За мертвой чертой

Глава шестая. Цирковое представление

– А давайте, мой друг, немного всколыхнём болото под названием Ольмаполь, – сказал испанец утром перед тем, как позавтракать говяжьими сардельками с кусочками обжаренного картофеля, принесёнными в номер. Это блюдо нам предстояло запить весьма приятным на вкус подсолённым калмыцким чаем с молоком.

– Каким образом?

– Устроим представление в городском Дворце культуры.

– Какое ещё представление? Концерт, что ли?

Если откровенно, мне было не до концерта. Я всё ещё был морально подавлен: перед глазами стояли обугленные останки моего жилища.

В тот момент мне было невдомёк, что пока тело дона Кристобаля отдыхало в сонном забвении на соседней койке в трёх метрах от меня, невидимый фантом его летал над ночным Ольмаполем, посещая злачные места, где развлекалась местная золотая молодёжь.

Ему и до этого доводилось бывать в самых дорогих ресторанах, элитных клубах и на шикарных презентациях. Внимательно, очень внимательно отслеживал он поведение юных отпрысков наших высших чиновников, наиболее состоятельных предпринимателей и выдающихся представителей откровенно преступного мира.

В минувшую же ночь его поразили сцены в знаменитом клубе «Гелиодор», где проводили время слегка подпитые и обкуренные ребятёнки. Когда дело дошло до прилюдного раздевания, а затем и группового секса на конкурсных условиях с выявлением победителя, то даже молчаливый энергетический фантом не выдержал и окончательно возмутился.

– Такого не должно быть в природе! – немо воскликнул он. – Большинство животных – и те стараются уединиться при спаривании! Это сквернее пира во время чумы, это… В общем, это немыслимый стыд и срам!

И у него возникла мысль о том, чтобы вывести эту часть молодого племени на чистую воду.

– Попробуем воссоздать действие, – сказал дон Кристобаль, отвечая на мой вопрос о представлении, – некогда состряпанное Воландом и его командой. Помните оторванную голову конферансье и прочее?

– Вы это всерьёз?

– Совершенно. Хотелось бы взглянуть на золотую молодёжь в её, так сказать, чистом виде. Ведь, как я понимаю, это к ней должны перейти бразды правления после того, как нынешнее поколение власть предержащих сойдёт со сцены! Потому не мешает составить абсолютно чёткое мнение об упомянутом «золоте», и что от него можно ожидать в перспективе.

– Из вашей затеи ничего не выйдет. «Мастера и Маргариту» читал каждый. Вас тут же разоблачат.

– А вот в этом я сомневаюсь. Читали далеко не все. Молодняк, о котором идёт речь, по сути, необразован и тёмен, как пивная бутылка, – в первую очередь, в нравственном плане. Это во-первых. Во-вторых, почему бы нам просто не похулиганить и не поставить пробу на этом «золотишке», а правильнее сказать – почему бы не поставить на нём тавро, не заклеймить его?!

В тот же день на уличных стендах появились яркие афиши о предстоящей феерии зарубежных циркачей. Что выступят маги и иллюзионисты, будут показаны дикие африканские и южноамериканские звери, а также доисторические ящеры в живом виде; покажут себя и клоуны, и гимнасты, а зрителей по завершении действа одарят уникальнейшими фантастическими подарками. А внизу афиши была указана баснословная стоимость билетов.

В газетах объявления целиком занимали первую страницу.

– Никто за такие цены в ваш цирк не пойдёт, – сказал я испанцу, когда мы встретились вновь. – Потому что ни у кого таких денег не имеется.

– Пойдут, дорогой мой, – ответил старший товарищ. – О количестве денег в чужих кошельках вы судите по наличности в ваших дырявых карманах. А денежки у людей водятся, и очень даже немалые, такие, какие вам и не снились. Поверьте, они побегут на представление толпами. Там-то мы их и встретим.

– А какую роль вы отводите бедному погорельцу?

– Он будет ассистировать.

– Кому, вам?

– Мне.

– Но я же ничего не умею!

– Даю голову на отсечение, что и на этот раз у вас всё получится.

Большая часть рекламного времени на телеканалах опять-таки была отдана предстоящему бенефису дона Кристобаля.

Он и сам участвовал в рекламных роликах, с удовольствием позируя перед видеокамерой и охотно отвечая на вопросы ведущих. При этом у него то вырывалось пламя изо рта, то валили клубы красно-сине-зелёного дыма из носа и ушей, а сам он то и дело превращался или в говорящего гиппопотама, или в осла, или в крокодила Гену.

Ведущие передачи смеялись и ахали при виде таких превращений, шарахались от своего собеседника и норовили убежать из телестудии, когда он оборачивался злобной рычащей пантерой или могучим когтистым медведем-гризли. У них самих или вырастали огромные ослиные уши, или тоже дым валил из ушей, а то и рога начинали стремительно вздыматься прямо на лбу. При всём при этом ведущие ничего не замечали и продолжали умно, с «пониманием» ситуации улыбаться или задавать серьёзные вопросы, выглядя совершенно по-идиотски.

Как подобным видеороликам разрешали появляться на экранах, можно было только догадываться. Причём прогоняли их целую неделю, пока шла подготовка к цирковому шоу. В одном не сомневаюсь – тут была задействована коварная рука всё того же испанца, каким-то непостижимым образом повально загипнотизировавшего всех телевизионщиков. Возможно, он просто шибко хорошо заплатил – в Ольмаполе деньги решали очень и очень многое.

Пересуды о заграничном иллюзионисте велись на каждом углу, и мой амиго был прав, утверждая, что охотников посетить готовящееся действо найдётся немало. Несмотря на бешеные цены, билеты почти полностью были раскуплены уже в первые четыре дня. Короче, ожидался полный аншлаг.

К назначенному часу на просторной площадке перед Дворцом культуры начали скапливаться многочисленные навороченные иномарки, доставлявшие владельцев дорогих билетов. Большей частью это была та самая «золотая» молодёжь – наследница престола, прибывавшая группами и поодиночке. Лишь, примерно, десятую часть составляли дамы и господа зрелого возраста. Никто не приехал на такси или маршрутке.

Все четыре местных телеканала вели прямую трансляцию с места необычного события, норовя выхватить между публики представителей наивысшей знати. После этого телевизионщики перебрались внутрь здания и со специально отведённых мест начали снимать то, что происходило непосредственно во Дворце – на сцене и в зале. Поэтому город видел происходившие чудеса во всех подробностях.

Тысячный зал был заполнен до отказа. Объявленное шоу началось минуту в минуту. Не буду подробно описывать, как оно проходило. Скажу только, что представление, устроенное помощниками Воланда, нашей визуализации и в подмётки не годилось.

На сцене появлялись цирковые гимнасты и клоуны, откалывавшие такие номера, какие, уверен, на протяжении последних нескольких столетий нигде и никому наблюдать не доводилось. Затем их сменяли необыкновенные невиданные звери наподобие саблезубых тигров и многотонных тираннозавров, охотившихся друг на друга.

Тут же на сцене более сильный и ловкий хищник запускал острые длинные клыки в горло менее удачливого собрата. По залу прокатывался страшный неистовый рёв, исторгаемый звериными горлами, слышался стук сокрушительных ударов когтей и хвостов, сухой треск ломающихся позвоночников и жуткое волглое возжание раздираемой плоти; растекались огромные лужи крови, и до самых отдалённых уголков галёрки доходил тревожащий парной запах. Именно тревожащий – не случайно стадо коров впадает в бешенство, едва почует дух текучей алой материи, покидающей разверстые вены их сестёр.

И много было ещё чего; за одним номером немедленно следовал другой, не менее захватывающий.

Я сам был непосредственным участником нескольких из них. Ездил на велосипеде по потолку и просто шагал по нему вдоль и поперёк или по всему верхнему периметру зала. Затем, обретя временную способность к левитации, пролетал в какой-нибудь паре метров над головами зрителей и пачками разбрасывал стодолларовые ассигнации Соединённых Штатов и тысячные – банка России.

Многие, очень многие упрятывали в карманы денежные знаки, сваливавшиеся прямо в руки, но никто не побежал в буфет покупать что-либо. Здешняя публика, в отличие от булгаковской, была более чем пресыщена жизнью, не знала счёта деньгам и ей было лень подняться из кресла и покушать на дармовщину.

После антракта дон Кристобаль непонятно зачем и совершенно не в кон с неудержимым восторгом вдруг принялся расхваливать устроенное им лицедейство, подчёркивая эффектность и необычность того или иного номера. Но и этого ему показалось мало, и он обратился ко мне за поддержкой. Я без всяких околичностей ответил, повернувшись к зрителям, что оно не несёт в себе здорового нравственного начала, что сцены, когда звери поедают друг друга, а также разбрасывание денег омерзительны и способны только ещё больше развратить присутствующих, которые в большинстве своём и так не очень хороши.

– Согласны ли вы с нашим недорослем? – громовым голосом крикнул испанец, так же обращаясь к залу.

– Нет, нет, не согласны! – донеслось из рядов. – Он негодяй, и сам не знает, что говорит!

– Значит, он лжёт?

– Конечно, конечно, лжёт!

– А что следовало бы сделать с лжецом?

– Да открутить ему голову, и дело с концом!

Дон Кристобаль приблизился ко мне – глаза его горели зловещим дьявольским огнём, – схватил за голову и на два счёта открутил её.

Признаться, я не почувствовал боли, меня только шокировало, что на такое способен человек, которого я начал было считать своим другом. Я смотрел на него широко распахнутыми немигающими глазами, и такими они оставались до конца представляемого номера.

Оторвав мне голову, он схватил её за волосы, размахнулся и швырнул в зал, далеко в промежуток между рядами стульев. Голова глухо ударилась о пол, покрытый светло-лазурным, под цвет морской волны, половиком, и покатилась дальше по проходу, оставляя многочисленные убывающие следы крови.

– О, ассистент! – возопил испанец, простирая руки. – Что вы можете сказать о моём поступке!

– Только то, – прошептал я в наступившей мёртвой тишине; шёпот опять-таки разнёсся по всему залу, – что он предательский. Вероломство – самое подлое дело, презираемое всем родом человеческим. На него способны только выродки, наихудшие отбросы общества гомо сапиенса.

– Выходит, я подлец, выродок, наихудший в этом зале! – прогремел дон Кристобаль, и его голос эхом пронёсся по каждому закоулку здания и вырвался далеко на улицу, отчего непосвящённые прохожие недоумённо останавливались на полушаге. Великий актёр прошествовал по сцене, топая по кровавым лужам, оставшимся после гибели зверей, и разбрызгивая красные капли.

Многочисленный зал привык видеть бесконечную резню и кровь на экранах телевизоров, в фильмах и разных игровых ужастиках. Но сейчас действие происходило наяву, и человека убили страшным изуверским способом. Можно было сосчитать не один десяток зрителей, которые были потрясены до глубины души и закрывали глаза, чтобы не видеть этот ужас. К сожалению, ещё больше было тех, которые предпочли досмотреть до конца, чтобы вполне насладиться фортелем, отмоченным главным организатором циркового представления.

Не ограничившись содеянным, испанец оторвал от моего туловища одну руку, затем другую и поочерёдно отправил в тот же проход. Затем, хлебнув крови, хлеставшей из зияющей шейной раны, схватил остатки тела за ноги, раскачал из стороны в сторону и пустил следом. Туловище шмякнулось рядом с головой.

Зал онемел. Никто не мог или не смел сдвинуться с места. То, что творил на сцене распоясавшийся демон, превосходило самое уродливое воображение.

– Ну-с, вы довольны? – снова возопил испанец, ощерив окровавленную огнедышащую пасть. – Теперь не жалеете, что ухнули такие деньжищи на этот презренный сеанс!?

Зрители продолжали хранить немое молчание. Несомненно, все были потрясены и напуганы. Не прозвучало ни слова критики из страха навлечь на себя ещё больший гнев непредсказуемого артиста.

Дон Кристобаль взмахнул рукой, и отдельные части моего тела вновь как бы ожили, зашевелились, поползли навстречу друг другу и соединились между собой в нужных местах в единое целое. Я встал, сделал несколько судорожных движений, избавляясь от неприятных ощущений, и как ни в чём не бывало направился к сцене.

Оказавшись рядом с великим чародеем, я повернулся к залу, послал воздушный поцелуй и чётко и громко произнёс:

– Браво! Аплодисменты, дамы и господа!

И зал взорвался бурей оваций.

После ещё нескольких сногсшибательных номеров ведущий объявил:

– А сейчас заключительная, самая эпатажная эскапада. Вы, вероятно, читали в объявлениях, что после окончания представления присутствующих в зале наградят фантастически интересными подарками. Мы с моим ассистентом, – он показал на меня, – верны своему слову.

Дон Кристобаль окинул внимающий зал продолжительным оценивающим взглядом.

– Все присутствующие здесь, все, без исключения, богатые люди, практически ни в чём материально не нуждающиеся. Но мы хотели бы предложить такое, отчего даже вы не сможете отказаться.

Он подвёл меня к краю сцены.

– Взгляните на этого молодого человека. Видите, как он одет? Совершенно очевидно, что одет он кое-как, фактически, он просто прикрыл своё тело первым подвернувшимся под руки более-менее подходящим барахлом. Многие из вас думают, мол, уж я-то одет с большим вкусом. Но так ли это на самом деле? Давайте посмотрим, что может сделать с человеком правильно подобранное платье.

Испанец проводил меня за ширму, появившуюся вдруг в глубине сцены, щёлкнул пальцами, и в одно мгновение на мне оказался прекрасный чёрный костюм. На галстуке засиял бриллиантовый зажим, обшлага белоснежной рубашки были застёгнуты бриллиантовыми запонками, а на среднем пальце правой руки вырос золотой перстень с вправленным в него продолговатым рубином.

В большом зеркале, неожиданно оказавшемся передо мной, я увидел не просто со вкусом одетого парня, а необыкновенной красоты принца из волшебной страны. Никогда, даже в самых сокровенных мечтах, не предполагал я, что могу выглядеть столь впечатляюще. Со мной произошло ещё большее превращение, чем с главным героем кинофильма «Господин 420», когда, избавив от затёртого пиджака, его облачили в то, что носили в те времена только самые великие из избранных, то есть первейшие судьи или раджи.

Дон Кристобаль еще раз подвёл меня к краю сцены, и по залу прокатился тонкий всплеск восторженных женских голосов.

– Ваши теперешние одеяния останутся при вас, – сладко проворковал чародей. – Мы аккуратно уложим их в специальные коробки, и любой желающий сможет забрать своё.

После нескольких минут нерешительности, публика по одному, по двое, затем густыми вереницами устремилась на сцену, которая мгновенно оказалась огороженной дополнительными большими ширмами – одна для женщин, другая для мужчин. Возле них уже вовсю хлопотали молодые обольстительные девицы с аккуратными полукруглыми грудками под воздушными почти прозрачными лифчиками и в мини юбках.

– Граждане ольмапольцы, что вы делаете, опомнитесь! – донёсся вдруг из кресел тонкий взволнованный голос. Я увидел одинокую напряжённую фигурку девушки. Это была Зина, дочь предпринимателя Тимошина, владельца «Мясного подворья». Предприятие это занималось изготовлением колбас, ветчины, корейки, буженины и других мясных изделий.

Мне довелось однажды видеть эту мамзель в открытом автомобиле, и один из прохожих назвал её имя.

Зинаида явилась на представление вместе со своим братом Леонидом. Сейчас он сидел рядом с сестрой – мрачный и безмолвный.

– Опомнитесь, граждане! – повторила девушка. Она привставала на цыпочки, словно из боязни, что мало кто заметит её. – Всё, что здесь происходит, одно к одному повторяет действие из «Мастера и Маргариты»! Сейчас вас оденут, а потом вы останетесь голыми. Не позорьте себя, товарищи!

– Тамбовский волк тебе товарищ! – хохотливо послышалось в ответ. – Заткнись, дура, без тебя знаем, что делаем!

Напомню, что представление во Дворце культуры снимали видеокамеры местных телеканалов. Поэтому каждый желающий, а таких, как выяснилось позже, оказалось абсолютное большинство, затаив дыхание, созерцал по телевизору всё в доскональности.

Короче, в течение непродолжительного времени вся публика, за исключением младших Тимошиных и двух-трёх десятков других участников зрелища, преимущественно среднего возраста, была переодета и блистала роскошными платьями и редкостными бриллиантами.

Наконец я объявил, что спектакль окончен, и, пожелав удачи, мы распрощались со зрителями.

Народ повалил к выходам, и когда все оказались под открытым небом, видеокамеры засняли, как одежда на золотой молодёжи вдруг растаяла и люди остались в чём мать родила. Поднялось много визгу в сопровождении улюлюканья и диких радостных воплей, преимущественно с противоположной стороны улицы, оказавшейся заполненной многочисленными прохожими.

Обнажённые девицы, дамы, юнцы и джентльмены, прикрывая детородные органы коробками со снятыми ранее облачениями, со всех ног пустились к автомобилям, чтобы спрятаться от посторонних глаз. Но не успела голая толпа приблизиться к спасительным авто, как словно из-под земли навстречу выскочила не менее многочисленная ватага каких-то молодых ухарей с хлыстами в руках. Подобно казацкой лаве, с воем и свистом, угрожая физической расправой, сие нечестивое воинство погнало бедняжек в обратную сторону.

О-о, что тут началось!.. Были и слёзы, и истеричный хохот, и мольбы о пощаде. К счастью, несколько человек из обслуги Дворца культуры догадались распахнуть все двери по периметру здания, и обезумевшие люди за считанные секунды сумели скрыться в них от немыслимого позора.

Город, прильнувший к телеэкранам, заходился в хохоте, выл и катался по полу при виде столь необычной экстравагантной картины.

Что говорить, скандал получился грандиознейший.

– Для чего был устроен этот ужас? – спросил я у дона Кристобаля, когда автомобили всё же разъехались, и мы остались одни.

– Разве это ужас? – ответил он с какой-то нездоровой интонацией. – Это не более чем небольшая лёгкая разминка перед основными действиями, которые ожидают застоявшееся пиявочное болото под названием Ольмаполь! – и продолжил: – Нагая толпа, которую мы наблюдали, это ведь, мы уже говорили об этом, цвет нации, в скором времени она должна придти на смену своим отцам, стоящим сейчас у руля власти! Вот все и увидели, что за персоны будут управлять городом уже завтра и можно ли от них ожидать чего-нибудь конструктивного. В несколько сфокусированном виде была лишь показана голая правда о порочности, духовной ущербности отпрысков власть имущих, а значит, и самой нынешней власти, только и всего.

Я не знал, что ему возразить. Сцены с участием раздетых людей были тошнотворны, и меня саднила мысль о непосредственной причастности к ним. Но и не признать справедливости слов испанца было невозможно.

– Пусть бы эта власть, – рассуждал тем временем мой амиго, – только жрала в три глотки, накручивала на себя немыслимые одеяния, покупала сверхдорогие автомобили и особняки и сходила с ума в придумывании всё новых, ещё более диковинных развлечений! Но она развращена до мозга костей, не способна грамотно руководить обществом, тормозит его развитие, и, если ничего не изменить, страна окончательно отстанет от остального мира. Вы, Аркадий, и сами это знаете.

Конечно, я знал. И не только я – все знали и кожей чуяли, что власть растлена насквозь и ни к чему путному не приведёт.

– Да одна только зияющая пропасть между богатейшими и беднейшими слоями населения – уже тормоз! Одни не способны к эффективной деятельности из-за непомерной пресыщенности и незаконности приобретений. Другие не хотят производительно работать потому, что отсутствует достаточный материальный стимул. Возразите, если я неправ!

– Мне нечего оспаривать. Под вашими словами можно только подписаться… Но скажите, откуда взялось столько молодчиков с хлыстами? Тех, которые погнали зрителей от автомобилей?

– Это мои верные сподвижники. Они нам ещё понадобятся. Не думайте пока о них; сделав своё дело, эти ребята вернулись в места, где им и надлежит находиться до времени.

– Почему для искоренения дурных нравов и прочего негатива выбран именно Ольмаполь? – спросил я у дона Кристобаля в другой раз, дня через два или три. Все эти трое суток из головы у меня не выходило это чертячье цирковое шоу. – Разве на ваше запараллелье неблагоприятно действует он один? Во многих других местах нашей страны обстановка ничуть не лучше! Где-то не просто застой, а полное разложение общественных отношений.

Физиономия типа, маячившего передо мной, исказилась прямо-таки до неузнаваемости.

– Вы не правы! – сказал он с кривой ухмылкой. – Раз есть общество, значит, существуют и внутриобщественные отношения. Под полным разложением вы имеете в виду своеобразное применение общероссийских законов в угоду местным понятиям, которое встречается сплошь и рядом и которое можно охарактеризовать несколькими словами – феодализм в его наихудших вариантах.

– Пожалуй, так.

– Наконец-то дошло. А по поводу выбора Ольмаполя… Представьте себе крупный необработанный алмаз в руках мастера-ювелира, занимающегося изготовлением бриллиантов, – сказал испанец. – Прежде чем приступить к гранению, ему надо расколоть этот драгоценный камень на несколько более мелких. При этом он не будет колотить по нему как попало. Сначала ему предстоит провести тщательные расчёты для нахождения нужной точки и ударить только по ней, а не где-нибудь в другом месте. И тогда опытный мастер получит два, три, четыре камешка достаточно правильной формы. Нечто подобное и с Ольмаполем. Это та точка, на которую следует воздействовать, чтобы получить ожидаемый результат.

– И воздействие на точку аукнется…

– Не только по стране, но и по всей планетарной человеческой сфере, в том числе и параллельной.

Кстати сказать, от продажи билетов на то цирковое шоу, за вычетом затрат на рекламу, аренду зала и налога в пользу государства на руках у нас оказалось несколько миллионов рублей. Двадцать тысяч дон Кристобаль выдал мне на повседневные расходы, сколько-то, не очень много, взял себе, большую же часть отложил про запас на «производственные» нужды.