Задолго до Истмата

Глава 8. Гея. 1700 Здесь будет город-сад

Ранним утром 25 июня архиепископ Псковский Иосиф у врат главного монастыря Псковской епархии встречал Самодержицу Всея Руси. Утро выдалось погожее и теплое, сопровождающий архиепископа игумен Псково-Печерской лавры Серафим щурился от встающего светила и смешно задирал бороду. Низенького роста, он тем не менее пытался посматривать на окружающий мир свысока.

— Жаль, не приехали вчера! — искренне огорчался отец Серафим. — Владыка Иосиф прочел в Успенском соборе великолепную проповедь!

— О чем? — поинтересовался Ростислав.

— О любви к ближнему! — восторженно нараспев произнес игумен.

— Удивил! — пробормотал себе под нос Иннокентий. — Интересно, бывают ли другие темы?

— Бывают, боярин! — тихонько сообщил ему Иосиф, обладающий на удивление острым слухом. — О любви к Всевышнему.

Кеша чертыхнулся и принялся внимательно вслушиваться в обмен любезностями между главой местной церкви и Самодержицей Всея Руси. Софья Алексеевна заученно кивала головой, слушая о том, какая невиданная честь оказана Псковской земле — лицезреть воочию богоданную царицу и повелительницу. Растекаясь елеем по каменным плитам, оба пастыря заверили государыню в своей лояльности. Лояльность лояльностью, но внезапно живот министра культуры Симонова заявил о своих правах громким урчанием. Глянув на сконфуженного Кешу и поняв намек, игумен пригласил высоких гостей на завтрак.

Пользуясь тем, что во вторник на пищу не было никаких ограничений, в трапезной был накрыт стол, при виде которого Лукулл захлебнулся бы собственной слюной. Монастырь располагался между двух рек: Двины и Пимжи, причем левый берег Двины и, соответственно, правый Пимжи был высоким и обрывистым, так как эти реки с обеих сторон омывали возвышенность Ханья. Мы упомянули об этом обстоятельстве с единственной целью — описать, какое количество рыбных блюд красовалось на столе. Иннокентий — великий знаток и ценитель рыбы — сбился со счета, загибая пальцы при виде знакомых и незнакомых кушаний. Чего только не принесли монахам реки: форель, судак, лещ, налим, густера и окуньки, сазаны и плотва, голавль и жерех. До Симонова внезапно донесся аромат горячей ухи и специй, ноздри его затрепетали — монахи внесли в трапезную котелок с юшкой.

Игумен священнодействовал по правую руку от царицы: приятным голосом объявлял название каждого рыбного блюда и рыбы, из которой оно было изготовлено; когда дело дошло до мясных блюд, отец Серафим скрупулезно уточнял породу живности, возраст и особенности откорма. К примеру, гусей, которых подали в самом конце, откармливали грецкими орехами, вымоченными в сладком вине. У Симонова вертелся на языке вопрос, который он решился задать, лишь расправившись со сладкой гусиной ножкой и запив ее кубком зелена вина.

— Скажите мне вот что, святой отец, — спросил он, доброжелательно глядя на игумена, — единственное, что вы не поведали нам... по поводу ухи. Форель я узнал, но, забодай меня корова, второго ингредиента узнать не смог! Что это была за рыба?

— Хариус! — маслено улыбнулся отец Серафим. — Изволит ли боярин принять участие в ловле рыбы, что состоится завтра на рассвете?

Лицо министра сразу помрачнело.

— Увы! — ответил он. — Завтра мы должны быть в Гдове. У нас каждый день на счету.

Уговорились, что царица с ближними боярами останется в Пскове и заночует в монастыре у гостеприимного игумена Серафима, а премьер-министр с Иннокентием и князем Одоевским тотчас отправятся в Гдов, где позаботятся о постоянном жилище для Софьи Алексеевны.

— Учтите, мой хороший, долго засиживаться в лавре я не намерена! — шутливо пригрозила она Ростиславу. — Мне главное, чтоб в доме были две теплые комнаты: спальная и нужной чулан. Остальное не имеет значения.

— Forever trusting who we are, and nothing else matters![2] — дурашливо пропел Ростислав, усаживаясь в карету.

— Простите, Ростислав Алексеевич, — обратился к нему князь, — это не на латыни? Что означает?

Каманин чертыхнулся. Бери вот и объясняй, башка твоя несдержанная.

— Это английский, — любезно поправил он, — строка из песни, уважаемый Алексей Никитич, весьма популярной у нас на родине. Михалыч, уважь нашего гостя, изобрази на своем ситаре священный опус!

Иннокентий немного покряхтел, подождал, когда карета тронется, а затем достал из-под сиденья упакованную в чехол гитару. Пробежался легонько по струнам для проверки настройки, а затем негромко запел:

So close no matter how far

couldn’t be mach more from the heart

forever trusting who we are

and nothing else matters…

— Странный стиль игры! — отозвался князь Алексей, когда утихли последние ноты. — Да и манера пения... я никогда не слышал, чтобы так пели.

— Мы все со странностями! — уклончиво ответил Ростислав. — А поэты, говорят, вообще. Вы, любезный князь, слыхали когда-нибудь о стране с названием Япония?

— Где это? — вопросом на вопрос ответил князь. — Я считал, что знаком со всеми странами. Но такого названия, признаться, не слыхал.

— Есть такая страна! — продолжил беседу уже Иннокентий — он лучше владел предметом. — Да что страна! Целая культура! Целая культура на одном маленьком острове. Так мы не об этом. Не обладая философией японца, смысл их литературных творений вообще не понять... перевод с языка звучит обычным набором фраз, и непонятно, почему тот же Мацуо Басе с его «Соломенным плащом обезьяны» настолько популярен. А ведь он — наш с вами современник.

— Простите, — не понял Одоевский, — а почему вы заговорили о Японии? Нам предстоит туда путешествие?

Ростислав чертыхнулся во второй раз.

— Нет, Алексей Никитич, — сказал он, — сравнение с Японией было чисто эфемерным. Впрочем, поскольку вы являетесь главой Сибирского приказа, вам предстоит еще многое узнать об этой стране.

— Ох! — вздохнул князь. — Не были бы вы столь любезны, Иннокентий Михайлович, передайте кучеру, чтобы остановился. Мне непременно нужно облегчиться. Спасибо!

Когда он вышел в придорожные кусты, Ростислав посмотрел на сконфуженного Иннокентия.

— Ты бы ему еще анекдот про китайскую пишущую машинку рассказал! — фыркнул он.

— Между прочим, — заметил Кеша, — японскую тему затронул ты.

Вот япона мать! Ростислав постучал пальцем по лбу и поклялся следить за своими мыслями. Еще бы завел с князем беседу о порноиндустрии! Тут вернулся повеселевший Одоевский и взахлеб заговорил о своей любви к блюдам из рыбы. Одно лишь омрачало князя. Чрезвычайно богатая фосфором и витаминами A и D пища вызывала у достойного князя Алексея банальный понос. Он страдал, но отказаться от ломтика-другого рыбного филе было выше его сил. После третьей остановки за пять верст Ростислав остановил уменьшившийся наполовину поезд и потребовал к себе фельдшера.

— Пабло! — обратился он к сержанту на итальянский манер. — У тебя в котомке угольку активированного супротив диареи не найдется? Чего-то наш Алексей Никитич занедужил.

— А як же ж! — воскликнул бравый эскулап. — Есть такое дело. Но я бы советовал вечерком сосновых шишек заварить в котелке — всю хворь как рукой снимет.

— Спасибо! — прокряхтел бедный князь, когда ему в пасть засыпали горсть черных таблеток, и он судорожно сглотнул их, запив водой. — Бог мой, они что, живые? Во рту вдруг как забулькало!

— На здоровьице! — улыбнулся фельдшер. — Я после такого обильного стола тоже парочку капсул мезима принял — сразу легче стало.

— А ну-ка, друг любезный, — вмешался Иннокентий, — дай и мне этого мезима. У меня такая тяжесть в желудке, точно у акулы, которая наглоталась железных ядер.

— Дай и мне! — протянул руку Ростислав.

Лекарь щедро одарил объевшихся бояр лекарством и заторопился к себе в повозку. Поезд еще не тронулся, как Ростислав крикнул бровастому Овдокиму, наделенному ассоциативной кличкой Леонид Ильич.

— Леонид Ильич, спой что-нибудь!

— Конфетки-бараночки! — загундосил Овдоким во весь голос.

В головной карете Ростислав с Иннокентием едва не надорвали животы.

Почти девяносто верст отделяли крепость Гдов от древнего Пскова, девяносто верст — почти двести километров. Но за длинный световой день наши путешественники так и не смогли добраться до цели, пришлось заночевать в живописном месте на берегу Чудского озера, не доехав до Гдова верст пятнадцать. Кареты и повозки поставили по-казачьи — кругом — и наскоро поужинали захваченными монастырскими припасами. Затем утомленные долгой дорогой путники завалились на боковую.

Ночь прошла совершенно спокойно, если не считать звуков, издаваемых лесными обитателями: уханьем совы, заячьим писком и чьим-то тяжелым топотом. Ранний рассвет заявил о себе туманом и сыростью, заставив раздуть потухшие за ночь костры и собраться у них.

— С-сколько время? — поинтересовался Иннокентий у молчаливого премьер-министра, выбивая зубами чечетку.

— Начало шестого, — буркнул тот и закрыл глаза. Раз туман позволяет поспать, то почему бы этого и не сделать.

Иннокентий еще некоторое время клацал зубами, а затем достал из кареты свою любимую удочку-телескоп и принялся передвигать валуны на поляне.

— Греешься? — спросил Ростислав, не открывая глаз.

— Червей ищу! — охотно пояснил раскрасневшийся Кеша. — Самая погода для снетка. Если все будет хорошо, такую уху сготовлю, не хуже чем у Серафима в монастыре.

— Ты бы лучше поохотился! — проворчал премьер-министр, засыпая. — Я от кабаньего окорока не отказался бы...

Кеша осклабился и исчез в тумане.

Ехать стало возможным только в десять часов, атак все утро над берегом озера висел плотный туман. За какие-то полтора часа Симонов умудрился наловить ведро всяческой рыбы: снетка, красноперок, плотвы и окушков; Осип, добровольно взявший на себя обязанности повара, сварил отличную уху, которой все остались довольны. Каманин вместо окорока получил кусок буженины и был им вполне удовлетворен. Все остальные налегали на уху, весело сплевывая кости в огонь. Наиболее крупные экземпляры кучер-гастроном поджарил на противне, который лежал в багажном отделении царской кареты, любезно предоставленной Софьей в распоряжение своего фаворита.

Легким бегом оставшиеся версты преодолели за два часа. Болота закончились, местность стала здоровее, некоторое время дорога даже шла в гору. Лиственный лес сменился сосновым бором, затем пошел смешанный: осина, береза, граб, ель, сосна и даже кое-где попадался дуб с ясенем. Последнюю версту перед Гдовом проехали по бескрайнему полю. Лес здесь вырубили в незапамятные времена, чтобы не подобрался незамеченным возможный враг, и по отросшей после укоса траве бродили меланхоличные буренки. Присматривал за ними пастух — столь же меланхоличный паренек годочков четырнадцати.

Дорога здесь уже была порядком разбита многочисленными подводами, телегами, а то и просто волокушами, стаскивающими к крепости заготовленное сено. Иннокентий проводил взглядом четверку волов, тянущих здоровенную подводу со свежеспиленными бревнами, глубокомысленно почесал в затылке и сказал Ростиславу:

— Я пару лет назад работал на гаторе[3]. Гитару двенадцатиструнную дюже купить хотел, вот эту самую... Работка адова, но хорошо оплачивается... К чему это я? А! Так вот каждое из тех полешек ясеневых распиливалось двухэтажной рамой минут пятнадцать... Интересно, как эти парни управляются с такими поленяками?

— Молча, — буркнул Ростислав, — капля камень долбит. Один сверху, другой, соответственно, снизу. И пошло: наше — ваше, наше — ваше, наше — ваше...

— Перекур! — подхватил Кеша. — Так бревно неделю пилить можно. Думаю, генерал какую-нибудь конструктивную идею им подкинул... не без того.

Началась слобода перед крепостью, исправно работающая на нее в мирное время и находившая приют за крепкими стенами во время военное. Дотошный Кеша насчитал аж тридцать дворов — приличная деревенька. Слева показалось еще одно селение, поменьше. Там, по рассказам Волкова, жили рыбари. Рыбацкий поселок был дальше от крепости, но и издалека были видны громадные сети, висящие на просушке между вбитыми в землю кольями. Со стороны поселка тянуло запахом водорослей и рыбы.

— Парадиз! — произнес на петровский манер Каманин. — Рыбаки есть, крестьяне имеются, солдат хватает. Осталось среднее сословие на ножки поднять... не пересолив с тяговым усилием. Иначе получим какую-нибудь Кампучию второй половины семидесятых...

При слове «Кампучия» проснулся дремавший князь Волконский и посмотрел в окно.

— Наконец-то! — обрадовался он. — Хуже каторги это путешествие через половину страны!

Ростислав рассмеялся.

— Посмотрим, Алексей Никитич, что вы скажете, когда вам придется преодолеть не жалких триста верст, а полторы — две тыщи верст, инспектируя какой-нибудь Красноярский острог! А то и Братский! Про Читу мы скромно не упоминаем... А кстати, Аляска не входит в ваше подчинение?

— Господа! — взмолился несчастный глава Сибирского приказа. — Да ведь мне жизни не хватит, чтобы посетить все эти места! Вы полагаете, Ростислав Алексеевич, чтобы я всю жизнь провел в разъездах?

Каманин внимательно посмотрел в глаза князю.

— Тогда, — тихо, но твердо сказал он, — выбирайте достойных помощников и организуйте службы контроля над их деятельностью. За последние два года мы повесили тридцать шесть воевод — оборзевших зверей, дравших по три шкуры с тех, кого они призваны были защищать. Четырех воевод пришлось повесить вместе с прихлебателями, которые организовали чуть ли не мафиозные группировки на подконтрольных им землях. Вопрос номер один: сколько воевод нужно повесить, чтобы остальным была наука — служить по чести? Али повывелись честные люди на земле русской и необходимо возрождать породу? Что ж, возродим, хотя и хлопотно это... Идея понятна, князь?

— Ясней ясного! — хмыкнул Алексей Никитич. — Одно только мне непонятно: откуда столько народу набрать? Сибирский приказ — это вам не хиханьки.

— Ищи, князь, ищи! — сурово молвил премьер-министр. — Должны быть на Руси толковые люди! Нужно только искать!

Вблизи Псковских врат маячил верхом на породистом рысаке сам генерал Волков с подзорной трубой в руках. Увидав поезд, поскакал навстречу, сдерживая горячего жеребца. Не генеральское дело — нестись во всю прыть, аки флигель-адъютант. Проскакав шагов пятьдесят, остановил коня. Ждал, пока подъедет головная карета и из нее выйдет друг и соратник Ростислав. Подождав, пока тот вылезает из кареты, спешился.

— Ну, здорово! — протянул руку для приветствия.

— Бонжур, мон женераль! — ответил Каманин и внезапно крикнул, обернувшись к карете: — Эй вы, вылезайте, покажитесь господину генералу!

Вылезали, жали руки. Передав поводья коня своему адъютанту, Волков с товарищами пошли пехом и свернули с дороги налево — туда, где вдоль Гдовы были сложены штабеля бревен, теса, мха и готовых кирпичей, уложенных на поддоны. Где-то недалече раздавалось тарахтение мотора непонятной системы.

— Константиныч, чего там пыхтит, как паровоз? — спросил удивленный Иннокентий. — Кажется, в двигателях разбираюсь, а вот такого звука ни разу не слышал...

— Эх ты, дитя цивилизации, — рассмеялся граф, — дыма, что ли, не заметил? Это ведь локомобиль, двигатель паровой! Основной привод для лесопилки либо лесопильной мельницы по-здешнему. Доски растирают здесь.

Волков прямо-таки наслаждался звуком произносимых словосочетаний, ранее ему неизвестных. Они подошли ближе, к почти двухметровому забору из необрезной доски. За забором пыхтело так, словно рота красноармейцев после длительного полового голодания попала на представление в стриптиз-бар. Охранник у ворот почтительно козырнул, пропуская высоких гостей. Навстречу выскочил мастер из местных.

— Здорово, Семеныч! — поприветствовал его Волков. — Вот привел к тебе экскурсию.

— Добрый день, ваше сиятельство, — поклонился мастер генералу и гостям, — милости просим!

Он повел гостей к пыхтящему чудовищу высотой в три метра и больше всего похожему на перевернутый паровоз. Снизу время от времени со свистом била струя пара, маховики со стуком толкали шатуны, вращающие трансмиссионный вал. Сбоку на вал был насажен аршинный шкив, с которого посредством кожаного ремня вращательный момент передавался на расстояние чуть ли не в двадцать метров в помещение лесопильной мельницы. С той стороны время от времени сквозь пыхтение локомобиля доносилось тонкое повизгивание пил.

Вновь прибывшие со священным ужасом наблюдали работу монстра. Мастер внезапно глянул на манометр.

— Аникейка! — заорал он. — Шкуру спущу, воду давай!

Спавший на мостике возле теплого котла подросток лет пятнадцати (как можно спать в таком шуме) при вопле начальника проснулся и, схватив два жестяных ведра, спрыгнул вниз — на штабель аккуратно сложенных дров.

— Пулей! — повторил мастер. Парнишка кивнул и помчался к речке, что находилась всего в нескольких шагах.

Волков пытливо посмотрел на приятелей. Ростислав едва заметно кивнул и направился к выходу. Следом потянулись остальные.

— Пойдем квасу с дороги попьем! — предложил граф, кивая на свежесрубленный трактир, от которого ветер доносил запах сосновой смолы и мха. — По лицам вижу, что есть вопросы.

Стоящий на низком крыльце половой встретил их вежливым «милости просим» и провел посетителей за отдельный столик в углу общей залы. Поскольку день был рабочий, а время обеда уже закончилось, то в трактире не было ни души. Увидав посетителей, к ним поспешил сам хозяин — опрятный мужичок небольшого роста с культяпкой вместо правой ноги.

— Знакомьтесь, местная достопримечательность! — представил Андрей Константинович трактирщика своим коллегам. — Русский вариант Джона Сильвера — Иван Серебрянников, прошу любить и жаловать! Нам бы кваску, хозяин!

— А я бы пожрать не отказался! — сказал Иннокентий. — Самое время.

Князь Одоевский в знак согласия кивнул головой. Ростислав тоже был не против.

— Ушица двойная только что поспела! — нараспев произнес Серебрянников.

Глаза путешественников потухли, лица окаменели, они стали молча потягивать квас.

— Что такое? — недоуменно спросил Волков. — У вас лица евреев, замученных Великим Постом.

Иннокентий объяснил, что уха им уже в печенках, потому как последний раз они вкушали ее четыре часа назад. А до этого хлебали два раза намедни.

— Расклад понял! — развеселился генерал. — Ты нам, Иван Семеныч, дай чего мясного: ветчины, каши какой, солений...

— Но ушица-то стерляжья! — воззвал к небесам трактирщик. — Чай, не каждый день готовим!

Расстроенного хозяина услали за скоромным, а повеселевшие министры принялись тянуть пиво, называемое на старорусский манер квасом.

— Константиныч, — начал беседу Симонов, — ты мне скажи, сколько в этом чудище лошадиных сил? Выглядит оно могуче.

— Сорок пять! — гордо ответил генерал. — Ой, боже ж мой, не делайте такие лица! Это типичный локомобиль, что устанавливались на Мальцовских заводах. КПД, согласен, херовое, но это лучшее из лучшего, что мы имеем на сегодняшний день.

Князю Одоевскому в этот момент приспичило посетить уборную. Пользуясь случаем, Иннокентий спросил Волкова:

— А нормальный дизель не могли установить? Он в десять раз меньше, а мощность во столько же раз больше!

Генерал допил квас и внимательно посмотрел на оппонента.

— А топливо для своего дизеля ты вырабатывать будешь? У локомобиля много недостатков, но одно неоспоримое достоинство: его топливо — дрова. В них у нас недостатка нет.

Кеша поднял руки. Про солярку он и забыл. Привык, что ее можно достать на любой заправке! А с заправками здесь туговато. То топливо, что есть, используется для вездеходов и «Мурены», а Хранитель как-то не рассчитывал на межсистемный нефтепровод. Свои запасы у России есть, и запасы огромные, но сколько труда необходимо вложить, пока «черное золото» раскроет им свои объятия.

Вернулся Одоевский, следом за ним — половой с подносом, уставленным всяческой снедью: блины, пирожки с говяжьими губами, жареные ломти свинины, соленые грибы, капуста, тарелка с корнишонами. Поставил на стол, ушел. Вернулся еще с одним подносом, на котором лежали кольцами колбасы и еще пирожки — с требухой.

— Так жрать, — вздохнул Иннокентий, мрачно поглядывая на собственное пузо, — ни в жизнь не похудеешь!

— Так не жри! — прорычал Волков, вцепившись крепкими зубами в румяную колбасу. — Нам больше будет!

— Фиг вам! — по-индейски выругался Кеша, начиная со свиных ребрышек.

— Хозяин! Вина! — потребовал князь Алексей.

Приковылял Джон Сильвер с громадными часами. Постукивая мозолистым пальцем по циферблату, он произнес, косясь на Волкова:

— По приказу господина генерала вино подаем только опосля шести вечера. Звиняйте, ваше сиятельство! — и вернулся назад за стойку.

Князь перевел недоуменное лицо на Волкова. Тот лукаво усмехнулся.

— А что вы думали? — Андрей Константинович говорил негромко, чтобы его не услышал трактирщик. — Уж если я объявляю борьбу с пьянством, то исключения не допускаются. Алексей Никитич, что вам дороже: Великая Россия или чарка первача? Не мне вам объяснять, как много значит личный пример.

— Не понял вас, Андрей Константинович, — возмутился князь, — русскому человеку за обедом, да чтоб и не выпить чарку! Какой вред от сего?

— Вред есть, и немаленький, — возразил генерал, — есть люди, для которых чарка — это начало пьянки. Скажете, мало таких людей? Вздор! Да половина России, причем большая! И способ здесь может быть только один: если человек не в состоянии ограничить себя в выпивке, то мы придем к нему на помощь. Даже если он не просит.

— Военная демократия в действии, — заметил Иннокентий, налегая на еду.

— Вроде я вас понял, — как-то неуверенно заключил князь, — но винца выпить все же неплохо было бы!

«Ни хрена ты так и не понял!» — подумал Волков. Не видевши пропитой страны, вообразить ее очень трудно. Не в силах сознание нормального человека предположить подобное безумство. А после ознакомления народов Руси с «крепышом» этот процесс уже пошел.

— Кстати о работе! — вмешался Ростислав. — А что, на подноске воды для котла обязательно должен быть задействован подросток? Как-то это не очень...

Волков проглотил очередную колбаску и спросил:

— А что, он надорвется, раз в час два ведра воды из реки притащить? У Аникейки батьки нет, погиб два года назад во время пожара в слободе, зато есть мамка и четверо младших сестренок. Работает он девять часов в сутки пять дней в неделю плюс пять часов в субботу, воскресенье — выходной. Получает по взрослому тарифу — два рубля в месяц, семью кормит, мужиком себя чувствует — это плохо? Это плохо, когда в пятнадцать лет мужиком себя чувствуешь, ответственным за семью?

— Во затронул! — проворчал премьер-министр. — Я в общих чертах спросил...

— В общих чертах, господа, вы все сами увидите завтра. Сегодня вами займется наш квартирмейстер, он же комендант, покажет новые жилища, выдаст все необходимое, отведет в баню и прочее, короче, я к вам его пришлю. Ба! Это, видать, за мной.

Последнюю фразу он произнес, увидав, как в трактир вошел его адъютант в сопровождении какого-то моряка. То, что это моряк, Иннокентий понял по грязной бандане, плотно облегающей бритый череп. Генерал поднялся из-за стола и прошел навстречу гостю. Пожал ему руку, шепнул что-то адъютанту, кивнув на оставшихся за столом, раскатисто засмеялся на какое-то замечание морского волка. Хохоча, он вышел из трактира, а следом за ним вышел и моряк. К столику подошел адъютант Волкова.

— Господин генерал приказал мне после того, как вы отобедаете, проводить вас к коменданту, господа! — звонким мальчишеским голосом, немного запинаясь, произнес юноша.

Министры переглянулись. Ростислав высказал общее мнение:

— Спасибо, дружок. Как ваше имя?

— Мирослав! — покраснел тот. — Мы, Адамовичи, из Западной Руси будем.

— Значит, земляк! — засмеялся довольный Иннокентий. — Слышь, земеля, садись перекуси с нами. Мы-то уже поели, а тебе когда еще доведется! Небось целый день в разъездах?

— Садитесь, молодой человек! — предложил князь Одоевский, недоумевая про себя, отчего его коллеги заинтересовались этим пареньком. Хлопчик как хлопчик. Что на побегушках, то понятно — работа такая,

— Благодарствуем! — поклонился им Мирослав и сел за стол, на который по знаку Каманина половой поставил чистый прибор и бокал квасу.

— Будем знакомы, — произнес символический тост премьер-министр. — Я — Ростислав Алексеевич Каманин, вот это — Алексей Никитич Одоевский, а прямо напротив вас — Иннокентий Михайлович Симонов.

Мальчишка-адъютант вскочил и застыл с раскрытым ртом. Ростислав иронично поинтересовался:

— В чем дело, молодой человек? Горячо?

— Прошу прощения, ваши сиятельства! Вы... Ростислав Алексеевич... ведь вы...

— Да, — спокойно подтвердил Каманин, — я тут премьер-министром работаю, господин Симонов — министром культуры, а князь Алексей — главный министр по сибирским землям. Да вы садитесь, ешьте, мы вам вовсе не хотели аппетит портить, кушайте! Вот эти колбаски, право, они недурны. Правда, после господина генерала их там мало осталось... но есть еще пирожки с требухой, тоже восхитительные. Что вы так смотрите? Понимаю, не каждый день с министрами обедаете, привыкайте. Авось и с царицей придется когда-нибудь трапезу делить. Мы, пока город не достроим, здесь харчеваться будем, по-простому.

Подождав, пока Мирослав утолит голод, министры тронулись в путь. Адъютант провел их мимо штабелей и тюков, по легкому мосту перешли Гдову и направились к Малым вратам, которыми ранее пользовались лишь рыбаки да солдаты из крепости, направляющиеся порыбачить или прикупить рыбки. Местность здесь была поделена на участки, обозначая контуры будущего посада. Каждый участок имел площадь в десять соток, и на нем проводились работы «нулевого цикла»: вбивались сваи, рылись ямы под фундамент, с почвы снимался дерн. К каждому из участков подводами подвозились глина, песок, известь и камни.

Миновав первый «квартал» будущего посада, путники вступили во второй. Здесь уже было положено по несколько венцов, связанные в углах в «шип» либо, как будут называть позднее, «в немецкий угол». Повсюду слышался веселый перестук топоров, кое-где перемежаемый отборным матом полуответственных работников: мастеров, измерителей и бригадиров. Как сообщил Мирослав, на строительстве работало тридцать девять строительных артелей по восемь человек каждая.

Прошли мимо кузнечного ряда. Здесь производили необходимые для стройки скобяные изделия и шанцевый инструмент: лопаты, заступы, кирки, скобы, гвозди и прочее. Бородатые кузнецы устроили себе перекур и пили студеный квас, а их могучие подручные-молотобойцы валялись на траве. В стороне от кузниц стояла небольшая доменная печь, доменка, возле которой находились залежи древесного угля и гематита, доставленного водным путем ажно с севера Онеги. Там, в селении Повенец, были обнаружены залежи железной руды, а водный путь Онега — Свирь — Ладога — Нева — Балтийское море — Двина — Чудское озеро позволил обеспечить доставку такого нужного груза. Единственную трудность создавали шведы, хозяйничающие в Ингерманландии, но ради такого дела русские пошли на хитрость, арендовав в Пруссии несколько судов с мелкой осадкой и укомплектовав их командой матросов, которым была одна дорога — на виселицу. Выправив капитанам документы фламандских негоциантов, Волков щедро платил морским волкам за руду, которую, согласно легенде, они доставляют на верфи Амстердама. Для отвода глаз граф и впрямь послал несколько кораблей в Амстердам, но львиная доля гематита оставлялась в Гдове.

Следующий квартал. Практически готовые избы, доводкой которых занимаются по два-три человека с артели: рубят сараи, конюшни, бани, настилают крылечки, вешают ставни. К одной из таких изб адъютант подвел своих спутников.

— Денис Петрович! — крикнул он в раскрытое окошко. Из окна выглянул недовольный мальчишка.

— Чего надо? — недружелюбно поинтересовался он. — Отдыхают они после обеда.

— Я сейчас генералу доложу, как комендант дело свое справляет, пусть потом не обижается!

Голова в окошке исчезла, вместо нее появилась сытая рожа с обвязанной платком щекой. Это был сам квартирмейстер будущего Свято-Софийска Денис Горшков.

— Я вовсе не отдыхаю, — буркнул он, — зубы, будь они неладны! — Слово «они» он произнес на дреговичский манер, получилось забавное «аны».

Ростислав Алексеевич глянул на опухшую со сна рожу, оценил «домашнюю заготовку» и обреченно махнул рукой. Сейчас мы ему поблефуем!

— Мирослав, голубчик, — произнес он громко, не глядя на Горшкова, — передайте генералу, что коменданта я велел повесить. Сдается мене, что у него за душой помимо отдыха в рабочее время еще немало грехов... Что?

Квартирмейстер уже валялся в ногах у премьер-министра. Обхватив шевровый сапожок Каманина, Денис Петрович прижался к нему щекой.

— Пощади, батюшка! Пощади, родимый! Не лишай живота!

Хитрый Горшков краем уха слышал, что первый министр любит, когда ему говорят честь по чести, не изворачиваясь. Тогда можно еще надеяться на снисхождение, а если человек начинает лгать, пощады не жди. Эту легенду Ростислав раскручивал сам с особой тщательностью. Грамотно пущенные слухи выполняют за тебя процентов двадцать работы.

— Встань! — приказал он. — Ты ведь знаешь, что распоряжением генерала рабочий день установлен в девять часов, и он не предусматривает послеобеденного сна! Знаешь?

— Помилуйте, господин премьер-министр! — Плут верно просчитал ситуацию, рассудив, что выше генерала Волкова может быть только персона первого министра. — Да где же вы видели, чтобы у коменданта был рабочий день в девять часов! Да я только в половине третьего утра спать лег — пересчитывали с дьяками поступившую руду и припасы!

Тут Горшков не солгал. Действительно, должность коменданта хотя и является прибыльной, «хлебной», но спокойной жизни она своему обладателю не дает. Как заведенному нужно постоянно быть в движении: считать, делить, вести учет, расход и присматривать, чтобы ничего не сперли. Видимо, он надавил на правильную клавишу, потому что Каманин неожиданно повернулся к своим спутникам и весело произнес:

— Верно излагает, сукин кот! Да только знаю я, что нету среди их братии праведников. Ладно, квартирмейстер, на первый раз ты отделался легким испугом. Но смотри мне! А теперь веди показывай, где тут у вас можно разместиться государственным людям.

Денис Горшков быстро вскочил на ноги, отряхнул пыль с колен и мягким голосом заговорил:

— Не извольте сумлеваться, лучшие хоромы для вас приготовлены. Три избы возле самой речки, рядом затон, рыбку в час досуга половить можно, крылечки с резными балясинами, фениксы на коньках, ставеньки полированные...

— Комендант! — покачал головой Ростислав. — Мы не на отдых сюда приехали и не на рыбалку! Веди показывай, едри твои копыта в центр циклона!

Испуганно присевший Горшков послушно потрусил вперед.