Выигрывают все

ПЕРЕКУР НА ВСЮ ЖИЗНЬ

В детстве я хотел стать летчиком. Теперь мне двадцать семь лет. У меня квартира на окраине города. Ночью, когда жена и дочка спят, я иду в темную кухню, сажусь на подоконник, закуриваю и смотрю в ночь.

Где-то неподалеку аэродром. То и дело в воздух поднимается самолет и с гулом пролетает над нашим домом. Стекла в окнах дребезжат. В чернильном небе загораются огни. Красный, зеленый, белый. Я докуриваю и иду спать.

Первое, что я вижу утром, это будильник. Стрелки его образуют одну вертикальную линию. Ровно шесть. Я нажимаю на кнопку до того, как он начнет звонить, и встаю. На кухне я ставлю чайник на огонь и зажигаю первую сигарету этого дня.

В дверях появляется жена.

— Не кури натощак, — говорит она. В эту минуту она похожа на будильник. Она повторяет себя каждое утро.

Через сорок минут я ухожу.

Приближаюсь к институту я уже почти бегом. Трехминутное опоздание — это объяснительная. Лучше опоздать на три часа, чем на три минуты.

На дверях отдела металлический кружок с цифрами 1 и 3. Отдел 1. 3. Открываю дверь.

Помещение темновато, и сейчас, ранним осенним утром, включены настольные лампы. В комнате тесно. Везде письменные столы. Это легкие светлые столы. Только два стола темного дерева. Они чинные, массивные, двухтумбовые. За таким столом должен сидеть чинный, массивный мужчина, по меньшей мере кандидат наук, а еще лучше доктор. Хозяин одного стола Удо Тренкма, другого — Эндрик.

Заведующий нашим отделом Удо Тренкма кандидат технических наук, но он не массивный и не чинный. Он длинный, тощий и нервный. На макушке у него лысина. Он носит очки в темно-коричневой модной оправе. Толстые стекла очков дают ему возможность читать наши мысли, а свои скрывать. Ни за что не угадаешь, что у него на уме, никогда не знаешь, чего от него ожидать. Но ясно одно: Тренкма никогда и не хотел стать летчиком. Он хотел стать начальником отдела и стал им.

Эндрик Эсси сидит прямо передо мной. Он под стать своему столу. Широкая квадратная спина, сильная шея, большая квадратная голова. И во всем остальном Эндрик стремится быть достойным своего стола. Он хочет во что бы то ни стало стать доктором наук. Эндрику Эсси сорок лет, но для нас он просто Эндрик.

Он оборачивается, и передо мной возникают его низкий квадратный лоб, широкий нос и тяжелый подбородок.

— Здравствуй, Мати, — говорит он, улыбаясь.

— Здравствуйте, — лицемерно улыбаюсь я ему в ответ. Я знаю, что меня ожидает.

— Слушай, Мати, будь другом, окажи услугу.

Он берет кипу печатных листов и кладет на мой стол. Это очередной параграф его диссертации. Диссертации, которую никогда не придется защищать. Так считают в отделе все. Кроме Эндрика, конечно.

— Прочитай, а? — просит он.

— Ладно, — соглашаюсь я.

Моника разговаривает по телефону. На ней джинсы и облегающая темно-синяя водолазка. Она сидит весьма непринужденно на письменном столе и покачивает ногой. Ей девятнадцать лет, и она свято верит, что терпение начальника не имеет пределов. Она разговаривает громко, хохочет еще громче.

— Нет, ты можешь себе представить? — говорит Моника. — Я его вчера по стенке размазывала!

Речи ее всегда фантастичны.

Тренкма бросает в сторону Моники мученический взгляд.

— Ну! — продолжает Моника. — Он это заслужил!

Можно предположить, что речь идет о будущем муже Моники, Пээтере. Мы все хорошо информированы. Моника охотно делится и со мной. Наверное, потому, что я никогда не выдаю секретов. Молчать я умею. Никто не подозревает, что я хотел стать летчиком. Даже жена. Она и не сомневается в том, что я с детства мечтал стать младшим научным сотрудником.

— Вот именно! Он это заслужил! — повторяет Моника.

Правая щека Тренкма нервно подергивается.

— Пойдем покурим, — предлагает Прийт. Эта сакраментальная фраза знаменует начало каждого рабочего дня и разбивает его потом на коротенькие отрезки.

Мы с Прийтом выходим в коридор. За дверью нашего отдела лестничная площадка. Отсюда на первый этаж ведет каменная лестница. На стене висит поблекшая табличка с надписью: «ЗДЕСЬ МЫ НЕ КУРИМ». Под нею рисунок: рука, держащая трубку, перечеркнутая красным крестом. Здесь мы курим.

Мы зажигаем сигареты, облокачиваемся на перила и смотрим вниз, в лестничный пролет.

Меня поражает количество лысин в нашем институте. Вот и сейчас чей-то гладкий череп сияет у поворота лестницы. Моя рука машинально поднимается. Я щупаю свою голову. Да-а. Маленькая, всего лишь с пятак, но все-таки лысина.

— Подсунул тебе свою диссертацию? — спрашивает Прийт.

— Да.

— Не вздумай читать.

— Почему?

— Я читал одну часть. Все никак не мог понять, что это за енвансы, которые Эндрик советует учитывать.

— Енвансы?

— Ну да. Думал, опечатка. Подошел к Эндрику. Он говорит: все правильно, енвансы. Оказывается, это у него нюансы.

Дверь открывается, и к нам подходит Моника.

— Авторитет растет. — Моника шлепает Прийта по животу. Прийту всего тридцать два года, но волосы его заметно поседели, и он успел отрастить себе животик.

— Дура, — обижается Прийт.

Он вообще легко обижается. Он был отличником в школе, получал повышенную стипендию в вузе и все еще не может привыкнуть к мысли, что из него так и не получилось ни Гаусса, ни Лобачевского. Получился старший научный сотрудник без степени в НИИ, расположившемся в здании, вскоре идущем на снос. Прийт проводит свою единственную жизнь, покуривая и разглядывая унылый лестничный пролет. Кроме того, его квартирные условия оставляют желать лучшего. Прийт разочарован в жизни и постепенно становится мизантропом.

— От дурака слышу, — парирует Моника и поворачивается ко мне.

— Подсунул тебе свою ахинею? — спрашивает она.

— Ага, — говорю я.

— Запасись запятыми и прочими знаками препинания, — советует Моника.

— Дед был вчера опять поддатый, — сообщает Прийт, игнорируя Монику.

Дед — вечная тема Прийта. Прийт живет в двухкомнатной квартире. В одной комнате он, его жена и семилетний сынишка. В другой комнате дед, второй муж умершей бабушки Прийта. «Он мне даже не дедушка», — любит подчеркнуть Прийт. Бабушка умерла, а дед, которому уже семьдесят восемь, и не думает.

— Да? — Я пытаюсь пустить колечко дыма, но ничего не получается.

— Никак не пойму, зачем человеку жить так долго!

— Оставь деда в покое, — говорит Моника.

— Он мне даже дедушкой не приходится. — Прийт обращается только ко мне.

— Да? — в который раз удивляюсь я.

«Мы должны учитывать следующие параметеры», — читаю я в диссертации Эндрика и зачеркиваю лишнее «е». Эндрик встает и выходит, держа папку под мышкой. Он идет к нашему художнику заказывать графики, иллюстрирующие диссертацию.

Тренкма перестает писать, поднимает глаза.

— Мати, — его длинные тонкие пальцы барабанят по столу, — что ты там читаешь?

— Диссертацию Эндрика, — отвечаю я невинно.

Тренкма опускает глаза и переплетает пальцы. Всегда, когда ему приходится говорить что-то неприятное, он прячет взор и сплетает и расплетает пальцы.

— Я не считаю это н е о б х о д и м ы м, — произносит он крайне официальным тоном.

Я откладываю бумаги Эндрика и берусь за программу. Эту программу Эндрик использует позже в своей диссертации.

Когда меня принимали на работу, Тренкма отдал меня в распоряжение Эндрика. Позже я догадался, что у него были на этот счет определенные соображения. Во-первых, Эндрик числился заведующим сектором. Очевидно, что у завсектором должен быть сектор, которым надо заведовать. Этот сектор появился в моем лице. Во-вторых, я был новым сотрудником, и существовала некоторая вероятность, что я свою работу, то есть часть работы Эндрика, завалю. Но теперь Тренкма начал сожалеть о своем решении, принятом год назад. Он не может спокойно наблюдать, как я пишу программу для Эндрика. Программа продвигается неплохо.

Дверь открывается, и входит Эха. Она вечером работала на машине и имеет право отдохнуть, но все-таки приходит уже к десяти. Ее лицо порозовело от быстрой ходьбы. Эха мчится на работу, как другие женщины мчатся в универмаг за импортными сапогами. Она маленькая, пухленькая, деловитая и энергичная.

Она вешает плащ на вешалку и подходит ко мне:

— Привет. Пойдем покурим?

Дым струится к потолку.

— Брось ты этого Эндрика, — говорит Эха. — Приходи лучше нам на помощь.

Ей тридцать два, но она уже заведует сектором. Я уверен: если бы Эха захотела стать летчицей, она обязательно стала бы. Но у нее другие интересы. Она родилась программистом. Она с удовольствием рисует блок-схемы, азартно высчитывает необходимый объем памяти. Благодаря ей наш отдел получил заказ от одной солидной организации. Под ее руководством создается информационно-справочная система.

Эха торопливо курит. По-видимому, думает уже о работе. На мгновение ей вспоминается мое молчаливое присутствие.

— Брось ты эту программу. Все равно он не защитится.

— Почему же? — спрашиваю я, самым бесстыдным образом притворяясь наивным. Эха попадается на крючок.

— Для того чтобы стать доктором, надо сказать новое слово в науке. А для Эндрика даже записать старое представляет непреодолимые трудности.

В этот момент я вижу лысину Эндрика, поднимающегося по лестнице. Эха тоже замечает его и умолкает.

Эндрик подходит к нам. Широкое лицо его победоносно сияет. В руках он держит большой белый рулон бумаги.

— Здравствуй, Эха! — сердечно восклицает он.

— Здравствуйте.

Эндрик разворачивает рулон. Это иллюстрация к диссертации. А именно — схема мультипроцессора.

— Ну как? — Вопрошает он.

— Мило, — дипломатично кивает Эха.

Эндрик поворачивается ко мне.

— Красиво, а?

— Красиво, — соглашаюсь я.

Эндрик уходит в отдел. Бедняга, думаю я. Пусть бы он хоть курил. Курение сближает людей и помогает легче переносить удары судьбы.

— Похоже, Эндрик считает, что за рисунки художника ему присудят степень доктора, — говорит Эха.

— И к тому же он не курит, — говорю я.

— Что? — Удивляется Эха.

Двенадцать часов. Программа готова. Теперь отдать на перфорацию, и можно начинать отладку. Я бегом спускаюсь по лестнице. Навстречу мне поднимается Деа Ланге. Невозмутимая, как всегда. Раньше двенадцати она не приходит.

— Привет. Куда бежишь? — спрашивает она.

— Несу программу на перфорацию.

— Приходи. Покурим.

Я возвращаюсь. Деа стоит, опираясь на перила. В руках у нее пачка сигарет. Она невозмутима, иронична, и кажется, что ей все надоело. Может, и она хотела когда-то стать кем-то другим? Ей тридцать девять, она старший научный сотрудник. У нее симпатичный муж и восьмилетний сын, который своими насморками и бронхитами не дает ей больше трех недель подряд ходить на работу. Когда-нибудь я спрошу у нее, кем она хотела стать.

Клубы дыма поднимаются.

— Начинаешь отладку? — Спрашивает Деа. Дверь открывается, и на пороге появляется Тренкма. Он слышал слова Деа. Взгляд его беспокойно скользит по мне.

— Да, — отвечаю я Деа.

Спина прямая, руки по швам — так сбегает наш начальник вниз по лестнице. На мгновение от его лысины отражается луч солнца.

— Что ты сделал нашему дорогому начальнику? — Смеется Деа.

Я пожимаю плечами.

— Пусть Эндрик дальше сам занимается своей программой, — советует Деа.

Стук каблуков предвещает появление Моники.

— Дай закурить, — просит она Деа.

Как видно, у Моники нет и намека на какой-нибудь комплекс. А еще говорят, что комплексы свойственны ее возрасту.

— Вы можете себе представить? — спрашивает она, глядя то на меня, то на Деа. У Моники хорошая фигура, и ей это хорошо известно. Она эффектно опускает руку, держащую сигарету, на бедро. — Родители Пээтера сказали, что я лезу в их семью! А моя мама говорит: запомни, Моника, ты — подарок!

Моника выжидающе смотрит на нас. По лестнице поднимается Тренкма. Он кидает исподлобья взгляд на «подарок» и исчезает за дверью.

— Пээтер должен бога благодарить, что нашел такую, как я!

— Конечно, — соглашается Деа.

Я думаю, что она говорит это искренне. Я, в свою очередь, благодарю бога, что не нашел такую девчонку, как Моника. Я давно понял, что в подобных вещах мнения мужчин и женщин расходятся. Женщины считают, что благодаря хорошей фигуре (так как они сами о такой мечтают), миловидной мордашке и надежде получить через пять лет заочно высшее образование Моника является подарком. Мужчины смотрят на мир другими глазами. Моника шумлива, безответственна и, наверное, не любит хозяйничать. Только мальчишка может думать, что хорошая фигура восполнит эти недостатки.

Мы с Тренкма вдвоем в отделе.

— Мати, подойди на минутку. Садись.

Я подхожу и сажусь.

— Скажи мне, пожалуйста… эту программу, которую ты пишешь, можно разделить на какие-нибудь части… блоки?

— Наверное, можно.

— Я не считаю целесообразным, чтобы ты отлаживал ее до конца. — Его взгляд, сверкнув на мгновение из-за очков, снова прячется. — Пойми меня правильно. Я не считаю нужным тратить время на чью-то безнадежную диссертацию.

Чувствую, произнести эти слова стоит ему невероятных усилий. Он яростно хрустит пальцами.

— Я понимаю.

Я его прекрасно понимаю, но почему, черт возьми, он не может высказать свое мнение Эндрику?

— Ты отладь ее частично, — советует Тренкма.

Дверь открывается, и входит Эндрик.

— Все. — Тренкма погружается в свои бумаги.

«Ну почему, почему я не стал летчиком?» — думаю я и достаю сигареты.

За окном идет снег. Тренкма на совещании. Моника разговаривает по телефону.

— Я не Каштанка, чтоб у меня мясо из горла вытаскивали! — кричит она в трубку. — Чего ты ржешь?

Эндрик поворачивается и радостно смотрит на меня.

— Диссертация уже в переплете!

— Да?

— Да!

Эндрик достает из ящика увесистый том и приподнимает его, словно взвешивая.

— Еще три таких же, — говорит он.

По-видимому, он решил задавить ВАК количеством.

В отделе становится тихо. Даже Моника прислушивается.

— Пара рецензий — и полный порядок! — Сияет Эндрик. Он бросает взгляд в сторону Моники. Когда же она кончит болтать? Ему нужен телефон.

— Когда ты отладишь программу? — Спрашивает он меня.

— Скоро будет готово.

— Хорошо бы успеть к защите. Это один из примеров, подтверждающих мои результаты.

Бедняга! Я, во всяком случае, сделаю все, что в моих силах.

Наконец Моника кладет трубку.

Эндрик набирает номер.

— Товарищ Соо? Здравствуйте! — У Эндрика тоже привычка кричать в трубку. — Вы прочитали мою диссертацию? — Он улыбается трубке. — Рецензию написали?… Почему?… — Голос его начинает садиться. Улыбка улетучивается. Мы все, каждый на своем рабочем месте, по уши ушли в работу. — Как это нет новых результатов?… А схема мультипроцессора?… Почему? Почему на уровне дипломной работы?…

Я не выдерживаю.

— Пойдем покурим? — говорю я Деа.

Мы выходим, зажигаем сигареты и смотрим друг на друга, вынужденные каждый день по восемь часов находиться вместе, умеем читать мысли друг друга.

— Начало конца, — говорит Деа.

Дверь открывается. Моника, Прийт и Эха подходят к нам.

— Прет как танк, — говорит Моника.

Все молчат. Прийт, хмурясь, выдыхает дым.

— Дед, старая перечница, проживет еще дольше меня, — говорит он, переводя взгляд с одного на другого.

— Эндрик потратил на плакаты уйму денег, — говорит Деа.

— Тридцать четыре плаката, — говорит Эха.

— Восемь рублей штука, — говорит Моника.

В дверях появляется Эндрик, держа диссертацию под мышкой. Он уже пришел в себя после неприятного разговора.

— Как вы можете так много курить! — Говорит он, на всякий случай подтверждая широкой улыбкой свою лояльность. Он спешит вниз по лестнице.

— Пошел кому-то навязывать, — говорит Моника.

Действительно, сигареты еще не выкурены, когда Эндрик возвращается уже без диссертации.

После обеда у нас машинное время.

В машинном зале царит особая, напряженная атмосфера. ЭВМ мигает разноцветными лампочками, под потолком гудит мощный вентилятор.

Эха сидит за дисплеем, на экране которого появляются сообщения операционной системы. Работа на ЭВМ напоминает азартную игру. Тебе кажется, что ты исправил последнюю ошибку в программе, стоишь и ждешь своего выигрыша — чтобы машина напечатала именно те ответы, которые ты предусмотрел в контрольном примере. Но вдруг — совсем не те числа… Программы длинные, ошибки неминуемы. А иной раз, исправляя одну ошибку, сделаешь несколько новых. Снова исправления, и опять ЭВМ — и вновь надежда…

Вдруг передо мной появляется Тренкма.

— Что это такое? — спрашивает он, указывая длинным нервным перстом на колоду перфокарт в моей руке.

— Моя программа.

— Что с ней?

— Почти готова.

Он вперяет в меня взор:

— Ты же обещал…

— Мне хочется довести ее до конца, — говорю я медленно. — Хотя бы из спортивного интереса. — Я не собираюсь объяснять ему, что лежачего не бьют. Даже если тот еще не знает, что лежит.

— Из спортивного интереса? Как тебе угодно. Но в свободное от работы время, — говорит Тренкма, глядя в сторону, и исчезает так же внезапно, как появился.

В отделе все, кроме Эндрика; Тренкма откладывает ручку и говорит:

— Мальчики и девочки!

Его поведение колеблется между двумя крайностями — предельная официальность и подобная фамильярность. Все смотрят на него. Он откашливается и продолжает:

— В последнее время Эндрик проявляет повышенную активность. На понедельник назначено обсуждение его диссертации в институте. Кто-нибудь из вас должен выступить.

Все молчат.

Тренкма смотрит на Эху. Она применяет его же тактический прием — смотрит в пол.

— Эха!

Эха поднимает глаза.

— Я не специалист в этой области, — говорит она.

— Ты же читала диссертацию!

— Только первую главу и с точки зрения орфографии.

Тренкма смотрит на Деа.

— А ты, Деа?

— Я тоже не специалист в этой области.

Эха набирается храбрости и спрашивает Тренкма:

— А почему бы вам не выступить?

У нас только она может позволить себе такое.

Тренкма переплетает пальцы. И сухо отвечает:

— Я не специалист в этой области.

Входит Эндрик. Все склоняются над своей работой.

— Пойдем покурим, — предлагает мне Деа.

Мы выходим. Некоторое время стоим и молча курим. Вдруг Деа спрашивает:

— А ты, Мати, не хочешь выступить?

Я делаю глубокую затяжку. Потом говорю:

— Я не специалист в этой области.

В понедельник, когда я прихожу на работу, покурить не с кем. В отделе только Эндрик. Он сияет.

— Сегодня! — сообщает он. — В три часа. И месяца через два-три — защита!

Я не знаю, куда деваться. Неожиданно говорю:

— Пойдем покурим.

Он изумленно смотрит на меня.

— Ты же знаешь, я не курю.

Потом начинаются звонки. Первой звонит Эха.

— Здравствуй, Мати. У меня дочка заболела. Передай, пожалуйста, Тренкма.

Затем Деа.

— Мати? Будь другом, скажи Тренкма — у меня сын кашляет, вызываю врача.

И наконец Прийт.

— Привет. Слушай, мне что-то нездоровится. Передай Тренкма, ладно?

Появляется Тренкма. Он смотрит на пустые столы, затем на меня.

— Где публика?

— У Эха заболела дочь, у Деа сын. Прийт сам заболел.

Тренкма мрачно спрашивает:

— А ты? Как твое здоровье?

В три часа идем в конференц-зал. Стены увешаны плакатами. Из одного конца зала в другой протянута проволока. На ней тоже висят плакаты. На плакатах схемы и формулы.

На столе лежат четыре толстых тома в зеленом переплете. Председатель собрания объявляет повестку дня. Затем выходит Эндрик и начинает доклад.

— Значит… В своей диссертационной работе я, значит, хотел показать принципы работы мультипроцессора при условии…

Он говорит целый час.

Когда он заканчивает, председатель говорит:

— Слово представителю отдела.

Никто не выходит.

— Представитель отдела один-три!

Деваться некуда. Тренкма выходит.

— Ваше мнение? — спрашивает председатель.

— Мое мнение… Диссертация, на мой взгляд…

Тренкма собирается с духом и говорит:

— Диссертация нуждается в существенной доработке.

Дальше работу Эндрика принимаются ругать рецензенты и вообще все кому не лень.

Эндрик сидит одиноко в отделе, четыре тома лежат перед ним на столе. На него больно смотреть. Лицо его выражает недоумение и обиду. Он обращается ко мне:

— Этого я не ожидал. Когда Тренкма лез в соавторы моих статей, я его брал. Хотя он их в глаза не видел. Что ж, я знаю, почему он меня не пропускает. Он старше меня на два года, а всего лишь кандидат. Но я этого так не оставлю.

«Ну почему у меня такое железное здоровье», — думаю я.

Тренкма в командировке. Все сидят и что-то пишут.

Эндрик подходит к телефону, набирает номер.

— Товарищ Варес? Добрый день!

Варес — фамилия нашего директора. Все прислушиваются.

— Это говорит Эсси… Из какого отдела? Один-три. Да, да, отдел Тренкма. Товарищ Варес, мне необходимо с вами встретиться по важному вопросу… Через полчаса? Спасибо! Извините за беспокойство.

— Пойдем покурим? — подмигивает мне Прийт.

Остальные присоединяются к нам.

— Наступление на директора, — говорит Моника.

— Ничего он там не добьется, — говорит Деа.

— Дед, черт бы его побрал… — начинает Прийт.

В дверях появляется Эндрик с папкой под мышкой и торопливо спускается по лестнице.

Через час он возвращается, расстроенный и молчаливый.

За окном весна. В отделе непривычно тихо. Моника ушла в отпуск.

Эндрик встает, подходит к столу Тренкма и протягивает ему какие-то бумаги.

— Подпишите, пожалуйста.

Тренкма бросает взгляд на бумаги и сухо отвечает:

— Рыым подпишет.

— Почему он? — удивляется Эндрик.

Рыым заведует отделом 2. 1.

— Вам нужна подпись заведующего в а ш и м отделом, не так ли?

— Да.

— С сегодняшнего дня вы работаете в отделе два-один.

— Я об этом… впервые слышу.

Тренкма ничего не отвечает. Он продолжает что-то писать.

После обеда мы с Прийтом переносим стол Эндрика на первый этаж — в отдел 2.1.

Когда мы, запыхавшись, возвращаемся, Тренкма говорит:

— Стол числится за нашим отделом. — И добавляет со смешком: — Ну, раз уж человек к нему так привык…

Мы с Деа выходим покурить.

— Это уж слишком, — говорю я.

— Я знала, что этим кончится, — отвечает Деа.

— Эндрика жаль, — говорю я.

Деа как-то странно усмехается и ничего не отвечает.

Проходит год. Мы с Деа стоим на том же месте.

— Мати, ты слышал новость? — спрашивает Деа.

— Какую?

— Эндрик защитился.

— Не может быть!

Деа молчит. У нее сегодня особенно усталый вид.

Неожиданно для самого себя я спрашиваю:

— Деа, ты в детстве кем хотела стать?

Деа иронично улыбается:

— Я писала стихи.

Поздний вечер. Я иду на кухню, сажусь на подоконник и зажигаю сигарету. Слышится гул. Во тьме за окном загораются огни. Красный, зеленый, белый. Высоко в небе летит самолет.