Второй шанс 1

Глава 14

Ну сука, пидор недоделанный… Ярость меня просто разрывала на части, требуя немедленного выхода, я большим трудом сдержался, чтобы не вернуться и не зарядить стулом в эту самодовольную харю. Ладно, я тебе устрою! Вернее, устроят тебе старики-полковники, естественно, не без моего непосредственного участия. Шульгин с Козыревым для этого любителя молодых писателей, видите ли, не авторитеты. Посмотрим, насколько сильны их связи. Эх, жаль, у меня с собой не было диктофона, чтоб записать наш разговор. А ещё лучше видеокамеры, плёнка бы с записью того, как эта мразь гладит меня по коленке, стала бы лучшим доказательством его низких намерений. Но с видеокамерами, особенно портативными, в стране напряжёнка, поэтому такие ублюдки и чувствуют свою безнаказанность. Моё слово против его – и кому поверят? Хотя, если за ним уже что-то до этого водилось… Ладно, моё дело – настучать на урода, а дальше будь что будет. Не караулить же его в подворотне, в самом деле, даже если я его отмудохаю, спрятав лицо под каким-нибудь натянутым на голову чулком – это проблемы не решит. Да и всё равно по комплекции, одежде, повадкам он может меня узнать, и проблем не оберёшься.

Не откладывая дело в долгий ящик, я с первого же таксофона позвонил Козыреву-старшему. Тот поднял трубку сразу, словно ждал звонка.

– Козырев на связи!

– Борис Никанорович, здравствуйте, это Максим.

– А-а, Максим, – в его голосе появилась, как мне показалась, некая теплота. – Чем порадуешь? Книжку взяли в печать?

– Пока наоборот, плохие новости. Мне кажется, это не телефонный разговор.

– Понял… Можешь сейчас подойти ко мне домой?

– У меня тренировка через час… Давайте я завтра подойду?

– Подходи, можешь прямо с утра и без звонка, я рано встаю, у меня бессонница.

Следующим утром я снова сидел в знакомой комнате, а передо мной стояла кружка с горячим, крепким чаем и вазочки с вареньем и печеньями. Под ароматный чай я и рассказал о своём визите к Бузыкину. Причём до последнего не хотел говорить о его домогательствах, пусть даже ладонь на чужом колене можно интерпретировать по-разному, но в итоге всё же не выдержал, выложил и это.

– Выблядок, – кратко прокомментировал Козырев. – Попадись он мне на фронте, не поглядел бы, что свой, пристрелил бы к чёртовой матери. Расслабились там, наверху, если такие подонки занимают столь ответственные посты. Чему они в своих книжках молодёжь научат? Чужие коленки лапать?!

Я не стал вспоминать примеры, когда люди «не той» ориентации являлись прекрасными писателями и поэтами, тот же Оскар Уайльд, Марсель Пруст, Артюр Рембо, Сомерсет Моэм, Алексей Апухтин… Даже Толстой писал в своём дневнике: «В мужчин я очень часто влюблялся…», с перечислениями соответствующих имён. Композиторы тоже не стояли скромно в сторонке, об увлечении, например, Петра Ильича Чайковского мужчинами – тем же Апухтиным – известно было практически всей Москве и Петербургу.

Я ничего этого говорить не стал, памятуя, что мой собеседник – человек прямой, и такая новость может его ошеломить. Хотя, кто знает, вдруг он большой поклонник поэзии и литературы, увлекается изучением редких биографий знаменитостей. Хе-хе, шутка!

В общем, Козырев возмущался ещё минут пять, затем, наконец, подуспокоился, налил себе чаю, закурил «беломорину», и констатировал:

– Короче, так… В милиции у меня осталось много хороших знакомых, в понедельник с утра созвонюсь с одним, пусть этим делом займётся. И будь готов, что придётся писать на этого Бузыкина заявление. А младшему, Серёге, прямо сейчас позвоню, он тоже кое-что может.

Оставив Бориса Никаноровича общаться с отпрысками, я отправился домой. С Ингой мы встретились на следующий день, отправившись в открытый этим летом широкоформатный кинотеатр «Современник» на фильм «Игрушка» с Пьером Ришаром.

– У меня для тебя две новости, хорошая и плохая, правда, обе касаются меня, – сказал я, пока мы прогуливались в сторону «Современника». – С какой начать?

– Ну, давай с хорошей.

– На следующей неделе выступление нашей группы будут записывать на пензенском телевидении, – не удержался я от улыбки.

– Ух ты, здорово!

Дальше несколько минут пришлось отвечать на вопросы юной спутницы. Наконец настал очередь плохой новости, и я рассказал о встрече с Бузыкиным. На этот раз, само собой, опустив эпизод с рукой на коленке: этому юному и чистому созданию ещё рано знать о таких вещах, как однополая любовь. Тем не менее, и без этого Инга заочно пропиталась к председателю местного отделения СП глубокой антипатией.

– И что теперь делать? – спросила она, жалостливо глядя на меня.

– Что-нибудь придумаем, – уверенно заявил я, – рано или поздно книга обязательно увидит свет.

Как я выяснил ещё утром, билеты на дневной сеанс в «Современнике» стоят дороже аналогичных в другие кинотеатры – целых 70 копеек. Видимо, наценка за комфорт. С другой стороны, «Современник» и впрямь оправдывал своё название, выглядя куда современнее, нежели его более древние собратья, особенно какая-нибудь «Искра», «Москва» или «Луч». Просторное фойе, буфет на уровне столичных, уютный Малый зал на 315 посадочных мест, Большой зал, рассчитанный на 814 зрителей с 22-метровым экраном… Неудивительно, что первые годы публика в него валила валом, особенно в выходные и праздничные дни. Потому, предчувствуя возможные проблемы с билетами, я по привычке предпочёл взять их заранее.

Посчитав, что лучшее лекарство от депрессии – это работа, проводив Ингу домой, я сел писать начало второго тома, теперь уже о приключениях Виктора Фомина на Западной Украине. О чём и сказал маме, когда она поинтересовалась, что это я там кропаю в новой общей тетради.

– Какой ты у меня молодец, – погладила она меня по отросшим вихрам.

Пора бы уже и в парикмахерскую наведаться. Для музыканта, конечно, это хорошо, отросшие волосы подчёркивают имидж, а вот на тренировках они мне начинали мешать, постоянно лезли в глаза. Да и голова с такой шевелюрой сильнее потела, солёная влага так и норовила затечь опять же в глаза, приходилось то волосы откидывать, то пот смахивать, а на ринге требуются сосредоточенность и постоянное внимание. Ладно, схожу, постригусь на следующей неделе, может быть, даже завтра, о чём и сообщил маме.

– К Тане пойдёшь? – спросила та.

– К Тане?

Блин, я и запамятовал, что лет с десяти меня стригла мамина подруга, Татьяна Сергеевна, которая ненавидела, когда её звали по отчеству, и даже меня заставляла называть её исключительно по имени и на «ты». Наверное, молодилась, хотя она и так была младше моей мамы на пять или шесть лет, это была вполне молодая и привлекательная женщина, которая работала в женском зале Дома быта «Пенза», а особенно привилегированных клиентов принимала на дому. Ну или хороших знакомых, таких, как моя мама и её отпрыск. Правда, и с хороших знакомых за обслуживание брала повышенную плату, но, насколько я помнил, стригла действительно хорошо, учитывая тенденции современной моды.

С 1980-го мне пришлось ходить в Дом быта – Татьяна Сергеевна перестала принимать клиентов на дому. Как и ещё десятки её подельниц, она стала фигурантом так называемого «Дела парикмахеров». К счастью, отделалась условным сроком, но с перепугу решила дальше работать честно, во всяком случае в то время, как мне рассказала позже мама.

Всё началось в сентябре 79-го со звонка в милицию от женщины, отказавшейся назвать свою фамилию. Она сообщила, что на днях воспользовалась услугами парикмахерской в Доме быта, и при расчёте кассир выдала ей чек с нулями, а реально заплаченная сумма была написана от руки. С этого-то сигнала и началось прогремевшее на весь Советский Союз уголовное дело, в котором в качестве обвиняемых фигурировали 80 работников объединения «Пензоблпарикмахерские», но на скамье подсудимых оказались только 26. Один из руководителей области сказал следователям: «Не устраивайте мне здесь «нюрнбергский процесс». Поэтому в отношении тех, у кого доказанные хищения не превышали сумму в 2,5 тысячи рублей, дело прекращали.

На тот момент парикмахерская Дома быта, которой заведовала тренер сборной СССР по парикмахерскому искусству, считалась самым престижным и посещаемым салоном города Пензы. Здание располагалось сразу за обкомом КПСС, его сотрудники и жёны сотрудников, в том числе высокопоставленных, были частыми здешними посетителями.

Для проверки сигнала в парикмахерскую отправили 20 внештатных сотрудников и сотрудниц ОБХСС. Им вручили трёхрублевые купюры с надписью невидимыми чернилами «Расхитители в Доме быта». Сотрудники установили, что хищения государственных средств происходили следующим образом: клиент оплачивал стоимость услуги в кассу (предположим, за стрижку и укладку волос – 3 рубля 60 копеек), кассир же выбивал ему чек на 36 копеек, а затем от руки вписывал действительную сумму. Таким образом, на счётчике кассового аппарата не отражалась полная сумма, уплаченная клиентом. Получив поддельный чек, мастер обслуживал клиента, а выручку в свою рабочую карточку не вписывал, хотя обязан был это делать. Затем чек возвращался кассиру, и деньги делились между ним и мастером. С каждого похищенного рубля кассиру доставалось 20 копеек, а мастеру – 80. Обвинение подсчитало, что в общей сложности было похищено около 400 тысяч советских рублей.

Махинации проворачивались на протяжении четырех лет – с 1975 по 1979 год. Руководитель парикмахерской получила максимальный срок – 9 лет лишения свободы с конфискацией имущества, с лишением государственных наград. Одной из кассирш присудили 6 лет с конфискацией, а её двум коллегам – по 7 лет с конфискацией имущества. Несколько фигурантов получили по 2 года условно, в их числе и Татьяна Сергеевна.

Вот к ней-то мне и предстояло направиться, но постричься я решил после того, как в среду мы сделаем запись на телевидении. А в понедельник я посетил Совет ветеранов, где имел беседу с отставным полковником Шульгиным. Про ладошку на моём колене я не стал говорить, пусть ею теперь Козырев занимается, а вот про то, что какой-то Бузыкин ни в грош не ставит мнение заслуженных ветеранов, сказал, и Александр Тимофеевич заявил, что просто так этого не оставит. Надо будет, и до Ермина дойдёт. А таким, как Бузыкин, которые на чужом горбу хотят в рай въехать – не место в литературе.

– Ух, попадись он мне сейчас, – сжал свой ещё крепкий кулак ветеран и треснул им по столу так, что подпрыгнул письменный прибор из змеевика. – В бараний рог согнул бы мерзавца.

Воодушевлённый, я сходил пообедать домой и вернулся в училище, где Валентин сообщил, что он тоже хотел бы поучаствовать в процессе создания музыкальных произведений.

– Да бога ради, я ж никому не запрещаю! А то что я, в самом деле, один за всех лямку тяну. В нормальной группе так и обстоит дело, когда каждый привносит что-то своё, вынося это на коллективное обсуждение.

Оказалось, что у Вальки есть две песни, о которых никто и не знал, хотя, по его словам, одну он сочинил ещё год назад, а вторую – когда стал участником нашего ансамбля. Та, прошлогодняя, была с толстым таким налётом попсы, но мелодия простая и запоминающаяся. Назвал её автор «Первый снег». Вторая под названием «Посвящение» представляла собой романтическую балладу, почему-то напомнившую мне не что иное, как «Fields Of Gold»[40] Стинга. Правда, слова к этой балладе были совсем уж детские, что-то вроде текста к моей «Франсуазе», но я всё равно удивлённо покачал головой:

– Классная вещь, Валентин! Ты что же это свои композиторские таланты раньше скрывал?

– Да как-то считал, что песни так себе, – смущённо улыбнулся он.

– На будущее, народ, если кто-то считает, что его песни так себе – давайте сначала их послушаем, а потом уже будем делать выводы. А вот с текстом, Валя, надо что-то делать.

– Ну, это я так, на скорую руку, – ещё более смутился тот, почему-то покосившись в сторону Лены.

Хм, а ведь такие взгляд он на нашу клавишницу бросает не впервые. Неужто влюбился? В общем-то, девица хоть куда, пусть и немного не в моём вкусе, слишком уж разбитная. Но я не удивлюсь, если наш басист, закрывшись дома вечерами в своей комнате, сбрасывает под одеялом напряжение, представляя в этот момент Лену.

– Не знаю, получится ли сочинить что-то приличное, я же не поэт, – вздыхал тем временем Валентин.

– Ладно, не парься, эту часть я беру на себя, а автором песни всё равно останешься ты. Так, а теперь предлагаю пройтись по материалу, который мы собираемся исполнять на телевидении. И кстати, завтра после учёбы идём в драмтеатр.

– Зачем? – хором спросили мои музыканты.

– Ну не в этом же нам выступать.

Решать вопрос с костюмами пришлось через нашего Бузова (надо же, как у них похожи фамилии с Бузыкиным). Как-никак, на кону в том числе и честь училища, а мы придём на запись пусть и в приличных, но разношерстных костюмах. Наш директор вместе со мной ногами пришёл в драмтеатр, где договорился с его руководством, в итоге под личную ответственность Николая Степановича нам обещали подобрать что-нибудь подходящее. По поводу оплаты решилось быстро, Бузов сказал, что учащиеся нашего училища посетят следующую премьеру, тем самым внеся свои кровные в кассу драматического театра. То есть костюмы нам достанутся, собственно говоря, бесплатно.

На служебном входе нас тормознула бабуля-вахтёрша, которую мы оторвали от чтения «Вестника».

– Вы к кому, молодые люди?

Пришлось объясняться, после этого бабуля соизволила вызвать по телефону директора, Вячеслава Людвиговича Визи, который проводил нас в костюмерную, где познакомил с главным костюмером театра Ольгой Львовной.

– Итак, вам нужно подобрать одинаковые костюмы для записи на телевидении, – констатировала она, когда Визи оставил нас с ней наедине. – Мальчикам подберём, девочке тоже что-нибудь подыщем.

Ольга Львовна смерила каждого из нас профессиональным взглядом, затем, как показалось, удовлетворённо кивнула и целеустремлённо направилась к ряду вешалок. Покопавшись в них, извлекла на свет божий три одинаковых с виду костюма, представлявших собой серые с искрой жилеты, такого же цвета расклешённые брюки и белые рубашки с отложными воротниками.

– Это костюмы группы танцоров для одного из наших спектаклей, – пояснила она и стала раздавать нам одежду. – Примерь, вроде твой размер. А это тебе, ну и, надеюсь, тебе тоже подойдёт, парень… Только брюки могут быть длинноваты, подошью тогда на месте.

Лена скромно отвернулась, чтобы не видеть наши труселя. Брюки и впрямь оказались длинноваты, особенно у коренастого Юрика. Ольга Львовна велела их снимать, чтобы сразу же ушить на машинке, и только после того, как всё было сделано, занялась Леной.

Для неё костюмер подобрала похожий костюм, только с плиссированной юбочкой выше колен. Вместе с высокими сапогами смотрелось очень даже… хм, скажем так, привлекательно. Валька же сейчас разве что слюни не пускал, да и Юрец, криво усмехнувшись, оценивающе прищурился, разглядывая коллегу по ансамблю.

– Надо бы туфли подобрать, – задумчиво сказала Ольга Львовна, критически оглядывая Лену.

Несколько минут спустя на ногах нашей клавишницы уже ладно сидели чёрные, лакированные туфельки на среднем каблучке. В них, по словам костюмерши, играла сама Лозицкая, и вряд ли она одобрит, если узнает, что её туфлями пользовался кто-то ещё. Но она, Ольга Львовна, постарается сохранить это в тайне, что в её же интересах. Что Лозицкая та ещё скандалистка, я и так знал, но при этом и актриса гениальная, так просто звание Народной артистки РСФСР не раздавали.

– Неплохо, – подытожил я, окидывая взглядом нашу компанию и себя в частности в большом зеркале. – Спасибо, Ольга Львовна, мы ваши должники!

На следующий день мы заявились на телецентр за полтора часа до начала записи. Барабанную установку в разобранном виде Юрка хотел тащить на себе, но я не позволил, просто не представляя, как бы он это проделал. А нам и своих гитар хватало, тем более мне предстояло тащить ещё и «ленинградку», под которую я собирался петь «Франсуазу». Короче говоря, заранее договорился с Бузовым, и тот выделил нам для этой цели казённый «пирожок», на котором мы в своё время мотались в комиссионный магазин за «Трембитой» и синтезатором. Потом на второй этаж в студию мы с Валькой помогали ему тащить установку. Свой синтезатор Лена порывалась нести сама, но я не позволил даме надрываться, сам сделал ещё одну ходку вниз. Водитель «пирожка» Пётр Сергеич на время записи собирался дремать в машине, выразив надежду, что съёмки надолго не затянутся.

Уже знакомая сцена, на которой выступал хор Гришина, хотя сценой это небольшое возвышение можно было назвать с натяжкой. Мы помогли Юрцу собрать установку, подключили инструменты к усилителям, начали «чекиться». Режиссёр Светлана Николаевна, которая работала и на записи гимна, заняла своё место в соседней, отделённой от нас большим стеклом комнате, рядом с пультом звукорежиссёра. Работали три камеры: одна была постоянно направлена на ведущего, вторая брала то наш квартет полностью, то выдёргивая крупняками одного за другим, третья давала общий план студии. В общем, всё по-взрослому.

Прежде чем началась запись, над нами поработала местная гримёрша. Немного припудрила нам лбы и щёки, чтобы не блестели в отражении софитов, а Лена заявила, что сама сумеет себя накрасить, для чего носит с собой косметичку.

– Только не переборщить, девушка, – посоветовала гримёрша, – иначе будете выглядеть… хм… неестественно. Ну да я, если нужно будет, помогу подправить макияж.

Теперь всё было вроде бы готово, мы сели полукругом напротив ведущего, и я тут же почувствовал жар от осветительных приборов. Вроде не слепили, но капля пота тут же начала своё неторопливое путешествие вниз, от виска к подбородку.

Вишневский начал с представления нашей группы, обратив внимание на витиеватую надпись «GoodOk» на басовом барабане. Пришлось на правах руководителя коллектива объяснять, что она обозначает как бы и гудок локомотива, и в тоже время состоит из двух английских слов, добавив, что междометие «Ok» пришло из американского сленга.

– Что ж, давайте, наконец, послушаем, о чём поют ребята из ансамбля «GoodOk», – предложил с улыбкой Вишневский в камеру.

Первой пошла «Незнакомка», как бы создавая задорное настроение на всю передачу. Затем пятиминутный блок болтовни и песня «Ищу». Её мы записали только со второго дубля, как назло во время первого исполнения я забыл пару слов в припеве. Забегая вперёд, ещё две песни не получилось записать с первого дубля, а с «Франсуазой» и вовсе вышло с четвёртого, мне категорически не нравилось, как я пою.

В следующей паузе Дмитрий попросил каждого из нас побольше рассказать о себе, пришлось сознаваться, что я занимаюсь боксом, и должен участвовать в декабрьском первенстве СССР в Ташкенте, а также написал книгу, которую надеюсь вскоре издать.

– Книгу? – удивлённо переспросил Вишневский. – А о чём книга, если не секрет.

Обсуждение моего романа заняло ещё минут десять. Дальше прозвучали «Франсуаза» в моём сольном исполнении под акустическую гитару, «Ковчег», и завершала наше выступление «Никогда он уже не вернётся из боя».

На прощание Вишневский предупредил, что из нашей беседы, конечно, далеко не всё войдёт в программу, но он постарается оставить самое интересное. И уже исполненные нами вещи само собой. Единственный, кто может наложить вето – председатель Пензенского областного комитета по телевидению и радиовещанию Вениамин Андреевич Бармин. Но тот сам давал принципиальное согласие на эту съёмку, так что в этом плане можно особенно не волноваться. Что же касается времени выхода программы «Парус» с нашим выступлением – придётся подождать следующего четверга, то есть чуть больше недели. Программа выходила по четвергам, а завтрашний выпуск уже записан заранее.

После этого я занялся поиском человека, который мог бы перепечатать мою книгу в ещё паре экземпляров. Если уж я собрался ехать в Москву и ходить по издательствам, то везде придётся оставлять по одному экземпляру рукописи. Вот и нужен был умелец, который сможет оперативно перепечатать книгу.

Поделился своей проблемой с мамой, и она пообещала поговорить с секретаршей директора, с которой у неё были неплохие отношения. Та согласилась перепечатать роман в двух экземплярах (второй, естественно, под копирку) всего за трёшку, и управилась с работой к следующему вторнику.

– А уж как она тебя хвалила… Всё не могла поверить, что это ты сам написал, – прокомментировала с улыбкой мама, вручая мне две пухлые папки с новыми рукописями.

А в эту пятницу выпал снег, и из шкафа была извлечена куртка, в которой Максим Варченко ходил в прошлую зиму. Примерив её, я честно сказал, что тесновато в груди и плечах, на что мама грустно покачала головой:

– Жаль, а ведь летом меряли – нормально сидела. Когда ты у меня только успел так вымахать?

Вопрос был риторическим, и на семейном совете было решено, что без новой куртки не обойтись. Благодаря моей стипендии и левым заработкам кое-какие деньги у нас имелись, а тут ещё отец на прошлой неделе перевёл матери двести рублей, так что на куртку уж точно должно было хватить.

– М-а-а-м, – протянул я с просительной интонацией. – А может, и на джинсы хватит? Если что, так я ещё заработаю… на свадьбах.

Мама часто заморгала, закусив губу, затем тихо произнесла:

– Сынок, я ведь тоже об этом думала. Другие-то вон как одеваются, у многих джинсы есть, а мы тебе всё не можем позволить. В конце концов, один раз живём, куда нам эти деньги экономить? Зарплату я получаю, ты стипендию, да и на свадьбах что-то перепадает. И, между прочим, мне тоже на зиму новые сапоги нужны, сколько можно старые латать… Решено, гулять так гулять!

Собрались ехать в воскресенье на рынок в Ухтинке. Это был стихийный, своего рода блошиный рынок, кочевавший прежде в городе с одного места на другое, отовсюду гонимый надзорными органами. В итоге власти решили выделить для него участок в посёлке Ухтинка, на выезде из Пензы. Заплатил за свой кусок деревянного стола – и торгуй спокойно.

Купить здесь можно было практически всё, что касалось одежды и обуви, как новое, так и поношенное. Так что за джинсами и джинсовыми куртками, а также за прочей дефицитной одеждой типа болоньевых плащей и курток практически весь город ехал именно сюда, и в воскресенье тут случалось настоящее столпотворение.

Ещё в субботу мама договорилась с Татьяной, что после Ухтинки я зайду к ней постригаться. Хорошо, что Инга с мамой уехала на выходные в гости в Каменку, навестить бабушку по материнской линии, чей ныне покойный муж когда-то работал 1-м секретарём райкома партии. Так что с Ингой в это воскресенье никаких свиданий не намечалось. А, между прочим, на последнем свидании, когда я проводил её чуть ли не до дверей её квартиры, мы в подъезде поцеловались. То есть Инга, прощаясь, чуть коснулась своими губами моих губ, и хотела уж было отстраниться, но я тут же прильнул к её губам, придерживая её голову рукой, и дальше уже случился самый настоящий взрослый, затяжной поцелуй. Разве что языками не сцепились. Наконец разомкнули уста, тяжело дыша и раскрасневшиеся, будто пробежали каждый по паре километров, как-то скомкано попрощались, и я, сверх меры возбуждённый во всех смыслах, пошёл домой. На следующий день не без опаски позвонил Инге, но о вчерашнем поцелуе не было сказано ни слова, и вообще она со мной щебетала так, словно накануне в подъезде между нами ничего не случилось. По меркам взрослого XXI века, конечно, ничего, а для подростка семидесятых целое событие.

Моё воображение рисовало и более смелые картины, но где, скажите на милость, двум подросткам, не имеющим отдельной жилплощади, заниматься любовью? Не в подъезде же, в самом деле. Вот так и мне в прежней жизни приходилось отказывать себе и подругам в плотских утехах, когда дело упиралось в отсутствие уединённого гнёздышка.

В воскресенье с утра поехали в Ухтинку. Для этого пришлось сначала прибыть на автовокзал и купить билеты на пригородный автобус, хотя Ухтинка по существу находилась на окраине Пензы. Похоже, не только мы собирались на барахолку, судя по разговорам набившихся в «пазик» пассажиров. А на подходе к самому рынку мы увидели настоящую людскую реку, в которую тут же влились сами.

Конечно, было бы проще выбирать, окажись торговцы джинсами в одном ряду, но так она были разбросаны по всему рынку, то и нам пришлось потратить битый час времени, прежде чем мы нашли настоящие фирменные штаны за более-менее приемлемую цену в 180 рублей. Торговал штанами, как ни удивительно, цыган: пузатый, усатый, с золотой фиксой во рту, но при этом продавал он вполне качественные «Lee». После устроенных мамой торгов цыган согласился скинуть тридцать рублей, так что обошлись джинсы нам в 150 рубликов.

Затем искали маме сапоги. В этом плане она оказалась настоящей привередой, рынок обошли вдоль и поперёк, прежде чем мама наконец нашла оптимальный вариант цена-качество. До кучи ещё и тёплые колготки ухватила. Довольные, мы с покупками направились было восвояси, но тут возле выхода с рынка я наткнулся взглядом на немолодую, грустную тётку, державшую в руках зимнюю куртку чёрного цвета. Так-то мы собирались прикупить куртейку в городе, но при виде этой моё сердце учащённо забилось, так это была самая настоящая лётная куртка из замши, с натуральным мехом внутри.

– Мам, смотри!

– Что там?

– Лётная куртка.

– Ты что, такую хочешь?

– Ну а почему нет? Она же классная! Давай хоть подойдём, цену спросим.

Подошли, в глазах женщины блеснул слабый огонёк надежды.

– Здравствуйте, какой размер? – начала разговор мама.

– Здравствуйте! На мальчика смотрите куртку? Пятьдесят второй размер, примерьте, может подойдёт… От мужа моего осталась, лётчиком был на «кукурузнике», прошлой зимой какие-то хулиганы его избили до смерти, когда с работы вечером возвращался… Не хотела продавать, но деньги очень нужны.

Куртка оказалась слегка великовата, но, думаю, через год-два максимум будем мне в самый раз. В паре мест небольшие потёртости, однако швы крепкие, По просьбе мамы я покрутился, она одобрительно покивала и задал самый главный вопрос:

– Сколько просите?

Женщина, жалостливо поморгав, выдохнула:

– Пятьдесят.

– За ношеную?

– Так ведь новая дороже стоит, – снова вздохнула тётка. – А эта и не сильно ношеная, чуть-чуть потёрта. Он всего одну зиму в ней и проходил. Да и пойди купи попробуй такую, их же выдают со склада, в магазинах не найдёшь.

В итоге так и отдали полтинник, тётку вроде как тоже жалко было. Я сразу натянул на себя куртку, не удержался, так и шли к остановке. Радовался, как ребёнок, хотя таковым, собственно, с виду и являлся. Дома снова натянул на себя джинсы, крутился перед зеркалом добрых минут десять, мама наблюдала за мной с улыбкой умиления. И только в этот момент я вспомнил, что 3 декабря у неё день рождения. Надо было уже думать о будущем подарке.

– Ой, тебя же Таня ждёт! – всплеснула руками мама. – Ну-ка одевайся быстрее, беги к ней… И захвати сорок копеек.

Татьяна, насколько я помню, была вообще против, чтобы сына подруги стричь за деньги, но мама настояла, мол, не на последние же стрижёмся. За свои стрижку, окраску и укладку она тоже платила, но Таня брала с неё куда меньше, чем в салоне Дома быта, практически только за расходные материалы типа краски или шампуня. Так что за модельную стрижку я платил практически по прейскуранту, только не сидел в очереди.

Таня, будучи разведённой и воспитывавшая дочку, жила на Красной, напротив краеведческого музея, в старом доме с обвалившимися углами. Насколько я помнил, в середине восьмидесятых должна получить новую квартиру на Западной поляне, а пока принимала в своих двухкомнатных хоромах.

– Здравствуйте, Татьяна, – поздоровался я, когда на мой стук открылась обитая дерматином дверь.

– А-а, Максим… Я думала, ты раньше придёшь. Смотрю, Надя тебе куртку купила? И джинсы… Ну ты вообще теперь завидный жених! – рассмеялась она. – Ладно, чего стоишь в дверях, проходи.

Хозяйка была в коротком халатике, открывавшем не только вполне даже стройные ноги, но и ложбинку между грудей, в которую улёгся золотой крестик на золотой же цепочке. Каштановые волосы накручены на бигуди, на лице ни следа косметики, но и без неё она выглядела весьма аппетитно. И золото в ушах и на пальцах ей шло. Хороша, чертовка, мелькнула в голове скабрезная мысль. Эх, где мои пятьдесят восемь лет?!!

Я повесил куртку в прихожей, скинул ботинки, всунул ноги в тапочки и направился к трюмо, перед которым стояло самое настоящее парикмахерское кресло. В него и уселся.

– Как обычно, модельную?

– Угу… А Света ваша где?

– Она сегодня у бабушки, тебя подстригу и пойду забирать.

Светой звали дочку Татьяны, оторву шести лет от роду, которая, окажись сейчас здесь, постоянно путалась бы у матери под ногами. Неудивительно, что при первой возможности Татьяна сплавляла её к своей маме.

Настоящая машинка у неё тоже имелась, в общем, под рукой был полный набор парикмахерских принадлежностей. Татьяна хоть и работала в женском зале, но стригла и мужчин, и очень даже неплохо, во всяком случае, это я помнил по себе.

Зажужжала машинка, снимая лохмы с моей головы. Потом в дело пошли ножницы. А мой взгляд то и дело непроизвольно стремился в ложбинку, отражавшуюся в зеркале передо мной. В какой-то момент я посмотрел выше, и поймал её насмешливый взгляд и лёгкую, уголком губ, улыбку. Блин, спалился! Она прекрасно понимает, куда я пялюсь, стыдоба какая… А с другой стороны, 15 лет – возраст вполне пубертатный, да и чего мне, старому волчаре, собаку съевшему в такого рода делах, стыдиться?

– Максим, а у тебя девушка есть?

Этот вопрос застал меня немного врасплох, я проглотил застрявший в горле ком, кашлянул, и выдавил из себя:

– Ну вроде как да.

– Так вроде или да?

Вот же зараза, чего она так прицепилась к моей девушке?

– Да, есть, – уже более уверенно ответил я.

– А как её зовут, если не секрет?

– Инга, – после паузы выдал я с таким чувством, будто открываю страшную тайну.

– Инга… Красивое имя. А вы уже целовались?

Ну здрасьте, так я тебе всё и рассказал. В конце концов, это наша личная жизнь, почему я должен отчитываться перед чужой женщиной, пусть она даже и подруга моей матери.

– Сударыня, вы такие вопросы задаёте… Мне прямо-таки стеснительно на них отвечать, – поёрничал я.

– Ой, какие мы нежные, – усмехнулась она. – Ладно, не хочешь – не отвечай, но по глазам вижу, что целовались.

Ещё несколько минут, и процесс стрижки окончен. Из зеркала на меня смотрел вполне симпатичный парень с модной причёской. Встав, я сунул руку в карман джинсов и достал четыре десятикопеечных монеты.

– Возьмите.

– Оставь себе на лимонад с пирожным, а матери скажешь, что заплатил, – отмахнулась Татьяна. – Кстати, у меня в холодильнике целых пять заварных. Светке с её диатезом и одного хватит, идём чаю попьём с пирожными. Или ты торопишься?

– Да вроде как не очень…

– Ну тогда пойдём на кухню.

Пять минут спустя я отхлёбывал из фаянсовой чашки горячий чай, не забывая периодически откусывать от пирожного. Вообще-то это были эклеры с масляным кремом, но в наше время все почему-то называли их заварными. Впрочем, от этого они не были менее вкусными, и сейчас я наслаждался вкусом своего детства.

Таня сидела напротив и, когда она подавалась вперёд, чтобы отхлебнуть чаю или откусить пирожного, полы халатика заманчиво приоткрывались, чуть ли не до сосков демонстрируя не очень большие, но вполне спелые, и ничуть, насколько я мог судить, не отвисшие груди.

Мы с Татьяной болтали о всякой ерунде, я между делом рассказал о записи на телевидении, а про книгу она уже слышала от моей матери, и хозяйка не уставала повторять, какой я молодец, какай я талантливый мальчик. А потом, подвигая мне уже третье пирожное, вкрадчивым голосом спросила:

– Максим, скажи честно – я маме твоей не передам, не бойся… Скажи честно, у тебя это уже было?

– Что было? – я едва не поперхнулся куском пирожного.

– Да ладно, ты же не маленький, понимаешь, о чём я, – усмехнулась она.

И затем медленно поднялась и стала обходить стол, приближаясь ко мне. Я сидел ни жив, ни мёртв, сгорая от желания и какого-то непонятного страха одновременно. А она подошла, встала сзади и её унизанные золотыми колечками пальцы нырнули под низ моей кофты, приподнимая её, а затем стали нежно скользить по моему прессу и груди, отчего мои маленькие соски сразу же затвердели. Одновременно я почувствовал её жаркое дыхание у своего уха, а в следующее мгновение её зубки стали легко покусывать мою мочку.

Ладно, где наша не пропадала… Моя левая рука пошла вверх, обнимая Татьяну за шею, я повернул голову и вместо мочки уха подставил свои губы. Её же губы пылали жаром, может, от горячего чая, а может, она сама по себе такая страстная женщина. Я поднялся, положил ладони на её груди, слегка их стиснув, и наши поцелуи стали ещё более ненасытными.

А потом я, сам того от себя не ожидая, подхватил её на руки и отнёс на разложенный, накрытый узорчатым пледом диван. Она стала стягивать с головы бигуди и разбрасывать их в стороны, а я тем временем снимал с неё халат и вполне даже сексуальные, чёрные трусики с тонкой полоской кружев, затем лихорадочно, дрожа от охватившего всё моё естество возбуждения, сорвал одежду и с себя. Мелькнула глупая мысль, не избавиться ли ещё и от носков, но в следующее мгновение я снова был втянут в водоворот животной страсти.

Оказавшись сверху, уткнулся в ложбинку между грудями и стал исследовать тело Татьяны губами и кончиком языка. Моё теплое дыхание, скользившее по коже, поднимало в моей любовнице жгучие волны возбуждения. Я начал нежно покусывать соски, которые тут же вытянулись и затвердели, а лёгкий стон свидетельствовал о приливе наслаждения. А затем от влажного и жаркого прикосновения языка, кружившего вокруг пупка, у неё и вовсе перехватило дыхание.

Её пальцы оказались в моей постриженной ею же шевелюре, за волосы ещё больше притягивая голову к телу. А я в это время добрался до самого сокровенного источника наслаждения и принялся с осторожностью его ласкать. Из груди Татьяны вырвался тихий, протяжный стон, а по телу пробежала судорога наслаждения. Тут же ногти впились в кожу моих лопаток и, только через несколько секунд осознав это, она разжала пальцы. В ответ на это невольное движение я ещё сильнее сдавил её бедра, словно хотел, чтобы эти пружинистые округлости влились в мои ладони. Потом моя рука двинулась туда, где темнел заветный треугольник. Раздвинув тонкие волнистые волоски и влажные складки нежной кожи, я продолжил свои изощрённые ласки. Нахлынувшее на нее наслаждение было таким острым и неистовым, что тело сначала её изогнулось, а в следующий миг безвольно раскинулось по поверхности постели.

Она получила свой первый оргазм, но теперь она была должна его и мне. Мои ненасытные губы требовательно приникли к её рту. Она сдалась, с упоённым удовлетворением шепча что-то неразборчивое. Мой жадный язык протолкнулся между её зубов, вернулся назад, снова погрузился в тёплую глубину. Не отрываясь от её сладкого и жаркого рта, я вновь пробрался рукой к жаркому источнику. И вновь тело моей партнёрши с радостью приняло это прикосновение, затрепетав от волнения и удовольствия. Она обхватила пальцами мою возбуждённую плоть и направила её в свой бутон греха и сладострастия. Ухватившись за мои плечи, она приняла меня в себя, призывая взять её всю, без остатка. В момент наивысшего блаженства мы слились в едином порыве. Наше единство было теснее, чем просто прижавшиеся друг к другу тела, глубже, чем жаркие вдохи, тихие, страстные мольбы и гортанные, хрипловатые звуки несказанного наслаждения…

Когда всё закончилось, мы ещё какое-то время лежали рядом, тяжело дыша, совершенно обессиленные. Затем Татьяна села, накинула на себя халатик, натянула трусики, после чего открыла форточку, затем прошла к столику, взяла пачку «Winston», и от зажигалки прикурила сигарету. В свободной продаже этих сигарет я не видел, не иначе, достаёт по своим каналам. Насколько я, некурящий, знал из прочитанного в интернете, это были слабые сигареты, для женщин в самый раз, а мужики предпочитали покрепче, что-нибудь болгарское.

Она села на край постели, глядя на меня с прищуром, между распахнутыми полами халата заманчиво мелькали спелые груди. Почувствовав, что снова начинаю возбуждаться, я сел и натянул свои семейники, а следом и джинсы, потому что в таких трусах чувствовал себя ещё более неловко, чем если бы пребывал в костюме Адама.

– Считай, что расплатился за стрижку, – усмехнулась она с лёгкой хрипотцой в голосе. – А вообще-то, судя по тому, что ты вытворял, у тебя уже имеется в этом плане кое-какой опыт.

Я неопределённо пожал плечами, пусть думает, что хочет. В любом случае каждый из нас получил то, что хотел, и сейчас мне стало немного стыдно перед Ингой. Конечно, вряд ли она когда-нибудь узнает о моей мимолётной страсти с взрослой женщиной, если только я сам не расскажу. В том, что Таня будет молчать, я не сомневался, но внутренне всё равно чувствовал себя немного предателем.

– Татьян, можно задать тебе один нескромный вопрос?

Она приподняла аккуратно выщипанные брови, выпустила изо рта в потолок струйку дыма и усмехнулась:

– А я люблю нескромные вопросы. Давай, спрашивай.

– Почему ты накинулась именно на меня? С твоими данными к тебе должна стоять очередь из мужиков, и не самых последних.

– Хм, какие ты интересные вопросы задаёшь, – сказала она почему-то с грустной улыбкой и посмотрела куда-то мимо меня.

Затем поднялась, отошла к окну и стала выпускать дым непосредственно в форточку. Так она стояла и молчала пару минут, пока не докурила сигарету, выбросив окурок с фильтром на улицу, закрыла форточку и, скрестив руки на груди, повернулась ко мне.

– Что ж, буду с тобой говорить, как со взрослым. Видишь ли, Максим, в жизни случаются ситуации, когда женщина находит себе мужчину, который занимает достаточно серьёзную должность, он состоятелен, делает дорогие подарки, и при этом ужасно ревнив. Но душить он не будет, как Отелло Дездемону. Он просто говорит своей женщине: «Если я узнаю, что ты мне изменяешь, то твоя жизнь превратится в ад». Что она как минимум потеряет работу, а новую по специальности в своём городе уже не найдёт. Я уже сто раз пожалела, что когда-то связалась с ним, но теперь уже поздно. Да и, с другой стороны, он меня не то что содержит, но очень хорошо помогает, и даже обещает устроить мне новую квартиру, а у него, поверь, такие возможности имеются. Он в обкоме не последний человек, руководит отделом, курирующим ЖКХ, в том числе новостройки и распределение квартир. Но в постели он, прямо скажем, не очень. Представляю, какие крохи в этом плане достаются его жене, не удивлюсь, если и она завела любовника. А тут приходишь ты, молодой, спортивный, наверняка не избалованный женским вниманием… Что не избалованный, я это поняла, когда во время стрижки ты то и дело смотрел на мою грудь, и при этом так мило краснел, – усмехнулась она. – Меня это уже тогда начало заводить. А когда мы пили чай, ты снова смотрел в прорезь халата, ну и… В общем, дальше меня понесло. Надеюсь, тебе тоже понравилось?

– Хм, не то слово, – хмыкнул я и тут же выдал непроизвольно. – А этого благодетеля часом не Михаил ли Борисович звать?

И только мгновение спустя, увидев, как изменилась в лице Татьяна, понял, что и впрямь верна поговорка: «Язык мой – враг мой». Она реально посерела, как-будто из неё моментально выкачали всю кровь, а в глазах плескался самый настоящий страх.

– От… откуда ты его знаешь? – заикаясь, тихим, дрожащим голос спросила она.

– Э-э-э… Просто у моей знакомой отец работает в обкоме, в отделе по распределению жилплощади, я чё-то наобум и ляпнул. А что, угадал? – решил закосить я под дурачка.

Кто же знал, что моё интуитивное предположение окажется настолько верным… Ох, балбес, ох, дурья моя башка… Отрезать этот язык к чёртовой матери! Я готов был провалиться сквозь землю.

– Максим!

Она вдруг встала передо мной на колени, с мольбой глядя мне в глаза снизу вверх и с неожиданной силой стиснув мои пальцы своими.

– Максим, мальчик мой, я тебя умоляю, слышишь, умоляю – никому ни слова! Господи боже ты мой, зачем я всё это тебе рассказала…

Неожиданно она метнулась к шкафу, вытащила из него обувную коробку, открыла и сунула мне в руки. В коробке лежали деньги, просто горка купюр, преимущественно десятки, но виднелись даже четвертные. Навскидку – что-то около тысячи рублей.

– Забирай, забирай всё, только молчи! Ни слова ни своей знакомой, никому, иначе мне конец.

– Да ты что, с ума сошла?!

Я силой заставил её взять коробку. Во мне окончательно проснулся 58-летний мужик, которому теперь предстояло успокоить впавшую в истерику женщину.

– Забери деньги и больше не смей предлагать мне ничего подобного! С чего ты решила, что я начну трепаться с кем-то о нашей с тобой… кгхм… связи, тем более, мимолётной? Поверь, мне и самому нет никакого резона рассказывать кому бы то ни было о том, что между нами сегодня случилось. Ну как, успокоилась? Может, водички?

– Не надо, – мотнула она головой.

Кудри, ещё недавно накрученные на бигуди, на мгновение взметнулись в воздух и рассыпались по её плечам. Вид у моей любовницы всё ещё оставался понурый, но кожа понемногу начала приобретать свой обычный оттенок.

– Тогда делаем вид, что между нами не было ни… хм, ну, сама, понимаешь, чего, ни последующего разговора. Договорились?

Она снова кивнула. Спустя десять минут я покинул чересчур уж гостеприимную хозяйку, подарившую мне любовь и едва не подарившую ещё и коробку с деньгами. На улице мысленно выдохнул, вроде как обошлось. Хе, ну Михал Борисыч, ну конь… Да и жена у него вроде ничего так, а поди ж ты… Но и Таня та ещё бабёнка, заведёт любого нормального мужика на раз-два. А может, это и не тот Михаил Борисович? Может, просто совпадение? С другой стороны, много ли их, с таким именем и отчеством, кто заведует распределением жилплощади? Причём, раз в обкоме трудится, то по всей области, и городского коллегу курирует однозначно, потому может выбивать и в Пензе квартиры. Хлебная должность, ничего не скажешь. И перед Ингой неудобно, пусть даже она ничего и не узнает. Эх, слаб человек, особенно на передок. Кстати, её отец мог своей любовнице помочь отделаться условным.

– Максик, не раздевайся, – встретила дома меня просьбой мама. – Возьми деньги с сумкой, сбегай в магазин, купи сметаны, яиц и… И хлеба тоже возьми.

Кроме денег и холщовой сумки вместо привычной сетки-авоськи мне вручили ещё и литровую банку с ластиковой крышкой. Ну вот, опять в холод идти… Захлопнув за собой дверь, три рублёвые купюры я решил спрятать во внутренний карман куртки, и тут же понял, что там уже что-то лежит. Секунду спустя извлёк из кармана вчетверо сложенный лист бумаги. Развернув его, принялся читать написанный шариковой ручкой текст с немного неровным буквами:

«Заявление в прокуратуру Первомайского района г. Пензы от пилота 2 категории пензенского авиаотряда Низовцева В. П. Считаю своим долгом сообщить, что в нашем аэропорту на протяжении долгого времени происходит масштабное хищение горюче-смазочных материалов. Воровством занимается начальник склада ГСМ Вороненко А. М. При этом начальник аэропорта Кутейкин И. В. этому явно потворствует. Когда я уличил Вороненко в хищении, увидев, как ночью какие-то люди в его присутствии грузят бочки с дизельным топливом в бортовой «ГАЗ-52», и доложил об этом Кутейкину, тот сказал мне, что всё проходит по накладной, на законных основаниях, и чтобы я не совал нос не в свои дела.

Уверен, что Кутейкин не просто так покрывает своего подчинённого, наверняка он имеет с этого свой процент, и думаю, что немалый. О том, что в аэропорту происходит воровство ГСМ, я начал догадываться ещё в прошлом году. Можно только предполагать, как долго на самом деле это происходит, и сколько за это время было похищено дизельного топлива и авиационного керосина.

Прошу вас в отношении Вороненко А. М и Кутейкина И. В. принять соответствующие меры».

Ниже была подпись, но дата не стояла. Однако… Выходит, вдова, продавшая нам эту куртку, не знала о наличии письма, иначе как минимум его вытащила бы из кармана, а как максимум, пошла с ним в прокуратуру. Умер он в прошлом году, так и не успев дойти до прокуратуры, а эта банда, состоящая из начальника склада ГСМ и начальника аэропорта, получается, до сих пор реализует налево бочки с дизельным топливом и керосином.

И что мне делать с этим письмом? Проще всего порвать и сжечь, но одобрит ли это высший разум в лице «ловца»? Или хотя бы моя совесть? Кто знает, вдруг эти ворюги разбавляют керосин какой-нибудь хренью, и когда-нибудь по их вине самолёт не долетит до пункта назначения. И я тоже буду причастен к гибели десятков, а то и сотен людей. Бойся равнодушных! Это с их молчаливого согласия совершается все зло на земле! Со стариной Фучеком не поспоришь.

Итак, что же остаётся… Не строить же из себя детектива, устроив наблюдение за складом. Тем более хищение должно фиксироваться на фото или видеокамеру, у меня не было ни того, ни другого. Логичнее не играть в героя, а просто отнести заявление в Первомайскую прокуратуру, куда оно изначально адресовалось, пускай разбираются, это их непосредственная обязанность. И, кстати, не исключено, что те самые хулиганы были подосланы подельниками из аэропорта. Узнали как-то, что Низовцев собирается идти в прокуратуру, и сработали на опережение. Вот только не догадались, что заявление уже написано и лежит во внутреннем кармане куртки правдоискателя.

В понедельник я решил пропустить первую пару, сразу же направившись в прокуратуру. Милиционеру на входе показал заявление покойного, объяснил ситуацию, тот сразу сделался серьёзным и назвал номер кабинета, куда мне следует пройти. Там сидела мощная женщина с погонами старшего советника юстиции. Несмотря на свою монументальность, она довольно грамотно пользовалась косметикой, а обесцвеченные волосы были уложены в затейливую причёску.

– Здравствуйте, меня к вам направили.

Мне предложили присесть, и дальше я рассказал про покупку куртки и случайно обнаруженное во внутреннем кармане заявление. Прокурорский работник, нахмурясь, ознакомилась с содержимым бумаги, после чего поблагодарила меня и пообещала заняться этим делом немедленно. На прощание записала мой домашний адрес, добавив, что если понадоблюсь – меня вызовут повесткой.

Однако уже на следующий день мне домой принесли повестку, что в среду я должен был явиться к начальнику райотдела милиции Ленинского района подполковнику Шеменёву. Как раз в день рождения мамы. Она, кстати, изрядно перепугалась, но я ей напомнил, что это, наверное, по поводу Бузыкина, который занимается шантажом молодых писателей. Само собой, ни в тот раз, ни в этот про домогательства с его стороны я матери рассказывать не стал. А если на суде всё это всплывёт? Блин, может я вообще всё это зря затеял? Как бы не начали косо поглядывать в мою сторону, принимая за «сладкого», хотя я, наоборот, отверг «ухаживания» этого извращенца.

С утра я вручил маме упаковку с флаконом её любимых духов «Белая сирень». Она только недавно жаловалась, что в старом флаконе духов осталось на донышке, так что подарок пришёлся весьма кстати.

Повестка и впрямь касалась дела Бузыкина. Владимир Георгиевич Шеменёв оказался сухопарым мужчиной предпенсионного возраста с лицом, словно вытесанным из куска камня.

– Присаживайся… Мне в понедельник звонил Козырев, рассказал о твоей проблеме. Ты, конечно, можешь написать заявление о шантаже со стороны этого Бузыкина и попытке домогательства сексуального характера. Но, хотя я и на твоей стороне, если дело дойдёт до суда, какие доказательства ты сможешь представить? Голословные утверждения суд даже не станет рассматривать. Бузыкин попросту скажет, что по коленке тебя не гладил, в крайнем случае, добавит, что во время беседы чисто по-дружески положил ладонь на твоё колено, и в мыслях не держа тебя домогаться. А что касается шантажа… даже если бы он признался, что предлагал внести какие-то изменения в текст и за это стать соавтором – тут даже административной ответственностью не пахнет, не то что уголовной.

Вот так в течение одной минуты меня окунули мордой в суровую реальность советской юриспруденции. Видно, глядя на мой понурый вид, Шеменёв решил меня немного приободрить.

– Но ты раньше времени не вешай нос. Мы за этим Бузыкиным будем приглядывать, да и в биографии его покопаемся. А ведь он вполне мог когда-то и наследить. Главное – ухватиться за кончик ниточки, а там и весь клубок можно распутать.

Понятно, что всё это он говорил чисто ради проформы, и эта капля бальзама не смогла меня успокоить. Злость из меня так и пёрла, требуя выхода. В этот вечер я впахивал на тренировке как проклятый, а когда пришли тренироваться взрослые парни, потребовал кого-нибудь из них себе для спарринга. Даже Храбсков малость напрягся, мол, что это с тобой сегодня такое? Но противника мне подобрали, на полголовы выше и немного пошире в плечах. Не прошло и минуты, как я усадил его на задницу. Только после этого почувствовал, что меня немного отпустило.

Маму, отработавшую сегодня в первую смену, я на вечер отпустил посидеть в кафе с подругами, среди которых значилась и Татьяна. Хорошо, что посиделки устраивали не в нашей квартире, как в прошлые годы, иначе я даже не знаю, как бы мы с Татьяной при матери смотрели друг другу в глаза. На этот раз я сказал, что деньги есть, пусть мама позволит себе посидеть в кафе с парой подружек. Что она с радостью и сделала.

Домой она вернулась буквально через десять минут после меня, я едва успел выйти из ванной, обняла меня и стала целовать в лоб и щёки. От неё исходил лёгкий запах спиртного, то-то она кинулась меня лобызать. А потом полезла в холодильник за пирожными и лимонадом, хотя я и предупреждал, что обойдусь без сладостей. Причём пирожные были точно такими же, какими меня угощала Татьяна, так что навеяло. А помимо лимонада и пирожных на столе появилась бутылка домашней наливки, которую мама бог знает когда покупала у соседки по дому тёти Клавы – та была той ещё самогонщицей.

– Сегодня по чуть-чуть за мамино здоровье можно, – сказала мама, разливая настойку по рюмкам. – Ты уж, думаю, и пиво пробовал, а может, что и покрепче, так что от рюмочки плохо тебе не станет.

В четверг вечером мы с мамой прилипли к экрану телевизора. И не только, все мои музыканты тоже и, думаю, испытывали такие же чувства, как и я: гордость и смущение одновременно. На маму было приятно смотреть, она буквально лучилась счастьем от осознания того, что у неё такой гениальный сыночек. Гы, вундеркинд 58-летний!

В нашем доме я и так уже был местной звездой, а после выступления по ТВ моя популярность выросла до галактических размеров. Про училище и говорить нечего, утром меня встречали как Майкла Джексона в каком-нибудь Урюпинске, вздумай он туда приехать в расцвете своей славы. Мало того, когда после уроков я шёл домой, какая-то проходившая мимо женщина средних лет остановилась, и чуть ли не во весь голос воскликнула:

– Ой, вы же Максим Варченко!

Я натянул трикотажную шапочку на глаза, поднял воротник своей лётной куртки и ускорил шаг. Не тут-то было! Женщина оказалась настойчивой, преследовала меня метров сто, на её вопли оборачивались прохожие, в итоге я вынужден был остановиться и прицедить:

– Ну Варченко, зачем же кричать на всю улицу?!

Преследовательница как-то сразу стухла, начала бормотать, что она видела меня вчера по телевизору, что я пел такие хорошие песни, что я так интересно рассказывал про свою книгу… М-да, имейся у неё сотовый – сто процентов попыталась бы сделать со мной селфи.

– Ладно, давайте оставлю автографа, – с самым скромным видом, на какой был способен, предложил я.

Моя нежданная поклонница выглядела самым счастливым человеком, когда я вручил ей автограф, начерканный ручкой на вырванном из тетради листе, в котором приписал: «Ольге Васильевне с наилучшими пожеланиями». Вот так и приходит слава, с какой-то отстранённостью думал я, продолжая движение вверх по улице.

А ещё днём в училище приходил Октябрь Васильевич Гришин, вручил мне ноты и текст «Гимна железнодорожников» и большой конверт с уже написанным московским адресом Всесоюзного агентства по авторским правам. Под его диктовку я написал соответствующее письмо, всё это было вложено в конверт, но пока не заклеено: предстояло приписать ещё паспортный данные мамы – до моего совершеннолетия именно она представляет мои интересы в официальных документах. Так что идущим с этим конвертом в руках меня и догнала сумасшедшая поклонница, от которой я ещё легко отделался. На следующий день конверт, в котором лежали текст, ноты и официальное письмо с паспортными данными матери, я заказным отправил в Москву.

В субботу к вечеру пришли гости – дядя Витя с женой и двумя отпрысками. Пришли задним числом поздравить маму с днём рождения, раньше не могли, так как дядя был в рейсе. К их появлению она уже собрала стол, за которым и мне, само собой, нашлось местечко.

А между делом, уже перед самым уходом гостей, я поинтересовался у родственника, не планирует ли он в ближайшее время поездку в Москву. Оказалось, едет в следующую среду, выезд вечером, утром в четверг он на московской мебельной базе, грузится и едет обратно.

– А зачем тебе? – спросил он.

– Хочу пробежаться по столичным издательствам, попробовать пристроить рукопись. Пока дам почитать, а если вдруг где-то примут – придётся уже с мамой ехать, на неё договор заключать. Но чтобы обежать издательства – понадобится целый день, если не больше, поэтому обратно с тобой, дядь Вить, уехать не получится. Разве что на поезде или автобусе… Не знаешь, автобус из Москвы до Пензы ходит?

– По-моему, ходит, но лучше уточнить заранее. Я позвоню на автовокзал, спрошу… Так ты что, правда ехать со мной собрался? А мать в курсе?

– Пока нет, надеюсь, она не будет против. Она же считает меня уже вполне самостоятельным молодым человеком.

– Ну-ну, – хмыкнул дядя Витя.

Когда я сказал маме, что хочу ехать с её братом в Москву, а обратно на поезде или автобусе, она села, сложив руки на коленях, и грустно посмотрела на меня, набычившегося.

– Вижу, тебя не удержать, Максим, – вздохнула она. – Ладно, езжай, ты парень уже взрослый. Только прошу тебя, осторожнее там, это же Москва.