За горизонтом сна

ГЛАВА III

— Тихо! Лежим, — шепнул Фрэнк.

Джерри подавил жгучее желание выпрямиться во весь рост. Это было бы идиотское мальчишество — парень ведь, если разобраться, прав. И все равно: кто позволил ему командовать?!

Приникнув к земле, он осторожно раздвинул шуршащие стебли сухой травы и злаков. Впереди — казалось, в двух шагах! — маячили неправдоподобно огромные ноги в черных сапогах. Постояв с минуту неподвижно, ноги косолапо развернулись и удалилась куда-то влево, скрывшись из виду.

Джерри поправил на переносице очки и оглянулся, ища взглядом Лили.

Она лежала ничком, маленькая и хрупкая; сквозь траву голубел слегка вылинявший тренировочный костюм. Джерри перестал его носить в пятом классе, а ей как раз впору. Лили. Странная и непостижимая настолько же, насколько близкая и родная. Ушла из дому в чем была — за мечтой, за сказкой, за сном… то есть СНОМ.

Это совершенно реальная вещь для нее — в который раз одернул он себя, — и нельзя ни единой фразой, ни словом, ни даже молчанием показать, что ты до сих пор не до конца понимаешь… не до конца веришь.

Ведь чтобы поверить, надо понять. Если, конечно, ты не законченный болван вроде этого Фрэнка. Джерри искоса глянул в его сторону: коренастый крепыш-боксер привстал, приложил обе руки козырьком ко лбу и в такой нелепой позе медленно развернулся полукругом, изображая, наверное, крутого разведчика.

— Прошел, — сообщил он.

Лили подняла голову. Ее волосы, заплетенные в две косички, спускались в жухлую траву и словно растворялись в ней. Даже удивительно, насколько тот же самый цвет… Он, Джерри, совсем не умел рисовать. Жалко.

— Это всего лишь Сэм, — сказал Фрэнк. — Я его знаю. Алкаш недоделанный с Пятой улицы. Да скорее я сам себя в задницу поцелую, чем он в Стену с пяти шагов попадет!

Губы Лили чуть заметно дернулись: она, как и Джерри, не терпела ни малейшей вульгарщины. В который раз он торжественно поклялся себе при случае поставить грубияна на место. До сих пор случая почему-то не подворачивалось; это было несправедливо.

В конце концов, именно он, Джерри, знал, куда они идут, И, по логике вещей, должен был распоряжаться в пути!..

Распоряжался Фрэнк.

— Пошли, — бросил он, вставая. — Пока этому придурку не приспичило вернуться.

Лили уже была на ногах — отпустили легкую пружинку, и ничьему взгляду не уследить, как она распрямилась. К голубому трикотажу костюма пристали золотистые травинки. Она не стала отряхиваться; устремилась, полетела вперед, к горизонту…

Собственное тело показалось Джерри чем-то вроде складного металлического метра: выпрямить его в линию — совсем не то, что убрать палец с пружины. Когда он наконец поднялся, тонкая фигурка Лили виднелась уже далеко. Зато Фрэнк — с чего бы это? — все еще стоял рядом. Ждал.

— Двигай, — снова скомандовал он, и снова, черт, пришлось подчиниться. И уверенно задал темп: еще не бег, но уже далеко не ходьба — через две минуты у Джерри нестерпимо закололо в боку.

Да нет, терпимо. Если стиснуть как следует зубы. — Говорят, раньше на Кордон брали самых крутых парней. — Рот у Фрэнка не закрывался, а дыхание оставалось ровным. — Даже, типа, надо было экзамены сдавать — на стрельбу и все такое. Вот тогда, я понимаю — был Кордон. А поставить беспробудного алкаша с пукалкой и думать, что никто не пройдет…

Джерри поправил ремень ружья на плече. Это была идея Фрэнка — взять ружье с собой. До пацана не доходило, что оружие не чистили и не смазывали уже лет двадцать, не меньше. Никто, конечно, не стал бы его слушать, но Лили… Она спросила только: «Оно заряжено?»

Он кивнул — и снял ружье со стены. И не отдал Фрэнку, хоть тот и кричал, что ему одному под силу такая тяжесть и что он умеет стрелять… в смысле смотрел в кино, как стреляют. Ничего. Джерри тоже смотрел. И, может, попал бы в Стену с пяти шагов…

Он все еще видел удаляющегося охранника. Черная размытая клякса: нижняя половина на необозримом поле жухлой травы, верхняя — на блекло-голубом небе. И верхняя — даже сквозь слабые стекла старых очков он различал довольно отчетливо — заканчивалась отростком карабинного дула.

— Не боись, — усмехнулся боксер-недомерок, и пришлось резким движением вскинуть втянутую в плечи голову.

Кто боится?!

Они потеряли Лили из виду, потому что местность, казавшаяся идеально ровной, на самом деле дала крен, и горизонт прыгнул на ребят. Фрэнк, пробормотав что-то непонятное, все-таки рванул вперед, и Джерри безнадежно отстал. Только проводил взглядом невысокую мальчишескую фигуру, взбежавшую на гребень близкого горизонта — целиком на фоне неба — и скрывшуюся за ним.

Стояла жара, и футболка, насквозь пропитавшись потом, прилипла к лопаткам. А во рту, наоборот, было сухо и горячо, как в печи, шершавый язык царапал десны. Джерри давно дышал открытым ртом, забыв обо всех правилах бывалых путешественников; каждый вдох отдавался свистом и чуть ли не стоном. Тяжеленное ружье било по спине, словно к ней привязали фонарный столб. Больше всего на свете хотелось сбросить его и на секундочку присесть прямо на колючие жухлые злаки… а еще больше — растянуться на траве во весь рост, и вовсе не на секунду…

Лили. Он шел вперед, приминая сухие шуршащие стебли, которые в основном уже не поднимались за спиной. Рядом вилась дорожка, протоптанная Фрэнком — риска отбиться от своих, во всяком случае, нет. Только вот и охранники могут запросто найти и догнать их по этим следам… Джерри досадливо мотнул головой: пьяный Сэм не догадается, куда ему. Странно: а следа Лили не видно, словно она пробежала над травой, не сломав ни стебелька…

Достигнув перевала, где земля снова накренилась вниз, а горизонт разом отскочил немыслимо далеко, Джерри все-таки остановился. Снял очки, вытер пот с переносицы — тесная оправа стерла ее, наверное, до кровоподтеков. Морщась, надел их назад, сощурился и посмотрел вдаль.

Он сразу увидел Лили и Фрэнка — две маленькие фигурки возле чего-то большого… нет, отсюда никак не разглядеть, чего именно. Несколько раз глубоко вдохнул, приводя дыхание в порядок, и ринулся вперед, наслаждаясь легкостью бега под уклон.

И овраг, конечно же, заметил слишком поздно.

Тоненько вскрикнула Лили. Хотя, может быть, и показалось…

— Ты в порядке, очкарик? — выдохнул Фрэнк. Испуганно и зло — но без тени насмешки, и на «очкарика» Джерри решил не обижаться.

Очки. Слава Богу, очки он успел сдернуть уже в падении, прижать к груди, защитить выставленным локтем. Лицо Фрэнка казалось белым блином с двумя синими точками — смешно. Очень забавно иногда смотреть на мир без очков.

Подбежала Лили. Джерри поспешно насадил оправу на нос и тут же опять снял — запятнанные пальцами стекла надо было как следует протереть. Он проделал это, не поднимая глаз. Ее лицо… нельзя позволить себе видеть ее лицо похожим на расплывчатый блин.

— У тебя кровь, — прошептала она. — На лбу…

Лбом он стукнулся, кажется, о камень; голова до сих пор гудела. Провел слева направо тыльной стороной ладони — правда кровь. Хоть бы просто ссадина, а не сотрясение.

— Ничего, — сказал он. — Правда ничего… Все нормально. В детстве Джерри раз шесть или семь ломал руки-ноги — и привык думать о них как о чем-то страшно хрупком, как древесные веточки. А сейчас вот прокатился метров десять по каменистому склону, лишь слегка амортизированному травой, — и все кости целы… вроде бы. Так что действительно все нормально. Нормальнее некуда… Он чувствовал себя сплошным синяком. Только Лили, кажется, не верила… Прозрачные глаза, вдвое огромнее, чем обычно, — из-за непролившихся пока слез.

— А что это вы нашли? — спросил Джерри очень громко и бодро. — Ну-ка дайте посмотреть!

На дне оврага, утопая в высокой, по пояс, жухлой траве, стоял ржавый остов грузового автомобиля. Из пустого окна кабины выглядывали золотистые метелки злаков. Спереди болтался выцветший до белого клеенчатый треугольник какого-то вымпела. Баранку руля оплетали кусочки сухого стебля вьюнка.

Фрэнк подошел к грузовику с другой стороны и пнул его ногой. Ржавое железо загудело и задребезжало; посыпались кусочки облупившейся краски.

— Был такой парень, Берт Уэльси, — заговорил он под аккомпанемент угасающего гула. — Крутяк известный. Проворачивал делишки с городом. И бензин у него всегда был, и запчасти тоже. Нас, пацанов, иногда катал на своей тачке… на этой вот.

Он замолчал. Подпрыгнув, сорвал вымпел над бывшим лобовым стеклом машины. Долго пытался разглядеть там что-то, потом негромко ругнулся и забросил кусок клеенки в траву.

— Ну да все ту историю знают, — буркнул он. Джерри посмотрел на Лили. Лили посмотрела на Джерри — да-да, на него, а не на этого надутого боксерчика, воображающего из себя бог весть что! И ничего не сказала.

— Начал — рассказывай, — бросил Джерри. Коротко и с достоинством — только так и осаживают безмозглых нахалов.

Но Фрэнк молчал еще несколько долгих секунд.

— Свихнулся Берт, — наконец нехотя, рвано закончил он. — Не просто крыша поехала… а вообще. Вернулся раз в поселок полным психом. Лет пять назад… И без тачки, само собой.

Вместе с его словами закончилось, сошло на нет и дребезжание ржавого остова. Воцарилась тишина — абсолютная: ни шороха травинки, ни стрекота кузнечика. От грузовика шел душный жар; Джерри почему-то зябко передернул плечами. Лили сорвала колосок — тоже совершенно беззвучно — и принялась машинально ощипывать его; крошечные устюги приставали к ее костюму. Она сосредоточенно смотрела вниз, но Джерри все равно видел ужас, боявшийся даже выглянуть из-под золотистых ресниц.

И еще что-то — кроме ужаса…

— Пойдемте! — вдруг звонко сказала она, и оба парня синхронно вздрогнули. И грузовик, завибрировав, как живой, уронил несколько хлопьев ржавчины и краски.

Идти стало еще труднее — хотя бы потому, что теперь надо было выбираться из оврага. Противоположная его сторона оказалась не такой крутой и каменистой, зато гораздо более протяженной. Ну и кроме того… Джерри стоически дал себе слово не обращать внимания на гул в голове и тупую боль во всем теле. Но с каждым шагом гул нарастал, а боль заострялась — будто внутри неторопливо точили карандаш. Ружье нашло выпуклую точку на лопатке и методично вбивало в нее гвоздь за гвоздем. Не обращать на это внимания получалось плохо. Вообще не получалось…

Лили шла стремительно и уверенно. Как будто на земле была нарисована линия, обозначающая путь. И насколько Джерри мог определить по солнцу — жалко все-таки, что старый компас поломался, — выбирала направление безошибочно и точно.

Он знал.

— И все-таки… что там? — спросил Фрэнк, и Джерри злорадно отметил, что он тоже запыхался. — Ну, там… куда мы идем. Дворец, да? И парк с рыбками?.. Но тогда почему…

— Потому что это секретный объект, — отрезал Джерри. — В этом месте происходят аномальные явления, потому его и засекретили. Еще во времена ЭВС.

Фрэнк нахмурился, но спрашивать, что такое аномальные явления, не стал. Неизвестно зачем полувопросом-полуутверждением расшифровал аббревиатуру:

— Эпохи Великих Свершений…

Джерри хмыкнул и не удостоил его ответом.

Он знал об ЭВС абсолютно все.

Все, что можно было взять с уроков истории за пять школьных лет, посвященных изучению этой темы. Вычитать в двадцати двух книгах, хранившихся в его библиотеке, еще в десятке — в разное время перепадавших от соседей и приятелей, и в подшивках старых журналов, которые давала на выходные учительница. Наконец, разыскать в обширном архиве семьи Ли, который бабушка, к счастью, так и не решилась пока пустить на растопку…

Эпоха Великих Свершений была прекрасна. Величественна, грандиозна, романтична. В первой версии своей научной работы — то есть попросту школьного сочинения на стандартную тему «Идеалы ЭВС в моей жизни» — Джерри не скупился на эпитеты. Сейчас было смешно вспоминать тот первый, беспомощный вариант: бредни восторженного мальчишки, и не больше. Впрочем, он учился только в шестом классе. Не прочел и половины книг об Эпохе, не добрался еще до архива, даже фотографию прадеда-героя не разыскал и не повесил на стену…

Но за сочинение получил пять. Учительница даже читала его перед всем классом; именно тогда она рассказала Джерри о завалявшихся у нее где-то на чердаке древних подшивках. И посоветовала продолжать работу в этом направлении.

Он продолжил. Он продолжал ее до сих пор.

Эпоха Великих Свершений.

Это было время, когда на разных концах Земли синхронно выросло целое поколение гениев: ученых, изобретателей, экспериментаторов. В одной статье Джерри нашел потрясающий образ: теоретически их могла родить одна женщина: первый ребенок — в шестнадцать лет, последний — в сорок пять. Все даты их рождения умещались в этот промежуток. Братья-титаны, перевернувшие мир.

Их имена звучали торжественным маршем — нет, гимном! — величию человечества. Джерри не учил их наизусть специально — сами по себе они стали его тайным паролем. Четками, которые он перебирал, борясь с позорной слабостью. Когда, например, не хватало силы воли выполнить домашнее задание раньше, чем пойти с Лили на речку… Или когда несовершеннолетние наркоманы устраивали засаду «очкарику» за углом школы…

Эти имена выручали и помогали всегда.

Магнус Ричмонд. Отец теории абсолютной относительности. Шагнувший настолько дальше Эйнштейна, насколько первый когда-то вырвался вперед своего времени. День, когда Магнус Ричмонд выступил по телевидению с обоснованием своей теории, позже был провозглашен условным началом ЭВС. Именно с этого дня в мире ввели новое летосчисление. Ведь прогресс понесся вперед с такой скоростью, что тащить за собой длинную ленту предыдущих эпох стало громоздко и нерентабельно.

Талли Аасворнсен. Его система устройства Вселенной была больше, чем просто новаторской. За такое в прошлые эпохи жгли на кострах или же казнили непониманием. Эпоха Великих Свершений приняла Вселенную Аасворнсена — и сделала еще один гигантский шаг вперед.

Лейла Караджани. Создательница неоантропсихофизиологии — всеобъемлющей науки о человеке. Причем не только теории, а и прикладной отрасли, призванной раз и навсегда победить человеческое несовершенство.

Исаак Лейсберг, писатель совершенно новой формации. Автор тысячетомной эпопеи «Хроники Великой Сталлы»: больше, чем просто книги, заполонившей умы.

Сергей Улишамов. Величайший конструктор. Лишь перечисление созданных им машин занимало в справочниках много страниц самого мелкого шрифта. Но прежде всего его имя связывали с проектировкой знаменитых межзвездных кораблей: «Атлант-1» и «Атлант-2».

Александр Нортон. Командир Первой Дальней экспедиции — беспрецедентного вызова человечества Космосу. Тоже огромнейший шаг цивилизации — несмотря на то, что Первая Дальняя погибла…

…Тут Джерри обычно делал паузу. Впереди вилась еще длинная цепочка имен-четок, великих и прославленных. Наверное, с его стороны было дерзостью ставить в этот ряд имя человека, который в общем-то не открыл, не создал, не изобрел ничего такого, что…

Просто не успел! Ему было тогда только двадцать два года. Если бы… может… даже наверняка!..

Так или иначе, он погиб именно за то, что дало Эпохе Великих Свершений право так называться. Ему самое место в одной цепи четок с Магнусом Ричмондом, Исааком Лейсбергом, Александром Нортоном и всей когортой титанов.

Феликс Ли. Член экипажа Первой Дальней, инженер по коммуникациям на борту экспериментального научно-исследовательского межзвездного корабля «Атлант-1»…

Джерри снова сделал паузу.

…его прадед.

Если быть точным, двоюродный прадед. Сведения о родственных связях между предками Джерри выпытал у бабушки, слегка удивленной жгучим интересом подростка к подобным вещам. Так вот, родной его прадедушка появился на свет уже после гибели Феликса. Мать героя, оставшись совершенно одна — ты ведь понимаешь, Джерри? — через пару лет снова вышла замуж. Родила ребенка, хоть ей было уже далеко за сорок — отважная женщина… И оставила младшему сыну фамилию Ли.

Джерри понимал. Нельзя, чтобы такая фамилия оборвалась, исчезла навсегда. Чтобы никто из потомков не имел возможности еще раз прославить родовое имя…

На старой цветной фотографии Феликс выглядел совсем юным, даже моложе своих двадцати двух. Смеющийся, белозубый, круглолицый. Обнаружив фото среди архивных бумаг, Джерри пару дней только и делал, что тайком бегал туда-сюда пытливым взглядом — со снимка в зеркало и обратно. В конце концов пришлось признать: внешне у него было мало общего с героическим предком. Разве что глаза… особенно их количество! — безжалостно обрывал себя ироничный Джерри. Хотя глаза действительно были похожи: карие, большие, как и у всех Ли, но, разумеется, молодой прадед не носил никаких очков…

Двадцать два года. Ему уже исполнилось шестнадцать — времени на великие свершения оставалось в обрез. Шесть лет, пять из которых пойдут на учебу в институте. Джерри не был пустым мечтателем: без высшего образования подвиг, достойный титанов ЭВС, — вещь неосуществимая.

Железный прагматизм взрослого человека — вот что стояло за этой идеей. А вовсе не мальчишеская тоска о дальних странствиях, не стихийное желание вырваться, убежать куда-нибудь подальше из глухого, грязного и безнадежного Порт-Селина… нет, конечно, и это тоже, Джерри не спорил. Он ведь и в самом деле сушил когда-то сухари, собираясь удрать из дому просто так, на поиски приключений и подвигов, которые представлял себе очень смутно… Но ведь у каждого было безрассудное детство, правда?

Теперь он точно знал, чего хочет. У него даже была секретная тетрадка, куда записывались основные пункты плана на ближайшее время… на ближайшую жизнь. Этой зимой, щурясь при свете керосиновой лампы, Джерри задал себе следующее:

1. Дописать седьмую главу работы. Переделать третью и четвертую.

2. Подтянуть «хвосты» по физкультуре. Окончить школу на отлично.

3. Поехать в город и подать документы в институт. Если там нет исторического, то на филологию.

Вот так, ничего невыполнимого. Между городом и Порт-Селином не реже, чем раз в две недели, курсировали на телегах или малолитражных автомобилях-вездеходах торговцы спичками, керосином и туалетной бумагой: добраться туда было вполне реально. О том, что в городе есть некий институт, Джерри знал от бабушки. Она сама там училась… правда, уже давно. В общем, твердый план, обеими ногами стоявший на земле.

Но весной пришел очередной номер Газеты, где было напечатано объявление про конкурс от столичного Института истории и лингвистики. Удача! — та самая, что не сваливается на голову кому попало, а закономерно встречается на пути тех, кто сделал по этому пути уже не один шаг. Об этом красноречиво свидетельствовало название конкурсной работы: «Эпоха Великих Свершений и современность».

Слово в слово!

Именно так повезло Феликсу Ли, когда его, совсем молодого парня, зачислили в состав Первой Дальней. Именно так повезет и ему, Джерри…

Он внес некоторые изменения в тайную тетрадку:

1. Переписать всю работу, кроме первой главы. Сделать резюме.

2. Послать на конкурс. А пока не расслабляться, подтянуть физкультуру.

3. Как только придет вызов, немедленно выехать в столицу. Столица располагалась на другом конце страны, и дорога туда на перекладных могла занять неделю, а то и две. Опаздывать к началу занятий не хотелось. Впрочем, возможно, администрация института сама решит вопрос с транспортом… но особенно рассчитывать на это не приходилось, и убирать последний пункт Джерри не стал. И вообще он так хорошо смотрелся на тетрадном листке, этот последний пункт! Победно, жизнеутверждающе.

…не может не повезти.

Весна Окончилась гораздо хуже, чем началась. Рейд вербовщиков, разбитые очки, домашний арест. И самое страшное: Лили, которая предпочла другого.

Самую что ни на есть секретную тетрадь могут найти и прочесть — поэтому о Лили он там не написал ни слова. Тем не менее она пронизывала его жизненные планы, как солнце пронизывает речку на мелководье. Конечно, им придется расстаться, когда он уедет учиться в столицу. На целых пять лет, а может — и на дольше, он ведь не собирается, едва получив диплом, возвращаться в глухомань Порт-Селина. Целая вечность, даже представить страшно. Но как здорово представлять себе другое: вот он, вернувшийся, стоит у ее калитки. Джеральд Ли, герой, имя которого нанизано на бесконечную нить, присоединено на равных к четкам-талисману.

Она скажет: «Я ждала тебя…»

Он ответит: «Давай поженимся!..»

Лилиан Ли. Красиво.

…А она ушла с боксером. С недомерком, у которого мускулы успешно заменяют мозги. С уличным подонком, невежей и невеждой… Он, наверное, и слов-то таких не знает. Ничего, зато знает много других, издевательских и глумливых, и прямо при ней… У Джерри до сих пор вспыхивали щеки и дрожали пальцы при мысли о том оскорблении. Он должен был ответить; дать пощечину!., но очки… если бы не очки!

Лили была вправе презирать его. Он не сумел спасти ее от насильников; пытался, не струсил и не отступил! — но не сумел же. А Фрэнк сумел. Если бы не Фрэнк… Он действительно оказался героем: и в ее глазах, и с точки зрения объективной истины. Это даже где-то справедливо: женщины достаются победителям. Как на древних рыцарских турнирах… ты слыхал о таких, Фрэнк? Может, и слыхал: ты, как выяснилось позже, любишь красивые сказки…

«Подтянуть физкультуру…» Ни о какой физкультуре после того случая не могло быть и речи — как и о школе вообще. Джерри попробовал было воспротивиться — но и мама, и даже бабушка плакали; что он мог поделать? От выпускных экзаменов отличника Джерри освободили автоматически. Учительница, та самая, что давала когда-то подшивки журналов, принесла ему домой бумажку аттестата. Вербовщики в Порт-Селине больше не появлялись, но бабушка черпала из очередей информацию, что весенний призыв все еще продолжается… Джерри чувствовал, что этот так называемый призыв может длиться до бесконечности. А где-то Лили гуляла по берегу речки — с Фрэнком. Который не боялся никакого призыва по той простой причине, что мог дать в морду любому вербовщику…

Про себя Джерри решил, что домашнее заточение не продлится ни дня после того, как он получит вызов из столицы. Пункт третий в секретной тетради. Как только, так сразу. Прощания с Лили не будет — как не будет, впрочем, и романтического возвращения. Ничего. Она еще услышит когда-нибудь его имя!

Раз в неделю, когда приходила почта, он раньше всех подходил к калитке: не то чтобы родные были способны утаить письмо, но все-таки… Однако наступил июнь — а в щели между калиткой и забором по-прежнему торчал только серый листок Газеты.

Джерри начинал волноваться. Пакет с его рукописью мог затеряться в дороге, и это уже никак нельзя проверить — всем известно, что такое современная почта. Или наоборот: конкурсная работа дошла по назначению и поразила всех, кто ее прочитал. Ректор Инстшуга истории и лингвистики собственноручно написал вызов студенту первого курса Джеральду Ли из Порт-Селина… и как раз это письмо пропало в пути. Запросто.

Феликс Ли беспечно улыбался с фотографии на стене. Джерри шепотом пересказывал ему тот, окончательный — на сегодня — вариант своей работы. Он помнил ее наизусть, до запятой. Может быть, поэтому слишком знакомые слова начинали казаться нестерпимо банальными. Сумбур, штампы, слабые потуги на аналитику… На уровне Порт-Селина — сойдет. Но в столице… На конкурс, наверное, прислали сочинения тысячи куда лучше подготовленных ребят, нежели он — провинциал, варящийся в собственном соку. Ученики городских — а тем более столичных! — школ имеют доступ к целым библиотекам литературы, посвященной ЭВС. С чего он взял, что у его наивного творения есть какие-то шансы?..

Он пересказывал текст снова и снова. Пока написанное и отправленное — уже не исправишь! — снова не начинало ему нравиться. Не только ему самому — и Феликсу!., да, он бы точно одобрил.

«Эпоха Великих Свершений и современность».

Это ведь не просто заголовок ученической работы. Джерри давно решил: именно так будет называться тот научный подвиг, который поставит его в один ряд с молодым прадедом и другими героями ушедшей ЭВС.

Почему — ушедшей?

Вот главный вопрос, на который он собирался рано или поздно ответить.

С одной стороны, факт давнего конца Эпохи ни у кого не вызывал сомнений. Об этом кричало уже само "и" — связка и противопоставление одновременно. Коротенькое словечко "и" было ключевым в названии будущего великого научного труда.

Когда — ушедшей?

Эпоха Великих Свершений жила, развивалась, одного за другим рождала гениев, шагала вперед гигантскими шагами — и вдруг растворилась в истории без всяких тому объяснений. Даты или хотя бы примерного года ее завершения Джерри так и не нашел, тщательно перелистав от корки до корки все тридцать с лишним попавших ему в руки книг. Среди них были популярные и академические, исторические и художественные… о конце ЭВС никто не писал ни слова.

Как если бы она продолжалась до сих пор.

— Откуда ты знаешь? — спросил Фрэнк.

Джерри вздрогнул и споткнулся о камень, невидимый в жухлой траве. Боль оказалась еще неожиданнее и нелепее, чем вопрос, вспоровший тишину. Сцепил зубы. Все-таки Лили шла рядом, он едва не касался ее рукавом.

Слегка нагнувшись, Джерри заглянул ей в лицо: плотно сжатые губы, отрешенные глаза, два упрямых холмика между бровями. Лили никогда раньше не была такой… Жесткой, устремленной к цели. Он вдруг понял, что мог бы и застонать, и даже вскрикнуть, — она бы все равно не услышала.

Стало жутко.

— Откуда ты… — нетерпеливо начал повторять Фрэнк.

— Что?! — огрызнулся Джерри.

— …знаешь про секретный объект? — закончил пацан как ни в чем не бывало.

Очень захотелось брякнуть что-то вроде «от верблюда». Чтоб заткнулся. Чтобы перестал всюду вставлять пять монет и лезть в самовозведенные командиры. Чтоб…

Фрэнк умолк, и тишина сконцентрировалась настолько, что шорох ломких стеблей под ногами показался чуть ли не канонадой. Даже Лили передернула плечами, еще плотнее стиснула губы и ускорила шаг.

И Джерри заговорил, забивая проклятую тишину дробью словесных барабанных ударов:

— Мистер Шлегель рассказывал, еще прошлой зимой. Он для тебя, наверное, не авторитет; ваши ребята его придурком зовут, думаешь, я не знаю? — Он с вызовом покосился на Фрэнка, но тот лишь пожал плечами. — Я сам с его выводами не всегда согласен — но выводы одно дело, а чистая информация — другое. Так вот, он поймал вражескую радиопередачу — диверсионную, их специально для нас делают. О том, сколько стоит стране содержание Кордонов, что эти средства можно было бы направить на восстановление заводов и соц-выплаты… в общем, не важно. Главное, они подробно расписывали, что представляют собой эти объекты, мол, стоит ли их вообще засекречивать и охранять? И про наш тоже говорили. Его называют Замком спящей красавицы.

Фрэнк хмыкнул.

— Ага, не стоит! Посмотрели бы они на Берта. После того… Джерри показалось, что Лили судорожно сглотнула. Хотя нет — она ведь не проявляла ни малейшего интереса к их разговору. Ее словно уже и не было здесь. Она была там… впереди.

— Будто это просто памятник старины. Древней архитектуры. И что там нет никаких аномальных явлений… Смысл диверсии в том, чтобы, во-первых, подорвать доверие к правительству, а во-вторых, вызвать волну несанкционированных посещений объектов, дестабилизировать работу Кордонов…

— Ага, — неуверенно кивнул Фрэнк.

Половина слов, наверное, звучала для него сущей абракадаброй. Так ему и надо — мстительно подумал Джерри.

— В нашем случае они, конечно просчитались. Во всем Порт-Селине радио у одного мистера Шлегеля, да и тому никто не верит… почти никто.

Облупленный малиновый лоб юного боксера собрался складками: мыслительная деятельность, наверное, так и бурлила с переменным успехом. Черт возьми, жалко даже, что Лили сейчас совсем не до того…

— Подожди. — Взгляд Фрэнка слегка прояснился. — Если это все вражеское вранье, почему тогда?..

— Не все — вранье, — перебил Джерри. — Любая информационная диверсия так или иначе строится на фундаменте чистой правды. А умный человек, — он не удержался от иронической усмешки, — как раз и должен уметь отделять правду от вранья. И сопоставлять с другими фактами…

У него снова сбилось дыхание. Лили все убыстряла шаг — медленно, незаметно, — но сейчас ребята уже были вынуждены почти бежать, чтобы не отстать от нее. Стремительные легкие шаги, не оставляющие даже следа в жухлых злаках…

Лили.

Она пришла к нему — сама. Она пришла сама — к нему.

Пришла внезапно, когда Джерри совсем уже зарекся ждать. Постучала в ворота… как в самых неправдоподобных мечтаниях, которые он давно себе запретил. Все-таки пришла!..

Пусть за ее спиной маячил этот Фрэнк — он ничего не значил для нее. Просто охрана: глядишь, пригодится в пути. Это стало ясно с первого же взгляда поверх калитки… даже раньше, чем Джерри надел очки. Она раскрыла свою тайну именно ему, зная, что именно он сможет помочи. Отделить правду от вымысла… сопоставить с другими фактами… — Когда Лили рассказала свой СОН, я понял, что ей нужно туда, на секретный объект. Наверное, он как-то передает психические импульсы… Аномальные явления, я же говорил…

Он запнулся. Может, хватит бравировать словарным запасом? Ради чего?..

Фрэнк — похоже, вконец добитый в неравном бою интеллектов, — промолчал. Джерри только сейчас заметил, что в воздухе концентрируются сумерки — пока еще легкие, светлые, незаметные. Солнце осталось у ребят за спиной. Он оглянулся через плечо: не малиновое, а скорее тускло-оранжевое, оно низко висело на желтоватом небе. Впереди по траве протянулись три длинные неровные тени.

Летом темнеет быстро. Вечер, потом ночь — и что они будут делать посреди чистого поля? Джерри подготовил снаряжение для экспедиции так тщательно, как только мог: кроме ружья и спортивного костюма для Лили — фонарик, нож, спички, запас провизии и воды на пару дней и самое большое в доме одеяло. Когда-то у него была и палатка, но выяснилось, что мать давно пустила ее на чехлы для мебели… обидно.

Разумеется, кроме него, о необходимых в дороге вещах никто не позаботился. С Лили все понятно — но Фрэнк! Джерри думал, что уже пережил-проехал злость на него — хорошо хоть, крепыш согласился нести рюкзак, — но сейчас, когда пора было объявлять привал, она, эта злость, воспрянула с новой силой. Какого черта?!. Одного одеяла, ясное дело, на всех не хватит. Он с ненавистью уставился сверху вниз в кучерявый затылок, подсвеченный вечерним солнцем.

И внезапно Фрэнк развернулся. Не просто повернул голову — все тело на сто восемьдесят резких градусов.

— Импульсы, да? Ненормальные явления? И ты ведешь ее туда, как будто так и надо?!. Очкарик хренов! А у Берта Уэльси машина ржавеет — ты что, не видал?!!

Дошло наконец — вяло подумал Джерри.

И остановился.

А разве ты сам не думал об этом же — только гораздо раньше? О том, что вдруг — ловушка, западня с красивой приманкой для доверчивой девочки?.. Что секретные объекты не зря окружают Кордонами? Что ты должен был встать в дверном проеме, раскинуть руки, найти слова, Чтобы не пустить, ни в коем случае не пустить ее к несуществующему сказочному принцу. Ты попросту струсил. Побоялся, что она уйдет, как пришла, и больше никогда…

А если принц и в самом деле существует?.. Ну, нет, в последнее ты до сих пор не веришь. Тоже трусость.

И солнце уже село… Настоящие сумерки — густые и тревожные.

— Лили-и-и-и!!! — заорал Фрэнк.

Она опять успела уйти далеко. Тонкий темный силуэт на фоне мрачнеющего серо-лилового неба. Не убавила шагу, даже не обернулась на крик.

Фрэнк сорвался с места, словно подстегнутый чьим-то мощным шлепком. Споткнулся, потерял равновесие, но не упал. Догнал ее, обозначившись еще одной далекой темной фигурой на темном же фоне. Начал горячо жестикулировать, размахивая руками. Слов не слыхать…

Джерри бросился следом. Тело — как длинный ящик с дребезжащими внутри битыми деталями. Когда, тяжело дыша и держась за колющий бок, он остановился рядом с Фрэнком и Лили, она плакала.

Плакала!..

Закрыла лицо руками; две светлые косички по бокам дрожащего забрала из тонких пальцев. Сгорбленные несчастные плечи. Тихие-тихие жалобные всхлипы.

— Это же СОН… Фрэнк… СОН…

Боксер смотрел на нее исподлобья, растерянно и тупо, как бычок на ярмарке. Пока он просто стоял и молчал, Джерри еще мог бороться с дикой злобой, клокочущей где-то у горла. Злоба не давала говорить, и он пока что мысленно подбирал слова. Такие, чтоб дошло, чтоб понял, безмозглый бык: Лили все знает сама. Лили нельзя куда-то вести — как невозможно и остановить, не пустить, заставить свернуть с дороги. Лили — знает.

В один миг он расправился с собственными сомнениями — так, словно их и не было никогда. Он обязан ей верить. Не верить — просто предательство.

Она же видела СОН, неужели непонятно?!.

— Лили…

Фрэнк несмело поднял руку, чтобы коснуться ее плеча.

Джерри судорожно сглотнул — но злоба все-таки качнулась и неудержимо плеснула через край. Злоба, конечно, не вспомнила о ружье — она стиснула кулаки, вскинула их над головой, бросила вперед нескладное тело… Боксер или не боксер — какая разница?!.

Сейчас я его убью.

Последняя обреченная мысль.

Фрэнк развернулся навстречу, хмыкнул, вскинул локти в защитную стойку.

— Смотрите!!!

Звенящий, еще стеклянный от слез голос Лили рассек сумерки — будто меч или молния. И Джерри, и Фрэнк замерли, не довершив начатых движений. Словно напоролись на этот голос — изумленный, счастливый, победный.

Джерри поправил очки и прищурился. В темноте все расплывалось перед глазами, особенно вдали, — но он увидел. Там, далеко, горизонт уже не был ровным, как под линейку. Причудливыми зигзагами резали небо островерхие крыши, готические башни, зубчатые стены, флюгера и шпили.

— Вот, — прошептала Лили.

— Зонд ноль-ноль-три, замер радиационного фона, квадрат А-один.

— Пошел.

— Зонд ноль-ноль-четыре, замер электромагнитного поля, квадрат А-один.

— Пошел.

— Зонд ноль-ноль-пять-один-штрих, дубль атмосферной пробы, квадрат А-один.

— Пошел.

— Зонд ноль-ноль-шесть…

Компьютеры исследовательского отсека расчерчивали виртуальную сферу планеты параллелями и меридианами, вырезали из нее сегменты, добираясь до магмы и ядра, наносили на поверхность контуры материков и океанов, полосовали их изобарами и изобатами, делили на климатические и природные зоны, тонировали, штриховали, накладывали фильтры и так далее. Это было красиво. Здорово до мальчишеского, несерьезного зуда в пятках — он и не думал, что до сих пор способен на подобное чувство…

Селестен Брюни пружинисто прохаживался из конца в конец отсека. Никак не мог заставить себя занять место перед главным компьютером, куда поступала сведенная информация. Приостанавливался на секунду, взявшись за спинку собственного кресла; скользил взглядом по широкому черному монитору: бело-лимонные столбцы цифр и вербальных данных становились все гуще, все длиннее. Основные показатели аналогичны земным; это хорошо. И снова — полный круг по отсеку, отрывистые команды, звучащие со всех сторон:

— Зонд ноль-двенадцать, проба грунта, квадрат Б-восемь.

— Пошел.

— Зонд ноль-тринадцать-пять-штрих-штрих… Прилетели. Вышли на орбиту. Арчи достал «Голоса Альгамбры». Как замечательно!..

Пятеро членов научного состава экспедиции сосредоточенно вглядывались в мониторы, стучали по клавиатурам, негромко переговаривались между собой и с машинами через портативные микрофоны у губ. Его команда. Тихие, незаметные пассажиры «Атланта», дождавшиеся наконец своего часа.

До сих пор каждый из них старательно прятался в свою раковину, запирался в личном отсеке и как можно реже выходил на контакт с членами экипажа. Брюни сам подал своим людям такой пример; но традиционная тактика поведения, многократно обкатанная учеными в Ближних экспедициях, за последние месяцы выродилась в болезненное отшельничество. Накапливалась критическая масса апатии. Он замечал это по себе: все уютнее чувствуешь себя в кресле, все ненавязчивее звучит двенадцатитоновая музычка, все ненужнее становится то, что осталось за пределами плотно закупоренной раковины… А главное, все прочнее проникаешься убеждением, что ничего и никогда не изменится. Что никто никуда не прилетит. Что так будет всегда.

— Зонд ноль-двадцать восемь-штрих…

Ребята молодцы. В один миг справились с оцепенением, стряхнули апатию и приступили к работе. Конечно, во всех пятерых чувствовалась нервозность, нездоровое возбуждение — именно так, положа руку на сердце, стоило бы классифицировать и его собственный мальчишеский азарт. Но нельзя сбрасывать со счетов и неожиданный сеанс связи с Землей — тоже колоссальная эмоциональная встряска.

Особенно для того мальчика из экипажа, инженера Ли. Неужели нельзя было дать ему договорить с невестой? Из вахтенного отсека все остальные просматриваются на мониторах, и Нортон не мог не видеть, что сеанс еще не окончен… и все же нажал на клавишу внутренней связи. Отдал распоряжения и сразу же, не дав Селестену возможности задать хоть один вопрос, направился в отсек управления готовиться к посадке. Алекс всегда знает, что делает. У него должны были быть причины поступить именно так, а не иначе.

И все-таки, насколько удивительно наложились друг на друга два настолько экстраординарных события! Селестен так и не определился, хорошо это или плохо, — но эффект вышел, безусловно, потрясающий. Неизвестно, как бы при ином стечении обстоятельств получилось пробудиться от четырнадцатимесячной спячки…

— Пошел.

— Зонд ноль-тридцать-восемнадцать-штрих, дубль замера, квадрат Д-три…

В одной из плановых разработок Первой Дальней предлагалось вводить научный состав экспедиции в анабиоз — до самого прибытия к цели: Братьям Брюни с трудом удалось затоптать тот проект. Классическая биология еще не дала окончательного ответа на вопрос влияния анабиозных процессов на клетки коры головного мозга. И, соответственно, гарантии сохранения интеллектуального потенциала испытуемых… Иными словами, взрывался Арчи, никто не гарантирует, что ученые с мировыми именами не проснутся перед посадкой полными идиотами!

Селестен был даже удивлен, когда оказалось, что их послушали. Потому что стервозная барышня постбальзаковских лет по имени Лейла Караджани давала любые гарантии. Вплоть до стопроцентного восстановления нервных клеток… ну и прочей антинаучной ереси, каковую именовала основами неоантропсихофизиологии. Слово из двух с половиной десятков букв ученая дама произносила на одном дыхании — получалось очень похоже на свист, каким призывают собак. Присутствующие профессора и академики с готовностью делали стойку. Селестена и Арчибальда, разумеется, обвиняли в дремучей гендерной отсталости… Но в конце концов послушали же!

Правда, пришлось включить в состав экспедиции этого… Впрочем, сейчас Габриэл, как и все остальные, запускал на исследуемую планету зонды, фильтровал возвратную информацию и азартно выстукивал ногами дробный ритм под столом. Пока придраться не к чему.

— Комплексная аномалия в квадрате Д-четырнадцать, командир! — Физик Йожеф Корн повернул голову, убрав руки с клавиатуры.

Командир. Это слово дошло до сознания Селестена на долю секунды раньше, чем смысл сообщения. Щекотная электрическая волна вдоль позвоночника. Нет, не тщеславие: просто потрясающее чувство развязанных рук. Теперь от него, биолога Брюни, в первую очередь зависит дальнейшая судьба экспедиции. После посадки даже Алекс Нортон опустится ниже рангом, нежели он… ну-ну, такой поворот мыслей определенно имеет под собой ростки тщеславия!.. Отставить.

— По каким параметрам?

Ответ физика был полным, обстоятельным, донельзя подробным — на иное Йожеф и не способен. За эту педантичность на Земле одни его ценили, другие терпеть не могли; Селестен причислял себя к первым — и не зря. Барабаня по спинке своего кресла, он сверял положения доклада ученого с информацией на мониторе. Желтовато-белые столбцы на черном фоне. Несколько красных мигающих строчек — внимание! Пальцы быстрее застучали по креслу. Стаккато, синкопы. Возбуждение нарастало, заострялось, как игла. Да, действительно… даже скорее всего… Вывод напрашивался сам собой; но озвучивать его от собственного имени Брюни не стал.

— Ваша гипотеза, физик Корн?

Краем глаза он заметил, что остальные четверо не то что-бы бросили работу — по-прежнему вводились программы, зонды стартовали один за другим, — но все внимание, все глаза и уав" были направлены в эпицентр вопроса-ответа.

Йодееф пожал узкими острыми плечами.

— По всем признакам — цивилизационный очаг, коман-

Селестен перевел дыхание. — Наконец-то.

— Штрих-зонды в квадрат Д-четырнадцать! Выполняйте.

В полусекундной паузе между его распоряжением и серией новых зондовых команд громко хмыкнул планетолог Джино Растелли. Напрасно. Не проверить информацию было бы просто непрофессионально, не говоря уже об Уставе. Исследовательского резерва на «Атланте», слава Богу, неограниченное количество. Продублировать данные по гипотетическому очагу цивилизации необходимо — хотя никто с самого начала предварительных зондовых исследований ни на миг не позволил себе усомниться, что планета обитаема.

Иначе какой был смысл четырнадцать месяцев наматывать бесконечные парсеки? В чем великая цель грандиознейшего проекта в истории человечества — Первой Дальней?..

Иная цивилизация. Контакт.

Странно, конечно, что до сих пор засекли только одну комплексную аномалию. По идее, даже при средней заселенности планеты первый же десяток зондов…

Селестен заставил-таки себя сесть в кресло; оно бодро спружинило. Дал волю музыкальным пальцам — теперь уже с пользой они забегали по клавиатуре. Вполне возможно, что какие-то сведения прошли параллельно, машина почему-то не сумела их увязать. Правда, до сих пор экспедиционное оборудование «Атланта» казалось ему безупречным… и, похоже, так оно и было. Ни одна из вспомогательных программ ничего не изменила в общей информационной картине. Идеальный баланс природных сил. И единственный столбец кричащих красных строк.

Ладно. Подождем.

Негромко выругался — во всяком случае, Селестену так показалось по интонации — контактолог Ляо Шюн. На его мониторе один за другим мелькали аэрофотоснимки планеты. Чересчур густая рваная облачность; квадрат Д-четырнадцать — сплошное белое пятно.

— Зонд один-восемнадцать-семь, съемка с максимальным приближением, — дал команду Шюн.

— Пошел.

Ляо — «человек-зритель», он любит видеть все своими глазами и, пожалуй, излишне доверяет им, отметил Брюни. Вообще-то фотосъемка даже в Ближних экспедициях считалась дурным тоном: сколько раз такие вот «визуалы» принимали горы за рукотворные пирамиды, русла рек — за оросительные системы, а растения — за гуманоидов. Впрочем, сейчас, когда новая вспышка красного на мониторе подтвердила наличие аномалии, действия Ляо Шюна вполне оправданны. К тому же редкая специальность контактолога так или иначе предполагает высокий коэффициент широты мышления.

Брюни снова не удержался от самодовольной улыбки. Все-таки, черт возьми, он подобрал… то есть они с Арчи подобрали совсем неплохую, команду!

Темнокожий и красивый Сингх Чакра обернулся на его мысль и улыбнулся в ответ. Селестен непроизвольно передернул плечами, хотя особенно не удивился. Сущие пустяки по сравнению, скажем, со стуком в дверь отсека начальника экспедиции именно в тот — единственный за несколько месяцев — момент, когда Брюни решил проверить исследовательский план химика Чакры. Совпадение? За время перелета накопилась изрядная статистика таких «совпадений». И простая логика подсказывает, что теперь сюрпризы посыплются сплошным потоком. Однако Сингх блестящий специалист; жалеть о его назначении — чистое мракобесие.

Еще Йожеф Корн, физик, — с ним Брюни налетал три Ближние, чего тут говорить. И планетолог Растелли, которому Арчи лет десять назад рецензировал диссертацию. На взгляд

Селестена, Джино был излишне эмоционален, но брат ручался за него как за ученого, а это, согласитесь, куда важнее.

В общем, отличная команда. Подобранная честно, прозрачно, непредвзято.

Во-во.

Насчет Габриэла позвонили накануне официального утверждения состава Первой Дальней. Голос был чересчур знакомый, просьба — безапелляционна. Селестен два часа подряд убеждал исходящего гневом брата, что спорить бесполезно. Зато потом, когда в торжественный момент подписания резолюции отказали нервы уже у него самого — действительно, какого черта он должен брать на борт этого блатного юношу?! — Арчи молча отобрал у него ручку и расписался на эпохальном документе сам. У них всегда были одинаковые росписи… А присутствующие не могли, положа руку на сердце, различить и самих братьев.

Габриэл Караджани оказался вовсе не юношей, а сорокалетним желтолицым интравертом. С начала полета Брюни не перебросился с ним и четырьмя словами. Кстати, по Уставу при обращении к члену экспедиции положено называть его специальность. И как вы прикажете: неоантропсихофизиолог

Караджани?..

Селестен утешался только тем, что в научный состав запретили включать женщин. Ведь та стервозная дамочка, основоположница новой «науки», непременно пожелала бы лететь сама! Слава Богу. Ее братец по крайней мере лично ему ничего не сделал.

Пока.

— Вроде бы город, — пробормотал Ляо Шюн. — Взгляните, командир!

Кресло с готовностью вытолкнуло начальника экспедиции на свободу; короткой перебежкой он оказался за спиной Ляо. Широкая панорама аэрофотосъемки на экране напоминала абстрактное панно: желтые и буро-зеленые квадраты, неровная подковообразная окружность, внутри — прямоугольники, трапеции, круги…

Короткий желтый палец Шюна постукивал по клавишам, приближая то один, то другой фрагмент изображения. Действительно, похоже на строения; даже довольно изысканная архитектура. Отчетливые элементы готики… а здесь скорее раннее барокко — Селестен усмехнулся. Вот примерно так и подходят к зондовым исследованиям прирожденные визуалы: неграмотно обобщенные образы, цепочки земных ассоциаций — а в результате абсолютно неверные выводы. Этот «город» может оказаться чем угодно: от разумной колонии простейших до высокотехнологичного оборудования высшей расы… хотя и такие предположения замешены на земном балласте представлений о мире.

Несомненно одно — это очаг цивилизации. Возможно, антропоморфной. Очень возможно.

— Возможно, — кивнул Брюни. — Но не зацикливайтесь на фотосъемке, контактолог Шюн. У нас еще много работы.

— Зонд два-семьдесят-два, — внезапный голос Караджа-ни напомнил Селестену не то лай, не то карканье, — забор образца биомассы, квадрат Д-четырнадцать.

— По…

— Отмена!!!

Вот в чем преимущество голосового управления зондовой системой.

Селестен шумно переводил дыхание, шаря по клавишной панели в поисках нужной кнопки, — двумя гигантскими прыжками он снова впечатался в кресло за командирским компьютером. Нашел, нажал; монитор подмигнул, подтверждая принятие к сведению продублированной отмены команды. Черт, и редко же приходилось пользоваться этой клавишей…

Потому что в состав экспедиций, даже Ближних, редко попадали идиоты!!!

— Неопсифолог Караджани, — уставное обращение вышло подозрительно коротким, но повторять его по складам Брюни не стал, — чем вы объясни…

— А что тут объяснять?

Так, лениво приподняв голову, отгавкивается усталая собака. Или каркает на подошедшего человека наглая ворона, не удосуживаясь взлететь. Габриэл Караджани даже не обернулся к начальнику экспедиции, которого только что оборвал на полуслове.

На полуслове!!! Брюни несколько раз глубоко вздохнул, не убирая пальца с клавиши отмены. Начинается. Держи себя в руках, иначе ситуация станет неуправляемой. Нет ничего удивительного в том, что этот неуч и наглец уверен в собственной вседозволенности и безнаказанности. Надо немедленно поставить его на место, только и всего. Держи себя в руках.

— В цивилизационном очаге предварительные зондовые исследования биомассы неправомерны, — отчеканил он. — Вам как ученому это должно быть известно.

Караджани соизволил повернуть голову. Унылое желтое лицо. Домик лохматых бровей над тусклыми глазами. Черт, возьми — кажется, искреннее изумление.

— Почему, биолог Брюни? В Уставе об этом ни слова. Злость куда-то делась — словно продули засоренную трубу.

Селестена неожиданно разобрал смех. Нет, в самом деле — этот блатной тип, не имеющий ни малейшего отношения к науке, все-таки нашел нужным добросовестно проштудировать Экспедиционный устав. Уважаемый, конечно, документ — но даже выучи его наизусть, это не сделает тебя ученым, и пожилому юноше Габриэлу придется себе сей факт уяснить. Черт, не стоило вообще допускать его к «предварэондам»… как, впрочем, и ко всем последующим исследованиям.

Смешинка запуталась в углах рта совершенно некстати. Нездоровое возбуждение, мешающее контролировать эмоции… пора бы справиться с ним. Селестен больно куснул изнутри губу; вытянул лицо в строгую гримасу.

— Вы невнимательно читали Устав, Караджани. — Можно обойтись и без коверканья непроизносимых слов. — Перечитайте параграф об этике поведения в условиях потенциального контакта. Да, прямо сейчас; я освобождаю вас от участия в предварительных зондовых.

Он хотел добавить язвительный пассаж на тему, как бы еебя чувствовал сам Габриэл в роли образца биомассы; в последний момент передумал. И так слишком, много времени оттянул на себя этот братец-неопсихо…

Караджани хлопал маленькими глазками, до него что-то медленно доходил смысл приказа командира. Или, скорее, осознание того, что это таки приказ, который выполняют без обсуждения.

«А что тут объяснять?»

Вот именно.

Селестен дождался, пока Габриэл Караджани неуклюже выполз из-за компьютера и, ни на кого не глядя, вышел из отсека. Вот так-то лучше. Экспедицией руководит он, биолог Брюни, и он никому не позволит в этом сомневаться. Отныне, юноша, вы пассажир «Атланта», и не больше. Жаль, конечно: на месте этой пустой единицы мог бы быть настоящий специалист в области какой-нибудь настоящей науки…

Палец все еще нервно приплясывал на красной прямоугольной клавише; ладно, хватит. В остальных членах экспедиции можно быть уверенным на все сто… кажется.

— Зонд три-восемь-восемнадцать, проба воды, квадрат К-пять.

— Пошел.

— Зонд три-восемь-девятнадцать…

А ведь уже задействован третий зондовый резерв! Нельзя так отвлекаться; Селестен уставился в монитор перед собой. Бледно-желтый текст на черном. Накопление однотипных, не особенно интересных фактов.

— Планетолог Растелли!

Джино вскинулся, словно его не окликнули, а перетянули хлыстом по спине. Проклятое всеобщее возбуждение — надо, надо что-то с ним делать…

— Какие результаты дало веерное исследование?

— Никаких, командир, — не оборачиваясь, хмуро бросил Растелли. — Вообще никаких.

Так, допустим. «Веерка» — когда по всей планете врассыпную рассылаются зонды с данными обнаруженной аномалии, запрограммированные на поиск тождественных очагов, — никогда не пользовалась особым доверием биолога Брюни. Теория вероятности — слишком коварная, ненадежная теория, чтобы брать ее с собой в космос. Зонд может промахнуться всего на пару десятков километров, это во-первых. А во-вторых, даже на Земле в одном и том же квадрате цивилизационные очаги бывают, как бы это помягче сказать, не совсем тождественными. Конечно, и веерными исследованиями нельзя пренебрегать, но…

— Сколько квадратов уже закрыто?

«Закрыто» — емкое слово. То есть предварительно исследованы по всем параметрам, результаты продублированы штрих-зондами, сведены компьютером, проанализированы, добавить нечего.

— Почти сорок процентов поверхности, командир. Что?!.

— Что? — беззвучно и нелепо переспросил он.

Быстро. Так много успели обследовать — а он и не заметил, воюя с балластом на борту по имени Габриэл Караджани. Нет, какого черта?! Нет, как это может быть?!.

Сорок процентов поверхности — и один, ОДИН очаг цивилизации! Возможно, правда, что… Селестен бросил взгляд на крайний монитор, где сфера планеты была раскрашена синим, зеленым и коричневым, — нет, из закрытых квадратов лишь несколько пришлись на океан. Одна аномалия — на тысячи квадратных километров. И веерка не дала результатов… Мистика какая-то.

Внезапно на отсек свалилась тишина — ни голосов, ни компьютерного жужжания, ни стука клавиш. Четверо ученых, полуобернувшись, смотрели на командира. На пятом кресле все еще неторопливо распрямлялась глубокая вмятина.

Теория вероятности — гнилая теория. Но она совершенно определенно кричит, что и остальные шестьдесят процентов открытых пока квадратов не добавят ничего нового в общую картину. На многочисленных встроенных мониторах по стенам отсека кружились вокруг наклонных осей виртуальные шарики — разноцветные, красивые. Природные зоны, рельеф, климатические пояса… Мы уже все знаем об этой планете. Все, что можно узнать до посадки.

Четыре пары вопросительных глаз.

— Продолжайте предварзонды! — В голосе Брюни прозвучало раздражение. Работа должна быть доведена до конца, неужели необходимо напоминать об этом?

Даже бесполезная работа. Первым кивнул Йожеф Корн.

— Зонд три-восемь-двадцать пять, замер электромагнитного поля, квадрат К-шесть.

— Пошел.

— Зонд три-восемь-двадцать шесть…

По монитору побежали новые столбцы сведенных данных. Селестен попытался сосредоточиться на них; что-то мешало. Резко обернулся — и напоролся на непроницаемый взгляд Сингха Чакры. Ученый все еще сидел вполоборота, словно ждал дополнительного приглашения.

— В чем дело, химик Чакра?

Красавец Сингх откинул со лба густую вьющуюся прядь. Виновато улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами, пожал плечами и мягко — так напоминают больному о неприятной, но неизбежной процедуре — сообщил:

— Я отключаюсь.

Селестен почему-то не сразу среагировал. Тупо смотрел, как тонкие темные пальцы легли на клавиатуру, как персональный компьютер химика мигнул и погас. И только тут заставил себя встряхнуться: что ж это происходит?! Да, в продолжении исследований мало смысла — но какая-то вероятность успеха все-таки есть… и существуют же такие вещи, как совесть ученого, правила Устава, приказ командира, в конце концов!.. Демонстративное неповиновение, бунт? Может, выражение солидарности с Караджани? Да нет, бред какой-то. Но…

Да, весело начинается собственно экспедиция…

С железом в голосе:

— Химик Чакра…

Он не договорил. Ярким холодным светом вспыхнул под самым потолком маленький монитор внутренней связи.

— Вниманию научного состава, — произнес Олег Ланс-кий. — «Атлант» входит в посадочный режим. Сворачивайте предварзонды, ребята, и проходите в амортизационный отсек. Семь минут вам на все про все.

Черные, без зрачков и почти без белков глаза Сингха Чакры снова пересеклись со взглядом Брюни. Незаданный вопрос: теперь понятно, командир?

Теперь понятно.

— Мы успели закрыть меньше половины поверхности. — Он старался держать себя в руках. — Какого черта, Алекс?

Нортон посмотрел на него тускло, словно сквозь мокрое стекло. Почему-то вспомнились его глаза в тот момент, когда…

А ведь это было всего несколько часов назад!

…командир зашел без стука к нему, Селестену, — в личный отсек-раковину, где звучала двенадцатитоновая музыка. Зашел потерянный, нуждающийся в совете — и, кстати, получил-таки его!.. И еще — совсем недавняя теплая, беспомощная улыбка, когда далекая Лиза Нортон рассказывала о внуке…

Сейчас лицо Алекса напоминало условную физиономию игрушечного солдата. Пластмасса грубой штамповки, не выражающая ничего похожего на эмоций.

— Был приказ пройти в амортизационный отсек, биолог Брюни, — бросил он. — Время истекает, сейчас «Атлант» начнет маневр. Здесь опасно находиться.

Навигатор Поль Дере недовольно щурился, его пальцы нервно барабанили по граненой головке какого-то рычага. Селестен впервые за все время полета зашел в отсек управления кораблем; но с любопытством осматриваться по сторонам хотелось меньше всего.

«Был приказ». Ненавязчивое напоминание о том, что начальник экспедиции Селестен Брюни не облечен ни малейшей властью, пока «Атлант» не совершит посадки. В космосе власть принадлежит командиру корабля, и только ему, — это положение Устава, допустим. Но, черт возьми, доводить до логического завершения предварительные зондовые исследования тоже не последний пункт Устава! Не говоря уже…

— Перед тем как идти на посадку, не мешало бы запросить данные предварзондов. Поинтересоваться моим мнением, в конце концов! Место посадки должно прежде всего отвечать интересам экспедиции, или я неправ? — В голосе прорезался надрывный сарказм, граничащий с истерикой.

Александр Нортон обернулся на полпути к своему месту за пультом управления.

— Успокойся, Стен.

— Я совершенно спокоен!!! — Горячая волна поднялась изнутри и подплеснула к самому горлу. Брюни сглотнул соленую слюну. Не распускаться! Немедленно взять себя в руки. То, что делает Алекс, — его работа, а вовсе не предательство, как это кажется все острее и отчетливее. В отсеке управления ровно два места — для командира и навигатора, — а посторонние обязаны его покинуть. Ты — посторонний, так признай этот очевидный факт, только и всего.

— Могу я хоть узнать, в какой точке мы садимся? — хрипло спросил он.

— Можешь. — Нортон косо взглянул на часовое табло и скривил губы, что слегка размыло его сходство с пластмассовым суперменом. — Там, где вы обнаружили цивилизационный очаг. Это нелогично? У тебя есть другие предложения?

— Нет, — Селестен снова сглотнул, — но у нас шестьдесят процентов неисследованной… Я не понимаю! Мы летели четырнадцать внутренних месяцев. На завершение предварительных зондовых ребятам потребовалось бы максимум часа полтора-два. Зачем эта идиотская спешка? Зачем пороть горячку, Алекс, я тебя спрашиваю?!

— Пятнадцать секунд до начала маневра, — сказал Александр Нортон. — Иди, не успеешь.

Что ж, ладно. Селестен Брюни развернулся. Двери отсека разъехались перед ним.

— Иди через «сквозняк»! — крикнул вслед Нортон. — Иначе…

Створки съехались в глухую стену с мигающим оранжевым «Вход воспрещен».

Секунд пять Брюни потерял, бессмысленно и сосредоточенно разглядывая эту надпись. Тоненько загудела тревожная сирена, и ее звук почему-то показался ему мирным и успокаивающим — чем не «Голоса Альгамбры»? Не скоро удастся послушать тот раритетный диск… если вообще удастся. Не стоило дразнить брата, Арчи… Лениво толкнул панель, открывающую вход в сквозной коридор; она подалась туговато — неужели на «Атланте» что-то заржавело? Или уже пошло ускорение, что больше похоже на правду. Надо бы поторопиться…

Собственная невозмутимость позабавила Селестена — особенно на фоне недавнего подхода к точке кипения. Продвигаясь по свинцовой трубе, он чувствовал себя свободным и спокойным, словно вся ответственность разом упала с плеч. Коту под хвост дотошные предварзонды, плевать на загадку единственного очага цивилизации на половину планеты, катись ко всем чертям блатной идиот Габриэл Караджани… Куда-нибудь сядем, что-нибудь будем исследовать. Мало ли.

Крепло, превращаясь в звонкую уверенность, чувство, что некто давным давно рассчитал вплоть до мельчайших деталей все планы и маршруты Первой Дальней. Не Алекс, нет. За пятнадцать секунд до начала маневра, когда съезжались створки отсека, командир обернулся, и у него было живое лицо человека, с которым они налетали полдюжины Ближних. С которым попадали в такие переделки, когда нельзя было прятаться за пластмассовой личиной равнодушия — как и пренебрегать если не Уставом, то здравым смыслом…

А теперь — можно. Ну и пусть.

Пять, четыре, тр. Сейчас пойдут серьезные перегрузки!..

Черт, как-то не страшно.

Он выбрался из «сквозняка» у входа в амортизационный отсек, сорвал со стены и нашлепнул на лицо единственную оставшуюся маску. И в последнюю десятую долю секунды впечатал тело в мягкую, как желе, коллоидную субстанцию — на космическом жаргоне ее ласково называли «кроватью», — жадно чмокнувшую над ним.

Лунный свет, отразившись от зеркала, красиво очертил ее округлую руку — и королева Каталия Луннорукая — усмехнулась непроизнесенному каламбуру. Да и зачем его произносить, когда рядом нет мальчика-писца? Приподнялась на локте с широкой кровати, пошарила по туалетному столику и отыскала на ощупь заранее заготовленный кружок лимона.

Каталин была осторожна.

Ланс откинулся на атласную подушку, заложив руки за голову. Скульптурное тело с лунно-нежной, как у самой королевы, кожей. Расслабленное, однако не обессиленное. Он прикрыл глаза; в полумраке чуть серебрились кончики полумесяцев-ресниц. Но не спал.

Не то что некоторые, бывшие… Например, Геворг Железный часто умудрялся захрапеть раньше, чем она успевала отослать его. Приходилось расталкивать, будить — он взвивался пружиной, сотрясая огромную кровать, и хлопал перепуганными глазищами… было забавно. Но быстро надоело.

Совсем некстати он вспомнился, покойный Геворг…

Нет, жестко оборвала она себя.

Кстати.

На бедре Ланса темнел кровоподтек: били туда, куда всегда бьют, но не попали… а иначе пришлось бы менять планы на нынешнюю ночь. Теперь, разглядывая его обнаженное тело, Каталин увидела еще множество синяков и ссадин, оскорблявших совершенную юношескую красоту. Верные псы Литовта, как обычно, не церемонились… Поморщилась, набросила сверху простыню.

С головой. Как на мертвеца.

Ланс завозился, высвобождая лицо и руки; негромко засмеялся… видимо, принял за шутку. Сел, обнял королеву за плечи и легонько, несмело поцеловал в шею. Он вообще был робкий и очень-очень нежный… И она, кажется, его первая женщина.

Королева Катания Луннорукая. Немыслимая честь и счастье для мальчика из далекой южной провинции…

Она слизнула с пальца кислый лимонный сок. Ланс продолжал целовать ее, спускаясь все ниже по спине. А впрочем, у него наверняка была учительница из числа прислужниц или поселянок. На Юге, как известно, свободные нравы — а князю Лансельену уже лет двадцать-двадцать один…

Совсем ненамного старше Эжана. Который никогда ему этого не простит.

«Инцидент может повториться с опасностью жизни для принца…»

Старший советник Литовт, конечно, был прав. Инцидент обязательно повторится — как только сын, до изнеможения намахавшись мечом в фехтовальном зале, решит, что готов отстаивать свою и ее честь на поединке с кем угодно. Инцидент повторится с неизбежностью ливня после засухи — чуть раньше или чуть позже. И мера опасности для принца будет зависеть исключительно от преданности этого молодого южанина… а можно ли безгранично верить в его преданность?

Смешно. Накануне коронации, когда в стране плетется больше заговоров, нежели кружев, и маги-стабильеры на королевской службе уже вчетверо взвинтили расценки за свою работу. Когда самые занюханные дворянские роды выискивают в своих генеалогических древах почти венценосные корни и ветви. Когда по рукам ходит памфлет с издевательски подробным описанием внешности принца, и автора до сих пор не могут найти. Когда только вчера казнили мошенника, пытавшегося за бешеные деньги продать фальшивую — разумеется, фальшивую! — монету с изображением покойного короля, ее возлюбленного супруга… Жизнь Эжана и без того в постоянной опасности — чтобы предоставлять в распоряжение бесчисленных врагов идеального убийцу, на меч которого мальчик сам шагнет открытой грудью… Каталию передернуло.

Конечно, можно прямо сейчас отослать Ланса домой, в его провинциальное имение… кстати, интересно, какой оно приносит доход? Для хорошо осведомленных и небедных заговорщиков не составит труда прямо на месте купить юного князя со всеми потрохами, вернуть в столицу и организовать ему случайную встречу с принцем…

Ни малейшего труда.

— Ката… — прошептал Ланс.

Она сама научила его так ее называть.

То, что предложил — да, собственно, почти сделал Литовт, — было единственно верным решением. И она знала об этом… знала с самого начала. Так зачем же — ведь оставалось только закрыть глаза, ничего не заметить! — она отменила приказ господина старшего советника?..

Осторожно, словно хрустальный светильник на ветру, Ланс развернул ее к себе. От него совсем не пахло гнилостным духом подвалов для смертников, невольно отметила Каталия, — да ведь он пробыл там совсем недолго. Пахло терпким орехом… юностью, жизнью. Его сине-зеленые глаза казались в лунном свете совсем черными и одновременно прозрачными. Его слегка небритые щеки не кололись, а щекотали ей кожу. Его губы…

Все это не имеет значения. Во всяком случае, не имело значения сегодня утром. Вовсе не это: она должна была поставить на место старшего советника, который чересчур зарвался. Который позволил себе… при Эжане! Она не могла допустить, чтобы сын видел ее унижение. Мальчику скоро становиться королем. Королем, а не марионеткой!..

— Ката…

А ему, юноше с десятью длинными именами, прибывшему два месяца назад на столичный турнир из провинции на задворках Великой Сталлы… ему просто повезло. Он выиграл еще немного жизни. И последнюю ночь со своей королевой…

Даже забавно.

— Иди ко мне…

— Я давно хотел спросить, — заговорил он, — тебя… Ланс запнулся. «Ты» до сих пор давалось ему с трудом, хотя королева настояла на таком обращении после первой же ночи, еще тогда, два месяца назад. Удивительно мягкий, совсем без железа и нахальства, голос юноши звучал сейчас еще более неуверенно, чуть ли не просительно. И слегка прерывался неровным дыханием: все-таки мальчик устал. И, надо признать, было от чего…

— Да? — Каталия по-кошачьи потянулась на скользкой атласной простыне.

Все-таки молодость — великое достоинство для мужчины. Надо будет и следующего подобрать помоложе…

— Хотел спросить… Как до столицы, до королевы… до тебя… Как доходят сведения о том, что происходит на окраинах страны?.. В провинциях? —

Королева лежала на спине, довольная и расслабленная; лениво думала о лимоне. По лунному отсчету сегодняшний день и так безопасен… Конечно, она привыкла все равно подстраховываться… но уж очень не хотелось вставать!..

— Что?..

А Ланса можно оставить и до утра. Не в ее правилах — но, в конце концов, это последние часы его жизни. Разве не милосердно с ее стороны будет…

— Как ты узнаешь, что делается у нас, на Юге? — негромко, но уже увереннее переспросил князь.

— А что у вас там делается?

Она зевнула. Надо бы поспать — хотя бы несколько часов, — а потом, перед рассветом… Ланс, бедняжка, зачем тебе говорить о своем Юге, он уже имеет к тебе не больше отношения, чем заморская Ильмия. Просто удивительно, как бессмысленно ведут себя люди перед самой смертью.

Он сел, обхватил колени руками, нервно скомкал простыню.

— Страшные вещи, Ката. Даже не знаю, с чего начать… Когда думаю обо всем этом… извини, если не сдержусь! Я уверен, тебе не докладывают и десятой доли того, что творят наместники, прикрываясь твоим же именем. Хотя бы налоги. Я, владетельный князь из рода дес Миглес, не могу выбраться из нищеты! — а мелкопоместные дворяне… Не говорю уже о народе, для поселян каждый приход мытаря — это смерть, хуже, чем смерть… Я видел зимой, как жгли дом… женщина в ночной рубашке, младенец на руках, еще двое маленьких… а ее отец так и остался там, парализованный, ей не дали его вынести… А я ничего не мог поделать: именем королевы. И мне снится все время, как она кричала, та…

Сорвался, перевел дыхание. Каталия уже почти засыпала: в голосе Ланса, прерывистом и взволнованном, так и не появилось металла… неплохо убаюкивало. Она и раньше замечала за юношей попытки завести разговор на тему трудной провинциальной жизни и обычно пресекала их в зародыше. Но сейчас… пусть говорит.

— Можно долго рассказывать… Брат Орбан, стабильер в моем имении, он уже весь седой, а ему еще и тридцати нет. Такие противоречия сгладить невозможно: у нас за прошлый год два землетрясения было. А ведь те, кто сеет астабильность, — по закону правы, им все дозволено королевской властью! Хотя я уверен, что половина… да какая там половина… что средства оседают в их же карманах, а вы, Ваше Вели… а ты просто ничего не знаешь!.. И я поехал в столицу вроде бы на турнир, а на самом деле чтобы…

Стало интересно; сон смыло волной любопытства. Каталия Луннорукая повернулась на бок и приподнялась на локте. Выходит, этот южный князек, этот красивый мальчик с сине-зелеными глазами… Так, значит, он приехал сюда с невинной целью: забраться в постель к своей королеве. Что и благополучно проделал. Действительно, как иначе…

— …рассказать тебе, что происходит в провинциях. А ведь Юг — это богатейшая земля! — Теперь он словно читал наизусть давно зазубренный текст. — При разумном хозяйствовании мы могли бы ежегодно обогащать казну больше, чем все прочие земли Великой Сталлы, вместе взятые! Нужно только отозвать наместников и назначить на их должности дворян из нашей родовой аристократии. У нас немало достойных людей, которым ты могла бы довериться. Например, граф Арвин дес Беллинг Филидес…

Каталин замахала руками, и Ланс не стал перечислять все имена.

— …Его трактат называется «О разумном управлении провинциями». Граф вообще очень ученый человек… он возглавляет наш Союз Восьмерых.

Она слушала все внимательнее. О существовании некоего дворянского объединения на Юге Литовт ей докладывал; по его словам, всерьез беспокоиться по этому поводу было рано.

И все-таки… интересные вещи можно, оказывается, рассказать перед смертью.

— А почему граф не приехал в столицу сам? — щурясь, спросила королева. — Вместе со своим трактатом. Почему ваш Союз возложил эту миссию на тебя?

Юноша замялся.

— Граф уже немолод… как бы он дрался на турнире? И вообще…

— Я поняла, — усмехнулась Каталия.

Ланс умолк. Неуверенно-сосредоточенное выражение лица: то ли пытается вспомнить, не забыл ли он чего-то досказать; то ли решает, так ли уж важно то, что осталось недосказанным. Бедный мальчик. Два месяца он ловил и никак не мог поймать нужного момента… только об этом, наверное, и думал в самые жаркие минуты. А королева не желала его слушать, королева желала совсем другого… И юный посланник Союза Восьмерых решал: завтра.

А сегодня, побывав в подвалах Литовта, сообразил наконец: может и не быть никакого «завтра»…

Точно не будет.

Он опустил голову. Светлые волосы, такие необычные для южанина, рассыпались по шее. Покатые плечи ссутулились, на руках напряглись и снова опали железные мускулы, замаскированные нежной девичьей кожей. И синяки, кровоподтеки…

Ох, Ланс… Как бы сделать, чтобы ты остался жив?

— Я иногда размышляю, — неторопливо заговорила она. — Пределы Великой Сталлы чересчур разрослись, и страной все труднее управлять с каждым годом… Ты прав: я почти не знаю, что творится у южных границ. И вот думаю порой: не лучше ли было бы в интересах государства… даровать провинциям независимость?

Надо было сказать «самоуправление» или «вассальный статус», — запоздало поправила она себя. Независимость — это как-то слишком. Чтобы в это поверить, надо быть полным…

— Правда?!.

Королева вскинула изумленный взгляд.

Глаза Ланса сияли, словно блики на море под ярким солнцем. И улыбка — глупая, растерянная, мальчишеская. Впервые за все время их… знакомства…

Пожала великолепными плечами.

— А почему бы и нет? …он напомнил ей Эжана.

Он смотрел на нее с обожанием. Он начал говорить, все глубже заглатывая наживку, все бесповоротное подписывая себе приговор.

— А граф Арвин утверждал, что ни один из носителей короны никогда добровольно не… И в уставе Союза Восьмерых написано: мы должны идти к цели малыми шагами. Не мы, но наши потомки вдохнут воздух свободы…

Каталия вздохнула; пахло духами и лимоном. Да неужели я не знаю, что пишут в подобных уставах… Спросила как можно легковеснее:

— Значит, конечная цель Союза Восьмерых — независимость Юга?

Ланс кивнул. Энергично, несколько раз.

Вот и все.

Она привстала и протянула руку к туалетному столику. В пальцы, конечно, сразу же ткнулись мокрые цитрусовые кружочки… Брезгливо стряхнула капли сока, пошарила еще и наконец нашла то, что искала.

В лунном свете вытянутый каплей амулет переливался бордово-лиловым, хотя на самом деле он был малиново-красный. По предписаниям Ордена его следовало носить на теле постоянно, но Каталия не терпела никаких побрякушек во время любви. К тому же никто — даже Орден! — не смеет что-либо предписывать ей, единой властительнице Великой Стал-лы и провинций…

Тускло поблескивали звенья серебряной цепочки. Королева повесила ее на палец, вытянув руку, и амулет закачался маленьким маятником. Сосредоточиться. Поймать ритм колебания мерцающей капли. Теперь можно.

— Брат Агатальфеус, — раздельно произнесла она. — Вы мне нужны. Повелеваю явиться в мои покои. Немедленно.

Усмехнулась и добавила:

— Да, прямо сейчас.

И непочтительно бросила амулет обратно на столик.

Ланс смотрел на нее расширенными, потрясенными глазами. Шевельнул губами, но, видимо, не нашел ни слова, чтобы выразить… Конечно, он все понял. Ему казалось, что понял…

— Одевайся, — устало сказала Каталия.

Встала, набросила кружевной капот — более прозрачный, чем позволяют приличия, — но разве стабильеры и без того не видят людей и вещи насквозь? Мысль, достойная пера мальчика для афоризмов. Надо будет запомнить и при случае повторить. А вот волосы стоило бы привести в порядок; королева подошла к зеркалу и взялась за гребень.

За ее спиной юноша, которого раньше звали Ланс, путался в рукавах батистовой рубахи. Плотно сжатые губы; все лицо словно заперто на замок — это единственное, что он может противопоставить жуткой участи, так неожиданно, предательски рухнувшей на него. Жаль. Жаль, что не вышло оставить его до утра… но признание должно быть свежим.

Астабильный.

Из Лагерей никто и никогда не возвращается. И никто — даже сами маги из Ордена — не знает, как там… на что похожа жизнь в Лагерях.

Но это все-таки жизнь.

Маг вошел в покои королевы без стука. Быстро, оценила Каталия. Достаточно быстро, чтобы не превратить ожидание в лишнюю пытку для Ла… уже просто астабильного, без всяких имен.

Агатальфеус Отмеченный, личный стабильер принца Эжана, — она вызвала именно его, хотя обычно черную работу выполнял брат Иринис, служивший в непосредственном подчинении старшего советника Литовта. Не надо. Сегодня особый случай.

Маг был тщательно одет и причесан, словно и не собирался спать. И ни тени удивления в ореховых глазах на узком морщинистом лице.

— Да, моя королева?

Она не взглянула на бывшего князя из южной провинции. Бросила глухо и равнодушно:

— Заговор, посягательство на целостность границ государства… Он признался.

Последнее не требовало доказательств — даже если бы астабильный принялся умолять и клясться в собственной невиновности. Стабильеры видят людей и вещи насквозь… Впрочем, астабильный знал об этом. И молчал.

Пауза.

Она была совсем мимолетной — но королева сумела ее уловить. Стабильер медлил, не свершая того, что обязан был свершить. Это походило на сомнение… неповиновение… бунт?! — нет, не может быть, все-таки показалось…

Агатальфеус Отмеченный поднял руку.

— Именем Ордена.

Астабильного увели.

Огромная кровать напоминала зимнее поле, по которому пронеслась королевская охота. Глубокие рытвины, перелопаченный снег, следы конских копыт и собачьих лап на когда-то девственно ровном покрывале… бред какой-то. Но от двуспального ложа по-настоящему, без всяких метафор, веяло январским холодом. Каталин передернула плечами.

Заснуть на этом леднике вряд ли удастся. Может быть, через пару часов, когда все уляжется, переместится в прошлое… Да, пары часов должно хватить. А пока…

Она сбросила все же чересчур прозрачный ночной капот. Надела домашнее платье: без нижней юбки и корсета. Шнуровка спереди, с ней вполне можно справиться без помощи прислужниц… Ей, в девичестве Каталин дес Бланкев, мелкопоместной баронессе из восточной провинции, не привыкать.

Переоделась и вышла из спальни.

Коридор призрачно освещали тусклые разноцветные блики: чадящие факелы размещались за узкими, как бойницы, витражными окнами. За ними же в маленьких потайных нишах дежурили стражники, готовые по тревоге из ниоткуда вырасти на месте происшествия. Или не вырасти — если о подобном происшествии господин старший советник оповещал их заранее. Тогда коридор, даже сотрясаемый воплями, оставался пустынным. Как сейчас.

…Семнадцать лет назад спальня наследного властителя Великой Сталлы и провинций на Юге и Востоке принца Эжана была смежной с королевской. Венценосная чета по нескольку раз за ночь просыпалась от младенческого крика, и возлюбленный супруг Каталин Луннорукой — он был еще жив, хоть и безнадежно стар, — снова и снова требовал… хотя нет, требовать он тогда уже ничего не решался. Просто предлагал переселить наследника с его многочисленными кормилицами чуть-чуть подальше, хотя бы через одни покои, только и всего.

Королева улыбалась. Королева припудривала темные тени под глазами. «Как можно, мой король? Это же сын! Наш сын…»

Потом, конечно, все-таки пришлось переместить детскую на другой конец коридора. Потом детская перестала именоваться так… Но ни того, ни другого король Эммануэл уже не застал.

Эжан.

Если бы родилась девочка, было бы гораздо легче. За пятнадцать лет регентства королева смогла бы приучить своих подданных к мысли, что отныне — и, если хотите, навсегда — ими правит женщина. Народ ко всему рано или поздно привыкает. К тому же — очень удобно — народ легко списывает на бабью блажь то, что мужчине-властителю не сошло бы так просто с рук.

Например, первую за всю историю Великой Оталлы денежную реформу. Ее Величеству захотелось видеть на монетах свой, а не мужнин профиль! — разумеется, чего еще ждать от этих тщеславных баб? И все, от владетельных князей до беднейших поселян, спокойно и весело рассчитывались с менялами, тем более что на каждые сто обмененных монет казна доплачивала еще одну того же достоинства. Людям Литовта даже не пришлось особенно часто напоминать, что за утаение одной-единственнрй монеты старого образца грозит смертная казнь…

Впрочем, даже если б и девочка, все равно стоило бы начеканить новых денег. Народ должен знать свою королеву в лицо. В одно и то же лицо: матери-регентши и дочери-принцессы…

Но родился сын.

Каталия знала, что Эжан будет в точности, до мельчайших деталей, похож на отца. Иначе не бывает. Никогда и ни с кем.

Золотые, серебряные и медные монеты с бородатым профилем переплавились в тигелях. А оба портрета — в молодости и в зрелости — ее возлюбленного супруга, увы, сгорели во время пожара в галерее дворца, который долго не удавалось загасить. Все пошло наперекосяк в первые недели после такой неожиданной смерти Его Величества короля Эммануэла Честного, единого властителя…

Он был уже старый. Он прожил длинную жизнь.

До покоев Эжана оставалось еще три факельных пролета. Три неярких россыпи синих, желтых и красных световых пятен на полу. Королева невольно ускорила шаги — и усмехнулась. Давным-давно, целую вечность она не позволяла себе вот так…

А что? Она даже не войдет к нему. Всего лишь приоткроет потайное окошко в массивной двери. Всего лишь убедится, что он спит, спокойно и глубоко, как спят все уставшие за день беспечные юноши семнадцати лет.

Послушает его дыхание и поймет, что права. Этот сон — самое ценное, что есть в ее жизни; нет, во всем мире! — и если его приходится дорого оплачивать… пусть, она заплатит любую цену. Сколько угодно трупов. Сколько хотите астабильных, бывших когда-то красивыми мальчиками лансами из провинций… Сколько необходимо.

Спи, Эжан…

Еще полгода назад у него были детские круглые щеки, пухлые губы, гладкий подбородок и подростковый голос, звонкий и высокий. Ее, только ее сын. Ни на кого не похожий: его отца она не знала, не помнила таким…

Еще полгода назад она вообще его не помнила.

…Всегда — в темноте, в лучшем случае в закатном полумраке на дальнем краю королевского парка. Всегда второпях, в лихорадочной спешке, всегда под взглядом молчаливой спины Литовта, тогда еще младшего советника. Всегда — чересчур сильное слово. Всего четыре или пять раз… пока она не поняла, что цель достигнута.

Как она боялась тогда! Быть случайно замеченной фрейлинами или пажами; за большие деньги преданной Литовтом; каким-то образом уличенной самим королем… Боялась на супружеском ложе прошептать чужое имя; поэтому имени предпочла не знать вообще. Ни имени, ни титула, ни даже цвета глаз…

Черные. Теперь она могла это видеть.

Просто видеть — а ей казалось, что вспоминает. Глаза, губы, жесткую линию подбородка, дремучие волосы темнее любой ночи… Низкий глуховатый полушепот: любимая… моя… Широкие плечи, жестковатую кожу ласковых рук. За последние месяцы он уже несколько раз ей снился. Причудливые сны о том, что давний, случайный, даже, по сути, незнакомый мужчина что-то значил для нее. Что она, королева Каталия Луннорукая — да, смешно, но куда деваться от этих снов? — что она и сейчас его любит…

Он должен был умереть. Литовту пришлось напомнить ей об этом, и не раз. Тогда еще не было Эжана — то есть уже был, но еще не зримый, не настоящий! — поэтому приговор давался ей с трудом; Каталия все оттягивала последнюю встречу и отказывалась вовсе обойтись без нее. Господин младший советник тихо исходил злобой и холодным потом, он уже не был уверен, что сделал правильную ставку в игре. Молодая королева, наверное, казалась ему бесхарактерной слабачкой. Сидя в ночной беседке на коленях у любовника, она никак не поднимала руку в давно условленном жесте: взять его!..

А он — в те последние минуты у него еще было какое-то имя — внезапно решился и жарко зашептал ей на ухо, что король Эммануэл Честный уже слишком стар, чтобы не только сделать наследника, но и вообще управлять страной. Что его, возлюбленного королевы, род восходит к древней законной династии. Что стоит лишь захотеть… и они ведь не могут друг без друга…

Астабильный.

Их не казнят: считается, что в момент насильственной смерти астабильное желание вспыхивает настолько ярко, что может, придя в противоречие с нормальным ходом мыслей большинства людей, вызвать местный катаклизм. Смерч, шквал, небольшое землетрясение в королевском парке, жерло вулкана на месте ажурной беседки… И младший советник Литовт, и тем более стабильер Иринис Усердный понимали: это никому не нужно.

Наверное, ему повезло. Может быть, он до сих пор жив, кто знает? Правда, в народе говорят, что жизнь в Лагерях в тысячи раз ужаснее смерти. Но мало ли что болтают в народе…

Конечно, она ни мгновения его не любила. Просто у Эжана — то же самое лицо.

Эжан никогда не узнает.

Каталия подошла к двери. Тяжеленная дубовая створка, причудливо инкрустированная костью и перламутром. Узор скрадывал границы потайного окошка, прорезанного в толстом слое дерева по личному заказу королевы — еще тогда, лет пятнадцать назад. Ключ от окошка имелся только у нее, и она старалась пользоваться им как можно реже. Эжан не должен заметить. Эжан уже взрослый.

На всякий случай она встала так, чтобы закрыть собой дверь от стражников за витражными окнами. Нехорошо, если кто-то из них сможет потом найти невидимую замочную скважину. Маленький ключик дважды провернулся совершенно бесшумно, но сама дверь скрипнула, выпуская наружу почти кубический брусок на замаскированных под инкрустацию петлях.

Ромбовидное окошко бросило в коридор тусклый лучик: в спальне догорала одинокая свечка. Широкое ложе принца — мальчик всегда любил спать, разбросав во все стороны руки и ноги, улыбнулась Каталия, — конечно же, не могло полностью просматриваться в маленькое отверстие. Только подушка и, пожалуй, край одеяла.

Нетронутая подушка. Отогнутый уголком, тоже нетронутый одеяльный край. Словно белоснежное поле — до того, как королевская охота…

Нелепейшее сравнение!..

Руки дрожали, и ключ — другой, побольше, — предательски лязгал на весь коридор, не попадая в замок. Потом застопорился, не желая проворачиваться, и сильные пальцы королевы чуть было не скрутили его в штопор. Попробовала в другую сторону: тяжелый засов натужно заскрипел и повернулся; затем совершил обратный поворот и снова наткнулся на непонятную преграду. Каталия рванула ключ из скважины; он, разумеется, застрял… и вместе с ключом королева потянула на себя всю тяжеленную незапертую дверь.

Вошла… вбежала, влетела внутрь.

Она все еще надеялась, что Эжан полуночничает, сочиняя стихи за круглым туалетным столиком в углу спальни, — или, возможно…

Нет.

Закричать, позвать на помощь, в одну секунду собрать вокруг себя целый отряд стражников. Поднять с постели Литовта. Немедленно объявить розыск. Метать направо и налево смертные приговоры, если принца не найдут в ближайшие…

Она едва сдержалась. Едва промолчала, давая себе самой хоть немного форы.

Подумать.

Если бы на Эжана покушались… делали с ним что-либо помимо его воли — даже наедине с собой королева тщательно подбирала нейтральные, допустимые слова, — если бы… Любой всплеск противоречия мгновенно достиг бы сознания брата Агатальфеуса. Между мальчиком и его стабильером установлена прочнейшая связь, которая не нуждается даже в посредничестве магического амулета. Брат Агатальфеус только что был у нее, в королевских покоях. Он не сказал ничего такого… вообще ничего не сказал. А Эжан исчез… ушел из спальни гораздо раньше, чем она, Каталия, вызывала мага, — иначе успел бы примять постель. То есть ушел добровольно, сам.

Если, конечно, она может безгранично доверять его учителю.

Доверять нельзя никому, Ката, — внутренний голос почему-то с мягкими интонациями бывшего князя Ланса… — никому во всей Великой Сталле и провинциях на Юге и Востоке… никому во всем мире. Тебя и твоего сына может предать каждый, была бы цена подходящей. Да, но ведь брату Агатальфеусу пришлось, бы предать еще и Орден, а такого не совершит ни один стабильер, ни при каких обстоятельствах. Орден незыблем, и это единственная незыблемая вещь под солнцем. Сомневаться в Ордене — значит не верить в самые основы мироздания…

Каталия вдруг обнаружила себя сбегающей вниз по лестнице; подол домашнего платья скользил по нескончаемым ступенькам. Дробные шаги гулко отражались от пустынных стен; изумленные стражники следили за королевой из тайных ниш за витражными окнами.

Она соберется с мыслями — и поднимет на ноги весь дворец, отдаст нужные повеления, высочайше назначит награды и покарания. Но сейчас, пока мысли еще беспорядочно катятся и подпрыгивают, словно жемчужины из ожерелья, порванного наверху этой самой лестницы… пока не удается снова нанизать их на тонкую жилку… пока…

Королева сама отправилась искать сына.

Во дворцовом парке по самые верхушки деревьев был налит лунный свет. Сама луна, желтая и несуразно огромная, поднялась уже достаточно высоко, чтобы не цеплять за эти верхушки. Густые кроны издали казались черными и монолитными; когда Каталия ступила на серую песчаную дорожку, листья над головой призрачно зашептались. Звенящими трелями заливались сверчки. В промежутки между их руладами проскальзывала тишина.

Беседка, где Эжан обычно занимался науками с Агатальфеусом Отмеченным, начала белеть сквозь стволы слишком издалека — даже для такой светлой ночи. К той минуте внутренний голос тревоги уже звучал не так пронзительно; и все же королева никак не могла пройти мимо.

А потом она услышала.

Не голоса — шепоты. Ночные шелесты, не громче листвы.

Каталия Луннорукая пошла медленнее, стараясь помягче ставить ноги в ночных туфлях. Песок все же поскрипывал под атласными подошвами; она поднялась на цыпочки. Осторожно, будто беглый преступник, подкралась почти к самой беседке, притаилась за стволом дерева с шарообразно подстриженной кроной — и нервно, беззвучно усмехнулась. Теперь она могла позволить себе все — и смеяться в том числе.

Он жив.

Он здесь.

По ту сторону древесного ствола поблескивал пруд, гладь которого то и дело нарушали всплесками одинокие неспящие рыбки. В пруду плавали лодочки сухих листьев и желтая луна с размытыми краями. И по обе стороны от нее — две перевернутые зыбкие фигуры, отраженные с того берега…

Черные волосы Эжана беспорядочно разметались, луна посадила ему на макушку тусклый блик. И две искорки в жгучих глазах — видно даже отсюда. Лиловый камзол принца тоже казался черным — и мать передернула плечами, отгоняя неуместное воспоминание о том турнире. На поясе висел облегченный меч — сегодня утром он скрещивался с мечом южанина Ланса, и об этом тоже не хотелось вспоминать…

А рядом с сыном стояла девушка.

Совсем девчонка, бестелесная пигалица; декольте ее голубого — серого в лунном свете — платья не открывало ровным счетом ничего интересного. Бесцветная блондиночка, издали ее плоского личика было никак не разглядеть. Иначе королева непременно опознала бы ее… еще в бытность мелкопоместной баронессой дес Бланкен она научилась цепко запоминать лица всяческих поселянок и прислужниц. Ну, так что же: подойти поближе или дать мальчику возможность самому назвать матери имя своей первой учительницы?..

Ох, Эжан…

Они держались за руки, как дети.

Прошло добрых четверть часа; королева замерзла в легком платье, левая нога начала потихоньку затекать. А они, Эжан и эта… они даже ни разу не поцеловались.

А ведь мальчик уже большой, подумала Каталия. Он должен стать мужчиной до того, как взойдет на престол, — и позаботиться об этом придется ей самой… раз у него нет отца. Надо завтра же присмотреть ему кого-нибудь при дворе. Деликатные моменты — все-таки об этом обычно говорят «как мужчина с мужчиной» — поручить брату Агатальфеусу, но держать под личным контролем. Нельзя пускать настолько серьезное дело на самотек — иначе оно неминуемо выродится в такие вот ночные бдения и вздохи рядом с никчемной дурнушкой… не мешало бы все-таки выяснить, кто она такая. Судя по платью, знатного происхождения, но явно из провинции… Что ж, господин старший советник узнает. Самое подходящее задание для его шпионов…

Королева переступила с ноги на ногу; песок заскрипел чуть ли не оглушительно — но двое на том берегу не шелохнулись. Пора уходить. Эжан не простит, если, возвращаясь к себе, застанет ее здесь… Каталин зябко обняла руками плечи. Конечно, она будет ждать его, прислушиваться, ненавязчиво приоткрыв дверь спальни. Конечно, ей не удастся заснуть, пока он не вернется…

А если эта блондинка действительно из провинции, Литовт отправит ее в родное поместье. Просто и милосердно.

Пора взрослеть, Эжан…

И вдруг она споткнулась, словно пойманная охотничьей петлей. Остановилась, развернулась; бросилась обратно. Всего несколько слов, случайно всплывших в сознании… тогда, когда они были произнесены, королева приняла их за шутку остроумного сына. Они не могли оказаться ничем иным, кроме шутки!..

«Имя моей избранницы…»

Приближаясь к беседке, королева замедлила шаги — тише!.. — хотя сколько можно, она королева Каталин Луннорукая! И эта девчонка… кем бы она ни была…

В пруду по-прежнему отражалась желтая луна, чуть меньше, чем настоящая. И еще фигура стройного юноши в темном камзоле, с мечом, который рябь на воде искажала зигзагом…

Эжан был один.