За короля и отечество

Глава четырнадцатая

Укрепления Кэр-Бадоникуса росли с поразительной скоростью. Ковианна Ним еще ни разу не видела столько людей в одном месте — многие сотни, и с каждым днем их становилось все больше по мере того, как все новые отряды их подходили из срединных королевств, неся с собой оружие и доспехи, гоня длинные обозы с припасами и фуражом, которые немедленно укладывались в только что построенные амбары. Скрипели колесами возы, груженные только что вырубленным камнем из окрестных и удаленных каменоломен.

И никогда еще не приходилось ей видеть такой беспрерывной работы. День и ночь без перерыва длилось строительство, только менялись смены каменщиков и грузчиков, поднимавших тяжелые каменные блоки на вершину холма. Пять поясов обороны, пять напоминавших лабиринт стен росли не по дням, а по часам. Перед внешней стеной вырос целый частокол из колючих сучьев боярышника, который рубили внизу женщины и дети, а потом поднимали на вершину на вьючных мулах, пони, даже на свиньях — на любой скотине, способной нести груз этой колючей пакости.

Все пространство между внешней, первой и второй стенами было вымощено камнем, и швы между ними промазали разогретым варом, дабы сделать их водонепроницаемыми. Над цистернами возвели крыши — в результате получилось огромное кольцо, окружавшее по периметру всю вершину. Сами римляне не постеснялись бы такого сооружения. Но еще до того, как их перекрыли, они начали наполняться водой из неглубоких каналов, избороздивших все восемнадцать акров вершины. Где едва заметными струйками, где веселыми потоками, но вода текла и текла в цистерны.

Мёрддин приказал соорудить множество водяных колес, чтобы наполнять цистерны сверху. Небольшая армия мальчишек приводила колеса в движение: прикрепленные к деревянным ободам ведра черпали воду из узких глубоких ям, куда она стекала, и перекидывали ее через вторую стену. Колеса скрипели, дождь не переставал, а мальчишки распевали песни, чтобы не сбиться с ритма.

Колеса галлон за галлоном подавали воду в первую цистерну, откуда она самотеком переливалась в остальные, расположенные ниже цистерны, постепенно заполняя массивные каменные емкости. Когда стало ясно, что цистерны наполняются медленнее, чем это устраивало Мёрддина, он приказал отрыть у подножия холма множество колодцев и построить новые колеса, чтобы поднимать воду на вершину снизу. Эти колеса, гораздо больше верхних, приводились в действие уже лошадями и не останавливались, пока цистерны не наполнились доверху.

Колеса немедленно разобрали, использовав дерево на балки для перекрытий казарм и прочих построек на вершине холма. В стенах виднелись массивные деревянные ворота — правда, было их заметно больше, чем требовалось. Большинство их были ложными, имевшими целью ввести саксов в заблуждение, маскируя одновременно Мёрддинов сюрприз. Ежедневно в крепость прибывали на взмыленных скакунах гонцы с тревожными новостями о стычках и беспорядках на границах с Сассексом и Уэссексом, о боях, заставлявших саксов двигаться на запад, прямо в расставляемую им западню. Эмрис Мёрддин, казалось, успевал находиться в нескольких местах одновременно, присматривая за работами днем и ночью, прерываясь только на еду и изредка — на сон, да и лишь по настоянию Ковианны Ним:

— Ты лишишься сил, Мёрддин, если не поешь и не поспишь немного. Хлопнешься в обморок — и что тогда будет с Британией? Давай же, ложись, а я спою, чтоб тебе лучше спалось.

В таких — довольно редких — случаях она вела его, шатающегося от усталости, в свои покои в самом первом выстроенном на вершине здании. Вообще-то здание служило лазаретом для пострадавших при строительстве, но несколько небольших комнат отвели Ковианне. Конечно, они с Мёрддином занимались там не только едой и сном. Ему эти игры шли на пользу, взбадривая его — и завлекая все глубже в ловушку, что она ему готовила.

При этом она не забывала высасывать из него секрет за секретом: о чем еще болтать в промежутках между любовными утехами двум одиноким премудрым друидам, которым не с кем больше поделиться таинствами своего ремесла? А если еще добавить падкость Мёрддина на лесть и его самомнение размером до небес, да помножить все это на давнее неравнодушное к ней отношение, — то ничего удивительного, что его удалось убедить поделиться с Ковианной всем, что она хотела знать.

Он шептал ей свои премудрости между поцелуями и между совокуплениями, порой ожесточенными и скорыми, но гораздо чаще медленными и замысловатыми — и всегда прибыльными для нее. Она вызнала его чародейские секреты, большинство из которых сводились к простому знанию того, как мужчины и женщины — будь они суеверными крестьянами или образованными королями — ведут себя в тех или иных обстоятельствах. Тайна за тайной скользили с его губ в ее чуткие уши, углубляя ее понимание того, как манипулировать людьми и ситуациями.

Он научил ее секретам целительства, которых не знала даже Маргуаза — секретам, которым он еще подростком обучился в Константинополе у знахарей еще до рождения Ковианны. И самое ценное, она выведала у него величайшую тайну алхимии, которую долго пытались, да так и не сумели отгадать кузнецы ее древнего клана. Тайна оказалась настолько простой, что она, лежа в темноте, не удержалась от смеха.

— Все, что требуется для того, чтобы превратить дешевый свинец в золото, — шептал он, лаская ее грудь, — это философский камень.

— Что это за камень такой? Что-нибудь, что можно найти только в дальних странах? Да за цену дороже, чем все золото Рима?

Он усмехнулся.

— Да нет, ничего подобного. Заветная мечта алхимиков на деле вовсе не камень.

— Не камень? Но…

Он осторожно постучал пальцем ей по лбу.

— Философский камень — это твердое как скала знание самой философии. Чему учит человека философия? Смотреть на обычный мир глины, свинца и прочие заурядные глупости — и видеть в каждой заурядной и глупейшей вещи сияющие искры божественного, ожидающего, чтобы его высвободили. И как их высвободить? Единственно — увидев их, признать их существование с помощью философских навыков. Любой человек может превратить «свинец» в «золото» разума — стоит ему понять этот единственный, всемогущий секрет.

Это и был источник силы Эмриса Мёрддина, вдруг поняла Ковианна, — и знание это открывало перед ней такие сияющие перспективы, что она зажмурилась. Стоило ли удивляться тому, что Мёрддин почитался как пророк — даже ребенком, — если он смотрел на мир глазами философа, воспитанного лучшими умами Востока. В свое время он ясно увидел, куда заведут Фортигерна, а вместе с ним и весь народ бриттов, Фортигерновы слабость и алчность. Тогда он и огласил свое первое, ставшее знаменитым пророчество — иносказательно, но так, что понять их мог даже такой безмозглый болван, как Фортигерн. Красный дракон бриттов, мол, сразится с белым драконом саксов — и Фортигерн неминуемо окажется в проигрыше.

Результатом этого пророчества стало смещение Фортигерна; даже родные сыновья отреклись от него, а народ сплотился вокруг Амвросия Аврелиана и его лучшего друга, Утэра пен Драгона, Драконьего Избранника. Собственно, избрал его лично Эмрис Мёрддин, он же изобрел и дракона как символ британского народа. Все оказалось так просто, что Ковианна даже удивилась, как не понимала этого раньше. Впрочем, еще одной гранью Мёрддинова гения было то, что он ни с кем не делился источником своей силы — даже с Арториусом.

До этой минуты.

А теперь этот секрет принадлежал и ей.

Вот только вся Британия была слишком тесна для двух премудрых друидов, обладающих одним и тем же секретом. Она улыбнулась, шепча ему на ухо какую-то ерунду, поглаживая ему шею — и плела свою паутину, улыбаясь при этом ему в глаза. Когда стены крепости, а с ними и работа Мёрддина были практически завершены, Ковианна привела свои планы в действие.

— Мне пора в Глестеннинг-Тор, — сообщила она ему этой ночью. — Я и так задержалась в Кэр-Бадоникусе дольше, чем стоило бы. Я беспокоюсь за безопасность моих родных. Вот бы… — Она с безнадежным вздохом оборвала фразу.

— Чего тебе хотелось бы, сердце мое?

Она провела пальцами по его губам, на что тело его откликнулось возбужденной дрожью.

— Вот бы ты заехал в Тор — совсем ненадолго, хоть на день, — посмотреть на нашу оборону. Твой совет будет нам ценнее ценного, Мёрддин, ведь ты видишь то, чего другим не дано. Ты видишь сильные и слабые места в укреплениях так, как Арториус видит силу или слабость армии. И ты бы мог лично отобрать изготовленное нашими кузнецами оружие, что хранится в Торе, — сам бы и проследил за доставкой его в арсеналы Кэр-Бадоникуса.

— Ну, когда мы закончим с работами здесь… — начал было он.

— Но здесь не осталось больше ничего, требующего твоего надзора. Стены уже стоят, цистерны накрыты кровлей, ворота — настоящие и ложные — построены, а дома и загоны для скота достроят и без тебя. Я не вижу причин, почему ты не мог бы улизнуть на день или два помочь моему клану подготовить Тор к нападению.

— Нападению, которого может и не случиться…

Она нахмурилась, пряча раздражение под маской тревоги.

— Этого никогда не знаешь заранее, а я никогда не прощу себя, если не сделаю всего, что в моих силах, чтобы защитить свой клан. Ну пожалуйста, поехали.

И он, пожав плечами, согласился.

Они выехали на заре, попрощавшись и пожелав удачи королю Мелвасу и королю Кадориусу; дождь так и продолжал сыпать из свинцовых туч.

— Я вернусь через день, самое большее — через два, — заверил их Мёрддин. — Только проверю, насколько готовы к обороне аббатство Тора и тамошние жители. Гонцы, прибывающие из Кэр-Дарнака, заверяют, что саксы еще в неделе пути отсюда, — этого времени мне с лихвой хватит, чтобы посмотреть, как дела в Торе, и вернуться.

— Раз так, да пребудет с тобой Господь, — стиснул его руку Кадориус. — И да благословит он тебя за то, что ты сделал в Кэр-Бадоникусе. Без тебя, боюсь, мы бы пропали. Возвращайся только как сможешь скорее.

Несмотря на непрекращавшийся дождь и пронизывающий ветер, Ковианна наслаждалась поездкой домой более, чем любым другим из путешествий, что она помнила. От облизанной ветрами вершины Кэр-Бадоникуса до Глестеннинг-Тора было, должно быть, миль двадцать — а от Тора до морского побережья и того меньше. Каждый день с приливом река Брю лениво поднималась, заливая обширные соленые болота по берегам, а течение ее поворачивалось вспять.

Среди этих приливных болот лежала странная полоса земли, известная как Глестеннинг-Тор. Половину каждых суток она проводила как остров, совершенно отрезанный от остальной Британии, несмотря на полтора десятка миль, отделявших ее от моря. В отлив же болота снова мелели, так что на вторую половину дня Глестеннинг-Тор превращался в высокий, сухой холм, соединенный с сушей перешейком, но окруженный предательскими трясинами и озерцами соленой воды, в которые попадала с прибоем морская рыба — изрядно, правда, удивленная тому, что оказалась отрезанной от родной стихии и быстро становившаяся добычей тысяч болотных птиц и обитавших здесь хитрых лис.

И всякий раз, когда Ковианна возвращалась в Тор, по спине ее пробегал благоговейный холодок. Гора Тора была грудью Большой Матери — так гласили древние легенды, — из соска которой тек молочно-белый ручей, прозванный Меловым Колодцем. Весь Тор бурлил подземными водами. Целые спрятанные от глаза реки струились по подземным пещерам и вырывались в десятке-другом мест на поверхность, где молочно-белые, где кроваво-красные от примеси железа. На картах, которые Ковианне показывали в детстве, сокровенные очертания холма и подземелий представали во всей своей мистической красе. Тор и впрямь был Матерью. Левая грудь ее торчала вверх, ибо лежала она на боку; левая нога лежала на земле, чуть согнутая в колене.

Правую ногу Матерь подогнула под себя, словно собираясь рожать, раздвинув зев своей священной вульвы, а чуть ниже возвышался небольшой холмик — прорезавшаяся головка младенца. Невестин Курган, так называли эту голову, и сама Ковианна тоже родилась на этом самом месте. Тор был прекрасен и полон святости, полон тайн. Здесь матери и бабушки Ковианны и ее рода хранили свои сокровища, и здесь же находились их тайные кузни — в потаенных пещерах, глубоко в теле Матери Бригитты, вечно рожающей Невесту-Девственницу. Именно на Невестином Кургане строились прославленные кузницы и стеклодувные мастерские, дабы не осквернять своими наковальнями, молотами, горнами и тиглями Материнского тела. Выходило, это песчаные руки Невесты дарили жизнь знаменитому стеклу, в честь которого и получил название весь замысловатый комплекс холмов и пещер.

Она улыбнулась, охватив взглядом огромный лабиринт Тора — сооружение столь древнее, что никто из ее рода не помнил, как его сооружали — только то, что он существовал с незапамятных времен, служа единственным входом и выходом из Тора, набор тихих, но богато убранных помещений и извилистых проходов, которые приходилось подобно Тезею при его охоте на Минотавра миновать на пути к вершине. Очертания лабиринта ясно виднелись на болотистой равнине, а с Невестина Кургана поднимались в небо струйки дыма из кузниц. При виде родного дома у Ковианны неизменно поднималось настроение. Рукам не терпелось взяться за молот и выковать новый, чудесный клинок, который подошел бы к украденным ножнам. Она не удержалась от смеха при мысли о том, в какую ярость придет Артур, обнаружив их пропажу, — и уж наверняка он припишет ее рукам до омерзения ловкой Морганы. Ехавший рядом с ней Эмрис Мёрддин, услышав ее смех, улыбнулся.

— Давненько, поди, ты не была дома.

— Даже слишком, — согласилась она. — Здесь столько всего, что мне хотелось бы показать тебе…

— Я слышал про Глестеннинг-Тор самые невероятные истории. Я бывал здесь раз, в молодости, но только в кузницах. Было бы просто замечательно, если бы ты показала мне и другие здешние секреты.

В ответ она снова рассмеялась — диким, журчащим смехом под стать воде, бурлящей сквозь сердце Тора.

— Мне кажется, саксам тоже хотелось бы этого. Я слышала от менестрелей, они называют это место Гластонбери — Стеклянная Гора, на которой творят свое волшебство чародеи и кузнецы Тора.

— Саксам, — усмехнулся Мёрддин, — и простой меч кажется волшебным предметом, выкованным их богами. Я слышал, свои мечи они покупают у франков. Оттого-то, — добавил он со вздохом, — им так неймется захватить юго-запад Британии, а с ним и Тор со всеми его секретами. Потому я и согласился посмотреть, как у вас с укреплениями.

— За что я тебе навек благодарна.

Стоило им приблизиться к городку, разбежавшемуся по склонам холма и вдоль вытянутой в болота ноги Матери-Богини, как по улице пронесся возбужденный детский крик.

— Ковианна Ним! — передавалось от дома к дому, от кузницы к кузнице. — Ковианна Ним вернулась!

Кузнецы выглядывали из темных дверных проемов, утирая со лбов пот и сажу, рассовывая по карманам кожаных передников инструменты.

Копыта их лошадей разбрызгали грязь последнего болотца, и Ковианна соскользнула на землю, сразу же попав в объятия двоюродных братьев и сестер, теток и дядек, рвавшихся наперебой поздороваться с ней и порадоваться ее возвращению. Из ворот самой большой кузни на Невестином Кургане спешила им навстречу ее мать. По испачканному копотью лицу ее катились, смешиваясь с дождем, слезы радости и облегчения.

— Детка! Наконец-то! Целая и невредимая!

Они крепко-крепко обнялись, и она расцеловала Ковианну в щеки, волосы и лоб, слегка перепачкав их.

— Ну конечно, мамочка, — отвечала та со смехом. — Я цела и невредима и привезла с собой гостя, дабы продемонстрировать ему гостеприимство Тора.

Мать вгляделась в ее глаза и улыбнулась.

— Познакомь нас, Ковианна. Кто этот почтенный гость, которого ты привезла с собой к нам?

Она повернулась к успевшему уже спешиться Мёрддину, и тот почтительно поклонился ей.

— С удовольствием, — мурлыкнула Ковианна, не без удовольствия наблюдая за возбуждением в глазах матери. — Позволь представить тебе легендарного Эмриса Мёрддина, друида самого дукс беллорума Арториуса. Он приехал в Тор посмотреть, в каком состоянии находится наша оборона. Мёрддин, это моя мать, Вивьена Тор.

Мать ахнула, порозовела до кончиков ушей, что было заметно даже сквозь слой копоти, и присела в глубоком реверансе.

— Добро, добро пожаловать к нам в Тор, Эмрис Мёрддин. Мы прослышаны о твоей мудрости. Ты оказываешь нам большую честь своим посещением.

Он взял перепачканные руки матери и почтительно поцеловал их.

— Ни в коем случае. Это мне оказана большая честь, госпожа. Твоя дочь — выдающаяся женщина, мудрая и искусная в целительстве, равно как в кузнечном деле. Она несказанно украсила собой Арториусову свиту в Кэрлойле.

Вивьена ласково улыбнулась дочери.

— Мы всегда знали, детка, что ты пойдешь в жизни далеко. Ты с рождения отмечена Божьей милостью. Ладно, пойдемте-ка в аббатство: я представлю нашего гостя аббату и прослежу, чтоб уж ему отвели лучшие покои во всем Торе.

— Я буду счастлив такому обществу. — Он галантно предложил ей руку, не обращая внимания на перепачканный рукав; Вивьена, правда, постаралась как могла вытереть руку прежде о подол. Они втроем двинулись по узенькой улочке, а ребятишки продолжали возбужденно приплясывать вокруг них. Мальчишки постарше позаботились о лошадях, ведя в поводу следом за ними и угощая на ходу яблоками.

Ковианну окружали знакомые виды, звуки и ароматы: запах раскаленного докрасна металла из кузен, звон молотов по наковальням, тяжелое дыхание стеклодувов, превращающих стеклянный расплав в изящные бутыли, и кубки, и вазы, которыми торгуют по всей Британии и за ее пределами, а также обычные, домашние запахи готовящейся еды и свежевыстиранного белья. Все это доносилось до нее из кузниц, и из невысоких каменных домишек, и из стеклодувных мастерских, и из деревянных избушек, в которых жили прачки, и каждый знакомый запах, и вид, и звук словно поздравляли ее с возвращением. Ковианна наслаждалась каждой секундой этой прогулки.

Она пообещала себе, что никогда больше не покинет Тор надолго — теперь, когда она получила от последнего своего наставника все, что хотела. Мать будет до невозможности горда теми секретами, что привезла Ковианна на этот раз, — горда и счастлива оттого, что дни странствий ее дочери наконец-то миновали. Самое время ей остепениться, завести супруга и родить детей, чтобы те шли по следам ее успеха. Она рассмеялась про себя, решив не пить сегодня отвара, который принимала уже много лет, дабы не родить ублюдка от своих ухажеров. А отличная, однако, шутка выйдет: растить сына Эмриса Мёрддина как своего собственного. Или дочь. Все равно кого.

Эмрис Мёрддин тем временем разговаривал с ее матерью:

— Как мне ни больно признавать это, леди Вивьена, боюсь, что я обязан самым серьезным образом предупредить обитателей Тора. Своим приездом сюда я обязан не просто праздному любопытству.

На лице Вивьены появилось выражение тревоги, которую обычно ей удавалось скрывать.

— Что, саксы?

— Они самые. Как вы уже, наверное, знаете, они выступили в поход.

Она кивнула.

— Ну да, мы слышали. Армии срединных королевств уже прошли на юг, а люди, что живут за болотами, — она сделала рукой широкий жест, — бежали в пещеры, забрав с собой весь урожай и скот, дожидаться конца войны, чем бы она ни кончилась.

— У Кэр-Бадоникуса мы их остановим, леди Вивьена, это я точно говорю. Они не скоро еще забудут взбучку, которую мы им там зададим. Но тревожиться все же стоит, ибо Тор с его кузницами для них лакомый кусочек, в этом нет сомнения.

Она кивнула и благодарно сжала его руку.

— Тогда я вдвойне рада приезду столь мудрого советчика, ибо до нас дошли и рассказы о том, что сделано на Кэр-Бадоникусе. Весь Глестеннинг затаил дыхание — и есть отчего. У многих из нас родня в Кэр-Дарнаке, бежавшая от саксов, и их рассказы о жестокости и убийствах леденят кровь.

Лицо Мёрддина посуровело, рот сжался в тонкую линию.

— Похоже, таков у них, саксов, обычай. Кута вырезал всех до одного крестьян на расстоянии пяти миль от Пенрита. А потом этот ублюдок ушел от погони в Деуир и укрылся у тамошних саксов.

Пока Мёрддин сообщал ей последние новости, они миновали неглубокую низину и начали вновь подниматься по пологому склону, следуя изгибам лабиринта. Небольшая армия монахов из аббатства поддерживала каменные стены и мощеные дорожки в идеальном порядке, безжалостно выпалывая любую пытающуюся прорасти здесь зелень.

— Это приучает их к смирению, — пояснила Вивьена с лукавой искоркой в глазах. Им пришлось обойти вершину холма в обоих направлениях несколько раз, минуя сады, где монахи снимали последний урожай яблок и груш.

На самой вершине торчали в небо невысокие шпили аббатства — темные и даже отталкивающие. Ковианне эти постройки представлялись вообще издевкой, так не к месту прилепились они к самой Материнской груди. Она улыбалась и раскланивалась с монахами, а сама лелеяла мечту набраться достаточно силы, чтобы в один прекрасный день изгнать христианство из Британии и вернуть ее народ к старым обычаям, которых втайне продолжала придерживаться ее семья.

Славно ведь было бы войти в историю как Ковианна Отступница, королева Британии и императрица кельтов. Ей пришлось прикусить губу, чтобы удержаться от смеха, представив себе такую картину — прекрасно понимая при этом, что исход такой на редкость маловероятен, хотя бы потому уже, что христианство, ступив раз ногой на какую-либо землю, не уходило оттуда до тех пор, пока адептов ее не вырезали всех до единого.

Впрочем, вся затея основывалась на своевременном использовании того, что открывало нынешнее положение дел. Ковианна ни на минуту не сомневалась в том, что саксы рано или поздно, но возьмут свое. Какие бы чудеса ни ухитрялся извлечь Арториус из своих кавалерийских штанов, времена старых героев миновали, ибо мир изменился, и даже Арториусу не под силу остановить перемен, что падут на их головы — в эту ли битву, или в следующую, или через десяток лет. Все, чего он мог добиться, — это передышки, отсрочки неминуемой катастрофы, да еще ценой жизней сотен, тысяч бриттов.

Другое дело, если бы саксонского царя вроде Эйлле удалось не злить, а ублажить, умиротворить, спасая тем самым бриттов от уничтожения. Ведь свирепыми такие люди становятся, только если им перечить, унижать их — как Анцелотис унизил Куту. Вот тогда они и начинают резать всех направо и налево. Ведь когда Уэссекс примкнул к саксонским королям, обошлось без таких зверств… Ну, убивали, конечно, но не так же! Да, единственный путь — это помочь саксам мирным путем завладеть британскими крепостями.

В случае с Кэр-Бадоникусом она не могла поделать ничего, но вот Глестеннинг-Тор — совсем другое дело. В пользу саксов говорило с точки зрения Ковианны и еще одно: они до сих пор оставались далекими от христианства язычниками. Она ощущала в Эйлле куда более родственную ей душу, чем в аббате, на чьей совести было равноценное изнасилованию осквернение главного святилища Божественной Бригиты. Можно ли найти лучший способ возрождения веры, чем разрушение — камень за камнем — ненавистного аббатства, изуродовавшего священный Тор? Ради такого Ковианна готова была и рискнуть.

Они одолели последний поворот лабиринта и оказались на относительно плоской вершине. Здесь уже ничто не защищало их от дождя и пронизывающего ветра. Хмурые серые стены с узкими арочными проемами окон вызывающе торчали из зеленой травы. Аббатство было сравнительно небольшим, хотя Ковианна предполагала, что со временем оно разрослось бы раковой опухолью, ибо мощь его и богатства возрастали день ото дня. Молодой, не старше семнадцати лет, незнакомый Ковианне монах встретил их у тяжелых деревянных ворот обители.

— Что-нибудь случилось? — спросил он, пропуская их внутрь, в небольшой двор.

— Нет, ничего совсем уж срочного, — заверила его мать Ковианны. — Дукс беллорум прислал Эмриса Мёрддина проверить готовность Тора к обороне.

Облегчение мешалось с тревогой на лице молодого монаха.

— Я сейчас же провожу вас к аббату. Отец Элидор в это время у себя в келье, проверяет счета аббатства.

— Это было бы замечательно, спасибо, — кивнул Мёрддин.

Монахи Глестеннингского аббатства давным-давно усвоили всю тщетность попыток не пускать женщин из Ковианниного рода в стены обители; их и сейчас пропустили в здание, даже бровью не поведя в знак протеста. Темные серые стены, казалось, сдавливали их с боков, смыкаясь над головой, и от них гулким эхом отдавались шаги по каменному полу. Приземистые колонны, тяжелые своды и узкие окна только усиливали ощущение клаустрофобии.

Впрочем, окна по крайней мере могли считаться единственной привлекательной чертой аббатства, ибо все они были украшены разноцветными витражами работы искусных мастеров Глестеннинг-Тора. Те выдували цветное стекло уже несколько столетий, обучившись этому ремеслу у римлян. Рисунок витражи имели нехитрый — квадратики и кружочки белого и желтого стекла дополнялись кое-где маленькими пятнами более дорогого зеленого, синего и красного цветов; отдельные стекла соединялись полосами мягкого свинца, и свет, проходя через окно, падал на пол красивым разноцветным геометрическим узором. Настоящий шедевр располагался над алтарем: витражная мозаика с изображением Страстей Христовых. Однако даже такая красота на взгляд Ковианны была святотатством — как и весь храм, посвященный смерти, выстроенный на священном холме богини жизни.

Они прошли за алтарь и оказались в здании монашеских келий — длинной и еще более уродливой пристройке к церкви. В темный коридор открывались крошечные помещения, пустующие в этот час, ибо обитатели их занимались повседневной монастырской работой. Келья аббата помещалась в дальнем конце коридора и размером превосходила остальные кельи, ибо в ней стоял также рабочий стол аббата, хранились счета и манускрипты, которые он изучал. Отец Элидор работал: до Ковианны доносился скрип гусиного пера по пергаменту. Низко склонившись над столом, целиком углубившись в подсчеты, он не слышал их приближения, пока их провожатый не постучал в приоткрытую дверь. Элидор удивленно поднял голову, перо его застыло в воздухе, и на кончике его повисла, поблескивая в свете масляной лампы, капелька чернил.

— Леди Вивьена пожаловала из деревни, отец.

— Вивьена? Что-нибудь случилось? — Он встал из-за стола и нахмурился. Тут взгляд его упал на стоявшую за спиной у матери Ковианну, и он просиял. — Дорогое дитя! Наконец-то ты вернулась! — И он, радостно улыбаясь, поспешил им навстречу.

Она позволила ему обнять себя.

— Я так рада бывать здесь, — с самым искренним видом сказала она. — И я привезла с собой Эмриса Мёрддина.

Элидор нахмурился и повернулся поздороваться со столь неожиданным гостем.

— Мне жаль, что мы знакомимся при таких обстоятельствах. Должно быть, только чрезвычайные события привели вас в нашу скромную обитель. Чем мы можем помочь?

— Мне бы хотелось пройтись по всему аббатству, — сказал Мёрддин, обмениваясь с ним рукопожатием. — Проверить, насколько крепки стены и двери — в общем, выявить слабые места в случае обороны. Здесь должно хватить места, чтобы укрыть горожан, если дело дойдет до этого. — Элидор понимающе кивал, и Мёрддин добавил: — Умеет ли кто из ваших людей обращаться с оружием?

Тот чуть поморщился.

— К огорчению моему — да, и слишком многие. Среди нас много бывших солдат, столь уставших от убийств и насилия, что они отринули мечи и ищут ныне утешения у Господа. Однако же, если дело дойдет до убийств беззащитных женщин и детей, полагаю, им нетрудно будет забыть о наставлении подставлять другую щеку, а вспомнить иное: «Ежели нет у тебя меча, продай платье свое, дабы купить его».

Губы Мёрддина скривились в горькой улыбке.

— Нелишняя мудрость в наше неспокойное время. Ну что ж, чем быстрее мы приступим, тем быстрее вы будете готовы встретить врага.

Прогулка по аббатству вышла долгой. Элидор сам служил им провожатым; еще с полдюжины монахов старательно слушали предложения Мёрддина и зарисовывали планы укреплений, что советовал он возвести в дополнение к стенам лабиринта.

— Нам годится все, что замедлит их продвижение, — пояснял Мёрддин, указывая места, где на стены надлежало накидать колючих ветвей (Ковианна начала всерьез опасаться, останется ли к концу войны на юге Британии хоть один куст с колючками) или где рыть ямы-ловушки с торчащими со дна заостренными кольями.

Элидор снова хмурился.

— Но много ли проку от деревянных кольев против брони?

— Опыт прежних сражений Арториуса с саксами многое поведал нам об их оружии и доспехах. У большинства солдат, которых они шлют в бой, доспехи разве что кожаные. Даже их нобли — таны, как они себя называют, — редко носят броню, да и то невысокого качества. Они ведь небогаты, эти саксы, и их вожди дарят оружие и кольчуги только своим фаворитам, но и это должно быть возвращено их, так сказать, королю после смерти тана, ибо дается это скорее в долг.

Саксонский тан не может оставить свои доспехи и оружие в наследство сыновьям, ибо они ему не принадлежат. Ему вообще не принадлежит ничего, кроме того, что одалживает ему на время король. А поскольку большая часть их богатств отобрана у других, а те, другие, редко расстаются со своим добром без борьбы, оружия или доспехов у саксов немного. Крепко врытый в землю, хорошо заостренный кол останавливает — наносит увечья или по крайней мере лишает способности биться в полную силу — и человека в кольчуге. А это в наших обстоятельствах не так уж и мало.

— Воистину так, — кивнул Элидор. — В таком случае я утешен вдвойне. А то мы уж начинали бояться, что на этих саксонских псов нет никакой управы, так они разгулялись на юге Британии, да и на север замахиваются.

— О, управа на них есть, и еще какая, — заверил его Мёрддин с недоброй улыбкой. — Жаль, не видели вы, как Анцелотис Гододдинский уложил этого гаденыша Куту на спину в грязь. Голыми руками, заметьте! Тот вылетел из Кэрлойла как ошпаренный пес; заодно и таких вот слухов насчет его неуязвимости изрядно поубавилось. Народ понял, что этих ублюдков можно победить. И еще, увидев зверства, учиненные Кутой потом, в отместку, все наглядно увидели, чего можно ждать от саксонского господства. Вся северная часть Британии поднялась теперь на бой с этими псами.

Монахи согласно закивали и дополнили свои записи пометками насчет ям и заостренных кольев. Дальше обход аббатства привел их к Святому источнику. Мёрддин задумчиво нахмурился.

— Похоже, из этого холма вытекает уйма воды.

— О да, — кивнул отец Элидор. — И воды в ключах не убывает круглый год. Я никогда не видел, чтобы они пересохли даже в самые засушливые годы. — Он опустил руки в ключ, мимо которого они проходили, и зачерпнул в пригоршню воды. Ледяная вода, протекая сквозь пальцы, смешивалась с каплями дождя.

— Жаль, мы не можем использовать ее, — пробормотал Мёрддин.

Ковианна рассмеялась.

— Ох, Мёрддин, не думаю, чтобы саксы попались на эту уловку дважды за одну войну.

Он поморщился, потом сокрушенно улыбнулся ей.

— Увы, вряд ли. Скажите, а кто-нибудь пытался обнаружить источник ручьев Глестеннинга? Может, там, под Тором, есть пещеры, где могли бы укрыться люди?

Ковианна покосилась на мать — та, прищурясь, смотрела на Мёрддина. Тот, впрочем, не заметил этого взгляда, ибо сам смотрел в ожидании ответа на аббата. Элидор же в нерешительности медлил с ответом, ибо мысль такая явно никогда даже не приходила ему в голову.

— Ну, — вымолвил он наконец, — у нас там, под аббатством, разумеется, есть холодные погреба, где мы храним вина, и копченое мясо, и прочую снедь, и погреба эти устроены в естественных пещерах. Но небольших, неглубоких. И насколько мне известно, выхода ни в какие другие пещеры из них нет.

Вивьена бросила на Ковианну предостерегающий взгляд и поспешила вмешаться в разговор.

— В нашей семье и правда бытуют предания о том, что первые кузницы Тора строились народом темных гномов, волшебных созданий, которым поклонялись в старину. Предания гласят, что эти темные порождения Тора жили в сказочных пещерах в недрах холма и продавали свое волшебное оружие людям в обмен на самое дорогое: детей, и не просто детей, но первенцев. Но это всего лишь предания, сказки. Если такие пещеры и существовали когда, мы так и не нашли и следа их. А уж наши дети обшарили самые укромные закоулки, какие только можно представить. Если бы эти пещеры существовали, кто-нибудь их да нашел бы. И давно бы нашел, в этом я уверена.

Аббат расплылся в улыбке.

— Право же, леди Вивьена ничуть не преувеличивает детской любознательности. Они ухитряются сунуть свой нос всюду.

Вивьена в притворном испуге покосилась на аббата.

— О Боже, надеюсь, они не слишком вам докучают?

— Нет, нет, — рассмеялся тот. — Ничего серьезного. Просто игры — прятки, охота за кладами, ночные вылазки в темноте… Все то, во что мы и сами играли детьми.

Ковианна хихикнула.

— Помню, мои двоюродные братья так задразнили меня как-то раз, что я сбежала от них и спряталась в овощном погребе аббатства. Дело было в новолуние, и ночь была темная-темная. Так эти сорванцы нашли меня и заперли дверь, а я так и осталась внутри среди морковки, лука и репы. Я всю ночь глаз не сомкнула. Бедный отец Гилдас нашел меня там поутру; я чуть не окоченела от холода и страха и сидела, завернувшись в какой-то старый мешок. Но никаких следов другой пещеры там не было. Уж поверьте, я искала!

Все посмеялись, потом дождь пошел сильнее, прекратив их обход и заставив вернуться в здание.

— Отец Элидор наверняка не откажет нашему гостю в месте для ночлега, — заявила Вивьена, когда они поднялись наверх, — тем более что у всех у нас дома и так тесно от ребятишек, но деревня не простит меня, если я не угощу гостя обедом. Мы устроим настоящий пир с музыкой и танцами.

— Весьма польщен, — вежливо поклонился Мёрддин.

— Тебя мы тоже ждем с удовольствием, отец Элидор.

Аббат улыбнулся.

— Для меня это тоже большая честь, Мёрддин. Пойдем, я покажу дорогу к покоям — как знать, может, вечером я удалюсь раньше.

Они ушли, не забыв прежде расцеловать Вивьену и Ковианну в щеки. Мать и дочь спустились с холма вместе, съежившись под дождем. И всю дорогу до дома Ковианна мечтала о сладостной мести, которая, если удастся, свершится этой же ночью.