Вы сотворили нас!

12

Где-то в прибрежном лесу ворчливо бормотала сова. К ночи ветер стал пронизывающим, и мне пришлось поднять воротник рубашки, пытаясь сохранить хоть чуточку тепла. Бродячая кошка осторожно кралась вниз по улице — завидев меня, она наискосок перешла на противоположную сторону и растворилась во мраке меж двух домов.

С исчезновением бармена Вудман окончательно приобрел вид покинутого города. Раньше я не обратил на это особого внимания, но теперь, когда мне было совершенно нечего делать, я осмотрелся и заметил, что он выглядит запущенным и обветшалым — один из тех маленьких умирающих городков, что обречены на забвение в еще большей степени, чем Пайлот-Ноб. Тротуары растрескались, и в щелях проросла трава. Давно не крашенные и нуждающиеся в ремонте дома несли на себе отпечаток времени, а их архитектура, если только к облику здешних зданий можно было применить это слово, была как минимум столетней давности. Некогда город был — должен был быть — молодым и подающим надежды; в те времена наличествовала некая экономическая причина его возникновения и существования. И причиной этой, я знал, должна была быть река — в те времена, когда она служила торговой артерией, когда продукция ферм и фабрик отвозилась на пристань и грузилась на пароходы и те же пароходы привозили сюда все необходимые товары со всех концов страны. Но река давно отыграла свою роль в экономике и вернулась к первобытному состоянию, одиноко струясь по узкой полоске поймы. Железные дороги, скоростные шоссе и пролетающие высоко над нею самолеты отобрали у реки все роли — за исключением той изначальной и главной, которую от века играла она в земной экологии.

И теперь Вудман стал захолустьем, уподобился тихой заводи общественной жизни, во всем подобной множеству тех мелких заводей, что лежат в извилистых меандрах, отделенных от главного русла реки. Некогда многообещающее, может быть, даже важное место; когда-то процветавшее, но впавшее ныне в нищету, оно упорно цеплялось за крохотную точку на карте (да и то не всякой карте!), как место обитания людей, так же мало соприкасавшихся с миром, как и сам город. Мир продолжал идти вперед, но маленькие, умирающие городки вроде этого отказывались идти с ним вместе; они отстали, впали в дремоту и, возможно, не заботились больше ни об остальном мире, ни обо всех его обитателях. Они сохранили — или сотворили себе, или цеплялись за — мир, который принадлежал им и которому принадлежали они. Я понял, как мало имеет значения то, что на самом деле приключилось с этим городом, поскольку сам он больше не имеет никакого значения. «Жаль, — подумал я, — что такое должно было случиться, потому что в этих маленьких, забытых и забывавших городках все еще живы редкие ныне проявления человеческой заботы и сострадания, человеческие ценности, в которых мир нуждается и которыми мог бы воспользоваться, ибо сам он давно их утратил».

В городках наподобие этого люди по-прежнему слышат воображаемый вой стаи оборотней, тогда как остальной мир прислушивается к куда более отвратительному звуку, который может оказаться предвестием громового раската атомной гибели. И мне почудилось, что из этих двух звуков вой оборотней может оказаться гораздо более естественным для слуха. Ибо если провинциализм таких маленьких городков и был безумием, то безумием мягким, даже приятным, в то время как сумасшествие внешнего мира было лишено какой бы то ни было доброты.

Вскоре приедет Кэти — по крайней мере, я на это надеялся. Если она не появится, это будет вполне объяснимо. Мне не следовало обольщаться: пообещав примчаться сюда, она по зрелом размышлении могла передумать. Я припомнил, с каким недоверием сам отнесся поначалу к запискам моего старого друга, хотя у меня было тогда уже гораздо больше причин поверить в истинность его умозаключений, чем сейчас у Кэти.

И что мне делать, если она не появится? Похоже, мне останется лишь вернуться в Пайлот-Ноб, собрать вещи и отправиться в Вашингтон. Причем я понятия не имел, куда там обращаться. В ФБР или в ЦРУ? И — к кому? У кого достанет внимания выслушать мой рассказ и не отвергнуть его, как бред сумасшедшего?

Я стоял, прислонясь к стене здания, в котором располагался бар, глядя вдоль улицы и надеясь, что вскоре появится Кэти, когда заметил рысившего по дороге волка.

Есть в человеке какой-то глубинный инстинкт, уходящий корнями в далекое прошлое и заставляющий при виде волка испытывать смертельный ужас. Он проявляется в первый же миг при встрече с этим неумолимым врагом, убийцей столь же безжалостным и ужасным, как сам человек. В этом убийце нет ничего благородного. Он хитер, коварен, безжалостен и неумолим. Между ним и человеком невозможны никакие компромиссы, ибо слишком уж древней является эта вражда.

Глядя на появившегося из темноты зверя, я почувствовал, как по коже пробегает озноб, а волосы на голове становятся дыбом.

Волк приближался самоуверенно и деловито, нимало не таясь и не отвлекаясь по пустякам. Огромный и черный — или, по крайней мере, казавшийся черным в ночи — он вместе с тем производил впечатление изможденного и голодного.

Я шагнул от стены, и в этот момент краем глаза заметил предмет, способный послужить оружием, — лежавшую на скамейке бейсбольную биту, брошенную барменом. Нагнувшись, я подобрал ее. Она оказалась довольно увесистой и хорошо сбалансированной.

Когда я снова посмотрел вдоль улицы, волков стало уже трое — они вышагивали один за другим с раздражающей самоуверенностью.

Я стоял на тротуаре, сжимая биту в руке. Поравнявшись со мной, первый волк остановился и повернулся ко мне.

Вероятно, я мог закричать, разбудить горожан, позвать на помощь. Однако эта мысль даже не пришла мне в голову. Это дело касалось лишь меня и троих волков — нет, не троих, ибо из мрака выступали на улицу все новые и новые.

Я понимал, что они не могут быть волками — настоящими, честными волками, родившимися и выросшими на этой честной земле. Они ничуть не реальнее, чем пойманный мною на удочку морской змей. Это были те самые создания, о которых я узнал из рассказа Линды Бейли; те, чей вой донесся до меня прошлой ночью, когда я вышел подышать перед сном. Линда Бейли называла их собаками, но собаками они не были. Они являлись древним страхом, уходившим корнями в первобытные времена, ужасом, который, пройдя сквозь бесчисленные столетия, материализовался и обрел плоть.

Отлично вымуштрованные, волки четко производили хорошо отработанный маневр: они подходили и, поравнявшись с первым, поворачивались мордами ко мне. Когда к ним присоединился последний, они уселись — как по команде, в ряд, в одинаковых позах, прямо, но удобно, аккуратно выставив лапы перед собой. Высунутые из полуоткрытых пастей языки свисали набок, и мне было отчетливо слышно негромкое, ровное дыхание. И все они пристально разглядывали меня.

Я пересчитал — их была ровно дюжина.

Я поудобнее перехватил биту, хотя и понимал, что шансов у меня не слишком много. Если они кинутся на меня — то разом, все вместе, как делали они вместе и все остальное. Бейсбольная бита, если ею хорошенько размахнуться, — оружие смертоносное, и я знал, что прикончу нескольких, но никак не всех. Возможно, я сумел бы подпрыгнуть и ухватиться за металлический кронштейн, на котором раскачивалась вывеска, но я не был уверен, выдержит ли он мой вес. Он и так уже наклонился, и вполне возможно, что удерживающие его болты или шурупы вырвутся из прогнившего дерева даже при незначительной дополнительной нагрузке.

Оставалось лишь одно — держаться уверенно и не дать себя запугать.

Рассматривая кронштейн, я на мгновение выпустил из виду волков, а когда снова взглянул на них, то увидел перед их строем маленького остроголового уродца.

— Мне следовало бы напустить их на вас, — пропищал он. — Незачем было вам там, на реке, бить меня веслом.

— А если ты не заткнешься сейчас, то получишь этой битой!

— Какая неблагодарность! — Он даже принялся подпрыгивать от ярости. — Если бы не правила…

— Какие правила? — спросил я.

— Вам ли не знать! — гневно пропищал он. — Это же вы, люди, установили их.

И тут меня стукнуло.

— Ты подразумеваешь, что три — волшебное число?

— К несчастью, — проскрипел он, — именно это я и подразумеваю.

— После того как вы, парни, трижды кряду сели в лужу, я сорвался с крючка?

— Именно так.

Я посмотрел на волков. Они сидели, свесив языки и улыбчиво скалились мне. Я чувствовал, что им было все равно — броситься на меня или удалиться.

— Но есть еще кое-что, — проскрипел уродец.

— Ты имеешь в виду ту плюху?

— О нет, с этим покончено, — сказал он. — Тут дело благородного рыцарства.

Я удивился, при чем тут рыцарство, однако спрашивать не стал, понимая, что он и так все скажет. Уродец ждал, что я примусь расспрашивать; его все еще жег тот удар веслом, и он был готов на все, лишь бы я как следует попался на удочку.

Он уставился на меня из-под своей волосяной шляпы и ждал. В свою очередь, я тоже ждал, покрепче стиснув рукоять биты. Необыкновенно довольные волки молча сидели и улыбались.

Наконец уродец не выдержал.

— Вам трижды удалось вывернуться. Но есть некто, еще ни разу не пробовавший.

Он оставил меня в дураках и понимал это, и его счастье, что он находился вне пределов досягаемости бейсбольной биты.

— Ты имеешь в виду мисс Адамс? — как можно спокойнее спросил я.

— Быстро соображаете, — пропищал он. — Согласитесь ли вы, как благородный рыцарь, грудью встретить уготованные ей опасности? Ведь если бы не вы, она не подвергалась бы риску. По-моему, вы просто обязаны.

— Согласен, — сказал я.

— Действительно? — радостно возопила тварь.

— Действительно согласен.

— Вы принимаете на себя…

— Кончай риторику, — оборвал я его. — Я сказал, что согласен.

Наверное, я мог бы потянуть время, однако чувствовал, что могу таким образом потерять лицо, и подозревал, что в подобной ситуации это может иметь значение.

Волки поднялись, дыхание их выровнялось, морды больше не казались улыбающимися.

Мозг мой работал на бешеных оборотах, пытаясь отыскать выход из положения. Но все впустую — в голову ничего не приходило.

Волки медленно двинулись вперед — деловито и целеустремленно. Им предстояла работа, и они хотели побыстрей с нею справиться. Я сделал шаг назад. Если за спиной окажется стена, шансы мои чуточку возрастут. Я взмахнул битой — волки на мгновение остановились, но тут же снова перешли в наступление. Прислонившись спиной к стене, я остановился и ждал.

Сноп света упал на стену противоположного здания, быстро соскользнул вниз и высветил улицу перед нами. Из темноты выступили два дома. Раздался протестующий вой мотора, сквозь который пробивался визг покрышек.

Волки повернулись, припав к земле, замерли на мгновение, словно пригвожденные лучом, а потом пустились наутек, однако некоторые оказались слишком медлительными, и машина врезалась в них. Послышался тошнотворный звук столкновения металла с плотью. И тут же волки исчезли, лопнули — как тот остроголовый уродец, подброшенный над водой ударом гребка.

Машина затормозила, и я со всех ног кинулся к ней. Опасности больше не было, но я знал, что почувствую себя спокойнее, только оказавшись внутри.

Как только машина остановилась, я открыл дверцу, плюхнулся на сиденье и захлопнул ее за собой.

— Один долой, осталось два, — сказал я.

— Один долой? — дрожащим голосом спросила Кэти. — Что вы хотите этим сказать? — Она пыталась говорить небрежно, но это не слишком хорошо удавалось.

Протянув руку, я дотронулся до нее, и почувствовал, что девушка дрожит. Видит Бог, у нее было на это право.

Я притянул ее к себе, обнял, и Кэти прильнула ко мне, а весь мрак вокруг нас трепетал от древнего ужаса и тайн.

— Что это было? — спросила Кэти дрожащим голосом. — Они прижали вас к стене и очень походили на волков…

— Волки и были, — сказал я. — Только особенные.

— Особенные?

— Оборотни. По крайней мере, я так считаю.

— Но, Хортон…

— Вы прочли записки, — сказал я. — Хотя и не должны были. И теперь должны понимать…

Она отстранилась от меня.

— Но этого не может быть, — проговорила она сухим учительским голосом. — Не бывает ни оборотней, ни гоблинов, ни всего прочего в этом роде.

Я мягко улыбнулся — не то чтобы это развеселило меня, однако ее яростный протест был забавен.

— Их и не было, — пояснил я. — Пока не появился маленький легкомысленный примат и не выдумал их.

Несколько мгновений она сидела, пристально глядя на меня.

— Однако они были здесь?

Я кивнул. — Если бы не вы, они покончили бы со мной.

— Я ехала слишком быстро, — сказала Кэти. — Слишком быстро для такой дороги. Ругала себя — и продолжала гнать. И теперь радуюсь этому.

— Я тоже.

— Что же нам теперь делать?

— Ехать. Не теряя времени. Не останавливаясь ни на минуту.

— Вы имеете в виду — в Геттисберг?

— Вы ведь собирались ехать туда?

— Да, конечно. Но вы говорили о Вашингтоне…

— Мне нужно в Вашингтон. Как можно быстрее. Возможно, будет лучше…

— Если я поеду с вами в Вашингтон?

— Да. Это может оказаться безопаснее.

Я сам подивился собственным словам. Как я мог гарантировать ей безопасность?

— Может, нам двинуться сейчас же? Путь далек. Только садитесь за руль, Хортон, ладно?

— Конечно, — сказал я и открыл дверцу.

Не надо, — проговорила Кэти. — Не выходите.

— Я обойду.

— Мы можем поменяться местами, не выходя наружу.

Я улыбнулся ей, чувствуя себя ужасно храбрым.

— С этой бейсбольной битой я чувствую себя в безопасности. К тому же поблизости никого нет.

Однако я ошибся. Кое-кто здесь все-таки был. Он карабкался по борту машины и, когда я вышел, уже взобрался на крышу. Он повернулся и взглянул на меня, подпрыгивая от ярости. Его остроконечная голова дрожала, уши хлопали, а свисавшие наподобие азиатской шляпы волосы взлетали и падали.

— Я Арбитр, — пропищал он. — Вы играете не по правилам! За такую нечестную игру должен быть назначен штрафной удар. Я опротестую вашу победу!

В ярости я взмахнул битой, держа ее обеими руками. Для одной ночи общества этого странного типа мне было вполне достаточно. Дожидаться он не стал, зная, что сейчас последует. Уродец заколыхался и лопнул, так что бита лишь со свистом рассекла воздух.