Второй шанс 1

Глава 6

Приснится же такое! Я сидел в постели, чувствуя, как капля пота сползает с виска по скуле, и меня слегка потряхивало. Сна не было ни в одном глазу, а разговор с «ловцом», казалось, состоялся только что наяву. Я даже выпростал из-под одеяла ноги и провёл по ступням пальцами, пытаясь обнаружить прилипшие травинки.

Да нет, конечно же, это был сон! Но, чёрт возьми, такой яркий, какого я раньше никогда не видел. Наверное, зря я на ночь, пока писал черновик, сварганил себе здоровенный бутерброд с толстым кругом «Докторской», на полный желудок чего только не привидится.

Или всё же это был не сон? Вернее, сон, но который был сгенерирован этим самым типом, отлавливающим заблудшие души? Я прекрасно помнил последние, сказанные им слова про второй шанс, которым я должен был распорядиться так, чтобы потом ни мне, ни ему не было стыдно. Знать бы ещё, что именно… Понятно, что первоначальный план по спасению жизней близких мне людей остаётся в силе. Что я ещё могу сделать? Спасти страну от развала? Прежде всего, годами пока не вышел, это только в книжках юные попаданцы походя спасают СССР, после чего обычно сюжет обрывается и читатель сам должен догадаться, какое светлое и беззаботное будущее ждёт советских людей под чутким руководством преданных своему делу коммунистов. На самом деле, подозреваю, и взрослый человек, даже занимающий относительно высокий пост, в одиночку хрен чего сделает. Даже генсек, сомневаюсь, вряд ли найдёт поддержку у старых хрычей из Политбюро, для которых первоочередная задача – до собственной кончины усидеть в тёплом кресле и обеспечить своим потомкам безбедную жизнь до седьмого колена.

Вообще идея социализма довольно спорная. Достаточно почитать труды Бориса Чичерина, тот ещё в 1882 году написал книгу «Собственность и государство», в которой прозревает реалии развитого социализма столь узнаваемо, будто писал книгу на 100 лет позже, при Брежневе, а не при Александре III. Дословно, конечно, текст я не помнил, но суть уяснил. Например, был полностью солидарен с ним относительно его взглядов на частную собственность, которая при социализме невозможна.

– Ты чего не спишь?

Сонный голос заворочавшейся на диване мамы вывел меня из раздумий.

– Сплю, мам, просто сон нехороший приснился.

– А ты поменьше книжек сочиняй, вот и не будет всякая ерунда сниться. В твоём возрасте должны быть другие интересы.

Ага, в моём возрасте… Знала бы ты, мамулечка, сколько мне на самом деле лет, по-другому бы заговорила. Но естественно, ничего такого я не сказал, перевернул подушку влажной от пота стороной вниз, натянул одеяло и повернулся на бок. Но сон не шёл, слишком уж сильным было потрясение от встречи с «ловцом», после которого я ударился в философские размышления.

Итак, вернёмся к нашим баранам… Что я могу реально сделать полезного, кроме уже поставленных перед собой задач? Могу, конечно, подмётные письма отправлять, те же самые анонимки, с описанным сюжетом распада державы и просьбой убрать к чертям собачьим Брежнева и посадить на его место более молодого и деятельного политика, да хотя бы Машерова или Романова, так любимых авторами книг про попаданцев.

Но думаю, больше пользы было бы, предоставь я МВД список уже действующих маньяков. Тот же Андрей Романович Чикатило, если память не изменяет, в декабре следующего года в Шахтах расправится со своей первой жертвой. Пока его арестовывать не за что, но ждать, когда он заберет жизнь ни в чём неповинной девочки – тоже преступление. Это прямо-таки соучастие в убийстве.

А кто ещё? В памяти всплыла фамилия Михасевича, тот уже вовсю орудует на территории Витебского и Полоцкого районов, задушил что-то в районе 40 девушек и женщин. Следом вспомнился Джумагалиев – каннибал из Казахстана. То ли уже сожрал кого-то, то ли случится это вскоре… Интересный факт, когда-то невольно застрявший в памяти – Джумангалиев тоже закончил железнодорожное училище. Надеюсь, у нас с ним кроме этого факта больше ничего общего. С другой стороны, это зацепка, много ли Джумангалиевых закончили «железку»?

Ещё запомнился некий Ткач, просто из-за своей фамилии. Имя-отчество, к сожалению, не засело в клетках мозгового вещества, но вычитал когда-то в будущем, что убивал Ткач на Украине в период с восьмидесятого по две тысячи какой-то. С его слов, отправил на тот свет порядка ста человек. Тут сложно, Ткач фамилия хоть и достаточно редкая, но всё равно – сколько их по Украине бегает!

Да вот, собственно, и всё, что касательно маньяков. Рад бы, как говорится… И что я могу сделать в этой ситуации? Ну прежде всего добраться до Чикатило, это вполне реально, Ростовская область не на краю земли. Найти его в Шахтах, думаю, не проблема, он сейчас должен в каком-то то ли техникуме, то ли училище преподавать. В Казахстан могу написать, анонимку в республиканское МВД, пусть ищут. С Ткачом пока придётся повременить, тут вырисовывается реальный гемор, тем более что убивать он ещё не начал. Так что озаботимся по-настоящему пока одним Андреем Романовичем, камень ему в почку! А лучше в обе, и чтобы камни были с острыми краями.

В нагрузку к маньякам на память пришли фамилии изменников Родины – офицеров КГБ Калугина и Полякова. Последний активно сотрудничает с американцами уже больше 10 лет, а Калугин в 90-м начнет рассказывать всем подряд о работе Комитета госбезопасности, тем самым нанеся стране огромный вред. С этими тоже можно что-то придумать. Хотя обвинять Калугина в том, чего он ещё не совершил… Самым реальным вариантом остаётся Поляков. Всё равно его расстреляют в 86-м, зато, если получится его сдать, вреда СССР он причинит гораздо меньше. Как его звать-то, Дмитрий кажется, а отчество, хоть убей, не помню. Но и этого по идее должно быть достаточно.

Весь день из головы не выходил этот странный сон, мою рассеяность заметил вечером на тренировке и Валерий Анатольевич, под занавес которой решивший поработать со мной индивидуально на «лапах».

– Ты чего сегодня какой-то задумчивый? – спросил он, когда я неловко увернулся от лёгкого бокового удара «лапой».

– Не выспался, животом всю ночь маялся.

В общем-то, моя ложь содержала и частицу правды – уснуть предыдущей ночью мне удалось лишь под утро. Объяснение прокатило, хотя Храбсков забеспокоился, как бы меня не постигло обезвоживание организма, даже сбегал наверх и вернулся с какой-то таблеткой, которую велел тут же выпить. Как бы мне с такой заботой запор не заработать.

Дальше Анатольич велел принять душ и отправляться домой досыпать. Напомнил на прощание, что до первенства области осталась неделя, ну это-то я и сам помнил. Турнир должен был пройти на арене цирка 17 и 18 сентября, в субботу и воскресенье. То есть кому-то придётся проводить и два боя в день, больше восьми участников, как сказал Храбсков, в одном весе обычно не набирают.

Когда я узнал о месте проведения первенства, подумал, что неужто ради бокса отменят цирковое представление? А вчера по пути домой, проходя мимо цирка, глянул на афиши: оказалось, новая программа, изюминкой которых должны стать дрессированные львы, стартует только 24 сентября. Цирк, кстати, я почему-то никогда не любил, даже не знаю, с чем это связано. По мне интереснее было в зоопарк сходить, чем смотреть на дрессированных животных. Единственное, что меня могло заинтересовать в цирке – это выступление иллюзионистов, но приезжали они редко, так что делать мне здесь было нечего. Однако теперь сам выйду на манеж, посмотрим, что за представление у меня получится показать.

В воскресенье наконец-то побывал у бабушки. Невысокая, плотная старушка с собранными в косичку седыми волосами, она с порога принялась укорять меня за то, что не приезжал в прошлый выходной. Потом принялась жарить на сковороде пельмени, которые я умял, нагло макая в сметану. Эти воскресные визиты походили один на другой, как однояйцевые близнецы. В задачу бабули входило меня накормить по приезду и перед отъездом, а я должен был сбегать в магазин, затариться для неё продуктами, так как спускаться с пятого этажа и особенно пониматься обратно ей было тяжко, а потом рассказать ей о произошедших в своей жизни за неделю событиях. Ещё мы регулярно играли с ней в дурака, хоть какое-то развлечение. Для одинокой бабули я был светом в окошке в её однообразном существовании. Теперь же, сам в прошлой жизни достигший предпенсионного возраста, я её понимал гораздо лучше, чем когда был молодым и легкомысленным подростком. Потому в этот визит и являл собой образцового внука, который неимоверно обожает свою бабушку.

По ходу дела, узнав, что через неделю у меня соревнования, бабушка неожиданно поинтересовалась насчёт наличия формы, то бишь майки, трусов и «чего вы там на ноги надеваете?» Пришлось сознаться, что я как раз собирался на днях пробежаться по спортивным магазинам и что-нибудь себе присмотреть. Боксёрки вряд ли, это уже слишком дорого получится, отбоксирую в обычных кедах, а вот майку с шортами надеюсь приобрести.

– Подожди-ка, – сказала бабуля и принялась рыться в комоде.

Вытащив оттуда пятьдесят рублей, торжественно вручила их мне.

– Бери-бери, это подарок от меня на твоё поступление в училище. У меня есть на жизнь, а тебе сейчас они нужнее.

Эх, золотая ты моя бабуля! Постараюсь каждое воскресенье тебя навещать. Разве что в следующее не получится, буду боксировать в цирке.

Понедельник в училище прошёл как обычно, после уроков в ожидании репетиции я сходил в «Русскую кухню», где можно было недорого и качественно пообедать. В той жизни на втором курсе меня и долговязого Димку Мясникова из моей группы выбрали для участия в первенстве среди ССУЗов области. Димка когда-то недолго тоже занимался боксом, и его чуть ли не насильно заставили выступать, дав неделю на тренировки в клубе «Спартак», что находился во дворах на Володарского. А вообще защищать честь училища выставили пятерых учащихся, и все мы на время подготовки получили талоны на питание в «Русской кухне». По воспоминаниям, обеды в кафе были сытными, а зал уютным, отделанным цветными узорам, призванными символизировать национальный колорит.

Отобедав, вернулся в «рогачку» не сразу. Сначала дошёл до городской администрации, то есть до горисполкома, где на первом этаже в достаточно просторной комнате под портретом министра обороны Устинова сидел полковник в отставке Александр Тимофеевич Шульгин. В углу – красное знамя ветеранской организации. Если отставник поддержит мой литературный проект, то у него появится лишний шанс оказаться реализованным. Его участие в моей литературной задумке могло обеспечить дополнительную поддержку, которая точно не была бы лишней.

Шульгину на вид было за шестьдесят, а то и под семьдесят. Небольшая залысина, но волос тёмный, проседь лишь на висках. Заметна военная выправка, спина прямая, пальцы рук на столе крепко сцеплены между собой. Чуть в стороне «Красная звезда», наверное, отложил газету после моего стука в дверь, возле неё – очки в тонкой оправе.

– Здравствуйте!

– Здравствуйте, молодой человек! Вы по какому вопросу?

– По личному, хотя это касается не только меня.

– Вона как! – прищурился немного выцветшими глазами хозяин кабинета. – Ну-ка, садитесь, рассказывайте, что это за такое дело.

История о моём литературном проекте с просьбой посодействовать в сборе дополнительной информации заняла от силы минут пять. Шульгин с серьёзным видом меня выслушал, затем покряхтел, откинувшись на спинку удобного стула с мягкой подушкой для спины.

– Первый раз встречаю такого молодого писателя. А я ведь пусть и не близко знаком, но доводилось встречаться с Бондаревым, Быковым, даже Симонов мне руку жал. Но чтобы в 15 лет взяться за роман… Кстати, я твоего Морозова, кажется, припоминаю… Да, точно, мы его горда два назад в канун Дня Победы делегировали по школам города ездить с рассказами о своей фронтовой молодости. Просили не слишком акцентировать внимание на концлагере, всё-таки дети, неокрепшая психика… Так что да, знаком я с его историей.

Он почмокал губами, задумавшись о чём-то своём. Но я не дал ему много времени на созерцание доступного в этот момент лишь его разуму.

– Те, кто читал, в том числе наш учитель русского языка и литературы, отзывались о работе положительно. Если вы сомневаетесь в моих писательских способностях, могу предложить вам прочитать первые три главы. Четвёртая почти готова, но ещё нужно будет перепечатать, боюсь, за вечер не успею. Принести завтра?

– Давай-давай, почитаем… Я тут, если что, с девяти утра я здесь, а ухожу – по-разному. Бывает, что и по 12 часов на работе сижу.

– Тогда я завтра на перемене к вам забегу, а после уроков готов буду выслушать ваш вердикт. Вернее, мне завтра надо будет с последней пары отпроситься в диспансер, надо пройти медкомиссию перед соревнованиями по боксу, а как там освобожусь – сразу к вам.

На том и порешили. На прощание я удостоился от отставного полковника довольно крепкого рукопожатия и ослепительной улыбки. Обе челюсти у него или полностью вставные, или стоят протезы – автоматически отметил я про себя.

Вернувшись в училище, взял у завхоза ключи от актового зала и каптёрки, куда я прятал аппаратуру с гитарами. Намекнул Петренко, что неплохо было бы выдать мне запасной комплект ключей, который наверняка имелся, на что меня обозвали умником и предложили радоваться, что вообще пускают репетировать, а ему, несчастному завхозу, приходится сидеть в училище допоздна и ждать, пока мы наиграемся. Хотя. Подозреваю, в его обязанности и входило сидеть в училище до 7 вечера, сторожа-то всё равно не было.

В четыре часа подтянулись хористы, некоторые из которых, жившие неподалёку, успели отобедать дома. Мы с ними снова прогнали вчерашний материал по гимну, а когда появились мои басист и ударник – начали репетировать в полную силу. Валентин, как и обещал, прихватил ленинградскую гитару, а Юра притащил авоську, в которой сверху, чтобы не помялся, лежал свёрнутый в рулончик трафарет «GoodOk», а под ним банка зелёной краски и поролоновая губка. Зелёная краска должна была символизировать цвет вагонов, это мы ещё позавчера выяснили. И когда час спустя хористы отправились восвояси, заявил, барабанщик заявил, что готов украсить «бочку» названием нашего коллектива. Вздохнув, я дал добро, в крайнем случае после закрасим и напишем на русском.

Буквы получились настолько витиеватыми, что сразу было и не понять, что именно за надпись красуется на бас-барабане. Но, в общем-то, выглядело очень даже симпатично, что подтвердил и Валентин. Решив, что сегодня барабаны лучше не трогать, дав надписи спокойно высохнуть, мы с Валей договорились попробовать сыграть чисто гитарный вариант «Hotel California». Эту композицию группы «Eagles» Гольцман уже слышал неоднократно, так как у него дома имелся магнитоальбом 76-го года. Между делом я поинтересовался, кто у Валентина родители, и когда оказалось, что папа работает стоматологом – я не смог сдержать хрюкающий смешок. Когда же мой басист поинтересовался, что так меня насмешило, я честно рассказал ему, что пишу книгу, в которой отец главного героя работает стоматологом. Валя, узнав, что я ещё и сочиняю роман, вытаращил на меня свои глаза за стёклами очков.

– Ничего себе, и как, получается?

– Роман-то? Надеюсь, что да, хочу до нового года её добить и дальше уже попытаться пристроить в какое-нибудь издательство.

– Думаешь, возьмут?

– Почему бы не взять хорошую книгу, если она, надеюсь, получится хорошей? Конечно, её для начала должны одобрить рецензенты, у нас же сначала нужно показать книгу в местном отделении Союза писателей, а дальше они уже дают ход произведению, либо ставят шлагбаум.

– Много уже написал?

– Три главы на машинке набито, четвёртую в тетрадке пока черновиком пишу.

– Дашь почитать?

– Может, потом лучше всю книгу? Нет, ну если настаиваешь, поделюсь с тобой копией, надеюсь, если ты её не заиграешь… Кстати, где конкретно твой отец работает? В городской поликлинике? Хороший врач? Только честно!

– Скажу так… К нему на приём записываются чуть ли не за несколько месяцев, – улыбаясь, с чувством едва скрываемой гордости за родителя сказал Валентин.

– Всё ясно… А может он мне пару пломб поставить? – спросил я, подумав, что такой уважаемый стоматолог всяко лучше, чем надо мной здесь будет издеваться приходящая врачиха.

– Договоримся, – улыбнулся Валя.

– Сколько это может примерно стоить?

– Папа за работу в поликлинике денег не берёт.

– Да? Хм… Ну да, у нас же бесплатная медицина, – пробормотал я, невольно переводя взгляд на джинсы собеседника.

Это была настоящая фирма́, качественные «Lee», не то что штаны Вороны, пошитые каким-то подпольным «кутюрье». Валентин, перехватив мой взгляд, смущённо потупился, закусив нижнюю губу, затем, покосившись на стоявшего метрах в пяти от нас и всё любовавшегося надписью на бочке Юрку, чуть ли не шёпотом произнёс:

– Своих самых доверенных клиентов папа лечит на дому. Но это легальный зубоврачебный кабинет, он платит налоги. Однако всё равно просил меня лишний раз не распространяться.

Легальный… Честно говоря, я не помнил, чтобы в СССР разрешали держать частные зубоврачебные кабинеты. Но не врёт же Валентин, зачем бы ему врать?! С другой стороны, что-то подобное я и ожидал услышать. Чтобы еврей, да ещё с золотыми руками стоматолога (я вообще не встречал в жизни никчемных евреев) не нашёл способа сделать жизнь свою и своих близких чуть лучше… И что он не афиширует свою деятельность, работает только с проверенными клиентами – тоже логично. Уж, думаю, дома работы ему и без рекламы хватает, а эти самые клиенты по сарафанному радио расскажут о нём таким же важным знакомым. Да, в общем-то, вряд ли простой советский обыватель с зарплатой в 100–120 рублей пойдёт лечиться за деньги. Думаю, поставить пломбу у Гольцмана-старшего стоит уж точно не трёшку. А вот настучать куда надо, обвинив дантиста чуть ли не во всех смертных грехах – это у нас могут.

– Можешь быть спокоен, я – могила! – так же тихо ответил я. – Слушай, с таким родителем ты бы мог легко и в институт поступить.

– А зачем?

– Ну как зачем?! Престижнее, чем какое-то училище, опять же, перспективы…

– Так я же музыку люблю! – Валя посмотрел на меня так, как смотрят на глупеньких детишек. – Родители хотели, чтобы я стал скрипачом, у меня все данные. Я в музыкальной школе скрипкой занимался. А в предпоследнем классе «заболел» гитарой, даже тайком от мамы с папой стал брать частные уроки игры, платил педагогу из своих сбережений, с денег, которые мне давали на карманные расходы. Даже умудрился вот эту «ленинградку» с рук купить, правда, прятать её пришлось в музыкальной школе. Ближе к выпускному во всём родителям сознался, папа просто за голову схватился. Но когда он понял, что я точно не хочу быть ни вторым Менухиным, ни даже первым Гольцманом – ему и маме оставалось принять мой выбор как должное. Тем более что я всё равно хочу поступать в вуз, правда, в музыкальный, после культпросвета поеду поступать в Московский государственный институт культуры. Впрочем, мне кажется, родители – и папа в особенности – не теряют надежды, что я когда-нибудь одумаюсь и снова возьму в руки скрипку.

Назавтра я на второй перемене около десяти утра галопом домчался до Совета ветеранов и вручил Шульгину папку с первыми тремя главами. Тот обещал вдумчиво прочитать стопку из пятнадцати машинописных страниц максимум за полчаса, и я сказал, что забегу снова после уроков.

Не успел вернуться в училище, как попался на глаза директору.

– А, Варченко, а я тебя ищу… Ну что, слышал, хор уже вовсю репетирует? Когда сможешь представить на мой суд своё творение?

Хм, да пожалуй что, получается у нас уже почти идеально. Ещё одна-две репетиции – и можно выходить перед публикой. О чём я и сообщил Николаю Степановичу.

– Лады, – кивнул Бузов, – тогда в пятницу после уроков я буду в актовом зале, посмотрю, что вы там нарепетировали.

А я на следующей перемене поймал Ладу и отвёл в сторонку.

– Слушай, я когда тебя провожал домой, обратил внимание на проводку в коридоре. Сколько ей лет?

Лада наморщила лобик, делая в уме какие-то подсчёты. считая в уме, напрягая память – Можешь не напрягаться, там невооружённым глазом было видно, что проводка старше тебя раза в три. И она в любой момент может замкнуть, что однозначно приведёт к возгоранию оплётки. И если рядом никого не окажется, то это почти гарантированный пожар. А представь, если подобное случится ночью, в том же коридоре или подвале, у вас же полы там деревянные, лестница деревянная. Огонь пойдёт снизу, и людям останется только выпрыгивать в окна, если они до этого во сне не задохнутся от дыма. Жители первого этажа ещё, может, и не покалечатся, а вот второго… Когда у вас последний раз появлялся инспектор пожарной охраны?

– Ой, я не знаю…

– Думаю, очень давно, иначе он точно обратил бы внимание на состояние проводки и настоял бы на её замене. В общем, если в одну прекрасную ночь не хотите сгореть заживо, срочно принимайте меры.

– А что мы должны сделать? – захлопала белесыми ресница Лада.

– Ну прежде всего написать всем домом заявление в пожарную охрану, пусть придёт инспектор, составит акт, согласно которому вам должны заменить всю проводку в здании. Если инспектор в течение недели после подачи заявления не появится, или появится, но в течение месяца проводку вам не заменят – пишите коллективное письмо в газету.

Что ни говори, а в советское время печатное слово имело реальную силу. Альтернативы в виде интернета пока не имеется, поэтому газеты сейчас читают все, и вряд ли кому-то было приятно, когда на него все указывают пальцем. А ещё можно было получить втык от начальства, в этом тоже мало приятного.

Лада приняла мои слова к сведению, пообещав их сегодня же передать родителям, а я отпросился с последней пары во врачебно-физкультурный диспансер. Тот располагался на Володарского, в двух шагах от Привокзальной площади и в пятнадцати минутах пешего хода от горисполкома.

Врачи в моём организме не обнаружили ничего такого, что могло бы помешать мне выступить на чемпионате области, и окрылённый этим вердиктом, я снова заявился в Совет ветеранов. Уже как на работу хожу, усмехнулся про себя, переступая порог кабинета.

– Садись, – кивнул на стул Шульгин, почему-то переходя на «ты».

Лицо его было не в пример серьёзнее, чем когда мы общались вчера – утренний забег с папкой не в счёт. Он положил свою широкую ладонь на папку с рукописью, вернее, с первыми тремя главами книги.

– Прочитал я твой опус. Ну что я могу сказать… Те, кто тебя хвалили – не покривили душой.

На его выбритом до синевы лице расцвела улыбка, демонстрируя миру фарфоровые зубы.

– Не ожидал, честно скажу – не ожидал от подростка, что он так сможет писать. И придраться не к чему, разве что по мелочам, но это мы с тобой попозже обсудим. И про папу-стоматолога – ой как верно написал. У меня случай был… лет пять назад нас, председателей Советов ветеранов собрали в Москве на очередное совещание. А тут как назло у меня зуб разболелся, и так сильно – хоть на стенку лезь. И что самое обидное, как раз в воскресенье, когда поликлиники не работают. Но меня в беде не бросили, отвезли к какому-то дежурному хирургу. Тот мой зуб посмотрел, и заявляет, что удалять жалко, вполне можно обойтись пломбой, но придется ждать до завтра. А я ему – и так уже обезболивающего две таблетки принял, не помогает, не смогу я до понедельника дожить. И тогда он мне как бы по секрету говорит, мол, есть у меня знакомый врач, Лев Самуилович, ставит пломбы – всю жизнь стоят. Тот и в воскресенье принимает, правда, дома. Если хотите – могу позвонить, подъедете, он вас примет. И дорого, спрашиваю, берёт? Оказалось, отечественную пломбу ставит за пятнадцать рублей, а импортную в тридцать. Я как услышал – у меня чуть второй инфаркт не случился. Нет уж, говорю, может, он и впрямь пломбы на всю жизнь ставит, но я свой не оцениваю ни в пятнадцать рублей, ни тем более в тридцать. В общем, вырвали мне тот зуб. И вот как прочитал я начало твоей книги – так сразу вспомнил того самого Льва Самуиловича. Вот же семя…

Ничего себе, какие совпадения пошли по врачам с характерными национальными признаками, как всё чудно переплелось! А с другой стороны, чего отставник возмущается?! Такие Самуилычы и Гольцманы реально помогают людям, даже государство смотрит на это сквозь пальцы, лишь бы отстёгивали в госбюджет. А вообще, как бы ни вопили сторонники социалистического строя, что СССР – наше всё, а минусов хватало. На хрена товарищ Сталин прикрыл НЭП? Чем он ему помешал? В конце концов, можно было найти какой-то компромисс: разрешить частникам вести мелкий бизнес, а крупные предприятия национализировать. И разрешить приток иностранного капитала, с сохранением у государства контрольного пакета акций. Я не экономист, но кое-что читал, в том числе когда засылал своих попаданцев в «эпоху развитого социализма», и некоторые выводы для себя сделал.

Ничего такого, конечно же, я Шульгину говорит не стал, иначе он меня отсюда не то что коленом под зад, а сообщит о крамоле в соответствующие органы. Там на мой возраст не посмотрят, конечно, не посадят, но из комсомола я вылечу с такой характеристикой, что о светлом будущем отдельно взятого Максима Варченко при социализме останется только мечтать. Разве что я мог бы заявить, мол, не говорил я ничего такого, врёт всё отставной полковник. Но кому поверят – студенту училища или ветерану, фронтовику, орденоносцу, если судить по планкам на пиджаке? Поэтому я предпочёл за лучшее оставить своё мнение при себе, приготовившись дальше слушать товарища Шульгина.

– Момент меня там один зацепил, – продолжил он, вернувшись к моей книге. – Это где ты описываешь, как пленных загоняли в теплушку, а политрука с перебинтованной головой заставили раздеться на морозе догола и закололи штыками, предварительно выколов глаза. Как тебе удалось так ярко описать эту картину… Читал, а у самого кулаки непроизвольно сжимались. До сих пор стоит перед глазами.

Да уж, я неплохо постарался, когда описывал экзекуцию. В рассказе Морозова такого эпизода не было, я его сам придумал, для усиления эффекта обставив смерть несчастного политрука такими подробностями, чтобы любой нормальный человек, прочитавший этот отрывок, испытал эмоции аналогичные тем, что испытывал сидевший напротив меня полковник в отставке.

– Пока ты и сам неплохо справляешься, – продолжил Шульгин, – но всё равно, думаю, помощь ветеранов лишней не будет. Да что там, я тебе сам столько всего могу понарассказать… Я же всю войну прошёл: в июле 41-го был призван, оборонял Москву, участвовал в Можайско-Вяземской наступательной операции, потом нашу дивизию перебросили под Сталинград, брал в плен Паулюса… Не лично, конечно, но видел Паулюса живьём. А закончил войну в Праге, имея ордена и награды, перечислять которые, думаю, нет смысла. Кому надо – и на планке увидят. Как тебе такая биография?

– Героическая, – совершенно серьёзно сказал я. – Пожалуй, я бы записал ваши воспоминания.

– Тогда выбирай время.

– У меня сегодня тренировка в семь, нужно будет ещё домой заскочить, переодеться и форму взять. Часа два есть в запасе.

Нет, не то что я зря потерял время, записывая в течение пары следующих часов воспоминания фронтовика – я действительно узнал кое-что любопытное, что могло пригодиться в создании книги. И я некоторые моменты обязательно использую. Ничего страшного, что имя полковника придётся дописывать в предисловии как консультанта.

Главное же, что я приобрёл союзника в лице Шульгина. В XXI веке эта должность не так значима, как сейчас. В СССР Советы ветеранов считаются реальной силой, благо что этих самых ветеранов в живых осталось ещё немало, а многие занимают высокие посты. Не говоря уже о членах Политбюро, там тоже хватает фронтовиков, а не только тех, кто отсиживался в тылу, типа Андропова или Черненко. Кстати, последний даже успел нашей Пензенской областью поруководить после войны. Шелепина тоже можно вспомнить. «Железный Шурик» периодически мелькает в книгах о попаданцах в числе кандидатов в генсеки, но фигура, скажем честно, неоднозначная… Хотя что уж тут, идеальных политиков не бывает. Иногда, чтобы удержаться у власти, приходится идти на непопулярные меры или вообще таких свиней подкладывать конкурентам… Даже физическое устранение на этом фоне не кажется чем-то из ряда вон выходящим.

Вечером я первым делом отдал тренеру справку из диспансера. Учитывая, что, в отличие от прошлого раза, я выглядел вполне бодро, Храбсков предложил под занавес повторить комбинацию с двойкой прямыми, сокращением дистанции, боковыми ударами и джебами на отходе. Но на этот раз предложил разрывать дистанцию не по прямой, а с уходом в сторону. Тем самым осложняя противнику задачу догнать меня своими джебами, если, конечно, он после моей атаки будет в состоянии это сделать.

На прощание Валерий Анатольевич снова напомнил о грядущем турнире.

– У тебя ведь II юношеский?

– Вроде бы да…

– Так вот, в твоей весовой категории, я узнавал, будут обладатели II и I разрядов, ниже не заявлялись. А по нормативам, если не в курсе, три победы над второразрядниками и уж тем более над перворазрядником, если попадётся, дают тебе право на присвоение I разряда. Ты понимаешь, что тебе есть к чему стремиться?

– Согласен, Валерий Анатольевич, заполучить I юношеский – это хороший стимул, – улыбнулся я.

Кстати, только на днях, роясь в ящике стола, обнаружил «Зачетную классификационную книжку спортсмена», согласно записи в которой я и впрямь являлся обладателем II юношеского разряда по боксу. Потом уже вспомнил, что да, выдавали мне такую книжечку, но потом она куда-то затерялась с концами.

В пятницу после уроков, как и обещал, Бузов явился принимать экзамен у нашего хора. Рядом с ним в первом ряду актового зала уселись завуч, завхоз и преподавательский состав в лице учителей истории, алгебры и геометрии, эксплуатации подвижного состава и – отчего душа моя затрепетала – Верочки.

На авансцене – наш хор из шести человек. Помню, читал где-то, что смешанный хор – минимум 12 участников, но нам приходится довольствоваться тем, что есть. Тем более что два микрофона подключены, мы с Валей тоже будем негромко подпевать.

– Ну что, готовы? – спрашивает Николай Степанович и, когда я подтверждаю это кивком головы, даёт отмашку. – Начинайте!

Следом я сам даю отмашку, и наше инструментальное трио играет вступление, изображающее сначала тихий, затем всё более громкий стук колёс по стыкам рельсов. И вот уже пошла маршевая мелодия, вступают хористы. И я вижу, как не только Бузов, но и ещё несколько человек притоптывают в такт гимну. Похоже, зацепило, и я не могу сдержать довольную улыбку.

А когда мы закончили, Николай Степанович первым принялся аплодировать, а за ним подхватили остальные. Впрочем, овации устраивать не стали, похлопали секунд десять, и на том успокоились.

– Как вам товарищи, понравился гимн? – спросил директор, делая пару шагов к сцене и оборачиваясь к слушателям.

В ответ раздалось разноголосое:

– Отлично! Неплохо! А ничего…

– Ничего, – передразнил Бузов нашего завхоза. – По мне так здорово! Молодец, Варченко, не подвёл.

Я подошёл к краю сцены и Бузов крепко пожал мне руку.

– И музыканты молодцы, и хористы… Все молодцы! Вот это я понимаю – настоящий гимн железнодорожников!

После чего, заставив меня склониться со сцены, чтобы лучше слышать его негромкий голос, крепко уцепил меня за плечо:

– Варченко, признайся, это точно ты сочинил?

Конечно, я мог бы сказать правду, но зачем? В данный момент авторы будущего гимна, возможно, ещё и на свет не появились, получается, я ничего ни у кого не украл. Поэтому ответил, искренне глядя в глаза:

– Николай Степанович, обижаете!

– Ладно-ладно, не дуйся, – хмыкнул директор, наконец-то отпуская моё плечо и, снова оборачиваясь к зрителям, добавил. – А жаль, что День железнодорожника уже прошёл, ещё почти целый год ждать[18]. Ну ничего, в октябре в ДК Дзержинского будет отмечаться юбилей Пензенского отделения Куйбышевской железной дороги, я сделаю всё, чтобы наш хор там тоже выступил. Это будет хорошим довеском к успехам нашего училища. В прошлом году мы выпустили…

Дальше минут на пять перед собравшимися директор толкал речь, сколько было выпущено помощников машинистов и проводников (на трёх курсах помимо девушек учились и трое юношей, почему-то выбравших для себя эту профессию). Вспомнил и тех выпускников, кто в профессиональной карьере добился серьёзных успехов. В общем, народ стал позёвывать – я-то уж точно – когда наконец выступление закончилось и Бузов разрешил всем валить восвояси. Хору тоже было разрешено идти, а мы втроём остались репетировать дальше.

А сам Бузов перед тем, как распрощаться, ткнул пальцем в надпись на «бочке»:

– А это что?

– Название нашего ансамбля, «Гудок», – слегка холодея внутри, ответил я. – Написано латиницей, потому что наши поезда ходят и за границу. Вдруг наш гимн будут играть в них, и его услышат в какой-нибудь дружественной Венгрии. А как вы знаете. Та же Бекешчаба – побратим Пензы. И представьте, в наш город приезжает делегация железнодорожников из Бекешчабы, и их руководитель спрашивает: неужели в этом небольшом городе живут авторы известного даже за границей гимна? А вы говорите, мол, если хотите. Познакомлю, они даже смогут выступить с хором перед вами. И вот венгры заходят в наш актовый зал (да что там, берите выше, в ДК железнодорожников!), и сразу видят название нашего ансамбля на большом барабане. А так как английский язык международный, то они сразу смогут прочитать название. К тому же написанное эдакими фигурными вензелями, красиво же, согласитесь?

В общем, нагородил я с три короба, как Остап вешал лапшу на уши любителям шахмат в Васюках. Что самое интересное – прокатило.

– Хм, оригинально… И правда, вдруг иностранцы заинтересуются, – провёл по залысине ладонью Николай Степанович. – Ладно, пусть будет, и готовьтесь к выступлению на юбилее отделения железной дороги. Я для вас постараюсь.

– Так может, мы помимо гимна ещё что-нибудь исполним?

– А у вас ещё что-то есть про железнодорожников?

– Ну-у… Пока нет, но можно попробовать сочинить песню про проводников.

– Сможешь? Хотя, думаю, после гимна ты сможешь всё. Ладно, уговорил, работайте! И кстати, может, есть какие-то просьбы?

Решив, что глупо терять такую возможность, говорю:

– Николай Степанович, если бы у нас ещё был пусть даже самые простенький микшерский пульт, самый простенький синтезатор, и самая простенькая педаль эффектов для гитары – вот тогда мы звучали бы как почти профессиональная группа, и эффект от нашего выступления на том же юбилее Пензенского отделения Куйбышевской железной дороги был бы куда сильнее.

Катушечный магнитофон я решил не просить, и так уже наговорил на пару тысяч. Бузов задумался, я будто бы даже слышал работу его мыслительного механизма, и наконец изрёк:

– Говоришь, звучать будете как профессионалы? Кхм… И сколько всё это может стоить?

Я набрал полную грудь воздуха и выпалили:

– В «Электроне» приличный синтезатор марки «Юность-75» стоит тысячу сто рублей. Может, у вас будет возможность достать по своим каналам где-то дешевле? Микшер, думается, обойдётся немного дешевле, педаль вообще копейки с сравнению с тем же синтезатором. Я, конечно, могу пообщаться с местными музыкантами, может, у них завалялось что-то бэушное. Но вам-то, наверное, нужно будет отчитаться в бухгалтерии, провести все расходы официально?

– Правильно думаешь, Варченко. Синтезатор, конечно, дороговато стоит, но и железная дорога – не самая бедная организация. Попробуем выбить, ты, главное, найди и скажи стоимость, тогда будет от чего плясать.

– Поищу, Николай Степанович, – заверил я, – хотя, если есть возможность взять синтезатор прямо сейчас – я бы на вашем месте её не упускал. Он там стоит в единственном экземпляре, я узнавал, и, если верить продавцу, к нему уже приглядываются музыканты.

Насчёт последнего экземпляра и музыкантов, каюсь, приврал, хотя, возможно, так и было на самом деле. Но Бузову я должен был вбить мысль, что упускать такую нужную вещь, как синтезатор, никак нельзя.

– Тысячу, может, и найдём в закромах бухгалтерии, – под нос себе пробормотал директор. – А ты давай подсуетись с этим, как его… Короче – с пультом и педалью.

Фух… Когда за Бузовым закрылась дверь актового зала, я рукавом вытер выступившую на лбу испарину. Кажется, обошлось, да ещё и в выигрыше остались. Главная на сегодняшний день задача была выполнена – мы сумели угодить Степанычу и наш ансамбль продолжит своё существование. Мало того, мы ещё может получить дополнительную аппаратуру и инструменты, что выведет нас на новый уровень.

А что касается песни о проводниках, то у меня из глубин памяти, как по заказу, всплыла песня «Проводница». Её в будущем могла бы исполнить Светлана Питерская, а попробует спеть Лада[19]. Голосок у неё достаточно нежный, а уж каких-то вокальных вывертов в этой полушансонной песне мною замечено не было.

Мои музыканты, прекрасно слышавшие наш с Бузовым разговор, просто-таки сияли, как пара надраенных тульских самоваров. Ещё бы, они тоже мечтали выйти на новый уровень, и если директор не подведёт, то мечта станет реальностью.

Всё это прекрасно, но на очереди и другое событие, которое стартует завтра в цирке и финиширует в воскресенье – чемпионат области по боксу. И эти два дня я буду озабочен только тем, как одержать на турнире победу, любой другой результат я посчитаю неудачей.

Взвешивание в цирке проходило с 9 утра. Там же тренеры представляли в оргкомитет согласия от родителей боксёров, наши классификационные книжки с подтверждениями спортивных разрядов, и справку из физкультурного диспансера. Мамин не подвёл и на этот раз. То есть на взвешивание не явился, и белый от злости Храбсков готов был, казалось, рвать и метать. Лишь когда его взгляд остановился на мне, он немного успокоился.

– Мамин не пришёл, – выдал он мне очевидное. – Максим, на тебя вся надежда, не подведи.

Я специально вечером на всякий случай ограничился лёгким ужином, а утром вообще лишь выпил стакан воды. Весы показали 73, 550, и довольный «взятым весом», я решил метнуться домой, перекусить. Сегодня мне предстояло провести два боя. Первый через три часа, второй, полуфинальный – если я выйду в полуфинал – вечером. Так что время на то, чтобы спокойно вернуться домой, закинуть в себя чего-нибудь не слишком жирного и сладкого, успеть переварить и вернуться в пропахший специфическими запахами вроде навоза цирк, оставалось.

В цирке я снова был за сорок минут до боя. Моего оппонента зовут Алексей Щеглов, обладатель II юношеского разряда. Невысокий, на полголовы ниже, щекастый парень из Кузнецка. М-да, ему бы по идее жирок растрясти, видно, в секции дела так себе, если выставляют таких бойцов.

Наконец, с 15-минутным опозданием, объявляют нашу пару. Некоторые бои затягивались на все три раунда, какие-то прекращались за явным преимуществом. Нокдауны, не говоря уже о нокаутах, были большой редкостью. Собственно, пока их даже и не случалось, просто секунданты, видя, что их подопечный уступает по всем статьям и рискует покалечиться, сами выбрасывали полотенце. Либо тоже пекущийся о здоровье спортсменов рефери останавливал бой.

Мы поднимаемся в ринг. На мне – синяя майка и красные атласные торсы с серебристой вертикальной полосой сбоку, на ногах настоящие боксёрки. Недорогие, правда, отечественные, в двадцать пять рублей обошлись, но всяко лучше, чем выступать в кедах. Спасибо бабуле, можно сказать, она меня одела к турниру.

На моём поясе затянули красную ленту с болтающимися хвостиками. Это чтобы сидевшим по бокам ринга судьям было понятно, кто представляет красный угол. Такая ирония судьбы, могли бы боксёру в синей майке и синий угол предоставить. Тем более что у моего соперника – и смех и грех – красная майка.

Поймав взгляд соперника, понимаю, что парень, похоже, сдался уже до боя. Когда он только успел II разряд получить? Наверное, на каком-нибудь первенстве Кузнецка, где ему попадались ещё более слабые бойцы.

– Боксёры – в центр!

Рефери мнёт наши перчатки, как-будто мы туда могли спрятать свинчатку, просит нас соблюдать правила, не бить ниже пояса, после чего наконец следует команда:

– Бокс!

Мой соперник, видно, с перепугу, наверное, решив – всё или ничего – с опущенной головой бросается в атаку. Ну да, конечно, свормер[20] местного разлива, доморощенный Тайсон… Я делаю скользящий шаг в сторону и с удовольствием луплю полупрямым, полубоковым по открывшееся во всей красе печени, пусть и спрятанной за тонким слоем мышц и толстым слоем жира. Мгновение спустя кузнечанин оказывается на коленях, одной перчаткой упираясь в канвас, а вторую прижимая к боку.

Рефери открывает счёт, но секундант кузнечанина уже выбрасывает белый флаг… То есть ещё ни разу не использованное белое вафельное полотенце. Я помогаю сопернику встать на ноги, жму руку его секунданту, возвращаюсь в свой угол, где Валерий Анатольевич одобрительно лупит меня по спине и помогает расшнуровывать перчатки:

– Молодец, не ожидал, что так быстро с ним разберёшься, даже не вспотел. Думал, хотя бы раунд его повозишь.

– Да зачем силы тратить, они мне сегодня ещё пригодятся.

Ещё минуту спустя ринг-анонсер, он же сидящий за столиком ведущий объявляет победу техническом нокаутом представителя Пензы Максима Варченко, а рефери поднимает мою руку. Что ж, первый этап пройден, осталось ещё два.

В ожидании следующего боя поболел за ещё одного ученика Храбскова, но тот слился в полуфинале. Таким образом, «Ринг теперь представлял я один.

Биться мне предстояло с земляком, Федей Машным, воспитанником клуба «Золотые перчатки». Помню-помню, длинный такой зал с застеклённой стеной, расположенный на Ново-Западной поляне. Ученик тренера Олега Рахматуллина, который секундировал его в этом бою, в отличие от кузнечанина, наоборот, долговязый. Руки длиннющие, как два рычага. Я смотрел его первый бой против бойца из Никольска. Федя провозился все три раунда, и все эти девять минут колотил приземистого соперника джебами с дальней дистанции, а в случае опасности не стеснялся бегать по рингу под насмешливое улюлюканье и свист публики. Понятно, что выиграл по очкам, но посмотрим, что у него получится против меня.

Сегодня, кстати, зал полон наполовину, но завтра, на финалах, можно ждать аншлаг. Тем более что вход свободный, а день выходной.

Фёдор, плотно прижав правую перчатку к подбородку, сразу начинает стрелять в меня джебами левой. В целом, как я успел заметить, парень техничный, но ничего сверхъестественного не показывает. Что ж, и мы попробуем провести разведку левой, пусть руки у меня и не такие длинные, как у соперника. Поняв, что перестрелка на дистанции – дело муторное и особых дивидендов мне не принесёт, Храбсков посоветовал во втором раунде перейти к более активным действиям.

Едва прозвучал гонг, я пошёл в атаку. Не нахрапом, а реализуя на практике нашу с Храбсковым домашнюю заготовку, о которой он мне напомнил в перерыве. Два моих джеба ушли в защиту, тут Федя показал себя молодцом, а вот моего широкого шага вперёд и пары хуков на ближней дистанции он явно не ожидал. Вернее, от первого успел защититься, прикрыв челюсть перчаткой, а печень локтем правой руки. А вот от бокового правой укрыться не успел, и моя перчатка смачно вошла ему в челюсть. К чести соперника, он не остался ждать, пока я его добью, а хоть и на, возможно, слегка ватных ногах, но сделал уход назад и в сторону. Всё-таки Рахматуллин не зря ест свой хлеб, научил кое-чему парня.

К следующей подобной атаке Федя оказался готов. Едва я под аккомпанемент джебов попытался сократить дистанцию, как соперник тут же не отшагнул, и даже попытался встретить меня прямым левой. Но удар пришёлся по перчаткам вскользь, я этим немедленно воспользовался и, выбросив ещё несколько джебов, загнал соперника в угол. Здесь уже я разошёлся по полной, не жалея сил, принялся вколачивать в него свои хуки и апперкоты. Федя пытался клинчевать, пытался уйти из угла, но меня было уже не остановить. И когда очередной апперкот вошёл ему точно в кончик челюсти, противник наконец покачнулся и откинулся всем телом на угловую подушку, по которой начал медленно сползать на пол.

– Стоп!

Рефери буквально оттолкнул меня от сидевшего на пятой точке соперника, я трусцой побежал в противоположный угол, где ждал, пока Федя встанет на ноги. А молодец парень, поднялся! И секундант не спешит выбрасывать полотенце. Что ж, вечер перестаёт быть томным.

Но до гонга Машной всё же не достоял. Не давая ему выйти из стояния грогги, я снова вбил его в угол и устроил новую экзекуцию с тем же результатом. И вот теперь Рахматуллин наконец сдался, броском полотенца на ринг прервав счёт рефери.

– Здорово отработал, – похвалил меня Храбсков, когда мы отошли в сторону к нашим вещам. – Честно сказать, думал, что Машной тебя все три раунда провозит, будет набирать очки прямыми ударами.

– Но мы же применили домашнюю заготовку, – улыбнулся я.

– Это ты молодец, умеешь слушать тренера. Теперь отдыхай, завтра финал.

Помню, в прежней жизни перед боем я всегда плохо спал, всё представлял, как может сложиться поединок. Но сейчас, с сознанием взрослого человека внутри подросткового тела, уснул спокойно, и проспал до 7 утра без всяких сновидений. Вскочил бодрый, на пробежку, правда. не побежал, но зарядочку продела. Бой с тенью перед трюмо. В зеркале разглядываю свою физиономию – ни одного кровоподтёка. Да и с чего бы им появиться, когда я толком ни одного удара от долговязого Феди не пропустил. Про увальня из Кузнецка я вообще молчу.

В таком вот бодром настроении и в сопровождении решивших меня поддержать Андрюхи и Игоря явился в цирк, где через час меня ждал бой с представителем Сердобска Иваном Мизуриным. В Сердобске, кстати, десятилетиями воспитывают неплохих и боксёров, школа там приличная. Полуфинальный поединок Ивана, который он завершил досрочно, я вчера посмотрел, и понял, что с этим левшой мне придётся как следует пободаться. Статью, ростом он походил на меня и, что самое интересное, бой вёл в похожей манере, лишь с оговоркой относительно левосторонней стойки.

Минут за пятнадцать до боя подтянулись и несколько моих бывших одноклассников, включая Пашку Яковенко, те, которым я смог дозвониться, обнаружив их домашние телефоны в случайно найденной в столе записной книжке. Были даже девчонки, жившие в той самой 9-этажке на Московской Надя Каменская и Света Ерёмина, с которой я сидел за одной партой. А рядом с ними присела также приглашённая мною Лада Касаткина, и они втроём что-то обсуждали, пока я не подошёл и не сказал:

– Привет!

– Максим, мы желаем тебе сегодня только победы! – высказалась за всех Света.

– Спасибо, таких красавиц грех подвести, – улыбнулся я во все тридцать два.

Из моей группы пришли Стрючков (он и вчера был после уроков, на полуфинале) и, как ни удивительно, Маслов, которого, казалось, ничто, кроме локомотивов, не интересовало. Но больше всего я удивился, случайно заметив чуть ли не на галёрке учительницу русского и литературы. Не поленился, бодро взбежал по ступенькам и поздоровался со смутившейся оттого, что её увидели, Верочкой.

– Не ожидал вас сегодня здесь увидеть, Вера Васильевна.

– Я от Серёжи Стрючкова случайно узнала о том, что ты здесь выступаешь, подумала, почему бы не сходить. Всё-таки мой ученик, поддержу его.

– Спасибо, ради вас я выложусь на все сто!

– Максим, ну что ты… Ступай, тебя вон, кажется, тренер зовёт.

И впрямь, Храбсков махал руками, призывая меня спуститься и наконец уже поработать немного с ним на «лапах», разогреться, пока до боя остаётся немного времени.

– Подныривай под правую руку и старайся бить через неё, – учил меня Валерий Анатольевич, делая «лапой» выпад прямой правой.

Через неё – это значит кроссом. Пока все эти англоязычные термины в нашем боксе ещё не прижились, но мне удобнее говорить хук, кросс и апперкот, нежели боковой, через руку и удар снизу. В этом плане первый вариант звучит более ёмко.

Но от перемены слагаемых сумма не меняется, назови лимон халвой – он слаще не станет. И я постарался реализовать напутствие Храбскова на практике. Два раза получилось, на третий раз сердобчанин ожидал чего-то подобного, заранее начал разворачиваться и слева сильнейшей рукой зарядил мне в район открывшейся под удар печени.

Ох ты ж, вот теперь уже мне пришлось испытать нечто подобное, что испытывал вчера мой первый соперник. Нечто, но не совсем, в последний миг я успел довернуть корпус и удар получился немного вскользь. Но всё равно дыхание слегка перехватило, и я невольно поморщился, тут же разрывая дистанцию – не хватало ещё, чтобы меня тут же добили.

Ваня не торопился, в его глазах сквозила уверенность, и я невольно подумал. Что из него может вырасти неплохой боксёр. Правда, на моей памяти я не слышал про известных мастеров ринга по фамилии Мизурин. Возможно, как и Мамин, бросил на полпути, найдя себе более интересное занятие.

Как бы там ни было, впервые за два дня я почувствовал, что мне противостоит достойный соперник и, быстро отдышавшись, принялся работать с ним на дистанции, порхая как бабочка, и… Хотелось бы добавить – жаля как пчела, но вот ужалить до окончания первого раунда удалось всего пару раз, и то относительно легко.

Второй раунд прошёл на равных, тем более что в перерыве вроде бы удалось восстановиться. Парни из «Ринга» поддерживали меня дружными криками, впрочем, сердобская делегация старалась не отставать. Да и практически полный зал тоже отчаянно переживал за соперников, но больше за меня, так как среди зрителей подавляющее большинство составляли жители областного центра.

Я старательно держал дистанцию, иногда взрываясь двойками, и тут снова уходил, старясь делать это с зашагом вбок. Мне казалось, что если первый раунд судьи могли отдать сопернику, то во втором я попадал чуть чаще.

В перерыве Анатольич, вытащив из моего рта капу, промыв её, а мне дав прополоскать рот водой, предложил провести ту же серию, что прошла с предыдущим соперником. Я кивнул, соглашаясь, мол, попытка не пытка. Первый раз комбинация удалась, теперь уже малость потрясённый развитием событий оппонент постарался податься в бега. А я не стал догонять, предпочтя подготовить ещё одну такую атаку. Во второй раз двоечка джебами прошла, однако в тот самый момент, когда я собирался резко сократить дистанцию и отработать хуки, Иван тоже шагнул вперёд. Наверное, мы походили на двух баранов, которые на мосту бьются лбами. Вот только лбы у баранов крепче, во всяком случае, кожа на них, а у моего соперника она лопнула. Рассечение брови, и кровь тут же стала заливать его левый глаз.

Рефери остановил бой, отвёл Ивана в его угол, где подбежавший рысцой врач попытался оказать боксёру первую помощь. Процедура длилась минуты три, после чего эскулап отрицательно покачал головой – рассечение оказалось слишком серьёзным, соперник не мог продолжить поединок.

Рефери тут же поинтересовался мнением боковых судей, согласны ли они с тем, что травма была нанесена неумышленно. Те дали положительный ответ, и дальше началось самое интересное – подсчёт набранных соперниками очков. Не знаю, как сейчас, но по правилам бокса будущего я помнил, что если кто-то из бойцов в результате травмы не может продолжать поединок, а бой продлился больше половины, то победителя определяют по набранным очкам. Так это или не так, но в данный момент ринг-анонсер обходил ринг, наклоняясь к каждому из трёх боковых судей и записывая в отдельную бумажку количество набранных боксёрами баллов. Всё это время мы стояли в центре ринга – Ивану успели залепить рассечение пластырем – а рефери держал нас за руки. И вот, наконец ведущий взял в руки микрофон:

– Ввиду травмы один из боксёров не может продолжить поединок. Но так как травма была нанесена неумышленно, то победитель определён по количеству набранных очков.

В общем, я выиграл с перевесом всего в два балла. Надо было, наверное, вскинуть руки и счастливым самцом орангутанга скакать по рингу, но я почему-то совершенно не испытывал особой радости. Словно сделал свою работу, да и соперника было немного жалко.

– Извини, так получилось, – негромко сказал я ему, когда мы жали друг другу забинтованные руки. – Ты классно дрался, не бросай бокс, тебя ждёт большое будущее.

Тот посмотрел на меня слегка удивлённо, но ничего не сказал, лишь кивнул и направился в свой угол.

Когда я спустился из ринга, сразу попал в объятия одноклубников. Те едва меня качать не принялись под крики: «Молодец!»

– Ну вот, I юношеский заработал, – довольно топорщил усы Храбсков. – На городских-то будешь выступать? Или, пожалуй, можешь пропустить, на первенство РСФСР в Куйбышеве ты уже и так отобрался.

Наверное, и он тоже с успехов своих воспитанников получает какие-то преференции. Ну и пусть получает, тренер он очень даже неплохой, а зарплата у него, кажется, порядка 100 рублей – смех, да и только.

Поздравили меня бывшие одноклассники и нынешние одногруппники. Но особенно приятно было, когда подошла Верочка и, скромно улыбаясь, сказала:

– Максим, ты, оказывается, у нас не только книги пишешь и гимны сочиняешь, но ещё и талантливый боксёр. Настоящий вундеркинд!

– Ой, Вера Васильевна, скажете тоже…

– Правда-правда, не спорь. А бой получился очень зрелищным. Хоть я в боксе почти ничего не понимаю, но он даже меня захватил. Я так переживала, когда твой соперник попал тебе по лицу.

Она кончиками пальцев коснулась моей левой скулы, где, кажется, наливался синяк, и я даже прикрыл от охватившего меня наслаждения глаза. Впрочем, спустя несколько секунд она отняла пальцы от моего лица, я снова открыл глаза, и в этот миг наши взгляды, что называется, встретились. То есть встречались они и чуть раньше, но в этот раз было как-то по-особенному. Такое чувство, что от зрачков к зрачкам пробежала невидимая искорка, и я не без труда проглотил застрявший в горле ком.

– Уверен, что ты сможешь защитить свою девушку от хулиганов, – нарушила короткую паузу Верочка. – Ну ладно, я побежала, мне ещё над вашими домашними заданиями сидеть.

– Что за девица? – спросил Храбсков, когда учительница скрылась в проходе.

– Моя учительница русского и литературы в училище.

– Хорошенькая…

Да уж, и этот туда же! Хотя на его месте я бы тоже как минимум облизнулся. Тем более что тренер – мужчина в самом соку, наверняка ведёт активную, как принято говорить, половую жизнь. Что ж ему не запасть на такую красотку? Но тут во мне взыграла настоящая ревность, и я из вредности выдал:

– Она замужем, а муж у неё служит в КГБ.

Понятно, Анатольич после такого заявления немного скис. А нечего на чужих девушек заглядываться! Ну да, я собственник, считал Верочку уже своей девушкой, хотя между нами пока ничего не было, да и вряд ли могло что-то быть между 15-летним подростком и 24-летней молодой женщиной. Однако я ничего не мог с собой поделать, особенно после её последних слов в мой адрес. Приятно, чёрт возьми, такое слышать!

– Ой, это что, синяк?!

Дома мама, мимоходом поздравив меня с победой (какой ты у меня, сыночка, молодец), тут же принялась ставить примочку из бодяги на скулу, где расплылся небольшой кровоподтёк, хотя я и сказал, что уже, наверное, лечить синяк поздно. А я только сейчас отошёл от поединка, почувствовав, как сильно устал. Предложив оставить примочки на потом, направился в ванную, где под тёплыми струями стоял минут десять. Закончив с водными процедурами, плюхнулся в кресло перед телевизором. А мама продолжила хлопотать, всё-таки прикрепила к скуле пластырем пропитанную каким-то вонючим раствором ватку и помчалась на кухню, разогревать ужин. В этот момент под бормотание ведущего «Международной панорамы» Александра Бовина я и отрубился.