XVII. Наваррец

Глава 22

Я заметил, что Пиверт его люди приготовились к бою. Вот уж точно — бесстрашные! Перевес явно был не на нашей стороне. Перпонше держал мушкет, еще человек пять крепких и здоровых мужчин прихватили кто дубинки, кто вилы и тоже готовы были вступить в драку, но пока выжидали.

— Все в порядке! — я сделал широкий знак рукой, стараясь одновременно успокоить всех присутствующих. — Мы с господином графом прокатимся по делам. Перпонше, если я не вернусь к ночи, сообщи д'Артаньяну, что я уехал с графом де Рошфором, и пусть он сообщит об этом кардиналу. Все запомнил?

— Как Отче наш! — поклялся Перпонше, в котором прежде я не замечал особых христианских добродетелей.

Сержант Пиверт проводил нас весьма подозрительным взглядом до самых ворот, он явно понимал, что дело нечисто, но проявлять инициативу не стал.

Та же самая черная карета ждала нас прямо на выезде из двора, перегородив всю улицу. Тут же топтались лошади людей Рошфора.

Мы сели в карету с графом, остальные поехали верхом. Карета тут же тронулась с места под лихой присвист кучера.

Шторы были полуприкрыты, но внутри было вполне светло. Я молчал, не собираясь первым вступать в диалог. Рофшор молчал тоже, весьма недобро поглядывая на меня. Что-то будет! Графу явно не понравилось, что я перепрыгнул через его голову и напрямую вышел на кардинала. А кому такое может понравиться? Я сам бы за подобное свернул шею без раздумий, так что на миролюбие Рошфора я и не рассчитывал. Оставалось придумать, как выпутаться из этой ситуации с минимальными потерями. Да бог с ними, с потерями — живым бы уйти! Граф — очень опасный человек, наверное, опаснее всех, кого я встречал до сих пор. Избавиться от меня для него ничего не стоит, а перед Ришелье он как-нибудь да выкрутится, даже если д'Артаньян придет с жалобами на мое внезапное исчезновение и приведет с собой пятнадцать человек свидетелей. Бесполезно. Бывает, люди просто пропадают навсегда.

Игра в молчанку затянулась, никто первым так и не вступил в диалог. Что же, поглядим, что задумал граф.

Мы выехали за пределы Парижа, воздух стал значительно чище. За окном замелькали поля, потом мы въехали под лесные кроны и некоторое время двигались вперед, пока, наконец, карета не остановилась. Рошфор все так же молча открыл дверцу и вышел наружу. Я пожал плечами и вышел следом.

Мы оказались на невзрачной прогалине в глубине леса. Вокруг не было ни души, если, конечно, не считать людей графа, которые расположились широким кругом и наблюдали за происходящим.

Рошфор стоял, слегка небрежно облокотившись на шпагу. Я встал напротив него, так и не произнеся не слова.

Некоторое время мы мерили друг друга взглядами. Я мог играть в гляделки до бесконечности.

И граф не выдержал первым.

— Шевалье, — начал он, — вы понимаете, что нарушили все, что только можно нарушить, и теперь единственное наказание, которое можно к вам применить — смерть!

Я начал закипать, но старался говорить вежливо.

— Вам есть, что мне предъявить? Предъявляйте!

Рошфор слегка опешил, но быстро взял себя в руки. Он бы неплохо смотрелся на разборках в девяностые, где подвешенный язык ценился не меньше, чем калашников в багажнике.

— Хотите полного разбора? Извольте. Вы перешли мне дорогу несколько раз. Вам было сказано докладывать обо всем раз в день — вы не выполнили этот приказ. Вы проникли в Лувр и встретились с кардиналом, хотя не имели на это ни малейшего права. Вы дрались с гвардейцами Его Высокопреосвященства и убили минимум одного из них, а второй, по случайному стечению обстоятельств, пропал без вести. Вы что-то можете ответить на эти обвинения?

Рапира и дага все еще были при мне. Я мог атаковать Рошфора и успеть ранить его или даже убить. Потом, несомненно, меня бы прикончили, но меня прикончат так и так, хорошо бы забрать главного врага с собой в могилу.

Граф что-то заметил в моем взгляде, потому как отступил на пару шагов, не из страха, из банальной осмотрительности. Ему-то есть, что терять.

— Все ваши обвинения беспочвенны, — ответил я. — Лишь обстоятельства вынудили меня действовать вопреки нашей договоренности. А после сам великий кардинал дал мне право докладывать ему напрямую, минуя вас. Понимаю, обидно. Я — новичок в Париже, а вы здесь давно! Но ничем не могу помочь. Что касаемо ваших гвардейцев — следите за ними сами! Я не сыщик!

— Дерзите!

— В чем я не прав, за все отвечу. Но лишнего на себя не возьму! Есть еще претензии или на этом разойдемся?

Рошфор иронично взглянул в мою сторону. Кажется, его все происходящее даже забавляло.

— Скорее всего, шевалье, вы умрете здесь и сейчас, на этой поляне посреди Булонского леса. Видите, у одного из моих людей с собой лопата. Вы возьмете ее и выкопаете себе могилу. Как говорится, для себя стараешься лучше всего!

— Вот как? — усмехнулся я в ответ, хотя на душе у меня было вовсе не весело. Лопату я давно приметил — страшная, кривая, с заостренным деревянным полотном, такой и убить можно, если воткнуть в тело. — Без суда и следствия? Лишь вашей волей? Не много ли вы на себя берете, граф? Ришелье обязательно узнает обо всем, вы же это понимаете?

— Понимаю, — согласился Рошфор, — но это ерунда. Он не осудит. Вы — не тот человек, из-за которого у меня будут неприятности. Вы просто исчезнете, и все.

Я верил ему. Моя жизнь на самом деле совершенно ничего не значила. Но что-то еще тревожило Рошфора, помимо всех этих мелочей, которые он мне предъявил. Вот только что именно — я никак не мог понять.

— Вы знаете, шевалье, у меня было трудное детство, — внезапно заговорил граф немного иным тоном, сделав при этом знак своим людям отступить чуть дальше, чтобы они не могли слышать наш разговор. — Мой отец — человек сложной судьбы, возненавидел меня после смерти моей матери. Он решил, что именно я — виновник ее гибели, хотя я был на тот момент простым младенцем. Нет, он от меня не отказался, но я рос сам по себе, волчонком бегая по окрестным лесам, не имея ни достойного дворянина образования, не обладая никакими умениями. Так шло ровно до тех пор, пока мой крестный Мишель де Марийяк, случайно заглянувший в наши земли, не обнаружил меня в таком незавидном положении, и не ужаснулся. Он забрал меня с собой, отмыл, одел в приличные одежды и вернул отцу, потребовав, чтобы тот заботился о своей сыне подобающе. Но все было бесполезно, отношение отца ко мне не переменилось, я был ему чужд, хотя сам я любил его и всех его детей от нового брака всем сердцем. И в итоге я сбежал с цыганским табором, с которым скитался много лет, ведя образ жизни, не слишком достойный дворянина.

Оказывается, интересной биографии этот граф. Потрепала его жизнь с самого детства, нечего сказать. Даже моя юность, по сравнению с ним, была безоблачной и чистой.

— Вы хотите, чтобы я вас пожалел? — засмеялся я. — Извольте! Мне вас жаль!

— Я воровал, шевалье, грабил и даже убивал, — продолжил, между тем, Рошфор. — Ровно до той поры, пока не решил, что надо думать о будущем, и не поступил в армию. Позже я попал на службу к кардиналу, но об этом мне нечего вам сказать.

Да уж, нечего! Этот человек, разоблачающий заговоры, влияющий своими действиями на политику Франции, на решения Ришелье, мог бы очень многое поведать, если бы захотел.

— Зачем вы мне все это рассказываете, граф?

— Просто хочу, чтобы вы поняли меня и мои мотивы.

Меня внезапно озарило.

— Вас волнует нечто совсем иное, не так ли? Не то, что я общался с Ришелье через вашу голову, и не то, что у меня были проблемы с некоторыми гвардейцами.

Рошфор внезапно грустно улыбнулся. И мне показалось, что вот именно после этой улыбки, невольным свидетелем которой я стал, мне и наступит конец.

— Де Брас, до меня дошли сведения, что в этот субботний день у вас назначено некое свидание?

Сука! Так вот в чем дело! Моя незнакомка с портрета, Ребекка де Ландри — ведь именно за ней следил Рошфор в то воскресенье во время утренней мессы в Нотр-Дам, и это не было случайностью. И все мои сегодняшние неприятности вызваны не тем, что я перешел дорогу графу и не тем, что вышел на прямой контакт с Ришелье. Нет! Все дело в одной молодой девушке.

В этот момент я понял, мы не договоримся. По такому вопросу невозможно договориться. Можно лишь отойти в сторону или вступить в бой. Третьего не дано.

Граф не тот человек, который будет оставлять живых соперников за спиной. Кажется, мне все же придется сегодня копать себе могилу. Или ее выкопают за меня.

— Вы не расслышали мой вопрос, шевалье? — негромко повторил Рошфор, весь как-то собравшись, напрягшись, словно заведенная пружина.

— Что вам от нее надо? — я начал свирепеть.

— Мне надо от вас, чтобы вы позабыли и ее адрес, и ее имя!

— Вы выкрали письмо? Но как это возможно? Ведь я прочел его лишь вчера вечером, и все это время оно оставалось в моей комнате.

— Я получил копию письма еще до того, как оно попало к вам. Последний раз предупреждаю: забудьте о ней!

Если бы речь шла о ком-то другом, возможно, я бы согласился. Но тут… я не мог пойти на попятную даже притворно… граф бы понял, если бы я слукавил.

Я медленно потащил рапиру из ножен, на меня тут же навели с десяток пистолей, но Рошфор сделал знак не стрелять и чуть отстраненно наблюдал за моими действиями.

— Буду иметь честь атаковать вас, граф!

Я поклонился и приготовился умереть.

— Значит, вы отказываетесь? — холодным тоном спросил Рошфор.

— Отказываюсь.

— Что же, тогда прощайте, шевалье.

Он все так же стоял, чуть накреняясь, как боевой парусник у пирса. Я ждал его отмашки. Один взмах рукой, и мое тело разорвет на части десяток пуль. Не спастись и не сбежать. Можно лишь просить пощады, но это слишком и для де Браса, и для меня. Хорошо хоть, могилу не выкопал. Пусть другие постараются за меня.

Пауза затянулась. Если я сейчас прыгну вперед, то вполне смогу зацепить графа острием рапиры. А там — как карта ляжет!

Я внутренне собрался и приготовился. Сейчас!

Но Рошфор внезапно махнул рукой своим людям и приказал:

— Уходим!

Никто и не подумывал оспаривать команду. Секунда — и двадцать человек уже в седлах, а граф, остановившись на ступеньке кареты, обернулся ко мне и сказал:

— Можете не спешить на субботнее свидание, шевалье. Ваша дама на него не придет!..

И прежде чем я сумел что-либо ответить, он уже сел в карету, захлопнул дверцу, и экипаж лихо сорвался с места, в мгновение ока умчавшись вдаль. Следом за ним исчезли и всадники.

Я остался один на полянке, с рапирой наголо, и лопатой, воткнутой в сырую землю. Солнце стояло в зените. За утро произошло столько событий, а день едва перевалил за середину.

Что это вообще было?

Судя по всему, граф помешался на Ребекке, зациклился на ней, и ни за что не отступится от цели — не тот он человек. И надо же было случиться, что помешался он именно на моей незнакомке с портрета. Именно поэтому, и я тоже не отступлюсь. У меня с ней непонятная, незримая связь сквозь столетия — это дорогого стоит.

И что значили прощальные слова Рошфора — «дама не придет на свидание». Неужели, он, гад такой, похитил девушку?!.. Где теперь ее искать? Граф мог спрятать ее где угодно, придется прибегнуть к помощи великого кардинала. Только он, если захочет, сможет повлиять на Рошфора. Или попытаться отыскать родственников Ребекки? Может, у нее еще жив отец, или есть брат. Наверняка, они тоже не слишком-то обрадуются похищению. Если же девушка сирота, то все гораздо хуже. Когда нет покровителя и защитника, то произойти может все, что угодно. Собственно, это и доказал Рошфор.

Обдумывая ситуацию, я шел сквозь лес в направлении, в котором уехала карета и всадники. Лопату я прихватил с собой на память. Где-то через четверть часа я выбрался на опушку, отыскал дорогу и пешком пошел в сторону Парижа.

Мимо проезжал крестьянин на телеге. Я тормознул его универсальным жестом — вытянутая рука, большой палец вверх, — и за десяток су договорился о проезде.

В телеге лежали несколько мягких тюков, я примостился между ними и задремал, пристроив лопату рядом. Ехала телега лишь чуть быстрее, чем идет человек, но движение убаюкивало, и я задремал на тот часок, что занимал путь до Парижа.

— Прибыли, сударь! — крестьянин осторожно тронул меня за плечо.

Я огляделся по сторонам, резко пробуждаясь. Мы как раз миновали ворота Монмартр, отсюда до дома Перпонше десять минут ходу.

Рассчитавшись с крестьянином, я быстрым шагом направился в нужную сторону с лопатой в руках. Дурные предчувствия вновь одолевали меня. День сегодня явно не задался, а до вечера было еще изрядно.

Как ни прискорбно, но я не ошибся.

Во дворе меня уже ждали трое: Перпонше, фон Ремер и д'Артаньян, и у всех были траурные лица. Лулу предусмотрительно не высовывалась из дома. Сейчас было вовсе не до ее разборок с тевтонцем.

— Все плохо, друзья? — сходу поинтересовался я и вручил лопату Перпонше. — Держи, в хозяйстве пригодится!

Мой слуга взял инструмент и, неодобрительно качая головой, убрел куда-то в сторону.

— Вы живы — это уже хорошо! — ответил д'Артаньян, провожая взглядом Перпонше. — Но у меня для вас скверная новость. Кажется, то письмо, что предназначалось вам, было вскрыто и прочитано. Как только я это понял, сразу бросился сюда, но вас уже не было на месте… Перпонше сказал, что вас увезли в черной карете в неизвестном направлении?

— Граф Рошфор захотел со мной побеседовать.

— И чем закончилась эта беседа?

— Ничем хорошим. Расскажите еще про письмо. Вы не знаете, кто именно его вскрыл и прочел?

— Знаю, — гасконец потупил взор, словно в чем-то каялся. — Это была она, наша общая знакомая…

— Мари?

— Да, Мари Мишон. Я застал ее вчера у себя в комнате, когда вернулся. Потом… хм… в общем, наутро ее уже не было. Письмо лежало в моей комнате и, увидев его, я тут же отослал его с мальчонкой к вам сюда. А потом сообразил, что мимо письма Мари точно не могла пройти, очень уж любопытная особа. И эти капли воска на полу… в общем, уверен, она его вскрыла и прочла. Надеюсь, это не слишком страшно?

— Это страшно, шевалье. Из-за этого письма похитили молодую девушку. И теперь ей грозит опасность…

Гасконец громко хлопнул себя ладонью по бедру.

— Так я и знал, тысяча помойных крыс! Эта Мари — коварная бестия!

Значит, герцогиня не сбежала из Парижа, а все это время пряталась где-то в городе. Дождавшись возвращения д'Артаньяна, она переспала с ним — а как иначе объяснить некое смущение гасконца и тот факт, что пропажу Мари он обнаружил только утром, — вскрыла письмо, узнала о назначенном мне свидании. А дальше? Дальше просто. Лишившись всех своих обычных возможностей, но горя желанием мне отомстить, она пошла на сделку с графом Рошфором. Как именно это ей удалось — я не знал. Но она попала прямо в яблочко! Граф, помешенный на Ребекке, ухватился за письмо, как утопающий за соломинку. Вероятно даже, этим Шеврез вымолила себе частичное прощение или защиту графа. Не важно. Важно то, что Рошфор, не дожидаясь субботы, выкрал Ребекку из дома на Королевской площади, а потом приехал разобраться со мной. Но в процессе разборок почему-то решил оставить меня в живых. Почему? Понятия не имею.

Фон Ремер нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Вид у него был еще более печальный, чем у д'Артаньяна, но вступать в наш разговор он не спешил.

— А у вас что случилось?

— Фсе есть плохо! — безапелляционно заявил немец. — Das Geld ist weg![27] Денег не будет, нас обманули!

— Что значит, денег не будет? — рассердился д'Артаньян. — Так не пойдет, любезный! Уговор есть уговор! Я уже начал обдумывать покупку одного дома рядом с Гревской площадью, вы говорите, нас обманули…

— Я сделал все, что мог, господа. Но если это вас устроит, возьмите мою жизнь взамен! Я готов умереть!

Немец одним движением вытащил рапиру и протянул ее мне на ладонях.

— Убейте меня, господа! Я недостоин жить! Я нарушил данное слово, потерял честь. А жить без чести невозможно!

— Не горячитесь, фон Ремер, — остановил я его причитания резким жестом. — Лучше объясните подробнее, кто украл наши деньги!

Рассказал тевтонец следующее. Представителям ганзейского союза, которые и собирались вручить драгоценности кардиналу Ришелье, сундук не достался. Его перехватили люди Альбрехта фон Валенштайна, герцога Фридландского и Мекленбургского, имперского генералиссимуса и адмирала флота, одного из самых богатых людей в Богемии. Именно они и устроили охоту за фон Ремером и нами, в том числе.

К моменту нашего приезда настроения в посольстве сменились на прямо противоположные. Фон Валенштайн требовал от Фердинанда возврата займа, который тот брал на войну с протестантами в Силезии, Ангальте и Дании. Но у Фердинанда денег не было, зато они еще имелись у ганзейских купцов, которые своими (точнее, нашими) руками и доставили их прямо к месту назначения.

Купцов быстро перерезали, тела их спрятали. Человек фон Валенштайна — тот самый франт, который встречал Ремера на площади, отказался исполнять всяческие обязательства, данные третьим лицам (то есть нам) купцами. Он вообще отказался признавать, что купцы существовали. Не было, и нет. И драгоценностей нет.

После этого посольство в полном объеме перебазировалось из павильона на Королевской площади в особняк за городом, туда же увезли сундук, а через два дня был запланирован отъезд. Переговоры с Людовиком не удались.

Фон Ремеру еще повезло, что и его не прикопали вместе с остальными. Сказалось знакомство его отца лично с фон Валенштайном.

Наш тевтонец чуть не плакал, рассказывая обо всем случившемся. Я видел, что он не врет, и что его не подкупили. Он честно выполнил поручение, но был так же обманут, как и все прочие.

Этого и следовало ожидать. Никогда, етить-колотить, никогда ничего не случается, как запланировано! Особенно, когда речь идет о деньгах. Каждый раз, заработав, тебе приходится выбивать долги силой, либо становиться терпилой и лишь горестно качать головой, мол, опять обманули.

Мы с д'Артаньяном терпилами быть не желали. Фон Ремер, судя по всему, тоже. Его настроение сменилось с меланхоличного на взбешенное. Теперь он уже не мечтал умереть, а горел желанием отомстить и покарать.

— Предлагаю вернуть наши деньги! — сказал д'Артаньян. — Я уже настроился на тот домик, и менять планы не намерен.

— Поддерживаю, — кивнул я. — Мне тоже предложили несколько вариантов для покупки земли, а без денег сделать это будет затруднительно.

— Я пойду с вами, господа! — торжественно заявил фон Ремер. — Я дал вам слово, а мое слово — кремень!

Мы все трое поочередно торжественно пожали друг другу руки по римскому обычаю за предплечья.

— Господа, — подытожил я. — Имею честь предложить вам этой ночью штурмовать посольство Священной Римской империи!