, начатый еще с февральской революции 1917 года.

За что же Берия уничтожил Сталина?

Оба они были опытными политиками с сильно развитой интуицией. Сталин, конечно, чувствовал опасность со стороны Берии, но явно недооценил его. А Берия, в свою очередь, четко понял, что Сталин собирается с ним расстаться. Между ними появился ряд разногласий, о некоторых я упоминал выше. И потом, указания из-за рубежа, сделанные для Берии и четко написанные на бумаге, за подписями указанного мной выше дьявольского триумвирата предопределяли то, что Лаврентий Берия, и никто другой, будет верховным и единственным правителем СССР (на тот, разумеется, период, пока страна не будет расчленена, развалена и окончательно уничтожена).

Так какое же государство все-таки было империей зла? СССР? А, может быть, все-таки США? Пусть рассудит история. Только с уверенностью могу сказать: государство, где практически не было голодных и нищих, не может быть империей зла.

Потому что добро было везде: в отношениях людей, прежде всего. И в любви к Родине, к земле родной, к родной природе. Сейчас же, с воцарением в России золотого тельца, люди стали черствее, злее, расчетливее. Но трудиться почему-то больше не стали. В СССР была тогда прочная и благородная идеология. Идеология социализма и всеобщей справедливости. Во многом, может быть, утопия. Но, тем не менее, благородная идеология добра. Вот так.

Возвращаясь к тем событиям, к расправе со Сталиным, кое-что добавлю. Пуля советской контрразведки настигла Иосифа Краца при пересечении советско-польской границы 11 марта 1953 года. Смерть остальных убийц известна: Берия был застрелен, Вышинский отравлен на территории США.

В наши дни, судя по их высказываниям, их позициям, представителями воинственно-разрушительного империализма США я считаю Чубайса и Гайдара, Явлинского, Хакамаду, Немцова и им подобных. Они проклинают тоталитаризм, то есть советское время и все, что творили замаскировавшиеся под большевиков их деды и прадеды, все сваливают на Сталина. «Период сталинских репрессий». Давайте рассмотрим, кто творил репрессии и не только репрессии, а уничтожал народ первого социалистического государства. Я пофамильно перечислю убийц.

Все это взято из тайников Берии. К сожалению, те серьезно-обличительные документы, в том числе и изъятые у Хелен Бреун, нам не разрешили опубликовать, хотя бы частично, ни Хрущев, ни Брежнев. Вот что творили волки в овечьих шкурах, переодевшись в красные одежды большевиков, на которых привыкли ссылаться нынешние демократы и демофашисты. Столько они убили народа:

Троцкий (Бронштейн)- 1 260 ООО человек (это в основном НЭПовцы под видом кулаков, самого трудолюбивого народа Центрально-Черноземной России и, помимо того, это люди, которые умирали от голода и холода в пути в ссылку из Центральной России в Сибирь);

Свердлов (Янкель)- 814 087 человек;

Тухачевский — 71 914 человек;

Рыков — 296 714 человек;

Зиновьев- 193 844 человек;

Каменев — 319 076 человек;

Бухарин — 241 012 человек;

Вышинский — 394 086 человек;

Ягода — 376 403 человека;

Абакумов — 411 657 человек;

Ежов — 396 546 человек;

Берия — 344 107 человек + 64 538 человек во время войны (1941–1945 гг.) + 72 700 человек после войны (1945–1948 гг.).

Всего со дня революции деды и прадеды нынешних «демократов» отправили на тот свет без всяких санкций не 20 000 000 человек, а, к счастью, 5 146 557 человек. Если провести перепись населения России со времен Советского Союза, то за время перестройки и антинародных ельцинских реформ мы с 1985 года по 2000 год недосчитаемся 35–40 миллионов человек. Так что внуки и наследники названных мной выше лидеров и агентов влияния в СССР международного воинственно-разрушительного империализма перещеголяли своих дедов примерно в 6,5 раз.

7. МОСКВА. ИЮЛЬ ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЕГО

Наверное, не только со мной, но и с другими бывает такое время, когда чувствуешь себя в подвешенном состоянии, вроде бы ты что-то сделал, но чувствуешь, что сделал не так. Но переделать свои кажущиеся ошибки уже не можешь, объект исчез, с твоей помощью, и исчез навсегда. От Тюлькубаса и до Москвы пассажиры были одни и те же, только в Саратове три человека вышли, и три человека заняли места сошедших пассажиров в соседнем купе, это обстоятельство в моей памяти как-то особо отпечаталось. Шестой вагон был рядом с вагоном-рестораном, поэтому насчет поесть особых хлопот не составляло, пассажиры, в основе своей, были до беспечности веселы и счастливы, как казалось мне, всем довольны, однако об «аресте» Берии говорили почти шепотом: «Берия в клетке, как шимпанзе, прыгает на решетки и орет на всю «Бутырку». И разумеется, похвала Г.К. Жукову — всеобщее одобрение, но толковали об аресте Берии каждый свое и по-своему. Я слушал все, но меня совершенно не интересовали ни те ни другие доводы. Порой мне и самому казалось, что я и в самом деле ни о чем и ничего не знаю про эти новости, которые теперь так далеко отошли от меня. А я просто еду человеком не обеспеченным работой, еду в Москву и сам не знаю зачем, все, над чем работал почти пять лет, закончено, и закончено навсегда!

В Москву — на Казанский вокзал поезд пришел в 7 часов 40 минут утра. В Москве меня никто не ждал, так как я еще в отпуске должен быть почти месяц. Сошел я с поезда и сразу поехал на Таганку, а с Таганки на трамвае — к родственникам, но так как дома никого в рабочий день не застал, то от соседей позвонил Александру Васильевичу, который снял трубку и молчал, потом отозвался:

— Ты откуда звонишь? Слышно так, как будто ты в Москве.

Я объясняю, что действительно вернулся в Москву сегодня утром, приехал к родным, а они уже все на работе, вот и болтаюсь…

— Тогда давай, непоседа, приезжай сюда на Новокузнецкую, найдешь квартиру Баранова? Я тебя встретить не смогу, потому что меня оставили за домохозяйку без ключей от квартиры.

Квартиру полковника Баранова я знал хорошо и быстро помчался туда, обрадовавшись, что Александр Васильевич ничем и никем не занят — поболтаем о прошедшем и возможно заглянем в будущее нашей романтичной, как тогда мне казалось, работы.

Встретились мы с Александром Васильевичем так, как будто расстались лет пять тому назад, а вовсе не 20 дней. Он сразу заметил:

— Что-то ты какой-то не такой…

Я рассказал о том, как пригласил свою маму сфотографироваться на память, приоделся, как франт, по форме, надраил до зеркальной чистоты сапоги, подхожу к маме и говорю: «Мама, я готов», да еще взял под козырек. Мама посмотрела на меня, как показалось мне с пренебрежением, и сказала: «Сынок, надень серый костюм, какой из тебя военный, что соседи скажут?» Вот так-то. Даже мама не поверила, что я на что-то большое годен.

Конечно, посмеялись, посмотрели на фотографию, и Александр Васильевич сказал:

— Ты на маму не обижайся, ведь, в самом деле, в твоей жизни судьба твоя подкинула тебя вверх по годам лет на десять.

Мы всегда были откровенны с Александром Васильевичем, и я спросил его:

— А чем же я теперь буду заниматься?

Я никогда не видел и не слышал такого мальчишеского смеха, каким рассмеялся на этот раз Гущин. Перестав смеяться, он извинился и сказал:

— Боже мой, четыре увесистых папки, которые изъяли у Берии, — это же неоценимая программа действий для советского контрразведчика, написанная для нас нашим злейшим врагом. Изучив эти материалы, я думаю, все мы поймем, что такое фашизм изощренной формы и кто породил гитлеровский фашизм. Да из тех материалов, которые сняли с Хелен Бреун, если их хорошо проработать и подумать над ними, следует, что нашу контрразведку надобно численно увеличить в 2–3 раза только для работы за рубежом. А внутри страны сколько дел? Так что работы хоть пруд пруди, а для таких работников как ты, прошедших «огонь и медные трубы», дело в самом разгаре. Сейчас бешеное масонство США и Англии взбесилось до такой степени, что только расставляй сети для шпионов всех мастей, в том числе и продажных власовцев.

23.07.53 г. Стальнов доложил Жукову, что на территории США в штате Арканзас собрали наскоро все власовское отребье для ускоренной подготовки шпионов и диверсантов для засылки к нам и в другие братские страны. Англичане тоже не отстают от американцев, создали большую шайку из наших бывших соотечественников для подготовки разведчиков и диверсантов с той же целью. А ты говоришь: будем без работы. Контрразведчик Советского Союза — первой страны в мире, строящей социализм, окруженной со всех сторон противниками, подогреваемыми постоянно воинственно-разрушительным империализмом, без работы не останется и об отдыхе забудет. Между прочим, есть уже живой пример!

Я, зачарованный внятным объяснением Гущина о нашем будущем, спросил его:

— А где он — этот живой пример?

— А вот он! — И показал на меня пальцем.

Тридцатого июля пятьдесят третьего мы проводили большинство ребят, которых отзывали на операцию по ликвидации Берии и бериевщины, по «домам», то есть в стра¬ ны, где они должны продолжать службу. Уехали в звании генерал-майора Баранов и в звании генерал-лейтенанта Соловьев.

Этого же дня вечером мы встретились с Г.К. Жуковым, проговорили долго о дальнейшей работе. Жуков сказал:

— Взбесились недобитые бандеровцы и власовцы во Львове и Дрогобыче, почти на глазах у всех расстреливают людей из руководства этих городов. Я отправил туда две группы по 20 человек для прощупывания мест базирования этих бандитов, хорошо бы, если и вы возьмете с собой человек 20–30 и возглавите эту операцию. Уже пограничники сообщают, что шпионы полезли как тараканы во все щели, в том числе и через Китай — в общем, работы прибавляется с каждым часом.

Заходил Игнатьев посоветоваться, как ему, то есть МГБ, действовать в этом случае. Поговорили мы с ним о многом, потому что высказать и обсудить — желания много, но подготовки для организации этой работы по-новому, почти никакой.

Поэтому нам надо бы прибавить к своим обязанностям часть функций МГБ. Сейчас нам предстоит не только оказать помощь в очистке от бериевщины органов НКВД и МГБ, но и рассмотреть кадровую проблему. Ведь если не будет профессионалов в этих органах, то снова появятся и Ежовы, и Берии. Мы долго на этот счет беседовали с Н.С. Хрущевым, и он просил нас поработать по этой линии вплоть до изменения названий этих структур. Например, НКВД переименовать в МВД, МГБ — в КГБ и так далее. «Как вернетесь, мы продолжим, надеюсь, этот разговор», — добавил тогда Никита Сергеевич.

8. ЗАСАДА

2.08.53 г. мы с Александром Васильевичем и группой контрразведчиков в 30 человек отправились на Украину. В Киеве нас уже ждали Пархоменко, Лесной и другие товарищи. Мы обменялись мнениями с ними и приехавшими к нам на встречу из Львова нашими ребятами: Рогачевым, Вьюновым, Седых и Трофимовым. Нам все подробно рассказали, что творят там эти бывшие полицаи, прислужники гитлеровцев, приумно¬ жая свои кровавые дела. Сообщили, и где они, в основном, базируются.

Третьего августа пятьдесят третьего из Киева мы выехали автотранспортом. Это была целая колонна крашенных в защитный цвет грузовиков, несколько старых ЗИС-5 и новые ЗИС-150. Часть автомашин шла порожняком, на случай поломки. Мы тогда бросали отказавшую автомашину, перегружали оружие на исправную. Транспорт был ненадежный, а мы не могли рисковать. У всех у нас были новые автоматы «Калашникова», пистолеты «ТТ». Автоматы, их первый выпуск АК-47, были уже тогда лучшим индивидуальным автоматическим оружием в мире. Мы все были одеты по-гражданке, в штатской одежде.

В этих местах я был впервые, мне очень понравились белые хаты украинских сел: хотя военная разруха еще не полностью была устранена, однако был заметен общенародный духовный и деловой подъем. Мы остановились на часок на одном из хуторов и нас сразу пригласили в хату и к столу. Заходя в хату, я впервые увидел земляной пол, но до чего же он хорошо был сделан, на нем, кажется, каждую пылинку увидишь.

Поблагодарив гостеприимных хозяев, мы поехали дальше к Карпатам всей группой. Выходили по склонам к назначенным позициям примерно на расстояние полкилометра от оборудованной базы бандитов. А мы с Александром Васильевичем вдвоем шли примерно в двух километрах от этой базы, никто не мог и предположить, что здесь бандиты могут охранять подступы к своему логову. Мы шли с автоматами и, несмотря на нашу настороженность, никак не ожидали, что здесь, так далеко от логова банды, с дерева нас кто-то обстреляет.

Но только перебрались через каменные завалы, тут же по нам ударила сдвоенная очередь из автоматов… я в ответ резанул по этому куполообразному дереву, откуда по нам стреляли, и смотрю: Гущин опускается на землю и упал, я не успел его поддержать.

Когда взял его на руки, то почувствовал, что по моей руке что-то стекает теплое, я заглянул вниз — это кровь из груди Александра Васильевича! Я ошалел от этого положения и продолжал идти к тому дереву, с которого убили моего верного друга и первого учителя по контрразведке. Он был для меня всем: и другом, и старшим товарищем, и самой судьбой в самое трудное время, переживаемое моей семьей. И вдруг его не стало… хотя я шел с ним и в смерть не верил, я не ожидал, что две пули пронзили его доброе и верное сердце. Сердце солдата невидимого фронта, преданного сына своей Родины СССР, который шел прямой дорогой патриота, побеждая все, в том числе и смерть, но вдруг…

Не знаю, сколько бы я еще шел и нес Александра Васильевича и куда, но на выстрелы поспешил полковник Литовченко с группой чекистов, он остановил меня:

— Положи, — говорит, — он уже мертв.

Опомнившись, я бросился к тому дереву, из ветвей которого стреляли в Гущина и в которое я выпустил весь магазин. Когда подошел к тому густому куполообразному буку, то увидел убитого бандеровца на земле, а другой висел на дереве вниз головой, зацепившись ногами за сучья. Вначале я подумал, что отомстил за друга, но тут же пресек свою мысль — да разве стоят эти два наемника-бандита такого нужного Родине чело¬ века, каким был не только для меня Александр Васильевич Гущин. Смерть Александра Васильевича разожгла во мне особую злость и остервенение.

Через час все входы-выходы бандитского логова были взорваны, в верхний люк вентиляции была брошена связка фанат, как это делалось на фронте. Когда отбивали танковые атаки гитлеровцев, нередко умудрялись бросить связку гранат в люк танка.

Александр Васильевич был похоронен в Киеве, в детском доме, где он вырос и откуда ушел в контрразведку.

И сегодня, спустя более чем полвека, очень хорошо помню этот темно-зеленый куполообразный бук, в кроне которого притаились бандиты-автоматчики. Помню, словно слышу снова и снова, трескучий звук сдвоенной очереди их немецких «Шмайссеров». И снова ощущаю на руках внезапно отяжелевшее тело дорогого мне человека.

Судьба… Но не могу простить себе, что не смог заметить, распознать засаду на дереве, и, может быть, изменить судьбу. Эта засада осталась навсегда камнем в моем сердце.

Но эта засада сделала меня еще более твердым в моем деле контрразведчика, прибавила мне горького опыта очень дорогой ценой. Но не сделала меня жестоким, а только еще более внимательным к людским бедам. Мне думается, чем больнее у человека потеря, тем чувствительнее он должен становиться к чужим бедам и потерям. Нельзя ожесточаться. Такая позиция не имеет перспектив в борьбе за спасение людей, в труде во имя жизни на земле. То есть во имя тех идеалов, которые лежат в основе патриотизма, которые движут контрразведчиком. Но бывает, конечно, и по-другому.

К 15 октября в основном с бандитами было покончено, разумеется, некоторые укрылись по хуторам, но местные правоохранители об этом знали и через пару месяцев их поштучно переловили.

20 октября мы выехали из Киева в Москву. По прибытии в Москву, я доложил Г. К.

Жукову подробно, как погиб Гущин, Жуков на какое-то время замолчал. Поднявшись из-за стола, он прошелся взад и вперед по кабинету и выговорил:

— Судьба! Нет таких сил, чтобы кто-то не подчинился ее закону. Жалко Сашу, мы с ним за время войны раз двадцать встречались. Он проходил линии фронта вперед и назад как нож через масло, и ни одного ранения, и на тебе — погиб на собственной земле от пули бандита. Как жалко таких людей терять. Но вы вместе допустили непростительное ротозейство, два таких опытных костоправа шли под бандитские пули, как на свадьбу! Я не представляю, как бандиты не уложили вас там вместе — ведь пуля дура, ей что мишень, что человек…

Георгий Константинович долго не мог успокоиться, позвонил Хрущеву, сообщил ему о смерти Гущина и снова сел на свое место и как бы случайно спросил меня:

— Это ты впервые увидел так близко смерть своего коллеги?

Я откровенно сказал:

— Да, хотя и сейчас не верю, что его нет в живых, он для меня был не только коллега, но и учитель, и спаситель не только меня, но всей нашей семьи. Раз двадцать хотели с ним сфотографироваться, но все времени не хватало… а теперь оно ушло от нас навсегда.

— Ладно, — проговорил Георгий Константинович, — возьми себя в руки: ты бледный, как дистрофик, так можно подорвать здоровье, надо контролировать себя. Я часто вспоминаю войну, иногда от снов просыпаюсь весь мокрый от пота, но надо жить и работать, работы у нас ох как много, ты даже представить себе не можешь. На всех перекрестках кричим: мы победили фашизм, но не там мы его искали, я бегло просмотрел эти «секретные» папки Берии и несколько раз прочитал пасквиль Даллеса, Эйзенхауэра и Трумэна, многое понял.

— А что вы поняли, Георгий Константинович, если не секрет?

— Какие могут быть между нами секреты? И Первая мировая, и Вторая мировая войны — это тренировка настоящего фашизма США и Англии. Гитлер был игрушкой — пешкой в их руках. Поэтому работы много и нам раскисать некогда. Я пригласил Василевского, Куликова, Ахромеева; не стесняйся, поднимем по сто грамм в честь памяти Саши.

Минут через пятнадцать зашли Ахромеев и Куликов, потом вошел Василевский, с которым я близко встретился впервые. Жуков рассказал им о нашей потере и, как оказалось, они все хорошо знали Гущина как отчаянного и умного контрразведчика.

Как ни странно, одним выдохом проговорили:

— Судьба!

К вечеру все мы разошлись. На второй день я около полудня позвонил Георгию Константиновичу и, как оказалось, не зря, он меня уже разыскивал. Когда я зашел к нему в кабинет, то он сразу стал говорить, что дачу Берии мы оставили без наблюдения зря, я с ним согласился. И предложил, что я бы хотел поработать с этими папками и понаблюдать за «туристами», которые не в меру интересуются дачей Берии. После чего хочу выпроситься за «бугор» и шлепнуть этого подонка Даллеса. Жуков нахмурился, помолчал, потом говорит: «Даллеса сейчас не достать, он назначен директором ЦРУ, окружен целой псарней охраны, вот когда он шпионил по Европе, то его убрать не составило бы труда, сейчас повременим, риск не оправдает потерь». Итак, я вернулся в свою часть, приступил к сержантской службе, прорабатывал материалы секретных папок, изъятых у Берии, и наблюдал наскоками за дачей Берии. 14 марта 1955 года Г. К. Жуков заехал в «гости» к командиру части — полковнику Соколову. Это для меня было неожиданностью, тем не менее, за мной прибежали из штаба части и сказали, что вызывают к начальству. Я спрашиваю: «К кому?» «К командиру», — говорит посыльный. Подходя к штабу, я увидел ЗИМ Г.К. Жукова. Зашел, поприветствовал и доложил по Уставу: «Сержант… прибыл по вашему приказанию».

— Садись, тезка, — сказал Жуков, — дела все здесь закончил?

— Почти все.

— Тогда собирайся, в Москву поедем, предстоит командировка.

9. УЗКОЕ ГОРЛО ДАЛЛЕСА

23 июля 1955 г. я как гражданский человек прибыл в Будапешт в наше советское торгпредство, как все и было условлено. В торгпредстве я быстро нашел общий язык.

По документам я числился Скороходов Сергей Иванович, коренной москвич, пропи¬ сан по адресу: 1-я Мещанская, дом 10, кв. И.

Фото № 8.[3]

Торгпредство возглавлял наш человек, поэтому у меня полностью были развязаны руки, я мог порхать как птичка там, где мне было интересно. Через пять дней прибыли ко мне в помощь Быстренко и Литовченко.

Послом СССР там, в Венгрии, был Ю.В. Андропов. На десятый день моего пребывания в Будапеште я попросился к нему на прием и вскоре был принят.

Мы познакомились и как-то сразу с ним сошлись во взглядах, несмотря на разницу в возрасте. Юрий Владимирович пригласил меня вместе пообедать, я согласился. За обедом мы откровенно обменялись мнениями насчет проникновения в Венгрию большого количества разведчиков ЦРУ. Хотя Юрий Владимирович до этого никогда не имел дела со спецслужбами, но был очень наблюдателен, а его зрительной памяти мог бы позавидовать каждый.

Он откровенно мне сказал:

— Я не знаю, Сергей Иванович, к какой вы разведке относитесь, но я вас на второй день вашего приезда заметил и понял, что Москва озабочена.

Я спросил его:

— По каким приметам, Юрий Владимирович, вы меня определили?

Он сразу же ответил:

— Даже по походке…

— Да, — говорю я, — Аллен Даллес решил изменить свою тактику да, наверное, и стратегию. В Советском Союзе номер с переворотом не прошел, так он решил отщипывать соцстраны по кусочку, а смута — это профессиональная среда, пища для воинственно-разрушительного империализма. Они теперь уже не боятся, что, может, из Венгрии свой Гитлер появится, агенты, как тараканы, полезли во все щели — потому народ и заволновался.

Андропов слушал меня, не перебивая. Наконец спросил:

— Сергей Иванович, если не секрет, как будете докладывать в Москве?

Я ему откровенно ответил:

— Мы, контрразведчики, не дипломаты, докладываем то, что видим, что есть на самом деле, — не больше и не меньше, это насчет местного населения, ну а с разведками США, Англии, Франции и Германии будем работать не покладая рук.

— А что это значит — «не покладая рук»? — уточнил Юрий Владимирович.

Я ответил:

— Клин — клином вышибают! По возвращении в Москву, после доклада Хрущеву и Жукову, буду рекомендовать утроить здесь численность нашей контрразведки, другого пути пока нет. Ведь нельзя допустить до большого бунта, а, как я посмотрел на все происходящее, бунт не за горами.

Юрий Владимирович не только согласился с моим решением, но твердо подтвердил правильность выводов.

Наши ребята стали разоблачать агентуру ЦРУ и незаметно сдавать их с уликами и доказательствами правительству Венгрии. Все стало более или менее исправляться, дошло дело и до масонов, некоторых из них разоблачали и сдавали венгерскому правительству. Ведь масон — служитель золотого тельца, хуже голодной собаки — бездонная утроба его не может не воровать, не врать, не лицемерить. Ради денег он способен на все. Если в течение года ничего не украдет или кого-то не обманет, то он за этот год постареет на десять лет. Мы все видели, что, раскрывая и отстраняя этих хищников от должностей, от власти, уже добились реального результата, но силенок наших было явно маловато. 28 августа 1955 года я вернулся в Москву, мы сразу вместе с Г.К. Жуковым поехали к Н.С. Хрущеву: он нас уже ждал. Когда приехали к Хрущеву, то он был не один, а у него находился А. Н. Булганин. Мы поздоровались с Хрущевым и Булганиным. Хрущев сразу обратился ко мне: «Ну, рассказывай, сынок (он всегда меня так называл, даже порой меня это вводило в краску), что там происходит, что-то Андропов мне недоговаривает». Я рассказал по порядку, что там происходит и почему народ взволновался, но пока я считаю, это цветочки, боюсь, что ягодки, к тому же горькие, еще впереди. Агенты ЦРУ и других спецслужб Запада, в результате очень активной работы за последние год-два, вследствие слабости венгерской службы госбезопасности, да и нашей недоработки, внедрили и завербовали массу агентов, провели агитационную подготовку населения против политики СССР. А международная империалистическая воинственно-разрушительная олигархическая система почти овладела финансами Венгрии. Мы сейчас предпринимаем кое-что, но этого маловато — вернее маловато там наших силенок. Я прошу туда направить побольше нашей агентуры со знанием финансово-банковской работы. Поработать с правительством и правящей партией Венгрии. Как это сделать, наверное, вы, Никита Сергеевич, лучше меня разберетесь. Просьба одна, поспешить надобно и Комитету госбезопасности, и нам, и особенно ЦК.

Венгрия забита шпионами США, Англии, Германии и Франции. Я ребятам дал полную свободу действий без дипломатической возни, без этих изощренных скоморохов от бюрократии, так как в подобных случаях цацкаться не приходится. Порой нельзя упустить ни мгновения. Перед отъездом провели совещание, на которое пригласили Ю.В. Андропова, с его стороны было высказано много полезных советов. 14 августа 1953 г. лично А. Даллес посетил свой разведывательный центр в Бонне и провел совещание с представителями своей агентуры, работающей в Венгрии, Польше, Болгарии, Румынии, Чехословакии. Вопросы, которые он ставил перед ними нагло и конкретно:

1. Использовать повсеместно подкупы и шантаж правительственных чиновников, как и службы разведок.

2. Из числа русскоязычных засылать в советские организации, проникать надобно под любым предлогом: просить политического убежища, подзаработать, то есть предлагать свои услуги по шпионажу в своих странах в пользу русских.

3. Местных политиков и правительственных чиновников, если подкупы не играют роли, выдумать клевету, похожую на правду, и отдавать на съедение «народу». Использовать для этого местную прессу и обклейку заборов и всяких людных мест.

«Запомните, — говорил своим подручным А. Даллес, — дезинформация — это наше ремесло, а потому рекомендую и требую использовать ее на все 100–150 %».

— Из наших кто-нибудь присутствовал на этом сборище? — спросил Жуков.

— Да, — сказал я, — присутствовали Евгений Синельников, Карл Бахман и Иван Андронов. Я уже приступил к разработке плана дезинформации для разведок США, Англии и Германии как в Венгрии, так в Румынии, Чехословакии, Польше и Болгарии. До 5 сентября весь наш «труд» будет вброшен для пожирания этим голодным шакалам.

— Как все будет готово, — сказал Жуков, — давайте посмотрим вместе все ваши художества.

— Не плохо бы, — подтвердил Никита Сергеевич.

Меня поражало молчаливое поведение Булганина — за полтора часа совещания он не проронил ни единого слова, поглядывал с каким-то нескрываемым подозрением и даже страхом. Когда мы вышли от Н.С. Хрущева, я спросил Георгия Константиновича:

— Что, Булганин всегда такой неразговорчивый и подозрительный?

— Да нет, — ответил Жуков, — это сегодня он какой-то сам не свой.

Я попросил Георгия Константиновича:

— Если можно, то когда я буду докладывать наш труд по дезинформации, можно будет сделать это без присутствия Булганина?

Г.К. Жуков ответил мне вопросом на вопрос:

— Что, тезка, не доверяешь ему?

— Да что-то в этом роде, он слишком подозрительно на меня посматривал, когда я докладывал вам о том, из-за чего проявляется недовольство венгров. 4 августа я доложил о нашей проработке дезинформации для разведслужб США, Англии, Германии и Франции Н.С.Хрущеву и Г.К.Жукову, к моему удовлетворению, Булганина при этом не было — это первое, а второе — наша работа по дезинформации понравилась Хрущеву и Жукову. Георгий Константинович как бы про себя сказал:

— Я представляю, как будет беситься Даллес, когда поймет, что напрасно пооткручивал головы своим лучшим агентам ЦРУ, но беситься будет в одиночестве — он не любит рекламировать и признавать свои промахи.

Женя Синельников, когда вернулся из Бона, сказал:

— Ну и Даллес, этот тип — фашист похлеще Гитлера, как пес на цепи гавкает, аж визжит. Русских готов проглотить!

— Горло у него узковато для русских! — проговорил Г. К. Жуков и продолжил: — Я попрошу тебя, тезка, возьми этот архисложный вопрос на себя. Александра Васильевича нет, я сижу на двух стульях, уже говорил Хрущеву, чтоб меня от министра обороны освободили — он замахал руками и чуть из своего кабинета не убежал, да ты что, говорит, Георгий Константинович, если я соглашусь с этим предложением, меня без соли съедят! И больше об этом слушать не стал, а сам знаешь: одной рукой завязать галстук на шее и шнурки на ботинках может только фокусник и то не каждый.

Принимай решения без оглядки, на свое усмотрение, глядя необходимости в глаза, нас часто в Москве не бывает: Хрущев собирается в Казахстан числа 8-го, я хочу полететь на Дальний Восток — хочется везде и во всем не только успеть, но преуспеть! Моя цель — свою жизнь хочу прожить так, чтобы, когда умру, потомок, проходя мимо моей могилы, не плевал на нее, пусть не положит букета цветов, хотя прекрасное видно и с того света.

— Как это здорово, Георгий Константинович, обязательно буду следовать этому прин¬ ципу, — проговорил я, душевно тронутый тогда этими его словами. Передохнул и добавил: — Мы сейчас силенок туда подбросили: Пряхина, Василенко, Сеитова, Проскурина, Лобова, Шелудько, Мухина и других, так что работу не завалим, Георгий Константинович. Мы с Садыковым и Литовченко выедем около 20 сентября, так что вернетесь из Приморья, нас не ищите. Я буду выходить на связь нечасто.

10. КТО ЖЕ ТАКОЙ БУЛГАНИН?

Странное дело, не успели отъехать из Москвы Хрущев и Жуков, как меня отыскал Булганин и пригласил к себе. Я пришел в приемную, доложил его референту и попросил доложить Александру Николаевичу о моем прибытии. Референт вышел из кабинета и говорит:

— Шеф просил немного подождать.

И это «немного» продлилось 42 минуты, я чуть было не ушел, но вдруг открылась «заветная» дверь, и Булганин как-то недобро меня пригласил: «Заходите». Я хотел с ним поздороваться по-мужски, как это всегда было с Хрущевым и Жуковым, но Булганин, как бы не заметив меня, прошел мимо меня и уселся в кресло.

Начал он разговор издалека и несвязно, походило на то, что человек с глубокого похмелья и мало себе представляет, кто он в этом кабинете, зачем его в это кресло посадили и в конечном итоге, зачем пригласил к себе другого человека. Когда референт мне передал, что шеф просил подождать, то я думал, что у Булганина какое-то совещание, и мое присутствие будет излишним. Но когда я вошел в кабинет, там никого, кроме Булганина, не было, и этот болван наслаждался одиночеством, зная о том, что я пришел к нему по его вызову. Потом Булганин как бы встрепенулся и сказал:

— Форму, в которую ты (именно, ты) одет, зайди, сдай в шкафчик, одевай свою… (то есть форму с погонами сержанта, в которой я ходил по Москве и Подмосковью за Хелен Бреун). Езжай к Соколову, там все готово к твоей демобилизации.

Я спросил:

— Как это все понимать?

— Так и понимай, тебя давно наказывать надо было, а они тебя хвалили. Выполняй, что тебе сказано, пока под трибунал я тебя не сопроводил!

— Хрущев и Жуков знают о вашем решении?

— Знают — не знают, не твое дело!

Что это? Неожиданный ход противника? Устранение меня с помощью Булганина?

Почему именно Булганин?

На второй день, кажется числа 15 сентября 1955 года, я приехал в часть, где числился сержантом под своей гражданской фамилией. Командира части не оказалось на месте, начальника штаба тоже, но, оказывается, еще вчера все документы по моей демобилизации были готовы, и они лежали у секретаря командира части. Я их взял и, ни одной минуты не задерживаясь, отправился к жене (к Моему несчастью, я уже успел обзавестись семьей). Супруга заканчивала техникум, по специальности «агроном». О моей другой какой-то службе в контрразведке ни она, ни ее родные не знали, так как чаще всего я к ним заезжал в гражданской одежде, да и в звании сержанта.

Жена получила направление на работу по распределению молодых специалистов в Ростовскую область, забытый в степи богом совхоз «Гашунский». Ну ладно, думаю, где-то я допустил прокол и, наверное, он граничил с преступлением, коль Булганин пригрозил мне трибуналом. Но почему об этом не сказал Жуков? А может быть, это сделано вообще в тайне от Жукова и Хрущева?

Как я тогда жалел, что в Карпатах убили не меня, а Гущина. Я не знал куда себя девать! Я получил такой удар, от которого, наверное, не только я, но и другие на моем месте не сразу оправляются. Представьте себе, я считался опытным разведчиком и контрразведчиком, полковник, награжден многими наградами, в том числе Героем Советского Союза стал в 21 год. И вдруг в 23 года меня выбрасывают, как прохудившуюся посудину, на помойку! Осталась у меня одна специальность — шофер и все.

Поехали мы с женой в Ростовскую область, в этот совхоз «Гашунский», дали нам квартиру и работу: жена — бригадир-полевод, я как ее необязательное прицепное устройство получил разбитый, разворованный, числящийся в ремонте «Форд-8». Но какой из меня слесарь и, тем более, авторемонтник, когда я мог только рулить и жать на всю железку, насколько дури хватит у двигателя? Автомобиль стоял почти на улице, а ветры там были такие, что того и гляди, с ног сшибет. Но вспомнил я военное и послевоенное время, вспомнил мамины слова: «Потерпи, сынок, что поделать, судьба наша такая». Пытался достучаться до руководства совхоза, чтобы мне помогли в ремонте автомобиля, но всюду было глухо! Ходил в партком совхоза, пытался объяснить, пугал их: «Напишу Хрущеву!» — как горох об стенку. Нервничал, психовал, попадало и жене ни за что, толку было мало. И наконец, пришла мысль: отомстить за предательство и Хрущеву, и Жукову, к тому же и тот, и другой мне подарили по именному пистолету. А может, действительно они вообще не в курсе? После этой мысли стало немного легче.

Проболтались мы с женой месяцев пять и уехали в разные стороны: она в Москву, а я в Кузбасс, к брату. Поработал в Кузбассе около пяти месяцев, бросил все и поехал к матери в Казахстан. Не единожды приходила мысль пустить себе пулю в лоб, но что-то меня останавливало. Вызвал в Казахстан и жену, сам устроился шофером в совхоз «Джувалы», дали мне автомобиль, который тоже был в ремонте, фактически лежала на козлах одна рама. Но здесь все же легче, много знакомых ребят, которые здесь работали и хорошо знали автомобиль. Они мне помогали в ремонте. Я уже решил, что судьба круто развернула мою жизнь и то, чем я привык заниматься, останется в прошлом, как короткий сон на привале при длительном походе. Собрал документы и поступил в Ташкентский техникум механизации сельского хозяйства. Не раз слышал по радио, что Венгрия бурлит, а я здесь ничем уже помочь не в состоянии. Это уже шел 1956 год.

И вот однажды утром — не помню дату, по-моему, числа 20 мая прибежала секретарша из конторы совхоза и говорит: «Георгий Петрович, вас Михаил Михайлович просит срочно зайти к нему, сейчас кто-то из больших начальников Ташкента будет вам лично звонить».

Я наскоро вытер руки и заспешил в контору, а сам думаю: кто же это может мне Звонить из больших начальников Ташкента? И почему-то подумалось, что это заведующий организационным отделом ЦК Узбекистана, с которым мы ликвидировали диверсию бандитов еще в 1950 г., Крайнов Николай Алексеевич и подумал, откуда же он мог узнать, что я так низко грохнулся в лужу, сам не знаю за что. Когда открыл дверь в кабинет директора совхоза Михаила Михайловича Чепурина, он встретил меня в середине кабинета и сказал:

— Нехорошо так, коллега, о себе ничего не говорить. Сейчас будет звонить Г. К. Жуков из ТУРКВО, он просил срочно тебя пригласить, они тебя совсем потеряли, так он сказал.

Пригласил директор меня к столу, смотрю: стоят две маленькие рюмочки и разрезанный помидор, и здесь же два бокальчика тоже с жидкостью. Он предложил:

— За знакомство, это чистый спирт, а это вода дистиллированная.

Я говорю:

— Неудобно, запах, да я и сам этого не люблю, но ради такого случая…

Мы звякнули рюмочками, запили водой и едва успели доесть помидоры, как раздался телефонный звонок.

— Бери, — говорит Михаил Михайлович, — это Жуков звонит.

Я снял трубку:

— Слушаю вас.

Молчание. Потом слышу:

— Тезка, куда же ты запропастился, как на небо улетел, едва тебя отыскали, я посылаю в Чимкент две «Победы» с ребятами, Михаил Михайлович тебя до Чимкента подбросит на своем автомобиле. Все бросай и подъезжай сюда ко мне. Ребята, которые едут к тебе с машинами, знают, где я нахожусь.

И так моя жизнь снова наполнилась духовной силой и будущим, но прежде чем писать о себе, мне хочется рассказать о директоре совхоза Чепурине Михаиле Михайловиче. Когда я приехал из Кузбасса и пошел устраиваться в совхоз на работу шофером, зашел я к нему для беседы. Мне в нем показались знакомые черты. Я его спросил:

— Вы офицер?

Он с заметной грустью ответил:

— Был офицер да весь вышел.

Тогда он завизировал мое заявление. Сейчас, когда я сидел у него за столом, он признался, что сразу понял, что у меня что-то произошло на службе.

— Я же видел тебя тогда в Москве, когда ты садился на поезд Москва — Алма-Ата в звании полковника со звездочкой Героя, — и вдруг.

Оказалось, этот мужественный человек-контрразведчик жил с пулей в сердце уже несколько лет, но, продолжая в меру сил своих честно служить Родине «на чистом воздухе» в должности директора крупнейшего хозяйства и быть контрразведчиком. Вот таким был Михаил Михайлович Чепурин.

Я понял, что Жуков, а значит, и Хрущев, не причастны к моему изгнанию, теперь, как и прежде, я нужен им. Значит, я не совершил ничего такого, после чего увольняют или того хуже. Иначе Жуков так не искал бы меня, да и сам сообщил бы мне о моих ошибках. Значит, мои дела контрразведчика кому-то сильному помешали. Это, конечно, остатки бериевской команды работают. Но чем я помешал Булганину? Он что, с ними? Кто же такой Булганин?

11. ВЕНГРИЯ. ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТОЙ ГОД

В 12 часов дня мы въехали в Чимкент. Подъезжая к площади Ленина, я увидел две «Победы», такие родные по окраске. Только вышел из директорского автомобиля «Москвич-403», как меня облапил Витя Быстренко, тут и Женя Литовченко, расспросы, что произошло, как здесь оказался и так далее…

Пересел я в «Победу», и через 2 часа мы уже обнимались с Г.К. Жуковым и С.Д. Ахромеевым в штабе ТУРКВО. Я все рассказал Жукову и Ахромееву, как со мной поступил Булганин, и о том, что пугал трибуналом, что ждал в приемной 45 минут, в общем, изложил все, что накипело.

— Ну и сволочь, — проговорил Жуков. — Ведь мы его спрашивали, не знает ли он что-либо о тебе, он отвечал: «нет».

С минуту помолчав, Жуков спросил:

— Как нервы, здорово подорвал?

— Не знаю, здорово или нет, но из-за этого балбеса Булганина я потрепал нервы и себе, и своим близким. Мысленно клял и вас с Хрущевым за предательство, ведь за 4 дня до вашего отъезда все было хорошо и вдруг выбросили, как ненужную тряпку.

— Ладно, тезка, поедем сейчас в госпиталь к невропатологу и, если все более или менее в порядке, придется срочно выезжать в Венгрию, там, кажется, те горькие ягодки уже перезрели. С Михаилом Михайловичем мы говорили, чтобы он знал, что ты в командировке в Москве.

— Это хорошо, — говорю я, — с нервами я справлюсь, но мне надобно хоть на 10 минут заскочить домой — я человек семейный и хочу сказать, что уезжаю в командировку на 2–3 месяца. Г.К. Жуков согласился, но на поездке в госпиталь все же настоял.

Посмотрели меня невропатологи, но «бешенства» не нашли и сказали, что я здоров.

Договорились, что в ночь я выезжаю в совхоз к семье, скажу об отправке в командировку и сразу возвращаюсь сюда.

Теперь я был уже уверен, что снова я на своем месте, занимаюсь своими делами в контрразведке. Булганин тогда занимал высокий пост Председателя Совета Министров СССР, но вся высшая власть была фактически у Хрущева — первого секретаря ЦК КПСС.

Да и Жуков обладал огромным авторитетом и властью.

Дома как гром среди ясного неба грянул на мать и жену мой отъезд в 3-месячную командировку. Но тем не менее, распрощавшись, я уехал в ночь в Ташкент. 20 июня 1956 года мы уже были в Москве. Жуков по телефону доложил о причине моего исчезновения Хрущеву. «Не ожидал я, — проговорил Жуков, — что Булганин такой подлец, не ожидал». 21 июня мы были уже у Хрущева, он тоже попросил меня рассказать, что и как произошло, — я подробно рассказал все, как было. Хрущев пробежался по кабинету 23 раза взад и вперед, остановившись около нас, спросил:

— В чем причина — почему этот «умник» так грубо, по-фашистски, обошелся? Ладно, — произнес он, — к этой теме мы еще вернемся, а Венгрия вот уже где сидит, — показал ладонью на свое горло, — надо срочно что-то делать, вот в чем вопрос.

Посовещались минут сорок и решили, что я должен срочно вылететь в Будапешт и приступить к делу. Хрущев уточнил:

— Андропов просит прислать какого-то Скороходова Сергея Ивановича, а кто он такой, я и сам не знаю.

Г.К. Жуков спросил Хрущева:

— Вас с ним познакомить, Никита Сергеевич, пока он не уехал?

— Конечно, — живо сказал Хрущев, — пригласите его.

— А зачем приглашать? Вот он, познакомьтесь, — сказал Жуков, показывая на меня.

— Ничего не пойму, то Белый, то Черный и вдруг — Скороходов! Потому он, Андропов, и твердит, что Скороходов был там, в Будапеште, и дела хорошо пошли. Что ж, сынок, собирайся опять в Венгрию.

Я говорю:

— Никита Сергеевич, боюсь, оттуда вернусь, Булганин с меня и сержантские погоны снимет, как тогда сразу разжаловал из полковников в сержанты и выгнал прочь.

Жуков тут же сказал:

— А мы забыли его поздравить с присвоением звания генерал-майора.

Все стали меня поздравлять, но Никита Сергеевич предложил, как это полагается, сказал он, звездочку обмыть — «это наш русский обычай, обычай и советских офицеров».

Подняли все по рюмочке коньяка за звездочку и за счастливый путь. 23 июня я уже был в Будапеште и сразу отправился к Ю.В. Андропову, который очень радушно меня встретил, спросил, где я пропадал, и прочий был разговор. Я попросил кратенько рассказать о ситуации, хотя обстановку уже сам чувствовал, как только мы сошли с трапа самолета. Юрий Владимирович мне все коротко охарактеризовал и добавил: — «Дело, мне кажется, очень серьезное». После этого я поездил по Будапешту два дня, натянул, как струну, связи между нашими группами контрразведки, посоветовался, что будем делать. Хотя сам видел, что без применения силы уже не обойтись, но попробовать надобно избежать этого.

На третий день мы пригласили к Андропову послов ГДР, Польши, Болгарии и Чехословакии. Я им откровенно сказал, что если силу применят советские войска без участия союзников — это вызовет враждебный резонанс всюду, не только в США и Англии (на этих наплевать и растереть)! Но резонанс в странах-союзниках. Поэтому я прошу согласованно ввести сюда войска союзников и попытаться успокоить людей сплоченностью союзных войск, и побольше разъяснений местному населению. Люди сбиты с толку американскими и английскими фальсификаторами-фарисеями, смутой, созданной активными действиями западных разведок, в том числе при помощи средств массовой информации. Не каждый человек может это понять и не только в Венгрии. Об опасности подобных смут говорили польские, румынские, болгарские и чешские товарищи. Представители ШТАЗИ ГДР прямо говорили, что ряд западных политиков используют понятие интернационализма не для всеобщего мира и братства на Земле, а с единственной целью порабощения других народов. Не менее острой критике подвергался этот термин румынскими товарищами. «Нам надобно понять всем, — говорил Долеску, — что империалист-олигарх и его прислужники в какую бы одежду не рядились, какими бы лозунгами не прикрывались, они, как были, так и останутся хищниками, опасными для рода человеческого. Они способны творить любые смуты, межнациональные и международные войны. Они довольны кровопролитием, если оно приносит им прибыли. Мы только сейчас стали понимать, — добавил тогда Т.Долеску, — из какого семени пророс гитлеровский фашизм, который едва не превратился в общепланетарную трагедию». Со¬ вещание затянулось на 4 часа. Когда мне удалось взять слово, как заключительное, я попросил всех товарищей обострить чувство ответственности за спокойствие и порядок в каждой стране социалистической ориентации. Не давать агентуре Запада вольготно себя чувствовать на территории наших стран, отрубать ядовитые щупальца Даллеса всюду, где бы они ни появились. Мы не должны допустить подобного пожара гнева, который происходит сейчас здесь, в Венгрии. Я считаю, что это наше общее упущение, а потому я всех вас очень прошу усилить работу прежде всего по ликвидации разведцентров США.

Даллеса (по ряду из них у нас уже есть подробная информация) и стремиться избегать силовых приемов к местному населению.

На этом наше совещание закончилось.

Шли дни за днями, в сети контрразведки то и дело попадали шпионы ЦРУ и МИ6, но проводить допросы и выяснения времени не было, — все они изолировались и были под пристальной охраной группы Алика Садыкова, а он у нас был таким, что баловаться, кому бы то ни было, не позволял. Разведки и контрразведки братских стран работали каждый, как говорится «за себя и за того парня». В политику, как мы договорились на совещании, мы не вмешивались, и наше дело было — навести мирный порядок и ни в коем случае не допустить кровопролития.

День за днем спокойствие и мир восстанавливались повсеместно, однако Будапешт бурлил, то затихая, то взрываясь с новой силой. Мы хорошо понимали то, что это не просто народ не пожелал идти мирной дорогой построения справедливого социально¬ ориентированного общества. Нам хорошо было видно: кто стоит за этой смутой, кому это было нужно, и мы предпринимали все, от нас зависящее, для мирного наведения порядка, устранения агентов влияния в финансовой системе, в правительстве, в средствах массовой информации. 26 августа 1956 года мы решили провести переговоры с «непримиримыми» о наведении порядка с присутствием Имре Надя, который выкручивался как мог; и казалось нам, что мы достигли чего-то общего, а именно то, что надобно прекратить смуту и успокоить народ, не допустить всеобщего пожара всей Европы.

До этого мы уже дважды встречались с Яношем Кадаром, которого «друзья» Венгрии запрятали за решетку. Впоследствии Надь, Лившиц, Вилдан и некоторые «патриоты» Венгрии были арестованы, остальная рыбешка поменьше сработала «дай бог ноги», и что поразительно, климат политический стал меняться на глазах, а после того как Янош Кадар 14 сентября выступил среди кипящего народного котла на сооруженной наспех трибуне, Будапешт как бы замер от неожиданности, увидев, что Янош Кадар жив и его «коммунисты не убили». Всем становилось ясно, что распространяемый агентами западных спецслужб слух об убийстве Яноша Кадара был специально подброшен, чтобы вызвать всеобщее негодование.

Практически с 14 сентября Янош Кадар возглавил венгерское руководство. Затихал народный гнев, и сами люди уже подсчитывали убытки по всему венгерскому государству. 19 сентября мы объехали с Ю.В. Андроповым весь Будапешт. Следы смуты были заметны всюду и во всем, но уже наводился порядок. Убирались улицы и другие территории, загроможденные обезумевшим народом, подогретым продуманной пропагандой. Подобное происходит всюду и в любой стране, где воинственно-разрушительный империализм пытается захватить власть и поработить страну и ее народ. И Венгрия в 1955–1956 гг. не была исключением из этого правила.

Моя затянувшаяся командировка закончилась только 10 октября 1956 г., но я уже предполагал, что таких командировок будет очень много, если не внести некоторые коррективы в работе СВПК СССР. 11 октября я вернулся в Москву и сразу отправился к Жукову. Доложил, как обстоят дела, что порядок практически восстановлен, и Янош Кадар взял бразды правления в Венгрии в свои руки, а руки, я почувствовал, у него не слабые, нервы крепкие. Я спросил Г.К. Жукова, удалось ему или нет договориться с Хрущевым крепче сесть на стул начальника управления СВПК СССР, оставить при этом стул министра обороны?

«Нет!» — с досадой сказал тогда Георгий Константинович.

Я передал Г.К. Жукову копию протокола совещания у Даллеса, на котором присутствовали Эйзенхауэр, Трумэн и некоторые высокопоставленные чиновники из президентского окружения, на котором обсуждались итоги XX съезда ВКП(б), «разоблачение» Н. С. Хрущевым культа личности Сталина. Решения этого съезда у противников СССР, которыми были Даллес, Эйзенхауэр и Трумэн, вызывали не только удовлетворение, но и восторг. На этом совещании было принято решение пересмотреть работу ЦРУ, со смещением ее усилий на развязывание вражды, а впоследствии и войны между СССР и Китаем.

— Никиту Сергеевича надо бы ознакомить с этим, наломал он дров, — говорю я, — черт знает этих политиков, вместо ума у них в «котелках» одни булыжники.

Только я проговорил эти слова, как звонит Хрущев. «А вместе со Скороходовым можно? Приехал? Хорошо, мы выезжаем».

Мы еще обменялись с Жуковым насчет нашей стратегии в разговоре у Хрущева, особенно на тот случай, если будет присутствовать там Булганин. Решили, что если Булганин будет у Хрущева, то я, поздоровавшись с Хрущевым, сразу уйду. Когда зашли к Хрущеву, то я заметил в нем большие перемены — и в его лице, и в действиях: он был грустный и вялый, хотя пытался показать нам свое расположение и проявить обычное гостеприимство.

Поздоровались мы с Никитой Сергеевичем, он мне сказал:

— С приездом, мне Кадар звонил и очень тобой доволен. Говорит, «молодой да ранний». Говорит, «еще бы денек и меня бы не было в живых, но Скороходов всех опередил. Говорит, что наводят порядок и заверил, что наведут. Поработали хорошо! Спасибо, — поблагодарил Хрущев.

Я передал ему копию протокола совещания Даллеса с переводом на русский язык.

Он живо прочитал, положил бумаги на стол, молча встал и начал ходить так же молча вдоль своего кабинета. Мне вначале показалось, что он хочет открыть дверь и выставить нас с Жуковым за дверь.

Я не выдержал и сказал:

— Никита Сергеевич, теперь уже поздно расстраиваться, слово не воробей, а вы целую стаю ворон вверх подняли, и я уверен, без Булганина, Вышинского и Микояна тут не обошлось…

Хрущев продолжал молчать.

Тогда я снова заговорил, что мне пора поехать в Казахстан домой: семья ждет, а я болтаюсь здесь.

Хрущев как бы очнулся и заговорил:

— Сынок, тебе надо бы вместе с семьей перебираться в Москву.

Я на это предложение ответил отрицательно. Помолчал, потом высказал откровенно:

— Теперь, — говорю, — Мао Цзе Дун вас и на порог Китая не пустит, и сам сюда не приедет. Его теперь в Москву только связанным можно привести.

Я имел в виду, конечно, съезд КПСС с разоблачением культа личности Сталина.

Г.К. Жукова такой смех разобрал, даже Хрущев начал смеяться. Я сидел и ничего не мог понять: то ли они смеются надо мной, то ли над той лужей, в которую посадил Хрущев нашу дипломатию и дружбу между Китаем и СССР.

Когда смех прекратился, Хрущев проговорил:

— Да, признаюсь, но только вам, что перегнул я палку. А как ты узнал, сынок, что Булганин, Вышинский и Микоян мне рекомендовали выступить с разоблачением культа личности Сталина?

Я ответил ему:

— Никита Сергеевич, я в 20 лет уже разгадывал не только почерк, но и мысли врагов Советского Союза! Ведь эта троица — верные бериевцы, и они еще себя покажут, мы в этом убедимся. Что же касается переезда в Москву, то до XX съезда ВКП(б) я мечтал об этом. Мы даже с Александром Васильевичем об этом однажды говорили, до поездки на Карпаты. Но сейчас мое место там, в Казахстане, и, если вы подумаете, то поймете меня.

Никита Сергеевич снова встал, прошелся взад-вперед по кабинету и сказал:

— Я уже после съезда об этом подумал, что создали для себя теперь и «восточное неудобство». Но что поделать, действительно, слово не воробей, вылетело, не поймаешь.

Георгий Константинович произнес:

— Никита Сергеевич, я вас очень прошу не прекращать помощь Китаю ни финансовую, ни техническую. Мы же постараемся, со своей стороны, этот ляпсус ликвидировать.

Распрощавшись с Хрущевым, мы приехали в кабинет Г. К. Жукова, и он меня сразу спросил:

— А как ты видишь свою дальнейшую работу?

— Я плохо понял вас, Георгий Константинович.

Он тогда говорит:

— Я сам плохо понимаю, как тебе сейчас быть: то ли надеть военную форму и создать какой-нибудь штат в Чимкенте или при ТуркВО, то ли еще как…

Тогда я предложил:

— Наверное, мне придется остаться гражданским и работать в СВПК под крышей штатского человека, в этом случае будет больше пользы. Как я сейчас кое-что рассмотрел в «верхах», нам, наверное, нужно видеть в нашей работе все наше общество не только сверху вниз, но и снизу вверх уметь заглянуть. Хотя специальности у меня, кроме шоферской, гражданской нет никакой. Правда, после моего изгнания Булганиным, я поступил в Ташкентский техникум механизации сельского хозяйства, надеюсь, года через два закончу.

— Об этом я переговорю с Михаилом Михайловичем и с Сабиром Беляловичем, надеюсь, найдем выход из этого положения, — проговорил Г.К. Жуков.

— Да, — согласился я, — мне кажется, главное сделано, а там разберемся. Что я вас прошу сделать, Георгий Константинович, так это то, что там мы задержали 74 человека из ЦРУ, МИ-б и из немецких разведок, даже бельгийцев человек 5 оказалось. Все эти любители приключений под охраной Алика Садыкова. Я перед отъездом поручил ему заняться перевербовкой, надеюсь, он с этой задачей справится. Всех, конечно, не удастся перетянуть, но если половина из 74 согласится — это уже хорошо. Главное то, что Садыкову теперь надо поспешить со своей группой на Восток. С Садыковым находятся полковники Разуваев и Прокопенко, ребята надежные и мастера по обработке, оба знают английский и немецкий языки. Если бы вы их пригласили в Москву и переговорили с ними в присутствии Виктора Быстренко, он сейчас у Ахромеева должен быть.

Жуков согласился.

На этом мы и закончили разговор. Зашел незнакомый капитан и доложил:

— Товарищ маршал, ваше приказание выполнено!

— Давай сюда — это оказался билет на самолет Москва — Ташкент. Я не успел ска¬ зать, что надо было на поезд…

Жуков уловил мою мысль и сказал:

— Я позвоню Лелюшенко, чтобы встретили и довезли до дома.

12. ОБЕД У ВЕЛИКОГО МАО И ДОЛГИЕ ДОРОГИ АЗИИ

Итак, я 20 октября 1956 года был дома.

Наутро отправился к директору совхоза М. М. Чепурину, мы встретились уже не как директор и шофер по найму, а как коллеги. Тепло поздоровались, и он произнес:

— Слышал. Слышал, куда тебя судьба занесла, но что поделать. Если откровенно сказать, то я тебе завидую; мне уже теперь не до того.

Я попросил его:

— Михаил Михайлович, у меня одна просьба: чтобы никто и ничего обо мне не знал.

— Мне Георгий Константинович звонил, да Юсупов просил меня, когда появишься, сразу сообщить ему.

— Юсупов? А где он?

— Как, где? Он ведь здесь, в Чимкенте, первый секретарь крайкома, но скоро переедет в Алма-Ату первым секретарем ЦК Казахстана. Так что ты здесь не один. Я сейчас позвоню Юсупову, — добавил Михаил Михайлович.

Но я его приостановил и сказал:

— Встречу нашу здесь устраивать ни в коем случае нельзя, надо бы куда-нибудь выехать.

— Да, мой тарантас развалился (это он так называл «Москвич-403»), поехать-то не на чем.

Я предложил позвонить в гараж, и если есть свободный автомобиль без шофера, то мы сядем вдвоем и встретим Юсупова в Корниловке или в Вознесеновке. А поговорить нам есть о чем, особенно после XX съезда ВКП(б).

Так и получилось, оказался свободным самосвал ЗИС-585. Я пошел в гараж. Взял на себя путевку, и мы поехали с Михаилом Михайловичем по направлению к Вознесеновке. Встреча с Юсуповым должна состояться за селом Корниловка.

Где-то через час мы уже обнимались с Юсуповым, он хотел мне доложить, мол:

«Товарищ, генерал-лейтенант…», но я его перебил. Чепурин не знал моего воинского звания, да я и сам узнал об этом перед отъездом в Казахстан из Москвы, получилось так, что за венгерские события и оскорбления Булганина мне в один год дважды повышали звание, разумеется, были и награды. Однако меня волновал не этот вопрос. Я все равно буду всегда, за редким исключением, ходить в гражданской одежде. Юсупов сразу спросил:

— Как насчет работы, что будем делать? Г. К. Жуков об этом меня просил, попросил разобраться. Я сказал, что работа — важный фактор, попутно рассказал о случае с Булганиным.

Юсупов говорит:

— Мне Никита Сергеевич уже рассказывал.

— Знаете, о чем я вас прошу прежде всего, о том, чтобы кроме вас никто больше не знал о моей той работе и о моем воинском звании. Я должен поработать шофером, мне это надо. В период же булганинского гонения я поступил в Ташкентский техникум, года через 2–3 я его закончу. Потом отсюда, то есть из Мичурина, надо будет куда-то переехать. Здесь я рос, хулиганил, разумеется, а потому начальствовать здесь не смогу.

Так мы и договорились.

Юсупов сказал:

— Я поеду в Ташкент и кое-что устрою, чтобы побыстрее закончить техникум.

Потом поговорили о нашем взаимодействии по СВПК СССР. Я попросил их подбирать свои семерки, но не ошибаться в людях. Сказал им откровенно, что с Китаем теперь не скоро мы отрегулируем межгосударственные отношения. Я должен дней через 15 перейти через границу в Талды-Кургане и встретиться с Чжоу Энь Лаем, мы с ним с 51 года в очень хороших отношениях.

Рассказал им, как коллегам, о совещании, проведенном Даллесом, и о решении этого совещания.

Исмаил Юсупов сказал:

— Я не хотел затрагивать эту тему, но в Китае, похоже, начинается антисоветская пропаганда.

— Это вполне возможно, — сказал я, — поэтому и спешу туда. В чем моя просьба — это в том, что я буду мотаться туда- сюда, а семья не должна оставаться без средств к существованию.

Михаил Михайлович сразу спросил:

— А разве дома не сказали, что кассир ежемесячно приносил маме твою зарплату плюс командировочные с премиальными?

— Спасибо, но мне некогда было о чем-то поговорить, приехал вчера в 1.30 ночи, а сегодня с утра сразу убежал сюда.

— Ну, как там в Венгрии? — почти вместе спросили меня и Чепурин, и Юсупов.

Я ответил:

— Там теперь полный порядок, Янош Кадар взял бразды правления в свои руки.

Чепурин рассказал:

— Я иногда слушаю голос друзей. Там какого-то нашего Скороходова склоняют.

Гитлеровским выродком называют. Ну, думаю, молодец парень, коль наступил масонам и западным спецслужбам на больную мозоль.

— Разве я похож на фашиста? — спросил я, — фашисты это они, за это я могу ответить перед самим Господом Богом. Все фашистские режимы, где бы они ни возникали, их прародителем является воинственно-разрушительный империализм и его составляющая — воинственно-разрушительный иудаизм США! Это сложная и прочная система, основанная на финансово-олигархическом фундаменте, разрушающая все и вся в целях захвата власти и денег Система нацистская по сути, была направлена против всех народов и против евреев также. Поверьте мне, это так. Я сейчас, в некоторой степени, отрешенный от всего остального мира, — добавил я, — кажется, еще вчера находился среди кипящего котла — Будапешта, в самой гуще обманутого разъяренного народа Венгрии.

Откровенно сказать, я был уверен, что порядок мы восстановим, притом не допустим кровопролития, на что очень рассчитывали специалисты из США.

Дней 15 я пробыл дома, съездил в техникум, все там утряс со сдачей экзаменов, немного поработал в совхозе шофером и вместе с тем разрабатывал некоторые изменения в работе контрразведки за рубежом.

Я первым вступил на китайскую землю после XX съезда и встретился с Мао Цзе Дуном. 23 ноября 1956 года, согласовав с Г. К. Жуковым, я отправился через Талды-Курган (почти нелегалом) в Китай для встречи с Чжоу Энь Лаем. Большинство офицеров-пограничников КНР я хорошо знал, и Тяо Мун меня встретил и проводил почти до Пекина. 3 декабря 1956 года мы встретились в неформальной обстановке с Чжоу Энь Лаем, и меня очень обрадовало то, что мы с ним мыслим одинаково. Я ему передал копию протокола совещания, проведенного Даллесом после «разоблачения» культа И.В.Сталина Н. С. Хрущевым. Переводчик его живо прочитал на английском и русском языках и передал Чжоу Энь Лаю.

Чжоу Энь Лай сказал:

— Я сегодня же покажу эту враждебную стряпню Мао Цзе Дуну.

Я спросил:

— А не примет ли Мао Цзе Дун меня?

— А почему бы и нет? — легко произнес Чжоу Энь Лай — я попробую на завтра все это устроить.

Встреча с Мао Цзе Дуном все же была назначена только на 6 декабря, на 10.00, в его резиденции под Пекином. На удивление мне, Мао Цзе Дун встретил меня очень гос¬ теприимно. Он и сам помнил меня, да и Чжоу Энь Лай, наверняка, ему дал исчерпывающую информацию о моих полномочиях, информированности и политических возможностях.

Вероятно, чтобы особенно расположить меня к откровенности, Мао Цзе Дун был особенно вежливо-внимателен, употребляя свою восточную изощренную, изысканную предупредительность, даже кланялся, словно он мой подчиненный. Меня привезли к его резиденции на кремовой «Победе», на которой ездил только он сам. Это была колонна из четырех автомашин, все также «Победы», только одна кремовая, остальные защитно-зеленоватого цвета.

У дворца своей, видимо летней, резиденции Председатель Мао встретил меня прямо возле машины. Трехэтажный дворец, темно-красный, гармонично и изысканно скомбинированный из дерева и камня в национальном китайском стиле, с многочисленными крышами с завернутыми кверху краями, выглядел символом внушительного и прочного величия.

Мао Цзе Дун взял меня под руку, много раз обнимал и целовал. Пройдя около двадцати метров до крыльца, мы поднялись по четырем широким ступеням из некрашеного красного дерева. Пока мы поднимались на третий этаж, он задавал, в основном, вопросы вежливости: «Не устали ли в дороге? Как ваше настроение? Как семья?»

Я благодарил его за внимание и лаконично-вежливо отвечал на эти вопросы. Разговор шел на китайском. Я понимал все и отвечал тоже по-китайски. Переводчик был, но он шел сзади. Даже Чжоу Энь Лай шагал, отставая на одну ступеньку.

Уже подходя к двери, в которую меня увлекал гостеприимный хозяин-правитель, я сказал:

— Я не просто приехал на переговоры, дорогой товарищ Мао Цзе Дун, я думаю, что сегодня же надо направить китайское посольство в Москву, а советское возвратить в Пекин. — Сказал и сам забеспокоился, не слепил ли, по молодости, скороспелку…

Мудрый Мао мгновенно отреагировал, широко улыбнулся, обнял меня за плечи и произнес по-русски:

— Это хороще, ощень хороще.

Когда вошли в большой, отделанный в национальном стиле зал, с резными драконами из дерева под потолком и темными деревянными панелями, я присел на предло¬ женное мне кресло возле торжественно накрытого обеденного стола.

Председатель Мао, человек, подчинивший себе не только административно, но и духовно самый многочисленный народ в мире, поднявший страну из политического кризиса и создавший великое государство, был невысокого роста, плотный, полноватый, круглолицый, со здоровым цветом лица. В Китае он тогда был почти Богом. Люди буквально поклонялись ему.

Он присел рядом со мной на соседнее кресло. Седые густые волосы его были аккуратно зачесаны назад. Защитного цвета френч, с ярко начищенными медными пуговицами, галифе и мягкие сапоги — все это, даже манера шагать по кабинету, напомнило мне недавно ушедшего из мира живых Сталина. Мао Цзе Дун явно подражал этому великому политику. Глубоко посаженные черные и жгучие глаза китайского вождя смотрели цепко и проницательно. Но я пришел к нему с миром и братским отношением, и мне нечего было от него скрывать. Мне кажется, он это понял сразу.

После минутной паузы Мао Цзе Дун с большим интересом спросил про Венгрию:

— Что там произошло?

Я все вкратце рассказал и, как бы попутно, спросил:

— А откуда вам известно, что я там был?

Он прошел к книжному шкафу, взял что-то и подошел ко мне. Когда я глянул, то увидел, что это была фотография, где мы с Андроповым засвечены около нашего советского посольства. И Мао Цзе Дун проговорил:

— Мы тоже следим за ситуацией: Хрущев есть Хрущев, а социализм — это наше общее и будущее всего человечества.

Мы вместе: Мао Цзе Дун, Чжоу Энь Лай, переводчик и я пообедали. На столе красовались разные яства, национальные китайские, например, маринованные побеги молодого бамбука, курица, запеченная в сахарном песке, между прочим, весьма вкусная. И наши пельмени, приготовленные по-домашнему, видимо, из уважения к нам, к нашей стране. И многое другое. Передо мной стоял графин с водкой, настоянной на змее, которая и лежала на дне этого графина. Мне стало плоховато от одного вида этой змеи. Мао Цзе Дун это заметил, резко распорядился, и графин со змеей мгновенно убрали.

Мудрый и внимательный, китайский вождь все замечал. А едва застолье склонилось к легкому опьянению, как появились музыканты. На мелодичных национальных струнных инструментах они заиграли вальс «Амурские волны». Звуки вальса, отражаясь от деревянных стен зала, усиливались, как будто умножаясь, затихали и снова взлетали ввысь, теребя мое сердце и волнуя душу с детства знакомой музыкой родины. Неожиданно стройная, удивительно яркая и обаятельная китаянка подошла ко мне и пригласила на танец. Я кружился с ней в вальсе, испытывая незнакомое доселе чувство какой-то чужой новизны, восточной новизны в русском вальсе. Это и привлекало, и пугало, тревожило меня.

В финале этого дружеского и дипломатического обеда мне привезли оформленные документы на беспрепятственный переход и проезд на территорию КНР на любом участке китайско-советской границы. Лично Мао Цзе Дун подписал их, и мы расстались. Но, провожая меня, он сказал:

— Передайте мой искренний привет маршалу Жукову. Хрущев же, когда перепьет, может наговорить многое, но китайский и советский народы будут братьями в веках! 10 декабря из Алма-Аты я позвонил Г. К. Жукову, рассказал ему о посещении Китая и передал привет от Мао Цзе Дуна, считая свою миссию успешной и полезной.

Жуков от души меня поблагодарил и сказал:

— Я после Нового года буду в ТуркВО, и там мы встретимся. Побывал я пару дней в Будапеште, все, что мы с тобой обговорили, — сделано. Садыков и в самом деле молодец, но он никак не нахвалится тобой, просил передать привет. С Юрием Владимировичем тоже переговорили, выбор твой верный, так что все идет хорошо. Яшка (Янош Кадар) трудится не покладая рук, он тоже передает тебе большой привет и желает всяческих успехов, выпячивай грудь под венгерскую награду Работы было много и приходилось спешить, да и неустроенность и неопределенность в гражданской работе тоже создавала некоторый душевный дисбаланс.

И не потому, что меня не могли бы устроить, чтобы я сидел и получал хорошую зарплату; нет, это предложение было неоднократно, но я не мог об этом и подумать. Что мне нужно, так это постоянно перемещаться, и второе — это то, чтобы быть постоянно в напряжении и форме. Поэтому, встретившись с Юсуповым, я ему сказал, что работать буду шофером, так как мне нужно постоянно быть в разъездах, много слышать и много знать, а придет время, потом посмотрим. Сей¬ час надобно побыть в Тюратаме и на Байконуре, а также на полигоне. Рассказал ему, как меня приняли в Китае на самом высшем уровне. Я даже не предполагал, что меня примет Мао Цзе Дун, к тому же гостеприимство было откровенное и даже радушное. Я тут же Юсупову сказал, что он, наверное, скоро переедет работать в Алма-Ату. Уточнил, так это или нет. Он подтвердил свое решение о переходе и тут же предложил: «А что, если и ты переедешь в Алма-Ату с семьей? Там все-таки столица — это первое, второе — мы придумаем более подходящую работу». Я поблагодарил Исмаила Юсупова за заботу, но сказал: «Мне нужно быть поближе к Тюратаму и Байконуру, немалую важность играет и прикаспийский полигон. Насчет работы все утрясется, к тому же я люблю баранку крутить. Любая крыша хороша, лишь бы она не протекала и хорошо укрывала, основное — уложенное под этой крышей». «Хорошо, хорошо, извините», — проговорил Юсупов, и мы с ним расстались. Я поехал домой, то есть в совхоз «Джувалы», который М. М. Чепурин переименовал в совхоз «Мичурина», а отдельный когда-то совхоз «Каучук», где останавливалась Хелен Бреун, стал отделением совхоза «Мичурина», а так все осталось, как и было в 1948–1952 гг., в начале моей работы с Александром Васильевичем и Хелен Бреун.

Ребята и девчата, мои сверстники, все переженились и повыходили замуж. Однажды встретил Катю, она тоже вышла замуж за милиционера. Поздоровались мы с ней как родственники, поговорили о житье-бытье. Она работала продавцом в магазине на станции Тюлькубас, такая степенная и аккуратная дама стала. Я ей сказал, что работаю шофером, но она перебила и говорит: «Я слышала, ты в техникум поступил». Я подтвердил этот свой революционный шаг к постижению науки. «А ты, — говорит Катя, — все такой же скалозуб, ну и здоров же ты стал, шея — как у быка. Поговорили еще кое о чем и разошлись. Я смотрел ей вслед и думал: такая была, казалось мне, беззащитная, а она вон какая стала, настоящая хозяйка.

Все вокруг было вроде бы таким же, как в те годы, пока я отсюда не уезжал, но вместе с тем многое изменилось, вероятнее всего, в моем видении и понятии перемен, однако я быстро мысленно ушел от воспоминаний и сравнений. Работы было «непочатый край». Пришел домой, семейный уют всегда создает покой для каждого, но я, как мама говорила: «казенный ты человек», действительно был поглощен работой в совхозе шофером, основной, которую я неожиданно заимел в этом совхозе благодаря Александру Васильевичу и которую я тогда серьезно не воспринимал, а думал, что это временное явление — уедет Александр Васильевич и все останется по-прежнему.

Но когда я по-настоящему понял, кем являлась Хелен Бреун, когда сняли с нее бумажную шубу — приказ Даллеса, Трумэна и Эйзенхауэра, я многое осмыслил. И после знакомства с тем самым фашистским изобретением, документом, подписанным этим дьявольским триумвиратом, я всем существом своим сросся с профессией солдата невидимого фронта навсегда, пока я способен перемещаться и дышать.

Вот и сейчас срочно нужно подготовить предложение Г. К. Жукову по некоторым изменениям в работе СВПК за рубежом, побывать в Тюратаме и на Байконуре и все это делать незаметно для других, кроме директора совхоза — М. М. Чепурина (он все знал и всячески помогал мне).

Георгий Константинович Жуков прилетел в Ташкент 14 января 1957 года. Встретились мы с ним в штабе ТуркВО, много говорили по международным проблемам и работе СВПК в изменившихся условиях. Агенты разведок США, Англии, Германии, Франции, Японии не только нагло, но и малоподготовленными лезли в СССР, в каждую щель, специально оставленную нами под видом «халатности» и недосмотра.

Более подготовленных шпионов мы перевербовывали и возвращали их в те страны, из которых их к нам засылали. Эти агенты-двойники не соприкасались с нашими контрразведчиками, которые исполняли свой долг за рубежом по своей линии и отслеживали действия «наших» новых агентов-двойников, перевербованных нами. Мы знали о них все: кто действительно стал служить нам верой и правдой, а кто решил по совету А. Даллеса «подзаработать». Такие ловкачи разоблачались там, в тех странах, и сдавались в местные органы этих стран с увеличенной виной в несколько раз. Были, конечно, и неудачи.

Все мы с Георгием Константиновичем вместе разложили по полочкам, проанализировали и ошибки, и успехи. Потом рассмотрели разработанный мною план пересмотра некоторых функций, выполняемых нашей контрразведкой за рубежом.

Г. К. Жуков внес свои дополнения, хотя их было немного, но мне было полезно их тоже усвоить для дальнейшей работы. Чем мы могли гордиться, так это тем, что из 123 648 человек нашей контрразведки, работающей в разных странах, не было ни одного случая измены, как это порой было в КГБ. Мы не могли отнестись равнодушно к последствиям XX съезда ВКП(б) — разоблачению культа личности Сталина Н. С. Хрущевым и возне воинственно-разрушительного империализма США (и его важной олигархической составляющей — воинственно-разрушительного иудаизма США) вокруг этого вопроса. Мне были предоставлены широчайшие полномочия по межгосударственным связям между СССР и КНР. Время было сложное.

Среди китайского населения стал проявляться антисоветизм. Не коснуться этого вопроса с Георгием Константиновичем мы не могли. Поэтому нами была создана группа контрразведчиков СВПК под руководством Талгата Аблязева и переброшена в КНР для разоблачения американских и английских, наспех сотворенных и заброшенных шпионов в Китай для раздувания антисоветизма среди китайского населения. Практически через дней 10 группа Аблязева стала основой разоблачения и сдачи китайским спецслужбам любителей афер чужими руками таскать каштаны из огня. Если рассматривать работу нашей специальной военно-политической контрразведки СССР, то она была призвана, в отличие от разведок стран Запада, не разжигать межнациональные и межгосударственные распри и войны, а, наоборот, пресекать злонамеренность Запада и, прежде всего, США. Нахрапистость Даллеса прослеживалась практически в каждом агенте ЦРУ, а потому они нередко повсюду были нашей легкой добычей.

Несмотря на все меры мирного характера, предпринимаемые нами, антисоветские настроения не только среди простого китайского народа, но и среди руководства КНР стали то и дело возникать и к месту, и не к месту. Особенно усердствовал министр обороны Линь-Бяо в обработке военнослужащих и погранвойск. Не редкими стали случаи провокаций с китайской стороны на границах Приамурья и Семипалатинска. Я снова спросил Г. К. Жукова, говорил он или нет с Хрущевым об уходе с поста министра обороны СССР и посвящения себя полностью только должности начальника СВПК.

Мы хорошо понимали, что после окончания Второй мировой войны агрессивная верхушка США развязала общепланетарную холодную войну с некоторыми вспышками кровопролития в разных частях планеты. И эта холодная война может перерасти в третью, но уже общепланетарную термоядерную катастрофу всего человечества на Земле. Именно поэтому контрразведчики, и не только наши, работали не покладая рук и день и ночь, чтобы предотвратить подобную трагедию.

На мой вопрос Жуков ответил отрицательно и произнес:

— Говорил и неоднократно, но пока одни обещания. Перед отъездом сюда я снова спросил Хрущева об этом, он вроде бы согласился, но сказал, что надо бы подобрать подходящий момент.

Мы с Г. К. Жуковым облетели и объехали наши границы с КНР, понаблюдали за поведением пограничников КНР. Побеседовали с нашими офицерами-пограничниками и с рядовым составом пограничников. Чувствовалась напряженка во всем. 23 февраля 1957 года Г. К. Жуков из Алма-Аты вылетел в Москву, я же поспешил поездом вернуться в совхоз «Мичурина», так как я обязан быть на работе гражданским человеком. Встретившись с М. М. Чепуриным, поговорили тоже об обстановке на советско-китайской границе и вообще о межгосударственных отношениях между СССР и КНР. Здесь же договорились, что я, числа 20 марта, отправлюсь в командировку в Алма-Ату. После посещения границы я просто обязан был посетить КНР и проанализировать настрой Чжоу Энь Лая и Мао Цзе Дуна. Нас с Г. К. Жуковым тогда настораживало большое скопление китайских войск на небольшом расстоянии от советско-китайской границы. Мы же там имели только пограничников. 26 февраля 1957 года ко мне в помощь прибыло подкрепление из Москвы — 2 человека (Галямов и Бубнов); прикомандировали мы их к Управлению КГБ Чимкентской области. Главное, это была связь, так как приходилось думать о создании нового военного округа «СРЕДАЗВО», но этот вопрос пока обсуждался только в узком кругу. Я мотался по Чимкентской, Кызылординской и Ташкентской областям под видом хозяйственной деятельности совхоза и по личным делам, но больше всего по службе.

13. АВАНТЮРА ДЛЯ ХРУЩЕВА

Средняя Азия, в том числе и Казахстан, становилась стратегическим регионом для разведывательной деятельности западных спецслужб, особенно США и их наемников, проживающих в республиках Средней Азии СССР.

США стремились во что бы то ни стало столкнуть в войне Советский Союз и Китайскую Народную Республику. Даллес писал своим наемникам в СССР (привожу некоторые строки из его письма, перехваченного нами): «Мы стоим на правильном пути и, если нам удастся столкнуть наших злейших врагов: русских и китайских между собой в войне, то каждый наш сторонник может себя считать победителем, где бы он временно не проживал».

Наши контрразведчики были обеспечены всей необходимой информацией, — кого засылали в среднеазиатские республики из США и Англии и по каким адресам проживали их помощники на территории СССР. «Гостей» мы арестовывали сразу либо при переходе границы, либо около квартиры наемников, вместе с наемниками. Вот тогда-то и начинался шум и гвалт о нарушении «прав человека» и о свободе, антисемитизме (потому что среди наемников было немало азиатских евреев, завербованных, в том числе и через их родственников, живущих в США). 17 апреля 1957 года мы перехватили послание Ал. Даллеса и Д.Эйзенхауэра, адресованное неким Махтману и Репневу. До этого подобных фамилий в нашей картотеке не значилось. Лазутчиком оказался житель из Латвии и, к нашему раздражению, он был сотрудником КГБ — некий Палквус. Это был настоящий трус, высокий мужчина, 42 лет, при первой встрече с нами не смог вымолвить и пяти слов. Палквуса, от страха, хватил глубокий инфаркт, и как военврачи ТуркВО не пытались его излечить, он скончался, и кроме депеши Даллеса и Эйзенхауэра, что была при нем, мы ничего дополнительно заполучить от него уже не смогли. Главное, нам интересно было знать, видели ли они друг друга раньше, встречались ли прежде эти трое — Палквус, Махтман и Репнев?

Что же требовали Даллес и Эйзенхауэр от этих Махтмана, Палквуса и Репнева, жителей Ташкента?

1. При вашей неаккуратности и ротозействе мы потеряли в 1953 году лучших наших разведчиков (как мы поняли, это Хелен Бреун, Берию, Шварцмана, Антохина-Псахиса и др.).

2. Не отсиживайтесь, восстановите все явки по Средней Азии и Дальнему Востоку.

3. Белого возьмите в свои руки любым путем — живым или мертвым — и переправьте его в Пакистан.

4. Подготовьте на границе СССР — Китай военную провокацию, то есть требуется обстрел китайской территории со стороны СССР; плевать, сколько будет выстрелов, лишь бы они были.

5. Была встреча с Линь-Бяо. Прошла эта встреча более чем успешно, и, если вы выполните свою роль, наши хлопоты увенчаются успехом.

Как видите, положение обострялось с каждым днем.

И если явки по Средней Азии, а значит, по всей контрразведке по СССР, уточнить было нетрудно, они нам были известны с 1949 года, то явок по Дальнему Востоку не числилось вообще. Махтмана, Палквуса и Репнева мы вычислили в течение 2 часов — это работники Ташкентского треста геофизики. Репнев имел другую фамилию, он сразу был взят нами под пристальное внимание и круглосуточное наблюдение. Явки по Средней Азии мы закольцевали полностью, так что Репнев не успел опомниться. Нас интересовали явки по Дальнему Востоку, но от Репнева никто в эту сторону не выезжал, его телефоны, как рабочий, так и домашний, были на круглосуточном прослушивании. Мне требовалось срочно вылететь в Москву к Жукову и к Чжоу Энь Лаю в Китай. Созвонившись с Г. К. Жуковым, я рассказал ему о перехваченной писульке Даллеса и Эйзенхауэра. Георгий Константинович принимает решение и дает мне указание: снять копии, одну отправить в Москву, для него, а вторую оставить у себя. С одной копией и подлинником выехать в Китай, ознакомить Чжоу Энь Лая, а при возможности, и самого Мао Цзе Дуна с этим документом, оставив им копию, подлинник же обязательно оставить при себе. 26 апреля я выехал в КНР. За три дня успешно встретился и с Чжоу Энь Лаем, и с Мао Цзе Дуном. Агрессивная провокация Даллеса и Эйзенхауэра Мао Цзе Дуном была воспринята очень болезненно. Он, всегда невозмутимый, вдруг поднялся из-за стола, стал ходить взад-вперед по кабинету, повторяя: «Хрущев, Хрущев». Остановившись напротив меня, проговорил: «Хрущев, Линь-Бяо — враги!». Высказался по-русски, пожал мне руку и что-то проговорил по-китайски, чего я сам не понял, а переводчик перевел так: «пока есть мы, войны не будет, пусть Даллес хоть лопнет».

Попрощавшись, я поспешил домой. На этот раз меня сопровождали чекисты Китая до самой границы, пока я не перешел на Талды-Курганскую территорию. Провожая меня, Мао Цзе Дун сказал:

— Берегите себя. Не будет вас и нас, показывая на Чжоу Энь Лая, все может случиться.

Из Талды-Кургана я на вертолете, вылетел в Алма-Ату к Юсупову, так как требовалось установить полный контроль за некоторыми одиозными фигурами и укрепить контроль в районе Семипалатинской линии границы с Китаем, чтобы не допустить провокации с выстрелами с нашей стороны. Прилетели с Юсуповым в Семипалатинск, побывали на заставе и в отряде пограничников. Но говорили только об известных проблемах: все ли имеется, что требуется, чего не хватает, есть ли провокации со стороны китайских пограничников и тому подобное. Знакомить с Даллесовской писаниной, разумеется, никого не стали.

15 мая вернулся домой и связался по телефону с Жуковым. Он мне сказал, что ознакомил Хрущева с очередной писулькой Даллеса, но хорошей беседы не получилось, разговор закончился чуть ли не ссорой. Я рассказал, как и кем был принят в КНР, передал ему дословно все, сказанное Мао Цзе Дуном, и сказал, что меня китайские чекисты сопровождай до советской границы. Рассказал, где мы побывали с Юсуповым, и о том, что я отозвал 18 человек ребят на усиление нашей работы на Дальнем Востоке и в Семипалатинске.

Георгий Константинович спросил:

— В Москву не собираешься?

Я сказал:

— Пока не установил явки на Дальнем Востоке, придется воздержаться, так как это, сами знаете, сейчас вопрос вопросов. В Средней Азии все явки, существовавшие со времен Хелен Бреун, под нашим полным контролем. Алик Садыков установил контроль за ЦРУшниками в Пакистане и Афганистане, как и за связными этих стран. 13 июня Гена Дворников прослушал и записал разговор Репнева с каким-то Гавриным из Находки, разговор их длился недолго, но главное было в том, что Гаврин и Репнев наметили встречу в Сочи, 25 июня. Место встречи обозначено не было, а это нам говорило о том, что паутина ЦРУ простиралась до Сочи, а значит, и до Грузии. По телефону определили, кто такой Гаврин, его место работы и жительства, установили за ним круглосуточное наблюдение и прослушивание телефонных разговоров, закрепили за этим объектом всю группу полковника Сапрунова Василия Даниловича.

Через 11 дней все точки по Приморью и Дальнему Востоку были обозначены. 24 июня Дворников снова перехватил и записал разговоры Гаврина с Репневым, встреча их была перенесена на 7 августа и должна состояться в гостинице «Янтарная».

Как за Репневым, который оказался — Буровой — по паспорту и авиабилету, а впоследствии и по месту прописки в г. Ташкенте, так и за Гавриным (Гарцманом, по тем же данным) были закреплены наши люди индивидуально, как в полете до Адлера, так и в поездке до Сочи и гостиницы. 7 августа 1957 года все фигуранты, в том числе из Поти, Тбилиси, Баку и Еревана, были арестованы и препровождены в Москву. 12 августа прилетел в Москву и я. Как было не удивиться, когда пришлось встретиться со старыми знакомыми по Ташкенту и Тбилиси — какие они произносили правильные, эффектные речи до того, как их разоблачили, а теперь было очевидно, что это настоящие предатели Родины, продавшие все, что можно и нельзя за деньги, за амбиции, за свое неудовлетворенное тщеславие.

И сегодня, спустя полвека (недаром сказано в писании: «все возвращается на круги своя») поведение иных, так называемых политических деятелей словно возвращает меня в те прошедшие времена. К примеру, такие как Ельцин, Горбачев, Шеварднадзе, Яковлев да и некоторые другие, их безответственность в заявлениях, неожиданная извилистость и смена направлений в политике, а главное, — разбазаривание общенародного достояния и многое другое мне очень напоминает поведение тех самых предателей в том далеком пятьдесят седьмом.

Вернемся к повествованию — долго мы с ними время терять не стали, выжали из них всю информацию, что нам было нужно, и отдали в руки правосудия. Почему?

Да потому, что после разоблачения Барамии и Берии эти фигуранты письменно давали клятву — не участвовать в антисоветской деятельности, не сотрудничать со спецслужбами Запада. А после повторного разоблачения эта их клятва становилась приговором.

Это было 17 августа 1953 года. Мы тогда не жаловали неисправимых врагов Советского Союза, и потому страна была действительно крепкой. В отличие от 1991 года, когда господа Крючков и Язов не выполнили свою присягу и фактически сдали страну дьяволу.

В Москве мы с Георгием Константиновичем долго разрабатывали каждый свою модель дальнейшей работы нашей контрразведки как внутри страны, так и за рубежом.

Хрущев нас постоянно дергал и интересовался, каковы наши дела. Мы объяснили ему все детали подробно, в которых он мало разбирался, но всегда выслушивал до конца и благодарил за работу. Я ему рассказал о поездке в Китай и об отношении руководства КНР к Советскому Союзу и лично к нему, Хрущеву. «Да, понимаю я, что подналомал дров, — проговорил тогда Хрущев, — ты сам будь поосторожней, один ездишь туда, черт их поймет, что они могут придумать и сделать с тобой». Я его успокоил, что там я являюсь желанным гостем и верным союзником. Потом я затронул вопрос об освобождении Г. К. Жукова с поста министра обороны и переходе Георгия Константиновича на свою основную работу. Хрущев долго ходил молча, а потом проговорил: «Давайте придумаем какую-нибудь авантюру с освобождением Георгия Константиновича, но с пользой дела для контрразведки». На этом мы и разошлись, пообещав Хрущеву проработать эту авантюру.

В кабинете у Георгия Константиновича мы доработали общую модель деятельности нашей контрразведки и договорились: как только будут окончательно выявлены все явки по Дальнему Востоку, мы займемся выработкой авантюры для Никиты Сергеевича.

Г. К. Жуков, немного помолчав, проговорил:

— Какая разница между Сталиным и Хрущевым! Сталин сам бы сейчас с головой ушел в нашу контрразведку и помогал бы всячески, а у Хрущева нет того, что было у Сталина.

Я успокоил Жукова, сказал ему:

— Хорошо, что не мешает. Он, то есть Хрущев, пока не понимает, что началась «Третья мировая война» — пока холодная, но Даллес и вся его псарня всячески хотят ее превратить в огнедышащую.

Г. К. Жуков поднялся и прошелся по кабинету, подошел ко мне и сказал:

— Хорошо то, что мы с тобой мыслим одинаково, я забываю спросить у тебя одно: что ты решил сделать с фигурантами явок, когда все они высветят себя, конечно, с помощью наших ребят?

Я объяснил, что по этому вопросу я как бы проявляю определенную нерешительность.

Жуков переспросил:

— А точнее?

Тогда я ответил откровенно, что таскать эту сволочь туда-сюда, по-моему, глупо, пустим их в расход: кого при попытке к бегству, кого…

— Понял, — сказал Георгий Константинович, — по-моему, ошибки не будет, и за эти отбросы общества сам Господь Бог нас простит. 3 сентября я вернулся в Казахстан. Новостей было много. Те, кто с какого-либо телефона звонил Буровому и Гарцману, уже были арестованы и допрошены. Осталась не зафиксирована одна Бухара, однако слежка была установлена за двумя подозреваемыми, хотя они ни в чем и ничем себя не проявляли.

Арестованные и допрошенные вели себя вызывающе и даже угрожали нашим сотрудникам:

— Недолго вам, псы, осталось нас терзать, скоро мы поменяемся ролями, вот тогда получите все, вместе с Белым, по заслугам, распятие для вас будет благом.

Я ознакомился со всеми протоколами допроса и дал устное распоряжение своим коллегам: поступить с наемниками согласно договоренности с Г. К. Жуковым. В тот же день я вылетел в Кзыл-Орду.

В Кзыл-Орде мы провели совещание со всеми сотрудниками СВПК, работающими по Дальнему Востоку и Средней Азии. На этом совещании впервые присутствовали И.

Ю. Юсупов и М. М. Чепурин. Я постоянно наблюдал за ним, с каким удовольствием он выслушивал выступающих ребят, которые всегда находятся на передовой линии контрразведки. На этом совещании я поздравил с очередным повышением в звании, кого это касалось из присутствующих, а также с наградами за проведенные операции по Карпатам и Средней Азии. За только что проведенную операцию наград еще не было.

Из Кзыл-Орды я вылетел в Москву. Шестого октября мы уже были в Югославии, а 7 октября нас принял сам Иосип Броз Тито. Там Георгий Константинович и критикнул Н. С. Хрущева в присутствии корреспондентов. Авантюру, о которой просил нас Н. С.

Хрущев, исполнили. 11 октября 1957 года мы уже были дома, то есть в Москве.

Хрущев нас встретил расстроенным и сказал:

— Ну, зачем мы эти игры придумываем?

Я не выдержал тогда и сказал:

— Никита Сергеевич, вы напрасно волнуетесь, сейчас в период холодной войны и откровенного бешенства масонов роль контрразведки незаменима. 27 октября 1957 года состоялся Пленум ЦК, который рассмотрел персональное дело министра обороны маршала Г. К. Жукова. Я об этом не буду писать, это дело друзья и враги Советского Союза прокручивали сотни раз. Крутят и сейчас агенты Запада, чувствующие себя сегодня весьма вольготно в России. 28 октября мы встретились с Н. С. Хрущевым, он был угрюм и задумчив.

Поздоровавшись с нами, он сказал:

— Теперь меня вообще с дерьмом смешают! Сталина опозорил, маршала Победы уволил. Меня скоро врагом народа назовут! Но, в общем, дело сделано, я вашу просьбу выполнил. Теперь устраивайте все, как надо, но меня не избегайте. Тут уж подхалимы приходят, хвалят меня за смелость, руку жмут, но я-то знаю, что они обо мне по кабинетам говорят, — расстроенно проговорил Хрущев.

Я его заверил, что в случае чего, мы его в обиду не дадим. Теперь, тем более, Г. К. Жуков будет заниматься СВПК СССР со стопроцентной отдачей своих способностей.

29 октября я вылетел в Чимкент, а Г. К. Жуков остался передавать дела в Минобороне. 29 октября я уже был в Чимкенте, и так как летели вместе с Юсуповым и Ниязбековым, то мы с Ниязбековым вышли в Чимкенте, а Юсупов полетел прямо до АлмаАты.

С С.Б. Ниязбековым мы заехали в крайком, где я попросил выделить для совхоза Мичурина два автомобиля ГАЗ-69А (пятиместный) и ГАЗ-20 «Победа». Сабир Белялович вызвал кого-то из своих сотрудников — я их знал не всех — и дал какую-то команду.

Ниязбеков спросил меня:

— А где вы сейчас обитаете?

Я ответил:

— На прежнем месте, «шоферю» в совхозе у Михаила Михайловича, для этого совхоза и прошу автомобили.

— Я Михаилу Михайловичу еще в Кзыл-Орде пообещал с вами переговорить на эту тему. Там мы проводили совещание и ехали с ним вместе на поезде в Кзыл-Орду. Мне звонил из Кзыл-Орды Юсупов и вкратце рассказал о теме совещания, — сказал Ниязбеков.

Я позавидовал ему и сказал:

— А меня не могли пригласить? Не такой уж я олух, надеюсь, пригожусь. Сразу из Тюкюльбаса мы поехали поездом, а времени у меня, как всегда, не хватает. Через неделю я заехал к Сабиру Беляловичу один, и мы договорились о его сотрудничестве с нашей контрразведкой.

Едва я вернулся в совхоз, меня опять позвал Михаил Михайлович, кто-то должен звонить из Ташкента. Посидели мы минут 15, и зазвонил телефон по межгороду. Я взял трубку и услышал голос Быстренко Виктора Васильевича. Оказалось, они с Ахромеевым прилетели в ТуркВО и обязательно им нужно встретиться со мной. «Много вопросов накопилось», — договорил уже Ахромеев, наш начальник штаба СВПК СССР.

Тогда мы с Михаилом Михайловичем договорились, что я поеду в Ташкент, встречусь с Ахромеевым и Быстренко и задержусь в техникуме для сдачи экзаменов — учеба есть учеба, ведь я должен что-то знать, а работать на «гражданке» мне придется долго, возможно до пенсии. На второй день директорский «Москвич-403» подвез меня и двух шоферов для получения двух автомобилей — ГАЗ-69 и «Победы» с какой-то базы до остановки такси Чимкент-Ташкент.

Итак, мы 2 ноября встретились в ТуркВО с Ахромеевым и Быстренко, меня ин¬ тересовали дела работы нашей контрразведки за океаном и на Западе, а также то, как обстоят дела с обезвреживанием лазутчиков, идущих через Польшу и Прикарпатье. Однако Ахромеев и Быстренко приехали с другой миссией. Они сообщили, что Василий Вершинин передал, что Аллен Даллес решил посетить Европу и особенно Швейцарию. Мы все хорошо знали то, что Швейцарию и Австрию посещают все шпионы мира для проведения общих операций против какой-то выбранной страны разведкой США. Но коль это сборище намечено Даллесом, то нам известно, против кого собирает все силы этот старый прохвост. Его визит носил чрезвычайно секретный характер, даже от правительства США, но для нашей контрразведки секретов не существовало. Приезд этот был запланирован на 20 ноября 1957 года. Времени было еще много, и я решил разделаться с техникумом и вылететь в Швейцарию вместе с В. Быстренко.

Цель была одна — убрать этого смутьяна и убийцу с дороги всего человечества на Земле. Где останавливался и в каком ресторане любил потрапезничать Аллен Даллес, нам хорошо было известно с той поры, когда он разъезжал разведчиком США по всей Европе. 21 ноября мы с Виктором Быстренко уже были в Женеве, где иногда трапезничал Даллес. Но в этот раз он здесь не появлялся, хотя англичан и французов мы видели в «зеленом ресторане» (это на улице, под деревьями). Наши люди были оповещены и шныряли не только по Швейцарии, но и Австрии. 23 ноября мы узнали, что Даллес появился в Берне, то есть там, где он чаще всего бывал и где даже во время войны содержал две явочные квартиры. Наш сотрудник немедленно нанялся в этот уютный и небольшой ресторанчик (как его ласково именуют, птичник) официантом, получив задание при этом угостить Даллеса так, чтобы его хватило не более чем на 5 часов. 27 ноября 1957 года мы зашли в этот ресторанчик со своими «птичками», которые являлись нашими сотрудницами, и стали раскованно себя вести: разговаривать и танцевать, у меня же, как назло, под маской так чесался подбородок (а все мы были в специальных масках — усы и бородка, измененный нос и тому подобное), что я был готов сорвать ее и уйти. Мы уселись в хорошее место в углу под пальмой, где официанткой была женщина средних лет, а через один ряд столов обслу живал уже наш «официант» — Степан Шульженко. Так как было уточнено, что Даллес, когда приходил на трапезу, занимал место либо где мы сидели, либо в другом углу под мощной египетской розой, высоким растением, под потолок, с алыми, яркими и крупными цветами.

Минут через 20–25 зашли Даллес, Брус, его постоянный помощник, и с ними еще 2 человека, нам не известных. Но к неожиданности для нас всех Даллес со своей свитой сел за столик в нашем ряду, против окна, откуда хорошо просматривалась булыжная улица. Неожиданность была крайне неприятная. Всегда он усаживался на два определенных столика, о которых я говорил выше, и никогда не садился в другие места.

«Наш» официант их и обслуживал, эти столики, и принес бы все, что необходимо. Но Даллес сел за другой стол, к другой официантке. А стрелять нам никак нельзя было.

Заказали они, команда Аллена Даллеса, по стакану фруктового сока, посидели 37 минут и, рассчитавшись с официанткой, ушли. Мы же остались не солоно хлебавши, теряясь в догадках. По докладу наших постовых, Даллеса и его команду поджидал автомобиль, на который они сели и скрылись за поворотом. Так наша цель не была осуществлена. Посидели мы в ресторане еще минут 20 и, рассчитавшись с официанткой, покинули ресторан. Попытка уничтожить фашиста Даллеса не увенчалась успехом, так как Даллес в этот же день улетел в США. Его нервозное состояние мы хорошо заметили, будучи почти рядом в ресторане. Этого надо было ожидать, так как его авантюры проваливались, с нашей помощью, одна за другой.

Нашей контрразведке было известно, что в послевоенные годы Австрия и Швейцария превратились в сборища шпионов Запада. Мы не могли им позволить плести против нас паутину, поэтому тоже были здесь. Разместившись в гостинице Давоса, провели маленькое совещание по ужесточению контроля над заброской западной агентуры в страны социализма. Дело доходило до абсурда, когда люди Даллеса предлагали свои услуги по шпионской деятельности против США. Однако кто был кем, мы аккуратно и тщательно распознавали. Когда попадались действительно решившие подзаработать, с такими мы быстро находили общий язык и направляли их деятельность в нужном нам направлении.

В крайнем случае, могу откровенно заявить, что перевербовка (а этим занимался и Даллес) американцев была как 40 к 1, в пользу СВПК СССР. Некоторые ЦРУшники и сейчас превосходно помогают нашей контрразведке СССР. А тогда, в трудные для нас времена, когда наши противники уже считали себя победителями в холодной войне против СССР, я говорил, что не стоит спешить с выводами, — еще не вечер.

Тогда мы поколесили по Европе месяца полтора и вернулись в Москву 14 января 1958 года. В Москве мы встретились с Г. К. Жуковым. Я ему рассказал про удачи и про неудачу с Даллесом. Я спросил Г. К Жукова об их отношениях с Хрущевым, он ответил:

— Нормальные, хотя как всегда Хрущев неуклюже провел тот Пленум о моем «увольнении». На спектакле с этим моим «увольнением», как на рентгене, выявились все мелкие душонки лицемеров и оборотней как из окружения Хрущева, так и из моего окружения. Порой диву даешься, как меняются люди, но думаю, что все эти приспособленцы недолговечны.

14. ПОИСКИ МАРТИНА БОРМАНА

Нашей контрразведке было поручено пленить и вывозить врачей-изуверов, бывших на службе третьего рейха. Тем же, кого вывезти на территорию СССР было невозможно, зачитывался приговор военного трибунала, и их расстреливали на месте.

Нас, сотрудников СВПК СССР, удивляло одно немаловажное политическое явление. Было известно, что среди высшего звена гитлеровского генералитета находились евреи, но когда попадали в наши сети гитлеровские врачи-евреи, мы терялись в догадках. Ведь гитлеровский фашизм уничтожал евреев, но почему же тогда врачи-евреи служили Гитлеру верой и правдой? Эти врачи гитлеровского фашизма — евреи по национальности, тоже были врачами-извергами, не слабее других в своей бесчеловечности, ставили всевозможные эксперименты над женщинами оккупированных территорий, в том числе и над еврейками.

Я давно убедился, что в криминальных, финансовых и политических делах не бывает национальностей. То есть только порядочные люди сохраняют человеческие ценности, находясь у вершин бизнеса или политики, сохраняют человеческие привязанности, уважение к своей нации и к другим нациям, естественно, тоже. Но порядочные люди не часто оказываются у кормила высокой власти. К общей беде, возглавляют крупнейшие финансовые корпорации часто люди, одержимые идеей стяжательства, люди, для которых не существует ни моральных ограничений, ни законодательных, потому что они — над законом, то есть все могут оплатить и купить. Они не щадят никого, не только соплеменников, даже родственников уничтожают без малейшего сочувствия. Только этим можно объяснить эксперименты названных мной выше лагерных врачей еврейской национальности. Так же, как и немецкие врачи-лагерники уничтожали с издевательствами заключенных немцев-коммунистов. Вот на этой финансово-аморальной базе и созданы воинственно¬ разрушительные системы, представляющие сегодня опасность для существования всего человечества.

Возвращаясь к поиску нашими людьми врачей-изуверов, обращаю внимание читателя, что американцы тогда не только охраняли их, этих извергов, но и прятали, перевозили их из одной страны в другую. Поэтому наши контрразведчики, не считаясь с жизнью и временем, отыскивали этих преступников. Зачитав им приговор военного трибунала, расстреливали их на месте. Как пример, приведу некоего Махима Айдмана, который покалечил на территории Белоруссии 947 девушек и женщин, на территории Молдавии и Украины — 1314 женщин. Скрывался он в Италии, в Мила¬ не, конечно, под другой фамилией. 11 января он был вывезен за Милан, ему был зачитан приговор военного трибунала за все его «героические действия». После чего его расстреляли и оставили в песчаном карьере, на счастье ворон.

Оставались неуловимыми до 1972 года только Борман и Моль, которых, как заслуженных туристов, американцы перемещали из одной страны в другую. Здесь следует объяснить, кто такой Моль, он малоизвестен, в отличие от Бормана. Этот Моль возглавлял медицинский центр, который следовал за линией фронта. В этом центре у наших военнопленных отбирали всю кровь и обескровленные трупы выбрасывали.

Военный преступник, врач-убийца Моль вывез из Германии 400 тонн консервированной крови, и американцы приняли у него эту кровь как валютный вклад.

Мы можем гордиться своей контрразведкой за все достижения — с 1942 года во время войны и после войны, когда Даллес пытался что-то сделать с СССР, ничего у него не получалось. Мы давили все его задумки в самом зародыше, начиная с Хелен Бреун и Берии. Наша, почти 125-тысячная контрразведка, пополнилась тогда за счет перебежчиков из разведслужб Запада, и особенно за счет США, на 19 тысяч человек, некоторые и сейчас плотно работают с нашей контрразведкой СВПК СССР Все авантюры Аллена Даллеса нами гасились в самом начале или разоблачались и становились достоянием гласности тех стран, против которых готовились эти авантюры. По возвращении в Москву мы все проанализировали, что успели сделать и что не успели, и — почему намеченное осталось невыполненным. 20 января я вернулся в Казахстан. 22 января провели совещание контрразведки в зале заседаний крайкома под видом совещания партхозактива с присутствием Юсупова и Ниязбекова. Совещание потребовало времени 12 часов. После совещания мне доложили, что было два перехода границы со стороны Афганистана. Ничего подозрительного у нарушителей не было, их подержали двое суток и отправили тем же путем, но в обратном направлении. Бухара ничем себя не проявляла, но в пунктах, за которыми наблюдали, было какое-то оживление, приезжали гости, — пошашлычили и разъехались. При прослушивании разговора выяснилось: ожидаются гости из Иордании. В Приамурье задержаны два человека неустановленной национальности, представляются глухонемыми. Глянув на фотографии, я понял, кто они такие и почему они онемели. Этих шпионов ждали, но не в Приамурье, а через Польшу. Я быстро созвонился с Супруновым и сказал ему: «Подъезжай ко мне и возьми с собой пару человек в командировку». 27 января 1958 г. полковник Супрунов со своими товарищами отправился в Приамурье, решили мы этих «глухонемых» привести в фильтр-пункт ТуркВО. Дорога в то время была неблизкой, поэтому я успел пошоферить в совхозе, побывать в техникуме, побыть дома, чтобы от меня не отвыкли. Настоящему семьянину, каким я по долгу службы не мог быть, трудно поверить в то, что я жил большой жизнью всей страны, а для семьи оставалось очень мало времени. Даже когда 5 февраля у меня родился сын, то старшая сестра пришла вечером и говорит: «Ты хоть знаешь, кто у тебя родился? — а я невпопад: — Что, уже родился, кто?» Она меня распекала так, что я, наконец, почувствовал, что я и в самом деле семейный человек. Мои родственники «ни сном ни духом» не знали, что шофер-то я липовый, что служу я всей семье великого Советского Союза. А служил я и служу верой и правдой. 10 февраля 1958 г. в ТуркВО мы «познакомились с глухонемыми», привезенными полковником Супруновым, через 30 минут «глухонемые» заговорили и, к моему удивлению, на чисто русском языке. И во всем признались. Дальнейшую работу с ними проводил полковник Супрунов со своими сотрудниками. 14 февраля 1958 г. я с группой товарищей, уже из Москвы, вылетел в Испанию, так как Г.К. Жукову доложили, что Борман со своей свитой под охраной ЦРУ разместился в роскошном особняке в Севилье. Каждый, даже разведчик или контрразведчик, когда смотрит кинофильм, восхищается, как ловко работают наши агенты в других странах, как будто Господь Бог нас охраняет, и может показаться, что все у нас так легко получается.

В Мадрид мы прилетели в 01.30 ночи местного времени, разумеется, нас встретили наши сотрудники СВПК, помню Василий Скобликов, Захар Прокопенко и Валентин Данилюк. До утра мы выстраивали алгоритмы, нет, не пленения и вывоза Бормана на территорию любого государства социалистического лагеря — планировалось его физическое уничтожение. Роль основную я взял на себя. Через день мы: Василий Скобликов, Валентин Данилюк (у них — знание испанского языка, испанские документы, как на испанцев, я же, Казаков Владимир Устинович, не имел ни того и ни другого, к тому же на испанца ни с какой стороны не был похож) и я выехали из Мадрида в Севилью. Через 2,5 часа установили место этого особняка, подошли втроем метров на 300 к нему, и я решил один пойти осмотреть местность с близкого расстояния, установить входы и выходы на территорию усадьбы, а если удастся, то и сам особняк.

Двухэтажный особняк был окружен апельсиновыми и лимоновыми деревьями, окутан вьющимися растениями, хмелем, виноградом и цветами и показался мне не рукотворным сооружением, а какой-то особенной частью самой матушки-природы, так и хотелось зайти в этот райский уголок сада. Но, по-видимому, я слишком размечтался и опомнился тогда, когда почувствовал, что сильная рука меня схватила за шиворот. Оглянулся и увидел здоровенного негра с перекошенной физиономией вампира. Только и успел подумать о том, что хорошо, что я без оружия, если сразу не пристрелят, то выкручусь. При втором ударе по голове я потерял сознание и очнулся только в тюремном изоляторе Севильской тюрьмы.

Болела голова, в ушах звенело, пахло нашатырем. Вглядевшись, я увидел сочувственные глаза врача-женщины. Она меня спросила по-испански:

— Как вы себя чувствуете?

Я понимал испанскую речь, но сам объясняться не мог, а потому молчал и продолжал на нее смотреть. Минут через десять она ушла, и тут же по звуку шагов я понял, что пришли «костоправы», их было двое. У одного в руках я увидел свой паспорт.

— Казаков Владимир Устинович? — Он ткнул меня кулаком в лоб, — рус?

Слышу, заговорили по-английски. Поняли, что я русский — значит советский.

Один подошел, посмотрел на мои ладони и показал руками, как крутить баранку, я ему согласно кивнул головой и проговорил, что я шофер. Принесли мне какой-то баланды и кусок хлеба, есть я не хотел, сильно тошнило, но я уже начал свою игру — жадно съел хлеб и похлебал эту похлебку они, глядя на меня, смеялись. Потом попросили подняться и пройти по тусклому и вонючему коридору. Прошли мы метров 20, они открыли дверь, и я увидел первый спектакль пыток, истязаний китайца или японца, который то орал от боли, то дребезжал, когда подключали ток. Смотрел я на эту сцену минут 45, пока бедолага не потерял сознание. Меня вывели в коридор, затем завели в такую же комнату, но оснастка была поразнообразнее. Как ни странно, мне предложили сесть на мягкое кресло, и появился испанец лет 45, владеющий русским языком. Начал этот «русскоязычный» тип издалека и был на удивление ласков. Я ответил на все вопросы: как попал сюда, почему уехал из Москвы. Он то выходил, то снова заходил и снова «расковыривал» меня, а я продолжал играть Иванушку-дурачка.

Вечером меня еще раз покормили какими-то объедками, но я сам себя не узнавал — куда девалась моя брезгливость, съел все быстрее голодной собаки. Потом отвели в другую комнату, где стоял топчан с матрацем, и этот «русскоговорящий» сказал: «Спокойной ночи, до завтра». Разумеется, мне было не до сна, но тем не менее я минут через 20 начал храпеть, слышал, как дважды открывалась и закрывалась дверь. Нервы мои были натянуты как струна, и вдруг я полетел вместе с топчаном на пол.

— Вставай, шагай в дверь. — Это был уже другой тон того же «русскоговорящего».

Только я вышел в проход, меня втолкнули в ту же комнату, но мимо мягкого кресла на какие-то пружины, к тому же рубашку, брюки и не только туфли, но и носки велели снять. Я понял, что попал на электрический стул, но тут же подкатили передо мной стол и начали зажимать самые кончики пальцев ног и рук. Лоб обмотали сеткой, захватив уши, протянули пружину через шею.

— Как вы себя чувствуете? — спросил меня изувер, я не ответил и не посмотрел в его сторону.

— Почему вы пришли к этой усадьбе, что вы хотели увидеть?

— Видел, что живут богатые, значит, я могу устроиться на работу, а если буду работать, то буду жить.

— Врешь, свинья! Ты не работать пришел, ты шпион и получишь по заслугам.

Что он сделал, я не знаю, но меня скрутило в узел, а ногти рук и ног загорелись огнем, но я сдержал даже стон.

Появился еще один «говорун по-русски». Он не выговаривал «р», но проорал во всю дурь:

— Ты будешь говорить, свинья?

Я молчал. Почувствовал, как меня начало скручивать в узел и крутить пальцы рук.

Потом моментально меня отпустило. Я увидел все свои изуродованные пальцы. Из-под ногтя большого пальца левой ноги бежала кровь. В одно мгновение меня опять скрутило в узел и зажало ногти рук и ног так, что кончик пальца правой руки хрупнул, как стекло, и брызнула кровь. Я продолжал молчать.

Потом один другому сказал:

— Видать, этого идиота не за того приняли, вряд ли этот болван представляет для нас какой-то интерес.

Подходит снова ко мне:

— Ты будешь говорить или нет?

Я прохрипел:

— Что мог, я сказал, вы звери, а не люди!

Они оба ушли, потом вернулся первый. Включает сзади меня какой-то жужжа¬ щий станок и снова включает ток, с периодичностью 3–4 минуты. Я все равно молчал. Сколько этот изверг тренировался, не знаю, я потерял сознание. Очнулся я в более порядочном кабинете, запах нашатыря. Лежал я на койке, накрытый байковым одеялом. Рубашка, брюки, пиджачок, носки и туфли были около стула. Болела голова, звенело в ушах, все тело кололо иголками, ныли пальцы на руках и ногах.

Минут через 20–25 зашел один из изуверов и спросил:

— Ты впервые в Испании?

— Да, я думал, тут страна…

— Страна, но не для всех, — ответил он. — Сможешь встать на ноги?

Я попробовал, но рухнул на пол и потерял сознание.

Очнулся на лугу, метрах в 200 от того особняка, одетым и обутым, но без часов и денег. В кармане почувствовал паспорт и сигареты со спичками. Закурил, посидел и опять прилег, — пока не мог подняться. Пролежал почти до утра, с трудом поднялся и поплелся в ту сторону, откуда пришел сюда. Думал, что увижу тот автомобиль, на котором мы приехали.

Бродил весь день по предместью Севильи, и вдруг старичок по чистке обуви назвал пароль, я ответил.

— Здравия желаю, полковник Ладыгин Александр Анатольевич. — Он сунул мне клочок бумаги и добавил: — От меня уходите, там, за складами, ознакомьтесь, но постарайтесь еще побродить и заходите потом по адресу. Вас там ждут, слежка за вами прекращена. Понимаю, как вам тяжело идти, но вы постарайтесь пройти, потом полежите, посидите и потихоньку зайдите по адресу (это частное строение), в случае если нагрянут, мы их оттуда никого не выпустим.

К горлу подкатился комок, я едва отошел от «старичка» и меня начало рвать, наверное, вырвало все, чем меня потчевали изуверы. Когда я освободился частично от тошноты и рвоты, отошел от этого места метров на шесть или семь, закружилась голова, я почувствовал, что падаю и ничего не вижу. Очнулся я в том доме, куда меня посылал «старичок». Здесь были все свои, «Старичком» оказался полковник Осипов Георгий Николаевич (Ладыгин и Осипов — его оперативные фамилии), прекрасный врач-профессионал. Он живо обработал мои почерневшие ногти на руках и ногах, забинтовал откушенный кончик пальца. Я наглотался каких-то таблеток, и мне через час стало намного легче. Тут я услышал, что Бормана увезли через полчаса после моего задержания. Георгий Николаевич спросил меня, смогу ли я ехать на машине, я ответил, что смогу, так как сам понимал, что фашисты Франко небось уже снова меня ищут. Мы сели втроем в один автомобиль, а в два других автомобиля — по 4 человека и поехали. Не доезжая до Мадрида километров 25, мы свернули вправо и въехали в Мадрид совершенно с другой стороны. Заехали во двор двухэтажного дома.

Мы здесь отдохнули, я помылся, примерил на свою физиономию маску, на руках мне обработали ногти, чтобы не видно было черноты. Сфотографировался я и через 2 часа с паспортом Надеждина Серафима Илларионовича выехал с ребятами в аэропорт. При посадке в самолет ТУ-104 Аэрофлота увидел одного из русскоговорящих псов, у которого на подбородке торчала большая черная родинка (об этом типе с родинкой я расскажу позже), но я благополучно прошел в салон самолета вместе с Андреем Федосеевым и Сергеем Порхоменко. Минуты тянулись до бесконечности, но, наконец, взревели турбины самолета, и с дрожью всего корпуса самолета мы потихоньку тронулись. Так вот закончилась моя пятидневная командировка в Мадрид, которая показалась мне целой вечностью. За эти 5 дней я вроде бы побывал в преисподней. 20 февраля 1958 г. мы уже были в Москве, но я поклялся, что Бормана я все равно найду и от пули моей, только моей, подохнет этот боров-кровопийца.

Г.К. Жукова в Москве не оказалось. Я побывал на Госпитальной, там меня посмотрели и предложили поваляться дней десяток в госпитале, но я отказался. 26 февраля я выехал из Москвы поездом Москва — Алма-Ата. За четверо суток на моих пальцах на руках, хоть они были слабы, особенно мизинцы, чернота почти спала, остался только забинтованный палец. 2 марта я зашел к Михаилу Михайловичу — директору совхоза, вкратце рассказал о своей командировке и электрошоке. 3 марта я поехал в техникум, где пробыл на сессии 14 дней. Времени прошло достаточно много, я пытался забыть и про Испанию, и про Севилью, да и боли в позвоночнике стали беспокоить меньше. Больше всего этот кошмар мне напоминали кривые мои мизинцы и чуть укороченный один палец на правой руке. Но когда я вставал и начинал ходить, сильно давали знать о себе боли в пальцах ног и особенно большой палец на левой ноге. Когда же я приехал домой, то попытался скрыть, что случилось с пальцем на руке и ноге, говорил разное, что приходило на ум. Но день за днем я приходил в себя, шла внутренняя борьба — все забыть и баста! Разумеется, работать шофером я не мог, а потому числился в отпуске. 22 марта позвонил из ТуркВО Виктор Васильевич Быстренко и сказал, что 24 марта прилетает Г.К. Жуков. Он просит встретить его в Ташкенте, что-то хочет обсудить. Я сказал, что встречу его в аэропорту. В этот же день я предложил Михаилу Михайловичу, если у него есть желание, вместе со мной встретить Г.К. Жукова в аэропорту Ташкента. Он с удовольствием согласился.

В 13.20 по ташкентскому времени мы встретили маршалов Г.К. Жукова и А.А.

Гречко и генерала В.Ф. Толубко. Я их познакомил с М. М. Чепуриным и сказал:

— Это старый фронтовой костоправ. Он мне очень хорошо помогает, я за ним, как у Христа за пазухой.

Жуков же, здороваясь со мной, взял мою руку, как хрустальную вазу. Я ему сказал:

— Все зажило как на собаке, вот только мизинцы хоть обрезай по самые крючки.

Потом все вместе поехали в Луначарское, в Дом отдыха ЦК Узбекистана. Там я подробно рассказал всем присутствующим, что произошло со мной.

Г. К. Жуков даже очень расстроился, что я из-за этого Бормана перенес такие муки и сказал:

— На черта он тебе нужен, скоро сам подохнет, как собака. Ты, тезка, проявил мальчишество, к тому же непростительное. Риск риску рознь!

Но я повторил:

— Борман сдохнет, но от моей пули, и дополнил: — С Борманом разъезжает Моль, это тот, который забирал всю, без остатка, кровь первой группы у наших военнопленных, так что мне еще предстоит все повторить, где это будет, пока не знаю. Но будет.

Мы проводили Михаила Михайловича, Владимира Федоровича Толубко, и когда остались втроем, Георгий Константинович сказал:

— В Китае мое «отстранение» восприняли очень болезненно, вот мы хотели посоветоваться, как нам быть в таком случае. Ведь пропуск подписан лично Мао Цзе Дуном только для тебя, а мы хотели тоже переговорить с Чжоу Энь Лаем и Мао Цзе Дуном.

Я ответил:

— Давайте сегодня же свяжемся с КНР и завтра вылетим туда. Я понимаю и Хрущева, ведь он сам не уверен был, нужна ли эта наша авантюра, но все сейчас позади.

Что друзья расстроились, это тоже понятно. Вот вчерашний перехват Даллеса и Эйзенхауэра, не отстают от них Голда Меир и истинный экстремист Шамир. Но что теперь, будем паниковать или работать? Хрущева за ваше отстранение больше всех просил я, так как на СВПК СССР в период разгара холодной войны свалилась вся нагрузка и ответственность, если хотите, перед всем мировым сообществом. Воин¬ ственно-разрушительный иудаизм США (еще раз подчеркиваю для читателя, что к советским и российским людям еврейской национальности эта агрессивная система, называемая мной воинственно-разрушительным иудаизмом США, не имеет никакого отношения, за исключением того, что их тоже она собирается уничтожить) при наглости и безумии лидеров этой системы, они сами не понимают, что разжигают военный психоз. И до такой степени, что создают прямую угрозу большой войны. Но за что погибнет народ США? Поэтому я прошу вас, товарищи, не будем откладывать.

Сегодня же, 26 марта (1958 года) летим в Китай. Я считаю, мы доподлинно объясним руководству КНР, что все обстоит не так, как визжат масоны из США. В Китае нас поймут, я уверен в этом. 26 марта 1958 года, в 16.00 по пекинскому времени, мы приземлились в аэропорту Пекина. Даже не ожидал, что с таким почетом нас встретят в Пекине. Нас приняли вместе: Мао Цзе Дун и Чжоу Энь Лай. Они просто не ожидали, что Жуков, Гречко и я прилетим на одном самолете и представим отчет, без уверток, откровенно, и будем дружно отстаивать правоту Хрущева. Здесь же мы представили все перехваты ЦРУ и МИ-6, где рекомендуется использовать любой повод для провоцирования войны между СССР и КНР, подключить все их опытнейшие кадры для этой цели. Были и другие выводы, наставления ястребов США. Но китайские руководители поверили нам, а не бесноватому Даллесу и Трумэну. Мы пробыли в КНР двое суток и вернулись не в Ташкент, а в Москву. Встретились с Хрущевым, передали ему нашу беседу с руководителями КНР и еще раз подтвердили, что: «Уступив нашей просьбе, по освобождению Г. К. Жукова от должности министра обороны, вы сделали очень верно, даже с опозданием!»

— Вы еще многого не знаете, Никита Сергеевич, ведь тезка, — Жуков показал на меня, — охотился на Бормана и сам на электростул попал. Я просто диву даюсь, как ему удалось оттуда вырваться.

— На черта тебе, сынок, этот Борман сдался? Столько из-за него натерпелся, — проговорил Н. С. Хрущев. — А где он сейчас, этот вор Борман?

— А его охраняет сам Даллес, со своей цепной псарней, — сказал Георгий Кон¬ стантинович, — его не просто достать.

Поговорили мы много о чем, однако время закончилось. Мы пожали руку Никите Сергеевичу и разъехались по своим местам.

Уже 10 июля 1958 года я был дома.

15. АЛЛЕН ДАЛЛЕС И АДОЛЬФ ГИТЛЕР

19 августа меня пригласил Михаил Михайлович к себе и сказал: «Звонил из Ташкента Вахид Аблязев и просил разыскать тебя. Ты очень нужен в Ташкенте по линии Бухары». Я его спросил, что произошло, но Аблязев сказал: «Вы ему скажите то, что ожила Бухара и он очень нужен». Я вернулся домой, собрался и сказал: «Уезжаю на сессию в Ташкент». Попрощался с семьей и срочно выехал в Ташкент; там у нас уже был создан небольшой штаб при ТуркВО, куда я приехал 21 августа.

А оказалось следующее: 18 августа засекли трех человек в Бухаре из Иордании, как говорили, иорданцы. Этого же дня задержали в Нибет-Даге двух людей, тоже иорданцев и почти в Янги-Юле 4 человек с такими же бумагами, опять иорданцы.

Когда я зашел в наше расположение, то Кадыров Ирисмат сразу же мне говорит:

«Эти иорданцы притащили «Катехизис еврея, живущего в СССР», по 2 сумки, через плечо.

Мне этот документ, подготовленный службой Аллена Лаллеса. показался очень важным. Привожу его текст полностью (с моими комментариями).

Более полувека прошло с тех пор, как я прочитал этот документ. Но до сих пор не могу спокойно его вспоминать. Коварный, наполненный скрытым смертельным ядом, прежде всего для самих евреев, как бы от имени которых и для которых и был создан этот катехизис. Специалисты из ЦРУ и других заинтересованных захватнических структур ничего нового здесь не открыли. В большинстве использованы почти целые фрагменты из германского плана «Ост», где фашистские идеологи оскорбительно и лживо характеризуют русских, чтобы прибавить духу солдатам рейха при нападении на великую страну и великую нацию, и что¬ бы хоть как-то, даже для самих себя, мотивировать свое сомнительное превосходство. Широко использованы постулаты из трудов Геббельса по влиянию на массы: «чем чудовищнее ложь, тем она легче воспринимается массами». И многое другое, уже задолго до А.Даллеса придуманное другими злодеями. Главное — создать неутихающий межнациональный конфликт между русскими и евреями, в который постепенно будут втянуты и остальные народы, чтобы не было мира и покоя внутри СССР, а теперь и внутри России. Ибо национальные конфликты легко разжигаются и трудно и долго гасятся. Идеи расчленения и уничтожения народов, заложенные Гитлером, использовал Даллес и насаждал эти идеи под разными соусами, но многократно и всюду. А израильским политикам очень выгод¬ но было издать у себя этот «катехизис», потому что особенно тогда надо было пополнять крохотное население вновь созданной страны. И лучше всего, чтобы готовые специалисты, ученые, врачи и другие приезжали из СССР, чем десятилетиями обучать своих, коренных жителей, малограмотных евреев из Палестины.

Самое страшное в этом документе то, что и сегодня постулаты и позиции из это¬ го «катехизиса» продолжают отравлять атмосферу и в России, и в других странах.

Потому что идейные «дети» и «внуки» Аллена Даллеса сегодня не менее активно, чем в прошлом веке, ведут свою воинственно-разрушительную работу. И нормальные, миролюбивые люди должны помнить об этом всегда. Нельзя допустить, чтобы снова загорелся огонь большой войны. А безумие этих политиков ведет именно к тому.

Продолжая повествование, скажу, что тогда, после чтения этого изощренного провокационного документа, я стал приглашать «иорданцев» на беседу. Они полностью отказывались говорить два дня, а на третий заговорили. Я срочно тысячу экземпляров с Данилюком Николаем отправил в Москву Георгию Константиновичу Жукову. А Жуков оказался в это время на Урале. После того, когда я кратенько провел собеседование с «иорданцами», уже разыскал Г. К. Жукова, и он прилетел к нам в Ташкент. Прочитал полностью рекомендацию «Катехизис еврею, живущему в СССР». Сказал: «Что ж, тезка, одна у них забота и тематика одна, но такой наглости я просто не ожидал! Эти типы так и будут нас терроризировать. Там у Берии был этот же катехизис, для всех стран, теперь они стали творить только для Советского Союза, немного поменьше пунктов».

Мы быстро сделали запрос в Иорданию, проживают ли эти люди там и как они решили пойти на враждебность по отношению к Советскому Союзу. Из Иордании мы получили отрицательный ответ. В ответе говорилось, что:

Мы знали методы распознавания национальностей. Один из них поочередно и применили к явившимся к нам с враждебными визитами «иорданцам». Предложили им поклясться на Коране, что они являются иорданцами, и провести в мусульманской мечети в Бухаре утреннюю молитву — после этого предложения они категорически отказались даже зайти в мусульманскую мечеть. После чего они вызывающе стали себя вести и признались, что документы у них поддельные и что они евреи, а делают то, что им приказывает их Бог. Мы передали их в военную прокуратуру, всего 9 человек. Как потом оказалось, что не все катехизисы попали в наши руки, какуюто часть они успели переправить в Ташкент и даже в Москву.

Георгий Константинович сразу вылетел в Москву и пообещал мне, что добьется от Хрущева опубликовать материалы Хелен Бреун и катехизис в газетах для всеобщего ознакомления, но обещание было не выполнено. Хрущев категорически отказался это сделать. Своими силами мы кое-где в областях все же протолкнули, но едва успели выйти газеты с катехизисом, главные редакторы этих газет были отстранены от своих должностей. Меня это взбесило до такой степени, что я в ночь выехал в Ташкент, из Ташкента в Москву; 7 сентября мы с Г.К. Жуковым и ААГречко были у Н.С.Хрущева.

Я рассказал о действиях воинственно-разрушительной даллесовской системы не толь¬ ко в США, но теперь уже и в Советском Союзе. Упрекнул Хрущева в бюрократизме и в том, что он устранился от оказания помощи в работе специальной военно-полити¬ ческой контрразведке СССР Практически, говорю, Никита Сергеевич, вы законсер¬ вировали и блокировали работу СВПК сразу после разоблачения и устранения Берии.

Я еще раз попросил его опубликовать материалы, снятые с Хелен Бреун и «Катехизис еврея, живущего в СССР», но Хрущев категорически отверг мои настойчивые просьбы: «Да вы что, ребята, если это опубликовать, то у нас такой межнациональ¬ ный конфликт может возникнуть!» Потом Хрущев рассерженно почти закричал: «Да какие же мы коммунисты, если не понимаем, что в каждой семье свои уроды?» Я не отступал и сказал: «На то мы и коммунисты, чтобы рассказать людям всю правду».

Но Хрущев остался при своем мнении.

После шумной аудиенции у Хрущева мы заехали в ресторан «Пекин» и втроем поужинали. В этот же день я улетел в Алма-Ату, рассказал все Юсупову. Вместе задумались, почему так недальновидно повел себя Хрущев. Было около 12.00 (по алмаатинскому времени), вдруг зазвонил телефон по дальней связи. «Хрущев, — прогово¬ рил Юсупов и снял трубку. — Алло, я слушаю, Никита Сергеевич. Сюда, в Алма-Ату или в Целиноград? А он у меня, мы сидим, разговариваем с ним. Он говорит мне, что в Москву больше ни ногой… Хорошо, я попрошу его, чтобы он вас подождал».

Положив трубку, Юсупов сказал: «Хрущев вылетает сюда и очень просит, чтобы ты его подождал. Что-то такой грустный голос, даже не похож на него, я впервые слышал его таким».

У меня пропало всякое желание говорить о Хрущеве. Юсупов спросил:

— Ты же из аэропорта и сразу ко мне?

— Да, — говорю, — я хотел все рассказать, попросить машину и уехать домой.

— Давай позавтракаем, — предложил Юсупов, — встретим Никиту Сергеевича, поговорим, а потом поедешь. Не нервничай, ты очень плохо выглядишь, отдохни.

В 14.20 мы встретили Н. С. Хрущева в аэропорту и сразу поехали в Дом отдыха ЦК КП Казахстана, под Алатау. Приехав туда, Никита Сергеевич предложил пообедать и без посторонних переговорить. За обедом выпили грамм по 100 коньячного напитка местного производства, Никита Сергеевич еще повторил. Покушали и пошли прогуляться.

Хрущев стал меня убеждать, почему он отказал в опубликовании катехизиса и стряпни Даллеса, снятой с Хелен Бреун. Я извинился и перебил его:

— Никита Сергеевич, я бы на вашем месте этого Микояна и Кагановича на один гектар не подпустил бы к себе, а вы продолжаете советоваться и с ними, и с Вышинским, и с прочими… У меня нет больше слов, но, поверьте мне, придет время и вы поймете, кто из нас был прав, а кто нет, да, боюсь, будет поздно.

Юсупов шел и в наш разговор не вмешивался; только я чувствовал, что он полностью на моей стороне. Потом Хрущев проговорил:

— А почему ты не переберешься сюда, в Алма-Ату?

Я ответил ему, что мне все равно, где жить. Я шофер, что здесь, что там.

— А почему не создать здесь свое подразделение и не ходить при погонах, как все? — спросил Никита Сергеевич.

Я ответил:

— Сейчас не то время, а для меня особенно, погоны от меня не уйдут никуда.

Сегодня Азия и Казахстан после XX съезда ВКП(б) превратились в стратегическую территорию активной войны разведок Запада против СССР, а я имею право по своему, теперь уже не маленькому, опыту сказать, и против всего человечества на земле.

Для этих злодеев Советский Союз как кость в горле, — мешает проглотить, а именно, поработить все человечество на земле! Я дал клятву служить Родине и советскому народу, не считаясь с какими-то мелочными, личными неудобствами.

Мы долго шли молча, никто не смел нарушить вечернюю тишину. Потом, как бы очнувшись, Юсупов спросил:

— Здесь заночуем или как?

— Конечно, наверное, здесь, — отозвался Хрущев.

— День какой-то сумасшедший, — согласился я.

Еще раз перекусили вместе и разошлись по комнатам на ночь. 8 сентября 1958 года мы после сна встретились и на эту тему больше не разговаривали. Позавтракав, все разошлись по своим делам: Юсупов с Хрущевым полетели в Целиноград, я в Чимкент.

16. КУБИНСКИЙ КРИЗИС И МАО ЦЗЕ ДУН

С неделю или больше я всем существом своим отдыхал, как все советские люди, вставал дома, в семье, шел на работу и возвращался с работы домой. 20 сентября поехал в Ташкент на сессию, ведь я еще и студент, помимо всего прочего. Отчитался в техникуме, и мы с ребятами, которые были при ТуркВО, проанализировали всю обстановку на границах Киргизии, Казахстана и Таджикистана. 2 ноября в Ташкент прилетели В. Быстренко, А. Садыков, Е. Литовченко и Е. Сарафанов. Больше всех новостей было у Литовченко из США и у Сарафанова из Англии. Литовченко рассказал, как бесится Даллес, перетасовал всю колоду ЦРУ, но вместо улучшения все развалил. «МИ-6, — сказал Сарафанов, — видит, как бесится Даллес, они посмеиваются над ним, делая вид, что они преданы ему, но тем не менее все дальше МИ-6 отходит от агрессивно-националистической политики Даллеса».

Посоветовавшись по некоторым вопросам, как лучше работать в тех или иных условиях и странах, мы разъехались по своим местам. 6 ноября я вернулся домой, почувствовал себя по-настоящему уставшим человеком и подумал: «Может, на самом деле умереть и укрыться в тихой гавани под погонами генерал-лейтенанта, Героя Советского Союза, да и других наград разве мало для 27-летнего возраста? Ведь никто обо мне ничего не знает. Как так дальше жить невидимкой? Жена ревнует и думает, что я занимаюсь черт знает чем. Мать так и зовет меня казенным человеком. Пора все закончить и баста! Да еще и сердце стало покалывать».

Подошла ко мне мама и спрашивает:

— О чем же ты так задумался, сынок, что тебя так мучает?

Я встал и говорю:

— Да нет, ничего, просто голова разболелась.

— Прекрати ты эти командировки, мы совсем тебя не видим, да и вижу я, что ты совсем устал.

— Скоро получу диплом, и все командировки прекратятся.

Подошла жена и говорит:

— Мы ничего о тебе не знаем, пора подумать о семье, если о себе думать не хочешь.

— Ладно, — говорю, — давайте к празднику готовиться, ведь завтра 7 ноября!

На этом мы и разошлись, начали готовиться к празднику, и, как ни странно, мне захотелось отдохнуть, побыть дома. На праздники собрались только все свои, от приглашений я отказался.

9-го пошли трудиться, и меня сразу пригласил к себе директор и сказал, что 6-го звонили из Ташкента Сенельников и Матренин, расспросили, как доехать к нам, сюда, так что ждем гостей.

— Никуда не собираешься?

— Да вроде бы нет, но я человек подневольный, пошлют в рейс и все. Давайте сделаем так, чтобы меня не трогали. Скажем, что мне звонил Ниязбеков и просил передать мне привет, а когда я приеду из Алма-Аты, просил приехать к нему. Вот ребята приедут, и прокатимся все в Чимкент.

Только мы договорили, как открылась дверь, вошла секретарша и говорит: «А к вам мужчины из Ташкента».

— Пусть заходят.

Я поднялся и не поверил своим глазам: в самом деле, Женя Сенельников и Саша Матренин, поздоровались, присели. Познакомились с Михаилом Михайловичем, он предложил вместе покушать, а завтра съездить в Чимкент. Я же сидел весь в догадках, как и зачем ребята приехали в Чимкент, когда они должны быть в ЮАР?

— Что-то случилось? — спрашиваю я.

— И да и нет, но уже две недели у нас живет Борман, а я помню ваши слова… — отвечал Сенельников, — вот и приехали.

Мы быстро попрощались с Михаилом Михайловичем, заскочил я домой переодеться, попрощался, и мы отбыли в Ташкент. Из Ташкента в Москву, где все документы оформили на имя Светлова Валерия Александровича. Посовещались с Г.К. Жуковым и отправились к черту на кулички — через Мадагаскар в страну апартеида, с которой у нас не было никаких ни торговых, ни политических, ни дипломатических отношений.

Если бы не Женя Сенельников, я бы ни за что не поехал туда, так как я там сроду не был, а он там был своим человеком. В общем, всеми правдами и неправдами опытных шпионов мы добрались до Кейптауна только 23 ноября и к всеобщему разочарованию узнали, что Борман вчера в сопровождении своей свиты отбыл, как обычно, в неизвестном направлении. Отдохнули мы дня 2 и через Эфиопию с помощью Хайан-Селаси, которого я хорошо знал, я отправился в Москву.

Когда приехал в Москву, рассказал о своих неудачах Г.К. Жукову, и так мне почему-то стало себя жалко, что я, едва сдерживая рыдания, сказал:

— Георгий Константинович, наверное, я все брошу, нет сил прятаться самому от себя и от всех своих близких. Я просто теряюсь в догадках — кто же я?

Георгий Константинович обнял меня и проговорил:

— Этот подлец Булганин все перепортил, и я тебя понимаю, как это все не просто, но успокойся — это все от неудачи по Борману — плюнь ты на него, поручи ребятам, они его уберут. Такой как Сенельников, он бы его, как воробья, щелкнул. Новый год ты провел в дороге?

Я кивнул.

— Так вот что получается, ты только что приехал, а опять получается, что придется ехать в КНР, даже Хрущев и тот меня спрашивал: «Как там дела?»

Позвонили Н.С. Хрущеву, он сразу нас пригласил к себе, встретил как родных. А когда узнал, что я летал в ЮАР, то заохал: опять, небось, за Борманом? Да, но снова неудача — опоздал на один день.

— Брось его — все равно где-нибудь подохнет сам, не молодой уже, никуда не убежит.

Никита Сергеевич предложил поднять по рюмашечке за новый 1959 год, мы поддержали, поговорили о нашей работе, о границе с Китаем и Турцией.

— Сейчас вернусь домой, с недельку побуду на работе и поеду в КНР, — сказал я.

Георгий Константинович предложил обсудить вопрос с моим положением, которое произошло из-за Булганина. Никита Сергеевич сразу сказал:

— А что, давай, перебирайся сюда. Надевай форму и продолжай работать.

Я сразу отказался от этого предложения и разъяснил, что с 1955 года я гражданский, все меня знают таковым, и вдруг наряжусь, как фазан, в генерал-лейтенанты. Нате, мол, вот он я! Форму я могу надевать только, если сфотографироваться, и совсем можно надеть ее за год перед пенсией и не иначе. Еще кое о чем поговорили, а на второй день я отчалил домой. 6 января я был уже дома, побыл недельку, съездил в ТуркВО, поговорили, как там дела, сказал, что уезжаю в КНР, приеду через 5–6 дней. Вернулся домой, собрался, поехал по проторенной дорожке через Талды-Курганскую область.

Чжоу Энь Лай встретил меня, как обычно, по-дружески, хотя я заметил, что он сильно нездоров. Он спросил:

— Что произошло между Хрущевым и Жуковым?

Я не стал изворачиваться, а объяснил, как все есть на самом деле. Чжоу Энь Лай рассказал, что Мао Цзе Дун очень расстроился отстранением Жукова с должности министра обороны и сказал:

— Разве маршал Победы будет работать с таким, как Хрущев?

Через день я был принят Мао Цзе Дуном. Он сразу, едва поздоровались, спросил:

— Что произошло между Хрущевым и Жуковым? Я снова (уже повторно) все объяснил, как было на самом деле. И дополнил — мы же втроем: Жуков, Гречко и я. Сразу все объяснимо.

— Да, янки обнаглели до беспредела, даже через нашу территорию пытаются своих шпионов протолкнуть в СССР. Пограничники докладывали, что в ноябре прошлого года двоих задержали.

Я сказал, что почти по всей границе между нашими странами, и в Приамурье, и в районе Семипалатинска создается напряженка, а это нас очень беспокоит. Мао Цзе Дун сказал:

— Мы уж тоже с ним, указывая на Чжоу Энь Лая, говорили, Линь Бяо изворачивается, как уж. К сожалению, прохвостов очень много и с нашей, и с вашей стороны. Мы все делаем, чтобы не допустить конфликта.

— В Москве, — перебил я, — получили тайное сообщение, что Мао Цзе Дун якобы пригрозил развязать войну: и Кзыл-Орда, и все среднеазиатские республики, и Казахстан в течение месяца перейдут под китайскую юрисдикцию.

— Мы слышали об этой утке, — проговорил Чжоу Энь Лай, — но этого не будет.

14 января я уже был в Алма-Ате, переговорили с Юсуповым о моем посещении КНР, созвонились с Н.С. Хрущевым, я кратенько доложил о моих разговорах с Мао Цзе Дуном и Чжоу Энь Лаем, рассказал о ситуации на границе. Хрущев поздравил меня с наградой, я его поблагодарил.

— Когда, сынок, будешь в Москве?

— Я тут кое-что наметил с Г.К. Жуковым, мы посоветовались и пришли к выводу, что надо было этих лицемеров разогнать еще при устранении Берии. Я должен окон¬ чить техникум, но если надо, то на недельку я могу подъехать.

В Чимкент из Алма-Аты мы приехали вместе с Юсуповым, я на два дня отправился домой, потом поехал в Чимкент, где мы на 10 февраля наметили в крайкоме провести закрытое совещание СВПК с приглашением начальников застав и отрядов пограничников. На это совещание пригласили председателей КГБ среднеазиатских республик и Казахстана, а также первых секретарей их республик по распоряжению Н.С. Хрущева. Из Одессы на наше совещание прилетел Георгий Константинович. Совещание проходило в деловом духе. По настоянию Н.С. Хрущева Жуков привез всю мою военную форму с регалиями и наградами. Как я ни откручивался, но все же мне пришлось переодеться в военную форму и все три дня совещания быть тем, кем я и был на самом деле. С докладом по ситуации в мире и по всему периметру границ Советского Союза поручили выступить мне. В своем докладе я не в общем, как это обычно делают крупные начальники, а конкретно до мельчайших подробностей, объяснил плюсы и минусы работы СВПК СССР и КГБ в приграничных районах. Потом выступили Рашидов и Юсупов и ряд других товарищей, слово было предоставлено каждому, кто изъявлял желание выступить. Взял слово и Михаил Михайлович Чепурин. Он уже полностью функционировал как сотрудник СВПК в меру своего здоровья и времени, так как его работа — это моя крыша как гражданского человека. С заключительным словом выступил Г.К. Жуков, говорил он своим языком стратега и тактика от имени работы начальником СВПК СССР, в рядах которой на 10 февраля 1959 года числилось за рубежом 123 648 человек, и работало внутри Союза 10 217 человек, не считая наших добровольных помощников. Совещание было настолько плодотворным, что 20 февраля мы услышали стоны противников СССР из социалистических стран, со всей планеты.

Завыли и «диссиденты» всех мастей о «свободе» и «антисемитизме», враги Советского Союза, проживающие на территории Советского Союза. Человек, выступающий против политики государства, в котором живет, против политики, одобряемой всем народом, кто же он, как не противник своей Родины, не ее враг? Зачем же из него делать героя? Сделали. Из крикунов-диссидентов, среди которых очень редко встречались толковые люди, в основном это были бездельники, сделавшие диссидентство основной профессией, из них, с подачи опять же службы Аллена Даллеса, сделали героев.

Вот так.

После совещания 14 февраля 1959 года мы в узком кругу по инициативе Г.К. Жукова обсудили мою дальнейшую работу, но под личиной гражданского человека. Было решено, что после защиты диплома в техникуме, я перееду в целинный совхоз, какой для меня территориально больше подойдет. В этот же день все разъехались по домам. Провожая Г.К. Жукова, я спросил:

— Что там за революцию готовит Хрущев?

Георгий Константинович ответил:

— Какая там революция! До него, наконец, дошло, что убрать Берию было нелегко, а выкорчевать бериевщину еще труднее. Он меня приглашал и советовался по некоторым «товарищам», но опять не по всем, кого бы уже давно нужно было гнать из Москвы метлой. Ведь идет какая-то свара, травят Косыгина, он, между прочим, передавал тебе привет.

— Передавайте ему тоже привет, — сказал я, и добавил: — Пусть держится, он единственное лицо, которое достойно того, чтобы возглавить Правительство СССР.

На этом мы и расстались. Г. К. Жуков пошел на посадку в самолет, следующий до Москвы.

Проводив Жукова, я ехал домой и думал: «Какая все-таки многосторонняя личность Г.К. Жуков». Эта голова вместила в себя все: и проницательность, и дальновидность, а главное — величайшую преданность Родине. Той Родине, которую мы, вместе с И.В.

Сталиным, сплотившись всем советским народом, смогли защитить от фашистской чумы. Он, Жуков, не любил говорить о своем вкладе в разгром фашизма, когда с ним удавалось поговорить о войне. Он прежде всего ценил стойкость солдат, отмечал командующих фронтами, командиров корпусов и дивизий, по фамилиям помнил командиров полков, рот и взводов, отличившихся в боях за Родину. О себе же не любил говорить, как будто его на фронте и не было. Особенно Жуков отмечал заслуги нашей социалистической идеологии, высокий патриотизм советских людей. Именно наша идеология воспитала таких, как Александр Матросов, Николай Гастелло, Дмитрий Карбышев и многих других Героев Советского Союза.

— Если бы не Коммунистическая партия руководила народом на фронте и в тылу, — говорил он, — мы проиграли бы эту войну.

Практически вооружал и натравливал Гитлера на войну с Советским Союзом весь капиталистический мир, включая США, Англию и Францию. Это уже тогда они спохватились, когда Гитлер начал бомбить Англию, готовить захват Вашингтона. Стало понятно, что, захватив всю Европу, Гитлер не пощадит и их. Уже были готовы летчики-смертники, которые должны были долететь до Вашингтона и Нью-Йорка и сбросить весь свой смертоносный груз на эти города вместе с собой. Наши контрразведчики перехватили переговоры между Борманом, Гитлером и Гиммлером о разработке этой операции и передали перехваченное сообщение в канцелярию президента США. Таким образом, наша страна честно выполнила союзнические обязательства перед США.

А Даллес, Эйзенхауэр, Трумэн и люди помельче игнорировали некоторые решения президента Рузвельта, срывали поставки качественных продуктов, транспорта и некоторых видов вооружения для Советской Армии. По их вине откладывалось открытие второго фронта. Наша контрразведка, внедренная в разведслужбы США, докладывала и переправляла фотокопии протоколов того, что творили эти люди за спиной Рузвельта. В этих документах содержались следующие слова: «Наша цель — помогать слабому, но победить и подчинить нашей воле и тех и других. Борьба против фашизма важна, но не менее важна борьба против коммунизма. Русские, в какую бы одежду они ни рядились, всегда являлись и будут являться нашими злейшими врагами».

Домой я приехал очень поздно, где-то около двух часов ночи, автомобиль оставил около своего дома. Два дня я никуда не отлучался из дома, перерабатывал в голове слова, сказанные на совещании, и думал: «Какие все-таки молодцы наши ребята из СВПК СССР — ни семьи, ни удобств, ни сна, ни покоя, а они, как русские богатыри, защищают своей грудью советский народ, оберегают для него процесс построения самого справедливого общества».

Хоть при построении нашего общества мы и видели много недостатков, но воспринимали их как трудности первопроходцев по сплошным завалам мракобесия капиталистов. Именно они составляли основную разрушительную силу, которая порабощение народов прикрывала, так называемыми рыночными отношениями.

Посидев два дня дома, помогая маме в саду, я понемногу начал успокаиваться. Вспом¬ нил, как в 1953 г. мама заставила меня снять военную форму и надеть гражданский костюм для того чтобы вместе сфотографироваться. Знает ли она, что я остался военным человеком? Что бы она сказала, если бы я появился домой с совещания в военной форме? Наверное, посмеялась бы и сказала: «Генералы не крутят баранку!» Откуда ей знать то, что в нашей службе некоторые люди, находясь в звании генерала, вообще не надевали форму с наградами и всеми регалиями. Откуда ей знать, что порой нам приходилось работать чистильщиками обуви, дворниками, водителями у злейших врагов, возглавлявших разведки, работающие против Советского Союза. Но для этого и была создана наша контрразведка, поэтому-то мы и знали все, что готовят нам наши противники, поэтому-то мы их и опережали всегда и во всем. Правда и то, что мы все были живыми людьми, порой и нам хотелось поразвлечься. Я же всегда завидовал своим ребятам в том, что они не связали себя семьями. Им было легче переносить тяготы и лишения, они были как перекати поле. 19 февраля меня пригласил директор совхоза Михаил Михайлович и сказал:

— Звонил Ниязбеков и просил тебя подъехать к нему. Звонил также сюда Жуков, но не дозвонился, не смог, а дело серьезное. Бери «Победу» и жми.

Я быстро собрался и поехал в Чимкент к Ниязбекову, он был секретарем Южно-Казахстанского крайкома партии. Приехал к нему я около 13:30, Ниязбеков сразу же начал набирать номер Жукова. Когда дозвонились, Георгий Константинович меня спро¬ сил:

— Ты слышал, тезка? Куба завулканизировала.

— Нет, — ответил я.

— Кто у нас там?

Я назвал ему фамилии.

— А кто хорошо знает Че-Гевару и Фиделя Кастро?

— Лучше меня, Басамыкина и Татарчука вряд ли кто знает их.

Я назвал и добавил:

— Но Басамыкин и Татарчук сейчас находятся в Никарагуа. Я сейчас свяжусь по своим каналам с Басамыкиным и Татарчуком, и они вместе через Флориду переберутся на Кубу.

— Ты уверен, что они дней через 6–7 будут там? — спросил меня Г.К. Жуков.

— Больше чем уверен.

— Я до вас с Михаилом Михайловичем достучаться не мог, — добавил Жуков и спросил: — А как ты сам смотришь на этот маршрут?

Я ответил:

— Положительно, но после июля месяца, так как у меня экзамен в техникуме и Ленинке, а это сами знаете… уже надоело крутить баранку.

— Хорошо, хорошо, — проговорил Жуков. — Я в конце марта или апреля буду в Ташкенте, есть о чем поговорить. Хрущев спрашивал, почему ты Хелен Бреун в Ленинграде задержал 19 апреля?

— Да, а что такое?

— Да, так. Мы тут с Никитой Сергеевичем читали эту писанину от Даллеса, Хрущев вспомнил и сказал: «Какие же мы идиоты, он рисковал, задерживая Бреун, в день своего рождения, а мы об этом даже не вспомнили!». Ну ладно, давай тогда связывайся с Усмановым, как договорились, а через неделю еще созвонимся. Там теперь Даллес все ЦРУ свое трясет, такой удобный для янки переполох мы предотвратили. Эти янки превратили Кубу черт знает во что!

Я тут же из кабинета Ниязбекова связался с Аблязовым и передал ему, чтоб он срочно созвонился с Усмановым для переправки Басамыкина и Татарчука из Никарагуа на Кубу. После этого я отправился домой. Затем мы еще дважды связывались с Жуковым по телефону, а 14 апреля 1959 г. я встретил его уже в Ташкенте. С аэродрома мы сразу отправились в ТуркВО, где провели несколько часов, после чего, по приглашению первого секретаря Узбекистана Рашидова, поехали на ужин и ночлег в Дом отдыха ЦК, который находился в Луначарском.

Проезжая мимо техникума, я сказал:

— Скоро я буду защищать здесь диплом.

— Здесь? — переспросил Рашидов.

— Да, — ответил я.

— Так давайте завтра поедем и уладим все эти проблемы: сколько у вас дел, а здесь еще на это придется нервы тратить.

Жуков хитро смотрел на меня и как будто чувствовал, что я отвечу. А сказал я следующее:

— Нет, нет, прошу вас никому и ничего про меня не говорить! Я привык все делать для себя с детства сам. А защита диплома для меня — проверка. Я должен испытать себя, знаю я что-либо по механизации сельского хозяйства или нет. Ведь потом мне придется работать с людьми! Когда мы с Хрущевым летали в Канаду, то я не сидел сложа руки, а научился регулировать сеялку по посеву кукурузы квадратно-гнездовым способом. Вот если выгонит меня Жуков или Хрущев из СВПК, как Булганин в 1955 г., то мне будет чем заняться — буду сеять кукурузу.

Все, включая шофера, громко захохотали. Но Рашидов спросил:

— А как это произошло? Расскажите.

Но рассказал за меня обо всем Г.К. Жуков и дополнил:

— Вот с этого-то времени Георгий Петрович и превратился в гражданского человека. Хотя, я так думаю, давно все можно было исправить.

— Теперь понятно, почему этот подхалим Булганин с треском вылетел, — проговорил Рашидов.

Так, за разговором, мы подъехали к нужному месту. Здесь нас уже ждали. Заехав в ворота дома отдыха, мы сразу пошли в столовую, Рашидов проговорил:

— Как желудку не болеть? Целый день мотаешься, поесть некогда, а ужинать сядешь, готов быка проглотить. Вечером наешься, утром ничего не хочется, так и привыкаешь постепенно к одноразовому питанию.

— В чем-то и от этого польза, — проговорил я. А именно в том, что мы никогда не страдаем отсутствием аппетита.

Снова все рассмеялись. На столе было все: и шашлыки, и плов, и хамса, и, пусть простит меня читатель, но все это стократно было нами отработано, в том числе и первым секретарем ЦК Узбекистана Рашидовым. Я хорошо знал, как он работал, и знал, что он не случайно перешел на «одноразовое питание». Мы уже знали, что наши ребята благополучно добрались до Кубы и полностью владели развивающейся там обстановкой. 15 апреля мы приехали на автомобиле в Бухару, провели совещание с нашей группой, работающей по всей Средней Азии. Число лазутчиков в этом регионе не уменьшалось, и нас интересовало все, с чем они переправлялись на нашу сторону.

С 16 по 18 апреля мы, вместе с Жуковым, без санкций Хрущева посетили КНР Очень радушно были приняты Мао Цзе Дуном и Чжоу Энь Лаем. Нам была отведена самая лучшая гостиница ЦК в Пекине. Встретились с министром обороны КНР Линь Бяо. Из беседы с ним стало понятно, что он настоящий лицемер. Однако ни Мао Цзе Дун, ни Чжоу Энь Лай о нем ничего не сказали, но я знал, что они его не любят. 19 числа, утром, мы вылетели из Пекина в Алма-Ату, где нас встретил Юсупов. Во время обеда, под Алатау, в санатории ЦК КП Казахстана, меня поздравили с 27-летием. Мы немножко это отметили. К нашему удивлению, к вечеру прилетел Хрущев, узнав от Юсупова, что мы находимся под Алатау. Расцеловал меня, поздравив с днем рождения, снял с руки свои золотые часы и подарил мне, объявив при этом, что награждает меня орденом Ленина. Ночь, конечно, прошла весело. Поспали мы часа по 2–3, не более. Утром Хрущев спросил:

— К соседу не ездили? — намекая этим на Китай.

Жуков сказал:

— Мы сюда-то оттуда попали. Летали в Китай на самолете.

— Как же они вас не сбили? — спросил Хрущев.

— Да нет, встретили очень хорошо. Из Пекина до границы нас сопровождали три истребителя.

— Это очень хорошо, — одобрительно проговорил Хрущев. — Надо Кубу не проморгать.

Георгий Константинович рассказал о выполненных нами мероприятиях. Никита Сергеевич после этого рассказа на глазах помолодел:

— Молодцы! Награды за мной!

Назревал Карибский кризис. 20 апреля Н. С. Хрущев и И.Ю. Юсупов улетели в Целиноград, мы же вылетели в Ташкент, где нас ждали Ахромеев и Устинов для обсуждения вопроса о Кубе. Было перехвачено письмо премьера Израиля Годды Меир к Аллену Даллесу, в котором она просит «использовать» Кубинский кризис для создания такой обстановки в мире, которая позволит за счет Ливана, Египта, Сирии, Иордании расширить территорию Израиля и осуществить давнюю мечту израильтян — иметь великий Израиль.

— Вот они что захотели! — проговорил Георгий Константинович. — Кто там у нас, тезка? Надобно разобраться!

Я сказал:

— В Египет и Сирию я на дня 2–3 вырвусь, у нас с Гамаль Абдель Насером после проблемы, связанной с каналом, сложились хорошие отношения. Этот документ надо сфотографировать в двух экземплярах, Насер их всем передаст. Садыкова, Аббасова, Штигуна мы отправим туда завтра.

Я ожидал, что это будет делаться даже без Карибского кризиса, так как еще в прошлом году мы получили записку от Альтмана, в которой он писал, что Меир провела совещание, на котором присутствовали все израильские ястребы и гости США: Бжезинский, Джонсон и Юстман. Они заявили, что любые действия администрации Израиля по расширению своей территории будут поддержаны администрацией и конгрессом США. Так мы и порешили, я взял копии письма и передал их по своей связи Садыкову и Аббасову.

На второй день, 22 апреля 1959 года, я вылетел из Ташкента в Египет. Мой второй приезд был не менее важен, чем первый. С Гамаль Абдель Насером мы встретились как старые знакомые, поговорили о письмах Голды Меир. Он мне рассказал, что эта возня идет давно, на границах — провокации за провокациями. Пожаловался на разобщенность в рядах арабских стран, особенно Иордании. На второй день приехал Асад и сын президента Ливана, Насер, вручил им письмо Голды Меир, провели непринужденную беседу, и гости уехали. 24 апреля прибыл Садыков и Аббасов со своими ребятами. Быстро размножили письмо и сразу отправились по мусульманским странам раздавать это письмо. Мы договорились с Насером и Асадом, что Садыков и Аббасов останутся здесь и для информации, и для связи с нашими сотрудниками, оставшимися в Израиле. 25 апреля я вернулся домой в Чимкент, сразу связался с ТуркВО, где находился Жуков, которому я обо всем доложил. Практически это означало, что «секретное» письмо Голды Меир стало достоянием гласности мусульманских стран, что посеяло определенное недоверие между США и Израилем, а главное — арабские страны не были застигнуты врасплох.

Георгий Константинович поинтересовался общим положением дел в Египте и Сирии. Я ему передал привет от Насера и Асада и рассказал о положении дел на Ближнем Востоке. Проинформировал еще о том, что отправил Захара Приходько и Шувалова в Канаду, чтобы получить достоверней информацию о Кубе и Флоридском проливе.

— На базе Гуантанамо, — сказал я, — ребята зацепились хорошо. Если Хрущев задумает посетить своего друга в Канаде, то я думаю с ним туда слетать и просочиться на Гуантанамо, ребята говорят, что возможность есть. Но Георгий Константинович запротестовал:

— Во-первых, я советую тебе, тезка, отдохнуть, ведь ты весь 58 и половину 59 года в дороге. Во-вторых, о присутствии в Гуантанамо, выброси все это из головы. Разве тебе не хочется отпраздновать свои 28 лет?

— Понял, — говорю я. — Спасибо за отпуск, останусь дома и буду грызть гранит науки.

Он посмеялся и сказал:

— Я завтра вместе с Сергеем (Сергеем он звал Ахромеева) вылечу в Киев, там тоже есть какие-то новости, по возвращении оттуда я тебе позвоню.

Дня 4 или 5 я нигде не появлялся, готовился к сдаче экзаменов за 5-й курс, хотя и знал, что могу вообще ничего не читать и получить диплом, но выработанное самолюбие не давало мне расслабиться. Поэтому я упорно насиловал себя и готовился к эк¬ заменам. 3 мая я был уже в техникуме, на ночь устроился, как старый знакомый, в доме отдыха в Луначарском. Экзамены я сдал более чем успешно и 20 мая получил тему дипломного проекта. Торчать в Ташкенте не стал, сразу отправился домой. Все чертежи по дипломному проекту я закончил к 5 июля, съездил на консультацию — все было в порядке. Заехал в ТуркВО, а там новости — меня разыскивает Жуков. Я быстро с ним созвонился и на следующий день отправился в Москву, где меня поджидал приятный сюрприз — тот второй «русскоговорящий» из Севильи был быстро задержан в Польше и вывезен в Москву. Приспособления, которые он применял ко мне, были слишком устаревшими, мы с ним объяснялись на других приспособлениях, и тот человек, кем он был в Севильи, после первых 20 минут заговорил так, что только слушай. Он выдал всех посидельцев ЦРУ и МИ-5 в Москве, Киеве, Ленинграде и Минске. На него было противно смотреть, — как он за спасение своей шкуры сдавал все и всех. На следующий день я специально оделся в форму, при всех знаках отличия, пригласил его на собеседование. Он, как только вошел, так и рухнул на пол, но наша Дашенька минут за 15 привела его в чувство. Я его спросил:

— На какие страны и разведки работаете, господин Гольдман?

— Вы меня с кем-то перепутали, — говорит он.

Я вытащил фотографии, на которых он сфотографирован в компании Бормана, а сзади фотографии список присутствующих на снимке людей, вот тут-то он совсем и скис. Я его спрашиваю:

— Вот вы во время войны были референтом доктора Езефа Моля? Где сейчас находится Моль?

— Я вам все расскажу, если вы дадите письменное обязательство, что после моего рассказа вы сохраните мне жизнь и отпустите меня.

— Отвечайте безо всяких условий, чем быстрей ответите, тем лучше для вас! Я показал ему свой укороченный палец и изуродованные мизинцы.

— Что вы со мной будете делать?

Я сказал, что все зависит от него, и задал ему еще вопрос:

— В том особняке, под Севильей, вместе с Борманом Моль был?

— Да, был…

— А на мои первые вопросы вы собираетесь отвечать?

— Нет.

Тогда я обратился к Быстренко:

— Подкатите сюда вон ту штуку, пусть он испытает на себе то, чем меня потчевал в тюрьме в Севильи.

Но как только глянул Гольдман на электростул, так сразу же завалился как-то неловко на левый бок и захрипел. Я думал, он придуривается, сказал ему:

— Перестаньте притворяться, встаньте!

Но оказалось, что подобные изуверы, как Гольдман, подыхают от одного вида электрошокового стула. Надо мной же он издевался целых 2,5 часа, пока я не потерял сознание. Подошла Дашенька, пощупала пульс и произнесла:

— Игорь Васильевич, он уже мертв, наверное, инфаркт… 8 июня нас пригласил к себе Хрущев, я рассказал ему о посещении Египта, Сирии и Иордании, о проведенных нами мероприятиях по всему мусульманскому арабскому Востоку. Сказал, что на американской военной базе Гуантанамо хорошо показали себя наши ребята. По указанию Г.К. Жукова дополнительно направили группу ребят в Канаду, которые переберутся во Флориду и будут наблюдать за действиями американцев во Флоридском проливе и на Кубе. Потом Жуков говорит:

— Я думаю, Никита Сергеевич, без нашего вмешательства там не обойтись, поэтому мы перебросим туда человек 500 из близлежащих стран, где сейчас наше присутствие является просто профилактическим — упреждающим. 10 июня я из Москвы сразу вылетел в Ташкент, и так как мой подготовленный дипломный проект лежал у ребят в ТуркВО, я решил его взять и поехать в техникум защищаться вместе с очниками. Приехал в техникум к декану заочного отделения и говорю ему:

— Я должен лечь на операцию, после которой месяца 3–4 я не смогу выходить из дома, но так как дипломная работа у меня готова, есть отзывы консультантов и рецензия, то я очень вас прошу позволить мне защититься завтра или послезавтра.

Он согласился со мной и говорит:

— Пойдемте со мной.

Зашли к председателю комиссии по защите дипломных проектов, я повторил придуманный мной довод и получил согласие на защиту на 15 июня. 15 июня я пришел первым в зал, где должна была заседать госкомиссия, развесил все чертежи на классной доске. Через 15 или 20 минут пришла вся госкомиссия, похвалили чертежи, задали дополнительно 3 вопроса, и я начал сворачивать чертежи, — защитился! Мне сказали:

— Диплом будет выписан и подписан после, когда поправитесь, тогда и заберете. Я поблагодарил комиссию и живо смотался в Чимкент к Ниязбекову. Сказал ему:

— Только что защитился, все хорошо. Теперь можно поменять работу. Завтра же я улечу в Москву.

Рассказал ему о положении дел на Кубе и на Ближнем Востоке. Он предложил обмыть защиту. Надо, я согласился выпить по рюмочке, грамм по 30 опрокинули, и я поехал домой, к семье. В Москву (на выставку, как сказал родным) я вылетел только 26 июня, поскольку случилось так, что я попал в автомобильную аварию, и мне здорово ушибло ногу. Пока поправился, посидел дома, сходил к директору совхоза. Рассказал ему, где побывал, что защитил диплом и что скоро буду переезжать на другую работу.

Михаил Михайлович ответил мне:

— Вам виднее, только прошу, не забывайте старика.

Куба бурлила, как оживший вулкан. Бывший диктатор Кубы Фульхенсио Батиста уже сбежал к своим покровителям в США. Накалялась обстановка и на Ближнем Востоке разгорался организованный ЦРУ, шум в Советском Союзе о правах человека, свободе и антисемитизме, — в общем все было, как всегда. Казалось бы, ко всему этому пора привыкнуть, однако обостренное чувство сотрудников СВПК активизировало нашу работу, и мы то и дело перехватывали фашистские «грамоты» Даллеса, Трумэна, Эйзенхауэра. Тем более в США разворачивалась предвыборная кампания, где чувствовалось ослабление позиций и назревающее поражение воинственно-разрушительной системы, о которой я писал выше. На первый план выходил Джон Кеннеди — ирландец по происхождению, хотя он и метал гром и молнии в адрес Кубы и лично в Фиделя Кастро, но мы работали над тем, чтобы Кеннеди победил на выборах президента США.

Дополнительно к группе Василия Вершинина перебросили из Мексики группу Сергея Альховского и из Бразилии группу Арапета Карапетяна.

Нынешние «демократы» в России из кожи вон лезут, расхваливая порядки в США, и называют эту истинно разбойничью страну «самой демократичной». Мы ее знаем почти с самой Второй мировой войны, знаем, что это рассадник терроризма и изощренной формы фашизма, где ложь, лицемерие, подкупы введены в ранг самых надежных законов. Да и как может быть иначе, когда вчерашние гангстеры, воры, разбойники и пираты являются высшей иерархией власти со дня создания этого монстра под названием США?

Аллен Даллес лез из кожи вон, чтобы подмять кандидатуру Джона Кеннеди и выставлял Линдона Джонсона на первый план. Мы хорошо знали и Кеннеди, и Джонсона, разница между ними, — как небо и земля. Но Кеннеди пошел на компромисс и согласился баллотироваться вместе с Джонсоном, доверив ему вторую роль — вице-президента. Это была первая и непоправимая ошибка Джона Кеннеди. Мы дважды предотвращали попытки физического устранения Кеннеди в период предвыборной кампании. Предвыборная кампания Кеннеди шла очень успешно, и вот состоялись выборы — Джон Кеннеди стал президентом Соединенных Штатов Америки! Но политика это такая штука, тем более если политик не имеет достаточного опыта и куда не повернется — со всех сторон на него смотрят глаза безжалостных, готовых на всё ястребов.

У Аллена Даллеса была команда беспринципных, так называемых «политиков», готовых абсолютно на все, — во всех странах и в самих Штатах. Вот они эти фигуры: Эйзенхауэр, Трумэн, Шамир, Войтыла, Бегин, Меир и ряд других деятелей.

В 1960 году Никита Сергеевич Хрущев едет к своему другу в Монреаль, в Канаду, где мы учились, как выращивать кукурузу, горох, что сеять кукурузу надо квадратно-гнездовым методом, и другим делам.

В США в этот период и вообще на Западе разразился антисоветизм, противники СССР старались насолить нашей правительственной делегации, а Хрущеву тем более.

И вот прилетаем мы в Монреаль, сходим с самолета, Хрущева встретила группа высокопоставленных лиц, и они пошли через центральный выход аэропорта, а мы все «ученики», костоправы из СВПК СССР пошли левее, к автомобилям попроще. Хрущев, обратившись к нам, кричит, показывая на здание аэропорта, где во весь третий этаж были нарисованы два лидера — Кеннеди на автомобиле «Линкольн», и Никита Сергеевич без майки, голый бежит рядом с ним с початком кукурузы, и написано на русском и английском языках: «Перегоню туда… сюда»:

— Смотрите, ребята, какие они «гостеприимные». Фашисты они были, есть и ими останутся!

В одно мгновение плакат этот исчез, как корова языком слизала! Но оказывается, и нас ждал сюрприз: когда мы подходили к стоянке автомобилей, нас встретил переводчик-татарчонок. Когда-то очень давно он переехал сюда в Канаду, но по-русски он говорил не очень хорошо:

— Вот, господа-товарищи, автомобили все здесь, заправлены, но водителей нет. У нас все сами ездят на автомобилях!

Видно, они рассчитывали на то, что приедут колхозники-ученики, которые ничего не умеют делать, тем более в чужой стране и в незнакомом городе. Но у нас было установлено, что перед тем, как выехать в чужую страну, мы изучали карты крупных городов, а в Монреале я был уже не первый раз. Видя эту подстроенную фарисейскую подлянку, я нарочно для переводчика спрашиваю:

— Ну, хлопцы, кто на тракторах в колхозах ездит — за руль, я еду первым — от меня не отставать!

Машины были новые, ехать нам надо было почти по прямой, в Монреале надо было сделать только 2 поворота. Мы тронулись и поехали, на каждом автомобиле развевался советский дипломатический флажок. Я жал на акселератор так, чтобы выжать всю дурь из двигателя автомобиля марки «Форд». Полицию Монреаля мы, без преувеличения, поставили на уши, нам везде давали зеленый, и мы через 1 час и 29 минут были уже на ферме Джексона (имя изменено) — друга Хрущева. Через час подъехал Никита Сергеевич со своей свитой, которую оставил сразу, едва вышел из машины, и сразу почти бегом к нам:

— Молодцы, ребята! Это ты первым ехал? — спросил меня он и кинулся меня обнимать и целовать, — так и надо их, фашистов, учить!

Может, кому-то это показалось и грубым, но мы чувствовали в Хрущеве патриота своей Родины, за которым стоит великая страна с многомиллионным населением, и мы, советские контрразведчики, гордились Хрущевым, его поступком!

Когда уезжали из Монреаля в Квебек, то уже все автомобили были укомплектованы водителями. Я в эту поездку отправился не просто поучиться, как выращивать хорошие урожаи кукурузы на силос и зерно, что немаловажно было для всех нас. Я хочу отметить особую роль Никиты Сергеевича в этом деле, так как он сам, не обращая внимания на свое высокое положение, докапывался до всего лично. Мы даже тогда обменялись несколькими словами с министром сельского хозяйства Полянским насчет того, что Хрущев служит примером всем нам.

Я ушел встречаться с нашими сотрудниками СВПК СССР, работавшими в Канаде и США, получил полную информацию о деятельности Даллеса в подготовке всемирной ядерной катастрофы, предлогом для которой Даллес хотел использовать Карибский кризис. Нами было перехвачено много переписки в подлинниках и светокопиях между Даллесом, Трумэном (США), Голдой Меир и Шамиром (Израиль). Даллес все делал, чтобы из-за Карибского кризиса, высосанного из пальца, развязать войну между СССР и США. Впоследствии США оставят эту войну в наследство своим союзникам в Западной Европе. Сами же, по настоянию Голды Меир и Шамира, полностью переключатся на Восток, где вместе с израильской армией за счет поглощения Ливана, части Иордании, Сирии и Египта, начнут исполнять сионистские домогательства по строительству Великого Израиля.

Отстать от делегации, перекочевать в США, мне не составило труда, но встретиться с Джоном Кеннеди или с кем-то из его братьев мне не удалось, хотя я уже не только чувствовал, но и видел, как разворачивается очередное кровопролитие, причем общепланетное кровопролитие, спровоцированное агрессорами США и Израиля. Штат Флорида превратился во фронтовой плацдарм для войны с Кубой.

Поколесили мы с Василием Вершининым и Сережей Стальновым по этой полуфашистской стране США, и 20 мая I960 года я под фамилией Светлова Сергея Севастьяновича вылетел в Москву. 22 мая встретился с Жуковым, Гречко, Устиновым, Ахромеевым, я им рассказал, что для планеты готовят США, и мы всей нашей компанией отправились к Хрущеву.

Через час он нас уже принял, увидев меня, удивился и сказал:

— А я, сынок, где-то тебя в дороге потерял… того спрошу, этого спрошу, — нет его, говорят. Ух, голова твоя удалая!

— Жуков стал докладывать Хрущеву всё по порядку, потом мы поговорили и здесь же приняли решение немедленно оказать всестороннюю помощь Кубе, вплоть до военной. Я торжествовал в душе, решение было принято очень правильное! Посадили мы этим занудам прыщ на самое больное место во время их бешеного насморка — на самый кончик носа! Здесь же мы договорились, что Советский Союз помогает слабому не для той цели, чтобы кого-то победить, а для того, чтобы разоблачить авантюристов по развязыванию войн на Земле, не причиняя никому вреда своей помощью. Как сказал Георгий Константинович Жуков:

— Сейчас, как никогда, будет все зависеть от работы нашей контрразведки СВПК СССР и лично от генерал-лейтенанта Белого Игоря Васильевича. Я встал и произнес:

— Служу Советскому Союзу!

Жуков спросил меня:

— Как ты думаешь, тезка, сможем мы встретиться с Кеннеди?

Я ответил утвердительно:

— Обязательно!

Работа контрразведчика была настолько напряженной, что мне порой казалось, что мы все выдыхаемся из сил, но работать надо было с десятикратной нагрузкой. Надо было знать, какие войска будут направлены на Кубу, их численность — это было поручено Гречко и Устинову. Посовещались мы 3 часа 20 минут, я едва успел на самолет до Чимкента. Никому не сказав, я решил посетить Китай и проинформировать Мао Цзе Дуна и Чжоу Энь Лая. 25 мая я уже был дома, но из домашних никто не знал, где я есть, все думали, что я в Ташкенте на защите диплома. Побыв пару дней дома, отправился в Ташкент, получил диплом, зашел в ТуркВО, связались с КНР; и я вылетел в Китай на военном самолете.

Встреча с Мао Цзе Дуном и Чжоу Энь Лаем была особенно откровенной и чистосердечной. Я им рассказал о нашей поездке в Канаду, как Хрущев ответил на провокацию в аэропорту, и другие детали. Мао Цзе Дун одобрил на этот раз действия Хрущева, сказал:

— Никита Сергеевич не белоручка и, если бы прекратил пьянствовать, все было бы у него хорошо.

Потом я рассказал о переписке Даллеса и Голды Меир, о том, что не исключено большое пожарище войны на Востоке и в Европе из-за Кубы. Рассказал, что Никита Сергеевич принял решение оказать всестороннюю помощь, вплоть до военной.

— Молодцы, — проговорил Мао Цзе Дун, — по возвращении в Москву передайте Хрущеву и Жукову, что мы в стороне не останемся и выступим единым фронтом с СССР.

27 мая я вылетел из КНР в сопровождении трех истребителей КНР до границы СССР. На этот раз я не полетел в Ташкент, хотя самолет полетел в Ташкент, а я поехал в Чимкент, сразу же заехал к Ниязбекову. Поздоровались с ним, связались с Хруще¬ вым, я передал ему привет от Мао Цзе Дуна и Чжоу Энь Лая, а также их решение, на случай войны, что Китай выступит на нашей стороне. Никита Сергеевич воскликнул:

— И ты там уже был? Ну, отчаянная голова — спасибо!

Я попросил его передать всю эту информацию Жукову, а Жуков как раз был у Хрущева, он взял трубку, я и ему все рассказал, а он мне и говорит:

— Я сразу понял, когда ты уезжал, что ты едешь в Китай, очень правильно и своевременно ты это сделал! Только пойми, тебе отдохнуть надо бы, ты не замечаешь, как сдаешь физически.

Попрощавшись с С. Б. Ниязбековым, я выехал домой, в совхоз Мичурина, где жила мама. Я уже был переведен в совхоз имени Джамбула на должность главного инженера. Работы было по горло, но так как бывший директор М.М.Чепурин, который работал в совхозе Мичурина, дал зеленый свет на перевод механизаторских кадров в этот совхоз, в который я переведен, где каждый механизатор ценился дороже золота, то работа оживилась и стала улучшаться, а это значило, что смена руководства улучшила работу. Забежал я к Михаилу Михайловичу, поблагодарил его за помощь и опять вернулся в совхоз, где уже жила моя жена с детьми. Побыл там дней пять, и меня командировали в Москву, на ВДНХ.