Я клянусь тебе в вечной ненависти

Глава 1. Школа Сен-Грейс

Голоса и шаги за дверью нарушали сонную тишину осеннего вечера в особняке по бульвару Клермон.

— Вы хотели меня использовать! — из серого сумрака галереи доносился приглушенный мужской голос. Явно различимые волны чужого гнева разливались по коридору, разбиваясь о стены и поднимаясь к декорированному кессонами потолку. — Взаимные чувства оказались лишь притворством…

— А вы смеете требовать взаимности у замужней женщины? — холодно и насмешливо прозвучало в ответ.

Оттона маминого голоса по телу пробежал озноб. Словно в кабинет ворвался порыв осеннего ветра, что сердито срывал пожелтевшую листву с деревьев за окном.

Я тихонько положила на место увесистое пресс-папье из мрамора, скользнув на прощание по бронзовым завиткам рукоятки. И настороженно замерла.

Мне не разрешали играть в кабинете отца. Но этот запрет я частенько нарушала, незаметно пробираясь в заветную комнату с ароматами книг и чернил. И если поначалу я просто сидела в глубоком кожаном кресле, изредка показывая язык усатому вельможе, неодобрительно глядевшему на меня с портрета напротив, то со временем, окрыленная собственной безнаказанностью, отважилась присаживаться за стол и перебирать письменные приборы с драгоценной отделкой.

Но, кажется, нынче удача меня покинула. Если мама застанет меня в кабинете, то точно накажет.

Услышав приближающийся злой стук каблуков по наборному паркету, я мышкой юркнула под массивный рабочий стол отца.

— О своем замужестве, леди Эвелина, вы вспоминаете только, когда вам это удобно, — язвительно заметил незнакомец, останавливаясь в дверях.

Из моего укрытия его не было видно. А рассмотреть отчаянно хотелось!

Голос молодой, и я уверена, что прежде мне не доводилось его слышать.

Кто он такой? Никто из благородных гостей никогда не позволял себе разговаривать с хозяйкой дома в таком тоне.

Мама прошла вглубь кабинета и остановилась у задернутого тяжелыми портьерами окна. Гордо вскинула голову и небрежным жестом поправила выбившийся из прически локон. Я залюбовалась на ее точеный профиль и хрупкий силуэт. Медового цвета волосы были собраны в высокую прическу, подчеркнувшую тонкую шею и изящную линию плеч. Стройная, в трогательном нежно-розовом платье, леди Эвелина выглядела как прекрасная юная фея. В редкие минуты рядом с ней я казалась себе угловатой и нескладной. Может быть поэтому мама никуда меня с собой не брала?.. Но мне пока только семь лет. Скоро я вырасту и стану такой же красавицей, как она. И тогда мы вместе поедем в парк. Или даже на бал!

— С моей стороны было ошибкой рассчитывать на откровенную беседу с вами, — вернул меня из мечтаний раздосадованный мужской голос. — Прощайте, леди Эвелина!

Мама выдохнула сквозь зубы, до белых костяшек сжав тонкие пальцы в кулачки.

— Не смей разворачиваться и уходить! Я еще не закончила! — зло выкрикнула она.

Чуть подавшись вперед, я едва не обнаружила свое присутствие. Вновь бесшумно отпрянула и прижалась щекой к гладкой красноватой древесине, оставаясь невольной свидетельницей этой странной и пугающей сцены.

Незнакомец что-то тихо ответил, но я, завозившись под столом, не расслышала.

— Ты жалок в своих признаниях! Если бы в них была хоть крупица истины, ты доказал бы на деле свои чувства…

— Я был готов на всё ради тебя! Верил, что будешь моей. А ты лишь искусно разжигала во мне эту болезненную страсть.

— Твоей?! Что за глупые фантазии! Пожертвовать статусом, репутацией? Запятнать себя связью с изгоями? Ради чего?! — Голос мамы сочился неприкрытой злобой. — Ты не смог дать даже то малое, что было мне нужно. Я сожалею о каждой минуте, что так бездарно потратила на тебя!

Мебель вокруг мелко задрожала. Незнакомец несколько раз шумно вдохнул и выдохнул.

— Какая ты лживая! Надеюсь, мы больше никогда не встретимся, — процедил он.

Расписная ваза сорвалась со своего места и полетела в сторону дверей. Грохот разбившегося фарфора заставил меня испуганно сжаться под столом. Сердце лихорадочно забилось. Никогда прежде мне не доводилась присутствовать при шумных ссорах и скандалах. Предчувствие беды ледяной рукой сжало горло.

Я услышала, как незнакомец развернулся на каблуках и зашагал прочь. Его шаги отдавались гулким эхом, удаляясь в сторону мраморной лестницы.

Мама застыла в секундном замешательстве, разглядывая цветные осколки, а потом внезапно сорвалась с места и побежала вслед за мужчиной.

— Каждый день своей проклятой жизни ты будешь сожалеть об этом! Ничтожество! — гремел ее голос в холле.

— Уже сожалею. — Донеслось холодное эхо с первого этажа, за которым последовал оглушающий грохот.

От пронзительного крика мамы похолодела кровь. А затем наступила гнетущая, вязкая тишина…

Я снова и снова прокручивала в голове этот кошмарный сон. И угораздило же ему присниться накануне Весеннего бала! Хотя это даже и сном не назовешь — скорее воспоминанием. Мое последнее воспоминание о маме.

С того злопамятного дня прошло уже двенадцать лет. Двенадцать, наполненных одиночеством, смутными догадками и яростным желанием разобраться в случившемся, лет!

Тяжелее всего было в интернате для девочек Тотенбур-Хол, где я провела первые годы после трагедии. Отец исчез в тот же вечер, когда погибла мама, хотя я готова поклясться, что видела его той ночью в нашем доме. Формально моим опекуном стала леди Беата, сестра отца, но первый и последний раз я видела ее, когда меня отвозили в приют. Тетушка держала мою дрожащую руку и ласково гладила по голове, пока сэр Роберт, ее супруг, в привычной властной манере о чем-то разговаривал с наставницей.

А потом были письма со скупыми поздравлениями к праздникам и щедрый чек на день рождения. Я ждала, что однажды родная тетушка пригласит меня к себе погостить на время каникул. Ведь они с советником Сюффрен жили здесь же, в столице Лидегории, в респектабельном особняке на Центральной набережной.

К десяти годам я научилась не ждать приглашений и не плакать по ночам.

— Элеонора, собирайся быстрее! — вырвал меня из паутины горьких воспоминаний голос Виктории. — Ты уже десять минут бессмысленно водишь расческой по волосам. А у нас там внизу наряды без присмотра висят, между прочим!

— Боишься, что Корнелия Файнс отыграется на твоем бальном платье за ту выходку в столовой? — зевнула Катрина, прикрыв рот ладошкой. Она выглядела откровенно сонной, наверняка, опять накануне читала допоздна.

Весеннее солнышко заливало нашу комнату в дортуаре Школы изящных манер, одного из лучших учебных заведений столицы. Школа для девушек Сен-Грейс располагалась в роскошном особняке рядом с Королевским парком. Стоило приоткрыть окно, и воздух наполнялся нежными ароматами цветущих деревьев и многоголосьем певчих птиц.

— От этой отвратки можно ожидать чего угодно. Не хочу давать ей ни единого шанса испортить мне этот бал. — Виктория одела белоснежную кружевную пелерину поверх серого форменного платья воспитанницы. — Пошевеливайтесь, девочки! Нужно успеть забрать наши наряды до завтрака.

Дабы не испытывать терпение Виты, я подхватила передник и поспешила к зеркалу, привычно перескочив через скрипучую половицу. Улыбнулась отражению кудрявой шатенки, что бесшумно возникла за моей спиной, помогая зашнуровать платье и завязать фартук красивым бантом.

В этом был плюс совместного проживания в дортуаре. Мы делили комнату на троих и с первого года обучения помогали друг другу с уроками, гардеробом и прическами. Личная прислуга воспитанницам не полагалась, а небрежность во внешнем виде каралась дополнительными дежурствами. Как говорила наша классная дама: «Настоящая леди должна уметь без камеристки собраться и в пир, и в мир».

Мне очень повезло с соседками. С ними я впервые ощутила тепло дружеского общения, растопившее оковы, что защищали мое сердце от холода и отчужденности, царивших в Тотенбур-Хол.

С пепельной блондинкой Катриной Энн Вилбур, дочерью провинциального баронета и судьи крохотного городка Шлосберг, мы сразу нашли общий язык. Обе спокойные и немногословные, мы поначалу считали нашу третью соседку стихийным бедствием. Это спонтанно зарождавшееся в нашей уютной комнатке торнадо звали Виктория Алисия Кэррош, и к нему просто надо было привыкнуть. Младшая дочь сенатора Мартина Кэррош отличалась обманчивой кукольной внешностью, за которой, как за респектабельным фасадом, скрывался проказливый характер и склонность находить приключения буквально на ровном месте. Эти качества невероятным образом сочетались в ней с неугомонным желанием причинять добро и заботиться о нас с Кати.

Каштановые кудряшки Виктории нетерпеливо подпрыгивали, пока мы чинно спускались на первый этаж, где располагалась общая гардеробная, куда еще накануне вечером доставили готовые наряды от модисток. Эскизы платьев к Весеннему балу воспитанницы создавали сами, но под чутким руководством мэтра Левиля, когда-то одевавшего фрейлин Ее Величества. Фантазии и чувству меры юных дарований пока не доверяли, поэтому все эскизы были мэтром лично проверены и одобрены. Говорят, готовые платья также подверглись тщательному досмотру, и увиденным господин Левиль остался доволен, что не могло не вызвать общий вздох облегчения.

Всё же огорчать мэтра было чревато. За безвкусицу и вульгарность он был готов заколоть булавками насмерть.

Вопреки опасениям Виты, в гардеробную мы пришли первыми. Подчеркнуто любезно поздоровавшись с инспектрисой, мы застыли на месте, едва переступив порог. Вмиг позабыв все заветы леди, простодушно открыли рты при виде представшей перед глазами картины.

Десятки нарядных манекенов застыли в разных позах в просторном помещении. Кружева, расшитые корсеты, перья и атласные туфельки заполнили все пространство. Мы словно попали на чудной бал манекенов, где время остановилось.

Задача отыскать в этом пестром великолепии наши платья уже не казалась такой простой.

— Я нашла их! — пискнула из дальнего угла Виктория, и мы с Катриной поспешили на ее звенящий радостью голос. — Бесподобно! Очаровательно!

Стоило нам с Кати увидеть платья, и восхищенный вздох вырвался у обеих.

Для открывавшего весенний сезон бала традиционного выбирались светлые оттенки и струящиеся ткани, напоминавшие нежные лепестки первоцветов.

Сиреневой дымкой окутало один из манекенов мое бальное платье. Крохотные цветы на тон темнее словно распустились на его корсете, оплетая сиреневыми соцветиями короткие изящные рукава.

Летним рассветом мерцало светло-розовое платье Виты, расшитое золотистыми жемчужинами. Ему в тон на щеках его обладательницы играл счастливый румянец.

Бирюзовое платье Кати с отделкой из белоснежного кружева было, пожалуй, самым ярким из окружавших нас нарядов. И оно невероятно шло к ее глазам, делая их яркими и загадочными, как морские глубины.

Вот недаром Виктория была любимицей мэтра Левиля! Ее врожденное чувство стиля никогда не подводило. Именно она спасла эскиз Катрины, когда та слегка увлеклась кружевным декором. И именно Вита посоветовала мне к простому и лаконичному крою выбрать более дорогую ткань и необычное шитье для отделки лифа. Результат наших совместных усилий превзошел все ожидания!

Всё-таки хорошо, что я почти не тратила подаренные за прошедшие годы деньги. И могла себе позволить эту маленькую роскошь. Вряд ли в моей будущей жизни, после завершения школы Сен-Грейс, будет место балам. Поэтому буду радоваться и наряжаться, пока есть такая возможность!

Пансион Сен-Грейс, хоть и именовался Школой изящных манер, уделял внимание не только обучению танцам, разновидностям придворных поклонов и искусству ведения светских бесед. Помимо прочего воспитанницы изучали философию, экономику, мировую историю, культуру и искусство, общественные отношения и международный протокол. Злые языки говорили, что в Сен-Грейс готовят идеальных невест для некромонгов. Ведь те не посещают мужских клубов и вынуждены больше времени проводить дома, общаясь с супружницами. Вот и основали школу, где из милых глупышек делали достойных собеседниц.

Конечно это был досужий вымысел. За исключением того факта, что школу Сен-Грейс и вправду основала представительница некромонгов — леди Лорентайн Ангэлер. Как и полторы сотни лет назад ее пронзительные синие глаза взирали на учениц с парадного портрета, что висел в главном холле. Директор Хоуль говорил, будто у этого хрупкого на вид синеглазого ангела был стальной характер и острый, как оберийский клинок, ум. Основательница слыла женщиной резкой, почти бунтаркой для своего времени.

Тем удивительнее было узнать, что наша непоседа Виктория буквально преклонялась перед леди Лорентайн и по вечерам, сидя на кровати, цитировала ее возмутительно откровенные высказывания, вычитанные в мемуарах:

«Сначала девушка заперта дома родителями, а потом — мужем. Стоит ли удивляться, что, встречаясь в редкие минуты вне затворничества, дамы болтают без умолку».

Конечно, непреклонный характер и стойкость леди Лорентайн были достойны восхищения. Не каждой под силу выдерживать ежедневные нападки и злословие окружающих, по десять раз на дню выслушивать, что Ангэлеры создали школу, дабы отбирать лучших невест для своих отпрысков. С таким объяснением мужчинам в ту пору было проще принять сам факт открытия новой школы для девочек. А основательница, будучи женщиной мудрой, никого не разубеждала: пусть болтают, лишь бы палки в колеса не вставляли.

Под школу был отдан фамильный особняк Ангэлеров в самом центре Мальбурга. И это не потому, что основатели не захотели тратить средства на строительство нового здания под школу. Всё, что делала эта удивительная женщина, было продумано до мелочей. Учебным зданием стал некогда жилой особняк, потому как где еще будущим хозяйкам подобных особняков учиться управлять хозяйством и штатом прислуги. Девочки смотрели и учились образцово-показательной организации работы кухарок, горничных, привратников и садовников. Дежурства помогали лучше понять работу изнутри, испытав на собственной шкуре, каково это прибираться в комнате, накрывать обед в столовой и высаживать фрезии в школьном саду. После замужества юные леди без труда налаживали быт в своем новом доме, не боясь ударить лицом в грязь и не оправдать ожиданий супруга и его чопорной родни.

Я, хоть и любила занятия по великосветскому домоводству, особо не обольщалась, что эти знания мне сильно пригодятся в жизни. Во-первых, потому, что единственный особняк, где я могла стать полноправной хозяйкой, стоял полуразрушенный и заброшенный. Я видела его однажды из-за ограды, и это было печальное зрелище. Видимо, после обрушения перекрытий атриума его так и не выставили на продажу. Или никто не пожелал его купить. Формально он, наверное, числился моим наследством, но средств, чтобы его восстановить, у меня уж точно не было.

А во-вторых… я не собиралась выходить замуж в обозримом будущем. Блестящих партий, к счастью, на горизонте не маячило, и мои опекуны проявляли завидное равнодушие в этом вопросе, что в последнее время только радовало. Ни по чужой, ни по собственной воле отдавать контроль над моей жизнью в руки малознакомого мужчины я не планировала.

Какое будущее ждало незамужнюю девушку в столице нашего славного королевства?

На мой взгляд, не самое печальное! После окончания Сен-Грейс я планировала получить хорошие рекомендации и найти место наставницы в одной из городских школ-пансионов.

Точно не в Тотенбур-Хол. Но и без него достойных заведений хватало. В крайнем случае, можно устроиться гувернанткой в приличную семью.

Воспитанницы Сен-Грейс в большинстве своем ужаснулись бы подобной перспективе, но ведь никто из них не вырос в приюте, смыслом существования которого было вытравить само понятие личной свободы из головок юных воспитанников, а точнее сказать пленников. Лишь в Школе изящных манер я впервые вдохнула полной грудью такой желанный воздух относительной свободы и вовсе не спешила связать себя брачными узами.

Школа Сен-Г рейс задумывалась, как альтернатива домашнему образованию, не уступающая ему по качеству, а порой и превосходящая его. Здесь девочки благородного происхождения могли чуть свободнее дышать, без тотального надзора строгих родителей и гувернанток. Последних правда успешно заменяли инспектрисы и классные дамы, бывшие не менее старательными блюстителями нравственности подрастающих леди. Так что из вольностей нам были доступны разве что тайные ночные посиделки в дортуаре, шушуканье и обмен записочками во время уроков. Посещения строго регламентировались: даже родители могли навещать свое чадо не чаще двух раз в месяц. А о визитах молодых людей и речи не шло. Даже с будущими женихами, о помолвке с которыми будет вот-вот объявлено, воспитанницы могли увидеться разве что на благотворительном или сезонном балу, когда школа открывала свои двери для избранных гостей.

Одним из таких знаковых событий и был Весенний бал. Его ждали с нетерпением и внутренним трепетом. Ведь что могло порадовать юных девушек больше, чем возможность сменить наскучившую серую форму воспитанницы на прелестный бальный наряд? Сияя улыбками ярче мартовского солнца, юные леди мечтали, как статный кавалер закружит их в вальсе или вольте, заставляя тысячи свечей бальной залы сливаться в мерцающие ручейки света.

Статных кавалеров на Весеннем балу всегда было предостаточно, так что ни одна леди не оставалась без партнера. Ради этого руководство школы и приглашало на праздник кадетов Королевской военной академии. И, подозреваю, именно за это Весенний бал был столь горячо любим.

Ах, еще, конечно, за красочные выступления приглашенных артистов балета и неподражаемое музыкальное сопровождение оркестра национального театра. Жаль, фейерверки в столице были не в почете. А ведь какой эффектный был бы финал у праздника, если бы в небе над Сен-Г рейс распустились огненные цветы. Однако мэтр Левиль как-то проболтался, что взрывы фейерверков напоминают Ее Величеству о нападении на королевскую чету, когда погибли десятки человек, а потому о возрождении забавы не могло быть и речи.

Впрочем, и без этого вечер обещал быть незабываемым. За высокими дверями с позолотой уже репетировали музыканты, заставляя сердца проходивших мимо бальной залы воспитанниц биться чаще.

Занятия и дежурства в честь праздника были отменены, и после завтрака мы с девочками поспешили в дортуар примерять наряды и готовиться к торжеству.