Заговор красных генералов

Глава 7

Рабочий день банковских «гномов» был в самом разгаре, когда к старому, солидному зданию на Банхофштрассе 14, в центре Цюриха, приблизился хорошо одетый мужчина средних лет. Он с интересом прочитал большую, натертую до блеска медную табличку, с надписью на немецком, французском и русском языках, хмыкнул, чему-то улыбнулся и поднялся по широким ступеням. Толкнул тяжелую дубовую дверь, которая на удивление легко поддалась, и оказался в большом светлом холле, перегороженном пополам стеклянной стеной.

К нему сразу же подошел высокий, спортивного вида служащий в деловом костюме и доброжелательно спросил:

— Я вам чем-то могу помочь, господин?

— Да, пожалуй. Это же приемная фонда «Общества ревнителей русской истории»? Я не ошибся?

— Нет, господин, вы не ошиблись. Это действительно приемная фонда «Общества ревнителей русской истории».

— Я хотел бы встретиться с председателем фонда господином Юденичем. Куда мне обратиться?

— Простите, господин…?

— Господин Егоров.

— У нас своеобразная процедура прохода в помещение фонда, господин Егоров. Не могли бы вы для начала зайти в соседнюю комнату? — Служащий показал рукой на неприметную дверь в стене.

— С какой целью?

— Небольшая формальность. Наш человек проверит, не вооружены ли вы. Не больше. Просто у нас было несколько случаев, когда наши посетители проносили оружие, а потом угрожали им. Прошу нас понять.

— Даже так… Ну что же, давайте следовать вашим правилам. Ведите.

В комнате за неприметной дверью мужчину профессионально обыскали два клерка с ухватками полицейских. Не найдя ничего предосудительного, они вежливо извинились и проводили его назад в холл. Там его опять встретил служащий.

— Все в порядке, господин Егоров. Еще раз просим извинить нас. Вам вот сюда, прямо по лестнице наверх, а потом направо. Там наш секретариат. Пойдемте, я вас провожу.

В большой приемной на втором этаже служащий представил мужчину миловидной женщине средних лет, деловито перебирающей бумаги за большим столом, и незаметно удалился.

— Добрый день, барышня, мне надо увидеться с господином Юденичем.

— Простите, но у нас порядок. Вы должны записаться на прием. Господин Юденич никому не отказывает во встрече, но посетителей так много, что необходимо будет подождать несколько дней.

Мужчина пробурчал под нос непонятную фразу про неистребимую русскую бюрократию, которая умудрилась свить гнездо даже в Швейцарии, и даже в этом времени, достал из портмоне свою визитную карточку и протянул помощнице.

— Не могли бы вы передать ее прямо сейчас? Уверяю вас, господин Юденич очень будет рад увидеть меня немедленно.

Помощница внимательно прочитала и вдруг изменилась в лице.

— Прошу меня простить, господин Егоров. Мне говорили, что вы можете появиться внезапно. Я немедленно о вас доложу. Присядьте пока в это кресло.

Она быстро подняла трубку телефона и проговорила:

— Николай Николаевич. К вам Егоров, о появлении которого вы предупреждали. Да, да. Я поняла.

Сотрудница не успела положить трубку, как дверь, ведущая в кабинет председателя фонда, широко распахнулась. Из нее, радостно улыбаясь, вышел начальник и устремился к посетителю.

Юденич действительно был мне рад. Это чувствовалось во всем: во взгляде, в жестах, по тому, что не знал, куда меня усадить. В конце концов, указав мне на кресло за журнальным столиком в углу кабинета, сказал:

— Так, ни слова о делах, пока я не выполню то, что давно хотел.

После этого заговорщицки подмигнул и достал из сейфа бутылку армянского коньяка. Поставив ее передо мной, потер руки и проговорил:

— Сейчас лимончик организуем.

Он поднял трубку одного из многочисленных телефонов на рабочем столе:

— Наталья Ивановна, голубушка, зайдите ко мне.

Когда помощница, постучавшись, вошла, Юденич ей сказал:

— Позвоните, пожалуйста, в наш буфет, чтобы срочно принесли для нас лимон и что-нибудь эдакое из закуски. Это первое. И второе, самое важное. Меня на месте нет ни для кого.

— И даже для Александры Николаевны?

— И даже для нее.

— Будет исполнено, Николай Николаевич.

Через несколько минут, когда официант, сервировав столик, вышел, генерал, сам разлив коньяк и подняв рюмку, проговорил:

— Давно хотел сказать вам одну вещь.

— Какую, Николай Николаевич?

— Простое человеческое «спасибо», Андрей Егорович. За подаренную жизнь. За возможность продолжать ей радоваться.

— А, перестаньте. Не будем об этом. Лучше давайте ваш коньяк пить. Ваше здоровье.

— И ваше. За успех всех ваших начинаний. Прозит.

— Прозит.

Когда мы ополовинили бутылку, болтая о разных пустяках, Юденич хитро на меня посмотрел:

— Ваше появление на моем горизонте, Андрей Егорович, всегда ведет к большим переменам. И вы не просто так завернули на огонек. Я угадал?

— Угадали, Николай Николаевич.

— Прежде чем вы начнете, хотел бы поставить вас в известность о делах в фонде. Я позволил себе ввести вас в его соучредители. И еще. В банке, который мы создали по вашему предложению, теперь основным дольщиком являетесь вы. Я взял себе десять процентов, у директора банка Леонтьева пять процентов, а все остальное зарегистрировано на ваше имя. Прошу вас, не перебивайте. Я не мог поступить по-другому. Иначе мне все эти деньги, которые вы нам переводите и которые мы получаем как прибыль от шахт в Южно-Африканском Союзе и Колумбии, просто будут жечь руки. Я сейчас отдам распоряжение, чтобы подготовили сводки по расходам, и готов отчитаться за каждую копейку.

— Все это лишнее, Николай Николаевич. Я вам верю на слово, и не надо мне всех этих отчетов. Все равно я мало что в них понимаю. Но я хотел бы, чтобы вы пригласили сюда вашего директора банка, у меня для вас обоих есть деловой разговор. Как вы думаете, вашему Леонтьеву можно всецело доверять?

— В каком плане?

— В плане щепетильности и умения не ставить лишних вопросов. Дело, которое я хочу вам предложить, лежит в плоскости экономики. Все законно, но требует выдержки и умения держать язык за зубами.

— Я думаю, что он это умеет. Не задает ненужные вопросы по происхождению денег, которые к нам приходят с вашего счета из Лионского кредита. И спокойно проводит через наш банк, которым управляет, деньги, полученные от продажи золота и драгоценных камней.

— Как он отнесется к тому, что ему надо будет провести сложные операции по переводу золота в английские фунты и доллары США?

— На какую сумму?

— Сто миллионов. В золоте это будет порядка девяноста пяти тонн.

Юденич округлил глаза:

— Простите, я не ослышался? Вы сказали сто миллионов?

— Да. Именно эту сумму я назвал.

— Однако. Хотя в отношении вас мне уже надо было бы научиться не удивляться.

Он задумчиво постучал пальцами по столу:

— Давайте поступим следующим образом. Мы сегодня ужинаем у меня, и я приглашу Леонтьева с супругой. Очень достойная женщина, я вам скажу. После ужина и поговорим. Только не вздумайте отказаться. Сашенька вам не простит, если узнает, что вы встречались со мной и не зашли в гости.

— Хорошо, так и сделаем. Спасибо за приглашение. Да, у меня к вам еще одна просьба.

— С удовольствием выполню.

— Я хотел бы оставить у вас четыре больших ящика. Человек, который за ними придет, передаст от меня привет.

— Сейчас же позвоню охране, и ящики будут держать в безопасном месте. Не беспокойтесь об их сохранности. Кстати, где вы разместились, Андрей Егорович?

— Эээ… откровенно говоря, пока нигде.

— Чудесно. Будете жить у меня, сколько вам потребуется.

— К сожалению, Николай Николаевич, я ненадолго. Буквально на один день. Извините, но дела…

— Жаль, очень жаль.

— Как-нибудь в другой раз. Обещаю. А пока наливайте ваш коньяк, уж больно он хорош.

Вечером в большом доме Юденичей веселились вовсю. Генерал был в ударе, с юмором рассказывая о своей службе на Кавказе. Леонтьев со своей женой-американкой, мило коверкающей слова, спели веселые частушки об эмигрантах. Я в свою очередь рассказал пару забавных историй из жизни черных археологов. После сладкого Александра Николаевна, по-видимому, предупрежденная мужем, что нам надо будет поговорить с Леонтьевым, увела супругу директора банка переписывать рецепт праздничного торта.

Мы втроем перешли в библиотеку Юденича, где за кофе еще минут двадцать перебрасывались шутками. Потом генерал прямо, по-военному, без лишних экивоков, решил перейти к делу:

— Василий Васильевич, Андрей Егорович хотел с нами переговорить по весьма важному и щепетильному вопросу. С вами — как со специалистом в области экономики и также директором банка, а со мной — как с председателем фонда, который основал «Росс Кредит». Вы знаете, что восемьдесят пять процентов акций банка находятся в собственности господина Егорова. Поэтому прошу вас отнестись к его предложению со всей серьезностью.

Леонтьев вежливо выслушал тираду Юденича и ответил:

— Очень внимательно слушаю вас, господин Егоров.

Я улыбнулся про себя. Молодец генерал. Действительно, чего время терять? Весь вечер присматривался к директору «Росс Кредита», и он мне понравился своей немногословностью и какой-то внутренней цельностью. Поэтому решил тоже не разводить чайных церемоний.

— Василий Васильевич, Николай Николаевич, хочу предложить вам одно дело. Очень важное для дальнейшего существования фонда и для вас.

— Мы в вашем распоряжении, господин Егоров.

— Есть возможность, да что лукавить, и необходимость активно поработать на биржах в целях улучшения финансового обеспечения банка «Росс Кредит» и повышения его рейтинга. Вы, кстати, Василий Васильевич, сумеете проявить свои недюжинные таланты экономиста. Сразу оговорюсь, что дело рискованное. Но все в рамках закона.

Леонтьев чуть подался вперед:

— И что надо будет сделать?

— Для начала создать инвестиционный фонд, который будет принадлежать «Росс Кредиту». Назовем его, скажем, «Фонд новых инвестиций». Он должен будет провести операции с долларами, фунтами стерлингов и золотом, которое я вам предоставлю, по определенной схеме. Необходимо, сбрасывая золото мелкими партиями, начать скупать американскую валюту небольшими суммами, чтобы не вызывать подозрений на рынке и не изменить баланс курса валют. Работать придется через фирмы-однодневки в разных странах. Потом на все накопленные деньги вы одномоментно скупите фунты стерлингов. Из-за резкого изменения равновесия между спросом и предложением на рынке курс доллара устремится вниз. И когда он достигнет нижнего пика, вы на все фунты, теперь уже открыто, вновь купите доллары. Все операции надо провести таким образом, чтобы выкуп долларов пришелся на 26 января 1934 года. Но это еще не все, а только половина дела. На часть подешевевших долларов вы на фондовых биржах скупите акции немецких компаний. Предпочтение надо отдать бумагам: «Дрезднер Банк», «И. Г. Фарбениндустри», «Ферайнигте штальверке — Стальной трест», «Фокке-Вульф», «Сименс» и «АЭГ». Минимальное количество акций, которое необходимо приобрести от каждой компании, — десять процентов. Если больше, то я на вас не обижусь. По прогнозам, прибыль может составить до пятидесяти процентов из вложенной суммы. Из нее вам будет принадлежать определенная доля, которую я с вами готов отдельно обговорить. Скажем, по пол процента. Юридически все в рамках существующих законов, но вы можете подключить к предлагаемому плану юристов, чтобы еще раз проверить мое предложение.

Леонтьев задумчиво потер лоб:

— Вы понимаете, что произойдет? Мы же обрушим биржу. Если она устоит, то это будет чудо. Сейчас, после кризиса, такие масштабные операции с валютой очень чреваты. Тем более что английское правительство совсем недавно отказалось от золотого обеспечения фунта, а американское девальвировало доллар по отношению к золоту. (Для читателей. В ценах 2010 года, речь идет об операции приблизительно в 50 млрд долларов.)

— Да, я это понимаю…

— Хотя… Очень интересно может получиться. Рискованно, но может выйти.

Было видно, что он загорелся предложением.

— Кто это все придумал? Неужели вы?

Я улыбнулся:

— Придумал некий Сорос, но боюсь, вам это имя ни о чем не скажет.

— Да, действительно, никогда о нем не слышал. Вы познакомите меня с ним? Очень было бы интересно пообщаться.

— К сожалению, сейчас это просто невозможно. Как-нибудь потом, Василий Васильевич.

Леонтьев твердо посмотрел мне в глаза:

— Вы не скажете, для чего вам это надо?

— Почему же не скажу? Скажу. Я в перспективе хочу начать вести дела с немецким бизнесом, и такой козырь в рукаве, как обладание определенным количеством акций ведущих германских компаний, мне не помешает. Он не помешает и «Росс Кредиту», директором которого вы являетесь. С вами начнут считаться в Европе и США как с человеком, способным пойти на риск и получить законную прибыль. Законы волчьей стаи в бизнесе никто не отменял и отменять не собирается. Сильного и удачливого уважают, а победитель всегда прав. Сейчас банк, директором которого вы являетесь, просто один из многих и практически никому не известен. Эта операция послужит ему прекрасной рекламой и привлечет новых клиентов. Согласитесь, что хотя бы ради этого можно пойти на риск.

Я повернулся к Юденичу.

— Николай Николаевич, для выполнения задуманного также будет необходима помощь прессы, подконтрольной фонду «Общества ревнителей русской истории». Потребуется ряд статей в газетах и журналах о нестабильности существующих валют. Это должны быть информационные удары, которые обязаны создать у читателей состояние неопределенности и неуверенности. Для успешного выполнения задуманного, выдачи точных прогнозов — как будет вести себя рынок в том или ином случае и как вести газетную кампанию, я пришлю вам пять специалистов в области прогнозирования и психологии со специальным оборудованием. Для них выделите отдельный зал. В нем обязательно должно быть подведено электричество с резервным источником питания. Вопросы от моих людей в процессе их работы могут быть совершенно разные. Так что вам надо будет предоставить не менее двадцати своих специалистов из области финансов, юриспруденции и журналистики, которые смогли бы оперативно выполнять их поручения. На вас также будет лежать обеспечение охраны создаваемого инвестиционного фонда. Справитесь?

— Да что там справляться. Поручу ее организацию вашему человеку, который вместе с бюро Пинкертона начинал строить нашу внутреннюю службу безопасности. Он прекрасный специалист, и бывшие офицеры его чуть ли не боготворят. Я думаю, у него все получится.

— Тогда давайте определяться, господа. Мне нужен четкий и недвусмысленный ответ — согласны вы или нет.

Юденич с Леонтьевым переглянулись, помолчали, а потом почти одновременно произнесли:

— Да.

— Хорошо, тогда через десять дней, начиная с сегодняшнего, к банку ежедневно будет подъезжать крытая машина, которая будет привозить золото в слитках. Еще раз повторяю, что кульминацией задуманного должна быть дата 26 января 1934 года. Прошу ее постоянно учитывать при всех раскладах.

Почти семейный ужин мы завершили к полуночи. Юденичи настоятельно просили меня остаться хотя бы переночевать. Но я, сославшись на срочность дел, отказался и попросил вызвать мне такси, чтобы ехать на вокзал. Не доезжая квартала до центра города, я приказал водителю остановить машину, сказав, что хочу пройтись по ночному Цюриху. Дождавшись, пока машина скроется за углом, свернул в ближайшую подворотню и из нее шагнул прямо в свою квартиру, в которой меня уже ожидал Стас.

— Все в порядке, — ответил я на его вопросительный взгляд. — Юденич с Леонтьевым согласились и начинают работать. Завезешь ящики с нашей дезой к ним в помещение фонда и оставишь охране. Берзин потом их заберет. Затем займись архивами в Париже и в Джорданвилле. У тебя полный карт-бланш на твои штучки.

Стас потер руки и хищно улыбнулся:

— Ох, я и порезвлюсь…

Мне почему-то стало жаль парижан и жителей штата Нью-Йорк…

Париж наводнили слухи. Шептались в дешевых бистро и дорогих ресторанах, тихо переговаривались на улицах и в элитных салонах. Слухи были самые невероятные. Одни утверждали, что в столице республики якобы объявилась большая группа сотрудников ОГПУ, которые получили задание уничтожить чуть ли не все руководство Русского общевоинского союза. Другие говорили, что генералов хотят выкрасть, как Кутепова, и устроить над ними показательный суд в Москве. Поговаривали, что чуть ли не сам начальник ОГПУ сейчас в Париже и руководит всей операцией. Всегда находился свидетель, у которого брат жены или знакомый тещи видел самого Менжинского. Темные очки, надвинутая на глаза шляпа, поднятый воротник кожаного плаща и зловещая усмешка были обязательными атрибутами таких рассказов.

Когда слухи среди обывателей перешли в состояние уверенности, что так на самом деле и происходит, в управление полиции пригорода Парижа Булонь-Бийанкур, в просторечии — Бийано-Курск, где проживало много русских эмигрантов, позвонил неизвестный и сообщил, что сегодня вечером на улице Карно, 7 будет ограблено отделение банка «Кредит Агриколе». Неизвестный представился как член банды, решивший «завязать» с преступным прошлым и начать жить честно. В полиции к сообщению отнеслись со всей серьезностью, так как в столице и пригородах с недавних пор действительно появилась банда, проведшая ряд дерзких ограблений банков, на след которой никак не удавалось выйти.

Через несколько минут после звонка в полицию другой неизвестный, назвавшийся поборником свободы слова и информации, обзвонил отделы криминальных новостей центральных французских газет и сказал, что сегодня полиция будет арестовывать агентов ОГПУ, о которых уже несколько дней говорит весь Париж. Якобы их уже обложили в квартире, но все происходящее полиция пытается скрыть от общественности, чтобы в случае неудачи уйти от критики. По удивительному стечению обстоятельств адрес и время, указанные звонившими, совпали. Но в жизни бывает много удивительных случайностей и странных совпадений, не правда ли?

Ровно в девять часов вечера на тихой улице Бийанкура появилась медленно ехавшая машина. Окна ее были затемнены, и сторонний наблюдатель старался бы напрасно, пытаясь разглядеть водителя. Хотя таких наблюдателей было более чем достаточно. Доехав до дома, в котором размещалось отделение «Кредит Агриколе», автомобиль внезапно остановился. Его двигатель несколько раз чихнул, пытаясь снова завестись, но потом, по-видимому, решив оставить это безнадежное дело, просто взорвался. Взрыв был не сильный, однако облако дыма, начавшее исходить из капота машины, начало быстро заволакивать все вокруг, а сама легковушка занялась таким сильным пламенем, что к ней невозможно было подступиться. По воле случая машина остановилась прямо над люком канализации, который чья-то заботливая рука в момент остановки отвела в сторону. Из люка понесся звук сирены воздушной тревоги такой силы, что от него выворачивало наружу все внутренности, и от которого заныли зубы жителей во всем квартале.

В то же самое время в помещении на первом этаже соседнего с банком дома, о существовании которого знал только ограниченный круг лиц и в котором формально располагались большая публичная русская библиотека и отделение РОВС, вдруг раздался приглушенный хлопок. Из пола вынесло круг с метр диаметром. Вслед за куском пола в помещение влетели четыре шок-гранаты. Затем из появившегося отверстия, как черти из табакерки, выскочили один за другим восемь человек. Равнодушно перешагнув через валяющуюся в обмороке охрану, они начали деловито сваливать на расстеленные плащ-палатки папки с документами, стоявшие ровными, аккуратными рядами на стеллажах, и передавать получившиеся узлы вниз. В ответ снизу им вручали чемоданы, набитые чем-то явно тяжелым. Один из чемоданов внезапно упал на ногу самому высокому из грабителей. Тот виртуозно выматерился по-русски, а потом рявкнул вниз:

— Станислав Федорович, вы что, туда камней напихали, что ли?

Снизу раздалось насмешливое:

— А как ты догадался, Олежек? Ты давай меньше разговаривай. Твое дело сегодня тяжести носить. Это тебе не слухи по кафешкам распускать. Тут трудолюбие нужно. Арбайтен, арбайтен, мон шер. Солнце еще высоко.

Когда все тюки были спущены, из подвала снова донесся жизнерадостный голос:

— Олег!

— Ну?

— Что ну, балбес? Ты не забыл, что через пять минут по плану на улице поднимается паника?

— Нет, не забыл.

— Тогда удачи. Мы пошли. Встречаемся в обусловленном месте.

К тому времени на улице, привлеченные звуком сирены, начали собираться жители близлежащих домов, преимущественно русские эмигранты, проживающие в этом районе. Вдруг несколько мужских голосов в толпе закричали:

— Смотрите, смотрите!!! Нападение!!! Нападение!! Напали на отделение РОВС и что-то оттуда выносят!!!

Из дверей дома, стоящего рядом с банком, выскочили несколько мужчин. Они, яростно стреляя в дверной проем, из которого появились, тащили за собой явно тяжелые чемоданы. Добежав до двух вынырнувших из подворотни «паккардов», зашвырнули свой груз в уже открытые багажники, и машины рванули прочь в темноту переулков. В этот момент в доме занялся пожар. Поднялась паника, которая подогревалась чьими-то выкриками:

— Нападение ОГПУ. Вон их боевики, на крышах!!! Сейчас бросят бомбу!!! Спасайтесь!!!

И действительно, сверху сбросили какой-то предмет, который взорвался с очень сильным звуком, похожим на раскат весеннего грома. И хотя никто не пострадал, люди рванули в разные стороны, началась паническая давка. Ее усугубили полицейские, сидевшие в засаде в помещении банка и выскочившие на звуки взрывов с оружием на изготовку.

Рядом с корреспондентом отдела криминальной хроники «Фигаро», одновременно быстро строчившим в своем блокноте и жадно наблюдавшим за происходящим, раздался задумчивый голос:

— А ведь это ограбили архив Бурцева. Ну и дела!!

Корреспондент резко обернулся:

— Простите, что вы сказали? Ограбили архив?

Но говорившего рядом не оказалось. Он уже растворился в мечущейся от паники толпе.

Корреспондент бросился к своей машине, чтобы первым донести до своей редакции новость о наглом нападении ОГПУ в самом центре Франции и краже ее агентами, по-видимому, очень важных документов, принадлежащих русским эмигрантам.

Наутро все парижские газеты вышли под кричащими заголовками.

«Монд» писала:

— Нападение ОГПУ в пригороде Парижа!!

От нее не отставала «Фигаро»:

— Кража агентами ОГПУ архива Бурцева!!!

К вечеру следующего дня после нападения «Пари де Суар» разродилась пространной статьей о бездеятельности полиции и службы безопасности республики в отношении агентов ОГПУ, нагло разгуливающих по столице и ворующих важные документы.

Министерство иностранных дел Франции вызвало посла СССР, передало ему ноту протеста и потребовало объяснений.

Едва скандал начал утихать, как разразился другой. На этот раз уже в США. Там также произошло нападение со стрельбой и взрывами на, как потом выяснилось, архивы РОВС. Отголоски происшедшего еще долго гуляли по страницам западной прессы и попортили немало крови дипломатам.

Через три недели после описанных выше событий Жан-Поль Дюпоне, начальник отдела 4D Сюрте Насьональ, проходящий по картотеке Разведывательного управления штаба РККА под псевдонимом «Пасечник», пребывал в сквернейшем расположении духа. Дело в том, что вчера, возвращаясь домой со службы, он увидел, что на столбе, мимо которого он с недавних пор обязательно должен был проходить и стоящего на другой стороне улицы, как раз напротив парадной двери подъезда его дома, какой-то негодник нарисовал мелом забавную человеческую рожицу. Все бы ничего, но волосы у рожицы были нарисованы голубым мелком, а глаза красным. И именно эта комбинация цветов наводила на господина Дюпоне тоску.

Она означала срочный вызов на встречу с его «итальянским» куратором. Возражения при этом не принимались. Ослушание могло означать только одно — не только конец карьеры, но и гильотину. А все потому, что начальник отдела D4 после памятных событий в предместье Монруж, когда его, переодетого в женское белье, «итальянцы» взяли на горячем в притоне с двумя грузчиками, успел после этого передать своим новым «итальянским» друзьям столько особо важных документов, что на снисхождение французской фемиды рассчитывать не приходилось. Хотя, надо отдать «итальянцам» должное, со своей стороны они использовали по отношению к чиновнику Сюрте Насьональ не только кнут, но и пряник. За передаваемые документы они расплачивались весьма щедро. Настолько щедро, что Жан-Поль сумел купить квартиру в престижном районе Парижа. В легализации средств помогли те же «итальянцы», просто посоветовав господину Дюпоне сходить на столичный ипподром и сделать ставку на мало кому известную лошадь. Лошадка на удивление всем выиграла. Чудеса иногда случаются, не правда ли? Особенно хорошо срежиссированные чудеса. Но, к сожалению, как практичные люди, за все вручаемые суммы «итальянцы» брали с начальника отдела D4 расписки с отпечатком пальца. Сумма, полученная по этим распискам, тянула на вторую гильотину. Две гильотины на одну голову, даже такую забубенную, как у Жана-Поля, согласитесь, этого уже достаточно, чтобы иметь плохое настроение перед встречей с людьми, которые тебя могут отправить на эшафот одним движением пальца.

Настроение настроением, но пора было впрягаться. Поэтому господин Дюпоне перед встречей тщательно, в течение двух часов, проверял, нет ли за ним слежки. Он петлял подворотнями, три раза брал такси, прося останавливать в самых пустынных переулках. В конце концов, удостоверившись, что все в порядке, он прошел мимо маленького кафе на улице Хессе с газетой в правой руке. Газета означала, что он свободен от слежки. Перед домом, в котором у него была назначена встреча, как и было заранее оговорено, стояло такси, в котором водитель читал газету. Это был знак, что вышедший на встречу со своим агентом куратор также проверился на предмет наблюдения, и что все в порядке. В противном случае шофер такси копался бы во внезапно заглохшем двигателе машины.

Зайдя в подъезд без консьержа, Жан-Поль поднялся по лестнице на второй этаж и четыре раза коротко позвонил в неприметную дверь. Послышались неторопливые шаги, щелкнула снимаемая цепочка, дверь открылась, и человек, появившийся на пороге, жестом пригласил Дюпоне внутрь квартиры. Они прошли в хорошо обставленную комнату с большим зеркалом на стене. Так же молча впустивший чиновника мужчина приглашающим жестом указал на стул, стоящий напротив большого письменного стола. Жан-Поль присел на краешек и вопросительно взглянул на своего собеседника, уместившегося напротив него в удобное кресло:

— Что-то очень срочное, господин Бонати?

Его визави, мужчина, похожий по внешнему виду на уроженца Ломбардии, несколько минут помолчал, задумчиво постукивая пальцами по столу, потом, что-то для себя внутренне решив, ответил:

— Вы хотите сделать карьеру в своем ведомстве, Жан-Поль? Карьеру с большой буквы. Чтобы мы стали настоящими партнерами, а не как сейчас, чего уж тут лукавить, когда вы находитесь в подчиненном положении и вас держат на коротком поводке.

Такого начала беседы начальник отдела D4 никак не ожидал. Он думал, что с него опять потребуют новых копий документов, вынос которых из здания Сюрте Насьональ становился все труднее и труднее. Страх, сопровождавший при этом чиновника, каждый раз накладывался на муки совести. В результате эти оба чувства стали для Жана-Поля настолько невыносимы, что он все чаще и чаще начал подумывать о самоубийстве. Это предложение итальянца для начальника отдела D4 было как свет в конце тоннеля, как глоток воздуха, когда из последних сил, теряя сознание, всплываешь на поверхность воды без сил и надежды. Поэтому он быстро и с дрожью в голосе спросил:

— Что вы понимаете под партнерскими отношениями и настоящей карьерой, господин Бонати?

Куратор усмехнулся, по-видимому, понимая состояние своего собеседника:

— Под началом настоящей карьеры для вас, заметьте, НАЧАЛОМ карьеры, я понимаю получение вами кресла начальника управления контрразведки Сюрте Насьональ и одновременно должность заместителя Главного управления национальной безопасности Республики. Как вы понимаете, в этом случае вы становитесь фигурой влияния, а не тем, чем являетесь сейчас, обычным информатором, давайте называть вещи своими именами. В вашем новом статусе шантажировать вас будет бессмысленно.

Жан-Поль недоверчиво улыбнулся:

— Мягко стелете, Бонати, как говорят русские. А что будет в этом случае со всеми негативами фотографий и моими расписками?

Куратор еще раз обезоруживающе улыбнулся:

— Негативы пока останутся у нас, господин Дюпоне. А расписки… В порядке доброй воли, вот держите четвертую часть.

Бонати достал из папки, лежащей на столе, десять расписок и вручил их своему агенту.

— Это для начала. Если начнем понимать друг друга, то, возможно, я буду партиями передавать вам другие.

Дюпоне просмотрел документы и хрипло сказал:

— Дайте зажигалку.

Итальянец похлопал себя по карманам, достал коробок и протянул контрразведчику. Тот трясущимися руками, сломав пару спичек, начал сжигать расписки одну за другой в большой пепельнице. Потом тщательно перемешал пепел, расстелил носовой платок и высыпал содержимое пепельницы на него. После этого скомкал платок и положил его во внутренний карман пиджака.

С интересом наблюдавший за ним куратор проговорил:

— Вы удовлетворены? Мне продолжать?

— Продолжайте, — хриплым и просевшим голосом ответил Дюпоне.

— Так вот, негативы ваших пикантных фото пока останутся у нас. Но они будут находиться у меня на крайний случай, если вы вдруг начнете охоту за нами в вашей новой должности. Как постоянный дамоклов меч над вашей головой в вашем новом статусе они использоваться не будут. Я вам обещаю. Как видите, я с вами честен. Мы будем просто обмениваться информацией, не больше. Впрочем, я не настаиваю. Если вас устраивает ваше нынешнее положение, кто я такой, чтобы вас переубеждать?

Громадное облегчение охватило Дюпоне. Боже, конец этого кошмара. Он просительно приподнял руку, чтобы Бонати помолчал, потом закрыл глаза и несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. После этого изменившимся взглядом посмотрел на своего собеседника:

— Что я должен начать делать?

— Это надо понимать так, что вы принимаете мое предложение?

— Да, именно так и надо понимать.

— Прекрасно, тогда слушайте. Нас беспокоит чрезвычайная активность русской разведки в Италии и результативность работы контрразведки ОГПУ по выявлению нашей агентуры, особенно на юге, в советском Причерноморье. Источник всей информированности русских, по нашем данным, находится здесь, у вас в Париже, как это ни странно звучит. Вероятно, что русские в своей разведывательной работе задействовали новую схему, когда центр шпионажа по отношению к какой-либо стране находится в другом государстве. Под наше подозрение попали возможные агенты ИНО ОГПУ в Париже — это Сергей Николаевич Третьяков, председатель Русской торговой палаты, и жена генерал-майора Скоблина, певица Надежда Плевицкая. Оба этих лица вхожи в окружение руководства белого движения во Франции. Вы поможете нам скормить им некую дезинформацию через вашу агентуру в белом движении.

Куратор помолчал несколько мгновений, потом продолжил:

— Давайте еще раз пройдемся по персоналиям ваших информаторов в верхушке РОВС, Дюпоне. По той информации, которую вы нам передавали раньше, это Николай Васильевич Тесленко, бывший член Государственной Думы, товарищ министра юстиции Временного правительства, мастер масонской ложи «Северная Звезда», и Туркул Антон Васильевич, генерал майор, правильно?

Жан-Поль утвердительно кивнул головой, подтверждая слова итальянца.

Дождавшись его подтверждения, Бонати проговорил:

— Я передам вам позже вот эту папку, в которой описана суть того, что, как и при каких обстоятельствах должно быть передано интересующим нас людям. Коротко: ее содержимое говорит о том, что по данным, полученным от вашей агентуры в Советской России, Сталин готовит замену всего руководящего состава ОГПУ с помощью военных. Это должно произойти на XVII съезде, который собирается в Москве в конце января. Что якобы существует «внутренняя» группа Коминтерна в СССР, которая по прямому приказу Сталина проведет к съезду ряд диверсий в стране для дискредитации и показа несостоятельности руководства ОГПУ.

Для чего мы пытаемся всучить эту дезу русским, я, естественно, вам говорить не буду. Да и, прямо говоря, я и не знаю цели такой дезинформации. Вам же просто предстоит выполнить то, что я вам говорю. После выполнения операции, но не раньше даты, которую я вам укажу, вы можете арестовать русских агентов.

В результате вы окажетесь ликвидатором целой сети злобных шпионов, плетущих коварные интриги против Республики. Начальник вашего управления через полгода вступает в пенсионный возраст, и пара-другая статей в прессе помогут ему отправиться на законный отдых. Так что стремительное продвижение по карьерной лестнице мы вам обеспечим. Вам повторить, что должны донести ваши агенты до указанных лиц?

Чиновник отрицательно покачал головой:

— Не надо, у меня абсолютная память. Я все запомнил с первого раза. Тем более вы мне передаете документы.

Итальянец удовлетворенно улыбнулся:

— Тогда перейдем ко второй части операции. Вы каждую неделю вручаете свой доклад помощнику президента по Восточной Европе и СССР через курьера?

— Да, каждый понедельник, в 10:00.

— Курьер один и тот же?

— Да, один и тот же. Правда, прежний курьер перевелся в министерство иностранных дел, а ко мне приезжает новый.

Бонати достал из стола еще одну папку и раскрыл ее. В ней были один отпечатанный лист и фотография. Последнюю он подвинул Дюпоне:

— Этот?

Начальник отдела D4 коротко взглянул на фото:

— Да, это он.

— Очень хорошо. Как у вас происходит передача документов?

— Два моих сотрудника готовят доклад, отдают мне, я его проверяю, делаю в нем свои уточнения и пометки, и если он меня удовлетворяет, отдаю машинистке на распечатку. Готовый документ подписываю, его у меня забирает сотрудник секретного отдела под подпись, запечатывает и опять-таки под подпись передает курьеру.

— А где в это время находится курьер?

— Обычно он ожидает в приемной секретного отдела. Но бывают случаи, когда мы не успеваем с докладом, поэтому его приглашают в мою приемную, туда же приходит сотрудник секретного отдела с печатью и книгой учета особо важной корреспонденции. Тогда мы все оформляем быстрее.

Бонати удовлетворенно потер руки:

— Прекрасно. Сегодня у нас среда, значит, до понедельника время есть. По вашей предыдущей информации, в распоряжении вашего отдела есть дом, записанный на подставное лицо, на улице Сент Шарлез, 2. Садовник, мажордом и горничная являются охраной?

— Да, это именно так.

— Тогда в понедельник вы сделаете следующее. К 10:00 ваш доклад готов не будет. Вы прикажете, как это делаете обычно в таких случаях, проводить курьера в вашу приемную. Дверь в ваш кабинет должна оставаться полуоткрытой. Повторяю, полуоткрытой. Сошлитесь на духоту, на отсутствие свежего воздуха, в общем, на что хотите, но дверь обязательно должна быть открыта. Помощника и машинистку отошлите на двадцать минут под каким-нибудь благовидным предлогом. В 10:15 вам позвонят и сразу положат трубку. Ваш номер 4532, добавочный 062?

— Правильно.

— Так вот, вы при открытой двери сделаете вид, что дальше продолжаете говорить по телефону, и произнесете гневным голосом следующий монолог, вот, читайте.

Итальянец передал Жан-Полю отпечатанный лист. Тот взял его и вслух прочитал:

— Что-то неясно? — проговорил Бонати после того, как Дюпоне закончил читать.

— Только вот этот пункт, с фамилией Ментре. Я так понимаю, это фамилия моего начальника?

— Что вас в ней не устраивает, Жан-Поль?

— Только одно. Ментре любит слышать, когда к его фамилии добавляют приставку «де». Старик тщеславен до безобразия.

Куратор рассмеялся:

— Можете ее добавить. Думаю, господин Ментре не обидится.

Потом сразу перешел на деловой тон:

— В это воскресенье, заранее предупредив охрану, что она свободна на весь день, будьте на Сент Шарлез, 2 в 12:00. В 12:30 к дому подъедет небольшой грузовик. Из него вынесут четыре больших ящика. Один из сопровождающих груз передаст от меня привет и отдаст вам вот это.

Бонати достал еще одну расписку Жан-Поля и, весело глядя в глаза своему собеседнику, порвал ее пополам. Верхнюю часть, без отпечатка пальца, отдал чиновнику, а нижнюю, с отпечатком, положил в карман.

— Мой человек отдаст вам вторую половину, господин Дюпоне, в знак того, что он именно от меня. Потом обе половины можете оставить себе. Или лучше вернете?

Сказав последние слова, итальянец весело рассмеялся и лукаво подмигнул Жану-Полю. Потом внезапно его тон снова стал деловым:

— Ящики проскладируете в подвале. Ключ от него должен быть только у вас. В понедельник охрану вернете. Скажу вам прямо, скорее всего, в ближайшее время на этот дом будет нападение, так что охрану свою вы можете заранее списать со счетов.

На последние слова Жан-Поль безразлично махнул рукой. Потом, поколебавшись мгновенье, спросил:

— Послушайте, Бонати, тут случайно речь идет не о тех документах русской эмиграции, о которых совсем недавно с таким шумом писала вся пресса?

Итальянец развел руками и обезоруживающе улыбнулся. Потом сделал кислое лицо:

— К моему сожалению, нет, Жан-Поль. Это просто приманка. Мы предполагаем, что документы «выкрали» сами у себя русские эмигранты, чтобы перевезти их в другое место. Видно, об их старом местоположении стало кое-кому известно. Вот они и провернули такую операцию, свалив все на ОГПУ. Но русская разведка, по нашим данным, не оставила надежды добраться до архивов. Наше подозрение пало на курьера из канцелярии вашего президента. Очень похоже, что он является резидентом всей агентурной сети русских. Если план сработает, то наши подозрения подтвердятся. И мы курьера возьмем в оборот, как, извините, взяли вас. Если он не пойдет на контакт с нами, то мы передадим его вашей службе. Вы его арестуете и запишите в свой актив. Но опять-таки, только в указанное нами время и не раньше. Но не забивайте себе голову такими пустяками, лучше давайте еще раз обговорим в деталях, что и как вы должны делать в это воскресенье и понедельник…

Когда начальник отдела D4, окрыленный получением обратно части своих расписок и ближайшими перспективами, ушел, господин Бонати, проследив из окна, пока его агент не скроется за углом, подошел к зеркалу, висящему на стене, сделал странный жест рукой, как будто просил что-то открыть. Щелкнул замок, и дверь в соседнюю комнату отворилась.

На ее пороге стоял Берзин. Он приглашающе указал «итальянцу» на кресло, стоящее напротив стекла в соседнюю комнату.

Старик некоторое время помолчал, потом коротко спросил:

— Ваше мнение по поводу будущего поведения господина Дюпоне, Николай Васильевич?

«Итальянец» выпрямился в кресле и коротко ответил:

— Я думаю, он все выполнит в точности, как я ему сказал. Возврат части расписок был хорошим ходом, Ян Карлович. Теперь он будет землю рыть.

Начальник разведки РККА помолчал, задумчиво глядя в окно, потом проговорил:

— Будем надеяться…

Его собеседник, по-видимому, собравшись с духом, внезапно спросил:

— Разрешите вопрос, товарищ Берзин?

Старик с интересом посмотрел на «итальянца»:

— Давай свой вопрос.

— Те двое и курьер из канцелярии президента действительно наши?

Берзин вздохнул:

— Нет, Коля. Они не наши и нашими никогда не были. Тут другая игра. Если я тебе про нее сейчас расскажу, мне придется тебя ликвидировать. Как человека, узнавшего государственную тайну особой важности, к которой у него нет доступа. Так начинать рассказывать?

Начальник разведки РККА достал пистолет и направил его на своего собеседника. Тот побледнел и отрицательно покачал головой.

Старик усмехнулся краем губ:

— Молодец, товарищ Воронов, что не захотел слушать мой рассказ. Теперь к делу. — Оружие он все еще держал, наведя на своего сотрудника. — После выполнения Пасечником своего задания, но не ранее и не позднее, чем в феврале следующего года, его ликвидировать. Устройте ему автокатастрофу или то, что посчитаете нужным. Просто несчастный случай на глазах у множества людей. Никаких самоубийств. Именно несчастный случай. Понял?

— Так точно.

— Ну, вот и славно. — Берзин убрал пистолет и весело улыбнулся «итальянцу»: — Пойду я, Коля. Труба зовет. Дел невпроворот.

Уже перед самым выходом он повернулся к Воронову и проговорил:

— Если успешно выполнишь эту операцию, сверли дырку для «Знамени». Ну и под «шпалу», естественно. Давай краба.

Он пожал руку своему сотруднику, хлопнул его по плечу и начал спускаться вниз по лестнице.

Выйдя из дома, Старик быстро сел на заднее сиденье такси, водитель которого продолжал невозмутимо читать газету. Закрыв за собой дверцу машины, Берзин коротко проговорил в спину шоферу:

— Давай трогай потихоньку и слушай меня внимательно.

Автомобиль стал медленно набирать ход, а из подворотни выехало еще одно такси, в котором сидело четверо молодых людей. Оно пристроилось вслед за первым в десяти метрах и отставать, по-видимому, не собиралось.

Берзин с еле сдерживаемым раздражением начал говорить:

— Поскольку ты у нас отвечаешь за внутреннюю безопасность парижской резидентуры, я тебе объявляю выговор, с занесением в личное дело, Семен Иванович. Товарищ Воронов что-то много стал болтать и задавать много ненужных вопросов. С каких это пор он стал таким любопытным? Почему никто не знает, и в первую очередь ты, о его начавшем проклевываться любопытстве?

Водитель промолчал в ответ, только шея начала наливаться красным. Начальник разведки РККА между тем продолжал:

— Почему ты не проводишь стандартные внутренние проверки, положенные по инструкции? Почему о нездоровом любопытстве твоего подчиненного говорю тебе я, а не ты мне докладываешь? Он мне сейчас задал вопрос не о том, как лучше выполнить задание, а начал интересоваться личностями разрабатываемых, наши они или не наши. С каких пор сотрудники резидентуры начинают задумываться о необходимости выполнения того или иного приказа, господин Сенье? Что тут у вас вообще за хрень происходит, а?

Водитель поджал губы и коротко, не отрывая глаз от дороги, ответил:

— Виноват, Ян Карлович. Больше не повторится. Отзывать?

— Да, готовьте Воронова на эвакуацию. Но только по моей команде. Пусть доведет до конца порученное дело, а потом его на наш пароход, в наручниках, под лекарствами, в управление. Ну, не мне тебя учить. Но ты за ним внимательно наблюдай. Нам только перебежчиков не хватало. Все начинается вот с таких невинных вопросов и сомнений. И еще. Я так понимаю, рыба гниет с головы, поэтому с этого момента ты выполняешь обязанности резидента, а своего бывшего начальника первым нашим торговым судном так же, в наручниках, на Родину, в распоряжение внутренней комиссии. Шифровку на правомочность своих действий ты получишь в ближайшее время. Все ясно?

— Так точно.

— Тогда выполняй.

Пока они говорили, такси выехало на площадь Европы и остановилось возле здания вокзала. Берзин молча коротко кивнул водителю, не попрощавшись вышел. Из рядом остановившейся машины вышли трое молодых людей и двинулись вслед за начальником 4-го управления штаба РККА, рассредоточиваясь так, чтобы их шеф оказался в середине невидимого треугольника. Скоро спины всех четверых затерялись в толчее вокзала Сен-Лазар…

Заместитель начальника Гехаймештатсполицай Пруссии Дитрих фон Берн ехал в Берлин на партийное собрание актива НСДАП. Под мерный стук колес поезда он вспоминал, как незадолго перед поездкой его посетил адвокат «американского» мецената, помогшего деньгами для операции безнадежно больной, как говорили кенигсбергские врачи, восьмилетней дочери Хайке в Швейцарии. Адвокат передал господину фон Берну очередную сумму денег на лечение ребенка и высказал небольшую просьбу. Просьба была, со слов адвоката, пустяковой. Господину фон Берну надо было создать ситуацию, при которой он бы в присутствии одного из функционеров центрального аппарата НСДАП, а именно Генриха Шнитке, отвечающего за работу партии в рейхсвере и тайной полиции, обронил следующую фразу:

«По моим агентурным данным, полученным в результате прослушивания разговора двух французских военных из французской миссии Лиги наций в Данциге, по косвенным данным являющихся представителями Второго Бюро Французского генштаба, архивы Бурцева и РОВС выкрадены в результате совместной операции французской Сюрте Насьональ и английской МИ 6. Ведь Дитриху это будет не трудно сделать, так как он является членом НДСАП с 1930 года и наверняка будет присутствовать на ближайшем совещании актива партии в Берлине?»

Высказав свою просьбу, адвокат мецената выжидательно уставился на господина фон Берна. Заместитель начальника тайной полиции Пруссии давно понял, что его поймали на крючок и поймали основательно. Но страх за здоровье дочери, которая наконец начала вставать после четырех операций, и необходимость в дальнейших деньгах на ее восстановление, счастливые глаза жены, в которых поселилась надежда вместо отчаянья, заставлял его делать вид, что все идет так, как и должно идти. Проще говоря, они с адвокатом мецената играли в старую как мир игру: «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю, но мы приличные люди и не говорим об этом вслух». Поэтому господин фон Берн и бровью не повел, когда адвокат выложил ему, как и при каких обстоятельствах агентура Дитриха может получить такой разговор, чтобы он был зафиксирован в картотеках гестапо.

Адвокат обещал, что офицеры из французской дипмиссии Лиги Наций в Данциге обязательно зайдут в кафе на улице Ковальской, которое давно облюбовали дипломаты и в которое гестапо Пруссии удалось поставить аппаратуру прослушивания. Дальше все должно быть делом техники. Рапорт о прослушивании непременно должен был быть положен на стол начальника заместителя гестапо, так как в его ведении, кроме всего, находились и технические службы. Адвокат уехал, забрав обязательную расписку о полученных деньгах, пожелав выздоровления дочери семьи фон Берн. А через два дня на стол чиновника тайной полиции действительно лег рапорт о подобном разговоре двух французских военных.

От раздумий господина фон Берна отвлек проводник, который, постучав в дверь купе, вежливо предупредил, что поезд прибывает в Берлин по расписанию через полчаса. Дитрих поблагодарил проводника и начал неторопливо собираться. Он уже придумал, когда и при каких обстоятельствах он произнесет требуемую фразу.

Телефон на столе исполнительного секретаря Коминтерна тихо зазвенел. Пятницкий оторвался от чтения документов, поднял трубку и устало сказал:

— Здесь Пятницкий.

Его собеседник, начальник шифровального отдела Коминтерна, в ответ произнес:

— Срочные шифровки, Осип Аронович. Одна от Харона, другая от Печатника. Тема написана общим шифром, текст — вашим личным кодом. Обе помечены «красной молнией». Необходима ваша личная шифровальная книга для декодирования.

Пятницкий взглянул на часы:

— Заносите через двадцать минут.

— Слушаюсь.

Ровно через двадцать минут помощник Пятницкого позвонил и доложил, что в приемной ожидает начальник шифровального отдела.

— Пригласите его.

Когда начальник отдела зашел, Пятницкий молча указал ему на стул возле своего письменного стола, подошел к сейфу, открыл его и достал толстую старую книгу. Так же молча передал ее своему подчиненному и коротко сказал:

— Начинайте.

Расшифровка заняла не менее часа. Закончив свою работу, начальник шифровального отдела так же молча отдал полученный текст и книгу Пятницкому. Тот взглянул на содержимое блокнота и изменился в лице.

— Вы все правильно расшифровали, товарищ Фридман? Уверены в этом?

— Так точно, Осип Аронович.

— Хорошо, идите.

Подождав, пока его подчиненный выйдет, Исполнительный секретарь Коминтерна набрал короткий номер на телефоне, стоявшем особняком на отдельном столике, и, дождавшись ответа на другом конце провода, проговорил:

— Товарищ Поскребышев, это Пятницкий. У меня важная информация для Самого. Прошу товарища Сталина завтра, — он снова посмотрел на часы, — нет, уже сегодня меня принять.

— Ожидайте у аппарата.

Через несколько минут молчания трубка в руках ожила. Голос Поскребышева сообщил:

— Товарищ Сталин ждет вас к 16:15, товарищ Пятницкий. Пропуск у коменданта Кремля заказан.

— Я понял, Александр Николаевич.

— До свиданья, Осип Аронович.

В телефоне послышались короткие гудки.

Пятницкий поднял другую трубку с выходом на своего помощника и тихо в нее сказал:

— Весь аналитический отдел и отдел прогноза на рабочие места. Всех архивистов тоже. Срочно. Начальники отделов должны быть у меня в кабинете ровно через час. Мне два стакана очень крепкого чая с сахаром. Исполняйте.

Положил трубку на аппарат, устало закрыл глаза и откинулся в кресле. Предстояло работать всю ночь. Сталин не любил пустых докладов без выводов и предложений.

В назначенное время свежевыбритый, подтянутый, но с залегшими под глазами глубокими тенями от бессонницы, Пятницкий докладывал генеральному секретарю:

— Хронология отправки шифровок такова, товарищ Сталин. Первой по времени была отправлена шифровка Печатника. Но она пришла с запозданием в два дня. Курьеру пришлось ехать в Данию из Германии и оттуда отправлять нам информацию по каналам Коминтерна. Вторым по времени ушло сообщение Харона из Франции. Обе шифровки поступили в наш отдел шифрования практически одновременно. По информативности они дополняют друг друга и позволяют получить объективную картину происшедшего. Обобщенная информация такова: Печатник, присутствовавший после собрания партактива НСДАП в Берлине на совещании у Геринга по вопросам безопасности, был свидетелем того, как Геринг задал вопрос заместителю начальника гестапо Пруссии фон Берну по поводу защиты интересов Германии в связи с отрезанностью Кенигсбергского анклава от остальной страны при существовании Данцигского коридора. В ответ на поставленный вопрос заместитель начальника гестапо посетовал на то, что в Данциге существенно возросла активность специальных служб Великобритании и Франции. Такая оживленность, по его словам, существенно влияет на безопасность страны. Сотрудники разведок Франции и Великобритании, работая под прикрытием дипломатических миссий и пользуясь дипломатическим иммунитетом, безнаказанно ведут свою подрывную деятельность в адрес Германии с территории Польши. В этой ситуации, со слов фон Берна, тайная полиция вынуждена проводить энергичные контрразведывательные мероприятия. Фон Берн привел ряд примеров оперативной активности гестапо в Данциге и преподнес как явный успех задокументированную запись разговора двух военных из дипмиссии Франции. В результате записи была получена информация о том, кто на самом деле похитил так интересующие нас архивы Бурцева и РОВС. Ссылаясь на протокол записи, зам начальника Прусского гестапо выразил мнение, что документы были выкрадены по прямому указанию начальника французской Сюрте Насьональ при технической поддержке английской «МИ-6».

Он замолчал на мгновенье. Сталин, во время доклада равномерно вышагивавший из одного конца кабинета в другой, остановился, выжидательно посмотрел на своего подчиненного и заинтересованно произнес:

— Дальше, товарищ Пятницкий…

Исполнительный секретарь Коминтерна уверенно продолжил:

— Во второй шифровке, пришедшей от Харона, последний утверждает, что был невольным свидетелем телефонного разговора начальника отдела D4 Сюрте Насьональ, отвечающего за контрразведку в отношении СССР, со своим руководством. Из подслушанного разговора стало известно сегодняшнее местоположение архивов Бурцева и РОВС. Это конспиративный дом отдела D4 на улице Сент Шарлез, 2, в Париже. Со слов Харона, англичане, участвовавшие в операции по изъятию документов, требуют к ним доступ, но французы не спешат их передавать до окончания копирования. Особое внимание в шифровке Харон уделяет отпечаткам пальцев на документах. Он приводит в пример следующие слова начальника отдела D4: «Да, очень интересная информация по отпечаткам пальцев… я сам в шоке, господин Ментре…»

Услышав последнюю фразу, Сталин подошел вплотную к Пятницкому и быстро спросил:

— Чьи отпечатки пальцев? Он сообщает об этом?

— Нет, в шифровке о принадлежности отпечатков ничего не говорится. Только указывается на особую заинтересованность и удивление начальника D4.

Сталин прищурил тигриные глаза:

— Удивление, говоришь, и заинтересованность… Ну-ну… А что говорят твои люди? Отпечатки пальцев можно подделать? А?!

Грузинский акцент генсека, почти незаметный до этого мгновенья, резко усилился.

Пятницкий, не контролируя себя в зарождавшейся панике и не понимая, откуда она возникла, немного отодвинулся:

— Никак нет, товарищ Иосиф Виссарионович. Я предварительно проконсультировался у специалистов. Все как один заявляют, что это невозможно.

Сталин, по-видимому, поняв, что без повода надавил на своего подчиненного, уже спокойно произнес:

— Это достоверная информация?

Мысленно выдохнув, Пятницкий поспешил ответить:

— На все сто процентов. При нынешнем развитии техники и в видимой перспективе подделка невозможна, Иосиф Виссарионович.

Ничего не сказав в ответ, генсек повернулся спиной к секретарю Коминтерна, подошел своему рабочему столу и начал с расчетливой неторопливостью раскуривать трубку.

Раскурив ее, повернулся к Пятницкому и миролюбиво улыбнулся:

— Какие выводы вы сделали? Что вы предлагаете, Осип Аронович?

Пятницкий несколько секунд помолчал, переводя дух, потом решительно произнес:

— Выводы следующие, товарищ Сталин. Данные, поступившие от разных источников, взаимно дополняют и подтверждают друг друга. По мнению наших аналитиков, вероятное сотрудничество немецких и французских спецслужб с целью нас дезинформировать близко к нулю. Вероятность имитации кражи «Внутренней линией» РОВС с целью скрыть новое местоположение архивов не превышает пяти процентов. В противоположность этим выводам, совместная операция французов и англичан по изъятию архивов приближается к девяноста трем процентам. Специалисты считают, что главной задачей изъятия документов является попытка взять под полный контроль верхушку белой эмиграции, используя компромат из архивов. Анализ предваряющих кражу документов событий приводит к выводу, что слухи, наполнившие Францию и США, о якобы причастности нашей агентуры к происшедшему, скорость, с которой западная пресса начала вой в наш адрес, жесткая реакция дипломатических ведомств этих стран говорят о том, что эту акцию могли провести только государственные органы. Прикрытием этой операции послужило предварительное распространение слухов с целью свалить всю вину на СССР и отвести подозрения от себя. Даже РОВС, с его разветвленной структурой и связями, на такую масштабную операцию не способен по финансовым причинам. И еще одна деталь. Как точно заметил один из наших аналитиков, при краже архивов ворам недоставало только надеть кожанки и буденовки с красными звездами, размахивать маузерами и материться по-русски, настолько кричаще, с прямым указанием на ОГПУ все было совершено.

В своей шифровке Харон предлагает пойти на риск «засветки» и выкрасть архивы в ближайшее время. По его мнению, такой шанс нам больше может не представиться. В телеграмме он сообщает, что на случай принятия нами положительного решения им заранее приведена в готовность личная группа физической поддержки и дано указание на разработку плана проникновения в конспиративный дом Сюрте Насьональ. Я полностью поддерживаю его точку зрения. Информация, полученная нами в этом случае, может перевесить все издержки. Даже расконспирацию Харона. Нельзя оставлять такое оружие, как архивы РОВС и Бурцева, в руках наших противников, Иосиф Виссарионович.

Сталин подошел к окну, постучал пальцами по стеклу и, не поворачиваясь к Пятницкому, задумчиво спросил:

— Как эвакуировать Харона с документами из Франции, вы решили?

— Так точно, товарищ генеральный секретарь. Детально разработанный план у меня с собой. Докладывать?

Генсек протянул руку:

— Нет, не надо, дай его сюда, Осип.

Забрав папку, Сталин сел за стол и долго, внимательно, с карандашом в руках, разбирал написанное. Прочитав все до конца, поднял тяжелый взгляд на секретаря Коминтерна:

— В целом я поддерживаю ваши выводы и ваш план, товарищ Пятницкий. Будем изымать документы. Отправляйте срочную шифровку во Францию. И вот еще что. Я хочу, чтобы Харону передали вот это.

Генсек набросал несколько строк на листе бумаги непонятными символами и вручил лист Пятницкому:

— Все остальное по вашему плану. За эту операцию отвечаете лично. Идите.

Когда за секретарем Коминтерна закрылась дверь, генсек длительное время задумчиво смотрел на красную папку, оставленную ему подчиненным. Потом поднял трубку, связывающую его с секретным отделом ЦК ВКП(б):

— Пришлите в мой кабинет специалиста по дактилоскопии. Я хочу, чтобы он снял отпечатки пальцев с одного документа…

Выйдя из кабинета, Пятницкий устало присел на стул в приемной. Общение с генеральным секретарем далось ему сегодня нелегко. Обычно Сталин относился к его докладам доброжелательно и все предложения, как правило, утверждал с незначительными поправками. Такого Сталина, с его знаменитым «тигриным взглядом» в свой адрес, секретарь Коминтерна увидел впервые, и от пережитого чиновнику опять стало неуютно.

Заметив его состояние, Поскребышев, с которым у Пятницкого были хорошие отношения, участливо налил ему стакан воды из графина. Взяв стакан, чиновник как-то отстраненно отметил свои дрожащие пальцы. Пересиливая желудочный спазм, заставил себя выпить все до дна, чтобы немного успокоиться. Когда он поставил стакан на место, то боковым зрением заметил, что за ним сочувственно наблюдают странно одетый мужчина с длинными седыми волосами и невысокая женщина в простом, старомодном платье. Невольно повернувшись к ним, Пятницкий завороженно уставился на привлекательно-отталкивающее лицо женщины. Такая красота может быть у лужи с бензиновыми переливающимися разводами. Ты знаешь, что лужа грязная, но постоянно меняющаяся радуга красок заставляет раз за разом смотреть в нее.

Эта пара сидела с эдакой непринужденной элегантной раскованностью в приемной, что было совершенно не характерно для такого места, где все себя чувствовали как в чистилище. Казалось, что они находятся вне этой комнаты, с ее тревогами, страхами и надеждами, и никто не замечает их присутствия. Внезапно женщина поднялась со своего стула, подошла к Пятницкому и положила ему на плечо свою руку. От руки по всему телу разлилось приятное тепло. Сделалось сладко, уютно и спокойно.

Чиновник посмотрел в глаза непонятной женщине и сразу утонул в их черноте.

В голове послышался ласковый, обволакивающий голос. Так мягко и ненавязчиво может обволакивать липкий кокаиновый дурман, суля неземные возможности и радости, но умалчивая о том, что будет за это расплатой:

— Теперь у тебя все будет хорошо, человек. Иди к себе домой и ни о чем не беспокойся.

Осип Аронович вдруг осознал, что с этого мгновенья он теперь навсегда предан этой женщине. Всем сердцем и душой. До самой смерти. Как собака. Что он ее любит больше матери и своих детей. И если ее не станет, он придет к ее могиле, сядет рядом с ней, завоет нечеловеческим голосом от безмерной тоски и умрет…

Тряхнув головой, как будто освобождаясь от крепкого сна, чувствуя себя уверенно-спокойным, Пятницкий, кивнув на прощание Поскребышеву и уже не замечая необычную пару, вышел из приемной. Он уже не мог видеть, как странные мужчина и женщина, переглянувшись и не спрашивая разрешения секретаря, вошли в кабинет Сталина.

В том, другом мире, откуда появился Егоров, историки, скрупулезно исследующие каждый шаг «Отца всех народов», с удивлением заметили, что с этого дня 1933 года генсек перестал появлялся на своих портретах и фотографиях смотрящим прямо и открыто. Теперь он будет всегда изображаться вполоборота или с полуприкрытыми глазами.

С некоторых пор парижский клошар облюбовал для ночевок этот тупичок на Сент Шарлез, с которого на удивление хорошо просматривалась вся улица. Военные назвали бы это место удачной диспозицией. Днем он уходил по своим делам, небритый и пахнущий перегаром грошового вина, а к вечеру возвращался с полным бумажным пакетом, в котором глухо позванивали бутылки дешевого бургундского. Погода стояла теплая, и клошар, укрывшись только газетами, к полуночи вроде бы как засыпал. Вел он себя тихо, смирно и почти незаметно.

Вот и сегодня, ближе к закату солнца, бомж проскользнул в свой тупичок и начал основательно устраиваться. Он разложил несколько заранее заготовленных картонных ящиков, лег на них, поставил в изголовье измятый пакет, вытащил из него тихо звякнувшую бутылку и с чувством к ней приложился. Сделав несколько глотков, клошар лег на бок и задумчиво стал обозревать небольшой дом, как раз напротив своего лежбища. Время тянулось медленно, тихо прозвонил вечерний колокол на ближайшей церкви, оповещая обывателей, что время готовиться ко сну. Бомж вздохнул и сделал непроизвольный жест рукой, как если бы у него на руке находились часы. Но какие часы могут быть у клошара? Поэтому он опять потянулся к бутылке и сделал из нее большой глоток. Время шло, клошар начал зевать. Еле слышно колокол оповестил всех обитателей улицы, что уже полночь и все, кто не ушел в объятия морфея, должны это делать немедленно, чтобы завтра с новыми силами взяться за насущные проблемы. Прошло еще два часа, клошар так же, с непонятной настойчивостью продолжал смотреть на небольшой дом, в котором к этому времени погасли все окна.

Внезапно послышался тихий шелест шин, и как раз напротив тупичка остановились четыре большие легковые машины с выключенными фарами. Тихо открылись дверцы, и чей-то уверенный голос негромко сказал по-французски:

— Вторая и третья группы к бою. Первая — за мной. Действуем по плану.

Неясные силуэты растворились в ночной темноте справа и слева от дома, а четыре оставшихся человека быстрыми смазанными движениями перебрались через кованую ограду, очевидно посчитав для себя зазорным просто пройти через калитку, как это делают все приличные люди. Хотя, может, у них было хобби такое, незаметно-тихо перебираться через заборы? Кто знает…

Было тихо. Заинтригованный клошар на удивление профессионально-осторожно выбрался из-под своих газет и по-пластунски подполз к выходу из тупичка. Пока ничего не нарушало сонную тишину улицы. Внезапно в одном из окон на первом этаже дома вспыхнул свет и, продержавшись несколько секунд, опять погас. Чьему-то чуткому уху могло бы показаться, что в доме послышался сдавленный крик и неясный хлопок. Через некоторое время после хлопка раздались шаги людей, несших явно что-то тяжелое. И действительно, из тихо скрипнувшей калитки, теперь уже не таясь, появилось несколько человек, несших четыре очень больших и явно очень тяжелых ящика, которые пришедшие осторожно стали ставить в багажники своих машин. Через несколько минут, тихо заурчав хорошо отрегулированными двигателями, автомобили, опять-таки не включая фар, тронулись и исчезли за поворотом. Теперь ничто уже не нарушало покой тихой буржуазной парижской улочки.

Подождав еще полчаса, любопытный бомж с непостижимой для измученного алкоголем тела ловкостью, пригибаясь, мягкими крадущимися шагами перебежал улицу и тихо проскользнул через полуоткрытую калитку, ту, через которую недавно вытащили свой груз непонятные люди. Скрываясь в тени кустарника, клошар подкрался к входной двери особняка и легко ее толкнул. Дверь оказалась не заперта. В руке у нищего появился странный фонарь, который светил не круглым, а узким прямоугольным лучом синего цвета. Посветив в дом, бомж тихо выругался. В нескольких метрах от двери, неестественно выгнув шею, лежало тело крупного мужчины в форме мажордома. Дверь, по-видимому, в комнату для слуг, была открыта, и на ее пороге лежал труп другого мужчины лицом к полу. От его головы расползалось большое черное пятно. Клошар присвистнул и пробормотал по-русски:

— Быстро же они управились. Но где же женщина?

Женщину он нашел в соседней комнате, с перерезанным горлом, в постели, с которой она даже не успела встать. Проворно осмотрев всех троих, клошар целеустремленно стал спускаться в подвал. Железная дверь в него оказалась взломана. Было похоже, что ее вскрывали без лишних сантиментов. Четыре больших, прочных стола в подвале были уныло пусты, хотя можно было догадаться, что на них совершенно недавно стояло что-то большое и громоздкое.

Еще раз внимательно все исследовав, бомж тенью выскользнул из дома и скорым, скользящим шагом, который у известной категории людей называется «волчьим», покинул непонятную улицу. Надо полагать, он про себя решил, что порядочному клошару не место там, где ночью тихие люди шастают через заборы, таскают тяжелые ящики, по ходу ломая шеи здоровенным бугаям и без зазрения совести режут шеи очаровательным женщинам, прячущим пистолеты под подушкой…

Через день после описанных выше событий на стол Берзина легла телеграмма от нового резидента 4-го управления Штаба РККА в Париже с коротким и непонятным для непосвященных текстом: «Груз убыл».

Назаров Михаил Кузьмич, командир дальней подводной лодки «Народоволец», находящейся в настоящее время под погрузкой, проверял план боевой подготовки, разработанный его заместителем. Внезапно в командирской каюте раздался гудок корабельного телефона.

Подняв трубку, Назаров услышал голос своего радиста:

— Товарищ командир, по рации передали, вас срочно вызывают в штаб флота. Даже машину выслали.

Положив трубку, Михаил Кузьмич задумчиво посмотрел на документы, пробормотал что-то незлобное про штабных крыс, убрал бумаги в сейф, опечатал его, поправил китель и стремительным шагом вышел из своей каюты.

Поднявшись через рубку наверх, хозяйским глазом оглядел корабль, с удовольствием для себя отмечая, что два боцмана под неусыпным наблюдением старпома рьяно руководят личным составом, не давая рядовым матросам сачковать при погрузочных работах.

Подойдя к своему заместителю, Назаров тихо произнес:

— Виктор Юрьевич, отвлекись на минутку.

Старпом выжидательно на него взглянул.

— Я в штаб флота, действуй по расписанию.

— Понял, Михаил Кузьмич.

Командир лодки козырнул своему заму и, пройдя мимо часового у трапа, сошел на пирс. Автомобиль действительно его ожидал. Это была машина начальника штаба флота. Отметив это про себя, командир «Народовольца» сел на переднее сиденье и коротко сказал матросу за рулем:

— Трогай.

В штабе его действительно ждали. Молчаливый порученец провел его пустыми коридорами до секретного отдела и передал с рук на руки незнакомому Назарову офицеру. Последний сразу проводил кавторанга в небольшой кабинет.

За скромным рабочим столом в кабинете сидел человек, лицо которого Михаилу Кузьмичу почему-то было знакомо. Мужчина взглянул на вошедшего офицера и коротко кивнул, указав на стул возле своего стола:

— Не надо представляться, Михаил Кузьмич. Давайте присаживайтесь, разговор будет долгим.

Назаров разместился на краешке стула. Теперь он вспомнил своего собеседника. Это был исполнительный секретарь Коминтерна Пятницкий. Еще в начале года весь старший командный состав флота собирали на совещание командиров в Ленинграде, и Пятницкий выступил тогда вслед за Кировым с лекцией о грядущей мировой революции.

Подождав, пока Назаров усядется, Пятницкий протянул командиру подводной лодки одинокий лист бумаги и проговорил:

— Сейчас я вам сообщу некую информацию. Перед этим вам необходимо ознакомиться вот с этим, товарищ командир.

Взяв лист в руки, Назаров прочитал:

Собеседник терпеливо подождал, пока Назаров прочтет короткий текст:

— Ознакомились?

— Так точно, товарищ Пятницкий.

Никак не отреагировав на то, что командир подводной лодки знает его фамилию, собеседник Назарова продолжил:

— Надеюсь, вы понимаете, Михаил Кузьмич, что разглашение не допускается также и в отношении любых представителей власти СССР, за исключением тех, кто предъявит вам эту расписку как доказательство того, что имеет доступ к информации особой важности?

— Так точно, понимаю.

— Тогда подписывайте документ.

Командир «Народовольца» не раздумывая подписал страшную бумагу. Он отчетливо осознавал, что в такие мгновенья малейшее колебание будет зачтено далеко не в его пользу. С соответствующими оргвыводами.

Забрав подписанный лист, Пятницкий удовлетворенно улыбнулся и спрятал его в портфель. Через мгновение его лицо преобразилось. Взгляд стал холодным и колючим. Глядя Назарову в переносицу, Пятницкий стальным голосом произнес:

— Слушай боевой приказ. 27 августа сего года, в 04:00, в полной боевой готовности отшвартоваться от пирса и выйти в подводном положении в Финский залив. В 16:00 всплыть в координатах 60°0′36'' северной широты и 27°42′55'' восточной долготы в районе острова Мощный. Координаты повторить?

— Никак нет, товарищ Пятницкий, я запомнил.

— Тогда слушайте дальше. В 17:00 выйти на рабочую частоту 25,53 метра и получить на свое имя радиограмму. Все дальнейшие действия только в соответствии с приказом, полученным вами по рации. Ваше командование о предстоящей боевой операции предупреждено. Для команды — вы просто выполняете боевую задачу. Весь личный состав подводной лодки должен сразу же после всплытия подписать также вот это обязательство о неразглашении.

Пятницкий передал Назарову еще один документ, на этот раз с печатью штаба Флота и подписью командующего. Документ проходил под грифом «Совершенно секретно» и заканчивался словами «карается высшей мерой наказания по законам военного времени».

— Здесь все ясно?

— Так точно.

— Тогда пойдем дальше. После получения задания радиограмму с приказом уничтожить. Запись в книге полученных шифровок и корабельном журнале не производить. И последнее.

Секретарь Коминтерна вынул из папки, лежащий перед ним, два запечатанных сургучными печатями конверта и передал их Михаилу Кузьмичу:

— Вскроете их после получения радиограммы. У меня все. Вопросы?

— Вопросов нет, товарищ Пятницкий.

— Отлично. Готовьтесь к походу. И не забывайте про свою подписку. Вы свободны.

Назаров резко встал, четко повернулся и строевым шагом вышел из кабинета.

Вернувшись на корабль, командир подводной лодки вызвал к себе в каюту своего заместителя:

— Виктор Юрьевич, завтра к 12:00 доложишь мне о готовности лодки к боевому походу. Все отпуска на берег с этой минуты отменить.

Старпом, с которым они друг друга давно знали, нахмурился:

— Уточнения по боевому заданию будут, Михаил Кузьмич?

Назаров пустым оловянным, военно-морским взглядом в упор посмотрел на своего подчиненного:

— Нет, не будут.

Старший помощник сразу приобрел официальный вид:

— Разрешите выполнять?

— Разрешаю. Свободны.

Ранним утром 27 августа 1933 года, в ту пору, которую люди называют «час волка», дальняя подводная лодка «Народоволец» тихо отошла от своего причала и исчезла в надвигающемся тумане. Вся команда корабля находилась на местах согласно боевого расписания. Скомандовав погружение, Назаров передал управление кораблем своему заместителю:

— Виктор Юрьевич, поручите штурману проложить курс к точке 60°0′36'' северной широты и 27°42′55'' восточной долготы в район острова Мощный. Команде, не задействованной на вахте, отдыхать. Я тоже пойду передохну. За час до прибытия в заданный квадрат разбудите меня. И еще, — Назаров оглянулся по сторонам и, понизив голос, чуть слышно, одними губами прошептал: — Юра, не задавай мне вопросы в этом походе. Я тебе на них отвечать все равно не буду. Понял?

— Понял, Миша, понял, — так же шепотом ответил его заместитель, — сразу, как ты из штаба флота вернулся, понял.

После этих слов старпом, поправив на голове фуражку, громко, официальным голосом произнес:

— Командир покидает боевую рубку. Беру командование на себя.

Сон Назарова прервал гудок корабельного телефона. Голос заместителя в трубке произнес:

— Товарищ командир, через 59 минут лодка выйдет в заданный квадрат.

— Идти малым ходом.

— Есть идти малым ходом.

Когда лодка, по расчетам штурмана, вышла к указанным координатам, Назаров дал приказ на всплытие и вызвал к себе радиста-шифровальщика:

— Федор Николаевич, настроитесь на волну 25,53 метра. В 17:00 на мое имя придет радиограмма. После приема запись в книге радиограмм не производить, ясно?

Радист замялся, потом твердо посмотрел в глаза своему командиру:

— Разрешите напомнить, товарищ капитан второго ранга, по приказу начальника штаба флота от…

Михаил Кузьмич перебил своего подчиненного:

— Я знаю этот приказ. По прибытии на базу можете написать на меня рапорт. А сейчас выполняйте мое распоряжение.

В глазах радиста мелькнуло что-то непонятное. То ли одобрение, то ли понимание…

— Есть, товарищ командир. Разрешите идти?

— Идите.

В 17:30 поступило сообщение от радиста:

— Товарищ командир, вам радиограмма.

— Давайте ее сюда, Николаевич.

Два раза прочитав приказ, Назаров присвистнул и тихо, но с душой выругался. Потом, процедив сквозь зубы что-то вроде: «Они там совсем подурели», решительно приказал:

— Старпом, штурман и радист в мою каюту.

Его помполит было двинулся за ними, но командир «Народовольца» остановил его твердым взглядом:

— С вами мы потом побеседуем. Займитесь пока своими непосредственными обязанностями, Остап Тарасович.

Подождав, пока подчиненные разместятся, Михаил Кузьмич вытащил из сейфа переданный ему Пятницким для личного состава документ о неразглашении, положил рядом с ним на стол «вечную» командирскую ручку и произнес:

— Ознакомьтесь и распишитесь, товарищи подводники.

Когда все поставили свои подписи, Назаров повернулся к радисту:

— Я надеюсь, мне не надо вам напоминать, Федор Николаевич, что с полным текстом приказа ознакомлены только вы и я.

— Никак нет, Михаил Кузьмич, напоминать не надо.

— Очень хорошо. Тогда вы свободны. Я вас больше не задерживаю.

После того, как радист вышел, Назаров обратился к старпому и штурману:

— Теперь с вами. В силу полученных мной инструкций до вас будет доведена только та информация, которая необходима для наилучшего выполнения приказа. Поэтому, штурман, записывайте координаты первого квадрата, куда должна выйти лодка, а вы, товарищ капитан третьего ранга, запоминайте.

Дождавшись, пока штурман все записал, Назаров приказал ему идти и прокладывать курс.

Оставшись наедине со своим заместителем, командир «Народовольца» приказал:

— Ознакомь с документом о неразглашении остальной личный состав, Виктор Юрьевич. И проследи, чтобы каждый поставил свою подпись. После этого вернешь его мне.

— Есть, товарищ командир. Я могу идти?

— Ступай, Виктор.

Зам уже было поднялся, чтобы выйти, когда Назаров, напряженно думавший о чем-то своем, спохватился:

— Совсем забыл, позови мне этого, — он скривился как от зубной боли, — Остапа нашего Тарасовича, Витя, позови. Пусть зайдет через пятнадцать минут.

И безнадежно, тяжело вздохнул. Старший помощник понимающе усмехнулся, козырнул и вышел из каюты…

После того как старпом вышел, Назаров достал из сейфа оба пакета, переданных ему секретарем Коминтерна, и вскрыл их. В первом оказался еще один небольшой запечатанный конверт, на котором было написано: «Передать старшему группы». Командир «Народовольца» пожал плечами и положил конверт обратно в сейф. Во втором лежал одинокий лист бумаги, на котором было напечатано: Пароль — «Цербер», отзыв — «Стикс». Вернув и его в сейф, Назаров опять задумался. Все происходящее начинало ему очень не нравиться. Все это задание отчетливо отдавало интригами спецслужб.

От нелегких размышлений его оторвал осторожный стук в дверь. Еще раз вздохнув, Михаил Кузьмич, сделав дежурное свирепо-тупое командирское лицо, рыкнул:

— Войдите.

В это время в боевой рубке старпом, с интересом, краем глаза, наблюдающий за дверью командирской каюты, азартно поспорил со своим внутренним голосом, насколько хватит терпения Назарова на помполита, которого на лодке не любили за его занудство и желание про всех все знать. Зам ставил на четыре минуты, а ехидный внутренний голос на три. Внутренний голос выиграл. Ровно через три минуты бледный помполит пулей вылетел из командирской каюты и помчался проводить политинформацию со свободной вахтой. За ним, в надвинутой на самые глаза фуражке, блестя золотом нашивок на рукавах, ступая тяжелой поступью командора, появился Назаров Михаил Кузьмич, командир дальней подводной лодки «Народоволец»:

— Старпом, мать-перемать!!!

— Я!! — Весело и яростно откликнулся зам.

— Боевая тревога!!!

— Есть боевая тревога!!!

По всем помещениям подлодки разнесся вой ревуна. Раздался топот множества бегущих ног и лязг задраиваемых люков. Слаженный организм боевого корабля, синтез живого человеческого мяса и металла, предназначенный только для одной цели — убивать, живущий именно для таких мгновений, питаемый стальной командирской волей, солярой и электричеством, сработал как хорошие швейцарские часы.

— Срочное погружение на двадцать метров!!!

— Есть срочное погружение на двадцать метров!!!

В 20:00 московского времени «Народоволец» стремительно ушел под воду.

Вы когда-нибудь сидели в металлической цистерне два часа подряд? А шесть? А сутки? А трое? А неделями? И не один сидели, а с сорока семью здоровыми мужиками вместе, которые едят там, где спят, когда над головой постоянно что-то свистит, шипит и громыхает. Когда рядом с вами все вымазано машинным маслом и солидолом, когда до икоты хочется курить, а курить нельзя. Вы не сидели в такой цистерне? Нет? Ну и радуйтесь этому. Только подводник может понять подводника, что такое замкнутое пространство этой длинной железной бочки, плывущей неизвестно куда и неизвестно с каким заданием. В подводной лодке уши становятся важнее глаз. Вы спите рядом с торпедой, а уши слушают, не раздался ли треск лопающихся переборок. Вы не хотите слышать, но уши продолжают жить своей напряженной жизнью вопреки вашему желанию. Информационный вакуум, так по-умному называют это желание ваших ушей психологи. Если приплюсовать сюда вполне понятное человеческое любопытство, то можно понять командира «Народовольца», сколько сил ему приходилось тратить на пресечение всяческих разговоров о возможном маршруте и цели движения подводного корабля. Неожиданным помощником в этом деле, в отличие от помполита, на которого Назаров давно махнул рукой, оказался радист, Храмов Федор Николаевич, пришедший на флот еще до революции. Он как бы стал «душой» матросского коллектива, когда за ним не приглядывает тяжело-свинцовый, холодно-расчетливый командирский глаз.

Вот и сегодня, обходя помещения корабля с обязательной ежедневной проверкой, кавторанг зашел в носовой отсек, из которого раздавался голос Николаевича и в котором разместились свободные от вахты матросы. Никем не замеченный, Назаров тихо вошел и прислонился плечом к переборке, с интересом вслушиваясь. Между тем, Храмов, полностью овладев вниманием матросской аудитории, травил:

— Идем мы, значит, с моим корешем, Пашкой, после месячного похода, молодые и здоровые, по Невскому. Ну, вы, салаги, конечно, понимаете, что такое баб месяц не видеть в молодости.

Вокруг рассказчика раздался одобрительный гул голосов, мол, ох, как понимаем. С улыбкой оглядев слушателей, радист продолжил:

— Так вот, идем мы и вдруг видим, перед нами та-а-а-кая барышня с чемоданчиком идет, ну та-а-акая. Все при ней. Кругленькая, аппетитненькая, каблучками цок-цок. У меня аж кровь прилила, и не только к лицу… Переглянулись мы с Пашкой, кивнули друг другу и на всех парах сзади к ней подходим. Я так галантно, по военно-морскому, ее спрашиваю «Барышня, может, помочь вам?»

— Ну, а она?! — жадно потребовало матросское собрание.

— А она, — Храмов сделал мхатовскую паузу, — она так гибко ставит свой чемоданчик на землю, что у меня внутрях все опрокидывается… И поворачивается к нам…

Федор Николаевич опять замолчал.

Вокруг него раздалось нетерпеливое:

— Ну?!.. Ну!?

— А вот те и «Ну». Как мы ее лицо увидели, несмотря на месяц без женского полу, так не сговариваясь в один голос и сказали: «Если не хотите, то как хотите, барышня…» И дали полный назад…

Под общий гогот Храмов добавил удрученно:

— Нет, я никогда столько не выпью, чтобы с такой…

Кавторанг про себя улыбнулся. Эта байка в разных интерпретациях ходила по кораблям еще со времен царя Гороха.

В это время кок, отдыхающий от своих кастрюлек и сковородок, попросил:

— Слышь, Николаевич, ты нам хоть намекни, куда идем-то? Ты ведь все должен знать. Ну, хоть краешком намекни…

Радист сделал таинственные глаза, вплотную подвинулся к спрашивающему, приобнял его за плечи и громким шепотом проговорил:

— Только тебе, Сашка, и по большому секрету. Понял?

— Конечно, понял. Так куда?

— В Африку, Саша. За крокодилами. А тебя сделаем приманкой. Вон ты какой у нас упитанный…

— Да ну тебя, Николаевич, — разочарованно пробубнил кок.

Понимающе засмеявшись, матросы начали расходиться по своим делам.

Заметив Назарова, Храмов сделал удрученно-хитрое, простецкое лицо.

Михаил Кузьмич, усмехнувшись, тайком показав своему радисту вначале большой палец, потом кулак, повернулся и вышел…

Сутки цеплялись за сутки, отмеряя мили приближения подлодки к ее цели. Ночью «Народоволец» всплывал, и командир, чтобы личный состав совсем не озверел, разрешал под присмотром старпома несколько минут матросам по очереди дышать свежим морским воздухом. Два раза дозаправлялись от танкеров и получали продовольствие.

Наконец, 15.09.33 года штурман доложил командиру корабля:

— Мы в заданном квадрате, в нейтральных водах. До Гавра 16 миль, Михаил Кузьмич.

Назаров дал команду всплыть на перископную глубину. Было 17 часов 3 минуты по Гринвичу. Прямо по курсу подводной лодки, на расстоянии всего в 5 кабельтовых, стоял под якорем сухогруз «Архангельск». В перископ хорошо были видны вывешенные на нем сигнальные флаги: «Не имею хода. Мои машины остановлены. Помощь не требуется».

Поблагодарив штурмана за отличную работу, Михаил Кузьмич приказал погрузиться на 30 метров. В 01 час местного времени «Народоволец» опять подвсплыл до перископной глубины и самым тихим ходом вышел к хорошо освещенному правому борту «Архангельска» на расстояние в полкабельтова. Дав команду на всплытие, кавторанг в сопровождении старпома и штурмана поднялся в рубку и сам открыл верхний рубочный люк. Штурман тащил с собой два малых переносных корабельных прожектора со съемными цветовыми фильтрами.

Установив прожекторы на рубке, он вопросительно посмотрел на Назарова:

— Два зеленых, два красных. Давай, — приказал последний.

Послав оговоренный в приказе сигнал, командир «Народовольца» стал ждать ответа. Внезапно на «Архангельске» погасли все огни, и буквально через минуту после этого пришел ответный сигнал в виде двух коротких красных и зеленых вспышек.

Почти сразу за сигналами в темноте послышался звук работающей лебедки на сухогрузе и тихий всплеск от спущенной на воду спасательной шлюпки.

— Сигналь еще раз, — приказал Михаил Кузьмич штурману, — а то мимо нас могут пройти.

Тот быстро два раза включил и выключил прожектора.

Из темноты опять пришел ответный сигнал. Отвечали, по-видимому, уже ручным фонарем. Через минуту стал слышен звук опускающихся в воду весел и прямо на рубку «Народовольца» вышла шлюпка с «Архангельска».

С подплывшей лодки раздался тихий голос:

— Пароль?..

Кавторанг, вооруженный карабином, внезапно почувствовал себя неуютно. Он вдруг понял, что его держат на мушке. Поэтому он хриплым голосом прокаркал:

— «Цербер».

И тут же потребовал:

— Отзыв!

— «Стикс». Все нормально. Бросайте концы. У нас четыре больших ящика. Тяжелые, гады…

Прием груза на борт подводной лодки занял час с небольшим. Капитан сам, со старпомом и двумя прибывшими, таскал ящики в свою каюту. Когда их расставили, третий из прибывших, представившийся как старший группы сопровождения груза, потребовал у Михаила Кузьмича разговора с глазу на глаз.

— Слушайте меня внимательно, товарищ командир. Во время движения на базу в каюту никому не входить, включая и вас. Еду нам оставляйте перед входом. Нарушители будут убиты на месте. Все ясно?

— Так точно, ясно. Разрешите вам передать пакет. У меня приказ.

— Передавайте.

Назаров подошел к личному сейфу, открыл его, вынул полученный от Пятницкого конверт и передал своему собеседнику. Тот внимательно осмотрел сургучные печати и тут же, при командире подводной лодки, вскрыл его. Прочитав короткий текст, он ухмыльнулся и пробормотал:

— Однако… хе-хе…

Потом поднял жесткий взгляд на капитана «Народовольца»:

— Перед подходом лодки к контрольным точкам движения, а также при возникновении нештатных ситуаций будете оповещать меня. А теперь идите. Я вас больше не задерживаю.

Выйдя из своей бывшей каюты, командир подлодки мысленно выдохнул. От незнакомца вполне ощутимо пахло быстрой смертью. Впрочем, смотреть смерти в глаза капитану корабля было не впервой. И еще грело сердце то, что по поводу такого страшного гостя у Назарова на самый крайний случай тоже был недвусмысленный приказ. Он был обязан при возникновении угрозы пленения или затопления лодки ликвидировать принятых на борт людей и утопить груз… А приказы Михаил Кузьмич всегда выполнял, чего бы ему это ни стоило…

Обратный путь можно было бы назвать рутинным, если слово «рутина» применимо к возвращению из боевого похода. Но все рано или поздно заканчивается, так же начал подходить к концу и этот странный вояж «Народовольца». Сопровождающие груз действительно все это время почти не покидали каюты. За три часа перед подходом к Мощному Назаров оповестил об этом старшего группы, добавив при этом, что, в соответствии с полученным приказом, он обязан всплыть и послать в эфир заранее обусловленное сообщение. Выслушав командира «Народовольца», гость написал несколько цифр на листе бумаги, два раза подчеркнул частоту, на которой надо отправить его радиограмму, и приказал отослать ее в эфир после указанной в приказе.

К оговоренному в приказе причалу А1 в Кронштадте «Народоволец» пришвартовался за три минуты до полуночи. В отличие от других случаев, когда прибывших подводников встречал кто-то из начальства, на этот раз все было иначе. За исключением трех автомобилей, два из которых были грузовыми, а один легковой, на причале ничего и никого не было. Когда караульная команда сбросила трап с «Народовольца», из легковой машины в сопровождении двоих гражданских вышел Пятницкий. Он подошел к ожидающему его Назарову и молча предъявил ему его же расписку. Вслед за этим поинтересовался:

— Все в порядке?

— Так точно.

Указав на часовых, секретарь Коминтерна потребовал:

— Уберите ваших матросов и ведите нас на борт, товарищ командир.

Подойдя к командирской каюте, Пятницкий несколько раз постучал в дверь каким-то хитрым стуком. Дверь в каюту открылась, но свет в ней оказался выключенным. Из темноты раздался голос старшего группы сопровождения груза:

— Отойдите в сторону, Осип Аронович. И пусть ваши люди отойдут на пять шагов. Если не подчинитесь, через три секунды стреляем на поражение. Раз…

— Да, да, отойдите и не мешайте, Осип Аронович, — раздалось за спиной Назарова, который наблюдал всю эту непонятную сцену.

Назаров обернулся. Его радист и шифровальщик, Храмов Федор Николаевич, душа всего этого похода, старый коммунист, сейчас напряженный как струна, с хищным оскалом на лице, держал на прицеле двух маузеров Пятницкого и прибывших с ним гражданских. За спиной Храмова стояли двое вооруженных ручными пулеметами людей, в одном из которых Назаров с удивлением узнал слесаря, работавшего в ремонтных мастерских дивизиона подводных лодок. Как они все здесь оказались, для командира «Народовольца» оставалось полной загадкой.

Пятницкий, по-видимому, не был готов к такому повороту событий. Он только начал пытаться что-то говорить, как Храмов сунул ему под нос какую-то бумагу.

Прочитав ее, секретарь Коминтерна сразу как-то обмяк и пробурчал:

— Ну, если Сам так решил…

— Да, именно так и решил. Вы можете нас сопровождать, но охрана и доставка груза будет произведена «внутряком», а не лично вам преданными людьми. Вы хотите возразить?

Пятницкий решительно замотал головой, мол, нет, и мыслей не было.

— Поступайте, как считаете нужным, — пробормотал он и в сопровождении своих людей повернулся, чтобы уйти.

Храмов небрежно обронил ему вслед:

— Оставьте расписку, Осип Аронович, а то меня товарищ командир с лодки не выпустит.

Проговорив это, он задорно подмигнул капитану «Народовольца».

Небрежно забрав у Пятницкого страшный для Назарова документ, Храмов что-то проговорил на незнакомом языке гостю. Тот коротко, тоже на незнакомом языке ответил. В каюте зажегся свет, и Михаил Кузьмич увидел, как группа сопровождения груза опускает оружие. После этого Храмов со своими людьми и «гости» Назарова начали выносить ящики.

Когда последний ящик был вынесен, Михаил Кузьмич поднялся на ходовой мостик. На пирсе, к его изумлению, машин Пятницкого уже не было. Их заменили другие автомобили. Храмов и «гости» уже было сели в свою легковую машину, когда бывший радист повернулся к своему командиру, одиноко стоящему на рубке «Народовольца»:

— Приятно было с вами служить, товарищ Назаров. Не забывайте о расписке. Удачи вам.

Отдав честь, он закрыл за собой дверцу, и все три машины тронулись. Через минуту на причале уже никого не было. Михаил Кузьмич перевел дух, украдкой оглянулся и быстро три раза перекрестился.

— Вроде пронесло, — пробормотал командир подводной лодки и устало прикрыл глаза…

В то время, когда «Народоволец» пришвартовался к своему пирсу в Кронштадте, в Москве, в здании ОГПУ СССР на Лубянке, на столе Менжинского тихо зазвонил телефон прямой связи с начальником ИНО ОГПУ Артузовым. Они давно знали друг друга, и поэтому председатель ОГПУ СССР, подняв трубку, просто сказал:

— Я слушаю, Артур.

На другом конце провода начальник политической разведки СССР, едва сдерживая волнение, произнес:

— Надо немедленно увидеться и поговорить, Вячеслав. Немедленно. У меня есть очень важные сведения из Франции. Из самой верхушки РОВС. От «Иванова» и «Фермерши».

Менжинский устало взглянул на настольные часы. Было уже четверть первого ночи.

— А до утра не потерпит, Артур?

— Нет, не потерпит. Я же сказал, срочно, понимаешь, Слава, срочно.

— Ну, если срочно, то давай заходи.

Вячеслав Рудольфович положил трубку и устало потер виски.

Внезапно тихо тренькнул еще один телефон. Судя по загоревшейся зеленой лампочке под фамилией, на этот раз через коммутатор к Менжинскому пытался дозвониться начальник секретно-политического отдела ОГПУ СССР Молчанов.

Выругавшись тихим, незлым словом, Председатель ОГПУ поднял трубку и произнес:

— Слушаю вас, Георгий Андреевич.

В ответ послышался взвинченный голос подчиненного:

— Товарищ Менжинский, из республиканских ОГПУ начали поступать чрезвычайные сведения.

— Что за сведения?

— Сегодня, простите, уже вчера, в 17 часов по московскому времени, совершены террористические акты на Украине, в Белоруссии, в Средней Азии, Советском Закавказье, в европейской и азиатской частях России. Взорван ряд обкомов и облисполкомов. Количество жертв и нанесенный ущерб уточняются. Судя по тому, что взрывы были произведены одновременно, несмотря на разницу в часовых поясах, мы имеем дело с заранее спланированной акцией, руководимой из единого центра. Поступающая информация нами сейчас обрабатывается. Через пять часов я буду готов предоставить свои выводы и предложения по создавшейся ситуации. У меня все.

У Менжинского ухнуло сердце. Но, взяв себя в руки, он твердо произнес только одно:

— В 7:00 ко мне на доклад.

Положив трубку, кнопкой вызова затребовал к себе дежурного помощника. Когда тот появился, приказал:

— С этой минуты объявить особое положение по всем районным, городским, областным, краевым и республиканским отделам и отделениям ОГПУ. Готовый приказ должен лежать у меня на столе через двадцать минут. В 7:00 всех начальников управлений, отделений и отделов центрального аппарата ко мне на совещание. Исполняйте.

Едва за помощником закрылась дверь, как здание бывшего Страхового Общества «Россия» ощутимо тряхнуло. С потолка посыпалась известка, а стекла в окнах жалобно зазвенели. Председатель ОГПУ подбежал к окну и выглянул. Напротив свирепо и радостно горело здание Лубянского пассажа. Раздался второй взрыв, и одна из стен дома начала плавно валиться. Вячеслав Рудольфович прикрыл глаза. Он сразу понял, что произошло. Этим взрывом, прямо напротив здания ОГПУ СССР, неизвестные террористы бросили открытый вызов всей его службе. Насмешливо бросили. Как будто презрительно плюнули на ботинок и нагло уставились в лицо. У Менжинского от ярости сжались кулаки. Внезапно за его спиной раздался тихий голос Артузова, который был почти не слышен:

— Я опоздал…

Почему-то так же тихо Менжинский спросил:

— Куда опоздал, Артур?

— Со своим сообщением, Слава. То, что ты сейчас видишь, это начало охоты. Охоты Сталина на нас с тобой…