КНИГА ТРЕТЬЯ ТВОЯ ТВОИХ ТЕБЕ ПРИНОСЯЩИХ

ГЛАВА XIII ВЫСТАВКА ДОСТИЖЕНИЙ КАВАЛЕРСТВЕННЫХ ДАМ

— 1-

«…Оба-на!!! Явствует, что док Патрик затампонировал Настасью мою Ярославну. Запечатана Иезавель, дщерь Евина как есть с белой ниточкой промеж ног…

Хочешь подрасти — терпи, юная жена моя, окончательное половое созревание и воздержание от утех плотских. Бог даст, по обстоятельствам малой женской кровью и одной лунной неделей отделаешься…

Хотя у нашего деда Патрикея не забалуешься, он может по-арматорски и на целый месяц растянуть ей критическое удовольствие, месячные называется… Или сегодня завершить…»

Филипп Ирнеев появился в арматорских владениях Патрика Суончера в пятницу около девяти часов утра по филадельфийскому времени восточного американского побережья. До того, к четырем часам пополудни, он вполне управился со всеми делами в белоросском Дожинске. Доктор Патрик поутру зазвал дорогого гостя для обстоятельного разговора и демонстрации арматорских достижений, не дожидаясь планового воскресного визита молодого мистера Фила Ирнива из Бостона.

С Филиппом хозяин издали поздоровался взмахом руки, не отходя от мониторов в противоположном углу зала. Но для Насти утреннее явление Филиппа на третьем физкультурно-лабораторном верхнем этаже арматорского особняка вышло радостным сюрпризом.

Она застенчиво взглянула на прецептора. Лишь убедившись в доброжелательности и отзывчивости наставника, как на крыльях полетела навстречу мужу, бросилась к нему на шею и зашептала, зашептала:

— Фил, Фил… Сейчас к нам Прасковья выйдет, не бей ногами лежачего… Во где жесть! Увидишь — упадешь.

Только ты над ней не смейся, пожалуйста, и не ругай. У нее это на полном серьезе — ритуальный благодарственный обет после вашей победы над Апедемаком.

Она нам такое про вас с Патриком рассказала, такое… такую крутейшую эйдетику показала…

Анфиска стопудово молчит, будто рыба подо льдом. А вы с Патриком двумя словами отделались, дескать, был лиходействующий архонт-апостат Клувий Югуртул и нет его, читайте, дорогие леди, бюллетень в онлайне.

Жаль, меня там на вулкане Нгоронгоро не было. Вот бы своими глазами увидеть!

— Дай-ка сначала на тебя посмотреть, жена моя, — сняв с себя Настю, Филипп установил ее на полу. — А поворотись-ка, жёнка.

Настя, привстав на носки, с готовностью крутанулась юлой, демонстрируя новый наряд от Патрика Суончера. Примерно такое одеяние, предвидел Филипп, он на ней и обнаружит.

«Так-так-так… корсетный пояс-бандаж с бустерной обратной связью, из плотного коричневатого трикотажа. Весь в металлических заклепках — надо полагать: кожно-гуморальные датчики, контакты, микросхемы… Начинается бандаж чуток выше талии, не доходит до нижней части живота.

М-да… дистанционное пыточное приспособление дока Патрика для ускорения рефлексов и развития батального ясновидения.

Поясок коричневый с искоркой… грудь и лобок, скажем, отделяет искусительно, талию обрисовывает… Кабы еще соски подрумянить, надеть черные чулки и белые туфельки на шпильках, была бы эротика, а так босиком с бесцветным лаком — боевая подготовка духа и тела… И ничего греховного…

Небось, док Патрик и для меня, грешного, такой же тренинг стряпает. Надо будет попробовать и мне как-нибудь опоясаться…»

Настя взяла Филиппа под руку, прижалась к нему и принялась радостно сплетничать:

— Манька скрипит зубами, но курить взаправду бросила. С воскресенья ни единой сигаретки. Анфиска тоже дымом не травится. Ей Патрик запретил, потому что она ребеночка вынашивает…

…Мы с Машей чуть друг дружке вызов не бросили, когда обсуждали, моделировали на моем компе варианты подвенечного платья Анфиски, покуда еще Столешниковой… Прасковья Олсуфьева нас помирила. Сказала: Ирнеева и Казимирская, бабам можно драться только из-за мужей, но не за тряпки. Все равно, мол, уродинам носить нечего, а красивые женщины в любом тряпье хороши, а лучше совсем без ничего.

А мы с Анфисой ей стопудово нашего кутюрье Анри Дюваля рекомендовали…

«Эт-то точно, голубой парижский портняжка как разденет, так и обует на шесть тысяч евро и выше…»

Насте много чего хотелось рассказать, но она вдруг ойкнула и страдальчески сморщила нос:

— Фил, извини, меня Патрик по новой, в жесть… на силовой тренажер приглашает.

Она оторвалась от Филиппа, сперва заковыляла, сжав одеревеневшие бедра, а потом во весь дух, бегом рванулась туда, где ей полагается работать над собой по плану и распорядку прецептора Патрика.

«Ага, у строгого дедушки Патрикей Еремеича не разболтаешься… Неча тут птичкой щебетать не по делу и не в тему…»

Все же таки, из одной учтивости ради, рыцарь Патрик временно освободил кавалерственных дам Анфису и Марию от напряженных занятий с дистанционным контролем и бесперебойной обработкой физиологических данных:

— …Не более, чем на шесть минут, дорогие леди, чтобы достойно приветствовать сэра рыцаря-зелота Филиппа.

«На Маньке-то эдакий лазоревый, голубенький пояс, на Анфиске бандаж желто-зелененький, хризолитовый. Чуть что не в дугу и не в хомут, от деда Патрикея обеим разноцветным кобылкам справа-слева по яичникам, больно… То-то обе голозадые навытяжку, попки подобрали, сиськи в оттопырку, наперебой мне докладывают о своих неслыханных успехах в боевой и физической подготовке…

М-да… Умеет адепт Патрик из любой, фу-ты ну-ты, кавалерственной дамы чучело гороховое сотворить. У него каждая неофитка — новобраница, промеж ног две дырки и боле ничего.

Куда там до него Нике, если наш дорогой рыцарь-адепт обходится без сержантских грубостей. Но замешивает дед Патрикей круто, в тонкий слой теста раскатывает, наматывает на скалку, на противень и в духовку выпекаться хрустящим коржиком. До боевой готовности…

Анфису надобно сегодня же от него удалить. Пускай она им восхищается издалека, из-за океана в Старом нашем Свете. И готовится с достоинством и осанкой войти в харизматическую фамилию Булавиных-Луница.

В то время как Манькина участь, — нечего тут поделать, — счастливое супружество и рыцарская фамилия эрлов Суончер-О'Грэниен. На роду ей, рыжей, так написано, контессой Марией Суончер стать…»

Между тем из дальнего конца зала, где размещаются за перегородками душевые кабины, ватер-клозет и гардеробная, как-то стеснительно и несмело к рыцарю Филиппу направилась с пожеланием доброго американского утра кавалерственная дама-зелот княжна Прасковья. Вприпрыжку, как Анастасия, другие дамы-неофиты, знаменитая и экстравагантная орденская воительница не поскакала, не полетела.

«Ага! Деву Параскеву док Патрик снабдил зелено-перламутровым опоясыванием, как и всех, тематически под цвет глаз. Мне, значит, что-то голубенькое или фиолетовое полагается… эстетически…

Чего это с ней? Идет еле-еле, словно ей опять в туалет очень-очень захотелось…»

Филипп отвернулся, чтобы подцепить из вазы еще парочку вкусных птифуров к кофе, развернулся и чуть не выпал из верткого лабораторного кресла доктора Патрика. Ахнул он, конечно, тоже мысленно, не дрогнув лицом, ничего и никому не говорящем о поразительном впечатлении, какое на него произвел внешний облик Прасковьи:

«Батюшки-светы!!! Вот вам экстерьерчик! Держите меня, в кому падаю… Она в самом деле сотворила «рерум экстернарум», приколистка! Как тыщу лет назад, дурында голозадая, всю женственность дуриком себе продырявила… Обетование, из рака ноги, дикость феодальная, античная и первобытная… В убежище с ним поперлась, назови ее Парашей…

О, Господи, еще одна приколистка на мою голову!»

Эдак возмутил и поразил Филиппа интимный пирсинг Прасковьи. Причем не просто тонкими золотыми колечками она насквозь проколола соски и еще одним оказались окольцованы большие половые губы. Но то, что это — трансмутированное в асилуме золото, дочиста нейтрализующее натуральную магию тела, рыцарь-инквизитор Филипп понял, едва только присмотрелся к смущенному внешнему виду профессионального чистильщика, эксперт-пилотессы княжны Прасковьи Олсуфьевой.

«Во где воистину себе пещерку запечатала так запечатала, дщерь Евина!

И асилум ее рад стараться, сверхъестественно чумичке своей помогать… Словно быка в обе ноздри, драгметаллом девичьи воротца окольцевал…

Благо, женственность у нее высоко расположена как у Маньки. Иначе бы п…ла, ходила б в раскорячку, дурында…

Ох мне суеверия простодырые! Что ж, будем наставлять, исправлять п…страдалицу…»

Еще раз бесстрастно смерив взглядом Прасковью с ног до головы, Филипп пододвинул ей круглую низкую табуреточку на колесиках:

— Весьма рад внове свидеться с вами, барышня. Присаживайтесь, дева Параскева, дщерь моя духовная, покалякаем о том, о сем, покамест сэр Патрик не принудил вас споспешествовать ему в дидактических трудах его ревностных.

— Доброе утро, Фил. Ой, простите за непочтительность, отец Филипп. Я вот, видите, сударь, окольцевалась сдуру. Самой стыдно…

Пирсинг на сосках я на Новый год завела, не зови меня Парашей. Обет воздержания ради победы над поганым Апедемаком приняла в понедельник, а во вторник в убежище к себе зашла… Ну не знаю… И вот…

— Вот оно тебе, Прасковья, стыдливую девичью красу и довело до кондиции, обетованной и ритуальной по стародавнему харизматическому канону. Куда ж без золотого колечка на самый срам-интим!

Притом срамным местом вперед, дева моя сущеглупая, вперлась ты в асилум с допотопным простонародным суеверием: якобы золото препятствует нехорошей магии и носителя его от зловредительных колдовских умыслов ограждает. Дескать, не ржавеет оно, не окисляется, стал-быть, и порче духовной не подвержено.

Убедила в том самое себя и асилум твой. А он услужливо способствовал золотому закреплению «рерум экстернарум». Дабы неповадно было тебе облыжных клятв давать, умыслив нарушать обетование лукаво.

Вона как и пошло у тебя самобытное искажение в сущности хорошо отработанного и простого ритуала. От суеверия слабомысленного и суетности женской пострадала.

Не так ли, кавалерственная дама Прасковья, дщерь моя духовная?

— Все так, отец Филипп, каюсь и раскаиваюсь.

Пирсинг у меня с Рождества, докладываю. На рождественскому балу в Осаке я мои сережки-флероны в открытом декольте носила. Потом обычные колечки в ниппеля вставила, чтоб дырки не заросли…

«Господи, помилуй и спаси! У нее мощнейший Дуо-Калатрава-Флерон, она же его, апотропей-психотроп себе на сиськи присобачила. Неофитам, например, нельзя такое и близко у тела держать во избежание завихрения мозгов…

И насчет клятвы ложной ее, чумичку, пророчески предупреждал даве, дубину стоеросовую… Ох мне дева-чума…

Ладненько, будем исправлять, поправлять в недомыслии и недоразумении содеянное…»

— …Скажи твоему асилуму спасибо, дева Параскева. Он мог бы ритуал иначе повернуть. Скажем, по старинному канону пронзить тебе оба сосца серебряными булавками и сковать их цепями с проколотыми таковым же образом срамными губами. Ему это запросто. А трансмутировать драгоценные металлы даже алхимикам-секулярам испокон веков по плечу.

В анналах гильдии арматоров значится, этакое ювелирное двойное трансмутированное украшение, веригами умерщвлявшее укромную плоть, до конца дней своих носила воинствующая дама-инквизитор Юдифь Альбионика, четыре века тому назад искоренившая подчистую зловредительных друидов на Британских островах.

Пошло же сие безобразие и плоти умерщвление изуверское от языческих архонтесс из сборища интерзиционистов, дававших обет безбрачия и целибата до победы над всевозможными ворогами. Вестимо: у них и болезненное прободение клитора бытовало в моде и его омертвление, и ритуальная кастрация путем удаления малых половых губ, и наложение швов на преддверие вагины…

Ведомо мне, Прасковья, как из твоего молодого арматора, рыцаря Геннадия, ты веревки вьешь. И ни в грош его не ставишь, хотя доктор он знающий и толковый. На обратный ритуал и пластическую хирургию в твоем анамнезе благодетельно уповает.

Тако же знаю и вижу, отчего рыцарь Микеле отказал тебе в епитимье. И тождественно рыцарю Патрику, буди арматорское либо иное разрешение сего неприглядного казуса, оставил на мое духовное усмотрение.

Из твоего откровенного раскаяния не могу взять в толк одно, Прасковья. Что князь Василий Васильевич мыслит по твоему поводу?

— Дюже разозлился и разгневался батюшка. Грозит проклясть и отречься от порченой дочери. Молвил: вдругорядь явлюся на его очи, то мечом отсечет-де мне все блудливое девичество, яко окольцованное и предъявленное санктуарием бесчестие и срам-говно сверху донизу…

Чтобы ни говорилось, становясь исповедимым, какими бы ни были их облачения, позы и выражения лиц — рыцарь-инквизитор оказывал на даму-зелота непререкаемое исправительное воздействие, значительно превосходящее возможности ее двенадцатого круга орденского посвящения. Таковы во времена предержащие его знания и силы, явленные не от мира и не от века сего. «Твоя Твоих Тебе приносящих, Господи…»

Даме Прасковье не дано понять: инквизитор сокровенно задействовал алмазные серьги-крестоцветы в мочках ее ушей. Неведомо ей и то, что исповедь у нее воспринимает рыцарь-зелот шестнадцатого круга посвящения, почитающий за благо официально и публично о том не возглашать.

Для всех, кроме рыцаря-адепта Патрика, посвященного в таинство благодатного продвижения, апостолический рыцарь-инквизитор Филипп неопределенное время пребудет зелотом двенадцатого круга. «Во имя вящей славы Господней служители Его скромны и смиренны…»

Предержащее решение полноправно принято рыцарем-инквизитором Филиппом. Таковы его непреложные прерогативы и нерушимые основополагающие орденские традиции, ничего не имеющие общего с людскими обычаями и преходящими правилами мирской обыденной морали.

Так было, и так будет.

Рыцарь Филипп не счел нужным читать даме Прасковье долгую дидактическую рацею. Он был краток и лаконичен, исчерпывающе выяснив конкретные синтагмы предпринятого ею ритуала «рерум экстернарум»:

— …Благая цель, моя кавалерственная дама, вовсе не в каждом случае оправдывает огромные средства, вложенные в ее достижение. Бывает, дорогое лекарство сказывается на здоровье горше самой горестной болезни.

Эвентуально искаженный ритуал подлежит непременной отмене. Прошу прибыть в сей день за четверть часа до заката в домовую часовню арматорской резиденции рыцаря Патрика, будучи облаченной в багряную мантию дамы-зелота.

Ныне я разрешаю вас, дама-зелот Прасковья, от вашего обетования и намерен наложить на вас исправительную епитимью инквизитора. Omnia. У меня все.

Одним плавным движением Прасковья приподнялась с низкого сиденьица, грациозно встала на правое колено, приложилась губами к рыцарскому перстню Филиппа. Отступила на несколько шагов назад, оглянулась, удостоверилась, что тайну исповеди обеспечивает аудиовизуальный занавес, и пропеллером взвилась в воздух, распростершись на двухметровой высоте в дивный идеальный шпагат — носки, лодыжки, бедра… как по линеечке…

Не левитируя, без телепортации она изящно и мягко вновь утвердилась на месте, укрепив ранее сложившееся мнение рыцаря-инквизитора:

«Для женщин, подобных даме Прасковье, обет воздержания есть дополнительный соблазн, чреватый клятвенной ложью и возможными проблемами с убежищем… Коль скоро кольцо из асилума на самом женственном месте не мешает ей свободно расслаблять интимные мышцы и заставлять работать с полной нагрузкой все остальные, притом без какой-либо дивинации».

— Оп-ля! Omnia! Сказал и душу мне облегчил. Dixit et animam meam levavit!

Спасибо вам, отец Филипп. Я сейчас могу и в убежище завалиться, ничегошеньки не опасаясь, назови меня Парашей.

— В асилум твой, дева моя Параскева, ты попадешь не ранее рассветного часа.

— Как скажете, рыцарь.

— Скажу, ступай, дщерь Евина, к эрлу Патрикусу. Передай ему, рабу Божьему, кабы сготовил для меня сребреник тутошний, вест-индийский. Богу — богово, нам, людишкам — мирское…

Вы свободны, дама-зелот Прасковья.

— Да, рыцарь.

«Ох мне…

На дедушку Патрикей Еремеича грешу: он-де моему любимому личному составу мозги сикось-накось крутит, вертит. Этим вот тренингом, патер ностер, в детство вгоняет взрослых сисястых девок.

Сам-то — хорош гусь. Из супер-пупер дамы-зелота неофитку недоделанную сотворил. Ишь, козочкой молоденькой скачет, на одной ножке, будто маленькая девочка во дворе по классикам прыг-скок…»

— 2-

Прецептор Патрик усадил за мониторы и дистанционные манипуляторы даму Прасковью, дал ей руководящие указания и решил предаться необходимому отдыху, организовав кофе-брейк. Да и кофе в его большой пинтовой кружке к тому времени остыл и иссяк.

Филипп устроился в другом лабораторном углу обширного, высотой в два добрых этажа, арматорского зала с высоко расположенными, выходящими на четыре стороны света длинными тонированным окнами под потолок. Сел он у кофеварки «экспрессо» и пирожных вдали от тренажеров, поблизости от татами, предназначенного для силовых единоборств.

«Ага! Здесь-то док Патрик и будет мне бахвалиться кое-какими успехами непропеченных неофиток. Что ж, сдобное тесто по его рецепту можно-таки попробовать на вкус. После добавим, чего не достает, скажем, корицы или мускатного ореха, отработав рецептуру…»

— …Сэр Фил, у меня все достаточно готово для сегодняшней рабочей демонстрации. Но прежде извольте получить ваш серебряный доллар, мой своекорыстный и жадный мистер Фил Ирнив.

Вынужден признать, сэр. Наше пари мною безобразно проиграно. Добросовестно заблуждаясь, я напрасно уцепился за версию сэра Питера о некоем проклятии Апедемака, наведенного им на своих преследователей. Потому как виной нашей спорадической, иногда трудно преодолимой тяги к натуральной магии и к магическим хулиганствам явился постэффект моего «престера Суончера».

К моему глубочайшему прискорбию, ритуал пока не отработан, и его побочным эффектом стала естественная порча. Она, о горе нам! тем или иным неподобающим образом поразила всех харизматиков, кто подвергся воздействию «престера Суончера».

Но это кратковременное явление, коллега. Я, кстати, отделался от него утром во вторник, когда в неописуемом раздражении наложил узы безмолвствия на двух похмельных богохульных мусорщиков и в дистиллированную воду трансмутировал бензин в баке их монструозного автомобиля.

В то время мой антикварный голубой «кадди» тоже пострадал. Как и современные транспортные средства некоторых соседей достопочтенного доктора Суончера, он оказался заправленным медицинским этиловым спиртом.

С того дня, брат Филипп, я не наблюдал у себя рецидивов. А мой сосед, досточтимый мистер Томас Торнстоун, в университетской клинике успешно поправляется после белой горячки и злоупотребления ниспосланных ему с неба, как он утверждает, 40 литров свободной выпивки.

— Пожалуй, док, на мне побольше вашего сказался побочный эффект «престера Суончера». В ночь на среду я опрометчиво возжелал утихомирить двух задравшихся помойных котов у меня во дворе. На переполненные мусорные баки навел полтергейст, устроил бесчиние и безобразие, но котов разогнал не сразу.

Как-то нехорошо вышло, связал я мелкую кошачью сволочь хвостами и не сразу догадался их обрубить, когда они с мявом и ревом бросились спасаться в разные стороны. Переполошили весь квартал.

Утром развалилась на досочки скамейка во дворе, где собравшиеся пенсионеры в ночном кошачьем переполохе обвиняли агрессивный союз НАТО, расширяющийся на восток, имперскую Россию, лезущую на запад, и США, орудующие везде, куда их не звали. Североамериканские штаты оказались виновными и в том, что ночью на улице рухнул на проезжую часть многометровый идеологический рекламный щит.

К счастью, от белоросской государственной идеологии никто не пострадал. А злопыхательство дворовых ветеранов строительства коммунизма и национального суверенитета обернулось незначительными ушибами мягких тканей седалища.

Был у меня еще один гендерный казус, брат Патрик. О нем я покуда умолчу в силу сцепления секулярных эвентуальностей. Но ситуация у меня под контролем. И весьма кстати вскоре ситуативно пригодятся золотые кольца кавалерственной дамы Прасковьи.

— Мисс Праски оказалась нам обоим полезной, сэр. Тщательно изучив ее казус, я пришел к выводу, что клиническая картина нисколько не соответствует имманентной ретрибутивности за использование харизматических дарований, если в произошедшем с дамой Праски акциденте активно участвовал ее асилум. Отсюда было недалеко до умозаключения о поисках иного агента неприятностей, непристойностей, несообразностей, поразивших в большей или меньшей степени всех участников операций «Ночной первомай» и «Львиный бог Апедемак».

Свидетельства, полученные от вас, сэр Фил, и других коллег я основательно изучу и, думаю, кое-что в синтагмах и парадигме моего ритуала требует небольшой доработки. Что и как изменять, я уже примерно представляю.

Нет худа без добра, сэр. По сути факта, веретенообразные вулканические бомбы, захваченные престером в кальдере Нгоронгоро, стали хорошим полуфабрикатом для производства иммобилизующих капканов и репеллентов, отпугивающих элементарных носителей натуральной магии. В этом меня уверяют коллеги из Юго-Африканской конгрегации.

Помимо того, нам несомненна и польза от золотых колец мисс Праски, подвергшихся сначала определенному влиянию «престера Суончера», а затем трансмутированных ее асилумом. Получается отличный гандикап для нее, если я могу индуцировать и модулировать электромагнитные потенциалы в ее пирсинге, напрямую контактирующим с эрогенным зонами.

Увеличивая амплитуду сигнала, я надежно снижаю уровень боеспособности дамы-зелота Праски не менее, чем на 60 процентов. Это ограничение, сэр, нам сегодня обязательно потребуется в силовом единоборстве леди Праски по очереди с мисс Энфи, мисс Мэри и миссис Фил Ирнив.

«Посмотрим, посмотрим, чего мне предзнание и прогностика предвещают. Дева Параскева — это вам не кукла Барби, пожалте на татами. Как вдарит, никому мало не покажется… Вот она вам ужо задаст, болезным, для пользы дела, ума-разума вложит, настучав по голове, по челюсти и по затылку, чувствительно…»

Ход мыслей Филиппа был понятен доктору Патрику. Хотя он несколько переоценил сердобольность и супружеские чувства собеседника, поспешив его успокоить:

— О нет, сэр Фил! Заверяю вас, тяжелый психофизиологический урон исключен на 100 процентов. Средней тяжести спортивные травмы допустимы лишь на 10–20 процентов. Только в одном-двух случаях из десяти точные удары нанесут физическое поражение. Потому что каждую соперницу я персонально обеспечиваю орденского стандарта ритуально наведенной инерционной защитой, гасящей травматические удары.

Со всем тем вы не подумайте, сэр Фил, будто я излишне мягкосердечен. Сто процентов пропущенных ударов отзовутся на противоборствующих сторонах реальной фантомной болью в полноконтактном рукопашном бою вне стилей и правил. Шоковый урон я исключил, но бой есть бой.

Компьютерное обеспечение у меня в основном отлажено, серьезных сбоев быть не должно, в аппаратной части уверен, насколько можно ее технологически зарезервировать. В то же время теургическая защита участниц — моя персональная забота, брат Филипп.

— Ваш дидактический карт-бланш и ваши прерогативы прецептора непреложны, брат Патрик.

Поэтому не могу не сообщить вам, сэр, одно обстоятельство. Я освободил даму-зелота Праски от данного ею обета «рерум экстернарум». И твердо намерен отменить теургические последствия искаженного ритуала сегодня же на закате.

— О сэр рыцарь! Дама-зелот Праски успеет исполнить ее сегодняшнюю роль до двух часов после меридиана. Затем она в полном вашем распоряжении, отец Филипп, после того, как в цивилизованных одеяниях примет благопристойный вид молодой леди, а не развратной языческой архонтессы.

По сути факта, брат Филипп, я не порицаю княжну Прасковью Васильевну, — перешел на русский язык Патрик Суончер. — Будучи хорошо знаком с нею более 120 лет, — я помню княжну весьма юной и стеснительной барышней, — уверяю вас, дорогой мой Филипп Олегыч: ее нынешняя экстравагантность ни в коей мере дурно не повлияет на наших милых воспитанниц.

— Хотелось бы в это верить, мой дорогой сэр Патрик.

В то время пока арматор Патрик занимался контрольным тестированием аппаратуры обратной связи, рыцарь Филипп вскользь глянул, как в центре зала профессионально разминает мышцы Прасковья. По сигналу Патрика она послушно оставила наблюдательный пост у мониторов и готовилась к предстоящим схваткам.

«М-да… Юную деву Параскеву наш Патрикей Еремеич начал по-арматорски пользовать и приводить к орденскому порядку… эдак… в 1895 году от Рождества Христова…

Выходит, русская княжна Прасковья Олсуфьева малость постарше кроатской княжны Вероники Триконич в календарном летоисчислении. Но у дщери моей беспутной, не зови ее Парашей, психофизиология покрепче будет… и помоложе… по сравнению с 28 годами барышни Вероники…

Прелестями девичьими они нынь походят друг на друга… У обеих курносые округлости одного и того же симпатичного дамского размерчика, соски смотрят вверх, мало вертикально не стоят. Вот и золотые колечки-то у девы Параскевы на ареолах почти что горизонтально лежат…

Приколистка, из рака ноги…

Может, и впрямь ее к нам в Киев перетащить разъездным чистильщиком? Вакансия в наличии. А нашу Нику к ней в арматоры? Она ей живо устроит прошмандец, гинекологию и проктологию, такой пирсинг покажет… что в лобок, что по лбу..

Обе очень вам ничего девицы… Хотя у Ники бюст видится многая превосходящим, оттого что она и в плечах и в бедрах поуже Прасковьи, ростом ниже. И биоскульптурный культуризм полагает извращением, коли речь идет о сглаженной выразительности женской мускулатуры.

Зато Прасковья — девка у нас ядреная в бицепсах и в ягодичных мышцах. Но не все у нее наружу, кое-что красиво сглажено в полном согласии с калокагатией дока Патрика, явно чувствуется его школа.

Не то что у моей новоиспеченной подружки Вики Ристальской.

Во где угораздило! И все благодаря экспериментам деда Патрикея, техногностика хренова…

Ладненько, будем справедливы. Потому как я сам предложил ему крутануть «престер Суончера» на вулкане Нгоронгоро. И на арматурную красотку Вику глаз положил еще во время просмотра пророческого видения…

…И розочка в асилуме неспроста, право слово, организовалась в четверг раненько поутру, будто по заказу либо в неизреченном пророчестве…

…Ника права: истинно анатомическое пособие из медицинской академии под названием «Содрали с бедной девушки три шкуры». Но приставить к делу мускулатурную зверь-девицу Ристальскую можно и должно…»

Во вторник рыцарь-инквизитор Филипп дал задание сквайру Константину установить наблюдение за объектом, именуемым Викторией Ристальской и прочая. Собрать о ней необходимую информацию и лично ему доложить об исполнении приказа.

Исполнительный сквайр Константин сделал все как положено, многословно отрапортовал и неожиданно сам себя горделиво похвалил:

— …Обтоптал подозреваемый объект, рыцарь, самолично и на «отлично». Продолжать вести наблюдение, сударь?

— Этого достаточно, сквайр. Вы свободны.

— Благодарю вас, рыцарь…

«Ага! Кастуся Полупанича достал суончеровский престер на Малой Чарони. Вишь ты, инициативно предлагает транспонировать и переквалифицировать объект в субалтерна. Не его это собачье дело, поисковик-драфтер хренов…

Да, сверхосторожного сквайра, оказывается, к этой ведьме-летунье тянет… Нет, это явно не воздаяние за грехи наши… Во где наэкспериментировал адепт Патрик!»

Докладывал сквайр Константин рыцарю-зелоту Филиппу в четверг до полудня. А пополудни Филипп Ирнеев в своебычном режиме открытого предложения обольстительно общался с Викой Ристальской в офисе треста «Спецстроймонтаж», вручил ей белую розу и пригласил вечером разделить с ним совместное удовольствие от посещения закрытого спортивного клуба.

— …Лучшего места по-спортивному развеяться, Виктория моя Федоровна, ваш покорный слуга у нас в городе не знает…

О школе выживания, о непревзойденном мастере восточных единоборств сэнсэе Кане Тендо девушка Вика была немало наслышана и потому охотно приняла галантные ухаживания молодого человека, излучавшего силу, здоровье и уверенность в собственных силах.

Поначалу Вика Ристальская решила членовредительно наказать нахального ухажера за самоуверенность, если он подставляется и ему, козлу, невдомек, чем она его может одарить, оделить и отоварить нынче же ввечеру. Однако после жесткого спарринга по правилам кунг-фу она сама пребывала в убежденности, что симпатичного и совсем не навязчивого мирового парня Фильку Ирнеева знает едва ли не с детства. Либо по крайней мере познакомилась с ним в прошлом, быть может, в позапрошлом году летом на соревнованиях по скалолазанию.

«Возможно, в Крыму или на Красноярских столбах где-то там Филька с кем-то тусовался в компании пацанов то ли из Киева, то ли из Питера?

Бог с ним, не могу вспомнить. Захочет — сам скажет, где и с кем он меня в первый раз увидел…»

В длинной юбке на службе при должном макияже, потом под вечер в джинсах, после в просторном кимоно Вика уже не казалась Филиппу пособием по анатомии, но приятной и умной девушкой с университетским дипломом мехмата. Разве что он слегка разочаровался в ней, когда она в машине нечаянно призналась ему как лучшему другу-мужчине в тайном заветном желании обзавестись пирсингом на сосках и даже в другом интимном девичьем месте.

— …Представляешь, Фил, тогда спокойно раздеваешься в натуре, ну на пляже там, на природе… И ни одного себе фига приставучего урода не надо отшибать от себя ногами или руками…

«Приколистка, из рака ноги!»

Все же рыцарь Филипп прямо на месте в «лендровере» взял у Вики и номер ее домашнего телефона и аккуратно добыл достаточные образцы тканей для последующего арматорского исследования ее генома на предмет выявления предрасположенности к транспозиции харизмы.

— …Я как другу тебе, Фил, доверяю. Если срочно нужна, например, кому-нибудь там по кумполу и по яйцам настучать, звони хоть ночью, напарник, когда я мобильник отключаю…

«Безусловно, дотоле надобно сию плоть тварную избавить от магической натуральной скверны. Чай, душа крещеная, согласно греко-католической обрядности… И крестик на ней нательный, золотой. Не фуфельный, но освященный должным чином. Недаром она его на время бесчинной левитации снимает и в шкатулочку прячет…»

В тот же вечер арматор Вероника приступила к предварительному компьютерному анализу генома Вики Ристальской, выразив занудное неудовольствие и недоумение:

— …Сделаю как велишь, братец Фил, в одну кассу по арматорскому уставу. И спрашивать, зачем тебе это надо, не стану, рыцарь.

Ладно, моему Костику оная зверь-девица дивно приглянулась. Его всегда на уродов и на монстров тянуло. Что в лобок, что по лбу… Субсексуальная, зажатая, фригидная… Причем с регенерированным гименом. Целку ей у меня в «Триконе» восстановили…

Но тебе-то она зачем, скажи по-человечески? Возни с ней не оберешься. Ни в анус, ни к вагине…

— Ты же отчего-то возишься со своей секретуткой Ксюшей.

— Так это я для Костика ее содержу. Иначе не то чтобы в регистратуру сослала, а вообще бы на хрен уволила уродку из «Трикона».

Ксюша Недойко моему Костику Полупаничу нужна по медицинским показаниям, всегда под рукой и поддерживает старичка в хорошем молодом тонусе. Ему много не надо, а с другими бабами, девками он давно уж импотент…

Чтоб ты знал, у подавляющего большинства наших орденских субалтернов половая функция угасает как у обычных секуляров в 60–70 лет. С виду еще здоровый сильный мужчинка, но у его дружка в штанах только и осталось одно-единственное удовольствие — пописать утречком…

С арматорскими разговорчиками дама Вероника закончила беглое изучение представленных ей генетических образцов, о чем и она и заявила, не скрывая удовлетворения от полученного однозначного результата:

— Хочу вас порадовать, рыцарь Филипп, да и себя заодно. На полноценную транспозицию харизмы особа, именуемая Викторией Федоровной Ристальской, 26-ти лет в психофизиологии секуляра, не тянет и не катит. Какой из этой монстрятины получится субалтерн, скажу позднее после детального анализа…

Фил, на хрен она тебе упала, культуристка завернутая? Тупорылых субалтернов, мышца на мышце, у нас до фига и больше. Клади их по тринадцать на дюжину, прошмандовок с каменными яичниками и обалдуев со стальными яйцами.

Давай лучше твоего сэнсэя Кана Тендо в субалтерны определим, рукоположим. Он-то уж точно будет хорошим инструктором рукопашного боя в академии у Руперта. Тогда проживет твой старикашка, братец Фил, вторую себе жизнь, думаю, спецом-сквайром шестого ранга… Еще лет семьдесят, как арматор гарантирую. И Патрик в свой черед со мной согласен.

— Посмотрим…

— 3-

По громкой связи доктор Патрик пригласил приблизиться четверку участниц демонстрационных боев и по очередности молча, строго обревизовал, досмотрел внешний вид каждой.

«Ага… как насчет достоинства и осанки, дорогие леди?»

Не совсем удовлетворившись досмотром и ревизией, суровый адепт судейским тоном, не предвещавшим ничего хорошего тем, кто осмелится его ослушаться, сухо распорядился:

— Мои леди! Первая пара — мисс Праски против мисс Энфи. Два раунда по пять минут. Миссис Нэнси — секундант мисс Праски. Мисс Мэри ассистирует для мисс Энфи. Прошу занять надлежащие места, кавалерственные дамы.

Филиппу же Патрик дал объяснение собственной суровости:

— Мне не нравится их легкомысленная агрессивность, сэр. Леди Праски вынашивает хулиганское намерение нанести серьезные увечья леди Энфи. Тогда как дамы-неофиты Нэнси и Мэри изнывают от необоснованного желания одержать убедительную победу над самой дамой-зелотом Праски.

Из чего следует: леди секунданты полноценно испытают все болевые ощущения противоборствующих участниц. Болеть душой и по-спортивному поддерживать дружественную сторону нашим дражайшим леди придется более чем должным образом, брат Фил. Для того у меня найдется немало арматорских средств и возможностей, сэр.

Я положительно уверен, вы не станете мне возражать, мой дорогой рыцарь Филипп.

— Мой дорогой прецептор Патрик, вот вам моя рука. В данном случае ваши знания и силы непреложны, сэр.

Заручившись и обнадежившись подтверждением Филиппа, доктор Патрик агрессивно засучил рукава накрахмаленного белого халата, извлек из ящика лабораторного стола два пластиковых браслета-напульсника и плотно пристегнул их к запястьям. Воздев руки, он пошевелил в воздухе пальцами, активируя оптическое распознавание операционной системой новых периферийных устройств. Контрольным тестированием подключенных беспроводных манипуляторов Патрик Суончер, разумеется, не пренебрег.

«Так-так-так… док Патрик намерен лично не только судить схватки, но и на ходу руководить боем, устанавливать свои порядки и менять правила там, где их вроде бы не существует. Для того у него в закромах нашлись эргатические идеомоторные браслеты Тинсмита.

Кое-кто у нас непорядочно называет недружественным эргоинтерфейс сквайра Седрика Тинсмита с говорящей англосаксонской фамилией Жестянщик. А вот рыцарю-адепту Патрику этот вовсе не жестяной интерфейс в самый раз, когда синхронно, в режиме реального времени требуется управлять группами мышц и болевыми ощущениями четырех дам, стремящихся показать высший класс.

В спорте порядок иногда бьет класс, бывает, очень больно, дорогие леди и джентльмены. И в нашем с вами убого недоразвитом информационно-технологическом обществе интерфейс Тинсмита на порядок превосходит теперешний средний уровень освоения прогрессивных компьютерных достижений, включая привычные задубевшие и закостеневшие навыки ограниченных пользователей.

Разработал сей эргоинтерфейс наш научный гений мистер Седрик Тинсмит для пилотирования орденских «серафимов». Повсеместно внедрить его опытно-конструкторские разработки можно хоть сейчас, если бы не хренова гора и чертова дюжина пилотов, желающих летать по старинке, держась за ветхозаветный штурвал или за джойстики, придуманные в прошлом веке.

Поговаривают: управление многовекторной тягой «серафимов» нового поколения, предназначенных для сверхманевренного боя в безвоздушном пространстве, а также перехвата высокоскоростных баллистических и управляемых целей в атмосфере, будет оснащаться исключительно интерфейсом Тинсмита. Аналогично и продвинутые системы вооружения всех модернизированных летательных аппаратов.

Впоследствии идеомоторные штукенции намечено массово применять на индивидуальном стрелковом оружии.

Пока же наш и ваш застойный и отстойный народишко привык не доверять высоким информационным технологиям. Возьми хоть секуляров, хоть харизматиков. Везде одна и та же хренотень и мракобесие.

Отдельные пилоты «серафимов» предпочитают на бреющем полете прибегать к теургии, невзирая на неизбежное воздаяние. Лишь бы не трогать старый добрый компьютерный курсопрокладчик и огибатель рельефа. Автопилот у земли, видите ли, для них страшнее, чем ретрибутивность и страх Божий.

И возраст тут ни при чем. Вон молочно-шоколадная девочка Умба, та компьютерной графики, джойстиков, сенсорных панелей не боится. Зато моя медовая дева Параскева, как вцепилась в начале прошлого века за штурвал на деревянном «фармане», так до сих пор оторваться от него не может, дурында.

Вот ее и бросает в простодырые суеверия-поверия. Надо же, золото у нее колдовство отпугивает! Такую бездумно глупую парашу и языческие архонты не запускали, чтобы охмурять и горбатого лепить лохам-секулярам…

Тайны исповеди никоим образом, равно их подобием, нарушать не стану. Она, чувырла, сама обо всем доложит экселенцу Микеле и у князя Василия отцовское прощение вымолит.

Надобно с ее достопочтенным родителем педагогическую беседу онлайн устроить. Пускай нам и грех приведение к порядку взрослых людей педагогикой обзывать. Педагогия, она же педофилия, педерастия…

Патрику-то очевидную этимологию и трудности с Прасковьей нет нужды растолковывать, если у него не лирика на уме, а вон физика на разграфленных мультисекторных сенсорных панелях под обеими руками.

Эт-то правильно. Усилить аппаратную часть и лишний раз ее протестировать никогда не помешает. И девок наших тазобедренных, дойки в оттопырку, можно малость лирически, элегически помариновать несколько минуточек в напряженном ожидании…»

Между тем Патрик немного опустил лабораторное кресло для лучшего обзора на панорамном пятикомпонентном мониторе. Контролировать бои он собирается первым делом с помощью технических средств и виртуальной среды в дополнительной реальности. Непосредственная визуальная картина всего происходящего на татами для него предъявляется второстепенной и уточняющей цифровое восприятие.

Филиппу, напротив, незачем всматриваться в пульсирующие диаграммы, мгновенно схватывать мелькающую цифирь в эргометрических таблицах и следить за амплитудой синусоид в силовых осциллограммах мышечного тонуса. Потому он поднял кресло как можно выше, устроившись, словно в бельэтаже, на этаком обзорном насесте.

«Как всегда, высокочтимые леди и джентльмены, долго, очень долго и сверх того готовимся, тренируемся ради короткой, бывает, мгновенной схватки. Один удар, один выстрел, и все кончено… Если, конечно, тому предшествовали долгие часы, месяцы, годы, десятилетия правильных тренировок и целенаправленной боевой подготовки…

Что такое идеомоторные браслеты, наши дамы определенно знают. Предзнание и прогностику Патрик никому не ограничивает. Батальное ясновидение можно использовать по максимуму всем, кроме, наверное, Прасковьи.

В любом случае все примерно догадываются, чего им ждать от Патрика, засучившего рукава для их драки. Но каждая реагирует по-разному.

Настена — молодца, стоит в свободной позе, умненько расслабила скелетные мышцы в предзнании неотвратимых болезненных сюрпризов от прецептора Патрика. Так и надо, жена моя любимая, блаженны кроткие неофитки.

Манька же, наоборот, в другом углу, дурында, дергается, возбудилась, синие глазищи горят, розовые соски торчком стоят, бедра и клитор напряжены…

Добрых чувств к даме Прасковье она, конечно же, не испытывает. За Анфису душевно болеет и без какой-либо обратной связи. Ей самой не терпится неукротимо вломить деве моей Параскеве в сись-пись, чтоб золотые колечки по татами в разные стороны…

Ох и не любит же наша Манька дам-зелотов! Ревнует и завидует им до потери пульса…»

Наконец прозвучал гонг и противостоящие участницы схватки, одновременно так подобные и очень несхожие между собой, поклонились рыцарю Патрику, рыцарю Филиппу, друг другу. Обе кавалерственные дамы начали вовсе не потешный и нешуточный поединок, где разрешено наносить любые удары в полную силу.

И это не их забота, нанесут ли они смертельный удар сопернице, бывшей подруге и соратнице, на десять минут ставшей непримиримым врагом, неприятелем, реальным противником.

На войне как на войне — в бой, вперед, до победного конца. Будь этот бой учебно-тренировочным, это — далеко не спортивное зрелище. Еще меньше боевые действия напоминают досужие развлечения мирских обывателей, вчуже, по-любительски глазеющих на состязания профессионально и театрально выступающих актеров-спортсменов на потребу широкой публике.

Ни Анфиса, ни Прасковья и думать не думали как-нибудь играть на публику, начав обоюдно прощупывать оборону одна за другой ложными атаками, всячески маскируя свои устремления. Обе они не знают, чего может им позволить прецептор Патрик, но стремятся достичь максимального поражения врага.

Дама-неофит Анфиса с честью выдержала первые минуты боевого соприкосновения, нанесла хороший парализующий удар в бедро даме-зелоту Прасковье, ограничив ее подвижность. Но и сама пропустила несколько чувствительных ударов по корпусу, от которых гораздо больше претерпела ей ассистирующая дама-неофит Мария.

«Патрик не шутит, Мань. Понимать надо, у него серьезные матримониальные намерения. И схватка с Прасковьей тебе также предстоит нешутейная, безжалостная еще до ланча, назначенного на два часа пополудни…»

Если уж кому сочувствовал, симпатизировал в тот момент Филипп Ирнеев, так это Прасковье Олсуфьевой. Ведь той приходится единовременно сражаться по трем направлениям защиты и атаки. Прежде всего не такой уж слабой соперницей для нее оказалась Анфиса. Второй же неприятельской стороной для нее намеренно стала Мария.

Если Настя расслабленно пассивничает, то Мария как секундант прекрасно сориентировалась в обстановке и, насколько получается, старательно использует возможности обратной нейрофизиологической связи, помогая Анфисе своими предзнанием и прогностикой, ясновидением, активно предупреждая о неприятельских поползновениях Прасковьи.

В то же время зачислить рыцаря Патрика себе в доброжелатели кавалерственная дама Прасковья ну уж никак не может. Если даме-неофиту он вовсе не препятствует, то стремительные серии атак дамы-зелота раз за разом чувствительным воздействием останавливает в разгаре или же бесцеремонно срывает в самом начале. В его эргатической власти и Анфису нежданно-негаданно вывести из-под неотразимого, казалось, сокрушительного удара Прасковьи.

Как-то для себя незаметно Филипп начал любоваться красивой схваткой и превратился в конце первого раунда в обыкновенного зрителя, наслаждающегося редкостным представлением. Естественно, болеет он за Прасковью, одной объективности ради сравнивая обеих воительниц.

«…Обе заплели длинные волосы в косы. У Прасковьи коса темно-русая, потолще, у Анфисы — черная как смоль, подлиннее будет. И та и другая способны воспользоваться своей косой для защиты в стилистике кунг-фу или для удушающего захвата соперницы…

У Анфисы вся кожа молочно-белая, с ног до волос. Загаром она пренебрегает, если, как она мне сказала, не испытывает недостатка в витамине D, рахит ей не угрожает, а загорелую кожу можно имитировать ферментами или просто тональной пудрой.

Прасковья же постоянно и неустанно пигментацию поддерживает и гордится изумительной загорелостью, темно-медовой с золотом. Зимой и летом ультрафиолетовыми лучами насыщает кожу, от кончиков пальцев на ногах до корней волос…

В обхвате бедер обе примерно одинаковы, но Анфискина талия поуже — у нее на пояснице мышц меньше. Зато ее бедра длиннее и ростом она чуток выше девы Параскевы…

У Прасковьи окольцованные девичьи воротца высоко впереди. А у Анфисы вся ее нижняя богатая женственность лучше видна сзади, когда она в высоком прыжке неожиданно наносит удары на поражение то с левой, то с правой толчковой ноги, стремясь запутать врага.

М-да… обе пустились во все тяжкие. У Прасковьи левый сосок кровоточит, дурацким колечком надорван, когда уходила от проникающего удара под сердце.

Анфиске же неслабо перепало в конце раунда от двойного свинга справа: губа рассечена, ссадина на щеке. Кровищи полон рот.

Ага! Настена моя встрепенулась. Пытается дистанционно Прасковью подлечить. Пожалуй, Патрик им это позволит. Тем более время первого раунда истекло…»

В перерыве Патрик дал краткий комментарий Филиппу и озабоченно испросил у него совета:

— Как могу, я сдерживаю даму Праски, сэр. Она значительно превосходит неофита Энфи по всем показателям. Видите ли, брат Фил, простите за трюизм, на войне как на войне, а бой есть бой…

«Ну да, видали! То-то дева моя Параскева порой боится завершать атаку, опасаясь получить от нашего доброго дедушки резкий удар в показатели. Или пряменько в девичью игрушку нехилым электроразрядом от золотого колечка. Оно еще, небось, у нее нагревается безбожно до температуры ожога…»

— Не завершить ли нам на этом их жестокосердный матч, сэр Фил?

— Отчего же прерывать столь интересную встречу, сэр? Думаю, мой дорогой сэр Патрик, неофитам Мэри и Нэнси ваш урок включенного ассистирования весьма полезен.

Все-таки Филипп Ирнеев был на стороне Прасковьи Олсуфьевой. И она не разочаровала своего единственного болельщика.

На первой же минуте второго раунда дама Прасковья не упустила единый шанс и миг результативно провести один ей позволенный удар из десяти безуспешных попыток. В бою как в бою, и дама Анфиса пропустила справа боковой ребром стопы в основание черепа.

От поверженной соперницы, еще не успевшей упасть без сознания, Прасковья мигом весьма благорассудительно отскочила в секундантский угол к Анастасии. Секундант Мария просигналила о сдаче, и рефери Патрик невозмутимо объявил о прекращении поединка за явным преимуществом дамы-зелота Праски.

В то время как Мария и Анастасия оказывали Анфисе скорую арматорскую помощь, избавляли ее от корсетного пояса-бандажа, Патрик все тем же судейским голосом обратился к Филиппу:

— Брат Фил, не соблаговолите ли вы ассистировать даме-зелоту Праски в ее встрече с дамой-неофитом Мэри, сэр?

— Мне следует так же опоясаться, сэр?

— Если не возражаете, сэр, — не скрыл своего довольства доктор Патрик, доставая из стола фиолетовый бандаж для Филиппа. — Достаточно раздеться до пояса, брат Фил.

Наши леди довольно взбудоражены, чтобы вносить либидозность в их состязания, сэр. Усложнение параметров контроля, знаете ли, коль скоро они станут физиологически мотивированными женщинами, сражающимися между собой за продолжение рода с привлекательным мужчиной-производителем.

Полных ощущений от нейрофизиологической обратной связи вы не испытаете, но в какой-то мере у вас получится ее прочувствовать, когда система практически по ходу боя настроится на ваши органические параметры, нарочито заложенные мною в ее базу данных, сэр…

«Батюшки-светы!», — чисто по-русски удивился свежеиспеченный секундант Филипп. «А дева-то моя Параскева совсем не понарошку тушуется и стыдится…»

Действительно, Прасковья густо покраснела под темно-медовым загаром, когда Филипп деловито, по-спортивному, как тренер, ничего личного, умело пальпировал ее брови, окольцованные соски, половые губы, внутреннюю поверхность бедер на предмет выявления повреждений и успешности первичного заживления, предпринятого арматором Анастасией.

Сейчас дама-неофит Нэнси предстала секундантом у дамы-неофита Мэри по решению рефери Патрика.

— Один трехминутный раунд, леди и джентльмены, — коротко объявил сэр Патрик, ударив деревянным молоточком в судейский медный гонг.

Против дамы-неофита Марии, не сравнимой с ней по владению боевыми искусствами, дама-зелот Прасковья не злоумышляла чего-нибудь предосудительного и членовредительного. Даром что, покамест дама-зелот набирала победные очки, за три минуты самонадеянной неофитке немало перепало болевых ощущений от нее и, разумеется, от доктора Патрика, ни на десятую долю секунды не ослаблявшего напряженный контроль над ходом неравного поединка.

Филипп чего-либо безумно и неразумно неприятного не испытал, витал себе мыслью в иных сферах незамысловатого ясновидения. Потому как Прасковья грамотно уходила и уклонялась от мало-мальски эффективных и точных ударов Марии.

«Настена принципиально не помогает нашей Маньке с батальным ясновидением и предзнанием. За деву мою Параскеву, бездарно окольцованную, переживает. Как познакомились на обеде в замке Коринт, так сразу и понравились друг дружке, а теперь, вишь, лучшие подруги не разлей вода…

Ага! Манька-то нашу деву Параскеву к Патрику сдуру взревновала… Придется и ей исправительное отцовское внушение сделать…

А Патрика можно поднапрячь сгладить арматурные мышцы у Вики Ристальской, чтоб смотрелась не хуже Прасковьи. Может, он ей и сисек добавит, хотя бы до Анфискиного мелкосопочника…»

Внешне Анфиса выглядела достаточно оправившейся от сокрушительного нокаута. Она спокойно и расслаблено наблюдала за чужой схваткой. Но Филипп-то чувствовал и видел ее ошеломление и нешуточную контузию.

«М-да… одна моя дщерь духовная нехило отоварила и круто оконфузила другую. Ништяк, война — чушня, главное — маневры…

Сегодня нашу Анфиску док Патрик Суончер малость подлечит, а завтра-послезавтра докторша Вера Нич преотлично доведет до ума ее потрясенные и сотрясенные мозги…»

Рисунок трехминутного боя Прасковьи с Анастасией мало чем отличался от ее рукопашного столкновения с мисс Мэри, теперь ставшей секундантом у миссис Нэнси. «Та же убедительная победа по очкам, дорогие леди и джентльмены…»

Во время получасового перерыва рыцарь-зелот Филипп заинтересовано, теперь с практическим знанием дела, выслушал арматорское введение адепта Патрика в теорию нейрофизиологической обратной связи, но остался не с ним у мониторов, приступив к обязанностям секунданта дамы-неофита Марии.

— Мисс Мэри, миссис Нэнси! Три раунда по пять минут.

С нами Бог и орденское предназначение. С ними не спорят, их стараются уяснить и соответствовать им. Прошу об этом не забывать, леди и джентльмены, — предупредил состязающиеся стороны адепт Патрик все тем же сухим судейским тоном.

«Ага! Дева моя Параскева перестала стесняться, пришла в игривое и фривольное настроение, бедро изогнула, ножки кокетливо скрестила. Того и гляди, начнет колечком в паху играть. Щ-а-а-с дед Патрикей тебе вломит за достоинство и осанку…»

Прасковья дружеское мнение Филиппа уловила. И мгновенно, не дожидаясь санации прецептора Патрика, приняла более пристойную и подобающую для секунданта позу: ноги на ширине плеч, руки полусогнуты, локти прижаты к бокам, сжатые кулаки на бедрах.

Меж тем Мария и Анастасия меньше всего думали о благопристойных позах и грациозных движениях, сойдясь в рукопашной удар в удар.

«Так-так-так… Первый раунд… Выставка достижений кавалерственных дам. И обе наши милые воспитанницы полны непреклонной решимости их продемонстрировать любимым мужчинам…

…О-хо-хо… похоже Манька с Настеной решили всерьез последовать идиотическому совету Прасковьи, назови ей Парашей. Драться-де бабам стоит не из-за тряпок, но чтобы завоевать себе право на мужчину…

…Спрашивается, кого им делить, нашим дурындам, не щадя живота своего… А также почек, печени и оченно привлекательных первичных половых признаков. Это же по существу и по лицу членовредительство и смертоубийство так подружка подружку молотить, колбасить, месить, лупить, дубасить… И какие там еще у каждой имеются способы косметологической обработки соперницы..?»

Ни рыцарь-зелот Филипп, ни дама-зелот Прасковья не оказали существенной секундантской помощи сражающимся неофитам. Зачем, позвольте спросить, если брат Патрик бдительно следит за ходом и порядком схватки? Раздает всем сестрам по серьгам и не очень-то мешает им одаривать невкусными сюрпризами одна другую.

К третьему раунду у Анастасии вулканически раздуло левое ухо. А Мария отхватила налично здоровенный распухший носище. О синяках на груди и бедрах уж говорить нечего, если раны товарищей и товарок положено считать только после побоища. Так же, как и налицо считаться немеркнущей славой в виде фонарей и фингалов, мало украшающих даже очень воинственных женщин.

Финальный гонг застал обеих воительниц в самом запале и накале рукопашных страстей. Но схватку они послушно прекратили, поклонились друг другу, поблагодарили поклоном секундантов и судью. По-другому у прецептора Патрик никак нельзя, ослушание недопустимо, а к его вежливым указаниям невозможно не прислушаться:

— Леди Нэнси и леди Мэри, займитесь предварительной обработкой спортивных травм у коллег, пожалуйста. И прошу вас не забывать о себе самих, мои дорогие леди.

Весьма надеюсь, высокочтимые кавалерственные дамы, соблюдая надлежащее достоинство и должную осанку, не опоздают к ланчу…

— 4-

После легкого, для кое-кого символического ланча и состоявшейся комильфо за десертом светской беседы о научно-технологическом прогрессе прецептор Патрик попросил Марию с Настей отправиться на самоподготовку по страноведению. Без лишних слов обе кавалерственные дамы-неофиты уныло побрели читать, изучать в оригинальных первоисточниках американскую историю и литературу.

У бедняжки мисс Мэри все еще красуется нечто, хотя бы и запудренное, заплывшее, но по-прежнему слегка желто-сине-зеленое и обширное под левым глазом. Да и припудренный девичий носик, странно сместившийся набок, требует дальнейшего арматорского ремонта.

В то время как бедной миссис Нэнси, благополучно подлечившей собственное ухо и опухшую челюсть, далее необходимы профессиональные услуги дантиста. Возможно, стоит посетить спеца где-нибудь на стороне.

Шепелявить она не шепелявит — язык все же не поврежден. Но разговаривает только по-английски, не разжимая губ.

«Благо, судари мои, английская родная речь не требует экспансивной артикуляции гласных звуков. А Маньке лучше бы перейти на французский, все равно гундосит сломанным носом…»

Филипп не без иронии соболезновал Марии и Насте, потому как их болезненных ощущений нисколь не разделял. Чувствовал он себя превосходно и вовсе не бездушным эгоистом, по причине того, что и Прасковья, в полном самодовольстве закурившая после ланча длинную черную сигарету, пребывала в том же отличном расположении духа ему под стать.

— …Нет в жизни ничего дороже, чем слабость мышц и сухость кожи на морде у бабы, братец Фил. — Всю жизнь бедолаги женщины лечатся… Не от одного, так от другого… без особого успеха… от женской любви, от мужского коварства…

От всякого доброго и душевного доктора помощь принимают…

Анфису Патрик увел вниз для оздоровительных процедур. И наши собеседники в соборном единомыслии за рюмкой бенедиктина не отказали себе в дополнительном удовольствии позлословить об ушедших.

— А неслабо я вашей старухе Анфисе вмазала, — а? Я в самости, не бей ногами лежачего, та еще баба-яга, если взять по-мирскому, но рядом с вами, тремя харизматиками старшего поколения, с часу на час обретаюсь глупой и несмышленой девчонкой. Бей ногами лежачего, хватай руками стоячего.

Не зови меня Парашей, но это из-за вас велемудрые мужи порой детство у меня в заду играет. Патрику давить всех позволительно, зато ваша Анфиска сиськами не вышла поперек дамы-зелота становиться, ручонками-ножонками сучить.

Ты, Фил, три твоих возраста под уздцы строго держишь, а они нет как нет. Патрикей Суончеров нарочно в деды записался, ему можно и должно по всем арматорским и прецепторским резонам.

Ан ваша Анфиска Столешникова еще толком не научилась, стоя, малую нужду на нижестоящих справлять. А ежели ногу задирать на верхних, можно и всю промежность порвать невзначай.

Как я тебе раньше признавалась, братец Фил, я поначалу из одного озорства и девчачьего любопытства к молодому отцу Филиппу в духовные дочери влезла. Потому что злые и неумные языки говорят, будто ты, дескать, замаскированный в ритуале сокрытия адепт из внутренней инквизиции Великого Синедриона. Или, Боже упаси, кто-то из ареопага действительных тайных инквизиторов.

Проверила — убедилась, все не так. Ты знаешь, я много чего умею и прорицать могу вперед-назад.

Назови меня Парашей, но все сплетники, сплетницы врут и сами обманываются. Сегодня еще раз убедилась, что ты такой, каков есть, и мне с тобой по-женски хорошо и покойно. А твой юношеский возраст, берем твое краткое мирское совершеннолетие, дивно способен возмещать и замещать древность твоей мужской харизмы.

В известном тебе орденском апокрифе начертано: Дух Святый Безгрешный таит по себе мужеска и женска зачала, яко наделяя плоть Благодатью иже срамное естество ея…

…Мне потому, отец Филипп, и стыдно стало, вся как рак покраснела, когда вы меня по-тренерски проверяли, побитое хозяйство мое женское грамотно и совсем не больно ощупывали…

Потом опять девичье, ретивое в заднице и в сиськах взыграло… Синячище между бедер думала спрятать, но выставилась, халда, будто голая профурсетка на витрине в квартале красных фонарей.

Хотя у аглицкого лорда Патрикуса Суончерова с похабенью строго. Боже упаси, в мужицкую или, того хуже, в бабскую сись-пись на физкультуре выежеваться.

— Dignity and bearing, my dearest lady! — очень похоже Филипп передразнил Патрика. Но Прасковья не рассмеялась, а сочла за лучшее оставаться серьезной и задумчивой кавалерственной дамой.

— Куда ж дражайшей леди податься без достоинства, осанки и хороших манер? Я потому вам, рыцарь Филипп, должна кое-в чем сознаться…

Рыцарю Парику я о том после сама доложу. Он и так знает, но повинную голову меч не сечет. Меж тем больно и обидно огребать от него лишний раз в гинекологию пуще всего не хочется, сударь.

Не бей ногами лежачего, мне с утра очень загорелось ввалить вашей с Патриком дуре-инквизиторше по самые придатки и задатки. Потом передумала. Ни к чему это вас обоих, добрых рыцарей, подставлять из-за моей инфантильной дурости, ежели могу себя в руках держать и не устраивать обиженную ссору в детской песочнице.

— Тем более, если обе разобидевшиеся маленькие девочки, не поделившие в том песочке формочки, ведерко и совочек, могут неслабо огреть друг дружку чем ни попадя.

— Вот-вот, я тебе, братец Фил, о том же толкую. Можно и без оружия голыми ногами и руками обойтись, коли достойной даме-зелоту Прасковье, назови меня Парашей, окаянно захотелось даме-неофиту Анфисе в натуре выпадение матки организовать.

Я, знаешь, Фил, давно насобачилась на диких шаманках и знахарках одним махом их бабские потроха вышибать. Мне достаточно одного хорошего волнового удара в связки и мышцы тазового дна, чтоб у них и матка и прямая кишка двумя висюльками промеж ног наружу выскакивали.

После этого делай с ними, что хочешь. Я не из брезгливых, могу и хвост-говно выдернуть, ногой прижать, пустив лярву бежать, насколько ей длины толстого и тонкого кишечника хватит. Одна плоскомордая любительница человечье мясцо свежевать, гадать для племенных старейшин на печени краденых и покупных младенцев долго так у меня плясала с бубном вкруговую, наматывая свою говенную требуху на поганого истукана…

«М-да… Азия не Европа. Закон — тайга, Прасковь — хозяйка…»

…Что у секулярок, что у харизматичек, доложу тебе, братец Фил, естественные бабские потроха сидят не плотно, еле-еле в теле закреплены. Иная сукина падаль может у меня и мочевым пузырем опростаться в родовых муках.

Например, брат Филипп, когда я зимой черную вдову Ирку Луполову готовила для употребления и экзорцизма рыцарю-инквизитору Юлиану в Благовещенске. Ты знаком, думаю, с тем грязным дельцем?

— Как же мне с таким не ознакомиться в служебном порядке? Я и сам когда-то, новообращенным начинал с похабного чудовища, родом примерно из тех же краев.

— Подумать только! Фил Ирнеев тоже ходил в неофитах. Правда, в Абу-Даби ты уже тянул на зелота. В отличку от этой вашей Анфиски, дьякониссы недоношенной.

Вот я ее и наказала легонько в потылицу, когда взломала арматорскую защиту Патрика. Избивать Анфиску я всерьез не думала…

Назови меня Парашей, Патрик бы матку ей назад вправил. И фетус бы ее двухнедельный мал-мала не пострадал.

Но кого-нибудь опускать и херить, по большому счету, мне еще до боя расхотелось. Никчемушное это дело изобидеть тебя, братец Фил, твоего клерота-модератора Булавина, Патрика нашего Суончера, четко девок ваших дрессирующего.

По-дружески тебе скажу, без ревнивой дури бабской. Обе девчушки у вас славные, обе-две в неслабом теле, п…чки-киски фигурные, сами красиво сисястенькие… И в арматорском деле круто шурупят. Меня подлечили на совесть… Хотя себя не шибко по молодости лет. Настена без зубов и с трещиной в челюсти, у Машки сил на собственный желто-зеленый фингал не осталось.

— Пустяки, к обеду заживет. Настя постарается загладить свое художественное творчество. Не вылечит до конца, так подретуширует ей физиономию энзимным макияжем подкожно…

— И то верно… Вояки из них никудышные, в арматорах им сам Бог велит оставаться… Баба в арматорском деле иному мужу сто очков наперед дать может.

И Патрик, кобелина старый, ваших неофиток правильно содержит… Машка — сучонка молоденькая, свеженькая… Ему ее лет на 40–50 хватит, а там, что Бог даст.

Назови меня Парашей, он ее кандидатуру в контессы Суончер-О'Грэниен прочит. Мозги у нее техногностически подвернуты.

— А у тебя, Прасковья?

— Сама не знаю. Однакось твои и Патрика намеки за ланчем уразумела.

— И чего решила, дева моя Параскева, ежели так напряженно обдумываешь наше совместное прогрессивное пожелание? Вона аж третью сигаретку неразумно прикуриваешь.

Изрекай, дева, доселе неизреченное двумя мудрыми старцами.

— Думаю, брат Фил, мне действительно стоит пойти на переподготовку, чтобы пересесть со старья на новый «серафим».

На арматорские курсы по освоению летающей орбитальной таратайки С-14М/2 меня уж кулуарно звали. Могу и официально попроситься. По всем статьям я подхожу. Какой-никакой опыт и кое-какая практика у эксперт-пилотессы твоей княжны Прасковьи Олсуфьевой имеются, назови меня Парашей.

Учил меня взлетать и садиться застегнутый на все пуговицы месье Анри Фарман, до того как организовал летную школу под Парижем. Если ты не слыхал оное преданье старины глубокой, точнее, вековой давности, то знай: однажды в ночь княжна Олсуфьева махнула на биплане скрозь Ла-Манш раньше, чем на это днем осмелился ее дружок Луи.

— Месье Луи Блерио?

— Он самый, идальго мио дон Фелипе Бланко-Рейес. И я была девушкой юной, чесалось мое естество… Летала, парила она под белыми облаками без прокладок…

Не то что теперь: либо над самой землей о рельеф колотишься, трясешься, либо, штурвал на себя, величаво разгоняешься до пяти «эм» за облачным слоем в стратосфере. А там, мой идальго, черным-черно сверху и пятнистая горбатая земля снизу.

— Ага! Рулить-то, править как будешь, старосветская княжна Прасковья? На «четырнадцатом» ведь сплошняком интерфейс Тинсмита и виртуальное компьютерное окружение?

— Я вам, милостивый государь Филипп Олегович, не баба-яга, костяная нога. На ступе с метлой не летаем-с.

Старый черт дед Патрикей с компами справляется. Я же ему в праправнучки гожусь. От меня не убудет, если одену жестяные браслеты с интерфейсом молодого сквайра Тинсмита.

Ты же видел, братец Фил: негодяй Патрик сегодня этим самым интерфейсом меня так в интимную женственность под колечком дрючил, жалил, стопорил больно. Его идеомоторного руководительства по гроб жизни мне хватило в девичий похотничок…

У женщин и девушек, ты знаешь, это есть наиболее стимулирующее место. Вот и настроил добренький дедушка, настропалил девку похотливую, нынче до полетов в звездном безмолвии охочую.

Если хочешь и тебя, идальго мио, покатаю туристически на первой, второй космической скорости в околоземном пространстве. Креслице второго пилота-бомбардира на «четырнадцатом» имеется.

— Буду ждать с нетерпением и Парашей не назову. Покамест мне только асилум реально демонстрировал космические пейзажи.

— О! Покажи эйдетику, если мне дозволено.

— Отчего ж нет? Садись ко мне поближе и смотри…

«Вот и ладненько. Заодно эту сумасбродную девицу к закатному ритуалу подготовлю. Пилотесса окольцованная, из рака ноги…»

С добавкой полнодуплексная эйдетика рыцаря Филиппа словоохотливую даму Прасковью несказанно впечатлила. Целую минуту она ошеломленно безмолвствовала, потом залпом опрокинула рюмку бенедиктина и плеснула в квадратный стакан «Джона Уолкера». Употребив так же залихватски неразбавленного виски, она заговорила:

— Сферический кабак на орбите — крутизна грандиозная, Фил! Еще круче одинокая брюнетка на шпильках, в мини и в колготках «сеточкой» у барной стойки…

Умеет девочка себя преподнести. Ножки стройные, попка изящная… Кругленькие сиськи под белой блузкой не меньше и не хуже моих…

Но вот твой орбитальный полет на автомобиле, на мой взгляд, выглядит глуповато, не бей ногами лежачего…

О, братец Фил! Чегой я те сей секунд скажу! Узнаешь — выпадешь из кресла в осадок.

Вижу, тебе покуда неведомо, что твоя миниатюрная женушка заимела в качестве арматорского джипа слоноподобный черный «хаммер»! И прецептор Патрик ее титаническое приобретение санкционировал. Намедни полночи возился, наводил арматорский тьюнинг, рестайлинг и глянец сообща со сквайром Квентином…

«Ох мне арматоры, мужчины и женщины…»

В ту же минуту арматор Патрик, к слову, вошел в гостиную, чем опроверг сразу два варианта простонародной довольно бессмысленной поговорки. Ибо не был радушный хозяин просторного четырехэтажного особняка и нескольких акров земли в пригороде Филадельфии ни чертом, ни дураком, какие вульгарно являются на помине.

И поминать-то его недобрым словом никому не было особой нужды. Потому как, обнадежив гостей известиями о хорошем самочувствии дамы-неофита Анфисы, он гостеприимно настоял на спальном отдыхе дамы-зелота Прасковьи.

Сверх того, Филипп Ирнеев ждал именно к этому времени Патрика Суончера для доверительного и даже конфиденциального рыцарского разговора. Поскольку в нем на двух языках тет-а-тет и визави эзотерически пошла речь о кавалерственных дамах…

За обедом в шесть часов по филадельфийскому пополудни четыре кавалерственных дамы на загляденье блистали молодостью, красотой, здоровьем… Но и без литературных штампов, каких усилий им это стоило, один Бог знает, чья сущность апофатически неизвестна нашим героям. Тогда как, согласимся с ними, цели и мотивы Его неисповедимы в рациональном изложении фактов и последовательности событий какого-то бы ни было романического повествования, касающегося каждодневной жизнедеятельности наших рыцарей и дам, мужчин и женщин.

На закате рыцарь-адепт Патрик ассистировал рыцарю-зелоту Филиппу в непростом ритуале дивульгации трех сверхъестественных артефактов и окончательном избавлении дамы-зелота Прасковьи от последствий воздействия на нее «престера Суончера».

Три тонких золотых кольца выскользнули из-под багряной мантии кавалерственной дамы и с мелодическим звоном раскатились по мраморному полу часовни. Каждое кольцо рыцарь Патрик осторожно подобрал, методично осмотрел и почтительно вручил рыцарю Филиппу.

— Примите мои поздравления, брат Фил. Алгоритм ритуала рыцаря Рандольфо вы освоили в совершенстве и синтагматически применили к весьма необычному случаю.

— Во имя вящей славы Господней, брат Патрик, наши прерогативы непреложны.

— Это так, брат Фил.

Затем рыцарь Патрик поинтересовался у дамы Праски, не затруднит ли ее сейчас посещение арматорской лаборатории на втором нижнем уровне. Получив согласие, рыцарь Патрик церемонно сопроводил даму на углубленный медосмотр и лечебно-оздоровительные процедуры.

Как док Патрик с ней дальше будет церемониться, Филипп хорошо представлял. «Блаженны пациенты, ибо их есть долготерпение. Благослови, Господи, лекарей и все кроткое человеколюбие врачующих».

Едва филантропический доктор и его обреченная на излечение пациентка удалились по направлению к лифту, на Филиппа набросилась Настя, терпеливо выжидавшая в засаде за углом. Она хищным зверем прыгнула ему на плечи, оседлала и скомандовала:

— Поедем, красавчик, кататься! С ветерком и музычкой!

Фил, Фил! Ты еще не знаешь. У меня новая супертачка! — соскочив на пол, она взяла мужа под руку. — Пойдем скорей в гаражи, сейчас я тебе ее покажу.

Ты когда-то долбался на вишневом советском «зубиле-чизеле», а я обзавелась черным штатовским «молотком-хаммером». Патрика мой каламбур очень рассмешил.

Движок мне Квентин заменит на следующей неделе, но арматорскую защиту на корпус и раму Патрик уже поставил… Завтра, Патрик мне разрешил, мы с тобой вдвоем, я за рулем, сгоняем в Нью-Йорк и обратно…

В нью-йоркской арматорской клинике Настя обрела подходящие живые зачатки-имплантанты недостающих ей до комплекта зубов. На людях она по-прежнему предпочитает разговаривать по-английски, особо не размыкая губ:

— …Чтоб вы знали, насмешливый мистер Фил, по сути факта ваша рассудительная супруга не злобствует на леди Праски и зла не таит на леди Мэри…

Сама виновата, коли одной достопочтенной леди позволила начать счет моим зубам простейшим левым хуком, а другой — довершить успешно начатое. Мэри хорошо подловила меня пяткой на встречном движении в прыжке с разворота.

Благослови их, Господь, всех наших кавалерственных дам и высокородных рыцарей!

Улыбайтесь, улыбайтесь, рыцарь насмешник. Но во французском ресторане вы, дивный мистер Фил Ирнив, поставите хороший аудиовизуальный камуфляж у столика, заказанного вашей предусмотрительной женой…

Атлантическим майским вечером в дорогом ресторане косметические недостатки неулыбчивую миссис Нэнси Ирнив не слишком смущали во время приема пищи и не испортили ей наслаждения от ужина вдвоем с мужем. Потому что счастливая Настя смогла в конце концов вдоволь без стеснения наговориться с мужем на родном русском языке в Нью-Йорке.

Вчера вечером в Филадельфии ей едва-едва хватило сил надеть пижаму, забыв о том, чтобы принять душ, снять макияж… Филипп потом поудобнее благорасположил крепко спящую жену под одеяло.

После же из Филадельфии в Нью-Йорк они везли сэра Патрика и леди Мэри. Таково было благое пожелание прецептора. Наверняка из тех, какими вымощена дорога в стоматологический ад.

Какие уж тогда откровенные и задушевные разговоры за рулем тяжеленой тачки? Муж-то, единственный и любимый, на самом заднем сиденье о чем-то тайном втихую переговаривается с Патриком.

А любящей жене ехидно так скалится, подлец… В зеркальце во весь рот, сверкая адски безупречной улыбкой.

«И Манька, дура поскудоумная под боком, о каких-то глупостях всю дорогу щебечет, идиотка. Видно, мало я ей ввалила, корове рыжей. Ничего, потом как-нибудь сто пудов подлюке добавлю по зубам и по мордам… Ужо станет те, моя дорогая Марь Вячеславна, твоя победа по очкам и в очко…»

-..Муж мой, нечего тут изгаляться, будто я на Прасковью с Марией зуб заимела! Сначала уточним, не один, а целых три, когда вырастут.

Да будет тебе известно! Твоя щербатая жена ни на кого не в обиде. Бог дает нам мщение. Он же и наказывает за превышение разумной достаточности в обороне и нападении.

Патрик не просто так позволил Прасковье взломать физико-инерционную защиту Анфисы. Вот она была и нет, как я почувствовала в тот момент.

Хвастаться не стану, я покуда мало что понимаю в нейрофизиологической обратной связи, хотя мне от нее в жесть достается по печени и по почкам. И в гинекологию нехило перепадает по п… большой мешалкой…

Филипп хотел было пошутить касательно культуры речи и арматорской матерной риторичности. Но раздумал.

«Пускай Настена выговорится. Нынче женщинам без душевной болтовни никак не обойтись. Это нынешние мужчины больше любят ушами, когда их превозносят и возносят на пьедестал. Меж тем современным женщинам чаще свойственно обрабатывать язычком своего кумира. Понятно, если они кое-что соображают в сексе…»

— …Ты меня хорошо понимаешь, Фил. И разумные души слушать красиво умеешь, женщин наших исповедуя, сообразно отпуская нам грехи наши бабские. Ну, а мы, яко властные над вашими и нашими телами, позволяем вам, мужчинам, спускать нам поглубже, по шейку матки. Причем в нужное влагалищной хитрющей бабе циклическое время, в нужный момент коитуса.

Секс — наука нехитрая, п…стая, научиться ей немудрено. С глубокой древности все до тонкости конгенитально изучено и подробно описано теми, кто не страдает неврозами сексуального ханжества, полового лицемерия, умственной импотенцией или невротической фригидностью.

Но мне, Фил, пуще всего не хочется ограничиваться этими самыми генитальными идеями. Не хочу, представь, одним блядским влагалищем, яичниками и придатками думать.

Правильно говорят: бабские кровя из промежности — извилины на просушку. Вот и жена твоя — баба в самом соку. Мне кажется, будто я и сейчас в прокладку подтекаю…

— С крылышками «бег-бег-бег»? — не удержался Филипп от ехидства.

— Угу, щас взлечу от женского счастья над столом, буду по ресторану нагишом порхать, дойками махать, голым задом рулить, — сердито пробурчала Настя.

— Спасибо, не надо. Я уж в первомайскую ночь насмотрелся на оголтелое бесчиние и непотребство.

Тебя, что ли, опять на стимулированное левитаторство потянуло? — забеспокоился Филипп.

— Да нет, это я так, в жесть к слову пришлось. С тех пор, как в понедельник утром проснулась голяком под потолком, больше этой дурости себе не позволяю.

Но, я ж тебе говорила, во вторник страшно чесалось, — сиськи в растопырку, п… нараспашку, — в полдень птичкой-бабочкой сиволапой крылышками бег-бег-бег. Не зная ни заботы, ни труда, Господи, помилуй.

За ланчем извертелась как маленькая. Патрик форменное внушение сделал по поводу осанки и достоинства, разом вся дурь ушла, словно и не было в лобок и по лбу.

Благослови, Господи, рыцаря-адепта Патрика и всю наставительную строгость его.

Я, Фил, многому от него и у него научилась, ты видишь, — заговорила Настя приподнятым тоном. — Теперь я в главном начала соображать, коли подлинная религиозность и приверженность истинной вере напрямую зависят от образованности и эрудиции человека. Как у тебя и Патрика.

Я до тех пор останусь рядом с вами девчонкой-несмышленышем, покуда не сравняюсь по знаниям и силам хотя бы с дамой-зелотом Вероникой или дамой-зелотом Прасковьей, если вашего с Патриком рыцарского уровня мне достичь не суждено.

Глупой необразованной… блудливой бабой, опытной трахальщицей я уж давно стала, пора бы поумнеть, начать запасаться интеллектуальным багажом на будущее. И учиться понимать что к чему, рационально и сверхрационально.

Затем по логике и повзрослеть можно. Подразумевается, коли ты и Патрик мне сие разрешите.

— Отчего ж нет? Достойно и праведно есть усвоение мудрости житейской.

— Тогда ежели взять по жизни, то на курсы по освоению «серафима-14» ты меня с Прасковьей отпустишь?

— Да тебя на них не возьмут, — сразу же усомнился Филипп. — Ты и на старых-то «серафимах» пассажиркой летала три раза в жизни.

— Вот тут-то вы промахнулись, рыцарь. Ну-тка, гляньте в проницательности…

«Патер ностер! Она с апреля допущена к самостоятельным полетам на тяжелом С-6/8!

Ай да Патрик! Ай да сукина сволочь! Закрыл от меня сей знаменательный факт. То-то он мне, хитрожопец, об отряде подготовки вторых бомбардир-пилотов для «четырнадцатого» всю дорогу трындел, плешь тягомотно проедал…

М-да… С рыцарским предназначением не спорят, его стараются понять…»

— Чтоб ты знал, Фил! Интерфейсом Тинсмита я овладела не хуже Патрика и в компах, благодаря тебе и Нике, понимаю больше, чем дура Манька.

— Так-так-так… Вижу, рыцарь Патрик не против твоих орбитальных и суборбитальных полетов. Куда уж нам до вас, сирым и убогим, к земле прикованным! Наше дело маленькое, тихенькое, низенькое… Что ж, тут-то, жена моя, ты обскакала, обошла на крутом технологичном вираже отстойного мужа.

Но я не возражаю. Бысть по сему. Дерзайте, моя кавалерственная дама-неофит, дальше и выше. Per aspera ad astra…

«Сам дал Патрику карт-бланш. Ему виднее и тернии и звезды…»

— Ой-ой-ой, жил на свете рыцарь вредный, ехидный и насмешливый, — развеселилась Настя. — Сейчас я тебя, Фил, сладко и нежно расцелую за вредность.

Остальное, муж мой, добавлю дома, в отеле или в машине. Do ut des. Я — тебе, ты — мне. И пускай Патрик меня завтра отругает за невоздержанность и распущенность.

— Скажешь тоже! Об этом ему и думать не след. Закрыть от хитроумного деда Патрикея второстепенные подробности нашей брачной жизни, Настя, я могу не хуже, чем он объегорил меня с твоей секретной пилотской подготовкой.

— Я сто пудов хотела тебе раньше похвастаться, Фил! Но все время забывала, фефела, если Патрик оболванил меня наведенной апперцепцией. Так ведь?

— Не совсем так, Настена. Адепт Патрик круче, чем кто-либо, кого я знаю, пользуется дидактической теургией в ритуальном сопряжении с неизреченными пророчествами. И действует, черт старый, тонко, расчетливо, осмотрительно…

Кое-что я вижу, понимаю… Но не все мне всегда ясно. Особенно, если ему вздумалось преподнести урок, не тебе, а твоему благоверному супругу, Настасья моя Ярославна.

Ох не исключено, что я когда-нибудь вдруг да попрошусь к нему в подмастерья, относительно дидактики. Считай заканчиваю в мае мой секулярный пед и бред, а там посмотрим по обстановке… И в конце июня, может, в июле-августе, любящая жена моя, устроим мы себе две-три недели хорошеньких летних каникул.

— Май — не совсем лето, муж мой единственный и любимый. Тем временем до летних денечков еще дожить надобно…

ГЛАВА XIV МЕСЯЦ МАЙ ЕЩЕ НЕ ЛЕТО

— 1-

Введем ретроспективную авторскую ремарку, мои благосклонные читатели. Ибо без прошлого не бывает, ни настоящего, ни будущего. И вчерашний день так же когда-то был нынешним в диахроническом и скалярном рассмотрении.

Итак, когда в Восточной Европе наступило раннее субботнее утро, рыцарь Филипп участливо сопроводил даму Анфису в загородную резиденцию орденского звена. Неприятно удивившись сырой холодной погоде на дворе, — «в Филадельфии зимой теплее бывает, а тут якобы весна, из рака ноги», — он после завтрака накоротке обсудил с коллегами положение дел в округе. А затем, не мешкая, вновь вернулся в атмосферу ночного и теплого американского гостеприимства, переместившись под сень благоприятного западно-атлантического климата в низовьях реки Делавэр.

«Во где благорастворение подлинно весенних воздухов! В богоспасаемой Пенсильвании май как май — почитай истинное лето. Посему у меня секулярно имеется кусочек летних каникул, ежели в понедельник в нашей Белороссии празднуется сталинский День Победы. Краткий курс истории БССР прилагается…»

Несмотря на то, рыцарь Филипп не поддался каникулярному, празднолюбивому и бездельному настроению. Оттого на сон грядущий в немудрящем роуминге позвонил он из Филадельфии в Дожинск своей новой знакомой Вике Ристальской.

«Патер ностер, сегодня ночью она мне в Америке точно не понадобится, культуристка и скалолазка. Но с утреца в победный понедельник у нас дома, скажем, в родных дожинских ларах и пенатах на Золотой горке мы лихо поэкспериментируем на ее драгоценном организме…»

— …Виктория моя Федоровна, спешу тебя порадовать. У одной моей знакомой старой тетки случайно завалялись три симпатичных золотых колечка для пирсинга. Привезла как-то из тура по Таиланду, польстилась на дешевизну и качество драгметалла. Теперь вот может продать недорого хорошему человечку по цене золотого лома. Пробы, сама понимаешь, на кольцах нет и быть не может.

Так мне их для тебя брать, Викуся?

— Они на самом деле настоящие для пирсинга, Фил?

— Лучше не бывает, честь по чести. Изящные и тоненькие… Золотишко, между прочим, полновесно тянет на 24 карата по западному стандарту.

Честно скажу, учти, Вика, и мой корыстный денежный интерес в этой сделке…

Запрошенная добрыми людьми честная цена Вику устроила, а Филипп бонусом ей предложил частные услуги одной пожилой опытнейшей медсестры из косметологии «Трикона-В» со специальным дыроколом под рукой.

— …Так что, Викуся, всем организмом двигай ко мне на хату к девяти утра на девятое мая. Оформим и окольцуем тебя в лучшем виде. Запоминай адрес…

«Вот тебе, девушка, и день Виктории-Победы будет… Во где наваждение арматурное!

«Престер Суончера», конечно, хренова штукенция — валит без разбора. Зверскую смуту на всех навел. Мне ясновидение вырубил — предполагай тут, фигой без масла располагая…

Однако ж наша пристрастная и ревнивая дама Вероника положа руку на сердце по-арматорски определяет зверь-девицу Ристальскую как превосходного субалтерна. Тако же Пал Семенычу барышня Вика духовно приглянулась в оперативной видеозаписи, когда она в юбке-миди…

Моржиха майская, патер ностер! В белоросскую холодрыгу купаться на свежем воздухе приглашает. С арматурой наголо, Господи, помилуй. Видите ли, хорошему пацану Фильке Ирнееву она свою стойкую девственность и без пирсинга доверяет, из рака ноги…

Где там утро? где вечер? и что у нас мудренее?»

В субботу, не белоросским, но пенсильванским утром, Филипп Ирнеев, стоит отметить, не без мужского интереса своемысленно сопоставлял обнаженные девичьи стати Виктории Ристальской и Прасковьи Олсуфьевой, с кем он после основательной разминки провел бесконтактный спарринг по правилам спортивного карате.

«Какие тут могут быть сравнения! Без дурацких колец дева моя Параскева выглядит очень даже стильно и сильно. Смотрится спортивно, пристойно и симпатично. Если в меру, ne quid nimis, бодибилдинг женщину совсем не портит. Но без него и гипертрофии женской мускулатуры можно отлично обойтись, как нас уверяет док Патрик Суончер…»

Кроме Филиппа и Прасковьи, появившихся на верхнем арматорском этаже по окончании рыцарской заутрени, там больше никого не было. Потому как человеколюбивый доктор Патрик прописал Марии и Анастасии, чрезвычайно удивленным его мягкосердечием, спальный постельный режим, косметические процедуры у зеркала и заботу о дамском гардеробе до самого полудня, пока он, затворившись в секретной нижней лаборатории, занимается научными изысканиями.

— Мисс Праски, мистер Фил! Наука — прожорливый хищный зверь, перманентно требующий поживы, жертв и новых экспериментальных данных. Должен вас попросить, коллеги, активировать параметрическую систему слежения и подключиться к моей, надеюсь, относительно эргономичной периферии…

Личное буколическое отношение к научным исследованиям и к эргономике Прасковья выразила после спарринга, со вздохом расставаясь с корсетным поясом:

— О-хо-хонюшки… Захомутал и напряг старую кобылу дед Патрикей. Задарма пашешь на него тут и пашешь.

Мог бы и гигроскопическим слоем оснастить сию сбрую, хотя бы на бордюрах обшить. Эргономика, назови меня Парашей. Хоть стой, хоть падай.

— Тогда пошли под душ, Прасковь моя Васильна. На сегодня Патрикей Еремеичу довольно наших нейрофизиологических параметров.

— Потрешь ли, о витязь, спинку потной и похотливой деве, до водных омовений охочей?

— А как же? Я — тебе, ты — мне. Чисто по-спортивному, сестрица Прасковья.

— Вот если бы тебе, братец Филипп, как давеча по-тренерски девичью красу сверху и снизу ласково обмыть, подмыть, нежно проверить по здорову ли живет дева твоя Параскева, скрозь, в сись-пись в кровь избитая…

— Перебьешься… Эк тебя подмывает, греховодница! Лекарь Патрикус мне вчерась слово молвил: твои-де женские телеса обретаются в изрядном довольстве и в штатном орденском порядке…

Шагай себе в душ, вавилонска дщерь голозада, изобильными грудьми колыша, превеликим срамом промежным играша.

— От кого, мой батюшка, слышу? Ах какую красоту, толщину и долготу промеж ног я вижу!

Ажно завидки берут, экое богатство твоей молоденькой женушке досталось! Ахти, жено! обейми дланями хватай стоячего, держи срам-устье поширше…

«Ох мне девы и жены, конгенитально…»

В воскресенье молодые супруги из Бостона мистер и миссис Фил Ирнив, снимавшие на ночь апартаменты для новобрачных в одном из отелей Нью-Йорка, отстояли позднюю обедню в православном храме на Брайтон-Бич, по-мирски исповедались, причастились и с Богом тронулись в путь, назад в филадельфийскую резиденцию мистера Патрика Суончера, ставшую новым родным домом для миссис Нэнси Ирнив.

— …То, что ты радостно и счастливо возвращаешься в суончеровский особняк, словно к себе домой, меня не удивляет, Настасья моя Ярославна. Рыцарь-адепт Патрик снабдил оное жилище определенными свойствами асилума, распознающего своих и чужих, временных гостей и постоянных обитателей.

Насколько я знаю, такое еще под силу рыцарю Микеле. Да и то экселенц поселился, скажем, во многая потаенном палаццо рыцаря Рандольфо, когда сподобился теургического благословения от моего славного харизматического предка в особом сопряженном ритуале…

Настя правила «хаммером», усадив Филиппа рядом с собой. Видимым образом она наслаждалась поездкой, скоростью, общением с мужем, что не препятствовало ей аккуратно и легко вести тяжелую машину, поддерживая многозначительный разговор с Филиппом.

— Ой-ой-ой… Я ехала дом-о-ой… Хоум, су-и-и-т-и хоум. Ах мой славный дом, сладенький домик, пряничный…

Как бы не так, сударь мой!

По большому счету не такое уж благословенное счастье, муж мой любимый, возвращаться туда, где толостожопая Манька будет и впредь мне совать в ухо, одно, другое, третье. И злодей Патрик твою благоверную супругу приводит к орденскому порядку, прямо в гинекологию, больно…

Он и адепта Микеле перед Пасхой потчевал зверской психотерапией и гормональными коктейлями. Наш экселенц иезуитский после того будто на пружинках подпрыгивал и твоей супружнице галантную чепуху на ушко горячо шептал.

— Не верю! — улыбнулся хорошей шутке Филипп.

— Правильно делаешь, муж мой, — вторила ему Настя, рассмеявшись. — Ибо моя арматорская присказка есть. Но иному следует верить о ближних своих…

Громадный душевный клистир так-таки док Патрик ему точнехонько вставил, каким бы экселенц ни был превеликим инквизитором. Ей-ей, что в лобок, что по лбу, как будущий арматор тебе говорю.

Одначе доволе нам ерничать пустословно, сударь муж мой. Благословен будь Господь силы, научивший рыцаря-адепта Патрика безжалостно ратоборствовать супротив слабостей и несообразностей нашей плоти тварной да греховной, — произнесла Настя, отрывисто поменяв интонации. — Чтящий Вседержителя да разумеет, изгоняя прочь отродье сатанинское…

Она переключила скорость, придавила педаль газа, и гневно взревевший иссиня-черный арматорский «хаммер» принудил яично-желтый «ламборджини-дьябло» испуганно уступить ему крайнюю полосу. Теперь Настя уже заговорила иначе, вдохновенно и проникновенно взглянув на мужа без тени хвастовства и рисовки.

— Оцени жену свою, Фил. Ты меня истинно в православии воцерквил. Ныне же Патрик к подлинной вере привел, эпигностически наставляя во всеобъемлющем техногнозисе. О чем и велел тебе поведать благоприятно как-нибудь при удобном случае, муж мой.

«Господи, помилуй мя, грешного! У Насти же шестой круг!!! Вот так оглоушила и ошарашила… О Господи! Отныне и присно моя женщина посягает на таинство обращение в зелоты Благодати Твоей…

О Боже, спаси и сохрани достояние Твое, купно люди Твоя… Твоя Твоих Тебе приносящих в ярме праведном, две разумные души связующем…»

Не давая Филиппу опомниться, Настя невозмутимо обрушивала на него нежданные подробности своего благодатного продвижения по орденским ступеням:

— …Обратная связь в нашем с вами командном тандеме, рыцарь муж мой, не случайно благодействует в обе стороны. Потому меня и не страшит суровый конфирмационный ритуал обращения в кавалерственные дамы-зелоты, если мой ведущий поднялся на заоблачные вершины высших орденских степеней в овладении ниспосланными нам дарований богодухновенных.

Благодаря вашему духовному руководительству, рыцарь-зелот Филипп, и рыцарю-зелоту Павлу, переуступившему мне Солнцеворот Мниха Феодора, а также предстательствовавшей за меня даме-зелоту Веронике, тригональный ритуал кавалерственной конфирмации я смогу преодолеть без физических увечий и душевных травм. В первый раз прошла я его бездумным неофитом в инициации сигнума, ничего не понимая, пройду и во второй, все полностью осознавая.

С Орденским Предопределением не спорят, рыцарь муж мой, мною превосходяще руководствующий. И вам должно понять его во всей глубине и полноте разумной души…

Как вам известно, сударь мой, женщины, коли они того достойны, в духовной орденской иерархии могут продвигаться быстрее, нежели мужчины. Сие допускает льготная гендерная политика рыцарских конгрегаций Востока и Запада, — Настя спокойно продолжала добивать Филиппа своим новым статусом, силами, знаниями и намерениями.

Рыцарь-инквизитор Филипп безмолвно усваивал ее ошеломляющие тирады и нисколько не сомневался в том, что за ними последует:

«Праведным подобает смирение, дама моя Анастасия. Невыразимое прорицание паче выразительного предзнания. Поелику блистающий сребреник сызнова обменяет владетеля…»

«…Из рук в руки переходит серебряный доллар, из рака ноги… Ага… хитромудрый дед Патрикей у меня еще резво так попляшет от печки до полатей…»

Рыцарь Филипп оставил проницательную ипостась инквизитора и безмятежно расслабился на мягком кожаном сиденье:

«Подвеска на «хаммере» Насти пожестче, чем на «порше» у Ники. Но по гладеньким американским дорожкам на «молотке» пилить — мое почтение, скажем, мимо вот этого трубопровода на колесном шасси…»

— …Ты — муж мой, Фил… — на полминуты Настя приумолкла, старательно обгоняя по все горловины заполненный длинномерный бензовоз. — Я тебя почитаю и преклоняюсь перед тобой во всей глубине и полноте моей разумной души. Ты ведешь меня, совершенствуешь, начальствуешь и руководительствуешь мной.

Коли ты решил повременить, погодить с обращением в рыцари-адепты, то и я не буду претендовать на конфирмационный ритуал кавалерственной дамы-зелота. Спокойненько останусь на какое-то время в неофитах пятого круга для всех, кроме тебя и Патрика, мое смиренномудрие одобрившего.

Я сама, Фил, такое решение приняла. Мне ни к чему в 19 мирских лет в акселератки записываться, если харизматический возраст не позволяет. В командном тандеме многое возможно, но не все сразу. Не то как воздастся с лихуем глупой бабе, по самые придатки и задатки, больно.

Я — не Манька и не Анфиска, в дамы-зелоты, задрав подол, лобком вперед не рвусь. Пускай вам этим тазобедренным местом женщина может прошибить любую стену, но мне прежде стоит поумнеть, повзрослеть, образование получить.

Высшая харизматическая подготовка, звание мастера-арматора, действительное членство в гильдии — само собой, но и парочка секулярных докторских научных степеней твоей жене совсем не помешают. Сначала в медицине, потом в информационных технологиях.

Что у харизматиков, что у секуляров, компы и сетки, надо сказать, — полный отстой. На глючном софте и тупорылом железе из прошлого века далеко не уедешь и не улетишь.

— Да что ты? А эксперт-пилотессой на «четырнадцатом-дальнем»?

— И на нем, представь, дальше Плутона не добраться.

«Атта, гёрл! Преступай пределы. Transcendere. Дерзай, жена, открывай миры, в сайнс фикшене обетованные…»

— Я вот что хочу тебе сказать, Фил. Запредельное, трансцендентное, сверхрациональное разумным душам следует сопрягать и сочетать с рациональным логично и последовательно. В науке, как и в религии, скороспелые плоды невежественного верхоглядства, головокружение от сомнительных познавательных успехов суть неуместны.

У прецептора Патрика это сопряжение сверхрационального и рационального познания выходит круче и действеннее по сравнению с прецептором Вероникой…

Так нам и надо, неофиткам безграмотным!

Манька воет по ночам в подушку, но днем и пикнуть не смеет. Патрик ей, бабе еб… блудливой снова сексуальное воздержание устроил во всех гормональных видах.

Новую тачку мисс Мэри тоже не положено иметь по арматорской легенде. Да зато у миссис Нэнси есть щедрый молодой муж в Бостоне и богатенький старенький двоюродный дедушка в Филадельфии…

Ой, Фил, как же он нас густопсово дрючил в тире после «Маковой соломки»! На каждых стрельбах и в лобок и по лбу обеим доставалось, реально-виртуально. Куда ей до него нежной и ласковой Нике!

Как-то раз за ослушание и злоупотребление теургией обе кошмарно огребли в гинекологию. Напрудили от боли, со страху полные прокладки, предусмотрительно вложенные. Что в трусиках не вместилось, так и потекло по камуфляжным брюкам, по колготкам в сапоги.

Поперлись, хлюпая, наверх подмываться, переодеваться. В лифте мокрые портки, бельишко скинули, в холл голозадые шасть, а там сквайр шестого ранга сэр Квентин Дамплинг у рыцаря-адепта сэра Питера Нардика шляпу и трость принимает.

Джентльмены сделали вид, будто не видят и не замечают двух леди в неглиже с подмоченной репутацией в руках. Очень, знаешь, галантерейно отвернулись к окну…

«М-да… это вам не арматорская басня, а взаправдашняя быль. Пирожки у деда Патрикея с солью, с перцем, с собачьем сердцем…»

Филипп грустно и сочувственно улыбнулся, а нахмурившаяся Настя просияла:

— Ей-ей, Фил, такие вот смех и грех приключились с двумя кавалерственными дамами из твоего орденского звена!

Чтоб ты знал, муж мой, потом наш сверхделикатный и распорядительный мажордом Квентин леди Нэнси и леди Мэри, обеим подложил в комод, замаскировал среди белья по упаковке здоровущих женских подгузников из комплекта полевой формы для спецопераций. Как бы случайно, по ошибке.

Видал, наверное, такую страсть типа толстых-толстых белых трусов у балерин под пачками в древнем классическом балете?

— Подобное армейское белье, — черное, правда, — носил на Кавказе и в Африке.

— Расскажешь мне когда-нибудь об охоте на львиного божка?

— Сегодня после американской полуночи, Настена, сгоняем в Европу, провернем там одно неотложное дельце, тогда кое-что африканское разъясню, расскажу, покажу… Только ты, пожалуйста, подгузничек черненький на липучках не позабудь надеть, плотненько его застегнуть…

— У, вредина! Так вот послушай, я после венчания во время того жуткого тригонального ритуала в лесу чуть не обдудонилась от страха. Но в жесть вытерпела, не опозорилась.

Потом Ника новобрачную в кустики увела и на весу под коленки держала как маленькую. Сама я присесть пописать не могла, так одеревенела.

— Как же, как же, припоминаю! Три солнцеворота и по тебе и по ней лихо прошлись. Из оных кустиков мы с рыцарем Павлом вас на руках в машину снесли.

— Да что ты!!? Этого я почему-то не помню.

— Пал Семеныч из деликатности постарался, эйдетику с краткой амнезией на вас двоих навел. Могу по секрету тебе сказать, но Нике ты, будь добра, ни гугу.

Потому что видок у двух дам был еще тот. Новобрачная к лесу передом, к нам голым задом. Подол отпустить не может, в отупении на грязном снегу стоит.

В то же время наша главная распорядительница свадебных торжеств к нам голым передом на корточках сидит. Коленками дрожит, в платье вцепилась и жалобно смотрит, скулит как побитая собачонка… Ни чтобы кружевные трусики натянуть, ни встать на ноги не в силах.

Тригональный ритуал, три «катящихся солнышка» — это вам не фунт африканских фиников, моя кавалерственная дама Анастасия. Бывает, кости ломает с хрустом, посолонь или обсолонь…

— 2-

По приезде в Филадельфию рыцарь-зелот Филипп быстро принял душ, переоделся в белый костюм и поспешил в кабинет к рыцарю-адепту Патрику, не позабыв переложить серебряный доллар из одного брючного кармашка в другой. «Он и разговаривать-то со мной не станет, покамест не получит свое из загашника. Лорду в морду я ему после устрою, старому черту…»

— Э-ге-ге! Профуфынились, вы, милостивый государь, Филипп сын Олегов! — встретил его по-русски с подковыркой лорд Патрик. — Ну-тка, инде мой вест-индийский сребреник?

— Долг чести подлежит оплате, сэр. Я охотно признаю ваш выигрыш, сэр Патрик.

— Вы — несусветный транжира, излишне щедрый мистер Фил Ирнив.

— Не меньше, чем вы, сэр, одобривший сумасбродную идею моей супруги стать эксцентричной «хаммер-вумен». И не только…

— О нет, мой дорогой сэр Филипп! Ваш каламбур плох, леди Нэнси вовсе не молотобоец. Она водит автомобиль получше нью-йоркских полисменов, в чем вы и я вчера воочию убедились.

Честью прошу не увиливать от признания вашего сокрушительного поражения в нашем споре, скептический мистер Фил.

— Вы абсолютно правы, сэр Патрик, — рыцарь Филипп дал сторицей насладиться убедительной победой рыцарю Патрику. — Я глубоко заблуждался, коллега.

На красноречивых примерах леди Энфи, Нэнси и Мэри я положительно убедился, что дееспособное овладение благодатными дарованиями зависит от особенностей религиозной мотивации неофитов. Действительно, до пятого-шестого круга орденского посвящения безупречное знание парадигматики дивинативных ритуалов не гарантирует безусловность их исполнения и применения.

Ментальные упражнения нисколь не обеспечивают таинства взаимоперехода харизматических ипостасей, возвышения и нисхождения духа, коль скоро наши дамы-неофиты сами себя ограничивают в оптимальном сопряжении рациональной и сверхрациональной действительностей. В дефиците у них и смиренномудрие…

Неоправданное честолюбие весьма затрудняет им постижение эпигнозиса. Ох на беду, не думают они о самих себе скромно, по мере той изначальной веры, какую Бог уделяет каждой разумной душе человеческой…

— Будете прилагать к мисс Мэри деятельную епитимью, сэр инквизитор? — нарушил продолжительное молчание лорд Патрик.

— Теургическая кара ей покуда не требуется, брат Патрик. Но сатанинский зов ее плоти следует ввести в строгие рамки. И не только…

Инквизитор пронизывающе взглянул на собеседника и предложил:

— Не желаешь ли смиренно исповедаться, брат Патрик?

— Таково есть мое давнее желание, брат Филипп. С полной теургией, отец инквизитор, если вас не затруднит, сэр.

— Меня это не затруднит, брат Патрик…

…По завершении теургической исповеди сэр Патрик прервал ментальный контакт, разлил по стаканам ирландский виски со льдом и задумчиво произнес:

— Кельтское наследие, как видите, дает о себе знать, сэр Фил.

— Желаете поставить на кон ваш серебряный доллар, сэр Патрик?

— Таково есть и ваше сокровенное желание, сэр Филипп. Но предупреждаю: как у нас повелось, джентльменская тайна нашего пари должна остаться строжайше между нами.

— Наглухо, сэр. Ни намеком единым, ни жестом невольным, ни прорицанием изреченным. Во веки веков, слово джентльмена.

— Итак, каковы ваши условия и сроки, таинственный мистер Фил?..

В тот же воскресный вечер на заходе солнца рыцарь-инквизитор Филипп принял исповедь у дамы-зелота Прасковьи и наложил на нее суровую орденскую епитимью. Беспощадное таинство свершилось в глубоком секретном уединении нижней арматорской лаборатории лорда Патрика.

«Одесную от древнего пророка-мессии в орфическом единстве разделенных начал…»

О том, кем и как пред ним была восставлена возрожденная плотью дама Прасковья по завершении кары и телесной смерти, инквизитор никому не намеревался подробно отчитываться или как-либо докладывать. Таковы его непреложные прерогативы.

Так было, и так будет.

В подробности акции «Ви-дэй», предстоящей им в утренней свежести на востоке Европы, рыцарь Филипп посвятил кавалерственных дам Прасковью и Анастасию после обеда за рюмкой коллекционной малаги.

— …Понедельник — день длинный. Невзирая на то, прилечь отдохнуть до подъема не возбраняется.

Вам все ясно и докладно, сестрички?

— Вопросов нет, братец Фил. Будь спок, четко окольцуем твою ведьму моим золотцем п…ватым, — добродушно восприняла инструктаж Прасковья.

Настя была настроена не так уж миролюбиво:

— Фил, я эту летучую монстрятину отлично помню по Вальпургиевой ночи. Давай я ее девчачью мелочевку чик-чик скальпелем, сверху и снизу. Будет она у нас среднего рода — не девочка и не мальчик.

Как будущий арматор гарантирую, ни один мужчина на нее не позарится. Я нашему объекту гладенько лобок оскальпирую вместе с оволосением, вагину чистенько заштопаю, ниппельки хирургически срежу. Куда ей эта женственность, если она боевой мышечной массы не добавляет?

Дальнейшие арматорские разговорчики Филипп начальственно пресек:

— Будете членовредительствовать исключительно по моим указаниям, дама-неофит Анастасия. Строго ритуально. В урочный день, в урочный час.

Лично для вас акция дидактически обладает учебно-тренировочным театрализованным характером.

— Как скажете, рыцарь.

«Патер ностер, шуточки же у нее! Дама арматор, из рака ноги…»

В понедельник Вика Ристальская торопилась по указанному адресу к назначенному сроку. От старого кирпичного четырехэтажного дома Фила Ирнеева с не менее старой липой, вымахавшей выше крыши у его подъезда, на нее сразу же повеяло каким-то домашним теплом и уютом.

Какой-то уютной, знакомой ей показалась и двухкомнатная Филькина квартира. Пусть здесь и расфуфыренный евроремонт, и мебель в ней страшно дорогая, и телевизор в полстены, пуд серебра на православной иконе в углу — все это ей предстало привычным и примелькавшимся интерьером, какого попросту не замечаешь в квартирах близких друзей.

Ведь главное не жилье, а люди, которые здесь живут; те с кем можно пообщаться, зайти на огонек, поболтать о том, о сем. Потом, глядишь, и на душе становится легче, если тебя по-дружески привечают, принимают такой, какая ты есть, снисходительно относясь к твоим чудачествам и выкрутасам.

У Филиппа Вику по-домашнему в халате и в тапочках приветливо встретила тоже вся такая домашняя, коренастая, круглолицая девушка Прасковья с пухлой мягкой грудью и толстой темно-русой косой. Фил ее представил как троюродную сестру из Владивостока.

«Знаем мы гэтких сверхдальних сестричек, братик Филька! Жена в Америке, так он к постели поближе кругломордую тетеху завел с кулинарными сиськами и кисельной задницей.

Очень, заметим, мясомолочная особь: вымя, окорока, голяшки… Куда ему столько? Прасковьей, говорит, его пассию зовут. По-моему, у людей таких имен не бывает…»

Вика тут же перестала обращать какое-либо внимание на Филькину подругу, лишь только ей показали три изящных золотых колечка. Казалось, они как живые ластятся, льнут к телу и коже, просятся, чтобы врасти, стать единым целым с хозяйкой.

Тотчас заявилась высоченная старуха, медсестра из «Трикона-В», и Вика неохотно рассталась с кольцами. Черноволосая злобная грымза, иссохшая, как деревянная вешалка-стояк на трех лапах, нимало не медля отобрала у нее золото и сунула дезинфицироваться в электрический автоклав.

Медсестра бесцеремонно командовала хозяином, услужливо помогавшим ей доставать из сумки и подключать блестящие медицинские прибамбасы. Приказала Вике раздеваться догола. Филиппа же услала на кухню, мрачно пошутив: мол, тут ему не анатомический театр, чтобы у женских трупов половые признаки разглядывать.

Медсестра брезгливо глянула на мускулистое тело пациентки. Больно оттянула соски, грубо ткнула обрезиненным пальцем в половые губы. Затем взялась за непонятный и страшноватый никелированный аппарат, снизойдя до успокоительных объяснений:

— Работа современного лазерного скальпеля не требует стандартной анестезии и стерилизации.

Попрошу уважаемую пациентку не нервничать. Ей-ей, могу ведь ненароком вам не то что сжечь волосики на вульве, но и клитор, матку или мочевой пузырь проколоть. Лечи вас после, таких нервных и нежных.

Чтобы вы знали, пациент в переводе с латыни означает «претерпевший», дорогая моя.

Вика уж приготовилась вытерпеть адские муки, но медсестра, аккуратно придерживая, один за другим мастеровито и совсем безболезненно пронзила тончайшим красным лучом оба соска. Тотчас же достала два маленьких колечка из стерилизатора и ловко продела их в свежие бескровные отверстия.

Спросив, как и где точно прожечь прободения для интимного пирсинга снизу, медсестра аналогичную операцию не менее профессионально проделала с вульвой пациентки, не задев лобкового оволосения. Вынув прямо из автоклава, она вставила ей в интим кольцо побольше, тоже оказавшееся совсем не обжигающим.

Высокопрофессиональную косметологию медсестра завершила контактным облучением мест, подвергшихся оперативному вмешательству, и с гордостью за мастерски выполненную работу пояснила:

— На малой мощности алый лазерный луч обеспечивает быстрое рубцевание поврежденных тканей.

Пациентке настоятельно рекомендую не мочить ранки на теле в течение суток. В случае маловероятных осложнений найдете меня через разгильдяя Фильку Ирнеева.

Кто мне, милочка, заплатит за косметические работы, он или вы?

Вика достала из сумочки деньги, отсчитала необходимую сумму с чаевыми и, не глядя на Прасковью, что-то ей говорившую, скорей побежала в Филькину спальню покрасоваться перед большим зеркалом. Немного погодя натянула черные чулки на широкой резинке, обула туфли на каблуках и гордо продефилировала на кухню, чтобы показаться Филу Ирнееву.

Филипп ее интимный пирсинг галантно одобрил, особо не вглядываясь. Тут-то до Вики, наконец, дошло, в каком таком сценическом виде она картинно разгуливает по квартире молодого мужчины ярким солнечным майским утром. Девушка смутилась, судорожно прикрылась кухонным полотенцем, попятилась в прихожую, ретировалась, стушевалась в женское общество одеваться.

К тому времени медсестра, быстро собрав аппаратуру, незаметно удалилась, не попрощавшись с хозяином, а Прасковью Вика давно перестала замечать. Потому за пирсинг вполне пристойно одетая она сконфуженно, почему-то краснея, благодарила Филиппа.

Когда Вика ушла не своим пружинистым физкультурным шагом, но мелко семеня, наподобие кисейной, субтильной и жеманной девицы, Прасковья сперва с размаху хлопнула Филиппа по плечу и прижала к груди. Потом расхохоталась, повалившись на софу:

— Ой не могу! Ну ты дал шороху, братец Фил!

Рыцарь-инквизитор Филипп не разделил веселье кавалерственной дамы. Прасковья поспешно запахнула шелковый халат, надетый на голое тело, благопристойно встала, хотя извинилась в своеобычной манере:

— Простите, рыцарь, деву сущеглупую, похотливо ляжки раздвигающую, до смешных позорищ охочую. Уж больно весело вы, сударь мой, захомутали и обротали неслабую ведьмачиху.

Я ведь не ошибаюсь, вы, рыцарь Филипп, претворили ритуальное сопряжение корпорального импринтинга с лишением колдовского естества и подготовкой к хиротонии субалтерна?

— Вы правы, дама Прасковья.

Прасковья задумалась и совершенно посерьезнела:

— Надо же! Господи Боже мой, своими глазами зрила, прикрывала запредельный ритуал адепта, три в одном, с раздельной активацией через чужой сигнум. Достопримечательный Солнцеворот Мниха Феодора?

— Он самый, Прасковь моя Васильна, он самый. Могучий, надо сказать, экстрактор земнородной скверны. Режет чище лазерного скальпеля. Добавим сюда и твои трансмутированные срамные побрякушки для полной зачистки.

— Мозговитый субалтерн для особых поручений, я правильно понимаю?

— Абсолютно верно, дева моя Параскева. Но покамест никому об этом ни полслова.

— Буду, сударь мой, молчать, как свежемороженая рыба подо льдом. Клянусь: сестрам и братьям ни словечка!

Все же об остальной сегодняшней веселухе, надеюсь, можно как-нибудь келейно да кулуарно разболтать, рыцарь?

— Отчего ж нет? Мой округ — мои проблемы, успешно разрешаемые. Нужные сведения будут мною своевременно отосланы в анналы гильдии арматоров.

— О-хо-хонюшки, — Прасковья вовсе не куртуазно прикрыла рукой зевок. — Признаться, мой батюшка, не люблю я резкой смены часовых поясов.

— Тогда ступай в Филадельфию, дщерь моя сонливая. Прямой канал открыт. Соснешь там пару часиков до заутрени.

Спокойной ночи, княжна…

— 3-

Спустя четверть часа после ухода Прасковьи Олсуфьевой из асилума вышла, выглянула Настя Ирнеева, свежая, умытая, причесанная, правда, в абсолютном дамском неглиже. Таясь, скоренько шмыгнула к шкафу, нырнула в долгополый халат, туго подпоясалась и только затем прильнула к мужу:

— Ой, Фил, вот я и дома! Хоум, суит хоум. Спать не хочу — шесть часов отсыпалась у себя в убежище без видений и сновидений. По крайней мере в жесть о том не помню…

Ну-кася, муж мой любимый, быстренько ублажай жену кофием, достохвальными зефирными пирожными и колись, повествуй о постэффектах «престера Суончера». Летать голой под потолком с настежь распахнутыми женскими воротцами, мне, знаешь, больше не хочется…

Внимательно выслушав краткое повествование Филиппа, Настя сделала значимый вывод:

— Получается, умиротворение этой мышечной массы, то бишь муляж женщины без эпидермиса, величаемый Виктория Ристальская, завершает купирование неприглядной ситуации. Так ведь?

— Пожалуй, дама-неофит.

— В субалтерны ее рукополагать вы будете лично, рыцарь?

— Посмотрим, дама Анастасия, ситуативно. Мой округ — мои проблемы и непреложные прерогативы.

— Ой, Фил, не мне тебе советовать. Как скажешь, так и будет.

Надо так надо. Куда ж нам деться от Ярма Господня? Тащи и не ропщи…

Господи, помилуй мя, грешную… Спаси и сохрани люди Твоя…

Фил, смотри! — Настя широко улыбнулась. — Зубки у твоей маленькой женушки уж прорезались, слава Богу. Благослове душе моя Господа…

Думаю, грешной деве Параскеве от тебя за меня вчера в жесть перепало утром и вечером. И Манька свое сегодня сто пудов огребет. Так?

— А вот о том, об этом, моя маленькая, тебе ясновидчески знать не полагается. Да и никому другому тоже. Присно и во веки веков.

— Извините, отец инквизитор, глупость сморозила. Ваши орденские прерогативы непреложны, сударь.

— Извинения принимаются, дама-неофит. Господь наш всемилостив и всепрощающ.

— Тогда похвалите жену свою, рыцарь Филипп. Правда ведь, я четко запечатала эту Вику Ристальскую, наш женский муляж, сверху и снизу?

«Ох мне тщеславная суетность слабых жен наших…»

Снисходя к простительной слабости дамы-неофита Анастасии, рыцарь Филипп высоко оценил ее действия во время осуществления акции под кодовым обозначением «Ви-дэй». «Прости нам долги наша, яко мы прощаем должникам нашим…»

— …Хвалите Господа с небес… — Настя поцеловала Филиппа. — Я твои комплименты, муж мой, принимаю как аванс на будущее.

Конечно, я еще мало знаю, еще меньше умею. Зато теперь, Фил, твоя маленькая Настена стала немножко понимать, почему мы с тобой вот такие, какие есть, почему останемся самими собой и впредь, чтобы с нами ни произошло в чаянии веков будущих.

Мы верим в Бога, и вера сия суть наши знания, силы и оружие. Мы верим, дабы понимать и осознавать себя в Боге. Credo, ut untellligam et cogam.

Без подлинной интеллигентности, настоящей образованности не может быть истинной действенной веры, противостоящей природной скверне, тлену и разрушению. Чем больше человек разумный знает, понимает, тем сильнее его духовная вера, далекая от мнимых и тщетных материалистических суеверий, чей удел — энтропия, смерть и конечная погибель.

Грамотному, интеллектуальному и образованному человеку намного проще, уместнее верить во Всевышнего, нежели полным невеждам и полузнайкам, поверхностно, превратно представляющим себе закономерности человеческого мироздания, сущего во гробе.

Твой Пал Семеныч, мой Патрик, экселенц Микеле, сэр Питер, всякое-разное повидавшие за 300 лет в миру и в ордене, — в один голос твердят: наиболее законченные кондовые атеисты и материалисты, убежденные богоненавистники и богоотступники, идейные разрушители храмов, злобные гонители христианской церкви и веры — встречаются исключительно среди невежественных безграмотных простолюдинов. Самые страшные враги церкви Христовой и Всевышнего, Господа нашего, всегда происходят из необразованного подлого низкорожденного сословия.

Выходцы из других, более образованных и благородных сословий, классов, социальных групп, то бишь прочие изверги и ублюдки рода человеческого, служители Антихриста, какими бы материалистами и атеистами они ни выставлялись, — представляют собой скопище недоверков и суеверов, поклоняющихся глупой мистике, ложной эзотерике, тупоумному оккультизму…

Филипп немного помог Насте дидактической теургией в стиле прецептора Патрика ради пущей связности и доказательности дискурса. Да и послушать молодую жену ему самому интересно.

«Может, и впрямь ее в дамы-зелоты благословить? Во где был бы номер в исполнении великого орденского дидактика и ниспровергателя суеверий адепта Патрика!»

— …Подобно невежественной подлой черни светская образованщина, нахватавшаяся с бору по сосенке естественно-научных знаний в университетах и колледжах, боится черных кошек, пятницы 13-го, верит в дебильные иррациональные народные приметы, поверия, предрассудки, табу, придуманные деревенскими сумасшедшими, психопатами, юродивыми, а также бабами-кликушами, страдающими от гормональных нервных расстройств и натуральных дисфункций женской мочеполовой системы.

Измышления естественно-научного стихийного материализма и земнородного дьявольского атеизма также можно рассматривать, как своего рода умственные расстройства, душевные болезни, психопатологии от мира и от века своего преходящие. Иначе бы ученая секулярная публика не творила бы себе и другим навязчивых кумиров в виде собственных краткосрочных гипотез, теорий, коим она поклоняется отнюдь не в образе могущественного творца-демиурга. Ибо в людской совокупности ставят себя материалисты и атеисты в телесное воплощение твари, тщетно испрашивающей милостей от сатанинской природы, каковую они суеверно, мистически, иррационально в недоразумении принимают за бесконечный животворящий абсолют, невзирая на второе начало термодинамики.

Разумеется, обреченное на конечное уничтожение природное мертворожденное материальное зло, противостоящее разумным душам людским, подлежит рациональному анализу, таксономическому изучению. Первозданный стихийный хаос, какой суеверам мнится некоей гармонией и музыкой небесных сфер, должен быть по возможности исследован, классифицирован, а засим уничтожен, дабы апокалиптически возродиться новой землей и новыми небесами.

Таков, на мой взгляд начинающего техногностика, Промысл Божий, рационально и логично расположенный к разумными душами людским, взыскующим Града Божия и царствия Его на землех и на небесех.

Если ты мне не возражаешь, муж мой, то я с твоего позволения сейчас продолжу…

Настя полезла в сумочку, откуда, к огромному удивлению Филиппа, достала пачку сигарет и умеючи прикурила от платиновой зажигалки.

— Угощайся, Фил. «Уинстон» на уровне. Сигаретки и зажигалку я у Маньки отобрала — нечего ей лишний раз соблазняться.

Покуривать же в седьмом классе начала, в девятом бросила. Как видишь, не с концами. Зато обещаю, муж мой: закуривать изредка, только с тобой или с Никой за компанию.

— Она уже не курит.

— Знаю. Это у нее временно — родит Руперту ребеночка, вернее, двух, покормит младенчиков грудью и опять начнет в жесть дымом травиться.

О ее намерении учинить материнство для нас с тобой я тоже знаю, — как ни в чем не бывало, Настя, сложив губы сердечком, пустила колечко дыма под потолок. — Решать тебе, Фил. Ты — муж мой, я тебе повинуюсь.

Жена у тебя — будущий арматор без предрассудков и суеверий. Чтоб ты знал, я согласна, пускай Ника выносит и родит нам сына.

Ты помнишь: мне самой лет еще 20–25 беременность и роды противопоказаны по причинам неустоявшегося метаболизма харизматика. Всякое плодоношение твоей жене основательно запрещено по орденским регламентациям. Тогда как Ника пять раз успешно беременела, три раза вынашивала своих собственных детей от корпорального зачатия до родов, один раз разродилась двойней. Организм у нее здоровый, нам обоим подходит по генетическим основаниям.

Рыцарь Патрик подтвердил прикидки вашего арматора дамы Вероники, сударь. Наши с вами, рыцарь Филипп, гаметы способны произвести субстрат полного харизматика или, на худой конец, субалтерна мужского пола. Решение за вами, сударь мой…

«Ох мне арматоры, мужчины и женщины…»

— Думаю, Фил, ты в курсе, как будет воспитываться благородный отпрыск фамилии Бланко-Рейес-и-Альберини в соответствии с орденским положением о харизматической семье. Возможно, примет имя фон Коринта после транспозиции харизмы или по достижении совершеннолетия.

Руперт, кстати, на днях согласился со мной и Никой, оставив решение на твое усмотрение. Согласно рыцарскому неписаному правилу, по модулю. Сам понимаешь, твои да и нет равнозначны, для него без обид и претензий.

Тем не менее учти, муж мой, глубоко озабоченный проблемой отцовства. Ника будет трепетно ожидать твоего решения не больше двух лунных недель текущего благоприятного периода фертильности. Потом наш поезд, ту-ту, уйдет, а Ника, наверное, во глубине женской души страшно на тебя обидится за высокомерное пренебрежение.

Ты ее знаешь, муж мой.

— Эх, как ее не знать, патер ностер… — несколько меланхолично признал Филипп правоту рассудительной супруги, старательно сдерживающейся, чтоб, не дай Бог, не рассмеяться обидно при виде супруга, хмуро озадаченного напастью, как вдруг свалившейся на него.

«…Откуда не ждали, шасть, из рака ноги… Думал, оно у Ники просто так, закидон бабский…»

Потешаться над главой семьи в этаком серьезном отцовском вопросе Настя не желала. Потому как о социометрических сложностях в их орденском звене она имела ясное психологическое представление.

«Настоящему мастеру-арматору по-другому нельзя, сударь муж мой».

— Ты, Фил, хорошенько подумай, — все-таки не удержалась Настя от легкой насмешки, — и рожай ответ поскорее.

Тебе ведь, милок, ей-ей, не надо тяжкое брюхо таскать, токсикозами мучиться, на финише тужиться, выталкивая плод, опоясывающие боли терпеть, детородные ворота через не могу пошире растворять….

Настя нацелилась кое-что добавить едкое и каустическое о подсобной и кратковременной роли мужских гениталий в девятимесячном процессе деторождения, но удержалась. Незачем изгаляться в арматорском зубоскальстве, если у ней самой-то зубов все еще не хватает и ее собственное участие в экстракорпоральном зачатии, а также в последующих тяготах и лишениях планируемого двойного плодоношения минимально.

— Возьмем по минимуму, Фил, или по максимуму, как посмотреть в абсолютной величине. Поскольку Ника благодаря тебе, муж мой, решилась духовно расстаться с замшелыми мирскими предрассудками о кровном детородстве и отринула материалистическое суеверие о суррогатном материнстве…

«Как же, как же! И «престер Суончера» над Малой Чаронью малость помог, парадоксально и стохастически…»

— …Ведь мы арматоры, Фил, точно определяем момент, когда происходит непостижимое секулярам таинство наделения плода разумной душой, — рассуждала Настя, профессионально объясняя подход Вероники к проблемам зачатия и плодоношения. — До тех пор фетус для нас значит не больше овариально-менструальных выделений или излишков спермы во влагалище после коитуса.

И то и другое для древних и современных дикарей, служат предметами суеверной безвредной ворожбы, ты знаешь, или естественными бесполезными фетишами. Нам же отлично известно, как, в какое время в теле женщины происходит схождение половых клеток и поэтапно осуществляется телесное развитие нового организма, производя сверхъестественный синтез материального и духовного.

Сверхрациональное божественное познание — основная принципиальная сила, удерживающая человека от искаженного, извращенного восприятия материальной действительности, — вернулась Настя к прежним рассуждениям на необъятную тему техногнозиса.

Тем самым она предоставила мужу возможность спокойно поразмыслить о многоплановых и во многом взаимосвязанных проблемах, дилеммах и дихотомии женского и мужского начал среди вверенных его благородному попечению орденских разумных душ.

— …По моему мнению, Фил, первородное, первобытное материалистическое мировоззрение и современное атеистическое мировосприятие реальности сродни сексуальным перверзиям и генетическим уродствам. Ибо они идут от самой природы человека, изначально хаотически искалеченной исходным грехом беспорядочного ублюдочного производства и уродливого воспроизводства материи. Тогда как мы знаем, что от уродской однополой любви нечего ожидать потомства. Пускай сексуальные отношения геев и лесбиянок реальны и ощутимы, анально и вагинально.

Точь так же механические серийные совокупления двух естественных природных начал, мнимо полагая таковыми плоть и разумную душу человека в материалистическом понимании, суть бесплодны. Хуже того, подобные конъюгации гибельны в пагубном приоритете материального перед духовным…

…Как в большом, так и в малом на протяжении достаточно длительных интервалов-дистанций, даже в эвклидовой метрике пространства-времени, любая материальная форма деструктурируется. Вне духовной поддержки материя плюс материя равно уничтожению произвольно либо стохастически упорядоченных структур реальности…

…Суеверные материалисты и недоверки разного толка большей частью казуистически убеждены, будто всегда и везде из подобного рождается подобное, а их материальные аналогии абсолютны и непогрешимы. Никак нет, уроды! — ораторствовала Настя и клеймила бездуховность, показывая Филиппу, насколько хорошо она владеет темой.

— Физически растительные и животные организмы без метафизического воздействия на них духа сами по себе мертвы. Правда ведь, Фил?

Давай вспомним, почему незначительные изменения жестких физических рамок существования вроде бы живых организмов, обязательно влекут за собой метафизическую утрату жизнеспособности целых биологических видов.

То, что материалисты суесловно называют естественной жизнью, на самом деле является отсроченной смертью. Суеверный страх прекращения телесного существования не позволяет им признать абсолютную биологическую смерть первичной, а жизнь вторичным, производным от небытия явлением или же относительным свойством какой-либо мертвой органической субстанции, всецело зависящей от одухотворенной внешней поддержки…

Настя опять горячо воодушевилась и перешла к доказательным примерам сугубо материалистических суеверий и мертворожденных бездуховных аналогий:

— …То, что у этих уродов подобное якобы излечивает подобное, конечно, глупо, однако же не смертельно. Противное тошнотворное горькое лекарство для горестной болезни может оказаться, не менее сильнодействующим средством, чем вкусненькая сладенькая микстурка. Это я тебе как будущий арматор говорю, Фил.

Но гораздо хуже, сударь мой, если суеверы в концепции материалистического подобия исходят от противного в ложном антагонизме природных веществ. Отсюда проистекает смертоубийственное лечение толчеными драгоценными камнями, процветавшее в темные века псевдо-Возрождения.

Словом, растертая в порошок прекрасная жемчужина прекрасненько заживляет-де резаные и рубленые раны. Или же, если алмаз тверд, то он и пошатнувшееся здоровье больному непременно поправит в порошочке, размешанном в стакане красного вина.

Пускай в те времена, кое-кто знал о смертельных свойствах алмазной пыли. Например, ювелир и скульптор Бенвенуто Челлини. Однако орды врачей и пациентов превратно и суеверно толковали медицинскую практику.

Внутреннее кровотечение от таких вот драгоценных способов материалистического врачевания в расчет не принималось. Коль скоро исходит, дескать, дурная кровь. Меж тем в целом методика изуверского кровопускания у недоразвитых эскулапов с XIV по XIX век почиталась хирургической панацеей, как и симптоматическое лечение кровососущими пиявками.

Лечили материалисты-возрожденцы и дурнопахнущими средствами вроде кала и мочи. Между прочим, до сей поры мы имеем подобные рецидивы зловредительства у знахарей и знахарок, практикующих среди прочего уринотерапию. Стакан-другой собственной мочи натощак, и будьте здоровы.

Вообще, Фил, бездуховный суеверный материализм мне здорово напоминает знахарскую уринотерапию, когда материальные выделения человека и природы принимают за универсальное творческое средство естественного воздействия на природные аномалии и патологии. Их ведь не может не заметить даже отъявленный материалист, гольем живущий от сих до сих приземленных границ, руководствующийся исключительно здравым животным смыслом, доставшимся ему не от Бога, коего требуется открыто и ясно осознавать, но от Дьявола, тихой сапой искушающего человека неосознанным темным невежеством.

Мракобесие множества секуляров естественно и потому ненормально. Как известно, в психиатрической лечебнице самыми светлыми умами, здоровыми и нормальными людьми как раз себя почитают безнадежно больные…

— И-и-эх, — Филипп щелчком сбил пепел со второй, подряд выкуренной им сигареты, — последней рационалистической антитезой ты меня убедила, Настена.

Никина блажь сверхъестественна и оттого нормальна. Как она скажет, так и будет. Рационально и сверхрационально…

Эхма, где наша не пропадала!

— Там же, где и везде, Фил. В Америке, в Европе… У меня в жесть на физкультуре у Патрика…

Ой, Фил, а он не будет против того, чтобы мы обзавелись ребеночком? — вдруг заволновалась Настя.

— Думаю, рыцарь-адепт Патрик с нами благоразумно согласится по модулю.

— Прорицаешь?

— Нет, просто рационально предполагаю…

Облачайся, жена моя, с должным достоинством и надлежащей осанкой, последуем к иным воздухам благорастворенным ради вящего приятия лета пенсильванского.

Понедельник — день длинный…

— 4-

Физиологически смена часовых поясов каким-либо значительным образом не беспокоила Филиппа во всех его ипостасях и ликах. Личным суевериям же он стремился не поддаваться и не поминать суесловно об извечной тяжести понедельников или о майской маете.

«Скалярная шкала времени, измеряемая в сутках, в неделях, в месяцах есть социализированная условность…

Продолжительность светового дня на человека не влияет, если он проводит во сне ему привычное количество часов. Будь то в течение ночи или днем во время сиесты, непременно найдутся час-другой для отдыха, когда никто и ничто не мешает вздремнуть…

Мне-то лично достаточно трех-четырех часов сна в сутки или чуток больше. Настене хватает пяти-шести часиков, когда как…

Дщерь моя Параскева может преспокойно дрыхнуть десять часов кряду. Дед Патрикей, кажись, никогда не спит…

Ишь, как его лордство и сиятельство предрассветный моцион в парке совершает! Прогуливается, мыслит, замышляет, прорицает, черт старый…»

После рыцарской заутрени и легкого завтрака по плану и распорядку прецептор Патрик инструктивно отправил дам-неофитов предаваться общеобразовательной самоподготовке, даме-зелоту Прасковье предписал набраться сил и отдыхать до уведомления. Тогда как рыцаря Филиппа он церемонно пригласил в арматорскую лабораторию на втором нижнем уровне.

Внизу он незамедлительно спросил:

— Обследоваться у меня не желаете, брат Фил?

— Почту за честь, брат Патрик.

«Благослови, Господи, докторов и всю кротость их».

По завершении изучения сводной таблицы множества показателей организма рыцаря Филиппа арматор Патрик удовлетворенно отметил:

— Не могу не позавидовать здравомыслящему духу старого адепта в вашем здоровом теле молодого зелота, брат Филипп.

Учтивая риторичность доктора Патрика не могла ввести в заблуждение рыцаря Филиппа:

— Тем не менее побеседовать вы желаете вовсе не о моем здоровье. Не так ли, док Патрик?

— Отчасти да, отчасти нет, сэр, если нам надлежит обсудить, как бы это уместнее выразить, вашу плюралистическую репродуктивную проблему, мистер Филипп Ирнив.

Но прежде позвольте высказать вам маленький упрек, сэр рыцарь. Вы несколько переутомили, ассистировавших вам леди Нэнси и леди Праски, несмотря на то, что де-факто обе они — дееспособные дамы-зелоты. Без предварительной акклиматизации и привязки к местности участие в сложносоставном ритуале адепта повлияло на них, пожалуй, обескураживающе.

— Мне это известно, доктор Патрик. Должен сказать, таков был мой план, сэр, состоящий в том, чтобы приблизительно очертить возможности обеих кавалерственных дам при их непосредственном взаимодействии в теургическом ритуале высокой сложности в неблагоприятных условиях.

— Принимаю ваше объяснение, сэр, и поддерживаю вас. Приобретенный опыт дорогого стоит. В то же время моим учебным планам небольшая усталость леди Праски и леди Нэнси не слишком повредит. Им потребуются отдых, здоровый сон, калорийное питание.

Завтра я планирую дать мисс Праски и миссис Нэнси побольше свободных часов. На сегодня физические нагрузки для леди Нэнси будет благоразумнее отложить на послеполуденное время.

Надеюсь до обеда поближе изучить этиологию вашего замечательного эмпатического взаимодействия с сегодняшними ассистентами-эффекторами в обновленной парадигме ритуала «доминус и сервы», сэр рыцарь Филипп.

Вернемся же, мистер Ирнив, к нашей гендерной проблеме, о которой меня учтиво осведомил мистер Ирлихт. Вижу, вы так же склонны уступить настойчивому желанию леди Вероники.

Должен сказать, как и вас, брат Филипп, ее материнская доблесть меня восхищает. По сути факта, мы обязаны пойти ей навстречу, таким модусом ликвидировав незначительный побочный эффект первого практического ритуального применения «престера Суончера»…

«Кому что, а кому-то практически близнецов носить, рожать, вскармливать…

Патер ностер, знала бы Ника, кто и как ей извилины сикось-накось повернул! Господи, помилуй нас грешных… Во всех и за все…»

На некоторое время в арматорской лаборатории воцарилась многозначительная тишина, а затем доктор Патрик внес предложение:

— Брат Филипп, надеюсь, вы не возражаете, чтобы я поставил в известность леди Веронику о вашем ситуативном согласии и лично озаботился всеми эмбриональными и психотерапевтическими предписаниями ее материнства. Несомненно, по мере необходимости в обстоятельства и альтернативы, включая анамнез и этиологию этого непростого дела, вы будете посвящены, сэр рыцарь-инквизитор.

— Не сомневаюсь, это станет оптимальным решением в данной ситуации, доктор Патрик…

Настя обрадованно согласилась в третий раз позавтракать. Тем более, если плотный завтрак оптимально и ситуативно заменяет ей физическую самоподготовку, какую сэр Патрик неукоснительно предписал мисс Мэри.

— …Фил, Фил! Я тебя люблю. Ты — муж мой, единственный и любимый.

Как здорово, что ты спать до самого ланча не улегся!

— Я, жена моя, по идее только что благословенно отдохнул в асилуме. Xотя под потолком убежища, подобно кое-каким дамочкам-летуньям, с голым задом и передом не витал. Прикорнул себе на тощем тюфячке в монастырской келье. Закемарил, скажем, на пару часов, встал, помолился, кружку молока выпил и пошел. Ни снов, ни видений тоже не упомню.

— Вот и хорошо! Ну что Патрик придумал делать с Никой? Скажи, Фил, если мне можно об этом узнать не как-нибудь потом, а сейчас.

— Пока нельзя, моя маленькая, — огорчил Филипп несказанно поскучневшую Настю. — Сама знаешь, любопытной Варваре на базаре пипи порвали…

Приостановившись для насмешливых отточий, Филипп сжалился над обиженной Настей:

— До того, женушка, пойдем-ка отведаем жареного мясца-барбекю с зеленью, с салатиками, что нам приготовил распорядительный мистер Квентин Дамплинг во саду ли, в огороде мистера Патрика Суончера. Там тебе и расскажу кое-что обстоятельно, в анамнезе и этиологии, во благоволении и благовремении…

«И в дамской пропорции, из рака ноги…»

— …Так вот, Настена, в интерфейсе рыцаря-адепта Патрика меню весьма разветвленное, доступных и недоступных пунктов там сколько душе угодно, на разные вкусы и предпочтения. Рационально и сверхрационально.

Допустим, наш адепт начинает из глубины веков, честь по чести открывая нам свободный доступ к ритуальной групповухе языческих архонтов на четверых. Из нее, кстати, возник очень благопристойный тетраевангелический ритуал сверхрационального перехода косной материи в духовную дееспособность.

Честно скажу: меня сверхъестественные предания старины глубокой не очень-то прельщают. Ибо они сомнительны, не совсем предсказуемы и чреваты нехорошими чреватостями в нашей ситуации.

Очевидно, и Ника в данном случае разделит мои сомнения и предубеждения. Пускай ты и Руперт, я знаю, были бы не против того, чтобы опробовать древнее похабство, а Патрик не прочь понаблюдать за гендерным экспериментом вживе, in vivo, на наших драгоценных организмах, мне оно не по душе, Нике тоже…

— Тебе решать, Фил. Тут, я думаю, тебе виднее, как харизматику старшего поколения. Тебе есть, что почем сравнивать. Так ведь?

— Пожалуй так, моя дама-зелот, покамест неофит. Поэтому остановимся на уместных рациональных опциях in vivo et in vitro, в акушерской пробирке.

Живьем и гольем ты, Настена, имеешь возможность хоть сегодня забеременеть и спустя две-три недели благополучно расстаться с эмбрионом предопределенного полового диморфизма. Фетус имплантируется в матку дамы-реципиента и далее следует стандартный акушерский патронаж.

Потому как для адепта Патрика орденские регламентации не указ. Их последнюю редакцию полуторавековой давности он сам составлял и оставил себе лазейку в виде секретного протокола об исключениях с целью проведения научных исследований.

Сама понимаешь, Патрик Суончер — один из немногих техногностиков, кто способен неизреченно заглянуть в будущее на сотню-другую лет вперед и предвосхитить уровень развития технологий, в том числе и в области орденской медицины. Остальные же ничего не видят дальше вероятностного тренда на 30–40 лет.

Давай представим, как априори наш адепт достает из ларца неизреченное прорицание. И апостериори никто из клеротов рыцарских конгрегаций Востока и Запада не смеет ему и слова сказать поперек, все испуганно молчат в тряпочку, в прокладки и в подгузники. Ибо орденские традиции обнародования сбывшихся пророчеств, изменяющих материальный универсум, святы и нерушимы.

Один раз Патрик Суончер неслабо отымел ноогностических консерваторов-экологистов. Нынче все тоже промолчат, чтобы он ни творил. Себе дороже обойдется с ним воевать по столь незначительному поводу как ваша плодотворность, моя дама Анастасия.

Но, думаю, тебе не стоит, жена моя, поскорее тащить мужа вон в те кустики или в нашу спальню на втором этаже. Хотя и там и сям стать немножко беременной ты у меня наверняка сможешь, тебе это даром не пройдет.

От тяжкой силовой физкультуры по мотивам счастливой беременности и легких родов прецептор Патрик тебя навряд ли освободит. А уж какие новые пыточные приспособления для дамы в интересном положении он приготовит, никто на свете и вообразить-то не в силах!

Тут, я полагаю, две-три недели этой даме придется постоянно носить дистанционные датчики в самом дамском темном местечке. С корсетной сбруей-бандажом не расставаться ни днем ни ночью за исключение десяти минут под душем утром и вечером. О ее строгом и целомудренном сексуальном воздержании во всех гормональных видах и говорить-то нечего.

Зато, уверяет меня доктор Патрик, двухнедельная беременность тебе, Настена, добавит аж целый сантиметр роста. Грудь твоя вырастет приблизительно на полразмерчика…

— Ой не надо!!! — сначала испугалась Настя, но потом очень подозрительно воззрилась на Филиппа. — Издеваешься, вредина, так ведь?

— Кроме шуток, Настя, передаю слова Патрика близко к тексту.

— Господи, спаси и сохрани слабую рабу Божию Анастасию, в муках рожающую совершенство духа и плоти, — перекрестилась Настя. — Ныне и во веки веков, Фил, бюст твоей жены утяжелять не будем.

Чтоб ты знал, муж мой, мне нынче понятно, почему Ника себе, чик-чик, дойки подрезала не без влияния физкультуры от прецептора Патрика. Но в чаянии веков будущих свою грудь я буду носить так же доблестно, как и Ника собирается разродиться двумя близнецами от экстракорпорального зачатия in vitro, в стекле и в металле.

Об остальных стеклянных, оловянных и деревянных опциях от доктора Патрика можешь мне не рассказывать, муж мой. О них я знаю, конечно, гораздо меньше, чем Патрик, но побольше тебя, Фил.

— Но не обо всех, дама Анастасия. Помимо всего прочего, скажем, когда гора своей волей идет к Магомету, и гаметы произвольно встречаются в маточных трубах, док Патрик предлагает по опциону однояйцевых близнецов без вашего генетического материала. Вариант только на троих, не больше.

Но эдакое тройственное согласие, Настя, ты видишь, я для тебя открыт, меня физически и метафизически не устраивает. Полюбовный треугольник и низкопробная лирика, из рака ноги!

— Ой, Фил! Как же я тебя люблю! Ты — муж мой и отец нашего ребеночка, у которого, возможно, будут целых две кормящих мамы. Технически я сполна могу открыть себе лактацию на необходимое время. Дойки, как видишь, у меня здоровущие, полагаю, хватит выкормить всех младенцев в средних размерах роддоме.

Уверяю тебя, мои дамские формы, какие ты сейчас рассматриваешь с неподдельным рыцарским интересом, никоим образом не пострадают от принудительной лактации. Конечно, если оставшиеся девять месяцев я не буду малодушно забывать о пекторальных упражнениях по методике Патрика…

«Ох мне рыцари и дамы арматоры! Физики и лирики, из рака ноги…»

Вспомнив о физвоспитании, Настя сперва помрачнела, но тотчас улыбнулась:

— Переживем — перетерпим… Эка невидаль! Беременность у женщины — дело естественное, тварное, физиологическое, вроде менструальных кровотечений.

Слабое порочное творение неизменно должно быть подчинено силам разума и духа. Так и происходит непорочное техническое зачатие отпрысков человеческих в арматорской пробирке.

У арматоров, Фил, сам знаешь, чуть ли не все натуральные проблемы решаются в непогрешимой технологической догматике Искусства-Техне. Разъем-папа обязательно со штырьком, разъем-мама непременно с дырочкой. Стыкуем их, подключаем, передаем упорядоченную значимую информацию, в том числе и генетического характера.

В беспорядочной натуре, чтобы осуществить передачу хромосомного набора одним-единственным сперматозоидом, их обычно требуется примерно 200 миллионов, транслируемых по коаксиальному семяпроводящему кабелю-пенису. Вот и вся любовь к двум помидорам. В середке — сплошь физика и никакой вам лирики полюбовного репродуктивного акта…

Филипп пристально всмотрелся в жену и спросил, казалось бы, не в тему:

— Настена, скажи-ка, почему ты физику и лирику сравниваешь? Вроде бы эти понятия не стыкуются, не в ту степь, то и другое не из одной и той же оперы.

Настя озадачилась:

— Не знаю, Фил… По-моему, это просто фигура речи в современном русском языке.

Вон, у моей матильды лирика — слово ругательное. Она ментов, налоговиков лириками обзывает. Лирики у нее и партнеры по бизнесу, кого ей удается стопудово напарить.

Но сама наизусть знает «Кобзаря» по-украински. По-русски — «Евгения Онегина» от первой строфы до последней.

В девятом классе я ее по книжке хитренько в разбивку проверяла. Как сейчас помню: ни разу моя несравненная бизнес-вумен не запнулась, физически шпарила пушкинскими стихами с любого места…

— В самом деле, лирической душевной натурой мою бизнес-тещу назвать трудно, — усмехнулся Филипп. — Она, скорее, хитроумствующий физик…

Я говорю в том смысле, какой вкладывали в это понятие участники газетно-журнальной дискуссии, развернувшейся в совковые времена в 60-х годах прошлого века. Мой блаженной памяти дед Хосе Бланко-Рейес те давние дебаты как-то вспоминал в разговоре с покойным родителем моим Олегом Ирнеевым.

Ты знаешь: я себя более-менее помню с полутора лет и могу практически все восстановить в оперативной памяти, хоть бы и в секулярной ипостаси, не прибегая к прорицанию истории.

Так вот, в 1993 году отец у деда значился безмозглым лириком. Хотя оба они были стопроцентными филологами.

Я немного поизучал сей филологический вопрос, когда стал неофитом, и мы с Пал Семенычем разбирали взаимоотношения духа и материи. Отчасти та мирская дискуссия о физиках и лириках соприкасалась с этой религиозно-философской дихотомией, затрагивала доисторическое обыденное секулярное противопоставление горячего сердца и холодного ума. Иначе говоря, она шла в мировоззренческой парадигме очень древней мнимой противоположности бессердечного разума и чувствительной души в человеческом сознании.

От того и вошла одно время в общеупотребительный оборот русского языка смысловая антонимия, если несколько лет наперебой масс-коммуникативно дискутировали на бытовом узуальном уровне о приоритетах, первичности-вторичности естественного чувственного начала и рассудочного отношения к действительности.

Естественно, физики, по тогдашним относительным понятиям газетных борзописцев, руководствовались в жизни рассудком, умом, разумом. Тогда как лирики якобы ведомы одними сердечными чувствами и эмоциональными переживаниями.

Что любопытно, Настя, те строчилы-писаки в группу тонко чувствующих лириков зачисляли гуманитариев, занимающихся, дескать, проблемами внутреннего мира человека, некими движениями души человеческой. А вот контингент физиков у них составляли как бы бездушные грубые технари, равнодушно изучающие и безжалостно преобразующие внешнюю среду обитания рода людского.

Пожалуй, тебя и меня они бы смогли посчитать физиками-технарями. Зато Нику, Маньку и экселенца Микеле отнести к лирикам-гуманитариям за их чувствительность и эмоциональность. Оцени юмор, жена моя, и заодно добродушную иронию человеческой истории. Где Троя, а где троянский конь?

Настя на пару секунд задумалась, затем громко расхохоталась. Отсмеявшись, она заявила:

— Мне тоже кажется, Фил, в нашей Нике точно есть что-то лирическое. Что в лобок, что по лбу, ать-два, новобраницы, промеж ног две дырки…

— Вот потому, Настя, блаженны страждущие, ибо они утешатся. И сегодняшняя слабость ближних наших оборачивается их завтрашней силой.

Рыцарь-зелот Филипп по-прежнему сохранял невозмутимость и дидактическую теургию использовал в должной мере.

— Я намерен сегодня же приобщить вас, дама-неофит Анастасия, к благодатному дарованию прорицать историю.

Отсюда следует предваряющее задание для вас. До заката разработать версию, почему в сталинскую эпоху коммунистических писателей именовали ни много ни мало инженерами человеческих душ.

Перво-наперво вы воспользуетесь доступными вам секулярными и орденскими историческими источниками. Засим проведете учебные изыскания с релевантным прорицанием необходимых обстоятельств.

Настя снова озадачилась, наморщив лоб:

— Может, у Пал Семеныча спросить или у Василь Василича Олсуфьева?

Я отцу Прасковьи понравилась, Фил. Он меня любезной внученькой называл, когда был в гостях у Патрика.

— Думаю, они оба могут многое о тех временах поведать. Рыцарь Павел тогда в Москве служил, а рыцарь Василий — в Екатеринбурге до 1939 года…

Уединение Филиппа с Настей нарушила Прасковья, пришедшая на лужайку для барбекю с теннисными ракетками в легком, кратком и белом спортивном облачении.

— Рыцарь Филипп, прошу простить даму за невольное вторжение. Велено вам передать, сударь. Рыцарь Патрик изволит-де немного побеседовать с дамой-неофитом Анастасией в нижней арматорской лаборатории.

Проводив Настю сочувственным взглядом, Прасковья гибко уместилась на пододвинутом ей плетеном кресле, изящным движением оправила складки на благопристойном минимуме теннисного одеяния, высоко подчеркивающем стройность загорелых бедер, и шутливо пожаловалась Филиппу:

— Спящу деву возбудили и любовь не предложили. Токмо досмотр лекарский, калорийную диету и лаун-теннис для пущего аппетиту девы твоей Параскевы. Молвили: девичью стыдобу промеж ног ветерком овеет, враз-де меланхолия пройдет.

Ой ли, ежели не в кобылу корм? Спозаранок и мяса кус не в то горло лезет, батюшка мой. Ни ночи тебе, ни дня, коли за десять тысяч верст туда-сюда мотаться.

Разгонишь ли, о витязь, сон-тоску у девы похотливой, до спортивных игр на свежем воздухе охочей?

— То, что нам обоим доктор Патрик прописал? Охотно, Прасковь свет Васильна, охотно.

Велено так велено. Не премину споспешествовать бодрости духа княжны души моей… Как ныне многая доступно нам во благовремении и пропорции.

— Да? Мы еще станем глядеть, идальго мио, кто кого благословит на корте. Предупреждаю, сударь мой, подавать и гасить буду строго, по всей форме.

Только и успевай, вьюнош женолюбивый, взирать на стыдливую девичью красу. Взвейся юбочка повыше, коль пилотка гребешком…

— Не противлюсь, дева моя Параскева, ежели в искусительной плоти мирской, без чинов и чудотворчества.

— Назови меня Парашей, братец Фил, но доверь прекрасной даме поухаживать за благородным рыцарем. Костюмчик тебе теннисный, носочки, туфельки со скрипом, видишь, у меня с собой…

По окончании партии в лаун-теннис рыцарь-инквизитор Филипп доверительно обсудил с кавалерственной дамой-зелотом Прасковьей целый ряд вопросов, касающихся ее нынешних должностных и функциональных обязанностей в Дальневосточной конгрегации. Предлагать он ей ничего не предлагал, не обещал, но дал понять, что не забывает о ее давешней просьбе помочь сменить место службы и жительства.

«Коль скоро — так сразу, дева моя Параскева. Месяц май еще не лето…»

В тот день рыцарь Филипп так же наедине в неформальной обстановке многое исповедально обговорил с кавалерственной дамой-неофитом Марией. И позднее, столь же конфиденциально и продолжительно побеседовав с кавалерственной дамой-зелотом Вероникой в замке Коринт, вновь вернулся из вторника в Старом Свете в предыдущий день недели в Новом Свете.

«Американский понедельник — день длинный. С утра до ночи, от темна до темна, напрямки, из рака ноги…»

ГЛАВА XV ВО ПЛОТИ И В ДУХЕ

— 1-

— …Продолжай, отрок, в том же грамматическом духе и далее… И каникулярная благость настать не замедлит. Сам-один не заметишь, как наступит, ежели день длинен, силен, а ночь коротка и слаба.

Так-то вот, ученик мой третьего класса Иван Рульников, от роду неполных одиннадцати лет Господних.

Я ж тебе, Иван, сколь припомнится, говаривал: человеку свойственно воспринимать прямолинейное время дискретно. Однако взятое отдельно от времени пространство мы ощущаем непрерывным и равномерным в движении Земли по околосолнечной орбите, тако же в системном целом вокруг ядра галактики, тоже системно движущейся куда подале от места и времени Большого Взрыва, брат ты мой… Систематически и тематически. Куда Бог пошлет нашу Вселенную. В тексте и в контексте…

Ваня Рульников отвел взгляд от монитора. Как хорошо воспитанный мальчик он вежливо, стулом крутящимся не скрипнув, повернулся к Филиппу Олеговичу, философски и перипатетически расхаживающему по комнате. Благоприятная перспектива подняться до космогонических рассуждений учителя, мыслями уходя далеко-далече от порядочно надоевших языковых упражнений, его ученика прельщала до вселенской материалистической бесконечности. Вернее, до конца трех академических часов занятий скучнейшей английской грамматикой.

«Во! Если б Фил Олегыча разговорить о чем-нибудь умном и духовном? А там уж урок кончится, тренироваться вместе поедем к сэнсэю Кану Тендо…

О чем бы его таком спросить в тему, как он говорит, задать детский вопросик с подковыркой..?»

— Филипп Олегыч, расскажите, пожалуйста. Вот наша Метагалактика в красном смещении уходит или приближается к Богу?

К огорчению Вани, — нет, чтобы как обычно с расстановкой призадуматься, прежде чем ответить на каверзный ученический вопросик, — учитель ни на секунду не задержался с ответом:

— Этого, брат ты мой, ни я, ни ты, ни кто-либо другой не чета нам, который семи пядей во лбу с малым количеством извилистых мозгов, никогда не узнаем. И знать-осведомляться о том по скудоумию людскому никому невместно.

Твои намерения уйти подале от аглицких предлогов и послелогов мне ясны, о празднолюбивый отрок, и шиты они многая красными нитками. Вот мы и последуем за одной из твоих красных нитей в устных размышлениях на внеурочную тематику вплоть до появления желанных гостей.

Покамест дед Гореваныч не зазовет нашу честную компанию на ристалище спортивное, во благонамерении не грех и поразмыслить вслух. Ибо не единой грамматикой пробавляется прилежный ученик, но всяким глаголом, исходящим из просвещенных уст учительских.

Такожде и человек жив не хлебом единым днесь, но допрежь предвосхищенным Божьим Словом-Логосом, паки истолкованным логичным смысловым образом и откровенным просветленным подобием…

Ваня заулыбался. Если Фил Олегыч так заговорил, почти по-церковнославянски, стало быть, ура! Уроку конец, спрашивать и говорить разрешается о чем угодно.

— Филипп Олегыч! Раньше и когда Настя приезжала на пасхальные каникулы, вы и она два раза в разговорах обругали период, как вы сказали, псевдо-Возрождения. Помните, ну когда говорили о развитии огнестрельного оружия?

— Как такого не упомнить? Кроме повсеместного распространения пороха, книгопечатания и двойной лангобардской бухгалтерии, иных цивилизационных достижений тогдашнее человечество знать не ведало.

— Мне стало интересно, Филипп Олегыч. Я посмотрел в справочниках, словарях, в энциклопедиях, книжки исторические полистал.

Все историки-писаки восхваляют неизвестно почему период истории от XIV века до конца XVI века. Хотя за четыре столетия не было сделано ни одного значительного технического изобретения или научного открытия.

— А Коперник и его гелиоцентрическая система? — хитро подковырнул учитель ученика. Знать, не всуе, но с дидактическим умыслом.

Ваня укоризненно взглянул на учителя, словно бы удивляясь его дремучему невежеству. Тем не менее к дикой безграмотности взрослых, почем зря уверенных в интеллектуальном превосходстве над детьми, Ваня давно уж привык. Фил Олегыча к невежественным дикарям не относил. И потому принялся выкладывать свои познания в данном астрономическом вопросе:

— Филипп Олегыч! Вы все это, конечно, знаете, но я все равно скажу…

О геоцентрической и гелиоцентрической системах еще древние греки спорили. Мне кажется, одна совсем неверная рабочая гипотеза взяла верх над другой, с большего приближающейся к действительности.

Я читал, как из «Альмагеста» Птолемея, где он обосновал геоцентрическую систему, средневековые невежды вычеркнули все упоминания об Аристархе из Самоса, который логически доказал за триста лет до Птолемея и за тысячу семьсот лет до Коперника, что Земля по круговой орбите вращается вокруг Солнца, а не наоборот…

Кроме того, у Кеплера…

— Годится, можешь не продолжать, Иван. В кое-каких твоих знаниях по существу вопроса ты меня обнадежил.

Разве только одна маленькая поправка. Птолемея умышленно подвергли цензуре, скажем, фальсифицировали идеологизированные переписчики и владельцы книжных лавок в Древнем Риме. Как, впрочем, они беспорядком, произволом напакостили в трудах Платона Афинского и Аристотеля Стагирита.

Меж тем в раннем средневековье впервые попытались восстановить античные первоисточники. Например, Николай Коперник пользовался списком арабского перевода птолемеевского «Аль-Маджисти» с византийской копии, герменевтический исправленной Дионисием Ареопагитом в начале VI века нашей христианской веры.

Последнего не совсем корректно именуют Псевдо-Дионисием за то, что этот выдающийся религиозный философ и мыслитель, сравнимый лишь со Святым Августином, возможно, в смиренномудрии или же в большой гордыне взял себе евангельский псевдоним.

Гораздо уместнее и правильнее называть XIV–XVI мрачные века периодом псевдо-Возрождения, если тогда ничего хорошего не возрождали, ни черта путного не возродили… И три мерзостных столетия не только весь христианский мир пребывал в интеллектуальном застое, в церковном распаде, в безудержном телесном разврате и в умственном отупении.

Отдельные частные исключения среди немногих деятелей христианской церкви подтверждают, Иван, общее правило. Тот же каноник Николай Коперник или же кардинал Николай Кузанский на латинском Западе, клирики Нил Сорский и Григорий Палама на византийском Востоке.

В то же время полуеретик Эразм Роттердамский натужно похвалялся и упивался собственной гуманистической глупостью и литературной бездарностью. Так же нудно плагиатор Джованни Боккаччо проповедовал супружескую неверность и беззастенчивые плотские утехи. Ему тягомотно вторили множество эпигонов, в том числе и приснопамятный скабрезный атеист Франсуа Рабле.

Еретики-гуманисты Джордано Бруно и Марсилио Фичино, еще два признанных идейных закоперщика псевдо-Возрождения, погрязли в дичайшем сатанизме, выдавая его за якобы благолепный пантеизм и некое божественное безумие.

Последний, то бишь сатанист Фичино, исковеркавший Платона, не был разоблачен при жизни. Но дьяволопоклонники Бруно, Ванини, Савонарола свое получили еще в земной юдоли, расставшись на костре с греховными телами и богопротивными помышлениями.

Неотъемлемое место в истории тех веков занимает и основатель ордена иезуитов, первый экселенц Общества Иисуса. Я имею в виду, Иван, довольно знаковую фигуру Святого Игнатия Лойолы, который первый начал бороться с возрожденцами.

Характерными вожаками псевдо-Возрождения также являются его властительные современники — Карл V Испанский, и Франциск I Французский, четыре раза крупномасштабно воевавшие между собой за континентальный передел государственных владений в Европе.

Тот испанский король, потирая руки, заявил о великих географических открытиях, присоединяя заокеанские земли к своим и без того обширным имперским владениям. А вот соперничавший с ним французский монарх открыл и превознес выше некуда типичнейшего представителя псевдо-Возрождения — сомнительного живописца, дилетанта, недоучку и педераста Леонардо да Винчи…

Филипп порывался добавить, что, на его художественный вкус, пресловутая Джоконда страшна будто смертный грех, так как автору этого слишком растиражированного портрета больше нравились мужчины, чем женщины. Да и изобразил-то художник явного трансвестита-извращенца в женоподобном обличье некоей монны Лизы, очень может быть себя самого.

Впрочем, распространяться на эту скользкую тему учитель не стал. Воздержался от нравоучения в тексте и в подтексте:

«Потому что неэтично и непедагогично, из рака ноги. Об этом и о том, сексуальное воспитание уместнее проводить на гетеросексуальных примерах…

Оно, конечно, для Ваньки не открытие Америки, но поговорим о том, об этом как-нибудь в другой раз…»

Вместо того Филипп с ходу задал ученику отвлекающий вопрос:

— Что скажешь об инженерном гении хваленого Леонардо, отрок мой многознающий?

Ваня ответил, не задумываясь:

— Ничего выдающегося, кроме эскизов неработоспособных летательных аппаратов.

— Правильно мыслишь, Иван. Все, что придумывалось в те времена придурковатыми возрожденцами древних заблуждений, изъявлялось небрежными набросками, фикцией, богомерзкими ересями, глупостями несусветными и гуманистическим мракобесием.

Один Никколо Макиавелли чего наплел об аморальной политике, поучая правителей-государей! Ренессанс-ренасимьенто, патер ностер, римского принципата и обожествления государства.

Весь XVII век от Рождества Христова пришлось, так сказать, мрачную ренессанческую мерзость и тупоумие расхлебывать. В том числе: кардиналу Ришельё во Франции и царю Петру Великому в России.

Недаром последовавшее за переходным многоученым XVII веком восемнадцатое столетие с облегчением и радостью провозгласили Веком Просвещения. Тогда как конец XVII и начало XVIII веков у просветленных и компетентных буржуазных историков получили название нового времени.

Оно у нас с тобой, брат ты мой, длится и поныне, пусть себе находятся лукаво мудрствующие летописцы и развесившее уши жлобье, всерьез и надолго объявляющие то 1793 год, то 1917-й, а то и 1991-й новой эрой, новейшим временем. Или же самоновейшим, скажем…

Бог с ними, простим людям недомыслие и политизированность, коль скоро они суть преходящи.

Зато псевдо-Возрождение прочно и незаслуженно закрепилось в массовом культурном сознании на века в образе будто бы прогрессивного исторического явления. Хотя вся заслуга оных гуманистических и антихристианских возрожденцев, а также малообразованной публики, поверившей им на слово, состоит в том, что они пропагандистски додумались объявить девять предыдущих христианских столетий, начиная от последнего западноримского императора, темными веками. И по сей день нам эту тенденциозную ахинею, лапшу, спагетти и макароны на уши вешают всякие-разные псевдоисторики и бумагомараки, тискающие книжонки о том, что было, но чаще о том, чего вовсе не бывало.

Кстати, советую приглядеться к семнадцатому столетию. Я бы его назвал Веком Озарения, когда вдруг наоткрывали уйму нового в физике, математике, химии, механике, в литературе, архитектуре.

Ежели ты, вьюнош, заинтересовался тьмой веков, то скажи-ка, можно ли взять за истину небылицу об эпохе якобы великих географических открытий и величайших европейских завоеваний в Америке, в Азии, в Африке? Отчего это вооруженный народ валом валил на новые земли, под новые небеса, лишь бы подальше от старой Европы? От чего бежали, плыли конкистадоры и колонисты туда, куда у нормальных мирных людей и глаза-то не глядят?..

Филипп Ирнеев слушал ученика очень внимательно, задавал наводящие вопросы, подбрасывал уместные реплики и замечания.

Под конец вспомнили они о средневековом зодчестве, об изобразительном искусстве, изящной словесности и музыке барокко. Не позабыли о Лопе де Вега, Кальдероне, Сервантесе с Шекспиром, которые ничего античного в темные средние века не возрождали. Да и жили-то, без особой оглядки на древних творили свои новации те, кого облыжно записывают в возрожденцы, несколько позже Боккаччо и Макиавелли, являясь провозвестниками нового, просвещенного времени, когда пришла пора осваивать и усваивать все благоприобретенное милостью Божьей.

Во время внеурочных разговоров до появления к намеченному часу ожидаемых гостей рыцарь-инквизитор Филипп не прекращал сверхрационально исследовать мальчика, предрекая ему ближайшее будущее, начавшееся в отдаленном прошлом:

«…Объект Иван Рульников крещен в православии в греко-византийской обрядности достойным протоиереем Феофаном. Вероисповедание русское православное. Образование начальное…

Однозначно потенциальный харизматик старшего поколения. Склонен прорицать историю.

Рекомендуемая орденская спецификация — поисковик-дознаватель…

Перед рукоположением подлежит обязательной катехизации и предварительному ограничению контактов с мирскими родителями…

По-видимому, оптимального возраста транспозиции харизмы достигнет к 12–14 годам в секулярной психофизиологии…»

С виду хрупкая и тоненькая блондинка Вика, с кем их легко познакомил Филипп Ирнеев, произвела на Ваню и Гореваныча отрадное впечатление. Держалась она скромно, чуть ли не стеснительно, одета в просторную безразмерную футболку и джинсы-галифе.

Первый вознамерился сравнить ее физические данные с Настей Ирнеевой на татами в школе выживания сэнсэя Тендо. Второй же заранее взялся прикидывать, чего стоит новая знакомая Фильки Ирнеева, если у этой застенчивой девушки в кроссовках запястья толще, чем щиколотки.

«Занадта тоща и жилиста, от сладкого отчуралась. Дескать, режим…

У Фильки к ней чисто спортивный интерес. Поверим, но проверим, попозже. Шляхетная панна Анастасия просила присматривать за ее мужем…»

— 2-

— …Что в лобок, что по лбу, братец Фил. Моя наружка за ней приглядывает. Получилось самое оно, истинно бедлам в бардаке…

Несколько ранее дневного урока английского с Ваней рыцарь Филипп потчевал даму Веронику чаем и сахарными дрожжевыми плюшками, вполне остывшими, доведенными до мягкой, нежной, ароматной кондиции после экстренного выпекания в электрической печи с усиленным турбонаддувом.

— Причащайся, Ника. Плюшки у меня поспели свеженькие, сладенькие, с корицей. Тесто с утреца ставил.

— Погоди ты с кормежкой, Фил! Дай я тебе всю пятничную хохму про твою подружку окольцованную и распальцованную расскажу. Без магии и колдовства.

Так вот, сквайры Фрося и Дося, которых Костик пустил топтаться за Фаиной Квель, на что уж бабы с твердокаменными яичниками, и те подивились, сколь нагло наша зверь-девица наказала врачиху-гомеопатку за вальпургическое поношение и понос.

Мне, Фил, оная закоренелая девственница определенно начинает нравится. Викуся точняк никому спуску не дает, особенно себе по шейку матки.

Представляешь, в переполненном вагоне метро она притерлась к Фаине Квель сзади точь-в-точь как сексуально озабоченные невротики, тыкающиеся твердым передком в женщин в общественной давке. Сама девка тоже очень неплохо замаскировалась под молодого мужчину, доложили мне Фрося и Дося.

Двери вот-вот откроются, а Вика резко просовывает Фаине руки под мышки… И вдрызг давит ей, будто две землянички, оба соска в тонком насисьничке под летней блузочкой!

Положим, кабы на Фаине были зимние стеганые бикини на ватине, то это вряд ли ее спасло от болевого шока и потери сознания от удара по затылку, перед тем как на людной станции «Центральная площадь» одуревшая от ее дикого вопля толпень в панике повалила из вагона на выход. Думали: опять взрыв в метро.

Неловкую бабу в обмороке маленько острыми каблучками притоптали, но потом вместе с другими пострадавшими подняли и отправили в больницу с травмами средней тяжести, совместимыми с жизнью и последующей пластической хирургией молочных желез. Канитель еще та, как хирург тебе скажу.

Пальчики у нашей Викуси длинные, фортепьянные. Музычку сыграла на весь вагон.

Со спецманикюром могла бы бывшей ведьме Фаине Квель вообще ниппеля и сиськи обкорнать композитными кусачками-резцами, а так обошлась одними подушечками пальцев, словно плоскогубцами. Ушла себе непыльно по лесенке на переход в торговый центр под площадью до того, как дежурная ментура и гебуха опомнились. Не поминай, как звали, не зазывали.

Рукополагать рекрута Викторию вы будете лично, рыцарь? — прищурясь, поинтересовалась дама Вероника.

— Теперь не знаю. Глянем ситуативно. Мой округ — мои проблемы, из коих одна по всей видимости назрела, но покуда не перезрела.

Потому до того извольте отведать плюшек, Вероника моя Афанасьевна. Не то как подумаю плохо-плохо: пришла-де, не ест, не пьет, в ней бес сидит. О делах после потолкуем.

— Ей-ей, ваша правда, Филипп свет Олегыч. Хозяйское радушие грех не уважить…

Отдав питательную и признательную дань уважения Филиппу и его кулинарному искусству, Вероника вывела на монитор в гостиной изображение весьма ухоженной и стильной, внешне тридцатилетней дамы-госпожи.

— Вот, братец Фил, полюбуйся на объектик. Дельце нам предстоит аппетитное и пикантное. Ничего подобного в моей практике раньше не встречалось.

Дозволь мне с ней разобраться по-свойски. И-и-и, как же я люблю заниматься людишками в белых халатах! Шарлатанка Фаина Квель ведьмочкой была слабенькой, она не в счет, коли у нее обнаружилась вот такая подруга-наперсница…

Инквизитор принял к сведению благонамеренное пожелание кавалерственной дамы-зелота Вероники и отрешенно углубился в проницательное созерцание предмета предстоящей операции:

«Объект — Маргарита Григорьевна Есилевич 56 календарных лет. Разведена, сын в судебном порядке оставлен итальянскому отцу. Некрещеная, вероисповедание агностическое. Израильское подданство. Отец — белоросс из радимичей, мать — белоросска из иудеев.

Маргарита Есилевич — инициированная в эффективной предсказательской мантике коллежская жрица-авгур. Принадлежность — римская языческая коллегия Юпитера и Юноны на протяжении 20 лет.

Вместе с тем, явные гаруспиции и ауспиции не практикует. Некромантики также остерегается. Хиромантикой большей частью пренебрегает.

Эмпиромантика? Пожалуй, изредка…

Карты Таро? Хрустальный шар? Иные богопротивные артефакты? Очевидно, нет, нет и нет…

Изыде бес, яко не возвратися в землю своя. Колдовская скверна от телес тварных исходит?

Да и да… Омфаломантика и нечто с ней сходное, не менее скверное и пагубное…

Скорбный лист нечестивых жертвоприношений доволе велик есть. Искупление, исправление, всепрощение малодостижимы и сомнительны…»

Инквизитор вышел из углубленной медитации, предоставив даме Веронике вводить его в план-диспозицию намечаемой операции.

— Не представляю, как обозначить наше дельце, братец Фил. Может, «Летальная мантика мадам Марго»?

— Для анналов гильдии арматоров прозвучит весомо. Да и нам подходит, если госпожа Есилевич довольно необычная гадалка.

— Эт-то точно. Обычная ведунья из сиволапого быдла ей в подметки не годится. Марго Есилевич будет кое в чем покруче, чем наш с тобой прошлогодний объект — ворожея Нинель Купрянчик.

По меньшей мере Марго способна намного лучше скрывать свои вредоносные действия. И на мелочи не разменивается, если консультирует отборную клиентуру из числа белоросской бизнес-элиты, откуда она с большим разбором и подходом избирает себе жертвы.

Кабы не счастливая случайность, что мы занялись Фаечкой Квель, ах не скоро мадам Марго попала бы в плотную орденскую разработку!

Враз выяснилось: охрана-то у докторши Есилевич — сплошь качки-ходунцы и один летунец-экстремал. И медсестричка у нее — та еще профурсетка-летунья со стажем.

Булавин оченно осерчал по случаю конфузии, камуфлета и афронта в нашем богоспасаемом благочинии и недомыслия в его благословенном прецептории. Подключил Столешникову позавчера, а тебя велел не тревожить, покуда барышня Анфиса сама все про все не проведает, досконально прознает. Она и разобралась по существу фактов, о чем я тебе сей момент без задержек и передержек докладываю.

— Короче, Ника. Выкладывай по-простому. Опять суеверия?

— Можно сказать и так, Фил. Я невесть сколько не состояла при конкретном деле. Потом, сам понимаешь, мне будет нельзя во избежание эмбриональной порчи.

— Понимаю. Чего тут такого? Как только Ї так сразу. В оперативном порядке тебя и Анфису вскоре подменит Прасковья Олсуфьева. Я по сути согласовал ее перевод особым чистильщиком из Азии в Европу.

— Любят же тебя, Фил, бабы! И все как одна в слабенькой надежде: вдруг да что-нибудь не в просачок, а в трещинку обломится…

— Ника! Давай, пожалуйста, не будем тянуть за презерватив. Ближе к иным телам и другим делам!

Излагай фактически диспозицию, я меж тем подумаю, как раздать всем сестрам по серьгам, чтоб ни у кого промеж ног не зудело, не чесалось.

— Вы, сударь, грубиян и сквернослов. Но объектные данные, извольте, докладываю.

Итак-игитур, Марго Есилевич — частно практикующий дипломированный, без фуфла и шарлатанства, врач-психотерапевт и сексолог. Сертификация подтверждена.

Приворотами, зельями, предметной ворожбой не увлекается, оставляя это занятие простонародью.

Будучи посвященной жрицей-авгуром, крайне разочаровалась в гадании по полету птиц, отпускаемых на волю, а также в маловразумительных предсказаниях по птичьим потрохам. К тому же, подобная мантика весьма экзотична и привлекает большое внимание.

К некромансерству Марго Есилевич также не обнаружила большой склонности. Попробовала пару раз вопрошать о будущем крещеные души от мертвяков. Ничего хорошего от них не выведала и на том успокоилась.

Поэтому Марго, насколько могла успешнее, закрепила навыки сокровенного пупочного гадания на ближайшее будущее клиента, обращающегося к ней за врачебной консультацией либо за магическим предсказательством. В омфаломантике имеет предельно высокий показатель в 70–85 процентов эффективности тайных односторонних предсказаний на срок до 13 дней.

В течение последних семи лет Марго открыла для себя обрядовую методику гадания по наружным половым органам клиентов обоего пола, нынче очень редко практикуемых андромансии и гинекомансии. В генитальном гадании наша Марго добивается 60-70-процентного прогностического результата на срок до полугода, ориентируется на зимний и летний солнцевороты.

Стопроцентную порчу на тела клиентов наводит произвольно по собственному выбору. Помимо обрядовых извращенных жертвоприношений берет крупные заказы на устранение конкурентов и партнеров по бизнесу.

Методика и эффекты кумулятивного патологического воздействия сходны с теми, какие применяла, избавляясь от очередного мужа, хорошо известная тебе и мне черная вдова Рахиль Брудевич-Распопова. Аналогично мадам Марго Есилевич может навести общий иммунодефицит, онкологические заболевания, чаще всего, саркому.

Отмечены также нетипичный случай тотальной аллергии и два эпизода летального анафилактического шока — от цветочной пыльцы и от меда.

Фаина Квель как гомеопат-фармацевт ей тоже клиентуру поставляет из тех, кто побогаче. Последнюю парочку, директора одной фирмы и его секретаршу, для излечения начальственной психологической импотенции она привела не далее как вчера.

Без проверенных рекомендаций Марго никогда и никого не принимает. Тем не менее консультирует доктор Есилевич официально, ее приглашают на консилиумы в качестве специалиста в клинической и стражной психиатрии, связанных с различными расстройствами мочеполовой сферы и преступлениями на сексуальной почве. Она, между прочим, вашу протеже, чернявенькую Любочку Федосевич в Старинках наблюдает.

От приема с улицы обычных пациентов в частном лечебно-оздоровительном учреждении Марго Есилевич отделалась два года назад. Пять лет назад пыталась поступить ко мне в «Трикон-В». Не устроило жалованье, которое ей у меня предложили.

Присутствие орденской инквизиции не определяет. Чувствительность к сверхъестественному минимальна, если не равна нулю.

Спорадическое личное интуитивное ясновидение до предела ограничено агностическими убеждениями. Жестко приучена коллегией авгуров не применять к самой себе какой-либо прогностики. Признает исключительно обрядовую ригористичную магию.

Предлагаю вчерне, отец инквизитор, следующий план действий в операции «Летальная мантика мадам Марго». Диспозиция не так уж сложна.

В приемном покое у докторши Есилевич завсегда ведьмак-качок двери отворяет. И на ресепшене летунья-блядунья, прости Господи, жирным гузном секретутским ерзает…

Рыцарь-инквизитор Филипп по-прежнему в молчании выслушал образные и тактические предложения арматора Вероники, в целом с ними согласился, но внес и ряд существенных поправок.

— …Опричь того, кавалерственная дама-зелот Вероника, на вас возлагается обязанность немилосердного чистильщика, готовящего тело к извлечению колдовской поганской скверны. Вам отмщение и вы воздадите ему непреложное искупление.

Извлечет и умиротворит мантическое бесовство кавалерственная дама-неофит Анастасия.

Вас обеих поддерживает кавалерственная дама-зелот Прасковья.

Кавалерственную даму-неофита Анфису я освобождаю от участия в непосредственном оперативном вмешательстве. Ее место в резерве.

Менее официальным тоном рыцарь Филипп пояснил:

— Анфису просил поберечь Патрик. Не мне тебе говорить, ей от Прасковьи неслабо перепало по чайнику. И магическую порчу фетуса не стоит исключать, каким бы агностиком ни была госпожа Есилевич.

Прасковье же следует получше адаптироваться к окрестным нашим условиям. Засиделась она в таежной глуши, середь дикарей чертопханных.

— Правильно мыслишь, братец Фил. Я ей, кобыле п. стой, лихой оздоровляющий прошмандец закачу с акклиматизацией и клизмами, куда там Патрику!

— Ой, не скажи, Ника! Я этаких страстей насмотрелся у деда Патрикея, что тебе и в кошмарном сне не привидится.

— Братец Фил, умоляю, коли не секрет и мне позволено, расскажи и покажи. Ей-ей, Богом прошу!

Анфиска, говнючка толстожопая, обо всем молчит будто заклятая, что с ней ни делай. Дескать, велемудрый рыцарь Патрик самолично решает, кого подпускать к закрытым сведениям, а кому хрен собачий ни в анус, ни к вагине.

— От чего ж не рассказать и кое-что тебе показать, если у меня с доком Патриком многое согласовано? Но после, Ника, потом. Хотя бы завтра с утреца я к тебе заеду.

Сей же час мне отрока Ваньку на урок привезут. Пропишу-ка я ему, обормоту, ижицу, мыслете и глаголы во языце чужедальнем… Прочие ближние гости ожидаются после того, как отбомбимся. Не хочется, но надо… Ох мне коромысло диавольско…

Вот еще что, Ника… Наружку с рекрута Ристальской, это ты сними. Она сквайра Ефросинью засекла у германского консульства.

— Сам через колечки ведешь?

— На всякий случай. К утреннему инциденту в метро не подключался, не до того было, но на улице иногда посматриваю ее глазами.

— Дебилку Фросю, ей-ей, Костик седня же оттрахает во все дыры. Заодно и всех остальных бабищ-субалтернов. Не в лобок, так по лбу.

Разжирели коровы, жопы по кубометру отрастили, дойки по брюху распустили, службу похерили, профуры! Придатки чувырлам повырываю! Видите ли, обычные секуляры их вычисляют!

— Не заводись, тетенька арматор. Виктория Ристальская — без малого субалтерн. Я ее через сложносоставной сопряженный ритуал пропустил в прошлый понедельник. Как через мясорубку прокрутил, когда мы совместно порчу уже сняли. Причем Настиным динамисом головы.

— От Апедемака перенял?

— Не совсем, хотя похоже.

— Хочу на нашу львицу-девицу живьем глянуть по-арматорски.

— Нет проблем. К семи подкатывай к сэнсэю Кану…

Вика Ристальская восприняла как должное динамичный и дорогостоящий образ жизни Фильки Ирнеева. Нисколько не удивило ее и то, что в престижном спортивном клубе с ним запросто расцеловалась миллионерша Вероника Триконич, хозяйка того самого «Трикона-В».

«Повезло чувачку. Среди серьезного народа паренек крутится. Деньги к деньгам. У кого их много, тому добавляется.

Вон его московский дядя Гена пристроил в семью нефтяного босса Рульникова. Тот платит по заслугам за воспитание сына-вундеркинда.

Наверное, и деловая теща из Астаны бабок подкидывает зятю. Дядя Авенир знает его тещу Стефу, вместе учились в политехе…»

Ваня Рульников, в последнее время всюду и везде то и дело изучавший разновозрастных, в признаках женственности от мала до велика, представительниц противоположного пола, оказался более наблюдательным, нежели Вика Ристальская. Он, к своему удивлению, обнаружил несомненное сходство Насти Ирнеевой и Вероники Афанасьевны.

«Может, Настя — ее дальняя родственница?

Фил Олегыч тоже немножко походит на свою Настю. Но они — муж и жена, родственные души. Такое бывает, я читал… Оба такие сильные и красивые, друг другу под стать…

У Насти под кимоно ее женские сиськи побольше, чем у Мэрилин Монро. А вон у этой блондинки Вики они меньше, чем у куклы Барби, на которую она лицом похожа…»

— 3-

До поры до времени с утра в понедельник Антон Босотин, настаивающий, чтобы его называли Антуаном, прилежно наблюдал за пятью картинками в картинке на большом мониторе охранника. Все у него всегда в штатном порядке, а скрытые веб-камеры дают прекрасный обзор всего происходящего на его глазах у подъезда и на лестничной клетке.

Своей высокооплачиваемой работой у доктора Есилевич он дорожит и лучшего препровождения рабочего времени не желает. Дверь в подъезде открывает мгновенно, лишь только ожидаемый по графику пациент прикоснется к номеру квартиры на панели домофона. Засим Антуан услужливо распахивал ему или ей дверь в приемную, не дожидаясь звонка или стука. Парами пациенты тоже иногда приходят, но не больше трех в один прием.

По нраву ему и то, как по окончании приемных часов немногочисленных посетителей, больных на секс, в его распоряжении до утра, точнее, до прихода сменщика оказываются диван-кровать, взятые с собой постельные принадлежности и очередная подружка. Сексуально здоровый мужской образ жизни с одного дня на третий ему рекомендовала персонально Маргарита Григорьевна.

В переоборудованной под частный медицинский кабинет двухкомнатной квартире на четвертом этаже жилого дома за перегородкой также имеются кухня, ванная и туалет. Дверь же сразу открывается в приемную напротив стола медсестры Аллочки Гузаиновой.

С фигуристой и любвеобильной брюнеткой Аллочкой левитатор Антуан познакомился за несколько лет перед тем на горе Игрище. Летает девочка не слишком, в корме тяжеловата, зато трахается сильно и вдохновенно.

Она и пригласила его непыльно и очень даже посильно поработать на свою хозяйку через два дня на третий суточного дежурства. Оставшееся же время можно свободно посвящать силовым и полетным тренировкам.

Среди членов «Свободного ковена белоросских левитаторов» Антуан Босотин не зря слывет сильным мастером высоты и воздушной эквилибристики. По чести и слава ему достается. Бывает: весомо, осязательно и ощутимо…

Знакомую дорогую тачку записанного на прием пациента обязательный Антуан заприметил немедля, с готовностью приподнялся из-за стола в углу у окна. Для порядка спросил у Аллочки, вносившей поправки и добавления в утренний макияж:

— Руслан Остапович Караморин записался?

— Старичку еще в четверг на той неделе назначено, Антуанчик, под ручку с пассией. Вставить ей тверденького под руководством нашей Марго, — не отрываясь от малярных косметических работ, ответила медсестра.

Бдительный охранник отворил дверь в подъезде, уважительно пригласил пожилого господина в приемную, ввел его в кабинет к Маргарите Григорьевне. Сопровождающую его девушку, как было велено, попросил подождать на диванчике, пока не позовут. Сам собрался сесть.

Страшнейшего внезапного удара ногой в пах от рыхлой невысокой блондинки тренированный ведьмак-боевик Антон уж никак не мог ожидать, как и ее второго резкого тычка двумя пальцами по сонной артерии. Еще меньше он мог что-либо предвидеть и как-либо повлиять на дальнейшее развитие событий.

У него помутилось в глазах… Едва придя в сознание, обнаружил, что валяется на полу связанный по рукам и ногам лейкопластырем, с заклеенным ртом мычит и корчится от нестерпимой боли внизу живота…

Чуть боль отпустила, изогнулся, дотянулся двумя руками до пострадавшей промежности… И ничего там не нашел, кроме гладкого места?!! Он тут же поплыл, вновь упал в обморок, ужаснувшись. Только чуть сообразил, чего он промеж ног лишился.

Менее собранная магичка-летунья Алла, точно так же понятия не имеющая об интуитивном ясновидении и специализированной прогностике, вообще не могла вообразить, по какой причине внезапно лишилась чувств.

Обнаружила она себя стоящей на цыпочках посреди приемной в расстегнутом халате со спущенными ниже колен брюками и трусиками. Между голых бедер рефлекторно, как левитатор, удерживает какой-то привычно округлый и продолговатый, но почему-то островатый предмет.

Рот заклеен. Руки чем-то связаны за спиной.

— Не шевелись, лахудра. Не то плохо будет, — предупредили ее низким мужским голосом из-под глухого белого остроконечного колпака с прорезями для глаз, горящих ненавистью и презрением.

Сказал, как злобно сплюнул, — ужаснулась Алла.

Другой тип в таком же белом балахоне до пят с нашитым черным крестом снизошел до грубых презрительных объяснений:

— У тебя, шалава летучая, промежду ног зажат взрыватель от гранаты. А колечко-то предохранительное вот оно, у меня.

Он злорадно показал ей алюминиевое кольцо с чекой и ребристую рубашку осколочной гранаты Ф-1.

— И сама гранатка у меня найдется.

Взрывателя от гранаты медсестра Алла никогда в жизни не видела, но страшный черный предмет на ладони у жуткого крестоносца, похолодев, узнала — в кино и по телевизору видела. Уяснила: мужики в белых балахонах не шутят, это — не маскарад.

— Ворохнешься — и вместо двух малых дыр промеж ног будет у тебя в жесть одна большая. Стой спокойно, летунья-пердунья, бзди помаленьку и слушай сюда.

— Тебя, бычара, сие тоже касаемо, — первый крестоносец в белом балахоне слегка пнул черным сапогом Антона. — Бей ногами лежачего, кабы уразумел, почем фунт лиха и кило говна.

— Вас, погань летучую, наши братья из «Смерка» не раз предупреждали не бесчинствовать в первомайскую ночь. Крестные костры возжигали, — приступил к увещеванию второй.

— Знамение свыше вам, нечисти, было днями явлено. От креста животворящего столп огненный. И мы тут как тут, слуги Божьи, приходим наставлять и наказывать неразумных.

Тебе, летунья перетраханная, вечный просачный страх в наказание. Отселе, коль тебе вздумается на метлу срамным женским местом сесть, всегда помни, что она — запал от гранаты. Враз порвет тебе всю п… стопудово, девка… блудлива.

Тебя, бычара, краткой мукой и долгим помутнением в мозгах караем. Как полетишь на бамбуковом шесте, так и поплывешь. В жесть загремишь с высоты в бессознательном виде.

За причиндалы твои мужицкие не боись. Просто брат Прокопий тебе паховую грыжу по-свойски вправил для пущего вразумления.

Хороший хирург тебе естество-мужество внове из брюха наружу выпустит. Может, оно тебе на что-нибудь сгодится, мягонькое, не только малую нужду справить. Нет, так полечишь срам свой бессильный у твоей хозяйки-докторши Марго. У «Смерка» к ней другой счет, вас, поганцы, некасаемый.

Когда мы уйдем, ты уж, бычара, изловчись как-нибудь чеку с колечком во взрыватель у нее вон промеж волосни обоссаной вставить.

Ишь какую лужу напустила, мочалка чернявая! Портки намочила, халда… Меньше пить надо…

Не шевелись, ссыкуха! Не то подорвешь себе все женское здоровье.

Слушай сюда, бывшие левитаторы! Кипеж на люди, тревогу поднимать не советуем. Сделаете, как ваша мадама Марго скажет.

Больше ни Алла, ни Антон ни словечка не услыхали. Белый балахон с гранатой ушел в медицинский кабинет. Второй вынул из сапога армейский штык-нож, сел на диван и принялся молчаливо, зловеще вырезать прямо по журнальному столику почти славянским уставом: «Смерк? есть смерть колдунам?».

Спустя час оба зловещих типа в белых остроконечных колпаках, в балахонах до пола с нашитыми черными крестами ушли без слов. На прощание самый разговорчивый из них молча бросил Антону кольцо с предохранительной чекой от взрывателя гранаты Ф-1.

Преодолевая тупую тянущую боль внизу живота, освободился Антон довольно быстро — раскромсал о раскладной нож, хранившийся в столе, пластырь на запястьях. Потом он, конечно, вставил, с трудом преодолев брезгливость, чеку на место, еле выдернув намертво зажатый взрыватель.

Едва ощутив и осознав отсутствие постороннего предмета промеж остолбеневших бедер, медсестра Алла Гузаинова в ту же секунду повалилась на пол. В собственной луже мочи она забилась в неудержимой истерике, захлебываясь в рыданиях.

В еще более плачевном состоянии охранник Антон Босотин обнаружил доктора Маргариту Есилевич. Так ему, болезному, увиделось…

Для бывшего ведьмака-летуна, подвергнутого физическому и психотропному воздействиям орденского чистильщика дамы-зелота Прасковьи, время пролетело в одно мгновенье. Магичке-летунье, тоже утратившей прежние способности, оно привиделось бесконечными часами окаменелости и остолбенения в страхе пошевелиться.

В то время как рыцарь-инквизитор Филипп на всю операцию «Летальная мантика мадам Марго» отвел ровно 80 минут. И согласился на 24 часа заклятия продленных мук для зловредительной гадалки, приносившей обрядовые человеческие жертвы с целью обеспечить результативность предсказаний.

В самом начале операции рыцарь Филипп под плащ-накидкой «сумеречный ангел» незримо и неслышно прошел в медицинский кабинет вслед за дамой Вероникой, целесообразно применившей камуфляж наведенной апперцепции. Согласно плану-диспозиции, дама Анастасия должна присоединиться к ним спустя 15–20 минут.

Нарколептический заряд в грудь вредоносная мантичка Марго получила мгновенно, точно в цель, не успев и глянуть на посетителя. Очнулась она повально обнаженной, лежа на полу лицом вниз с вытянутыми распростертыми руками и широко распяленными ногами.

Лодыжки и запястья прочно зафиксированы. В живот больно врезаются несколько толстых медицинских томов, положенных один на один.

Ничего не видя из-за рассыпавшихся волос, Марго забилась на полу. Но путы держали крепко, и тогда наступил страх, усиливавшийся с каждой секундой осознания неизбежности происходящего.

Объяснил ей наступивший ужас, усугубляя страшное ожидание расплаты, мелодичный женский голос с ласковыми увещевательными интонациями:

— Зачем же ты, милашка, всем голеньким тельцем колотишься по паркету? Не ровен час повредишь чего-нибудь свое женское, красивое.

Коли заслужила, так принимай воздаяние. За что и почему, сама-одна ведаешь, чай, не маленькая девочка. Вона какую большущую сись-пись отрастила! Ей, благословясь, мы вскорости и займемся увещательно да искупительно.

Тебя ведь, моя милая, старшие жрецы-авгуры эдак благожелательно остерегали. Тако аль инако за гадателями и гадалками общества людские бдят и надзирают. Злодеев, злодеек, зловредительные чары наводящих, карают нещадно, ежели найдется кому свершить благое дело.

За благодетелями и доброхотами оно не станет, чародейка. Вот и по твою грешную плоть пришел «Смерк».

Ах какое тельце у нас белое, крупитчатое! Женской мякотью изобильное, нежными пышностями богатое…

Научилась бы ты гадать на собственный волосатый срам, то знала: быть ли тебе по живу и здорову. Общество у нас суровенькое, «Смерть колдунам» прозывается. Знай и бойся его, коли раньше о нем ведать не ведала.

В нашем разумении и в силах по воле Божьей разрешать тебе, поганка, живота аль смерти…

И сказал нам Господь: «Мой дух не будет вечно терпеть дела человека, потому что он плоть…»

Ай-ай-ай! А кто это у нас по-маленькому под себя сходил, лужицу напустил, волосики курчавенькие на своей пипи замарал?..

В искупительные действия чистильщика, готовящего объект к экзорцизму и к экстракции магии, рыцарь-инквизитор не вмешивался. До того он даже позволил кавалерственной даме-зелоту прибегнуть к стародавнему жестокому ритуалу беспощадных воителей и воительниц ордена Благодати Господней, «из глубины веков ратоборствующих супротив злонамеренного колдования и волшбы зловредительной.

De profundis clamavit… Господи, помилуй нас, грешных…»

Тем временем кавалерственная дама Вероника неспешно приблизилась к женскому телу, распластанному ничком. Склонилась над ним и неуловимым движением выдернула из-под него обе пышные груди с безвольно поникшими крупными сосками. Затем она молниеносно пронзила каждую грудь длинными и тонкими ритуальными стилетами, глубоко пригвоздив распяленный бюст к полу.

— Цветочки у нас кончились, моя милашка, пришла пора созревать ягодкам. Советую не трепыхаться, иначе от твоих женственных пышностей останутся только две мокрые рваные тряпочки…

Учти зассыха, грамотно зафиксированный пациент в анестезии не нуждается…

Чрезмерное членовредительство согласованным и утвержденным планом-диспозицией не предусматривалось, и потому два голубых луча, ударивших в рукояти стилетов немилосердно заморозили до ледяной твердости обе груди и шейные мышцы чародейке, подвергаемой суровому искуплению. Аметистовые серьги-апотропей Романский Алгон в мочках ушей дамы Вероники не только испускали лучи «ледяного огня», но также усиливали чувствительность и восприимчивость к боли замерзшей плоти в жестоком ритуале «живой лед».

Вживе сверхъестественная леденящая мука бесчисленными острейшими иглами тотчас пронзила все тело чародейки Марго от корней волос до кончиков пальцев под ногтями. После чего на нее градом посыпались колющие и дробящие удары…

Позвоночник трещал и ломался, живот, ягодицы, бедра, икры кошмарно содрогались, но бюст и откинутая голова пребывают в заледеневшей неподвижности…

В замедленном течении множества часов жуткий аметистовый Романский Алгон терзал ее тело острейшими ледяными иглами. Поэтому багровое пламя Солнцеворота Мниха Феодора в первые мгновения показалось чародейке внезапным избавлением от беспредельной боли. Но ее обостренные страдания всего лишь сменяются на адское мучительное пекло, тяжко и неумолимо медленно сжигающее живую плоть на ягодицах и между бедер до мертвой обугленной костяной твердости…

Невыразимое облегчение и счастливое избавление от бесконечной пытки она почувствовала, лишь когда ее лба в точке третьего глаза коснулся светозарный алмазный солнцеворот на кавалерственном сигнуме дамы Анастасии. Он был ни горячим, ни холодным, вбирая в себя магическую скверну и колдовскую порчу. Все до донышка, дочиста, до конца, без сухого остатка.

«Толика безвредного на будущее оставлена, а полезное к ней добавлено», — отрешенно подвел итог оперативного воздействия инквизитор.

Заключительное слово над бывшей зловредительной гадалкой произнес все тот же мелодичный женский голос:

— Полежи себе вся в говнех, размысли, Марго, о содеянном. Старательно, быть может, с раскаянием.

И не рыпайся, нехристь! Мокрой щелкой не ерзай, дойками не рвись. Придет время, тебя, срань языческая, освободят, займешься самолечением.

Засим всяческое непотребное шумство и подпольные злоумышления против «Смерка» поднимать, вынашивать не советую…

Земля слухом полнится, посему нам известно, как расправляется с отступниками, приносящими человеческие жертвы, капитул жреческой коллегии Юпитера и Юноны. В потаенных римских катакомбах ты, мерзкая ламия, будешь умирать оченно долго, страховидно… И навряд ли выживешь…

Живи, засранка поганая…

И не забывай о воздаянии Господнем. Он милосерд, но плоть тварную говенную покуда не жалует в чаянии века будущего…

Охранник Антон Босотин нашел доктора Маргариту Есилевич в довольно непристойном виде: голой, обмочившейся, обгадившейся злой старой бабой с горелой волосней в промежности и грудями, прибитыми к паркету двумя огромными кровельными гвоздями. Гвозди он вытащил и пожаловался на собственное несчастье.

Доктор Марго матерно велела ему заткнуться и прежде хладнокровно подсчитала и терпеливо обработала свои колотые и ожоговые раны. Заклеив себе дырки, она приказала спускать штаны Антуану…

Осмотрела, прощупала, как пинцетом ловко подцепила двумя пальцами и одним сильным рывком извлекла на свободу из брюшины побитые, помятые, склеившиеся гениталии пациента.

— Не ори, козел! Яйца у тебя покуда не всмятку. Трахаться когда-нибудь сможешь…

Непрекращающиеся стоны и конвульсии медсестры Аллы доктор Марго профессионально заткнула болезненной инъекцией ей в ягодицу, кстати обнаженную.

Затем под угрозой необратимой мужской и женской кастрации мадам Марго взяла с обоих страдальцев страшную клятву молчать обо всем, что они видели и слышали. Себя она потерпевшей или пострадавшей никоим подобием не считала, если ей чудовищно посчастливилось остаться в живых после встречи с инквизиторами-доминиканцами.

О тайном сообществе «Псов Господних» Марго слыхала, хотя о своей полной утрате способностей к эффективной мантике она покамест не догадывалась. Времена горестного прозрения и неотвратимого возмездия для нее настанут несколько позднее по расчетам рыцаря Филиппа.

Об аноптическом ордене Благодати Господней ей знать не полагалось. Таким образом она и предположить не могла, как две-три синтагмы ритуала, приложенного к ней дамой-неофитом Анастасией и разработанного рыцарем-зелотом Филиппом, имеют пролонгированное воздействие. Сверхрационально и рационально.

«Почему бы нам в отложенном действии не провести опыт на малоценном организме, милостивые государи и государыни?

М-да… И дева моя Параскева работает с блеском, по трафарету не пишет. Бьет, патер ностер, аккуратно, но стильно. Ежели хорошо выспится или переспит… Проведет с кем-нибудь бессонную ночь до восхода солнца, предварительно и состоятельно, Иезавель, дщерь Евина, девичьей красой обильная, сверху и снизу…»

— 4-

Накануне ближе к вечеру во время воскресного обеда, состоявшегося по англосаксонскому расписанию, Филипп Ирнеев представил библейскому обществу гуся с яблоками и очень дальнюю родственницу с другого края евразийской земли. Прасковья Олсуфьева загостилась у него проездом из Дальнего Востока в Западную Европу.

Филипповы гости в один присест душевно отобедали гусем в товариществе с яблоками и единодушно в православии окрестили нового компанейца библейского общества Параскевой Пятницей.

«Это тебе для мирской тутошней акклиматизации, дщерь моя духовная…»

Небольшого росточка, вся такая уютная, кругленькая, пухленькая девушка всей библейской компании пришлась по душе и по сердцу. Она и застолье помогла Фильке Ирнееву обустроить, существенно дополнив обеденное меню славной кулебякой с красной рыбой и пирожками с капустой.

И молчала Прасковья очень вам уютно, доброжелательно. Улыбалась, поигрывая кончиком темно-русой косы, предоставив другим право вести и поддерживать застольную беседу. Когда же ее спрашивали о чем-нибудь интеллектуальном и гуманитарном, отмахивалась рукавом:

— Куда мне? Мое дело — девичье, техницкое, служивое: подай-принеси-погрузи, усади пассажиров на борту с комфортом. Вот как-нибудь выучусь в Германии на пилота «Аэробуса», тогда и стану рассуждать на темы умные-разумные, назови меня Парашей…

Парашей ее в компании, разумеется, не обзывали — словцо-то уж больно нехорошее, жаргонное и блатное. Тем более Филипп отрекомендовал родственницу в пушкинском стиле, сказав, дескать, Полиной она принципиально зваться не желает.

— …Чтобы ни писали Пушкин с Достоевским, деву нашу Параскеву, судари мои, дозволяется окликнуть по-германски байм намен неннен фройляйн Праски. В аэроклубе во Владике у нее такая же кликуха. То ж и по-аглицки — мисс Праски на воздушной службе.

Представить добродушную Прасковью надменной, затянутой в летный мундир шеф-стюардессой на международных авиалиниях, кандидатом в мастера спорта по высшему пилотажу, без пяти минут инженером-геофизиком — было трудно. Поэтому Филиппу верили.

Почему же доброму человеку всегда следует отвечать стереотипным представлениям о той или иной профессии?

Массовые стереотипы и распространенные предвзятости — вещи навязчивые и бессмысленные, иногда просто безумные в заразном подражании. Что соответствует действительности, а что ей противоречит, вовсе не решается большинством мнений и голосов людских.

— Природа и Бог представительной демократии не признают, — кафедрально заявил по поводу и ассоциации апостол Петр, политолог по избранной специальности в президентской Академии управления.

Петру Гаротнику никто всуе и вотще не возразил. Кто ж спорит, если Бог располагает всем и вся? Между тем человеку свойственно то и дело заблуждаться в его предположениях о том, что есть, а чего и совсем не бывало.

Не оппонировал апостолу Петру и отставной полковник Павел Семенович Булавин, за десертом разразившийся длинным апостольским монологом-посланием-мессиджем:

— Бесспорно, друзья мои, демократическая политика, где все и вся якобы решается тайным голосованием, в открытом виде есть бесформенная масса заблуждений, смутных предубеждений, неосознанных предрассудков и привычных тривиальных суеверий. Так оно было и, должно быть, останется во веки вечные в гуманитарной сфере.

Тем вяще, когда искаженный и подложный исторический опыт человечества от Фукидида и Геродота по наши с вами дни отнюдь не становится критерием истины. Увы нам, увы! ибо в осмыслении и в усвоении человеческими сообществами состоявшейся исторической практики как нигде более распространяются пошлые предрассудки и обыденные предубеждения, предвзятые идеологические мифы и политизированные небылицы.

Я не хочу сказать, словно бы история есть лженаука, но большая часть опусов тех, кто облыжно усвояет, либо кому молва приписывает звание историков, к науке имеет весьма и весьма отдаленное отношение. В лучшем случае оные малограмотные измышления, гротескные вымыслы, прекраснодушные домыслы, риторические спекуляции, — представляют собой образчики разношерстной, талантливой или бездарной беллетристики. В худшем, предстают нарочитой политической ложью, пропагандистскими инсинуациями, злонамеренными тенденциозными мистификациями, своекорыстной умышленной фальсификацией исторических явлений и процессов.

На мой взгляд, оные безобразия и бесчинства пышным цветом расцвели в период так называемого западноевропейского культурного возрождения-ренессанса на протяжении XIV–XVI веков, частично перешедшего в XVII век от Рождества Христова.

Гораздо уместнее поименовать его псевдо-Возрождением. И более гнусных, лукавых, поистине еретических времен в христианской и дохристианской истории рода людского я не знаю…

Пал Семеныч взял паузу для раскуривания сигары. Вероника повыше подернула мини-юбку, плотоядно ухмыльнулась, предвкушая разгромную дискуссию. Анфиса неприязненно нахмурилась. Прасковья всего лишь благодушно перебросила толстую косу с одной пышной груди на другую.

Филипп в свою очередь иронически вознес длани горе. Мол, благословляю почтеннейшую публику. Дерзайте, возражайте и критикуйте, люди добрые; в нашей честной компании все равны, без скидок на преклонный возраст и пенсионный стаж.

В тот вечер он отнюдь не перекормил дорогих гостей. Большого жирного гуся, какой едва-едва поместился у Филиппа в духовке, вкупе с Прасковьиными пирогам растворили должным количеством и качеством сухого вина. И после того свежезаваренный чай трех-четырех элитных сортов, включая зеленый, добавил всем умственной бодрости.

Потому-то огульное, априорное, гипотетическое и дискуссионное суждение Павла Семеновича о трех или даже четырех интереснейших веках человеческой истории прямо-таки напрашивалось на дебаты, словопрения, опровержения, возражения и критические особые мнения.

Прежде всех при всем уважении к дорогому Пал Семенычу ему взялась противоречить Верочка Сосонок, невеста апостола Андрея Жмудского. Ей стало ужасно обидно за свой красный диплом историка, даром что она твердо стоит на стезе торгового бизнеса, подвизаясь на мелкооптовых поставках эксклюзивной парикмахерской косметики. Ее активно и боевито поддержала сестренка Наденька, подружка евангелиста Матвея Кургузкина.

«Не напрасно она учится на четвертом курсе истфака, ей сам Бог велел показывать эрудицию, из рака ноги…»

Не без ехидства Филипп слушал, как сестры Сосонок дружно, эрудировано настаивали на несомненных светлых и радостных культурных свершениях эпохи Возрождения, враз-де наставших после темных веков мрачного средневековья. Они наперегонки бойко сыпали именами художников, скульпторов, архитекторов. Хотя, как положено истым гуманитариям-лирикам, об историках, политиках, королях, военачальниках, естествоиспытателях и философах обе интеллигентно умолчали.

Самоочевидно, не пожелали или попросту не смогли сразу вспомнить о таких видных деятелях-гуманистах эпохи Возрождения как семейство Борджа, Франжипани, о короле Испании и Португалии Филиппе II, а также о русском царе Иване IV Грозном.

Верочка, правда, с подходом не забыла о путешественниках-коммивояжерах и торговцах-колонизаторах, совершавших во времена оны великие географические открытия новых сырьевых рынков драгоценных металлов, пряностей и рабов. Видимо, так практически и прагматически сказалась ее собственная коммерческая деятельность.

Вера и Надежда очень обрадовались, зааплодировали, когда Филипп, приглушив свет в гостиной, стал гостеприимно поначалу в разбивку выводить на экран 64-дюймового монитора великолепные изображения ренессансных шедевров зодчества, ваяния и живописи, которые они заочно и доселе голословно превозносили.

Эту дидактическую наглядную подборку Филипп Ирнеев специально сделал для Вани Рульникова в субботу, готовясь к уроку. Послужила она ему отличным пособием в критическом вводном монологе, впоследствии в коммуникативном диалоге с целью обсудить увиденное при изучении учебной темы «Искусство периода псевдо-Возрождения» на английском языке.

Также не поленился он виртуально придать большую реалистичность некоторым особо характеристическим наглядностям. Само по себе, не касаясь оригиналов, но добавив трехмерности, кое-где фактурности музейным, церковным, монастырским интерьерам, где помещаются сюжетные тематические изображения. В ряде случаев он усилил освещение скульптур и архитектурных сооружений той эпохи, подчеркнул тени. «Оцифруем помаленьку, и все будет в ярком солнечном свете. Без прикрас…»

Филипп показал Ване в субботу далеко не всю богатую художественную коллекцию, целевым образом им скопированную, набранную по интернетовским сусекам. Кое-что оставил на будущее для религиозного воспитания и эзотерической катехизации ученика. Нынче же все у него могло открыто пойти в ход и в пользование.

Сначала на экране появились энциклопедически упомянутые Верой и Надей храмовые здания, возведенные в период XV–XVII веков. За сопутствующий компетентный комментарий по праву взялась Анфиса — как-никак у нее за плечами искусствоведческий факультет питерской Репинки и два года работы в Эрмитаже.

Тут могли бы начаться извечные споры о вкусах, но тяжеловесные громады ватиканских католических соборов, базилик, помпезные капеллы, несмотря на всю их соразмерность, композиционную уравновешенность, пропорциональную симметричность, неожиданно произвели гнетущее впечатление. Грандиозные архитектурные идеи Брунеллески, Браманте, Буонарроти, Паладио возымели вполне определенный эффект.

С одной стороны, этому способствовало сухое, сквозь зубы и брезгливо поджатые губы, академичное изложение инквизитором-дознавателем Анфисой особенностей архитектуры представленных к ее рассмотрению культовых сооружений. Душевную инквизиторскую неприязнь к той эпохе и к римско-католическим понтификам, клирикам того времени она и не подумала как-то замаскировать.

С другого же ракурса, сверхъестественно постарался рыцарь Филипп. Он коварно обыграл светотени в антураже, выделил главное, чтобы продемонстрировать, как давит на окружающий городской пейзаж и на непредвзятого наблюдателя высокомерное мирское возвеличивание не Бога, но превознесение церковных властей, архипастырей, первосвященников, надменно претендующих на непогрешимость в трактовке и в исполнении предначертаний Божьих.

Преобладающее настроение гостей, коих развлекали показом многокрасочных картинок, в какой-то мере выразил православный апостол Петр:

— Папистская гордыня и сплошное ультрамонтанство. Во, гляньте, даже древнеегипетский языческий обелиск для имперской пропаганды приспособили, гуманисты чертовы…

Нечто нечленораздельное, неодобрительное по адресу папистов, три века возрождавших античное язычество и гуманистическую ересь, буркнул себе под нос православный апостол Андрей.

Двум одиноким защитницам эпохи Возрождения крыть было нечем — как ни крути с историческим образованием, обе они истово православной веры. И католичество недолюбливают, пожалуй, побольше Петра с Андреем.

«Так-так-так… — чуточку позлорадствовал Филипп, — ренессанческие черепашки-ниндзя… массовая культурка, из рака ноги… Сей же час перейдем к общечеловеческой шедевральной живописи, милостивые государи и государыни… Арт-шоу маст гоу он, лейдиз энд джентлмен…»

Последнюю мысль Филипп не замедлил привести во всеуслышание по-русски насчет художественного спектакля, каковой обязан продлиться, и принялся открывать одну за одной картинки с инженерными набросками неимоверно прославленного в веках Леонардо да Винчи.

За техническими пояснениями и справками обратились к пилотессе Прасковье, которая ограничилась лапидарными презрительными репликами:

— Такое летать не может…

— Такая фигня типа не в состоянии работать…

— Вон та чушня — типичный проект вечного двигателя первого рода…

Павел Семенович вроде бы пожалел совсем уж сникших однородных гуманитариев, то есть Верочку с Наденькой, попросив гостеприимного хозяина:

— Филипп Олегыч, друг мой, поелику возможно, нижайше просим вас перейти к более реалистическим искусствам и художественным промыслам.

Они, друзья мои, безусловно находят себе место, подобно парадоксальной толике прекрасного в безобразном. Будь то даже в самые мрачные годины человеческой истории, когда сон разума рождает нежизнеспособных чудовищ и ужасных уродцев, эстетические чувства питаются из разных истоков…

На немудрящую или же хитромудрую, — «как посмотреть, из рака ноги», — булавинскую провокацию Филипп не поддался. Он не перемахнул к показу возрожденческих ужасов в работах Иеронима Босха или к демонстрации корявых гуманистических уродов и выродков Питера Брейгеля Старшего.

«До них мы еще, быть может, доберемся, патер ностер. На своевременные иллюстрации Дюрера к Апокалипсису от Святого Иоанна Богослова тоже, думаю, со временем взглянем при случае…»

Пока же Филипп со своего планшетного компьютера совсем не случайно вывел на весь большой монитор ту самую «Монну Лизу» ради оживления атмосферы радушия и гостеприимства в его доме.

Тут уж официально попросил слова евангелист Матвей. Как дизайнер и компьютерщик, он мигом оценил апостольский замысел Филиппа. Тем более они как-то обсуждали, автопортрет ли это самого художника в женском экстерьере? Но раньше руки не доходили проверить.

Тогда как сейчас, объяснив в чем хайтековская фишка, Матвей всем желающим предложил поменяться с Джокондой лицами и телами в графическом редакторе. За художественное качество моментальной цифровой съемки, а также органичность импровизированных коллажей, он головой ручался.

Для почина Филипп в первую голову сам подставился, за что и был подвергнут информационно-технологическому издевательству. Матвей ему и загадочную улыбку изобразил. Тем самым «Монна Филиппа» у него вышла на славу, заслужив смех в зрительном зале.

Из мужественного Петра Джоконда не шибко-то получилась. Совсем не вписалась в женский портрет Катя, хотя Матвей весьма реалистично увеличил и оттопырил оригинальный леонардовский бюст.

Обличье Джоконды с огромной натяжкой подошло Вере. И совершенно не нашло какого-либо органичного соответствия с чертами лица и бюстом Нади, так же как и с женскими статями Ники.

Зато Андрюша Жмудский, наверное, по старой дружбе с автором дизайна Матюшей Кургузкиным, идеально соответствовал изображению, за исключением декольте. Но с уплощенной до мужских приличий грудью он сию же секунду стал выглядеть не менее привлекательной женщиной, чем Филька Ирнеев.

Обоих тут же дружески обсмеяли, назвали трансвеститками, только притворяющимися сильным полом. С чем категорически не согласилась Верочка:

— Хорош ржать! Фил и Андрей — настоящие мужчины, каких еще поискать надо. А этот ваш средневековый козел недовинченный — просто старый педик и лизоблюд придворный.

Разделавшись с одним ненавистным культовым изображением, — «массовая культурка, из рака ноги», Филипп взялся за осуждение иных, на сей раз чисто женских музейных портретов кисти Леонардо да Винчи:

— Атеисты, гуманисты и онанисты до сих пор называют их мадоннами. Право слово, эдаких приснодев-богоматерей с голыми сиськами нынче ни один гуманист не рискнет разместить в католическом храме или в женском монастыре, как бывалоче четыре века тому назад. Чай, не псевдо-Возрождение, а третье тысячелетие эры Христовой на дворе, судари мои…

Наибольший интерес, не очень смешанный с отвращением, у гостей Филиппа вызвала леонардовская «Мадонна Бенуа». Нимбы, осеняющие девочку лет тринадцати-четырнадцати и раскормленного, голого и лысого то ли двухлетнего, то ли трехлетнего младенца у нее на коленях, никого не смутили.

В наши времена путать атеистическую светскую живопись с христианской иконописью истинно верующим не пристало. Кощунства в этой картине, также называемой присяжными искусствоведами «Мадонна с цветком», не усмотрели.

Зато красноречиво обсудили, в каком таком возрасте эта божья, твою мать, тварь должна была разродиться сим колоссальным дитятей. Если он, смотрите-ка, ее сын, много ли знал о беременности, родах, о маленьких детях художник Леонардо да Винчи, коего почему-то полагают реалистом?

— Во всяком случае гуманист из него образовался отменный, что в лобок, что по лбу, — авторитетно высказала свое мнение доктор Вероника Триконич. — Забеременеть эта девочка-подросток так-таки могла, порочно или непорочно. Благополучие ее преждевременной беременности сомнительно, однако возможно.

Но вот извлекать весьма крупный плод пришлось бы путем кесарева сечения. Мальчик мог бы выжить, мать вряд ли, учитывая уровень гуманного родовспоможения полтысячелетия тому назад…

После критического обсуждения богохульных портретных версий тайной вечери Христовой в интерпретации Леонардо да Винчи и особенно, Паоло Веронезе, святотатственно живописавшего венецианскую «пьянку-гулянку на полсотни рыл», сестры Вера и Надя бесповоротно отреклись от греховной ереси возрожденческого гуманизма, поныне насаждаемой осознанно или же неосознанно обожателями приснопамятной эпохи западноевропейского возрождения античного поганства.

Сей незначительный грех библейское общество им охотно отпустило, если они больше не видели нетленного света и вечной радости в живописных работах старых мастеров. Пасмурный сюрреализм Босха и Брейгеля Старшего нашему герою не понадобился для того, чтобы доказать, как на самом деле воспринимали неприглядный мир разумные души людские, жившие в ту горькую уродливую эпоху разврата, разброда, разлада, распрей и раздоров.

Все же Филипп не отказал себе в эстетическом контрастном удовольствии развернуть на экране перед почтеннейшим библейским обществом «Богоматерь с младенцем Иисусом» Жана Фуке, изобразившего вырвавшуюся на волю из тесного корсажа порнографическую левую грудь придворной дамы Сорель, записной любовницы французского короля-возрожденца Франциска I.

Его гостям также приглянулась своим уродством обнаженная в полный рост тяжко беременная праматерь Ева из алтарной росписи церкви Святого Бавона в нидерландском Генте. При этом они никогда не станут преклонять колени и молиться перед Гентским алтарем братьев ван Эйк, коим по сю пору сумбурно восхищаются мнимо верующие и совсем неверующие гуманисты.

Право же, Богу изначально требуется духовное поклонение, а людям — мирское и телесное, оставляемое за папертью, вне храма Божьего. И среди всякого прочего, за компанию — грешное естество женское и мужское.

Самым естественным образом, — Филипп технологично тому поспособствовал, — компанейская дискуссия перешла к сексуальной ориентации авторского творчества, к бодибилдингу и первичным половым признакам, представленным в скульптурных и живописных образах Микеланджело Буонарроти.

Знаменитые гениталии царя Давида в юности доктор Ника Триконич со знанием дела раскритиковала как малореалистичные:

— …Махонький мужской размерчик у него, конечно, был весьма распространен в эпоху Микеланджело. Но мошонка расслаблена, меж тем придатки яичек вздулись, а пенис вопреки им скукожился, словно из-под холодной воды… И не обрезан ни на миллиметр, в противоположность правде жизни и закону Моисееву, хотя пастушок Давид вроде бы еврей…

Досталось от нее на орехи и другому известному изображению:

— О врожденном евнухоидизме Адама на потолке у папы римского в Сикстинской капелле и сказать-то нечего, судари мои. Никакая праматерь Ева не в силах забеременеть, плодиться и размножаться от такого вот праотца-кастрата и содомита.

Я вот что вам скажу, — вплотную взяла назидательное врачебное слово Вероника, — известно, на плотские Венерины утехи тогдашние европейские народы оказались весьма повадливы, невзирая на общераспространенность крохотных мужских размерчиков и женского мелкосопочника.

Чтоб вы знали, мои миленькие! Той эпохе мы обязаны возрождением старых и открытием новых, передающихся половым путем тяжелых заболеваний. Именно в карнавальный период псевдо-Возрождения и заразного распространения гуманизма гонорея и сифилис приобрели эпидемический характер, обусловивший в XVI веке континентальную венерическую пандемию.

Гонорею, между прочим, досконально описал Гиппократ, о ней упоминали Аристотель и Сенека. Но в их времена это венерическое заболевание не имело той разрушительной силы, какую оно приобрело в середине XV века.

От гонореи в античности суставы не распухали, мочевой пузырь не воспалялся, полная слепота не развивалась, серьезной причиной бесплодия мужчин и женщин она, как правило, не являлась. В народе ее считали исключительно мужской, не слишком частой греческой хворью.

Судя по всему, к старому штамму гонококка в античной Греции и Риме у человека в основном выработался иммунитет.

Иное дело в средневековье. Согласно общепринятой этиологии, новый штамм гонококка, завезенный крестоносцами от чернооких сарацинских красоток, до XV века мало себя проявлял. Во-первых, по причине строгости раннефеодальных нравов, во-вторых, палестинский штамм все-таки был собачьим, приобретенным пылкими мусульманскими гуриями от пастушьих псов.

Вероятно также, что азиатский гонококк мутировал в Европе, и ему потребовалось время на полную адаптацию к прямой кишке и заднему проходу европейских женщин. Триппером тогда, мои миленькие, заражались в основном любители и любительницы анального секса, то бишь библейского содомского греха.

Непростая венерологическая ситуация в Европе серьезно усугубилась, когда в 1492 году матросы Колумба наряду с табаком завезли с острова Гаити обезьяний, по происхождению, штамм бледной трепонемы. И пошел вам гулять по Старому Свету сифилис, за несколько лет на крыльях любви эдаким возрожденческим ангелочком-купидоном облетевший все европейские страны от Кастилии до Московии.

Триста с лишним лет сифилис и гонорею высокоученые доктора всерьез полагали одной и той же французской болезнью, сиречь люэсом и твердым шанкром. Что в анус, что к вагине.

Скажу вам: из числа инфекционных заболеваний, передающихся половым путем, в новое время в Европе появились в основном мягкий шанкр, вызываемый стрептобациллой Петерсена, и четвертая венерическая болезнь, поражающая паховые лимфатические узлы. Считая до пяти, сюда можно отнести и тотальную ВИЧ-инфекцию…

В библейском обществе ближних друзей апостола Филиппа Ирнеева о третьей и четвертой болезни мало кто слыхал. От синдрома приобретенного иммунодефицита Господь миловал, никому во плоти не досталось.

«Больно и невкусно, горько и солоно не вдарило… Равно сексом без разбора и без меры тоже никто не увлекается…»

Поэтому нравоучительные религиозно-философские истинно апостольские сентенции Пал Семеныча, закономерно сравнившего возрожденческие ереси гуманизма и пантеизма с вредоносными болезнетворными микроорганизмами, вызывающими постыдные болести, честная компания восприняла благосклонно и благонамеренно. Мол, нечистым гуманистам стыд и срам инфицированный.

Так и есть, в здоровом теле, слава Богу, воплощен здоровый дух. И наоборот. Притом последнее случается гораздо чаще, чем думают атеисты и материалисты.

Тогда как пантеистический бог в вещах встречается куда реже, чем театральный бог из машины. Или искра Божия посещает людей творческих, способных к искусствам.

ГЛАВА XVI В ДУХОВНОМ ИЗМЕРЕНИИ

— 1-

Благожелательно проводив воскресных гостей рыцаря Филиппа, дама Прасковья вначале куртуазно испросила у него дозволения не менять мнимого секулярного облика. Засим перешла к своеобычной манере общения:

— …Назови меня Парашей, братец Фил, психотропный ритуал, вишь, у меня простой, будто грабли. Но искусный, за здорово живешь его не взять. Не всякому зелоту под силу раскусить мои флерончики.

Известное дело, ты меня как облупленную зришь по фигуре и в девическую стать, несмотря на Калатрава-Флерон. Каждая девка пред тобой, почитай голенькая в сись-пись трепещет. То же самое духовидец наш, клерот Павел…

Вероничка вгляделась, по первости маненько поерепенилась, после ж поутихла. Смикитила егоза, с ее десятым кругом меня на кривой козе не объедешь. Инде сядешь, милашка, там и слезешь.

Недаром неофитка Анфиса весь вечер на меня и на твою мирскую компашку злобной инквизиторшей бдительно так зыркала. За что ее и уважаю. Довлеет дневи злоба ея. Не рассупонивается баба в мирской личине. Титешник не распускает, огузок подбирает…

Начну поддерживать твое орденское звено, без разговоров возьмусь Анфиску наставлять в ратоборстве физическом. Мыслю, моим шоковым и волновым плюхам ее обучить.

В сочетании с активным распознаванием умов лучше не придумать, как дробить поганцев. Бить следует аккуратно, но стильно…

— Завтра понедельник, день у тебя длинный… Дизе и продемонстрируешь активно, вундер фройляйн Праски.

Айн момент, марширен на кухен к посудомоечной машине, стильно… Ежели ты изображаешь мою домовитую сестричку. Надобно тебе соответствовать оной стилистике в смиренном приспособлении к местным условиям, дева Параскева, моя Пятница.

— Как скажете, рыцарь. Дама Прасковья слушается и повинуется.

На кухне Прасковья настоятельно отстранила Филиппа от неизбежных домохозяйственных забот после приема гостей:

— Сиди и нишкни, названный братец мой Филька! По-господски с винишком располагайся, коли домоправительницей обзавелся, по-родственному. Назови меня Парашей или Кутафьей Роговной, секулярно…

Управившись с кухонной приборкой и размещением грязной посуды по секциям моющего агрегата, Прасковья решительно и феноменально налила себе коллекционного крымского портвейну, с чувством закурила и распорядилась:

— Чичас, родимец, у нас кухонные посиделки с душевным разговором промеж кухарок и кухарей!

Почитай сызмальства средь прислуги в людях росла. Опосля вместе с дворовыми и хамскими людишками 70 с лишком годочков под рабоче-крестьянской народной властью бедовали-горевали, добра и счастия потомкам наживали… В нехороших коммунальных квартирках и по общагам многосемейным живали. В рабочей столовке суп-трататуй хлебали. В спецовках и ватниках хаживали. На танцульки в парк культуры и отдыха в креп-жоржетовых платьях и в туфельках-лодочках бегали. На нарах в лагерном бараке припухали, на лесоповале горбатились, на торфоразработках гнили…

Такие мы вот ко всему привышные девушки фабришные, заводские да станишные, колхозные, потешные и сурьезные…

Филипп поощрительно улыбнулся. Он и сам угостился сигареткой. Слушать приготовился, спрашивать и проникать в актуальное прошлое в частном Прасковьином случае и в общем орденском виде по ходу кухонного разговорного, словно заделья, то ли безделья.

«Все мы родом из бывшего советского народа каким-то боком вышли, вылезли. Кто-то меньше, кто-то больше от совкового прошлого получил от жизни и от родителей, по мозгам и по манерам. Воспитательно и педагогицки, из рака ноги…»

Филипп и смотреть-то стал на Прасковью едва ли не секулярно, не обращая внимания на ее истинный психофизиологический облик.

«Исполать тебе, дщерь моя духовная, во плоти мнимой уничижительной, толстозадой и толстопятой, в духе смиренном, персьми пышными воздыхая… Говори и заговаривайся, Кутафья моя Роговна…

Вчерашняя обыденная слабость завтрашней незаурядной силой оборачивается. В аккурат и в стиль, больно и точно…»

— Мы хоть бы из княжон Олсуфьевых древнего варяжского роду, одначе ко всему приобыклись, сударь, — издалека повела разговор Прасковья. — Высокородной харизматической спесью николи не надувались.

На мирскую житуху мы завсегда глазами разутыми глядели, превозмогая хлад и глад, происхождением ни кичились. Но и не измельчали, не опростились ракальски, не распустились и не опустились в подлом простолюдстве сиволапом.

Потому я и могу, свет мой батюшка Филипп Олегыч, покойно сравнивать времена прежние и нонешние без приукрашивания и ложно возвышающих самообманов мирских…

Подлостей, гнусностей, напастей во всякий век роду людскому довольно. Подобно счастию и благоденствию довлеет всего в избытке… Хоть стой, хоть падай…

— Из будущего мы смотрим в прошлое, видя в нем черты настоящего, — презентизмом поддержал Филипп философическое настроение Прасковьи.

— Истинно говоришь, брат Фил… И правильно делаешь, что в настоящем к мудрейшим старцам с горы себя не причисляешь.

Не знаю, какой у тебя нынче круг посвящения, тем не менее, меня ты высочайше превосходишь по всем орденским статьям…

Что в горнии адепты не рвешься, туда же одобряю. Духовно состариться всегда успеешь по харизматическому счету.

Мало того, волею там, неволею всех твоих женщин за собой потянешь: Настю, Нику, Анфису, меня, грешную, деву похотливую, до ночных разговоров с духовным человеком душевно охочую…

Но я не об этом и не о том. То, что тебя достойно, то и праведно есть.

К слову будь явлено, оставляешь ты нам, бабам, наши маленькие женские секреты. Бывает, инквизиторы походя заставляют каждую встречную-поперечную дамочку наизнанку им исповедоваться в постыдных жизненных мелочах…

Что-то прошедшее женщина обязательно должна неприкосновенно хранить за душой. По жизни есть большое хамство принуждать ее во всех грехах и добродетелях сознаваться…

В ту ночь Филипп с Прасковьей задушевно проговорили до самой заутрени, истребив без малейших сожалений об утраченном времени и здоровье три бутылки коллекционного крымского портвейна и две пачки вирджинского «Кента».

«Сознательно и бессознательно, из рака ноги…»

В понедельник на вторую пару лекций в педуниверситете Фила Ирнеева подбросила Анфиса Столешникова. Она же по окончании занятий его и в «Трикон-В» доставила на малоприметном сереньком «фольксвагене», по дороге официально доложив:

— Рекрутируемый объект Виктория Ристальская сегодня вечером возвращается из Берлина, рыцарь. Все биологические жизненные отправления неодушевленного тела бывшего объекта Вальтера Шумке ею процедурно прекращены…

«Помилуй, Господи, душу раба Божья Валерия на Страшном суде Твоем…»

Против обыкновения перед медосмотром и оздоровительными процедурами доктор Вероника Триконич почему-то дала возможность пациенту задумчиво расхаживать по арматорской лаборатории. Со всех эстетических ракурсов Филипп Ирнеев успел рассмотреть статую обнаженной Афродиты в бестеневом лабораторном свете.

«…Свои женские трехмерные пышности мадмуазель Вера Нич изваяла с максимальным реализмом. Очевидно: поддерживающая грудная мускулатура явно недостаточна…

М-да… Оно вам явствует — чтобы с легкостью переносить бюстик от третьего номера и выше женщинам нужны плечи пошире и мышцы. Навроде тех, что у Прасковьи или Екатерины…

…Известно, откуда у прекрасной половины рода человеческого красивая грудь и стройные бедра растут…

…Ника за монитором чего-то злоехидно, из рака ноги, притихла…

О, Господи, благослови малые сотворения и всю кротость их! Паки искру Божию к продуктивному разумному созиданию…»

Наконец долготерпение доктора Вероники истощилось:

— Досыть насмотрелся на мои женственные прелести?

Тогда вали за ширмочку, разоблачайся и ко мне с голым задом и передом. Поглядим, насколько прелестно наша простата, прочее мужественное детородство поживают…

Изучение сводной таблицы параметров подопечного и поднадзорного организма доктор Вероника завершила тревожной репликой, мало чего хорошего ему обещающей:

— Эх, не надо бы вам, больной, все яички в одну мошонку складывать…

Выдержав мрачную паузу, она рассмеялась:

— Не боись, братец Фил! Шучу, я, шучу…

Нас всех твой репродуктивный аппарат полностью удовлетворяет. Ни я, ни Патрик каких-либо патологий не находим. Сполна можешь подменить Геракла в тринадцатом подвиге. Если б экстравитаминами тебя, братец Фил, как след ширнуть на обе корки, сорок сороков девственниц пере… переберешь от заката до рассвета.

— Это вряд ли. Эстетицкие чувства не позволят, Вероника моя Афанасьевна. Мясожировые породы античных красоток вовсе не в моем вкусе.

— Эт-то верно, Филипп Олегович. Живьем у тогдашних девок, что в лобок, что по лбу, не имелось ни эроса пристойного, ни агапе достойного. Берем в нынешних понятиях…

Ваятели, конечно, старались… но коли широченная задница в мраморную глыбу не вмещается, ничего не поделаешь…

— Ладненько, Ника моя Фанасивна. Давай излагай начистоту, чего задумала. Но предупреждаю сразу, двуполого сыночка Гермеса и Афродиты я из себя делать не позволю. Не фиг измываться!

— Фил! Я вот-таки закрывалась от тебя. Ты меня не так понял с твоим ясновидением. Ей-ей, никакого гермафродитизма, клянусь. Мужчинкой на века останешься.

Я тебя Ахиллом вижу, способным выглядеть женщиной, оставаясь мужчиной. Обязательно ростовая фигура в натуре. В композиции возможны нюансы…

Очевидные сомнения и колебания будущего натурщика Вероника решительно отвергла неопровержимым и непреложным доводом:

— Да будет вам известно, сударь мой! Беременные женщины капризны, им положено угождать и потакать их прихотям. Извольте морально изготовиться позировать скульптору Вере Нич.

Много времени я у тебя не отниму, братец Фил, — принялась убеждать, улещать несговорчивую натуру Вероника, — сделаю этюдно в цифре десяток-другой, может, с полторы сотни эскизиков, состряпаю виртуальную модель в характерных детальках…

С цельномраморным монолитом уродоваться и не подумаю. Отолью из порошка в технике, отработанной на Афродите. Затем вручную отшлифую тебя, милок, до блеска и матового муара. После глянец в мужеской детализированной красе наведу, сверху и снизу.

— Преувеличивать ничего мне тут не будешь, конгенитально, скажем? — мнительно осведомился Филипп. — Патрик на тебя мне как-то жаловался по поводу твоего гиперреализма.

— Будь спок. Как есть, так и будет, виртуально, реально. На загляденье не больше и не меньше. Рационально и сверхрационально.

Вали в душ и одевайся, мил человек. Неча здесь прежде времени голым мужеством отсвечивать… Там перекусим, чем Бог послал, выпьем хорошего дагестанского коньячку за успех нашего сверхнадежного дела…

— …Братец Фил, я вот что тебе скажу… — исповедально произнесла Вероника, взяв Филиппа за руку. — Можешь отпираться понапрасну, ей же ей, не поверю…

Вам с Патриком мне глаза не отвести, пускай на тебе и висит навороченный ритуал сокрытия. Слишком хорошо я знаю вверенное моим заботам твое тело. Уровень у тебя, Фил, круто зашкаливает за двенадцатый круг посвящения…

Насколько далеко, не могу сказать. Да и ни к чему глупой бабе соваться в многоразумные дела старых рыцарей-адептов.

Одно хочу тебе сказать… Погоди, сам повремени становиться адептом. Ну хотя бы до тех пор, пока я не рожу тебе сына. Потерпи, милок, каких-то девять месяцев.

Ты ведь всех нас за собой тянешь в даль туманную: меня, Настену, Анфиску, Машку. Нонче Прасковью нехило захомутал и захоботал.

Вот на прошлой неделе Патрик раз и вычислил у меня десятый круг посвящения. Ей-ей, благослове душе моя Господе.

И благодаря тебе одному, не кому-нибудь другому!

Мой мастер-арматор Николаша сперва не поверил, после того чуть с ума дедуля не съехал от превеликой радости. Что в лобок, что по лбу.

Раньше-то все думали, словно бы «девятка» — мой крайний предел, ультима Тула, как харизматика младшего поколения. Дескать, сиди на жердочке птичка-невеличка, чирикай себе еле слышно.

Теперь я сама не знаю, радоваться мне или горевать… Патрик намекает: не исключено, и двенадцатая ступенечка у меня не за горами.

Грех, конечно, но бояться воздаяния Божьего я почему-то перестала. Сижу тут с тобой довольная, будто слониха после купания. Коньячишко пьянствую и хихикаю, вспоминая, какой крипторхизм Прасковья с ведьмаком-бычарой у Маргоши сегодня поутряни учудила.

Мы с Анфисой решили проситься к ней на выучку. Ясен перец, с твоего позволения, Фил.

— Почему бы и нет? Всякое знание и умения похвальны, тем паче ежели они достойны приложения праведного. Само собой, согласно утвержденным планам в необходимом членовредительстве искупительном.

— Кстати в совокуплении о птичках, сударь мой. Не знаю в курсе ты или еще нет.

Однакось мне по моим каналам донесли, что наша экс-летунья Вика Ристальская подбивает корешков — летунов и летуний, какие покрепче — организовать неслабую шарашку по борьбе с чародеями и чернокнижниками.

Названьице уж себе придумали — «Смерч». То бишь ужо смерть придет к тем, кто на «Ч» и в недобрый час «Ч» на зловредительное чародейство покушается.

Начала она самолично с живого трупа Валеры Шумковича. Тем часом ее подельнички всерьез присматриваются к рекламным публикациям знахарок, гадалок, народных целителей, ни в анус, ни к вагине.

Пора бы, Фил, нашу зверь-девицу к настоящему делу приставить. Хватит нам возни со сморчками. Еще эти вот любители суются под руку…

— Как только — так вскоре! Подумаем — сообразим на двоих, на троих…

— Тогда у меня к тебе деловое предложение. Заделай-ка ты ей тетраевангелический ритуал. На четверых вернее будет.

Можем взять нашу прошлогоднюю парадигму и местный антураж у Дома масонов в сверхрациональной топологии. Вику определить в голове ветхого Адама. В составе участников: ты в символике орла-очевидца удерживаешь основание креста, слева — Прасковья, корова бодливая и блудливая, по правую руку — Настена, львица-сестрица.

— Ценнейшая мысль, Ника! Тогда Виктории Ристальской сразу можно открыть орденскую сеть транспорталов в простейшем ритуале. И не только…

— А я о чем тебе толкую? Между прочим, рукоположить на боевые искусства нашу зверь-девицу по сути сможет дама-зелот Прасковья. Гарантирую, у нее это круто выйдет.

Присутствует еще один чисто бабский нюансик, братец Фил. Мыслю, Вику в ритуале следует оставить целочкой, как есть. Так надежнее выйдет. Не велика беда, коли баба-субалтерн зла и стервозна.

Дефлорируем ее, возможно, как-нибудь потом при посвящении в титулованные сквайры пятого-шестого разряда. По всем данным, субалтерн Виктория с ходу потянет не меньше, чем на третий ранг.

Костик ей прежде всех по-военному займется. После же ее Руперту в академию передадим на полугодичный орденский курс. Не исключаю, она когда-нибудь сквайра Константина заменит или в замы к нему попадет, если станет усердно учиться.

Опаньки… Выпили, закусили… Меня хирургия ждет, а кое-кого сладкий сон до заката. Завидую… Анфиска тебя завезет до дому, до хаты.

Ночью спать надо, сударь мой. Он, видите ли, шуры-муры, трали-вали с Прасковьей всю ночь напролет разводил. Не дай Бог, ревнивая супружница прознает… Развод, вскричит, и девичья фамилия…

— Скажешь тоже!

— Будто я не вижу что почем? И нимало не сомневаюсь в вашей сегодняшней добродетельности, сударь.

Да и кавалерственная дама-зелот Прасковья в последний раз имела удовлетворяющий физиологический коитус с мужчиной где-то на святках, не позднее.

— Прасковья?!! Не верю!

— Не верите мне, спросите у доктора Патрика. Врачебной тайны тут нету, отец инквизитор. Вам по должности положено этакое знать-ведать о поднадзорных женских душах и телах…

Секс, ясен перец, не есть основа основ или святая святых. Все ж таки без него, братец Фил, женщина перестает быть таковой. Гляди на нее, бери ее хоть по модулю в гиперсублимации, как арматор тебе говорю…

— 2-

Инквизитор Филипп проницательно посмотрел на Ваню Рульникова:

«В смятении мужающий отрок по причине материнских наставлений телесных в слабомысленном женском начале ея. Плоть от плоти и к оной же фамильно лепится… Отнюдь же, в истинном месторасположении до того духовное возобладает…»

Еще раз всепонимающе взглянув на ученика, Филипп дал себе честное педагогическое слово ненавязчиво приступить к половому просвещению и воспитанию мальчика. «Дебита ностра, на следующей неделе, благословясь, начнем тихенько, низенько и приземленно…»

В пятницу Филипп Ирнеев по плану и распорядку репетиторствовал с Ваней Рульниковым. В тот день он ему «не докучал строгой аглицкой грамматикой». Беседовали они по-английски непринужденно по учебной теме «Семья и родственные связи».

— …Отсюда связующая мораль, брат ты мой. Репитицио, скажем, на кухонной латыни, сунт матер эт патер студиорум.

Переложить на русский оную сентенцию сумеешь, отрок? — подмигнул учитель ученику.

— Скажете тоже, Фил Олегыч! Зрю в романский корень и в этимологию, как учили.

— Ученье — свет, неученых во языцех иноземных и материнских — тьма бессмысленная…

Пошли на кухню, Иван, чайком побалуемся, просветленно, со смыслом… Уиз смол кейкс, мистер Джонни Рульникофф, файв-о-клок. Печеньице у меня нынче кокосовое, песочное…

«Во! Суббота и воскресенье у маленьких начинаются в пятницу. У больших, наверное, тоже…

О чем бы его спросить..?»

— …Заговорили мы с тобой, Иван, на прошлой седмице о времени оном возрожденческом, ежели ты у меня к истории интерес возымел. Хорошо, коли ты возрожденцев-гуманистов не забываешь. Помнить о них нам с тобой надобно. Например, о человеколюбивом царе Иоанне IV Васильевиче и его ближнем советнике попе Сильвестре, очень гуманно отредактировавшем «Домострой». Файлик я тебе скину, почитаешь на досуге о московских возрожденцах, о семье и родственных отношениях.

Относительно твоего детского вопросика с подковыркой, откуда есть гуманизм погулять вышел, грузить тебя по самое изнемогу древней философией я не буду, — не сразу Филипп подступил к дидактическому монологу. — Любомудрием ты у меня покамест не увлекся.

Одначе и иначе, выделяю с красной строки, отрок с умом пытливым. Гуманистическая ересь, брат ты мой, началась с того, как в глубокой древности человека-микрокосм философски объявили мерой всех вещей макрокосма.

Поскольку разумную душу трудновато рационально измерить или логически примерить ее к чему-нибудь вещественному, то издревле размерять мироздание стали не духом, но плотью. Отсюда и оттуда пошел, поехал гуманизм в телесных человеческих мерках, бездуховный и безумный.

Когда бы брать за основу человека животную плоть, но не разумную душу его, то в таком человеческом измерении на практике, без какой-либо философии, оказывается прискорбно мало человеколюбия и гуманности.

Ни того, ни другого в практическом, совсем не абстрактном гуманизме на протяжении веков мы не наблюдаем. Тьму примеров можно взять из истории типично гуманистических режимов, установленных германскими нацистами или российскими коммунистами.

Для нацистов и коммунистов материалистический конкретный гуманизм явился довольно естественной и правоверной идеологией. Он натурально вытекает из соответствующих политических доктрин о национальной или классовой исключительности.

Другое дело, если гуманизм в тварном телесном человеческом измерении гнусно и подло подключают, подмешивают к общемировой христианской религии, чем впервые начали произвольно заниматься разного толка дельцы псевдо-Возрождения XIV–XVII веков. В таком преднамеренном варианте эдакая гуманизация есть ересь, заслуживающая всяческого осуждения и порицания. Даже физического исправления на деле, когда это позволяют политические условия и духовные силы благочестивых душ людских, противостоящих материалистической гуманерии…

Отметив неподдельный интерес Вани, Филипп решил не прерывать на этом нить рассуждений:

— Стихийным или идейным материалистам, чтобы сделать из человеческой плоти измерительный инструмент, изначально требуется отвергнуть, низвергнуть Бога или приравнять его к природному ничтожеству людскому. Для-ради того испокон веков трансцендентное, духовное они подменяют ограниченным — материальным и вещественным.

По-другому они просто не могут. Уж больно несопоставимые понятия и явления — Всемогущий и Всеведущий Господь в сравнении с человеком, тварью дрожащей и скудоумной. Иногда и вовсе неразумной.

Уразуметь же, в чем человек органично подобен образу Божьему материалистические гуманисты не в силах, ежели понятие и сущность Бога они идиотически размещают в узких разграниченных пределах материального универсума, по всем законам физики и метафизики имеющего начало и конец.

В конце концов еретики-гуманисты, кощунственно умаляя трансцендентное имя Божие, номинально превращают его в наименование некоего приземленного существа, сомнительной гипотетической личности, в низменный субъект, в земнородного гуманоида, в человекообразную обезьяну. Поскольку мыслить и выражать свои идеи они могут лишь в материалистических аналогиях-подобиях, жестко привязанных к окружающей среде и к эвклидовой метрике пространства-времени. И никак в общем-то иначе.

Превознося смертное тело человека, иные, а может, и все гуманисты втаптывают в грязь его бессмертную душу. Оттого в гуманизме нет ни на грош человеческого достоинства и маломальского уважения к неотъемлемым правам человека, дарованным ему от Бога в силу подобия его разумной души с образом Божиим.

Не человек, обожествляя нечто материальное, создает Бога, но Господь духовно создал разум человеческий во имя событийных, нам непостижимых целей и мотивов. Возможно, для духовного и материального познания Божественного бытия Его.

В пошлой обыденности гуманистические ереси имеют самое различное материальное выражение, Иван. Чаще всего они проявляются в кощунственном обожествлении биологических функций и отправлений человеческого тела.

Скажем, некто заявит: жизнь, мол, от Бога. Потому-де мертвые тела самоубийц нельзя хоронить на освященной кладбищенской земле. Второй по этой же материалистической причине требует запретить противозачаточные средства. Третий с пеной у рта настаивает на помиловании закоренелого серийного убийцы-садиста. И все три недоумка объявляют биологическое тварное существование трупов, сперматозоидов, психопатов-маньяков высочайшей ценностью и сакральным-де божеским дарованием.

Гуманистические ереси многолики. Однако главной их характеристикой заявляется беспардонное неудобоваримое смешение Божественного и земного, вечного и преходящего, духовного и материального.

Некоторые еретики-гуманисты нагло требуют от Бога, кабы Он спасал первее всего их тела. Душа у них вторична, или о ней они вообще не вспоминают в тварном существовании своем.

Другие гуманисты довольствуются тем, что низводят Бога на свой приземленный уровень. Они ложно примеряют Божественное к самим себе, делая так, чтобы некое высшее отвечало их низменному тленному и бренному существованию и, ни Боже мой, не выбивалось из узеньких рамочек их врожденного кретинизма.

Об атеистах у нас с тобой, Иван, речь сейчас не идет. Конечно, Бог не с ними, ибо неверующий не спасется. Но я говорю о тех, кто причисляет себя к верующим.

Вернее, их стоит обозвать недоверками, коль скоро человека они бездумно приравнивают к Богу. Что-то лепечут о подражании Христу, будто им по силам апостольское духовное подвижничество или даже понимание телесного Боговоплощения и таинства кенозиса. И лепят себе, лепят ничтоже сумняся и ничтоже успеша непостижимые их умишкам ипостаси, лики, даже личины Пресвятой Троицы по самодеятельному почину и самоличному тварному тождеству-отражению.

Бог не зеркало, чтобы в него глядеться. И не облыжно чудотворная икона в церкви, какую, дескать, следует основательно обслюнявить, кабы молитва до Бога верней дошла…

Не все тебе, Иван, понятно, о чем я толкую. Ничего, возьмешь сие в толк и впрок когда-нибудь потом, отрок…

— Почему же, Филипп Олегович? Я уже не очень чтобы совсем глупенький. Кое-что понимаю.

Как вы говорите, Богу — богово, людям — мирское.

Вот взять моего одноклассника Сережку Краковича. Вы его, наверное, знаете, в нашем пейнтбольном клубе он в команде «Браво»?

— Мелкий такой, кудрявый и шустрый?

— Ну да, Краковича еще Баранком дразнят. Так бабка Баранкова каждое воскресенье к обедне его насильно тащит. Спать не дает. И родители заставляют. Говорят: бабушка старенькая, больная, ее надо в церковь водить.

Он жаловался, что бабка его одной рукой за шкирку поднимает и в стекло иконное мордой тычет. Притом шипит как змея, чтоб чмокал погромче.

А стекло, под которым икона, все в губной помаде и в слюнях. К ней надо в очереди долго стоять.

Баранок мне сказал: если чем-нибудь нехорошим заразиться, то в Бога верить перестанет.

— Бог даст, обойдется. Но ты ему по дружбе подскажи через носовой платок прикладываться. В русском православии сие не возбраняется, ежели икона в киоте и так под стеклом, словно в музее.

Церквуха, небось, новодел Спаса Нерукотворного? Там еще поганский такой ангелок-купидончик с уродскими крылышками «бег-бег-бег» наверху на шесточке сидит?

— Не знаю, Фил Олегыч. Я там ни разу не был. Мы с отцом в Кафедральный собор по двунадесятым праздникам на службы ездим. И то, когда воскресенье.

Филипп посмотрел на Ваню и вполне обдуманно предложил:

— Можешь, Иван, со мной как-нибудь в монастырскую церковку Утоли моя печали наведаться. Коли с утреца в воскресенье недоспишь сладко.

— А послезавтра можно? Если родители отпустят, и вы сами туда поедете?

— Почему бы и нет? Думаю, твои мать с отцом против не будут. Особливо, ежели Викторию нашу Федоровну в телохранительницы возьмем. Она тако же нынче не прочь помолиться средь иноческой благости.

— Вика тоже православная, Фил Олегыч?

— Покамест не совсем. Но униатство ее истинной вере не помеха. К тому же и перекреститься недолго, когда в обрядности различия минимальны и политическими мирскими делами обусловлены…

«Во, здорово! Сегодня на тренировке попрошу Вику мечи-бокены с собой взять в воскресенье. Это ж на свежем воздухе! как говорит дед Гореваныч, в хорошей компании…»

— Безусловно, Иван, — Филипп вернул внимание ученика к теме, — в контексте возрожденческих ересей средневековья нельзя не упомянуть о так называемом пантеизме-всебожии.

Во где анафема мараната! Да будет он проклят, коль мы воспользуемся значением священной формулы отлучения инаковерующих от общественной воцерквленности.

Пантеистическая ересь ничего общего не имеет с теологическим всеединством, где христианская Церковь, единая во множестве конфессиональных несовпадений и индивидуальных верований, есть нераздельно духовное нематериальное эзотерическое тело и душа Христовы. Тысячелетиями пантеисты, словно дикари-анимисты, поклоняющиеся злым и добрым духам, враждебным и доброжелательным стихиям, усиленно пытаются материалистически воплотить, распределить и распустить бесконечного Бога в тварной конечной природе. Природа у них есть, дескать, Бог в вещах.

Проще говоря, они усердно тщатся смешать Бога с дерьмом, с прахом земным, в гордыне сатанинской соизволяя Божественному началу влачить ничтожное существование в материальной плоти навозных мух, кишечных паразитов и болезнетворных микробов. Такова по сути факта натурфилософия итальянских возрожденцев типа сатаниста Бруно и коммуниста Кампанеллы, на деле призывавших поклоняться твари, но не Творцу.

В лучшем случае пантеизм при здравом рассмотрении предстает глупейшей антинаучной, антирелигиозной мистикой и безбожной каббалистикой. Она, к сожалению, до сего времени имеет хождение среди лукаво мудрствующих священнослужителей и тех мнимо верующих, неуков и неучей, кто к ним прислушивается, будучи недовольным естественно-научным или теологическим креационизмом…

На мой взгляд, Иван, бездарный пантеизм, распространявшийся в средние века под видом религиозной философии, и невежественный гуманизм, прикидывавшийся культурным движением, призванным-де возродить древнеримское якобы величие человеческого духа, были основными зловредительными ересями. Они во многом фактически обеспечили трехвековой интеллектуальный застой и отстой, сон разума, рождающий чудовищ.

Неспроста типичный человек эпохи возрождения отстойного античного языческого миропонимания, придурковато смешивал поганство с христианством и всей душой верил в реальность действенной магии, колдовства, чернокнижничества. Ложная эзотерика, скудоумная мистика, заимствованный от язычников тупоголовый оккультизм постоянно вызывали потребность обращения к паранормальным и аномальным явлениям природы. Именно во времена позднего средневековья полуграмотные натурфилософы подрядились отождествлять религию с магией, которая в свой черед ими уподоблялась науке.

Все эти извращенные полузнания и недоразумения широко расходились и подвергались дальнейшим искажениям и извращениям. Пусть и была в ту пору отработана достаточно ясная и последовательная апофатическая теология, не противоречащая естественным объяснениям мироздания, еретики-полузнайки лукаво умудрились противопоставить веру и познание, отвергая намеренное просвещение и возвеличивая неприкасаемое темное невежество.

Мы сейчас, Вань, даже представить себе доподлинно не можем, что тогда творилось и говорилось. Какой немыслимый винегрет без уксуса, сборная солянка без соли, какая несъедобная перловая ячменная каша была в головах у безграмотных невежд всех сословий, имущественного состояния и происхождения.

О состоянии их затемненных умов возможно судить лишь приблизительно на основании письменных источников, сочиненных теми немногими разумными людьми, кто находился в значительном интеллектуальном отрыве от непросвещенной массы естественных недоумков.

Естественно, в меру собственной ограниченности невежественные массы бездумно поклоняются твари, деревянным доскам, идолам, кумирам, кумирням, капищам, но далеко не Творцу. Соблюдение подражательной религиозной обрядности, если это социальная привычка большинства, есть в сущности не вероисповедание, а суеверие. Иногда оно фарисейское натуральное ханжество.

Это мы подчас видим и по сей день в наши религиозно продвинутые времена. Но в средние века очень и очень многие в массе подобострастно пресмыкались перед низменной натурой людской, давая волю своим животным побуждениям, себялюбию, своекорыстию и нежеланию истинно познавать Бога через видимые и безответные творения его.

Только с наступлением эпохи барокко в конце шестнадцатого — в начале семнадцатого столетий свершилась интеллектуальная духовная революция. Именно чудотворным образом в те благословенные времена дурное количество жизни перешло в ее относительно хорошее качество.

Потом понемногу стали изменяться к лучшему и средневековые гуманистические нравы. А науку умные люди взялись отделять от ложной эзотерики и дурацкой мистики…

— 3-

В воскресенье Филипп Ирнеев нежданно взял да и расщедрился на званый и знатный ужин для ближайших друзей в связи с прилетевшей Настей из Америки. Вызвала ее Вероника Афанасьевна Триконич — ей срочно, по-курьерски, потребовались сверхновые лекарственные препараты для лечения больных СПИДом.

На вечернем только для взрослых воскресном пиршестве Ваня Рульников не присутствовал по молодости лет. Но зато он с утра вместе с Фил Олегычем, Настей и Викой съездил к обедне в Петропавловский монастырь.

«Во здорово! Настя приехала для компании!»

Потом они с Фил Олегычем восхищенно посмотрели, как лихо на траве сразились деревянными мечами Вика и Настя, облаченные в гимнастические купальники. После дамского блистательного ристания и мужчины немного размялись, помахали мечами, пока женщины, не убоявшись страшно холодной воды искупались в речке Пилейка.

Помимо всего такого, имеющегося у женщин в пляжно-спортивном облачении, Ваня наблюдательно подсмотрел: не успев толком познакомиться, Настя с Викой, совсем не приглядываясь друг к дружке, мгновенно, с полуслова нашли общий язык между собой. «Как будто давно не видевшиеся близкие родственницы…»

На воскресную вечерю к себе, вовсе не тайную, но открытую для ближних своих Филипп Ирнеев также пригласил Викторию Ристальскую. Хотя она вежливо отказалась, сославшись на неумолимый спортивный режим и запланированную тренировку по кунг-фу.

Тем не менее они договорились встретиться во вторник. Ближе к вечеру прогуляться, поговорить за жизнь, зайти в новую кафешку, где подают вкусное мягкое мороженое шариками. Оно их обоих с детства соблазняет и радует, в полнейшее отличие от твердого, какое фасуют в брикетики и трубочки.

В то воскресенье Филипп помимо быстрого приготовления слоеного хорошо пропитанного коньяком торта с фруктами и мороженым порадовал любимых гостей отварным молодым картофелем, эскалопами, свежекопчеными свиными языками, карпом в горячем томатном маринаде и многими прочими яствами. Весомую феноменальную трапезу они втроем с Настей и Прасковьей наскоро и ловко состряпали в шесть рук.

— …Хороших людей, первозванных да избранных, удостоить и кормить, и продовольствовать одно удовольствие, — наставительно заметила Прасковья. — Хоть они и от мира сего.

— Коль я им для мирского аппетита по секрету расскажу про Маньку Казимирскую, то стопудово прибавлю довольствия, — ехидно хихикнула Настя. — Острые зубки у меня выросли, могу и позлословить, определенно арматорской легенды ради.

Начну-ка я с толстосисястой Катьки и выложу ей на ушко американскую трагедию, как Манька в жесть разругалась с отчимом, рожать, стервоза, отказалась. Нашего дорогого Пал Семеныча сто пудов бросила и нашла себе другого пенсючка — богатенького доктора-психоаналитика.

— Давай-давай, женушка, — улыбнулся Филипп. — Не забудь еще секретно добавить специально для правозащитников Андрюши с Матюшей, что наша легендарная Манька трагедийно отказалась возвращаться в авторитарную Белорашку и собирается просить политического убежища в демократических Штатах.

Про между прочим пора нашей почтеннейшей публике кое-что разъяснить о серьезности сердечных чувств Анфисы и Пал Семеныча. Как-никак, ты — ее дорогая кузина. Тебе все положено знать.

— Ах люблю посплетничать для аноптического образа ради! — вмешалась Прасковья. — Фил, позволь-ка мне раззвонить о твоем будущем родстве-свойстве с Булавиным.

Я тоже твоя сродственница на седьмом легендарном киселе. Вот и поведаю, как мы вскорости честным пирком да за свадебку, да на Троицу вкруг аналоя.

Симметрично выйдет, коли оба вы на сестрах обженились. Истинно харизматические супружества на землех и на небесех плодятся и размножаются.

— Бысть по сему. По-родственному известишь. Можешь даже с тостом бухнуть в свадебные колокола. Без Троицы дом не строится.

К тому же про Анфису и Пал Семеныча достопочтенное библейское общество и так догадывается. Возраст приблизительно уравнивает. Эдак благожелательно считает, будто у Анфиски это есть последний и решительный шанс выйти замуж. Иначе вовек-де в старых девах застрянет.

Катерина втихаря взбалмошную Маньку осуждает, мне Петр говорил. Прежнюю Манькину ориентацию нехорошим словом поминал.

— Была она девушкой юной, плохело у ей промеж ног, — выдала музыкальную фразу Прасковья. — Послали девку то ли замуж, то ли куда поодаль. Далече-далече, каб не возвернулась…

Молодую праведную жену Анастасию Ирнееву, которая несмотря ни на что непременно и регулярно возвращается к мужу, библейское общество чествовало особо, вначале домашнего пиршества. «Из-за моря-океана, из рака ноги…»

После того, как Прасковья Олсуфьева торжественно, удивив всех тостом-эпиталамой, объявила о состоявшейся втихую помолвке, настал черед поздравлений в адрес Анфисы Сергеевны Столешниковой и Павла Семеновича Булавина. Некоторое смущение обоих только добавило красноречия гостям Филиппа.

«Честь по чести впрок поздравили молодых. Многая лета венчающимся на Пятидесятницу… Спаси и сохрани, Господи, люди Твоя…»

Едва только отзвучали брачные славословия и добрые пожелания, за Павла Булавина взялся Петр Гаротник. Они вышли на кухню, усладительно закурили и принялись дискутировать на исторические темы. Пусть направили их втроем заваривать чай и варить кофе, к дискуссии Филипп не мог не присоединиться.

Для затравки речь зашла о древнейшей свадебной обрядности и плавно, диахронически перешла к декоративным элементам язычества в христианстве.

— …В диахронии, друзья мои, кольцо, как символ вульгарной бесконечности и неразрывности уз, искони служило обрядовым целям. Но церемонию бракосочетания признавать цивилизационным достижением античных язычников все же не стоит, — возразил собеседникам Павел Семенович. — Какой ни возьми социальный ритуал, все они случайны, стохастичны и относительны, находясь в беспрерывном видоизменении под воздействием разнохарактерных бихевиориальных факторов.

Порой с обрядами и ритуалами происходят удивительные поведенческие метаморфозы, включительно отправление религиозных конфессиональных культов. Разумеется, если социализированные вводные брать по существу психологической установки-аттитюда.

К примеру введем, как в период псевдо-Возрождения простонародье весьма естественно восприняло волшебное превращение Эроса-Купидона, античной материалистической аллегории телесного полового вожделения, в бесплотного библейского ангела. До того все без изъятия языческие божества у них признавались демонами, демоницами или злыми духами.

Таким вот эротическим образом ветхозаветные грозные воители в вышних оборотились голыми пухлыми младенцами-купидонами, коих не стеснялись изображать в римско-католической иконописи, бесстыдно размещать в храмах и монастырях.

Скажу больше. Безграмотные простолюдины в дальнейшем встроили навязанное им поганство в христианскую небесную аллегорическую иерархию. Цинично или попросту бездумно смешивая низкое и высокое, культовые изображения языческих божков-амуров они додумались именовать херувимами, что нашло отражение в художественных промыслах.

До шестикрылых серафимов, средневековые возрожденческие горе-художники, слава Богу, не добрались. Видать, на это им творческой фантазии или образованности не достало.

Все эти художества, безобразия, бесчиния нам следует рассматривать в образе и подобии нарочитых диверсий и саботажа сиречь подрывной антихристианской деятельности гуманистов-возрожденцев, из-под полы, из-под спуда насаждавших площадную карнавальную культуру…

Петр Гаротник согласился с Павлом Булавиным насчет дикого религиозного бескультурья народных масс, вспомнив тургеневских крестьян середины XIX века. То бишь жителей деревни Бежин Луг, где апокалиптический Антихрист обернулся простецким Тришкой, чье анекдотическое появление предвещает конец света.

Но вот относительно действительного существования в Западной Европе в XIV–XVI веках злонамеренных культуртрегеров-гуманистов апостол Петр засомневался. Мол, идейное гуманизированное антихристианство есть изобретение позднейших времен.

Апостол Филипп разделил его сомнения:

— Пал Семеныч, позвольте вам напомнить. Термин «гуманизм» обрел кое-какие права гражданства только в первой четверти XIX века от Рождества Христова.

Тогда как многоречиво разглагольствовать о гуманизме атеисты и мнимо верующие начали лишь ближе концу девятнадцатого столетия. А миф о средневековом гуманистическом якобы возрождении укоренился в современной массовой культуре не ранее начала прошлого века.

— Не всякое историческое явление имеет деятельное обозначение в общераспространенной словесности, — принялся подробно разъяснять свою точку зрения Павел Булавин. При этом он многозначительно глянул на Филиппа.

— Действительно, друзья мои, о возрожденческом гуманизме было впервой заявлено в 1808 году немцем Нитхаммером, приверженцем сентиментально-романтического подхода к истории. Во все времена находятся умы, коих хлебом насущным не корми, но дай вдоволь лирически порезонерствовать о минувших золотых веках, элегически полагая век предержащий бронзовым или железным.

Однако гораздо достойнее и праведнее подойти к свершившимся историческим фактам комплексно и таксономично в поисках взаимосвязей и корреляций разрозненных событий. К примеру, ретроспективно взглянуть на закономерности прошлого в терминологии и концепциях теории массовых коммуникаций, методологически исследуя распространение тогдашних общих мнений, понятий, суждений.

Нам известно в достатке рукописных и печатных источников от позднего средневековья, чтобы, опираясь на герменевтический анализ множества текстов, высказать гипотезу о наличии в Европе XV–XVI века разветвленного гуманистического заговора, направленного против христианского вероучения и религиозной философии предшествующих столетий. Его непосредственные участники скрытно обменивались курьерами под личиной торговых гостей, вели шифрованную переписку.

В то время как внешняя религиозность, показное лицемерное благочестие общеевропейских заговорщиков представляли собой всего лишь напускную маскировку, скрывавшую их внутреннюю богопротивную материалистическую сущность и атеистические замыслы. Опричь того, гуманисты были вынуждаемы писать и окольно, обиняками проповедовать свойственные им подрывные идеи в религиозной терминологии. В противном случае их никто бы не понял. Либо они незамедлительно попали бы под общественное подозрение в богомерзких ересях.

Интернациональную проповедь антихристианства, начатую в конце XV века практически единовременно в Италии, во Франции, в Германии, они назвали на вульгарной латыни гуманистическими штудиями, studia humanitatis, апеллируя к античным нравам и жизни, каковые-де призваны украшать человека. Тогда же появилось и словцо «гуманист» сиречь «гуманитарий». В непомерном самомнении они также именовали свою шайку «республикой мудрецов».

Кукловодов-заговорщиков, пытавшихся закулисно и по-республикански воздействовать на европейскую политику, нынь изобличить нетрудно. Доволе поименовать английского канцлера Томаса Мора, выдвинувшего идею казарменного коммунизма в приснопамятной «Утопии», его двуличного приятеля, общественного содеятеля Эразма Роттердамского, сочинившего мерзостное «Воспитание христианского государя» и сподвижника обоих — флорентийского госсекретаря Никколо Макиавелли, во всех своих писаниях настаивавшего на аморальном поклонении светскому государству яко языческому обожествленному кумиру.

Формальные политические разногласия наподобие соперничества итальянских гвельфов и гибеллинов, служение противоборствующим государям и государствам для гуманистов ничего не значили. Ибо они служили исключительно собственным космополитическим антихристианским идеям, устраивая политические перевороты, комплоты, реальные драмы плаща, кинжала и яда. Без устали провоцируя войны, беспрестанно занимаясь устной и письменной пропагандой каверзных гуманистических воззрений.

Благодарение Господу, чрезвычайно больших долговременных успехов, способных пагубно, погибельно отозваться на актуальной цивилизации, на поприще политики и распространения антихристианства многоликие гуманисты не достигли. Разве что полагать их гуманными достижениями Столетнюю войну между Англией и Францией или движения Реформации и Контрреформации, почти на двести лет превратившие Европу в арену кровавых вооруженных столкновений на межконфессиональной религиозной почве.

К нашему нынешнему счастью, за три века среди гуманистов не нашлось по-настоящему глубоких энциклопедических умов, чьи творения могут оказывать воздействие спустя много столетий. Все гуманисты в ретроспективном понимании являются верхоглядами, обладавшими весьма поверхностными знаниями и умениями, отличаясь от совсем необразованных современников лишь тем, что нынче мы зовем банальной гуманитарной эрудицией.

Иными словами, гуманисты XV–XVI веков являют нам безотрадную картину, групповой портрет в средневековом интерьере группировки профанов, дилетантов и любителей в худшем смысле этих понятий. Ибо клевреты гуманизма всеми фибрами души презирали профессионализм и ненавидели профессионалов всех времен и народов.

Религиозную философию они объявили никчемной аристотелевской схоластикой, оторванной, дескать, от жизни человека. На том же сомнительном гуманитарном основании гуманисты отвергали физику, математику, формальную логику. И паче глупого чаяния прикрепили пакостный ярлычок о темных веках к предыдущим девяти столетиям нашей с вами, друзья мои, христианской цивилизации.

Много ума им для этого не понадобилось. Тем паче человеческое большинство в продолжение трехсотлетней истории псевдо-Возрождения тако же представляло собой сборище дилетантов и любителей.

Точнее всех дух того времени выразил в достопамятном афоризме римский папа-возрожденец Юлий III, не оставлявший без работы скульптора Микеланджело и архитектора Виньолу. Я имею в виду ироническую реплику всекатолического понтифика в ответ на самодеятельную лесть некоего монаха, ему посочувствовавшего по причине тяжкого бремени правления миром:

«Сын мой, ужель ты не знаешь, как мало надо ума и благоразумия, чтобы управлять миром?»

— Вот вам и mundus regatur, — рыцарь Филипп поддержал латынью аргументацию прецептора Павла.

Про себя же Филипп отметил:

«De te fabula narratur, mi fili — О тебе побасенка сказывается, сын мой. Сказка — правда или ложь, да в ней намек на то либо другое, патер ностер…»

Тем временем Павел Семенович чувствительно прошелся по философам и богословам эпохи псевдо-Возрождения, доселе вызывающим у него раздражительное негодование.

— …«900 тезисов» юного каббалиста и магика Пико делла Мирандолы столь же поверхностны, как и «95 тезисов» реформиста и правдоискателя Мартина Лютера! Ничего нового, сплошь да рядом гуманистические перепевы, общежитейские пошлые переложения, вариации давным-давно известного, зачастую в искаженном неудобоваримом софистическом виде.

Несомненно, к малопочтенному легиону гуманистических содеятелей периода псевдо-Возрождения применима русская поговорка — пороха не выдумают. Потому и открывали они Вест-Индию вместо Америки, известной еще викингам.

Приспешники и пособники гуманизма за все хватались, брались и мало чего доводили до конца, строя бесконечные прожекты в набросках и эскизах, наподобие технических рисунков да Винчи и Кардано, технологии перепутавших с магическими извращениями. Гордыня, апломб и тщеславие им заменяли человеческое достоинство в их умственной недостаточности.

Того же Браманте, кипучего первостроителя базилики Святого Петра, римские острословы прозвали Руинанте. Уж слишком много он брал из античных зданий строительных материалов, целиком архитектурных деталей, оставляя за собой руины по всему Вечному городу.

Все же отдадим справедливость практической приземленной сметке меньшинства — здравомыслящим людям той эпохи, какие не учиняли заговоров плащей и кинжалов, отвергали магию и колдовство, благоразумно пренебрегали досужими и вредоносными квазифилософскими разрушительными писаниями. Благодаря не слишком многочисленным прагматикам во времена оны бурно развивались межгосударственная свобода торговли, предпринимательская деятельность, банковское дело.

Им было мало горя, что за три столетия не сделано ни одного эпохального научного открытия или великого изобретения, изменяющего к добру ли к худу людскую жизнь. Это их беда, но не вина, целиком лежащая на тех, кто науку облыжно приравнял к магии и с параноидальным упорством, достойным лучшего применения, пытался воздействовать на природные процессы и явления никуда негодными стохастическими магическими средствами.

По-другому гуманисты не могли рассуждать, ежели они материалистически раболепствовали перед созданиями тварной природы, отрекаясь от Создателя всего и вся. Ибо их аргументация от человеческой плоти есть не что иное как наущение от Сатаны, а всяческий гуманизм имеет антихристианскую сатанинскую направленность.

Вся ложная дьявольская двуличная философия псевдо-Возрождения раскрывается в куцых бездоказательных тезисах-обрывках, в посредственных фрагментарных памфлетах, в набросках-эссе — самых распространенных литературных жанрах в гуманистической панъевропейской республике тех лжеученых и лжемудрецов.

Не могу не вспомнить еще об одном маловеликом гуманисте-возрожденце, о мессире Мишеле де Монтене, плодовито накидавшем несколько толстых томов квазифилософских эссе-набросков обо всем и ни о чем стереотипно в ренессансном обрывочном стиле салонной болтовни. Он, кстати, непосредственно пустил в гуманитарный оборот глупую басню о Буридановом осле, неминуемо умирающем с голоду между двух одинаковых охапок сена…

Осел трется обо осла, не так ли, Петр Леонидыч?

Петр Гаротник приятно поразил собеседников путем воспроизведения латинского варианта средневековой поговорки школяров-вагантов:

— Asinus asinum fricat… Мой сержант-инструктор в Иностранном легионе это постоянно повторял и распространялся о сексуальных фрикциях с оружием и боевой техникой.

— Без фрикционов танк не поедет, — этимологически согласился с сержантской мудростью Филипп…

За чаем и кофе Павел Семенович не забыл об эпохе западноевропейского Ренессанса и немало развлек общество забавными цитатами из натуралистического эссе Мишеля Монтеня под невинным названием «О стихах Вергилия». Хотя подытожил он возрожденческую карнавальную эссеистику вполне философски:

— Тем бесчинным векам, друзья мои, мы все-таки обязаны распространением книгопечатания, поныне помогающего тиражированию как истинной мудрости человеческой, так и глупостей рода людского в идолах заблуждений умов мелких и неглубоких. О них нам поведал сэр Фрэнсис Бэкон, первый, кто в начале XVII века подверг нелицеприятной критике спекуляции гуманистов-возрожденцев о природе и человеке.

На этом тема средневекового гуманизма вовсе не оказалась исчерпанной, потому как ее подхватила Вероника Триконич:

— Вот о чем шевалье де Монтень не мог написать, ни в пенис, ни к вульве… Так это о нижнем белье и носовых платках, потому что в его время псевдо-Возрождения их отвергли, как ненужные предметы мужского и женского туалета.

Носы гуманисты вытирали кружевными жабо или рукавами, за столом утирались обеденными салфетками. Их они не возродили, не изобрели, но переняли от византийских беженцев после захвата турками-османами Константинополя.

Из той же Византии в XIII веке крестоносцы-латиняне заимствовали новшества в обработке шерсти. С развитием ткацкого производства в том же XIII веке были изобретены шерстяные колготки, поначалу ставшие поддоспешным рыцарским одеянием. В XIV веке колготки стали модной мужской одеждой, наряду с остроносыми гнутыми туфлями на высоких каблуках.

Тогда модники Западной Европы и пренебрегли античного образца нижним бельем в виде набедренной повязки, в несколько слоев обматывавшей пах. Надо полагать, ради вящей выразительности рельефного мужества под короткой юбочкой колета, а также для удобства исправления малой или большой физиологической нужды.

Традиционно женскую моду диктуют мужчины. Поэтому дамы под ворохом развесистых нижних юбок тоже отреклись от набедренных повязок.

Заодно средневековые женщины избавились от ленты, подвязывавшей и приподнимавшей грудь, как было в заводе у древнеримских матрон. Зачем это излишество, если бюст можно повыше вздернуть и плотно уложить в облегающем корсаже?

В четырнадцатом-пятнадцатом столетиях мужчины, как ни странно, пошли вслед за женщинами и начали укладывать свои причиндалы во внешний гульфик-капитий. При этом, согласимся с шевалье де Монтенем, сильная половина европейского человечества с помощью портновских ухищрений зачастую много чего выдавала за действительное, столь желаемое прекрасным полом.

В пышные юбки-штаны, одеваемые на колготки, мужчины периода псевдо-Возрождения облачились ближе к концу XVI века с началом эры западноевропейского барокко, следуя чопорной испанской моде. Тогда же появились раздутые мужские брюки-буфф с короткими чулками.

Возрождение мужского и женского нижнего белья, какими стали кальсоны и панталоны, состоялось к середине семнадцатого столетия. Оно совпало с постепенной ликвидацией на стенах домов в итальянских и французских городах художественно исполненных каменных уличных писсуаров, куда в карнавальную эпоху псевдо-Возрождения публично без каких-либо стеснений стоймя облегчались мужчины и женщины всех сословий.

Чтоб вы знали, мои дорогие дамы и господа хорошие, до повторного изобретения сибаритского стульчака-унитаза в XVIII веке, женщины в Европе справляли малую нужду в основном стоя на улице или над горшком. В средневековье присаживаться пописать на корточки считалось неприличным сарацинским обычаем, проистекающим-де от варварского обрезания крайней плоти у мужчин и уродования детородных ворот у женщин…

Ubi penis, ibi vulva, для лиц обоих полов, мои дорогие. Что в лобок, что по лбу, без стихов Вергилия Марона Публия…

По завершении приема гостей дама Анастасия обратилась к рыцарю Филиппу с деловым предложением, вовсе не ставшим для него неожиданным:

— Фил, давай я завтра или послезавтра ритуально дефлорирую Вику Ристальскую. Обещаю срезать ей гимен чистенько-чистенько.

Могу одолжить у Ники ее стилет Матарон. Или пройтись моим скальпелем Солнцеворота Мниха Феодора.

— Потом, Настена. Лучше бы никогда, пускай без средневековья нам никак не обойтись…

В акции у Дома масонов будете строго следовать моим синтагмам тетраевангелического ритуала, кавалерственная дама Анастасия.

— Да, рыцарь…

— 4-

В понедельник после полудня рыцарь-инквизитор Филипп провел рекогносцировку в местоположении Дома масонов, как бы досконально он его ни знал в сверхрациональной топологии. «Ибо не повредит, патер ностер…»

Настю, не обращая никакого внимания на ее кислое неудовольствие, он до второй половины восточно-европейского дня отослал в Филадельфию поздним воскресным вечером. «В арматорской просьбе прецептора Патрика отказывать ни к чему…»

Прасковья же отбыла до вторника в калмыцкие степи по срочной орденской надобности. «Служба есть служба…»

Возвращаясь из педуниверситета, Филипп припарковался на хорошо знакомой ему платной автостоянке почти у набережной реки Слочь. «Когда-то Настена здесь мне вослед романтически вздыхала…»

В Доме масонов, пусть он и был выстроен в некоем эклектичном смешении барочной белокирпичной архитектуры и железобетонного конструктивизма, в нашей первой четверти XXI века христианской эры какие-либо вольные каменщики не обитали, тайных собраний там не устраивали и мистических бесед в нем не вели. Просто к этому офисному комплексу, чей долгострой начался еще при развитом недостроенном коммунизме на пустыре между бывшим ипподромом и стадионом «Магнето», в народе прочно прицепилось масонское обозначение.

До 2-й мировой в Дожинске на самом деле существовал таинственный особняк, где, сообразно устному городскому преданию, еще до 1-й мировой заседали губернские белоросские масоны. Стоял он, безусловно, в другом месте и был капитально покорежен советской бомбардировочной авиацией в июне 1944 года. После той приснопамятной и пресловутой войны дореволюционную постройку не восстанавливали, ее руины снесли без остатка. Тем не менее эзотерическая память о ней уцелела.«…Иррационально и рационально в архитектурных аналогиях от барокко и классицизма. Потому из новодельной масонской башни с бельведером без парадоксов далече видать и Москву, и Киев, и фондовые биржи в Нью-Йорке и Токио…»

В старорежимные советские времена в новом Доме масонов планировали разместить республиканский Дом политического просвещения. «Теперь тутока в бизнес-центре никого не просвещают…»

Скорее напротив, как фотобумагу здесь нынче бережно содержат в малопроницаемой тьме грязноватые финансово-коммерческие тайны многоразличные офисы государственных и полугосударственных предприятий. Иногда даже чисто частный бизнес тут как тут предприимчиво отмывает казенные кредиты и льготы, законно или подзаконно пополняя личные карманы чиновников снизу доверху, вплоть до красноватого президентского верховенства.

«…Властям преходящим так положено самим для себя писать выгодные им законы. Ибо всякое государство есть частная предпринимательская собственность бюрократа — сиречь разбой и лихоимство…»

Филипп положительно задержался у невидимой прохожим массивной двери из мореного дуба в глухом простенке в торце здания, проникновенно изучая обстановку не от мира сего… Глянул на вороненый стальной череп наверху, прикоснулся к накладным металлическим профилям вола и льва, слева и справа. Проницательно вгляделся в орлиный барельеф внизу:

«Пожалуй, мало что изменилось с тех пор, как мы открывали этот мой персональный транспортный узел-октагон. Во имя вящей славы Господней. Ad majorem Dei gloriam, Pater noster… Но завтра нам нужен не ключ, а дверной молоток… Три гулких раскатистых удара в одну дверь несотворенна, неизречена…»

От офисного Дома масонов Филипп Ирнеев поехал не к себе домой, но пожаловал к званому обеду у Анфисы Столешниковой и Павла Булавина.

«Вероника и Руперт, должно быть, уже комильфо встретили и сопроводили Настю от группового транспортала под Круглой площадью…

Пал Семеныч, оптически занявшись инвестиционным бизнесом, сменил жилье, наконец, перебрался из отвратной трехкомнатной хрущевки в элитные апартаменты. Признаем: пентхауз у него нонче знатный в новом 12-этажном домике на набережной.

Когда-то он в нем мне квартирку через лотерейный билетик презентовал. Оптически и аноптически, патер ностер…»

— …Я вам неизреченно признателен, мой друг. Седьмой круг посвящения дамы Анфисы суть в многом ваша заслуга и ваше усердие, рыцарь-зелот Филипп.

Не хотите ли сигару, Филипп Олегыч? Уж будьте столь любезны составить мне табачную компанию…

Павел Семеныч уединился с Филиппом в кабинете для доверительной беседы, на время оставив некурящее общество в гостиной.

— …Для неофита, рыцарь Филипп, самое необходимое состоит в том, чтобы не дать себе обмирщиться в простоте и в пустоте душевной. Не растрачивать всуе и вотще дарования духовные на мирскую обыденную ежеденность, — произнес по окончании теургической цезуры прецептор Павел.

— Модус оператум рыцаря-зелота намного сложнее. Здесь и стремление посильно избежать суетного злоупотребления Дарами Святого Духа, и милосердное благоволение к людям от мира сего.

В то же время рыцари-адепты всеми душевными силами стремятся не разорвать непоправимо собственные связи с бренным и тленым миром, каким бы он ни был сущим во гробех и вселенской погибельной энтропии.

Вы, друг мой, в сущности уже становитесь адептом Благодати Господней. Дело за малым, хотя я не отрицаю важности ритуала высочайшего теургического посвящения.

Однако ж еще раз покорнейше прошу вас не торопиться. Повремените благоразумно… Сие не станет для вас слабодушным отказом от требований Орденского Предопределения или же пренебрежением рыцарским служением.

Вчуже, но вовлечено мне с моей пусть и невеликой колокольни, но виднее, что вам еще не время подвергнуться испытанию гексагональным ритуалом коллегиальной апроприации адептов.

Со своей стороны хотелось бы вас тако же предостеречь доброжелательно не увлекаться без меры сложными ритуалами, профессируемыми рыцарями-адептами. Ибо видимое их следствие иной раз бывает причиной незримых последствий.

Я не склонен утверждать, словно бы, вам, иже сверчку из малодушной простонародной поговорки, не должно знать-ведать более и далее печного шестка. Но о воздаянии, коего причины и следствия в руце Божией, нам с вами, рыцарь Филипп, забывать не след.

Опричь того, меня беспокоит ваш завтрашний тетраевангелический ритуал…

Боже меня упаси, брат Филипп, я никоим образом и подобием не посягаю на ваши прерогативы. Все ж таки меня гложет червь сомнения… Выдержит ли барышня Виктория то тяжелейшее бремя, каковое вы твердо намерены на нее возложить?

Воистину Ярмо Господне есть. Коли, обладая многими достоинствами и возможностями кавалерственной дамы, знать, что обрести таковой статус ей не суждено ни присно, ни во веки веков.

— Физической силы и твердости характера ей достанет, брат Павел. Однако ж, насколько она окажется истинно сильна духом, нам не ведомо. Ибо всякое творение пребывает в расположении Господнем.

— Либо дело тут в неизреченном пророчестве, Филипп Олегыч?

— Возможно и такое суждение, Пал Семеныч.

— Да свершится оно по истинной мудрости!

Кстати, друг мой, у Анфис Сергевны предуготовлен для вас нарочитый и благочестивый подарок. Некогда его идеей ее воистину пророчески осенило в убежище.

Воротимся же к нашему почтенному обществу, кое мы покинули под столь неблаговидным предлогом как табакокурение. Бог мой, до чего же неистребим сей многовековой порок!

Филипп в основном представлял, какое иконописное дарение ему предстоит с благоговением принять. Но свершившееся будущее в прошлом творчески, неисповедимо превзошло его схематичное предзнание в продолжающемся настоящем.

Анфиса пригласила гостей в уютную студию с лоджией-эркером, выходящей на северную сторону, как полагается у профессионалов, работающими с цветом и красками. На глаз художника прикинув освещенность, слегка раздвинула плотного переплетения тюлевые шторы, затемнила поляризационные стекла в двух пирамидальных потолочных окнах. Только затем порывно сдернула серебристую ткань с небольшого размера иконописного лика, размещенного на столе…

Старорусский канон дама-неофит Анфиса соблюла безукоризненно, но даже вполне компетентных и православных ценителей, как будто беззвучным громом поразил тяжелый неотступный всепроницающий взор Спаса Гневного. Мгновенно воцарилась благоговейная тишина, где каждый волей-неволей перебирал в памяти все грехи свои и неизбежные, неизбывные мелкие прегрешения.

«Господи, помилуй мя, грешного! Твоя, Твоих Тебе приносящих… Не мир Ты нам принес, но меч, разящий скверну бездуховную…»

Избавившись от первого мирского впечатления, инквизитор Филипп отступил вправо, потом взглянул слева на икону, все это время не отводившей от него темно-фиолетовых, еле заметно мерцающих глаз Спасителя.

«Гляди справа и увидишь мудрое наставление в очах рыцаря-зелота Павла. Слева узри печальную мудрость рыцаря-адепта Патрика. В центре — лицом к лицу гнев Господень в зеницах веселой ярости рыцаря-зелота Филиппа…»

Какого-либо кощунственного портретного сходства Сына человеческого с чертами лиц всех трех рыцарей инквизитор Филипп не выявил, тем не менее, сокровенное выражение их глаз богомаз Анфиса передала верно.

«Прости ее, Господи, пусть она ведает, что творит, истинно соблюдая имя Твое молитвами святыми…»

Рыцарь Филипп вышел из ипостаси инквизитора и в куртуазных выражениях, в самых наилучших образцах орденского красноречия рассыпался в благодарностях по адресу кавалерственной дамы Анфисы. При этом он не преминул своемысленно подметить:

«М-да… Дарение достойно любых восхвалений. Икона восстала истинно чудотворной еще до трансмутации в убежище.

Ее бы куда-нибудь в церковь к мирянам да под стекло. От паломников уж точно не стало отбоя… Доску-то Анфиса расписала с большой долей теургии, в максимуме коэрцетивности. Неопределенной степени вневременная ретрибутивность неизбежна в разбросе вероятностей, невзирая на прелиминарное видение в асилуме…»

Между тем Настя приникла к Филиппу и не совсем тактично, хоть и незаметно, по-арматорски ему сообщила тактильным кодом:

«Сегодня мы Анфискин подарок у нас в спальне разместим. А перед тем, как некая грешница телом прилепится к мужу своему, аще жено… блудлива, икону плотной кисеей занавешу по старому русскому обычаю».

В машине она добавила технических деталей:

— Кисейный покров для иконы я, Фил, возьму со своей Богоматери-Троеручицы. Она на меня не обидится. Наоборот, Богородице-дево радуйся… Да будут две плоти воедино!

— Иезавель — дщерь Евина! Суесловная и суеверная…

— Понедельник у меня — день длинный, муж мой любимый и желанный…

На следующий день, ближе к закату солнца во вторник Филипп повстречался с Викой в новом кафе-мороженое, как они оба того пожелали. Угостившись мягкими разноцветными шариками, поболтав по-дружески о том, о сем, о грядущих отпусках и летних каникулах они вышли на улицу, где явно собиралась гроза. С запада заходила краем пока еще далекая черная-черная туча, озаряемая неслышными молниями-паутинками. Уже явственно пахло близким и неминуемым дождем, быть может, ливнем c бурей.

— …Тачка у меня на парковке у набережной. Под грозовые осадки и под раздачу не попадем, Виктория моя Федоровна.

— Обещаешь?

— Нет, всего-навсего предполагаю в изреченной рациональности…

Как скоро они быстрым шагом проходили мимо Дома масонов, Вику вдруг неудержимо, вроде бы беспричинно и странно, потянуло по направлению к глухому простенку между двумя зеркальными офисными окнами. Странные ощущения ее не оставили, когда на кратчайший миг ей ясно представилась старинная массивная дверь с накладными железными украшениями и надписью латинскими буквами.

Она недоуменно приостановилась, потому что больше никакой входной двери не видела. В ту же секунду ее встряхнуло, словно при землетрясении.

Три орденских сигнума: Солнцеворот Мниха Феодора, Дуо-Калатрава-Флерон и Мангоннель-де-Картаго — в синтагмах ритуала рыцаря Филиппа сработали безупречно и непререкаемо. Тройственные мощные лучевые удары — два радужных и один изумрудный — слились в один залп, поразив обращаемые к орденскому служению тело и душу в то самое мгновение, как только ветвящаяся сапфировая молния соединилась с громоотводом на башне Дома масонов. Спустя полсекунды грянули оглушительные раскаты грома, а с ними хлынули с небес, казалось, никем и ничем неудержимые ливневые потоки.

Улица, автомобили, здания, прохожие — все тут же исчезло, будто скрылось навеки в небытие. Но дверь прямо перед собой Вика с этого момента узрела, созерцала совершенно отчетливо, как и коридор сухой тротуарной плитки, указывающий путь между двумя уходящими в безоблачное небо перламутровыми стенами из дождевых струй.

Рядом Вика обнаружила фигуру в длинной багряной мантии с лицом, до подбородка укрытым большим капюшоном. Звучный мужской голос, одновременно приветственный и повелевающий, ей показался поначалу незнакомым:

— Добро пожаловать в орден Благодати Господней, субалтерн-неофит Виктория. Прошу следовать за мной.

Вслед за незнакомцем Вика, нисколько не раздумывая, двинулась к манящей, дразнящей любопытство двери, украшенной черными матовыми изображениями узнаваемых животных: быка, льва и орла, и увенчанной таким же вороненным человеческим черепом. Больше всего на свете, сию же секунду, немедленно ей не терпелось узнать, что же скрывается за призывным исходом в неизвестность, который то появляется, то исчезает.

Дубовая дверь перед ними приветствующе распахнулась, лишь только они приблизились к ней на два шага. Оказалось: неимоверно притягательный вход ведет в большой восьмиугольный зал с восемью блестящими стальными дверьми в каждой стене.

За каждой наглухо запертой входной дверью что-то скрывалось, но что именно Вику уже не интересовало. Ее объяло радостное чувство понимания и осознания, насколько ей все вокруг приятно знакомо.

Если же она чего-нибудь покамест не может объяснить, не знает, не понимает, то непременно вскоре вспомнит, узнает, вроде того, как сами по себе всплывают в памяти малоупотребительное слово или специальный термин, до сей поры слегка подзабытые за ненадобностью.

Настолько же понятным, чуть ли не построчно знакомым, памятным ей представился орденский символ веры, прозвучавший в неизведанных глубинах ее разумной души, пробужденной к служению желанной цели, о какой она упоительно мечтала всю жизнь. Будь то было сознательно или внесознательно.

— …Из глубины веков орден Благодати Господней ратоборствует с вредоносной магией, злонамеренным волхованием и зловредительным колдовством. Дарованной харизмой, силою Отца, Сына и Святого Духа апостольские конгрегации Востока и Запада несокрушимо воительствуют с магической скверной от Первородного Греха Творения и Коромысла Диавольска…

…Силы и знания безупречных воителей не от века сего, не от мирских властей преходящих, не от князей мира сего, но от вящей славы Господней исходят в дольнии и горнии миры…

…Велико бремя Благодати Господней, зане в тягости нераздельного земнородного добра и зла, света и тьмы, любви и ненависти, счастья и горя яко оно пребывает. В чаянии веков будущих и спасения во плоти несмысленых чад тварных Ярмо Вседержителя на истинно избранных к служению духовному налагается…

…Неведомы секулярам от бренного мира сего истинное призвание в ипостасях и ликах разделенных весомостью Духа Святого. Иже не их суть духовная ноша Ярма Господня и апостольского Орденского Предопределения…

По завершении ритуальной индоктринации рыцарь-инквизитор Филипп церемонно облачил харизматического субалтерна-неофита Викторию в орденскую жемчужно-серую мантию и представил ей сестер по оружию, взявшихся ее опекать в особом исключительном порядке:

— Ваш доктор-арматор кавалерственная дама-неофит Анастасия позаботится о вашем непогрешимом телесном здоровье, долгожительстве и о множестве других предержащих и будущих вещах от мира и от века сего. Тогда как в ведении вашего наставника-прецептора кавалерственной дамы-зелота Прасковьи пребудут целесообразно и целенаправленно ваша разумная душа и боевая орденская подготовка…

В том же конгрегационном целевом составе ритуал рукоположения на ратоборство субалтерна-неофита Виктории состоялся на следующее утро на рассвете. Церемония и таинство проходили на плоской обдуваемой всеми морозными ветрами вершине одинокой скалы, высящейся где-то посреди альпийских ледников.

Рыцарь-инквизитор Филипп бесстрастно соединил платиновой цепочкой золотые колечки на сосках посвящаемой дамы-субалтерна и возложил на ее грудь бриллиантовый восьмиконечный крест. Осенив новообращенную единоперстно крестным знамением, он отошел в сторонку к двум каменным саркофагам.

После того к субалтерну Виктории приблизилась кавалерственная дама Прасковья. И нестерпимым блеском сверкнули алмазные серьги-крестоцветы на обнаженных сосках дарительницы ратоборческой харизмы.

Скала под ними ощутимо дрогнула, Вика лишилась чувств и пришла в память и сознание, только когда арматор Анастасия заботливо и хлопотливо укутала ее теплой согревающей мантией:

— Пошли, пошли отсюда, Викуся. Не то всю твою девчачью мелочевку в жесть отморозишь. Лечи тебя потом конгенитально, такую нежную и трепетную.

Пошевеливайся, новобраница, промеж ног две дырки! Щас чудо-доктор Настя стопудово твоим дражайшим здоровьишком озаботится, близко к телу и делу… Что в лобок, что по лбу.

ГЛАВА XVII МИНУВШИЕ ДЕЛА И ПРЕДЕРЖАЩИЕ ЗАБОТЫ

— 1-

Ранним утром в четверг Филипп Ирнеев срочно прибыл в арматорскую лабораторию доктора Вероники Триконич отнюдь не для медосмотра и оздоровительных процедур, но для творческого вдохновения скульптора Веры Нич. «В позу вставать, из рака ноги…»

Тем не менее, Вероника с ним поздоровалась по-арматорски:

— Ай здоровеньки они не булы!

Что, милок, испужался? Не боись, мой пациент героический, меня сегодня сосрання креативный импульс одолевает…

— Вы грубиянка и сквернословица, сударыня! Нет чтобы по-русски здравия пожелать благонамеренно.

— Вот еще! Какие тебе тут благожелательности и куртуазности? Не до того мне, некогда. Времени мало, работы много.

Вали поскорее за ширмочку и раздевайся, натурщик-натурист. Можешь вольно и непринужденно шастать по сцене, стриптизер, как тебе заблагорассудится.

Предпочтительнее, чтоб мужественный Ахилл с х…тым героизмом наголо бродил, ходил вокруг да около моей белопенной Афродиты. К п…той женственности ее применялся, примерялся…

Когда Филипп вошел в роль мужской натуры, вдумчиво изучающей женскую природу бело-розовой мраморной богини, Вероника отключила контрастный бестеневой лабораторный свет, оставив лишь дюжину софитов, мягко освещавших две фигуры под ее пристальным взором ваятеля.

Сидя в затемненном углу, она быстро выхватывала характерные черты мужского и женских тел, набрасывая штриховые рисунки на 14-дюймовом цифровом планшете. Время от времени ее беспокойная творческая натура возвращалась к предыдущим графическом этюдам, теснившимся на обширном мониторе.

Спустя минут сорок она очень неприлично и многоэтажно выругалась, с треском двумя пальцами переломив пополам беспроводной стилус:

— …Ни в м. ду, ни в Красную Армию никуды не лезе, быдто х… импотента… Мать его Фетиду за Ахиллесову пяту… Глупость, тупость и бестолочь! Пи…идейка с бабьем себя не оправдывает…

Отзынь от моей каменной бабы, братец Фил. Вали вон туда в живой уголок на подиум перед контровым светом…

Вероника поправила и переместила софиты, взяла со стола портативный графический планшет, уселась близко перед Филиппом на вертячий стул и принялась неистово срисовывать его мышцы. На раздраженные команды она не скупилась:

— Правую ногу чуть вперед, опирайся на нее свободно..!

— Левую руку согни в локте..!

— Повернись в три четверти…

— Не вертись и расслабь брюшной пресс…

— Опаньки! Вот так и замри!..

Через четверть часа безмолвной сосредоточенной работы Вероника предложила:

— Можешь говорить, Фил, о чем угодно, но, я тя умоляю, не о смердячих некромансерских делишках в нашем богоспасаемом благочинии. Твоя выразительная мимика мне не помеха.

— Руперта ты так же на Страстной дергала, точно паяца на ниточках? — тотчас спросил Филипп.

— Не-а… Эскизы у меня были готовы три с лишним года назад, еще до развода. Идея композиции тоже.

— Как же, слыхали, видали! Весьма и оченно эротично ты его и себя изваяла, извалохала… Ни в саду не оставишь, ни в огороде. Разве только в баронской опочивальне?

— Там я нас и поставлю, когда отполирую, сладенькой парочкой на загляденье прислуги…

Сам проницал, проведал или Анфиска донесла?

— Анфиса Сергеевна с эйдетикой расстаралась, кипя разумом возмущенным опосля посещения твоей секретной творческой лаборатории в Коринте. Оченно нашу строгую дьякониссу эстетицки поразило, как Афродита Киприда неслабо так держит Париса Троянского за мошонку, а тот ей яблоко, воленс-ноленс, протягивает. Куда ему от нее деться, бедолаге?

— Эстетическую идейку ты ухватил верно. Всякой нормальной скульпторше яички дороги не только на Христов день… Грешный эрос — обратная сторона безгрешного агапе… Коромысло диавольско… Что в лобок, что по лбу…

На сегодня достаточно. Облачайся и двигай учиться, студент, учиться и еще раз учиться чему-нибудь и как-нибудь…

— Грех смеяться над убогим, сударыня…

«Ох мне пед и бред, оптически, дебита ностра… Нас учат, мы учим, наущаем, обучаем, поучаем, вразумляем, получаем образование и что-то вам, нам образуем, патер ностер…»

В тот же самый день перед двумя академическими часами занятий испанским языком Филипп Ирнеев на глазах у Вани Рульникова скопировал ему на планшетный компьютер специальный многогигабайтный файл:

— Тут, Иван, аглицкий спецматериал для твоего самообразования и самовоспитания. Посмотришь мое домашнее задание — сам увидишь что к чему.

Предупреждаю, вьюнош! Материал сугубо дидактический, конфиденциальный. Доступ через дактилоскопический код. Файлик разархивируешь и инсталлируешь как программку. Изучать строго в отсутствие посторонних лиц, каковыми числить всех, кроме тебя и меня. Ни взрослым, ни детям не показывать, прослушивать звукоряд через наушники.

Почему оно так, самостоятельно поймешь, отрок мой. В кое-каком отношении, — об этом и о том, — ты у меня уже не очень чтобы несмышленый младенец…

За основу в тематике образования «Об этом и о том» Филипп, хорошо поразмыслив, взял одноименный энциклопедический словарь полового воспитания мальчиков-подростков из высокородных харизматических семейств. «Лучшего учебного пособия не сыскать от мира и века сего, того…»

Академичного прецептора из частной закрытой школы он заменил своей анимированной виртуальной особой, комментирующей интересные гиперссылки, помещенные среди текстов и графических изображений. Филипп решил налицо отвечать по-английски на вопросы, какие часто задают подрастающие дети разных стран и народов самим себе, сверстникам. И очень редко спрашивают о том самом учителей и взрослых.

Дидактического материала, призванного утолить пытливый отроческий интерес, в энциклопедии предостаточно. Но кое-какие ссылки еще неактивны и не вся графика доступна.

«Всему свое время в разрядах подростковой психофизиологии…»

— Ладненько, брат ты мой, в коммуникативности разрядка не есть зарядка. Ибо сказано в речевой банальности: за раскачкой неминуема накачка…

Несказанно заинтриговав и зарядив ученика самостоятельным домашним заданием, учитель сейчас же обрушил на него лавину речевых ситуативных упражнений. Тут уж Ване стало не до сторонних мыслей о чем таком будут говорить и что ему покажут скопированные в долговременную флэш-память гигабайты текстовой и аудиовизуальной информации.

В конце первого часа занятий Ваня ловко, как ему подумалось, воспользовался заминкой в педагогическом усердии наставника, для «де релаксьон эсклюсиваменте» начавшего было рассуждать о трансцендентности или имманентности релевантной коммуникативной информации…

Обилие знакомых латинских корней в испанской речи учителя хитроумного ученика ни на йоту, ни на «u» не смутило. И он задал «в тексте и в контексте эксклюзивный детский вопросик Фил Олегычу с подковыркой»:

— Муй эстимадо дон Фелипе, существуют ли иконы «эм бердад кон ла тауматурхиа»? По-русски говоря, чудотворные?

— Переходил бы ты сразу на вернакулярное наречие, отрок, обходясь без речей макаронических. Таким вот макаром я отвечать тебе не стану, — учитель разочаровал и поверг ученика в уныние. Но, усмехнувшись, хмыкнув, педагогическое рвение все-таки сменил на празднословие, посмотрев на часы и красноречиво махнув рукой на учебный план.

— Хм-м… Чудотворные иконы, говоришь? — для разгона риторически переспросил Филипп. — Проще всего мне ответить, что таковых по жизни не бывает.

Я в этом случае буду прав на 95 процентов. Пять несущественных процентиков спишем на психологическую ошибку выборки, заведомую недостоверность данных о физических феноменах на грани между материей и духом. Сюда же включаем предвзятость, предубежденность свидетелей чудес, некомпетентность ангажированных человеческих наблюдений, явные огрехи и погрешности в протокольном оформлении свидетельств, сделанных ответственными и полуответственными церковными лицами и комиссиями.

Легче всего списать мнимую чудотворность иконописных изображений на выдумки недобросовестных церковников. Или, с другой стороны, на пропагандистские ухищрения богомерзких атеистов, которым хоть кол на голове теши, но дай в охотку как-либо разоблачить, развенчать, унизить чудеса любой вероятности, мнимые и действительные.

По сути дела, из разряда чудотворных икон мы по праву можем исключить деревянные доски, материалистически источающие якобы слезы, кровь, мирро….

Сам понимаешь, Иван, когда такое не предстает ложным слухом, явственным мошенничеством, не состоит в ловкости рук мастеровых, то по сути оно кроется и раскрывается в капиллярных физических явлениях, какие всегда имеют место быть в окрашенном дереве. Неспроста ведь в раннем средневековье существовало иконоборчество?

Лукавые игры со светом, Иван, отблески от драгоценных украшений на обрамлении иконописных образов, звукопроводящие трубы, испускающие охи и вздохи — мы взаправду отнесем к той же статье мелочного жульничества и недостойных фокусов.

Однако это не значит, словно бы для истинной веры мы должны уподобиться нынешним мусульманам и молиться в пустых стенах. Либо наподобие средневековых византийских охломонов отвергать церковный декор, жечь иконы, крушить распятия…

Иконоборчества я, как истово православный, фундаментально и феноменально не одобряю. Потому что верую: существуют на деле по-настоящему чудотворные иконы. Вне каких-либо статистических процентов.

Той дивной веры, истинные редкостные чудеса творящей, я всем, сущим во крещении Христовом и в православии пребывающим, во всей глубине и полноте души моей желаю.

Во азах укажем. Прежде, нежели икона обратится в чудотворящее духовное явление, надобно, чтобы сочетались многие канонические правила веры, освященные временем и храмовыми традициями.

В азбуке тако же продолжим. Для-ради обретения православного чуда к иконописному лику следует всенепременно обращать токмо помыслы духовные, от вещественных грехов и прегрешений освобожденные.

В том же церковнославянском кириллическом ряду у нас проследуют: «веди» — неукоснительное долговременное соблюдение молитвенных и литургических канонов, паки «глагол» — должное достоверное оглашение пастырями-священнослужителями и мирской паствой чудес, свершившихся по воле Божьей.

Славянским «добром» в оной кириллице станет органическое сочетание скульптурного или картинного изображения с общим иконописным порядком богомазания, избегающим частных кощунственных художественных новшеств, местечковых простонародных языческих суеверий и лукавого лжеименного культтоварного мудрствования, проистекающего от греховной и тварной плоти человеческой.

Итого, обобщаем в церковнославянском пункте «есть-живете». Коли множество истово верующих мирян, церковных причетников, клириков, истинно исповедуя Бога живаго, соблюдают Закон Божий святыми молитвами, то можно и должно уповать на близость вероятного чудотворения.

Подчас случается связать катафатически духовный идеальный образ Божий с ничтожным материальным подобием его, ежели верующие соберутся со всеми возможностями. Ибо блаженны алчущие, яко они насытятся.

Положительно, по мере той первозданной веры, каковой Господь всемилостиво наделил разумные души людские…

Рыцарь Филипп освободил Ваню от ментального захвата и сделал перерыв в орденской катехизации потенциального харизматического рекрута:

— Пойдем-ка, брат ты мой, на кухню. Ананасовым тортиком угощу, чайковского свеженького заварим за-ради файв-о-клока аглицкого.

Тебя кто сегодня после урока заберет? Леня Авзин? Набери-ка, пожалуйста, его номерок и дай трубочку мне.

Я сам тебя домой завезу. Тачка у меня под окнами стоит. Тем паче нам с твоим батюшкой сегодня потолковать кое о чем надобно, согласно предварительной договоренности…

За чаем Филипп не прибегал к дидактической теургии, сочтя за лучшее свободный обмен мнениями на заданную тему:

— …Согласись, Иван, иконописный канон — святое дело. Художества от слова «худо» в нем неуместны.

Недаром «Сикстинская мадонна» Рафаэля Санти висит в Дрезденской галерее. И католики не предъявляют на нее претензий, чтобы поместить на освященной земле где-нибудь у них в храме Божьем.

Молись на нее, не молись — результат безнадежен, если она вовсе не Пресвятая дева Мария, а под ней два голозадых поганских эрота-купидона пририсованы. Светская масляная живопись, скажем, пись-пись, малоприличная в хорошем обществе.

— Я тоже так думаю, Фил Олегыч. Какая святость во всех этих мадоннах, если это, как пишут, — людские портреты? Потому они и в музеях, не в церквях. Типа тех женщин с голыми младенцами, которых я в питерском Эрмитаже видел.

— Авторство-то упомнишь?

— А как же?!! Так называемые «Мадонна Литта» и «Мадонна Бенуа» кисти безбожного гуманиста Леонардо да Винчи.

— Пожалуй… не то опус-исполнение, ни Боже мой, не превосходит материал, не то низменная материя опускает к земле высокий идеал. В данном случае крылатые слова Овидия можно трактовать и так и эдак.

М-да, чудотворных икон западноевропейские возрожденцы принципиально не творили. Потому как всякое чудо не от мира сего исходит.

Оно не спускается упрощенно сверху вниз на купидонских птичьих крылышках. И не поднимается в простейшем вещественном подобии снизу вверх воскурением благовонного фимиама…

Происходят же чудеса иными путями и способами. Случаются они не всегда и не для всех….

Риторически обеспечив молчаливый интерес собеседника, Филипп возобновил рассуждение:

— Не всем верующим чудотворчество по силам и по способностям. Вера должна быть не мнимой и тщетной, идущей от внутренней природы человека, но благодатно дарованной извне. Только тогда она дееспособна и всемогущественна, воплощенно связуя Бога и человека.

Нельзя не вспомнить, о том, как «слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины», — привел новозаветную цитату Филипп.

— Таким образным путем, Иван, непосредственную связь между словом-молитвой и чудом выявили доевангельские христиане, истинно уверовавшие во Христа Спасителя, когда благая весть еще не имела сакрально канонизированных письменных свидетельств-заветов.

Отсюда возникла настоятельная потребность связать слово-логос с тем или иным графическим оформлением в доступных и сакральных символах-знаках. Поначалу ими были святые буквы в инициалах Мессии, потом тексты апостольских посланий-эпистол и евангелий наряду с пиктограммами креста и рыбы для неграмотных.

Изначально подлинное христианство было по преимуществу религией книжных, грамотных, образованных людей, подобных Святому апостолу Павлу, распространявшему слово Божие среди невежества и язычества. Предопределенно Господь наделил его и других апостольских мужей дарованием свободно владеть многими языками.

Христианизация, Иван, всегда и везде шла рука об руку с просвещением. Лишь спустя века молитвенного преклонения перед словом, обозначенным в устных и письменных текстах, объектами, связующими дух и материю, предстали иконы и распятия. По воле Божьей, в чем у меня нет сомнений, или же в силу чудом ниспосланной на них Благодати Господней.

Благословен Господь, изволивый тако! Чтобы стать воистину чудотворной, икона должна быть истово, искренне намолена очень многими поколениями верующих от всей полноты и глубины их разумных душ.

Какая же чудотворящая молитва наиболее угодна Господу Богу нашему? Этим вопросом миряне и клирики бесконечно озадачены в течение двух тысячелетий. И нет на него однозначного ответа ни в синоптических евангелиях, ни в конце главы какого-нибудь теологического, сумма суммарум, основательного опуса, ни на последних страничках простенького догматического задачника-катехизиса.

Могу сказать, лишь основываясь на небольшом собственном субъективном личном опыте и пристрастных наблюдениях. Озадаченно в экклезиях и во время соборных литургических действ.

По моему мнению, лучше всего, — извини, Вань, за катафатическую метафору, — Богу слышны в церкви благодарственные молитвы. Вслух и про себя. За все и за вся.

Имеются у тебя ум, знания, силы и здоровье? Скажи хоть мысленно на том спасибо. И они тебе чудотворно прибавятся, — перешел на доверительное просторечие Филипп, отложив на будущее дидактическую теургию.

— Во втором, близком к первому подразделу святых молений, у меня значатся благодарения за одержанные победы над кем-либо или чем-либо там ни было, а также смиренные просьбы о даровании таковых и впредь. Чтоб вдрызг и вдребезги, врасщеп, наповал и наголову расправляться с врагами. Скажем, упраздняя и умиротворяя негодяев и супостатов воли Божьей — материалистов и гуманистов.

К третьей категории богоугодных молитв я, Вань, отношу покаяние и раскаяние в содеянных вольно там, невольно крупных грехах и мелких грешках, высказанные, продуманные в искреннем желании больше не грешить.

На грешной земле по-другому, то есть не грешить, ни за что не получается. Не согрешишь — не покаешься. Не покаявшись — не спасешься.

Тут-то и случаются обыденные повседневные чудеса, то с одним, то с другим молящимся, раскаявшимся грешником. О них узнают, и икона — символ и направленность благочестной молитвы — дивным образом становится чудотворной.

Молясь на нее, в чистосердечном покаянии непроходимый дурак и хам вдруг, как бы ни с того ни сего, по жизни умнеет. Безнадежного алкоголика напрочь, как с куста откидывает от водки. Ворюга-рецидивист прочно, — откуда что взялось? — завязывает с неблагонамеренным ремеслом.

В разбитых семьях чудом склеиваются отношения, налаживаются мир и согласие. В том же абзаце впишем чудесные исцеления неизлечимо больных, кому по всем медицинским показаниям положено заказывать отпевание в церкви или гражданскую похоронную музычку…

— По-вашему все беды и несчастья от грехов, Филипп Олегыч? — уточнил Ваня.

— Так точно! И никак в общем-то иначе, если людские неудачи, горести, болести, хвори, стихийные бедствия, катастрофы материальны и вещественны.

— А если мы предположим, что материальная окружающая среда враждебна к людям?

— Твое предположение теологически допустимо и рационально доказуемо, Иван, доколе не нагрянет срок Второго пришествия Христа Спасителя и апокалиптического царства Божия на земле. Проклятье первородного греха все еще тяготеет над нашей средой обитания.

— Фил Олегыч, все-таки природа враг человеку и дана ему в наказание за все грехи? Или совсем даже наоборот, она ему друг и союзник? — упорно допытывался Ваня.

— Скорее, Иван, она нам больше враг, чем друг, — ни на секунду не задумался Филипп. — Иначе, скажи, зачем люди десятками тысяч лет не дружат с природой, а держат в лучшем случае вооруженный нейтралитет против нее?

Троглодиты защищались от агрессивной природной среды каменными стенами пещер, кутались в шкуры, спасались от естественного холода искусно поддерживаемым или разведенным огнем. Специально изготовленным дубьем и копьем отбивались от диких хищных зверей.

Спустя тысячелетия иными средствами цивилизованные люди делали и продолжают делать то же самое, стремясь отгородиться от природы, которая даже для самых отпетых богопротивных материалистов-дарвинистов больше смахивает на злую мачеху, чем напоминает добрую и ласковую мамочку.

Вот тебе простодушное восклицание в сердцах, цитатка из самого Чарльза Дарвина:

«Какую книгу о неловких, расточительных, ошибочных, постыдных и невероятно жестоких деяниях Природы мог бы написать подручный Дьявола!»

Заметь, Иван: Природу и Дьявола основоположник дарвинизма объединяет и обозначает заглавными буквами.

Я с ним в целом согласен. Природа, в каком таком регистре ее ни вводи, доказательно и неопровержимо виновна в бесчисленных преступлениях против человечества…

— Фил Олегыч, скажите, пожалуйста. Давно хотел вас спросить. Магия и колдовство тоже редчайшее чудо? Они от Бога или от Дьявола с большой буквы?

— О, брат ты мой! Никак детский вопросик с подковыркой?

Так просто я тебе на него в один присест не отвечу. Поговорим о ненормальных, аномальных и паранормальных естественных явлениях природы в наши последующие урочные присутствия.

Одно хочу сказать в качестве введения в текст и в контекст. Магия и колдовство, Вань, к подлинной религии и к истовой вере в Бога никакого отношения не имеют.

Всякое Божье чудо — духовный антипод волшбы, которая случается редко-редко, на полтора, два, три процента. И всегда при этом магия остается сатанинским богомерзким преступным злодеянием.

Но чаще всего колдовство, волхование, ведовство, знахарство, гадания на кофейной гуще и прочая лабуда суть простодырые дурковатые суеверия, а также корыстный обман, облапошивание, выуживание денег из кошельков наивных безмозглых обывателей, верящих черт знает во что, но не в Бога.

Бог с ними, коли они крещеные. Ему воздаяние, и Он им обязательно воздаст когда-нибудь, больно и невкусно, горько и солоно. Никому мало не покажется ни в чистый четверг, ни в сухую пятницу.

Сей же час нам время отъезжать. Гоу-гоу, Джонни, май бонни бой…

— 2-

В пятницу во второй половине дня рыцарь Филипп, томясь от скуки, присутствовал на рутинном ежемесячном совещании в загородной орденской резиденции. Председательствовал рыцарь Павел, по армейскому обыкновению предпочитающий вести дело посредством тяжелых продолжительных докладов, обстоятельных рапортов и выслушивания разноречивых мнений тех, кто тем или иным способом подчинен ему в орденской иерархии.

«Полковники, из рака ноги, как ныне собрались. Здесь вам не тут…»

Первым тягомотно и канительно докладывал о состоянии дел во вверенной под его командование группе секулярного обеспечения сквайр пятого ранга Константин Полупанич. Скрупулезный сквайр, как обычно, муторно и тошнотворно перечислял, сопоставлял наличные окружные силы и средства, жаловался на нерадивость и тупоумие нижестоящих командиров-субалтернов, просил от начальства неимоверного усиления во всем и для всяких непредвиденных обстоятельств.

За вступительным докладом последовал черед вопросов и ответов, критики и самокритики, рапортов по существу мелких и частных проблем.

«Господи, помилуй и избавь нас от частностей, ежели с общностями мы сами управляемся…»

Во вторую очередь с общим наставительным и назидательным поучением выступил орденский клерот Павел Булавин. Совещавшихся он щедро одарил благими пожеланиями, вдоволь наградил дидактической теургией и через каких-то полтора часа отпустил на волю дам и господ субалтернов за некоторым исключением:

— …Барышню неофита Викторию Федоровну и милостивого государя сквайра Константина Арсеньевича я бы попросил остаться.

Здесь рыцарь Филипп воспрял духом и перестал своенравно забавляться ясновидением, с легкостью проникая в нехитрую приватную жизнь женщин-сквайров.

«Ох мне греховодницы… Охота за половыми партнерами у них пуще неволи… Спаси, Господи, люди Твоя от жен не в меру мужелюбивых…»

Третий запланированный доклад прозвучал из уст дамы Вероники и он интересовал рыцаря Филиппа более всего остального. Да и арматорская образная форма изложения ему нравилась несколько больше словоизвержений армейского пошиба.

— Благослове душе моя Господе. Перейдем поближе к телу и делу, прекрасные дамы и господа хорошие.

Вернее, покуда живые тела у нас присутствуют в двух великолепных экземплярчиках. Зато мертвых телес и костяков, чтоб вы знали, мои миленькие, у нас в округе видимо-невидимо. Гадать о том нам без надобности. Дело оно ясное.

Благодаря давешнему ритуалу нашего дивного рыцаря Филиппа, объект Марго Есилевич послужила нам отличным детектором всякого рода эффективной мантики, профессируемой в сем богоспасаемом благочинии и прецептории. Что в лобок, что по лбу.

Как известно тем, кому положено об этом знать по долгу службы, я к объекту, именуемому госпожа Есилевич, ритуально подцепилась во время визита к ней группы оперативного вмешательства. Противно, но для пользы дела пришлось претерпеть, дополняя расследование благочинной инквизиции.

Метаться и суетиться секс-докторша Марго начала сразу же в понедельник. Зверская склонность к мантике у нее осталась, чутья на аномальности мы ей добавили до хрена и даже больше. Но способности к предсказательству, тю-тю, улетучились, испарились, сублимировались без сухого остатка. Как у импотента, который хочет да не может.

Клиентов Марго не прекратила принимать. Нынче она им, грубо говоря, лепит горбатого. Скорее, не фифти-фифти, чет-нечет, а отрицательная вероятность, полное несовпадение ее предсказаний с будущей реальностью.

Она это сразу поняла, едва приступив к омфаломантическому обряду через три часа после ухода контактной группы. Немедля ухватилась за идею о фамильярах-предсказателях, способных на нее работать.

Не тут-то было! Вычислить-то она вычислила в тот же вечер двух неслабых инициированных ведуний, оперирующих с предметной ворожбой и хиромантикой. Однакось заставить боязливых рыночных цыганок подобру-поздорову гадать на ее клиентов Маргоше до сего дня так и не удалось.

Лично у нее ни одна магическая инвокация, в том числе и наведенная апперцепция, теперь не катят. Ни в анус, ни к вагине не выходит кого-нибудь зачаровать, обаять, обдурить, оболванить, обворожить или еще как-либо накапать на мозги.

С понедельника с места в карьер объект Марго Есилевич безуспешно перепробовала все известные ей разновидности мантики в ригористичной обрядности. Ни на полфрикции не вошло, не вышло…

В ночь с понедельника на вторник она дернула к элитарному Ручьевскому кладбищу. Вздумалось ей поднять свежепреставившегося жмурика — захороненного неделю назад известного эстрадного песняра, лабуха и воротилу шоу-бизнеса, устроителя «Витеблянских базаров».

С музыкальным покойничком у нее ни хрена собачьего, конечно, не получилось. Зато Марго Есилевич, нам на радость, на том супер-пупер городском погосте у свеженькой попсовой могилки средь жлобских бумажных и пластмассовых веночков учуяла тщательно заметенные следочки некромантических манипуляций.

Кто же там такой хитрозадый наследил, она разнюхала на следующий день окрест служителей кладбищенской администрации. Оказалось, маленько нагадил, погадал некто Алексей Незгода. Он же по украинскому паспорту Остап Тезотченко, скромный ручьевский счетовод-бухгалтер, сотоварищи нехило торгующий квадратными метрами похоронных площадей.

Вестимо, наживаться на мертвецах можно по-всякому, если престижность упокоения оплачивается в кассу и мимо нее. Способов перекачки живых денег в достатке…

С благосклонного разрешения рыцаря Павла дама Вероника сделала краткое политэкономическое отступление об особенностях столичной торговли похоронными услугами и вскоре вернулась к основной теме доклада, чутко уловив неудовольствие рыцаря Филиппа.

— …Так вот, судари мои. Истинный талант в землю глубоко и насовсем не зароешь. Всегда найдутся поклонники и охотники находить клады. Было бы страстное желание и живое воображение. Тренеру по плаванию вовсе не обязательно уметь плавать, если у него имеется нюх на перспективных талантливых исполнителей его честолюбивых замыслов и корыстных умыслов. Ищите женщину и обрящете мужчину.

Таким вот манером бывшая мантичка Маргоша для себя, следовательно, и для нас, мои дорогие коллеги, въявь отыскала неслабого колдунца-некроманта Леху Незгоду…

Обо всем вышеизложенном и о многом другом рыцарь-инквизитор Филипп досконально осведомлен, поскольку различно поучаствовал в следственных действиях. Пусть решения, как должно поступить с некромантом и его новоявленной сообщницей, он пока не выработал, вводные, выкладываемые дамой Вероникой, и объектные данные находятся в полном его распоряжении.

«В порядке инквизиционного следствия установлено: объект Алексей Францевич Незгода от роду 38 календарных лет, белоросс из дреговичей, холост, внебрачных детей не имеет, образование среднее, не крещён, вероисповедание языческое анимистическое.

Одиннадцать лет тому назад инициирован как колдун гаитянского культа вуду. Ярко выраженный психастенический перверт-некрофил…

К некромансии в форме предсказательского вопрошения умерших тел привлечен с 14 лет родным дедом, доморощенным славянским язычником, шаманом-самоучкой, деревенским ведуном и знахарем.

Основываясь на подростковых впечатлениях и дедовских наставлениях, тщательно избегает вопрошать крещеные души и магически реанимировать крещеные бренные останки телес человеческих…

Действенность оракульской некромансии оного колдуна-анимиста доходит до 80 процентов. Объект обладает спорадическим колдовским ясновидением с эффективностью до 60 процентов, владеет травматическим полостным телекинезом в технике вуду…

Преступные злодеяния нечестивца умножены числом и телесной скверной, заслуживая непреложной кары…»

В то же самое время арматор Вероника, по-свойски охарактеризовав потенциал некроманта Алексея Незгоды, вновь признательно вернулась к неоспоримым заслугам его нынешней подельницы — бывшей мантички Маргариты Есилевич.

— …Признаться, смерть как люблю иметь дело с людишками в белых халатах. Они до предела предсказуемы и материалистичны, потому что испокон веков приспособились торгованить здоровьем.

Ясен перец, больной спрос рождает оздоровляющее предложение, следовательно, и профессиональное воспроизводство. Вот товар, а вон и купец, собою парень молодец!

В профессионализме доктору Марго Есилевич не откажешь. Посваталась она к Алексею Незгоде, чисто конкретно, по-врачебному определив его основную жизненно важную проблему. С первого взгляда, выявила, какая такая у Лехи любовь.

К некрофилии Леху приохотил родненький дедуля, предложивший взамен подросткового онанизма совокупиться с живым трупом молодой соседки, которую старый ведун поднял из могилы в назидание драженькому внуку и наследному преемнику.

Бурный темперамент покойницы, — очевидно, этиология неукротимой нимфомании, то есть поделом, за блядство, удавленной мужем, — дал о себе знать и после смерти. Тощеньким внучком упыриха всласть натешилась, а упитанным дедушкой едва не закусила. Вдвоем они насилу ее упокоили, угомонили, правильно забив ей осиновые колья в третий глаз и в яичники.

Жаль, старичок пан Тадеуш Незгода давненько волею Божию помре. Я бы ему яички в мошонке по-шляхетски пересчитала.

Таким вот образом с младых ногтей Леха заполучил синдром некрофилии. Однако психопатом и одуревшим от крови серийным убийцей не стал. Слишком он труслив и осторожен.

Выезжает на охоту за некрещеными проститутками всего несколько раз в год, иногда только во время официального отпуска. Причем всегда в разные заграничные далекие и экзотические местности. Однажды таким вот макаром сподобился инициации вуду.

Вышеизложенные пациентом эпизоды доктор Марго аккуратно закодировала неразборчивым медицинским почерком, вписала в историю болезни, обещала помочь. И ее слова не разошлись с делом.

После трех предварительных сеансов интенсивной психотерапии вчера утром она зарядила Леху в обе ягодицы и в половой член мощными афродизиаками. Засим триумфально насадила на его эрекцию вагину своей медсестрички Аллочки.

Явившаяся позднее интернет-девочка по вызову профессионально, живьем подтвердила отсутствие у сексологического пациента болезненной эротической фиксации на мертвых женских телах. Тогда как его соматическая некрофильская мономания, то есть давняя приверженность к сексу с зомби, не имеет под собой устойчивой психопатологической основы.

Леха Незгода абсолютно психически здоров, вменяем и нормален. Если не считать паранормальностью его эпизодическую корыстолюбивую некромантику.

Эдак трусливенько, чисто в белоросской ментальности, наш объект тихохонько изредка вопрошает некрещеных духариков о номерах счастливых лотерейных билетиков и об удачных букмекерских ставках, кои ему позволяют разъезжать по экзотическим заграницам. И, само собой, отмывать незаконные доходы от мафиозной торговлишки кладбищенскими участками, захоронениями, подзахоронениями и перезахоронениями.

Доктор Марго Есилевич избавила некроманта Алексея Незгоду от застарелого страха, что когда-нибудь его да и возьмут ненароком за хобот в промежности, если он продолжит душить и резать черных и желтых спидюшных профур, делая из них себе кукол-зомби для сексуальной утехи. В благодарность он согласился на нее ударно потрудиться на гадательной почве.

После полуночи в ночь с субботы на воскресенье они задумали масштабно разупокоить заброшенное и застроенное красноармейское госпитальное могилище под жилыми кварталами в районе Центрального Таракановского рынка.

От того, чтобы лезть на рожон, на немецкое военное кладбище, которое коммуняки сравняли с землей между улицами К. Либкнехта и Р. Люксембург, наш осмотрительный некромант-гадатель отделался. Соврал, не моргнув глазом: мол, с гадательными крещеными костями-черепами, каких там валом-навалом, не работает и не умеет их в скелет собирать.

Но более вероятно, что сработало Лехино ясновидение, предупредив об установленных там в апреле орденских силовых ловушках и контрольно-следовых сигнальных артефактах.

Марго также уговорила некроманта Леху сегодня на рассвете разбудить и загробно поспрошать новеньких жмуров на гламурном Северном могильнике для шибко деловых людей. По заказу серьезной полукриминальной клиентуры ее нынче до беспредела интересует динамика местных инфляционных процессов и девальвации белоросских дензнаков на июнь-июль сего года.

Одного разупокоенного финансового духарика Леха так и оставил ворочаться, скрестись, стенать в гробу до Второго пришествия Господня. Во где гад некромантический!

Пришлось за этим некромантом гадским подчищать. А дело это муторное, трудоемкое, тошнотное, вонючее, доложу я вам. Связано оно с ритуальной эксгумацией и расчленением недоделанного зомбика. Просто святой водичкой, спрыснутой на могилку, не обойдешься…

Похвалив себя саму за усердие и прилежание, кавалерственная дама Вероника вовсе не сразу перешла к резюмирующей части доклада:

— Рано или поздно колдунец Леха, некромант и некрофил, попался бы на своих неблаговидных и дурнопахнущих трупных делишках. Если не нам, так в другом благочинии его бы непременно взяли на цугундер и в оборот посолонь на андреевском кресте.

Осторожничает он совсем не всегда. Может и опростоволоситься по небрежности, как давеча, невзначай, аль сгоряча. Или по злобе нерассуждающей.

Ведомо-неведомо, покойнички у нас частенько ведут себя неприлично, шустрят, словно сами по себе. Разупокоиваются по естественным причинам. В особенности мертвякам неймется, если по уикендам в городе и окрестностях натуральный фон бытового и непроизвольного колдовства зашкаливает сверх обычного.

Мы знаем: шебуршит, шабашит тутошний мирской люд, бывает, дальше некуда с бездумными проклятиями, злой неосознанной волшбой, сглазом недоброжелательным. Или же с приворотом обаятельным зелейничеством промышляет. Инда здешний народишко наузы вяжет, следки вынимает, ворожит на уголек. Заговоры народные, фольклорные себе под нос бормочет, шепчет, какие случайно узнает, вспомнит…

Это у местных людишек от нравной глупости, тварной дури и естества грешного, земнородного исходит. Прет оно из них в субботу и воскресенье, покуда службой и работой не заняты.

Алексей Незгода такой же субботний белоросс, несмотря на его трусливую рассудительность и хитрожопую осмотрительность.

Вовсе не каждый раз белороссы в бульбу ховаются кверху задом. Случается, могут и передом наплевать на предполагаемые нехорошие последствия. Особенно, когда мало-помалу наглеют от безнаказанности, чувствуя за собой власть или силу.

Так вот, наш объект без малого девять лет назад жутко окрысился на соседку по подъезду, чем-то ему досадившую. Злобу несусветную затаил.

На ее беду, через месяц у той свекор от инфаркта новопреставился. Как и водится, оправился он на тот свет не без радостного облегчения, если немало доставал сноху старческим маразмом.

Накануне в пятницу вечером перед похоронами обмытого и принаряженного покойничка из морга привезли после вскрытия и стандартной судмедэкспертизы, отчего и почему здоровенький пенсюк концы вдруг отдал.

Как полагается доброму соседу, Леха вечерочком зашел попрощаться с батькой другана, который его знал с детства. Всплакнул, пошептал что-то вроде молитвы на непонятном языке, пять пахучих черных свечечек от себя возжег, сказал: из Индии их привез, прощальные-де они….

Спозаранку, покуда никто из соседей и родоков не приперся, хозяйка в ванну забралась помыться-подмыться. Тутось стук-бряк в дверь ванной комнаты. Думала, супружник ейный пришел ей спинку потереть или еще что-нибудь в сись-пись трали-вали, если нечто само по утрам встает.

Задвижку не глядя с нашампуненной головой открывает, и там что-нибудь это самое к ней подваливает, грузно топая. Глаза промыла, глядь, а замест мужа пред ней голый свекор-мертвяк лыбится, стоит… со страшным еле зашитым швом на груди и с поднятым толстым концом наизготове…

Бедная баба птичкой вспорхнула, на ушах вынесла раму узенького оконца под потолком между ванной и кухней. Как была нагишом, в кровище выскочила во двор и давай там кругаля нарезать с нечеловеческими воплями. До самого приезда скорой помощи из психушки никто ее поймать не мог или не хотел…

После говорили: умом тетка тронулась с горя, покойника зачем-то второй раз обмывать решила, когда сама из ванны вылезла, вены себе резала…

Такой вот, милостивые государи и государыни, в нашем богоспасаемом благочинии черный юморист втихаря обитает, местожительствует на пару с докторшей Марго. Дело ясное, что дело темное.

Что с ним поделать, тоже понятно. Предлагаю воутресь, не откладывая, брать обоих за вымя и за срам по отдельности, практически единовременно. План-диспозиция операции «Двуличная некромантика» у меня разработан на две раздельные группы боевого контакта.

— Хм-м, кхе… Полагаю, итоговое решение за рыцарем Филиппом, инквизитором-коадъютором благочинного округа сего, — откашлявшись, веско вымолвил клерот Павел, в своем председательстве и в президентстве строго взглянув на аудиторию. — Инквизиционные прерогативы в данном возмутительном случае непреложны.

Рыцарь-инквизитор Филипп несокрушимо встал, потемневшим до фиолетовой черноты, каким-то отяжелевшим взглядом чуть ли не психокинезом придавил на два-три мгновенья ока участников совещания… И затем в приказном порядке удивил собравшихся нежданным-негаданным легким милосердием:

— Кавалерственной даме Веронике не позднее завтрашнего полудня выправить последнее предупреждение обоим объектам по методике «заочные истины» вкупе с внушительным и значимым знамением.

Если нечестивцы не смогут или не пожелают внять апостолическому предзнаменованию, то их ожидают упразднение и развоплощение на месте предполагаемых ближайших преступных святотатственных деяний.

Прошу арматора Веронику подготовить соответствующий план-диспозицию. Неверующий да не спасется!

В тождестве основного экзекутора-чистильщика мне, инквизитору-коадьютору благочинного округа сего, одержание и свершение. Споспешествуют мне кавалерственная дама-зелот Прасковья и титулованный сквайр второго ранга Виктория. Во имя вящей славы Господней.

«Не сносить им головы, некромантам…»

— 3-

Приказание превосходного рыцаря-зелота Филиппа нисколько не изумило свежеиспеченного субалтерна-неофита Викторию. О своем намечаемом участии в операции «Двуличная мантика» она прогностически знала. В то же время грядущее титулование представилось ей логично объяснимым и рационально необходимым распоряжением вышестоящего командования.

Вика ничему, случившемуся с ней за четыре майских дня, ничуть не удивлялась. Так оно и должно быть, если всеобъемлющее объяснение в градации от высокого к низкому ей дала рыцарь-зелот Прасковья:

— Это все сверхъестественно, Виктория свет Федоровна, и потому совершенно нормально. Так было, и так будет в Орденском Предопределении.

Назови меня Парашей, но все аномальности и паранормальности происходят от сатанинского естества природы и человека, патер ностер — панем нострум. Тутока держи ухо востро, не то враз какая там ни будь естественная гадость приключится. Быть может, и того хуже: ретрибутивностью больно и невкусно, справа-слева по яичникам или прямичком в нежный девичий стимул-похотничок как п… звезданет жалом-стрекалом…

То, что прецептор Прасковья грубовато подражает рыцарю Филиппу, новообращенный субалтерн Виктория воспринимала как должное, словно бы само собой разумеющееся. Все, о чем она узнала за несколько дней, пролетевших единым духом, представлялось ей более-менее известным, приятно узнаваемым в незначительном умственном усилии, чтобы вспомнить необходимые сведения, умения, навыки.

Иначе и обойтись не могло, если рыцарь Филипп в сложнейшем многоступенчатом ритуале адепта по мере постепенного двухнедельного обращения к орденскому служению новой разумной души предопределенно вложил в нее полнообъемный вводный курс харизматического субалтерна-неофита и специалиста-сквайра третьего ранга, мастера рукопашного боя. Благо мирская подготовка и предшествующий секулярный модус операнди тому как нельзя лучше способствовали и соответствовали.

Первым соответствующим образом на Вику Ристальскую отреагировал благорассудительный сквайр Константин Полупанич. Он принял ее за скрытую под запредельной маскировкой матерую кавалерственную даму-неофита, может, зелота из внутренней инквизиции малого синедриона.

«…Куколка стреляет из чего бы под руку ни подвернулось, кучно и точно. Дерется, будто черт со стальными яйцами… Мышца на мышце и мышцой погоняет…

Целку ей регенерировали, чтоб на мужчин не отвлекалась. Для того же и окольцевали ритуально, сверху и снизу…

Нетрудно сообразить… Дознаватель-поисковик получила задание влезть в субалтерны, вжиться в образ, а потом обтоптать, прошерстить где-нибудь нерадивых сквайров.

Господи, помилуй и спаси! Если она под наши души копает, подозреваемых мягко окучивает, кругами инквизиции ходит, обходит… Топ-топ, и за сраку хвать, больно…

Деваться некуда, сквайр Константин исключительно знает свое место, орденский долг блюдет молитвами святыми, неукоснительно и необходимо…»

В ритуальной церемонии титулования субалтерна-неофита Виктории, состоявшейся в пятницу на закате, сквайр Константин принял весьма деятельное участие в роли восприемника.

«…Будет чем похвастаться перед сэром Квентином. Заодно и предупредить полунамеком старого боевого товарища. Мол, держи мушку на макушке, девка-то с подвохом…

Ишь, нос задирает, царевна амазонская! Никого в упор не видит…

Не зря рыцарь Филипп этой куколке куртуазности строит, чуть ли не мелким бесом увивается…»

По завершении церемониального посвящения в сквайры субалтерна Виктории рыцарь Филипп велеречиво и обходительно попросил всех удалиться из орденской часовни кроме горделивой виновницы торжества и ее прецептора дамы Прасковьи:

— …Ввиду предстоящего особого таинства, милостивые государи и государыни…

Необходимые объяснения и бесцеремонную команду впервые за четыре дня несколько удивленная Вика получила от Прасковьи:

— Баста церемониться, барышня титулярная! По настоятельному требованию твоего арматора дамы Анастасии велено тебя раскольцевать.

Бегом марш в ризницу разоблачаться догола. Там завернешься благоуместно в черно-белую мантию сквайра и айн момент к нам назад.

На все про все тебе 20 секунд, девушка. Время пошло!..

Два золотых колечка, с печальным звоном раскатившихся по малахитовому полу часовни, Прасковья подобрала и с шутливым поклоном вручила Вике:

— Сим плоть победиша, дево раскольцованное! Коли твоя арматорша Настя разрешит, инда сможешь опять пирсинг на ниппелях сделать, приколистка.

Если надумаешь по орденскому обычаю депилировать себе девичью стыдобу шерстистую, ради Бога завсегда пожалуйста. Для того запорное колечко над похотничком сама снимешь. Иль кто-нибудь тебя сподобит избавиться от него чуток пораньше…

Прасковья усмехнулась, заметив, как Вика презрительно пожала плечами. Скажите на милость, зачем кому-то эти мужчины?

С молчаливого одобрения рыцаря Филиппа дама Прасковья продолжила чудесным образом удивлять субалтерна Викторию:

— Бей ногами лежачего, хватай руками стоячего, дево девственное. Сверх положенного денежного содержания сквайра по рангу и чину вот тебе, девушка фабришная, еще чудо-карточка на 200 косарей баксов.

Это тебе на случай непредвиденных и предвиденных ситуативных расходов. Например, на девичьи прокладки-промокашки. Сама знаешь, нонеча в вашем секулярном Дожинске импортные предметы женской гигиены дороговато обходятся. Просто так их не укупишь…

В дырявой экономике у местных секуляров истинно чудеса в решете кверху голым задом, с толстой вульвой в оттопырку, менструально, назови меня Парашей…

В довершение вышеназванного пятничного чудотворчества, далеко превзошедшего предзнание и прогностику субалтерна Виктории, рыцарь Филипп рукоположил ее там же на месте в орденской часовне на распознавание языков.

— …Хотелось бы снарядить тебя, Виктория наша Федоровна, сим дарованием, столь полезным в иноземных паломничествах во языцех чужедальних…

По окончании краткого ритуала это пожелание, не терпящее отлагательств и прекословий, рыцарь Филипп объяснил субалтерну Виктории предстоящим ей в воскресенье путешествием в Филадельфию. Этим он окончательно сбил ее с толку, удивил, перекроив план орденской учебной подготовки, добросовестно составленный сквайром Константином.

— …Как только покончим с нашим завтрашним дельцем по предотвращению некромантики, так сразу за океан, милости просим к сударыне-барыне Настасье Ярославне.

До той поры, сквайр второго ранга Виктория, препоручаю вас под командование сквайра Константина и кавалерственной дамы Вероники. Буде не поступят иные указания от меня либо от рыцаря Павла…

По мнению рыцарей Филиппа и Павла, арматор Вероника, подчиненные ей силы и средства впоследствии сработали превосходно, достопамятно предупредив объекты непреложного оперативного воздействия. Очно и заочно бывшая мантичка Маргарита и действующий некромант Алексей получили достаточное внушение, чтобы раскаяться и бесповоротно отрешиться от преступных зловредительных намерений.

«Оптически и аноптически, поганцы, злоумышляющие нечестивое гадание…»

В ночь с пятницы на субботу Маргарите Григорьевне Есилевич привиделся и пригрезился кошмарный медицинский сон. Где-то в хорошо оборудованной операционной ее подвергали обстоятельной кастрации.

Прежде удалили клитор, малые половые губы. Затем хирурги организовали краткий консилиум по поводу экстирпации матки. Словно ненужный аппендикс вырезали и ее, принялись потрошить яичники с придатками. В заключение зашили брюшину заодно с иссеченным преддверием влагалища.

Сколь могла судить доктор Есилевич, чудовищное хирургическое вмешательство осуществлялось без какой-либо местной анестезии, проходило болезненно, мучительно и превесьма компетентно.

Как она ни старалась прервать кошмар, давая себе раз за разом команду проснуться, у нее это никак не получалось.

Над обездвиженным телом, практически не покладая рук и скальпелей, трудилась, работала бригада хирургов, одетых в белые с черным рясы доминиканских монахов. Возглавляла шайку вивисекторов известная доктор Триконич. Под ее началом грамотно действовали бывший муж и сын Маргариты Есилевич. В роли операционной медсестры выступала хорошо ей знакомая голая и сверхмускулистая девица левитатор с окольцованной вульвой. Когда-то эту белобрысую хотела на работу взять, но та стервь отказалась.

Чтобы отвлечься от страшной невыносимой боли, Маргарита изо всех сил, с остервенением пыталась вспомнить, как же, — «… мать-перемать, суки… стебаные… живьем режут», — зовут эту чрезмерно атлетическую мышь белую, летучую.

— Виктория!!! В п… твою мать! — исступленно заорала под утро Маргарита Григорьевна, наконец проснувшись. Вскочила, сна ни в одном глазу, вся в холодном мыльном поту и без промедления устроила личный гинекологический досмотр. Выяснилось: внутренняя поверхность бедер и вульва истерты до болезненной красноты.

Губы искусаны и распухли. Руки трясутся, колени дрожат… «Грудь еще в понедельник гвоздями продырявили, гондоны… стебаные…»

— П… писец подкрался незаметно, то есть невроз, маразм и климакс вместе пришли, — выразилась по-врачебному без эвфемизмов доктор Есилевич, поставив диагноз. — Как по писаному, в детство впала старуха, всю ночь, будто целка не… нестебаная мастурбировала.

Помимо воли немедля пришел на ум недавний сон, в состоянии бодрствования нисколько не потерявший впечатляющей яркости невротических воспоминаний о семи часах сплошного кошмара и непрекращающихся мучений. Не меньше тех, какие ей наяву причинили реальные инквизиторы из тайного общества «Псов Господних».

— Ой, мамочки, что за наваждение! — по-бабьи взвыла доктор Есилевич, пальцы скрестила, сплюнула, дунула суеверно. Но агностического самообладания и профессионализма не утратила.

— Делирий и аменция… Лечиться тебе, мать, и лечиться от всего, чего только можно и нельзя… Хватит орать! Так и шизофреничкой станешь.

Она и под душем не прекращала вспоминать, как ласково и вкрадчиво ее увещевали доминиканские монахи-вивисекторы — прежний муженек Джанфранко и сынок Марио. Уговаривали они дражайшую супругу и обожаемую мамочку покрепче забыть о преступном умышлении осквернять старые погребения и новые могилы. Не надо, разупокоивать-де мертвецов, родная. Не то худо будет, кошмарно и очень больно. Еще больней, чем всю гинекологию с корнями вырезать без общего наркоза.

О боги! Маргариту Григорьевну даже под струями горячей воды опять прошиб холодный пот. Пока досуха не растерлась полотенцем, не запахнулась в теплый и пушистый банный халат, ее так и трясло в ознобе.

Выйдя из ванной, пошла сушить волосы. Чтобы немного отвлечься от навязчивого сновидения, включила телевизор. Вроде как там что-то историческое художественное показывают. И тут Маргарита чуть не запустила феном в экран, увидав зловещую процессию черно-белых монахов-инквизиторов. Без затей, но очень матерно выругавшись, озлобленно вырубила гнусный ящик. И стала прикидывать, какие самой себе прописать сильнодействующие психотропные медикаменты. В конце концов остановилась на старом проверенном средстве — 50 граммов коньяку и чашка крепкого черного кофе с растворимыми сливками.

Субботний прием больных доктор Есилевич отменять отнюдь не собиралась. Как, впрочем, и остальные, намеченные на сегодня и на завтра неотложные мероприятия: совместную ночную мантику с убогим психотиком Лешей и воскресный решающий визит со знакомыми ментами к строптивой рыночной гадалке Зите.

Как бы ни хотелось до дна оприходовать початую бутылку молдавского «Белого аиста», от алкогольного забытья Марго отказалась. «Широко рожаешь — п… порвешь».

У лифта доктор Есилевич, полная решимости не обращать какого-либо внимания на собственную психастению, нос к носу столкнулась с могучим монахом в черно-белой рясе. Инквизитор-доминиканец, казалось, возвысившийся над ней точно монумент, устремил на нее суровый взор из-под клобука-капюшона и внушительно пригрозил серебряным наперсным распятием.

Марго едва-едва не рухнула на колени, не завопила, забившись в истерике. Но сморгнула и увидела вместо рясы белый халат, черный свитер-водолазку и блестящий стетоскоп на шее врача скорой медпомощи. И мужик-то оказался каким-то невзрачным, белесым, тщедушным…

«…Словно сперматозоид полудохлый… Нашла кого пугаться, невротичка…стебаная! Возьми себя в руки, чуть голову не потеряла, халда…»

Полночи с пятницы на субботу до самого рассвета Алексей Незгода мучился в кошмарном лихорадочном сновидении. «Привидится же этакое, душевнобольное! Так и башню снесет, не заметишь…»

Проснулся он мокрый, в липкой испарине, весь трясясь от страха, ужаса, отвращения. Даже не сразу сообразил с перепугу, что это был всего только сон, сон… И ничего больше…

Недобрым горящим взглядом некроманта и некрофила уставился на проститутку, безмятежно спавшую побок с ним:

«Дрыхнет, шалава бесчувственная… Разлеглась тут колодой… Храпит, халда, сопит, буферами жирными дышит…»

Прикинул было, не придушить ли ее здесь же в постели, пока спит? Но передумал, много чего поостерегся.

«Клеенку под нее подложить, что ли? Ведь обделается, простыни изгадит, еще хуже, матрац замарает удавленница…

Может, ей свечки вуду запалить, чтоб сердце в клочья? И позабавиться, как раньше, с тепленькой зомби? Можно с ней и в ванне, не так быстро остынет…

Времени завались. Сутенер-то за ней к десяти утра подъедет.

В дороге зомбиха обязательно оголодает, набросится на первого попавшегося, тачка всмятку. Если не сгорит, то решат, будто они задрались, друг друга удавили…

Нет, опасно и стремно… Как бы не нарваться… Может выплыть. Эту спящую блядину наверняка кто-нибудь заметил — туда-сюда входила, выходила лярва по вызову…

Сон еще этот идиотский… Проклятое наваждение, до сих пор страшно до блевотины! Чуть живьем не сожрали, гады ползучие…»

Алексей поднялся с постели, вышел в гостиную, гадливо, с тошнотным омерзением оглядел стол: подсохшие за ночь остатки мясной закуси и полбутылки крашеной водки «Вискулевская», какой он поил накануне свою интернет-услугу.

Поплелся на кухню, там с отвращением выхлебал бутылек немецкого пива из холодильника, закурил, смочил сухость во рту еще пивом. Не помогло.

Кошмарный горячечный сон не шел из памяти, в горле по-прежнему противно першило, в животе тошнило, урчало. Голова горела, в ней зудело, свербело… Будто в черепе вновь закопошились черви…

Пошел на балкон глотнуть свежего воздуха. Глубоко, всей грудью и животом вдохнул успокоительную утреннюю прохладу. Немного полегчало.

Да и отвлек от нехороших воспоминаний разговор двух дворничих в апельсиновых поддевках-безрукавках. Одна старая ведьма, опершись на метлу, зычно, на весь двор, — и на девятом этаже слыхать, — сказывала товарке кладбищенскую историю:

— …Слухай сюды, Коляновна. Тады и схоронили мать… Сын ее на похороны из Америки сюды не поспел, прилетел, ее уж поховали.

Через три месяцы батька помёр на руках сына, почуял смерть и вызвал телеграфом того из города Нью-Йорка. Разрешили старика подхоранивать к жене.

Вось сын-то возьми и попроси открыть гроб матери, чтоб попрощаться, если тудою-сюдою могилку разрыли. Глядять: а гэная на животе скрючилась, изогнулась, вся синяя-синюшная, мертвая-мертвая.

Схоронили, значить, на спине живой. В гробу, несчастная, переворачивалась, покуда не задохлась. Сон у ей был такой трагический, гэтак доктора говорють.

— Может, ле… летрагический? — интеллигентно засомневалась в озвучании медицинской терминологии Коляновна.

— Не-не-не! Говорю табе, т р а г и ч е с к и й. Як доктора потым в больнице казали. Сын-то ведь тоже от сердца помёр, ледзь увидав, якая матка ягоная в гробу…

Алексей сперва ухмыльнулся. Болтовня глупых старух его насмешила, подобно тому, как веселятся профессионалы, слушая дурацкие рассуждения дилетантов. Но смех смехом, а зычный говор внизу таки напомнил ему неприятно о собственном кошмарном сне.

Он тотчас стал мстительно вглядываться, не оставила какая-нибудь дворовая подметальщица вдавленных следов на земле или в детской песочнице. Искал некромант отпечатки не напрасно, а с колдовским умыслом.

«Первой уделаю сказительницу с помелом…»

Громозвучным дворничихам несказанным образом повезло, что на дворе было сухо и чисто. Искомых вмятин некромант в то утро не нашел, чтобы украдкой их загипсовать и подвергнуть заклятию смертного сна того, кто оставил след.

«Не летом, так осенью, зимой по свежевыпавшему снежку возьму и выну следочек. Проснешься ты у меня, бабуля, в уютном гробике. Будешь там трагически переворачиваться с боку на бок.

Под слоем землицы ляжешь, три метра укроют тебя легче пуха, поскудь старая. В рафли семикрылые, сновидя не мертваго…»

Этим заклятием, погружающим человека в сон, неотличимый от смерти, некромант Алексей владел хорошо. Хотя редко им пользовался. Особой нужды в том не видел, если вопрошать спящий полутруп можно только с целью получить точное предсказание о ближайшем погибельном дне для кого-нибудь из общих знакомых.

Теперь же Алексей страстно жаждал узнать и приблизить день смерти привидевшейся ему ночью той самой, проклятой белобрысой стервы. К тому, что она взаправду существует, он относился скептически. Но вот отомстить ей возжелал неимоверно — несмотря на всевозможные логические доводы о небывалых вещих снах.

Блондинка с кукольным лицом приснилась ему в мрачном подземелье, где заседал беспощадный трибунал инквизиторов в черно-белых сутанах. Им стало абсолютно все про него известно. Девка у них была заплечных дел мастером. По оглашении приговора она скинула рясу и без вопросов занялась грешником, осужденным на телесную погибель за противоестественный блуд с живыми женскими трупами…

Пускай и был-то весь этот проклятущий кошмар во сне, не наяву, но вспоминать, чего же с ним вусмерть сотворила немыслимо мускулистая фурия в коротком кожаном фартуке на голое тело, Алексею до ужаса не хотелось. Потому в мыслях перенесся к тому моменту, когда очнулся, лежа в заколоченном темном гробу, слыша, как сверху сыпятся, стучат комья земли.

Тогда он по-настоящему перетрусил, дико заорал, принялся биться всем телом, упираться руками и ногами в крышку гроба. Проснуться ничуть не удавалось, ужасное сновидение, жутко похожее на явь, вовсе не кончалось. И он решил, как если б его самого реально подвергли заклятию смертного сна.

Вначале чуть не умер от гробового удушья. Кошмарное ощущение! Но вовремя опомнился: спит он, спит. Не больше и не меньше. Пришлось дожидаться, пока страшное наваждение само собой не закончится.

Дальше пришлось совсем плохо. Его, обессиленного от бесплодных попыток проснуться во чтобы то ни стало, заживо пожирали белесые могильные черви. Они медленно копошились у него в глазницах, в ноздрях, в ушах, зудяще и болезненно прогрызая ходы в мозг…

На балконе некромант Алексей быстро допил вторую бутылку пива. Зуд в голове и сухость во рту прошли, желудок угомонился. А при мысли о том, какой негаданный некромансерский пассаж он при случае заготовит «в кайф громкоговорящим ни свет ни заря поскудям», поднялось настроение.

К тому времени обе горластые дворничихи заткнулись, словно почуяв беду, неминучую невесть откуда. Стремясь задобрить судьбу-злодейку, они во всю прыть шуровали метлами, когда во двор въехала неотложка с красными крестами.

Из нее, кошмарно напугав некроманта, выпрыгнула, выскочила та самая блондинистая девка в черно-белой рясе. Инквизиторша вытянула вверх правую руку, ровно бы клешней угрожающе пошевелила большим и указательным пальцами. В давешнем Алексеевом сне она ими как плоскогубцами в кровавую кашу раздавила осужденному грешнику гениталии.

Алексей передернулся, полуприсел. Затравленно заозирался, куда бы сбежать от этого кошмара наяву. Вдруг опять в подвал поволокут увечить, калечить и в гроб живьем заколотят?

Но тут же как встрепанный подскочил на месте, вспомнил, кто он такой. Присмотрелся взглядом некроманта, сведущего в ясновидении и предсказаниях. Потому и лицезрел пожилую тетку-врачиху в белом халате, в черной блузке на плоской груди. Двумя пальцами она массировала свой лоб, явно страдая от головной боли после бессонного ночного дежурства.

«Не теряй головы… У кого это там сон в руку или в ногу? Дед же мне говорил: якобы вещие сны ничего и никому не предвещают. Ни хорошего, ни плохого.

Оттого и заклинать просто спящее тело бесполезно. Самый страшный сон — еще не телесная смерть…»

— 4-

По завершении традиционного субботнего обеда руководящего состава орденского звена кавалерственная дама Прасковья транспорталом вызвала сквайра Викторию в тир загородной резиденции. Там рыцарь Павел ее поблагодарил за деятельное и душеполезное участие в первом, предупредительном фазисе операции «Двуличная мантика», а рыцарь Филипп вручил ей сверхценный подарок.

— …Двойная метательная секирка-лабрасса есть в теургическом именовании Антенор Падуанский, наперсный крест-апотропей рыцаря-адепта Рандольфо Альберини. Оружие проходит по классу Гнева Господня, сквайр.

Батальный ритуал заряжается ежедень на заутрене путем орденской литии о даровании победы над земнородными супостатами. В таком случае секирка в состоянии четырежды вернуться к вам в руку, сквайр Виктория, для нового броска.

Вика с благоговением прикоснулась к маленькому трехдюймовому красному чехлу, скрывавшему крестное оружие, в верхней его части формой напоминавшее бабочку. Вопросительно посмотрела на Филиппа.

— Доставайте и испытывайте, сквайр. Артефакт уже ритуально настроен на вас, будучи составной частью вашего обращения к орденскому служению.

Смелее, прошу не стесняться… Правая мишень на два часа. К бою, субалтерн!

Получив приказ, Вика в один прием освободила метательный топорик из чехла. И тот значительно, чуть ли не в десять раз, вырос в размерах.

Затем без замаха в четыре движения она разрубила на части муляж колдуна. В завершающем кистевом броске отсекла голову агонизирующей псевдоплоти, до того лишившейся правой руки и обеих ног.

— Не зови меня Парашей, Викуся, вы с этим крестным греческим топориком друг дружку за своих признали, — одобрила теургическое умение сквайра по особым поручениям дама Прасковья. — За то тебе благо и поощрение.

Пойдем-ка, девушка, помалу расслабимся в теплом бассейне, покамест без чинов и кудесничества. Нам еще полуночничать, должно быть, до зари…

— Пал Семеныч, вы с нами? — из вежливости предложил Филипп.

— О нет, друзья мои, вы уж сами, в составе вашей, так сказать, контактной группы. Однако ж за час до полуночи прошу быть снаряженными и экипированными для выезда…

В первом часу ночи, Маргарита Есилевич и Алексей Незгода без устали колесили по жилым кварталам, расположенным в районе столичной Таракановки. Искали они места, подходящие для обрядовых предсказаний среди старинных, глубоко ушедших в землю погребений, причем оскверненных ржавыми трубами канализации, водопровода и прочим жилищно-коммунальным строительством.

Застроенное дореволюционное кладбище былой Таракановской слободы и местность вокруг сожженного большевиками деревянного храма Иоанна Предтечи некромант Алексей профессионально отбраковал:

— …Честно говоря, крещеных костей и освященной по-христиански земельки я не боюсь, моя дорогая Маргарита Григорьевна. Но там в грунте до черта земляных духов, присматривающих за погребенным прахом, перстью, тленом и другими телесными следовыми отпечатками. Они-то, замогильные духи-эманации, могут существенно исказить наше гадание, поскольку не выносят иной обрядности, нежели связанной с легитимными ритуалами отпевания и погребения мертвых тел. Чего-либо чужеродного христианские могилки на дух не принимают…

Конечно, лучше всего иметь дело с трупоположениям некрещеных атеистов, которых не по-христиански схоронили, позабыли…

С крещеными костьми, уважаемая Маргарита Григорьевна, вообще очень много возни. Не каждый грешный костяк сгодится. Если же попадутся малые фрагменты какого-нибудь там праведника-богомольца, то вся некромансия пойдет насмарку. Тем более не стоит трогать косточки и черепушки фанатиков-христиан, которые погибли мученической смертью. Можно страшное проклятье заполучить себе на голову из-за собственного головотяпства…

Во одном из благоустроенных таракановских дворов, где некогда раздавили танками березовые кресты на лютеранском кладбище, а спустя несколько лет в щепы разнесли бульдозерами барачный концлагерь для немецких военнопленных-строителей, некромант Алексей попросил сидевшую за рулем «ягуара» Маргариту ненадолго задержаться. Он даже вышел из ее машины, немного прогулялся взад-вперед по густому травяному газону, глубоко вдыхая, принюхиваясь к могильной земле разверстыми ноздрями длинного хрящеватого носа.

Здесь погребальные глубины, хорошо удобренная человеческим прахом земля его также не обнадежили. И оба гадателя по костям вернулись к первоначально избранной цели — снесенному в послевоенные годы госпитальному кладбищу для рядового и сержантского состава бойцов Красной Армии.

Хоронить на нем начали еще в июне 41-го. В июле-августе 44-го и в 45-46-м годах могил там прибавилось. Позже малоухоженное и никому не нужное солдатское кладбище ликвидировали по причине строительства нескольких многоквартирных домов для генералов и старших офицеров Краснознаменного Белоросского военного округа. Те дома тоже после снесли ради возведения многоэтажных круглых башен, прозванных горожанами Большими Кукурузами.

Рыцарь-инквизитор Филипп помимо размышлений о былом и минулом незримо, но зорко из своего «лендровера» следил за объектами запланированного оперативного вмешательства. В настоящем и предержащем их преступные намерения ему в общем-то ясны.

Как раз неподалеку от подножия одной из жилых башен, оштукатуренной в небесно-голубой колер, Маргарита Есилевич и Алексей Незгода вознамерились допытываться о будущем у земных останков, для кого не имеет личного значения ни устойчивое свершившееся прошлое, ни преходящее суетное несовершенное настоящее.

«В минувшей суете и в предержащих заботах мертвые тела ни сраму, ни чести не имут. Ибо их суть покой, тьма и забвение вплоть до грядущего Пришествия искупительного…»

Инквизитор бесстрастно и непредвзято в прогностическом предзнании рассматривал значительную вероятность того, что в порядке мантического обряда колдун-анимист вынашивает планы воссоздать из некрещеных солдатских останков два-три говорящих скелета или костяную гадательную сферу.

Тем временем сидевшая с ним в машине дама Прасковья с непристойной руганью думала об огромном, двух-трехметровом в диаметре, составленном из костей и черепов катящемся шаре, способном мгновенно обгладывать тварную плоть:

«…Не зови меня Парашей, в душу мать его некромансера, разэтак через плечо в срамные дыры!.. прах его побери!.. Только дай ему волю, он кого хошь, шаром покати, сожрет за здорово живешь. Глазом моргнуть не успеешь… Бабу-дуру Марго, должно быть, в первую голову…

Предупреждали же нечестивцев. Знамения им не впрок, неймется канальям…»

В то же время некромант и его сообщница нисколько не раздумали вопрошать соединенные в нечестивом обряде души умерших, наверное, забытые Богом и людьми впредь до Страшного суда над верующими и неверующими. Помыслы и умыслы подельников являлись вне всяких сомнений своекорыстными, сугубо требуя скорого тварного и товарного овеществления.

Мадам Марго весьма нетерпеливо занимали летне-осенние цены на сырую нефть в связи с фьючерсными биржевыми контрактами. Пусть и отдавала она дань кое-какому недоверчивому агностицизму:

«Смогут ли конкретную экономическую конъюнктуру достоверно предсказать рабоче-крестьянские красноармейские кости? Мать их… до дыр гребсти…

Леша заверяет, как если б наша мантика верняк удастся тип-топ, на все сто. Дескать, костякам оно едино — экономика или политика. Им будущее, как есть по барабану. Что будет, то и сбудется…»

Кроме того, мадам Есилевич подумывала задать наличный вопрос о том, стоит ли ей вернуться в Израиль и там заняться политикой. «Если с мантикой тут в… стебаной Белорашке обломалась».

Свои политические и дипломатические способности кого бы, где бы там ни было заставлять на себя работать она не подвергала маломальским сомнениям. «Гадалок и гадателей под контролем на мой век хватит…»

Желания некроманта Алексея были не столь честолюбивы. Ему всего-то навсего хотелось загодя точно знать перечень обладателей футбольных еврокубков на три года вперед.

Судьбу доктора Марго Есилевич он уже несомненно предрешил. Для того и готовился сотворить хищную костяную сферу, питающуюся горячей льющейся кровью и трепещущей плотью.

«Сама, дура, жирный бабский зад подставляет. Хорошо, когда жертвоприносимые телеса рукой подать… Наезжай катком на жабу…

Местность надо бы затемнить предварительно…»

К трем часам темной пополуночи некромант Алексей Незгода приступил к своему грязному обряду и мерзостному чародейству. Согнувшись в три погибели в дощатом домике-конуре на детской площадке, он укромно разметил на земляном полу тщательно вымеренную пентаграмму. А на ее концах в металлических трубках незаметно затеплил пять тонких черных свечей, изготовленных из человечьего сала, смешанного с благовониями.

Только-только колдун, негромко кряхтя, на карачках выполз из домика, и тут же незримый меч без предупреждения, без единого звука, бескровно снес его голову с плеч. Безголовый кадавр, словно бы он невзначай обронил головной убор, подобрал глухо свалившуюся наземь башку, сунул ее под мышку, поднялся с колен и нетвердыми шагами потащился к лавочке в кустах сирени, где угнездилась Маргарита Есилевич.

До последнего этого момента в кромешной темноте ей не видать, имеется ли у некроманта Леши голова, и в каком месте она нынче приставлена к телу. Горящий взгляд, злобно и бессильно зыркнувший откуда-то сбоку, наперекор человеческой анатомии, заставил ее пару мгновений недоумевать, прежде чем ей самой пришлось мешкотно искать в потемках уже свою голову, насухо, без малейшей боли отделенную от тела.

Нашла, словно огорошено взяла ее в руки.

Иных телесных ощущений, кроме ясного ночного зрения, теургический меч Регул и рыцарь-зелот Филипп осужденным на неминуемую орденскую казнь не оставили. Такая кара должна быть наиболее осознанна и страшна тем, кто духовно и душевно приговорен к замедленному превращению в прах, тлен и персть.

Оба живых упокойника согласно отряхнули на землю остатки выпавших волос, поплотнее прижали к сердцу эту округлую гладкую ношу. И два обезглавленных тела, совершенно лишенные собственной воли, но еще не окончательно распростившиеся с жизнью и огорошенным рассудком, медленно повлеклись к детской песочнице. На ее бортик управляемые кадавры дисциплинировано установили их нынешние вместилища мыслей и чувств. И сами покорно, покойно встали прямо у себя перед глазами для лучшего обзора финального биографического акта обоих предсказателей чего угодно, но только не своей нежданной участи в завершающие минуты жизненного земного пути…

Молча выждав теургическую цезурную паузу, рыцарь-зелот Филипп перешел к следующей фазе непреложного ритуала неотвратимого повального развоплощения.

«Трепещите и зрите, нечестивцы, зеницами очей дрожащих. Ибо не суть вашим тварным телам и разумным душам покоиться с миром. Зане благовестный меч Господень привнесен в мир, дабы истреблять скверну бездуховную…»

Внезапно, врасплох, в абсолютной тишине, в полном безмолвии одно за другим крестовые сечения знамениями возникли на двух телах. Встопорщились лохмотья одежды. Вспухла мгновенно загустевшей черной кровью разрубленная человеческая плоть.

Развоплощение началось и длилось постепенно, неостановимо, неизбежно… Неминуемо распространялось оно сверху вниз от рассеченных ключиц и грудных мышц к голеням и ступням.

Какие бы то ни было наличные телесные жидкости невидимо испарялись. Меж тем клочья одежды, волосы, ногти, кожные покровы, мышцы, сухожилия, хрящи, кости воочию исподволь распадались, всухую исчезали, истлевали, повально рассыпались, обращаясь в тончайший невесомый прах.

Понемногу внешнее и внутреннее тление достигло поясницы каждого тела, затронуло пах, спустилось к бедрам. Вот от двух тел остаются лишь ноги до колен, затем лодыжки… ступни…

В последнюю очередь наглядно превратились в труху, в прах, ушли в необратимый распыл черные женские туфли на высоких копытообразных каблуках и пара растоптанных мужских коричневых полуботинок с блестящими металлическим пряжками, рассыпавшимися мельчайшей красноватой ржавчиной.

Покончив с безголовыми, безвольными телесами, неумолимый беспощадный экзекутор обратился к черепам.

К тому времени обе безгласные головы, мужская и женская, удивительно усохли до младенческих размеров. Лишь большие глаза взрослых, вполне все осознающих людей, до самого конца в немой муке и несказанном ужасе взирали на обращение в распад, в небытие всего того, что совсем недавно жило, здравствовало, пребывало в человеческом облике и подобии.

Двумя незримыми сокрушительными ударами гарды меча оба черепа инквизитор молниеносно расколол. Будто горшки из хорошо обожженной глины, они вмиг распались на множество мелких серовато-белых осколков. Среди них затерялись быстро потускневшие студенистые глазные яблоки, еще раньше начавшие иссыхать, испаряться, истлевать…

Дотла долгой мучительной гибели, возможно, превращающей в тлен и тварный прах разумные души, принося им вторую смерть, рыцарь-инквизитор Филипп не пожелал преступникам, отринувшим заповеди Божеские и людские.

«Прах к праху, доколе Господь не рассудит инако в День Гнева Своего, вечную им погибель воздаяша…»

По ходу жуткого макабрического ритуала дама Прасковья не удержалась и тишком прокомментировала сквайру Виктории тактильным орденским кодом:

«И пошли они прахом… Не сносить им головы, некромантам… Смотри, барышня титулярная, как весело и яростно адепты работают… Без печали и гнева, но с пристрастием…»

«Он же зелот!» — ответила ей Виктория, от волнения без малого не раздавившая запястье своему любимому прецептору.

«Назови меня Парашей, но таковский дивный зелот иному яростному адепту сто очков форы даст — наперед и поперек. Коли надоть в лобешник гардой добавит…

Полегче, Викуся. Того и гляди, ручонку хрупкую, тонкую деве Параскеве переломаешь ненароком. То-то будет веселуха!

Крутит, вертит мне извилинами моя девичья логика. Нам с тобой сей минут нежными ручками хвать-хвать, стройными ножками топ-топ и зачищать место чудотворного действа, дево мое девственное…»

Все еще горящая пентаграмма некроманта ничуть не мешала рыцарю Филиппу в безупречном исполнении алгоритма и синтагм конъюративного ритуала развоплощения. Отнюдь не вопреки прогностическим ожиданиям дамы Прасковьи, обеих помощниц он красноречивым широким мановением руки пригласил озаботиться аккуратным сокрытием следов всего произошедшего незадолго до майского рассвета в жилом массиве где-то в месторасположении кукурузных башен, возведенных у столичного Таракановского рынка.

На сей раз кавалерственная дама Прасковья гласно высказалась вслух, произнеся театральным громким шепотом:

— О-хо-хонюшки… Пошли, Викуся. Второй фронт очистных работ для нас открыт, дево мое целомудренное.

Помилуй, о Господи, деву похотливую, до игр с черными пентаклями и некромансерством в детском деревляном домике охочую…

Позднее по итогам операции «Двуличная мантика» рыцарь-инквизитор Филипп, его орденское звено предприняли целый ряд дополнительных неотложных мер, призванных обеспечить предержащее благочестие и грядущее благочиние разного рода забытых стародавних христианских погребений, а также советских социально-обрядовых трупоположений в черте города Дожинска.

«Оптически и аноптически, патер ностер…»

Спустя примерно месяц после вышеописанных аноптических событий в соседнем дворе по инициативе районной мэрии с приличествующей бюрократической помпой, с православным и католическим молебнами и кроплением святой водой от двух конфессий открыли мемориальную бетонную стелу с полусотней званий, инициалов и фамилий красноармейцев, какие удалось разыскать в старых архивных записях окружного военного госпиталя. Как и водиться, все учинили казенно-патриотически по поводу семидесятилетней годовщины и 22 июня.

Жильцы окрестных домов исподтишка, по-белоросски нечаянно и неофициально, повозмущались благоустройством братской могилы и огороженного газона, неудобно объявившихся посреди площадки для парковки личных автомобилей. Но вскоре приспособились ставить машины в других местах. Впоследствии и думать позабыли о старинном солдатском кладбище у них под ногами или под колесами.

ГЛАВА XVIII МНОГОЕ СВЕРШАЕТСЯ ИСТИННО

— 1-

Поутру в воскресенье Ваня с Филиппом Олеговичем во второй раз съездили к поздней обедне в Петропавловский мужской монастырь. Отправились они туда только вдвоем на желто-белом «лендровере» учителя.

Настя давно отсюда улетела в Филадельфию снова готовиться к поступлению в медицинский колледж и вникать в американскую жизнь. А у Вики, сообщил Фил Олегыч, начался отпуск. Вот она и покатила в Крым тренироваться, упражняться в скалолазании.

Ну раз так, то и поговорить в неблизкой дороге до монастыря и обратно Филипп с Ваней могут гораздо свободнее. Не глядя на часы поминутно.

«Чай, не урочные занятия…»

— …Фил Олегыч, я не маленький, кое-что понимаю. Различаю, где глупые детские сказки, а где художественный вымысел для взрослых.

Но ведь вера в Бога, она ни то и ни другое? Она для всех, не понарошку. Как и настоящие чудеса, происходящие по воле Божьей.

— Правильно мыслишь, отрок мой, в совершенстве твоего понимания. В продолжение ранее сказанного замечу… — Филипп предупредительно взял вправо, уступая крайнюю полосу какой-то каурой «тойоте», со всех четырех колес прытко поспешающей куда-то за город с утра пораньше.

— Чудотворчество, Вань, основано на вероисповедании, нам дарованном свыше. Если бы это было не так, то не уцелело бы христианство в течение двух тысячелетий, и вряд ли смогла развиваться наша по сути христианская индустриально-технологическая цивилизация.

И то и другое, то есть веру во Вседержителя и развивающуюся техноэволюцию, поступательное техническое движение от хорошего к лучшему, сохранение прежнего опыта, фундамента познания — и подавно следует воспринимать, как чудотворение Господне в мироздании, инде всяк и вся материальное неуклонно подвержено саморазрушению, распаду, энтропии, неостановимо двигаясь от зарождения к смерти.

Сама вековая христианская духовность, брат ты мой, есть сверхъестественное чудо из чудес, когда абсолютное большинство земного народонаселения испокон веков хочет верить во что угодно, но только не в бесконечного Бога и бессмертие души человеческой. Наоборот, оно униженно раболепствует, идолопоклонствует перед смертной материей и отрекается от бессмертного духа.

Таким же предвечным духовным чудом, Иван, имеет быть непрерывно развивающееся всечеловеческое познание. Если большая часть людей желает пребывать во мраке природного сатанинского невежества, руководствуясь низменными сиюминутными потребностями темной плоти, пренебрегая совершенствованием разумной души своей, то наша цивилизация, какая не сегодня так завтра станет информационно-технологической, оказалась б попросту никакой…

Не поднялись мы бы выше кустарного ручного труда и гужевых средств передвижения, яко на небесех и на землех, — завершил назидательную сентенцию Филипп, совершил обгон грузовика с прицепом и затем миновал повозку, запряженную понурой запаршивевшей лошаденкой. То ли колхозный, то ли индивидуально-огородный пришибленный и смурной белоросский мужичонка, сидя на обтерханном полиэтиленовом мешке, уныло трюхал, тащился, трясся по обочине в навозной телеге.

— Так-то вот, Вань. Без технической цивилизации жили-были мы б с тобой не во саду буколическом и не в идиллическом огороде, а тосковали в полном природном парашливом скотском дерьме. И не говори, что удобрение…

Рыцарь Филипп не прикасался к дидактической теургии в путевых разговорах с Ваней. «Ни к чему это за рулем простейшей самобеглой тачки. Сейчас обойдемся без сверхъественного. Небось, не пилот орденского «серафима», на всех шести геликоидах огибающий складки местности…»

Сознательно переняв Настину расслабленную манеру вождения, Филипп управлялся с джипом в хорошем стиле искушенной эксперт-пилотессы. «Не хуже девы моей Параскевы за штурвалом…»

Он со всеми удобствами привольно откинулся в анатомическом эргономично устроенном водительском кресле. И, тем не менее, в осознанной необходимости находился ежесекундно боеготовым своевременно отреагировать на любые аномальные изменения чего бы то ни было. В том числе и в дорожной обстановке.

«Дорога есть дорога… Какая б ни была у тебя по-арматорски заделанная таратайка, всякое бывает… Откуда ни возьмись, и хрясь по чайнику, чувствительно… аль коромыслом диавольским аномально приласкает. Будь ты трижды профи и ас…»

Чувствовал себя Филипп великолепно, пусть и не давала ему покоя все та же одна надоедливая досадная мыслишка. Уже дважды в течение мая месяца уму непостижимый асилум к месту и ко времени очень удачно предлагал ему спокойно выспаться без снов, видений и сновидений.

«К чему бы это? И насколько нормально? Или я все-таки нечто этакое видел, чего не могу вспомнить, сопоставить, проснувшись..?»

По этой причине Филипп избрал Ваню в собеседники, пребывая в исключительной мирской ипостаси. Вдруг да и всплывет что-нибудь чрезвычайно важное в обычном душевном разговоре взрослого с ребенком?«…С малой лептой рационального и воспитательного образования, просвещения, поучения. Куда ж нам без них просеивать разумное, доброе, вечное, отделяя козлов от баранов, а зерна от плевелов..?»

Попутно в человеческой простоте Филипп, как и многие его ближние, высказываясь вслух, иногда мог наилучшим образом придавать форму и смысл собственным маловразумительным мыслям, смутным понятиям, отдаленным ассоциациям. Словом, в изреченном виде пытаться сформулировать то, что сверхрационально взращивается, созревает, накапливается в метаноэтических глубинах разумной души, неподвластных логике и рассудку.

— …Иное зерно, Иван, подобно сказанному в благовестной словесности, — Филипп далеко-далече не удалялся от религиозной и сельскохозяйственной тематики. — Оно упадает на добрую землю и приносит плод. Одно во сто крат, а другое в шестьдесят, третье же в тридцать.

— И поучал их много притчами, говоря вот вышел сеятель сего, — педантично и чуточку обиженно отозвался Ваня точной цитатой из той же главы Евангелия от Матфея.

— Хвалю чистосердечно, ежели Святое Писание дословно помнишь, — усмехнулся Филипп.

Осанна тебе, отрок. Ибо правым подобает похвала и некая осведомленность о письменных тайнах града-цивилизации Божьего в истинной мудрости-эпигнозисе, а не изустные притчи-параболы для безграмотных. Вникай в греческий корень, ежели словцо «парабола» означает «сравнение».

Аналогично и сравнительно мы имеем две не совсем однокоренные формы для обозначения таинств чудотворчества.

Первым долгом мы отличаем двукорневое сложное слово «теургия», которое с греческого на русский можно переложить как понятия: «Божье дело, действие, работа». Иначе говоря, чудеса, происходящие исключительно с соизволения Бога.

К теургии, к истинным дивинациям способны лишь те, кто обладают харизмой, то есть в переводе с того же греческого койне наделены Божескими дарованиями, благодатью. Как оно изволит происходить, сие есть дивная премудрость Божия, тайная, истинно мало кому ведомая…

Безусловно, харизма даруется Богом. И по-русски пишется, именуется Благодатью Господней.

— Слово «харизма» и в других смыслах употребляют, — придирчиво вставил Ваня.

— Вестимо, талантом, брат ты мой, тоже не всегда называют кусок аттического золота весом двадцать шесть кило, — парировал Филипп, давая понять, что сейчас перебивать его не стоит.

— Воистину не все золото, кое блещет, ежели овладение харизмой бездарно приписывают политикам, военачальникам, племенным вождям. Иными словами, тем, кого люди сами наделяют исключительными социально-политическими возможностями, позволяя им самоуправно и естественно властвовать над собой.

Самим по себе никоих сверхъестественных чудес всяким-разным вождям, вожакам, колонновожатым и поводырям рода людского не дано предпринимать. Поэтому-то те, кто в банальной эрудиции облыжно приписывает некую лидерскую харизму представителям властей преходящих, фундаментально заблуждаются.

Они с прошлого века безосновательно путают Божий дар с яичницей, начиная от социологических построений Эрнста Трёльча и Макса Вебера, выдумавших эту небылицу о властителях-пророках, якобы осененных божественными дарованиями управлять, направлять, руководить, манипулировать.

На самом-то деле эти недоверки, будь им неладно, по-гуманистически от человека приземленно и произвольно истолковывают, искаженно трактуют Святого апостола Павла в сомнительной редакции малодостоверного позднеантичного списка Послания к римлянам. Или того хуже: ссылаются на чрезмерно политическое и пропагандистское первое послание Псевдо-Петра, отредактированное специально для императора-философа Марка Аврелия, чтобы предотвратить несправедливые гонения на законопослушных и благонамеренных христиан. А дудки им! Чего-либо путного у тех пропагандистов и апологетов никак не получалось, покамест, согласно Божьему Предопределению, не настала пора Константина Великого и его августейших последователей.

Святого начальства человеческого и непогрешимой политической власти по воле Божьей не бывать стать в природе людской! Ибо жнут, что не сеяли, собирают там, где не рассыпали.

Ладненько, Вань, — вернулся к основному рассуждению Филипп. — Политицкую темку властного произвола мы потом как-нибудь отдельно обсудим, осудим и сами судимы будем. Аще Богу надлежит отдавать богово, то правящим людишкам — мирское и тот самый евангельский денарий.

Сей же час воротимся ко второй разновидности духовного чудотворчества, право слово, опять же по-гречески именуемой тавматургией…

С тавматургией дело обстоит несколько понятней, нежели с теургией в деспективных коннотациях. Поскольку исстари отличительно существует предание истины в благовестном вероисповедании Христовом.

Первоначала правоверной тавматургии основал сам Христос Спаситель, благодатно рукоположив двенадцать первозванных и первоизбранных апостолов-посланцев на исцеление больных, изгнание бесов, очищение нечистых. Даровал он им и сверхъестественные таланты свободно изъясняться на многих языках, учить истине языческие народы, просвещать тьму варварского невежества, пророчествовать о прошлом от начала времен и предрекать грядущее в чаянии будущего века.

В свою очередь изначальные апостолы, передав малую толику дарованной им свыше многоплановой и многозначной харизмы-благодати, духовно рукоположили диаконов-причетников, апостольских мужей-проповедников, пресвитеров, позднее епископов. Так в череде христианских веков сверхъестественно соборне образовались экклезиальное священство и христианские таинства, в каноническом благочинии правопреемно сохраняющие способность в какой-то мере чудотворно свершать воцерковленную храмовую тавматургию.

В двух словах, Иван, о церковных таинствах не расскажешь. Однако ж перечислить их во многом чудотворящий семерик нам ничто не мешает в должном порядке.

Сначала идет храмовое таинство чудодейственного христианского крещения, переданное нам из глубины веков Церковью Христовой в единосущности домов Божьих. Когда б с греческого литургического языка переложим по-русски, так и выходит: церковь есть дом, обитель Господа.

Засим должно упомянуть таинства сопричастной евхаристии и соборного, — то есть экклезиального, ежели по-гречески, — венчания и церковного бракосочетания. Подчас они происходят поистине чудотворно…

— Как у вас с Настей? — вдруг довольно невежливо Ваня перебил учителя, вошедшего во вкус дорожных рассуждений. — Я помню, Фил Олегыч, как чудесно вы венчались зимой!

Филипп пристально взглянул на взволнованного собеседника, какого-либо замечания ему не сделал, позволив говорить и дальше.

— Не знаю, Филипп Олегович, но мне тогда почему-то показалось, что я стал свидетелем чуда. Не понарошку как-нибудь. А взаправду, честное слово.

Фил Олегыч, скажите, а у вашей Насти будут летние каникулы? Вы поедете снова со мной в Техас на ранчо к грэнди Бармицу? Может, Настю туда пригласим?

— Экий ты совопросник от века сего! — только и нашелся ответить Филипп. — Посмотрим, отрок мой, посмотрим, ежели в благополучии и благоденствии доживем до лета.

«В самом ли деле, устами младенца глаголет некая неизреченная истина? Знать бы, патер ностер, какова она?..»

По возвращении в город, когда они с Ваней отъехали от монастыря, Филипп задумчиво и стихотворно перефразировал:

— Нам не дано предугадать, как слово Божье отзовется. Кому грядущее дается, тому отмерят Благодать…

Так-то вот, Иван… Бывает, истинная мудрость в том и состоит, чтобы падать стало помягче и соломки подложить, куда надо. Но отнюдь не претендовать на изменение предопределенного будущего любой ценой.

Да и всегда ли из предварительных и подготовительных действий чего-либо путное получается? В особенности, если прибегать к богопротивным поганским гаданиям, исходя из природного естества…

«Ага… сей минут последует неминуемый детский вопросик с подковыркой». Филипп намеренно и педагогически прервал ход рассуждения на несколько секунд. «Педагогия, из рака ноги…»

— Филипп Олегович, скажите, пожалуйста, чем по-вашему отличаются религиозные пророчества и откровения от колдовских гаданий и ворожбы? — ученик последовательно, неизбежно, требовательно вопросил учителя, и на сей раз не использовавшего дидактическую теургию.

«Ох мне, ну велико же искушение…»

— Видишь ли, Иван, ты наполовину уж ответил на свой вопрос, если противопоставляешь, искусно различаешь религию и колдовство. То бишь в начале начал замечаешь разницу между тем и другим, — попросту пустился в разъяснения наставник…

Нарочитое просторечие нисколько не препятствовало рыцарю Филиппу излагать фундаментальные основы диалектического сопряжения рационального и сверхрационального «в мнимом единстве и в реальной борьбе противоположностей всего духовного с материальным…»

— Сам посуди, Иван. Гадание и ворожба в одно и то же время имеют кучу внешних сходств и внутренних различий с пророчествами и откровениями. И того и другого там хватит на хренову гору и чертову дюжину, как мягко выражается известная тебе и мне Вероника Афанасьевна.

Всякое гадание, ворожба и тому подобное, — иначе говоря, берем по-гречески, мантика разного рода, — так же отличается от пророчеств, как суеверная магия от подлинной религии.

Если мы допустим на те самые полтора, два, полпроцентика, о которых мы раньше говорили, действительное, отнюдь не художественно измышленное существование магии, то идет она от природы, изнутри, от человека, от низменной материи. Зато истинное христианское стопроцентное вероисповедание даровано нам извне, свыше от Духа Святого.

Представим умозрительно, существует некто, отроду способный ментально воздействовать на природные аномалии и паранормальности. Опять же, повторю, в виде исключения и частного случая квантового слабого взаимодействия материального сознания и ощущаемой им, нашим гипотетическим субъектом, материи, какую он тем или иным естественным способом воспринимает.

Тогда наш субъект способен от природы на многое, если он владеет искусством находить точки приложения, соприкосновения разнородных сил и хитроумно-лукаво влиять на них.

Предположим, у тебя в руках два стальных стержня, соединенных торцами. Ты изо всех сил на них давишь. Так тебе взбрело на ум либо в этом давлении ты видишь разумный смысл твоего существования, надеешься заполучить из этой операции пользу и прочие чисто человеческие естественные мотивации…

Тут подходит некий лукавец. И втихомолку, подлец, слегка нажимает сверху или снизу на точку соединения твоих силовых стержней. А ты изо всех сил на них давишь и давишь.

Гарантировано — ты сломаешь себе пальцы. После того делай с тобой, что хочешь. Хоть карманы у тебя обчистить, стержни отобрать, на загривок тебе сесть и заставить везти куда-нибудь. Или еще чего-нибудь в естестве природном придумать такое же пакостное, практически.

Применительно так могла бы работать действительная натуральная магия и те негодяи, которые ее практикуют. О последствиях воздействия на аномалии и паранормальности они не думают, если рассчитывают вылущить из такой подлости прибыль, потешить свою злобу или похоть.

Иное дело религия, изначально отвергающая безнравственность и корыстные мотивы. Потому что идет она не от плоти, но от духа. Или же снисходит от духа к телу.

Все ж таки многим кажется, будто бы без религиозного миропонимания можно обойтись. Если жить-поживать, дескать, природной животной жизнью. Естественно, загнав свою разумную душу куда-нибудь в брюхо, в пятки, в задницу, в сердечную сумку.

При этом заметь, Иван, религиозное мировоззрение никто: ни один отпетый атеист, отчаянный агностик или же отъявленный материалист — еще не додумался обозвать аномальным или паранормальным явлением. Сумасшествием, гипнозом, алкогольным или наркотическим опьянением — сколько угодно, ежели религия в их понимании есть некое иллюзорно-фантастическое отражение действительности. Как пресловутые раскрученные безбожники только ни клеймили религию! Она-де и опиум народа, и духовная сивуха!

Ладненько, Бог им судья, и мельничный жернов на шею, лжепророкам и святотатцам.

Идеологическим атеистам, Иван, очень по душе пришлась кощунственная выдумка, будто бы религия тождественна, идентична магии. Дескать, действительные результаты и той и другой, как они говорят, формы общественного сознания, одинаково иллюзорны и фантастичны.

Однако на практике, в реальности мы видим, что злобные атеисты, злостные материалисты, забубенные агностики больше, чем кто-либо другой, горазды впадать в безумные политические фантазии, строить социальные утопии, суеверно обещать себе и другим сказочное светлое будущее, навроде так называемой второй фазы коммунизма. Там, мол, всем и каждому будет всего достаточно по потребностям, и каждый-де сможет баснословно реализовать большие и маленькие способности.

Историческая практика тысячелетиями реально опровергает эти суеверия, измышления и словоблудия, фикции, зародившиеся в незапамятные времена и впервой обозначившиеся в политической риторике древнегреческих киников. Всякий коммунизм, считая его от придурковатого собачьего философа Диогена, жившего в винной бочке, может быть только антинаучным и антиисторическим.

Как раз форменный коммунизм, утопический социализм и являются несбыточными иллюзорными гаданиями, ворожбой, бесплодными заклинаниям будущего, какие проистекают от естественных гуманистических устремлений человечьей плоти, налицо желающей поменьше работать, побольше бездельничать, ничего не знать и ничему не учиться.

Бог точно не с ними, с антинаучными коммунистами и гуманистами. Поскольку наличествуют несравнимо более результативные дееспособные сверхъестественные духовные пророчества. И возможно допущение о существовании сугубо материалистической натуральной мантики, предсказания которой сбываются с вероятностью свыше пятидесяти процентов чет и нечета, орла и решки.

Основное различие, Иван, между истинным богодухновенным прорицанием и применением магической мантики состоит в том, что первое направлено на постижение предопределенного общего, касающегося всех или многих грядущего. В то время как второе претендует, на то, чтобы подменить на чью-либо обособленную корысть частное конкретное будущее.

И в то же время между ними имеется базовое сходство. Как различная — результативная либо безрезультатная мантика — так и разнообразные истинные и ложные пророчества в силу человеческой натуры, их осуществляющей, стремятся изменить настоящее. То есть как-то повлиять на то, что происходит сейчас на текущий момент между прошлым и будущим, с большей или меньшей степенью вероятности воздействуя на связь времен.

Оба типа воздействия не являются, собственно, прогнозами, футурологическими исследованиями, научно-фантастической беллетристикой. Так как вероятность полнозначного разгадывания, толкования пророчеств и мантики не укладывается в логические рамки рационального.

Истинные оракулы, пророчества и откровения от Бога значительно, знаменательно превышают однозначную рациональность, они сверхрациональны. Чего никак не скажешь об их человеческом истолковании.

Между тем мантика, как гадательный обряд, располагается гораздо ниже рационального понимания, осознания действительности, она иррациональна…

— 2-

В понедельник пополудни Филипп Ирнеев нечаянно-нежданно застал в арматорской лаборатории Вероники Триконич не кого-нибудь, а Прасковью Олсуфьеву. «Вот уж о чем не думал, не гадал… Креатив, агония и экстаз у нашей ваятельницы, из рака ноги…»

Филипп, хорошо постаравшись не привлекать к себе внимания, смирно пристроился в уголке. И оттуда самую малость сострадал Прасковье, кого Вероника в поте лица обоюдном заставляла принимать невероятные акробатические позы. Из них, пожалуй, висячий шпагат, опираясь на два стула, не выглядел экспрессивным напряжением всех рельефных и барельефных мышц обнаженной натурщицы.

«Меня она так неудобно в раскорячку не ставила. Господи, помилуй и спаси…»

Сеанс позирования и графического креационизма скульптор Вера Нич решительно прекратила, оглянувшись на зрителя, начавшего было наслаждаться спектаклем-перформансом невиданного бодиарта:

— Усё, хорош корячиться! Двигай обмываться и подмываться, Пентесилея, царица голых амазонок!

Прасковья безмолвно и безропотно, словно ожившая мраморная статуя, величаво двинулась долой с освещенного софитами лобного места. У двери в душевую она полуобернулась и сочувственно подмигнула новой жертве творческих исканий Вероники.

— …Все ж таки намереваешься подобрать нашему Ахиллесу гомерическую пару? — куртуазно поздоровавшись, участливо спросил Филипп у хмурой и озабоченной ваятельницы.

— Ах здравствуй, натура моя ненаглядная…

Не говори, братец Фил! Даже не знаю. И то не так, и это не эдак, что в лобок, что по лбу извращаюсь…

— Понимаю… творческие муки и восторги, так сказать, в речевой банальной глупости.

— Коли ты такой понятливый, пошуршал разоблачаться и ко мне на подиум, персонаж антический, речистый спереди и сзади…

Да побыстрей двигайся! Мне недосуг тебя дожидаться. Времени мало, работы много…

Замерев в указанной ему позе, Филипп одобрительно заметил ради того, чтобы начать разговор:

— Как вижу, на деву мою Параскеву ты, Ника, отнюдь не жалуешься.

— И-и-и, милок… у нас ней, ровно коромысло диавольско, чем и достигается предустановленная гармония в этом лучшем из миров. По-арматорски я ее дрючу, оздоровительную дисциплинку навожу. Зато на тренировках уже она мне ниппеля рвет с тройным загибом матки. Едва-едва моя беременная требуха наружу не вываливается.

— И позирует она тебе добровольчески аль принудительно?

— Да нет, наша Прасковья свет Васильевна сама мне эту илионскую идейку подкинула, о мой герой шлемоблещущий, победитель и совратитель амазонок голозадых…

На следующий день Ксюша по прозвищу Сиськи-на-Каблуках, персональная секретарша госпожи Триконич, не то чтобы жаловалась или возмущалась. Но рассказывала по секрету в женской курилке дамской комнате на пятом этаже о последнем заскоке мадам хозяйки «Трикона-В»:

— …Представляете, у нашей мымры совсем крыша поехала! Видно, климакс у мегеры наступил.

Короче, вчера оставила меня после работы, приказала раздеться догола и давай срисовывать на компьютер мое обнаженное тело. Битый час мурыжила, ножки крестиком, сиськи навскидку… Сказала: Лесбос, парадокс времени, черепашка Сафо лесбийская…

Ксюше никто не поверил. До сих пор извращенных художественных наклонностей к лесбиянству за доктором Триконич не водилось. И насчет эстетических достоинств Ксюшиной фигуры женская курящая аудитория тоже пребывала в большом-пребольшом скепсисе.

В тот день Филипп Ирнеев на вечерней заре долго-долго с Иисусовой молитвой обращался к чудотворной и рукотворной иконе Спаса Гневного. Затем он с Богом вошел в убежище.

В убежище-санктуарии рукоположенный на священство отец инквизитор Филипп от Восточно-Европейской конгрегации и Киевского духовного экзархата истово правил вечерню и всенощную во спасение и наставление на пути истинные отрока Ивана, ближних и присных его. Но и по завершении литургии смутные предчувствия чего-то неизбежного, непредусмотренного, неисповедимого по-прежнему беспрестанно тревожили, досаждали рыцарю Филиппу.

«С воскресенья с большего круть-верть на одной препаршивой ноте… Дьявольский конец месяца, патер ностер… Хоть ты гаданием на пупке займись, из рака ноги…»

Краткое, промелькнувшее будто в мимолетном сне, несомненно пророческое видение, прихотливо переплетающее события будущего, прошлого и настоящего, въявь посетило рыцаря Филиппа в среду после орденской заутрени. Едва он зашел в асилум, кое-что, — «жаль, не все», — удалось восстановить в памяти, подвергнуть осмысленному и значимому прорицанию. И теперь он частично предполагает, знает, что и в какое время ему предстоит предпринять.

«Твоя Твоих Тебе приносящих, о Господи… Спаси души благочестивыя, яко оне суть достояние Твое…»

Назавтра чего-либо превратного, неожиданного, тревожно диссонирующего с обычным порядком вещей не случилось. Отправив Ваню Рульникова домой по окончании двухчасового урока испанского, Филипп Ирнеев прямиком из убежища оказался под разукрашенными резными и ребристым сводами главного нефа готического собора. Сообразно предвидению, через постоянный теургический канал он непосредственно переместился в достопримечательный групповой орденский транспортал, находящийся в Лотарингии.

В полном соответствии со вчерашним пророческим видением в достоименном католическом храме шла торжественная месса для многолюдного собрания верующих прихожан и любопытствующих туристов. Внезапное появление ниоткуда еще одного человека никто из них не отметил.

«И никак в общем-то иначе, патер ностер, если здесь когда-то обретался в запредельном посмертии наш достославный предтеча иберийский архонт Гай Юний Альберин. Его древний асилум своенравно указывает, где кому Бог, а где порог. И кого стоит ли, нет ли подпускать к сокровенной святая святых, размещенной между прошлым и будущим…

Вне релятивистской метрики… не здесь и не сейчас, не сегодня, не завтра и не вчера прорицание вершится…»

Чуть погодя никем невидимый и непотревоженный рыцарь-инквизитор Филипп, облаченный в багряную мантию зелота, для одного себя тихо позванивая серебряными шпорами, прошел в боковой западный притвор храма. Там он надолго задержался перед старинным живописным полотном, изображающим коленопреклоненного рыцаря-монаха, распростершего обе руки, приветствуя благочестивой молитвой восход дневного светила.

«Или же, наоборот, истово молящийся тамплиер прощается с заходящим солнцем и уходящим днем…

Господи, спаси души благочестивыя, паки грядущие из свершившегося прошлого в предопределенное будущее…»

Когда пришло время, перед рыцарем-инквизитором Филиппом помимо его воли ожидаемо открылась матово светящаяся сфера особого транспортала. Без промедления он прервал молитву, шагнув в открывающуюся ему предреченную и предвосхищенную действительность.

«…Яко даруется не от пространства-времени от века и мира сего…»

Величественная фигура рыцаря-адепта Рандольфо Альберини обрисовалась перед ним контрастно очерченным силуэтом на фоне однозначно заходящего солнца, опускающегося вровень с плоской вершиной одинокой скалы, расположенной где-то посреди бриллиантово сверкающих альпийских ледников.

Не тратя времени на рыцарские церемонные приветствия, адепт в красно-черной официальной мантии безучастным голосом обратился ко вновь прибывшему собрату:

— В нашем распоряжении не более четверти часа от настоящего пространства-времени, синьор Филиппо. Прошу открыть в должном благоприятствии ментальный контакт, рыцарь.

Спустя шесть напряженных минут, до предела насыщенных теургией, адепт вручил Филиппу причудливо ограненный огромный алмаз-острец с наказом:

— В случае острой ситуативной необходимости вы сможете мгновенно активировать данный ритуал многоканального доступа к транспортной сети. Текущая конфигурация сверхрациональной архитектоники значения не имеет, мой синьор Филиппо Бланко-Рейес.

Артефакт адаптирован под гнездо в навершие вашего рыцарского клинка Регул…

Рыцарь-адепт Рандольфо как-то неуверенно оглянулся на оранжевый закат, бессильно опустил плечи и обратился к рыцарю-зелоту Филиппу с многословной просьбой:

— Мой досточтимый синьор харизматический наследник, вы, разумеется, абсолютны свободны в собственной опциональности. Но некое неясное предвосхищение-пролепсис говорит мне о маловероятной причинно-следственной связи.

Ради всего святого, брат Филиппо, прошу вас о милосердии к моей несчастной персоне, подобно проклятому Агасферу неприкаянно странствующей по временам и пространствам. Разрешите допуск к вашему командному тандему с правом на теургическое убежище.

— Для меня это значительная честь, брат Рандольфо, — не замедлил с ответом невозмутимый инквизитор. — Извольте приготовиться к сопряженному ритуалу, достопочтенный синьор рыцарь-адепт.

Многозначный оракул моего асилума требует связующего свершения, брат Рандольфо. Какими бы непредсказуемыми, превратными, ретрибутивными ни оказались последствия, с рыцарским предназначением не спорят. Его стараются понять и ему соответствовать…

Из Лотарингии рыцарь Филипп связался по срочному коду орденского приоритета с рыцарем Патриком в Пенсильвании. Получасом позднее он вышел из группового транспортала, а горячо встретившей его на вороном «хаммере» восторженной Насте холодно сообщил:

— Майский четверг — день длинный Настасья моя Ярославна… достаточно продолжительный для того, чтобы досрочно отпраздновать начало летних каникул.

Собирайся с духом и с подарками, гостинцами из Америки, жена моя. В пятницу пополудни я тебя якобы встречаю в нашем родном белоросском аэропорту «Дожинск-2» по прилете рейсом «Белаэро» из ирландского Шеннона.

Настя, чутко уловив озабоченное настроение мужа, сдержанно кивнула:

— Как скажете, рыцарь…

Поспешим, мистер Фил. Леди и джентльмены нас ожидают к ланчу. Пристегнитесь, сэр, пожалуйста…

После ланча джентльмены уединились в кабинете сэра Патрика, где Филипп прежде на словах рассказал чрезвычайно заинтригованному коллеге о предреченной встрече с адептом Рандольфо.

— …Прошу прощения за излишнюю любознательность, сэр. Углубленные эйдетические воспоминания вас не обременят, брат Филипп?

— Никоим видом, брат Патрик…

Полученную информацию рыцарь-адепт принял к сведению и с ходу, как он выразился, курц-галопом ее не комментировал, попросив несколько часов на серьезные размышления о произошедшем и предстоящем.

Сохраняя все тот же непроницаемый и невозмутимый вид лорд Патрик добавил:

— Ваша поразительная расточительность и легкомысленное отношение к деньгам меня глубоко удивляют, несерьезный мистер Фил Ирнив.

Вынудив собеседника на пару секунд обескураженно вскинуть брови, сэр Патрик объяснился:

— Почему вы до сих пор не потребовали от меня ваш серебряный доллар, забывчивый мистер Фил?

Филипп тепло улыбнулся, взял в руки блестящую новенькую монету, немного задумался и спросил:

— Когда же честь по чести состоится огласительная церемония помолвки мисс Мэри Казимеж и мистера Патрика Суончера?

— Оглашение в следующее воскресенье, сэр. Надеюсь, у вас ничего важного не запланировано на этот день в Европе?

— Пожалуй, что нет, мой дорогой сэр Патрик.

— Вот и превосходно! Мы ждем вас и леди Нэнси к полудню.

Кстати, хотите новое тайное пари, сэр? На тех же условиях неразглашения?

— О ком и о чем заново пойдет несказанная речь, сэр Патрик?

— О вашей физически сверхподготовленной протеже леди Виктори Ристальски. Хочу с вами побиться об заклад на серебряный доллар — через полгода или даже ранее наша Вики станет усиленно ходатайствовать о стажировке в научно-исследовательском центре сквайра Седрика Тинсмита.

— Мисс Виктори!!? Извините, не верю!

— О том и наш спор, мой дорогой сэр Филипп…

Вика втайне, даже не признаваясь в том самой себе, обожала и боготворила рыцаря Филиппа. Больше всего ее в нем поражало, что он оказался, — страшно подумать насколько! — старше, серьезнее, многооопытнее, чем она о нем когда-то думала в прошлой секулярной жизни.

Она не сразу, но поверила: молоденький красавчик Фил Ирнеев на самом деле — старый всемогущий адепт из ареопага тайных действительных инквизиторов, как шептались другие субалтерны из их группы харизматического обеспечения орденского звена. Вот и лорд Патрик Суончер к нему относится с подчеркнутым уважением и нескрываемым почтением.

В Филадельфии Настя, взяв с Вики стопудовую клятву никому и никогда ни полсловечка не говорить о том, благоговейно показала ей маленький чудотворный образок с ликом Филиппа в образе архистратига Михаила, предводителя духовного воинства.

— Чтоб ты знала, Викуся! Он нам с тобой и царь небесный, и воинский начальник. А мне вдобавок муж, отец и брат в любых его ипостасях, почитаемых мной во всей глубине и полноте моей разумной души…

— Если понадобится, я душу положу за него, Настя. Не клянусь и не обещаю, а просто это сделаю, как Бог свят…

Принять у нее чистосердечную сестринскую исповедь Вика попросила отца Филиппа лишь только он появился в арматорской резиденции рыцаря Патрика в четверг пополудни. Душеспасительное собеседование ей было назначено перед обедом в парке у старого дуплистого вяза.

В неспешной прогулке под вязами Филипп попросил леди Викторию не переходить на русский язык. Поскольку он возымел желание узнать, насколько она освоилась с мышлением по-английски.

— …По сути факта, мисс Виктори, я не вижу какого-либо греха в том, что вы эктометрически намереваетесь перейти в русское православие. На то вас и благословляю, сквайр.

Думаю, в епархиальном соборе Кающейся Марии Магдалины тамошний притч и клир церковный с радостью пойдут вам навстречу и осуществят, свершат должное крестное елеепомазание в ортодоксальной конфессиональности. Или же это можно претворить в Нью-Йорке под сенью Русской зарубежной церкви.

По существу, в квинтэссенции мировое христианство есть открытая динамическая система в мнимом, надуманном противоречии с религиозной стабильной догматикой. Символ христианской веры ни в коем случае развития и развертывания самого вероисповедания, по сути факта, не ограничивает.

Посудите сами, моя леди сквайр, если истинная вера многих и многих людей, как положено в открытой системе, непрерывно взаимодействует и сосуществует в состоянии синэргии. Надеюсь, леди, вам знакома эта междисциплинарная область научных исследований, изучающая процессы самоорганизации.

И в конкретной религиозной синэргии соборная молитва отдельного прихожанина тавматургически преобразуется, соединяясь с другими частными молениями в общее единомысленное экклезиальное обращение к Богу мирян и духовенства. Из прежнего разрозненного множества дивно образуется беспрестанно обновляемое, чудодейственно самоорганизуется, вытекает воединое — одна вера, одно святое причастие, одно крещение.

Един свят Господь в течение многих христианских столетий. И никак в общем-то иначе… Невзирая на мультиконфессиональность, которую нивелирует сверхрациональное всеединство тела и души Христовой…

— 3-

С утра в пятницу по восточно-европейскому времени в последний повсеместный день школьных уроков рыцарь Филипп поставил субалтерна Викторию близко присматривать за рекрутируемым объектом Иваном Рульниковым и его ближайшим окружением:

— …В ритуальной телесной связке с объектом приступить к выполнению автономно и аноптически, сквайр. До конца месяца. Там посмотрим…

«Если выживет…»

Два академических часа пятничных занятий английским языком Филипп провел в обычном напряженном режиме, не разрешая ни себе, ни ученику бездельничать в посторонних разговорах на внеурочную тематику. «Не фиг тут живьем расслабляться летним каникулярам, из рака ноги…»

Между тем у Филиппа началась воистину благословенная им пора подготовки к государственным экзаменам, оставлявшая ему массу свободного времени. «Оптически, судари мои, и слава Богу! Есть над чем поразмыслить аноптически…»

Хотя в неявном образе жизни рыцарь Филипп не позволил кому-либо понапрасну раздумывать и колебаться. «Обстановка не терпит промедления!» Бесповоротное судьбоносное решение им принято еще в Филадельфии.

Решено — исполнено. Во время урока незаметно для Вани он предопределенно рукоположил его на распознавание иностранных языков и провел ритуал рыцарского посвящения в командный тандем. «Принудительно и неощутимо в страдательном залоге, брат ты мой…

Иначе и одначе мне, убогому, не сдобровать, а мелкому Ваньке не выжить. Беспорядочных оплошностей у нас быть не должно…

Если с нами Бог, то кто против нас? Верно только тот, кому недоступно истинное всестороннее понимание происходящего на крутых поворотах предопределенной судьбы… Многая лета рыцарю-неофиту и определенно в недалеком будущем православному витязю Ивану Рульникову!..»

Чего-либо необычайного и странного новообращенный Ваня поначалу не мог отметить. Урок как урок. Все идет в обычном распорядке. Занятия по расписанию. Заранее плотно расписаны по-учительски. Речевые упражнения, экзерциции, отвечай, спрашивай, говори… И Фил Олегыча как обычно он прекрасно понимает по-английски.

«Ин текст энд контекст», — согласно и сообразно, одними и теми же словами подумали ученик и его учитель.

С облегчением посмотрели один на одного, потом на часы, взаимно улыбнулись. И обоим стало очень весело.

«Оу уеп! Отбомбились и отстрелялись…»

«Хип-хип, ура, каникулы!!!» — в мыслях добавил Ваня и, почему-то не сдержавшись, счастливо рассмеялся, когда Настя принесла на подносе чай со свежими эклерами в разноцветной глазури, церемонно присела перед ними в низком реверансе.

В унисон отсмеявшись втроем, они принялись за чаепитие. Вскоре должен подъехать дед Гореваныч, чтобы им вчетвером отправиться на тренировку в школу выживания к сэнсэю Кану Тендо.

Прибывшего к назначенному часу Гореваныча быстренько усадили за стол, а Ваня ощутил первую несообразность обыденному и привычному порядку вещей. Несмотря на то, что застольный разговор о Настином житье-бытье в Америке идет по-русски он-то, Иван Рульников, продолжает думать английскими словами и мысленно переводит услышанное.

К тому же, хоть и сидит он такой маленький со взрослыми людьми, но словно равный среди равных. Необыкновенное ощущение сопричастности к иному возрасту его не оставило и тогда, когда Филипп нетерпеливо поторопил ученика:

— Гоу-гоу, Джонни.

В тот момент Ваня и Настя уже несколько секунд цепко и пронзительно смотрели друг другу глаза в глаза.

«Дознаватель-поисковик, из рака ноги… И ясновидение у мелкого уже включилось. В ответ на арматорский взгляд Настены…»

Даму Анастасию рыцарь Филипп заблаговременно посвятил в определенную часть своих неизреченных и непререкаемых планов. Бесспорно она приняла его решение как должное и предписанное:

— …Сто пудов, Фил, коль скоро — так сразу. Психофизиологически и соматически Ванька готов к транспозиции харизмы, скажу я тебе.

С недозрелым детством он, очевидно, распростился, если мои тяжеленые сиськи очень даже мужественно украдкой разглядывает. В жесть прикидывает малый, что почем у меня там женственно держится, содержится.

Ты его под мой арматорский призор планируешь? — с дальним прицелом закинула удочку Настя. Но иного ответа, кроме как типичного Филиппова «посмотрим», вообще-то не ожидала.

— Постараюсь, чтобы сэр Патрик Суончер приглядел за мистером Джоном Рульникофф, — откровенно поведал Филипп. — Ведомо-неведомо, богатый опыт работы со взрослыми младенцами у нашего дедушки Патрикей Еремеича в наличии.

Вестимо, прежде иных арматоров Прасковью Олсуфьеву он начал обихаживать с 13 лет, а правнучку Юлию Феби — едва той сравнялось 12 годочков от роду. В общем и в частном…

— И то правда, — согласилась с мужем Настя, немало знавшая о собственном прецепторе…

В машине Ваня по-прежнему не расставался с мыслями по-английски. С удовлетворением и удовольствием отметил, как Настя, на переднем сиденье весело болтающая с Гореванычем, иногда сама про себя, собственно, переводит с английского на русский. «До того, чем что-то сказать о ее американских делах…

Во, а теперь она, наверное, настроилась думать только по-русски…»

Размещение пассажиров в салоне «лексуса» в целом устроило рыцаря Филиппа. Игорь Смолич на водительском месте. Настя рядом за штурмана и впередсмотрящего. Он самолично прикрывает тыл.

«За тыловое охранение можно считать и мышастую «мазду» со сквайром Викторией за рулем. С давешним видением стыкуется, патер ностер, совпадает…»

Несовпадения и нестыковки настали, когда рыцарь Филипп внезапно обнаружил впереди серый «фольксваген» дьякониссы-инквизитора Анфисы. С этого мгновения счет линейного времени неостановимо пошел на десятые и сотые доли секунды.

Плазменный файербол размером с грецкий орех, из ниотколь материализовавшийся под потолком «лексуса», рыцарь-инквизитор молниеносно разрубил надвое ударом клинка, нейтрализуя и не давая оружию нападения вырасти в нечто большее и смертоносное.

Одновременно и своевременно хладнокровный инквизитор сумел активировать алмаз в навершие меча и разрядил мультиканальный ритуал распределенных транспорталов. Неудержимо опрокидываясь назад и навзничь вместе с Ваней в жемчужно светящуюся матовую мглу своего канала, он успел отметить, как дама Анастасия мгновенно запустила высшую орденскую защиту, поглотившую остатки обезвреженной шаровой молнии.

Третьим в течение секунды ситуативно среагировал на сверхъестественную угрозу латентный ведьмак Игорь Смолич. Безотчетно и неосознанно он моментально телепортировал автомобиль вместе с его пассажирами не меньше, чем на сто метров по ходу движения. Потому и бронебойный выстрел из гранатомета ударил в пустой асфальт…

Остаться на месте в машине рыцарь-инквизитор Филипп не имел ни малейшей физической возможности, как бы он ни старался. Какой-то пары необходимых последовательных мгновений ему катастрофически не достало.

Ситуация вышла из-под его теургического контроля, как только в отчаянном усилии успеть, не опоздать, он изумрудной вспышкой на гарде меча защитил и погрузил в ступор Игоря Смолича и Ваню Рульникова… При этом сам лишился каких бы там ни было синхронных ощущений и прямолинейного восприятия пространства-времени…

Филипп Ирнеев достаточно очнулся лишь в собственном асилуме от легкого прикосновения руки адепта Рандольфо. Без промедления оглянулся назад… И не увидел привычной двери, ведущей на улицу.

Точно так же отсутствовали какие-либо иные выходы наружу из маленькой городской кофейни.

«…Будто и не бывало… М-да… Мой родной асилум неназойливо ограждает, отделяет драгоценных гостей от угрожающей внешней обстановки…»

— Выпейте чашечку превосходного кофе, мой дорогой синьор Филиппо. От нас с вами в данное время мало чего зависит, — вместо приветствия безучастным тоном произнес адепт. — В актуальном прошлом и в ближайшем обозримом будущем мы, коллега, совершили все что смогли… хорошего или дурного…

Прочее располагается за пределами наших сил и познаний, брат Филиппо… — апатично и не спеша оценил сверхрациональную ситуацию адепт, неспешно размешивая ложечкой сахар в кофейной чашке. — Прошу угощаться тем, что нам ниспослано извне.

— Вы правы, брат Рандольфо, от угощения в асилуме отказываться не пристало, — смиренно согласился с ним его собеседник у барной стойки. — Asilum sapienti est gratia Dei.

«Благодарение Богу, коли есть такое прибежище для разумных…», — на латыни сказал, но по-русски подумал Филипп и посмотрел на ребенка, замершего побок с ним в окаменевшей сверхъестественной неподвижности.

«Ванька никогда не простит мне, если я его оставлю вот так, статуей, в беспамятстве в первое же посещение нашего убежища, никак не познакомив с выдающимся адептом Рандольфо Альберини. Право слово, прознает ведь истинно обо всем рано или поздно в ипостаси будущего орденского дознавателя, патер ностер… Ох мне дебита ностра…»

Рыцарь-адепт Рандольфо гипостазировано уразумел рыцаря-зелота Филиппа без лишних слов и витиеватых куртуазных формальностей орденской учтивости. Хризолит на его рыцарском сигнуме озарил помещение ярким изумрудно-золотистым сиянием и вновь ввел во все чувства юного неофита.

Первичную орденскую индоктринацию прозелита старый адепт сполна взял на себя. Самостоятельно представился по-русски и самодовлеюще привел молодого собрата Иоанна к новому сверхъестественному миропониманию.

Выслушав символ веры, наставления и добрые напутствия старших, Ваня понимающе глянул на Филиппа совсем взрослым взглядом, но потом по-детски счастливо улыбнулся и даже переспросил:

— Фил Олегыч, тут все взаправду или понарошку?

В ответ Филипп тоже усмехнулся, хотя и невесело, беспомощно развел руками:

— Я в самости, брат ты мой, частенько не соображаю, как всякое-разное тут и там бывает, случается. Будем сообща учиться вникать, проникать, что здесь почем и почему оно так, а не иначе.

Филипп оглядел стойку и пододвинул Ване креманку с клубникой и взбитыми сливками, посыпанными шоколадом:

— Причащайся, Иван наш Николаич. От причастия и хлеба пресуществленного в наших убежищах отрекаться не стоит. Ибо чревато чреватостями, и никому неведомо, чем оно далее обернется, поворотится…

Тем временем адепт Рандольфо, отметив неуловимые изменения в сверхрациональной топологии совместного асилума, церемонно откланялся и в дальнейшем оставил их наедине.

Каким образом и куда не сходя с места в один миг убрался достопочтенный адепт, юный рыцарь-неофит Иван не понял. «Будто дематериализовался…» Он недоумевающе посмотрел на рыцаря-зелота Филиппа, а тот опять печально развел руками:

— К его разрозненному, скажем, существованию, Вань, в разных метриках пространства-времени и я ума не приложу. Надо принимать, как есть, и не ломать попусту голову над тем, что ни тебе, ни мне покамест непостижимо.

— Со временем я это узнаю, постигну, — твердо обещал Ваня то ли себе, то ли ему захотелось вселить побольше оптимизма в грустного Филиппа Олеговича.

«Понятное дело, мы тут вдвоем взаперти, а там наши рыцари и дамы валят апостата. Вот Фил Олегычу и обидно, досадно. Он все это четко организовал, но сам-то не поучаствовал в самом главном…»

Спустя полчаса локального времени в убежище с улицы практически сквозь стену впопыхах ввалилась Настя. Схватила со стойки и жадно припала к высокому стакану с охлажденным ананасовым соком. Отдышалась и сообщила:

— Врубиться не могу, Фил, как же у тебя получилось так методично устроить и подстроить форменный «бедлам в бардаке»!.. вместе с отличным «полетом над гнездом кукушки»! Но сто пудов вышло лучше не бывает!!!

— Извольте доложить в надлежащем порядке, кавалерственная дама Анастасия!

— Да, рыцарь. Докладываю: апостат-евгеник упразднен, секулярная ситуация успешно купируется.

Подробности желаете в эйдетическом ряду или изустно?

— Давай кратенько на словах, Настена. Ивану тоже будет пользительно послушать.

— Ой, Вань, неофитик ты наш! Я тебя после поздравлю и крепко расцелую, а теперь слушайте, судари мои.

Короче, когда вы, рыцарь Филипп, открыли мультиканальный транспортал, немедленно, откуда ни возьмись появляются их преподобия экселенц Микеле и барон Руперт с крупнокалиберными «снарлами» наперевес. Тотчас наша бесподобная девственница Викуся топориком Атенором засаживает апостату пряменько в печень. Он ее, бедняжку, круто вырубил, но от трех стволов, потому что к стрельбе на поражение подключился Пал Семеныч, побежал подобно зайцу, петляя, к групповому транспорталу под Круглой площадью. А там вражину уж с толком подстерегали в засаде лорд Патрик и его Престер.

Ей-ей, ни рожек, ни ножек от поганца не осталось. Как им расположено, адепты работают вчистую и всухую.

Мы с Анфисой, меж тем, нормально обеспечили общее аноптическое прикрытие твоей спонтанной, очень скрытной и безымянной операции. Хотя капельку грязновато в два ствола замочили апостатского лопуха-фамильяра, которого она вычислила и вела. Но за собой, докладываю, чистенько убрали. Не было никакого гранатометчика, если в канализационный колодец национал-террористы заложили немалый фугас.

Вику в жесть забрал Патрик для приведения ее в норму. Прогноз благоприятен. Как арматор говорю: жить будет. И хорошо заживет, полагаю, коли выживет в другом переплете, новобраница наша, промеж ног две дырки.

Вероника и сквайр Константин затем живенько озаботились аноптической ликвидацией следов и распространением правдоподобной версии о неудачном политическом теракте. В целости обошлось без случайных жертв среди секуляров и без серьезных разрушений.

В главном сработали четко и надежно закрылись. Мы не мы, и никого из нас там не было, если вся хорошая компания преспокойненько разминалась у сэнсэя Кана Тендо.

Гореваныч в наведенной апперцепции безмятежно и без памяти отдыхает в машине. Нас дожидается.

Пошли? Еще неизвестно, в котором часу мы отсюда выберемся…

В заурядное пространство-время они втроем вышли на вечернюю столичную улицу спустя четыре часа после того, как в асилуме очутились Филипп с Ваней. За это время истинно свершилось многое, но ничего такого не случилось, чтобы значительно и критериально расходилось с пророческим видением рыцаря Филиппа.

«Дело сделано. Причем хорошо весьма. Спаси, Бог, души благочестивые не от мира и века сего…»

— 4-

Сквайра Викторию рыцарь Филипп навестил в тот же вечер по восточно-европейскому времени. Заодно с дамами Вероникой и Анастасией он и рыцарь Руперт ненадолго посетили арматорскую резиденцию сэра Патрика.

Состояние раненого сквайра рыцари нашли удовлетворительным, оставили арматоров для профессионального врачебного разговора, обменялись первыми впечатлениями о только что благополучно разрешившейся чрезвычайной ситуации.

— …Благодарю за доставленное удовольствие, брат Филипп. Славная получилась охота на крупного зверя.

Ликвидированный апостат тот самый, из ваших прошлогодних гостей?

— Затрудняюсь сказать, брат Руперт. Преступную жизнедеятельность архонтов такого уровня достоверно прорицать практически невозможно. Возможно, мы имели дело с управляемыми, им руководимыми альтеронами…

— Верно, после выздоровления сквайр Виктория будет направлена ко мне на обучение?

— Пожалуй, так… Но прошу, мой дорогой барон Руперт, предусмотреть реальную возможность ее участия в особых миссиях.

— Понимаю. Из них главная — реализация охраны молодого рыцаря-неофита Иоганна, не так ли?

— Вы правы, герр Руперт. Посещение домашних ларов и пенатов, родных пепелищ либо иных географических местностей ему не возбраняется под надлежащим присмотром…

В субботу пополудни Ваня Рульников по-домашнему запросто обедал в семье Ирнеевых. Вернее, его вкусно и отменно кормили ланчем по англосаксонскому обыкновению и расписанию.

«Хип-хип! Ура-ура! У меня и Насти настоящие каникулы… Уроки испанского и английского отменяются…»

Каникулярного настроения и радостного предвкушения дальнейших чудес не смогло хоть как-то испортить ворчливое и наставительное предостережение Фил Олегыча:

— Не обольщайтесь, неофит. Способность распознавать иностранные языки отнюдь не отменяет знание грамматики и умение грамотно излагать свои мысли устно, письменно и печатно.

Не стоит брать дурной пример с первозванных апостолов. Вещать по-гречески, по-латыни и во многая языцех они были рукоположены. Но грамоте уразуметь не возжелали. Достоверно, чтобы ни твердили приверженцы рукодельного церковного предания, ни полсловечка письменного, littera scripta, ни на йоту ни на «u», нам от первых нерадивых ученичков Иисуса Галилеянина не осталось. Verba volant, sed scripta manet.

Усек, вник, проникся, отрок мой празднолюбивый?

— А как же?!! Радикально зрю в корень, Фил Олегыч. Вербально и дескриптивно. Как учили.

— Учи тут ученого. Ох мне дебита ностра…

Слушающий и читающий да разумеет. Иным не дано постигнуть тайны и таинства истинной мудрости. В «Эпигнозисе» и в «Продиптихе» наших предтеч — Архонтов Харизмы, а затем отцов-основателей ордена рыцарей Благодати Господней тебе многое предстоит вычитать и узнать…

По завершении беседы с прецептором Филиппом неофита грубовато по-арматорски наставляла кавалерственная дама Анастасия. За праздничным столом она ему добавила приятного удовольствия и радостных предвкушений:

— Чтоб ты знал, Ванька! На следующей неделе отправляешься со мной в Филадельфию, неофит недоделанный. Познакомлю тебя с твоим будущим арматором — лордом Патриком Суончером.

Ан не шибко радуйся, неофитик. У нашего сурового дедушки Патрикей Еремеича не забалуешься. Чуть что не по нем, враз пожалеешь, что у тебя все яички в одну мошонку сложены. Очень больно, скажу тебе, и невкусно.

Или же на обе корки пряменько в мякоть нашпигует экстравитаминами до потери пульса. Тогда ни встать, ни сесть… Будешь лежать с мрачным зраком голым кверху сраком…

Ваня на Настю за арматорские грубости нисколечко не обиделся. Потому как Фил Олегыч заранее предупредил: они, арматоры, мол, такие-сякие, «одним мирром и миром мазаны»… и шутки у них специфические, врачебные.

— …На словах и на деле, ежели наши несчастные организмы пользуют, брат ты мой…

Для пользы долга рыцарь-неофит Иоанн с радостью согласен вытерпеть все что угодно. Надо так надо, врачей должно слушаться.

Правда, вышло немножко стыдно и стеснительно, когда сегодня утром в лаборатории «Трикона-В» Настя и Вероника Афанасьевна вдвоем его долго осматривали, разглядывали наголо, ощупывали совсем голого снаружи и внутри. После диаграммы и таблицы на мониторе изучали, обсуждали, приказав ему сидеть тихо «с тряпочкой на чреслах».

Потом Вероника Афанасьевна без каких-либо церемоний за Настю взялась, уложив ее на медицинский топчан в гипносне, здоровущими стоячими сиськами кверху. Затем совместно двух голозадых, как она сказала, наладила в душевую обмываться и подмываться.

К тому времени Ваня как-то перестал замечать, в каком таком голом виде и он и Настя. А она ему под душем разъяснила про дидактическую теургию, которую хитренько использовал Фил Олегыч, незаметно усевшийся в дальнем углу арматорской лаборатории.

— …У арматоров и прецепторов мы, Вань, что есть, то и есть в натуре, мужественно и женственно, во всю нашу прельстительную сись-пись наружу…

Но открыто пялиться мне в промежность все же не надо, мой мальчик, член с пальчик. Ниже талии чего-либо достопримечательного у меня нет, так круто отличающегося от твоих голеньких картинок в орденской подростковой энциклопедии «Об этом и о том»…

«Скажет она тоже! Живьем оно смотрится по-другому. Там скучная анатомия, а здесь калокагатия, эстетика и эротика…»

От быстро промелькнувших волнующих воспоминаний о Настиных женственных прелестях и достопримечательностях Ваня вернулся к ее арматорским объяснениям, как и зачем неукоснительно соблюдать непреложные требования аноптического образа жизни.

— …Думаю, все неясные вопросы с твоими секулярным родичами мы быстренько и методически уладим в течение трех-четырех дней. Отныне в миру я твоя новая бонна и гувернантка.

В Америку видимым макаром полетим втроем. Рыцарь Филипп нас сопровождает и несколько дней побудет с нами в Филадельфии.

Тебя, неофит мелкочленистый, мы покамест благоразумно стреножили. Кроме распознавания языков, схематической прогностики и ясновидения, прочие твои дарования временно лимитированы. Вплоть до нужной стадии полового созревания и необходимого круга орденского посвящения ты остаешься без активной боеспособной теургии.

Разумеется, тебя будут патронировать, держать под негласной внешней охраной и прикрытием как несовершеннолетнего харизматика…

Увидя тень огорчения на лице мальчика, Настя поспешила его успокоить. Соответственно, в арматорском фривольном духе и стиле:

— Не горюй, неофитик. Возраст — дело наживное. Не успеешь оглянуться, как вырастешь умственно и физически до выдающихся мужских размерчиков… На загляденье и заговенье девушкам и женщинам…

Когда сквайр Виктория придет в норму, твое ответственное телохранение поручим ей персонально. Например, во время визитов на малую белоросскую родину. Или же еще куда-нибудь по миру, туристически.

Дело в том, что первого сентября ты пойдешь в Англии в привилегированную частную школу, находящуюся под орденским патронажем.

Скажу тебе, более половины из твоих будущих одноклассников принадлежат хорошим рыцарским фамилиям Востока и Запада. Кое-кто так же рукоположен на ясновидение и распознавание языков.

Вот еще что… — самую главную ошеломляющую новость Настя оставила на десерт. — Чтоб тебе было чем и кем гордится среди сверстников, согласно орденской традиции, мы с Филом тебе предлагаем провизиональную патримонию-усыновление до достижения совершеннолетия.

Как исполнится 21 год, сам решишь, под каким духовным именем тебе постоянно значиться в анналах гильдии арматоров.

Ну что, берешь нас в харизматические родители на время или навсегда? С ответом единым духом можешь не торопиться, хорошенько подумай что почем. До осени времени до хрена и больше…

Любое твое решение окажется правильным, Вань, по модулю. Без обид и претензий с нашей стороны. Как скажешь, так и будет…

— Чего там говорить и раздумывать?!! — перебил арматора восторженный неофит, не сразу сообразив, что ему предлагают.

— Конечно же, я тоже хочу быть Бланко-Рейес-и-Альберини, моя кавалерственная дама Анастасия!

Фил Олегыч, я взаправду могу стать вашим приемным сыном и внуком рыцаря-адепта Рандольфо? — для верности Ваня обратился за подтверждением и уточнением. Своему ясновидению он еще не совсем доверял.

— Если пожелаешь, Иван, то получится вовсе не понарошку. Но в соответствующем ритуале в ходе орденской церемонии войдешь в нашу семью. На время либо навсегда…

Усыновление юного рыцаря-неофита они предварительно отпраздновали французским шампанским и немедленно импровизированным визитом в загородную резиденцию орденского звена. Ваниному восторгу не было предела, пусть вам внешне он старался держаться по-взрослому, солидно, степенно.

«Во здоровски!!! Вместо пейнтбольного клуба для детей настоящий огнестрельный тир только для взрослых..!

Йо-хив-хо и бутылка рому! Хип-ура! Хип-ура-ура-ура!..»

Ранним утром в воскресенье Настя с Филиппом заехали за Ваней, чтобы вместе отправиться к обедне в монастырскую церковь иконы Божьей матери «Утоли моя печали». Даму Анастасию рыцари усадили пилотировать джип «с ветерком и рок-музычкой», а сами благорасположились на заднем сиденье, чтобы откровенно, с аудиозащитой, поговорить как прецептор с учеником о мужчинах и женщинах.

— …Это, Иван, куда и на что смотреть. К примеру, Настасье нашей Ярославне, нравится, когда ее обозревают и раздевают откровенные мужские взгляды. Другим женщинам, в основном с большими недостатками или чрезмерными излишествами в фигуре, этакое экспонирование далеко не по нраву.

Для того у тебя и есть ограниченное ясновидение, кабы праведно и нравственно различать suum cuique tribuens. Я имею в виду: каждому по-свойски и поделом воздавать.

То, что кому-то представляется заслуженной наградой, иным кажется несправедливым и неоправданным оскорблением. Потому стоит приноравливаться ко всяким-яким общежитейским обстоятельствам.

Понимай, Иван, нравственные установления, нормы поведения, моральная кодификация, включая гендерные взаимоотношения мужчин и женщин, обстоятельно исходят от разумной души человеческой. По большому счету, долговременно и дальновидно.

Но в малом ежеминутном расчете бихевиориальные стереотипы, социальные установки, предубеждения, поверия, суеверия шустро выскакивают из естественных потребностей людской тварной природы. Во плоти. Будто чертик из табакерки выпрыгивают, беспорядочно и случайно.

В общечеловеческой нравственности есть постоянная, неизменная часть, основанная на высоком абсолютном духе. Но присоединяется она к нестабильной, дискретно изменяющейся компоненте, выходящей из низменной относительной материи. Вчера одно, сегодня другое, послезавтра третье.

Причем у разных народов по-разному… «Отрок мой конгенитально любопытствующий…»

Приводя разнообразные образчики «относительности естественной животной морали», рыцарь Филипп пользовался дидактической теургией достаточно умеренно. Факты и примеры выбирал осмотрительно, с оглядкой. Потому как сочувствовал и соболезновал неофиту, кому еще несколько лет предстоит вынужденно, едва ли не принудительно оставаться ребенком в слабой плоти, но сильным духом без малого взрослым человеком.

«В силу харизматического возраста, патер ностер…»

Как оно происходит и каковы при оном ощущения, рыцарь Филипп доподлинно знал на примере кавалерственной дамы Прасковьи. Давеча она ему о многом исповедально рассказывала ночь напролет.

«…Ох ему, мелкому… Насилье и бессилье… Коромысло диавольско… Половое созревание и гормональные пертурбации, из рака ноги…

И потащит наш бедный Ванька тяжкое Ярмо Господне между отрочеством и зрелостью, наподобие девы моей Параскевы. Видит око, да уд промежный неймет. Поди, дождись, покуда имение вырастет…

Ничего… переживет, перетопчется в смиренномудрии… Глядишь, меньше воздания огребет себе на орехи и по шарам… Ох нам ретрибутивность за всё и за вся…»

Ваня довольно серьезно принял к сведению назидательные сентенции прецептора и от приземленной материи органически перешел к возвышенным предметам:

— Филипп Олегович, скажите, пожалуйста, бывает ли по-настоящему естественная истинная религия? Например, от природы человека?

— Никогда и нигде! Нет и еще раз нет, рыцарь-неофит.

Естественным может быть только безбожие и поганство, Иван. Истинная же вера всегда и во всем сверхъестественна и сверхрациональна.

Соответствующие доводы, аргументы, доказательства, суммы против язычников-деистов типа лорда Чербери — найдешь по моим прецепторским гиперссылкам в твоем «Компендиуме рыцаря-неофита Восточно-Европейской конгрегации».

Одно тебе скажу, Иван… — прецептор Филипп преднамеренно выдержал длительную теургическую паузу-цезуру…

— Мы веруем с целью понимать, познавать образ и деяния Господни, будь то в созидании или в разрушении по воле Его. Но вовсе не делаем слабомысленные умозаключения в бесцельном обратном порядке, наподобие язычески мудрствующих секуляров, каковые тщатся что-либо сообразить без царя в голове и без Бога. Чтобы впоследствии от природного греховного естества своего во что-нибудь мало-мальски поверить, спиритуально. И вляпаться куда-нибудь, словно в дерьмо, субстанционально.

Тогда у язычников и безбожников в лучшем, наиразумном случае индуктивно выходит вовсе не религия в православии и правоверии, но скудоумная скоропортящаяся конъюнктурная социальная доктрина. Либо у них получается на выходе подлежащая верификации научная гипотеза-симулякр, какую неизбежно сменят иные рациональные спекуляции, концепты и конструкты.

Наше подлинно религиозное мышление в эпигнозисе нисходит от сверхрационального к рациональному. Однако отнюдь не наоборот, задом наперед, шиворот-навыворот, вверх тормашками, коленками назад, кверху задом, подобно материалистам, почем зря мнящим, будто духовные категории можно познавать посредством материальных критериев.

Прежде дедуктивно беспредельный бескрайний дух и только затем ограниченная конечная материя. Инде сверхъестественное превозмогает смертное естество и убогое вещество, кои нам дадены, быть может, во благо или же на испытание и во искушение многогрешной натуры нашей…

Так-то вот, рыцарь-неофит Иван Рульников…

Вернувшись в город, все воскресенье накануне вечернего визита в дневную Филадельфию на светский раут Настя Ирнеева пребывала крайне озабоченной ее новым уместно приобретенным туалетом от кутюрье Анри Дюваля. Примерялась к платью, бижутерии, аксессуарам и так и эдак.

«Пускай Манька Суончерова позеленеет от зависти, а я буду нынче в нежно-салатовом и в золоте…»

В это же время Филиппу продолжительные и деятельные приготовления категорически не нужны. «Известное дело: смокинг, хорошо отглаженные Настей брюки и белая рубашка с черным галстуком-бабочкой…»

Исходя из чего он постановил: пока у драгоценной супружницы происходят гардеробная суета, макияжная маета, женская суть да украшательские дела, зайти в асилум. А там преспокойно поразмыслить, написать подробный рапорт об успешной операции, задним числом получившей у него ученое кодовое обозначение «Анахроническая пролептика».

За два с половиной часа с намеченным заданием рыцарь-инквизитор Филипп превосходно и методично справился. Захлопнул планшетку, сладко потянулся, вышел в транспортный коридор, глубоко задумавшись, не глядя, без малейших опасений машинально взялся за круглую стальную ручку двери, отделанной ясеневым шпоном… И вместо собственной комфортабельной спальни без перехода очутился в неприглядной и невообразимой неизвестности.

«…Господи, помилуй мя, грешного!!!»

ГЛАВА XIX АНАФЕМА И ОСАННА

— 1-

«…Во где анафема! Арзарет, терра инкогнита, из рака ноги!» — в замешательстве выругался Филипп. С замиранием сердца, не переводя дыхания, он по первому впечатлению, вернее, по наитию почти правильно оценил ситуацию. «Поразительно… натюрморт, дебита ностра…»

Малоприглядный городской пейзаж и невиданный архитектурный ландшафт, представшие перед его взором, пораженным мгновенно отмеченным, он воспринял практически и ситуативно.

«Не было печали… Господи, помилуй! как домой-то мне отсюда попасть..? Не пройти, не проехать…»

Не отпуская руки от массивного латунного кольца на двери сверхнадежного безопасного убежища, Филипп Ирнеев принялся озадаченно изучать окружающую безрадостную обстановку:

«Батюшки-светы! Ну и дикость же тут в мерзости запустения! Не время и не место, иже сосуд скудельный…»

Возвращаться в сверхрациональное пространство-время асилума рыцарь Филипп не спешил, хотя секундой ранее чуть было не рванулся назад в приступе внезапной паники. Он таки интуитивно почувствовал, осознал, насколько реально его убежище обескуражено и озадачено не меньше, а может, и больше своего лишь отчасти растерянного партнера.

«…Теоретически взять… недоразуменно входи, выходи туда-сюда, но снаружи определенно ничегошеньки не изменится. Небось, не виртуальная матрица, перезагрузка невозможна…

Куда же это меня так огорошено занесло в нагрузку и разгрузку..?»

На практике, отвратительной и поразительной неожиданности наш герой не поддался. Более того: Филипп Ирнеев почел благоразумным покамест не переходить в духовную ипостась инквизитора, искусно отрешенного от дикой материальной реальности, открывшейся перед его глазами.

То, что перед ним не видение, ему стало ясно с первых же мгновений рационального, логичного, хладнокровного изучения окружающих его со всех сторон старых обгоревших стен, руин, развалин… Между ними оплавленные или же кое-где остро изломанные обломки, горы бетонно-кирпичного мусора где-то, когда-то бывшие домами, зданиями, сооружениями на центральном осевом проспекте Дожинска и окрестных улицах.

«…Иначе и все одначе, краски тусклые, зелень и плесень сероватых тонов, тени размыты. Пускай и солнце в зените, но визионерской сверхконтрастности не наблюдается. Ни ветерка, ни звуков, ни резких запахов…

Остатки домиков, пожалуй, мне знакомы. Половина колоннады, ведущей к проспекту, так-таки уцелела…

Просторно и пусто вышло… и видать этак можно далеко и близко.

По-таковски бомбардировочная авиация поработала? Или же массированный ракетно-артиллерийский обстрел? Возможно, оперативно-тактическими ядерными боеприпасами с большой дури шарахнули?..

На рыцарский сигнум Филипп безотчетно глянул в первую же секунду вынужденной рекогносцировки, рефлекторно, автоматически, как обучили, задержав дыхание. Ни цвет, ни изменяемая огранка бриллианта не засвидетельствовали присутствие в воздухе и на почве опасных концентраций боевых отравляющих веществ или чрезмерно радиоактивного заражения местности.

Точь так же на отработанных воинских рефлексах он, не раздумывая, убедился в наличии и боеготовности оружия. Регул на поясе, Филомат в руке, взведен, снят с предохранителя; два запасных магазина в брючном кармане…

В принципе Филипп где-то и когда-то был полностью готов отправиться на светское мероприятие к лорду Патрику в Филадельфию.

«Подготовлен, как следует, в силах и средствах», — уже вполне сознательно он мысленно перебрал наступательные и оборонительные ритуалы, какие сможет активировать в доли секунды посредством сигнума, наперсного рубинового распятия инквизитора и огненного опала-апотропея в галстуке.

«Будем знакомы, леди и джентльмены, Бонд, Джеймс Бонд… Тукседо-мен, из рака ноги, черные лаковые туфли, черный смокинг и черный юмор…

Все ж таки здесь гораздо уместнее смотрелся бы бесцветный и бесплотный «сумеречный ангел» или на худой конец полевой камуфляж из импрегнированного светопоглощающего «блэкхоул фрииз» и ботинки-гады по колено… Думается, и «снарл» с полудюжиной магазинов тоже не помешают… И полевой питательный рацион…

Ну и дыра, патер ностер! Глубже и дальше засадить некуда сквозь всю вагину через анус профундий… Эдак тут все запущено и разрушено… Жил-был столичный городишко Дожинск и нет его…

Армагеддон и Арзарет, скажем для умных или простодырое вульгарное светопреставление для жлобов. Никак тургеневский Тришка приходил? Какая же сволочь тут порезвилась на просторе? Откровенно натюрморт в экстерьере бывшей городской цивильности…»

Рационально в характерных чертах ознакомившись с местом действия, антуражем и пейзажем, Филипп Ирнеев засим перебрался под защиту завалившейся на бок, хотя выглядевшей достаточно устойчивой изгрызенной и обомшелой бетонной плиты, увенчанной свитыми в косматый клубок ржавыми арматурными прутьями. Сейчас ему следует обратиться к иной ипостаси проникновения в действительность.

Для бесстрастного проницательного инквизитора все и вся тотчас в основном встали на принадлежащие им места в данном, постепенно развертывающимся пред ним пространстве-времени от мира и века того или сего:

«Четверть часа пополудни. Понедельник день третий в месяце июле лета Господня 2051-го. Секулярно город Дожинск и Республика Белороссь боле не существуют в былом политическом режиме и статусе.

Сорок лет спустя преходящего бытия от мирского естества людского…»

Основательно, надлежащим образом углубиться в медитацию и ведение эйдетического протокола инквизитору не позволили объект, облаченный в орденскую камуфляжную плащ-накидку «сумеречный ангел», а также достаточно узнаваемый мужской голос:

— Фил Олегыч!!! Мой дорогой!! Вы и понарошку не сможете себе представить, как же я вас ждал!

Это я, ваш Иван Ирнеев, Рульников, Джанино Альберини и так далее…Очень многие не хотели верить, а я три года подряд выходил вас встречать, согласно пророчеству рыцаря Патрика.

Говорили, негодяи, будто вы теперь альтерон поганый, напрочь потерявший разум между прошлым и будущим. Ничего подобного! Ипостась инквизиторов априори несовместима с типичным модус операнди матрицированных альтеронов в пространстве-времени…

«М-да… Вот и комитет по встрече в одном отлично узнаваемом лице. Господи Боже мой, сорока лет словно и не бывало!!!

Твоя Твоих Тебе приносящих присно и в чаянии веков будущих…

Что ж… будем сообразовываться, соотноситься и соответствовать солидному подобию авторитета, из прошлого выходящего, исходящего… Педагогия, из рака ноги, тождество…»

С отменно невозмутимым видом рыцарь Филипп выбрался из-под укрытия на местности, небрежно сбил несуществующую пушинку с атласного лацкана смокинга, коротко поклонился и официальным тоном заявил:

— Соблаговолите представиться по всей форме, сударь.

— Ах да! Извините, отец Филипп. Разрешите отрекомендоваться. Ваш покорный слуга и харизматический аколит рыцарь-зелот Иоанн Ирнеев-Рульников во время предержащее апостолический инквизитор-коадьютор благочинного округа сего.

Честь имею приветствовать вас, прецептор. Добро пожаловать в наши времена и пространства, мой дорогой друг и незабываемый учитель…

Рубиновое распятие на миг обрисовало высокую плечистую фигуру в крапчатом камуфляжном мундире с неизвестным оружием в руках и очень знакомым клинком за спиной. Одновременно рыцарь Филипп не смог закрыться от мощного импульса ментального воздействия, установившего между ними на кратчайшей мгновение эйдетический контакт.

«Ого чему наш мелкий лихо научился!»

Щелкнув складным прикладом, рыцарь Иоанн вбросил длинный ствол в набедренную кобуру, скинул туманную маскировочную плащ-накидку, ринулся к «незабвенному наставнику, из рака ноги…» Подбежал, преклонил колено и с пиететом прикоснулся поцелуем к рыцарскому сигнуму Филиппа.

Немного погодя ученик и его учитель с чувством и значением обнялись. Для одного разлука длилась несколько десятков лет, а у другого прошло всего лишь несколько часов. Тем не менее или тем более оба они стали на сорок лет старше.

«Что есть старческий возраст человеческий в исчислении наших знаний и сил? Господи, спаси и сохрани наши души, яко мы суть люди Твоя…»

— Пойдемте, пожалуйста, Фил Олегыч. Мой «серафим» на проспекте, вон за теми камнями.

Вас куда сначала? Домой переодеться? Может, сразу к Насте в загородную резиденцию?

— Давай-ка прежде домой, Вань. Пожалуй, стоит глянуть на мой оконфузившийся асилум с другого боку.

Ох мне, дебита ностра…

— Не волнуйтесь, Фил Олегыч! Настя вас очень-очень ждала, как все наши, верила, что вы к нам вернетесь в полном порядке.

— Но валить предполагаемого одуревшего альтерона ты отправился в одиночку?

— Таковы мои непреложные прерогативы, сударь. Надеюсь, вы не против?

— Ни в коем разе, сын мой. Действуйте в соответствии с орденскими уставами и регламентациями…

«Ох мне сорок лет воздаяния! То ли корова, то ли бык языком банально слизали… М-да… с рыцарским предназначением не спорят, его стараются понять…»

В долгожданном обществе Филиппа радостному Ване непререкаемая инквизиторская должность, непреложные права и обязанности нисколько не прибавили ни солидности, ни формализма. Показывая дорогу между развалин, он бережно, но крепко поддерживал обожаемого учителя за локоть, словно боясь, что тот опять куда-нибудь канет в безвременье. И не переставал говорить:

— …Фил Олегыч, маленьким я очень скучал без вас, даже обижался, как если б вы меня нарочно одного бросили.

Ведь поначалу многие утверждали, будто бы вы из ареопага действительных тайных инквизиторов. Мол, сокровенный адепт сделал свое дело — выявил и упразднил трех апостатов-евгеников. Потом опять скрылся в тумане неизвестности. Тогда как настоящий Фил Ирнеев где-нибудь, как-нибудь живет с измененной памятью и внешностью. В ус не дует без прошлого среди секуляров, ни о чем таком орденском и харизматическом не догадывается.

Но я-то вас, Фил Олегыч, знаю с малого моего детства, лучше, чем кто-нибудь посторонний. И потому в эту ложь ни на йоту ни на «u» не поверил. Не могли вы просто так пропасть, бросив меня, Настю, Вику, Прасковью…

— Меч Святогор у тебя — наследие князя Василия Олсуфьева? — с горечью остановил его словоизлияния Филипп.

— Да, рыцарь, — нахмурился Ваня, — восемнадцать лет назад, к нашему общему прискорбию, рыцарь-адепт Василий пал смертью храбрых в схватке с двумя суккубами. Или сам пожелал себе красивой гибели, почувствовав старческую усталость от жизни.

Никто этого наверняка не знает. Но клинок он мне по-родственному как приемному сыну и зятю завещал.

— Прасковья — ваша харизматическая супруга, рыцарь? — счел нужным формально уточнить Филипп.

— Именно, отец Филипп. И другой женщины мне вот уже 35 лет не надо. Повенчались, когда мне исполнился двадцать один год. А до того она из меня мужчину сделала, обучала всему, наставляла в боевых искусствах.

Когда кривые слухи пустились распускать, как вас в подобии злобного безмозглого альтерона видели, я в ритуале объявил себя вашим харизматическим наследственным аколитом и пригрозил злопыхателям дуэлью. Мне как раз в то время восемнадцать минуло, и я подпадал под орденский дуэльный кодекс.

— Экую вы древность возродили, судари мои… Надо же, аколиты, будто в средневековье!

Откуда слушок злопыхательский, известно?

— Семейка Ковиваче усердствовала.

— Синьора Джованна Ковиваче расстаралась?

— Ну да, она самая. Я сначала ее внучка Фолько вызвал на ордалии по всей орденской форме. Потом и его бабушке чин чинарем суд Божий учинил, длинный змеиный язык укоротил в рукопашной схватке при свидетелях.

— Знать, аккуратно и стильно, приложил? Фирменным волновым Прасковьиным ударом?

— А то! Организовал ей на полный подгузник позорное выпадение внутренних женских органов, спереди и сзади…

«Силен Ванька мелкий! Да и называть его так нонче неприлично, ежели он крупнее меня удался и ростом повыше…

Инквизитор-коадьютор, патер ностер, не абы кто… В ментальном захвате ненавязчиво держит и бдит… Нарочито для меня маленького Ваньку валяет… Чтоб перестарку из прошлого полегче приноровиться к будущему…

Ладненько и понятненько… Будем соответствовать быстротекущему моменту, рационально и сверхрационально…»

— Пушка у тебя знатная, брат ты мой, выглядит благолепно. Но благочиние неказистое. Истинно сосуд скудельный и натюрморт несъедобный в экстерьере бывшей городской цивильности…

Мертвый городской пейзаж под консолями «серафима» даже в коротком полете от асилума до месторасположения старого дома навел на Филиппа некоторое уныние. В то время как поросшие сероватой зеленью развалины вовсе не показались ему живописной местностью.

— Почему оно здесь так, вы сами поймете, рыцарь Филипп, когда ознакомитесь с кратким компендиумом, который я для вас подготовил, — опять посерьезнел его собеседник. — Там уйма моих эйдетических гиперссылок на общий курс актуальной политической истории.

Одно слово — карбофаги. С них-то и начался вселенский переворот.

Мой округ — мои прифронтовые проблемы, рыцарь. Но на западе, в тылу, смею вас заверить, цивилизованности гораздо больше. Само собой естественно, коли брать тыловые районы поближе к столичному новому Берестью.

Да и здесь в старом Дожинске, — вы увидите, отец Филипп, — далеко не все разрушено. Много чего построено заново. Например, в государственных границах охранного периметра американской фактории или вокруг экстерриториальной штаб-миссии Объединенных благотворительных наций.

Что же касается моего личного теургического оружия, это — Филакс, импульсник модификации «рист-44», сравнительно новая разработка научно-исследовательского концерна под началом сквайра Виктории Ристальской…

Вика тоже очень надеялась, что вы к нам вернетесь, Фил Олегыч. Во где она обрадуется, как узнает! — Ваня вновь обратился к мальчишечьей роли.

— Знамо дело… — подыграл ему Филипп. — А скажи-ка ты мне, Иван, каков таков носимый боекомплект у твоего супер-пупер лазерного орудия?

— Вообще-то практически неограничен. Коль скорострельно дырявить кевларовые бронежилеты стандартного армейского образца, шмаляй сколько душе угодно.

Против многослойной активной брони и бетонированных укрытий мощность нужна, конечно, побольше. На то у меня наличествуют полдюжины компактных аккумуляторных батарей «арви» с мультифакторной автоподзарядкой…

«Фантастика какая-то!»

Многое, Фил Олегыч, также зависит от сверхрациональной архитектоники на местности. К примеру, если жечь скопом оборотней-вервольфов или душевно поджарить инкуба на андреевском кресте…

— Как я погляжу, сигнум у тебя Катехет Стабийский?

— Да, прецептор Филипп. Адепт Рандольфо вручил его мне на совершеннолетие.

— Где он сам-то нынче обретается, кому показывается?

— Кто его знает? Наш бесподобный италийский дед по своему обыкновению неуловим, недосягаем и непостижим. Однако на сегодня обитает он точно в настоящем времени как ему заблагорассудится…

Он, кстати, первым наиболее правдоподобно всем, кому надо, разъяснил, что же с вами произошло, предложив благонамеренно дождаться вашего вероятного пространственно-временного возвращения ближе к середине текущего столетия. Плюс-минус берем по модулю…

— 2-

Безлюдный обширный двор, или же, скорее, площадь-сквер размером с пару добрых футбольных полей, куда беззвучно приземлился орденский «серафим» — нечто подобное модернизированному аналогу четырнадцатой серии, — так же не показался Филиппу каким-либо необычным и странным. Примерно такой вот разительный контраст между цивилизованной комфортабельностью и окружающей дикой зоной сплошных разрушений он и рассчитывал увидеть.

С четырех сторон площадь впритык ограничивают белые стены зданий в четыре или пять этажей с узкими стрельчатыми витражными и тонированными окнами. Посредине большой овал мраморного бассейна с шестью радужно переливающимися шарами фонтанов.

Куда ни обернись, повсюду аккуратно подстриженные густые кусты, невысокие деревья с плотными кронами, ярко-зеленые ровные ухоженные газоны, коралловые островки цветочных клумб с маленькими водоемами в центре.

Плещет прозрачная вода в глазурованных ручейках-каналах. Кругом чистейшие дорожки и посадочные площадки, вымощенные красной, желтой, белой керамической плиткой…

— …Сверху весь зональный орденский периметр прикрыт голографической маскировочной сетью и ложным радарным изображением, — посчитал уместным пояснить его внимательный сопровождающий. — Настя очень сокрушалась и горевала, потому что восстанавливать и реставрировать здесь было практически нечего.

Я хорошо помню, Фил Олегыч, большую старую липу у вашего подъезда. Жалко, но Настя говорит, от нее остались одни черные головешки, когда она сюда приехала со сквайром Никоном и рыцарем Фердинандом.

Мертвая зона сплошных разрушений захватывает Таракановку и идет до Набережного парка. Здесь же, как видите, охраняемый периметр и закрытый оптический доступ…

«Так-так-так… Видать, теургии отжалели по плешку… на нашу Золотую горку потратились… Сопряжение многомерных реальностей в лучшем духе превосходного доктора Патрика Суончера…»

Обрушившееся на него очевидное будущее Филипп принял спокойно, безропотно, без бесплодной тоски о минувшем. Но ошеломительная разность, сорок лет, врасплох вычтенных из его жизни, тяжко давали о себе знать, едва лишь он попробовал воспринимать глазами и прочими органами чувств обычного человека все, что сейчас ему предъявлено обозримо и веско.

«Почувствуйте органическую разницу, сударь мой рыцарь, между тем, как оно было, и тем, чего тут от него осталось в этаком новоявленном пространстве-времени… Обозревай, не обозревай, но, наверное, деваться вам отсюда некуда, Филипп Олегов Ирнеев и протчая.

Принимай будущее, как оно есть… Сорок лет спустя, из рака ноги…. Тащи и не ропщи на Ярмо Господне…»

Выйдя из «серафима», Филипп и его спутник, не сговариваясь, молча присели на пластиковое покрытие, едва отличимое от самой скамьи из полированного красноватого гранита.

Близоруко прищуривалось солнце, силясь проникнуть сквозь орденские маскировочные покровы и махровые, лохматые тени каштанов. Чирикали вовек вездесущие суматошные воробьи. Чуть слышно журчали неторопливые ручейки и вращающиеся водяные сферы фонтана, разбрасывая алмазные отблески.

В течение немногих, но многозначительных минут оба рыцаря сосредоточенно молчали, взаимно углубившись в медитацию инквизиторов и открытый ментальный контакт.

Так было, и так будет.

«… — Князь Иван Олсуфьев-Рульников-и-Ирнеев, 51 год от роду, 18 лет в рыцарской психофизиологии.

Рыцарь-зелот двенадцатого круга посвящения, клерот Киевского духовного экзархата, региональный всебелоросский инквизитор-исправник. Воздвижен в лике православного витязя.

В продолжение четырех лет апостолический инквизитор-коадьютор благочинного округа сего.

Доктор теологии и орденской истории, бакалавр информационных технологий, магистр боевых искусств.

Двое детей в харизматическом супружестве, сын и дочь…»

«… — Филипп Ирнеев-Бланко-Рейес-и-Альберини, осенью 61 год в календарном солнечном летоисчислении, 20 лет в психофизиологии харизматика. Орденский ранг — рыцарь-зелот шестнадцатого круга посвящения, признанный неформальный адепт в обладании высшими теургическими знаниями и силами.

Харизматик старшего поколения. Иерархического чина и должности в Киевском экзархате днесь не имеет в силу вневременного воздаяния.

Орденским регламентациям и рыцарскому апостольскому предназначению соответствует неизменно.

Магистр прикладной теологии и бакалавр орденской дидактики.

Двое детей в счастливом и устойчивом харизматическом браке: сын Никон и дочь Наталья…»

Принимающий дорогого гостя инквизитор-коадьютор Иоанн первым вышел из углубленной концентрации:

— Отец Филипп, прошу вас оказать мне великую честь и подтвердить благожелательно ритуал аколита, какой я самонадеянно предпринял в ожидании вашего предреченного возвращения в прогрессивное пространство-время.

— Звание аколита благонадежно подтверждаю, рыцарь Иоанн. И тождественно тому своечастное возложение обязанностей вашего прецептора. Разумеется, ежели на то будет изъявлено общее согласие мною глубокоуважаемыми клеротами Восточно-Европейской конгрегации.

— Не извольте беспокоиться, сударь. Ваш аколит далеко не самый мелкий фендрик промеж восточно-европейских клеротов.

К тому же на нашей стороне заведомо стоит отец ноогностик-модератор Павел Булавин, в настоящее время возглавляющий малый синедрион конгрегации.

Высочайшему продвижению по службе своего давнего наставника рыцарь Филипп нимало не удивился:

«Пал Семеныч в собственном репертуаре и амплуа. К чему шел, к тому и пришел во благовремении предержащем. Исполать ему и многая лета на орденском главенствующем посту!

И Ваньке нашему есть, где развернуться под его руководством. Ишь какой дворцовый эрмитаж отгрохал всем на загляденье! Истинно средь стен готического собора…»

Филипп окинул взором стройные контрфорсы, увенчанные легкими антаблементами, соразмерные изящные пилястры, тянущиеся вверх разноцветные стрельчатые окна, снежно-белую приятно искрящуюся и сверкающую облицовку стен…

— Обширно и пустынно у тебя здесь, Иван. Но скучно… Ни дверей, ни людей.

— Насчет дверей так теперь в ордене принято, рыцарь Филипп. Везде скрытые материализованные голографические проекции на каждом входе. У секуляров довольно часто то же самое. Так удобнее и проще охранять и держать под контролем доступ.

Людей же не видать, потому что кавалерственная дама-зелот Анастасия всех разогнала. Кого в поле на ядерных зверьков-мутантов охотиться, кого на ферму упражняться или еще куда-нибудь подальше и покрепче…

Один оперативный дежурный службу несет, бдительно. Думаю, сквайр Наталья ей уже предупредительно донесла о вашем благополучном прибытии, отец Филипп.

— Ладненько, подождем Настасью нашу Ярославну тутока в благорастворении воздусей летних в твоем Версале-Петергофе…

Насколько я уразумел, предусматривался и злополучный, так скажем, вариант моего явления?

— О злополучии речь не шла, сударь, слава Богу, — истово и широко по-офицерски перекрестился Иван Рульников. — Все же, скажу по правде, Настя велела доставить сюда вашу телесную оболочку, буди в каком угодно виде.

Тогда как пророчество рыцаря-адепта Патрика допускает сверхрациональную вариативность. Согласно одной из интерпретаций, вы и ваш асилум не принадлежите настоящему времени в скалярной прогрессуре.

Скажем проще. Появление малоодушевленного альтерона или одержимого кадавра было бы вполне допустимым рациональным истолкованием.

Для того мне и пришлось дважды драться на дуэли, Фил Олегыч. За себя, за вас и за моего тогдашнего арматора рыцаря Патрика. Чтоб негодяи по злобе лгали поменьше и неизреченного прорицания облыжно не искажали.

Божье благорасположение на нашей стороне! И никак в общем-то иначе…

— Пожалуй…

Филипп ощупал в поясном кармашке брюк тот самый переходящий серебряный доллар:

«Хитромудрый дед Патрикей меня таки уел пророчески. Обманулся я, однако, и обмишурился. Монетку придется ему возвернуть… Коли не сегодня, так завтра.

Лазерные пушки «рист» и чудо-батарейки «арви» дорогого стоят. Скажите, пожалуйста, Виктория наша Федоровна весьма и весьма отличилась на нивах и пажитях продвинутых наук и технологий!..»

— Все-таки, Фил Олегыч, вы меня маленького хитренько так обманули. Помните, обещали, как если бы наш возраст психологически сравняется, когда вам будет сорок, а мне тридцать?

— Э-э-э, брат, ты мой! Ты ведь повзрослел, отличительно возмужал, меня по возрасту прямолинейно обогнал. Набрался опять же всяко-разно житейской мудрости, опыта, научных познаний…

Куда мне до тебя, коли сорок приснопамятных лет перед тем я даже свой пед и бред толком не успел закончить?

— Так то у секуляров краткоживущих. Вы теперь можете поучиться в другом каком бы то ни было университете.

Не о том речь, прецептор Филипп. Должен вам сказать: сколько бы ни прошло скалярного времени, я как и прежде ваш ученик и подопечный рыцаря Патрика.

Нарочно притворяться мне не надо, если наш харизматический возраст запредельно превышает мои ничтожные знания и недостаточные силы. Бессрочно и урочно мне вас обоих ни в коем образе и подобии не догнать. Если мне не суждено стать адептом…

— Не могу не согласиться, коль скоро конечное пространство-время было, есть и до конца пребудет вовсе не тем, чего и как о нем думают в заурядном материалистическом приближении…

Близкое появление кавалерственной дамы Анастасии рыцарь Филипп отметил незамедлительно по изменению окрестной сверхрациональной топологии. Настя переместилась в здание напротив, но наружу не спешила.

«Прихорашивается жена моя венчанная, гардеробное и косметическое великолепие наводит…

Транспортал и доступ к убежищу в месторасположении нашего бывшего жилища сохранились в неприкосновенности. Тождественным образом и орденский транспортный узел под бывшей Круглой площадью имеет место быть.

В это же время мой достопримечательный октагон-перекресток в Доме масонов нынче недоступен. Не уцелело и само мирское архитектурное сооружение.

Восстановление былого весьма возможно при возобновлении тетраевангелического ритуала с теургическим участием четырех прежних действующих лиц и исполнителей. Посмотрим благорассудительно…»

— Филипп Олегыч, Настя сейчас к нам выйдет. Пока же позвольте вам представить сегодняшнего оперативного дежурного, сквайра второго ранга Наталью…

Овеществленные трехмерные изображения рыцарь Филипп уже научился отличать от обыденной предметной действительности. Потому он, не приподнимаясь со скамьи, благожелательно кивнул черноволосой голубоглазой девушке, обмундированной в такое же, как и ее начальство, в зелено-крапчатое орденское одеяние без каких-либо мирских знаков различия.

Сохраняя все тот же внешне невозмутимый и безразличный вид, не покидая рыцарской ипостаси, Филипп Ирнеев не замедлил узнать в явившемся перед его глазами субалтерне собственную дочь Наталью. Сообщать ему о том нет нужды.

Поэтому инквизитор-коадьютор уместно промолчал и вскоре жестом отправил восвояси учтиво говорящую голограмму. Она слишком дерзко и вызывающе, по его мнению, взирала и на родного отца и на командование орденским звеном.

— Сквайра по особым поручениям Наталью подобно мне, отец Филипп, готовила дама-зелот Прасковья, — рассудил нелишним сдержанно, с намеком, пояснить рыцарь Иоанн.

«Дщерь свою духовную Ванька содержит строго. Зато Параскева моя незабвенная Пятница сию ученицу по-матерински излишне балует. Туда же и дед Патрикей, знать, норовит всунуться в честь моего достопамятства и генетического наследия.

При всем том близкородственные взаимоотношения Насти с оным биологическим чадом ex vitro не лишены pro memoria et pro tempore психологических сложностей совсем даже не арматорских стеклянно-оловянных…

Ничего, будет время, и все поправим… Аккуратненько подправим дидактически. Педагогия, патер ностер…

Имеется где-то еще средь домочадцев и наш любимый сын. Пускай с ним у Настены вышло беспроблемно. Не рожала и особо не воспитывала…

Любопытственно… Выходит, сценарий моей приемной адаптации они сообща заранее подробно проработали. В том числе и Ванькино ученическое почитание и появление строптивой дочери Натальи издалека… из-за моря-океана, из Америки… И предстоящее явление Насти как ни в чем не бывало, не пропадало, словно бы ничего и не было…

В целом, как доктор Анастасия Ярославовна Ирнеева строжайше прописала при встрече с объектом из ряда вон из прошлого выходящим…Что ж, будем соотноситься…»

Настя ни в чем не обманула прогностических ожиданий Филиппа и спустя каких-то десять относительных минут персонально появилась, материализовалась перед ним в блестящем зелено-золотом узком длинном платье, в изумрудном берете с топазовой кокардой.

— Привет, Фил. Еще, ясен пень, не вечер, но коли муж мой любимый и единственный в смокинге, то и жене надлежит облачиться в вечернее платье.

Настя сурово взглянула на Ивана, по-докторски насупила брови:

— Чё тут расселся, будто Леда у Зевса на яйцах?!! Ать-два, бегом марш докладывать об успехе всем нашим и приглашать к нам на семейный обед к семи пополудни!

Патрик и Манька в Риме ждут не дождутся хороших новостей, ясен пень.

Прасковья твоя на орбите геосинхронно дергается. Ей наши наземные часовые пояса вагинально в глубокую эклиптику. Зато рыцаря Филиппа в добром здравии она жаждала увидеть побольше тебя и меня вместе взятых.

Викуся в Кёниге вся издергалась. Контору свою научную вверх дном переворачивает, от моря до моря сотрудников на уши и на ковер трехмерно ставит.

Про остальных, кто нам сегодня нужен, смотри не позабудь, раззява! Не то я тебе, мой Ванечка, завтра поутряни такой прошмандец закачу оздоровительный, ой пожалеешь, что мужчинкой родился.

Проваливай, да побыстрее…Ты меня знаешь, голубчик предстательный, два яичка в мешочек…

— Знаю, Настасья Ярославна, — коротко отозвался рыцарь Иван.

Он терпеливо, привычно выслушал арматорские образные тирады кавалерственной дамы и едва это стало возможным немедленно ретировался. С места не провалился, но мгновенно исчез, оставив Настю и Филиппа вдвоем.

«…Настя — дама-зелот девятого круга посвящения, самая молодая из клеротов и мастеров-арматоров в орденских конгрегациях Востока и Запада…

Теургическое оружие — тот же Вальтер Вальс и кавалерственный клинок Матарон, некогда принадлежавший даме-зелоту Веронике…

Неужто Ника?!!»

Филипп поднялся с каменной скамьи, установил аудиовизуальную защиту, наглухо закрыв себя и Настю. И оба они не смогли удержать навернувшихся слез, порывисто обнявшись…

— …Ника ушла от мира, когда потеряла Руперта, навсегда затворилась в убежище. Она барона Ирлихта по-настоящему крепко-крепко любила. Разделила с мужем судьбу и воздаяние…

Матарон она мне вот завещала. Мое давнее неофитское видение вот-таки оказалось печально пророческим, Фил.

— Давай без суеверий, Настасья, — овладел собой Филипп. — Как Руперт погиб?

— В официальном заключении фигурирует фатальная руководящая ошибка рыцаря-адепта Руперта Ирлихта фон Коринта в тригональном ритуале при посвящении в дамы-зелоты одной тупой и уродливой неофитки. Между тем все уверены: это ему ретрибутивность за ускоренный переход в ранг адепта и неимоверную удачливость в течение многих лет.

— По-твоему он ничего не предусмотрел, не предвосхитил? Может, его надолго выкинуло в безвременье, как меня или Рандольфо?

— Эх кабы так! Но генетический анализ фрагментов тел, найденных на месте катастрофы, неопровержимо доказывает — никто из участников того злосчастного ритуала не выжил.

Асилум рыцаря Руперта также прекратил свое сверхрациональное влияние на нашу метрику пространства-времени. Предопределенно коллапсировал постмортем.

Ника в ту пору троих наших младенчиков вскармливала. Она от мира навеки ушла, а я и обе моих кормящих дойки за нее трудиться остались.

— Третье чадо от Суончеров? — потребовал подтверждения Филипп.

— Ну да. Маньке и мне Патрик об этом сказал только после несчастья с Рупертом и Никой. И Уильяма-Вильгельма харизматическим сыном публично признал.

«На тебе и плюралистическая репродуктивная проблемка! Ну дела с тройняшками!..

В царствии Твоем помяни, Господи, бессмертную душу рабы Твоей, доблестной и праведной жены Вероники… Твоя Твоих Тебе приносящих…»

— Пошли домой, Фил. По чашке кофе выпьем. Или чем-нибудь покрепче Нику с Рупертом вспомянем…

Система перемещения в нашем орденском периметре такая же, как и в замке Коринт. Представь прихожую в той нашей двухкомнатной квартирке…

— Как скажешь, жена моя. Ты здесь у нас хозяйка.

Очутившись, так сказать, дома, в привычной и знакомой прихожей, Филипп машинально разулся, сунул ноги в домашние тапочки, очень похожие на те старые, из давних-недавних времен. И только потом поразился тому, насколько точно Настя воспроизвела их прежнюю обстановку.

В гостиной почти та же мебель. Правда, монитора у стены он не увидел. Но дареная друзьями икона Неупиваемая чаша, очевидно, та же самая. И тот же образ Спаса Гневного в спальне рядом с транзитным квадратом доступа в его асилум, тоже уже адаптировавшийся к иному пространству-времени.

«Сорок лет спустя, из рака ноги! Не разбери-поймешь: то ли осанну благостно возглашать, то ли анафему изрыгать во гневе…»

На кухне Филипп не обнаружил старого настенного телевизора. «Чего нет, то и отсутствует, аллилуйя…»

Затем поздоровался за руку с тем, кого он определенно рассчитывал увидеть в домашнем окружении. Представила их друг другу Настя, ни на шаг не отстававшая от мужа.

Рыцарь Филипп ничего не имел против того, чтобы дама Анастасия действовала по ее собственному арматорскому плану, постепенно, истинно грамматически вводя его из свершившегося прошлого в продолженное будущее:

— Извольте любить друг друга и жаловать, милостивые государи.

Филипп Олегович, батюшка, честь по чести рекомендую вам его превосходительство дивизионного генерала Никона Ирнеева-Ирлихта фон Коринта, регионального командующего миротворческими силами объединенных филантропов.

Широкоплечий кареглазый блондин, один к одному похожий на Настю, вытянулся в струнку, щелкнул каблуками и только затем пожал протянутую отцовскую руку.

— Титулованный сквайр пятого ранга Никон к вашим услугам, рыцарь.

На военную выправку нисколько не повлиял кухмистерский вид генерала, сберегающего честь мундира под красным фартуком, расшитом белыми петухами.

— Уж не взыщите по-родительски, отец Филипп. Распорядился я самоуправно на вашей с матерью поварне.

Кофе, между прочим, для вас готов, родные мои. Подать в гостиную аль на кухне по-домашнему присядете?

— Чего там церемониться, сын? Давай здесь засядем, — еще раз почувствовал себя дома Филипп. — Пончики, чую, с корицей и арахисом. Что ж, отведаем…

Представьте, судари мои, какая странная история со мной приключилась! Сорок лет, знаете ли, ничего не ел. Оттого проголодался, поиздержался, отощал, спасу нет…

— 3-

— Вот что, Никишка, кофейку мы сами себе нальем. А ты дуй в мемориальную родительскую спаленку. Тамотка на кровати лежит маленький и новенький модульный системник для батюшки твоего Фил Олегыча.

Не в службу, а в дружбу, свяжись, голубчик, с Ванькой. Слей от него тот файлик исторический, дифирамбический и панегирический, персонально для Фила. Отцу-батюшке нашему предстоит ой много чего любопытного узнать о том, что было, и чего вовсе не произошло. Пускай оно и намечалось, предполагалось…

Едва Никон, почтительно выслушав материнский наказ, ушел, Настя поведала Филиппу:

— С Ником у меня проблем нет. Но вот с Наткой-стервозой сплошные нелады и несуразицы. Ты ее видел. Истая безотцовщина выросла!

— Неча было из арматорской пробирки дите доставать, коли воспитать не умеешь.

— Так ведь рожать глупой бабе хотелось! И медицинский срок хранения твоих замороженных живчиков истекал, неуклонно, чтоб ты знал, батюшка мой Филипп свет Олегыч…

Выдержанный испанский коньячок вон в той металлической секторной емкости. Помянем за всех и за все.

Спаси и сохрани, Господи, души их, яко мы спиритус вини!..

С новым персональным компьютером рыцаря Филиппа знакомил сквайр Никон. Помимо непривычного форм-фактора, незнакомой логистики квазигеномного кодирования и хранения информации педантичный сквайр устроил накоротке презентацию продвинутой операционной системы Седрика Тинсмита «Си-Ти-майнес».

В интуитивном идеомоторно-саккадическом интерфейсе Филипп не нашел чего-либо незаурядно сложного и патологически непонятного. Однако же привыкать к необыкновенному программному и аппаратному обеспечению решил поэтапно:

— Не все сразу, дорогие мои. Думаете, легко и просто из отстойного двадцать-мохнатого века в ваше третье коммуникативно-когнитивное тысячелетие одним махом-размахом перепрыгнуть, синхронически?

Вестимо, озаботимся тако же проникновенными диахроническими изысканиями в должное время. Сгодится и Ванькин сумма суммарум для закваски ради.

Покамест же сделай одолжение, Настена, на словах вкратце поведай, как вы тут без меня до такой жизни докатились. Каково вам нонче кудесничать на стогнах бывшей белоросской столицы?

— Пробавляемся помаленьку, сударь муж мой. Не иначе как вашими молитвами в безвременьи, — попробовала отшутиться Настя. — Давай-ка лучше, благословясь, плотненько приступим к подготовке званого обеда.

— Благословенный душевный разговор гастрономическому делу не помеха и не поруха, Настасья моя Ярославна.

Я так понимаю, иных государств уж нет на политической карте мира, а какие там ни будь царства земные, мирские далеко-далече в историческом небытии застряли? Навроде былой Российской империи или Советского союза? Не правда ли, друзья мои?

Первым откликнулся на вопросительное пожелание рыцаря Филиппа дисциплинированный сквайр Никон, начав неохотно, допустим и основательно, повествовать с официальным видом:

— Секулярно, сударь мой батюшка Филипп Олегыч, мы ныне находимся под административной юрисдикцией дипломатически общепризнанной Восточно-Европейской Республики. Новоявленная ВЕР включает в основном территории бывшей Польши, Словакии, Литвы, Белороссии, Украины и Молдавии. На западе эта неофициально именуемая Русь Посполита имеет протяженную демаркированную границу с дружественным Германским Фатерландом, на востоке по Днепру — с враждебной Российской Федерацией Московия…

Официальные языки ВЕР — русский и английский. В конституированных провинциях прочие местные наречия употребляются на законных основаниях культурно-политической автономии.

В силу основного закона республики пожизненный глава государства и верховный главнокомандующий — великий князь Кенигсбергский Ольгерд Второй. Он же — президент конституционного трибунала.

Великокняжеская резиденция, генеральный штаб, министерство обороны дислоцируются в Кенигсберге. Былая Восточная Пруссия в настоящее время — коронные земли и конституированный федеральный округ ВЕР.

Федеральный кабинет исполнительных министров размещается в Варшаве, избирается и компонуется парламентским большинством законодательного сойма. Парламент формируется на основе всеобщего избирательного права по партийным спискам. Депутаты всереспубликанского сойма заседают в Братиславе…

На этом Никон остановился и выжидательно посмотрел на Филиппа. Тот удовлетворенно кивнул своим мыслям и дружески улыбнулся:

— Спасибо, Никон. Об иных новинках и старинках географических, политических сей Руси Посполитой сам-один дознаюсь… Исподволь, со временем…

Скажите-ка лучше в общих чертах, мои ближние и присные, почему вас воленс-неволенс располовинило на две бесформенные части? С чего бы это одни проклинают новые времена, другие же, не менее мне близкие, им в супротивность, сию предержащую эпоху благословляют и славословят?

Настя с Никоном переглянулись, и она со вздохом взялась за арматорское изъяснение:

— Первое эпохальное, — что в лобок, что по лбу, — появление карбофагов орденская инквизиция постфактум зафиксировала в 29-м году. Точнее скажем, в том треклятом году некто злодейски поинженерил и выпустил резвиться на свободе карбогидрогинеумные микрофаги. Короче и благозвучнее, карбофаги.

Данные микробиологические биоинженерные культуры существуют в углеводородной среде, кормятся углеводородами, спиртами и преобразуют их в иные субстанции с выделением электромагнитного излучения. В результате различные естественные и искусственные углеводороды становятся хорошим полуфабрикатом для продвинутого органического синтеза, но перестают быть обиходным топливом и горючим.

Ни в анус, ни к вагине, ни крекинга нам, ни детонации. И, естественно, никаких вам двигателей внутреннего сгорания горючей смеси из нефтяных фракций, природного газа или же этанола с метанолом.

Карбофаги обнаружили изумительную приспособляемость и способность к мутациям. От спиртов и нефтепродуктов они помаленьку-полегоньку перешли к природному газу, набросились на залежи каменного угля и горючих сланцев.

Когда карбофаги тихой сапой настолько расплодились и размножились, что стали представлять глобальную интернациональную проблему, было уж поздно предпринимать какие-либо меры по дезинфекции полезных ископаемых в мировом масштабе. Как рационально, так и сверхрационально.

Хочу тебе сказать, Фил, комиссия инквизиторов, включая нашу Анфису Булавину, расследовавшая происхождение карбогидрогениумной инфекции, выявила много чего сверхрационального. Во-первых и в-последних орденская инквизиция натолкнулась на неизреченное пророчество.

Кроме того, кто-то преднамеренно вывел подозреваемых исследователей, их разработки из пределов досягаемости орденской инквизиции. Однозначно в двух случаях навороченный ритуал сокрытия сто пудов совершен кем-то, приравненным к рангу адепта.

Так, среди наиболее вероятных источников происхождения карбофагов прежде всех подозревается японская лаборатория, занимавшаяся разработкой микробиологических топливных элементов для питания портативных компьютеров и смартфонов.

Вторым первоисточником изначального штамма карбофагов несомненно является одна малоизвестная североамериканская фармацевтическая фирма, разрабатывавшая биоинженерным путем лекарство от похмелья.

Прямых связей и контактов между ними не выявлено. Но некоему весьма законспирированному инкогнито очень понадобилось свести вместе два микробиологических агента, подвергнуть их обработке жесткими излучениями, чтобы на выходе заиметь чрезвычайно стойкую и плодовитую культуру универсальных карбофагов. И впоследствии повсюду распространить их латентную форму, дожидавшуюся галактического времени «Ч» и относительного усиления солнечной активности в 32-м году.

По официальной версии во всем обвинили неизвестного, в жесть лукавомудрого апостата-евгеника высших кругов посвящения, выходца из поганого XVI века от Рождества Христова. О предполагаемых мифических персоналиях ты, Фил, сам прочтешь во всемирно-историческом опусе у нашего сверхталантливого сочинителя Ваньки.

Неофициально же некоторые досужие языки без тени сомнения стопудово выносят обвинения в глобальном саботаже руководителям фракции ноогностиков, в конце 20-х годов удаленным от орденской власти. Как известно, последние плотно насаждали среди секуляров радикальные экологические идеи и разжигали оголтелую борьбу против мнимого загрязнения окружающей среды.

Другие приписывают глобальную вирулентность карбофагов адепту Микеле Гвельфи, в 30-м году безвыходно затворившемуся в убежище. Кое-кто исподтишка возлагает вину на адепта Патрика Суончера. Мол, наэкспериментировали в жесть господа техногностики.

Слухи слухами, молва молвой с кривотолками, но благодаря обнародованному в начале века пророчеству Суончера-Нибура, орден Благодати Господней в принципе оказался более-менее готов достойно и праведно противостоять предреченно разразившейся катастрофе в многообразных формах глобального топливно-энергетического кризиса, транспортного паралича, неизбежной политической аномии и анархии.

Лавинообразного общемирового финансово-экономического краха, обвального нарушения планетарных массовых информационно-сетевых коммуникаций, в совокупности способных отбросить на века вспять или уничтожить мировую христианскую цивилизацию, — рыцарские конгрегации Востока и Запада единомысленно не допустили. Оптически и аноптически в планетарном масштабе нами была задействована экуменическая методика «заочного правила правой руки».

В первую очередность опосредованное орденское вмешательство благодетельно коснулось государств, где на то время проживал христианский золотой миллиард народонаселения в Старом и Новом Свете. Как водится, каждому достается по мере веры его в Бога истинного и непреходящие ценности цивилизованного христианства.

Правомерно, американский доллар должен был всенепременно остаться обменной единицей в мировых кредитно-финансовых расчетах. Так же, как и духовно единым в распавшемся федеральном множестве североамериканским Штатам, дескать, Бог велел пребывать полюсом благотворительной силы в мировой политике и экономике, а английскому языку — средством международного общения.

В общем, все происходило в должном предопределенном порядке, благовестно-де нам заповеданном от первохристианских дней. У кого много, тому по праву добавляется, у кого чего мало и то отнимется. По делам и по грехам, сказывают велемудрые клероты.

Богатые верой, добродетелью и благами мирскими становятся богаче, бедные — беднее. Тогда как нищим духом поделом уготовано лишь то царствие небесное, каким они его воображают. Там же фантастически чем ни попадя насыщаются жаждущие и алчущие бездуховного богатства.

Как от Бога предрасположено, в годину вселенских катастроф и всенародных бедствий хуже всех приходится тем, кто посередке, тому, кто ни рыба ни мясо, а так себе, серединка на половинку. Не больше и не меньше.

Очень богатые и сильные духом выживают во чтобы оно ни стало, выплывают из любого всемирного потопа. Совсем же нищим да убогим терять нечего, кроме малодушных надежд на светлое будущее и несбыточных фольклорных фантазий.

Так оно и случилось в 30-х годах, когда значительнее всех пострадали посредственности и заурядности, среднее сословие. То есть те, о ком нельзя сказать, что они слишком богаты или очень бедны.

Усредненные возможности у них зачастую меньше, чем у бедных, но притязания как у богатых. Потому что живут не по средствам, не своим умом и духовным богатством, но за счет чужих научно-технологических и культурных достижений. Притом в массе час от часу плохо усвоенных и недостаточно понятых.

Вот почему, опираясь на свое, развитые богатые страны и народы Северной Америки, Западной Европы, Юго-Восточной Азии из затяжного мирового кризиса продолжают выбираться на новый продвинутый уровень цивилизации с минимальными потерями, со значительными новейшими коммуникативно-когнитивными успехами в науках и технологиях. Право же, с Божьей помощью, если сами не оплошали, и мы по малости помогли методически.

Недоразвитые полуязыческие царства-государства Азии, Латинской Америки, Африки катастрофического воздействия карбофагов в общем-то не особо прочувствовали. Падать, пропадать им в основном некуда — они и так неизменно в самом низу и в природном дерьме. К постоянному голоду, локальным войнам, нищете, эпидемиям туземные народцы-племена привычны. И другой жизни по природе своей знать не знают.

Зато средний класс средней паршивости, всякая людская середина есть не золото, но дерьмо золотарское. Потому-то постепенный неукротимый развал транспорта, старой промышленности по мере неостановимого размножения и прогрессирующих мутаций карбофагов больнее всего ударил по среднеразвитым, а также к ним приближающимся человеческим сообществам Восточной Европы и Азии.

К примеру, среди белороссов, не сумевших или не пожелавших эмигрировать за десять лет вымер не третий-четвертый, а каждый второй в среднем загнулся по причинам голодомора, Второй Восточной войны, старых и новых болезней, административно-политической анархии и неспособности прокормиться посредством примитивного сельского хозяйства, свойственного доиндустриальному обществу. Что в лобок, что по лбу, хочу тебе сказать. Больно и невкусно.

Эти срединные горемыки, к моему глубочайшему соболезнованию, знать не ведали, с какой стороны лошадь в паровоз запрягают. Также в массе не были они способны носить оружие и применять его. И неправомерно надеялись на свое вооруженное до зубов государство, каковое не замедлило бюрократически развалиться под многочисленными военно-политическими ударами изнутри и снаружи, с востока и с запада.

Чтоб ты знал, Фил, такие вот нынешние мирские времена у нас по душе тем, кого хлебом насущным днесь не корми, но дай записаться в благодетели и благотворители человечества. Притом надменно и чванно выбирая, кому помогать в первую очередь, кому в последнюю, отделяя козлов от баранов, а лошадей от лошаков.

Остальные же, кому не по нраву сегодняшнее вмешательство ордена в секулярную политику, весьма скептически относятся к тому, чтобы пасти мирные и немирные народы. Иже пастырь добрый да глупый, взыскующий от козла молока и от мула приплода.

Лично мне вот такое по харизматическому счету не нравится. Потому что, хоть лопни, хоть тресни, я не знаю, не понимаю, что же правильнее и праведнее делать по модулю коромысла диавольска в чаянии веков будущих.

То ли нам лучше безрассудно по зову жадного сердца идти искать, спасать одну пропащую паршивую овцу, оставив стадо на растерзание волкам? Или же благоразумно с холодным умом охранять, приумножать основное воспроизводительное поголовье крупного и мелкого скота, рогатого и безрогого?

В дебет и кредит, в актив и пассив, скажете? Как бы не так, милостивые дамы и рыцари добрые!

Ибо все сокровища земные, природные, промышленные суть тлен, прах и ржа преходящие. Пришли в жесть карбофаги, и не стало бензиновых автомобилей, тепловых электростанций на солярке, угле и газе, а в совокупности целиком и кругом многовекового индустриального общества! — завершила пафосный монолог Настя.

— Хотя остались залежи готового сырья для органического синтеза углеводов. И сверх того добра-пирога, для выработки пищевых белков из бывшей нефти и негорящего газа, обратившихся в коллоидный холодец, не так ли моя кавалерственная дама Анастасия? — гастрономически уточнил Филипп.

— Добавлю техногностической справедливости ради, рыцарь. Ко всему прочему, штамм анаэробных карбофагов есть основная компонента мультифакторных высокоемкостных аккумуляторов типа «арви», питающих, кстати, и твой комп…

Вопреки собственным благим пожеланиям участие в подготовке званого обеда Настя и Филипп принимали чисто символическое. Хотя оба и переоделись по-домашнему в джинсы и футболки, кулинарией и гастрономией они все-таки пренебрегли.

На обширной по-современному оборудованной кухне, раза в полтора-два превышавшую прежнюю в старой квартире Ирнеевых, в тот июльский день добросовестно трудился по преимуществу Никон. Он и не противился, засучил рукава вовсе не парадного генеральского кителя, но зелено-оливковой камуфляжной рубахи с голубыми миротворческими звездами на мягких погонах.

Филипп в это же время увлеченно пролистывал объемное сочинение Ивана Рульникова, пока не углубляясь в бесчисленные гиперссылки.

«…Глубоко вскапывает Ванька и трактует сообразно историческому оптимизму техногнозиса. А мне, убогому, только гляди, поспевай за теперешним времечком, наверстывай упущенное за сорок лет, патер ностер, коммуникативно и когнитивно…»

Настя задумчиво, безмолвно курила, сидя за кухонным столом, пристально и пристрастно рассматривая мужа арматорским взглядом.

«…Его бы ко мне на обследование голубчика..! Ништяк, Патрик материалами и данными сто пудов коммуникативно поделится…

Беря навскидку, мой Филька ни капельки не изменился. Как если б и раньше, он меня стопудово старше в харизматическом отношении. По-прежнему высший класс…

Благослове душе моя Господа… Муж мой единственный и любимый в наше общее с ним время в лучшем мужественном виде вернулся… И опять будьте вместе, дабы не соблазнял вас Сатана сорокалетним воздержанием вашим! Ой дщерь Евина… блудлива…»

Настя глянула на дисплей хрустально звякнувшего маленького и тонкого браслета-коммуникатора, тут же торжественно объявив:

— Так я и знала! Прасковья уже в плотных слоях атмосферы, замедляется на подходе. Просит гостевого доступа в орденский периметр…

Ой, Никишка, извини, про тортик я совсем забыла! Сей секунд начну крем взбивать, ваше превосходительство…

Кавалерственная дама Прасковья вживе объявилась спустя десять минут и прямо из кабины «серафима» по-свойски без промедления переместилась на ирнеевскую поварню-кухарню, выразительно посмотрела на стенные часы-таймер, пожелала всем присутствующим доброго дня и водрузила на стол большой герметичный контейнер-гомеостат:

— …Не зови меня Парашей, братец Фил, но я три года сберегала в вакууме сей достоименный раритет к твоему возвращению. Проникаешь в чем фишка?

— В текущих проблемах со вкусными спиртсодержащими жидкостями чуток осведомлен. Аэробных карбофагов опасаешься?

— Во-во! Что ни говори, а синтетический винно-коньячный брандахлыст из автоклава-скороварки все не то. Единственное, не зови меня Парашей, что мне отвратно не нравится в нонешних временах, аще молодого доброго винца нетути. Допиваем и поминаем былые естественные урожаи.

Вон, видишь: внутрях двухлитровый оплетенный стеклянный бутылец, и в нем истинный «Дом Периньон» 28-го года из ранешней нашей эпохи.

Рупь на полтину не ломаем, батюшка мой Филипп Олегыч. Принимай дщерь духовную с подарком по-близкородственному.

Настена, свекровь моя разлюбезная! Свекра снохе страстно облобызать дозволяешь?

— Ясен пень, с таким-то сувенирчиком! Но с условием посильно ассистировать нам кухне.

— Толкуй мне! Для чего я по-твоему тридцать три тыщи верст будто очумелая в перегрузку сюда проперла, поспешала? Почитай, запасные баки до донышка осушила.

Троекратно расцеловавшись с Филиппом, Прасковья безотлагательно принялась за кухмистерские заботы и хлопоты:

— Никишка, твое миротворческое превосходительство! Ну-тка рапортуй, чего здесь у вас деется продовольственное, и чего содеялось на довольствие гостей и хозяев достохвальных.

Бей ногами лежачего, хватай руками стоячего… Ничегошеньки закусочного не сготовили, тунеядцы? Ни стыда ни совести! Вот я вам, ракальям безруким!..

«М-да… Княгиня Прасковья Олсуфьева как ныне у нас командует всей орбитальной орденской группировкой. Три с лишним сотни воздушно-космических «серафимов» — это вам не хухры-мухры, а глобальный перехват околоземных ракетно-ядерных стратегических целей и надежное прикрытие спутников сетевых телекоммуникаций…

Вот и дожили до звездных войн, из рака ноги…»

— 4-

Второй из гостей прибыла Виктория Ристальская, тоже не дотерпев до назначенного часа. Куртуазно и официально на международном английском языке испросив прощения у кавалерственных дам Анастасии и Прасковьи, сквайр Виктория конфиденциально уединилась с рыцарем-инквизитором Филиппом для доверительной конфессиональной исповеди.

— …С полной теургией, отец Филипп, если вас не затруднит, сэр?

— Меня это не затруднит, леди Виктория, мэм…

…Облегченно, хотя и немногословно, исповедавшись, Вика попросила разрешения у Филиппа укромно перейти по-русски на ты:

— Как раньше, Фил, пожалуйста, до моего посвящения в субалтерны? Если мне можно, Филипп Олегович, миленький, а?

— Валяй, Виктория моя Федоровна. Чего уж там чинодральствовать, коли я твоей судьбой, как мне было благоугодно, самовластно распорядился!

— За то мне и благо и власть! А тебе, Фил, моя огромнейшая благодарность на многая лета.

Ты меня на круги истинные и в колею поставил, в путь-дорожку по максимуму снарядил. Благодаря тебе, я изначально оказалась на пике моих слабых теургических сил и ограниченных знаний субалтерна.

Поневоле пришлось соображать, мозгами шевелить, образование умопостигаемое получать. Сначала у рыцаря Руперта в академии, потом у сквайра Седрика.

Очень, знаешь ли, не хотелось оставаться тупорылой бабой-сквайром с каменными яичниками, со стальной мышечной арматурой и одной извилиной. Да и та начальством благонамеренно разглажена.

Недаром же ты меня Антенором Падуанским снабдил, древним символом власти микенских царей-жрецов. Аванс надо было обязательно отработать.

Стало быть, пять лет малолетнего твоего Ваньку Рульникова-Ирнеева от всех напастей-ужастей оберегала. Он ведь два года без асилума субалтерном недоношенным мыкался. С рук на руки хорошего совсем взрослого парня даме Прасковье Олсуфьевой передала.

Когда же сэр рыцарь Патрик Суончер двадцать пять лет тому назад выдвинул орденскую концепцию непреложной необходимости перспективных разработок опережающих суперлативных технологий, настал мой звездный час. Тогда я и развернулась, рыцарь Филипп, в зачин и почин титулованного сквайра четвертого ранга.

Откровенно скажем, в науке великих открытий я не совершила. Тем не менее оригинальные продвинутые мозги в опус оператум рекрутировала с благословения велемудрых клеротов-модераторов — Павла Булавина, дона Микеле Гвельфи, сэра Питера Нардика и других больших боссов.

Взялась организовывать, администрировать, наставлять, направлять, заставлять, внедрять, понукать, погонять… В общем и частном апостолически с той поры, то есть с конца 20-х годов, неутомимо руководствую, неослабно директорствую и неустанно веду бестолковую ораву яйцеголовых изобретателей и первооткрывателей перспективных идей, когнитивно и эпистемологически опережающих современность, а также коммуникативные социально-экономические ограничения секулярной науки.

Теперь вот душу себе облегчила, коромысло диавольско сняла, коль тебе рассказала, кто и как мне помог укрыть от озверевших секуляров и внутренней инквизиции малахольного япончика Яматаро и шизанутого америкоса Джакстера.

Очень даже не вотще и не втуне вышло. Без них батарейкам «арви» не бывать стать. Пускай обоим занадта любопытным засранцам мы обязаны бесчинством карбофагов.

Скажу тебе, Фил, субалтерны, рукоположенные без их ведома, втемную, очень многое могут вообразить, изобразить, открыть. Изобрести, чего и не снилось мудрецам из обычных мирян.

— Частичная заочная индоктринация по методике дидактической теургии сэра Патрика?

— Она самая, братец Фил, она самая…

«Лорд Патрик безоговорочно выиграл наше давешнее и давнее пари. Надо же, не запамятовал дедушка о суперлативных технологиях! Не пять медных копеек вставил, доллар серебряный ребром положил… Уважаю и ценю…»

Во второй очереди ранних гостей рыцарь Иоанн на правах принимающей стороны доставил со всем уважением и подобающим почетом харизматическую чету Павла и Анфисы Булавиных. В то же время рыцарь Филипп оказал им честь и лично помог выйти из «серафима» на посадочной площадке.

С настоящим и будущим местожительством, c домашней системой перемещения он вполне освоился при минимальном использовании предзнания и прогностики. Потому и принимал теперь своего стародавнего наставника в рабочем кабинете, любовно, уютно, старомодно обустроенном Настей к предреченному возвращению супруга.

В супротивность всем остальным Филипповым ближним и присным, Павел Семенович с порога, с первых минут разговора расставил диакритические знаки. «Будь то над «i», отмененной в 1917 году, или над «ё», введенной в 1797-м, патер ностер…»

— …Ваше нынешнее устойчивое исхождение из прошлого, мой друг, сродни воскрешению из мертвых или второму пришествию в юдоль земную. Возможно, оно и есть рыцарское предопределение и Промысл Божий. Вследствие чего, рыцарь Филипп, вам надлежит соответствовать орденскому статусу, сообразуясь с вашим бесподобным модус оператум, милостивый государь мой.

На первых порах вам предстоит непростая задача довести рыцаря Иоанна до ранга адепта с тем, чтобы он преемствовал мне на моем посту. Наш с вами дорогой Иван Николаич как никто другой сможет в недалеком грядущем составить достойную смену вашему престарелому прецептору.

— Предлагаете малоопытному молодому ученику Филиппу Ирнееву и прочая погрузиться в дотоле неизведанные им пучины орденской и секулярной политики, Пал Семеныч, не так ли?

— Именно так, мой друг! И никоим иным образом и подобием я рационально не вижу вашего ближайшего будущего.

Поскольку вам, как никому иному, ясны взаимозависимые сходства и различия между вашим недавним свершившимся прошлым и продолженным настоящим. Вы способны отстраненно и непредубежденно созерцать актуальную связь времен, что не под силу всем прочим, кто погружен в каждодневную политическую суетность.

— Я могу без суеты поразмыслить над вашим предложением, Пал Семеныч?

— Несомненно, Филипп Олегович, несомненно. Седмицу-другую я даю вам на отрешенные размышления и вхождение в курс дела.

Думается, наш общий знакомый Петр Леонидович Гаротник будет весьма доволен возможностью порадеть с протекцией и акклиматизацией единородному сыну старинного друга. По арматорской легенде вы, юноша, вскорости заявитесь в Европу из Австралии.

— Как Петр-то поживает?

— Преклонный мирской возраст безусловно сказывается на его самочувствии. Но возглавляемое им влиятельное движение демохристиан живет и активно здравствует во всея Руси Посполитой.

Должен заметить, Петр Леонидыч оказался весьма распорядительным и прозорливым министром внутренних дел. Он немало способствовал белоросско-украинской унии, благоразумно следуя орденским предначертаниям.

— А Катя?

— Его супруга Катерина Юрьевна некогда ему весьма споспешествовала, будучи субалтерном и сенатором, благодаря стараниям Прасковьи Васильны и Настасьи Ярославны. Затем, вы понимаете, коллега, наш аноптический образ жизни потребовал ее удаления от мирской политики и секулярного окружения.

Берем на круг, дальнейшее углубление теории и практики социально-политической инженерии, такожде созидание Восточно-Европейской Республики есть несомненная академическая заслуга доктора эзотерической политологии Екатерины Гаротник.

— Но основоположником экуменического орденского учения СПИ, насколько я успел просмотреть промемории Ивана Рульникова, право слово, обозначены вы, Пал Семеныч?

— Положим, оно не совсем так, мой дорогой Фил Алегыч. Огромный неоценимый теоретический вклад внесли рыцари Рандольфо Альберини и Патрик Суончер, пожелавшие неприметно пребывать среди рядовых консультантов, рецензентов, планировщиков.

На мою же несчастную планиду выпало форменным модусом предводить совместными усилиями и не допускать избыточного практического вмешательства в секулярную невразумительную политику кого-либо из рыцарских конгрегаций Востока и Запада.

К счастью, друг мой, у нас в ордене возобладало всеобщее мнение о недопустимости установления всемирного и всевластного правительства, каковое без труда могло бы быть создано на базе нашей неоспоримой монополии в глобальных сетевых коммуникациях и межконтинентальных транспортных средствах. По моему скромному мнению, навряд ли под эгидой земной империи, озабоченной лишь тем, как удержаться у власти подлежащей, неслыханно и невиданно расцвели бы науки, технологии, художества, ремесла…

— Тогда как быть со значимым расцветом вами сотворенной Руси Посполитой, если в руках у великого князя Ольгерда II бразды имперского правления? Насколько я отметил, вы непосредственно, Пал Семеныч, за кадром и за кулисами приложили руку к ее возникновению, не правда ли?

— Чего греха таить, ежели сие есть во многом мое детище. Посему ВЕР не монархическая империя, но республиканский принципат, где властительные, делегированные великому князю конституцией прерогативы главы государства, представляют собой резервный институт политической власти вкупе с гарантиями устойчивого благотворительного развития.

— Или же гарантом стабильности оного античного гибрида республики с монархией аноптически имеет место быть орден Благодати Господней? — въедливо осведомился Филипп.

— Никоим образом и подобием, рыцарь Филипп! Наше воздействие ограничивается социально-политическим инженерией, оказывающей вынуждающее коммуникативное влияние на ключевые политические персоны и фигуры, имеющие общественную значимость.

Орден не царствует и не правит, но когнитивно споспешествует приоритетным общечеловеческим интересам. Изреченное слово здесь, неизреченное слово там обеспечивают долговременный масс-коммуникативный результат. И главное здесь, вы понимаете, не вмешиваться там, куда встревать не стоит. Плюс точное определение пространственно-временных координат нашего превентивного вмешательства.

Вижу, друг мой, вы постепенно входите в курс актуальных дел?

— Покамест не ахти. Однако льщу себя надеждой, что со временем у меня это выйдет наилучшим путем.

— Вот и славно, дорогой мой Фил Алегыч! Вот и славно, — оживился прецептор Павел.

В вашем достославном согласии я был уверен, невзирая на то, что сэр Патрик Суончер опасался, как если б вы окажетесь абстинентно против участия в мирской политической жизнедеятельности. Оптически и аноптически, подчеркнем в пику лорду Патрику.

Он ажник мне предлагал побиться об заклад. Но я, знаете ли, уклонился. Не по душе мне этот его англосаксонский пунктик делать ставки на человека, словно на беговую лошадь…

Сам лорд Патрик Суончер с супругой леди Мэри Суончер, их сын баронет Уильям Суончер церемонно прибыли к званому обеду пунктуально в назначенный срок в сопровождении барона Фердинанда Ирлихта фон Коринта.

«Так-так-так… Теперь все в сборе, включая по-родственному трех молочных сыночков, вскормленных маменькой Настей Ирнеевой…

Неслабое у Настены семейство, коли учесть сквайра Уильяма, командующего группой секулярного обеспечения нашего орденского звена. Меж тем рыцарь-зелот Фердинанд служит особым инквизитором-дознавателем Киевского экзархата…

Эдак она и до меня по-арматорски доберется, патер ностер…

Нетушки! Пускай меня покуда док Патрик пользует и использует в научно-суперлативных целях. А там, следовательно, посмотрим…»

Доктор Патрик Суончер невозмутимо выдержал до конца торжественного семейного обеда и многих перемен блюд. Но за десертом тонко намекнул Филиппу о желательности и незамедлительности краткого арматорского обследования.

«Благослови, о Господи, лекарей и всю кротость их…»

Настя за ними последовать не осмелилась. Поскольку оба рыцаря одарили ее столь безучастными взглядами, что кавалерственная дама Анастасия предпочла за благо продолжать развлекать избранных гостей светской беседой.

Никто и виду не подал, с каким нетерпением приглашенные на званый обед ожидали докторского вердикта арматора Патрика. Рационально и сверхрационально.

— …Мое давнее предложение о гексагональном ритуале консаграции вас в адепты, брат Филипп, остается в силе и неизменности, — уверенно удовлетворился благоприятным анамнезом доктор Суончер после недолгого изучения таблицы сводных параметров.

— Благодарю, брат Патрик, я над ним поразмыслю во благовремении.

«Давешний не есть давнишний… И серебряный сувенирный доллар из времен оных воротился к старому владельцу…»

— Прошу вас долго не индуктировать, дорогой сэр…

По сути факта, ваш бесценный и восхитительный темпоральный эксперимент меня дедуктивно заинтриговал. С благодетельной помощью рыцаря Рандольфо алгоритм и синтагмы соответствующего ритуала у меня наготове, чтобы вместе с асилумом переместиться приблизительно на 70–80 лет вперед в пространстве-времени. Рыцарь Рейнхольд намеревается сделать то же самое и двинуться вслед за мной.

Видите ли, сэр, хотелось бы взглянуть на практическую дееспособность наших кое-каких исторических довольно смелых предвосхищений-пролепсисов… Быстроногому Ахиллесу ведь удалось догнать медлительную черепаху-время, не правда ли?..

Рыцарь Патрик печально и участливо умолк. Потому как в опровержение древнегреческой многомудрой апории, герой Троянской войны, как бы там философически ни было, все-таки настиг пресловутую черепаху.

Произошло это в последней работе сверхталантливой ваятельницы Веры Нич. Ее многострадальные творческие поиски завершились.

В окончательном художественном замысле, попирая ногой черепаший панцирь, беломраморный Ахилл, сегодня высящийся посреди арматорской лаборатории Анастасии Ирнеевой, остановил само быстротекущее, порой еле ползущее время. И сам застыл, окаменел, задумался, стоит ли, нет ли, обгонять его…

Минутой скорбного молчания, подразумеваемыми, неизреченными отточиями оба рыцаря еще раз почтили память о былом и невозвратном. Но финальную точку в собственном сосуществовании среди разнообразных времен и пространств они ставить пока не намеревались.

— …Первым делом, рыцарь-адепт Патрик, в мои незамедлительные намерения входит необходимость заново получить доступ в межпространственный октагон-перекресток, который я когда-то открыл неподалеку отсюда.

— Буду рад вам помочь, сэр, в этом многозначащем предприятии…

Проводив гостей, Настя и Филипп впервые после его долгого или недолгого отсутствия, — «кому и как откуда посмотреть, из рака ноги», — остались наедине в своей почти прежней двухкомнатной квартире. «Плюс едва ли не большая половина этого четырехэтажного домика сейчас в нашем полном распоряжении…»

— …Вот и дожили мы до лета, Фил… Каникулы можем себе позволить…

Кстати, в твоем завтрашнем тетраевангелическом ритуале ты стопудово сможешь распорядиться либо мной либо Викой в предметности синтагматического ключа. Как тебе будет угодно, потому что обе мы на сегодня чисты и девственны.

После рождения Наташки двадцать лет назад я собственноручно установила себе девственную плеву, чтоб ты знал. Можешь меня в синтагме «адамовой головы» поставить.

— Не надо… Ежели благоприятный период полноценной фертильности некая докторша по-арматорски, техногностически, кому-то искусно подготовила.

— Ясен пень! Только так и никак иначе. И будут две плоти воедино!

Я тебе красивеньких и умненьких близнецов-мальчиков собираюсь родить, муж мой единственный и любимый во всей полноте и глубине разумной души моей…

Назавтра тетраевангелический ритуал рыцарю Филиппу удался не полностью. Он-то ту самую, антикварную, несотворенную дверь мореного дуба с инкрустациями среди современных техногенных развалин увидел. Тем временем остальные участники теургического действия ее не замечали и не ощущали в текущей сверхрациональной архитектонике.

— …Бог с ней, — утешил его рыцарь Патрик, ответственно действовавший по правую руку. — Думаю, вам стоит погодить и попробовать воздействие вновь уже в ранге адепта, сэр рыцарь. Не так ли, сэр?..

Вместо ответа рыцарь-зелот Филипп внимательно и значительно на него посмотрел. Взглянул прощально на кавалерственную даму-зелота Анастасию. Благодарно пожал руку сквайру шестого ранга Виктории. И молча решительно ступил вперед…

Какое будущее, настоящее или прошлое перед ним вскоре откроется, наступит, Филипп Ирнеев не знал и не предполагал. Где и на каких временных просторах или в пространных временах ему, его асилуму суждено оказаться до этого мгновения, возможно, по прошествии десятилетий, быть может, столетий и тысячелетий, он также не мог предвидеть и предусмотреть. Ибо сказано апостолически всем ратоборствующим во Благодати Господней: не ваше дело знать времена и сроки, кои Бог-Отец расположил во власти Своей. Но примете вы силу, как скоро сойдет на вас Дух Святый.

Так оно и было, и есть. Не от века и мира сего. Между светом и тьмой. Между отрицанием и утверждением. Между добром и злом. Между истиной и ложью. Между свободой и неволей. Между Христом и Антихристом.

Анафема или осанна? Проклятие или благословение?

Да будет так! Аминь. Amen.

Июль 2012.

Загрузка...