За короля и отечество

Глава пятая

Сознание возвращалось к Стирлингу медленно. В голове все еще крутилась последняя мысль, которую он помнил перед тем, как отключиться: вот бы это оказалось просто кошмарным сном…

К сожалению, запахи, звуки и прочие ощущения, доносившиеся до него со всех сторон, ничем не напоминали двадцать первый век.

Что ж, не повезло. Все было слишком реальным.

Стирлинг открыл глаза и обнаружил, что лежит ничком на меховом тюфяке, набитом соломой; он уже смутно запомнился ему по тем полным смятения минутам, что последовали за его прибытием в шестой век. Кто-то укрыл его еще одной шкурой вместо одеяла. Сон его представлял собой адскую смесь картин: конный бой, мужчины в кожаных доспехах поверх грубых шерстяных одежд, умирающие под ударами мечей; пылающий Белфаст, боевики оранжистов, хладнокровно стреляющие в женщин и детей; взмахи тяжелых копий, толпа мужчин с разукрашенными синей татуировкой лицами, наваливающаяся на упавшего всадника; брызги алой крови на грязном, истоптанном поле, на обшарпанном столе, на мостовой Клонарда…

Он отогнал от себя все эти угнетающие воспоминания и принялся осматривать помещение. Отделка стен оказалась качественнее, а потолок выше, чем он ожидал. Метра три на четыре в плане. Белый штукатурный потолок потемнел от копоти, источником которой были скорее всего несколько висевших по углам глиняных светильников. Фитили были прикручены, заливая комнату неярким золотистым светом. Пол был самый заурядный, каменный, — зато плиты его были подогнаны друг к другу с изрядной тщательностью. Известковая штукатурка на каменных стенах украшалась фресками со сценами охоты.

Стиль напомнил римские фрески, что его изрядно удивило. Во всем шотландском Лоуленде не оставалось памятников римской культуры; по крайней мере он ни о чем таком не слышал. Да, вдоль Стены Антония и хребта Гаск сохранились остатки небольших крепостей и сторожевых башен, и еще одна цепочка таких же протянулась вдоль Стены Адриана в пограничных графствах… но вилл, да еще с фресками… Такого он не помнил. Куда же он в таком случае попал?

Он все еще ломал голову над этим вопросом, когда проснулась та часть его раздвоенного сознания, которая принадлежала Анцелотису, — и сразу же попыталась разобраться с попавшим в его голову чужаком. После почти непроизвольной попытки позвать на помощь Анцелотис со Стирлингом достигли обоюдного соглашения не мешать друг другу учиться ходить. Дело в том, что первая попытка — при том, что оба решительно боролись за руль общего тела, — не позволила им одолеть больше двух шагов, после чего они оказались на полу. Падение было болезненным, зато сам каменный пол показался Стирлингу неожиданно теплым на ощупь.

Оба хором выругались вслух — замысловато и с чувством, один на этом бритонско-валлийском, другой на современном английском. Стирлинг сразу же спохватился и настрого приказал себе даже не думать на родном языке. Не мог же он позволить себе ляпнуть что-либо по-английски в присутствии посторонних. Конечно, так Седрик Беннинг нашел бы его быстрее и вернее, а союзник ему нужен очень и очень, — но ведь точно так же его может услышать и Бренна МакИген. И если Анцелотис и впрямь тот, о проживании в теле которого Стирлинг не мог думать без ужаса, и если Бренна МакИген и ее неизвестный союзник сунут ему нож под ребро, Стирлинг уж наверняка изменит историю…

Ох и попал же я, в отчаянии подумал Стирлинг.

Ну-ка объясни, — резко перебил его мысли голос Анцелотиса, что напугало Стирлинга почти до потери сознания: это были первые членораздельные слова, которые ему удалось понять. — Зачем этой МакИген желать смерти брата покойного короля Гододдина? МакИген… это ведь имя одного из этих поганых ирландских кланов, не так ли? Уж не душа ли ты какого-нибудь премудрого друида, посланная мне с того света, дабы предостеречь и охранить меня от ирландцев, угрожающих нашему западному побережью? Боюсь, в случае с моим братом ты опоздал — если ты, конечно, хотел предостеречь нас от пиктов. Они уже добрались до него своими кинжалами и палицами, да и меня с дукс беллорумом едва не убили.

Э-э-э… — в его нынешнем положении — на каменном полу в шестом веке — это объяснение показалось не хуже любого другого. В общем, довольно точно, осторожно промыслил он в ответ своему хозяину. Боюсь, я мало что знаю о пиктах, и мне очень жаль твоего брата. Я сам потерял деда на войне, и большинство моих боевых товарищей тоже погибли. При одном воспоминании обо всей его роте, разнесенной в клочья в Клонарде, все внутри свело острой болью.

Возможно, это и не могло сравниться со смертью брата на твоих глазах — Стирлинг только что видел это в воспоминаниях своего хозяина, — но и этого хватило для установления какого-то взаимопонимания и… черт, боевого братства, что ли? А образы из памяти Стирлинга — целого городского квартала в Белфасте, в мгновение ока охваченного пламенем и обращенного в развалины, — настолько потрясли Анцелотиса, что он погрузился в полное благоговейного ужаса молчание.

Значит, вот как вы бьетесь на войне? — спросил тот, придя немного в себя. Столько огня и осколков, что даже римский епископ зажмурился бы, не веря своим глазам? Сохрани нас тогда Афаллах и девять дочерей его из Подземного Царства, коль не может сделать этого Иисус, — ибо нечем нам защититься от подобной смерти.

Стирлинг сделал было попытку заверить своего хозяина в том, что одному человеку, действуя в шестом веке в одиночку, не под силу нанести такой ущерб, но не слишком преуспел в этом. До него вдруг дошла нехитрая мысль: сам он без труда получил бы достаточно примитивный, но абсолютно годный к использованию черный порох — это довольно сложно сделать, не зная правильных пропорций, но проще простого, обладая этим знанием. Стирлинг им обладал. И он готов был бы поклясться на сотне Библий, что это сможет сделать и Бренна МакИген. Все, чего недоставало бы для изготовления бомбы, — это более-менее герметичного сосуда, чтобы поместить в него черный порох.

Деревянный бочонок или глиняная бутыль из-под вина вполне подошли бы для этой цели — ведь в данном случае не надо было бы заботиться о сопротивлении на разрыв, как пришлось бы при разработке метательного оружия — будь то ружье или куда как более простые пушка или мортира. В конце концов, первые пушки делались из церковных колоколов. Стирлинг не сомневался в том, что в Британии, пусть даже утратившей на протяжении двух сотен лет тесные связи с Римом, можно найти хороший, крепкий бронзовый колокол подходящего размера.

Ох, не буду врать, признался он. Она способна причинить большие, очень большие разрушения. Бренну МакИген надо найти и остановить. Она ирландская террористка. Ну, это означает, что она убивает ради политических целей. Моя обязанность найти и остановить ее. Я подозреваю, угрюмо добавил он, что она попытается убить не кого иного, как дукс беллорума. Я не вижу других причин того, что она выбрала именно эти время и место.

Последовала долгая минута молчания, на протяжении которой Стирлинг буквально ощущал, как лихорадочно обдумывает сказанное Анцелотис. Затем он услышал внятно сформулированный вопрос:

И как ты собираешься ее искать?

Не знаю, пришлось признаться Стирлингу. Она будет прятаться в чьем-то сознании, как я заимствую твое. Мне ужасно жаль, но я не смог придумать никакого другого способа помешать ей. Он помолчал, обдумывая следующие слова. Есть еще один человек, пришедший в ваше время. Ученый, который поможет нам, если мы сможем отыскать его, не рискуя при этом твоей жизнью. К сожалению, я в любой момент могу поставить твою жизнь под угрозу, выдав случайно свое присутствие в обществе МакИген. Беннинг — так зовут этого человека, Седрик Беннинг. А меня зовут Тревор Стирлинг. Я родился в этих краях, добавил он с надеждой. Рядом с городом, который мы называем Стирлинг, где на протяжении многих поколений жили мои предки.

Реакция на это застала Стирлинга врасплох: при виде знакомых мест из его воспоминаний Анцелотис негромко рассмеялся.

Стирлинг, значит? Твоя память говорит правду, Стирлинг из Стирлингов. А правда — могучая сила, способная одолеть даже барьеры между мирами. Мы называем это место Кэр-Удей. Арториус вырос на той горе, что вижу я в твоей памяти, на вершине которой вы выстроили такую замечательную крепость. Мы, бритты, и вполовину так строить не умеем. Увы, почти целый век уже миновал с тех пор, как римляне убрались с островов, прихватив с собой наших лучших строителей. Благодарение Богу… любому Богу, какому ты бы ни поклонялся… что Арториуса увезли в отрочестве на север, подальше от недолговечных королевств южных, драконьих земель.

Южных драконьих земель… повторил в замешательстве Стирлинг. Ты имеешь в виду настоящих драконов? Перед мысленным взором его мелькнула совершенно невероятная картина: каким-то образом выживший тираннозавр или два, разгуливающие по южному побережью Англии… хотя, если подумать, разве тираннозавры не из Америки?..

О да, подтвердил Анцелотис. Драконьи земли. Земли древних богов — так всегда говорили друиды, даже те, которые целовали перстень римского епископа и превратили свои дубравы в дубовые церкви и монастыри, а старые свои обряды вершат в ночи.

Конечно, я имею в виду драконьи хребты, что тянутся от Кэрнью, название это трансформировалось в сознании у Стирлинга как «Корнуолл», и горы Святого Михаила, как зовут ее сейчас, через Харлерз и Третеви-Куойт, вьются вдоль северного тракта, ведущего сквозь Бриджитс-Тор, и Силбери-Хилл, и Эйвбери, и Барбери, а вдоль южного тракта через Керн-Эббас и Стоунхендж, и встречаются у большого белого коня в Уффингтоне, что скачет в сторону Бёри-Сент-Эдмунд и побережья Норфолка.

И раз в году закат зажигает эти драконьи хребты в Ламмасе и Белтейне, на побережье к северо-востоку от Кэр-Лундейна — воспламеняет их со всей силой необузданной стихии. Друиды говорят, огонь бежит вдоль древних каменных дорог и накапливается в кругах стоящих камней, где хранится весь следующий год для поддержания равновесия в природе.

Стирлинг потрясенно поперхнулся, сопоставив описание Анцелотиса с картой южной Англии. Ему сразу вспомнилась длинная, извивающаяся цепь доисторических руин, взятых под охрану государством, — цепь эта и впрямь связывала Корнуолл с Норфолком, проходя по местам, несомненно, представлявшим интерес для друида шестого века.

Я? Друид? Анцелотис снова усмехнулся. Я не учитель, не поэт и даже не прорицатель, хоть мне и доводилось не раз выступать в роли судьи, случись в Кэр-Удей вспыхнуть какому-нибудь спору. Такова уж моя обязанность.

Ладно, ладно, согласился Стирлинг, которому меньше всего хотелось спорить с Анцелотисом по этому вопросу. Значит, Эмрис Мёрддин отвез Арториуса на север безопасности ради, пока южные королевства летели в тартарары, развлекаясь кто во что горазд? Чтобы он подрастал там, готовясь принять власть вослед Амвросию Аврелиану?

Воистину, именно так, как ты сказал. Именно Амвросий Аврелиан, последний из римских наместников в Британии, научил даже Утэра Пендрагона двум-трем военным премудростям. Когда бы мы с Арториусом и Лотом не учились военному искусству у самого Аврелиана, гонявшего нас вверх и вниз по той горе, что ты показал мне в своей памяти, бриттам не осталось бы ни клочка Британии… ну разве что на могилу. Как, по-твоему, нам удается сдерживать пиктов, ирландцев и саксов, не говоря уже о ютландцах и их родственничках из Фризии?

Анцелотис говорил, а в сердце его разверзалась бездонная, зияющая пустота, заполненная скорбью и самобичеванием. Снова и снова перед мысленным взором Анцелотиса прокручивалась одна и та же сцена: внезапное пронзительное ржание раненого коня; высокий мускулистый мужчина, которого тащат из седла; рой похожих на сизых навозных мух пиктов; взмахи мечей и палиц, молотящих распростертое на земле тело до тех пор, пока оно не превратилось в бесформенную груду окровавленных останков…

Анцелотис стиснул зубы с такой силой, что заболели десны. Они изрубили его у меня на глазах — прежде чем я или кто другой успели пробиться к нему или хотя бы оттеснить их. Мне теперь предстоит много с кем рассчитаться за эту смерть, Стирлинг из Кэр-Удей, но как только я отомщу за брата и короля, как только удостоверюсь, что трон Лота Льюддока в надежных руках, тогда я помогу тебе. Мы вдвоем выследим эту твою ирландскую убийцу — и остановим ее.

Стирлинг был так благодарен за это неожиданное предложение помощи, что не знал даже, что сказать. Анцелотис только усмехнулся и предложил заняться первоочередной задачей: добраться до стоявшего у дальней стены ночного горшка. Стирлинг поморщил мысленно нос, но все же оторвался от пола и занялся непростым делом: учиться ходить. Для этого ему пришлось, так сказать, отказаться от попыток рулить самому, предоставив это Анцелотису. В результате они не без приключений, но добрались-таки до горшка. Сам процесс пользования этим предметом, как выяснилось, в шестом веке от Рождества Христова мало отличался от такового в двадцать первом, разве что ему (или, точнее, им) пришлось опереться рукой о стену и целиться по возможности точнее. Что ж, то, что последнее им удалось, с учетом обстоятельств даже утешало.

Он попытался вспомнить, кто его раздевал, ибо из одежды на нем остались только массивные золотые браслеты на руках да еще тонкая золотая же цепочка, знак королевской власти на шее. В помещении было неожиданно тепло, а каменный пол даже чуть пек ему босые пятки. Впрочем, в ответ на его удивление Анцелотис только усмехнулся.

У вас там, откуда ты прибыл, что, отопления центрального нет? Ясное дело, вся крепость обогревается паром по трубам, что проложены под полом. От Гододдина до Стрэтклайда не найти крепости или приличного дома без отопления. Слишком холодные здесь зимы, чтобы строиться без этого. Хоть это римляне оставили нам в наследство, когда ушли со всеми своими регионами и строителями.

Конечно, укрепления поменьше и сторожевые башни не отапливаются — потому мы и меняем гарнизоны тем чаще, чем хуже погода. Было бы несправедливо требовать надежной охраны наших границ от солдат, запертых на всю зиму в неотапливаемых башнях и фортах. И уж раз ты родом из этих мест, то можешь себе представить, каково охранять проходы в горные долины, в глены.

Что ж, подумал Стирлинг, это не лишено смысла, хотя существует риск того, что пикты вычислят график смены гарнизонов и попытаются воспользоваться этим. Впрочем, решил он, это не его забота: не будет же он в самом деле лезть во внутренние разборки британских военачальников. Поэтому он, шатаясь, доплелся обратно до кровати — деревянного каркаса с натянутыми на него ремнями, на которых покоился набитый сеном меховой матрас, — и сел на край, чтобы одеться. Тут они слегка поспорили: Стирлинг хотел умыться, но Анцелотису не терпелось продолжить весьма срочную поездку, прерванную появлением Стирлинга. В споре победил Анцелотис, и они начали одеваться. Стирлингу пришлось практически с нуля изучать облачения шестого века и то, в каком порядке их положено надевать.

Льняное белье не вызвало у него особых затруднений. Следующим номером программы стали расшнурованные вязаные штаны в красно-черную шашку, затягивающиеся на талии узким кожаным ремнем с железной пряжкой, украшенной серебряным, явно кельтским орнаментом. Короткие кожаные завязки на лодыжках озадачили его, пока Анцелотис не объяснил, что они, будучи затянутыми, не дают всякой ползучей мерзости забраться под штанину.

Прежде чем затягивать шнурки на лодыжках, Стирлинг взял со стула ярко-синюю льняную рубаху в обтяжку. Поверх нее надевался длинный вязаный кафтан, по окраске представлявший собой этакую павлинью предтечу шотландского тартана с красными, оранжевыми, зелеными и синими пятнами. Сочетание пледового кафтана и штанов в шашку показалось Стирлингу несколько плебейским. К счастью, зеркала в помещении не нашлось, так что проверить, насколько легкомысленно он выглядит, Стирлинг не мог. Качество одежды оказалось неожиданно высоким — с учетом того, что на протяжении столетия, миновавшего со времени падения власти римлян, Британия почти непрерывно подвергалась нападениям со всех сторон. Интересно, подумал он, и много ли еще сюрпризов преподнесет ему шестой век?

Легкие шаги привлекли к себе его внимание, не успел он обуть башмаки из толстой кожи. В дверь постучали и сразу же, не дожидаясь ответа, отворили ее. Дверь на кожаных петлях открылась почти бесшумно. Стирлинг не знал, кого он ожидал увидеть, но уж никак не потрясающе красивую девушку, на первый взгляд — совсем еще подростка. Приглядевшись, он дал бы ей лет семнадцать или восемнадцать. Глаза цвета синего льда смотрели на него с нескрываемой тревогой. При виде каскада переброшенных через плечо медных волос у Стирлинга перехватило дыхание.

Ее платье, куда более изысканного покроя, чем он мог бы ожидать от далеких предков, перехватывалось на невообразимо тонкой талии поясом из массивных золотых звеньев, и это выгодно подчеркивало более чем волнительные выпуклости ее тела. Синий цвет платья как нельзя более подходил к ее глазам. На запястьях и в ушах сияли самоцветы. На плечах ее был накинут тяжелый шерстяной плащ, также напоминавший окраской плед, только алый с зеленым, с белой меховой опушкой. Плащ застегивался на груди золотой пряжкой.

— Ты наконец очнулся! — прошептала она.

С некоторым запозданием заметил он золотую цепочку на шее. Символ королевской крови… Может, эта женщина — его… то есть Анцелотиса жена? Эта мысль повергла его в совершеннейшее смятение, но возмущенный рык Анцелотиса в его мозгу поставил все на места. Она не жена мне, хоть и слишком часто забывает об этом. Однако информация о том, кто же она такая, почерпнутая из воспоминаний Анцелотиса, привела Стирлинга не просто в смятение — в холодный ужас. Ох черт, черт, черт!.. Он поспешно вскочил, чего ему — с учетом его координации — делать совсем не стоило. Он потерял равновесие, пошатнулся, и девушка, ахнув, бросилась поддержать его.

— Я не маленький! — огрызнулся он, высвобождаясь из ее объятий, и тут же спохватился, на каком языке это произнес: бритонско-валлийском или английском. Она застыла, потрясенно округлив светло-голубые глаза, в которых мелькнули страх… и злость.

Пока Стирлинг мысленно колотил себя по лбу, ситуацию принялся разруливать Анцелотис.

— Прости меня за вспыльчивость. Это все чертово снадобье Морганы.

Она молчала угрожающе долго, но опасность все же миновала, и она расслабилась немного, хотя и оставалась стоять ближе к нему, чем ему этого хотелось бы.

— Конечно, — кивнула она. — Так бывает. Меня саму тоже мутило пару раз от друидских снадобий.

Он не без любопытства заглянул ей в глаза, но от расспросов на эту тему воздержался: последствия могли оказаться еще более катастрофическими, нежели его недавняя грубость.

— Со мной все в порядке, правда, — постарался заверить ее он.

— Что случилось?

Он тряхнул головой. Ни Стирлингу, ни Анцелотису не приходило на ум даже отдаленно удобоваримых объяснений.

— Не имеет значения. Сейчас я здоров.

Взгляд ее оставался встревоженным, но настаивать она не стала. Как, интересно, положено у бриттов спорить женщине с мужчиной? Анцелотис не стал отвечать ему, но заговорил с ней — твердо, на грани вежливости:

— Спасибо за заботу о моем здоровье. Тебе лучше уйти.

Она оглянулась на дверь, и взгляд ее упрямо вспыхнул, но плечи тут же поникли, словно плащ был слишком тяжел.

— Конечно. Тебе сейчас нельзя волноваться. Пока ты спал, — добавила она, и глаза ее осветились каким-то новым чувством, понять которого Стирлингу не удалось, — собирался Совет. Арториус вызвал всех из столицы.

— И что, они и проголосовать успели, пока я спал? — спросил он с раздражением, тоже не до конца понятным Стирлингу.

Она подняла на него взгляд.

— Проголосовали. Тебя ждут в большой зале.

— Если так, — холодно заметил Анцелотис, — тебе не стоит быть здесь, когда за мной придут.

Взгляд ее снова возмущенно вспыхнул, но она промолчала, сделав один только шаг в его сторону — Стирлинг был совершенно уверен, что двигала ею только забота, — и вдруг увидела что-то такое… он и не подозревал, что излучает это, до тех пор, пока не было уже слишком поздно. Она подавила всхлип — он так и не понял, чего именно: гнева, горя или досады, — повернулась и вышла, посмотрев предварительно вправо-влево по коридору. Стирлинг пришел в себя; от ее посещения остались только недостойная взрослого мужчины слабость в коленках и еще более смущавшее его жжение в паху.

Черт, да это было еще хуже, чем беспорядки в Клонарде.

Мужчина, проворчал у него в голове Анцелотис, волен уйти из города, если жизнь в нем стала невмоготу, но женщина вроде Ганхумары будет отравлять его жизнь до гробовой доски, сея неприятности всюду, где ступит ее нога. А ведь она из отроческих лет едва вышла.

Да, мрачно подумал Стирлинг, более точного обоснования нежелания связывать себя крепкими узами с женщиной он еще не слышал. Он присел на кровать обуться, устало потер виски и всерьез обдумал возможность найти озеро поглубже и похолоднее. Он все еще возился с завязками на лодыжках, когда в дверь коротко постучали, и она отворилась, словно стучавший и не дожидался ответа.

— Анцелотис! Вид у тебя уже гораздо лучше.

Перед Стирлингом стоял мужчина лет тридцати пяти… ну, может, чуть старше. Солнце, заботы, тревоги и многочисленные битвы — все оставило след на его лице. Странные у него были черты, какие-то чужие в этом месте: оно смотрелось бы естественнее в персидской глуши, нежели в предгорьях Шотландии. Он не отличался особым ростом, но только глупец назвал бы его невысоким. Даже одежда, примерно такого же, как у Стирлинга, покроя, не могла скрыть его мощной мускулатуры. На мозолистых руках виднелись шрамы. Нос его явно ломали по меньшей мере один раз, а в движениях ощущалась постоянная готовность к бою. И это была не примитивная агрессивность: Стирлингу и прежде приходилось видеть такое, подобное туго сжатой пружине состояние на лицах солдат в зоне боевых действий. Перед ним стоял человек, свыкшийся с войной. Привыкший командовать. И побеждать.

Золотая цепочка — меньше, чем у Стирлинга, тоньше даже, чем у этой девицы с медными волосами, — висела у него на шее. Выходит, он занимает высокое, но не совсем королевское положение. Искусно вышитый символ — алый дракон — на груди куртки утвердил Стирлинга в его подозрениях, что немедленно подтвердил сам Анцелотис.

Арториус.

Дукс беллорум народа Алого Дракона.

Черт, он даже не знал, как обращаться к этому человеку. Слово «сир» так и застряло у него в горле. Арториус не был королем. Это, впрочем, не помешало Стирлингу зажмуриться при мысли: «Господи, это же король Артур собственной персоной…»

Арториус смотрел на него как-то немного странно.

— С тобой все в порядке, Анцелотис?

Он заставил себя кивнуть.

— Да. Это все чертово снадобье. — Он мысленно поморщился, вторично воспользовавшись той же отговоркой, но Арториус только хмыкнул.

— К концу недели тебе ох как потребуется ясная голова, дружище. Совет проголосовал. Я послал за ними тотчас же, как ты брякнулся в обморок. Они решили единогласно, и королева Моргана обещает тебе полную поддержку.

Стирлинг не имел ни малейшего представления, о чем это толкует Арториус, но реакция его хозяина навела его на неприятные подозрения. Анцелотис побледнел, схватился рукой за край кровати и опустился на нее, пока ноги не подвели его.

— Она отказалась, да?

— Вряд ли это должно тебя удивлять.

Анцелотис рассеянно провел рукой по волосам — это движение застало Стирлинга врасплох, ибо он не привык еще к тому, что тело его реагирует на команды, которых он не отдавал.

— Нет, — со вздохом признался Анцелотис. — Это меня не удивляет. Если уж на то пошло, мое уважение к ней только возросло. Значит, они отдали его мне, так? До тех пор, пока Гуалкмай не достигнет зрелости?

— Именно так. Боюсь, официальная церемония состоится быстрее, чем тебе хотелось бы.

Анцелотис фыркнул:

— Хотелось бы! Я бы предпочел, чтобы она происходила вообще не со мной. Править Гододдином никогда не входило в мои намерения. Да и чем другим тоже — не считая, разве, боевого коня… ну, еще отряда-другого кавалерии. О власти у нас Лот мечтал, не я.

Арториус нахмурился еще сильнее, что добавило складок на его лбу.

— Я знаю, это будет тебе нелегко, дружище. Как и то, о чем я тебя должен просить. Я приехал в Кэр-Удей потому, что мне нужна была ваша помощь — тебя и твоего брата — перед лицом угрозы саксов. И угроза эта не уменьшилась от того, что королевская мантия лежит теперь на твоих плечах. Я обязан просить тебя о помощи, Анцелотис, ради всей Британии. Не спеши возвращаться в Трепейн-Лоу.

— Но…

— Гододдин может казаться таким далеким от опасности, насколько это только возможно на землях бриттов, но если мы будем спокойно смотреть на Куту и его махинации, занимаясь внутренними делами Гододдина, в один прекрасный день ты обнаружишь Куту с его шайкой, накапливающихся на твоих, не Глестеннинг-Тора, границах. По просьбе аббата Глестеннинг-Тора Ковианна Ним привезла нам требования Куты из Сассекса и его прихвостня Креоды из Уэссекса. Они давят, Анцелотис, давят изо всех сил. Они еще не овладели Глестеннингом, а взгляды их уже обращены на север, к Рейгеду, а уж если падет и Рейгед, друг мой, на всем севере не найдется королевства, способного устоять перед их натиском.

Анцелотис устало потер виски руками, чертыхаясь про себя с каждой новой вестью.

— Что, короли Думнонии и Глестеннинга уже просили тебя о помощи?

— Просили. На севере собирается совет королей — как именно поддержать наших южных соседей. Поезжай со мной в Кэрлойл, Анцелотис. Моргана тоже едет с нами, чтобы говорить за Гэлуиддел и Айнис-Меноу.

— А Ганхумара будет говорить за Кэр-Гвендолью?

В глазах Арториуса вспыхнуло раздражение.

— Будет. Эх, жаль, Господь не даровал ее отцу хоть пары лишних лет жизни.

— И ты еще удивляешься, почему я так и не женился?

— Больше не удивляюсь, — сухо отозвался Арториус. — Окажи себе услугу, старина, и женись на какой-нибудь пастушьей дочери — у наследных королев слишком много гонора и чванства, чтоб сделать мужчину счастливым.

Стирлинг выдержал пристальный взгляд Арториуса.

— Больно слышать такое от тебя. Хорошо, Арториус. Я поеду в Кэрлойл и выступлю на совете от имени Гододдина. Да, и скажи: послал ли король Эйлле из Сассекса на совет своего сына в одиночку? И еще, едет ли Кута в обществе, столь приятном и почтенном, как этот вздорный торгаш, которого он зовет своим отцом? Вчера у тебя не было возможности посвятить нас в подробности — со всеми нашими драками и смертью Лота…

— Нет, Кута из Сассекса едет не один. Да поможет Господь нам всем, он захватил с собой Креоду. Того самого принца Креоду, что требует себе места в совете Рейгеда, а тебе очень хорошо известно, чем это пахнет.

Анцелотис выругался с присущей бриттам изобретательностью.

Арториус буркнул что-то в знак согласия.

— Король Эйлле сидит на троне, который сам себе назначил, и смеется над идиотами вроде Креоды и другим подобным лизоблюдам. И Креода, и его папаша рядятся саксами в надежде удержать земли, которые им полагалось бы защищать силой. «Gewisse», предатели — так их зовут их же собственные союзники, и зовут неспроста. Он ведет себя все более нагло — вот почему я должен безотлагательно переговорить с северными королями. Будь прокляты Креода и этот его идиот-отец Седрик, продавшие своим покровителям-саксам права, принадлежавшие им по наследству как королям-бриттам. Теперь те смогут заседать в наших советах. «Они всего только хотят говорить» — такое послание привезла нам Ковианна Ним.

Арториус с досадой ударил кулаком по ладони.

— Да помогут нам боги наших предков, ибо воистину лучше — по крайней мере сегодня — говорить, пока они предлагают нам это, чем сдохнуть как собаки, не попытавшись договориться. — Арториус зашагал взад-вперед по комнате, как разъяренный дракон в тесной клетке. — Король Эйлле — ублюдок, но горазд на придумки, надо отдать ему должное, а Кута достойный отпрыск своего папочки. Они сыграли на жажде Седрика к власти, они завоевали для него троны Кэр-Гуиннтуика, и Кэр-Селемиона, и Айнис-Уэйта, а теперь превратили эти королевства в контролируемую саксами вотчину, и даже имя ей дали по-саксонски вонючее. Уэссекс!

Арториус с отвращением сплюнул.

— Западный Сассекс, вот что это имя означает для тебя, Анцелотис, и в имени этом самая большая для нас опасность. Предатели-бритты, жаждущие власти для себя и своих выродков, слишком слепы, чтобы видеть, какую цену требуют их покровители-саксы. Пять лет! — Он даже зарычал от ярости. — Пять лет Креода и этот его ублюдок-отец жируют под крылышком у своих саксонских господ, навязывая соседям договоры о ненападении, и что делали с этим короли нашего юга? Да ничего! Пока торгаш Эйлле жирел на землях, отобранных у вдов и сирот! Да будь Богом проклят этот дурак Фортигерн, взявший пятьдесят лет назад на службу наемников-саксов!

— Да, — мрачно согласился Анцелотис. — По дурости Фортигерн не уступал Седрику или Креоде, а чертовы саксы так и хлынули к нам с тех пор из-за моря. — Пока Анцелотис говорил, Стирлинг лихорадочно рылся в памяти, пытаясь вспомнить лекции по истории. Когда там было основано Уэссекское королевство? Кажется, году в четыреста девяносто пятом. Значит, я попал более-менее в нужное мне время. Должно быть, в год исторического сражения при Монт-Бадоникусе, знаменитой двенадцатой битве Арториуса.

Ну конечно, только часть ученых полагают, что битва при Маунт-Бэдон имела место в пятисотом году новой эры. Другие датируют ее лет на двадцать — тридцать позже… и как, черт подери, знать, кто из них прав — через столько веков после реального события? Все, что можно было утверждать наверняка, — это что победа Арториуса при Бэдон-Хилле поставила саксов на колени лет на сорок и объединила бриттов от границы с Шотландией до самой южной оконечности Корнуолла.

Поражение Арториуса при Маунт-Бэдоне наверняка изменит историю. Достаточно, чтобы уничтожить мир. Его, Стирлинга, мир. Мир двадцать первого века с его миллиардами ни в чем не повинных мужчин, женщин и детей, семей, смотрящих ТВ и разгуливающих по миру, представляющемуся им таким надежным и безопасным…

Беда только, никто из историков или археологов так и не смог определить, где же находится этот самый Бэдон-Хилл, а это делало задачу Стирлинга — предотвратить покушение на Арториуса — на порядок сложнее. Тем временем сам Арториус продолжал мерить комнату шагами.

— Нам ни в коем случае нельзя выказать перед Кутой свою слабость, старина, — буркнул тот, буравя Анцелотиса холодным, полным гнева взглядом. — Креода, возможно, и недоумок, но Кута — совсем другое дело. Эйлле посылает своего сынка к нам шпионить, а не говорить. И принца Креоду — как напоминание о саксонском поводке, на котором его держат. — Взгляд серо-стальных глаз вспыхнул. — Он наверняка попытается спровоцировать нас померяться силой, в этом я уверен. Показательные военные игры с неясными целями. Что ж, смерть твоего брата по крайней мере даст нам повод оттянуть это хоть ненадолго. Мы можем объявить традиционный похоронный турнир в его честь — хоть в Кэрлойле. Король Мерхион Гуль из Рейгеда не посрамит памяти Лота, хотя бы ради королевы Тейни.

Анцелотис мысленно поморщился.

— Тейни наверняка не простила своего отца.

Арториус ухмыльнулся.

— Ты лучше других знаешь свою племянницу, Анцелотис. По моему скромному разумению, она ничего не забыла и ничего не простила, но не забыла и того, чем обязана тебе и Моргане: кто, как не вы двое, спасли ее от Лотова гнева? И потом, необходимость воздания должных почестей покойному отцу затрагивает ее честь как принцессы Гододдина и королевы Рейгеда. А Тейни, — Арториус позволил себе угрюмо улыбнуться, — ставит честь превыше всего, что тебе тоже прекрасно известно.

— Известно, — фыркнул Анцелотис. — Ладно. Насчет Тейни я, пожалуй, беспокоиться не буду.

— Вот и хорошо. Похоронный турнир даст нам обоим небольшую отсрочку, не говоря уже о поводе собрать северных королей на совет. Это даст нам также возможность ответить на вызов, который, несомненно, бросит нам Кута, так, как это выгоднее нам. Хорошо еще, — лицо его осветилось недоброй улыбкой, — саксы бьются в пешем строю. Верхом они садятся только для того, чтобы добраться до поля боя. С нашей тяжелой кавалерией по римскому образцу им не сравниться, так ведь?

Стирлинга вдруг охватила паника.

Он в жизни еще ни разу не ездил верхом.

Арториус нахмурился.

— Ты все еще бледен, старина. Видит Бог, я был бы рад дать тебе отдохнуть и набраться сил, но у нас просто нет времени на это. Путь до Кэрлойла неблизкий, а нам желательно приехать туда прежде Куты и его болвана-gewisse, Креоды. Черт, как не вовремя Лот выбрал время гоняться за налетчиками-пиктами! И ведь женщины при всех их самых благих намерениях задержат нас еще сильнее.

— Женщины? — выпалил Стирлинг, прежде чем Анцелотис успел прикусить язык.

— Угу, — мрачно кивнул Арториус. — Ковианна Ним приехала к нам с новостями и настояла на том, чтобы ехать с нами на похороны Лота. Ганхумара и слышать не хочет, чтобы отпускать меня с Ковианной Ним, поэтому едет тоже. Честно говоря, Ганхумаре не стоит и носа казать за укрепленные стены Кэрлойла — при ее-то амбициях военачальницы, — но она как-никак королева Гвендолью, и я не могу отмахнуться от ее требований, как смог бы, будь у меня жена попроще.

Арториус вздохнул с видом мужа, силою обстоятельств вынужденного мириться с положением в семье. Стирлинг пытался представить себе эту хрупкую девицу, ведущую ратников в бой.

— Ну и конечно же, — продолжал Арториус, — с нами едет Моргана. Она тоже должна принять участие в голосовании как королева Гэлуиддела и Айнис-Меноу.

Стирлинг кивнул. Ему очень не нравилось то, что истинной причиной задержки будут вовсе не женщины, но произнести это вслух он не решался. Арториус положил руку ему на плечо.

— Ты сможешь ехать верхом, Анцелотис?

— Справлюсь как-нибудь, — буркнул Стирлинг, нервно теребя золотую цепочку на шее. Со стороны еще некоронованного короля Анцелотиса было бы самым последним делом выказывать внезапную боязнь к лошадям. Он вздохнул. Ему здорово придется постараться, чтобы король Анцелотис не плюхнулся в грязь своей царственной задницей.

Церемония не заняла много времени, и незамысловатость ее буквально потрясла Стирлинга. Она проходила в большом помещении, явно исполнявшем в этой крепости на вершине скалы Стирлинг функции принципиума, то есть залы военных советов. Стены ее были лишены каких-либо росписей, только потрескавшаяся штукатурка, из-под которой виднелась кое-где ровная каменная кладка. Пол тоже был каменный, но выполненный весьма аккуратно. Зала освещалась масляными светильниками, подвешенными к закопченному потолку или к большим железным кронштейнам на стенах. Размеры помещения позволяли бы использовать его в качестве бальной залы, а на грубо сколоченных деревянных лавках и стульях без труда разместилась бы добрая сотня человек.

Впрочем, и так народу сюда набилось предостаточно, и все ждали его, Анцелотиса. Его появление в дверях было встречено одобрительными возгласами собравшихся. Его советники, все старше его возрастом, с сединой в волосах, выступили ему навстречу. Среди них выделялся священник-христианин; его можно было узнать по долгополой рясе с капюшоном (очень неплохого, надо сказать, покроя) и по кресту, богато украшенному кельтскими орнаментами. В руках он держал золотую цепь, в которой Анцелотис сразу признал ту, что принадлежала его старшему брату.

— Анцелотис, — торжественным тоном обратился к нему священник. — Времени нам отпущено совсем немного, а посему готов ли ты поклясться перед Христом блюсти законы Гододдина и защищать его от любой угрозы до тех пор, пока племянник твой не достигнет совершеннолетия, дабы править королевством вослед тебе?

— Клянусь, — отвечал Анцелотис перехваченным от горечи голосом.

— Так прими эту золотую цепь королей Гододдина с тем, чтобы передать ее Гуалкмаю, когда придет его черед.

Анцелотис потянул через голову цепочку, которую носил всю свою взрослую жизнь, и наклонил голову, поскольку священник заметно уступал ему ростом. Королевская цепь Лота Льюддока показалась ему гораздо тяжелее старой, словно к весу потертого, исцарапанного золота добавилось еще что-то. Королева Моргана с глазами, полными сдерживаемых слез, расцеловала его в обе щеки, и ритуал свершился. В момент внезапного озарения (или помрачения — Стирлинг не знал, чего именно) Анцелотис повернулся к племяннику Морганы Медройту — тот наблюдал за церемонией, обиженно насупившись. Никаких знаков принадлежности к королевскому роду у него на шее не было.

Мать его казнили, что означало для него лишения какого-либо определенного статуса. Анцелотис протянул ему свою старую цепочку, цепочку принца.

— Я объявляю тебя, Медройт, хранителем знака моей чести. Храни мою цепочку так, как ты хранил бы благополучие своей семьи, и напоминай мне время от времени, что я король только на время, дабы сохранить Гододдин сыновьям Морганы и Лота Льюддока.

Глаза паренька потрясенно округлились от этой неожиданно свалившейся на него чести. Анцелотис надел цепочку ему на шею. Даже Моргана перестала сдерживать слезы при виде того, как Медройт из отверженного, неуверенного в своем будущем подростка разом превратился в молодого мужчину, облеченного доверием и почетом старших.

— Я не подведу тебя, Анцелотис! — пообещал паренек, крепко сжимая протянутую руку нового короля.

Наблюдавшие за этой сценой советники Гододдина, оправившись от первого потрясения, согласно закивали столь мудрому политическому ходу, который связывал племянника Морганы — до сих пор остававшегося неизвестным фактором политической игры на севере Англии — с только что провозглашенным королем.

— Советники Гододдина, — негромко произнес Анцелотис. — Я благодарен вам за доверие. Прошу вас, отвезите тело моего брата домой и проследите, дабы оно было погребено со всеми подобающими почестями. Ничто, кроме как забота о безопасности королевства, не могло бы заставить меня уехать в такие дни, однако саксам надобно дать достойный отпор.

Советники вновь отвечали согласными кивками и одобрительными возгласами. А потом все осталось позади, и Анцелотис широкими шагами направился к выходу из залы с твердым намерением тронуться в путь как можно скорее. Солнце уже должно было выглянуть из-за холмов на востоке, когда они со Стирлингом вышли из ворот римской крепости в Кэр-Удей; Арториус шагал следом. Впрочем, самого солнца Анцелотис не видел. Тяжелые, набухшие дождем тучи неслись по небу над головой, едва не цепляя за крепостные стены, погрузив в сумерки раскинувшийся у подножия скалы городок.

Кэр-Удей превосходил размерами обычный сторожевой форт (как правило, такие занимали от одного до четырех гектаров земли), но заметно уступал полноценной, раскинувшейся на пару десятков гектаров крепости. Со всех четырех сторон он окружался каменной стеной, на которой с интервалом в десять-пятнадцать метров виднелись сторожевые деревянные башенки. Внутреннее пространство между стенами было отведено расставленным с римской методичностью каменным казармам, мастерским и складам, крытым плитняком: в этих северных краях римляне предпочитали его менее долговечной черепице. В общем, крепость представляла собой отличный символ организованной военной мощи, имевший целью произвести глубокое, чтобы не сказать, неизгладимое впечатление на северные племена пиктов.

Судя по угадывавшемуся положению солнца, пронизывающе холодному воздуху и ало-золотому наряду деревьев у подножия скалы, Стирлинг попал сюда поздней осенью — не самое комфортное время года в Шотландии. Стирлинг испытал сильное потрясение при виде лесов на месте тех голых склонов, которые он привык видеть от подножия замка Стирлинг-Кастл… впрочем, и его построят не раньше, чем через тысячу лет. Он прикусил губу при воспоминании о популярных среди туристов шуточках насчет безлесных холмов Шотландии.

Древние шотландцы жили в самой сырой пустыне мира, растительность которой ограничивалась низкорослыми кустиками и вереском — леса давно были сведены стадами овец и оленей. Именно их — овец и оленей — старательно разводила местная знать (в том числе англичане) ради охоты. Поддерживать поголовье оленей считалось делом полезным даже среди местных, шотландских землевладельцев, поскольку это помогало выкачивать деньги из приезжих и охотников. Собственно, ни на что другое голые холмы не годились, тем более что прибыль от охотников была куда как больше, чем от торговли древесиной, которую еще надо было вырастить.

Стирлинг и забыл, что шотландские холмы были покрыты когда-то девственными лесами, в которых клубились туманы и клокотали горные ручьи. Редкие солнечные лучи начали пробиваться сквозь просветы в облаках, окрашивая древесные кроны золотом. Пространство в добрую сотню ярдов перед крепостными стенами было очищено от деревьев с целью лишить укрытия любую армию, которая попыталась бы взять Кэр-Удей штурмом.

Сотня верховых воинов-катафрактов уже поджидала их у ворот. Всадники сидели на массивных лошадях, должно быть, прямых предшественниках тех, на которых ездили средневековые рыцари. Появление Анцелотиса и Арториуса было встречено громкими криками, от которых с деревьев сорвались и закружились в воздухе потревоженные вороны. Всадники колотили ножнами мечей по щитам. Пока ошеломленный Стирлинг приходил в себя, Анцелотис отсалютовал им в ответ. Еще больше поразило Стирлинга то, что лица многих всадников носили ярко выраженные восточные черты — а те, у кого глаза не были раскосыми, смахивали скорее на уроженцев Ближнего или Среднего Востока. Возможно, иранцев. В общем, все это сильно напоминало конницу Чингисхана или дезертиров из армии Дария, перенесенных рукой какого-то шаловливого божества в холмы Шотландии.

Стирлинг таращился на это азиатское воинство, пытаясь уразуметь, откуда, черт возьми, они здесь взялись. Ответ Анцелотиса поразил его как удар молнии: сарматы! В памяти сразу же вспыхнули фрагменты лекций по военной истории. Сарматские кавалеристы… Тысячи диких конников, сарматов и аланов, от венгерских равнин и до русских степей, даже до среднеазиатских казахов и узбеков, вступали в римскую армию, в основном в кавалерию, — и эти катафракты сделались самым грозным оружием Арториуса, равного которому не было у его противников-саксов. Это превосходство сохранялось у бриттов еще полсотни лет; так, во всяком случае, утверждали историки. Черт, да этих сарматов здесь, в римской Британии, должно быть, не одна тысяча, охраняющих стены Адриана и Антония…

Верно, произнес у него в сознании голос Анцелотиса. Пятнадцать тысяч сарматов, если верить записям, были посланы римлянами охранять границы. И очень многие из них решили, что Британия устраивает их гораздо больше, чем Италия, вот и остались, когда Рим вывел свои легионы сотню лет назад. Остались и переженились на местных девушках, сумевших укротить их дикие сердца.

Стирлинг не нашелся, что сказать. Едва ли не лучшие наездники древнего мира, сарматы не спасовали ни перед скифами, ни перед персиянами, германскими племенами, галлами, парфянами из пустынь Ближнего Востока и карфагенянами из Северной Африки. На протяжении полутора тысячелетий, отделявших родное время Стирлинга от этого, кровь людей, избравших Британию своей новой родиной, должно быть, настолько смешалась с местной, что не оставила и следа в генофонде.

Однако в пятисотом году от Рождества Христова со времен вывода римских легионов едва миновало сто лет, а столетие — не срок для генетических изменений. На некоторых боевых вымпелах и щитах виднелись символы — скорее всего сарматские, поскольку держали их только воины с азиатскими чертами. Большинство копий украшалось бронзовыми драконьими головами, к которым крепились матерчатые хвосты, развевавшиеся по ветру точно аэродромные флюгера-«колдуны». Что же до эмблем на щитах… Меч, вонзенный в камень, изрядно потряс его. Интересно, подумал он, насколько этот образ связан с легендами о короле Артуре?

Арториус, дукс беллорум, во главе сарматских катафрактов?..

Когда Арториус был еще совсем молод, беззвучно пояснил Анцелотис, когда ему не исполнилось еще и семнадцати, но он уже выказывал задатки мудрого и удачливого военачальника, он убедил сарматов Гододдина отказаться наконец от своих языческих идолов и принять христианство. Тогда и начали они отзываться о нем как о муже, который выдернул сарматский меч из священного камня, настоящем боевом вожде, который заменил многовековую святыню их племени новым богом и новыми обрядами поклонения. Еще они говорят, что он единственный из смертных достоин пить из их священной чаши — достаточно схожей с нашим, христианским Граалем, так что им не так уж и сложно было принять нового бога Арториуса. Ну и еще, конечно, не повредило и то, что Утэр Пендрагон был их племени…

Стирлинг зажмурился. Стоит ли удивляться, что Арториус похож скорее на евразийца, чем на бритта?

О да, согласился Анцелотис, он из них, и они знают это. В бою под его командой они идут на такое, о чем даже не думали бы, отдавай приказы, скажем, мой брат, король Лот. Эти люди пойдут за Арториусом куда угодно, а если потребуется, с радостью умрут за него. В их глазах он король королей, такой король, каким мне не стать никогда, — больше, чем дукс беллорум бриттов; больше, чем их командир. Они отдали ему на сохранение свои бесценные души, и он ни разу не обманывал их доверия.

И не обманет, ошеломленно подумал Стирлинг. Артур, царь кочевников-сарматов… То-то порадовались бы историки, узнай они происхождение легенды о мече в камне…

Он внимательнее пригляделся к самим всадникам. Одеяния кавалеристов не уступали пестротой их национальной принадлежности. Большинство щеголяли шлемами, в том числе еще римских времен — напоминавшими надетую задом наперед бейсбольную кепку с защитными металлическими пластинами у щек по бокам. Встречались также шлемы, представлявшие собой кельтскую вариацию на эту же тему, — с заостренными, напоминавшими козьи рога металлическими выступами. Довольно много шлемов и того, и другого видов украшалось перьями, с которыми владельцы их казались выше и свирепее.

Почти все катафракты были одеты в плотно облегающие шерстяные штаны в яркую шашку или клетку, перетянутые на лодыжках шнурками поверх высоких кожаных башмаков. Одни нарядились в шкуры диких животных, другие в тканые или кожаные куртки, поверх которых надевались римские панцири или кольчуги — угрожающе поблескивавших на солнце панцирей было больше. Что ж, в конце концов, сарматы служили в римской тяжелой кавалерии уже несколько столетий, еще со времен до Рождества Христова.

Оружие их также отличалось изрядным разнообразием — от саксонских боевых топоров до копий, как одноглавых, так и трезубцев с типичными кельтскими, чуть прогнутыми остриями. Еще Стирлинг увидел тяжелые римские мечи, пики, дротики, даже короткие сарматские луки и колчаны со стрелами. Обитые железом деревянные щиты — продолговатые, немного выпуклые овалы — украшались яркими изображениями, непривычной глазу смесью христианских и языческих символов. Оружие тоже украшалось серебряным орнаментом, прежде всего рукояти мечей и кинжалов. Богатство отделки менялось; впрочем, даже наименее украшенное оружие не становилось от этого менее смертоносным. По крайней мере никакой церемониальной ерунды здесь и в помине не было.

Большинство лошадей тоже защищались по меньшей мере круглыми железными или бронзовыми бляхами на широкой кожаной сбруе, а иные и пластинчатыми панцирями, как и их седоки. Ярко окрашенные потники цветами перекликались со штанами седоков. Сами седла тоже имели необычную форму: толстые кожаные выступы защищали ноги седока от ударов спереди и сзади. На эти же похожие на рога выступы навешивались оружие, бурдюки с водой и прочая амуниция.

Почти сразу же взгляд Стирлинга задержался еще на одной детали: массивных железных стременах. Это снова поразило его, что заставило Анцелотиса вновь усмехнуться. Славную штуку изобрели наши сарматские катафракты, а? Саксы не меньше твоего поразились, увидев стремена в тот раз, когда мы впервые врезали им как следует. Понимай римские центурионы, добавил он со смешанным чувством гордости и горечи за потраченные жизни и усилия, значение кавалерии так, как мы, бритты, — как знать, может, они и сохранили бы свою империю.

Стирлинг внутренне согласился с этим. Римские генералы славились своим неумением рационально использовать кавалерию. Что ж, Арториус, Анцелотис и их сарматы явно избежали этой ошибки.

Тут внимание Стирлинга привлекла медноволосая красотка в подбитом мехом плаще — та самая, что тайно навещала его сегодня. Она уже сидела верхом на лошади поменьше, более подходящей ее хрупкому сложению, чем массивные битюги латников-катафрактов. Пэлфри — так позже назовут эту породу легких, изящных верховых лошадей. Она сидела в седле непринужденно — умение ездить по-амазонски явно не было ей в новинку. В общем, она производила впечатление столь же искушенного наездника, что и сопровождавшие ее воины; даже меч висел у нее на бедре самый что ни на есть настоящий, хоть и небольшой.

— Ганхумара. — Арториус почтительно, как подобало по этикету, поклонился даме, прежде чем с помощью своего знаменосца облачиться в доспехи и шлем. Золотой штандарт Арториуса явно делался с оглядкой на легионерских орлов — с той только разницей, что для легионера орел служил личным богом и оберегом, а дракон объединял эту римскую традицию с присущим исключительно бриттам национальным символом.

Другой всадник держал в руках еще один штандарт с драконом, на этот раз с заметными сарматскими чертами. Голова этого второго дракона также была золотой — с серебряными клыками и глоткой. А к этой голове, точно так же как к сарматским копьям, крепился кроваво-красный вымпел, и это матерчатое тело билось на ветру, как живой дракон. Такой хвост невозможно не заметить даже в гуще сражения, сообразил Стирлинг, — куда уж там до него даже самым массивным золотым штандартам…

Тем временем Арториусу помогали облачиться в сверкающую римскую кирасу, украшенную достаточно богато, чтобы римскому генералу не было стыдно возглавить триумфальную процессию. Вслед за этим Арториус надел на голову железный шлем — кельтский шлем с орнаментом из золотых листьев, увенчанный все тем же золотым драконом, совершенно очевидно — сарматским символом. Он опоясался мечом и кинжалом, потом накинул на плечи алый шерстяной плащ и застегнул его на груди тяжелой золотой брошью, странно напоминавшей стилистику кельтов и викингов разом. Вес всей этой амуниции не помешал ему легко, без посторонней помощи вскочить в седло.

Его конь — лоснящийся белый жеребец размером с небольшой дом — выгнул шею и нетерпеливо заржал, ударив по земле копытом. Арториус усмирил его резким окликом и натянул поводья, прежде чем принять от знаменосца свое длинное тяжелое копье. Знаменосец занял место слева от Арториуса, и золотой дракон-штандарт ярко вспыхнул под упавшим на него лучом солнца.

Из ворот вышел слуга с доспехами Анцелотиса; за ним показались еще несколько, нагруженных пожитками Арториуса… или Анцелотиса? Или, возможно, Ганхумары. Тяжелые мешки и сундуки пристегивались постромками к сбруе вьючных лошадей, а Стирлинг тем временем возился с непривычными завязками и застежками доспехов Анцелотиса. Как выяснилось, доспехи короля бриттов тоже были римского образца, декором почти не уступали Арториусовым и наверняка сохранились с прошлого столетия — это как минимум. Если, конечно, бритты не продолжали поддерживать торговых отношений с континентальной Европой… Сам Стирлинг этого не знал, а Анцелотис промолчал.

В отличие от кельтского шлема Арториуса шлем Анцелотиса был явно римского происхождения. Железная с золотыми украшениями штуковина полностью закрывала голову до подбородка, а над щелью для глаз выдавался вперед козырек из толстой, позолоченной железной пластины, защищавший глаза и отчасти нос от рубящего удара мечом сверху вниз. Внутри шлема сильно пахло потом — ну да, он… то есть Анцелотис надевал его уже много-много раз…

Оруженосец подал ему плотный шерстяной плащ в красную и синюю клетку. Плащ застегивался на плече круглой брошью — у Анцелотиса она была серебряной, с изображением летящего дракона. Качество одежды и металлических деталей поразило Стирлинга: он ожидал от этой эпохи куда более примитивных ремесел. Предвзятое мнение современного человека, решил он, основанное на невежестве. А ведь его культура являлась прямой наследницей цивилизации античного Рима.

Минутой спустя из крепости показались Моргана с Медройтом; последний нес тяжелую кожаную сумку, которую он приторочил к седлу Морганы. Моргана впорхнула в седло с потрясающей легкостью. Стирлинг поперхнулся, сообразив, что, прежде чем осваивать искусство верховой езды, ему предстоит еще одна задача: забраться на эту чертову лошадь. Благословенны будь сарматы, подумал он, принесшие в эту глушь на границе с Шотландией такую замечательную вещь, как стремена. Еще одна женщина, которую Стирлинг смутно помнил по событиям минувшей ночи, вышла из ворот — ее светлые волосы были заплетены в длинную косу. Она тоже несла в руках тяжелую кожаную сумку, которую приторочила к седлу.

Дукс беллорум проследил за тем, как она садится в седло, и заговорил с Ганхумарой; голос его при этом, однако, оставался холоден как ветер:

— Нам предстоит нелегкий переход: нам нужно попасть в Кэрлойл прежде Куты и Креоды. Придется идти скорым маршем, и я не ручаюсь за удобство. Я тебя предупреждал. — Он сделал паузу и нахмурился. — Это не развлекательная прогулка, а подготовка к войне.

Она заломила тонкую медно-рыжую бровь.

— Я езжу верхом не хуже тебя, муж мой, — спокойно отвечала она. — И я законная королева, а значит, и военачальница своей армии, пусть и не искушена во владении мечом.

Взгляд Арториуса из-под сдвинутых бровей вспыхнул стальным блеском.

— Отнюдь не твое мастерство верховой езды или владения мечом тревожит меня. Выносливость твоя — вот в чем ты, жена, уступаешь остальным, а после всех наших задержек из-за болезни Анцелотиса я не замедлю марша ни из-за кого. Если ты начнешь отставать, я оставлю тебе вооруженную охрану, но поскачу дальше без тебя. Анцелотис, мы не можем более ждать.

Только один конь остался без всадника — наверняка он и принадлежал Анцелотису. Как и у Арториуса, это был жеребец — серый в яблоках, до ужаса массивный; должно быть, он являлся прямым предшественником тяжеловозов-першеронов.[9] Чтобы осмотреть седло, Стирлингу пришлось запрокинуть голову. Черт, римская тяжелая кавалерия — это вам не шутки… Стирлинг поправил пояс с ножнами и попытался запрыгнуть в седло так, как это только что делал Арториус. Даже опираясь на стремя, он не смог справиться с весом всей своей амуниции, повисел мгновение, цепляясь за луку седла, потерял равновесие и грохнулся на землю — прямо под копыта своего битюга. Чертова римская кираса… железяка проклятая… казалось, эта толстая металлическая пластина, умело выкованная по форме туловища, только добавила ему синяков.

Он чертыхнулся и свирепо покосился на Моргану в тщетной надежде свалить свой позор на действие ее зелья. В голове гудели сокрушенные комментарии Анцелотиса. А я-то тут при чем, беззвучно возмутился Стирлинг. Для того, чтобы прижимать неприятеля к земле огнем из MP-5, не нужно ездить верхом. Пока Анцелотис ломал голову над тем, что означает эта тарабарщина, Стирлинг поднялся на ноги и принялся одергивать плащ, подтягивать доспехи и вообще восстанавливать свое пошатнувшееся достоинство. Моргана, нимало не расстроенная его обиженными взглядами, подъехала к нему и нагнулась, чтобы пощупать его пульс.

— Действие эликсира может сказываться еще несколько часов, — пробормотала она.

Арториус обеспокоенно повернулся в ее сторону.

— Ему необходимо спешить вместе с нами, сестра. Ты не хуже моего понимаешь опасность, исходящую от саксов. Делай что можешь, чтобы одолеть его болезнь, но только в пути.

— Конечно.

С пылающим лицом Стирлинг попытался еще раз. На этот раз он как смог заблокировал собственные рефлексы, предоставив действовать Анцелотису, — и к собственному изумлению оказался в седле. Впрочем, и в нем он ощущал себя на редкость неуютно. Он изо всех сил стиснул бока лошади ногами; хорошо еще, эти странные защитные выступы на седле помогали еще и держаться. Да и стремена пригодились, чтобы хоть как-то сохранять равновесие. Дукс беллорум тронул лоснящиеся бока своего жеребца сапогами, и лава этой римской… нет, скорее романизированной кавалерии тронулась с места резвой рысью. Алый дракон-вымпел реял над всадниками языком пламени, а золотой дракон-штандарт сиял в лучах утреннего солнца.

Стирлинг дернулся в седле — рывок коня вслед остальным застал его врасплох, и он едва удержался в седле, вцепившись рукой в гриву. Он выпрямился и постарался не обращать внимания на встревоженные взгляды окружающих, в особенности катафрактов.

Стирлинг стиснул зубы и занялся нелегким делом: обучением верховой езде.