Вырла

Глава четвёртая. Меланхолия и мерехлюндия.

Волгин вел свою «волгу». Латанную, дребезжащую. Зато не «оку». Дед объяснил ему в далеком детстве, и он запомнил на всю жизнь: «волга» ломается, потому что женщина, течет, потому что река. У нее есть душа. Попросишь, и заведется. А обзовешь – усё! Пока не извинишься, даже дворники не заработают.

Радио бубнило новости: в шаверме из палатки на улице Героев Панфиловцев нашли крысиный хвост. Глава администрации Рузский подарил детям книжные закладки от Партии и Правительства. Пенсионерка упала в магазине и кокнула тридцать два яйца.

А Береньзень сегодня не скучала!

Волгин притормозил около голосующего дяденьки. В пиджаке, с бородкой. Занесла его сюда нелегкая!

– Орджоникидзе, восемьсот семь. Сколько? – При ближайшем рассмотрении «дяденька» помолодел. До паренька.

– Сколько чего? – растерялся ВВ.

– За сколько рублей стерлингов довезете?

– За нуль. Мне по пути.

– Альтруист в глубинке. Плюс сто к вашей карме! С меня пиво.

Бородатенький юнец разместился на заднем сидении, его чемоданчик юркнул ему под ноги, как собачка.

– Только про пиво догнал, – признался Волгин.

– Вы ухватили суть.

– А-а-а…

ВВ не любил столичных. И людей, и водку, и батон. Людей – особенно. Богаче они. Квартиры ихние стоят, хотя, чему стоить-то? Скворечники! Театры у них. А они в них ходят? В музеи? Был Василич там, где «Девочка с персиками» (копия его школьной подружки, Ренатки, пухленькая, темненькая). Василич был, были китайцы, французы – два педика в шарфиках, дети из Молдовы и Казахстана. И ни единого столичного кренделя!

Десять километров пролетели в молчании. Паренек выгрузился около поликлиники и крематория.

– В каком баре я могу вас угостить?

– Да забей, Масква. Ни тебе со мной, ни мне с тобой.

– Как скажите. Но я не из Москвы.

Флегматичный Федор Михайлович и грязно-желтое, цвета желчи, здание поликлиники дисгармонировали друг с другом. Он, льняной, ненавязчиво надушенный и чуть-чуть токсичный, словно пар из вейпа. Оно – бетонно-блочное, пропитанное хлоркой.

У врат восседал стражник о зубах железных и багряных волосах, взор тусклый приковавший к маленькому пузатому телевизору, на экране которого грустную девушку гнусно объективизировал подозрительный усач.

– Те худа?

«И куда, и худо. Емко», – мысленно отметил Теодор.

– К главврачу.

– Прям к хлавному?!

Пришлось набрать на стационарном дисковом аппарате (мобильный по-прежнему отрицал Береньзень) код кабинета «хлавного», Льва Львовича Богобоязненного.

– Калерия Анатольевна! Шестой раз! – нервно взвизгнула трубка. – Плевать мне, с кем в вашем сериале кто чего!

– Говорит доктор Тризны, – рапортовал Федя. – Калерия Анатольевна меня не пущает.

– Пустите его! – велел тенор.

– А он хто? – спросила дотошная Калерия Анатольевна.

– Психотерапевт.

– О-о-о… По Некукушкиным! Сторчится же! Эх… И помогать им, уродам, обязаны. И хлопчика жаль губить. – Переживала она искренне, зато недолго. – Сторчится, и ладушки!

***

Магазин «Пивия», следующая по значимости после кладбища достопримечательность ПГТ1 , притаился во дворике на Панфиловцах между домами без номеров в построенном пленными немцами двухэтажном особняке супротив сквера. Здесь торговали разливным пивом и настоечками – для надежных клиентов. В ассортименте была – перцовая/юбилейная, дамская – осьмнадцати градулей, целебная/утренняя и монастырская, видать на те случаи, когда целебная уже не исцеляет. Катя, Нина и Анжела, продавщицы, хи-хи, ха-ха и хо-хо, пышную свою красу подчеркивали всеми средствами выразительности. Осмелься, не загляни в декольте! Она ж обидится и не дольет!

Волгин прошмыгнул мимо «Пивии»: в кредит простому человеку не наливалось. Капитализм чертов!

Цяжкая половина месяца, подвальная. Бегаешь, как голодный кот, ищешь его, ищешь – запах халявы. Чего не взял с Масквы? Триста! Хоть пятихатку! Он не обеднеет…

Не, мы гордые. Давись теперь за сто пятьдесят. Их еще и наскрести надо железными деревянными.

– Здрасьте, дядь Вить.

В подземелье не горел свет. Рыжая Анфиса Мухина, дочка учителя математики, он то ли умер, то ли свалил (темная история), в окружении свечек мыла пол торгового, прости, Господи, зала, вертя тощей, безбрачной задницей.

– Нас рубануло опять. Холодильник текет. Ветрено сегодня.

– Дай посмотрю.

ВВ сунулся в подъезд. Шуганул подростков, плевавших на ступени вонючей насваевой слюной. Они ломанулись в окно, бросив недопитую бутылку коктейля. Чего добру пропадать?

Слесарь без ключа открыл щиток. Пощелкал. Зажглось!

Когда он вернулся к Анфисе, она упаковала ему благодарственную пол-литру в непрозрачный пакет.

– Там сосиски, ну, кроме. Просроченные. У вас же собаки.

– Ага.

На душе Волгина стухло что-то. «Собаки». Множественное число. Она не знает, что знают все?

Ці здзекуецца? Да не, Анфиска не такая.

– Скрали Дика. В лес запустили, чтоб Селижора поохотился на волка. Я б его самого…

ВВ махнул рукой.

Девушка налила слесарю сто грамм. Себе плеснула на донышко.

– Дик не волк? Мы его боялись.

– Лайка с овчаркой. Похож на волка. Шесть лет. Тризору, бате его, пятнадцать. Еле ходит. Вот, молодого и…

– Помянем.

***

Богобоязненный поведал Федору о Береньзени и береньзеньской медицине уйму интереснейших подробностей. Психотерапевт конспектировал: наиболее распространенный способ суицида – повешение. Самая популярная локация: сарай. Причина: алкогольный делирий, «белочка». Непререкаемый авторитет среди местных: баба Акка, живет в деревне Пяйвякое в Олином лесу. Она и колику останавливает, и разбитое сердце склеивает, и «вялый мужской корень» взбадривает, и боли у паллиативных (неизлечимых) «в банку садит», что бы это не значило. Мультифункциональная бабка.

Главврач угостил Федю «коньяком» с запахом цветочного одеколона. Г-н Тризны отчетливо понял, что в Береньзени нужно либо искать самогон (магазинная продукция – фуфло), либо переходить на ЗОЖ.

На ЗОЖ. В Береньзени. Абсолютный беспереспективняк.

– Попы Акку закрыть пытались по сто пятьдесят девятой. Мошенничество. Конкурирующая организация ведь, – сплетничал Богобоязненный. – Шиш! Никто заяву не написал!

– Ее влияние на людей сильнее РПЦ?

– Сравнимо.

– Ого. Спутешествую к бабульке. Может, она лидер оппозиции, которого мы ждали?

– Только проводника возьми. Один сгинешь. Болота!

Главврач кинул на стол ключ с брелоком.

– Хата твоя. Панфиловцев двадцать два, триста десятая. Риелтор сказала: как заказывали. Студия, евроремонт. Что, в столицах нашего брата не шоколадками кормят, сытнее?

Федя убрал ключ в карман. Он терпеть не мог «приценивание»: «Ой, пиджачок симпатичный. Дорогой?». «Ой, какая кошечка… Сфинкс, да? Они ж под тыщу долларов!». «С кем-кем контракт? Ого! Заплатят соответственно?»

Бизнес-тренеры называют подобное поведение «психологией бедности», будто мало жадных, завистливых, но вполне обеспеченных. Возле поликлиники, например, стояла иномарка со специальной наклейкой – красным крестом на белом фоне. «Медик за рулем». Вряд ли владельцем был участковый терапевт или рентгенолог. Богобоязненный, к «бабе Акке» не ходи. Однако съемная «студия» Тризны взбудоражила Льва Львовича. Он-то в Феденькином возрасте в коммуналке ютился! Рафинад с тараканами делил.

– Частно практикуешь? – Богобоязненный грел в ладони бокал одеколона.

Теодор вынужденно парировал.

– Делаю кунилингус женщинам в климаксе. Вас устроить? По знакомству?

– Я не против, голубчик, – хмыкнул главный. – Я в Береньзени двадцать лет. Слава КПСС, зону отсюда перенесли после пожара. Раньше я и зэков осматривал, пришивал откушенные уши, хуи, доставал из прямой кишки… Назови-ка любое слово!

– Конституция.

– Уголовный кодекс был. Трубочкой свернутый.

***

Алкоголь обладает свойством ластика – для времени. Паршивого ластика, оставляющего сквозные затертости и разводы – во всех смыслах. Утро. Вечер. Понедельник. Суббота. Май. Октябрь. Проснулся. Добыл. Употребил. И вот куда снова делся день? Месяц? Год?

Звезды. Газовые тела, внутри которых происходят термоядерные реакции. Раскаленные. Далекие. Чужие. Гиганты и карлики.

ВВ распластался поперек песочницы и созерцал галактику Млечный Путь в поселковой засветке.

– Я космонавтом мог стать. Здоровье колоссальное. Розум. И страха – веришь? Нет. Меня в школе Терминатором звали. Когда до Термоса сокращали, всекал с вертухи! Зубы фонтаном! Но по беспределу я – ни-ни. Мелких не трогал, девок не зажимал. Ніколі ня краў. Увогуле, законапаслухмяны грамадзянін. И че? Селижора пса моего спиздил, а Финк, типа: доказательств нету, Василич! Я Финка-то не виню! Я Волгина виню Виктора Васильевича. Что он не абараніў Дика, даже хлебало Селижорине не раскрошил с вертухи! Термос!

– Дядь Вить, вы почки морозите. – Рыжая Анфиса сидела четвертушкой полужопия на обгрызенной скамеечке и раз в пару минут брала из пакетика желтую фосфоресцирующую мармеладку. Она недавно бросила курить.

– Идемте ко мне.

– Никак, ну, никак, – всхлипнул слесарь. – Ты не обижайся! Ты душевная, но мы, ты и я…

– Мы?! – Девчонка прыснула. – Дядь Вить, я жене вашей звоню. У вас белка, по ходу.

ВВ встал на карачки.

– Не звони. Умоляю.

– Идемте, пожалуйста!

Он оперся на локоток подвальной девочки.

– Не звони Эльвире. Не звони! Я её люблю! Я её храню… от бед! Я её звезда путеводная!

– Хорошо-хорошо, дядь Вить.

На дне лодки, на середине озера Лесного, она лежала, заворожённо слушая, как папа с фонариком читает «Муми-тролль и комета». Счастье переполняло Анфису, объевшуюся ежевики, малины и меда. Ее не пугал разверзнутый над головой космос. Ее убаюкивал плеск обитателей вод. Она в свои одиннадцать ясно осознавала, что моментов, равноценных этому, будет немного. И про себя повторяла: «Спасибо». Безадресно.

Анфиса постелила на диван голубенькую простынку, укрыла Василича стеганным одеялом. Он захрапел. Она всплакнула. Не по конкретному поводу, по привычке. И тоже прикорнула.

Долго ли, коротко ли… Коротко – приспичило Волгину в туалет. Космонавт и Терминатор поднялся. Он не прудил в постель. Впитал с ремнем бати, что «мужик не ссытся». Волгин двигался на ощупь. Мимо сопящей Анфиски. Фотографий ее чудного отца в рамках на серванте (их осветила луна, прицельно, прожектором). Что при жизни выглядел мужик упырем, бледный, щеки съеденные, глазища водянистые, рыбьи. Что помер непонятно.

Испарился!

Волгин распахнул дверь санузла. Свет не включал. Стянул штаны и семейники.

Уселся. Под ним оказалось мягкое и кожаное. Что за стульчак басурманский?

Пахло дурнопьяном. Как на болотах, где сорняк заполонил все сухие кочки.

В тишине раздался томный вздох.

– ААААААААААААХ!

Виктор вскочил, оберегая голую жопу сложенной из пальцев фигой.

– Чур! Нахуй! Нахуй поди!

Его вопли призвали Анфису. Она развеяла мрак посредством электричества.

– Страшыдла! – ВВ пенял на фаянсовую вазу, пиная ее ногами.

– Выпейте.

Рыжая всучила ему граненый.

– Думаешь, беленькая?!

– Дядь Вить, сплюньте. Пейте. Поспите. И к семье. – Анфиса зевнула. – Калерия Анатольевна говорит, доктор по психическим новенький приехал. Столичный. Может, он вам поможет?

– Да не псих я! – ВВ ополоснул стакан. – Тут чё-т не то, зуб даю!

***

Федор Михайлович отфотографировал квартиру, «дизайн» которой был своеобразным аналогом «коньяка» Богобоязненного. Навесной потолок в хрущевке. Куда ниже? Большой телевизор, транслирующий госканалы сквозь эффект помех. Свечечки «Ванильный восторг» и «Сиреневая страсть». Подушечки с английским флагом. Воистину, London is the capital of Great Britain. Made im Cina.

В социальных сетях добровольно ссыльному Теодору очень сочувствовали.

Звонила Софушка. Рассказывала про бранч на творческом заводе, совмещенный с уроком лепки, и вэбинар бизнес-тренера Матильды Шор.

Диалог не удался:

С.: Они небинарная персона!

Ф.: Бизнес их в чем заключается?

С.: Они учит женщин вести бизнес.

Ф.: Их бизнес в чем заключается, моя прелесть? – Ну, не сдержался!

С.: Белый цисгендерный трансфобный гетеро-мудак!

Логичный вывод. И бросание трубки ни в коем разе не проявление пассивной агрессии.

ФМ вышел покурить. Стены подъезда испещряли надписи-цитаты. Удручающие.

– Лавэ и лав одно целоЕ, Где черноЕ, где белоЕ? – озвучил наскальноЕ доктор Тризны.

– Не продавай свое нежноЕ, Свое светлоЕ, бесконечноЕ… Мне нравится Куло.

– Кто?

– Рэпер. – Худенькая соседка в китайском халатике похлопала двумя пальчиками по губам. – Найдется?

Федор отключил фрейдиста, открыл портсигар и некстати вспомнил, что означает culo2 на языке Сервантеса и Маркеса. Рэпер-то в курсе?

– Три месяца терпела. – Девушка закурила. – Дядька знакомый напился, разбудил. Уснуть никак. Карандаш сгрызла, комментариев начиталась.

– По мнению британских учёных, чтение комментариев опаснее вдыхания смол, – усмехнулся ФМ.

– Дядька в моем сортире увидал бабайку, – продолжала соседка.

Остроносая, скуластая. Ее лицо, вопреки этому, не воспринималось как хищноЕ, стервозноЕ. («Стоп», – приказал Федору Федя). На кого же она?.. Мила Йовович в «Пятом элементе»! Птичьи, полудетские черты, мальчишеская фигурка, оранжевые, покрашенные хной (отвратительно) волосы.

У нее дергалась щека. Тик.

– Мне страшно. Папа мой пропал полгода назад. Роб Недуйветер, папин друг, умер. Я не суеверная, но мне кажется. – Инопланетянка «Лилу» понизила голос. – Что Береньзень испортилась. Весна холодная, лето смурное. Папа говорил, что я грустная. Теперь даже дети не улыбаются. – Она удивленно взглянула на Федю. – Чего я с вами откровенничаю?

– Потому что я вас слушаю, – предположил ФМ.

Она кивнула.

– Правда. Живем, будто попугаи в клеточках и будто на отдельных островах. Не докричаться. Муми-тролли, снорки и хемули вместе забрались в Грот – от Кометы. А нас что объединит? Сблизит что? Война? Коронавирус не смог. Да и надо нам – сближаться?

– Вы подвержены меланхолии, – констатировал доктор Тризны. – Хотя мне по душе термин «мерехлюндия». Чеховский.

Девушка зыркнула на него – недобро, затушила сигарету о внутренний борт приемника мусоропровода и ушла. Кто-то посчитал бы ее психованной, а Федор Михайлович – забавной. Профессиональная деформация-с.