Я, Страд: Мемуары вампира

Шестое полнолуние, 398

«Я слишком долго откладывал это дело, – думал я. – Подонок, должно быть, уже сдох».

Такое определение во всех его прямых и переносных значениях относилось к Лео Дилисния.

Около пятидесяти лет прошло с той кровавой ночи, когда он попытался захватить власть и стать правителем Баровии. Те, кого он в спешке бросил на произвол судьбы, сполна заплатили за свои преступления, но их хозяину удалось скрыться от правосудия. Ему еще предстояло понести заслуженное наказание. Если он был жив.

Теперь, когда я мог действовать, ожидание злило меня… но мне приходилось терпеть и ждать. Я расхаживал по спальне, то заложив руки за спину, то размахивая кулаками у себя перед носом.

Я слишком долго откладывал это дело. Куда подевались эти годы?

Ибо они действительно ушли в некуда и их уже не вернуть. Я перестал бояться времени и, занятый тысячью потрясающих проектов в своем дворце, подзабыл, что оно творило с другими. Вот так и получилось, что, когда я наконец-то собрался навестить главу семьи Вочтеров, я оказался неподготовленным к встрече с Ловиной Вочтер, уже не хрупкой, болезненного вида девочкой, какой я ее запомнил, а солидной энергичной женщиной, недавно отметившей свое пятидесятилетие. Между старым образом, сохранившемся в моей памяти, и реальностью, стоящей передо мной, не было ничего общего.

Она протянула мне руку:

– Добро пожаловать, лорд Василий.

Я слегка коснулся ее кожи кончиками пальцев.

– Я польщен и растроган, леди.

Расспросив меня о здоровье и предложив мне чего-нибудь освежающего с дороги, на что я ответил вежливым отказом, она указала на стул. Мы сидели в гостиной, загроможденной старомодной мебелью, которая мало изменилась с тех пор, как ее отец служил мне. На стенах висели знакомые, чуть-чуть выцветшие от старости гобелены с изображением войн и сражений; больше стало только цветочных горшочков и всяких там подушечек – чувствовалось влияние Ловины. Присев на край дивана, она вдруг подскочила, как будто передумав. Полуобернувшись, она запустила в подушки руку и выудила оттуда пестренько одетую куклу с глазами-пуговицами и пришитой улыбкой.

– Понятно, мои внучки играли здесь, – произнесла она печально. Десятилетия назад ее любезный муж взял себе имя Вочтер, чтобы не оборвалась нить семьи. Очевидно, эта ветвь их рода оказалась плодоносной. В конце концов она устроилась на диванчике, положив куклу на колени и рассеянно поглаживая нити ее волос.

– Итак, сэр, могу я узнать, зачем вам понадобилось видеть меня?

– Я прибыл сюда как посланец Страда фон Заровича, – сказал я без длинных предисловий, обязательных по этикету.

Несмотря на то, что она вправе была ожидать появления гонца из замка Равенлофт, услышав мои слова, она застыла как истукан. Глаза ее остекленели, затем, встретившись с моими, сверкнули голубыми молниями. Я глядел на нее с непроницаемым лицом, надеясь, что она не вспомнит меня; однако такую реакцию вызвало всего лишь одно мое имя. Репутация замка и его непопулярного теперь владельца с каждым днем становилась все отвратительнее. Сам и пальцем не пошевелил, чтобы опровергнуть многочисленные слухи и сплетни, так как давным-давно убедился на собственном опыте, что сколько ни доказывай людям их ошибки, они только окончательно решат, что были правы. Ловина, однако, не выказывала никаких признаков страха, хотя я и почувствовал его… или что-то, напоминающее кровожадность или сильный голод.

Ловина то и дело поглядывала на меня, оценивая мельчайшие детали моего туалета, от скроенного по фигуре дорожного костюма до добротных, немного запыленных сапог для верховой езды. Я потратил уйму времени на свою внешность и теперь не сомневался, что Ловина не заметит во мне ничего необычного. Волосы я зачесал так, чтобы спрятать остроконечные уши, и даже умудрился обстричь ногти, так как в некоторых официальных ситуациях считалось неприличным не снимать перчаток.

Она перестала изучать меня и, не меняя позы, сдержанно кивнула.

– Тогда мне оказана великая честь, сэр.

– Леди очень добра. Лорд Страд шлет вам и вашей семье наилучшие пожелания и, правда, с некоторым опозданием, свои соболезнования в связи со смертью вашего прекрасного отца. О нем помнят как об отличном человеке и бесстрашном воине.

– Благодарю, – ответила она в замешательстве. Виктор Вочтер скончался около двадцати шести лет назад и я послал им письмо, которое было не вполне уместным, так как леди Илона в то время еще здравствовала.

– Надеюсь, лорд Страд не жалуется на здоровье.

– Нет, леди. Поживает он чудесно.

Я почти видел, как она складывала и вычитала в уме и как у нее получалось, что лорду Страду должно было быть около девяноста лет. Девяносто два, если уж на то пошло.

Я достал кожаный пакет из своего кармана и открыл его.

– Вот ваше письмо, а вот рекомендация, данная мне повелителем в письменной форме.

Она взяла оба куска пергамента и прежде всего прочитала рекомендательное письмо. Как глаза знатной семьи, она знала мой почерк из других документов. В моем послании говорилось, что я, лорд Василий фон Хольц (я соединил титул моего прапрадедушки с девичьем именем его жены), призван самим Страдом, чтобы выполнить его поручение, и что она должна обеспечить мне поддержку и всю необходимую помощь. Внизу страницы стояла печать, вылепленная из воска, с родовым гербом фон Заровичей. Она все хорошенько рассмотрела и я порадовался, что как следует, подготовился к нашей встрече.

– Я слыхала имя фон Хольц, но не была с ними лично знакома, – произнесла она.

– Мы принадлежим к одному из самых древних родов, служим лорду Страду, но никогда не были так заметны, как остальные. – Я дипломатично намекнул ей, что не собираюсь расписывать родословную лорда Василия. – Тем не менее теперь мне предстоит возможность восполнить этот пробел. Лорд Страд очень заинтересовался вашими новостями.

Как будто для того, чтобы освежить свою память, она мельком взглянула на свое письмо. Оно было предельно коротким. Она писала, что выследила Лео и что, если я хотел отдать его в руки правосудия, она готова идти со мной до конца. – Немножко высокопарно, верно?

Я сделал движение, показывая, что я так не думал.

– Что именно поручено вас, сэр?

– Я уполномочен найти и казнить Лео Дилисния. Вот… – Я протянул ей еще один свиток. -…его смертный приговор, подписанный моим повелителем Страдом.

Она потратила несколько минут на его изучение.

– Вы убьете его?

– Если вы укажете мне дорогу к нему. Она уже поняла, что я был более чем способен выполнить такую трудную задачу.

– Вам известно, за что он осужден?

– Я ознакомился с фактами. Это случилось много лет назад, но Страд никогда не оставлял надежду разыскать предателя и примерно наказать его.

Я сказал правду. Если бы я не увлекся, я бы уже с ним разделался. Честно говоря, след его почти остыл и потерялся. Баровия не так уж велика, но Лео каким-то образом сумел скрыться. Из этого вытекало вполне логичное заключение, что прежде всего свил себе где-то гнездо на случай, если его план провалится. В одном я был уверен: он не покинул страну. После ночи убийства я закрыл все границы.

Ловина отложила в сторону свитки.

– Лорд Василий, еще до того, как вы появились на свет, мои мать, сестра и братья были безжалостно зарезаны Лео Дилисния. Мои тетушки и дядюшки… – Она задохнулась и схватилась за горло, потом сжала пальцы в кулак и с усилием опустила руку вниз.

– Как хорошо вы помните этот кошмар? – спросил я мягко.

– Я помню все. Говорят, что люди забывают ужасы детства, но та картина до сих пор стоит у меня перед глазами. Иногда я совершенно отчетливо слышу их крики. Вы мне верите?

– Да, леди.

– Мы бы с отцом тоже погибли, если бы не вмешался Страд фон Зарович. Долг платежом красен. Поэтому, а также во имя торжества справедливости, я и написала ему письмо. – Она коснулась пергамента, уставившись через мое плечо в прошлое. – Лео… никогда не давал покоя моему отцу. Он не мог спасти жену и детей и остаток своей жизни провел в поисках Лео. Он так и не нашел его и умер, считая себя неудачником. Я пообещала отцу, что продолжу его дело. В этом году мне суждено выполнить данный мною обет, но не благодаря моим активным действиям, о чем я сожалею, а волею случая. Хотя нет. Конечно, так захотели боги. Они услышали мои молитвы и это было их ответом. И конечно, они испытывали на прочность мое подходившее к концу терпение.

– Леди…

Она любезно вернулась в настоящее.

– Но до того, как я вам все расскажу, мы должны кое о чем договориться.

– Лорд Страд не поскупится на щедрое вознаграждение, – сказал я осторожно.

– Деньги мне не нужны. Я хочу, чтобы вы отомстили за мою семью.

– Тогда вам будет недостаточно, если я просто убью его?

Глаза ее заблестели.

– Вы жаждете… наказания.

Она облизнулась и кивнула.

– Вы можете дать мне слово, что сделаете это?

– Моими устами говорит сам Страд, – ответил я честно. – Если Лео еще жив, он получит все, что заслужил.

– И даже больше?

Я улыбнулся.

– Да, леди.

Ловина отвела меня в свою библиотеку и на отлично нарисованной карте страны указала одно местечко на склоне горы Бараток около озера Бараток.

– Но это просто смешно, – воскликнул я, забывшись. – Отсюда до замка Равенлофт всего три дня езды. Он же не дурак, чтобы жить так близко от… от Страда.

Она замерла, губы ее растянулись в узкую полоску. В настоящий момент она была выше по рангу и имела полное право требовать от меня соблюдения элементарных правил поведения и более уважительного уважения к себе.

Лорд Василий поклонился.

– Извините меня, леди, но я…

– Неважно. Взгляните-ка вот на это… – Она развернула на столе подробнейшую карту самой горы Бараток, на которой были указаны названия всех деревушек, равнин, горных уступов и оврагов. Она ткнула пальцем в небольшой прямоугольник, похожий на некое строение внушительных размеров, примостившееся на выступе скалы на северо-западе, как раз у края листа.

Сердце мое ушло в пятки.

– Монастырь? Вы уверены? – С моей точки зрения, Лео не мог придумать места похуже и более недоступного для меня.

– Я видела его. В этом месяце меня пригласили на их фестиваль Белого Солнца. Меня представили некоторым тамошним обитателям. Среди них были студенты, художники и ученые… и он в том числе. Только теперь его зовут Хенрик Стейман.

– И вы признали его после стольких лет?

Она восприняла мое сомнение как нечто закономерное.

– Да, я была ребенком, но некоторые картины, некоторые образы так и горят в моей памяти. Я помню, как Лео стоял надо мной и как я боялась посмотреть ему в лицо. Мое внимание сосредоточилось на его золотой цепи. На ней висел медальон в виде ревущего льва с клыками из слоновой кости и глазами-рубинами. У Стеймана такой же медальон. Он переделал его в брошь, но эта вещь уникальна. Я не могла ошибиться.

– Если так, то зачем он хранит что-то столь выдающееся? И почему он не снял своего украшения, видя вас среди гостей?

– Не могу сказать. Может, по рассеянности, а может, он думал, что я ничего не помню.

– Или, может, это был кто-то другой.

– Проверьте сами. Я не сомневаюсь, что тот старик был именно Лео.

А я надеялся, что она окажется не права. Монастырь… Внутри у меня все переворачивалось от одной только мысли приблизиться к нему, а уж от перспективы войти в его двери меня просто трясло. Я не смог утаить от Лео истинный смысл моего превращения в ту ночь. Где же еще оставалось ему искать спасения от твари вроде меня, как не за стенами этого священного строения? Мне бы и в голову не пришло вести там свои поиски.

– Как долго он живет с монахами?

– Несколько лет, время от времени. В мои обязанности почетной гостьи входил обмен любезностями со многими и я использовала эту церемонию как возможность задать интересующие меня вопросы. Конечно, он отвечал очень уклончиво, да и я не могла проявлять к нему повышенного интереса, дабы не вызвать у него подозрений. Чтобы сбить его с толку, я задавала похожие вопросы и другим людям. – Хорошо. Что значит «время от времени»?

– Тамошние обитатели могут приезжать и уезжать, когда им вздумается. У меня сложилось впечатление, что где-то у него есть семья и он пестует своих наследничков.

– Как трогательно, – произнес я с тем же сарказмом. – То, что нужно всей Баровии: еще один выводок предателей. Вам, случаем, не известно, где он их прячет?

– Хотела бы я знать, – сказала она с таким выражением, от которого, наверное, даже у ее богов мурашки побежали по коже и они пожалели, что свели ее с Лео. – Эта была бы прекрасная месть: жена за жену, ребенок за ребенка… но чтобы все на глазах у Лео, конечно.

– Конечно, – согласился я. Я проявил такт.

В целях конспирации я путешествовал в карете. Днем я отдыхал в ее темной глубине, ночью садился на коня и скакал легким галопом. У меня был большой вместительный экипаж черного цвета с моими гербами на дверцах. Одного этого оказалось достаточно, чтобы местные жители, завидев его издалека, либо прятались в своих лачугах, либо начинали пресмыкаться передо мной. Ловина с блеском играла роль гостеприимной хозяйки, но я отклонил ее предложение переночевать в их доме под предлогом того, что мне надо спешить. Солнце только что село и мое желание немедленно отправиться в путь встревожило ее. Но я заверил ее, что в таком деле ночная темень была моим лучшим союзником. Она сделала для себя вывод, что я вынашивал какой-то хитроумный план и не хотел открыто быть представленным настоятелю монастыря, и одобрила меня. В действительности самым разумным для меня было избегать всяческих контактов со священнослужителями.

Мои лошади были в отличной форме, поднабравшись сил за день, и я приказал конюхам Вочтеров запрячь их в карету и оседлать одного из коней. Сидению на козлах я предпочитал верховую езду. Слуги поинтересовались, как же я буду тормозить. Мой ответ, что я никогда не запускаю свой экипаж на полную скорость, удовлетворил и одновременно рассмешил их. С помощью волшебства карета подчинялась мне, как и опускные решетки в замке, но их это не касалось.

Я нетерпеливо наблюдал за их работой, но окончательно меня вывели из себя несколько псов, которые гавканьем и воем протестовали против моего присутствия. Поэтому я почувствовал огромное облегчение, когда наконец-то вскочил в седло и поскакал прочь.

Я направил лошадей обратно на старую Свалическую дорогу и припустил на северо-запад, остановившись только для того, чтобы дать им перейти вброд широкую речку. За бродом тропа сворачивала на запад, но я остался на этом берегу. К моей цели, монастырю, вела та каменная дорога, что бежала параллельно водному потоку. Карета все время громыхала у меня за спиной (внутри лежал мой багаж и вытянутая в длину коробка в светонепроницаемой обливке). Я неотступно следовал указаниям Ловины. Она щедро снабдила меня подробнейшим описанием почвы и местности и охотно ответила на все мои вопросы. Однако самый последний из них вызвал у нее удивление.

– У вас тут есть склеп или какое-нибудь место захоронения? – Из моего прошлого опыта общения с этой семьей я знал, что есть, а «лорд Василий» – нет.

– Да, – сказала она, не пытаясь скрыть своего изумления. – К югу от главного здания, находится на кладбище.

– С мавзолеем?

– Да…

– Там найдется местечко для одного?

Она кивнула.

– Замечательно. – я уклонился от объяснений своего замысла и вскоре после нашего разговора мы расстались. Местность неуклонно повышалась. Я уже проезжал по краю озера Бараток, где брала начало река. Справа от меня высились, храня угрюмое молчание, горы. На пути мне то и дело попадались хижина рыбака или хатка охотника. Домики были погружены в темноту, но я улавливал робкое движение, когда ставни приоткрывались и кто-то высовывался наружу. Судя по дороге, путники довольно часто пользовались ею, но с наступлением ночи жизнь здесь замирала. Думаю, если бы мне взбрело в голову постучать в чью-нибудь дверь и попросить разрешения на ночлег, мне бы не отказали. В конце концов, я уже очень долгое время не наведывался в эту часть страны. Крестьяне в деревушках, расположенных вокруг замка, с годами стали осторожными до занудства. Впрочем, их можно понять. После захода солнца никто бы из них не посмел отворить дверь.

Я мог бы подзаправиться здесь, но в мои планы это не входило. Я хотел быть голодным, когда доберусь до монастыря.

Через час я достиг быстрой горной речки, вытекающей из скрытой расщелины в скалах и питающей озеро. Давным-давно какой-то строитель перебросил через нее мостик с высокой аркой. Монахи привели его в божеский вид и теперь сами его ремонтировали. Он был единственным связующим звеном между ними и внешним миром. Существовала еще одна дорога, огибающая монастырь с севера, но никто ею не пользовался: она уводила в пропасть.

Когда я переехал мост, деревья расступились и показалась почти отвесная неприступная скала, а на ней – громадное белое здание. Во время своего официального визита Ловина поднималась наверх по выбитым в горе ступеням, которые служили монахам веками. По ним без труда прошли бы и кони и карета, но я собирался спрятать их под соснами у подножия скалы, где их вряд ли заметят. Я спешился и насторожился, прислушиваясь к ночным звукам.

И тут же завыли волки. Они знали меня. Все хищники Баровии знали меня.

Зов их голосов был слишком силен, чтобы оставить его без ответа. За одну минуту я принял их форму (лошади, к счастью, привыкли к моим фокусам) и, откинув голову назад, с радостью присоединился к их хору. Мои четвероногие братья услыхали меня и выскочили из своих темных укрытий, чтобы поприветствовать меня. Они были мельче, чем я, но не менее лохматые. Вожаки стай опрокинулись на спину и принялись лизать мою морду в знак своего уважения ко мне. Остальные, поджав хвосты и поскуливая, столпились вокруг в надежде привлечь к себе мое внимание. Я бы с удовольствием поиграл с ними, но не сегодня. Я поднялся на задние лапы и опять стал человеком. При помощи одному мне известных слов, смысл которых я, однако, не мог с ходу объяснить, я приказал зверям стеречь мою карету.

Теперь мои лошади, но что самое главное, учитывая обстоятельства, и моя коробка будут в полной безопасности.

Доставая из сумки некоторые нужные мне штучки, я немного замешкался, но, рассовав их по карманам, не стал тратить и секунды и взмыл в воздух в виде летучей мыши.

Подхватив все необходимое, я рванул по направлению к белым стенам. Стало холоднее, ветер крепчал. Но это было ничто по сравнению с растущим давлением. Пока что я успешно справлялся с ним, но по мере моего приближения к цели я все больше боялся этого места. Я уже летел на уровне самого монастыря, но нас по-прежнему разделяло расстояние в четверть мили. Сделав разворот к востоку, я приземлился на маленьком островке земли и, задыхаясь, принял свою привычную форму.

Я сказал, что задыхался, но не потому, что не мог дышать, а из-за ужасной атмосферы, царившей здесь. Даже отсюда я чувствовал, как что-то грохочет, словно огромный барабан. Я беспомощно растянулся на песке среди деревьев, пока наконец не собрался с мыслями и силами, чтобы воспротивиться давлению. Я не поддался ему благодаря своему твердому характеру и природной выносливости, но мне было нелегко.

Борьба продолжалась, пока я не начал действовать. Из карманов я достал особую трутницу и кадило, набитое кусочками сухого навоза. С помощью первого я зажег второе и, размахивая им перед собой определенным образом, произнес заклинание.

Через мгновение давление стало уменьшаться и вскоре исчезло совсем. Я вздохнул и потер ноющие виски, затем убрал трутницу, вычистил кадило и сунул его в карман, пока оно еще не остыло. Я не знал, сколько продержится колдовство, а поэтому мне была дорога каждая секунда. Опять как летучая мышь я помчался к монастырским стенам.

Согнувшись в три погибели, я притулился под лестницей, пытаясь стать еще меньше, но при моем росте это было непросто, и мое неудобное положение страшно раздражало меня. Неудивительно, что я обратил на себя внимание одинокого монаха, спускавшегося вниз. Он уставился в темноту, заметил, должно быть, какое-нибудь мое неосторожное движение и окоченел от страха. Он не успел ничего предпринять. Я не дал ему такого шанса. Я моментально выпрыгнул из своего укрытия и смахнул его со ступенек, как сухой листок.

Он был молод и, очевидно, новичок в своем деле, иначе он бы заставил меня попотеть. А так я заработал вполне терпимый удар ботинком в колено, и все. Я развернул его к себе лицом и прицелился в него взглядом. Мое внутреннее отчаяние усилило действие гипноза и, несмотря на мрак, я очень быстро подчинил его волю своей. Да, мое отчаяние росло. Это место оказалось намного больше, чем я предполагал, и я не имел ни малейшего представления, где находились комнаты для гостей. Мне нужен был помощник и проводник, и хотя мне меньше всего хотелось видеть рядом с собой священнослужителя, у меня не оставалось времени ждать кого-нибудь еще.

– Хенрик Стейман… где он? – прохрипел я.

Зрачки молодого монаха превратились в точки, даже в темноте. Он выглядел так, как будто его ослепили. Не раздумывая, он показал вверх по лестнице. Дальше, глубже. Как раз туда, куда путь мне заказан.

– Отведи меня к нему. Быстро!

Я ослабил свою хватку и он понесся выполнять приказ. Если бы не мои длинные ноги и нечеловеческая сила, я бы вряд ли его догнал. Монахи проходят суровую подготовку и даже незначительный по своему положению служка обладает потрясающим запасом энергии, которым он может воспользоваться в крайнем случае. Не запыхавшись, мой спутник взобрался по ступеням наверх и поспешно заковылял по длинному переходу с северной стороны здания. Я опасался, что кто-нибудь мог нас заметить, но вокруг не было ни души. Стрелки часов перевалили за полночь. Вероятно, все уже спали.

Отсюда со стены я видел многочисленные постройки во дворе. Назначение некоторых было понятно: склад или загон для скота. Зачем нужны остальные, я не мог понять, да меня это и не интересовало. Я хотел одного: разыскать Лео и убраться до того, как закончится действие моего заклинания.

По мою правую руку отвесные стены упирались в небольшой уступ, нависающий над ущельем. На расстоянии нескольких ярдов от этого края пропасти горные верхушки опять достигали уровня основания монастыря. Возможно, сама природа позаботилась о его защите, а может быть, и нет. С таким же успехом ров могли выдолбить и монахи в промежутках между молитвами и обрядами, когда у них оставалось немного свободного времени для любимых занятий. Они ведь любили все, что можно было оправдать великой целью служения богам.

От монастыря сворачивала на север дорога, которая вела когда-то во владения Дилисния. Это доказывало достоверность истории Ловины, ибо вполне возможно, что Лео выбрал такой путь к спасению, чтобы быть поближе к дому. Но по этой же причине я и усомнился в ее правдивости. Лео знал, что я в первую очередь перекрою эту дорогу и постараюсь отрезать его от земли прежде, чем он не окажется в безопасности. Однако так получилось, что недостаток слуг и бремя моей ответственности застопорили все дело и это сыграло ему на руку. В любом случае одного он не знал: черные силы, изменившие меня, изменили и мою страну. Представляю, в каком шоке он был, добравшись до границ и обнаружив… что они закрыты.

Пределы других государств отмечены реками, горными хребтами или черточками на картах их правителей. В Баровии эта линия не так банальна и видна всем издалека. Днем и ночью на границах моего царства висит плотная стена тумана. Она окружает кольцом всю страну, миля за милей повторяя контуры гор и равнин, не расступаясь ни под горячими лучами летнего солнца, ни под напором свирепого зимнего ветра. Я уже привык к этой картине, но она по-прежнему раздражала меня. Я присутствовал при зарождении тумана, когда он поднялся с земли и закрутился в бешеном танце вокруг меня и моей возлюбленной Татьяны. С тех пор он отодвинулся к границе да так там и остался.

То же внутреннее чутье, которое подсказывало мне, как подозвать к себе волков, утверждало, что Лео не убежать из Баровии.

Все ходы и выходы были закупорены. Никому не удастся скрыться. Никто и не пробовал уйти. Никто не мог этого сделать.

Даже я.

Много лет назад я попытался пересечь границу, окунувшись в серое облако, как корабль, бесстрашно подходящий к туманным берегам. Я шагал по голой земле, лишенной растительности и всяких форм жизни, но каждый раз, независимо от того, как долго я шел, я поворачивал и выныривал по эту сторону стены, в Баровии. Однажды я привязал к дереву нитку, надеясь, что моя детская хитрость поможет мне не сбиться с прямого пути. Бесполезно. Вместо того, чтобы очутиться в другом государстве, я оказался не дальше, чем в двадцати футах от той точки, с которой начал свое путешествие; оба конца веревки, исчезающие в густых клубах тумана, резко натянулись.

Конечно, без колдовства тут не обошлось, и я потратил годы на решение этой проблемы. Если магия породила туман, магия могла и уничтожить его. Но я так и не нашел правильной формулы.

Только еще одна помеха моим поискам Лео.

Монах повернул в сторону основного здания и спустился на один пролет лестницы вниз. Наличие большего числа окон и дверей говорило, что эта часть монастыря была отведена под жилые помещения; но что действительно и весьма неприятно поразило меня, так это свет. В коридоре через равные интервалы стояли железные столбы и каждый заканчивался ярко сверкающим шаром. Я знал, что светильники не гасли ни днем ни ночью, до тех пор, пока не снимали или не разрушали заклинание, оживившие их. Некоторые священники неплохо потрудились над ними. Но, находясь в непосредственной близости от границ, они, должно быть, находили утешение в дополнительном свете, а одно это оправдывало все усилия, потраченные на его создание.

К моему великому разочарованию мой проводник направился прямо к фонарям. Выбирать мне не приходилось и я последовал за ним.

Все коридоры располагались крест-накрест, как прутья решетки, но именно порядок и сбил меня с толку. Каждая дверь ничем не отличалась от соседней, и только по табличкам и именами можно было установить личность обитателя комнаты. В одиночку я бы плутал здесь всю ночь, разыскивая Стеймана.

Монах затормозил около двери с этим именем. Сначала я хотел отпустить его восвояси, но передумал. Если моей жертвы не окажется дома, мне опять понадобится помощь монаха. Кроме того, я проголодался и мог бы использовать его и другим образом.

– Отойди в сторону и не двигайся, – приказал я ему. Он подчинился.

Мне и в голову не пришло постучать. Я просто схватился за ручку и слегка нажал, но остановился. Нечего объявлять о своем приходе грубым вторжением через дверь. Он может закричать от удивления, а для моего дела нужно было, чтобы нам никто не мешал в течение какого-то времени. Глупо будет, если он ударится в истерику и своим плачем поднимет с постели…

Неважно.

Я заставил себя расслабиться – в данных обстоятельствах я совершил настоящий подвиг – и избавился от груза своего мускулистого тела. Я поплыл над полом, как колечко дыма или завиток тумана, оторвавшийся от стены на границе. Загзаг, поворот, и я просочился сквозь замочную скважину в комнату Стеймана, бесшумно, как ползучая смерть.

Обретя привычную форму, я мельком оглядел келью без окон и вдруг споткнулся и уперся во что-то, как мне показалось, твердое. Оно опалило мою кожу и разъело мои легкие, как кислота. Инстинктивно я выставил вперед руки, чтобы оттолкнуть его от себя, но нащупал только воздух… воздух, который был… ядом. Я стал давиться от кашля и скрести шею ногтями, но то, что душило меня, не имело никакого отношения к моей системе дыхания.

Стены от пола до самого потолка покрывали сотни мельчайших рисунков, которые стали выпуклыми и яркими, как только я переступил порог. Комната была под сильной защитой, иначе я бы почувствовал опасность еще в коридоре и не осмелился бы войти. Знаки, слова, святые символы дюжины разных культов, начертанные здесь истинными верующими, сплелись в единую липкую сеть и заловили меня в свою паутину. Мои собственные чары теряли силу, а когда они были окончательно сняты…

Слишком поздно.

Моей внутренней энергии не хватало, чтобы противиться бешеной атаке скрытого волшебства. Оно, подобно урагану, как одежду сорвало с меня мое заклинание, оставив меня, ослабленного и обнаженного, на холодном ветру. Я не смог вынести этого и упал на колени прямо в середину огненного белого круга, нарисованного на деревянном полу.

Я как будто увяз в горящем зыбучем песке: чем больше я трепыхался, тем меньше у меня было шансов выкарабкаться. Чье-то колдовство растягивало мое тело и так и этак, пока наконец я не опрокинулся на спину, раскинув руки и ноги в разные стороны. Я был беспомощен и не в состоянии бороться ни словом, ни жестом.

Никакие голоса тьмы не держали меня на сей раз и не издевались над моими сокровенными желаниями. Это была сила, отличная от той, что подчинила меня себе десятилетия назад. Я попал под чье-то мощнейшее влияние и, хотя мне было очень больно, не боль не давала мне пошевельнуться.

И пока я лежал вот так, сдавленный невидимыми оковами, я вдруг почувствовал себя отброшенным назад в прошлое, в столовую, когда я валялся на полу, тело мое от многих ран полыхало, как в огне, а Лео Дилисния стоял надо мной. Похоже, все повторялось снова, ибо некто его роста и сложения приблизился ко мне и пристально посмотрел на меня. Он был не так стар, как его описала Ловина, но и не так молод, как его запомнил я. Он выглядел постаревшим всего на десять лет. Может, это сын Лео?

Он долго молчал, а потом произнес:

– Здравствуй, Страд, правитель Баровии.

И я узнал его. Я никогда не забуду насмешливого тона его голоса. Ловина оказалась права. Это был Лео Дилисния.

– Я уж заждался тебя, – продолжал он. – Долго же Ловина объясняла тебе дорогу.

Могла ли она быть его?… Нет, невозможно. Она скорее удавит одного из своих внуков, чем поможет Лео. Может, она стала жертвой его обмана? Вероятно, да.

Он сделал движение рукой, бормоча себе под нос слова, которые я почти узнал. Невидимые цепи сжались сильнее, сотрясая мое тело, проникая все глубже и затвердевая, как корни дерева, судорожно цепляющиеся за землю. – Достаточно, – прошептал я, от боли с трудом ворочая языком.

Он остановился и усмехнулся.

– Замечательно.

Он отошел в угол и взял длинную палку, которую я поначалу принял за прогулочную трость. На ней сверху донизу были вырезаны магические заклинания и их слова засияли мне прямо в лицо, извиваясь и передвигаясь вместе с Лео. Один ее конец был обожжен до черноты и очень остро заточен.

– Как же ты на меня смотришь, как смотришь, – воскликнул он. – Хотя что тебе еще остается делать.

– Как?… – спросил я, надеясь, что он все объяснит.

Да он и сам не прочь был поболтать.

– Ты что же, думал, что я забился в какую-нибудь нору и места себе не находил от страха, что явится ужасный лорд Страд и прибьет меня? Тебе действительно не следовало бы тянуть это дело. Твоя самонадеянность не раз подводила тебя. У хорошего правителя такое качество не должно преобладать над другими. Оно затемняет вынесенные им приговоры.

– Ты… ждал… моего прихода?

– Между «ждать» и «ожидать» – большая разница, Страд. У меня в запасе были годы для подготовки к нашей встрече. Я с пользой провел это время и усердно занимался магией. Теперь я такой же мастер, как и ты. А ты что делал? Пугал крестьян ходячими трупами? Сосал кровь из любой девчонки, которая пришлась тебе по вкусу? Да, я знаком со слухами о «дьяволе Страде». Вот уж точно дьявол. Ты сам себя испортил. Будь у меня твои способности, я бы нашел им достойное применение.

Если бы я находился в более выгодном в стратегическом плане положении, я бы ответил ему должным образом.

– Я полагаю, ты воображал, что, переступив порог, сразу меня и задушишь, как свечку. Чего бояться старика, думал ты? Ты беспокоился только о том, как сюда попасть. Вот она опять, твоя самонадеянность.

Пытаясь сконцентрироваться, я напряженно вглядывался в потолок. Он тоже был разрисован различными символами, мерцавшими с такой силой, которую в них могла вдохнуть только настоящая вера. Я не сомневался, что не Лео работал здесь кистью и карандашами. Он верил исключительно в себя и чихать хотел на богов. Тем не менее он в совершенстве владел искусством обмана и, должно быть, наплел с три короба чего-нибудь услужливым святым людям, которые потом неплохо потрудились над его комнатой. Он, конечно же, тщательно проводил отбор, отдавая предпочтение тем, кто в равной степени обладал и верой и наивностью, и избегая общаться с теми, кто мог заинтересоваться истинной целью такого мудреного проекта.

Они знали свое дело; в келье не осталось ни единого чистого пятнышка для меня. Ну и ладно. Перебьемся и так.

Он ткнул меня тростью меж ребер, но я проигнорировал его. Однако он отвлек меня. Заклинание разрушительной силы, заключенное в куске дерева, спутало все мои мысли.

– Не выйдет. Мне известно, когда ты собираешься вызвать волшебство. Так что даже не старайся.

Однако я сосредоточился не на волшебстве, а на чем-то более древнем, более опасном. Сработало ли? Я силился унюхать перемены, на чужое влияние в комнате перекрывало все остальное.

– Ты должен был умереть в тот день, когда мы впервые приехали в замок. Так было бы намного лучше. Я не перестаю удивляться… как ты узнал?

Я не ответил.

– Смешно скрывать это от меня теперь. Кто предупредил тебя?

– Алек, – процедил я сквозь сжатые зубы.

– Да, понятно, но кто сказал Алеку?

Не давать ему замолчать.

– Солдат… по имени Влад.

Брови его съехались к переносице.

– Влад? Но я убил его.

– Ты?…

– Он подслушал кое-что, предназначенное не для его ушей. Я думал, что прикончил его в любом случае. Но в ту последнюю битву на меня навалилось столько забот, что я, должно быть, потерял бдительность и поторопился с некоторыми вещами. Так, значит, он прожило довольно долго, чтобы… – Он с отвращением потряс головой. – Все мои планы полетели коту под хвост только потому, что я чересчур спешил и не довел до конца начатого дела. Ну, лорд Страд, смерть, которую я тебе готовил, опоздала на пятьдесят лет, но в конце концов настигла тебя.

Сработало ли? Я уловил какое-то движение за дверью, но это могло быть и просто моей фантазией.

– Рискнешь опять… занять трон? – задыхаясь, произнес я, желая… нуждаясь в том, чтобы он не закрывал рта.

– О, да. Я никогда не оставлял этой мысли. Ты мне неплохо помог, знаешь ли? Ты носился по замку Равенлофт со своими вонючими игрушками и держался в тени, так что мне нетрудно было распускать про тебя разные интересные слухи. Конечно, ничего по-настоящему ужасного, вроде правды о твоем превращении, а так, пустячные истории, способные не дать страху умереть в людях. Слыхал их когда-нибудь? Моя самая любимая повествует о том, как ты заколол брата, прикончил его невесту, а заодно зарезал и всех гостей, съехавшихся на свадьбу. Многовато для одного человека, согласен? Забавно до слез, но крестьяне все приняли за чистую монету. Они говорят, что туман на границе – часть твоего наказания, стены твоей тюрьмы, которые рухнут, когда придет герой и убьет тебя, и освободит от тебя народ. – А ты, значит… и есть тот самый герой?

Он улыбнулся. Волшебные силы, поблескивая, играли вокруг него, как дым. Вот так он и замедлил течение времени. Он, должно быть, наложил на себя какое-нибудь маскировочное заклинание, когда разговаривал с Ловиной, чтобы выглядеть именно так, как она и ожидала: как старик. Он, вероятно, также использовал брошь в виде льва, чтобы встряхнуть ее память… или сотворил похожую штучку. Подобные эксперименты теоретически были возможны. А если так, то он обладал немалой силой, как и заявил раньше, и представлял для меня большую опасность.

– Как ты это осуществишь?

– Не думаю, что мое дело должно как-то трогать тебя. К тому времени ты будешь уже мертв… взаправду мертв. И Ловина тоже, и весь ее выводок. Сейчас только они мне и угрожают. – Он приподнял трость и уперся ее острым концом в мою грудь. Прикрыв глаза, он забормотал новое заклинание. – Берегись, Лео.

Он оторвался от меня без всякого раздражения.

– Чего?

– Земля… изменилась… вместе со мной. Ты владеешь магией. Ты должен это чувствовать.

Он задумался.

– Да ну?

– «Я – Властелин земли». Помнишь?

– Я припоминаю, как наблюдал за твоим исполнением старинного обряда. Его символизм был виден и невооруженным взглядом и не жди, что я поверю, будто в этом есть что-то еще.

– Я – Властелин земли. Уничтожь меня и…

Лео захохотал.

– Я уничтожу землю? Это все равно, что утверждать: если убить птицу, свившую гнездо на дереве, погибнет само дерево. Нет, Страд, ты не так важен.

– Магия изменила все. Ты должен понять.

Как я и предвидел, я его не убедил. Но все, чего я хотел, было немножко времени и он дал мне его. Дверь медленно, бесшумно отворялась. Я напрягся, чтобы смотреть на Лео, а не маленькую темную фигурку, подходящую к нему сзади.

– Ты должен… понять…

– Ты никогда не был лжецом, Страд, так что, наверное, в твоих словах и заключен какой-то смысл. Но мне придется узнать истину другим, тяжелым путем. – Он опять приподнял палку и размахнулся, но прежде, чем он успел проткнуть мое сердце, монах схватил его за волосы и, рванув назад, врезал ему по шее.

Лео поперхнулся и камнем упал вниз. Его трость стукнула об пол рядом со мной и откатилась в сторону.

Сила, поймавшая меня в капкан… ослабла.

Чуть– чуть. Меня все еще держал огромный круг, но без давления Лео я мог бороться с ним.

Я освободил руки… оттолкнулся локтями… перекувыркнулся и приподнялся. Я извивался, как умирающее насекомое, на краю круга. Я выбивался из сил. Казалось, что белые линии иссушили и меня, и мою волю к победе. Они накрыли мое тело, привязав меня к полу, и стоило мне вырваться немного вперед, они тут же перемещались ниже по моему позвоночнику. Они резали и жгли мою плоть, проникая все глубже до костей, но крови не было. Каждое движение только усиливало мои мучения, но и неподвижность не приносила облегчения и я не смел лежать спокойно.

Наполовину отчаяние, наполовину раздражение побудили меня отдать еще один мысленный приказ монаху, который замер над моим корчившимся в агонии телом. Не такой быстрый, как мои другие слуги, он все же в конце концов нагнулся, уцепился за мои запястья и вытащил меня из круга.

Этого было достаточно. Я полз, но уже самостоятельно. Я освободился от символа на полу, но не от остальных. И Лео пришел в себя настолько, что пролаял несколько слов, прибавив им силы особым движением руки. К какому бы волшебству он не взывал, оно чуть не повалило меня обратно за белую черту. Если бы я был на ногах, это бы ему удалось, а так его удар отшвырнул меня на монаха, чуть не опрокинув и его тоже.

Никакое колдовство не имело здесь надо мной власти, но мною овладело нечто более могущественное. Трость находилась на расстоянии вытянутой руки от меня; я поднял ее.

Я как будто сжал в руке неостывший уголь. Ужасная боль пронзила мой правый бок и добралась и до моего мозга. Наплевать на нее. Наплевать и…

Нежданно-негаданно во мне проснулись мои старые инстинкты солдата. Воином я был, воином и останусь, несмотря ни на что. Трость была боевым оружием и, невзирая на боль, я отлично знал, что с ней делать. Со всего размаху я шарахнул Лео по руке раньше, чем он произнес следующее заклинание, затем всадил ее тупой конец ему в живот. Он согнулся пополам и я приподнял руку в последний раз, с треском опустив палку ему на череп. Он упал и больше не шевелился. Мои пальцы…

Я встряхнул правую кисть и трость отлетела прочь. Поперек моей ладони шла черная дымящаяся полоса и от нее пахло жженым деревом и подгоревшим мясом. Из-за боли я почти ничего не видел. Я мечтал только о том, чтобы поскорее выбраться отсюда до того, как меня окончательно затянет в омут. Выйдя из этой комнаты, из этой смертельной ловушки, я сброшу с себя часть давления. Дверь казалась мне недостижимой. Я полз, преодолевая дюйм за дюймом и чувствуя такую усталость, что даже не мог позвать на помощь монаха.

И в конце концов я перевалил через порог. По ту сторону. Свобода.

Я будто бы вынырнул из ледяной воды и оказался голым на морозе. И то и другое убивало; разница была только в том, что это занимало разное время. Поддерживая израненную руку, я облокотился спиной о стену и попытался не обращать внимания на незнакомое чувство страха, которое покалывало изнутри мою голову. Мое присутствие в монастыре само по себе не могло погубить меня – задолго до того, как это случится, я обращусь в дым и дам ветру унести меня подальше, в какое-нибудь безопасное место, – но существовала опасность, что меня заметят. У этих святошей хватит и опыта и знаний, чтобы с успехом разделаться со мной. Мне нужно было уходить. Но не без Лео.

Если он не умер. Я надеялся, что он жив. После событий сегодняшней ночи у меня уже не будет другого шанса наказать его.

Принеси его мне, мысленно сказал я монаху.

Небольшая заминка, потом глухое ворчание и наконец он вытянул безвольное тело Лео в коридор. Я с опаской посмотрел на другие двери и окна, неожиданно забеспокоившись, что за нами могли подглядывать. Похоже, никто нами не интересовался, но я не был склонен верить чему-нибудь в этом месте.

Лео дышал, хотя и очень хрипло и с трудом, и частично соображал, что происходит. До тех пор пока я не мог достать до него, меня это не волновало. Монах подпихивал его ко мне, ближе, ближе, и вот уже мои руки дотянулись до него и я припал к нему, как человек, умирающий от жажды и наконец достигший источника.

Вот почему я не пил до своего прихода сюда. Я хотел умертвить его, но я пообещал Ловине, что он заплатит за все свои прошлые преступления и я предпочел бы сдержать данное слово. Для этого человека я придумал кое-что особенное.

Отбросив его голову назад так же, как и монах, я склонился над его горлом и вонзил в него клыки. Нет нужды бояться причинить ему боль. Его боль послужит дополнительным утешением для Ловины. Кровь его забила фонтаном, но долгая практика научила меня не терять ни капли. Я наслаждался, упивался ею, и ко мне возвращалась моя былая сила, уверенность, мужество и надежда. Моя рука перестала ныть, как только почерневшая кожа покраснела, порозовела и в конце концов приобрела свой нормальный бледный оттенок. Полон опять. Страшное давление монастыря, давление, которое висело на мне со всех сторон, не уменьшилось, но я теперь лучше мог противиться его тошнотворному влиянию.

У окончанию пира Лео полностью пришел в себя.

Я отодвинулся немного, чтобы он увидел меня. Он уставился на мои губы, на мои зубы. Я облизнулся и перемена в его лице доставила мне немало радости. Недоумение сменилось ужасом, когда он осознал, что так свободно я пью не чью-нибудь, а его кровь.

Он закашлялся и стал слабо бороться – бесполезное занятие, но инстинкты умирают последними. Я с легкостью удержал его и возобновил пиршество. Его страх придал крови пикантный привкус. Это продолжалось до самого конца, пока его выбивающееся из сил сердце не стукнуло в последний раз и он не повис беспомощно в моих объятиях.

Выражение полнейшего ужаса в его раскрытых глазах и застывшее на лице омерзение, без сомнения, вполне удовлетворят Ловину, когда она увидит его.

Я встал, все еще не очень уверенно, и, не отрывая взгляда от монаха, велел ему отправляться обратно в комнату. Он послушался, но я сомневался в его способности найти что-нибудь полезное без контроля с моей стороны. Ах, да ладно, придется положиться на удачу. Ничто, даже магические книги Лео, не могло заставить меня добровольно вернуться в эту страшную ловушку.

Мой помощник вышел со стопкой свитков и томов, на некоторых из них были начертаны защитные святые символы. Я отбросил их в сторону и, пока монах шуровал в келье, быстренько пролистал остальные. Некоторые выглядели многообещающе и рассовать их по карманам было минутным делом. К счастью, Лео уменьшил размеры книг, чтобы легче было таскать их с собой во время путешествий.

– Что-нибудь еще? – спросил я.

Монах, безучастно наблюдавший за моими действиями, отрицательно покачал головой.

– Отведи меня к южной стене.

Он сразу же двинулся в путь. Я перекинул Лео через плечо и последовал за ним, вверх по ступенькам, конечно. Без моего волшебства подъем дался мне труднее, чем раньше. Недавний ужин помог мне, но все же без заклинания мне приходилось довольно туго. Солдат может обладать силой, чтобы махать мечом, но без щита для отражения ударов он никогда не одолеет противника.

Мы подошли к крепостной стене. Я посмотрел вниз и скривился, представив, каким длинным будет спуск в темноте. Для летучей мыши слететь к подножию горы – пара пустяков, но на сей раз я вынужден был остаться человеком.

– Возвращайся домой и выполняй свое поручение, – приказал я монаху. – Забудь все, что случилось сегодня с того момента, как ты впервые увидел меня.

Он мигнул, показывая, что понял меня, развернулся и побежал прочь. Он еще не скрылся из виду, а я уже связал запястья Лео его же ремнем и перебросил его руки через голову и одно плечо. Тяжесть его тела потянула меня влево, но я смирился с этим неудобством. Очень осторожно, стараясь не потерять равновесие, я перелез через стену и начал спускаться вниз.

Это занятие было не из легких. Его вес постоянно давил на меня, грозя скинуть меня со стены каждый раз, когда я поднимал руку или ногу, чтобы сделать следующее движение. Несмотря на мое умение цепляться за самую ровную и гладкую поверхность, сейчас мои подошвы то и дело соскакивали и я чуть не срывался в пропасть. Без сапог было бы легче, но теперь я уже не мог снять их.

Где– то на полпути я почувствовал, что мне пора передохнуть. Я уж собрался сбросить Лео на землю, но я подумал, что это может плохо сказаться на внешнем виде его трупа. Я должен был представить на суд Ловины нечто похожее на него; к тому же, если его тело будет изуродовано, я не смогу довести до конца придуманный мною план. Я решил терпеть ради того удовольствия, которое я получу впоследствии в процессе осуществления моего замысла.

Одна рука за другой, ладони прижаты к камням, сапоги скользят и трещат по швам… вот так я преодолел еще десять… двадцать… пятьдесят ярдов. Тело Лео подпрыгивало с каждым моим движением, дергая меня то вправо, то влево. Кожаный ремень врезался мне в плечо, натер нежную кожу около ключицы; шея моя болела от напряжения. Его ощущали все мои мускулы и боролись с ним. Я тратил драгоценную энергию, проклиная Лео. Еще сто ярдов. Передышка. Я мог бы швырнуть его отсюда вниз без… нет. Не пойдет. Он должен заплатить. Рок разлучил меня с единственной женщиной, которую я когда-либо любил, но Лео лишил меня всего остального. Возможно, я потерял бы все из-за моей перемены. Но не случись этого, он бы так и так нас убил, в том числе и Татьяну. Ее смерть была страшной, но будь все по-другому и останься она жива, его слуги поступили бы с ней не лучшим образом…

Мой старый гнев – ибо эта мысль была не нова – придал мне сил, чтобы закончить спуск.

За всех, кто погиб с моим именем на устах, за то, что могло бы произойти с моей возлюбленной, он заплатит. Дорого заплатит.

Очень дорого.

Мои ноги нащупали выступ горы, потом большой валун, потом твердую землю. Я перебросил его руки через голову и дал ему упасть. Как же чудесно просто стоять, облокотившись спиной о скалу, и ждать, когда уймется дрожь в коленях. Когда я пришел в норму, я позвал лошадей. Почти сразу же завыли их охранники, волки. Скоро вся компания будет здесь и я смогу отправиться в обратный путь во владения Вочтеров. Правда, не сегодня ночью, но завтра после заката Ловина встретит меня на пороге своего дома.

Тело Лео откатилось немного в сторону и уткнулось лицом в песок. Подойдя поближе и взглянув пристально на него, я увидел невыразительные черты старого, старого человека. Сейчас он был похож на своего отца, Гунтера.

Волшебство покинуло его.

На следующую ночь мы вместе с Ловиной рассматривали гладкий каменный куб, вставленный в стенку мавзолея, о котором она упоминала. Его построили около двадцати лет назад и в нем спали вечным сном пока только два уважаемых слуги дома Вочтеров. Жаль было осквернять это место. Однако покой безразличных мертвецов охраняет прежде всего память живых, а Ловина не имела ничего против некоторого вмешательства.

Она бросала на меня косые взгляды, но я притворился, что ничего не замечаю. Когда я приехал вечером с телом Лео, ее переполняло мстительное одобрение моих действий, но очень скоро настроение ее переменилось. Ужасное выражение лица Лео рассказало ей частично историю его смерти, но она потребовала подробностей и я отказался отвечать на ее вопросы. Она сделала вывод, что Лео страдал не так сильно, как ей хотелось, и что я провалил дело.

– Я не закончил, леди.

– Что же еще осталось? – спросила она, не скрывая своего разочарования и не пытаясь смягчить жесткие интонации, появившиеся в ее голосе.

– Скоро вы узнаете. А теперь я хочу, чтобы его похоронили согласно моим инструкциям.

– Похоронили? Его надо повесить на заборе и оставить гнить на солнце.

– Не могу не согласиться с вами, леди, но я выполняю приказ моего повелителя, лорда Страда…

Услышав это имя, она сдалась, хотя и очень неохотно, и работа закипела. Позвали придворного каменщика и его помощников, и задолго до рассвета Лео запихнули в один из склепов, отверстие заткнули камнем и густо полили все цементом.

– Прошу прощения, повелитель, – произнес каменщик, – но разве этого джентльмена не надо было сначала положить в гроб?

– Он не был джентльменом, – сообщил я ему.

Правильно рассудив, что спрашивать больше нечего, он поклонился, собрал инструменты и помощников и убрался подобру-поздорову. Очень быстро.

Ловина опять искоса взглянула на меня, но на сей раз я посмотрел ей прямо в глаза.

– Зачем? – спросила она, выразив одним коротким словом сотню других вопросов, на которые я не был готов давать ответы.

– Вы узнаете завтра ночью.

– Завтра!

– Ваше терпение будет щедро вознаграждено, леди. Пока что я осмелюсь предложить вам пойти поспать до утра, провести день как обычно, а после захода солнца спуститься сюда ко мне. А пока я не могу вам ничего сказать.

Возможно, было бы легче, если бы я подвел черту нашей дружбе сегодня и избавил бы нас обоих от такого ожидания, но цемент должен был хорошенько затвердеть. Лучше уж согрешить против здравого смысла и подвергнуть ее терпение испытанию, чем просчитаться в другом и вызвать несчастье.

Ловина без энтузиазма подобрала юбки, чтобы идти наверх. Она медлила, думая, что я последую за ней.

Я поклонился.

– Простите меня, леди, но я остаюсь здесь на ночь и на весь следующий день.

Она сощурилась.

– Для чего?

– Так мне приказано.

Молчание. Довольно долго.

– Это имеет отношение к колдовству? – проговорила она наконец. Она старалась держать себя в руках, но некоторым людям становится не по себе, когда речь заходит о волшебстве, и она была из их числа.

Я протестующе замахал руками и улыбнулся. Она могла делать какие угодно предположения, все равно ни одно из них не было верным.

Должно быть, ей на ум пришло что-то неприятное, потому что она начала подниматься по ступенькам наверх, не так быстро, как ее слуги, но не с меньшей решимостью. Я улыбнулся ей вслед с восхищением и облегчением. Она выросла в красивую привлекательную женщину, честь и хвала ее отцу. Помня о нем, я не трону ее, но и для нее, и для меня было лучше, чтобы она ушла. Я умел чтить память мертвого товарища, но о таких цивильных манерах можно и забыть, когда тебя изнутри гложет смертельный голод.

Я решил поохотиться где-нибудь подальше от этого дома да так и сделал.

Проснувшись на следующую ночь, я почувствовал где-то рядом с собой человека и понял, что это Ловина, ждущая моего возвращения в мавзолей. Так как я занял один из пустых склепов, то теперь ее появление все спутало, однако на свете нет ничего невозможного. Надо было бы попросить ее дожидаться меня в дом, пока я не приду за ней, но когда меня терзает жажда, я ничего не соображаю. В конце концов я предпочел убраться отсюда тем же способом, как и проник внутрь – через трещинки в камне в виде дыма. Это заняло порядочное время, так как я постарался растянуться в очень узкую полоску, чтобы она не заметила меня. Я взвился под потолок и выплыл наружу через крышу. Когда я принял человеческую форму, я был уже далеко от мавзолея.

Когда я возвращался обратно, мне уже не нужно было действовать украдкой, и я шагал смело и бодро, производя больше шума, чем обычно, то есть имитировал повадки живого человека. Ловина не обратила внимания на мои старания, чего, собственно, я и добивался.

Она стояла в дверном проеме, держа фонарь. Красный огонек хорошо освещал дорогу, но не раздражал глаз. Очень любезно с ее стороны, но совершенно бессмысленно. Я давно привык к темноте. Я приблизился к ней. Она не вымолвила ни слова, но как-то странно вздрогнула, когда свет ее фонаря упал на меня. Наверное, волосы мои разлохматились и показались кончики ушей. Позже я привел прическу в порядок.

– Сюда, пожалуйста, – пробормотал я, прошмыгнув мимо нее. Мы направились к склепу Лео. Цемент стал тверже скалы и я тщательно ощупал его поверхность, чтобы проверить, не осталось ли в ней отверстий. Их не было, к счастью. Каменщик потрудился на славу. С восхищением проведя рукой по гладкому камню, я прижался к нему ухом.

Да… началось.

От Ловины не ускользнула перемена в моем лице.

– Что такое?

– Подойдите, – пригласил я. – Послушайте.

Она поставила фонарь на пол и тоже приложилась ухом к цементу. Ее слух не мог сравниться с моим, но скоро звуки изнутри дошли и до нее и ею овладели страх и изумление одновременно. Она выпрямилась и посмотрела на меня.

– Что вы сделали?

– Исполнил желания моего лорда Страда и ваши тоже, леди. Лео Дилисния только что проснулся, чтобы понести заслуженное наказание.

– Он жив?

Я мрачно взглянул на нее.

– Нет. Но он и не мертв.

Она перекрестилась. Сила ее веру ударила меня, как порыв ветра, но я внутренне сосредоточился и удержался на ногах.

– Скажите мне, что…

Я поднял руку.

– Просто слушайте.

Она прислонилась к камню, на сей раз уже неохотно. Слабый шорох, который я уловил несколько мгновений назад, превратился в более громкое постукивание и отчаянные крики. Я представлял себе, как он тщетно колотил кулаками по цементу, бросался грудью на потолок, упирался ногами в один конец и пихал руками другой. Неважно, что он теперь обладал силой неживых, – ему не сдвинуть камень. Неважно, что он мог обратиться в дым, – ему не найти ни одной трещины, ни одной крохотной дырочки, чтобы убежать от меня. Неважно, что у него скоро кончится запас воздуха, – ему не надо дышать.

Неважно, неважно…

Он вдруг затих. Размышлял, наверное. Если он изучил магию, – а по тому, как ловко он заловил меня в свою ловушку, я знал, что он был с ней знаком – он наверняка сейчас анализировал полученные знания. Он оценит свои слабые и сильные стороны, но теория не всегда предполагает практику. Он почувствует силу своего измененного тела, а также ярость, текущую по его жилам, и вместе с ней дикую радость своего черного возрождения, но прежде всего он почувствует затмевающее все остальное, раздирающее ему глотку, слепое безумие неутолимого голода.

– Страд? – позвал он и голос прозвучал как-то отдаленно из-за камня.

Я ничего не сказал.

– Ты здесь. Я знаю, что ты здесь. Я знаю, что ты слышишь меня.

– Это он. Это его голос, – прошипела Ловина.

Я кивнул, подумав, что мне надо заставить ее забыть все, раз она услыхала мое имя.

– Страд, ты должен выпустить меня на волю, – тихо канючил Лео. – Ты меня сотворил, ты должен освободить меня.

На этот раз я засмеялся.

– Да ну?

– Да, да. Я твой раб. Тебе это известно. Я могу делать только то, что ты мне прикажешь. Ты мой хозяин.

– Ты говорил, что если бы у тебя были мои способности, ты бы нашел им достойное применение.

– Я был не прав. Прости меня, хозяин. Я был невежда. Я бы ребенком, глупым ребенком. Я изменился, я все понял. Позволь мне служить тебе. У тебя никогда не будет более преданного слуги.

– Надеешься снова сыграть на моей самоуверенности, Лео?

– Не-е-е-е-е-ет! – завыл он, теряя самообладание. Это был действительно ужасный вопль, страшнее тех предсмертных криков, которые я слыхал на поле боя, и одного его было достаточно, чтобы растопить железное сердце и пробудить в нем жалость. Ловина поежилась и посмотрела на меня. Вокруг ее глаз выступили белые пятна.

– Вы хотели, чтобы он страдал, леди. Услышав его крики, вспомните плач вашей матери, ваших сестер, ваших…

Ее рука дернулась, чтобы остановить меня.

– Прекрасно. Не говорите больше ни слова. Это то, чего я хотела, и боги вознаградили меня с вашей помощью.

– Освободи меня! – визжал Лео.

Ловина вздрогнула, но не сдвинулась с места.

– Пожалуйста, повелитель! Я буду служить вам, буду выполнять любые ваши прихоти!

– Тогда слушай мое пожелание, Лео. Живи, сколько можешь, а потом будь проклят.

Временное затишье, затем опять стук, когда он начал бить ладонями по стенам. Он уже ничего не просил, а только кричал. Его злость давно переросла обычное человеческое чувство. Неважно. Если бы он мог прорваться наружу, он бы уже был далеко. – Он умрет? – прошептала Ловина.

– В конце концов да.

– Волшебство не даст ему умереть в таком месте?

– Нет.

Движением, похожим на мое, она ощупала цемент. Фонарь отбросил изображение ее фигуры на стену в виде причудливой тени, под углом уходящей во мрак.

Лео опять замолчал.

– Там внутри очень темно, – сказал я, прекрасно зная, что он слушает меня. – Он ничего не видит, кроме смутных образов, возникающих в его мозгу. Ему тесно: с боков от стен его отделяет расстояние толщиной в руку, между его лицом и потолком такой же маленький промежуток свободного пространства, чуть побольше – над головой и под пятками. И он голоден, Ловина. Он так голоден, как вам и не снилось. И с каждой минутой ему становится все хуже. Как будто у него в желудке сидит гигантская кошка и рвется наружу, а вторая кошка сидит у него на животе и царапается, потому что хочет залезть вовнутрь. Он согнется пополам от боли, но это ему не поможет. Он будет грызть свою плоть, пить свою кровь, но ничто не принесет ему облегчения. Он будет вопить и молить о пощаде, и сожрет язык, взывая к милости богов, но ему нет спасения. Он разобьет голову о камни, пытаясь убить себя, но не сможет умереть. Только его голод прикончит его. Он сожрет его, как медленный огонь съедает воск свечи.

Ее голос был ровным и спокойным, когда она спросила:

– Сколько это продлится?

– Месяц. Да нас донесся протяжный, истошный стон.

– По прошествии трех месяцев придите сюда при дневном свете со своими слугами и вскройте склеп. Соберите все, что найдете там, и сожгите, а пепел развейте по ветру.

Она прикрыла глаза, опустив голову, и сделала глубокий вдох. Холод проник в этот дом мертвых и… неживых.

– Месяц?

– Может, чуть дольше.

Она опять посмотрела на меня.

– Тогда я останусь здесь. Я буду сидеть здесь и слушать его все это время. Я буду слушать, как он умирает и молит о мире для тех, кого он зарезал той ночью.

Я слегка дотронулся до ее щеки мизинцем.

– И для тех, кого он не смог погубить, леди.

– Да. И для них тоже. – Она не отпрянула от меня назад, ее рука замерла над фонарем. В его свете наша кожа и одежда окрасилась в красный цвет. – Я помню еще кое-что из той ночи, я помню лорда Страда. Я притворилась, что спала… или, может быть, я действительно спала и он явился мне в моих снах, но я припоминаю, как мой отец открыл дверь и Страд ворвался в комнату. Это был высокий черноволосый мужчина и глаза его горели адским пламенем. И с головы до ног он был забрызган кровью. Она покрывала его, как, кажется, заливает нас сейчас.

– Это, наверное, было очень страшно.

– Я не боялась его. Ни тогда, ни теперь.

Последовало долгое молчание. Я размышлял, что я должен сделать: то ли стереть эту картину из ее памяти, то ли…

Она встрепенулась и вздохнула.

– Ну, лорд Василий, вы, наверное, устали слушать мои детские фантазии?

– Фантазии? – переспросил я.

– Фантазии, – твердо сказала она. – Фантазии моего беспокойного детства.

– Я надеюсь, что прошлое больше не будет беспокоить вас.

Она взглянула на гладкую поверхность склепа.

– Думаю, нет. Никогда. Пожалуйста, передайте лорду Страду, что и я и моя семья будем вечно благодарны ему за его справедливый суд.

Лорд Василий улыбнулся… и низко поклонился.

Десятое полнолуние, 400

«Лазло Улрич, бургомистр деревни Берец, памятуя об особом интересе лорда Страда к любым и всем волшебным книгам, может предложить его светлости несколько томов, недавно обнаруженных, для продажи. Бургомистр будет рад видеть лорда Страда у себя или по его желанию доставить книги в замок Равенлофт для тщательного осмотра…»

Если речь шла о сборниках заклинаний, то их нельзя было доверять незнакомцам, и я решил сам съездить в Берец. Сверившись с картами страны, я не стал терять и минуты, запряг лошадей, упаковал золотые слитки и запасную одежду и отправился в путь. Время года было неподходящим для путешествий, во всяком случае в карете, однако морозы еще не наступили. Горные дороги стали скользкими и опасными, но я мог по ним проехать.

Берец находился на берегу Лунной реки, в нескольких милях к югу от Валлаки и единственной его достопримечательностью, отличающей его от других поселений рыбаков, был огромный дворянский дом. Какой-то давным-давно позабытый правитель построил здесь свою летнюю резиденцию и издалека это здание выглядело очень внушительно. Но по мере моего приближения все отчетливей проступали следы старости и запустения. Трещины во внешней стене, заросший сорняками садик, проломы в крыше – все указывало на то, что его нынешний хозяин, бургомистр, как никогда нуждался в деньгах. Если его так называемые волшебные книги оправдают его ожидания, у него будет более чем достаточно золота, чтобы вернуть своему жилищу его былую славу. А если нет… тогда я позабочусь, чтобы он больше не тревожил попусту мой покой.

Спустя какое-то время после захода солнца на вторую ночь пути я остановился около провисших ржавых ворот, спешился и направился к крыльцу по заброшенной главной аллее, пробираясь между зарослями колючек и кучами грязи. Если бы не освещенное окно на первом этаже, место казалось бы совершенно необитаемым. Подойдя к когда-то впечатляющим парадным дверям, я отрывисто постучал.

Мне открыл нерешительный и бледный старик-слуга. Он смотрел на мир мутными пустыми глазами и был слишком стар и слаб для своей работы. Удивительно, почему его до сих пор не уволили с почетом. Я подал ему карточку с именем лорда Василия фон Хольца, посланника Страда фон Заровича. Он зажал ее в не очень-то чистой руке и, не говоря ни слова, растворился в глубине дома. Не получив приглашения, но и не нуждаясь в нем, я шагнул за порог и замер в ожидании, вежливо откинув назад капюшон плаща.

В прихожей было темно, – когда слуга зашаркал прочь, он не потрудился оставить свечу – но я отлично видел в темноте. До меня долетали приглушенные стенами и неопределенным расстоянием голоса: какой-то мужчина сыпал вопросами, а старик мямлил что-то в ответ. Я ждал довольно долго прежде, чем появился сам хозяин дома, со светильником в одной руке и выражением испуганной надежды на лице.

Лазло Улрич – так он представился – поклонился и невнятно затараторил что-то извиняющимся тоном. Я уловил только, что он сожалел, что не мог принять меня «должным» образом. Это был здоровый, неотесанный мужик, который неплохо бы смотрелся как солдат моей бывшей армии. Но в его глазах светился раболепный страх и мне это не понравилось.

– Я прибыл по поручению лорда Страда, чтобы взглянуть на книги, – сказал я, желая по возможности предельно сократить время моего пребывания в этом доме. – Если они у вас еще есть.

Да, да, они здесь и он с удовольствием покажет мне их. Он приподнял лампу и повел меня через почти пустые, пыльные комнаты с сырым затхлым воздухом. Отсутствовали многие предметы мебели и у меня сложилось впечатление, что их годами либо продавали, либо… пускали на растопку печек.

Скряга, подумал я, уныло вздохнув в уме. Я не раз встречал такой тип людей. Хорошо, что я скрыл свой интерес к его книгам. Мы вошли в заваленную какими-то вещами, скудно освещенную малюсеньким огоньком в огромном камине комнату. Она, похоже, служила дюжине разных целей, будучи и библиотекой, и столовой, и мастерской, и гостиной. Лазло Улрич открыл старый-престарый сундук и я увидел груду старинных томов и древних пергаментных свитков.

– Я тут устроил небольшую уборку в восточном крыле дома, когда я обнаружил это и заглянул вовнутрь, – гнусавил он. – Должно быть, книги принадлежали одному из прежних хозяев, который занялся… ну, вы знаете.

– Магией? – рассеянно произнес я.

Он был поражен.

– Да, да, верно. Я не смог прочитать ни конца, ни начала, ни одной строчки, и отнес все брату Григору, и он сказал мне, что это волшебные книги. Он сказал, что в них нет ничего хорошего и что я должен сжечь их. Но я подумал, что если кто-то потратил столько сил, чтобы написать их, то они могут представлять определенную ценность… для того, кто знает толк в таких вещах.

– Мудрое решение, бургомистр Улрич.

– Тогда они… лорд Страд может воспользоваться ими? – Он следил за каждым моим движением с рвением голодного пса.

– Не бывает бесполезных знаний, – ответил я уклончиво, про себя радуясь тому, что жажда наживы возобладала над его благочестием. Книги были неподдельными и на редкость ценными. Время и сырость сделали их очень ветхими. Я уже представлял, как проведу остаток зимы, расшифровывая и переписывая их содержание. Довольно приятное занятие, хотя ради него мне и придется пожертвовать некоторыми интересными проектами.

Я предложил заслуженно высокую цену за его маленькую коллекцию и немало позабавился, наблюдая за ходом его мыслей, отразившимся на его лице. Сначала – удовлетворение от выгодной сделки, затем сомнение, что, может быть, надо было запросить побольше. Даже намного больше. Тут-то я и не преминул напомнить ему, что лорд Страд прежде всего уважает в людях честность, а поэтому вправе требовать честного отношения к себе от других. Воспоминания пятидесятилетней давности об обезглавленном бургомистре были еще свежи в Береце. Улрич быстро согласился с назначенной мною ценой и сразу же крикнул слуге принести тунику, чтобы закрепить сделку.

Но вместо старика на его зов отозвалась молодая женщина.

– Марина! – воскликнул он с явным раздражением. – Я же велел тебе идти спать.

– Простите меня, папа Лазло, но Вилли так устал, что…

– Ах, значит, слуга более важен, чем его хозяин? Тебе предстоит многое узнать об этом мире, девочка. Нет, я не хочу ничего слушать. Поставь поднос и убирайся.

Девушка заторопилась к выходу, но прежде чем исчезнуть, бросила на меня украдкой взгляд. Только тогда я наконец разглядел ее. Улрич налил себе и мне по маленькому глоточку и подал мне бокал.

– Вот, пожалуйста, ваша светлость.

Раскачиваясь из стороны в сторону, я пятился назад, пока мои ноги не уткнулись в стул. Я поспешно опустился на него.

– Ваша светлость? Что с вами? Что?…

Я отмахнулся от него и закрыл лицо руками. Он продолжал суетиться вокруг меня, дрожа от страха и задавая вопросы, на которые я был не в состоянии отвечать. Я не мог ни говорить, ни думать. Моя голова в буквальном смысле кружилась от потрясения.

Улрич кинулся к дверям и позвал девушку. Без сомнения, он перепугался, что я свалюсь замертво в его гостиной. Они вернулись вдвоем и девушка приложила к моему лбу тряпку, смоченную в холодной воде. – Вот и все, сэр, просто не шевелитесь одну минутку, – проворковала она.

Я смотрел ей в глаза и мое сердце билось так быстро и так сильно, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.

– Татьяна? – прошептал я.

Она никак не прореагировала.

– Хотите еще воды, сэр?

Моя рука дотронулась до ее пальцев. Это было не приведение, посланное, чтобы мучить меня, она была живой. Она была настоящей.

– Татьяна?

– Меня зовут Марина, сэр. – Но в ее голосе проскользнула нотка сомнения.

– Зови его «ваша светлость», девочка, – вставил Улрич.

– Ваша светлость, – послушно повторила она.

Тот же голос, то же лицо, та же грация движений – Татьяна обрела новую жизнь. Он изумления я перестал соображать. Улрич так разволновался из-за моего самочувствия, что ринулся вон, бормоча что-то про подмогу. Я и не подумал его остановить. У меня хватало сил только на то, чтобы смотреть на милую, красивую девушку передо мной.

Она носила мешковатое крестьянское платье, застиранное и полинявшее от долгой носки. Ее шикарные темно-рыжие волосы были заплетены в косу, как у незамужних девиц. Но несмотря на это и на то, что она абсолютно не узнавала меня, ко мне вернулась моя Татьяна, которую я полюбил полвека назад. Другой такой быть не могло.

По моему телу, покалывая позвоночник, пробежал морозец, не имеющий ничего общего с холодом в комнате.

Была ли она творением богов… или черных демонов?

Неважно. Важно, что она опять со мной, а все остальное – чепуха.

– Ваша светлость?

– Все в порядке… Марина. Твое имя действительно Марина?

Сомнение, которое проскочило раньше в ее голосе, стало еще более заметным.

– О, сэр… ваша светлость… вы меня знаете?

Ее искренний вопрос, переполненный таким сильным желанием, чуть не разбил мое сердце, как будто я тоже мог чувствовать ее ужасную боль. Я хотел успокоить ее, утешить, приласкать.

Она вся дрожала.

– Пожалуйста, ради Бога, вы знаете, кто я такая?

Ее боль возродила во мне сумасшедшую надежду.

– Ты…

– Пожалуйста, скажите мне. Я не помню своего прошлого.

– Совсем?

– Меня нашли около реки прошлым летом и отвели к брату Григору. Я ничего не помнила, даже своего имени, и он дал мне новое. Потом папа Лазло удочерил меня.

– Как мило с его стороны, – отважился произнести я.

Она передернула плечами и выражение ее глаз сказало мне больше, чем любые слова.

– Он плохо обращается с тобой? – спросил я, стараясь говорить ровным спокойным голосом.

– Он обращается со мной не так уж плохо, сэр… ваша светлость. Но, пожалуйста, вы знаете меня…

– Да, да. Твое имя – Татьяна. Твой дом далеко отсюда, в большом замке. И ты любима. Любима так, как ни одна женщина на земле.

Она не могла воспринять все сразу и вопросы один за одним посыпались из нее, но скоро у нее перехватило дыхание и она замолчала. Она потеряла дар речи, она просто не знала, с чего начать.

– Я расскажу тебе все, что захочешь, – пообещал я. – А пока думай о своем настоящем имени. Татьяна…

Она повторила его несколько раз.

– Но я не помню…

– Ты вспомнишь. Я помогу тебе.

Если она каким-то образом возродилась из небытия, это будет новым началом для нас – началом, не запятнанным убийствами и колдовством, свободным от соперников и старых печалей. Очень, очень редко в своей долгой жизни я бывал растроган до слез и никогда не давал им волю. С момента моего превращения много лет назад я думал, что разучился плакать. Но теперь в глазах у меня вдруг защипало и взор мой затуманился. Я спрятал лицо в ладонях и, хотя их имена могли сжечь мой язык, готов был читать тысячи молитв благодарности богам за то, что они послали на землю ее душу еще раз.

Я поднял глаза и улыбнулся ей. Она неуверенно улыбнулась мне в ответ.

Это было началом.

Но я не успел ничего добавить к сказанному мною. Вернулся Улрич. Татьяна – ибо отныне я именно так буду звать ее – опять вздрогнула, выпрямилась и отшатнулась от него, как ребенок, застуканный рядом с банкой с вареньем. Он заметил это, но не стал делать ей замечания. Он отодвинулся в сторону и вошел второй человек. Меня коротко представили брату Григору.

Его небесного цвета одеяние показалось мне знакомым, но в те времена, когда леди Илона управляла делами, этому субъекту не позволили бы даже чистить горшки на кухне. Он был молодой и энергичный, но очень грязный, с длинной нечесаной бородой и спутанными сальными волосами. Его одежда давно превратилась в лохмотья, покрытые жирными пятнами; на ногах вместо более уместной в такую холодную погоду пары сапог болтались сандалии. Это указывало на то, что он принадлежал к одной из самых фанатичных религиозных ветвей церкви Илоны. Их много развелось за последний десятилетия со дня закрытия границ, и они потеснили своих более скромных духовных братьев, играя на людских страхах. Мало кто из них обладал сильной верой, а значит – силой, в основном они верили в себя. Трудно было понять, какая из этих двух крайностей опаснее. Из уважения к памяти об Илоне я чувствовал нечто, похожее на жалость к тем, кто пустился в ту или иную религию ради совершенствования своей души.

И только из уважения к ней я приподнялся и поклонился этому священнику.

– Вам следует сидеть и отдыхать, лорд Василий, – сказал он. – Вы очень бледны.

Это я знал и без него и не собирался заострять их внимание на цвете моего лица.

– Благодарю, брат, но мне уже лучше. У меня случались подобные… припадки и раньше. Мой лекарь считает их довольно неприятными, но абсолютно неопасными для других. Кружка воды – все, в чем я нуждался, и Марина была так добра, что напоила меня.

Я кивнул ей и она поняла, что ей не следует рассказывать о том, что в действительности произошло между нами.

– Вы должны заглянуть в госпиталь при нашей церкви, чтобы пройти обследование, – продолжал он, чтобы хоть как-то оправдать свое ненужное присутствие.

Представив набитую мухами и такую же грязную, как и он сам, больницу, я вовсе не загорелся желанием воспользоваться его приглашением. Но не успел я ответить отказом, а он уже начал беглый осмотр.

Его рука легла на незащищенную кожу моего лба и обожгла меня.

Она была такой горячей. Огненной.

Я затрясся и дернулся назад.

– Нет, не надо!

– В чем дело? – удивился он.

Я выдал первую ложь, которая пришла мне на ум:

– Извините меня, брат Григор, но давным-давно меня ранили в голову. Любое внезапное движение вроде вашего… – Я пожал плечами, всем своим видом показывая, что прошу у него прощения за свою «слабость».

Улрич отступил немного назад, а Григор принялся выражать соболезнования по поводу того, что насколько же крепко потрепала меня жизнь. Старое ранение в голову прекрасно объясняло мои странности. Пусть уж считают меня чудаковатым, чем докопаются до правды; а для меня будет намного лучше, если я поскорее уберусь отсюда, пока этот святой юноша не дотронулся до меня опять. Он был истинным верующим и, пока он не начал замечать ничего необычного, я должен был держаться от него на расстоянии.

Я передал ему золотой слиток (не дотрагиваясь до него) как пожертвование его церкви и дал им недвусмысленно понять, что хочу уйти. Улрич несмело предложил мне остаться на ночь, но я любезно отказался. Он, похоже, обрадовался. Это все расставило по своим местам.

– Но как же книги, ваша светлость? – спросил он.

Я бросил ему тяжелый мешочек с золотыми монетами.

– Это только малая часть твоей награды. Завтра я вернусь с остальным. Твой старый сундук стал собственностью лорда Страда. Если тебе дорога твоя жизнь, береги его, как зеницу ока.

Он не пропустил мои слова мимо ушей. Я понял это по тому, с каким беспокойством он посмотрел на мою покупку.

Прежде, чем повернуться к двери, я, избегая Улрича и Грегора, взглянул на Татьяну.

«Жди меня», – мысленно приказал я ей.

Улрич со своей скупостью установил правило: всем рано ложиться спать, возможно для того, чтобы сэкономить на свечах. Вскоре после моего ухода брат Грегор уполз в какую бы там ни было нору, где он жил, и в доме стало темно и тихо, как в гробу. Я не случайно выбрал такое сравнение, ибо это место действительно было угрюмым и безжизненным, словно могила. И мысль о том, что Татьяна вынуждена прозябать в этой дыре, просто выводила меня из себя.

Я с легкостью опять проник вовнутрь и, крадучись, пошел разыскивать Татьяну. Улрич отвел себе огромную спальню, старый слуга спал в кладовке, а она – в маленькой комнатке рядом. Я тихо постучал в дверь; превратись я в дым, это только испугало бы ее.

Но она все равно дрожала от страха, или, по крайней мере, так мне показалось, когда она спросила, кто там.

– Это я, – прошептал я. – Впусти меня, Татьяна.

Щелкнула задвижка и она появилась на пороге. Она затаила дыхание и сердце ее билось в такт с моим; я слышал его удары.

Запертые двери не были для меня новостью, но внутри одного дома замки и засовы как-то ни к чему. Именно об этом я ее и спросил, очутившись в комнате и дождавшись, когда звякнет щеколда.

Она смутилась.

– Вилли сделал это для меня. Он думал…

– Что это может тебе пригодиться?

Она кивнула.

– Против папы Лазло?

Она потупилась.

– Вилли считает, что я не должна здесь находиться без няньки.

– Тогда Вилли мудрее брата Грегора.

– Но папа Лазло был по-своему добр ко мне. Он сказал… сказал, что если брат Грегор одобрит его, он отменит удочерение и… и…

– Женится на тебе?

Не поднимая глаз, она опять кивнула.

– Как великодушно с его стороны, – сказал я сухо.

Она почувствовала мое презрение и посмотрела на меня с такой печалью, что ее взгляд мог бы растопить камень.

– Мое место не здесь, да?

– Нет. Вольному соколу не место в клетке.

– Расскажите мне обо мне. Я не перестаю повторять мое имя, но оно мне незнакомо. Я пытаюсь вспомнить замок, о котором вы говорили, но у меня не получается.

– Ты все вспомнишь.

– Как? Пожалуйста, помогите мне.

Обстановка комнаты была скромной и убогой. В углу стояла узкая кровать и, кроме нее и колченогого стула, присесть больше было не на что. Ну тогда к черту все приличия.

– Иди сюда, – сказал я и усадил ее на кровать. По ее лицу я увидел, что она вдруг застыдилась своей бедности. Я придвинул к ней стул, очень, очень осторожно, чтобы не дотронуться до нее. Как бы мне ни хотелось этого, подходящий момент еще не настал. – Татьяна, когда-то давным-давно ты была помолвлена с могущественным правителем Баровии. Он любил тебя, боготворил тебя и в этой жизни желал одного: твоего счастья. Но при его дворе нашлись предатели, которые позарились на его богатство и власть. Они встали между правителем и тобой и уничтожили и разграбили все хорошее. Ты попала… в ловушку черного зла той ночи. Произошло много ужасных вещей и я думаю, именно поэтому ты и потеряла память. Я думаю, боги хотят, чтобы ты не помнила зла…

– Но должна ли я забыть и хорошее тоже?

– Я здесь, чтобы вернуть тебе память о нем.

– Кто этот правитель?

– Страд, хозяин замка Равенлофт, – произнес я, ища в ее лице какие-нибудь признаки страха.

– Страд? – Она долго сидела совершенно неподвижно, напряженно размышляя. Наконец она встряхнула головой. – Не может быть. Он – правитель Баровии, а я… я – ничтожество.

– В этом мире для него нет ничего дороже, ничего важнее тебя.

– Тогда почему я не могу вспомнить его? – От разочарования она повысила голос.

Я приложил палец к губам.

– Это придет со временем, если ты доверишься мне.

– По-моему, я уже поверила вам, – усмехнувшись, сказала она, имея в виду то, что впустила меня к себе в комнату.

Я улыбнулся, но она не ответила на мою улыбку и я понял, что она не видела меня в темноте. Через единственное маленькое окошко просачивался серенький свет ночного неба, но он не мог побороть мрак этого дома. Я был для нее не более, чем говорящая тень. Нащупав на шершавом столе огарок свечи, я достал из кармана свою трутницу. Скоро я выбил первую слабую искру и поджег фитилек.

От золотого язычка пламени лицо ее потеплело и если не на нее, так на меня нахлынули беспорядочные душераздирающие воспоминания. Я снова видел ее в сумерках моего сада, смеющуюся от восторга рядом с розовыми кустами, застывшую в нерешительности на краю смотровой площадки, когда она впервые взглянула на долину сверху.

– Что с вами? – спросила она.

Я сощурился, возвращаясь в грустное настоящее, в эту холодную, с покрытым плесенью потолком комнату с ее нищенским убранством и несчастной обитательницей.

– Посмотри на меня, Татьяна. Следи за мной и ты вспомнишь те радости, которых лишилась.

– Как…

– Просто смотри.

Она насторожилась, но упустить своего шанса не захотела. Ее глаза встретились с моими и широко распахнулись.

И подернулись дымкой. Одно мое нежное слово и они закрылись.

– Ты вспомнишь… – говорил я. – Ты вспомнишь белоснежные стены под ярким солнцем, и розы, краснее крови, и рев зимнего ветра, дующего со склонов гор, и алое пламя в камине, и музыку, и песни, которые я пел для тебя в огромном зале, и красивые бальные платья, и свой смех, и мой смех… ты вспомнишь…

Наморщив лоб, она затрясла головой, но я ласково провел кончиками пальцев по ее вискам. Она открыла глаза и в них блеснуло что-то, похожее на смутное воспоминание.

– Я вижу все, о чем ты мне рассказываешь. Пожалуйста… Старейший?

– Страд, – поправил я.

– Страд?

– Да. Вспомни хрустальные люстры, отражающие золотистый свет свечей, и галантных кавалеров, и прекрасных дам, которые кружились вокруг тебя, танцевали в твою честь. Вспомни наши молитвы в церкви и сладкий запах ладана, когда мы просили богов о здоровье и богатстве, и долгие дни, когда мы бродили по лесу; и тот день, когда мы вспугнули молодого оленя и его возлюбленную подругу жизни; и ту ночь, когда кометы падали в долину, как драгоценные камни, оставляя в небе огненные следы.

– Я вижу их, да, и ты был рядом с нами, а я шла с…

– Со Страдом, – подсказал я. – Ты шла со мной.

– С… тобой.

– И я обнимал тебя в саду, и туман извивался вокруг нас, как танцор, и ты целовала меня.

Каким-то образом мы оба оказались на ногах и мои руки сомкнулись на ее талии, как в ту ночь. Ее грубые одежды сменились шелковым подвенечным платьем, а ее шикарные волосы свободно разметались по бледным плечам.

– Я люблю тебя, Татьяна, и ты любишь меня. Запомни.

– Я люблю…

– Страда, – прошептал я в теплый белый бархат ее шеи.

Следующий закат застал меня опять лицом к лицу с бургомистром Улричем. Он немного приоделся и даже побрился, но взглянув на него однажды глазами Татьяны, я уже с трудом сдерживался, чтобы вести себя с ним вежливо. Мы с ним были примерно одного возраста… внешне… и с этой стороны задуманная им женитьба не казалась чем-то неправдоподобным. Но его обычное обращение с ней вызывало во мне недовольство и отвращение. Он совершенно не видел ее достоинств и не знал ей настоящей цены. Будь она для меня чужой, я и в этом случае был бы в ярости. Я с облегчением заплатил ему все, что ему причиталось, собрал книги и свитки и попрощался.

Я упаковал свой бесценный груз в длинную коробку из моей кареты и отвез его в лес, где я провел день в окружении волков-стражников. Изменив форму и поднявшись в воздух, я вернулся к дому и, устроившись поудобнее на дереве напротив окна Татьяны, стал дожидаться, когда все утихнет. Вскоре после того, как догорела последняя свеча, скрипнули ставни, я влетел в комнату и принял человеческий облик.

Я подготовил ее к этому и благодаря тому взаимопониманию, которое установилось между нами после моего первого глотка ее крови, она уже не задавала никаких вопросов и не испытывала страха рядом со мной. Напротив, она встретила меня с распростертыми объятиями и заплакала от счастья, что я пришел к ней.

– Больше слез не будет, – сказал я, осторожно снимая соленые капельки мизинцем с ее щеки.

– Я ничего не могу с собой поделать. Я чувствую, что проснулась после долгого сна. За что бы я сегодня не бралась, все кажется нереальным. Только сейчас я начинаю на ощупь узнавать вещи. Столько всего случилось, столько изменилось.

Ее слова возродили во мне радость, которую я думал, что потерял навечно. Я притянул ее к себе поближе, довольный, что могу обнимать ее и ни о чем не думать, просто плыть по течению.

– Ты… заберешь меня с собой? – спросила она.

– Конечно. Ты действительно считаешь, что я могу бросить тебя?

– Нет… я…

– Когда я уйду, ты будешь со мной.

– Когда? Сегодня?

Нам требовалось провести вместе еще несколько ночей, прежде чем я унесу ее с собой как мою невесту.

– Нет, пока это невозможно, пока нет.

– Но, пожалуйста, увези меня отсюда поскорее.

– Что-нибудь не так? – Я отклонился назад, чтобы взглянуть ей в глаза.

– Пожалуйста, Страд, я многим обязана папе Лазло, но я не могу выйти за него замуж. Он сказал, что теперь, когда у него есть деньги, он…

Я ласково взял ее голову в свои ладони и поцеловал ее в надбровье.

– Не надо переживать. Он не тронет тебя. Я клянусь.

Без сомнения, часть моих денег нашла место в кошельке брата Григора, гарантируя скорую отмену удочерения и начало подготовки к свадьбе. Досадно, что никто даже и не подумал поинтересоваться мнением Татьяны, однако точка зрения сироты, попавшей в лапы фанатика, уверенного в том, что он помогает ей, никогда не имеет значения.

Я опять почувствовал отвращение при мысли об Улриче, который взял это невинное создание под свою защиту как ее отец и так бессердечно использовал ее доверие и чувства, заставляя ее выйти за него замуж. По крайней мере – за что я ему был чрезвычайно благодарен, – он ждал благословения церкви до того, как перейти к откровенному насилию в качестве ее мужа.

Отодвигая на задний план его неприятное присутствие, я подхватил Татьяну на руки и отнес ее на кровать. Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, и я говорил о нашей жизни, какой она была и какой будет. А когда время разговоров кончилось и мы поцеловались, она отбросила назад голову, тихо умоляя меня любить ее, как я делал прошлой ночью.

И я овладел ею, и мы насладились друг другом, вдвоем познав истинную радость любви.

На следующий день после захода солнца я опять сидел около ее окна, но оно было плотно закрыто, и хотя прошло довольно много времени, она так и не отворила его. Я прижался ухом к стеклу и напряг все мои чувства, но ничего не услышал. Она была там, внутри, но не могла ответить на мой зов. Я похолодел, на сердце у меня стало тяжело. Я проник в дом через щели в раме и паника, повисшая на мне железной гирей, прорвалась вместе со мной.

Комната провоняла молитвами и защитными заклинаниями. Я выбросил руку вперед, защищаясь от убийственного зловония, но брат Григор не зря здесь старался. Конечно, это была не так ловушка, которую устроил мне Лео, но все равно это не предвещало ничего хорошего. Один святой символ висел над ее кроватью, а второй болтался на цепочке, надетой на шею. Воздух загустел от запахов ладана и чеснока, и она задыхалась. Я мгновенно решил эту проблему, распахнув окно и впустив внутрь холодный, но свежий ветер.

Она открыла глаза и узнала меня, но поначалу не смогла вымолвить ни слова. Движением руки я дал ей понять, что это и не нужно, и принялся шарить по углам в поисках других ловушек.

К счастью, их не оказалось. Григор посвятил свои молитвы одной Татьяне и хотя они были достаточно сильны, их влияние не продержится всю ночь. Я попробовал разрушить его – очень осторожно – и почувствовал, как дрогнула чужая сила. Татьяна помогла мне, сняв с шеи святой знак. Она успела стянуть со стены второй символ и рухнула обратно на подушки. Освободившись от этого дополнительного давления, с которым мне приходилось бороться, я кинулся к ее кровати.

– Они хотят убить меня, – прошептала она. Слезы навернулись ей на глаза и потекли по вискам. Ее ледяные и тонкие, как мертвые листья, пальцы вцепились в меня. Я поцеловал их и прижал к своей груди. – Я здесь. Ты в безопасности.

– Но я так слаба. Когда брат Григор пришел приглядеть за мной, мне стало еще хуже. Он читал надо мной молитвы и я с трудом терпела его. Потом вечером он запер мою комнату и опять молился. Пока ты не открыл окно, я думала, что задохнусь.

– Через какое-то время ты снова будешь сама собой. Брату Григору… не известно о некоторых вещах, и он приносит тебе больше вреда, чем пользы, своим пением и курением.

– Он очень напуган, Страд.

– Несомненно. Испуганные люди иногда ведут себя очень глупо.

Я держал ее руку и успокаивал ее, отгоняя от нее ее страхи, как только мог.

Итак. Григор заметил следы на ее шее и правильно понял их значение. Ничего уж тут не попишешь. Я хотел увезти ее подальше от него, но в ее теперешнем состоянии она не могла путешествовать. Боялся я и торопиться с ее превращением. Ее тело еще не привыкло к изменениям, происходящим внутри него, и если я начну спешить, это может оказаться опасным. Но в то же время не следовало упускать из виду Григора с его шарлатанским лечением.

Еще ночь и я могу потерять ее.

Нет. Никогда.

– Татьяна?

Глаза ее приоткрылись. Теперь она могла видеть меня даже в потемках.

– Ты слаба, но перед тем, как ты пойдешь со мной, ты ослабеешь еще больше… но ненадолго. Потом тебе станет хорошо.

Она поняла, правда, не полностью, но на подсознательном уровне, через связывающую нас нить.

– Ты должна делать то, что я тебе скажу, и ты будешь свободна. Проснувшись завтра, ты покинешь этот дом со всеми его тревогами и страхами.

– И буду с тобой?

– И вечно будешь со мной.

– Что я должна сделать?

– Подари мне свой поцелуй. – я коснулся кончиками пальцев ее горла.

Она медленно подняла руку к моему плечу.

– Да…

Поцеловав ее, я глубоко проник в нее и выпил ее жизнь, чтобы она соединилась с моей. Она бледнела и холодела в моих руках, но даже не пошевелилась, чтобы остановить меня. Только когда я наконец отпрянул от нее, она тихо протестующе застонала.

Ресницы ее трепетали, она силилась не потерять сознание. Я поспешно разорвал рубашку и твердым, как алмаз, когтем проткнул свою грудь рядом с сердцем. Наша смешанная кровь потекла из ранки. Я подхватил Татьяну и прижал ее губами к маленькой дырочке. Она начала пить.

Я не знаю, доставляло ли ей это удовольствие, я же испытывал такое наслаждение, которое никогда раньше не получал, деля ложе с женщиной во время занятий любовью. Это потрясающее ощущение было намного сильнее, более возбуждающим, более желанным. Я обнимал ее и чувствовал, как к ней возвращалась ее жизненная сила, тогда как моя выливалась наружу, чтобы напоить ее. Ее руки обвили меня, облепили, оплели, но так было нужно, так было правильно. В прошлом я все отдал за нее и всего лишился. Сейчас у меня не осталось ничего, кроме моей крови и в ней моей жизни, но я и ее подарил ей. И я бормотал про себя, умоляя черных духов, которые сотворили меня, вознаградить меня одним… чтобы она наконец стала моей невестой.

Но в конце концов фиеста кончилась. Неохотно, так неохотно я попытался оторвать ее от себя. Ее сила равнялась моей и она не желала отодвигаться от меня. От моих усилий кровь хлынула фонтаном и она быстро, жадно глотала ее. Мне пришлось упереться ладонью в ее лоб и грубо оттолкнуть ее от меня, иначе мы бы оба погибли. С длинным вздохом сожаления и горького разочарования она опрокинулась на кровать, тяжело дыша, как измученный долгой дорогой бегун.

Мною овладела та же слабость и я упал на пол, сотрясаясь всем телом от усталости и внезапного голода. Я с трудом приходил в себя. Когда я смог подняться, Татьяна уже забылась своим последним земным сном. Не было никакой возможности сказать ей «до свидания». Неважно. Наше счастье при следующей встрече возместит потерянное. Завтра я прилечу за ней и не будет больше прощаний.

Единственное, что я мог для нее сделать, так это смыть следы нашего обмена кровью, уложить ее поудобнее на кровати и накрыть покрывалом. Несмотря на то, что устранение святых символов, наверняка, не пройдет незамеченным, я был не в состоянии заставить себя прикоснуться к ним. Однако в голове у меня зародилась одна идея, и как только я приоткрыл окно и выплыл наружу, я отправился ее реализовывать.

Церковь в Береце, безусловно, знавала лучшие дни. Без поддержки бывшего правителя города или более крупной святой организации по ту сторону закрытых границ, она сдалась на милость безжалостному времени. Мало кто, должно быть, приходил сюда, то ли по причине безразличия людей, то ли из-за того, что их духовный предводитель отказывался верить в общественную пользу мыла и воды. Как бы там ни было, только две фигурки вышли наружу после полуночных песнопений: старуха и брат Григор собственной персоной. Женщина долго говорила с ним, получила его благословение и вперевалочку зашагала домой.

Я дождался, когда она скрылась из виду, и обрушился на него одним единым куском ожившей тьмы.

Он начал сопротивляться и поднял бы тревогу, но я зажал ему рот рукой. Я затащил его в церковь и захлопнул дверь, чтобы никто не нарушал нашего с ним уединения. Узенький коридорчик был плохо освещен и пришлось идти вглубь, туда, где горели ароматизированные свечи. Я содрогнулся, чувствуя на себе тепловатое влияние этого места и стараясь не обращать внимания на подступающую к горлу неприятную тошноту. Она была обычным явлением после произнесенного мною защитного заклинания.

Когда я развернул его к себе лицом, он так удивился, что даже перестал на несколько минут бороться со мной. Еще до того, как он пришел в себя и потянулся за своим святым символом, чтобы ткнуть им мне в нос, я сжал его запястья в своем кулаке и припер его к стенке так, что его обутые в сандалии ноги свободно болтались над полом.

– Богохульник! – выдохнул он с обезумевшим от праведного гнева видом.

– Несомненно, – ответил я, решив не терять ни минуты. Когда он понял, что я собираюсь сделать, он просто одичал, но он не мог помешать мне выпить его кровь, как я не в состоянии был помешать солнцу вставать по утрам над горизонтом. Я совсем выдохся после слияния наших с Татьяной жизней, но для меня по-прежнему не составляло труда разобраться с типами вроде Григора. Когда я закончил, я практически полностью восстановил силы, а он стал более покладистым. Я отвел его к скамейке и усадил его на нее. Потом я опустился перед ним на одно колено, чтобы находиться на уровне его глаз. Со стороны я, должно быть, напоминал грешника, просящего помощи у своего святого отца.

– Григор, я хочу, чтобы ты послушал меня очень внимательно…

У меня не заняло много времени, чтобы подчинить его, ошеломленного от потери крови, своей воле. Я говорил, а он впитывал каждое мое слово и со всем соглашался. Мне нужно было согласовать свои приказы с сильнейшими стимулами в его жизни, а то он мог выйти из-под контроля, но я быстро придумал кое-что подходящее.

– Начиная с этого самого часа, ты отправишься в путь к гробнице Белого Солнца в городе Крец около западных границ. Возьми все, что захочешь, и уходи поскорее. Понял?

– Да, – ответил он слабым голосом.

Замечательно.

Опять-таки только из уважения к памяти об Илоне я не убил его. Он путался под ногами, однако не представлял реальной угрозы. Мысль об Илоне вдохновила меня на одно небольшое добавление к уже сказанному мною.

– И Григор…

– Да?

– Во время путешествия ты ради своего бога и во имя пущей славы других богов будешь мыться каждый день. В действительности ты будешь мыться каждый день до конца своей жизни.

Это было то малое, что я мог сделать для его прихожан.

Когда я проснулся, мои стражники уже беспокойно вертелись вокруг меня и поскуливали. Лошади, хотя и привыкли к их присутствию, естественно, не находили их общество особо приятным и с несчастным видом дергали уздечки. Пожелав им удачи, я отпустил волков по их волчьим делам. Они растворились в лесной чащобе и завыли, настраивая себя на предстоящую охоту. К тому времени, как я запряг коней, ночной воздух наполнился многими голосами, которые слились в единую дикую и сладостную свадебную песню, приветствуя мою невесту в ее новой жизни.

Оседлав ведущую в упряжке лошадь, я поскакал к деревне и остановился на холме, в ста ярдах от старой дворянской усадьбы. Как обычно, не было видно ни одного огонька, но я решил не изменять своим привычкам и, бесшумно распрямив крылья, помчался к дому бургомистра. Перед тем как усесться на дерево перед окном Татьяны, я сделал круг над крышей. Я отчетливо чувствовал ее по ту сторону стены. Она только что пошевелилась. Просыпаясь поздно и с трудом отходя ото сна…

Внезапное чувство ужаса, замешанное на невообразимой боли, судорогой смела мое тело. Я подумал, что кто-то ударил меня, потому что я, как подкошенный, упал вниз, на грязную землю двора, не в состоянии подняться. Моя грудь, мое сердце… Огонь… Хуже, чем огонь… мои пальцы скрючились, но ничего не нащупали, однако боль была реальной, парализующей. Как если бы меня ранили мечом, но только намного мучительнее.

Татьяна кричала.

Пронзительно кричала.

И в отчаянии взывала к невидимой связи между нами.

Взывала ко мне.

Затем…

Ничего.

Эхо ее голоса зависло на мгновение в морозном воздухе и пропало во мраке ночи.

Я застонал и проклял все на свете, силясь встать на ноги. Тело не слушалось меня. Я сощурился и уставился на колючие яркие звезды, и ужас снова стальным грузом потянул мое сердце вниз. Его холод и тяжесть давили на меня, как огромная гора, расплющивая меня, но, увы, не убивая.

О, умереть, не чувствовать никогда…

Ее больше нет. Да будут прокляты боги. Ее больше нет.

Мои глаза застилали слезы, накопившиеся во мне за долгие, долгие годы. Высоко, высоко надо мной сверкали и танцевали звезды, издеваясь над моими страданиями. И в то время, как я лежал, рыдая, опустошенный, шокированный, ко мне осторожно приблизился Улрич. Я не замечал его, пока он не заговорил со мной.

– Григор сказал, что это был ты, – пробормотал он.

Его одежда спереди была забрызгана ее – нашей – кровью. Она покрывала кисти его рук; одна из них все еще судорожно сжимала большущий деревянный молоток. От красных пятен на нем на морозе шел пар.

– Как ты посмел? – спросил он. – Как ты посмел взять молодую девушку и испачкать ее своей мерзостью?

Слезы мои высохли. Мысли о смерти резко покинули мою голову.

– Но все, конец. Я спас ее от тебя. Лучше умереть вот так, с душой, очищенной и готовой к встрече с богом, чем идти по земле под твоим проклятьем.

Мне казалось, что его мускулистая фигура на фоне темного неба обведена алой краской. Он шлепнулся на колени рядом со мной.

– Но ты, ты сгинешь навечно…

Он извлек откуда-то палку… и занес ее надо мной.

Я перехватил его руку. Он сделал попытку освободиться, но не смог, и достал свой молоток, чтобы проломить мне череп, но я отбил его кулаком, и мы покатились по земле, визжа и рыча. Смерть Татьяны оглушила меня и лишила сил. Он был крепкий мужчина в полном расцвете сил, подгоняемый жаждой возмездия и страхом за свою жизнь. Мы друг друга стоили.

Однако я… у меня ничего не осталось. Ничего. Ее больше нет. И этот урод убил ее. В своей ярости я черпал энергию, чтобы бороться с ним.

Я вырвал палку у него из рук.

Он царапал мое лицо, мою шею, как лев.

Я всадил эту штуковину ему в бок. Выдрал ее. Ударил снова. И опять.

Скорчившись от боли, он упал в слякоть, крича, как кричала она. Я пополз к нему. Проткнул его ногу палкой. Проткнул насквозь. Он завопил, и выгнулся дугой, и принялся молить о пощаде, и вспомнил всех своих богов, когда я обрушился на него ревущим смерчем из ада.

Но все кончилось слишком быстро.

Чересчур быстро для наказания за его ужасное преступление.

Его кровь тянулась красной дорожкой из одного угла сада в другой, но все это не заняло много времени. Он не страдал, как страдала она. Его мучения нельзя сравнить с моими. Я взглянул на его искалеченный труп с невыразимым отвращением.

Мертв, конец его страданиям.

А я… передо мной маячила вечность, бесконечная вереница ночей, каждая из которых будет напоминать о невосполнимой утрате.

Прошло полвека и я приучил себя к боли и скорби. Но вот она вернулась ко мне… и все эти годы слетели с моей души, как будто они мне приснились, и рай блеснул впереди, а потом…

…я снова потерял ее.

Это было невыносимо. Охваченный отчаянием, я валялся в грязи, дав волю своему горю, не в силах остановиться.

Медленно встав на ноги, я направился к дому. Я был так потрясен, что даже не подумал изменить форму своего тела. Я толкнул дверь и поплелся через холл к ее комнате.

Старый слуга растянулся на полу около порога. Смерть коснулась его бледного лица, его слабое сердце еле билось. Не обращая на него внимания, я собрался с духом и подошел к ее постели.

– Нет ее, – пробормотал он.

Да.

Я смотрел на комнату, на единственную горящую свечку, на кровь, стекающую со стен на одеяло… и на пустую кровать.

На взбитых простынях остался отпечаток ее предсмертной агонии. Ее не было. Что этот безжалостный мясник сделал с ней?

Я сгреб старика в охапку.

– Где она?

Его дряблые веки приоткрылись, но взор блуждал где-то далеко.

– Бедная Марина. Бедное дитя.

– Где?

Он, похоже, не слышал и не видел меня.

– Такая красивая. Такая добрая…

– Где?

Он вздрогнул и поглядел на меня.

– Туман унес ее, – прохныкал он. – Заполнил комнату и… унес ее. Туман.

Это были его последние слова. Он вздохнул и больше не шевелился.

Двенадцатое полнолуние, 720

Наступило время зимнего солнцестояния, время завершения старых дел и начала новых, время обновления и смерти.

Самая длинная ночь в году.

Без солнца, луны или звезд, не имея другой возможности отмерять часы, кроме как считать удары моего сердца, я все равно чувствовал приближение полуночи. Это важный, поворотный момент в году, когда тьма наиболее могущественна, а рассвет – очень далек. Власть мрака не уравновешена светом и не уступает ему по силе, как во время летнего солнцестояния; преимущество в их борьбе однозначно на стороне теней.

По отношению к магии эта ночь имеет огромное значение для всевозможных волшебных экспериментов, но вместо того, чтобы заняться совершенствованием своего мастерства, я сидел в библиотеке и глядел на портрет Татьяны.

С тех пор, как она позировала для него, прошло три с лишним столетия, но краски на полотне сохранили свою яркость. Лак слегка потемнел, но задумка художника по-прежнему была хорошо видна. В ее лице светилась невинность и живой ум, но сама она была на удивление далека. Где бы вы ни стояли, она всегда смотрела мимо вас на сто-то другое. Ее красота, видимо, очаровала и художника тоже, и он влюбился в нее, так как многие со временем пришли к выводу, что он создал настоящий шедевр. Конечно, что бы он ни рисовал потом, ничто не могло сравниться с этой его работой… хотя, по правде говоря, ему уже не суждено было превзойти самого себя, потому что вскоре он, как и другие, погиб от яда Лео в ту давнюю, летнюю ночь.

Многое случилось за это время, но мало что изменилось. Крестьяне все так же разводили птицу на фермах и пасли свои стада. Они боялись меня, но подчинялись моим приказам. Если кто и нарушал закон, второго шанса повторить преступление у него уже не было. Жизнь не баловала их, но они знали, что кое-где людям приходилось и похуже.

Ибо Баровия перестала быть изолированной от остального мира страной.

По прошествии нескольких веков туман на границе отодвинулся в сторону, открыв другие земли. Господа вроде меня правили ими, сидя в своих владениях, как в ловушке. Это, однако, не мешало им воевать между собой, но эти сражения никогда не приводили к каким-то значительным перестановкам. Например, Влад Драков, правитель Фалковнии, старался подчинить себе Даркон (как и другие народы) с настойчивостью зануды на протяжении последних трех десятилетий. Мои шпионы недавно сообщили, что он, очевидно, опять собирает под свои знамена солдат для очередной атаки. Через шесть месяцев он снова приготовился выступить в похож, радуясь, что посылает людей на верную смерть, или, что еще хуже, намереваясь потешить свою уязвленную прошлыми поражениями гордость. В те дни, когда воевал и я, такого командира казнили бы только по причине его вопиющего скудоумия.

Не то чтобы я не пытался. Его безответственные поступки сделали его довольно непопулярным, и я, в обмен на оказанные мне другими правителями услуги, не раз посылал к нему своих слуг. Они вплотную подбирались к нему, но он выживал и соотношение сил оставалось прежним. За исключением этого, тем же методом – услуга за услугу – я пользовался и для достижения своих собственных целей. Единственной причиной для проведения такой политики было то, что без постоянной угрозы с его стороны наш общий сосед, Айван Дилисния – после смерти Рейнхольда в развитии этой семейной линии наступил упадок – обратил бы все свое внимание на Баровию. Мои шпионы пустили в ход яд, специальность Айвана, и это возбудило подозрения во многих умах, заставив этих двоих сцепиться между собой и грызть друг друга уже в течение очень долгого времени. Возможно, я и мог бы снабдить своих слуг более действенным порошком или смесью для Дракова… но по-настоящему я не был заинтересован в своей победе в этой схватке.

Так же я вел себя и с другими правителями других стран, окруженных туманом. Я посылал к ним своих шпионов, они от меня не отставали. Мы не могли сразиться в честной битве и все больше действовали хитростью, расставляя друг для друга политические ловушки. Несмотря на то, что я всегда предпочитал открытое выяснение отношений, я теперь тоже включился в эту игру, в этот как бы уменьшенный, если не сказать даже унизительный для меня, вариант одного большого состязания.

Но Татьяна смотрела мимо меня, как будто ничто не имело значения.

Вероятно, она права.

Я смотрел на нее с затаенной болью, которую научился терпеть, привыкнув к постоянному тупому покалыванию отчаяния у меня внутри. Свои последние слезы я выплакал много-много лет назад? Сколько раз за эти столетия я встречал ее? И сколько раз терял? Я не знал. У нее всегда было одного и то же лицо, но другое имя и иногда совсем другие характер и привычки. Но каким-то образом я всякий раз находил путь к скрытым воспоминаниям в ее сердце.

И каким-то образом я непременно терял ее: Марина, убитая своим приемным отцом… Олия, погибшая от зимней лихорадки, как мне сказали… и остальные, отнятые у меня. На протяжении веков она появлялась и исчезала опять и опять, и моя великая радость сменялась великой печалью.

Если бы я только мог разбить заклятье, разбить то, что не давало нам соединиться. Сделав это, я бы освободил и ее, и себя.

Я пытался. Бессчетное число раз.

Я не однажды ходил к границам, выставляя против темной силы тумана свое растущее могущество. Я расспрашивал кочевников, которые беспрепятственно путешествовали из страны в страну, но они не помнили своих дорог. Я изучил все магические книги, находящиеся в моем распоряжении, и не нашел ничего, что помогло бы мне понять природу моей и ее тюрьмы и как нам вырваться из нее на волю. Этой ночью я должен был работать, но я не испытывал ни малейшего желания идти в свою мастерскую. Возможно, позже я и пожалею о потерянном времени, но пока мне было глубоко на все наплевать.

Наступила полночь… но ведь вечно она не продлится.

Какую бы силу я ни мог почерпнуть в ее тьме, я уже упустил момент, и на следующий год мне не наверстать упущенного.

Но это такой пустяк. Годы стали для меня бесцветными. Сегодня я буду охотиться среди сугробов, а завтра помчусь по воздуху, напоенному сладким теплым ароматом цветов. Годы летели мимо меня; из них выстраивались десятилетия, а за ними громоздились века.

Сколько еще ждало меня впереди? Обречен ли я на одиночество?

Не в состоянии ответить, не желая размышлять, я сидел и смотрел на портрет Татьяны, чувствуя, как еще одна ночь утекает в безвозвратное прошлое.

Приближался рассвет и мое недолгое пребывание в гробу. В последнее время я перестал отдыхать за короткие промежутки смерти. Сначала я думал, что это связано с непродолжительностью зимних дней, но потом осознал, что моя усиливающаяся усталость объяснялась совсем другим.

Дрова в камине давным-давно догорели. Меня бил озноб, хотя я и не ощущал холода в комнате. Мороз шел откуда-то изнутри. Это было мучительное чувство и вызывал его во мне мой утомленный дух.

Я так устал, как будто тяжесть всех годов навалилась на мое сердце и теперь уже ничто не в состоянии снять ее. Все вокруг сделалось тяжелым. Воздух затвердел и я не мог двигаться, но я и не хотел шевелиться. Мне казалось, что я взбираюсь на бесконечно высокую гору, но никогда не смогу долезть до ее вершины. Мне бы только отдохнуть. Мне бы заснуть, но не на один день, заснуть и забыть свои печали, заснуть и потеряться в… я не знал.

Плыть по течению, не видя снов, безмятежно и бездумно.

Не помнить ни о чем.

Чтобы…

Отдохнуть.