Забытое заклятье

Пролог

«Храбрый карась», построенный тридцать лет назад дедом нынешнего его владельца, почтенного Ларса, пользовался отменной популярностью. Еще до того, как железная дорога соединила порты южного Ольтена с севером страны, здесь проходил один из больших торговых трактов. Пути между разросшимися вокруг тракта селами заполняло все больше повозок всех видов и размеров, чьи хозяева и пассажиры непременно нуждались в отдыхе на долгом пути. Для них были раскрыты двери «Храброго карася», приглашая отведать знаменитого жаркого и других яств, переночевать в уютных комнатах и снова отправиться в дорогу, посвежевшими, сытыми, и готовыми к любым свершениям.

Рецепт жаркого, кстати, передавался в семействе Ларсов от матери к старшей дочери и хранился в большом секрете. Еще большей тайной была рецептура темного пива, которое поставлял к столу младший брат хозяина. Поговаривали, что в приготовлении «Бродяжника» не обходилось без магии, на что мастера-пивовары оскорблялись до глубины души.

Между столами столов рыжей пчелкой носилась четырнадцатилетняя дочка Ларса – разносила заказы, перешучивалась с клиентами, хихикала в ответ на комплименты. За тем, чтобы шутки и комплименты не переходили границ дозволенного, зорко следили сыновья трактирщика. Чтобы утихомирить шумного посетителя, обычно хватало ласковой улыбки одного из братьев и демонстрации здоровенного кулака. А если клиент попадался упрямый – его аккуратно выносили на двор, частенько вместе с табуретом, и клали в сторонке.

Кроме братьев за порядком в трактире надзирал Юстас, огромный черный кот, обычно щуривший желтые глаза – вот как сейчас – с потолочной балки. Может, и правду говорили сплетницы, будто он еще котенком жил у одной деревенской ведьмы, пока та не надумала использовать его в качестве ингредиента в колдовском зелье. Кот-де с таким планом не согласился, разбил горшок и был таков, но даром такое знакомство пройти не могло, это точно.

…Юстасу надоело смотреть из-под потолка на шумных людишек. Мягко спрыгнув на пол, он скользнул между ножек столов и табуретов в дальний угол зала, где в одиночестве сидел светловолосый молодой человек лет двадцати, запрыгнул к нему на стол и негромко мяукнул.

– Есть хочешь? – поинтересовался молодой человек.

Юстас оскорбленно вздыбил усы, и тогда юноша протянул руку и погладил кота. Любой другой посетитель, позволивший себе подобную фамильярность, рисковал тут же расплатиться собственной кровью. Но Юстасу, похоже, этот парень чем-то понравился, и когти-кинжалы на этот раз остались в ножнах.

– Эта порция оказалась лишней для моего бедного желудка, – донеслось из-за соседнего стола.

Мужчина в ладно пошитом дорожном костюме откинулся на спинку стула и похлопал себя по округлившемуся брюшку. Порывшись в карманах, он достал маленький бумажный сверток, развернул его и высыпал в рот какой-то белый порошок.

– Нужно было принять перед едой желудочный эликсир, – сказал его сосед. – Я всегда его пью, когда предстоит визит к дядюшке Эдвину: старик по-прежнему считает, что гостей нужно кормить до тех пор, пока они не упадут под стол от тяжести съеденного и выпитого. И только попробуй отказаться – обидится.

– Умоляю тебя, Лери, не нужно рекламировать передо мной чудодейственность магических средств, – отмахнулся тот. – Я врач, и заверяю: наука может то же, что и магия.

Молодой человек, все еще рассеянно поглаживавший кота, хмыкнул. Он не имел привычки подслушивать чужие разговоры, но соседи не желали говорить тише.

– …возможно, не так быстро и не столь… кхм… изящно, – продолжал тем временем человек за соседним столом, постепенно распаляясь, словно ему наступили на любимую мозоль, – но результат будет таким же. А если никакой разницы нет, какой смысл обращаться к магу и платить втридорога? А если увидишь цену скромнее, то можно держать пари, что это шарлатан, который под вывеской магической лавки продает разную ерунду, от которой в лучшем случае не будет никакого толку, а в худшем… Знал бы ты, сколько моих пациенток заработало себе различные неприятности, пытаясь избавиться от морщинок или придать модный оттенок волосам с помощью магических снадобий…

На эту тему Шел Уикс, лучший выпускник медицинского факультета прославленного Ипсвикского Университета и в свои двадцать семь уже имеющий солидную частную практику, мог разглагольствовать долго. Его друг вяло поковырял вилкой в тарелке и промолчал. Он к магии относился без подобного предубеждения, да и глубине души всегда подозревал, что истинный корень противостояния науки и магии – в банальной конкуренции, но вслух этого говорить не стал.

– А просто нужно обращаться за мазями и притираниями в лавку с державной печатью, – сказал молодой человек. Юстас одобрительно мяукнул. Шел возмущенно воззрился на наглеца, посмевшего вмешаться в их беседу, но парень и не подумал идти на попятную. – А если кто-то считает, что надо выпить весь флакончик микстуры сразу, а не принимать по ложечке дважды в день в течение трех недель, и тогда кожа разгладится и посвежеет, а не пойдет сиреневыми пятнами, то лекарства от глупости ни официальная медицина, ни магия пока что не создала.

Врач поджал губы.

– А вы, молодой… – это слово он подчеркнул особо, – …человек, являетесь экспертом в области медицины?

Тот пожал плечами.

– Я не врач, если вы об этом, но медицину изучал серьезно. Вчера как раз пришлось разбирать такой случай. К счастью, с последствиями неумеренности и неосмотрительности удалось справиться очень быстро.

Уикс хотел что-то сказать в ответ, но вмешался его друг.

– Да ладно тебе, Шел. Вы, сударь, должно быть, тоже ждете рейсовый дилижанс? Присоединяйтесь к нам, будем ждать вместе! Я Валер Дюпри, а это мой товарищ Шел Уикс – тот еще зануда, но вы не обращайте внимания, это у него профессиональное. На самом деле он добрый малый.

– Я Марк, – представился парень.

– Вы куда направляетесь?

– В Ипсвик. В Университет.

– О! – обрадовался Валер. – Мы с Шелом там учились, закончили шесть лет назад. Шел – медицинский факультет, по нему и заметно, правда? А я философский.

– Я заканчиваю через месяц.

– Так у вас преддипломная пра-актика? – ухмыльнулся врач, сменяя гнев на милость. – Помню, помню, до сих пор, знаете ли, снится… Кстати, если вы изучали медицину, как там поживает профессор Вернер? Все так же кушает студентов на завтрак?

Марк сдержанно улыбнулся.

– Он расширил меню. Теперь студенты входят в него еще и на обед.

– Узнаю старика! А как там... – Валер не закончил вопрос. Его лицо окаменело, глаза расширились, и он согнулся пополам в приступе кашля.

– Ты что? – Шел схватил приятеля за плечо.

Кашель прекратился так же внезапно, как и начался, Валер смущенно улыбнулся, словно извиняясь, и тут же рухнул на пол тряпичной куклой. Слетев со своего табурета, Шел упал на колени рядом с другом, руки замелькали в привычных манипуляциях. К ним подбежал почтенный Ларс.

– Лекаря позвать? – спросил он.

– Я сам врач, – отмахнулся Шел. – Странно, – пробормотал он про себя, – никогда еще не видел такого букета симптомов, и чтобы все одновременно…

Глаза лежащего на полу человека были широко открыты и полны ужаса – похоже, он чувствовал всё, что с ним происходило, но был не в силах ничего сказать или показать. Кожа на лице натянулась и приобрела серый оттенок, темневший с каждой секундой.

– Такое на медицинском не проходят, – Марк отпихнул врача и склонился над Валером. – Только бы не третья стадия…

– Что вы... – возмутился Уикс и попытался оттолкнуть парня, но тот коротко махнул рукой – и врач замер на месте.

– Не мешать! – Его голос каким-то непостижимым образом донесся до самых дальних уголков, пригвоздив всех к месту.

Одной рукой Марк прижал тело больного к полу, ладонь другой с напряженно раскрытыми пальцами застыла точно напротив лица. В прищуренных светлых глазах злость мешалась с противоестественным в данных обстоятельствах научным любопытством.

А дальше произошло нечто, о чем и спустя двадцать лет благоговейно, расцвечивая повествование все новыми и новыми красочными подробностями, рассказывали те, кому то ли не повезло, то ли посчастливилось оказаться в тот день в «Храбром карасе».

С кончиков пальцев сорвались тонкие язычки пламени, застывая прозрачными когтями-саблями. Парень вонзил эти когти в горло Валера Дюпри.

Испуганно закричала женщина, Шел Уикс попытался вырвать друга из лап маньяка, но с ужасом ощутил, что не в силах пошевелиться. Кот Юстас вздыбил шерсть, выгнул спину и зашипел.

Воздух сгустился и застыл.

…И все закончилось. Маг встал на ноги и как ни в чем не бывало начал отряхивать брюки от приставших к ним опилок, потом помог подняться Валеру, на шее которого, разумеется, не было ни малейшей царапины. Оцепенение растаяло, и первым свободой воспользовался Шел – он бросился к Марку, явно намереваясь порвать того на части.

– Да я тебя раздавлю!

Марк вяло отмахнулся от него и без сил опустился на табурет. Его бледное лицо искривилось, как от боли.

– Дайте вина.

Пока, онемев от такой наглости, Уикс хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, трактирщик сделал знак дочке. Здоровенная кружка встала на стол перед молодым человеком, и тот подвинул ее Валеру.

– Выпейте, станет легче.

Спасенный присосался к вину, пока кружку не отобрал возмущенный до глубины своей врачебной души Шел Уикс. Марк потер виски ладонями, тяжело вздохнул и встал. Застегнул пуговицы на куртке и, слегка прихрамывая, направился к выходу.

– Мяу! – раздалось ему в спину.

– Спасибо, тебе того же, – ответил он.

Валер Дюпри нагнал его во дворе.

– Господин... эээ...

– Просто Марк.

– Я хочу выразить вам свою признательность.

– Не стоит.

– Как это не стоит?! – обиделся Валер. – Вы же меня с того света вернули! Что это хоть было?

Маг тяжело вздохнул.

– Черный сап. Редкостная гадость, очень действенная, стопроцентная гарантия летального исхода.

– Как оказалось, не стопроцентная, – улыбнулся Валер, но маг покачал головой:

– Мне очень повезло. Удалось перехватить заклятье на второй стадии и разорвать его. Если бы дело зашло дальше, уже никто не помог бы. – Он умолк, словно обдумывая что-то, затем продолжил. – Вам нужно знать еще кое-что. Черный сап не пристает сам по себе. Это заклятье, которое создается под конкретную цель. То есть, человека. Кто-то решил от вас избавиться, и настолько сильно этого захотел, что не пожалел денег на чары. Стоит черный сап очень дорого.

– Но это невозможно! – ошалело ответил Валер. – Ума не приложу, кому бы это могло понадобиться. У меня никогда не было врагов.

– Если хотите профессиональный совет, – молодой человек усмехнулся, – то поезжайте в Ранкону, на улицу Симона. Проконсультируйтесь с тамошними умельцами, они смогут подсказать что-то полезное. Ну и обратитесь в полицию. Маги Службы заодно проверят, не осталось ли чего... – Валер нервозно уставился на него, и Марк поднял ладони в успокаивающем жесте. – Я уверен, что ничего не пропустил, но лучше перестраховаться.

– Х-хорошо, – кивнул Валер Дюпри. – Сделаю все, как вы говорите. Но все же, как мне вас отблагодарить за спасение моей жизни?

– Никак.

– Это неприемлемо! В нашем роду не принято оставлять такие долги! – спасенный Валер разошелся не на шутку. – Вы спасли мне жизнь, что теперь могу сделать для вас я?

Марк тяжело вздохнул и посмотрел несостоявшейся жертве смертельного заклятья в глаза.

– Послушайте, я очень рад за вас и весь ваш род. Но мне не нужна благодарность, ни ваша, ни чья-либо еще! Я просто сделал то, что должен был.

Валер опустил голову и одарил мага взглядом исподлобья. Упрямец, понял Марк. Такой не отступится. В роду у них не принято!

– Я не привык оставаться в долгу! – отчеканил спасенный и добавил весьма экспрессивно: – Чтоб мне лопнуть!

– О господи… – Марк возвел очи горe. – Ну, ладно. Отдайте мне то, что у вас уже есть, но о чем вы пока не знаете!

– Э-э-э?.. Это как в «Хозяине Дубравы», да?

– А вы читаете сказки?

– В детстве. И нянюшка рассказывала… разные. Хорошо! – Валер торжественно кивнул. – Я подарю вам то, о чем пока не знаю. Слово чести!

– Прощайте, – сказал Марк. – И всего наилучшего.

Глава 1

Окрестности Сантреме, «Медвежий Ручей»

Летняя резиденция королевской семьи раскинулась на залитом солнцем высоком берегу Грежского залива, среди кипарисов и олеандров. Ослепительно-белый мрамор, сдвоенные окна, арки, тенистые беседки и резные скамьи, орнаменты с грифонами и дельфинами, легкость и изящество форм. Это было любимое детище архитектора Славенсона – последнее, что он построил перед кончиной.

Малый дворец сохранился таким, каким его задумал создатель, а Большой – с бережным уважением к работе старого мастера – перестраивали при отце нынешнего короля.

Парадные помещения обоих дворцов были, возможно, излишне помпезны, а вот личные покои отличались уютной простотой. Внутренние дворики были выложены цветной плиткой, в широких чашах фонтанчиков сновали разноцветные рыбки, а в воздухе витал аромат цветов.

– Скучно, братец, зверски скучно… – пожаловался принц Стефан, помахивая гроздью винограда. – Хоть бы заговор какой случился.

Его величество король Александр IV Беренкаш, расстегнув жилет и закатав рукава сорочки, развалился в шезлонге в совершенно негосударственной позе. Одна его рука покоилась на подлокотнике, во второй его величество держал стакан с виноградным соком. Но это для подданных он был королем, Верховным главнокомандующим, Защитником и прочая, и прочая. Здесь же, в «Медвежьем Ручье», в залитом солнцем дворике Малого дворца, сидя между двух столиков – с фруктами и прохладительными напитками, – рядом с шезлонгом его королевского высочества Стефана, принца Ипсвикского, он был просто Александром. Или даже Алексом.

– Скучно… – повторил Стефан и посмотрел на старшего брата в ожидании хоть какой-то реакции.

Александр щурился на солнце и время от времени отпивал из стакана. В отличие от принца, он, похоже, наслаждался скукой.

– Как ты смотришь на перспективу заговора с последующим его разоблачением? – сделал вторую попытку Стефан. Отложив виноград, он нацелился на яблоко, блестевшее румяным боком. – Я мог бы, – принц с хрустом надкусил яблоко, в разные стороны брызнул сок, – возглавить его. Выявим потенциальных смутьянов, устраним. И для короны польза, и все не так убийственно тоскливо.

– Страсти какие, скажите пожалуйста, – протянул Александр, не поворачивая головы. – Ты эту идею подари Бруммелю, пусть он пьеску напишет для своей труппы. И назовет как-нибудь… в духе Шкаперца с его «Кровной местью куртизанки» или «Оборотнем в короне».

– А чем тебе не нравится Шкаперц? Хотя да, он и мне не нравится. А вот, скажем, Зурбан? Зурбана ведь ты хвалил.

– Единственный стоящий драматург на весь Ольтен, – зевнул Александр. – Жаль, что умер сто лет назад.

– Зато какой мог бы получиться красивый заговор! Конечно, с покушениями, похищениями, с прекрасными дамами!..

– Фантазер, – хмыкнул Александр. – Через недельку-другую вернемся в столицу, если морской воздух так на тебя действует, там я тебе найду занятие. Или пошлю куда-нибудь с неофициальным визитом – по заграницам покатаешься, развеешься.

– А чем тебе не нравится моя идея? – обиделся Стефан. – По-моему, отличная. И перспективная.

– Уймись, – отмахнулся король. – Ну какой заговор в наш просвещенный век? Теперь другие политические методы.

Вдалеке, в глубине колоннады, мелькнуло белое пятно. Королевский секретарь Богдусь, большой умница, помаячил среди колонн и скрылся. Александр поставил стакан на столик, потянулся, хрустнув пальцами, и поднялся.

– Пойду, что ли, поработаю, – сказал он. – А то Богдусь мне житья потом не даст, что я время зря трачу…

– Да брось ты, – поморщился Стефан, выкидывая огрызок яблока в кусты. – Смотри, какой день хороший. Жаль ег тратить на государственные дела, право слово.

Александр задумчиво склонил голову к плечу, потом неопределенно махнул рукой и снова опустился в шезлонг. Богдусь тут же возник рядом – весь в белом, с папкой в руках и карандашом наперевес.

– Бумагомарание из рабочего распорядка изъять, – улыбаясь, велел король. Секретарь, не моргнув глазом, сделал пометку карандашом. – Обед с Манигетти не отменять, но предупреди старичка, что про дела казначейства я с ним говорить не хочу.

– А если о делах не говорить, зачем его вообще приглашать? – спросил Стефан.

– Он забавен и остроумен. То, что надо при твоей скуке. – Александр подмигнул брату. – А на вечер пригласи ко мне архитектора Яновса. Будем строить эту его льдодельню. Пусть чертежи принесет.

– Да, ваше величество, – коротко отозвался Богдусь. – Что-нибудь еще?

– Еще? Еще… что же еще… ах да! Записочку, что я утром писал, отправить адресату.

– Да, ваше величество.

– Тогда всё.

Секретарь коротко поклонился и исчез за магнолиями.

– Записочку? – сделал большие глаза Стефан. – Так-так-так, братец. Уж не барышне ли какой? Или решил вернуть себе Минни Дальвани?

– Минни… – неопределенно протянул Александр, и по лицу его стало ясно, что разговаривать о бывшей фаворитке он не склонен.

Дав госпоже Дальвани отставку, государь вот уже три месяца пребывал в печали. Отчасти чтобы развеяться, отчасти чтобы подыскать новую фаворитку, Александр затеял в начале лета поездку в Оксер, якобы для проверки боеспособности флота. В Оксерском заливе были устроены масштабные учения с высадкой десанта, маневрами и артиллерийской пальбой по судам «условного противника». Его величество так увлекся, что, не вмешайся в дело вице-адмирал, королевский флот не досчитался бы части боевых кораблей.

Так и не найдя среди местных барышень никого, кто мог бы занять в его сердце место блистательной Минни, король отбыл в Ранкону. Учинив в столице доскональную проверку состояния дорог, повергшую в великую печаль мэра, Александр отправился оттуда в Танн, где строилась новая фабрика.

Его величество и сам не мог объяснить, что с ним происходит. Странное томление, смутное предчувствие закралось в сердце. Было ли тому виной изменение солнечной активности или сказывались сезонные колебания магического поля, но год не заладился. В феврале по стране прокатилась эпидемия гриппа, в апреле разразился скандал в Кабинете министров, Лапскера вышла из берегов, затопив деревни, а в середине лета генерал Николаки доложил о подозрительном шевелении вокруг престола...

...Генерал Зиновий Николаки, глава Службы внутренней безопасности, достал из-за обшлага большой платок и промокнул лоб и виски. Человеком он был основательным и не делал послаблений ни подчиненным, ни тем более себе. На доклад к его величеству генерал всегда являлся в мундире, хотя регламент и позволял в особых случаях заменять неудобное казенное платье на штатское.

Наверное, Николаки не считает жару достаточным поводом для смены платья, размышлял король, пока генерал деловито раскладывал перед собой на столе папки и шуршал какими-то бумагами.

– Ну, не томите, генерал, – сказал Александр.

– Ничего утешительного я вам сказать не могу, ваше величество.

– То есть, всё, как я и подозревал? – скривился король. – Или не всё, но многое? Или что?

– Или что, – кивнул генерал. – Ни одно из предположений не подтвердилось.

– Так почему же вы называете эти известия неутешительными? – изумился Александр. – По-моему, все как раз хорошо!

– Это не хорошо. Это подозрительно, – отрезал генерал. – Людей такой кристальной честности не бывает. Это противоречит природе человеческой.

Воспрянувший духом Александр снова загрустил.

– Вот, ваше величество, не желаете ли ознакомиться с докладами моих людей?

– Я вам верю. Хотелось бы услышать ваше мнение в целом.

– Все это только укрепило меня в уверенности, что со дня на день следует ждать какого-нибудь происшествия.

– Какого? Несчастного случая? Покушения? Объявления войны?

– Любого. Мы, ваше величество, постоянно ждем заговоров, террористических актов и прочих беспорядков.

Король встал из-за стола и, обойдя его, присел на краешек.

– Знаю, генерал, – сказал Александр. – Вы всегда работали безукоризненно.

– Стараемся, – скромно ответил Николаки.

Александр вернулся за стол и подтянул к себе генеральскую папку.

– Ознакомлюсь, – сказал он, убирая документы в потайной ящик стола. Николаки кивнул. – Ступайте. Благодарю вас.

Коротко поклонившись, Зиновий Николаки оставил короля...

Через неделю после встречи с генералом Александр, наконец, отправился в «Медвежий Ручей» на радость всего двора. Там он временно угомонился и оставил попытки усовершенствований и нововведений, ограничившись двумя-тремя проектами.

– Кстати о политических методах, – сказал Александр, взвешивая в руке сливу величиной с кулак. – …Какой чудовищный фрукт, надо запретить использовать магию в садах. Еще неизвестно, как оно потом аукнется в желудке. – Он разломил сливу пополам. – Да, о политике. Заговоры в наше время не будут иметь успеха. Главным образом потому, – король замолчал, жуя сливу, – что в стране стало спокойно жить. Ничьи права не ущемлены, войны нет – тьфу-тьфу-тьфу. С Вендоррой только решим проблему острова Майн – и всё.

– Вот в такие спокойные времена, – вздохнул Стефан, – и зреют мысли о заговорах и переворотах. Например, я…

– И что ты, например? – усмехнулся Александр.

– Мне светит брак с шлезской принцессой, этой носатой дылдой. Будем мы плодить носатых шлезских подданных, пока папа ее не упокоится с миром. Но до того светлого дня пройдут годы и годы, а править мне, к примеру, хочется уже сейчас.

– Ну, сам посуди, какой из тебя заговорщик? – рассмеялся Александр. – Взял и раскрыл мне свои грандиозные планы…

– Я сказал «к примеру», – обиженно отозвался Стефан.

Александр отложил косточку на специальную тарелку и налил в стакан сока.

– Хорошо. Положим, ты меня убедил, и заговор неминуем, – сказал он. – И каким способом меня будут устранять? Яд при нашей развитой медицине – несовременно. Наемные убийцы – пОшло.

– Как насчет магии? – предложил Стефан.

– О да, – иронично отозвался Александр. – Магия, конечно. Как я упустил из виду? Например, злодей-маг покрасит мне волосы в такой цвет, что останется лишь покончить с собой, дабы избежать позора. Стефан, прекрати. Ты не хуже меня знаешь, что такое магия в современном Ольтене. Три четверти наших волшебников годятся лишь на то, чтобы веселить фейерверками народ по праздникам или драть втридорога за какие-нибудь безделицы вроде постоянного источника приятного запаха. Магограммы – единственная действительно полезная вещь за последние десять лет.

– Есть еще одна четверть, – напомнил брат. – Те, кому по силам гораздо большее.

– По секрету, – подмигнул король, – хоть наши маги и абсолютно лояльны, отдел магической защиты в Службе Внутренней Безопасности никто не упразднял. Поверь, чтобы покуситься на жизнь моего величества, нужно быть выдающимся специалистом. А таких на весь Ольтен наберется с десяток, и на каждого имеется досье в десяти томах, не хуже полного собрания сочинений твоего любимого Зурбана.

– А как насчет специалиста из-за границы?

– Сильному магу не пересечь границу тайно, его засекут сразу же – и контрразведка, и наши волшебники, которым совсем не нужны сложности после моей предполагаемой смерти. И… – Александр сделал паузу, – …ты ведь учил магические законы. Вспомни: «я беру – я отдаю». Сколько придется отдать, чтобы навести на меня смертельную порчу или что там они захотят? Стоит ли это того золота, которое посулят за мое убийство? Так что, братец, если ты все еще не оставил мысли о покушении на мое величество, придумай какой-нибудь другой способ.

– Какой? – грустно спросил Стефан. – Эх, Алекс, ну что ж ты такой рассудительный? Взял и убил во мне весь порыв вдохновения.

– Не верю, что твоя фантазия может иссякнуть, – рассмеялся король. – Например, я могу случайно поскользнуться на растоптанной кисти винограда вон на той лестнице, удариться виском о мраморную ступень – и да здравствует его величество Стефан Пятый. Ни тебе заговорщиков, ни магии. Ну как тебе идея?

Стефан обдумал предложенный вариант, поморщился и покачал головой.

– Мелко. Король, поскользнувшийся на раздавленном фрукте, – да над нами весь континент потешаться будет.

– У соседей самих хватает нелепых исторических смертей. Лет пятьсот назад король Маркфурта так увлекся преследованием прекрасной незнакомки, что врезался в дворцовые ворота и проломил себе голову, – вздохнул Александр. – Вот над этим действительно потешались. Видишь, Стефан, никак не получается у нас заговор, достойный пера драматурга. А ты мне должен партию в шахматы, забыл?

– Забудешь тут, – хмыкнул его высочество. – Иди, я сейчас.

Проводив брата задумчивым взглядом, Стефан потянулся за еще одной виноградной кистью.

– Хороший у меня брат, – сказал он, отщипывая сочные ягоды одну за другой. – Умный, талантливый. Опять же, в детстве всегда защищал. Одно плохо – король.

Глава 2

Арле

– О, Валер! Валер! – Матушка то всплескивала руками, то заламывала их, то бессильно роняла.

Грета отставила в сторону тарелочку с остро пахнущим снадобьем, в котором плавал хвост полотенца (второй конец служанка закинула себе на плечо), и подала госпоже флакончик с нюхательной солью. Та отмахнулась, неловко задела тарелочку, жидкость пролилась на Гретин фартук, пряный запах стал гуще и невыносимее. Эдвина поморщилась. Она всего лишь зашла в гостиную за книгой, которую оставила перед завтраком, а попала в разгар театральных страстей. Ее тут же усадили на кушетку – в первый ряд, с лучшим видом на сцену, как отметила про себя девушка. Прочие зрители – горничные в накрахмаленных передниках и высоких чепцах и слуги в ливреях – выстроились вдоль стены.

Папенька возлежал на диване среди подушек и картинно страдал. Что-что, а страдать он умел. В юности будущий граф Дюпри играл в любительских постановках, причем с большим успехом, и, как любил говаривать, если бы не унаследованный титул и связанные с ним обязанности – мир рукоплескал бы Валеру Дюпри.

Эдвина отложила в сторону книгу, запомнив страничку, на которой остановилась, и похлопала Грету по пухлой руке, утешая и одновременно отстраняя в сторону. Потом она присела на краешек дивана, забрала у служанки полотенце и положила его на папенькин лоб.

– Так что случилось? – спросила она самым заботливым тоном, какой была сейчас способна изобразить.

Папенька застонал еще драматичнее. Матушка переместилась к приоткрытому окну и упала в кресло, изображая полное изнеможение.

– Приезжает твоя тетя Августа, – сообщил наконец граф и потрепал Эдвину по щечке. Она этого не выносила, но сейчас пришлось мужественно стерпеть. Значит, тетя собирается нанести визит.

Утром принесли свежую почту, после чего папенька заперся в кабинете и не выходил до самого обеда, разбирая счета и отвечая на письма. Но это занятие, как правило, не повергало его в столь показательные страдания. Значит, отдельно пришла магограмма от тетушки Августы. Эдвина искоса взглянула на папеньку, потом перевела взгляд на матушку. К подобным сценам можно было бы и привыкнуть.

– Я очень рада, – сказала она, мысленно улыбаясь в ответ на показной ужас, перекосивший лица любимых родителей.

Тетя – старшая сестра Валера Дюпри – навещала их не так уж часто, но гостила подолгу. В доме поднимался шум и гам, слуги сбивались с ног, готовясь к прибытию важной гости, а затем Августа де Ла Мотт вступала в их дом, точно фельдмаршал на поле сражения, и принимала бразды правления на все время ее визита – не менее пары недель, в течение которых следовало забыть о таких вещах, как скука или регулярный распорядок дня. Папенька бледнел, кис и демонстрировал вселенское страдание. Матушка подыгрывала ему из супружеской солидарности. Эдвина же искренне радовалась каждой встрече с тетей, гораздо больше, чем показывала родителям.

Тетя Августа привозила кучу подарков, и больше всего свертков и коробок выпадало на долю Эдвины. «Кого же мне еще баловать?» – вздыхала дама, целуя, бывало, малютку Винни в светлую макушку, прежде чем подарить еще один большой леденец, или нового плюшевого мишку, или платье с модными рукавами и оборками. Эдвина любила калейдоскоп дней, когда тетя то устраивала маскарад, то затевала пикник, то предавалась воспоминаниям. Любила и тишину, в которую погружалось все поместье после ее отъезда. Матушка пила капли, папенька запирался в кабинете с графином хереса, а Эдвина оставалась предоставлена самой себе.

– Когда приезжает тетя? – спросила она, снимая с папенькиного лба полотенце и обмакивая его кончик в снадобье, которое Грета заботливо подлила в тарелочку из пузатой бутыли.

Бутыль привез в свой прошлый визит доктор Уикс. Сказал, что лекарство обладает исключительными свойствами, и использовать его можно как наружно, так и внутренне, только малыми дозами. Внутрь принимать снадобье папенька не рискнул, а вот при наружном применении оно действительно оказалось целительным. Хотя, пахло исключительно едко. Должно быть, именно в запахе и заключалась львиная доля полезных свойств, потому что облегчение наступало очень быстро, после чего папенька стремился как можно скорее умыться, дабы избавиться от невыносимо целебных ароматов.

Валер Дюпри, граф Арлезский, указал глазами на стоявший подле дивана столик – изящно изогнутые ножки, столешница из полированного дерева, по краям инкрустированная пластинками янтаря, сделанный на заказ лучшим мебельщиком Ранконы. Посреди столешницы на высокой подставке поблескивал металлический шарик устройства для приема магограмм, под ним – три синих огонька. Значит, все послания успешно доставлены. Один горит ярче других – сообщение пришло последним.

Родители не особо жаловали магические, как они их называли, «штучки», а вот тетя Августа обожала. Матушка считала, что Августа просто бросает деньги на ветер, покупая новые модели магической техники с такой же небрежностью, что и меняя вышедшие из моды шляпки. Папенька ворчал, что некоторые привыкли к расточительству и, переживи он сам трех мужей, он бы тоже… Что – «тоже», он не договаривал. Оба лукавили – домашние приборы для магограмм мог себе позволить любой зажиточный ольтенец.

Эдвина наклонилась над столиком и коснулась самого яркого огонька. Вокруг шарика тут же немного потемнел воздух, затем шарик распался на четыре части – как апельсин распадается на дольки – и над ним всплыло облачко, постепенно принявшее очертания женской головы.

– Семичасовой поезд, – с присвистом произнесла туманная голова. – И за моим багажом, дорогой Валер, пришли кого-нибудь толкового, чтобы не вышло конфуза, как в прошлый раз.

Облачко растаяло, и четыре металлические дольки, тихонько клацнув, собрались обратно в шар. Эдвина улыбнулась.

Августа де Ла Мотт была дамой внушительной во всех отношениях. Внушительной внешности, внушительных габаритов. Она не была красавицей, но считала себя «чертовски миленькой», с чем были совершенно согласны три ныне покойных мужа. Прочие также старались не оспаривать этого мнения.

В гостиную тетя Августа вплыла, точно фрегат под всеми парусами, правой рукой придерживая меховой палантин, небрежно накинутый на одно плечо. Длинное зеленой перо, украшавшее модную шляпку на взбитых и тщательно уложенных седых кудрях, загибалось вниз и щекотало подбородок. В левой руке гостья держала зонт, внушительный, как и она сама.

– Эдвина, девочка! – низким грудным голосом произнесла тетя и распростерла объятия. – Ах, какой красоткой ты стала! А какой румянец! О, целительный воздух провинции! Но эти кудряшки больше не в моде. Я привезла тебе вендоррские журналы мод, потом посмотрим вместе. Валер, – почти без паузы продолжала она, поворачиваясь к брату, – я совершенно, совершенно расстроена!

– Что такое, Эффи? – кротко спросил граф.

– Ты сам знаешь, в чем дело, Валер. Но пока отложим разговор на потом.

Тетя Августа поцеловала Эдвину в щеку, перехватила поудобнее зонт и, помахивая им как маршальским жезлом, направилась в свою комнату. За ней семенила ее горничная.

Понять, чем так расстроена тетя Августа, не составляло труда. Разумеется, до нее дошли слухи о несостоявшейся помолвке, уже третьей в жизни Эдвины Дюпри.

Папенька и матушка называли произошедшее кошмаром. Эдвина считала нелепым недоразумением, возникшим по причине крайней бестолковости Армана Лорье. Но вслух ничего не говорила, только с досадой морщилась, когда папенька заводил об этом речь.

Несмотря на возраст, приближавшийся к критической для девиц ее положения отметке – двадцать один год, – замуж Эдвина Дюпри не стремилась. Брак, считала она, не та вещь, к которой стоит относиться с придыханием. Однажды она имела неосторожность поделиться своими мыслями с матушкой и пожалела, разумеется, потому что матушка подобных взглядов не разделяла. Взгляды папеньки почти во всем совпадали с матушкиными, а экспрессии в нем всегда было чересчур много, так что на эту тему с ним и вовсе не стоило разговаривать.

Беседа с тетей состоялась на следующий день. Послеобеденный отдых давно закончился, слуги начали сервировать стол к ужину. Эдвина замешкалась в своей комнате, дочитывая последние страницы романа, и вошла в гостиную, когда все семейство уже расположилось там.

– Присядь, девочка, – велела тетя Августа и указала свободной рукой на место подле себя. В другой руке она держала чашку с чаем. Эдвина присела на диван, понимая, что позвали ее не для вручения подарков. – Что скажешь?

– По какому поводу, тетя? – спросила Эдвина. Тетя Августа сделала большой – от души – глоток чая, поставила чашку на столик возле дивана и поправила нить жемчуга на груди.

– Разумеется, я говорю о твоем будущем, дорогая.

– О.

– Твоя матушка Флора ознакомила меня с твоими идеями относительно замужества. Не сомневаюсь, – повысила голос Августа, пресекая попытки Эдвины вставить словечко, – не сомневаюсь, что в общих чертах, но у нас еще будет время обсудить их подробнее. Не это сейчас важно. Эдвина, дорогая, надо что-то делать!

Эдвина смутилась. Она не сомневалась, что матушка снабдила рассказ такими живыми подробностями – в своем стиле, – что упомянутые идеи заиграли новыми, доселе невиданными красками. Одна надежда, что у тети больше здравомыслия, чем у всех прочих родственников вместе взятых.

– Надо что-то делать, – энергично повторила тетя.

На какое-то время воцарилось молчание. Граф задумчиво раскачивал пенсне на золотой цепочке, делая вид, что поглощен игрой бликов на стеклышках. Графиня цедила чай, с каждым глотком становясь все мрачнее. Эдвина рассматривала натертый до блеска паркет. Тетя допила чай и отставила пустую чашку на блюдце.

– Итак, я хочу услышать твою версию истории разрыва с несчастным Арманом Лорье.

– Никакой особой истории не было. Правда-правда. Просто Арман уже был помолвлен, о чем по рассеянности забыл известить. Разумеется, я не стала настаивать на том, чтобы он разорвал первую помолвку. – Эдвина взглянула тете в глаза. – У него ветер в голове. Мягко говоря.

– Это уже ближе к сути дела, – серьезно сказала тетя Августа.

Из столовой послышался звон опрокинутого подноса и приглушенные восклицания. Графиня повернула голову на звук, на ее лице отразились нехорошие предчувствия.

– Флора, душенька, я думаю, пора проверить, все ли готово к ужину, – сладким голосом – насколько это было возможно при ее звучном контральто – произнесла тетя Августа.

Когда дверь за графиней закрылась, госпожа де Ла Мотт приободрилась, и Эдвина поняла, что сейчас услышит нечто интересное. Тетя Августа прикоснулась к безупречно уложенным волосам.

– Эдвина, дорогая, нас всех беспокоит твое будущее. Арман Лорье, у которого уже была невеста. Франсуа де Сен-Кар, который покалечился сразу после того, как твой папа имел важный разговор с его дедом. Филипп Монтруа, сбежавший с этой своей актриской после договоренности о вашей помолвке.

Тетя безжалостно перечислила всех несостоявшихся женихов Эдвины. Та взглянула на папеньку. Граф был бледен – возможно, его посетило некое предчувствие.

Тетя Августа обвела родственников взглядом и набрала в легкие побольше воздуха, словно собираясь нырнуть в воду, а это был верный признак того, что она намерена сказать нечто очень важное.

– Я полагаю… – начала она, – я полагаю, дорогая Эдвина, что на тебе лежит семейное проклятье.

– Но Эффи! – воскликнул граф, его лицо мгновенно стало пунцовым. – Какое проклятье в… в… – Он замялся.

– …в нашей респектабельной семье? – закончила за него тетя Августа. – В нашей семье всё возможно. Вспомни прадеда Кларенса. Он ведь был сумасшедшим, на склоне лет совершенно впал в детство. – Августа повернулась к Эдвине, которая сидела, боясь пошевельнуться. Официальную версию семейной истории она слышала, и не раз, теперь же ей представилась возможность узнать кое-какие дополнительные подробности. – Можешь себе представить, дорогая, он воображал себя восьмилетним мальчиком и требовал подарить ему деревянную лошадку-качалку… – Тетя Августа снова обратилась к Валеру. – А помнишь нашу двоюродную прабабку Маргерит? Ее обвиняли в наведении порчи. Хотя я считаю, она просто смертельно надоела мужу. Он спал и видел, как бы найти повод для развода. Ну а Томас и Луи? Авантюристы! Столько лет морочили людям голову, ведь никто не знал, что они близнецы – они никогда не показывались вместе. Я уж не говорю о фамильном привидении в Швице. И даже не вспоминаю об Анри Свирепом. И кроме того, Валер…

– Довольно, – слабым голосом перебил ее граф. Он сидел в кресле, обхватив голову руками.

– Ты все еще думаешь, что семейному проклятью неоткуда взяться? – В голосе Августы де Ла Мотт не было насмешки: она таилась в ее глазах, но граф этого не видел, потому что смотрел в пол.

Эдвина поджала губы. Делать вид она не очень любила, а настоящих эмоций сейчас и не испытывала. Были, конечно, и легкое замешательство, и некоторое удивление в первый момент. Но не более того. Семейное проклятье – не самое приятное открытие, но всё же это гораздо, гораздо лучше, нежели навязываемое обществом и родителями замужество. В глубине души Эдвина всегда знала, что рано или поздно вскроются некие обстоятельства. В каждой семье они есть, только не всегда выплывают наружу. Это знает всякий.

Слава богу, тетя Августа и не ожидала от Эдвины чего-то в духе папенькиных артистических эскапад или матушкиных мигреней. Можно было не изображать потрясение и уж тем более не падать в обморок.

– Ты думаешь на прабабку Маргерит? – спросил граф.

– Скорее на ее муженька. Впрочем, я подозреваю всех, – отозвалась тетя Августа, – и тебя в том числе. Наслать проклятье может каждый, даже тот, кто ничего не смыслит в магии.

– Что ты такое говоришь?! Впрочем, надо что-то делать! – сказал граф, не предпринимая, однако, никаких попыток сделать что-то немедленно. Напротив, он удобнее устроился в кресле, полагая – вполне резонно, поскольку знал сестру, – что она приехала не только сообщить сенсационные известия о проклятье, но и предложить решение. Он не ошибся.

– Для начала, – ответила тетя Августа, – нам следует проконсультироваться со специалистом.

– А разве есть специалисты по таким проклятьям? – спросила Эдвина, решив тоже принять участие в семейном совете.

– Разумеется, есть, дорогая. Я говорю о консультации с человеком, сведущим в магии.

– Ха! Они все шарлатаны! – презрительно бросил граф, но тут же смутился и закашлялся, пытаясь скрыть замешательство.

– Мы найдем не шарлатана, – заверила его тетя Августа. – Но уж, конечно, не в вашем захолустье.

– Сомневаюсь, что и Оксере есть грамотные волшебники, – скептически сказал граф.

– А кто говорит, что мы будем искать его в Оксере? Я заберу Эдвину к себе. Ей давно пора убежать из дома.

Через неделю после приезда тети Августы состоялся прощальный ужин в ее честь, на котором почтенная дама торжественно пообещала, что к Михайлову дню свадебные колокола непременно прозвучат. А на следующее утро они уже сидели в коляске напротив провожавшего их графа, и гнедой Орлик, любимец Эдвины, мчал их прочь из Арле. Девушка рассеянно смотрела в окно на убегающие вдаль поля, пока мысли ее витали в иных сферах.

Глава 3

Оксер

Родина встретила Себастьяна Брока ярким солнцем, проникшим в щелку между шторками на иллюминаторе, и унылым голосом офицера таможни.

– Гото-о-овим документы, гото-о-овим документы, – громко выкрикивал он, стуча каблуками по коридору. Его помощник лихо козырял и застывал в дверях каждой каюты, пока начальство, не снимая белых перчаток, неторопливо проверяло бумаги.

Себастьян прижал ладони к глазам, пытаясь сбросить с себя сон. Как и обещал вчера за ужином помощник капитана, причалили они в шесть утра, и понежиться в постели – если такое слово применимо для узких коек на вендоррском пароходе – пассажирам не довелось. Офицер Балдвин поднялся на борт «Святой Маргариты» ровно в семь.

Раздался стук в дверь. Себастьян впустил таможенников и, отчаянно борясь с зевотой, протянул сложенный вдвое документ. Пока старший изучал печати в его ольтенском паспорте, а младший специальным устройством проверял багаж на наличие магии, молодой человек выпил стакан воды и присел на край койки.

– Оружие, магические артефакты, национальное достояние иностранных государств, шлезские сыры, маркфуртские золотые рыбки, иное, запрещенное к ввозу, имеется? – усталым голосом произнес Балдвин, повторявший этот перечень уже не раз и не два за сегодняшнее утро. Себастьян отрицательно покачал головой. Офицер неторопливо кивнул своему помощнику, тот извлек из кармана печать, открыл ее – и в паспорте молодого человека среди грифонов с копьями наперевес появился свеженький, ярко-фиолетовый лев на задних лапах. Себастьян потянулся за документом, но Балдвин слегка отстранил руку, и пальцы молодого человека схватили воздух.

– Студент?

– Да.

– Летние вакации уже закончились. Выпускник?

– Да. А в чем дело?

– Добро пожаловать домой, сударь, – сказал офицер, возвращая паспорт.

Погода стояла прохладная, в багаже не было ничего запрещенного к ввозу, документы были в полном порядке, тем не менее Себастьян почувствовал, что сорочка прилипла к спине.

Под протяжное «гото-о-овим документы», раздававшееся дальше по коридору, он направился в туалетную комнату и, приведя себя в порядок, через полчаса сошел на берег.

В порту кипела жизнь. На соседнем судне шла погрузка – скрежетала лебедка, поднимая на борт клетку с отчаянно визжащими свиньями. Возле лебедки суетился приземистый человечек, судя по всему, владелец животных, а невозмутимый боцман бросал время от времени басовитое «Не бойсь!». Прямо на пирсе шла торговля – рыбаки вернулись в порт с богатым уловом. Из общего гомона долетали отдельные фразы: «Рыба свежая, посмотри на жабры, дурень!», «Три талла сдачи, хозяюшка», «Вон ту, вон ту, которая хвостом шевелит», «Да они все хвостами шевелят!»

На пристани толпились встречающие, сновали носильщики. Дальше, на площади, ждали кареты и наемные экипажи – то и дело раздавалось «по-о-осторонись» возниц, щелкали кнуты, гремел и стучал перемещаемый багаж. Волны с шумом ударялись в каменные берега.

Себастьян поудобнее взялся за ручку чемодана, поправил шляпу и начал пробираться через толпу. Домой он спешил, но не настолько сильно, чтобы отказать себе в удовольствии размять ноги после тесноты каюты второго класса. Небольшая прогулка по Каштановому променаду, потом обед в одном из бесчисленных рыбных ресторанчиков, а вечером можно послушать музыку или даже сходить в театр. Ехать домой можно и завтра. Что решит один день?

Не тратя времени попусту, Себастьян отправился на станцию, где приобрел билет на утренний дилижанс, затем снял номер в небольшой гостинице рядом со станцией, переоделся и приготовился приятно провести время.

* * *

Знаменитый Каштановый променад Оксера имел форму вытянутой дуги. Начинался он на площади Святого Петра, известной своими ресторанами, тянулся вдоль набережной, а потом плавно переходил в аллею, по сторонам которой росли каштаны. В пору цветения их снизу доверху усыпали белые и розовые соцветия, наполняя воздух тонким ароматом, чтобы к поздней осени превратиться в гладкие и твердые, шелковисто блестящие коричневые плоды, которые усеют землю под деревьями и фигурные плитки аллеи, пока их не сметут вездесущие дворники.

Заканчивался променад на Театральной площади, перед знаменитым Академическим театром. По вечерам, когда зажигались фонари, черные на фоне неба ветви каштанов сплетались в причудливый полог, пустели скамейки с ажурными спинками, и на променад опускалась таинственная тишина. Казалось, что именно здесь рождается волшебство.

До середины осени жизнь Каштанового променада начиналась часов в одиннадцать утра. Нарядно одетые барышни в сопровождении компаньонок или старших родственниц прогуливались под сенью каштанов, любуясь великолепными видами. Барышни образовывали парочки и стайки, расходились и вновь собирались, ветерок ласково теребил оборки на зонтиках, ленты в локонах и шарфики на плечах. Молодые мужчины в этот час по променаду не гуляли, а чинно сидели на открытых террасах многочисленных кофеен и негромко переговаривались. Особым шиком считалось вести беседу на вендоррском или шлезском языке, что позволяло блеснуть образованием. Хотя, иностранцев в Оксере было великое множество.

В два часа пополудни променад пустел, чтобы вновь ожить к шести вечера. На это время публика перемещалась на набережную – полюбоваться судами, покормить чаек, послушать оркестрики, игравшие в беседках у самой воды, завести полезные и приятные знакомства, обменяться взглядами, поклонами, записочками и незаметными рукопожатиями.

Затем следовал легкий ужин, мужчины надевали фраки, дамы – вечерние туалеты, и заканчивался вечер обыкновенно в театре.

Зимой Каштановый променад замирал, но в Оксере кипела жизнь: бежали в разные стороны по рельсам поезда, в порт приходили корабли, ни на один день не прекращала работу биржа. В городе выходили четыре газеты и два журнала. Пять театров ежевечерне открывали свои двери для публики. Был здесь и собственный университет.

…Гостиница, в которой остановились Эдвина с тетей Августой, занимала здание, ранее принадлежащее магическому факультету Оксерского университета. После того, как факультет упразднили, преобразовав его в кафедру на факультете естествознания, здание выставили на торги, где его и приобрел нынешний владелец.

Стены «Приюта волшебника» до сих пор излучали легкий магический фон, чем воспользовался предприимчивый хозяин, организовав бесплатную подзарядку магических устройств. Так, в этой гостинице, далеко не дешевой, не стало отбоя от постояльцев. Нет нужды пояснять, почему тетя Августа выбрала именно ее.

– Можно было, конечно, сразу ехать ко мне в Танн, – энергично помахивая зонтиком, сказала тетя, когда экипаж высадил их с Эдвиной на набережной. – Но тебе будет полезно развеяться. Кроме того, – тетя обвела пристальным взглядом прогуливавшихся, – никогда не стоит пренебрегать возможностью завести полезное знакомство.

Эдвина предпочла пропустить тетин намек мимо ушей и просто наслаждаться свежим морским ветром, ароматами цветов, кофе и свежей сдобы – неподалеку она заметила уличного разносчика. Резкие крики чаек, кружащихся над водой и негромкие звуки духового оркестра, что наигрывал модный мотивчик, удивительно гармонично сочетались. Девушка поправила модную голубую шляпку и подошла к парапету, отделяющую набережную от моря. Жизнь была прекрасна. Чудеснее этот день мог бы стать только если б тетя перестала пытаться привлечь ее внимание к очередному молодому человеку.

Для Эдвины все они были на одно лицо – богатые холеные бонвиваны. Для тети же они различались размером кошелька и родовитостью. Она знала всех холостяков подходящего возраста и происхождения, и не только у себя в Танне. Для тех, у кого племянница на выданье, подобные познания никогда не покажутся странными или лишними.

Всякому терпению рано или поздно приходит конец. Через полчаса тщетных попыток перевести разговор на иные, чем окружающие мужчины, темы, терпение Эдвины иссякло.

– Тетушка, милая, – сказала она, беря Августу де Ла Мотт под руку, – пожалуйста, давайте заглянем в магазинчик Этвеша? Тот, что на Большом проспекте. Папенька не особо любит магию, а я просто обожаю всякие штучки… кажется, портье в гостинице упоминал, что у Этвеша в этом сезоне появилось много новинок…

Зонтик тети выписал изящную дугу и замер.

Йозеф Этвеш, выходец из Ветланда, бывший аптекарь, первым уловил моду на все волшебное. Начиная много лет назад свой бизнес, он, разумеется, предполагал, что он будет успешным, – надо было только грамотно наладить рекламу. Но ему и в голову не могло прийти, насколько успешным он будет. Маленькая лавочка в Ранконе постепенно превратилась в полусотню магазинов и лавок по всей стране, принадлежащих весьма плодовитому семейству Этвешей.

Нынешний глава клана, Шандор, которому лет пять назад высочайшим указом был пожалован баронский титул, стал достойным продолжателем заложенных дедом традиций: не так давно открылся очередной филиал «Магии на каждый день» в Вендорре, на подходе было открытие филиала в Маркфурте. И хотя магические товары продавали не только Этвеши, и качество иных торговых марок было не хуже, сувенир «от Этвеша» традиционно считался знаком особого статуса. В магазинах Этвешей покупали не столько магию, сколько громкое имя, а посему любая вещь с вензелем «Э» стоила очень дорого.

Удачно найденное средство для «укрощения любимых тетушек» подействовало на Августу де Ла Мотт моментально. Были, были у трижды вдовы маленькие слабости. Она снова взмахнула зонтиком, на этот раз подзывая наемный экипаж.

– Сейчас, тетя, – сказала Эдвина, у которой внезапно засосало под ложечкой от голода (в Арле в это время было принято пить чай), – я только куплю что-нибудь перекусить.

Она подошла к лотошнику, с которым пытался расплатиться какой-то покупатель. Давалось ему это с большим трудом: держа в правой руке большой, аппетитно пахнущий рогалик, молодой человек безуспешно пытался дотянуться левой до правого кармана пиджака. Эдвина с любопытством наблюдала за этой борьбой, но, поймав взгляд любителя рогаликов, поспешно отвернулась – пялиться на незнакомого мужчину было неприлично. Лишь мельком она отметила, что он высок ростом, темноволос – волосы у него были густые и слегка вились, а одет в модный костюм вендоррского покроя.

Выбрав себе крендель, Эдвина поспешила к тете, но возле экипажа всё же не удержалась и оглянулась. Молодой человек уже расплатился, одержав победу над пиджаком, и уходил по Променаду в противоположном направлении.

Эдвина вздохнула и постаралась выбросить из головы всякие глупости. Сегодня вечером они поедут в Танн.

Глава 4

Оксер – Тинмут – Асти

Рейсовый дилижанс следовал обычным маршрутом. Мерно цокали копыта, карета слегка покачивалась, пассажиры дремали. Дилижанс выехал из Оксера еще до рассвета, и выспаться купившим билеты не удалось. Но почему бы не наверстать упущенное в пути? Тем более что дороги Ольтена слыли одним из главных предметов гордости государства: широкие, ровные, не раскисающие даже после проливных дождей и редких, но сильных снегопадов. Путешествовать по таким дорогам – одно удовольствие.

По обе стороны, сколько хватало глаз, простирались невысокие покрытые виноградниками холмы – дилижанс въезжал в вотчину виноделия – Белфорд. На севере морской пролив отделял Ольтен от Шлезии, а южнее простирались владения виноделов. Виноград с высоких солнечных склонов по берегу реки Сали превращался в изысканно-терпкие сухие вина, цвета солнца и спелого сена или рубиново-красные, слегка кружащие голову и, как говорили, излечивающие все недуги на свете, от простуды до разбитого сердца. Дальше, к югу, за невысокой горной грядой, как в защищенной от ветров чаше, в долине Асти росли уже другие сорта. Когда приходил срок, из этого винограда делали самые знаменитые вина Ольтена – «Золотая Камелия», «Ольтенский рубин», «Розовый рассвет», «Королевское благословение» – тяжелые и насыщенные, бархатистые, с дивным букетом, что расцвел под жарким солнцем Южного Ольтена. Огранить этот драгоценный вкус предназначалось лишь величайшим из мастеров виноделия.

Ольтенские вина славились на весь континент. Виноградарство и виноделие возвели в ранг занятий государственной важности, почти священного искусства. Лучшие ученые исследовали составы почв, тонкости ухода за лозами, методы сбора и главное – создание вина. Винные погреба в имении князя Арпада проектировал лучший ученик маэстро Славенсона, хотя, по его же словам, он всего лишь чуть улучшил и организовал созданное самой природой.

Волшебников к виноделию не привлекали. Так и не раскрытый до конца феномен сводил на нет абсолютно все усилия подправить природу магией. Утверждали, что даже вызванный магами дождь приводил к тому, что ягоды теряли вкус, что уж говорить о вмешательстве в тонкое искусство превращения виноградного сусла в вино! С другой стороны, и навести любую магическую порчу на вино было невозможно. А пили его сами волшебники с превеликим удовольствием.

В городке Нейи располагалась знаменитая на весь Ольтен и ближайшие страны Академия виноделия, учиться в которой сочли бы за честь и представители королевской семьи, если бы их туда принимали. Но Академия оставалась открытой лишь для избранных: виноделы не сошли с ума, чтобы допускать в «святая святых» посторонних. Ведь когда-то стоило лишь пригрозить сократить поставки ко двору, и его тогдашнее величество признал, что предоставление виноделам налоговых льгот и в самом деле замечательная идея.

Поэтому, когда Себастьян Брок заявил, что не собирается поступать в Нейи, дядюшка Ипполит не поверил своим ушам.

…Солнечный свет струился сквозь высокие окна кабинета, играл на боках чернильного прибора из полированного светлого металла, преломлялся в хрустальных гранях магоприемника и танцевал радужными бликами на темных резных панелях. Восседавший за огромным дубовым столом работы Дель Карлоса-младшего Ипполит Билингем театрально вскинул руку.

– Я уже не молод, и слух мой уже не так хорош, – произнес он. – На мгновение мне показалось, что ты сказал…

– Тебе не показалось, дядюшка, – угрюмо ответил Себастьян. – Я не хочу поступать в Нейи и не стану. Я не чувствую в себе призвания к виноделию. На свете есть множество других занятий, в которых я надеюсь добиться большего успеха.

– Например, разбирать стишки этого Зурбана? – Дядюшка умел говорить звучно – когда хотел, – и сейчас он, видимо, хотел именно этого. Даже многочисленные золотые медали с винных выставок, что чинно выстроились рядком в своих подставочках на каминной полке, жалобно звякнули в ответ на его возмущенный возглас. – Или сочинять собственные, столь же маловразумительные? Достойное занятие для наследника семейства! О, моя бедная сестра, если бы она дожила до сегодняшнего дня, ты бы свел ее в могилу своими выходками! Я уже предвижу, как она посмотрит на меня, когда я присоединюсь к ней на небесах, а это случится совсем скоро, и как спросит, сумел ли я обеспечить достойное будущее для ее единственного сына?..

Себастьян молча смотрел на мечущего громы и молнии единственного родственника и опекуна. Выдерживать дядюшкины тирады ему было не впервой. Самое главное – дать дяде выговориться, а потом можно поступать по-своему. Удалось ведь, например, отбиться от помолвки с Полиной Кер, которую так страстно желал сосватать племяннику Ипполит. Правда, после этого любимый дядя неделю торжественно уходил на тот свет, лишь изредка прерываясь на обсуждение новостей виноделия с коллегами. Здоровья его хватило бы на троих, и, несмотря на традиционно кроткое и скорбное выражение лица, хватка у старого винодела была стальная – фамильная черта, благодаря которой треть всех виноградников Белфорда уже больше века принадлежала семейству Биллингем.

Ипполит слегка устал и решил перевести дыхание, чем поспешил воспользоваться Себастьян.

– Дядя Ипполит, – мягко начал он, – из меня не выйдет приличного винодела, ты же сам знаешь. Стать настоящим мастером и достойным наследником семейства можно лишь обладая великим талантом, который дается свыше, – вкрадчиво сказал он, отметив довольную улыбку явно польщенного дядюшки. – А что я? Да, я мог бы поступить в Нейи, закончить его и получить диплом, возможно даже с отличием. Но что дальше, дядюшка? Мне не дано таланта! Я не смогу поддерживать нашу марку, а совесть не позволит мне занимать место в совете, хоть я и получил его по праву рождения. Кроме того, главным наследником в любом случае станет Уильям, которого небеса щедро одарили и талантом, и любовью к виноделию.

Проверенная тактика сработала безукоризненно.

Ни для кого не было секретом, что Ипполит Биллингем не одобрил брака младшей сестры Катрины с человеком, не входящим в круг знатных виноделов Белфорда, а когда Ипполит Биллингем чего-то или кого-то не одобрял, он имел обыкновение делать это во всеуслышание. Но предсмертную просьбу сестры позаботиться о девятилетнем Себастьяне он выполнил.

Муж Катрины погиб во время одного из столкновений на острове Майн. Вялотекущий конфликт между Вендоррой и Ольтеном длился уже лет сорок. По большей части его удавалось держать в дипломатическом русле, но время от времени случались вооруженные стычки. После них начинались новые переговоры, одна из сторон шла на мелкие уступки, и все снова переходило в стадию хронической болезни. До следующего раза.

В тот раз жертв было немного, но одним из погибших был блестящий майор Демид Брок. Жена, деятельная и энергичная женщина, воспитывала сына, пока ее жизнь не оборвала пневмония. Катрина пережила мужа всего на шесть лет.

Ипполит принял маленького племянника в свою семью. Себастьян получил достойное воспитание и образование, а по достижении совершеннолетия должен был пойти по стопам Ипполита Биллингема. Уильям, старший сын дяди, к тому времени уже окончил Академию в Нейи и присоединился к семейному делу, а его младшие братья готовились к поступлению.

К сожалению для Ипполита, с течением времени стало понятно, что мальчик с куда большей охотой читает сонеты Молиза и поэтические драмы Зурбана, нежели такие замечательные вещи, как трактаты Глициона о купажировании. Но, несмотря на увлеченность классической литературой, характер молодой Брок имел самый что ни на есть биллигемовский – железный во всем, что касалось отстаивания своего мнения. И когда ему исполнилось восемнадцать, он поступил не в Академию, а в прославленный вендоррский университет Ареццо, чтобы изучать свои любимые драмы и сонеты...

– Тинмут! – громогласно возвестил возница, и его голос разбудил дремавшего Себастьяна.

Да, Тинмут. Небольшая станция с гостиницей по пути из Оксера в Асти. Дилижанс делал остановку, чтобы пассажиры могли немного отдохнуть, а у Себастьяна здесь путешествие и заканчивалось. Примерно в часе пути отсюда располагалось имение дядюшки Ипполита, и на станции молодого человека должны были уже ожидать. Во всяком случае, Себастьян очень на это надеялся – не зря же потратился на магограмму с просьбой встретить.

Отчаянно зевая, Себастьян вылез из кареты и попытался размять затекшие за время путешествия конечности. Потянувшись всем телом, он оглянулся в поисках знакомых лиц. Обычно дядя присылал Хенрика, одного из своих помощников. Хенрик встречал Себастьяна каждый раз, когда тот приезжал домой на летние вакации, и вез в имение. Приятная прогулка в коляске по ровной, усаженной кипарисами дороге мимо виноградников заканчивалась на высоком берегу реки, где сто лет назад первый Биллингем выстроил поместье. Из окон его кабинета, как с гордостью говорил Ипполит, в ясную погоду можно невооруженным глазом рассмотреть берег Вендорры.

Солнце припекало по-летнему, однако небо уже окрасилось синевой ранней осени. Себастьян знал, что днем еще достаточно может быть достаточно жарко, чтобы искупаться в ласковом море, да и окружающей зелени не коснулась еще даже первая желтизна. И все же осень неумолимо приближалась с каждым днем. Впрочем, молодой человек любил раннюю осень с ее спокойным теплом куда больше, чем жаркое лето.

Сейчас, подумалось ему почему-то, кузен Уильям расхаживает по винограднику и определяет, достигли ли темно-красные ягоды нужной степени насыщения. Затем грозди аккуратно срежут, сложат в плетеные корзины и унесут, чтобы уже в имении начать чародействовать над ними (разумеется, в переносном смысле). Хотя нет, Уильям, вряд ли уже вернулся из Нанте. Дядя писал, что там проходит международная конференция виноделов. Обычно письма были длинные и обстоятельные, кроме последнего, резкого, словно удар плетью: «Немедленно возвращайся». И Себастьян понял, что нужно покупать билет на «Святую Маргариту».

Он еще раз огляделся и решил заглянуть в обеденный зал при гостинице – вдруг Хенрик завтракает? Правда, на пунктуального дядюшкиного помощника это не было похоже.

Там его не было, а хозяин гостиницы в ответ только пожал плечами: никого из имения он не видел уже два дня.

Поразмыслив, Себастьян решил позавтракать сам, раз уж зашел, хотя время приближалось скорее к обеду. Пока шипела и стреляла на раскаленной плите яичница, а рядом подрумянивались тосты, он попытался настроиться на близкую уже встречу с родственником. Интересно, что ему понадобилось, да еще с такой срочностью? Только бы не очередная невеста! Себастьян был молод, недурен собой, хорошо воспитан и прилично образован. Он пользовался успехом у женщин, его держали на примете матушки и тетушки, а дядя Ипполит так и вовсе мечтал женить племянника как можно скорее – для укрепления деловых связей. Оно и понятно: Уильям женился на дочери одного из коллег Ипполита, скрепив брачным союзом деловой, и был вполне счастлив в браке. Но деловых партнеров много, дочерей у них тоже хватает, и что может быть надежнее, чем родственные узы? Среднему сыну Ипполите едва исполнилось семнадцать, младшему – пятнадцать, и двадцатитрехлетний Себастьян оказался наиболее подходящей кандидатурой. Стоит ли говорить, что перспективы не вызывали в нем душевного отклика. Вот уже четыре года Себастьян Брок изо всех сил отбивался от принесения себя в жертву дядюшкиным планам по расширению семейного дела.

Не то чтобы он не хотел жениться… «Это все выдумки твоего Молиза! – кипятился Ипполит. – «Я встречу прекрасную деву, что суждена мне…» или как там писал этот бездарь? В наше время брак – это союз, созданный по велению разума, а не глупого сердца! Взгляни на меня: в твоем возрасте я тоже страдал романтическими бреднями… хотя нет, в твоем возрасте я ими уже переболел, но с моей Жанной, пусть ей будет светло на небесах, мы прожили в полном согласии тридцать пять лет! Мы шли к алтарю с открытыми глазами, понимая, что делаем, а главное – для чего!» И так далее. Себастьян сочувствовал дяде, но продолжал упорствовать.

Покончив с яичницей, он понял, что за ним никто не приедет. Объяснения тому можно было найти самые разные, начиная с магограммы, которую почему-то не приняли, и заканчивая дядюшкиной обидой, из-за которой тот решил заставить племянника прогуляться пешком. Правда, на что мог обидеться Ипполит Биллингем, было пока неясно. Ну что ж, пусть так. Молодой человек бросил на стол монетку, рассчитавшись за завтрак, и вышел из трактира.

…Дорога шла через виноградники, на которых вовсю кипела работа. Кто-то узнавал Себастьяна, снимал шляпу, здоровался.

Здесь растили не те бесценные лозы, плоды которых превращались в «Нейское белое». Этот виноград был попроще, для вин, что пили за обедом в семьях среднего достатка. За работами на виноградниках с коллекционными сортами обычно наблюдал лично дядюшка, а в этой части чаще всего работал его помощник Хенрик.

– День добрый, сударь, – весело сказала смуглая девушка в белой вышитой рубашке и пестрой юбке. У ее ног стояла плетеная корзина, в которую она бережно укладывала срезанные грозди.

– Добрый, – улыбнулся в ответ Себастьян. – Как работается?

– Отлично! Скоро закончу будем отдыхать...

Судя по тому, как загадочно блеснули карие глаза работницы, Себастьяну предлагалось разделить с ней досуг. Заманчивое предложение, и в другой раз Себастьян непременно бы его принял. Но все же, почему Хенрик его не встретил?

– Скажи-ка мне, красавица, – подмигнул он, – а ты не видела случайно Хенрика Ласкене сегодня утром?

– Нет, – беззаботно ответила девушка, – он уже второй день не появляется…

– А господин Ипполит?

– И его тут не видели…

– А где они? – удивился Себастьян.

Девушка равнодушно пожала плечами.

– Да кто ж их знает….

То же самое ему ответили в гостинице, и точно так же равнодушно. Это было странно. Работа на дядиных виноградниках принесла достаток в дома многих жителей окрестных сел. Ипполит Биллингем не скупился и за хорошую работу платил щедро. Неужели работникам все равно, получат ли они честно заработанные деньги? По спине пробежал неприятный холодок.

– До свидания, красавица.

Закинув дорожную сумку на плечо, Себастьян еще быстрее пошел по направлению к дому.

…Ворота, к счастью, оказались открыты.

Дядюшкин дом, выстроенный из местного светло-желтого камня, стоял посреди большого ухоженного парка. Разноцветные плитки на подъездной дорожке причудливо сочетались между собой, составляя яркие узоры. Этой дорожкой обитатели имения особенно гордились, и за ее состоянием надзирали несколько специально обученных человек, подметая и подправляя, замазывая трещинки и возвращая на место выбившиеся плитки. Но сейчас молодой человек шел по цветным плиткам в полном одиночестве. Никто не стоял у живых изгородей, ровняя их огромными ножницами, никто не суетился у розария. Тишину парка нарушал лишь птичий щебет. Почуяв неладное, Себастьян бегом бросился к дому. Двери были закрыты, напрасно он колотил в них кулаками и дергал звонок – никто не вышел встречать гостя.

«А ну прекратить!» – приказал молодой Брок сам себе и, оставив злосчастные двери в покое, присел на бордюр. Нужно попасть внутрь. Но как? Вдруг он хлопнул себя по лбу: дырявая память! Черный ход! Если же и он заперт, то рядом растет огромная липа, ветки которой достигают третьего этажа, а одна буквально утыкается в окна его бывшей комнаты!

Пришлось снимать пиджак и жилет и воспользоваться именно этим не слишком удобным способом. Оцарапавшись в трех местах об острые сучки и оставив на одном из них лоскут сорочки, Себастьян вскарабкался на дерево и осторожно пополз по толстой горизонтальной ветке, ругая на чем свет стоит собственную лень, из-за которой ему так тяжело дался этот подъем. А ведь когда-то он белкой носился по этой липе вверх-вниз. Эх, вот и старость подкралась, прокряхтел он про себя и ударил ногой в оконную раму. Как он и ожидал, задвижка, крепившая рамы с противоположной стороны, не выдержала. Окно распахнулось.

Зацепившись за подоконник, он перевалился и упал на пол комнаты. Минута понадобилась на то, чтобы перевести дыхание и унять бешено бьющееся то ли от напряжения, то ли от тяжелого предчувствия сердце. Наконец молодой человек встал, вышел в коридор и побежал вниз по лестнице.

– Дядя Ипполит! Мария! Коста! Да есть тут хоть кто-нибудь живой?

Добежав до первого этажа, Себастьян замер на месте.

Казалось, по холлу прогулялся небольшой смерч: картины сорваны со стен, античные скульптуры валяются разбитые у своих постаментов, кресла и столики перевернуты и сломаны, пол устилают осколки стекла.

…Дверь в дядин кабинет долго не хотела открываться, будто что-то держало ее изнутри, но Себастьяну все же удалось протиснуться внутрь. Препятствие обнаружилось сразу же – им оказалось тело Хенрика на полу.

Бледное мертвое лицо дядиного помощника было ужасно: широко открытые глаза, в которых навеки осталось выражение безумного страха, искаженные, словно сведенные судорогой черты.

Себастьян с криком отшатнулся.

Пару раз в Ареццо ему пришлось драться на дуэли, а один раз – выступать секундантом, и именно тот, единственный раз он запомнил на всю жизнь, потому что он закончился смертью одного из дуэлянтов. Лицо мертвеца преследовало его в кошмарах не меньше месяца, а ведь он почти не знал того парня. Сейчас же Себастьян Брок смотрел на тело друга семьи. Разум выхватывал какие-то малозначащие детали: завернувшуюся полу пиджака, отлетевшую пуговицу, скрюченные пальцы. Ни в одежде, ни на открытых участках тела не было никаких следов борьбы или насилия. Можно было подумать, что у Хенрика просто остановилось сердце. От ужаса.

Себастьян коротко тряхнул головой и до боли сжал кулаки – это помогло собраться – и огляделся, стараясь сохранять спокойствие. Нужно понять, что же случилось.

Первым он увидел перевернутый письменный стол. Невероятное зрелище – когда-то стол с трудом передвигали четверо работников, а тут словно неведомый гигант одним движением смахнул помеху со своего пути, а затем сорвал с места книжный шкаф и швырнул его в угол. Каминная полка раскололась пополам и золотые кругляши медалей рассыпались по паркету. На одну Себастьян чуть не наступил и поспешно отдернул ногу. Стены от пола до потолка покрылись копотью, а легкие узорчатые шторы, летнее украшение кабинета, посерели. Одна штора свисала с перекосившегося карниза, который едва держался на одном креплении, вторая стелилась по полу. Себастьян подобрал эту штору и дернул сильнее, срывая с петель, а потом накрыл этим полотном лицо покойника.

Единственным нетронутым местом в комнате был участок стены над камином, где, словно в насмешку, висел портрет Ипполита Биллингема в дорогой раме.

Себастьян никогда не видел этой картины прежде: выполненная маслом в манере раннего Лако. Уверенные мазки и тонкая игра света и тени придавали изображению объемность и невероятную реалистичность. Худое лицо господина Биллингема было сурово, тонкие губы поджаты, стального цвета глаза смотрели вдаль.

– Что же здесь случилось, дядя Ипполит? – прошептал молодой человек.

Нарисованные зрачки повернулись к нему, шевельнулись нарисованные губы.

– Себастьян, – сказал портрет, – это ты?

Глава 5

Танн

Почти все столики в кондитерской были заняты. Человек пять толпилось у прилавка, остальные рассматривали яркие жестяные банки с леденцами на витрине или нерешительно топтались возле открытых полок с разноцветными коробочками, кулечками и пакетиками, теряясь и не зная, что выбрать. Было шумно, по-праздничному весело, пахло шоколадом, корицей и ванилью.

Переступив порог «Сладкой жизни», Эдвина сначала даже растерялась. Звякнул дверной колокольчик, навевая безмятежные детские воспоминания о том, как малышка Винни гостила у тети Августы. Как давно это было! Десять лет назад, кажется...

Она присела на свободный стул. За соседним столиком пожилая пара выбирала малюсенькие – на один укус – пирожные, покрытые разноцветной глазурью. Перед ним на столике стоял расписной заварной чайник, ароматный пар поднимался над круглобокими чашками. К столику подошла барышня-официантка в голубом платье принять заказ. Вся кондитерская была выдержана в голубых тонах – посуда, драпировки на стенах, оформление витрин. Продавцы и официанты тоже носили голубок. Откинув за спину косу – так заплетали волосы молодые незамужние девушки на северо-западе Ветланда – барышня наклонилась к покупателям и защебетала что-то о марципанах.

Эдвина поправила приколотую к шляпе вуаль.

– Я могу чем-то помочь? – услышала она сбоку знакомый бойкий голос и, не поворачивая головы, ответила:

– Если у вас есть знаменитые завитушки с кремом, то наверняка сможете, госпожа Хельм! – И Эдвина откинула вуаль и повернулась к девушке.

Магазинчик огласился радостными визгами.

– Ты совсем не изменилась! – И ты тоже! – А как все твои родные? – А твои? – Мне столько надо тебе рассказать! – И мне!

Подруги обнимались, чмокали друг друга в щечку, пожимали друг другу руки и, в целом, доставили посетителям массу удовольствия. Всегда приятно наблюдать за выражением столь искренней радости! Наконец, девушки немного угомонились.

– Я сейчас попрошу меня подменить, – сказала Валентина Хельм, дочка владельца «Сладкой жизни» и еще дюжины кафе-кондитерских, не говоря уж о самой большой кондитерской фабрике в Танне, – и мы поговорим.

Не дождавшись ответа, она быстро оглянулась и куда-то умчалась. Эдвина снова села, улыбаясь. Все как в старые добрые времена.

В детстве она часто гостила у тети Августы – тогда она звалась госпожой Дальвинг. Среди многочисленных гостей их дома бывал и Вальтер Хельм, владелец знаменитой кондитерской марки. Иногда он приходил вместе со старшей дочкой, пухленькой кареглазой девочкой одних лет с Эдвиной. Она была хохотушкой и фантазеркой, полной противоположностью серьезной и застенчивой Эдвине. Тетя полагала, что игры и веселье в компании сверстницы приносят племяннице больше пользы, чем наставления приглашенной гувернантки, и с радостью приглашала маленькую дочку кондитерского магната в гости.

Девочки быстро сдружились. Потом родители отправили Валентину в закрытую школу для девочек в Брокхольм, а Эдвина вернулась в Арле. Подруги переписывались и раз в год, когда каникулы Тины совпадали с визитами Эдвины к тете Августе, получалось и увидеться. Еще некоторое время спустя графиня Эдвина Дюпри начала выезжать в свет, а Валентина Хельм – работать в отцовской кондитерской, готовясь в будущем войти в число управляющих семейным делом. И без того редкие встречи сошли на нет, и последние года два девушки не виделись совсем. Но едва Эдвина снова оказалась в Танне – сразу же отправилась в «Сладкую жизнь». Тетя напутствовала ее коротким смешком: «Не задерживайся долго. И купи мне мятные пастилки».

– Пойдем, – шепнула Валентина, возвращаясь к столику. Она взяла Эдвину за руку и повела вглубь магазина. За неприметной дверцей располагалась конторка помощника управляющего, под началом которого сейчас и работала Валентина. – Я отпустила Тони, пусть пару часиков отдохнет от своих бумажек. Ничего не случится – ни с ним, ни с бумажками. Все равно я потом буду их разбирать.

Места хватало только для стула, громоздкого стола да битком набитого бухгалтерскими книгами шкафа. Эдвина выбрала стул, а Валентина уселась прямо на стол, сдвинув все, что на нем было, в сторону.

– Ну, выкладывай. Каким ветром тебя занесло в наши края? – спросила Валентина. Ее яркие карие глаза блестели, а от улыбки на щеках появлялись ямочки.

– Попутным ветром, – в тон ответила Эдвина.

На миг они обе умолкли. Девушки осторожно присматривались друг к другу, словно пытаясь понять, не отдалились ли они друг от друга. По-прежнему ли крепка их дружба, чтобы доверять друг другу секреты, как раньше?

– Как ты? – спросила Валентина с участием и той безыскусной простотой, что так располагает к откровенной беседе. – Удивительно, что ты снова здесь. У тебя же балы, приемы, светские кавалеры. А у нас все по-прежнему. Магазин, книжки… Мало что поменялось. Сестричка вот только подрастает – ты ее и не узнаешь, совсем барышня стала… – Валентина вздохнула, искоса глядя на подругу.

– Не поверишь… – Эдвина помедлила. Стоит ли рассказывать о подобном? Стоит. – Тетя считает, что на мне лежит семейное проклятье! – выпалила она.

– Ух ты! – немедленно восхитилась Валентина. – Как в романе!

Эдвина сердито посмотрела на подругу, но та и не думала смущаться.

– И каково это – быть под проклятьем? Что ты ощущаешь?

– Ничего необыкновенного, – мрачно сказала Эдвина. – Волосы не выпадают, аппетит не пострадал, кошмары по ночам не снятся. Даже обидно. Нет, это просто шутка, – поспешно добавила она. – Иными словами, я здорова, весела и бодра.

– Тогда почему вы думаете, что на тебе проклятье?

– Так думает тетя Августа. Понимаешь, меня никак не могут выдать замуж. Трижды уже пытались. О двух женихах я тебе писала, про третьего еще не успела, помолвку разорвали две недели назад.

Валентина пожевала губу и прищурилась.

– Сходится, – сказала она самым серьезным тоном. – Именно это и есть первейший признак семейного проклятья.

Эдвина ошеломленно посмотрела на нее, и Валентина, не выдержав, засмеялась.

– Но все не так печально, – отсмеявшись, заметила она. – Полагаю, твоя тетушка уже созвала консилиум?

– Она пригласила доктора Друзи. А я, – Эдвина запнулась. – Я боюсь. Вдруг это и правда проклятие? Я не знаю никого, кто испытал бы на себе подобное. Кто знает, что меня ждет.

– Я знаю, – уверенно сказала Валентина и ободряюще сжала руку подруги. – Конечно, приключения! Это же как в авантюрном романе, только на самом деле. – Она задумалась на миг, побарабанила пальцами по столешнице. – Хочешь, составлю тебе компанию, чтобы было кому подавать тебе носовые платочки?

– Хочу! – На душе у Эдвины стало легче.

Доктор Друзи, полноватый лысеющий человек лет пятидесяти с небольшим, ополоснул руки, промокнул их полотенцем, которое подала горничная, и, глубокомысленно морща лоб, начал методично расправлять закатанные рукава сорочки. Во время осмотра доктор то цокал языком, то бурчал себе под нос что-то непонятное на медицинском жаргоне, то отстранялся и произносил неопределенное «мда-м-с».

Валентина, как и обещала, пришла поддержать подругу и принесла в качестве утешения целую коробку сластей. Эдвина держалась спокойно, а нагнетать обстановку взялась Валентина. Чтобы скоротать время, она начала пересказывать недавно прочитанный роман, в котором тоже все начиналось невинно – с расторгнутой помолвки. Сразу после описания эпизода, где юная красавица томилась в подземелье в ожидании спасителя, пришел доктор Друзи.

Закончив осмотр, он попросил тетю Августу уделить ему несколько минут.

– Ах, как хочется послушать! – воскликнула Валентина, когда подруги отправились в комнату Эдвины. – Голову даю на отсечение, там обсуждают что-то важное, а нам потом ничегошеньки не расскажут.

– Хоть я и не сторонница получения сведений таким способом, – сказала Эдвина, усаживаясь на кушетку, – но сейчас тоже не отказалась бы подслушать, что они говорят… Только как это сделать?

– Значит, принципиальное согласие есть! – воодушевилась Валентина и достала со дна коробки какой-то сверток. Под тремя слоями салфеток оказалась пирамидка из темно-зеленого малахита.

– Что это? – с любопытством спросила Эдвина, хотя уже догадывалась о назначении этого предмета.

– Магическое подслушивающее устройство. Стянула из кабинета отца. Надо будет потом незаметно положить обратно. У нас такое не делают, отцу привезли из Вендорры.

– Зачем господину Хельму кого-то подслушивать? – недоуменно спросила Эдвина. Судя по тому, как отчаянно покраснела Валентина и как невнятно пробормотала что-то про «конкуренцию», вопрос был бестактным. Эдвина пожала плечами и с опаской поднесла руку к пирамидке. – А как это работает?

– Какие-то сложные чары. Оно еще и записывает звуки, но нам это сейчас не нужно. Я прикрепила к дивану в гостиной специальное «ухо», оно передаст нам голоса.

Эдвина энергично кивнула и пододвинулась поближе к подруге.

Пирамидка внутри оказалась пустой. Валентина запустила внутрь пальцы внутрь, щелкнула чем-то и поставила прибор на столик, покрутив его, точно в поисках наилучшего места. Раздался тихий треск, потом все смолкло, и тут же раздался голос доктора Друзи – так отчетливо, словно он был в соседней комнате, а не в гостиной на первом этаже. Девушки склонились над магическим устройством.

– …венно заявляю, госпожа де Ла Мотт, медицина тут не поможет.

Девушки переглянулись, и Валентина одними губами произнесла: «Потом».

– Значит, моя девочка не больна? – это уже тетя Августа.

– Она совершенно здоровая молодая барышня, уверяю вас. – Доктор помолчал. – Но! Вот именно: но!..

– Доктор, пощадите мои нервы! Говорите же!

– Моя дорогая госпожа де Ла Мотт, ваша племянница определенно под воздействием каких-то чар.

– Ха! – коротко воскликнула тетя Августа, и в ее возгласе отчетливо звучало: «А я что говорила!»

– Но это не семейное проклятье, – продолжил доктор.

Эдвина издала короткий полувсхлип, и подруга сжала ее руку.

Тем временем в разговоре внизу наметилась длительная пауза. Когда ожидание стало невыносимым, доктор заговорил снова.

– Моя компетенция, госпожа де Ла Мотт, позволяет мне определять наличие магические воздействия на человека. Я учился на медицинском факультете, но также был вольнослушателем на магическом. Двадцать лет назад он считался лучшим магическим факультетом на континенте, дорогая госпожа де Ла Мотт. И я был не без способностей. Но когда пришла пора выбирать, кем стать – посредственным магом или хорошим доктором, – я не колебался ни минуты.

– О вашей компетенции мне хорошо известно, доктор Друзи, но что с Эдвиной? Вы можете определить, что за чары на ней лежат?

– Увы, нет. Я лишь вижу, что чары есть, и довольно сильные. Пятая степень или даже выше. Не в моих правилах пугать пациентов, но…

Эдвина побледнела. Валентина почувствовала, что и ей как-то не по себе.

– Доктор Друзи! – воскликнула тетя Августа.

– Я надеюсь, вы найдете подходящие слова для племянницы, – сказал доктор очень странным тоном.

Эдвина затруднилась бы определить, чего в этом тоне было больше – сочувствия или нежелания сообщать дурные вести. Валентина же решила про себя, что тон доктора был зловещим.

– Я полагаю, это отложенные чары, – продолжил голос доктора. – Должно быть какое-то условие, при выполнении которого они сработают. Я не могу сказать, что это за условие и каков может быть результат.

– Что же делать, доктор?! – драматически воскликнула тетя.

– В Танне вы не найдете специалиста такого уровня. Отвезите графиню Дюпри в Ранкону и покажите ее столичным магам. Я напишу, к кому обратиться в первую очередь.

Послышался шорох бумаги: очевидно, доктор записывал имена и адреса.

– Вот этот, – доктор сопровождал процесс комментариями, – держит большую практику и в основном занимается снятием порчи. Этот работает на Этвешей… в прошлом подавал надежды, но здоровье… сами понимаете. («Да-да», – вставила тетя.) Этот… этот… не знаю, где он сейчас. Думаю, в Ипсвике могут сказать больше. Но он – вот, я вам его даже специально помечу, – пожалуй, подойдет лучше всех.

– И чем он знаменит? – спросила тетя.

– Мне о нем рассказывал профессор Кэрью, отмечая необычайные способности к практической магии. Вы знаете профессора Кэрью? Нет? Это декан магического факультета в Ипсвике, мой старый товарищ…

Валентина выключила прибор и принялась снова заворачивать его в салфетки.

– Самое интересное уже сказано, – пояснила она. – Сейчас за нами пришлют, надо убрать все следы.

Эдвина только рассеяно кивнула. Убрав подслушивающее устройство обратно в коробку, Валентина присела на кушетку рядом с ней и обняла за плечи.

– Ну же, ободрись. Страшное уже позади.

– Страшное позади?! – воскликнула графиня. – Напротив, все только начинается! Все это правда, и на мне какие-то непонятные чары!

– Но ведь ты о них теперь знаешь, – возразила Валентина. – А это уже большой плюс. Что может быть хуже неведения? Я уверена, твоя тетушка из лучших побуждений ничего тебе не расскажет!

– Тетя Августа не станет скрывать от меня правду, – сказала Эдвина. Валентина лукаво улыбнулась.

– Готова спорить на десять таллов, – сказала она.

Глава 6

Ранкона

– Левую руку чуть выше, ваше величество…

Жан-Кристоф Дельмонт поднырнул королю под мышку и закрепил булавкой очередную деталь. Его величество с видом первомученика закатил глаза и принялся рассматривать лепнину на потолках. Пытка, которую Жан-Кристоф именовал примеркой, продолжалась уже час, и конца-краю ей пока что не было видно.

Чтобы фрак сидел как влитой, его детали должны быть идеально выкроены и сшиты. Для этого требуются многочисленные примерки и подгонки. Модный дом Дельмонт обшивал уже не первое поколение Беренкашей, а сам Жан-Кристоф, нынешний его глава, жертвовал часами бесценного личного времени, дабы убедиться, что будущий важнейший предмет королевского гардероба будет идеально сидеть на фигуре венценосного клиента.

Все это его величество прекрасно знал, ибо подвергался испытанию не в первый и, с тоской думал он, не в последний раз. Дельмонт с невероятным проворством сновал вокруг фигуры короля, втыкая булавки, отмеряя миллиметры мерной лентой и диктуя цифры помощнику. В свое время маэстро заслужил одобрение и доверие самой королевы-матери – его искусство позволило так скрыть недостатки и подчеркнуть достоинства фигуры ее величества Элеоноры, что, помимо королевской короны, она пятнадцать лет носила титул самой элегантной дамы континента. Александр искренне надеялся, что в этом отношении доставляет маэстро гораздо меньше хлопот, но Жан-Кристоф не делал скидок на его физическое совершенство и подходил к работе со всем возможным старанием.

Когда примерка, наконец, окончилась, маэстро собрал разрозненные детали недошитого фрака и откланялся, пообещав вернуться через день. Король выдохнул с таким облегчением, что заглянувший в приоткрытую дверь кабинета Стефан испугался.

– Алекс, ты здоров?

– А ты как думаешь? – осведомился брат, придвигая к себе серебряный поднос, на котором красовался графин и два пузатых коньячных бокала. – Даю честное королевское слово, маэстро Дельмонту стоило бы сменить профессию и стать дознавателем в Службе безопасности. Любой шпион, подстрекатель или простой уголовник сломается уже после второй примерки. Может, запретить фраки государственным указом?

– Не стоит, – заверил его брат, устраиваясь в кресле. – Твое величество должно служить примером своим подданным как в элегантности, так и в стойкости.

– Отрекусь, – мрачно пообещал Александр. – Видит бог, отрекусь в твою пользу, а потом буду сидеть в этом кресле и потешаться.

Стефан криво усмехнулся, пригубил коньяк и задумчиво повертел в руке бокал, любуясь переливами глубокого цвета.

– Кстати, о ценах, – продолжил Александр разговор, начавшийся в фехтовальном зале. – Ты знаешь, что руководство ранконской Оперы просит выделить четыреста тысяч на реставрацию здания театра?

– Да, слышал что-то такое, – туманно ответил Стефан. – Погоди, они что, саботируют открытие сезона?

– Нет, не сейчас. Реставрационные работы планируются на будущий год. «Странники» по-прежнему включены в репертуар, и мы с тобой будем присутствовать на ближайшем спектакле. Твой-то фрак уже готов, я надеюсь?

Выходя из кабинета, они едва не столкнулся в дверях с Богдусем, который тащил в одной руке деревянный мольберт, а в другой – обернутый в белую ткань прямоугольный предмет.

– Прошу ваше величество взглянуть, – чинно произнес секретарь. – Доставили только что.

Александр безнадежно вздохнул и вернулся в кабинет.

Богдусь распаковал и начал устраивал на мольберте картину, загораживая ее спиной от Александра и Стефана, так что, братьям пока оставалось лишь гадать о том, что же на ней изображено.

– Надеюсь, не очередное приобретение в твою коллекцию, – пробурчал король. – Бюджет и так трещит по всем швам.

– Два-три миллиона за бессмертного Круля – это очень неплохое капиталовложение, – парировал Стефан.

– За которого? – проявил эрудицию Александр. – За Ханса Харольда или Нильса?

– За любого.

– Прошу внимания, – Богдусь отошел в сторону, и взору короля предстал портрет молодой девушки. – Графиня Федерборгская, Анна-Мария-Луиза, – торжественно произнес секретарь.

Последовало непродолжительное молчание.

– Недурна, – сказал король. – Я помню ее нескладной прыщеватой девчонкой, а тут совсем барышня, и довольно хорошенькая. Хотя среди невест королевской крови самая красивая все же старшая дочка Йозефа-Кристиана.

– Ну, Алекс, – протянул младший брат, – принцесса Маргарита за тебя не пойдет. Кто в здравом уме поменяет Вендорру на Ольтен? Впрочем, ты мог бы попытаться – ты у нас мужчина видный. Глядишь, и уговорил бы…

Александр невесело усмехнулся, еще раз посмотрел на портрет и махнул рукой Богдусю, чтобы тот унес его. Жениться королю страшно не хотелось, но брак был делом решенным. Все договоренности достигнуты, размеры приданого оговорены, до объявления помолвки оставались считаные месяцы. Сердечные склонности будущих супругов мало кого волновали...

– Нужно развеяться, – решил Александр, оборачиваясь к Стефану. – Составишь мне компанию в фехтовальном зале?

Зал в противоположном крыле дворца был пуст – лишь маэстро Хуан что-то рассматривал на тренировочных манекенах. Знаменитый фехтовальщик, многократный чемпион континента, обучал принцев с детства. Когда дело касалось шпаг, маэстро Хуан не делал разницы между королем и простым дворянином, заслужить его одобрение было сложнее, чем написать симфонию, но один раз он тихо посетовал, что королевские обязанности не позволят его венценосным ученикам открыть собственную школу фехтования.

– Угодно тренировочный бой? – спросил маэстро.

Стефан кивнул и отправился в гардеробную, на ходу стягивая пиджак.

Братья встали в позицию. Выровняли дыхание. Стеганные жилеты защищали корпус, от масок решили отказаться.

– К бою! – звонко разнесся по залу голос маэстро.

Клинки дрогнули, сошлись – как поцеловались, разошлись.

– Кстати, – сказал Александр, осторожно перемещаясь. – Помнишь наш разговор в Сантреме? О заговорах, которые возникают в спокойное время?

– Да, помню, – Стефан подобрался, напряженно следя за братом, но не двигаясь с места.

– Так вот, ты оказался прав. Служба безопасности раскрыла заговор прямо во дворце, практически у них под носом! Похоже, я тебе обязан оставшейся на голове короной. Было у меня нехорошее предчувствие незадолго до этого, но оказалось ложной тревогой. А потом ты завел тот разговор, и я решил, пускай Николаки еще разок все перепроверит.

Два дня назад братья вернулись из «Медвежьего ручья», сияя свежим румянцем. Высокопоставленные чины сперва напряглись, готовые к тому, что король, отдохнув и подкрепив силы как физические, так и душевные, приступит к своим проектам с прежним, а то и удвоенным рвением. Обошлось. Александр пребывал в самом благодушном настроении, которое, увы, рассеялось вечером того же дня, когда с докладом к королю явился Зиновий Николаки.

Получив необходимые распоряжения и подписи, генерал покинул его величество, оставив того в мрачном настроении. Но уже на следующее утро Александр ни взглядом, ни жестом не показывал смятения, погрузившись с головой в государственные дела...

Стремительная атака, обмен ударами. Сошлись вплотную, едва не столкнувшись гардами.

– Я рад, что оказался вам полезным, ваше величество.

– Подумать только, – усмехнулся Александр, когда противники снова разошлись, – яд, создающий полную иллюзию кончины от естественных причин. А я считал, что это банально и давно устарело.

– Классика не выходит из моды, – буркнул принц, примериваясь для следующей атаки. – И кого они планировали посадить на трон? Явно не меня.

Новый обмен ударами. Маэстро Хуан морщится, но не вмешивается.

– Да, порция была припасена для двоих, – подтвердил король. – А династию Беренкаш должны были сменить потомки принцессы Элизабеты.

– Этой пучеглазой? – Брат поморщился и пропустил выпад. – Фи.

– После, – продолжил Александр и поскреб ногтем шарик, украшающий наконечник клинка, – я решил на всякий случай проверить и магов. Ты бы видел выражение лица Зиновия, когда он делал доклад.

Обмен ударами и легкими уколами. Братья переместились в левую часть зала.

– Бедняга, ему и его ребятам пришлось перетряхнуть каждую магическую лавочку, поднимать списки по всем выпускникам факультета магии, отслеживать все изменения магического поля за последние несколько недель.

Пауза. Дыхание слегка сбито, на висках и лбу крупные капли пота. Стефан вытирает лицо рукавом, Александр убирает со лба прилипшие пряди волос.

Стефан использует момент и бросается вперед. Александр уходит в глухую оборону, оба сосредоточенно сопят, Стефан пробует финт за финтом, Александр отступает, едва не спотыкается. Сильный батман в третью позицию, и король обезоружен, а Стефан обманчиво лениво поднимает острие своей шпаги – и останавливает его в дюйме от горла брата. Впрочем, принц тут же опускает учебное оружие и удовлетворенно хмыкает. Король редко дает себя победить.

– Ну, ну, господа! Шпаги в ножны, господа! – командует маэстро Хуан.

– Твой Николаки, он выяснил что-то конкретное? – Стефан коротко салютует и жестом отказывается от дальнейшего боя. Братья возвращаются в центр залы.

– Выяснил, что со стороны магии нам ничего не грозит. – Александр раздосадован поражением явно сильнее, чем пытается показать. – Но несколько дней назад засекли какой-то странный всплеск магического поля в Белфорде. Но, как меня уверили, колебания в пределах нормы.

Братья утирают пот белоснежными салфетками, поданными маэстро.

– Возможно, природный феномен, или опять в Университете неудачно поколдовали. – Александр делает несколько глубоких вдохов, его ноздри еще трепещут от возбуждения. – Отцу следовало не просто выселить их в Ипсвик, а отправить куда-нибудь на западную границу. А еще лучше – на северную, в подарочек Вевису.

– Белфорд… – задумчиво протянул Стефан. – Ох, Алекс, я искренне надеюсь, что этот всплеск был естественным и незначительным! Ты представляешь, что будет, если магия как-то повлияла на виноградники?

– А что тут представлять? – усмехнулся король. – Опять цены взвинтят до небес…

Маэстро Хуан церемонно раскланялся с августейшими учениками и покачал головой, наблюдая, как они уходят переодеваться.

* * *

Проводник остановился перед дверью купе первого класса и нерешительно постучал.

– Да-да?

– Ранкона через полчаса, сударь. Вы просили сообщить.

– Благодарю вас.

Пассажир отметил недочитанную страницу романа закладкой и отложил книжку в сторону. Два полностью упакованных чемодана дорогой кожи уже стояли на полу, различные мелочи, призванные сделать путешествие человека со средствами более комфортным, уложены в несессер.

Вскоре колеса стукнули в последний раз, и поезд остановился. Пассажир бросил беглый взгляд в зеркало, убрал с плеча невидимую пылинку и выглянул в коридор.

– Возьмите мои чемоданы, – велел он проводнику.

…Он легко соскочил на перрон, прищурился и прикрыл глаза от яркого солнца. Столица… сколько лет они не виделись? Впрочем, он лукавил: он мог назвать с точностью до часа время, проведенное в разлуке с родиной. Ты ничуть не изменилась, Ранкона, все так же очаровательна в своей старомодности… Есть в тебе нечто, чего не найдешь ни в пышных вендоррских, ни в вычурных шлезских городах. А их он за двадцать лет перевидал немало…

– Ваш багаж, сударь.

– Поставьте.

Носильщик вырос словно из-под земли.

– Куда прикажете, сударь?

– К стоянке экипажей, – бросил он через плечо.

Возницы, мгновенно распознав состоятельного клиента, кинулись к нему чуть ли не наперегонки. Тот окинул их равнодушным взглядом и направился к ближайшему экипажу.

– В гостиницу «Регент».

– Как скажете, сударь.

– Сколько?

Возница назвал цену. На лице потенциального пассажира не дрогнул ни один мускул, когда он назвал свою – в два раза меньше. «Коллеги» перевозчика переглянулись и принялись было устраиваться поудобнее в предвкушении красочного торга, но их мечтам не суждено было осуществиться. Под взглядом незнакомца их приятель сник и только буркнул:

– А поторговаться? Традиция все-таки.

– К черту традиции, – ласково промолвил клиент, устраиваясь в экипаже.

Возница взвалил на задок экипажа чемоданы, закрепил их, а потом вскарабкался на облучок и тронул вожжи.

– Н-но! В «Регент», значит?

– Именно.

Пролетка выехала на оживленную улицу, и пассажир с любопытством осмотрелся: главный проспект почти не изменился, но некоторые детали заслуживали внимания.

– К нам надолго? – извозчик явно относился к категории любителей поболтать.

– Это как получится, – рассеянно ответил пассажир.

– Издалека? У нас в городе нынче полно приезжих, и наших, ольтенских, и заграничны…

Он не договорил: губы продолжали шевелиться, заканчивая фразу, но ни единого звука не слетало с них.

– Когда мне понадобится что-либо от вас узнать, – вежливо сказал пассажир, – я непременно спрошу. А сейчас я бы хотел насладиться видом, не отвлекаясь на разговоры. Да, чуть не забыл: гостиница «Регент» находится в двадцати минутах езды от вокзала, поэтому за каждую лишнюю минуту, которую займет наш путь, я вычту из оплаты проезда пол-талла. Экскурсия по городу мне не нужна, я и без того его хорошо знаю. Это понятно? Кивните.

Перепуганный до дрожи извозчик судорожно кивнул.

– Вот и замечательно.

До «Регента» они добрались за пятнадцать минут. Пассажир вышел из экипажа и с задумчивым видом полез в карман за деньгами. Изучив поблескивавшие на ладони кругляши, он отсчитал монеты, прибавил щедрые чаевые и расплатился. Возница взял деньги так осторожно, словно ему в качестве оплаты предложили ядовитых тропических жаб, и даже не стал пересчитывать. Не сводя глаз со странного клиента, он открыл рот и, отчаянно махая руками, показал, что по-прежнему не может говорить.

– Да, простите мою забывчивость, – пассажир сделал короткое движение ладонью. – Так лучше?

– Д-да, – выдавил извозчик. – Сп… сп… пасибо.

– Не за что. Всего доброго.

Экипаж рванул с места с такой скоростью, словно за ним неслась волчья стая. Хотя возница, пожалуй, предпочел бы иметь дело с волками, нежели везти этого человека еще раз.

Тем временем таинственный незнакомец толкнул дверь и в сопровождении носильщика, тащившего его чемоданы, вошел в просторный вестибюль отеля. «Регент» считался едва ли не самой лучшей гостиницей Ранконы, а при той конкуренции, что сложилась в столице, это многое говорило. Портье осиял улыбкой весь холл.

– Чем могу быть полезен, сударь?

Клиент небрежно облокотился о конторку.

– Я бы хотел поселиться в вашей гостинице.

– Вы бронировали заранее?

– Боюсь, что нет.

– Сейчас свободны только «Королевский» люкс и номер для новобрачных.

– Меня устроит люкс.

– В таком случае… – Портье пододвинул клиенту форму регистрации и магическое перо, выводящее идеально ровную линию, не оставляющее неэстетичных клякс и не нуждающееся в чернильнице.

Незнакомец с улыбкой принял его, заполнил форму и подписался элегантным четким росчерком.

– Добро пожаловать в «Регент», господин… Вильнёв?

Распространенная фамилия категорически не подходила посетителю.

– Я здесь инкогнито, – подмигнул тот.

– О-о-о… Пожалуйста, ваш ключ. Прекрасный номер с видом на город, напитки в баре, если нужно что-то еще – только дайте нам знать, и мы доставим сию же секунду.

– Для начала мне понадобится подробная карта города. И, пожалуй, билет в Оперу на открытие сезона. В ложу. Цена не имеет значения. Кажется, дают «Странников»? Давно хотел послушать их в столице.

– Билет будет доставлен вам в номер сегодня же. Желаю приятнейшего времяпрепровождения в «Регенте»!

Глава 7

Асти

Себастьян вонзил лопату в землю, надавил, поднял ком земли и закинул в сторону. Сарай был открыт, долго искать нужное орудие не пришлось, хотя, роясь среди длинных черенков, он пару раз не посмотрел под ноги и чуть не расплатился шишкой на лбу.

Яма была уже достаточно глубокой, но он продолжал работу. Так было проще: сосредоточиться на физических усилиях и не думать о завернутом в покрывало теле Хенрика. Но поймав себя на мысли, что еще немного – и он докопается до залежей мелового камня, в которых иногда находили останки доисторических гадов, Себастьян остановился и начал выбираться из ямы.

Пришлось обойтись без гроба. Потом, он надеялся, что можно будет похоронить верного помощника подобающим образом. А сейчас – не оставлять же в кабинете. Поэтому Себастьян вырыл для Хенрика могилу в саду возле роскошного олеандра, которым дядин помощник любовался при жизни.

Закончив работу, молодой человек немного постоял возле холмика. Нужно было что-то сказать, прочитать молитву? Жаль, не было рядом отца Алистера, местного священника, который всегда находил нужные слова и для ушедшего, и для оставшихся. Запнувшись всего два раза (молитвы традиционно читались на староольтенском), Себастьян попрощался с Хенриком, и – вот уж причуды разума – в его голове промелькнуло: «Представляю, что поставил бы за такое прочтение профессор Луиджи на истории религии: ритмика хромает, паузы не выдерживаются, а уж о произношении и говорить нечего…»

В пустой дом возвращаться не хотелось. Несколько часов он блуждал по его коридорам, надеясь найти хоть кого-нибудь, и никого не нашел. В какой-то миг ему показалось, что он видит на стене чьи-то тени, затем он явственно услышал голос кухарки Марии, привычно отчитывающей кого-то из подручных, но когда бросился туда – увидел лишь пустоту и покрывающую стены кухни копоть, такую же, как в дядином кабинете. Насколько можно было судить, основной удар, каким бы он ни был, обрушился на первый этаж, где располагались парадный зал и кабинет Ипполита Биллингема. На втором и третьем все комнаты остались нетронуты, кладовые и подсобки тоже не заинтересовали таинственного злодея. Пропали только люди. С другой стороны, других мертвецов, кроме Хенрика, Себастьян не нашел. Значит, есть еще надежда, что они живы. Но что же здесь произошло?

Себастьян собрался с духом и повернул ручку двери в кабинет дяди.

– О! – приветствовал его портрет. – Надеюсь, ты больше не будешь падать в обморок, точно бледная барышня из твоих драматических поэм?

Если закрыть глаза, можно представить, что дядюшка как обычно сидит в любимом кресле и в очередной раз выражает свое неодобрение по поводу избранного племянником пути.

Да, он упал в обморок – малодушно, совсем не по-мужски, а придя в сознание, выскочил из кабинета, стараясь не смотреть на картину и не слушать, что говорит ему знакомый голос. Он побежал, не разбирая пути, и сам не понял, как оказался в конюшне. Кажется, именно удивленное ржание лошадей привело его в чувство…

– Не буду, – пообещал он портрету. – А ты, дядя, и в самом деле так спокоен?

– Я свое уже откричал, – сообщил нарисованный Ипполит. – Вчера. И в обморок бы упал, да только некуда и нечем. Признаться, подумал сначала, что все, отбыл в мир иной. Потом – что сошел с ума. Вот ты, племянничек, признавайся, ты настоящий или порождение моего помутившегося рассудка?

– Настоящий, – сказал Себастьян. – Правда, не уверен, что мой собственный рассудок цел и невредим. Может, мы оба сошли с ума, а, дядюшка?

– С ума сходят по отдельности, – утешил Ипполит Биллингем. – Хоть кто-то один из нас должен мыслить здраво. Правда, похоже, что это я.

– Спасибо. Что здесь произошло?

Портрет замолчал, по нарисованному лбу поползли морщины, густые брови сошлись на переносице.

– Я тоже хотел бы это знать… Два дня назад пришел незнакомый господин и сказал, что у него ко мне дело по поводу виноградников на северном склоне.

– А ты разве еще не прибрал их к рукам? – удивился юноша. – Уильям вроде бы писал что-то…

– А ну не перебивай старших! – прикрикнул Ипполит. – Уильям тоже хорош, поторопился хвастаться. Этот старый мерзавец Дотси уперся и наотрез отказался продавать виноградники, хотя, видит бог, мое предложение было более чем щедрым. Итак, я согласился принять того господина. Он зашел в кабинет, осмотрелся и сел в кресло – без приглашения, прошу заметить. Не успел я возмутиться его наглостью и полным отсутствием манер, как он достал из кармана что-то вроде самопишущего пера и направил в мою сторону. Со мною в кабинете был Хенрик, он увидел это и бросился к нашему незваному гостю. Потом – надеюсь, что сумею это когда-нибудь забыть, – я увидел, как лицо моего друга меняется в гримасе ужаса, а спустя мгновение он упал на пол замертво. Признаться, я оцепенел и не знал, что делать. Тогда этот мерзавец посмотрел на меня и сказал: «Непредвиденное осложнение. Что ж, так даже интереснее». Дальше я помню черные вихри, которые пронеслись по кабинету, потом я ослеп, оглох и перестал чувствовать свое тело. Когда чувства вернулись ко мне, я понял, что снова могу видеть и слышать, но не в состоянии двинуться. День я занимался тем, что кричал, молился, пытался звать на помощь. А потом появился ты, дорогой племянничек.

– Значит, нас посетил маг… – задумчиво протянул Себастьян.

– Маг? Только не это! Что будет с моими виноградниками? Если этот негодяй нанес им вред – боже, я разорен!

– Дядя, пожалуйста… – поморщился молодой человек. – Не разорился ведь ты три года назад, когда град выбил почти весь урожай? К тому же я шел сюда через виноградники, по-моему, с ними все в порядке. Сам подумай, что это еще может быть, как не магия?

– Ну… еще… возможно, я умер или сошел с ума…– сказал Ипполит несколько капризно.

– Нужно ехать в Ранкону, – проигнорировал его племянник. – Только там можно найти мага и разобраться, что здесь произошло и как это исправить. Я поеду в столицу. – Себастьян встал. У него появилась цель, а значит, возможность хоть на время перестать думать о пустом доме и холмике в саду возле олеандра. – В Ранконе есть ученые. Дядя, а тебя можно снять с этой стенки?

– Что-о? – нарисованные брови поползли вверх.

– Ты должен отправиться со мной. Магам наверняка понадобится посмотреть на результат заклинания или задать тебе какие-то вопросы, о которых мы с тобой не догадываемся. Так можно тебя снять?

Портрет призадумался не на шутку.

– Мне неловко это говорить, но я не знаю. Возможно, стоит рискнуть?

Себастьян подтащил к стене уцелевшее кресло и забрался на него с ногами. Когда он выпрямился, его глаза оказались на уровне дядюшкиных глаза. Биллингем зажмурился.

– Снимай!

Молодой человек осторожно взялся за края рамы, приподнял и потянул на себя.

Портрет оказался необычайно легким, не тяжелее сборника сонетов, хотя одна только резная рама должна была весить немало. Наверное, все из-за магии.

– Как ты себя чувствуешь? – осторожно осведомился Себастьян. Нарисованный дядя приоткрыл один глаз, потом второй.

– Кажется, не хуже, чем на стенке.

– Значит, заклинание не привязывает тебя к одному месту! – обрадовался племянник. – Отлично, сейчас скажешь мне, где взять деньги, и мы поедем на станцию…

– А ну, не спеши! – приказал Ипполит. – Куда делись те суммы, что я ежемесячно переводил на твой счет в Аркадии?

Себастьян глубоко вздохнул, поставил портрет на пол и аккуратно прислонил к стене.

– Дорогой дядя Ипполит, – мягко начал он. – Смею напомнить, что на ежемесячное содержание, за которое я тебе бесконечно благодарен, я жил в Вендорре. Денег хватало исключительно на месяц скромной жизни. Часть того, что я сумел сэкономить, пришлось потратить на билет до Оксера.

Себастьян не стал упоминать, что ему с первого же семестра пришлось искать работу, чтобы хватало не только на оплату жилья и еду, но и на книги и одежду, приличествующую его положению. Студентов брали на работу не очень охотно, но ему повезло: декан отметил способности Себастьяна Брока и рекомендовал своему другу, владельцу литературного журнала. Так Себастьян стал корректором, позже – редактором, и к концу учебы заработал хорошую репутацию в окололитературных кругах.

– А стипендия? Насколько я помню, твои оценки давали право на стипендию!

– Ее как раз хватало на оплату обучения для иностранцев, – ядовито ответил племянник.

– Все из-за того, что ты решил учиться в Вендорре! – сразу же оседлал любимого конька Биллингем. – Если бы ты поступил в Нейи, как подобает всем достойным членам нашего семейства …

– …и женился на милой Терезе, которую ты так настойчиво сватал мне в прошлом году… – привычно продолжил Себастьян. – Кстати, ты меня вызвал в приказном порядке по этой же причине?

– О небеса! – запальчиво воскликнул господин Ипполит. – Разумеется, ты забыл, что по условиям завещания моей дорогой сестры тебе через неделю вступать в права наследства!

Он был прав. Себастьян действительно позабыл о том, что ему причитаются собственные средства. До определенного момента ими распоряжался Ипполит по праву старшего родственника и опекуна, и молодой человек не сомневался в надежности рук дяди.

– Боюсь, это сейчас невозможно, – мрачно ответил Себастьян. – Будем надеяться на форс-мажорные обстоятельства. Дядюшка, иного выхода нет. Нужно ехать в столицу. И, возвращаясь к нашей беседе, купить билет на поезд до Ранконы, оплатить там жилье на некоторое время, пока не найдется подходящий специалист, а когда он найдется, он тоже возьмет плату за свои консультации.

Дядя задумчиво пожевал губами. Деваться было некуда.

Под его руководством Себастьян отсчитал нужную панель и надавил на нее с краю. Открылась потайная ниша, в глубине которой серым металлом поблескивала дверца сейфа. Были бы у господина почтенного винодела руки, он бы сам набрал комбинацию, но рук не было, и он, скрепя сердце, раскрыл племяннику шифр.

Еще через несколько часов по дороге, ведущей к станции, промчался всадник на гнедом коне. Притороченную к седлу сумку, какие обычно носят художники, занимало нечто прямоугольное и довольно крупное.

Глава 8

Танн

Вальтер Хельм поправил пепельницу, переставил на место чернильницу. Видимо, служанка (вот ведь глупая, сто раз ей велели не трогать ничего на столе!) вытирала пыль и все передвинула. Ей что дорогой магический прибор, что грошовая свечка – все едино. День только начался, а он уже раздражен, поморщился Хельм и потянулся за трубкой. И тут же вспомнил, что вчера, кашляя перед сном, сказал курению окончательное «нет». Радости не прибавилось.

В дверь постучали. Вернее, поскреблись.

– Входи, Валентина!

Валентина вошла, замерла на секунду на пороге, окинула взглядом отцовский кабинет. Села на краешек кресла, оправила жакетку и внимательно посмотрела на отца. Да, в ней сразу видна наша порода, подумал Хельм с гордостью.

Его родители эмигрировали в Ольтен из Ветланда, когда Вальтеру было всего десять лет, и сейчас в его речи не осталось и намека на твердый ветландский выговор. Но все прочие добродетели национального характера оставались при нем. Он мечтал делать в Ольтене настоящий ветландский шоколад и в достижении своей мечты преуспел. К пятидесяти годам ему принадлежала если и не кондитерская империя, то уж небольшое королевство – наверняка. Так же успешно складывалась и семейная жизнь – любимая жена Марта подарила Вальтеру Хельму четверых прекрасных детей. Сыновья и младшенькая Китти были копией отца, и в Ветланде их без всякого сомнения приняли бы за местных – высокие, стройные, светловолосые и голубоглазые. И только Валентина, старшая дочка, была невероятно похожа на мать – пониже ростом, с огромными карими глазами в обрамлении пушистых черных ресниц и с густыми каштановыми волосами, которые заплетала по местной моде в толстую косу. Но решительный подбородок и целеустремленность на грани с упрямством ей достались совершенно точно от отца.

– Вот что, дочь, – сказал Вальтер, решительно хлопнув ладонью по зеленому сукну стола. – Тебе скоро двадцать один. Пора замуж. Я нашел тебе супруга. Петер Тауберг. Он заканчивает учебу в Лагварде, остался один год. Недели через две он приедет в Танн на именины матушки, тогда познакомитесь и объявим о помолвке. На Святую Анну поженитесь.

– Есть возражение, папа, – ответила дочь, выпятив губу.

Кондитер напрягся.

– Я не хочу замуж за Петера Тауберга.

– Хорошо, – сказал Хельм. На секунду Валентине показалось, что она ослышалась. – Не хочешь за Петера, пойдешь за его младшего брата Любена. – Он приподнялся в кресле, перегнулся через стол и оказался лицом к лицу с дочерью. – Это даже лучше.

– Папа! – севшим от волнения голосом сказала Валентина. – Папа, я вообще не хочу замуж!

– Должен тебя огорчить, дочь. Ты должна.

– Папа, ты ведешь себя как опереточный тиран-отец! – Валентина тоже поднялась и оперлась ладонями о столешницу, так что отцу пришлось немного сдать позиции. – Это смешно! В наше время распоряжаться детьми как собственностью!..

Какое-то время отец и дочь не отрываясь смотрели друг на друга. В конце концов молчаливый поединок выиграл тот, кто был старше и опытнее.

Вальтер Хельм сел в кресло и улыбнулся. Валентина надулась и отвернулась.

– Я не хочу, чтобы ты считала меня тираном, Валентина, – сказал отец. – Но ты носишь фамилию Хельм, и у тебя есть обязанности как у наследницы «Сладкой жизни». Наше дело расширяется, и его успех зависит в том числе и от тебя.

– Я понимаю, как может пригодиться мое образование и работа в магазине, но чем я смогу помочь, занимаясь только домашним хозяйством?

– Союз с Таубергами для нас важен, – коротко ответил Вальтер Хельм. – И не беспокойся, не для того я отправил тебя постигать суть дела с самой низшей ступени, чтобы не использовать в будущем этот опыт.

Валентина усмехнулась, обошла стол и поцеловала отца в гладко выбритую щеку.

– Прости, папа. Я больше не буду спорить с тобой.

– Умничка, – обрадовался кондитер и погладил дочь по голове. – Я вовсе не так суров, как ты думаешь. И можешь выбрать, за кого идти замуж – за Питера или Любена.

– Жаль, что я ни с одним из них не знакома, – вздохнула Валентина.

– Это поправимо, – одобрительно прогудел Хельм, целуя ее в лоб. – У вас будет время пообщаться на именинах. А теперь ступай. И скажи матери, пусть зайдет ко мне.

Валентина сделала книксен и вышла. На лестнице она остановилась и от души показала язык двери кабинета.

Эдвина наблюдала, как Хэнни укладывает вещи – методично, аккуратно. В чемодане исчезали сорочки, чулки, перчатки. Своей очереди ждали платья. Начищенная до блеска обувь выстроилась вдоль стенки – пятки вместе, носки врозь. Как на плацу.

Валентина была права – Августа де Ла Мотт ни словом не обмолвилась о заключении доктора Друзи. Напротив, она была оптимистична и деятельна. Помахав листком бумаги – очевидно, тем самым, на котором доктор написал имена ранконских волшебников, – тетушка сообщила, что они с Эдвиной теперь поедут в столицу. Девушка кисло улыбнулась в ответ.

Билеты на поезд уже куплены. Госпожа де Ла Мотт отдавала распоряжения экономке, успевая при этом принимать многочисленные визиты и следить, как укладывают в дорогу вещи. Эдвина грустила.

…В туалетной комнате послышался шорох, стук, треск, потом что-то упало. Хэнни подняла голову, ойкнула.

– Мышь? – спросила она. Эдвина скептически хмыкнула – для мыши слишком много шума. Скорее всего, трубочист. Хотя лучше бы вор-домушник. Всё развлечение.

– Надо посмотреть, что там, – сказала Эдвина. Служанка сморщила нос, и Эдвина вздохнула: – Я сама схожу.

Вооружившись тяжелым подсвечником, графиня резко открыла дверь в туалетную комнату.

– Как ты меня напугала! – вырвалось у нее, когда она увидела Валентину, которая безуспешно пыталась отцепить подол юбки от торчавшего в оконной раме снаружи гвоздя. – Ты с ума сошла?! Второй этаж!

– Я по пожарной лестнице, не переживай, – подруга сильно дернула юбку, ткань жалобно треснула, и на гвозде повис лоскут. – Не гони меня! – трагическим шепотом произнесла она, молитвенно складывая ладошки. – Я убежала из дому.

Эдвина воздела очи горe и, не ответив, вышла из туалетной комнаты.

– Ты была права, – сказала она служанке. – Там мышь. Большая. Ступай, остальное уложишь завтра. И принеси чаю, – велела она вдогонку.

Хэнни, на редкость нелюбопытная девушка, поклонилась и вышла. Эдвина позвала Валентину.

– Помоги мне, – попросила та. Вдвоем они кое-как втащили через окно туалетной комнаты большую ковровую сумку.

– Нет, решительно тебе заявляю, Валентина Хельм, ты спятила, – сказала Эдвина, заперев дверь в комнату и оставив в замочной скважине ключ.

Валентина села на кровать, пытаясь определить нанесенный костюму ущерб. Замечание подруги она пропустила мимо ушей.

– Выкладывай, – велела графиня, присаживаясь на пуфик у стены.

– Я убежала из дому.

– Это я уже слышала.

– Не груби мне! – вскинулась Валентина, но тут же сникла. Помолчала. Вздохнула. – Меня выдают замуж.

Эдвина кивнула.

– А моему отцу что в голову втемяшилось, то уж не выбьешь ничем. Я даже особенно не стала ему возражать. Подумала, если начну спорить, ругаться, умолять, то он просто запрет меня до свадьбы в комнате, и все.

Эдвина снова кивнула.

– Я в детстве мечтала стать вышивальщицей. У меня здорово выходило придумывать узоры, рисовать их, а потом вышивать по рисунку. Но у отца все было уже продумано за меня. И вот я работаю на него. Хорошо еще, что мне не запрещено читать книги и мечтать.

Эдвина кивнула в третий раз.

– Я давно приготовилась бежать. Все ждала подходящего момента. И вот терпение мое, наконец, лопнуло!

Валентина перевела дыхание. Эдвина посмотрела на нее с участием и пониманием… и вдруг отчетливо поняла, что та не просто решила убежать из дома и неспроста проникла в дом тети Августы таким необычным способом. Сбежавшая из дому барышня, как известно из романов, не идет через весь город, чтобы поболтать перед побегом с лучшей подругой, а со всех ног несется на поезд и дальше мчится прочь из города. Как правило, покорять столичные подмостки. И тоже как правило, ничем хорошим для нее побег не заканчивается.

Опасения подтвердились через мгновение. Валентина взяла подругу за руку и сказала:

– Я пришла спросить, не хочешь ли ты убежать вместе со мной?

– Нет, спасибо, – ответила Эдвина, не раздумывая.

– Я так и знала, что ты откажешься, – ничуть не расстроилась Валентина. – Но уверена, ты передумаешь.

– Скажите, пожалуйста! С чего вдруг? Завтра вечером я еду в Ранкону. На мне, знаешь ли, какие-то странные чары, меня надо спасать, а не подстрекать на сомнительные подвиги.

Подруга пожала плечами.

– Мы и убежим в Ранкону, Винни.

– И не называй меня этим глупым детским именем!

– Хорошо, Ви… Эдвина. Мы убежим в Ранкону. У меня есть план!

– У нее есть план! – передразнила Эдвина.

Она основательно разозлилась. На себя, в первую очередь. Потому что ей и самой отчаянно хотелось совершить какой-нибудь сумасбродный поступок. Но при этом она отчетливо понимала, что побег вскоре будет обнаружен, ее станут разыскивать, вернут домой… Будет скандал.

– Да, – тем временем сказала Валентина, и вид у нее был очень довольный. – Я все продумала. Мы не пойдем тем путем, что уготован каждой героине каждого романа. Бедняжки бегут из дома, и участь их незавидна. Мы не будем наступать на грабли.

– Хорошо. Каков твой план? – вопросила Эдвина.

В дверь постучали, и тут же послышался голос Хэнни:

– Ваш чай!

– Минутку! – Эдвина подтолкнула Валентину в сторону туалетной комнаты, затолкала ее ковровую сумку под кровать и только после этого открыла дверь. – Поставь на стол, – велела она служанке. Хэнни послушно оставила поднос с чаем на столе и вышла.

– Итак, что ты надумала? – повторила вопрос Эдвина, налив чай и передав чашку Валентине. Та улыбнулась, словно не заметив сарказма в голосе подруги.

– Мы уедем сейчас же. – Она запнулась. – Ну, то есть сначала доберемся до почтовой станции. – Поскольку графиня не выразила желания уточнить детали, Валентина продолжила: – Поедем почтовым дилижансом через Бержас и Ле, там есть и места для пассажиров. Потом поселимся в Ранконе. У меня есть адреса нескольких недорогих, но приличных отелей.

Валентина отпила чаю.

– В столице нам надо будет отыскать волшебников, про которых говорил доктор Друзи. Пока наши родственники будут ахать и охать, мы уже сами снимем с тебя чары.

– Ладно, – медленно сказала Эдвина, – положим, я согласилась на твою авантюру. У меня есть вопросы.

– Задавай!

– Во-первых, на какие деньги мы собираемся путешествовать?

– Для графини ты на удивление практична, – похвалила подругу Валентина. – Я распотрошила свою копилку, собрала больше трех тысяч. Удивительно, но принцип разумной экономии, о котором твердит папа, действительно работает! Кроме того… – девушка замялась. – Кроме того, я рассчитываю на некоторую сумму, которую мы можем выручить, сдав твой билет на поезд.

– Так вот почему мы едем в почтовой карете! – воскликнула Эдвина.

– Вовсе нет! – возразила Валентина, слегка покраснев. Может, ей стало жарко от горячего чая. – Просто почтовый дилижанс – не тот транспорт, которым обычно пользуются барышни твоего круга. Разумеется, если нас начнут искать, то сначала отправятся на железнодорожный вокзал, потом подумают про пассажирские дилижансы. Наверняка пошлют магограмму в Ранкону. А мы тем временем сойдем на почтовой станции.

– Разумно, – вынуждена была согласиться Эдвина. – По крайней мере, ты ответила и на второй вопрос – почему, собственно, предпочитаешь тесноту почтовой кареты удобному вагону. А как будем искать волшебников?

– Я поражена, – подняла брови Валентина. – Ты же не думаешь, что мы будем действовать наобум?! У меня есть особый план для поисков.

– Ну конечно же, у тебя есть план для всего, – с иронией произнесла Эдвина. – А как будем представляться? У нас же на лбу написано: «Беглянки»!

Валентина поставила чашку на стол, поднялась и подошла к трюмо, украшавшему дальнюю стену комнаты. Позвала Эдвину, и та встала рядом. В зеркале отразились две барышни.

– Посмотри на себя, Эдвина Дюпри, – сказала Валентина с легкой грустью. – На тебе домашнее платье, и все равно видно, что ты дочь графа. Осанка, манеры, взгляд. И посмотри на меня. Мое платье шила лучшая портниха города по вендоррским лекалам. Но я как была продавщицей из кондитерской, так ей и остаюсь.

– Ну, неправда. У тебя очень милое личико, – возразила Эдвина. – Тебя можно принять за… за…

– Белошвейку. Гувернантку. Модистку. – Валентина поправила выбившийся из прически локон и отошла от зеркала. – В общем, ты понимаешь, что я хочу сказать.

Эдвине захотелось утешить подругу, сказать что-нибудь ободряющее, например, что у нее очень славный вздернутый носик. Или что у нее заразительный смех. Или что у нее прекрасные густые волосы, настоящий водопад – все дамы ей завидуют. Или можно просто сесть рядышком, обнять подругу за плечи и помолчать за компанию.

– Мы не будем ничего о себе придумывать, – сказала Валентина, пока Эдвина собиралась с мыслями. – Ты – аристократка с юга Ольтена, а я стану твоей компаньонкой. Что может быть естественней двух таких путешественниц? Мы избежим любых подозрений.

Эдвина подумала и мысленно признала, что подруга вновь права.

Подойдя к комоду, она достала кошелек и, помедлив секунду, решительно высыпала его содержимое прямо на кровать.

– Мой вклад в предприятие, – сказала она. Валентина одобрительно кивнула.

Потом она на правах компаньонки помогла Эдвине уложить небольшой чемодан (ничего лишнего, мы едем по делам). И, в завершении приготовлений Валентина достала из бокового кармашка своей сумки маленький плоский флакончик.

– Прошу в туалетную комнату, – торжественно сказала она.

– Прости, пожалуйста, – осторожно сказала Эдвина, – а для чего?

– Ну как же! – воскликнула Валентина, открывая флакончик и осторожно нюхая содержимое. – Фу, какая гадость! Но для дела можно и пострадать. Это краситель для волос.

Эдвина посмотрела на нее с недоумением, и девушка снизошла до пояснений:

– Беглянкам полагается изменить внешность.

В ванной Валентина налила в таз воды и развела в ней половину содержимого флакончика. Вода тут же окрасилась в ядовито-синий цвет.

– На чем всегда попадаются героини романов? Их неземная красота заметна сразу, а значит, их все запоминают. Стало быть, нам надо изменить внешность. К сожалению, цены на притирания «Этвеша» мне не по карману, но в лавке «Сим-салябим» мне предложили этот краситель для волос. Сказали, это лучшее, что у них есть – моментальный эффект, и держится долго. Какой-то необычайный магический состав – привозят контрабандой. Иди сюда.

По спине Эдвины пробежал холодок. Пользоваться контрабандным товаром ей не хотелось. И вовсе не потому, что контрабанда – уголовное преступление. Не каждая девушка согласится вот так в одночасье поменять цвет волос. Валентина размешала синюю воду в тазе деревянной палочкой и поманила подругу.

– Мы с тобой читаем разные книги, – вздохнула Эдвина, распуская волосы. – В моих героини вообще никуда не сбегают. Они страдают молча и безропотно. А потом умирают.

– Тогда мы не будем подражать героиням твоих книг, – сказала Валентина и окунула волосы подруги в краситель.

Глава 9

Крамслоу

Гвоздь и Деревяшка давно облюбовали для промысла участок дороги между Черной речкой и Крамслоу, где рельсы разрезали бесконечную пустошь надвое, а пейзаж был однообразен и тосклив. В Крамслоу стояли около получаса. Здесь машинисты сменяли друг друга перед долгим ночным перегоном. Обходчик ходил вдоль состава, молоточком простукивая колеса. Пассажиры выскакивали на платформу, радуясь возможности размять ноги, и толкались в станционном буфете, где продавались горячие пирожки и редкой крепости местная наливка. Затем звонил колокольчик, возвещая о том, что пора занимать места, и станция пустела.

Воришки покупали самые дешевые билеты – в третий класс. Сразу после Черной речки Деревяшка напяливал форму проводника, ужом проскальзывал в вагон второго класса и обходил пассажиров, примечая, у кого что можно стащить. Гвоздь в это время хозяйничал в багажном вагоне. Крупного подельники не брали, в первый класс не совались – там работали птицы иного полета, с ними приятели не связывались. Но Гвоздя и Деревяшке и так хватало добычи – мало ли на свете дураков? А тот, кто держит что-то стоящее в ручной клади, все равно дурак, если при этом уходит в буфет заправиться наливкой и оставляет сумки без присмотра. Вот и получает по заслугам.

Избавляться от краденого помогал свояк Деревяшки, станционный смотритель в том же Крамслоу. Проколов в слаженной работе подельников пока не случалось.

В этот раз улов был смехотворный. Словно сговорившись, пассажиры в багаж насовали одно тряпье. Разжившись всего лишь парой часов, Гвоздь вернулся в свой вагон и нетерпеливо дожидался приятеля. Деревяшка явился уже перед самым Крамслоу. Судя по ухмылочке во все рябое лицо, своим рейдом он был доволен. Обозрев трофеи Гвоздя, он сплюнул в окошко и сообщил:

– Есть вариантик – тыщ на пятнадцать потянет, не меньше.

– Излагай.

– Человечек картину одну везет, от такую, – Деревяшка развел руками. – Я слышал, как дамочка одна все приставала к нему – спрашивала, а не Лако ли это. Она, видите ли, узнала руку мастера. Ну, человечек и говорит – да, Лако. Дядюшкино наследство. В Ранкону, говорит, везу, в музей сдам. Ну, дамочка, натурально, закудахтала, что это похвально, и все дела. Лако, говорит, высоко ценится. Смекаешь?

– Э, брательник, – покачал головой Гвоздь, – неохота как-то возиться.

– Навару с этого поезда никакого, – резонно возразил Деревяшка. – Давай хоть что-то возьмем, а Лазарус потом толкнет картину шурину Неда Цапельки.

– Неохота возиться, – повторил Гвоздь.

– Ну, глянуть на картину всяко можно.

– Разве что глянуть, – согласился Гвоздь. – Да только если это ценная вещь, ее в вагоне-то не оставят.

– Уже оставили, – довольно подмигнул Деревяшка, подбросил и ловко поймал монету, – вот, заплатил мне, чтобы я присмотрел за его наследством, пока он в буфет сгоняет.

Деревяшка караулил в дверях, а Гвоздь просочился в купе, достал из сумки картину, откинул ткань, в которую та была завернута, и замер. Из всех искусств его занимало только декоративно-прикладное. Ювелирное, например. С художеством воришка был знаком весьма поверхностно – по рисункам в школьных учебниках, над которыми Гвоздь, а тогда еще Дидье Мулен, издевался со всем детским цинизмом, пририсовывая усы дамам в пышных юбках и рожки с хвостами кавалерам во фраках. Но даже закоренелого вагонного воришку Гвоздя пробрало до костей, так искусно был нарисован портрет. Ни мазка, ни штриха не было заметно на гладкой поверхности холста. Представительный пожилой мужчина смотрелся как живой, строго и осуждающе глядя прямо с портрета.

Раздался тихий свист подельника. Деревяшка просунул голову в дверь.

– Братишка, он идет! Ходу! Ходу!

Еще пять минут назад совершенно не собираясь красть портрет, сейчас Гвоздь поддался панике, накинул на холст ткань, подхватил неожиданно легкую картину и исчез в коридоре.

* * *

Себастьян вконец измучился, пытаясь как-то замаскировать дядюшкино постоянное брюзжание. Казалось, Ипполит Биллингем делает все, чтобы привлечь к себе внимание. Он бурчал по поводу и без повода, поучал, изводил вопросами и требованиями рассказать, что происходит и где они едут. Племянник резонно счел, что портрет привлечет массу ненужного внимания, если не будет надежно укрыт под тканью (быть завернутым в плотную бумагу дядя категорически отказался). А если, не дай бог, ему еще вздумается заговорить громко?.. Лучше не думать, что тогда будет.

Поэтому молодой человек кашлял, шелестел газетой, жаловался на скуку, комментировал проплывающий за окошком пейзаж, читал стихи, коих он помнил великое множество, в общем, всячески отвлекал соседей по купе от бубнящего что-то свое постороннего голоса, который доносился из-под плотной черной ткани. Полная молодящаяся дама, ехавшая в третьем вагоне и заглянувшая проведать брата, соседа Себастьяна по купе, тут же потребовала показать ей портрет, потому что она «страсть как любит всякие картинки». Пришлось мысленно призвать на помощь все долготерпение и всех античных богов, чтобы дядя во время демонстрации молчал.

Пыхтя и выпуская клубы пара, поезд остановился в Крамслоу, и Себастьян с радостью воспользовался представившейся возможностью размяться и перекусить.

Пирожки были вкусными. С удовольствием съев парочку за столиком буфета, Себастьян купил еще несколько про запас, расплатился и вернулся в вагон. Воспользовавшись отсутствием соседей, он с комфортом вытянул длинные ноги поперек купе, раскрыл бумажный пакет, втянул ноздрями запах горячей сдобы и понял, что случилось нечто непоправимое. Странная тишина, которую Себастьян отнес сперва к редкой удаче, решив, что дядя утомился и задремал (или что там делают люди на портретах), была подозрительной. Он скосил глаза в угол, где должен был стоять прислоненный к стене портрет, а потом, повернувшись всем корпусом к стене и для верности протерев глаза, убедился, что самое страшное случилось вовсе не в тот момент, когда дядюшкино поместье посетил неизвестный маг. И даже не в тот, когда Себастьян обнаружил беспомощного Ипполита Биллингема, превращенного в картину. Самое страшное случилось только что.

Портрет пропал.

* * *

Лазарус притащил стул, поставил его возле окна. Гвоздь торжественно водрузил картину на сидение, прислонил к спинке.

Каморка станционного смотрителя была обставлена бедно и незатейливо. Весь навар, что Лазарус Амшор имел от продажи краденого, тратился на оплату учебы двух его сыновей-оболтусов. Учеба шла им не в прок, и Лазарус уже серьезно подумывал, не записать ли ему того, кто, вроде, поумнее, в моряки, а второго, который посильнее – в цирк, пусть там гири тягает. Всё польза, потому что бесконечные счета за разбитые окна, искалеченную мебель, оскверненные книги и проч., и проч., приводили Лазаруса в уныние.

– Решили сменить масть? Вместо золотишка за антиквариат принялись?

Деревяшка развалился за столом и шумно хлебал наваристую похлебку, заедая ее чесночным хлебом. Отвечать на вопрос Лазаруса он не счел нужным.

– А ну как хозяин – важная шишка? – продолжил свояк. – Полиции на наши головы только не хватало.

– Спокойно, – пробурчал Деревяшка с набитым ртом. – Важные шишки во втором классе не ездят. Человечек по виду тюфяк тюфяком, он не сразу и заметит-то, что портретик тю-тю. А заметит, так поезд всю ночь не будет останавливаться. Ночью, в полях, один – да что он может!

Деревяшка выловил пальцами из тарелки кусок мяса, сжевал его, вытер пальцы о штаны и встал.

– Лучше глянь, свояк, что за вещица. Лако. Руку мастера с того берега Лапскеры видно!

Деревяшка подошел к картине, сдернул с нее ткань.

Вид человека на портрете привел Лазаруса Амшора в оторопь, настолько живым он казался.

– Мать моя женщина… – с чувством сказал он, подходя к картине и протягивая руку, чтобы потрогать раму. Человек на портрете моргнул. Лазарус замер с протянутой рукой и тоже моргнул. Нарисованный господин моргнул еще раз, в упор посмотрел на смотрителя, разомкнул нарисованные губы и сказал:

– Руки помой сначала, а потом лезь холст щупать. – И добавил презрительно: – Деревенщина.

Лазарус, все еще не опуская руку, попятился. За его спиной застыл Деревяшка, полностью оправдывая свое прозвище. Гвоздь мелко-мелко дрожал, припав к стенке.

Портрет окинул взором присутствующих, повел бровями, сложил губы в трубочку и громко сказал:

– Бу!

* * *

Все же породу не перешибешь даже пятью годами зубрежки виршей Зурбана, разбором новелл Марагоны, анализом античных пьес и обретением собственного первого литературного опыта.

Биллингемы, виноделы и деловые люди, упрямы, честолюбивы, и решения принимают мгновенно. Иначе собрать урожай, из которого сделают потом прославленное «Амриконе» или крепкое «Шанди Мари», когда вчера еще рано, а сегодня уже поздно, не выйдет. Опоздал или поторопился – и виноград уже ни на что не годен.

Себастьян часто наблюдал, как дядя Ипполит ходил по виноградникам, пробуя ягоды, – вдумчиво, прикрыв глаза, смакуя вкус. Затем он сплевывал косточки, промокал губы салфеткой и выносил вердикт: можно. В дело вступал Хенрик, и по его приказу на виноградники собирались работники с огромными корзинами. Над лозами стоял непрекращающийся гул голосов, то там, то здесь кто-нибудь запевал веселую песню.

И вот теперь Хенрика нет. Вино в этом году наверняка будет хуже, чем обычно, – все знают, как на ягоды влияет колдовство. А тут колдовство было самое черное, какое можно представить. После которого люди пропадают, превращаются, умирают…

Себастьян позволил себе полминуты посидеть в полнейшем ступоре. Его одолевали мрачные мысли. Что предпримут воры, обнаружив, что портрет волшебный? Уничтожат его? Выбросят? Куда бежать? Где искать? Что делать?

Но природный оптимизм и смекалка все же взяли верх над отчаянием. В купе уже стали возвращаться пассажиры. Юноша поднялся и, дивясь снизошедшей на него спокойной уверенности, вышел на платформу.

Паровоз выпустил клуб дыма, состав дернулся, отчаянно прозвенел колокольчик, и поезд отошел, постепенно набирая ход.

Себастьян остался один. Он повернул в буфет, где, сверкнув улыбкой, узнал у миловидной болтушки-официантки, куда следует сообщать о пропаже.

– Вам, в полицейский участок надо, – ответила девушка, стреляя глазками. Молодой господин ей приглянулся. – А всякие забытые вещи обычно у станционного смотрителя хранятся.

– И что, бывает, что за ними обращаются?

– Никогда, – честно ответила девушка. – Место у нас, сами видите, не слишком бойкое. Да и что это за вещи – так, мелочи. Кто книжку оставит на скамейке, кто платок потеряет.

– Спасибо, красавица, – сказал Себастьян, присовокупив к словам монетку.

Девушка порозовела от удовольствия и смущения и сделала книксен:

– И вам спасибо, сударь. А смотритель – вон там его будка.

– И снова спасибо, – улыбнулся Себастьян. – Скажи еще, когда тут следующий поезд на Ранкону?

– Только утром, сударь.

Воры, размышлял Себастьян, бодро шагая в сторону будки смотрителя, скорее всего местные и будут ждать оказии, чтобы увезти картину из Крамслоу. Если, конечно, не спрятались где-то в поезде, который сейчас на всех парах мчится в столицу, или не избавились от насквозь магической вещицы. Только бы дядюшке хватило здравого смысла не наделать глупостей… Первым делом надо узнать у смотрителя, не видел ли он, как из поезда выносили картину.

Переступив порог, Себастьян испытал странную смесь облегчения и злости. Судя по голосу, который доносился из комнаты, дядя был в полном порядке, если так можно сказать о портрете. С другой стороны, воров хотелось ткнуть физиономией во что-нибудь твердое, чтобы расквитаться за доставленные неприятные минуты.

– …Значит, говоришь, – гудел дядя, – тут в ночь грузовой пойдет?

– Да, г-господин хороший, – с запинкой отвечал мужской голос.

Себастьян вошел в комнату.

– А, племянничек! – немедленно обратился к нему дядя. Портрет стоял возле окна, лицом к входной двери. У стола в полной растерянности сидел мужчина в серой форменной куртке железнодорожника – вероятно, смотритель. У стенки жались двое, невзрачно одетые и с тоской в глазах. Все троен были очень бледны.

– Дядя, я…

– По крайней мере, у тебя достало ума меня искать! Вот еще бы охранять научился как следует! Куда катится мир! Куда смотрит власть! Воровство цветет махровым цветом! Позор!

– Я тоже рад, что с тобой все хорошо, – сказал Себастьян, переводя взгляд на Гвоздя и Деревяшку, потом на Лазаруса. – Очевидно, что счастливым воссоединением со своим родственником я обязан вам, господа?

Лазарус кивнул.

– Нам, сударь, с магами и самим несподручно ссориться, – сказал он. – Давайте решим дело миром?

– Нет, ты слышал?! – воскликнул Ипполит. По голосу было ясно, что настроен он решительно.

– Конечно, миром, – сказал Себастьян, прикинув, что противников трое, а он один, да еще с портретом.

Повинуясь распоряжению Лазаруса, Деревяшка сбегал в буфет и принес бутылку наливочки. Себастьяна с почетом усадили за стол, накормили похлебкой, объяснили, что они – из одного только уважения к господину Биллингему – сами собирались везти портрет в Ранкону, дабы вручить в целости и сохранности Себастьяну в собственные руки. Видать, дядюшка Ипполит и правда напугал воришек до полусмерти.

– Как бы нам еще уехать отсюда?

Ему рассказали, что можно переночевать в Крамслоу, чтобы наутро сесть на следующий поезд до Ранконы. Гостиниц поблизости не было, но в деревне господина Брока охотно примут. Еще в три часа ночи через Крамслоу пройдет грузовой состав, который везет уголь. Состав ведет родственник Лазаруса, он может взять пассажира. Удобство там, сами понимаете, господин Брок, но уж они расстараются, чтоб его устроили со всем комфортом, какой только возможен. И вообще,

Оставаться на ночлег в Крамслоу Себастьян сразу отказался, решив, что можно разок и пострадать, зато как можно быстрее покинуть это местечко.

«На борт» его и впрямь приняли. Правда, пришлось довольствоваться закутком для хранения инструмента и разного барахла. Закрепив снова скрытый тканью портрет, Себастьян попытался уснуть под непрекращающееся брюзжание дяди Ипполита и мерный стук колес, но лишь несколько раз погружался ненадолго в тяжелую дремоту. Ранкона в эту ночь казалась ему недостижимым миражом.

Глава 10

Танн – Бержас

На повороте карета качнула фонарями, попала задним правым колесом в выбоину на дороге, и ухнула вниз. Два бравых охранника одновременно крякнули, стукнувшись плечами.

Эдвина безучастно смотрела в окно на темнеющую кромку леса. Всю дорогу она изобретала хитроумные способы отомстить Валентине за то, что уговорила ее на эту авантюру. И теперь по милости подруги приходилось терпеть эту тесноту, неудобные жесткие скамьи, соседей, один колоритнее другого, что стискивали девушку со всех сторон, ухабистую дорогу, перекрашенные волосы и много чего еще. Карета подпрыгнула на очередном ухабе, и Эдвина едва не упала на Валентину, которой, казалось, все было нипочем.

– Проклинаешь тот час, когда согласилась ехать со мной? – проницательно заметила та, протягивая подруге леденец.

– Ехала бы без меня, – буркнула Эдвина.

Вначале мысль прокатиться в почтовой карете показалась ей забавной. Да и сама карета выглядела вполне пристойно: с такими внушительными колесами, и возница так залихватски дудел в рожок. Какое-то время Эдвина даже наслаждалась побегом. До первого поворота.

– Я бы ни за что не убежала из дома одна, – вздохнула Валентина. – Я трусиха. Понимаешь, у меня никогда в жизни не было приключения. И не будет. Я не из тех барышень, кто отмечен перстом судьбы.

Эдвина с интересом посмотрела на подругу. Та комкала носовой платок.

– Ну а сейчас ты разве не участвуешь в приключении?

– О да, – улыбка вышла какой-то кривой. – Но это не мое приключение. Мы едем устраивать твою жизнь, а не мою.

– Ничего не понимаю! – рассердилась Эдвина. – А для чего ты тогда бежала из дома?

– Из чувства противоречия. В конечном счете, я ведь выйду замуж – не за Питера, так за его братца. Или за кого-то другого. Буду нянчить полдюжины детишек и вести домашнее хозяйство. Может, управлять одним из наших магазинов. Зато на старости лет будет о чем вспомнить!

Эдвина фыркнула. Не то чтобы она не верила подруге – просто та вряд ли смирилась бы с жизнью респектабельной супруги и матери. Определенно, у Валентины имелся план про запас. Кстати, о планах.

– Расскажи мне, пожалуйста, как ты собираешься искать… – Эдвина замялась, бросила быстрый взгляд на клевавших носом пассажиров и закончила мысль: – Ну, сама знаешь, кого.

Валентина щелкнула замочком ридикюля. На свет появился запечатанный сургучом конверт.

– Танцуй, – велела она. Эдвина неопределенно помахала рукой, изображая то ли танцы в народном стиле, то ли старческий тремор. Валентина сморщила носик. – Это копия того списка, что доктор написал для твоей тети.

– Ты его украла?

– Вовсе нет. Заглянула к доктору и сказала, что меня послала госпожа де Ла Мотт. Мол, она потеряла ту бумагу и просит доктора написать все заново.

– И он поверил?

– А как ты думаешь? – Валентина постучала пальцем по конверту. – Вскрывай.

– Почему я? – спросила Эдвина, беря тем не менее конверт и ломая сургуч.

– Потому что это твое приключение, – ответила Валентина и тут же нетерпеливо затеребила подругу за рукав. – Ну же, давай, что там?!

Список волшебников был коротким – всего три имени. Третье было написано чуть ниже остальных, дважды подчеркнуто. В карете царил полумрак, и, чтобы разобрать мелкий почерк доктора Друзи, Эдвина поднесла бумагу к окну.

По желтым бокам кареты, по почтовому рожку, по багажу на крыше, намертво привязанному веревками, скользнули последние лучи заходящего солнца. К ночи карету ждали в Бержасе.

* * *

Августа де Ла Мотт вскинула бровь, и топтавшийся в дверях слуга понял, что ему разрешается говорить.

– Г-госпожа… – Обычно он говорил четко, но под взглядом хозяйки почему-то начинал заикаться. – Госпожа, ваша племянница… ее нет в ее комнате.

– В самом деле? Возможно, она спустилась на кухню?

– В кухне ее тоже нет. И вещи ее… Они пропали…

– Что?!

Дремавший на коленях госпожи де Ла Мотт большущий пушистый кот приоткрыл один глаз и раздраженно дернул ухом. Вдова погладила его под подбородком, и кот снова задремал, а она осторожно переложила любимца в соседнее кресло на вышитую подушку.

– Я хочу видеть сама.

Она поднялась на второй этаж, где располагались гостевые спальни, открыла дверь в комнату Эдвины и полюбовалась на аккуратно заправленную кровать и раскрытые дверцы шифоньера. Не хватало нескольких платьев, белья, с полки пропала любимая шляпка – тетин подарок. «Девочке давно пора убежать из дому», – эхом отозвались в памяти собственные слова. Ну вот, рассудительная Эдвина Дюпри и убежала. Невероятно.

Взгляд зацепился за яркое пятнышко на туалетном столике. Августа взяла конфету в пестром фантике, поднесла к носу и внимательно рассмотрела в лорнет.

– Разумеется, – сказала она и слегка улыбнулась.

Девочкам давно пора убежать из дому.

– Ханс?

– Да, госпожа?

– Эдвина отправилась в Ранкону вместе с Валентиной Хельм. Думаю, они поедут почтовой каретой, это быстрее, чем рейсовый дилижанс, и дешевле, чем поезд. По крайней мере, я бы поступила именно так.

– Прикажете их нагнать и вернуть?

На мгновение дама задумалась. Здравомыслящая Эдвина и фантазерка Валентина…

– Не нужно. Пошлите магограмму Жаку, пускай отправит людей на все вокзалы, не только на почтовую станцию – на тот случай, если я ошиблась. Девочек нужно встретить. Не хватало еще им ютиться в третьесортных гостиницах!

Ханс поклонился и вышел.

Августа спустилась к себе. Сняв с шеи цепочку с маленьким ключиком, она открыла потайной ящик и достала оттуда плоский футляр резного дерева. Внутри на бархатной подкладке лежало зеркало: красивое, овальное, в оправе с завитушками и с узорами на обратной стороне. Коснувшись большим пальцем причудливого плетения, она назвала имя: Валер Дюпри. Большинству ольтенцев пока и не снилась подобная новинка, дающая возможность прямо беседовать на расстоянии. Это была самая громкая новинка Этвешей, которую можно было приобрести только под заказ в одном-единственном магазине в Ранконе. Госпоже Де Ла Мотт зеркало доставили утром.

Что есть магограмма? Возможность отправить сообщение с невероятной скоростью – даже в другие страны его доставят за несколько минут – это плюс. Но ответ придет лишь после того, как адресат прочтет послание и решит ответить. Если решит. «Зеркало» же взаимодействовало с приемником магограмм, открывая прямой канал для беседы. Брат не только сразу же услышит все, что хочет поведать ему Августа, но и она сразу узнает его ответ. Словно бы они беседуют, сидя в ее гостиной.

…Шарик-приемник отчаянно скакал и звенел, выкрикивая имя на всю гостиную. Когда граф Дюпри с опаской подошел к нему, приемник, как обычно, распался на четыре дольки, и над ним возник туманный образ сестры.

– Валер, я должна тебе сказать, что мы были правы. На Эдвине и в самом деле лежит проклятье.

– О нет, – скорчил страдальческую гримасу Валер. – Прадед Кларенс или двоюродная прабабка Эдна?

– Ни тот, ни другая, – ответила кузина и с удовольствием полюбовалась целой гаммой выражений лица Валера, когда он понял, что Августа его видит и слышит. – Это совершенно точно не родовое проклятье, и ему не больше двадцати лет. Эдвина отправилась в Ранкону на поиски мага, чтобы снять чары. Не беспокойся, за ней присмотрят. Но, возможно, – Августа вложила во фразу основательный запас сарказма, – ты тоже захочешь ей что-то рассказать?

– Я… подумаю.

– Хорошо. До свидания, братец.

– До свидания.

Зеркало погасло.

– Госпожа!

Да что за вечер такой?! В дверях снова стоял Ханс.

– Господин Хельм желает вас видеть. Прикажете впустить?

Кот в соседнем кресле сочувственно мяукнул.

– Пусть войдет.

Отец Валентины ворвался в кабинет и с порога заявил:

– Моя дочь пропала!

– Что вы говорите! – произнесла Августа де Ла Мотт, размышляя, насколько тяжкое преступление она совершит, скрыв от кондитера истинное положение вещей.

– Пропала, исчезла, испарилась, – подтвердил Хельм. – Ее нет ни в магазине, ни у соседей, ни в книжной лавке. Я посылал справиться о ней у ближайших подруг.

– Как я вас понимаю, господин Хельм! – Августа с невозмутимым видом налила в чашечку чая, добавила молока и пододвинула печенье. – У меня тоже племянница пропала. Просто ужас, что творится! Не желаете ли чаю?

Глава 11

Бержас – Ранкона

– Винни, просыпайся, уже светает.

– Ох-х… еще немножко, пожалуйста…

– Винни, ты, конечно, можешь спать и дальше, но карета ждать не будет, а за проезд мы уплатили вперед.

Постель зашевелилась, подушка полетела на пол, и из-под одеяла высунулась взлохмаченная головка Эдвины. Свежепокрашенные черные пряди выбились из нетуго заплетенной на ночь косы и щекотали лицо. Девушка убрала их за уши и явила миру заспанные глаза.

– Еще так рано, даже солнце не встало, – простонала она.

Валентина, полностью одетая и причесанная, занималась поисками правого башмачка. Со свойственной обуви вредностью башмачок решил потеряться именно тогда, когда времени на долгие сборы категорически не оставалось. Эдвина несколько секунд наблюдала за подругой, потом с тяжелым вздохом опустила ноги на пол.

– Вода для умывания на столе, – донеслось до нее. – Ага, попался! – Валентина с торжествующим видом откинула со спинки стула свисавшую до пола шаль и выудила пропажу.

Эдвина налила в фаянсовый таз воды из кувшина, зачерпнула ладонями и плеснула в лицо. Это помогло кое-как разогнать сон, и путешественница сразу почувствовала себя лучше. Все же, подумалось ей, в приключениях есть свое очарование, пусть даже пришлось ночевать на постоялом дворе и вставать до третьих петухов. По крайней мере, это веселее, чем проехать все это время в купе первого класса вместе с тетушкой Августой и ее камеристкой.

Она расплела косу, взяла со столика щетку и принялась расчесывать волосы. Как и было обещано на этикетке контрабандного товара, они остались мягкими и послушными, а их новый черный цвет даже придал облику некую изюминку. Может, стоит так и оставить? Хотя нет, мама с папой этого не переживут.

– Эдвина! Ты еще не одета и не причесана? Ну что с тобой делать! Давай помогу, раз уж я твоя компаньонка. И корсет затяну, так уж и быть.

В руках Валентины быстро замелькали гребешок и шпильки, и в две минуты прическа была закончена. Эдвина к тому времени окончательно проснулась, так что процесс одевания не затянулся, а ее собственная обувь в виде исключения не стала прятаться.

– Я готова!

– Отлично. Ты голодна?

– Нет. Даже удивительно. Все-таки ужин был ужасно сытным – до сих пор есть совсем не хочется.

– Вот и хорошо, – кивнула Валентина. – Все равно времени на завтрак нет. Но я взяла с собой кое-чего – поедим в дороге. А к обеду уже будем в столице, я узнавала. Приедем, обоснуемся в гостинице, переночуем и начнем наши поиски.

Эдвина улыбнулась, надела шляпку и опустила на лицо вуаль.

Небо успело окраситься оттенками розового и красного, предвещая восход солнца. Когда его диск поднялся из-за горизонта, девушки уже заняли свои места в карете. Дорога выровнялась, карета мерно покачивалась, и Эдвина почувствовала, что глаза снова начинают слипаться.

– Засыпаю, – пожаловалась она. – И как тебе удается быть такой неприлично бодрой в такое раннее утро?

– Я привыкла, – пожала плечами юная Хельм. – А ты поспи, времени у нас еще много.

– Спасибо, – поблагодарила Эдвина и закрыла глаза, проваливаясь в сон.

– …Подлец! Нет, каков негодяй! – Валентина перевернула страничку книжки и с яростью вонзила зубы в румяный бок яблока. – Ой, прости, я тебя разбудила?

– Нет, я уже сама проснулась, – Эдвина потянулась – настолько сладко, насколько это позволяли размеры кареты, соседство с другими пассажирами и правила приличия. – Долго спала?

– Пару часов, – Валентина откусила еще кусочек яблока и спохватилась. – Ой, а вот теперь ты точно голодная! Сейчас будем завтракать!

Графиня Дюпри взглянула на часики.

– По-моему, уже пора обедать.

– Извини, – развела руками Валентина, – до обеда придется ждать. Бутерброды будешь? И еще есть фрукты, печенье и конфеты.

– Буду! – радостно согласилась Эдвина. – И бутерброды, и фрукты, и печенье, и конфеты. Особенно конфеты!

Девушки рассмеялись, после чего хозяйственная Валентина принялась распаковывать корзинку и доставать оттуда какие-то свертки. Эдвина попыталась представить, что сказала бы тетушка, известная любительница путешествовать с комфортом, увидев любимую племянницу откусывающей от бутерброда, такого огромного, что его приходилось держать двумя руками, да еще и разговаривающую с набитым ртом. «Какой ужас!» – сказала бы тетушка и была бы права. Затем Эдвина представила себя завтракающей в вагоне-ресторане поезда: вот она намазывает джем на слегка поджаренные тосты, вот пьет чай с молоком из тонкостенной фарфоровой чашечки, изо всех сил изображая непонимание в ответ на намеки тетушки Августы о том, что молодой человек за соседним столиком – вон тот, слева, – не сводит глаз с юной графини Дюпри. Ну уж нет!

– Кстати, а что за подлец? Про кого это ты? – Эдвина отщипнула виноградину и отправила ее в рот.

– Подлец? Какой подлец? – не поняла сначала Валентина. – А, это в книжке! Подлец – это герцог, отпетый мерзавец. Он собирается жениться на прелестной Агнессе, единственной наследнице семейства Мерлен, только она об этом не знает, потому что ее похитили в раннем детстве. А герцог узнал об этом благодаря фамильному медальону, который Агнесса всегда носила на груди. Зная, что ее отец уже при смерти, он решил очаровать девушку и стать ее мужем и владельцем всего состояния, для чего придумал коварный план. Есть еще граф Патрис, он тоже хочет жениться на Агнессе – и не ради денег, он сам богат, но дело в том, что в Агнессу также влюблен его сын Филипп и уговаривает ее бежать с ним…

– И он тоже хочет жениться на Агнессе? – с деланной серьезностью спросила Эдвина.

– Тоже хочет, – подтвердила Валентина. – Они все хотят жениться на Агнессе. И ведь кто-нибудь непременно женится. Филипп, скорее всего. Хотя я болею за Патриса.

– Но у него уже взрослый сын, он должен быть в преклонных летах!

– А мне как раз нравятся зрелые мужчины. Есть в них, – Валентина мечтательно подняла глаза к потолку кареты, – особый шарм. А героини вроде Агнессы всегда выбирают не тех. Вот сейчас эта дуреха потеряла память. А потом попала в логово разбойников. Главарь шайки тоже оказался из благородных…

– И хочет на жениться?

Валентина кивнула.

– А уж как этот роман расхваливали – задолго до того, как напечатали!.. «Современный Хозяин Дубравы»!

– Ммм… «Хозяин Дубравы»? Это про то, как юная красавица влюбилась в уродца? Или, постой, нет, это его превратили в чудовище, а она его поцеловала…

– Пф, ты все путаешь!

– Ну, извини, – пожала плечами Эдвина. – Все эти старые сказки… терпеть их не могла в детстве. В этом я вся в отца, он тоже сказки не любит, сам мне говорил.

– Да уж, сказок ты не читала, зато вечно носилась с географическими атласами, – сказала Валентина, тоже нацелившись на веточку светло-зеленого винограда. – Я помню, как увидела тебя первый раз. В руках толстенная папка с картами, за которой и тебя-то не видно, только туфли, оборки на юбочке и бант на макушке.

Эдвина улыбнулась.

– Странно, а я вот тебя маленькой совсем не помню. Точнее, не помню, как ты выглядела. Зато прекрасно помню, что от тебя всегда пахло шоколадом и мятой. Я еще думала, что ты, наверное, вообще вся из карамели и пастилы.

Валентина прыснула со смеху. Хихикая и попутно стряхивая крошки с платья, она убрала остатки снеди в корзинку, прикрыла все платком и уселась поудобнее на скамье.

– Хозяин Дубравы, Винни, это вовсе не о том, о чем ты подумала.

– Напомни, – хмыкнула Эдвина.

– Все же просто! Хозяин Дубравы приходит на помощь купцу и просит в награду его дочку. В назначенный день он является за невестой, но она просит отсрочку перед… кхм… брачной церемонией.

– О! Теперь вспомнила! – всплеснула руками Эдвина. – Он ставит условие – надо отделить зерна от сора, ей помогает мышка, Хозяин посрамлен, а девушка свободна.

– Ну да, точно. Это старый вариант. Когда главной религией стало остианство, сказку переписали. Теперь девушке вместо мышки помогает ангел.

– Бедняжка, – притворно вздохнула графиня. – Этой бы девушке проклятие вроде моего. Никаких ангелов не надо, все женихи во главе с Хозяином Дубравы сами откажутся жениться.

Шутка вышла невеселой. Валентина опустила глаза и тихо спросила:

– Винни, а что будет, когда мы найдем мага и снимем проклятье?

– Не знаю, – честно ответила та. – Наверное, я смогу вернуться домой и выйти замуж.

– А ты хочешь?

На этот вопрос у Эдвины не было однозначного ответа.

– Я полагаю, – твердо сказала она, после минутного раздумья, – что когда мы снимем проклятье, то все само разрешится… как-нибудь.

Валентина вдруг хихикнула.

– Послушай, а может, попросим мага, чтобы он как-нибудь и мне устроил проклятие вроде твоего? Ужасно не хочется выходить замуж за Любена. И за его брата тоже. И за любого другого сына любого из папиных деловых партнеров. Проклятье мне очень бы пригодилось.

– Так я же не знаю, в чем оно заключается! – всплеснула руками подруга. – А вдруг у меня хвост вырастет?

Обе рассмеялись, и остаток пути прошел в беззаботной болтовне. Всего через полтора часа карета въехала в Ранкону.

Столица была огромна, шумна и прекрасна. Толпы людей спешили по своим делам, проносились экипажи, здания были так высоки, что приходилось задирать голову, чтобы рассмотреть их. С главной башни доносились удары колокола – одиннадцать часов. Солнце припекало с ясного неба, и Валентина подумала, что неплохо было бы снять жакет. Эдвина стояла рядом в своем голубом дорожном костюме и шляпке как сама элегантность.

– Винни, – позвала подругу Валентина. – А ты раньше бывала в столице?

– Да, несколько раз, – отозвалась та. – Только мы всегда приезжали на железнодорожный вокзал. Ну, где твои отели? Мы возьмем экипаж.

Валентина хлопнула себя по лбу, поставила вещи на землю и полезла в сумочку.

– Сейчас…

– Госпожа Дюпри!

Эдвина обернулась и увидела Усы. Они были столь роскошны, пышны и щегольски закручены на кончиках, что говорить о них можно было только уважительным тоном и никак иначе.

– Жак! – радостно воскликнула Эдвина.

– Госпожа Дюпри, дорогая вы наша, ну что ж вы не сказали даже, что приедете? Если б госпожа Августа не предупредила, ведь страшно даже представить, что случилось бы!

– Что? – спросила любопытная Валентина.

– Мы могли не успеть подготовить апартаменты! – страшным шепотом произнес Жак Фебре, один из доверенных слуг Августы де Ла Мотт, в обязанности которого входило, помимо всего прочего, присматривать за имуществом почтенной дамы. – Но, слава Всевышнему, нам сообщили вовремя! Давайте ваши вещи, госпожа графиня, и поедем.

– Но я не одна, – запротестовала девушка, – со мной…

– Госпожа Августа так и сказала, что будет племянница с подругой! – просиял управляющий.

Рядом, словно из-под земли, вырос еще один слуга и занялся багажом, а Жак увлек девушек к ожидавшему неподалеку экипажу.

Приключения, с улыбкой подумала Эдвина, особенно хороши, когда в них можно сделать перерыв на отдых с комфортом.

Двухэтажный особняк с видом на здание ранконской Оперы достался Августе де Ла Мотт в наследство от третьего супруга. Парадный портрет барона висел в ее доме в Танне рядом с портретами первого и второго мужей – иногда трижды вдова была сентиментальна.

– Красиво, – одобрила особняк Валентина, когда экипаж с гербом де Ла Мотт подъехал к входу.

Жак помог девушкам выйти из кареты и проводил в дом.

– Госпожа Дюпри! – всплеснула руками дородная дама в строгом темном платье с серебряным медальоном на груди. – Ласточка, как же мы все рады вас видеть! А что это у вас с волосами?

– Так теперь модно, – уклончиво ответила графиня. – Я так рада видеть тебя, Вероника!

Вероника прижала Эдвину к груди, а следом в объятия была заключена подруга «ее дорогой девочки». Когда девушки, наконец, вырвались, им было объявлено, что обед вот-вот будет готов и у них есть ровно час, чтобы привести себя в порядок и спуститься в столовую. Валентина попыталась сказать что-то вроде «мы не голодны», но Эдвина ткнула ее локтем и страшным шепотом прошипела: «Не вздумай ее обидеть!» Потом взяла подругу за руку и буквально потащила наверх.

– Вероника ужасно гордится своими семейными кулинарными рецептами, – пояснила она, с трудом сдерживая смех. – У нас, конечно, есть кухарка, но Вероника не доверяет ей готовить соусы. Они из-за этого даже частенько спорят. Один раз так поссорились, что мы с тетей Августой их два дня мирили. Между нами, готовит Вероника действительно великолепно. Можешь смело хвалить ее, и она полюбит тебя как родную. А теперь идем, я покажу твою комнату.

Гостевые спальни были небольшими, но очень уютными. Выдержанные в светлых тонах, с резной мебелью, такой изящной, что она казалась воздушной, с легкими занавесками и непременными цветами на столиках, комнаты словно приглашали поселиться в них навсегда. Валентина села на заправленную кровать, задумчиво хлопнула ладонями по атласному покрывалу, раскинула руки и упала на спину, широко улыбаясь.

– Не расслабляйся, – засмеялась Эдвина. – Переодевайся и спускайся вниз, Вероника очень не любит, когда опаздывают к обеду. Ванная комната вон там. Жду!

С этими словами девушка выпорхнула из комнаты и отправилась к себе. Ее вещи были уже разобраны, платья висели на своих вешалках в шкафу, дорожный несессер занял место на туалетном столике. Эдвина с удовольствием избавилась от уже надоевшего дорожного костюма. Освежившись после дороги, она переоделась в любимое платье, затем присела на пуф у зеркала и принялась за прическу.

Когда она спустилась по лестнице и вошла в столовую, там уже ждала Валентина. Обед прошел весело. Эдвина делилась новостями из Арле, Валентина рассказывала о Танне, откуда, как выяснилось, была родом и какая-то родственница Вероники. Та, в свою очередь, добросовестно пересказала все столичные новости. Пожалуй, ничто не доставляло ей большего удовольствия, чем возможность вдохновенно посплетничать. Ну, может быть, кроме похвалы ее соусам.

После обеда девушки отправились в библиотеку, чтобы обсудить дальнейшие планы.

– Как ты думаешь, может, заняться поисками уже сегодня? – задумчиво спросила Валентина, наматывая на палец локон.

– Давай лучше отдохнем и начнем поиски завтра, согласна? Можно будет взять тетин экипаж и попросить, чтобы нас отвезли по всем адресам.

Валентина охотно согласилась с этим предложением и задала другой вопрос:

– Винни, а это красивое здание на площади, это Опера?

– Да, – улыбнулась Эдвина.

– Ты там бывала?

– Конечно. Мама очень ее любит, а один раз мы были на открытии сезона. Это было замечательно, правда, я плохо помню подробности.

– Почему?

– Потому что на премьере присутствовала королевская семья, и я почти весь спектакль была занята тем, что рассматривала его величество и его брата, принца Стефана.

– А я бы хотела побывать в театре, – мечтательно сказала Валентина. – Пусть даже без короля и принца.

– Давай завтра сходим! Будут «Странники», сезон всегда открывается ими. Очень красивый спектакль, честное слово.

– Но ведь это очень дорого? – забеспокоилась девушка. – Кроме того, раз открытие сезона, значит, билеты раскуплены загодя, да еще, ты говоришь, на открытие приезжает сам король…

– Конечно, – сказала Эдвина, – билет в ложу мы уже не достанем, но если ты готова удовлетвориться партером… – она выдвинула ящичек стола и достала конверт из плотной бумаги. – Это должен был быть подарок мне на день рождения. Билеты в Оперу на открытие сезона. Я слышала, как она заказывала нам билеты еще в Танне. И знаешь, тете Августе не отказывают. – Девушка достала из конверта два кусочка гладкого картона с золотым тиснением. – Но тети здесь нет, зато есть ты и я!

– Винни, я тебя обожаю! – Валентина кинулась обнимать подругу.

Глава 12

Ранкона

Стук в дверь. Сначала вежливое «тук-тук», потом, не оставшись без ответа, громче и требовательнее. Себастьян с трудом оторвал голову от подушки и провел ладонью по лицу. Разлепить глаза удалось только с третьей попытки. Накинув гостиничный халат, молодой человек затянул пояс потуже, подошел к двери и сонным голосом спросил:

– Кто там?

– Полиция, отдел магозащиты, – сообщили из-за дверей.

Остатки сна в страхе бежали. Себастьян с трудом сдержал рвущееся наружу далеко не цензурное выражение и открыл. Перед ним стояли двое. Один постарше, наверное, ровесник дядюшки Ипполита, только, в отличие от сухопарого господина Биллингема, полноват и добродушен на вид. Второй – лет двадцати с небольшим, в новенькой униформе и с начищенной до блеска бляхой. Не иначе, новичок, приставленный к опытному ветерану набираться уму-разуму. Рядом неловко переминалась с ноги на ногу почтенная госпожа Марта, хозяйка гостиницы. Она ужасно не любила беспокоить без надобности посетителей, но разве откажешь представителям закона?

– Лейтенант Бланк, – представился тот, что постарше, – а это мой коллега, капрал Рене. Вы разрешите войти?

Себастьян посторонился, впуская их в номер.

– Присаживайтесь, пожалуйста, только у меня тут ужасный беспорядок, сами видите…

– Ничего страшного, – заверил его Бланк, опускаясь на стул. – Господин Брок, нам нужно задать вам несколько вопросов.

А вот молодой Рене явно из аккуратистов, подумал Себастьян: вон как морщится от разбросанных в беспорядке по стульям предметов одежды, а уж стоящий посреди комнаты ботинок (второй валялся в углу) он наверняка воспринял как личное оскорбление… Вот бы посмотреть на него после путешествия в грузовом поезде, где невозможно уснуть от грохота колес и недовольного бубнежа господина Биллингема.

Сойдя в Ранконе, Себастьян мечтал только об одном – добраться скорее до гостиницы и упасть в кровать. Извозчик за дорогу от вокзала содрал втридорога, но он слишком устал, чтобы торговаться.

Зато с гостиницей повезло. В «Луке и подкове» Себастьян уже останавливался. Он знал, что номера там без изысков и небольшие, зато чистые, все необходимое в них имеется (если, конечно, не считать предметом первой необходимости ванну размером с залив Монтрё), да и цены разумные. Дядюшка, разумеется, счел и эти траты транжирством, о чем не преминул поставить в известность племянника. Вместо ответа, молодой человек отнес портрет в ванную комнатку и закрыл дверь. После чего задернул плотно шторы на окне, разделся и уснул, кажется, еще до того, как его голова коснулась подушки.

Себастьян присел на край кровати, попытался кое-как пригладить взлохмаченные волосы и с горечью подумал, что мечтания о бритве так и останутся несбыточными до ухода полицейских: придется щеголять перед ними заспанной небритой физиономией.

– Вы позволите? – вежливо осведомился Рене, указывая на занавешенное окно.

Себастьян молча кивнул. Капрал раздернул занавески, закрепил их в петлях и поправил складки.

– Приношу свои извинения за ранний визит, – начал лейтенант Бланк, дипломатично опуская тот факт, что одиннадцать часов ранним утром никак не сочтешь. – Дело в том, что вчера вечером в отделе магической защиты Главного управления безопасности Ранконы было зафиксировано изменение потоков. Это изменение вызвал некий мощный артефакт седьмого-восьмого уровня, причем с явным черным присутствием в спектре. Согласно данным приборов поиска, этот артефакт локализован в гостинице «Лук и подкова», а конкретно – в вашем номере.

Влип, решил молодой человек. В Белфорде магов нет, а тут столица.… Теперь портрет, вероятнее всего, конфискуют, а его самого упекут в кутузку.

– Одну минуту, – мрачно сказал он, вставая (Бланк не пошевелился, на его лице не дрогнул ни один мускул, а вот капрал очень нежно положил руку на кобуру). – Я сейчас принесу этот артефакт. Он в ванной. Не беспокойтесь, – добавил он, – я не убегу, там нет окон.

При виде портрета Бланк привстал, а у его молодого коллеги натурально отвисла челюсть. Впрочем, лейтенант быстро пришел в себя и полез в карман. Вытащив оттуда жезл размером с карандаш, с крупным светящимся кристаллом на одном конце, он направил его на портрет и стал медленно водить по воздуху, описывая большие круги и при этом внимательно наблюдая за изменением свечения кристалла. Рене что-то лихорадочно строчил в блокноте.

– Как у вас оказался этот… предмет? – спросил лейтенант.

– Кого вы называете предметом?! – оскорбился господин Биллингем. – Я, Ипполит Феликс Эдмунд Биллингем Второй, не намерен терпеть подобные оскорбления! Это деловая поездка, а этот молодой человек – мой племянник и официальный представитель семейства Биллингем, так как в данный момент я несколько стеснен физически.

– Прошу прощения, господин Биллингем, – сказал Бланк после секундного замешательства. – Итак, вы находитесь в деловой поездке?

– Вас что-то смущает? – ехидно спросил дядюшка. – Если существует законодательное положение, ограничивающее юридические права граждан из-за превращения их в портрет либо иной предмет интерьера, я буду весьма признателен, если вы мне его процитируете.

Себастьян закатил глаза, но, отметив выражение лица аккуратиста Рене, улыбнулся про себя: судя по всему, с магическими воздействиями сотрудники госбезопасности уже привыкли иметь дело, а вот со знаменитым занудством господина Ипполита Биллингема еще не сталкивались.

В другое время Себастьян с удовольствием понаблюдал бы за этой дуэлью, но не сейчас. Представители закона при исполнении и вполне могут задержать гостей столицы до выяснения. А время не ждет. Поэтому, грустно вздохнув, молодой человек вмешался в увлекательную беседу, кратко изложив суть проблемы.

– …и вот я здесь, – закончил он рассказ и с надеждой взглянул на Бланка и Рене. Теперь его будущее, как он отчетливо понимал, зависело от того, поверят ли его рассказу.

– Почему вы не обратились в полицию у себя в Белфорде? – спросил Рене.

– Потому что нападение было магическим, – пояснил Брок, – а в Белфорде нет магов. Никаких. Это земли виноделов, вы же понимаете. Мое заявление неизвестно сколько времени пылилось бы в папке, пока полиция запрашивала бы Ранкону, пока приехал бы кто-то вроде вас. Вот я и решил сам ехать в столицу. Показалось, что так будет разумнее всего.

– Магические артефакты выше пятого уровня подлежат обязательной регистрации в отделе магической безопасности, – заметил капрал. – Вас должны были поставить об этом в известность на вокзале, и вам следовало сразу же прийти к нам.

– Я просто забыл об этом. Понимаете, вчера я был уже не в силах ехать куда-либо, поэтому решил оформить все сегодня утром. И вот проспал, – виновато развел Себастьян руками.

– В таком случае, господин Брок, настоятельно рекомендую вам не затягивать! Обязательно зайдите сегодня же в Управление и зарегистрируйте артефакт. И подайте официальное заявление о происшествии в Белфорде, чтобы делу дали ход!

Себастьян покорно кивал этим без сомнения здравым советам, при этом мысленно ругая себя последними словами. Он наивно полагал, что сможет обойтись своими силами, не обращаясь в полицию. Решил изобразить частного сыщика Клеменса Уортена, а дядюшка в таком случае, наверное, сойдет за его помощника Грегори.… То, что артефакты облагаются налогом, подлежат обязательной ежегодной перерегистрации, ввоз в страну – строго по лицензии, – все это Себастьян просто забыл за ненадобностью. Разве могло прийти ему в голову, что когда-нибудь он займется перевозкой дядюшки в таком виде, да еще и с магическим фоном, зашкаливающим за седьмой уровень?

Лейтенант присел к столу, заполнил какие-то бумаги, очевидно, отчет о посещении потенциального преступника Себастьяна Брока, а капрал аккуратно оттиснул печать с обратной стороны портрета.

– Ну, все, – сказал Бланк, проверив печать и размашисто расписавшись поверх нее, – ваш артефакт досмотрен. Ввиду чрезвычайных обстоятельств освобождаю вас от штрафа за просроченную регистрацию и настоятельно советую посетить Управление сегодня же.

Себастьян от души поблагодарил участливого полицейского и спросил:

– А нельзя ли… нейтрализовать воздействие на моего дядю?

Бланк сочувственно посмотрел на него.

– Я бы очень хотел обнадежить вас, юноша, но не в моих правилах лгать. Мне неизвестна природа этого явления, хотя я могу определить его очень высокий уровень и явную темную природу. Темная магия является уголовным преступлением, и мы приложим все усилия, чтобы найти преступника. Впрочем, – вдруг подмигнул он, – чтобы не терять время, загляните вот сюда, – полисмен черкнул что-то карандашом в своем блокноте, вырвал листок и, сложив его пополам, передал Себастьяну. – А сейчас мы должны откланяться. Благодарю вас за сотрудничество.

На пороге Рене задержался и посмотрел на Брока.

– Рекомендую вам поставить на ваш артефакт заглушку, – сказал он. – Чтобы он не вызывал дальнейших возмущений в магических полях. Обратитесь к «Этвешу». Всего доброго.

Себастьян закрыл за ними дверь и только потом развернул сложенный лист бумаги. Там было написано всего два слова: «Улица Симона».

– «Этвеш»! – воскликнул нарисованный господин Биллингем. – Разумеется, самая дорогая магическая лавка в Ольтене, словно бы нам и без того мало расходов!

Себастьян скомкал бумажку и выбросил ее в корзину для мусора.

– Этвеши – основные поставщики магического оборудования службам правопорядка, – сказал он. – Наверное, этот капрал знал, кого рекомендовать. Нет, я, конечно, могу поискать более дешевые лавки, но где гарантия, что тамошние устройства будут работать как надо? Этвеш за свою продукцию отвечает, у них это во всех сертификатах написано. Ладно, – он решительно встал и направился в ванную, – пойду приведу себя в порядок.

В маленькой ванной комнатке места хватало только повернуться. С одной стороны – раковина, над которой выступают два крана, еще выше – небольшой шкафчик с зеркалом. С другой стороны – занавеска отделяет импровизированную душевую кабинку. Освещение обеспечивал кристалл, вмонтированный в стенку: его следовало нажать и повернуть направо, чем дальше – тем ярче.

Через пятнадцать минут посвежевший, чисто выбритый, причесанный и полностью одетый Себастьян с портретом под мышкой уже сбегал по лестнице вниз. Госпожа Марта занималась какими-то подсчетами за своим бюро, но, увидев постояльца, сразу же отложила бумаги в сторону и приветствовала его искренней улыбкой.

– Я надеюсь, – произнесла она с легким вендоррским акцентом, – что все разрешилось хорошо?

– Да, это была простая формальность, – заверил ее юноша. – А вы случайно не подскажете, как лучше добраться до Главного управления, – он замялся, поскольку приличные и законопослушные граждане, как правило, не интересуются подобными вопросами, – безопасности? Мне нужен отдел магозащиты.

– Можно взять извозчика, – ответила хозяйка. Улыбка у нее была профессиональная, но за ней сквозило беспокойство, – но можно дойти и пешком. Управление в трех кварталах отсюда…

Получив подробное описание маршрута, Себастьян еще раз заверил Марту, что ему нужно всего лишь уладить формальность, о которой он по собственной глупости запамятовал вчера, и беспокоиться не о чем. После чего с виноватым видом спросил, где бы он мог перекусить, так как, к своему стыду, опоздал на завтрак. Хозяйка заверила, что если любезный господин Брок задержится на несколько минут, то завтрак ему будет приготовлен немедленно. Такое внимание к любому клиенту было еще одной причиной, по которой Себастьян выбирал «Лук и подкову» при каждом своем визите в столицу. Да и не он один – гостиница процветала.

Плотный завтрак, крепкий свежезаваренный чай – и путешественник почувствовал прилив сил и готовность немедленно свернуть горы. Или, по крайней мере, начать поиски.

Главное управление Службы безопасности занимало высокое здание из светлого камня на площади Согласия, неподалеку от Графского сквера. А на противоположной стороне площади, словно по заказу, находилась лавка Этвешей «Магия на каждый день», и Себастьян уже предвкушал, как он быстро уладит все формальности и приступит к поискам волшебника. Очевидно, его хорошее настроение передалось и дядюшке, так как портрет воздерживался от бурчания с самого выхода из гостиницы.

…Мелодично звякнул колокольчик над дверью, дневной свет и жару сменил приятный прохладный полумрак, и невысокий юноша за прилавком улыбнулся посетителю.

– Чем могу помочь, сударь?

Себастьян улыбнулся в ответ и положил портрет на стол.

– Мне нужно приобрести магическую заглушку.

Юноша поднял покрывало и не смог удержаться от возгласа изумления, а четыре хрустальные пирамидки, ровным рядком выстроившиеся на столе, вдруг засветились красным и желтым и замигали так, что глазам стало больно. Продавец поспешно прикрыл портрет тканью.

– Значит, вам нужен стабилизатор-поглотитель магического резонанса? – выдавил он.

– Понятия не имею, как это называется, – честно ответил Себастьян. – Мне сказали, что нужна заглушка.

Юноша вытащил из-под стойки большую шкатулку красного дерева и принялся в ней рыться. Положив на стол несколько странных вещичек, похожих на причудливые плетения из тонкой серебристой проволоки, он задумчиво осмотрел их, выбирая, затем протянул клиенту один из предметов.

– Восемнадцать таллов, – сказал он. – Это нужно прикрепить сзади к… м… портрету. Рядом с вами стоит пузырек с клеем, будет держаться крепко.

– А может, вы сами прикрепите, а то я не знаю… – начал было Себастьян, но продавец решительно покачал головой.

– «Этвеш» не имеет дела с темной магией, а ваш артефакт ею пропитан. Крепите сами и забирайте портрет. Должен предупредить, что я обязан буду сообщить об артефакте.

– Не стоит труда, – перебил его Себастьян, – я уже имел беседу с представителями закона и сейчас как раз направляюсь в отдел магозащиты.

Он обмакнул кисточку в пузырек с клеем и мазнул по обратной стороне портрета. Потом приложил серебристую плетенку и слегка прижал. Прозрачный клей мгновенно схватился. Через секунду оторвать амулет от портрета можно будет только вырвав «с мясом» кусок холста.

– Ну, дядюшка, – осторожно спросил Себастьян, – как ты себя чувствуешь с этой заглушкой? Появились какие-то новые ощущения?

– Никаких! – отрезал господин Биллингем.

– Магические поглотители «Этвеш» абсолютно нейтральны! – гордо заявил продавец, по-прежнему держась на расстоянии.

Хрустальные пирамидки прекратили светиться и мигать, и он вздохнул с явным облегчением. Себастьян полез в кошелек и принялся отсчитывать деньги.

– А вы не знаете, – как бы между прочим спросил он, – к кому стоит обратиться по такому поводу?

Юноша покачал головой.

– Я могу сказать точно, что наша фирма за это не возьмется: мы дорожим своей репутацией. Обратитесь в лавки на улице Симона. Вот ваша сдача, – добавил он, пододвигая несколько монет и прямоугольный кусок белого картона с серебряным обрезом, – и сертификат о покупке. Желаю вам успеха в поисках.

Себастьян покинул магазин и направился через площадь, уверенный, что юноша наблюдает за ним через окно.

Отдел магозащиты располагался в отдельно стоящем здании, необычно воздушном и элегантном. Оно больше подошло бы музею изящных искусств, а не цитадели, защищающей обывателей от магов.

На входе Себастьяна вежливо попросили сообщить цель визита, Себастьян ткнул пальцем в портрет и пояснил – «регистрация артефакта». Охранник понимающе кивнул головой и назвал номер кабинета.

Оказавшись внутри, молодой человек задумался: стоит ли сразу регистрировать портрет, или лучше сначала заявить о магическом нападении на Асти? В итоге, он решил сначала разобраться с формальностями – пять лет общения с бюрократами всех уровней в Ареццо приучили подходить к решению серьезных вопросов только имея на руках все необходимые бумаги – должным образом заверенные и как минимум в трех экземплярах.

Кабинет под номером двести два, где, как ему пояснили на входе, проводили регистрацию, оказался заперт: под табличкой с именем «Сержант Биндер» к двери был пришпилен кусочек картона с надписью «Обеденный перерыв с 12-00 до 13-00». Молодой человек в очередной раз помянул добрым словом свое потрясающее везение, но, поскольку с несправедливостью судьбы все равно не поспоришь, устроился на подоконнике и приготовился ждать еще двадцать минут.

Скуку скрашивало брюзжание дядюшки Ипполита, который решил воспользоваться моментом и провести воспитательную работу с племянником, в который раз указав на его неорганизованность и безответственность. Господин Биллингем никогда не позволял себе планировать визиты в серьезные учреждения, не узнав часы их работы заранее! Себастьян кивал, всем своим видом показывая абсолютное согласие со словами старшего родственника и полное признание своей вины. В конце концов, для Ипполита Биллингема наличие реакции аудитории всегда было условием желательным, но не обязательным.

Наконец на лестнице послышались шаги, и в дальнем конце коридора нарисовалась невысокая фигура спасителя – возвращающегося с обеденного перерыва хозяина кабинета двести два. Сержант Биндер шел неторопливо, что-то насвистывая под нос, а в руке нес объемистый пакет с пирожками, пахнущими так, что даже у плотно позавтракавшего Себастьяна засосало под ложечкой.

– Вы ко мне? – спросил Биндер.

Получив ответное «да», сержант отпер кабинет и впустил посетителя. Кабинет был маленьким, на столе, подоконнике, стульях стояли и лежали разнообразнейшие предметы, назначение большинства из которых Себастьяну было неизвестно. Ко всем предметам были привязаны картонные либо металлические бирки с инвентарным номером.

Пока Себастьян устраивался на стуле и обдумывал, с чего бы начать, хозяин достал из ящика стола пять кип бумаги разного цвета и разложил перед ним. Потом невозмутимо открыл сейф в углу, положил туда пакет с пирожками и запер, не забыв набрать шифр.

– Заполняйте, – указал господин Биндер на формуляры.

– Всё? – на всякий случай уточнил Себастьян, прикидывая, что дело грозит затянуться до вечера.

– Только верхние листы, – утешил его сержант. – Записи оттуда копируются магически. Очень удобно, когда нужно несколько экземпляров документа.

Себастьян криво усмехнулся и про себя пожалел, что у него не было таких волшебных тетрадок в Ареццо, чтобы подсунуть их Талю Дженро, отличнику курса. Таль не жадничал и всегда делился конспектами лекций, но переписывание занимало столько времени!..

– Простите, – прервал он заполнение форм, – а что значит «тип артефакта»?

– То и значит, – пожал плечами Биндер. – Назначение артефакта: следящий, охранный, декоративный… Что он делает?

– Вообще-то, ничего, – осторожно сказал молодой человек. – Разговаривает только.

– Тогда ставьте галочку напротив «декоративного».

Молодой человек скосил глаз на дядюшку, ожидая его реакции на такое определение. Насколько он знал любимого родственника, тот подобное оскорбление ни в коем случае не оставит без внимания. Однако нарисованный господин Биллингем молчал, переваривая услышанное.

Заполнив все формуляры, Себастьян пододвинул их к сержанту. Тот извлек из другого ящика уже знакомый юноше жезл со светящимся кристаллом, провел над портретом и хмыкнул под нос: «Ого, восьмой уровень!». Затем поставил в формулярах непонятные закорючки и расписался внизу, а Себастьяну отдал копию каждого, заверив личной печатью. Последним штрихом в процессе регистрации стала еще одна печать: Биндер чуть ли не с благоговением извлек ее из резной шкатулочки, капнул на обратную сторону портрета тягучей темно-золотистой жидкости, которая сразу же принялась застывать, и поставил на ней аккуратный оттиск.

– Теперь все, – сказал он. – Всего доброго.

Вот так просто, почему-то разочарованно подумал Себастьян, заполнил несколько бумажек, расписался, поставили печать – и свободен. Странная какая-то магия. Бюрократическая.

– Скажите, – спросил он, задержавшись у двери, – а к кому мне обратиться по поводу магического нападения?

– Первый этаж, конторка у лестницы, – ответил сержант.

В коридоре Себастьян чуть не столкнулся с внушительной дамой, живо вызвавшей в памяти прослушанный курс о воинственных варварских племенах и их культе Великой Воительницы. Во всяком случае, швабру в руке она несла с такой же опасной уверенностью, как Великая Воительница – свое копье, а уже на лестнице до него донесся голос дамы, требующей у сержанта Биндера немедленно покинуть кабинет для проведения влажной уборки и нейтрализации излишков магии.

Сидевший за конторкой пожилой офицер внимательно выслушал и Себастьяна, и самого потерпевшего, записал показания и заверил, что делу будет дан ход. Видимо, решил Себастьян, живые портреты для сотрудников магозащиты – дело обычное, раз никто не проявил ни малейшего удивления при виде дяди Ипполита.

На улицу молодой человек вышел с чувством выполненного долга, но готовность совершать подвиги заметно увяла. Очевидно, подумал он, кончился заряд энергии, и его необходимо пополнить. Знать бы еще, где покупал те замечательные пирожки сержант Биндер...

Глава 13

Ранкона

Тоненький лучик прошмыгнул в комнату Валентины, проскакал золотым зайчиком по столу, вскочил на постель и защекотал щеку. Валентина перевернулась на другой бок и натянула на голову одеяло. Сегодня не нужно вставать и идти помогать отцу, можно поспать еще, попыталась уговорить себя девушка. Бесполезно. Валентина встала с кровати, сладко потянулась, раздернула занавески и подставила лицо солнечным лучам. Как здорово! Набросив поверх ночной рубашки пеньюар, она отправилась будить подругу.

– Винни, просыпайся, у нас полно дел! – пропела она возле ее комнаты. В ответ раздалось сонное бурчание. – Просыпайся, соня-засоня! У кого сегодня день рождения?

За дверью зашуршало, затопали по полу босые пятки, и дверная ручка повернулась.

– Ой, что это с тобой? – спустя мгновение почти в унисон завизжали обе.

Пушистые волосы графини Дюпри больше не были черными. Но не вернулся к ним и родной льняной цвет. Когда-то в детстве Эдвина изображала лесную фею в домашнем спектакле, и для нее соорудили особенный парик: искусственные волосы долго красили в зеленый цвет и переплетали серебряными нитями. Парик был очень красивый. Однако до нынешней прически девушки ему было далеко. Длинные локоны Эдвины переливались всеми оттенками зеленого и сверкали под солнечными лучами изумрудными искрами. Пожалуй, необычнее смотрелись только волосы Валентины – ярко-синие с голубыми прядками.

– Что случилось? Как это? Ой, мамочки! – причитала Валентина, рассматривая себя в зеркало.

– Вот именно, мамочки! Меня мама убьет! – вторила ей Эдвина. Подруги в ужасе взирали то на свое отражение, то друг на друга.

Первой себя в руки взяла Валентина, вспомнив, что говорил папа о деловом подходе Хельмов к решению проблем.

– Давай попробуем вспомнить, что произошло. Когда мы желали друг другу спокойной ночи, у тебя были волосы черные. Что произошло потом?

Эдвина честно начала припоминать.

– Я приняла ванну с настоями трав, потом помыла голову вендоррским шампунем, выпила теплого молока с печеньем…

– Ага! Вот оно!

– Ты думаешь, это из-за молока?

– Да нет же! Мы с тобой покрасили волосы перед побегом, помнишь? В Бержасе мы головы не мыли. Только вчера перед сном – я тоже воспользовалась тем шампунем, не устояла, он так приятно пах. В одном романе был такой эпизод: главный герой пробовал сменить внешность, а наутро его волосы стали в красно-желтую полоску. Хотя внешность он все же сменил.

Эдвина вцепилась в свои зеленые косы, помахала кончиками перед носом подруги.

– Что же теперь делать? Мы ведь не можем искать мага в таком виде! Он, чего доброго, нас еще сильнее заколдует от греха подальше. Нужно в парикмахерскую!

Возражать на это было нечего. Вскоре обе девушки, тщательно спрятав волосы под шляпками с вуалью, уже садились в экипаж.

Салон красоты «Золотой лев» располагался на углу Дарье и бульвара Мон: центр города, высоченные цены за аренду, соответствующие – за предоставляемые услуги. Название салона – золотыми буквами, причудливым шрифтом – красовалось над входом, а под надписью искусный мастер изобразил того самого льва – с курчавой гривой и мощными передними лапами, вскинутыми то ли приветственно, то ли угрожающе. Валентина искренне надеялась, что неизвестный художник имел в виду первое.

– Не слишком ли шикарное заведение? – задумчиво спросила она подругу.

– Возможно, – согласилась Эдвина. – Но я в Ранконе знаю только два салона: «Золотого льва» и «Принцессу», но та на противоположном конце города. Есть, наверняка, и другие, только я никогда там не бывала. Может, они тоже используют контрабандный товар?!

Валентина горько усмехнулась.

– Мой папа говорил, что всю контрабанду делают в Аркадии на улице Адмирала Дельмонико. И оказался прав.

Девушки вошли.

Внутри было светло и просторно. Пол застелен золотистым, без единого пятнышка, ковром, у стены удобный диванчик и несколько кресел, на низком столике – стопка модных журналов. Стены украшены акварелями, а на небольшом постаменте в углу – державная печать: причудливый знак, тисненный серебром на темном дереве, означающий, что в салоне практикуют магию и что все магические средства соответствуют требованиям.

– Чем могу помочь? – пропел женский голос за их спинами.

Дама была прекрасна той красотой, какая достигается лишь в салонах и не за одну процедуру. При виде дамы Валентина немедленно устыдилась. Собственные ноготки она стригла коротко, лицо умывала простой водой, а из всех причесок предпочитала косу или пучок, чтобы волосы не мешали при работе.

– Нам нужен парикмахер, – сказала Эдвина, которую потрясающая внешность дамы нисколько не смутила.

– Вам назначено?

– Нет, – ответила Валентина.

– В таком случае, я боюсь, что….

– Надеюсь, маэстро Поль свободен, – светски улыбнулась Эдвина. – Скажите ему, что пришла графиня Дюпри.

Дама очень внимательно посмотрела на девушку.

– Одну минутку, пожалуйста, я сообщу маэстро.

Она вернулась через пять секунд, рассыпаясь в извинениях за то, что заставила ждать, и пригласила девушек войти.

Маэстро Поль оказался моложав и не слишком высок ростом, чего нельзя было сказать о его самомнении. Одну из стен кабинета почти полностью покрывали грамоты и дипломы в резных рамках: второе место на международном конкурсе парикмахерского искусства в Таре, Вендорра, первое место – на конкурсе в Эглебе, Шлезия, Гран-При турнира «Ножницы и расческа», золотая медаль по итогам ежегодных проверок салонов красоты, личная благодарность покойной королевы Элеоноры. Рядом гордо сверкал золотом диплом с отличием магического факультета.

– Прошу вас, госпожа Дюпри, – пригласил парикмахер.

Эдвина молча сняла шляпку, и по ее плечам рассыпались изумрудно-зеленые пряди. Маэстро Поль коснулся волос, внимательно изучил один локон и хмыкнул.

– Должен заметить, госпожа, что оттенки «наяда» и «лесная нимфа» вышли из моды несколько месяцев назад. Вам угодно изменить цвет или восстановить естественный?

Подруги переглянулись.

– Восстановить, – твердо сказала графиня.

– Питательная маска, укладка?

Валентина мысленно прикинула, во сколько это обойдется, и содрогнулась.

– Разумеется. Сегодня вечером мы идем в Оперу.

Валентину увлек за собой помощник маэстро Поля, долговязый рыжеволосый парень. Сам маэстро услужливо развернул кресло для графини. Он оказался большим любителем поболтать.

– Вы же дипломированный маг? – спросила девушка, вклинившись в поток словес.

– Разумеется, – сказал парикмахер, продолжая колдовать с ее волосами. – Я учился в университете Оксера, был в числе лучших студентов.

– А проклятия снимать умеете?

– Те, которые нарушают укладку волос – безусловно, – хохотнул маэстро Поль.

– А более серьезные?

– Боюсь, не моя специальность. Да и кому это нужно в наше время? Мелкий сглаз и порча нейтрализуются стандартными средствами, ими владеет любой выпускник, а серьезные проклятия… В Ольтене последний раз подобное случилось лет двадцать назад. Какой маг в здравом уме и твердой памяти согласится терять силы и здоровье ради такой сомнительной цели?

– Куда теперь? – спросила Валентина, поправляя перед зеркалом челку родного каштанового цвета, когда все процедуры были закончены, а счета подписаны.

– Нам нужны платья для похода в Оперу, – сказала Эдвина. – Я ведь с собой ничего не брала. «Цель поездки – деловая», – передразнила она подругу.

Та погрустнела.

– На платье у меня точно не хватит денег.

– Что-нибудь придумаем, – улыбнулась Эдвина.

Но на улице их ждал сюрприз: господин Жак горделиво подкрутил усы и картинно распахнул перед госпожой Дюпри дверцы экипажа с вензелем де Ла Мотт.

– А… куда мы? – поинтересовалась девушка, опираясь на предложенную им руку и забираясь в экипаж.

– По магазинам! А дома вас будет ждать праздничный обед в честь Дня рождения!

* * *

Вопрос с пирожками разрешился быстро – ими торговали в маленьком кафе, куда на обеденный перерыв ходили сотрудники Управления. Держа в одной руке горячий пирожок с мясом, другой Себастьян пытался кое-как развернуть и распрямить карту города, приобретенную за две монеты у уличного мальчишки-газетчика. Несмотря на то, что в Ранконе и ему, Ипполиту Биллингему неоднократно доводилось бывать в прошлом, многие районы города для них обоих оставались неизведанными. Сначала Себастьян собирался просто спросить, как пройти на улицу Симона, но ему недвусмысленно дали понять, что информация в столице стоит денег. Купить план города оказалось дешевле.

– Себастьян Брок! – потребовал внимания господин Биллингем.

– А? – отозвался племянник, прожевывая пирожок.

– Немедленно сними с меня эту тряпку, мне надоело догадываться о происходящем по звукам!

– Вообще-то, – не удержался от замечания Себастьян, – говорят, что солнечные лучи ужасно вредны для живописи. Краски выцветают, лак трескается…

– А еще говорят, что длинный язык тоже вреден – старшие родственники обижаются и лишают языкатую молодежь содержания в настоящем и наследства в будущем, – парировал дядя. – Пересядь в тень. Или ты намерен сдать меня в какую-нибудь антикварную лавку?

– Что вы, уважаемый старший родственник, только в самую лучшую галерею, – вздохнул Себастьян, пересаживаясь на соседнюю скамью.

Он снял с картины покрывало и устроил портрет рядом с собой, чтобы дать дядюшке возможность обзора. Сам же он продолжил изучение карты. Можно было, конечно, довериться извозчикам, но те, словно сговорившись (скорее всего – именно сговорившись), требовали тройную предоплату. Мол, опасные там места, заедешь на улицу бравым молодцем, а выедешь крысой или жабой. Себастьян, вспомнив родное поместье, криво усмехнулся.

Мимо прокатил роскошный открытый экипаж, запряженный парой серых коней. Молодой человек проводил его взглядом, задержавшись на точеном профиле сидевшей в нем светловолосой девушки. В карете было еще двое пассажиров, но их Себастьян не заметил.

– Это же вензель де Ла Мотт? – дядя Ипполит, разумеется, сразу обратил внимание на самое главное, не позволяя себе отвлекаться на разные мелочи вроде красивой пассажирки. – Однако у Эффи ведь нет дочерей, насколько я помню… наверное, это ее племянница.

– О чем ты? – переспросил Себастьян, не отводя глаз, пока карета стояла у перекрестка. – Кто такая Эффи?

– Августа де Ла Мотт, – строго ответил тот. – Бестолочь ты, милый племянник. Сегодня нужно знать имена не только умерших сто лет назад писак.

– И какая эта Августа де Ла Мотт? Она молодая? Красивая?

Портрет фыркнул.

– Возможно, не настолько, как героини тех книжонок, что ты читал вместо приличной научной литературы, но чертовски миленькая.

Карета тронулась.

* * *

Арле

При всех своих недостатках, Валер Дюпри был добрым человеком. Кроме того, он был человеком чести. Никто и никогда не упрекнул бы его в том, что он не выполнил обещания или иным образом посрамил свою громкую фамилию. Лишь одна история, случившаяся так много лет назад...

Память настигла графа посреди конюшни. Отнюдь не любитель верховой езды, Валер редко появлялся в конюшнях, да и сейчас острой необходимости не было. Свое присутствие возле стойла с дочкиным любимцем, серым в яблоках жеребцом Орликом, граф затруднился бы объяснить даже самому себе. Рассеянно поглаживая шелковую морду коня, он невесело размышлял о бренности всего сущего, затем его мысли перекинулись на предмет более материальный. Задумался граф об Орлике, косившем на него карим глазом – красавец явно скучал с тех пор, как уехала Эдвина. Мысленно произнеся имя дочери по слогам, граф вздохнул и похлопал жеребца шее.

– Вот так вот, друг копытный, – сказал он вслух, повергнув коня в замешательство. – Что прядаешь ушками? Скучаешь? Я тоже.

И граф пошел в дом, обуреваемый противоречивыми чувствами. От обеда он отказался, решительно пресекая все попытки Флоры немедленно впасть в беспокойство о здоровье супруга. Запершись в кабинете с хересом, Валер опустился в кресло, подпер голову рукой и предался размышлениям.

Утром, отправляя магограмму в Ранкону, он цветисто поздравил дочь с рождением, пожелал всяческих успехов, пустил слезу, вспоминая о тех благословенных временах, когда Эдвина была совсем еще малюткой. Графиня присовокупила к поздравлению еще множество советов. Валер не стал ей сообщать, что их единственная дочь разгуливает по Ранконе вовсе не с тетей Августой, как предполагалось ранее, а в компании дочки кондитера.

Придвинув к себе графин, Валер немного полюбовался игрой солнечных бликов на его боках. И вернулся мыслями на двадцать один год назад, в трактир при гостинице «Храбрый карась».

«Это как в сказках, да?» – «А вы сказки читаете?» – «В детстве мне нянюшка рассказывала…»

А до этого была невыносимая боль, глаза застилала черная пелена, и крик застыл в горле, и это длилось и длилось… его раздирало на части, боль накатывала волнами – одна сильнее другой… Нет! Нет, слишком болезненно даже вспоминать.

Но воспоминания, со всем тщанием запрятанные на веки вечные, нашли лазейку и не желали больше сидеть взаперти. Они толпились перед глазами графа, подставляя то один бок для обозрения, то другой. Вот его, слабого и сбитого с толку, Шел Уикс буквально втаскивает в экипаж и бормочет что-то ободряющее. Вот он дома – после целой недели в постели он все еще чувствует себя разбитым. Вот ходит кругами по комнате, мучительно решая, идти ли в полицию, и в этот момент приезжает Эффи, его здравомыслящая, решительная, мудрая сестра, и буквально волоком тащит в Ранкону.

А потом череда странно пустых дней, и как гром среди ясного неба – преступление раскрыто, преступник во всем сознался и был арестован. Вникать в подробности было мерзко и недостойно дворянина. Вместо него со всеми вопросами блестяще справляется адвокат, а сам он спешит в Арле к жене, к дочери… Еще в Ранконе его ждала магограмма с радостным известием. Но только в поместье, наворковавшись всласть над колыбелью, граф вспомнил кое-что и заметно изменился в лице. Здравый смысл сказал: «Чушь!», а сердце шепнуло: «Есть время». И Валер Дюпри постарался забыть.

Как он тогда сказал? «В нашем роду не принято оставлять такие долги!» Странно, ведь прошло добрых два десятка лет, а тут всплыло в памяти каждое слово. Вся суровая правда обрушилась единовременно на голову графа.

Валер принял решение и, сверкая глазами, театрально стукнул кулаком по столу. Единственными его зрителями были херес и совесть, и они аплодировали, как могли. Херес от избытка чувств даже едва не расплескался на столешницу. Совесть пребывала в восторге, близком к эйфории.

Граф твердой рукой отворил дверь кабинета и гаркнул так, что зазвенели стекла:

– Прибор для магограмм! Быстро!

– Валер? – прибежала на его вопль супруга. – У тебя снова депрессия? Дать капли? Позвать доктора?

Граф не счел нужным отвечать. Мелкой рысью двое слуг пронесли в кабинет столик с прибором. Флора с опаской и легким оттенком обиды посмотрела на супруга.

– Что ты собираешься с этим делать? – В такие моменты она всегда чувствовала себя уязвленной, поскольку в этом доме право на внезапные эксцентричные поступки и резкие смены настроений принадлежало не ей.

– Стихи слагать буду, – ответствовал дражайший и снова заперся в кабинете.

* * *

Ранкона

– Скорее, скорее! – со смехом воскликнула Эдвина, перескакивая через две ступеньки. – Поможешь мне сделать нелегкий выбор – брусничное или терракотовое!

– В Оперу? Мое мнение – только голубое! – ответила Валентина, притормаживая у подножия лестницы и переводя дыхание.

Праздничная трапеза была настолько пышной и обильной, что невозможно было одолеть и трети яств. Возможно, совершеннолетие графини Дюпри следовало праздновать с иным размахом – торжеством, балом с сотней гостей, танцами, десятками пожеланий... Так, как проходили все предыдущие дни рождения Эдвины. Но она никогда не чувствовала себя более счастливой, чем сейчас, поедая торт в компании лучшей подруги, с которой сбежала из дома и отправилась на поиски средства от таинственного проклятия.

Сразу после традиционного задувания свечек на именинном торте Эдвина завела речь о нарядах. Не удержавшись, они перемерили, кажется, все, что только предлагали модистки. Принцип разумной экономии уступил перед феерией цветов и тканей, и гардероб Валентины пополнился изумительным вечерним платьем карамельного оттенка. Эдвина же не смогла определиться с выбором в магазине, и пришлось взять сразу три платья, которые понравились больше других.

Вскочив из-за стола, Эдвина побежала продолжать примерку.

– Я тебя жду! – крикнула она, и Валентина услышала, как хлопнула дверь наверху.

Откуда-то справа выплыл Жак Фебре. Величественно шевеля усами, он сообщил:

– Магограмма без адресата.

– Спасибо, я передам Эдвине, – весело сказала Валентина.

Она секунду замешкалась, затем прошмыгнула в кабинет. Аккуратно прикрыв за собой дверь, она подошла к магоприемнику и, прошептав: «Пожалуйста, пожалуйста, только не папа!», включила его.

…Эдвина по очереди прикладывала к себе платья, пытаясь понять, какой цвет больше подходит под ее радужное настроение, когда в комнату вошла Валентина.

– Милая, что с тобой? – спросила Эдвина, на секунду отвлекшись от собственного отражения в зеркале и заметив мрачное лицо подруги. Та покачала головой и сделала неопределенный жест рукой, мол, ничего страшного, не обращай внимания. Графиня снова вернулась к нарядам.

Валентина открыла ящик комода, где Эдвина хранила деньги и документы, достала записку от доктора Друзи, перечитала ее, негромко, но с чувством сказала: «Ха!», и убрала обратно в ящик. Еще с полминуты она сидела, о чем-то размышляя, потом встрепенулась, повела плечами, словно сбрасывая с себя груз забот, и подскочила к Эдвине, чтобы забрать у нее из рук терракотового цвета платье с длинным шлейфом.

– Пощади мои чувства! – воскликнула она. – Как мы с тобой могли выбрать это? Немедленно отправить обратно в магазин!

Глава 14

Ранкона

«Дорогой Призрак! В гримерных №7 и №15 опять не работает отопление. Мы мерзнем! Сердечно твоя, Мари». (Другими чернилами, ниже: «Разберусь. П. О.»)

«Кто нашел кошелек с двадцатью таллами? Верните хотя бы кошелек! Обращаться в пожарную часть».

«Дополнительный набор хористов. Чтение партитуры – обязательно, хотя бы три класса ГМУ – желательно, презентабельная внешность. Прослушивания по вторникам и четвергам, в три часа. P. S. Господин Призрак, не желаете ли поприсутствовать?» (От руки, ниже: «Благодарю. Свободен в четверг. Буду. П. О.»)

«Кому нужны котята? Рыжие, ласковые. Мать – Маркиза, отец – скорее всего, Пират с кухни. Спасите их! Монтер собрался их топить!»

«После премьеры на том же месте, в то же время. Кому надо, тот понял».

«П. О.! Пропал разводной ключ на 40. Ты не находил? Огюст». (К букве «О» пририсованы рожки и борода, под ней печатными буквами: «НЕТ».)

Доска объявлений висела в широком фойе, ведущем в административную часть. Использовали ее очень активно: здесь были и расписание репетиций, и объявления о пропажах и находках, и анонимки, и часы занятий у старушки, дававшей уроки дикции, а также замечания Призрака Оперы № 9 по поводу разбазаривания имущества, вопиющих случаев краж, критика или похвала актерам и режиссерам… Чего только тут не было!..

Артур воровато огляделся. Три девчушки из кордебалета о чем-то шушукались, едва не соприкасаясь лбами, швейцар, пыхтя от усердия, нес в направлении гримерных прим и премьеров огромную корзину роз кремового цвета, столяр прилаживал новую ручку к двери черного хода, вдалеке кого-то распекал дирижер.

Тенор пролистал испещренные пометками страницы партитуры, достал двумя пальцами за уголок записку, но тут из-за угла появился секретарь директора Лурье и застыл прямо посреди коридора, задумчиво грызя карандаш. На лице секретаря блуждала мечтательная улыбка, видимо, вдохновение застало его врасплох и прямо в разгар рабочего дня.

Артур вздохнул, засунул записку между страниц, поднялся к себе в гримерную, напевая арию из «Странников» «О нет, о нет, звезда моя погасла» на мотив кабацкой «Ну-ка, девка, ножки врозь», и тщательно запер за собой дверь.

Через четыре часа театр наполнится людьми: актеры будут гримироваться и распеваться, оркестранты – настраивать инструменты, главный режиссер – пить валерьянку, а публика потихоньку прибывать. Премьера сезона! Королевский секретарь уже уведомил администрацию, что его величество Александр будет на премьере – как обычно. Артур пожертвовал дневным отдыхом, чтобы провести в театре одно профилактическое мероприятие, которое и так уже постоянно откладывалось.

Он увлажнил лицо кремом, густо подвел глаза, напомадил и расчесал волосок к волоску черные, слегка волнистые волосы, затем быстро переоделся в элегантный фрак, нацепил бабочку, поправил манжеты и достал из шкафа черный плащ. Примерил, покрутился перед зеркалом, с удовольствием наблюдая, как полы плаща хлопают по ногам, потом с сожалением повесил плащ обратно. Было слишком жарко, чтобы разгуливать по театру в полном облачении. По этой же причине тенор отказался от шляпы.

Последним штрихом к его образу стала белая плотная маска, закрывающая почти все лицо. Подведенные глаза загадочно блестели в прорезях. Устранив одному ему видимые огрехи в прическе и одернув в последний раз фрак, Артур повернулся боком к зеркалу, немедленно отразившему высокую фигуру Призрака Оперы.

Призраком Артур Конти стал несколько месяцев назад, унаследовав эту роль от предшественника, почившего хормейстера Сантьяго. Театр обрел нового хормейстера, господина Мерсера, и нового Призрака за номером девять.

Сколько стоял театр (а построен он был без малого двести лет назад), столько существовал в нем Призрак. Постепенно из безобидного духа, на которого в театре привыкли спихивать все происшествия («Кто взял мою пудреницу? Ты, глупая курица?» – «Сама ты курица! Ничего я не брала! Никак опять призрак шалит»), он превратился в загадочную фигуру, которую не иначе, как господином Призраком, и не величали. Существовало ли это привидение когда-нибудь на самом деле, вряд ли уже узнаешь. Равно как вряд ли кто удосужился запомнить имя первого, примерившего на себя роль Призрака Оперы. Был ли он второй скрипкой, как Призрак №4, или же хормейстером, как Призрак №8? Как пришла ему в голову мысль надеть маску и плащ? Увы, это остается загадкой. Но кто придумал использовать доску для объявлений, доподлинно известно – Призрак №9, тенор Артур Конти.

И хотя в театре все знали, кто такой этот Призрак, каждый – от маленькой белошвейки до швейцара с внушительными бакенбардами – считал своим долгом искренне удивляться его запискам или неожиданным появлениям в полном облачении в коридорах театра.

Призрак был незримым хранителем Оперы. И очень бы обиделся, если бы узнал, что по роду своей деятельности он весьма близок к заместителю директора по административно-хозяйственной части. Он следил за имуществом, фуражом для театральных лошадей, своевременно предупреждал директора о том, что пора выплачивать зарплату.… Было трудно, но безумно, безумно, безумно интересно, не говоря уже об ответственности, лежавшей на его сильных плечах.

Артур пересек фойе и скрылся за неприметной дверью с потемневшей от времени табличкой «Посторонним вход воспрещен». За ней начиналась винтовая лестница, которая вела наверх, во владения осветителей и рабочих сцены. Артур давно хотел прогуляться по колосникам, осмотреть устройства и блоки, с помощью которых на сцену опускались декорации. Во всем должен быть порядок. Тенору простительно не знать, как устроен подъемник или поворотный механизм, но Призрак обязан если и не знать досконально, то хотя бы разбираться на пристойном уровне.

Имея классическое для солиста Оперного театра образование (за плечами у него было Государственное музыкальное училище в родном Вальберге, а затем Консерватория имени Пулизиса в Ранконе), Артур сначала весьма смутно представлял себе, как работает сценическая машинерия. Впервые спустившись в подвальные помещения, тенор был буквально сражен поворотными кругами, подъемниками и прочими хитрыми приспособлениями, с помощью которых творилась самая настоящая театральная магия.

К слову, о магии. Театральная братия была суеверна и имела свою сложную систему примет и всяческих знаков. Актеры килограммами скупали амулеты и обереги, постоянно (от чего общий эффект был довольно слабым) наводили друг на друга порчу и всячески омолаживались магическими способами. Время от времени кто-нибудь «делал» себе голос, но настоящие профессионалы с презрением относились к таким «звездам на один день». Каждый мало-мальски уважающий себя певец знает, что голос – это каждодневный тяжкий труд, это дыхательные упражнения, это пот и кровь, а вовсе не заговоренная водичка и «ля» третьей октавы, звучащее, пока не выветрилась магия. Кроме того, в театральном фольклоре имелась страшная история о певице, которая с помощью магии достигла мировой славы, но бедняжка потеряла голос в ту секунду, когда умер ее волшебный покровитель, и с той поры могла только сипеть и шипеть.

Осмотрев противовесы, Артур хотел было уже спускаться, но решил проверить заодно и люстру. После спектаклей сверкающую сфера чудовищных размеров через специальный люк поднимали наверх и хранили со всем тщанием. За двести лет существования театра казусов с этим гигантом не случалось, и Призрак надеялся, что не случится и впредь.

Рабочие уже начали выкатывать на сцену тяжелые декорации, и Артур с удовлетворением следил за процессом, когда его затылка вдруг коснулся легчайший ветерок. Призрак Оперы ощутил неподалеку чуждое присутствие.

Резко обернувшись, он обвел пристальным взглядом колосники, никого не увидел, но это его не успокоило, а скорее, наоборот, встревожило еще больше. Все чувства, обострившись до предела, кричали о постороннем – странном, чужом, опасном. Конти стиснул пальцами перила и прикрыл глаза. Успокоиться, дышать ровно, сосредоточиться… И тут он ощутил театр. За все время «пребывания на посту» Призрак номер девять переживал подобное чувство единения всего дважды.

А потом он увидел чужака, увидел внутренним взором: туманную фигуру – тень, метрах в пяти позади себя. Артур Конти, Призрак Оперы, открыл глаза и медленно обернулся.

Прячущийся в полумраке незнакомец сделал шаг вперед. Очертания его струились, плыли, черты лица невозможно было различить за туманной дымкой, он, казалось, балансировал на грани двух миров – реального и потустороннего. Артур прищурил глаза – и фигура напротив начала обретать плотность и цвет, превращаясь в высокого прекрасно сложенного мужчину с темными волосами. Чужак поднял руку, на которой нарастал рукав белой сорочки, проявлялась запонка и манжет, поверх ровным слоем ложилась ткань пиджака, и пошевелил пальцами. Сам собой завязался шейный платок, булавка черной каплей упала в середину узла. У Артура пронеслась абсурдная мысль, что вот это и есть настоящий Призрак Оперы. Затем он сделал шаг к тенору, выставив вперед левую руку, с кончиков пальцев которой зазмеились белесые ниточки.

Показать спину этому пришельцу Артур не смог бы, а потому стал медленно пятиться. Колосники задрожали, и дрожь передалась ему. Он оказался на лесенке, спрыгнул на соседний мостик, отступил дальше, а чужак все наступал, вопреки всем законам здравого смысла.

Еще один мостик зашатался под ногами Артура, снова мостик, канаты, лесенка, и вот уже правая боковая галерея, а белесые змеи уже почти касаются горла, и горят азартом погони глаза незнакомца. И тут, ощутив спиной деревянную переборку, тенор собрался с духом и прыгнул на «Призрака».

Он пролетел его насквозь, словно погрузившись в воду и выйдя из нее, упал грудью на канатные перила: дыханье на миг прервалось. Но незнакомец тоже оказался сбит с толку – он расставил руки в стороны, словно удерживая равновесие, лицо утратило надменное выражение. И Артур ударил в это лицо кулаком в перчатке.

Рука влетела в щеку – как в размягченное масло, незнакомец дернулся, от него отскочили искорки и мгновенно погасли. Ага! Противник все-таки уязвим! Артур ударил снова, но незнакомец отклонился и тут же оказался на галерее, за спиной тенора. Но теперь преследуемый и преследователь поменялись местами.

Проскользнув между тросами, чужак оказался возле площадки-«ковра», с помощью которой актеры эффектно пролетали над сценой. Щелкнули, натягиваясь, тросы, площадка заскользила, наращивая скорость. Артур метнулся следом за ней, прыгнул и ухватился за край, совершенно не ко времени сожалея, что не надел плащ, который мог бы сейчас лететь за ним эффектной волной.

Площадка пронеслась над головами рабочих, приведя их в замешательство, и остановилась. Артур спрыгнул на пол. Преследуемый по пятам незнакомец метнулся вправо и скрылся в подсобном помещении, где хранились декорации.

Но азарт сыграл с Призраком Оперы номер девять злую шутку. Когда чужак вдруг остановился и повернулся к нему лицом, Артур бросился вперед, уже предвкушая, как схватит наглеца за грудки и припрет к стенке. Об опасности он забыл. Губы незнакомца искривились в неприятной улыбке, он сделал плавное текучее движение вперед – и тонкие белые нити захлестнули горло певца…

…Артур Конти тряхнул головой, пытаясь разогнать серую дымку, затянувшую пространство перед глазами. Наконец, предметы обрели привычную четкость. Он лежал на полу за кулисами – кажется, споткнулся о какой-то реквизит, которым захламили все помещение, и, падая, ударился головой. Вот позорище-то, промелькнуло в голове – Призрак Оперы, умудрившийся грохнуться в обморок в собственном театре! Слава Всевышнему, никто этого не видел.

Где-то на краю сознания противно, как кусачая осенняя муха, зудела мысль – он что-то забыл. Что-то важное или нет? Тенор еще раз помотал головой, стянул маску, провел ладонью по лицу. Что бы это ни было, подумал он, разбираться придется позже: сейчас ему нужно хоть немного отдохнуть перед спектаклем.

…Проходя мимо доски объявлений, Конти остановился, сделал шаг назад, якобы заинтересовавшись котятами, и, украдкой оглядевшись по сторонам, быстро вытащил из одного кармана записку, из другого кнопку, и – вуаля! – в центре доски уже красуется написанная красивым почерком очередная записка от Призрака Оперы:

«Уважаемый Сами-знаете-кто! В виду участившихся случаев распития алкоголя на рабочем месте (а именно в суфлерской будке) делаю вам первое – оно же последнее – предупреждение! Следующий случай сделает вас, Сами-знаете-кто, безработным.

Остаюсь ваш, П. О.»

Глава 15

Ранкона

Если верить путеводителю, улица Симона была невелика, но путеводителю в данном случае верить не стоило: то, чего не хватало в длину, компенсировалось бесчисленными изгибами. Себастьяну даже подумалось, что он вполне может выйти обратно на площадь Согласия, идя только по улице Симона в одну сторону.

В отличие от широких светлых проспектов новой застройки, старый город, где по традиции селились не слишком обремененные законопослушностью маги, смотрелся мрачновато. Здесь сами собой приходили на память мрачные истории о временах царя Сибелиуса Первого, который, как гласили легенды, и привез на эти земли нынешнюю магию.

Сибелиус воевал с местными кочевыми племенами, а его маги – с шаманами. Из столкновения совершенно разных школ и родилась современная магия Ольтена с ее суровыми законами. Вместо кровавых жертв – Правила, главным из которых стало всеобъемлющее «я беру – я отдаю». Себастьян Брок не был магом, но Правила знал. Все ольтенцы знали – от самого бедного крестьянина до короля. В Правилах была суть существования самого мира, хотя многие уже начали называть их суевериями. Но маги так не считали.

…Проклиная про себя неровные булыжники мостовой и еле удерживаясь, чтобы не начать в полный голос жаловаться на жизнь в целом и гудящие ноги в частности, Себастьян вышел из уже седьмой… или восьмой?.. нет, все же седьмой лавки, так и не получив ответа. Едва взглянув на портрет, волшебники единодушно указывали ему на дверь – их презрение к законам явно не простиралось так далеко.

Восьмая лавка. Повезет или нет?

Внутри царил классический полумрак. На полках переливались всеми цветами радуги таинственные реактивы в пузатых колбах, непременный черный ворон чистил клюв на столь же обязательном белом черепе, выполнявшем роль пресс-папье, и, разумеется, повсюду грудами лежали старинные книги и свитки. Себастьян поднял голову в поисках подвешенного к потолку чучела какой-нибудь экзотической чешуйчатой и зубастой твари и, ничего не обнаружив, почувствовал что-то вроде разочарования.

– Чем могу служить?

Хозяин встал из-за прилавка, откладывая в сторону причудливой формы яркую вещицу. Ростом он был довольно высок – не уступил бы Себастьяну, худощав, коротко стрижен и гладко выбрит. Сложная конструкция, напоминающая очки с кучей дополнительных стеклышек на двигающихся креплениях, закрывала глаза хозяина. Он снял ее и спрятал в ящик стола.

– Вечер добрый, – поздоровался Себастьян. – Вот ищу, где у вас чучело дракона.

– А что, интересуетесь? – усмехнулся хозяин. – Я его в чистку отдал, запылился совсем дракон и паутиной оброс. Пускай заодно и эликсирами обработают против насекомых, а то ведь сожрут и не устыдятся.

В светлых глазах мага мелькнула хитринка, но добрая. Расположить к себе он умел. Как жаль будет, если и он, увидев живой портрет, скажет, как все до него: «Уходите из моей лавки по-хорошему».

– Так что у вас?

– У меня сложный случай, – осторожно начал Себастьян. – Я, признаться, не знаю…

– Порча? Проклятье? Наведенная трансформация? – Хозяин лавки выдвинул другой ящик и достал оттуда плоский футляр для очков. Водрузив уже нормальные очки в тонкой оправе на нос, он сделал приглашающий жест.

Себастьян положил портрет на прилавок и снял с него покрывало, краем глаза следя за лицом мага. Выражение его все же изменилось, но не на каменно-холодное, как опасался молодой человек – всего лишь на безмерно печальное. Волшебник провел ладонью над портретом.

– Какой талант, – горько сказал он, – ай-ай-ай…

– Господин…

– Меня зовут Хавьер, молодой человек. Вон табурет в углу, берите его и тащите сюда. Простите, что не предлагаю кресло – у меня его нет. Сейчас сделаю нам кофе. Или предпочитаете чай?

– Если можно, то чай, – вздохнул Себастьян и потянулся за табуретом.

Сидеть оказалось вполне удобно. Волшебник повесил на дверь табличку «Закрыто», достал из-под стола две чашки и поставил чайник на хрустальный куб, в середине которого горело золотистое пламя. Огоньки под прозрачной поверхностью разгорелись ярче, и вода нагрелась почти мгновенно.

– Сахар?

– Один кусочек, пожалуйста.

Сахар хранился в старинной шкатулке, сплошь покрытой узорами в технике перегородчатой эмали. Наверное, для защиты от вездесущих муравьев. Чай заваривался в сосуде причудливой формы – в сказках в таких сосудах скрывались огненные существа, джинны. Господин Хавьер сказал, что заваренный в таком сосуде чай приобретает особо тонкий вкус, и Себастьян согласился с ним после первого же глотка.

Несколько минут они молчали, прежде чем Хавьер отставил чашку, поправил очки и заговорил.

– Вы любите детективные истории? – спросил он, и Себастьян понял по его тону, что отвечать не требуется. – Все юноши ваших лет теперь увлечены полицейскими романами, предпочитают новый жанр старой доброй классике…

– Мой племянник – редкостный оригинал, – сказал господин Биллингем таким тоном, каким сказал бы «редкостный дурак». – Он, знаете ли, дипломированный филолог.

Себастьян возвел очи горe. Хавьер усмехнулся и дружески подмигнул молодому человеку.

– Где-то двадцать лет тому назад на задворках нашего королевства случилась одна история. Если порыться в старых газетах, можно найти упоминания о ней. Как ни старались замять дело, кое-что все же просочилось. – Хавьер умолк, затем, без видимой связи с предыдущими словами, спросил: – Вы знаете, что такое «черный сап»?

Молодой человек пожал плечами.

– Какое-то проклятье? – предположил он.

– Да, проклятье. При этом именное, пишется под конкретного человека. Долгое время считали, что оно смертельно. Впрочем, смельчаков, которые когда-либо писали черный сап, можно пересчитать по пальцам. Видите ли, э-э-э…

– Себастьян Брок.

– Видите ли, Себастьян… ничего, если я буду звать вас по имени? – Тот кивнул. – Благодарю. Видите ли, Себастьян, помимо главного Правила магии есть и другая существенная причина, по которой маги стараются не браться за черное колдовство. Останется слишком яркий след, который без труда сумеет разобрать специалист.

– След? – переспросил Себастьян, приговаривая чашку чая.

– Магия индивидуальна – как походка, как почерк. У двух магов никогда не бывает одинаковых заклинаний, потому что каждое заклинание требует частичку создателя.

– Все это чертовски любопытно, господин чародей, – пробурчал Биллингем. – Но какое отношение имеет черный сап ко мне?

– Последний случай применения черного сапа в Ольтене, – продолжил Хавьер, словно не заметив реплики портрета, – случился около двадцати лет назад. Проклятье достигло цели, и научный мир обогатился новым фактом – черный сап не гарантирует смертельного исхода. Открытие это совершил один студент магического факультета, который случайно оказался рядом с запланированной жертвой, когда заклинание начало действовать. Потом выживший приехал к нам, на улицу Симона. Тогда научный мир обогатился вторым фактом: есть способ замаскировать авторские чары.

– Э-э-э, поправьте меня, если я ошибаюсь, значит ли это, что тот, кто, как вы говорите, написал черный сап, сумел замаскировать свой след? – уточнил Себастьян.

Хавьер кивнул.

– Это было громкое дело – в узких кругах, конечно. Служба Безопасности не хотела огласки. Но тогда подключились и полиция, и Университет. В конце концов, тогдашний декан магического факультета обратился ко мне.

Себастьян отодвинул от себя пустую чашку, жестом отказался от дальнейшего чаепития и огляделся по сторонам. Ничто в лавке не указывало на выдающиеся способности владельца. Хавьер проследил за его взглядом и позволил себе тонкую улыбку.

– Юноша, двадцать лет назад ко мне обращались за решением вопросов деликатного свойства, – сказал он и скромно добавил: – Я был лучшим взломщиком на улице Симона. Любое охранное заклинание – за пять минут.

– Вы согласились помогать полиции?

– Признаться, мне сделали предложение, от которого я не смог отказаться. Альтернативой был тюремный срок лет в пятнадцать… Но когда я увидел пострадавшего и остатки заклятия – чуть с ума не сошел от удивления. Мне понадобилось несколько дней, чтобы подобрать ключик к этим чарам, но когда это удалось сделать – осталось только восхищаться изяществом задумки и исполнения. Полицейские, правда, не восхитились.

– Мне все еще непонятно… – пророкотал Ипполит Биллингем.

– Это очень просто. Тот, кто сделал это с вами, и автор черного сапа – одно и то же лицо, – сказал Хавьер.

– Но вы же сказали, что он умеет маскировать следы, – нахмурился Себастьян.

– Верно. И в портре… на вашем уважаемом родственнике нет следов, которые могли бы привести к автору трансформации. Но поскольку я уже встречался с подобными чарами, я узнал почерк. Узлы, вложенные одно в другое заклинания, видимая небрежность. Вне всякого сомнения, его мастерство за двадцать лет не пошло на убыль.

– А как его зовут? Этого горе-мастера? – спросил Себастьян.

– Как его звали, – Хавьер подчеркнул слово «звали». – Собственно, это не важно. С тех пор он мог не раз сменить имя и внешность. Его, знаете ли, после той истории с черным сапом выгнали из Испвика…

– Так он был студентом? – воскликнул Биллингем. Удивление на нарисованном лице выглядело комично.

– Представьте себе, – сказал Хавьер. – Студентом последнего курса. Подавал большие надежды. И как ни странно, разбил проклятье тоже студент. Удивительная эта штука, природа, не правда ли? То рождаются одни посредственности, а то сразу два самородка.

– Вы можете снять с меня чары? – спросил Биллингем прямо. Хавьер погладил раму, проверил, надежно ли закреплена заглушка, затем отрицательно покачал головой.

– Двадцать лет назад я сумел распутать чары, потому что тот маг был молод и неопытен. Сейчас же… я знаю, чья это работа. И теперь она мне не по зубам.

– Значит, – сказал господин Биллингем, – это конец?

– Я этого не говорил. Я не сумею, но ведь двадцать лет назад нашелся человек, который справился с черным сапом, даром, что сам тогда не мог похвастаться ни известностью, ни титулами. Тот студент тоже вырос. Закончил аспирантуру, преподавал. У меня даже есть его книга с дарственной надписью – «Магическая теория и практика». Занимательнейшее чтение, доложу я вам.

– Где его найти? – Дядюшка Ипполит опередил племянника.

– Честно говоря, я не знаю, но думаю, что вам должны подсказать в Ипсвике. Его зовут Марк Довилас.

Глава 16

Ранкона

Госпожа Вероника заботливо поправила ленту на платье Эдвины, убрала выбившийся из прически Валентины локон и с гордостью оглядела «своих ласточек». Барышень очаровательней не сыскать во всей Ранконе, даже будь соперницы хоть в сто раз богаче и знатнее!

Юная госпожа Хельм уже заняла свое место в сердце строгой хозяйки. Да и разве могло быть иначе, разве могла она не полюбить подругу малышки Винни, если эта подруга к тому же поделилась с ней рецептом крема «Брызги шампанского»? Сразу же переписав рецепт в маленькую записную книжечку в нежно-розовом переплете, дама упрятала бесценный документ в сейф. Даже кражи фамильного жемчужного ожерелья в шесть рядов она опасалась меньше, чем пропажи этой книжечки с кулинарными секретами.

Ранняя осень в столице была, как обычно, роскошна: с курортов возвращались светские львы и львицы («А также павлины и фазаны», – хихикала графиня Дюпри). Начинался театральный сезон, и спектакли в многочисленных театрах плавно перетекали для зрителей в балы и приемы. Блистательная публика спешила за новыми впечатлениями, знакомствами и, может быть, приключениями.

Премьера сезона в Опере становилась своеобразным испытанием. Все ли новые веяния отражены в нарядах? Не явилась ли соперница в платье с вышедшими из моды уже целых две недели назад оборками? А какие оттенки волос ныне носят в столице? Вы слыхали, у герцога Н новая пассия, а граф Л дрался на дуэли из-за некоей М... Как, вы еще не в курсе?

Девушки в сопровождении Вероники вышли из кареты госпожи де Ла Мотт и последовали к входу.

Сверкающая публика уже заполнила фойе Оперы. Валентине казалось, что она идет через тропические джунгли: ее окружали самые яркие оттенки в безумных сочетаниях и укутывали волны разнообразных ароматов. Отовсюду долетали обрывки фраз без начала и без конца, блеск слепил глаза. От волнения ужасно хотелось ухватиться за руку Вероники, как за мамину когда-то в детстве. Но рядом шла Эдвина, а Вероника, ставшая на этот вечер их дуэньей, чуть-чуть отставала.

Словно из-под земли, вырос официант с подносом, на котором стояли бокалы с шампанским, другой сновал среди публики с крохотными канапе. «Хочешь?» – одними глазами спросила Эдвина, но Валентина отрицательно покачала головой.

– Дорогая моя, вас мы не ожидали увидеть! – какая-то высокая дама в алом платье расцеловала Эдвину в обе щеки, а Валентина ехидно отметила про себя, что надеть алое при таком цвете лица не пришло бы в голову даже известной в Танне любительнице экзотических расцветок Виолетте Гранд.

Графиня Дюпри раскрыла веер и очаровательно улыбнулась.

– Счастлива видеть вас, сударыня.

– А ваша матушка тоже здесь?

– Нет, матушка пропустит этот спектакль… о, уже звонок! Надеюсь, увидеться с вами в антракте…

– И обсудить оперу. Обратите внимание на Бодерини, говорят, она восхитительна. Интересно, как удастся ей роль царицы Феодоры.

– Непременно, сударыня, непременно.

Девушки прошли в зал и заняли свои места в партере.

– Обычно мы берем ложу, – словно извиняясь за недостаточно хорошие места (а по мнению Валентины так просто великолепные), сказала Эдвина. – Матушка любит оперу, а папа считает, что в ложе удобнее – отодвинул кресло, чуть поддернул занавеску, заткнул уши ватой – и можно спать все три часа. Папа предпочитает драму – пение его усыпляет.

Валентина с трудом сдержала смех и полезла в сумочку за биноклем.

– Как красиво. На люстру даже больно смотреть, так она сверкает. Послушай, а ты всех тут знаешь?

– Кое-кого знаю, – пожала плечами графиня. – А что?

– Кто это такой? – Валентина незаметно кивнула в сторону правой боковой ложи первого яруса.

Эдвина присмотрелась.

– Понятия не имею, – прошептала она. – Впервые вижу… его бы я запомнила непременно.

Предмет их беседы сидел, небрежно облокотившись о балюстраду и слегка склонив голову к плечу, словно пытаясь что-то рассмотреть в блеске тысяч хрустальных подвесок люстры. Мужчина, лет тридцати пяти, черноволосый, светлоглазый, с правильными чертами лица.… Да, он был красив, но не модной в аристократических кругах жеманной привлекательностью. Черты его лица могли бы быть высечены в мраморе античным мастером, столь гармоничны они были, и только презрительная усмешка, скрывавшаяся в уголках идеально очерченных губ, несколько портила этот идеальный образ.

– Нет, я его не знаю, – повторила Эдвина.

На сцене появился директор театра.

– Достопочтенные господа! – торжественно начал он. – Нашу премьеру почтил своим присутствием его величество Александр.

Публика разразилась аплодисментами. Плотно задвинутые занавеси королевской ложи распахнулись, и его величество с благосклонной улыбкой кивнул публике и директору в знак приветствия. Рядом с ним стоял принц Стефан.

– Боже! – выдохнула Валентина, во все глаза рассматривая венценосных братьев.

Как выразился некий шутник, путешествуя по Ольтену, непременно следует увидеть архитектурные ансамбли Абано, старинные замки Доннаса, Ботанический сад в Оксере и ольтенского короля Александра. С шутником, кстати, после этого абсолютно ничего не случилось.

Впрочем, в каждой шутке есть доля шутки. Ольтенцы гордились своим монархом: он достойно правил страной и просто великолепно смотрелся – высокий, статный, прекрасный спортсмен, белокурый и синеглазый. Младший брат очень походил на него, хотя и был немного тоньше в кости и более порывист в движениях.

– Мне что, разорваться? – горестно вопросила Валентина. – На кого смотреть, на его величество или на незнакомца в ложе напротив?

– Для верноподданных ольтенской короны такой вопрос не должен даже возникать, – усмехнулась графиня. – Но ты можешь смотреть на сцену. Там сейчас все начнется.

– Смеешься? – вздохнула подруга, но совету мужественно последовала. Тем более что и таинственный брюнет, и король с братом отодвинулись вглубь своих лож, так что их стало сложно рассмотреть даже в бинокль.

Оркестр заиграл увертюру.

Валентина с любопытством следила за действом на сцене. Сюжет вкратце пересказала Эдвина: опера была посвящена событиям более чем двухтысячелетней давности, когда изгнанные из родной страны братья Сибелиус и Дейтар отправились морем в далекое странствие, закончившееся основанием Ольтена – крепости, со временем выросшей в целое государство. Несмотря на название, странствиям братьев в опере почти не уделили внимания. Автора гораздо больше интересовал конфликт между Сибелиусом и вождем местных племен Джумлой, а также любовный треугольник, возникший из-за жены Джумлы, царицы Феодоры. Выяснение отношений обманутого мужа и любовника путем определения чье «до» выше чрезвычайно развлекло Валентину.

Арии сменил балет, танцовщицы порхали по сцене, взлетали на руках партнеров в воздух, и графиня любовалась их отточенными движениями. А вот Валентина внезапно поймала себя на мысли, что балет ей скучен, и ее взгляд невольно обратился в сторону боковых лож. Именно поэтому она и увидела это первой. Огромная люстра заметно покачивалась, словно под ветром. Но какой силы должен быть ветер, чтобы поколебать грандиозное сооружение из хрусталя и магических бездымных и никогда не оплавляющихся свечей? Девушка осторожно склонилась к ушку Эдвины.

– Винни?

– Что такое? – прошептала та.

– Посмотри вверх.

Эдвина подчинилась и ответила подруге непонимающим взглядом.

– Люстра! Она качается!

– Ну и что? Наверное, это танцоры так топают.

– В одном романе был герой, который сбросил примерно такую же люстру в зрительный зал во время премьеры, случился страшный пожар…

– Валентина, это всего лишь роман…

Люстра дрогнула и рывком опустилась примерно на метр. Танцоры замерли, музыканты продолжали играть по инерции. Еще один рывок, и люстра начала раскачиваться – все сильнее и сильнее… Музыка смолкла, а в воцарившейся мертвой тишине раздался отчетливый треск. По потолку во все стороны от люстры зазмеились трещины. Графиня Дюпри сжала пальцы подруги.

На сцену выбрался красный, как вареный рак, директор.

– Ув-важаемые дамы и господа… все в полном порядке, про-про-и-изошла маленькая… маленькое недо… недоразумение. Мы вынуждены объявить антракт раньше времени. Пр-рошу вас покинуть зал. Не нужно паниковать, никакой опасности нет, совершенно никакой!

Страхующие цепи с лязгом вылетели из своих креплений, и люстра помчалась на головы беззащитным зрителям. Отчаянно закричала женщина, к ней присоединились другие, криками и визгом заполнился весь зал. Паника охватила всех. Валентина в оцепенении наблюдала, как медленно, словно во сне, на нее надвигается сверкающее чудовище… и не могла пошевелиться. Осталась только одна мысль, неожиданно холодная и спокойная: сейчас оно упадет на них, и они погибнут…

…словно гигантский факел вспыхнул слева, прозрачные огненные языки охватили люстру – и падение остановилось всего в паре метров над зрительным залом. Боясь поверить своим глазам, Эдвина медленно повернула голову и увидела темноволосого красавца-незнакомца. Он стоял, выпрямившись во весь рост и вытянув правую руку вперед. С кончиков пальцев неслось прозрачное пламя. Все звуки вдруг смолкли, словно кто-то набросил на зал плотное покрывало, и в мертвой тишине особенно четко прозвучал его голос:

– Вернуть люстру на место или просто убрать ее подальше?

Если он обращается к директору, подумала Валентина, то зря – тот явно не в состоянии был что-либо понять и принять какое-то решение. Или он говорит это королю? Кажется, она угадала.

Его величество встал в своей ложе.

– Лучше убрать. Наверх, где ее держат между представлениями.

Волшебник кивнул, отрывисто махнул левой, свободной рукой, и чуть было не ставшая причиной страшной катастрофы люстра растаяла в воздухе. Маг тряхнул кистями рук, словно сбрасывая с них капли воды, и обратился к залу.

– Если желаете, можете вернуться на свои места. Хотя вряд ли сегодняшнее представление будет доиграно.

Голос его, звучный, глубокий, всепроникающий оставлял после себя приятное ощущение спокойствия и уверенности. Девушки начали улыбаться, и произошедшее вдруг показалось всем совсем не страшным.

Директор снова прокашлялся и сообщил:

– По не зависящим от нас причинам представление отменяется, дирекция вернет деньги, уплаченные за билеты. Приносим всем свои искренние извинения.

– Ну вот, – расстроенно сказала Валентина, – теперь я так и не узнаю, чем же кончилась эта история.

– Ужасно трагично, – махнула рукой Эдвина. – Джумла послал убийц к Сибелиусу, но они ошиблись и отравили его младшего брата Дейтара. После этого Сибелиус обвинил вождя в преступлении перед лицом богов, вызвал на поединок и убил.

– То есть, Феодора стала свободна? – сразу же ухватилась за главный момент практичная Валентина. – И они с Сибелиусом жили вместе долго и счастливо?

– Она покончила с собой, – мрачно сказала подруга. – По их законам царица не имела права достаться захватчику живой.… Хотя мой учитель истории когда-то рассказывал мне, что на самом деле все было еще печальнее. Дейтара отравил сам Сибелиус, избавляясь от соперника в борьбе за власть.

Валентину передернуло.

– Вот мерзость, – прошептала она. – Неудивительно, что в учебнике истории всего две строки на тему этих событий. А почему мы еще сидим в зале?

– Его величество не ушел, по правилам этикета никто не может покинуть свое место раньше него.

…В своей ложе за плотно задернутыми занавесками Александр без сил опустился в кресло и потер виски.

– С ума сойти, – пробормотал он. – Стефан, ты видел, эта чертова люстра неслась прямо на нас! Похоже, театр и в самом деле нуждается в реставрации…

Бледный как мел принц Ипсвикский кивнул.

– Завтра с утра займусь этим вопросом лично. Да, с утра… – продолжил король. – Что-то голова разболелась… и кружится…

Стефан вцепился в плечи брата.

– Алекс! Что с тобой? Тебе плохо? Только в обморок не падай!

– Все нормально, что я, барышня что ли, чувств лишаться? …

Однако неестественная бледность, разлившаяся по лицу его величества, и странно расширившиеся зрачки выдавали его истинное самочувствие.

– Тебе нужен врач.

– Мне нужно во дворец, – отрезал Александр. – Распорядись, если не сложно. Не беспокойся, мне уже лучше, сейчас я посижу тут пару минут, и все пройдет.

– Точно? Не хочу оставлять тебя одного!

– Стефан, не глупи! Со мною полдюжины охранников, что может случиться?

Похоже, принц хотел ответить какой-то резкостью, но, встретившись с угрюмым взглядом брата, пожал плечами, словно говоря «как знаешь», и вышел из ложи.

В коридоре было пусто – зрители оставались в зале, а работников театра разворачивала обратно личная гвардия его величества. Стефан успел сделать несколько шагов, прежде чем в его глазах почернело, а горло сдавили невидимые пальцы. Задыхаясь, он упал на колени, попытался встать, но не смог – ноги не слушались. Потом в его голове четко прозвучал чужой голос.

– Ай-ай-ай, ваше высочество! Ведь ваш брат всегда был так добр к вам, и вот чем вы ему отплатили…

– Кто вы? – сдавленно проговорил принц.

– А это важно? – мягко рассмеялся голос.

Стефан почувствовал, что свободен, несколько раз лихорадочно схватил ртом воздух и закашлялся. Поднявшись на ноги и быстро приведя себя в порядок, он дошел до постов и велел подавать экипаж его величества.

В ложе его ждал сюрприз: перед повеселевшим Александром стоял тот самый маг, что спас театр, и они оживленно беседовали.

– Стефан, может, хоть ты убедишь господина Вильнёва? – позвал его величество. – Он наотрез отказывается от любых благодарностей и запрещает даже упоминать свое участие в сегодняшнем происшествии.

– Я здесь инкогнито, – мягко улыбнулся волшебник. – И категорически не хотел бы его нарушать.

– Но вы же спасли столько людей! – удивился принц.

– Я сделал это не ради славы или благодарностей.

– Ну, орден героя вы хотя бы примете? – вскинул бровь король. – И мы с братом ждем вас у себя в резиденции завтра, окажите нам такую честь. В противном случае я пришлю к вам господина Николаки, а он бывает ужасно зануден. Правда, Стефан?

– Истинная, – подтвердил его высочество, не сводя глаз со спасителя. Он был абсолютно уверен, что никогда прежде не встречал господина Вильнёва, но его голос показался ему знакомым – он до безумия походил на тот, что звучал в его голове несколько минут назад.

Глава 17

Ранкона

Жить в спокойное время приятно. С одной стороны. С другой – кому, как не главе Службы внутренней безопасности Зиновию Николаки, знать, что спокойных времен не бывает. Именно в периоды затишья в преступных умах зреют коварные планы. Так что Служба сохраняла бдительность, а господин Николаки подавал в том личный пример. Говорите, паранойя? Ну-ну…

К сожалению, предыдущие успехи быстро забываются.

Николаки промокнул испарину на обширной лысине белоснежным платком и потянулся за кофейной чашкой. Это было необходимо, чтобы хоть немного прийти в себя после визита его величества, да еще в сопровождении брата, – события из ряда вон выходящего, поскольку обычно генерал являлся во дворец сам. Либо с докладом, либо по приглашению Александра.

Даже в тот день, когда глава Службы положил на рабочий стол короля документы по раскрытому заговору, – даже тогда он не видел короля настолько взбешенным. Казалось, только присутствие младшего брата не позволило сегодня Александру попросту взять Николаки за грудки и припереть к стенке. В остальном его величество себя не сдерживал, ясно и недвусмысленно дав понять, какого он мнения о работе хваленой Службы внутренней безопасности, прозевавшей появление в Ольтене мага невиданной силы – ах да, соблюдавшего инкогнито! Высказавшись, король вихрем вылетел из кабинета, хлопнув дверью. Точнее, намереваясь громко хлопнуть дверью – в последний момент ее придержал Стефан.

Задетый за живое Николаки залпом опрокинул рюмку «успокоительного» и вызвал к себе подчиненных. Командный рык старого контрразведчика придал невиданное ускорение всем сотрудникам. Через пару минут коридоры Службы внутренней безопасности стали напоминать растревоженный муравейник. Одновременно отрабатывалось с десяток версий, в архивах не осталось и следа от привычной дремы – такому столпотворению, наверное, позавидовал бы и Королевский драматический театр в сезон премьер, а Зиновий Николаки лично возглавил группу, отправившуюся на место происшествия, в Оперу.

…Что больше всего удивляло – это редкое спокойствие персонала Оперы и особенно зрителей. Они были скорее расстроены из-за невозможности досмотреть представление, нежели испуганы. Словно падение люстры было сродни регулярному и уже поднадоевшему аттракциону. «Да, она чуть не упала», «Нет, ничего подозрительного не замечали», «Да, если что-то вспомним – сообщим непременно».

– А вы бы предпочли толпы обезумевших от ужаса людей, несущихся в панике к выходам и затаптывающих тех, кто оказался менее проворен? – слегка улыбнулся господин Вильнёв.

– Нет, – честно ответил Николаки, внимательно изучая собеседника.

Пока целая толпа экспертов изучала каждый уголок театра, Зиновий Николаки и его помощники обосновались в кабинете директора Оперы, превратив просторное помещение в нечто вроде временного штаба. Сюда мгновенно поступали все обнаруженные сведения, здесь же проводились допросы. И первым посетителем «штаба» стал господин Инкогнито, спокойно дожидавшийся появления главы Службы безопасности. «Я подумал, что вы обязательно пожелаете со мной поговорить. Лучше уладить все формальности сейчас».

– Значит, это спокойствие потерпевших – ваших рук дело?

– Не совсем рук. – Еще одна улыбка. – Элементарное заклинание, его знают все студенты – применяют для обретения смелости и спокойствия духа перед экзаменом.

– А ваши… э-э-э… манипуляции с люстрой? – продолжал генерал.

– Линейное перемещение. Простая, но действенная мелочь.

«Интересно, он, в самом деле, считает это мелочью, – промелькнуло в голове контрразведчика, – или просто издевается?» А вслух он сказал:

– Однако вы проявили беспримерное мужество, господин Вильнёв…

– Что вы, это сделал бы любой маг. Просто в тот миг я оказался ближе.

«Издевается», – с неожиданной ясностью понял Николаки.

– Я могу быть свободен? – осведомился Вильнёв.

– Разумеется. Возможно, мне понадобится задать вам еще несколько вопросов в будущем…

– Я остановился в «Регенте». Буду рад встрече с вами. Всего доброго.

– Спокойной ночи, господин Вильнёв.

Когда волшебник вышел, Николаки откинулся на спинку кресла и фыркнул. За долгие годы службы он выработал особое чутье, которое никогда не давало осечек. И сейчас оно подсказывало, да где там подсказывало – оно просто кричало во весь голос, что этот красавец знает куда больше, чем говорит. И что верить ему нельзя ни в коем случае.

Увы, чутье чутьем, но без надежной доказательной базы в нынешнее просвещенное время требовать что-либо от господина Инкогнито не получится – он просто рассмеется в лицо. Впрочем, пообещал Николаки сам себе, это ненадолго, потому как поисками информации о таинственном госте столицы, предотвратившем катастрофу, уже занимается целый отдел. Тогда-то мы и посмотрим, за кем останется право смеяться последним.

Допрашивать оперный персонал оказалось удовольствием ниже среднего, хотя господин Николаки знал сам и не уставал напоминать подчиненным, что бесполезной информации не бывает, ибо даже Всевышнему неизвестно, где именно может прятаться тот самый кончик, потянув за который, удастся распутать весь клубок. Из допросов он уже накопил достаточно материала относительно самых разных аспектов оперной жизни и её интриг, но ни грана – по интересующей теме. Балерины и вокалисты представления не имели о сложных технических устройствах, благодаря которым ранконская Опера заслуженно считалась едва ли не лучшим театром континента, а рабочие сцены клялись и божились, что не заметили в люстре и ее креплениях ничего подозрительного.

Генерал машинально переложил несколько бумаг на столе – и вдруг взгляд его упал на красивый белый конверт с каллиграфически выведенным адресом: «Господину Николаки, лично в руки». Он понятия не имел, когда это послание оказалось на столе.

Из распечатанного конверта выпал лист дорогой кремовой бумаги.

«Многоуважаемый господин Николаки! – начиналось письмо. – Довожу до Вашего сведения, что налицо явная попытка опорочить доброе имя подотчетного мне Оперного театра. Не далее, как сегодня днем я лично проверил люстру и могу заверить, что не выявил никаких изъянов. Таким образом, прискорбное происшествие может быть расценено как акт целенаправленного вредительства, к которому никто из моих сотрудников не может иметь отношения. Очень прошу Вас разобраться с этим случаем и смыть позорное пятно с репутации театра. С наилучшими пожеланиями, П.О.».

Николаки перечитал послание еще раз в надежде, что наваждение развеется. Увы, листок растворяться в воздухе отказался, а пижонски закрученные «хвостики» буковок словно насмехались над генералом. Он, разумеется, знал о существовании в Ранконе Призрака Оперы (на него даже собрали досье), но получить от него личное письмо? Однако!

В двери деликатно постучали, и в кабинет вошел помощник.

– Господин генерал, руководитель экспертной группы желает ознакомить вас с результатами осмотра.

– Я буду через… – Николаки сверился с часами, – десять минут. Сразу, как только допрошу последнего свидетеля. Если не ошибаюсь, он ожидает в приемной, позовите его.

Последним свидетелем оказался Артур Конти, исполнитель партии принца Сибелиуса. Хмурого тенора вместе с коллегами-вокалистами сразу же взяли в оборот агенты, однако его очередь давать показания оказалась самой последней. Так он и ожидал вызова: в разноцветных шелках сценического костюма, в сверкающем яркими камнями обруче на родных черных кудрях, нервно обмахиваясь отлепленной накладной бородой.

– Присаживайтесь, – пригласил певца Николаки. – Прошу прощения, что вас заставили ждать так долго.

Конти скривил губы, но опустился в кресло напротив генерала.

– Как я понимаю, вы находились на сцене непосредственно в момент происшествия, – начал тот. – Возможно, что-то показалось вам необычным?

– Нет, ничего, – покачал головой тенор. – Кроме того, даже если бы что-то и было, мое дело – блистать на сцене и петь, а не разбираться в машинерии. Я не рабочий, я – артист.

– Значит, – задумчиво подытожил Николаки, – вы были на сцене и не заметили ничего странного. Хм-м-м… вы правы, это и в самом деле не входит в сферу интересов артистов... А как насчет сферы интересов Призрака Оперы?

Перемена облика Артура была мгновенной и разительной. Избалованный манерный тенор исчез, а его место занял некто новый, незнакомый и властный.

– Как вы узнали? – спросил он.

– Мы – Служба внутренней безопасности, – улыбнулся в усы Николаки. – Узнавать – наша работа. Итак, каково мнение Призрака ранконской Оперы по поводу случившегося?

– За двести лет в нашем театре не было ни единого подобного происшествия! Перед премьерой все крепления были абсолютно надежны, и никто не приближался к люстре до спектакля. Что бы это ни было, оно случилось во время представления. И удар был нанесен извне. За свой театр я ручаюсь.

Генерал пометил что-то у себя в бумагах.

– Не смею больше вас задерживать, сударь. Однако если вы что-то припомните, или же у Призрака Оперы появятся новые соображения, я буду счастлив их выслушать. Кстати, вам не кажется, что эта идея с посланиями, возникающими, словно по волшебству, отдает мелодраматизмом?

– Кажется, – честно признался Конти. – Но это традиция. Традиции нужно сохранять.

Тенор откланялся, а Николаки аккуратно сложил бумаги стопкой на столе и отправился на свидание с экспертной группой.

…Агенты наводнили Оперу от фундамента и до самого чердака. В данный момент один из дознавателей был близок к тому, чтобы начать допрашивать крылатые изваяния покровителей искусств на крыше – генералу были нужны результаты, дабы не уронить честь мундира в глазах его величества. Несчастную люстру разобрали на подвески, изучая всеми известными науке и магии способами каждый миллиметр конструкции. Что уж говорить о многострадальных креплениях – эксперты набросились на них, точно коршуны.

Начальнику группы Ференцу Малло недавно исполнилось двадцать шесть, и в своем стремительном подъеме по карьерной лестнице он успел обойти не одного соискателя, заслужив множество косых взглядов и определений вроде «выскочки» и «молокососа». Кое-кто даже намекал, что группу молодому специалисту ему доверили благодаря какому-то влиятельному родственнику, шепнувшему словечко в нужные уши. Родственник у Ференца Малло действительно был и, в определенном смысле, достаточно влиятельный. Но карьеру молодой человек делал не благодаря этому родству, а скорее вопреки. Служба заметила лучшего студента потока на предпоследнем курсе и тогда же сделала ему предложение о дальнейшем сотрудничестве. Сотрудничество оказалось плодотворным.

– Господин генерал! – Ференц, склонившийся над длиннющим столом, где лежали разобранные хрусталики с люстры, выпрямился и помахал рукой. – У нас тут следы магического воздействия!

– Вы оторвали меня от важных дел, чтобы сообщить об этом? – холодно поинтересовался Николаки. – Разумеется, должны быть следы воздействия, ведь господин маг некоторое время левитировал люстру, а затем переместил ее.

– Это само собой, – отмахнулся эксперт. – Подойдите сюда, я покажу. Мы исследовали все здесь, отправили образцы в лабораторию на анализы. Потом я решил посмотреть еще и нашел странное пятнышко, здесь, – он ткнул пальцем в сверкающий бок хрусталика и провел над ним ладонью. Хрусталик окутался туманом, в котором проявились несколько серебристых жилок-ниточек. – Это от нашего мага. Стандартные заклинания перемещения, их у нас на первом курсе учат. Но я начал разбирать дальше... – Новый пасс, серебристые ниточки растаяли, хрусталик очистился, сверкнул, и снова окутался туманом. Ференц осторожно коснулся одной из граней и медленно отвел палец. – Видите? – За указательным пальцем потянулась тончайшая, почти невидимая паутинка. – Это более раннее воздействие. Кто-то колдовал над люстрой раньше.

– Природу магии определили? – сразу же перешел к делу Николаки.

– Пока нет, – слегка разочарованно ответил Ференц. – В лаборатории будем изучать дальше.

– Это всё? – сурово сдвинул брови генерал.

Молодой маг помялся, оглянувшись на коллег, потом вздохнул, решившись.

– У нас тут возник один свидетель, Батист Клопен…

– Кто такой? Почему не доложили? – Усы генерала возмущенно встопорщились.

– Потому что свидетель пьян в стельку, – поморщился Малло. – Мы попытались применить воздействие… на основе параграфа о даче показаний… Но магия и алкоголь плохо взаимодействуют. Когда свидетель проспится, повторим.

– Ну и что он такого сказал?

– Сказал, что видел Призрака Оперы на колосниках. А за ним бежал еще один Призрак Оперы. А потом они оба пролетели над сценой и исчезли с глаз.

Генерал пожевал кончик уса.

– Спьяну еще не то привидится, – сказал он. – Но чем черт не шутит… Малло, передайте показания свидетеля капитану Эдгарсу, он проверит. А ваша задача – всякие магические штучки.

– Да, генерал, – коротко кивнул Ференц и вернулся к экспертной группе.

Николаки отдал последние распоряжения и решил ехать сразу в Управление: на дворе раннее утро, выспаться все равно не удастся, так хоть поработать в тишине и спокойствии в компании старинной трубки, набитой душистым вендоррским табаком. Проходя по главному холлу, он замедлил шаг возле доски объявлений. В центре красовалась записка от Призрака Оперы. Генерал хмыкнул. Пьянства он не одобрял, особенно на рабочем месте. В этом с Призраком он был солидарен. Внизу, под ровными строками было накарябано карандашом: «Осознал. Б. К.»

…На столе в кабинете Николаки уже красовалась стопка папок – перед отъездом он приказал собрать материалы обо всех случаях магических происшествий за последнее время. Взяв самую верхнюю, генерал погрузился в чтение заявления некоего Себастьяна Брока.

* * *

В прихожей выстроились на просушку три скромных черных зонта. Как все маги, чья волшба из количества давно перешла в качество, гости Хавьера Герингаса в быту крайне редко пользовались заклинаниями.

Их осталось четверо «вольных художников» с улицы Симона. Остальные не в счет, сколько бы там не было у них в черной кассе и какие страшные небылицы они бы не рассказывали о себе посетителям. Герингас и его гости принадлежали к той части магов Ольтена, на кого заведены вторые, в дополнение к официальным, досье в Службе безопасности. Им негласно прощались некоторые нарушения уголовного кодекса и частичные отступления от Кодекса магов, ибо только они могли прийти на помощь, когда все прочие средства окажутся бесполезными.

Гости расположились возле камина, протянув ноги поближе к огню. Хавьер неспешно расставлял непременную на таких встречах посуду – рюмки под фруктовую наливку, тарелочки с закуской, пепельницу для Закарии. Внешне все было как обычно: хозяин хлопочет, Закария причмокивает, раскуривая трубку, Максим ворошит поленья, Карл дремлет – или делает вид, что дремлет; его лицо в тени, а сам он очень напоминает взъерошенного воробья… Впечатление обманчиво. Гости примолкли в тревожном ожидании: Хавьер вызвал их секретным словом, без объяснений.

– Сегодня, – произнес Хавьер, садясь в свое кресло, – мне принесли наведенную трансформацию.

Пауза. Только трещат поленья в камине.

– Ты должен был видеть его, Максим, твоя лавка перед моей.

– Портрет. – Кивок. – Я не стал связываться. За квартал разит криминалом высшей пробы. След замаскирован так, словно на дверях амбарный замок и табличка «под охраной полиции».

Пауза.

– Я имел дело с этим следом. Черный сап, Виктор де Вилье.

– Тебя тогда знатно взяли за жабры, Герингас, – пыхнул трубкой Закария.

Смешки.

– Я послал «подарочек» Марку Довиласу.

– Он тебя еще не благодарил? – Это Карл. Он переменил позу, лицо по-прежнему в тени, но от птичьей посадки ничего не осталось.

Смешки.

– Выходит, де Вилье вернулся. Ты хочешь столкнуть их с Довиласом лбами? – подал голос Максим. – Или нас?

Снова молчание, плотное, дымное, полное невысказанных слов.

– Я хочу знать, что затевает Виктор, – произнес Хавьер.

– Он уже закончил, разве нет? Трансформация, – напомнил Максим.

– Это верхушка мусорной кучи. Я уже говорил – я посчитал выброс. – Закария поднял бровь, Максим пошевелил рукой, предлагая Хавьеру закончить мысль. – Он «схлопнут».

– Ты хочешь знать, где рванет? – Закария покачал головой.

Хозяин счел, что сейчас самое время для наливки, тяжело поднялся с кресла. Звякнула упавшая на поднос пробка.

– Я дорожу своей жизнью, – сказал Хавьер, раздавая гостям рюмки. – Не надо бы, но такова людская натура. Виктора мне не одолеть. Сейчас. Но я в силах помочь другим это сделать.

– Марку Довиласу, хочешь ты сказать.

– Как всегда, зришь в корень, Макс, – отсалютовал рюмкой Закария.

– Все-таки ты хочешь свести нас, – удовлетворенно заметил Максим.

– Делом займутся люди из Безопасности, – Хавьер подмигнул Карлу. – А не пора ли тебе навестить племянника, Карл? Того, кто работает на площади Согласия под крылышком генерала Николаки.

– И не подумаю, – нахохлился Карл. – Мы о работе не разговариваем. Чего ухмыляешься? Еще наливки плесни.

Рюмки наполнились второй раз.

Как часто судьбы людей, городов, государств решаются в промозглые вечера за неспешной беседой и наливкой? Как часто собеседники сознают, что вершат чьи-то судьбы?

– У тебя, конечно, есть план?

– У Герингаса всегда есть план, Макс.

– Да уж, это у тебя всегда были импровизации, Карл.

– Но талантливые импровизации, заметь.

Смешки. Запах наливки, смешавшись с запахом крепкого табака, будоражил аппетит.

– Если они сойдутся лицом к лицу, Ранконе не поздоровится…

– О, я этого не переживу, – всплеснул руками Закария, – я так привык к этому городу, даже прикупил небольшой домик.

– Пожалуй, ты прав, дружище, – усмехнулся Хавьер, – мне наша старушка тоже дорога как память.

– Вспомним былое?

Рюмки наполнились в третий раз.

Глава 18

Ранкона – Ипсвик

– Значит, – сказала Эдвина, глядя на проплывающие за окном деревца, кое-где тронутые желтой осенней кистью, – вот оно как.

Валентина оторвалась от ридикюля, в котором что-то яростно разыскивала, и посмотрела на подругу долгим грустным взглядом. Затем вернулась к прерванному занятию.

– По крайней мере, пока все идет по плану, – заметила она и вдруг воскликнула: – Ага! Попалась!

Эдвина вздрогнула и обернулась. Валентина достала из ридикюля шоколадку и щедрой рукой разломила ее пополам.

– Угощайся. От шоколада не полнеют.

– Да что ты, – довольно язвительно заметила Эдвина, но лакомство взяла. – А что же тогда от него происходит?

– От него добреют. Откуси кусочек, пожалуйста. А то ты сейчас меня на лоскуты порвешь и сошьешь из них подушечку для иголок.

Эдвина вздохнула и развернула яркую обертку.

– Не разорву. Не растерзала же я тебя утром.

Это была чистейшая правда.

Утром Валентина коварно прокралась в спальню Эдвины и раздернула тяжелые шторы. Солнечный свет разлился по комнате. Впрочем, если Валентина и желала таким образом разбудить подругу, то опоздала: Эдвина выглянула из туалетной комнаты, вытирая волосы полотенцем.

– А я уже хотела идти тебя поднимать, – сказала она. – Думала, ты не встанешь до двенадцати.

– Дурная привычка – вставать рано, – ответила Валентина. – Папа приучил. И рада бы поваляться в кровати, да не могу, сна ни в одном глазу. Как спалось после вчерашнего представления?

– На удивление спокойно! – воскликнула Эдвина. – Даже странно, мне всегда казалось, что после таких катастроф все должны пить успокоительное и вздрагивать от каждого шороха.

– Но ведь она вчера так и не упала, – рассудительно возразила Валентина. – Над чем тут дрожать?

– Ну-с, дорогая госпожа Хельм, огласите, пожалуйста, наш план на сегодня, – улыбнулась Эдвина. Настроение у нее было самое благодушное, как если бы вчера кто-то единым махом избавил ее не только от панического страха перед надвигающейся катастрофой, но заодно и от переживаний по поводу предстоящих поисков мага.

«Дорогая госпожа Хельм» устроилась перед трюмо и взялась за пуховку.

– Мы едем в Ипсвик, – сообщила она, сдувая лишнюю пудру.

– Вот это новость, – удивилась Эдвина. – Кажется, я пропустила что-то важное. Поведай мне, о мудрейшая, почему мы не навестим для начала тех волшебников, которые живут поблизости?

Валентина улыбнулась кончиками губ.

– Эдвина, прости, пожалуйста, – сказала она. – Я не сказала тебе вчера ничего. Не хотела портить праздник.

– Ты меня пугаешь, Валентина Хельм.

– Твой отец прислал тебе магограмму.

– Я знаю, он меня поздравлял… или… Он прислал еще одну, верно? – Эдвина присела на кровать. – И ты мне о ней не сказала.

– Говорю сейчас. Я не удаляла ее из приемника. Тебе надо самой ее услышать.

…Поезд уже оставил позади одинаковые серые складские постройки, пересек реку Анг по мосту и теперь, весело пыхтя, катился по лесной просеке.

Валентина листала путеводитель по Ольтену, за который отдала целый талл в ближайшей к дому Августы де Ла Мотт книжной лавке. Шоколадка примирила Эдвину с окружающей действительностью и несколько скрасила путешествие. Девушка снова повернулась к окну, попыталась было считать верстовые столбы, но сбилась. Из головы не шла отцовская магограмма…

– Ну вот, – сказала утром Валентина, когда Эдвина ватными пальцами выключила магоприемник. – Сама видишь.

– Вижу, – сказала Эдвина, голос ее прозвучал, словно чужой. А в ушах еще звучало отцовское «…он представился Марком».

Валентина крепко обняла подругу за плечи.

– Поэтому мы едем в Ипсвик. Другие маги нам не помогут.

– Как он мог, – всхлипнула Эдвина, утыкаясь носом в мягкое плечо Валентины.

– Кто?

– Па-апа…

Историю с покушением на драгоценную папенькину жизнь Эдвина знала в самых общих чертах. Удивительно, но родители, устраивающие театральные сцены по любому поводу, на этот раз словно вступили в заговор молчания. Наверное, решила в свое время Эдвина, папа еще не придумал, как рассказать эту историю, чтобы выглядеть геройски, а иные версии событий его не устраивали.

– Никак не могу поверить, – сказала Эдвина, – что все эти магические штуки вроде пророчеств и проклятий действительно работают.

– С пророчествами и проклятиями мы еще не сталкивались, – оптимистично заявила Валентина, покорно отрываясь от путеводителя. – Пока мы имеем дело с типичным случаем преступного сговора между магом и графом Дюпри в корыстных целях – то есть ради извлечения выгоды, а выгода – это ты.

– Где ты нахваталась таких словечек?! – изумленно спросила Эдвина. Валентина покраснела. – Понятно, от отца. Хорошо, что еще кондитерскую технологию не цитируешь.

– Могу, если хочешь. Тебе о чем рассказать, о карамели, мармеладе, зефире, или сразу шоколаде?

Эдвина не сдержалась и хихикнула.

– Смейся, смейся, – пробурчала Валентина. – Тебе можно. Ты меня перещеголяла.

– Чем?

– Чарами своими. То есть, теми, которые на тебе. Как же я тебе завидую!

Эдвина хмыкнула. Как ни ужасно это звучало, но пока что выходило, что пользы от этих чар больше, чем вреда. Благодаря им Эдвина успешно избежала несчастливого брака – трижды, прошу заметить. А потом вырвалась из родительского гнезда и на всех парах мчит сейчас в Ипсвикский университет. Самой принимать решения – это ли не счастье?

– Вот бы только поподробнее узнать, как они действуют, – услышала она голос подруги и немедленно спустилась с небес на землю.

– Ну, вот и узнаем. Наверное, надо было предупредить профессора Кэрью магограммой о нашем визите.

– Вот уж не надо было! – воскликнула Валентина. – Мы сделаем ему приятный сюрприз.

– Ты думаешь, – засмеялась Эдвина, – нам следует застать его врасплох?

Поезд вынырнул из леса. Впереди замаячили опрятные домики и высокий шпиль Ратуши.

Ипсвикский университет был старейшим учебным заведением Ольтена. Носить знак выпускника Ипсвика – дубовые ветви, перевитые лентой с девизом, – было даже почетнее, чем щеголять шрамами после Авангурской кампании, иметь фамилию Этвеш или растить виноград в Асти. Ректорат Ипсвика славился своей неподкупностью, вступительные экзамены считались самыми суровыми на континенте, а студент, прошедший горнило учебы, получал лучшие предложения о работе.

Традиционно самыми престижными факультетами были юридический и инженерный. И так же традиционно меньше всего студентов было на магическом факультете. Отчасти из-за того, что сильные таланты в последнее время появлялись редко, отчасти из-за специфики магического искусства, даже одаренные природным даром студенты выбирали для поступления другие факультеты, где перспективы после обучения смотрелись лучезарнее.

Дела обстояли настолько плохо, что шесть лет назад министр образования собрался с духом (все-таки магов – пусть и не таких могущественных, что были в славном прошлом, но все же магов, – обижать не хотелось) и решил поставить вопрос о целесообразности сохранения в Ипсвикском Университете целого магического факультета.

В Оксере магов «слили» с химиками и биологами, Ипсвик же пока не трогали, поскольку упразднению факультета противился его декан, профессор Кэрью. Он даже имел очень неприятную беседу на повышенных тонах с министром, грозился, что добьется аудиенции у короля. «Да вас и на пушечный выстрел к королю не подпустят!» – гремел тогда министр. «Тогда я сложу с себя полномочия декана, – кипятился в ответ профессор, – а вместо себя поставлю профессора Довиласа, он ваши пушки узлом завяжет!» И все в том же духе еще минут двадцать. Покидая министра, он так хлопнул дверью, что та задымилась за его спиной, а на столе у секретаря взорвалось пресс-папье. Министр вышел следом, бледный, но еще не побежденный, напросился в гости в Службу безопасности к генералу Николаки, просидел всю ночь в архиве, листая дела волшебников, и только после этого признал идею упразднять магический факультет Ипсвикского университета преждевременной.

Магический факультет занимал отдельное крыло, пристроенное в краткие сроки – специально для волшебников-недоучек, как их заклеймил ректор Ипсвика, когда на очередной летучке ему наябедничали, что будущие маги всем осточертели своими дуэлями, колосящимся паркетом в аудиториях и повышенной смертностью среди мышей в виварии. «Сначала мыши, – злобно сверкал очками профессор Шамбли, биолог с мировым именем, – а потом и за людей примутся! Или я – или маги». И ректор принял мудрое решение – по возможности изолировать противников друг от друга.

Так что теперь паркет колосился лишь в отдельно взятых помещениях, поголовье мышей неуклонно росло, а главное здание Ипсвика, ранее с высоты птичьего полета напоминавшее букву «П», теперь иначе, чем «П с хвостиком», не величалось. В роли «хвостика» выступало, конечно, магическое крыло.

…Девушки отпустили экипаж и остались на небольшой площади, с трех сторон окруженной зданиями. В центре ее стоял памятник братьям Рейнбергам – математику Рене и астроному Камилу, которые вместе открыли новую планету, один на бумаге, а второй затем и в небе. Валентина засмотрелась на строгие лица братьев, и Эдвине пришлось дернуть ее за рукав, чтобы привлечь ее внимание.

– Ну и где нам искать профессора Кэрью? – тихо спросила она. Валентина пожала плечами. – А я говорила: надо было магограмму послать. Нас бы тогда встретили. Иди спроси, где тут магический факультет.

– Почему я?

– Ты вроде как моя компаньонка. Мне по статусу не положено спрашивать, предполагается, что аристократы выше этого.

Валентина секунд пять размышляла над таким раскладом, затем кивнула, соглашаясь. Поблизости не было ни души. И вдруг огромные часы над центральным зданием громко пробили двенадцать, двери распахнулись, и на волю посыпались студенты в черных мантиях с гербом Ипсвика. Площадь наполнилась гомоном и смехом. Подруги растерянно взялись за руки, чтобы их не сбили с ног, и стояли так, пока поток молодых людей не иссяк. Тогда Валентина отпустила Эдвину и решительно заступила дорогу высокому юноше в очках. Юноша как раз собирался откусить от яблока.

– Прошу прощения, – как можно более беспомощно произнесла Валентина. – Вы не поможете, сударь? Нам нужен декан магического факультета.

Юноша замер, не донеся яблоко до рта. Его и девушек окружила небольшая компания студентов.

– Гарри, это твои родственницы? – спросил один из компании. – Вот тихоня! Ничего нам не говорил!

– Пойдемте, – быстро сказал Гарри, галантно пропуская девушек вперед. Вслед им неслись шутки и смех.

Проведя подруг по коридорам и миновав не менее десятка лестниц, по которым надо было то подниматься, то опускаться, при этом Эдвина и Валентина едва успевали придерживать юбки, чтобы не споткнуться, – куда там следить за дорогой! – Гарри остановился перед дверью с двумя медными табличками: внушительной и сверкающей «Деканат» и второй, поменьше, «Проф. Кэрью». Рядом с дверью на специальном стенде для объявлений висел лист бумаги, на котором размашистым почерком было написано с десяток фамилий. Озаглавлен был список грозно: «Хвосты по уравнениям маг. физ.».

– Вам сюда, сударыни, – сказал Гарри.

Валентина взялась за ручку двери. Эдвина улыбнулась юноше.

– Благодарим вас, молодой человек, – с достоинством сказала она. – Как вас зовут?

– Гарри Иткин, к вашим услугам, – ответил он и пожал протянутую руку.

– Большое спасибо, господин Иткин. Я полагаю, разговор с профессором Кэрью не продлится долго. Вы не окажете любезность подождать нас? Боюсь, что найти дорогу обратно будет выше наших скромных сил.

Валентина восхищенно и с некоторой долей зависти наблюдала, как студент Иткин заверил Эдвину, что окажет всякую любезность, какая только придет ей в голову.

…Декан магического факультета пребывал в самом благодушном настроении. Семестр только начался, никто из студентов еще ничего не поджег, не взорвал, никого не проклял, ни с кем не подрался. Дуэли, в том числе магические, в Ольтене были официально запрещены еще лет пятьдесят назад, но ничто не могло удержать горячие головы от встреч на рассвете где-нибудь у Лебяжьей горки. Будущие волшебники, особенно с младших курсов, не познавшие еще на своей шкуре всех прелестей магических Правил, были склонны к романтике, а потому не реже раза в месяц декан вынужден был разбирать очередной случай.

За дверью послышался шум, приглушенный голос секретаря, затем дверь открылась, и на пороге возникли две молодые особы.

– Чему обязан, сударыни? – галантно осведомился профессор, оставляя сигару и поднимаясь из-за стола.

– Я – Эдвина Дюпри, графиня Арлезская, – представилась светловолосая девушка. Профессор поцеловал предложенную ему руку и пригласил графиню присесть. Та изящно опустилась на стул для посетителей. Ее компаньонка, милая, немного полноватая девушка с темными глазами, встала за стулом, положив руки в перчатках на его спинку.

– Я весь внимание, госпожа графиня, – сказал Кэрью, недоумевая, какое дело могло привести к нему девушку столь знатного происхождения. – Вы явились так неожиданно…

– Прошу прощения, профессор, – мило смутилась Эдвина и, быстро обернувшись, бросила на подругу многозначительный взгляд, в котором читалось: «Надо было прислать магограмму!» – Я в крайне затруднительном положении, и помочь мне можете только вы.

– О! – только и сказал профессор. Не понадобилось ли этой хорошенькой графской дочке что-нибудь наколдовать? Пока та собиралась с мыслями, мило морща носик, он по привычке посмотрел магическое поле и еще раз, уже тихонько, сказал: – О!

«А девушка не простая, кто бы мог предположить, – удивленно подумал профессор. – Уровень пятый, а то и шестой.… Так-так, похоже, ей надо, наоборот, снять воздействие...»

– Видите ли, сударь, – начала тем временем Эдвина и извлекла из сумочки сложенный вчетверо лист бумаги, – я разыскиваю одного человека. Мага. Взгляните.

Она передала бумагу Кэрью. Тот развернул ее и удивленно вскинул брови.

– Позвольте угадать. Правильно ли я понимаю, что вы ищете того, чье имя помечено особо? – спросил он. – Знакомый почерк…

– Список писал доктор Друзи, – сказала Эдвина. – Он весьма лестно отзывался о вас, сказал, что я могу рассчитывать на вашу помощь… и конфиденциальность.

– Разумеется, – несколько рассеянно произнес профессор Кэрью, задумчиво обводя указательным пальцем подчеркнутое имя.

– Профессор, – прервала его молчание Эдвина.

– Да-да… Вы уверены, сударыня, что вам нужен именно этот человек?

– О да, – кивнула Эдвина и добавила: – К сожалению.

Профессор внимательно посмотрел на графиню, и некая смутная догадка посетила его.

– Марк… Марк… – пробормотал он, открывая один за другим ящики стола.

Он достал большую шкатулку темного дерева, раскрыл ее и принялся перебирать письма, открытки, счета и другие бумаги. Поиск свой он сопровождал комментариями. – Профессор Довилас не радует нас визитами. Он покинул Ипсвик лет пять назад и с тех пор не возвращался.… Где же она?..

– Но вы знаете, где его найти? – спросила Эдвина, в волнении подала Валентине руку, и та сжала ее, ободряя подругу.

– Где же она?.. А! Вот! Последний раз он прислал мне открытку из Крякенберри, – сообщил Кэрью и положил перед собой кусочек картона, исписанный четким почерком. – Поздравлял с днем рождения. Написал, что работает над любопытнейшей темой, пишет научный труд.… А вот и адрес!

Профессор набросал несколько строк прямо на записке доктора Друзи, аккуратно сложил ее и протянул Эдвине. Глаза у нее заблестели от переполнявших эмоций.

– О, благодарю вас, профессор! – воскликнула она, убрав вожделенный адрес в сумочку.

– Не стоит благодарности, – заверил ее Кэрью. Он замялся, но все же добавил. – Передавайте профессору Довиласу поклон.

– Вы хорошо его знаете? – подала голос доселе молчавшая Валентина.

Кэрью кивнул.

– Мы вместе учились, сударыня. Должен признать, профессор Довилас – один из самых выдающихся ученых нашего времени. Несмотря на… – он осекся. – Ну, да это дела прошлые.

– Несмотря на..? – Валентина улыбнулась самой очаровательной своей улыбкой.

Профессор смутился.

– …Характер, характер. Все из-за характера, – деликатно заметил он.

Эдвина и Валентина переглянулись, и Эдвина поднялась.

– Благодарю вас, профессор, – сказала она. – Вы оказали мне большую услугу.

– Сударыня, весьма польщен знакомством, – ответил Кэрью, еще раз целуя протянутую руку.

Он открыл дверь кабинета, пропустил посетительниц вперед, затем сам распахнул дверь в коридор, сделав предупредительное движение бровями, когда секретарь попытался подняться из-за своего стола.

В коридоре маялся от безделья Гарри Иткин. Увидев декана, он вытянулся в струнку.

– А вам что здесь надо, молодой человек? – строго спросил профессор Кэрью и извлек из кармана жилета часы. – Сейчас начнется лекция профессора Шомберга.

– Я знаю, господин декан, – ответил Гарри. – Я сопровождаю…

– Я попросила господина Иткина подождать нас, – вмешалась Эдвина. – Без его помощи мы заблудимся в коридорах!

Суровый взгляд профессора несколько смягчился.

– Ступайте, Гарри, – сказал он, – проводите дам. Если профессор Шомберг сделает вам замечание, сошлитесь на меня.

– Благодарю, господин декан.

Когда, после обычного обмена любезностями, дверь за профессором Кэрью наконец закрылась, Валентина обратилась к Гарри:

– Скажите, пожалуйста, а вы знаете профессора Довиласа?

– Профессора Довиласа? Марка Довиласа? – переспросил юноша. – Да его все знают! Мы по его программе практикум по линейным преобразованиям сдаем!

– А лично вы с ним не знакомы? – спросила Эдвина.

– К сожалению, нет, – ответил Гарри, смутился и добавил: – Или к счастью. Мне рассказывали, как он зверствовал, когда тут преподавал.

Было непонятно, восхищается Гарри Иткин преподавателем или же радуется, что дни профессора Довиласа в Ипсвике миновали.

– А где можно почитать о всяких магических законах? – не унималась Валентина.

– Что вы имеете в виду? – спросил юноша. Втроем они шли по коридору, освещенному газовыми светильниками. – Какие-то конкретные дисциплины? Или просто в общих чертах? У нас есть Кодекс магов…

Коридор закончился.

– Отсюда два пути, – сказал Гарри. – Если вы хотите снова попасть на площадь Рейнбергов, то вам налево. Если просто желаете покинуть Университет, то вот сюда.

– Нам надо на вокзал, – сказала Валентина.

– Тогда проще здесь выйти. Пройти до угла, а дальше можно взять экипаж, пять минут – и вы на вокзале.

Гарри поспешил откланяться и помчался на свидание с магической наукой в лице профессора Шомберга. Подруги остались одни.

– Какое-то скучное здание, – разочарованно протянула Валентина. – Я думала, там, где учатся волшебники, весело. Заклинания летают, райские птицы поют…

– То-то я смотрю, все рвутся в маги, – иронично отозвалась Эдвина и добавила, сменив тон: – Однако, какой милый человек этот профессор Кэрью.

– О да. И вполне симпатичный.

– Он же старый!

– Сорок лет – это не старость, а начало зрелости! – воскликнула Валентина.

Они вышли на улицу. С одной стороны тянулась бесконечная стена из серого камня, с другой вдоль обочины рос чертополох.

– У него глаза добрые. Правда, еще у него усы и бородка, я не люблю бороды.

– И залысины, – мстительно добавила Эдвина. – Но глаза и правда добрые. Впрочем, профессор Кэрью меня мало занимает.

– Конечно, тебя занимает другой профессор.

– Больше меня занимает, где он живет. Крякенберри!.. Никогда не думала, что в Ольтене есть места с такими названиями!

– Винни, ты ханжа! Не всем же жить в Арле или, скажем, Сантреме, – заметила Валентина. – Дома посмотрим географический атлас. Я сомневаюсь, что в путеводителе сказано хоть словечко о Крякенберри.

Глава 19

Ранкона – Ипсвик

– Вы не могли бы мне помочь? – обратился Себастьян к библиотекарю – очень внушительного вида пожилому господину, напоминавшему то ли античного героя, то ли опереточного графа.

– Слушаю вас, – тихий голос был похож на отдаленные раскаты грома.

– Мне необходимо подобрать газетные статьи, но, к сожалению, я не совсем понимаю, по какому принципу мне следует их искать. По правде говоря, никогда не сталкивался с такой системой составления каталогов…

Себастьян Брок всегда любил библиотеки. Было в них очарование, не поддающаяся описанию волнующая прелесть. Запах книг и рукописей, полумрак и ровный свет настольной лампы, зеленое сукно стола и медный блеск дверных ручек, – все это влекло его с детства. Дядя Ипполит заклеймил племянника безнадежным зубрилой, оставив после двадцатой попытки всякую надежду оттащить мальчика от книг и пристроить к делу где-нибудь на винограднике.

Накануне вечером, выбравшись с улицы Симона на оживленную Липовую аллею, он едва не столкнулся с одним университетским приятелем и тотчас вспомнил о данном профессору Роксбургу обещании незамедлительно по приезде в Асти отослать магограмму и сообщить о своих планах. Профессор был научным руководителем Себастьяна, ведущим зурбановедом и секретарем Общества любителей народных баллад. Разумеется, о магограмме Себастьян забыл напрочь.

В «Луке и подкове», как выяснилось, магоприемник вышел из строя – мастера вызвали еще позавчера и ждали его со дня на день. Ночной портье услужливо отметил на карте почтовые отделения, где можно было отправить магограмму. «Кроме того, – сказал он, – это можно сделать в Публичной библиотеке, и читательского билета не надо». Так что, обдумывая утром, чем побаловать себя, Себастьян почти сразу вспомнил про библиотеку. Он запросто сможет убить сразу трех зайцев! Во-первых, свяжется с профессором Роксбургом. Во-вторых, попробует найти что-нибудь касательно дел давно минувших дней и черного сапа. В-третьих, хотя бы ненадолго избавится от опеки дядюшки Ипполита.

...За несколько дней брюзжание старого Биллингема стало невыносимым. Не решившись оставлять дядю в номере, но и не желая трапезничать в компании портрета в общем зале ресторанчика при гостинице, Себастьян был вынужден заказать ужин в номер. Ночью ему снилась сен-чапельская картинная галерея, все стены которой, вместо шедевров мировой живописи, были увешаны разнообразными портретами дядюшки Ипполита, и все эти нарисованные дядюшки Ипполиты на разные лады распекали нерадивого племянника...

– Что?! – повысил голос дядя. – Ты бросаешь меня на произвол судьбы?

– Я оставлю тебя в сейфе у администратора гостиницы, не волнуйся. Мне нужно в библиотеку, – переодеваясь, терпеливо объяснил Себастьян в третий раз. Еще вчера он не хотел прибегать к столь крайним мерам, как сейф, но с утра количество дядюшкиных упреков и замечаний переполнило чашу терпения.

– Меня уже украли один раз, благодарю покорно, больше не хочу!

– Именно поэтому я и договорился насчет сейфа. Прости, дядя, мне крайне необходимо покинуть тебя ненадолго.

Себастьян справился с запонками и принялся укутывать портрет в ткань. Из-под ткани доносился приглушенный, но от этого не менее возмущенный дядин голос:

– Даже не вздумай! Ты возьмешь меня с собой.

– Сожалею, дядя, но в библиотеку нельзя проносить громоздкие вещи, – сказал Себастьян.

– Я не вещь! – немедленно взвился дядя. – Имей хоть каплю уважения к старшим!

– Я рад, что против определения «громоздкий» ты не возражаешь, – заметил Себастьян и повесил сумку с портретом на плечо. – А теперь, дорогой старший родственник, прошу меня простить. Все комментарии я с удовольствием выслушаю, когда вернусь.

– Чертов упрямец, – ответил дядя, оставляя, как обычно, последнее слово за собой.

Государственная публичная библиотека славилась своей непревзойденной коллекцией старинных рукописей, техническими новшествами и ужасно неудобным каталогом.

Библиотекарь записал фамилию Себастьяна в журнал посетителей, принял оплату за магограмму и пригласил следовать за ним. Себастьян поразмыслил, как описать суть проблемы, по которой он, к его великому сожалению, на неопределенное время вынужден задержаться в Ольтене, и в итоге ограничился упоминанием резко ухудшившегося здоровья дядюшки.

С минуту он сидел за столом, рассеянно разглядывая стены с сотнями ящичков, в которых рылись немногочисленные в эти утренние часы посетители, путеводители по картотеке, разлапистые растения в больших кадках… Напольные часы пробили половину десятого. Рассчитывая успеть на двенадцатичасовой поезд в Ипсвик, Себастьян встрепенулся и поспешил к каталогам.

После двадцати минут тщетных поисков, он сдался на милость библиотекаря.

Тот лишь единожды заглянул в справочник по индексации периодики, и вскоре перед Себастьяном уже высилась внушительная стопка старых газет.

Хавьер не солгал: давнишнюю историю всячески постарались замять. Больших статей, как обычно бывает с сенсационными криминальными репортажами не было. Только серия заметок, разбросанных по разным газетам. Вместо имен – «господин К.» (заказчик убийства), «господин М.» (очевидно, Марк Довилас), «господин В.» (судя по всему, это был автор черного сапа) и «граф Д.», жертва проклятия.

Но уж чему-чему, а искусству составлять целостную картину по фрагментам из черновиков, дневников, писем и заметок на полях, Себастьян за пять лет учебы научился.

Итак, граф Д., человек скромных талантов, не интриган, не карьерист, перешел кому-то дорогу (мнения журналистов разделились, одни считали, что здесь замешана дама, другие – что наследство). Дело зашло так далеко, что господин К. не пожалел времени и средств, лишь бы извести обидчика. Правда, в тюрьму ему не хотелось. Магия казалась идеальным вариантом, но никто, кроме господина В., не хотел браться за выполнение такого заказа. Не без помощи господина М. граф остался жив, отказался дать обвинительные показания и выразил желание просто вернуться домой и обо всем забыть. Господин В. согласился сотрудничать со следствием и без колебаний сдал заказчика. Господин К., на которого повесили всех собак, покончил с собой, не дожидаясь суда.

Последняя заметка, которую смог отыскать Себастьян, называлась «Зарыл талант в землю». Господин В., «участник недавних печальных событий», был назван в заметке лучшим студентом магического факультета в Ипсвике. «У этого юноши блестящее будущее!» – уверенно говорили профессора, оценивая его работы. «Его ждет потрясающая карьера в науке, в политике, да в чем угодно, он победитель всегда, он лучший во всем!..» – предрекали они, также сокрушаясь по поводу «…некоего странного нездорового удовольствия, которое доставляли ему игры с правилами и законами». Заканчивалась заметка обращением к молодежи не губить свою жизнь и не выбирать кривую дорожку.

Часы пробили двенадцать. Себастьян поблагодарил седовласого библиотекаря за помощь и бросился в гостиницу. На полуденный рейс он опоздал, то поезда в Ипсвик, к счастью, уходили каждые два часа.

* * *

– Ну что ты бродишь как виноград недозрелый! – терпению господина Биллингема пришел конец, и он разразился гневной тирадой после продолжительного воздержания от замечаний, поскольку в поезде благоразумно не привлекал к себе внимания. – Остановись, у меня перед глазами все прыгает!

– Дядя, таким тоном, пожалуйста, отчитывай мальчишку на побегушках, – огрызнулся Себастьян. В отличие от широких и светлых галерей университета Ареццо, Ипсвикский Университет с его слабо освещенными коридорчиками, тупиками, переходами и поворотами был настоящим лабиринтом. В полумраке возникали и растворялись фигуры в мантиях, бесшумные и унылые. Не было привычного гама, смеха, стихийно возникающих споров, шуточных потасовок. Впечатление университет производил гнетущее.

Наконец, табличка над аркой возвестила, что далее простирается вотчина магов и чародеев. Коридоры здесь были пошире, окна посветлее, а побелка на потолках посвежее. Кроме того, то там, то тут из пола прорастали загадочные побеги, с потолка капало нечто тягучее с тяжелым смоляным запахом, а по стенам метались рваные тени, смутно напомнившие Себастьяну тени Асти. Студенты-маги были порезвее математиков и юристов, и раз в десять веселее.

– Себастьян, бестолочь, – процедил сквозь зубы дядюшка Ипполит, – перестань блуждать, спроси дорогу.

Поборов страстное желание потерять портрет где-нибудь в темном закоулке, Себастьян все же воспользовался советом и спросил, как найти деканат.

– Пойдемте, я вас провожу, – откликнулся высокий худощавый юноша, спрыгнув с подоконника. – У меня сегодня день такой – в деканат всех провожать. В полдень сопровождал туда двух дам.

Профессор Кэрью наслаждался послеобеденной сигарой. На обед в кабачке «Зеленый дрозд» подавали превосходные рубленые бифштексы под нежнейшим соусом и домашнее пиво. Кабачок открылся едва ли месяц назад, и первым его обнаружил профессор Шомберг, большой гурман. Оценив кухню и обстановку, он охотно поделился своим открытием с коллегами, которые отправились исследовать неизведанную территорию на следующий же день, а затем уверенно внесли «Зеленого дрозда» в число любимых заведений Ипсвика.

С удовольствием затягиваясь, профессор предался воспоминаниям о восхитительной трапезе, когда его мысли прервал решительный стук в дверь. Не дожидаясь его ответа, дверь открылась, и в кабинет шагнул незнакомый молодой человек. Секретарь, маячивший за его спиной, лишь уныло развел руками.

– Чему обязан? – пока еще дружелюбным тоном осведомился профессор Кэрью.

– Прошу прощения за это вторжение, господин профессор, – вежливо сказал Себастьян. – Я вынужден был вас потревожить, но у меня очень серьезное дело, и мне не обойтись без вашей помощи.

– Хорошо, – кончиками губ улыбнулся Кэрью, с интересом рассматривая молодого человека. На вид не более двадцати пяти. Высокий, густые каштановые волосы, открытый взгляд, фигура человека, явно любящего спорт, но светло-карие глаза полны безмерной усталости. На плече болтается полотняная сумка, какую носят художники. – Я вас внимательно слушаю.

– Даже не знаю, с чего начать… – замялся Себастьян, чей решительный настрой начал улетучиваться.

Разумеется, дядя Ипполит не преминул вступить в разговор.

– Племянник! – сурово сказал он. У профессора Кэрью дрогнула рука, и пепел сигары упал мимо пепельницы. – За пять лет тебя так и не научили вести деловые переговоры!

– Это и есть мое серьезное дело, – извиняющимся тоном сказал Себастьян и достал портрет из сумки.

– Потрясающе, – произнес профессор, загасил сигару и вышел из-за стола.

Минут пять он рассматривал дядю со всех сторон, потер мизинцем заглушку, удовлетворенно хмыкнул, проверил раму, ковырнул ногтем холст, проделал перед нарисованным лицом какие-то пассы. – Потрясающе, – повторил он, присаживаясь на краешек стола. – Откуда у вас это?

– «Это», юноша, – сказал дядя Ипполит, – Ипполит Биллингем Второй, с вашего разрешения.

– Это мой дядя, – пояснил Себастьян, которого изрядно повеселило выражение лица Ипполита Биллингема, когда перед его нарисованным носом порхали проворные руки профессора магии.

– Мне как специалисту в этой области крайне интересно было бы узнать, как произошло сие прискорбное событие, – сказал волшебник. – Однако вы приехали с определенной целью. Прошу, располагайте мной. Чем могу быть полезен?

– Я ищу одного волшебника, – сказал Себастьян.

Профессор кивнул.

– Подожди, племянник, – перебил господин Биллингем и обратился к декану. – Может быть, вы, человек, несомненно, сведущий, сами сможете снять с меня эти путы?

Тот покачал головой.

– Увы, эта наведенная трансформация слишком сложна. Чтобы снять их с вас, надо быть либо тем, кто их наложил, либо… – Профессор подпер подбородок и нахмурился. – Либо очень, я подчеркиваю, очень хорошим практиком. Практиком с большой буквы. Видите ли, – продолжил он, отходя к шкафу и доставая оттуда бутылку и два пузатых бокала, – все дело в той цене, которую платит каждый маг за свою силу и право ею пользоваться. За каждое волшебство приходится платить своей болью. Чем серьезнее волшебство – тем больше приходится платить. Иногда эта цена кажется невыносимой.

Кэрью разлил коньяк по бокалам. Себастьян вздохнул. Спиртное на голодный желудок употреблять не хотелось – из уважения к благородному напитку и собственному рассудку, – но бокал все же взял.

– Ваше здоровье, дядюшка, – сказал он и пригубил коньяк.

Ипполит Биллингем насуплено молчал. Профессор задумчиво барабанил пальцами по столешнице.

– Скажите, – прервал его размышления Себастьян, – вы говорили, что снять заклятие может хороший практик, но разве так трудно его найти? Скажем, маги, которые работают на Этвешей.

– Ах, молодой человек, разве там практическая магия? – сокрушенно покачал головой профессор. – Игрушки! Пыль в глаза! Новейшие открытия в науке плюс малая толика того, на что способен настоящий чародей. У торгашей после их магии разве что поболит голова. А настоящие чары – это когда тебя всего наизнанку вывернет. Нынешняя молодежь не видит смысла в том, чтобы расплачиваться своим благополучием за сомнительное удовольствие управлять тонкой материей.

– Признаться, никогда не любил магов, – сказал Биллингем. – И, как видно, не зря.

– Могу ли я узнать, сударь, – обратился к нему профессор, – как… м-м-м… случился сей казус? – Он снова принялся ощупывать раму. – Никогда прежде не встречал подобных… м-м-м… трансформаций. Изящно, черт побери! И никаких следов!

– Меня навестил какой-то маг с извращенным понятием о деловых переговорах, – сказал Биллингем. – Трах! Бах! И вот я на стене. Ужасное положение!

– Полностью с вами согласен, – сказал профессор Кэрью и добавил: – Видимо, вы – весьма и весьма значительная фигура в деловых кругах, раз ваши конкуренты решили избавиться от вас подобным способом?

– Не буду отрицать, – ответствовал Ипполит Биллингем, и если бы не был портретом, то непременно раздулся бы от гордости, – я – не последний в Ольтене винодел.

– Так вы винодел! – воскликнул профессор. – Как говорится, кровь нации!

Себастьян едва удержался от усмешки, видя, как заблестели дядюшкины глаза.

– Кхм! – отвлек он профессора от портрета. – Нам рекомендовали обратиться к Марку Довиласу. Вы его знаете?

– С ума сойти, – со странными интонациями в голосе произнес профессор Кэрью. – Всем, решительно всем сегодня нужен профессор Довилас!

– Вы его знаете? – повторил вопрос Себастьян.

– Разумеется, молодой человек.

Профессор допил коньяк и набросал на листке бумаги адрес.

– Кто бы ни рекомендовал вам к нему обратиться, – сказал он, – это самый лучший выбор. Вряд ли кто-то еще из знакомых мне магов возьмется за ваше… м-м-м… дело.

– Этот Довилас, он так хорош? – спросил Биллингем.

– По крайней мере, он никогда не боялся платить по магическим счетам.

Глава 20

Тер

Эдвина любила путешествовать. Ей нравилось собираться в дорогу, составлять список нужных вещей и полезных мелочей, которые непременно должны попасть в багаж. Нравилось садиться в экипаж, когда вокруг все суетятся, и толстушка Марта утирает украдкой глаза, а потом долго машет вслед карете. Нравилась толчея на вокзале после звона колокольчика, возвещающего о начале посадки. Пероны наполняются топотом и гомоном, вокзальный буфет пустеет, а в пестрой толпе пассажиров мелькают форменные фуражки станционных работников.

Это волнующее ожидание встречи с новыми людьми и впечатлениями или старыми приятелями и уже знакомыми местами!.. Этот ветер в лицо, под которым колыхаются занавески на окне, и размеренный перестук колес!..

Но путешествие в радость тогда, когда тебя не гонит вперед неизвестное науке заклятие и когда поезда не меняются с быстротой калейдоскопа – пригородный на скорый и снова на пригородный…

– Два талла за твои мысли, – сказала над ухом Валентина, и Эдвина вернулась в действительность. Перед ней стояла чашка с чаем и тарелочка с пирожными. Валентина пристроила свою чашку рядом, уселась и стала вынимать из шляпки булавки. – Наш поезд будет только через час, успеем подкрепиться. Правда, местные жители понятия не имеют о том, что такое свежая выпечка.

Валентина вздохнула. Вдруг она спохватилась.

– Путеводитель! Ой! – воскликнула она и вскочила. – Я забыла его в буфете!

Эдвина вздохнула.

– Надеюсь, что больше ты ничего не забыла, – сказала она.

В ответ Валентина скорчила гримаску. Она готова была уже бросить все силы на спасение путеводителя, но замерла, поскольку к их столику подошел молодой человек, из тех, кого госпожа де Ла Мотт называла подходящим объектом. Он обладал симпатичной наружностью, был одет в ладно скроенный серый дорожный костюм и производил приятное впечатление.

– Прошу прощения, сударыни, – вежливо произнес молодой человек и коснулся пальцами шляпы. – Полагаю, это ваше? – и он положил на краешек стола «Отраду путешественника».

– Сударь, – с чувством произнесла Валентина, – не знаю, как и благодарить вас!

Эдвина смущенно уставилась на чашку. Она поняла, что узнала этого молодого человека – тот самый любитель рогаликов, которого она мельком видела в Оксере и, как оказалось, запомнила. Тогда он никак не мог достать деньги. А теперь стоит рядом и снова улыбается, уже не смущенно, а доброжелательно и открыто.

– Ну что вы, – сказал незнакомец, поправляя на плече большую сумку, в которой, судя по всему, была картина в раме, – не стоит благодарности. Я подумал, что, раз книгой так много пользуются…

Он указал рукой на закладочки, которые сделала Валентина для удобства. Помимо них, на частоту использования путеводителя указывали загнутые уголки некоторых страниц и следы пролитого кофе на его обложке. Книга явно была настольной.

– И все же, – сказала Валентина, недоумевая, почему Эдвина, всегда такая щепетильная, когда дело касалось соблюдения приличий, молчит, – как мы можем отблагодарить вас за беспокойство?

– Ровным счетом никакого беспокойства, – сказал молодой человек.

– Пф-ф-ф, – послышался чей-то раздраженный голос.

Эдвина вздрогнула и, наконец, подняла глаза на молодого человека, который совершенно смутился, как если бы «пф-ф-ф» сказал он сам, да еще в присутствии короля. Валентина сделала большие глаза. Слух у нее был отменный, и она была совершенно уверена, что голос исходил из сумки, висевшей на плече молодого человека.

– Вы едете в Крякенберри? – полувопросительно-полуутвердительно сказала Валентина прежде, чем голос разума воззвал к ней.

По лицу Эдвины скользнула тень недовольства. Молодой человек был явно обескуражен.

– Да, – сказал он, – но я не…

Валентина открыла было рот, но Эдвина решительно сжала ее руку, вежливо улыбнулась и сказала:

– Простите мою подругу, сударь. Мы благодарим вас за путеводитель и, право слово, не хотим более причинять беспокойство.

В переводе на более простой язык это означало: «Спасибо, до свидания». Молодой человек прекрасно понял это, откланялся и отошел от столика, заняв место на угловом диванчике поодаль от подруг.

– Болтушка! – сердито сказала Эдвина. – Ну кто тебя за язык тянул?

Валентина сконфуженно промолчала. Подруга была права, хотя совершенно очевидно, что молодой человек тоже едет к профессору Довиласу. Валентина так и сказала:

– Совершенно очевидно, что он едет туда же, куда и мы! У него в сумке говорящая картина!

– Чушь, – сказала Эдвина и решительно откусила кусочек пирожного, которое по твердости могло соперничать с сухарями. Валентина уткнулась в чашку с чаем. Впрочем, долго молчать и дуться она не умела. Бросив быстрый взгляд на молодого человека, занятого, как могло показаться, исключительно стаканом с лимонадом из буфета, и сказала негромко:

– Какой вежливый господин.

Эдвина кивнула.

– Вот что я называю хорошим воспитанием, – сказала она несколько рассеянно.

Допив чай, подруги подхватили одна путеводитель, вторая зонтик и вышли на перрон. Большие часы на башне над их головами пробили половину двенадцатого.

* * *

Себастьян готов был поклясться, что заметил в толпе пассажиров восьмичасового из столицы девушку, которую уже дважды видел. Родственницу милой дядюшкиному сердцу госпожи де Ла Мотт. Если бы не обстоятельства, которые всегда сильнее нас, он бы непременно попросил дядюшку представить его этой сероглазой прелести. Себастьян не обладал способностью дяди оценивать людей с полувзгляда, видимо, этот навык приходит с опытом и возрастом, но он был уверен, что правильно угадал в девушке и ум, и доброту, и чувство собственного достоинства, а живое воображение дорисовало стройные ножки под модного кроя юбкой.

Воспитанный на классической литературе, он с уважением и пониманием относился ко всякого рода совпадениям, а потому совершенно не удивился, убедившись, что это именно юная племянница госпожи де Ла Мотт с компаньонкой, жизнерадостной темноволосой девушкой, изучает расписание пригородных поездов. Потом компаньонка отправилась в кассы, а незнакомка из Оксера осталась в зале ожидания. Под утомительное брюзжание дяди Себастьян помчался в багажное отделение – забрать саквояж, а потом вернулся в здание вокзала. После некоторых поисков он обнаружил компаньонку в буфете. Она покупала – разумеется! – пирожные.

Счастливая возможность свести знакомство с предметом интереса представилась в виде забытого девушкой путеводителя…

Несколько смущенный холодностью приема, Себастьян сел поодаль от барышень, но так, чтобы хорошо их видеть. Компаньонка как-то догадалась, куда он едет. Что, если они тоже направляются туда? Хотя, Себастьян с трудом мог представить, что у благородной дамы могут быть родственники или знакомые в таком глухом и малопримечательном местечке, как Крякенберри. Не профессора же Довиласа они хотят навестить! Нет, это было бы слишком фантастическим совпадением.

А между тем барышни поднялись, встал и Себастьян, но, замешкавшись с сумкой, потерял девушек из виду. Нагнал он их только на вокзальной площади, где понял, что девушки явно нуждались в защитнике.

* * *

– Какие приятные стоят погоды, не правда ли, дамы? – услышали подруги, и перед ними возникли трое – усач в военном мундире и два одинаковых с лица молодчика в цивильном платье, все явно навеселе несмотря на ранний час. Валентине захотелось спрятаться – так нехорошо у всех троих блестели глаза, – но она мужественно осталась стоять рядом с Эдвиной.

– Позвольте пройти, – ровным голосом сказала Эдвина, и Валентина мысленно ей зааплодировала. Впрочем, ни слова, ни тон не произвели на мужчин никакого впечатления.

– Какие милашки, – с чувством произнес один из молодчиков. – С такими симпатичными юными барышнями в таком большом городе может случиться всякое.

– Спасибо за предупреждение, – отозвалась Эдвина. Каждая хорошо воспитанная барышня знала, что порядочные господа не позволяют себе называть женщин «милашками», не заговаривают с ними, не будучи представленными третьими лицами, и уж тем более не знакомятся на улице. Кроме того, каждая хорошо воспитанная барышня имела в своем распоряжении по крайней мере три вещи, чтобы в особых случаях оказать достойный отпор любому, кто посягнет на ее честь и достоинство. Эдвина поудобнее перехватила зонтик. Валентина мило улыбнулась и якобы случайно вынула из шляпки одну из булавок. Как назло, вокруг не было ни одного полицейского или на худой конец носильщика, чтобы в случае чего спасти трех господ от увечий.

– Мы проводим вас, милочки, – предложил усач.

– Простите, что задержался, дамы, – сказал незаметно подошедший сзади Себастьян Брок. – Разрешите предложить вам руку?

Он многозначительно посмотрел на молодчиков и повел плечами.

– Нарушаем? – вежливо поинтересовался возникший рядом полицейский.

– И в мыслях не было! – поднял руки усач.

Себастьян кивком поблагодарил полицейского за своевременное вмешательство, тот взял под козырек, отступая в сторону.

Эдвина легко оперлась пальчиками о предложенную Себастьяном руку, а Валентина воткнула булавку обратно в шляпку и пристроилась чуть позади Эдвины, как и полагается скромной компаньонке. Она тоже любила совпадения, правда, считала их не счастливыми случайностями, а тщательно законспирированными закономерностями.

Глава 21

Танн – Ранкона

Вопреки всякому здравому смыслу, Вальтер Хельм не злился на старшую дочь. Скорее испытывал досаду из-за отсрочки планов и того, что не распознал в дочкиной покорности признаков бунта, но никак не злился. Для этого он был слишком практичен. Кроме того, отец не без основания полагал, что знает характер Валентины – ни один Хельм никогда не поступит бесчестно.

Выйдя из непродолжительного оцепенения, в которое его повергло известие об исчезновении еще и племянницы госпожи де Ла Мотт, Вальтер Хельм вернулся домой и заперся в кабинете, откуда немедленно стали доноситься странные звуки. Кондитер не то методично рвал в клочки бухгалтерские книги, не то выламывал решетку из камина, не то избавлялся от фарфоровых статуэток, украшавших каминную полку. Что бы там ни происходило, долго это не продлилось. Все еще не совсем придя в себя, Хельм покинул кабинет и направил стопы в кондитерскую. К удивлению Марты, с опаской заглянувшей в кабинет супруга после того, как за тем захлопнулась входная дверь, никаких следов погрома там не наблюдалось.

Вслед за классиком Вальтер Хельм мог бы воскликнуть: «Что за тяжкое дело быть отцом взрослой дочери!» Впрочем, классиков прославленный кондитер читал редко, отдавая предпочтение «Вестнику Танна», столичному ежемесячному журналу «Времена», бухгалтерским книгам, техническим документам и сборникам кулинарных рецептов. Последние господин Хельм читал с особым усердием, также планируя написать собственную кулинарную книгу. Он даже несколько раз брался за перо, но, как ни старался, мысль уводила его далеко за пределы ингредиентов и кастрюль, в итоге получалось нечто далеко не кулинарное, а иногда даже с детективным сюжетом.

Друзьям было объявлено, что Валентина по личной просьбе госпожи де Ла Мотт сопровождает ее племянницу в Ранкону. Собственно, это была чистейшая правда – по крайней мере во второй половине утверждения.

– Я всегда считал, – сказал Хельм, готовясь ко сну, – что мои дети слишком хорошо воспитаны, чтобы ставить семью в неловкое положение.

– Времена изменились, дорогой, – мягко заметила его супруга, присаживаясь за туалетный столик. – Современные девушки самостоятельно путешествуют, поступают в университеты, выбирают себе мужей и на все имеют собственное мнение. Это называется эмансипацией.

– Возмутительно! – воскликнул кондитер. – А потом они захотят носить брюки, участвовать в управлении государством, и в конце концов мужчина перестанет быть непременным условием для зачатия ребенка! Куда катится мир!

Госпожа Хельм улыбнулась и потянулась к баночке с кремом. Она растила четверых детей и помогала супругу, но никогда не забывала, что за порогом дома начинается Гернский тракт. Просто, говорила она, некоторым довольно детских мордашек, воскресных семейных обедов и встреч в Обществе друзей природы, а другим мало и целого мира. Она ни на миг не сомневалась, что Валентине не понравятся отцовские планы на ее будущее. А госпожа Хельм редко ошибалась в предположениях, когда речь заходила о представителях их семейства, пятерых из которых (включая супруга) она воспитывала вот уже более двадцати лет.

«К гадалке не ходи, Тина выдумает что-нибудь», – размышляла она, наблюдая за старшей дочерью, которая с мрачной решимостью укладывала пирожные в специальные коробочки. Обрывки упаковочной бумаги летали по всей комнате. Когда она украдкой заглянула в комнату дочери, то обнаружила под кроватью ковровую сумку, а на камине – подозрительно опустевшую копилку. «Я навещу Винни Дюпри, мама», – сказала после завтрака Валентина. «Надеюсь, ты проведешь время с пользой», – ответила мать, не сомневаясь, какой будет следующая новость о ее малышке.

– Марта, – господин Хельм потянулся к трубке, рассеянно повертел ее в руках. – Валентина сведет меня с ума!

– Чушь, мой дорогой. Тебя не способны свести с ума даже твои бухгалтерские книги. И потом, ты ведь знаешь Тину…

– После выходки этой девчонки я уже не могу сказать, что знаю, на что способны собственные дети. На всякий случай надо подержать Катрин под домашним арестом. И написать в школу, чтобы присматривали там за мальчишками.

– Вальтер, дорогой… – запротестовала было госпожа Хельм, но умолкла. Спорить с мужем было бесполезно.

– Я поеду в Ранкону или куда там сбежала эта девчонка, – сказал супруг, решительно запирая трубку в секретер. – И привезу ее домой. Завтра же и поеду.

– Разумеется, дорогой, – кивнула Марта, – правда, у тебя завтра очень важный обед с господином Тронквистом.

– Вот черт! – господин Хельм с досады так дернул воротник пижамы, что верхняя пуговица отлетела и, подскакивая, покатилась по полу. – Я не могу допустить, чтобы этот напыщенный индюк Ришар опередил меня.

Марта Хельм поправила ночной чепец и незаметно подмигнула своему отражению в зеркале. В конце концов, надо дать девочке шанс посмотреть хотя бы кусочек мира. Какой смысл убегать из дома, чтобы вернуться буквально через день? А супруг и сам в глубине души знает, что ничего серьезного за несколько дней самостоятельной жизни с Валентиной не случится – в противном случае он бросился бы в погоню незамедлительно.

Заключив вожделенную сделку прямо под носом у конкурента, господин Хельм отправился на поезде в Ранкону, от души надеясь, что его кратковременное отсутствие не нанесет непоправимого ущерба делам.

В столицу он прибыл на четвертый день после побега Валентины, нанял экипаж и вскоре уже звонил в дверь дома госпожи де Ла Мотт.

– Чем могу быть полезен? – спросил Жак Фебре, являя свои усы взору кондитера.

– Я Вальтер Хельм. Мне нужна моя дочь.

– Сожалею, господин Хельм, но вашей дочери здесь нет, – сказал Жак.

– То есть как нет?! – довольно хладнокровно для своего положения спросил господин Хельм. – Она сбегает из дома, я бросаю все дела, мчусь вслед за ней, и оказывается, что она снова улизнула?!

– О, сударь, – Жак гордился своим умением оценить человека по внешнему виду, и в данном случае вид господина Хельма Жаку весьма и весьма не понравился, – пройдите в дом, прошу вас. Я постараюсь дать все необходимые пояснения.

И господин Хельм, со всем возможным комфортом устроенный в малой гостиной, получил исчерпывающий, насколько это было возможно, ответ на свой вопрос.

– Госпожа Хельм и графиня Дюпри, – сообщил Жак, кивая Веронике, чтобы та поставила поднос с принадлежностями для чая на стол, – не далее, как сегодня утром покинули Ранкону.

Из горла гостя вырвался рокочущий звук.

– Куда они поехали? – спросил он, справившись с эмоциями.

– Я лично приобрел для них билеты первого класса на скорый поезд до Тера, – ответил Жак. Вероника хлопотала возле стола, бросая на несчастного отца сочувственные взгляды. – Должен сказать, сударь, что более мне ничего не известно.

– Ужас, ужас, – сокрушенно вздохнул кондитер и откусил кусочек щедро политого шоколадным соусом кекса. – Хм, почти как у нас дома, – сказал он чуть погодя и с профессиональным интересом посмотрел на Веронику. – Сударыня, превосходно. Уж я понимаю толк в подобных вещах.

Вероника зарделась от удовольствия.

– Ах, сударь, – сказала она, – позвольте заметить: мне бесконечно жаль, что вы разминулись с Валентиной. Она очень, очень милая девушка.

Хельм задумчиво кивал, отправляя в рот новую порцию.

– Они оставили адрес, по которому направляются? – спросил он некоторое время спустя.

– Увы, сударь, – сказал Жак.

– Они не говорили, зачем едут?

– Увы, сударь.

– Ничего? Ни слова, ни намека?

– Увы, сударь, – в третий раз ответил Жак.

Одновременно с ним Вероника начала было: «Это после вчерашней…», но осеклась, услышав его многозначительное «Гм!»

Господин Хельм посмотрел Веронике прямо в глаза. Та не выдержала цепкого взгляда кондитера и пояснила, покосившись на Жака:

– Вчера девочки ездили в Ипсвик. Вернулись очень взволнованные и сразу же велели собирать вещи.

Кондитер не сказал ни слова, но взгляд его буквально буравил совершенно смешавшуюся Веронику. На помощь ей пришел Жак.

– Полагаю, сударь, в Ипсвике барышни навестили профессора Кэрью, по крайней мере, именно это имя они упоминали.

– Ну что же, – через паузу возвестил гость, поднимаясь и берясь за шляпу и трость. – План таков. Я еду в Ипсвик на поиски профессора. Прошу вас, любезный э-э-э…

– Жак Фебре, к вашим услугам.

– Да, благодарю. Прошу вас узнать расписание поездов до Тера. Думаю, я не ошибусь, если предположу, что после визита к профессору мне придется покинуть Ранкону. Надеюсь, – добавил господин Хельм уже на пороге, – извозчик знает короткую дорогу на вокзал.

– Деловой человек! – с уважением заметил Жак, когда за посетителем закрылась дверь.

Глава 22

Тер – Крякенберри

Обсуждая маршрут, подруги разложили на кровати карту Ольтена и вооружились линейкой и путеводителем. Крякенберри, вопреки опасениям Валентины, в нем значился – благодаря тому, что в миле от городка располагался знаменитый замок Шлестов. Вариантов добраться до конечного пункта их многотрудного путешествия было всего два – на поезде через Тер или дилижансом через Вальберг и Варез. Валентина была за дилижанс, апеллируя к тому, что дилижансом они еще не путешествовали, а Эдвина настаивала на поезде, поскольку так комфортнее. Сошлись на том, что добраться до Крякенберри надо как можно быстрее. А обратно, пообещала Эдвина, они поедут дилижансом.

Примерно так же рассудил Себастьян, изучив расписание скорых поездов. Как ни крути, а ради выгоды в шесть часов стоило заплатить лишних полдюжины талов.

Своими размерами город Тер превосходил даже Ранкону. Построенный на месте поселка угольщиков, он за полтора столетия разросся до промышленного центра региона. Деньги в него вкладывались огромные и отдачи ждали не меньшей, причем вполне обоснованно: как-никак, четверть всей казны составляли деньги от Тера.

На осмотр достопримечательностей, в основной список которых входил собор Святого Марка с самым большим в Ольтене органом, фонтан на главной площади и дом, в котором жил Молиз, времени не было. Впрочем, Валентина еще в поезде зачитала комментарии из путеводителя о каждом более или менее интересном для осмотра месте, и Эдвина сказала, что, судя по всему, в Тере вообще не на что смотреть.

После волнующего происшествия на вокзале Валентина больше всего на свете хотела подкрепить силы и успокоить нервы шоколадкой, припасенной именно на такой случай. Но рядом был молодой человек, который представился Себастьяном Броком, и копаться в ридикюле не представлялось возможным.

Себастьян – очень вежливо – настоял на том, чтобы проводить барышень до их поезда. Последовал краткий обмен информацией о маршрутах, и если кто-то и удивился, что все трое следуют в одну сторону, то это была не Валентина. Сгорая от любопытства, она старалась держаться поближе к сумке, которую их попутчик не выпускал из рук. К ее великому сожалению, больше никаких звуков из сумки не доносилось.

Поезд до Крякенберри еще не был подан, и молодые люди, забрав свой багаж из камеры хранения, устроились на скамейке на перроне. Валентина приметила, как примечала очень многое из того, что происходило вокруг, что Себастьян Брок явно симпатизирует Эдвине.

– Вы едете в Крякенберри с деловым визитом? – осторожно спросила Валентина у Себастьяна, когда темы погоды, книжных новинок и состояния дорог в Ольтене были исчерпаны.

– Да, можно и так сказать, – не менее осторожно ответил Себастьян. – А вы?

– И мы, – сказала Эдвина. Себастьяна ее легкомысленная улыбка не обманула. Он видел, что в глазах у девушки улыбки не было – сплошная тоска. «Глаза ее светились тем внутренним светом, коий присущ особам великонравственным и необычайно скромным», – вспомнил Себастьян барона фон Кальвера, чьи сочинения имел сомнительное удовольствие разбирать целый семестр. Барон четко соблюдал им же придуманное правило – треть романа должна быть про войну, треть – про нравственные метания героев, а оставшееся место занимали многочисленные описания очей разнообразного цвета,. Прочих характеристик персонажа барон не признавал.

– Гхм! – послышался голос из сумки. Валентина встрепенулась, Эдвина удивленно посмотрела на Себастьяна.

– Вы путешествуете с домашним животным? – вежливо спросила она.

– Да, – соврал Себастьян, представляя, в каких приблизительно выражениях потом дядя выразит протест. Валентина прикусила нижнюю губу. В ней боролись хорошее воспитание и природное любопытство.

Подали поезд. По перрону прошелся начальник станции в серой форме, с блестящими пуговицами. Засуетились, толкаясь локтями, пассажиры, стремясь поскорее занять свое место в вагоне. У провожающих заранее увлажнились глаза. Раздался низкий гудок, возвещающий о скором отправлении поезда.

Себастьян бросил мальчишке-носильщику монетку и велел сторожить их саквояжи, а сам проводил барышень в купе.

– Да вы снимите это, – предложила Валентина, вежливо, но настойчиво потянув за ремешок сумку с плеча Себастьяна.

Тот две секунды помешкал, затем коротко кивнул и очень аккуратно поставил картину на сиденье, а сам ушел за багажом. Первым делом Валентина достала из ридикюля плитку шоколада.

– Винни, я все вижу, – сказала она, угощая подругу. Та меланхолично прожевала шоколад и вздохнула.

– Даже не буду делать вид, что не понимаю, о чем ты.

– Глупо отрицать очевидное, – пожала плечами Валентина. – Готова спорить, что и ты произвела на него впечатление. Ко мне на выручку он вряд ли бы помчался.

– Ох, Тина, как бы узнать поточнее? – Эдвина подперла ладонью щеку и задумчиво посмотрела в окно. – Если все так, как ты говоришь, то с моей стороны было бы нечестно не предупредить его о чарах…

– Да, я бы тоже не хотела, чтобы такой симпатичный молодой человек сломал себе что-нибудь. С другой стороны, у него просто может оказаться невеста… или даже жена… и куча детишек…

Эдвина насупилась.

– Ну, ну, не сердись, – примирительно сказала Валентина. – Я шучу. Я очень рада, что ты не утратила способность замечать привлекательных молодых людей. Вот снимем твое проклятье у профессора Довиласа и…

Она выглянула в окно, убедилась, что Себастьян с их багажом наперевес никак не может преодолеть препятствие в виде грузного господина в мундире, его не менее грузной супруги в шляпе с широкими полями и их многочисленного потомства возрастом от шестнадцати лет до шести месяцев. Семейство прочно забаррикадировало собой проход в вагон.

– Ох, Винни, я, наверное, сейчас умру от любопытства, – сказала Валентина, осторожно трогая пальчиком картину. – Я буду не я, если не посмотрю, что там.

– Валентина!.. – Эдвина и ахнуть не успела, как подруга стащила с картины полотно и уставилась на портрет пожилого господина – насупленный господин явно был в дурном настроении.

– Как ты думаешь, кто это? – спросила Валентина, мельком проверив и убедившись, что Себастьян все еще пытается зайти в вагон, но пока безуспешно.

– Домашнее животное, – с достоинством сказал господин Биллингем.

* * *

…Бывают маленькие города с великим прошлым, бывают – с большим будущим, но Крякенберри было суждено всегда оставаться маленьким тихим городком на границе Ольтена и Вевиса. Зимой играющие в снежки детишки регулярно начинали дипломатические конфликты, попадая по подданным чужого государства, а на улочках можно было часто встретить котов серебристо-серой вевисской масти с характерно ольтенскими круглыми наглыми мордами – кошки плевать хотели на границы.

Себастьян поправил на плече сумку с портретом и осмотрелся. Перрон был почти пустым: немногочисленные местные жители, явившиеся встретить своих друзей и родственников с дневного поезда, уже разошлись. Молодой человек и две его очаровательные спутницы остались одни.

– Наверное, нам следует спросить дорогу у кого-нибудь из местных жителей, – предложил он. – Пойдемте?

Девушки кивнули и последовали за ним.

В здании вокзала (вокзалом это можно было счесть с очень большой натяжкой – две кассы, буфет да крохотный зал ожидания) было пустынно. Голые стены украшало лишь расписание движения поездов да барельеф напротив расписания. Именно он и привлек внимание любопытной Валентины: причудливые буквы с завитушками, сложившиеся в название города, и герб – вставший на дыбы зверек вроде оленя, но не по-оленьи широко разинувший пасть.

– Это Саблезубый Лань, – пояснил Себастьян. – Хранитель и покровитель Крякенберри. Легенда гласит, что некогда этот город осадили кочевники. Осада длилась долго, жители подумывали сдать город, когда произошло чудо: однажды утром кочевники отправились на охоту и среди прочего застрелили детеныша лани. Тогда пришедший в ярость отец этого детеныша бросился на охотников, затоптал их копытами и искусал чудесным образом удлинившимся зубами. И жители осажденного города поняли, что даже самое кроткое из божьих созданий может превратиться в грозную силу, когда нужно защищать свой дом и свою семью, и это укрепило их дух. А через два дня подоспела армия тогдашнего ольтенского короля Феоклиста Второго и разнесла кочевников по всей округе, – буднично закончил он.

– А я думала, что этот Лань их сам разогнал, – задумчиво сказала Валентина.

– А здесь водятся лани? – вскинула брови Эдвина.

– Вы слишком много просите от бедного рассказчика, – развел руками Себастьян. – Я эту легенду вычитал в каком-то сборнике сто лет назад.

– Да, что-то такое и в нашем путеводителе было, – кивнула Валентина.

В путеводителе хватало и других историй, но, к сожалению, составители не включили в него подробного плана улиц, упомянув лишь те, на которых были расположены местные достопримечательности. Искать неприметный Проточный переулок, где в доме под номером шесть проживал профессор Марк Довилас, путешественникам пришлось самостоятельно.

Это оказалось несложно, как и всегда бывает в подобных городках. В вокзальном буфете обнаружился усатый господин в железнодорожной форме, чинно беседующий с хозяйкой, и уже через минуту молодые люди получили от означенного господина, оказавшегося начальником станции, подробнейшее описание пути, а от буфетчицы – еще и адрес местной гостиницы на тот случай, если им придется задержаться в Крякенберри. Багаж путешественники оставили на станции под присмотром ее начальника – его усы внушали безоговорочное доверие.

Здесь, на самом севере Ольтена, дыхание осени ощущалось куда сильнее – и в пронзительной глубокой синеве неба, и в прохладном утреннем ветерке, и в шелесте уже пожелтевшей листвы. Себастьян и девушки неторопливо шли по улице, любуясь старинными домами, не столь пышными, как в столице, но невыразимо милыми и по-домашнему уютными.

– Я бы хотела жить здесь, – вдруг сказала Валентина.

– С твоим характером ты заскучаешь на второй день, – подколола подругу графиня. – Посмотри, какая здесь тишина.

– Если заскучаю, всегда можно пригласить кого-нибудь в гости. Или поехать в гости самой. Согласись, Винни, здесь очень хорошо. А вы, господин Себастьян, какого мнения?

– Ну, – задумался молодой человек, – я полагаю, это прекрасное место. Возможно, в будущем я бы и поселился в подобном тихом городке, занимался бы творчеством…

– Потому что в приличной работе толку от тебя нет, – подал голос из сумки господин Биллингем. – Юные дамы, не слушайте этого бездельника, ему бы только стишки читать.

– В таком случае, дядюшка, – парировал племянник, – я предлагаю тебе самому провести экскурсию для наших спутниц и рассказать им, к примеру, о замке Шлестов, который находится в миле от Крякенберри. Конечно, если у нас будет свободное время…

Девушки прыснули, представив, как господин Ипполит будет излагать им исторические факты, не забывая давать собственную едкую оценку событиям – с его манерой вести беседу они уже успели познакомиться в поезде.

Но тут на их пути встало практически непреодолимое препятствие: булочная, из которой доносились такие ароматы, что ноги сами собой развернулись по направлению к ее дверям.

Пока Эдвина и Себастьян рассматривали в витринах образцы сдобы, отчаянно борясь с желанием попробовать сразу все, Валентина обратила внимание на единственного покупателя. До слуха девушки долетели обрывки разговора:

– …и никак не желает уняться, окаянный! – горестно вздыхала продавщица. – Шумит, вещами кидается, никакого житья сестре нет!

– Жаль, – голосом, в котором жалости не наблюдалось ни капли, ответил покупатель. – В таком случае, придется мне лично навестить госпожу Леокадию и побеседовать с ее бывшим супругом.

– Ой, только вы его не сильно пугайте, сударь, – попросила булочница.

– Вот что-что, а пугать его я совершенно не собираюсь, – заверил ее клиент.

– Тогда мы вас завтра вечерком будем ждать, да?

– Часам к пяти.

Расплатившись, он взял трость, которую держал подмышкой, и, прихрамывая, направился к выходу. Любопытная госпожа Хельм успела бросить на него всего пару взглядов, но зрительная память у нее всегда была отменной: высокий мужчина лет сорока, светлые, почти соломенные волосы, бледная кожа и серые глаза, черты лица резкие и явно далеки от классических канонов. Нет, совсем не красавец. И все же, что-то в нем запоминается. Наверное, голос: вроде бы и негромкий, но звучный и уверенный.

Эдвина уже оказалась у прилавка и отсчитывала монетки за сдобные булочки с изюмом, а Валентина, чуть помедлив, остановила свой выбор на пакетике хрустящей соломки.

– Скажите, – словно бы между делом спросила она, – а кто этот господин?

– Это спаситель наш, – ответила булочница, с быстротой молнии раскидывая мелочь по отделениям в кассе. – Если б не он, сколько бы еще мучиться бедной сестрице с ее муженьком.

– Ее супруг… пьет? – осторожно спросила графиня.

– Хуже, – отмахнулась продавщица. – Скончался он, уж с полгода как. Да никак не уймется, бедолага. Господин Марк его словом каким-то срамным обозвал… полу… полутор… полуторагейстом! Сказал, что избавит от него.

– Так этот… господин Марк – это он и есть профессор Довилас? – широко раскрыла глаза графиня.

– Ага, он самый, – подтвердила словоохотливая дама. – Он же здешний, тут и мать его живет, и отец похоронен…

– Скажите, – вмешался Себастьян, – а вы не подскажете, как его найти? Мы приехали из столицы, чтобы с ним повидаться.

– Да, конечно!

И булочница в подробностях рассказала, как найти дом профессора и когда его можно застать.

Опрятный домик с красной кирпичной крышей, веселыми занавесками на окнах и цветами в больших горшках, выставленных по краям чисто выметенной лестницы, – все это совершенно не вязалось в представлении Валентины с обителью могущественного чародея. На крылечке, чинно подобрав лапки, дремал огромный серебристо-серый кот.

Придерживая сумку с портретом, Себастьян обошел девушек, в некотором замешательстве остановившихся перед ступеньками, поднялся, осторожно переступил через кота и постучал в дверь. Кот открыл оранжевые глаза, лениво потянулся, поскреб когтями по полу и встал, выставив хвост трубой. Себастьян попятился бы, да отступать было некуда. Котище, с его наглой ухмылкой, совершенно ему не понравился.

– Это ожидание невыносимо, – прошептала Эдвина. Валентина согласно кивнула. Впрочем, потерзаться сомнениями и страхами вдоволь не получилось, потому что дверь отворилась. На пороге возникла пожилая женщина – такая же опрятная, как и сам дом. Кот прошествовал мимо Себастьяна и исчез из поля зрения.

– Что вам угодно? – спросила женщина, с вежливым любопытством переводя взгляд с Себастьяна на девушек и обратно.

– Госпожа Довилас? – спросил Себастьян. – Мы бы хотели видеть вашего сына.

– К сожалению, он не может сейчас вас принять, – покачала головой женщина. – Он…

В глубине дома послышался звон, треск, возмущенный кошачий мяв, потом раздался раздраженный голос:

– Феликс, я же предупреждал не соваться сюда! Два часа расчетов тебе под хвост!

Госпожа Довилас повернулась к двери спиной, вглядываясь в полумрак передней, затем снова явила гостям вежливую улыбку.

– Что-то мне подсказывает, – сказала она, – что на сегодня все дела завершены. И уверена, вас привело не праздное любопытство. Проходите.

В светлой и очень милой гостиной девушки опустились на диван, Себастьян нацелился было на старинное кресло с высокой спинкой, однако место оказалось занято – там свернулся клубком уже знакомый кот.

– Марк подойдет через минуту, – пояснила хозяйка. – Не желаете пока чаю с абрикосовым вареньем? В этом году оно особенно удалось.

Девушки переглянулись.

– Это было бы замечательно, – вежливо ответила Эдвина. – Спасибо и извините за беспокойство.

Пожилая дама покинула гостей, а через некоторое время в гостиную, вытирая на ходу испачканные чернилами руки, вошел профессор Довилас. Эдвине пришлось напоминать себе, что приличная молодая девушка не должна таращиться на незнакомого мужчину, пусть даже это маг, который лично спас жизнь ее папеньке, а попутно наложил на нее саму неизвестные науке чары.

– Я – Марк Довилас, – сухо отрекомендовался он. – Чему обязан вашим визитом?

Среди гостей возникла небольшая заминка – графиня Дюпри решила, что дело Себастьяна серьезнее, а тот, в свою очередь, галантно уступал даме. На правах незаинтересованной третьей стороны Валентина ткнула подругу локтем в бок.

Тем временем, хозяин подошел к тому самому креслу, на которое сперва положил глаз Себастьян.

– А ну, брысь! – скомандовал он. Кот смерил его взглядом и лениво, словно делая величайшее одолжение, спрыгнул на пол. Похоже, территорию профессор Довилас и кот Феликс делили давно и с переменным успехом. – Итак?

Эдвина вздохнула и начала свой рассказ. Профессор слушал совершенно бесстрастно, и Себастьян подумал, что быть студентом такого преподавателя – еще то «удовольствие». Выступая на семинаре, не поймешь, то ли отвечаешь правильно, то ли несешь полную чушь. А реакции профессора, наверняка, ожидали с не меньшим трепетом, нежели оглашения приговора в суде. Незаметно вошла хозяйка с подносом и аккуратно начала разливать по чашкам чай.

– Занятно, – наконец, прокомментировал услышанное Марк. – Пожалуй, следующей темой для исследования стоит взять интуицию. Ведь чувствовал, что ничем хорошим это не кончится.

– Господин Довилас, – подала голос Валентина, – а зачем вы наложили эти чары?

– Наложил? Знаете, сударыня, это последнее, что могло бы прийти мне в голову. Похоже на типичный случай спонтанных чар. Остаточное влияние моего заклинания пересеклось с какой-то флуктуацией естественного магического фона. Можно сказать, шутка богов. И хотел бы я знать, какой именно бог так развлекался.

Судя по тому, как щелкнул пальцами профессор, богу пришлось бы несладко.

– Так вы снимете проклятие? – напомнила Эдвина.

– Я приложу все усилия, – пожал плечами Довилас. – Похоже, это спонтанные чары, а значит, понадобятся дополнительные исследования. Я займусь ими, когда закончу текущую работу. Думаю, где-то через пару недель.

– А… а что же сейчас делать мне? – растерялась графиня.

– Вы можете пока возвращаться домой. Насколько вижу, здоровью эти чары не вредят, никаких изменений в вашей полиморфической оболочке нет…

– Но я не могу выйти замуж! – воскликнула графиня.

– Не может, – подтвердила Валентина, отпивая из чашки.

– Любовная магия – не мой профиль, – кратко ответил маг и обмакнул печенье в вазочку с абрикосовым вареньем.

Эдвина почувствовала предательское жжение в глазах. Уловив настроение подруги, Валентина успокаивающе сжала ее пальцы. Неужели все вот так и закончится? Она сбежала из дому, уехала так далеко, нашла того самого волшебника, а он от нее просто отмахнулся? Судя по решительному взгляду Валентины, та была аналогичного мнения и, в отличие от графини, собиралась изложить его непосредственно профессору Довиласу.

«Мяу!» – Феликс прыгнул Эдвине прямо на колени.

– Ой! – графиня Дюпри осторожно погладила кота по голове. Тот довольно прикрыл глаза.

– Вот нахал, – грустно констатировал хозяин. – Давайте я заберу его, пока он не испортил вам платье своей шерстью.

Марк Довилас протянул руки, чтобы взять кота. Всего на мгновение или даже на долю мгновения пальцы профессора и Эдвины соприкоснулись. Но этого оказалось достаточно.

Ровное серебристое сияние окутало плечи девушки, стремительно распространяясь ниже и выше, и не успели застывшие от изумления Валентина и Себастьян сосчитать до двух, как свечение охватило весь силуэт их спутницы. А потом оно перекинулось на руки Марка, поглотило его фигуру еще быстрее… и столь же неожиданно погасло.

– Очень интересно, – хрипло сказал Довилас, изучая собственное запястье, от которого к руке Эдвины протянулась постепенно бледнеющая серебристая эфирная нить.

Когда нить истончилась и исчезла, Эдвина обмякла и упала бы на пол, не подхвати ее Валентина.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ