Второй день на царствии

I

Уже подходя к дому, заметил толпу людей – военных и штатских. Сразу екнуло сердце, и он поспешил присоединиться к ней, чтобы узнать о случившемся. К счастью ничего страшного не произошло. Просто в маленьком поселке слухи распространяются с околосветовой скоростью. И сведения, сообщенные им на построении, моментально облетели весь населенный пункт, включая еще пару соседних галактик. Всем было одновременно любопытно и в то же время немного боязно от нежданного соседства. Встречи с белыми медведями не были редкостью в этом заполярном краю. Более того, бывали случаи, когда хищные хозяева этих мест забредали в поселок в поисках халявного пропитания. Но все эти случаи носили спорадический характер, являя собой отпечаток чего-то чрезвычайного. А тут, на, тебе. Мало того, что хищник забрел в поселок, так оказалось еще, что к этому причастен сам комендант. Поэтому люди хоть и толпились, возле комендантского дома, однако к сараю изнутри которого то и дело доносилось басовитое порыкивание растревоженной людским вниманием постоялицы, близко подходить не решались. Растолкав плечом зевак, Митрич кинув мимолетный взгляд на свой дом, где в окнах горел свет (Фроловна, значить, была уже дома), протиснулся вперед – ближе к сараю. Заглянув внутрь и убедившись, что там тоже все в порядке, за исключением нервно вздрагивающей и прижимающей к себе передней лапой малыша медведицы, Митрич повернулся к толпящейся массе людей.

– Ну и чего вы тут устроили столпотворение, будто цирк лилипутов к вам пожаловал на гастроли – проездом из Фриско в Сызрань?[14] – ворчливым голосом обратился он к собравшимся. – Или живого медведя никогда не видели?

Из толпы раздался смех и задорные выкрики, предлагавших свою помощь в организации первого и единственного в этих широтах зоопарка. Было видно, что настроение людей, упавшее было после утренних событий, заметно поднялось после выступления по телевидению главы новоиспеченной хунты. Не обращая внимания на выкрики и подначивания острых на язык новоземельцев, полковник продолжил, хоть и громко, но без надрыва, а так, чтобы слышали без напряга из задних рядов, да не пугалась еще больше новая жиличка:

– Я, конечно, понимаю всю меру ответственности, взятую на себя в силу некоторых обстоятельств. Случай, разумеется, выходящий за рамки общепринятого. Оно так. Да и то сказать, – продолжал рассуждать вслух пьяненькое Величество, – сами понимать должны, что не мог я оставить в таком плачевном положении, хоть и о четырех лапах, а все ж таки женщину с дитем малым. Раненая, голодная, потерявшая не только силу, но и веру в светлое будущее. Совсем как наша страна – затравленная со всех сторон и от того обозленная на весь белый свет.

Толпа еще больше притихла. Виттель не поднимая головы, сосредоточив взгляд на своих калошах, будто никого не замечая, прохаживался вдоль сгрудившихся посельчан. Кое-где послышалось хлюпанье сердобольных женских носов. Но его слушали внимательно и не перебивали. Виттель пользовался неподдельным авторитетом у посельчан и военнослужащих. А он продолжал говорить, ни к кому явно не обращаясь, погруженный в свои думы:

– По закону, оно вроде и не положено. Как-никак, а все ж дикий зверь, да еще хищник к тому. И я, как воинский начальник, всю жизнь придерживавшийся Устава и дисциплины, как никто другой обязан это понимать и принимать. Но с другой-то стороны, как прикажете быть? Бросить? Пройти мимо, не обращая внимания? Как же! Человек – царь природы! Ему ли обращать свое высочайшее внимание на проблемы братьев наших меньших?! А вот, пройди раз мимо чьей-то беды, а затем вдругорядь и сам не заметишь, как сердце начинает покрываться шерстью. Сегодня ты прошел мимо сироты, отведя глаза, чтобы, значит душу свою не терзать, а завтра, глядь и уже не сироту, а мать родную, старую и немощную в дом престарелых налаживаешь, не забыв прибрать к рукам ее скудные метры жилплощади. А ведь она тебя ро́стила, лелеяла, ночами не спала и последний кус хлеба тебе отдавала, сама порой не доедая.

Мужчины, слушая откровения своего коменданта, который вообще-то говоря, был скуповат на такие излияния, молчали, стискивали челюсти, играя желваками на скулах. Каждому было что вспомнить. Сразу припоминались случаи из жизни, за которые было стыдно даже перед собственной памятью. Женщины же, как существа более ранимые уже нисколько не стеснялись своих слез стоящих в глазах и то и дело сморкались в концы своих платков. Хитрющий, как еврейский банкир, Митрич шестым своим чувством понимал, что толпа собравшихся уже достаточно подготовлена для того чтобы впасть в массовую истерику, поэтому продолжал накручивать:

– Все это было вчера, сегодня и будет завтра. А что будет послезавтра? Не знаете? А я вам скажу. Как там, в письме протопопа Аввакума к Симеону? «И сказал Господь наш чадам своим – Како вы со мной, тако и я с вами». Вот так и я вам скажу. Завтра некоторые из вас сдадут престарелых родителей в богодельню, а послезавтра ваши дети уже сдадут вас самих. А медведица, что ж? Она и так едва не при последнем издыхании, как та мать, уже махнула на себя рукой, лишь бы уберечь свое чадо родимое. Уже ни на что, не надеясь для себя, пришла к вам. И вам судить: жить ей и ее чаду на этом свете или нет. А вы как римские патриции вольны поднять большой палец кверху, либо опустить его.

Толпа зашевелилась, засопела. Из нее послышались нестройные выкрики самых нетерпеливых:

– Митрич, итить твою в кочерыжку!

– Не наматывай душу на кулак!

– Бабы вон, обрыдались уже, нервотреп ты этакий!

– И так от твоих слов тошнехонько! Ты лучше говори, что делать?! Чем подсобить?!

– Чем подсобить говорите? – делая вид, что призадумался, проговорил полковник, почесывая переносицу, хотя сам, втайне, уже вовсю ликовал.

– Да! Да! Будку ей, какую ни то сладить!

– Аль съестным, каким снабдить требуется?! – загомонили со всех сторон разом, как полярные гагары.

– Ну, ин, ладно-кось! – крякнуло Его непомазанное Величество и, огладив вздыбившуюся бороду, перешло к сугубой конкретике. – Будку не надо. У меня сарай почти пустой стоит – как-нибудь перекантуются. От вас же, дорогие сограждане, прежде всего, требуется ответственное понимание текущего момента. А для сего попрошу вас, во-первых, соблюдать технику личной безопасности. А именно – не толпиться и не подходить близко к сараю, потому как обилие посторонних запахов исходящих от вас пугают дикого зверя, а она мало того, что дикая и голодная, да к тому же еще и нервная до крайности, как собственно говоря, и каждая мать. Поэтому не давайте ей повода проявлять свою нервозность. К тому же не надо давать ей привыкнуть к людям, а то потом греха не оберешься. Ее дом – тундра. Оттуда она пришла, туда же она и вернуться должна.

Люди это и сами понимали без наставительных речей полковника, поэтому не возражали, а кивали, соглашаясь. Однако, говоря все это, Виттель в душе ясно осознавал, что врет, причем безбожно, ибо прекрасно знал, что прикормленный единожды белый медведь уже никогда не уйдет от человека по доброй воле. Привыкнув к дармовой пище, медведица уже никогда не сможет выйти на настоящую охоту. И это сулило поселку массу всяческих проблем в будущем. И тут возможны были только два выхода: договариваться через некоторое время с каким либо зоопарком, либо ждать трагического ЧП с печальным исходом для кого-то из местных жителей, которое положит конец и ее существованию. Но об этом сейчас не хотелось даже и думать. Ему, на данный момент, хотелось просто сохранить ей и ее ребенку жизнь, а там… как Бог укажет.

– Во-вторых, – загнул он второй палец, – постарайтесь все это как можно доходчивее объяснить детям и… собакам. Не подпускайте к зверю близко ни тех, ни особенно этих, потому как зрение у медведей не слишком хорошее, зато нюх отменный. А для них, что собака, что песец – все одинаково, любимое лакомство. Да. Так вот. Что же касается до благотворительных взносов в виде продуктов питания, то они не возбраняются. Это завсегда – пожалуйста. Рыбки там, тушенки, а паче того – сгущенного молока. Уж больно медведи до него охочи. Единственная просьба с моей стороны – не делать это стихийно и самостоятельно. Желательно чтобы вы прежде договорились между собой о том кто, когда и чего сможет внести в фонд охраны животного мира. Ну и что, вполне, само собой, разумеется, делать взносы настоятельно рекомендуется исключительно через меня. Сегодня я их уже покормил. А завтра, после вечернего развода, прошу ко мне, мы не гордые, от подношений сознательных граждан никогда не отказываемся. А сегодня попрошу вас разойтись и не создавать ненужного ажиотажа вокруг банального спасения несчастной животины.

После этих произнесенных слов, наиболее сознательные элементы из числа военных и гражданских, потянулись восвояси, на ходу договариваясь о том, чем и когда смогут пополнить рацион нежданной гостьи. Вслед за ними, немного погодя, двинулась и женская часть, горестно вздыхая и сочувствуя кормящей матери, попавшей в трудные условия. Проводив взглядом последних из доброхотов, Митрич еще раз проверил, как себя чувствует Мария Потаповна и, убедившись, что она уже начала успокаиваться, стал подниматься на свое невысокое крылечко. Стучать не стал. Пошарив по карманам, достал ключ на брелке в виде патрона и отпер дверь. В прихожей, предполагая, что жена сегодня будет не в духе от его выходки, стараясь не производить лишнего шума, разулся и разделся. Пытаясь придать своему виду немного благообразия, перед зеркалом прилизал на обе стороны редкие и клочковатые свои седины и вошел бочком на кухню, где за столом восседала хмурая Серафима Фроловна.

– А, Фимушка?! – делая удивленное лицо, козлом проблеял он. – Пришла уже?! Ну, вот и славненько! Как роды прошли? Ксения-то благополучно ли от бремени разрешилась?

– Благополучно, – буркнула супруга, не желая вдаваться в подробности, и привычно повела носом в сторону благоверного. Учуяв знакомый запах, привычно скривила недовольную гримасу. Его Величество опасалось, что верноподданная Фимушка (как ласково называл он ее в минуты хорошего настроения) прямо с порога начнет орать на своего монарха, по привычке уперев руки в крутые бока, но вот же странное дело, ничего такого не происходило.

– Садись есть, – хмуро предложила она, вставая с табуретки и направляясь к электроплите, на которой стояла кастрюля с борщем.

– Это хорошая идея! – обрадовано воскликнул он, хотя на его душе кошки уже не то что скреблись, а вовсю царапались. «Это что же это, значить, намечается? – недоумевал он про себя. – Если она с порога не кинулась, то, стало быть, злости еще не накопила в достаточном количестве, что ли? Охти ж, мне, несчастному». Он уже стал прилаживаться к столу, но жена, не оборачиваясь от плиты, повелительным тоном оборвала его намерения:

– Кво вазис, инфекция (что в переводе с божественной латыни должно было означать: куда прешь, зараза)? Иди руки хоть сначала вымой! Учишь, тебя учишь всю жизнь, а все без толку. Телевизор вон, с утра до ночи талдычит, чтобы мыли руки после улицы, да маски носили. Где твоя маска?

– Да иду я, иду, не шуми, – не стал артачиться он, направляясь к рукомойнику. – А на счет маски, ты мать зря говоришь. В наших широтах никакой вирус-шмирус не приживается.

Поплескавшись больше для порядку, чем для мнимой гигиены, он опять уселся за стол, где его уже поджидала большая тарелка до краев наполненная исходящим ароматом свеклы и сметаны борщем. Жмурясь от вкусного запаха, Митрич придвинул к себе еще одну тарелку, на которой лежали крупно порезанные, как он всегда любил, ломти ржаного хлеба, который супруга всегда пекла сама, игнорируя хлебобулочные изделия местной мини-пекарни. Круто посолив, выбранную горбушку (хоть зубов и порядком недоставало, но он с детства любил горбушки и ничего не мог с этим поделать), поднес, уже было, ее ко рту, но спохватился:

– А ты что же, мать, сама-то не ешь? Чай оголодала весь день в больнице-то?

– Да я в амбулаторской столовой перехватила на скорую руку между ее схватками, – отмахнулась Фроловна, польщенная, тем не менее, мужниной заботой.

– Ну и как там оно? Как Ксюха мальцом-то разродилась?

– Да все, слава Богу. Роды, правда, тяжелые были. Никак не хотел головкой вперед идти. Они обычно к этому моменту уже сами принимают нужное положение, а энтот, то ли запутался, то ли просто заупрямился.

– Ну-ну, – сделал заинтересованное лицо полковник, на мгновенье даже переставший хлебать наваристый борщ.

– Пришлось соваться туда, да за левую пяточку его проворачивать, – улыбнулась супруга, вспоминая дневные перипетии.

– Ишь, ты, за левую! Да как там определишь-то, какая у него левая пятка, а какая правая? – покачал он головой, усмехаясь в бороду, с застрявшими в ней хлебными крошками.

– Так на то меня и позвали, что я специалист, а потому и должна разбираться в таких тонкостях, – не без гордости парировала она сомнения мужа.

– Да, кто сомневался то?! – вскинулся Митрич.

– Ты мне, старый, зубы-то не заговаривай. Я ведь все твои увертки за полвека вдоль и поперек изучила, – невесело покачала она головой. – Ты лучше скажи, что там у вас в верхах говорят про сегодняшнее? Наверняка ведь по вашим каналам что-то уже известно. А то, я как услыхала про это дело, утром еще, так у меня будто оборвалось все внутри.

«Слава Богу, кажется, пронесло над головой» – с облегчением подумал комендант, бодро работая ложкой в тарелке. Однако, принял серьезный вид, решив разом убить двух зайцев – отвести угрозу скандала из-за медведицы и уговорить жену хотя бы на временную эвакуацию.

– Ну, – начал он нарочито хмуря брови, – телевизор то наверное и сама смотрела, значит видела, что там и как.

– Да уж насмотрелась по всем каналам. Весь день показывают, – закивала Фроловна, соглашаясь. – А все ж таки может среди вас-то военных известно больше чем нам, раз генерала поставили начальником?

– С чего это ты взяла? У меня прямого телефона с Генштабом нет.

Но жена не обращая внимания на его реплику, продолжала изливать в пространство свои страхи:

– Нам от – людям простым чего ожидать от новых властей? Я ведь не за себя волнуюсь, мне уж семь десятков, я за детей да за внуков с правнуками переживаю. С бабами давеча в амбулатории разговаривала, так все бают, кто во что горазд. Одни говорят, что-де раз военные пришли к власти, то значит, порядок навести должны. Другие иное думают. Вроде того, что раз военные при власти, то и сама война недалече. Вот я вся в сомнениях и сижу тут одна, пока ты со своими медведями дружбу водишь, дурень старый.

– Насчет того, что война недалече, так она и так ходит вокруг нас, да около. Что оттуда, что отсюда, все равно все ракеты через нас полетят. География у нас такая, – проворчал он, раздумывая попросить еще добавки или воздержаться, перейдя к чаю, что остывал в огромной фарфоровой кружке, присланной в подарок внучкой на его семидесятилетие.

– Так делать-то нам что?! – требовательно воззрилась она на своего старика. – Зачем мне бежать? За сахаром или за мукой?

– За умом, дурында! – встопорщился он нежданно. – Ты еще те пятнадцать килограмм гречки не слопала, что по весне хапанула! Ни што, мыши помогут!

Серафима Фроловна уже совсем было ринулась в контратаку на Его плешивое Величество, но неожиданно для себя самой сдулась прямо на взлете. Хитрым своим бабьим умом смекнув, что в смутные и от того опасные времена негоже ссориться с человеком в родне у которого стоит, почитай, все НАТО, да и привыкла она за уже пять десятков лет к его храпу на соседней подушке. Обиженное выражение на лице, однако, все же изобразила, присовокупив к нему, как мелкое подрагивание губ, так и трепет ноздрей, что говорило о ее готовности разрыдаться от несправедливых попреков в любую минуту. Это всегда было ее оружием и козырным аргументом в любых семейных спорах. И оно зачастую срабатывало, чем Фроловна пользовалась беззастенчиво уже на протяжении более полувека. Митрич, который, несмотря ни на что, сохранил в себе сентиментальность германских бюргеров, был внутренне человеком мягким и добрым, а потому не любил семейных скандалов, ни в каком виде, считая их чем-то чужеродным в семейной жизни. И видя, в каком пограничном состоянии, находится, все еще любимая им женщина, решил сбавить обороты, считая, что с последней фразой, слегка дал лишку. Как привести дражайшую супругу в благодушное расположение, не затратив слишком много усилий, он тоже за полвека совместной жизни вполне научился и на этот раз не задержался с применением верного рецепта:

– А хорош, однако, борщ, ты мать сварганила! Ничего не скажешь – молодец! Мастерица! Так бы вместе с тарелкой и съел!

– Да зачем же с тарелкой?! – зарделась польщенная похвалой хозяйка, живо вскакивая с табуретки для того, чтобы верноподданнейше подать мужу из кастрюли добавки. – Вон целую кастрюлю наварила!

Его Величественно, довольно оглаживая бороду, милостиво, кивком головы, разрешило ей налить в тарелку еще одну порцию, что и было моментально исполнено. Отметив про себя, что муженек опять вернулся к состоянию благодушия, граничащего с нирваной, она все ж таки не утерпела и решила зайти с другого бока. Подперев рукой, несмотря на прожитые годы, все еще пухлую и упругую щеку и с теплотой, но, все же по-хозяйски оглядывая своего, знакомого до последней кровиночки старика, завела льстивым голосочком Лисы Патрикеевны:

– Говорят сегодняшние испытания установки прошли в штатном режиме и без замечаний.

Комендант кивнул, не отрываясь от наваристого борща. Затем решив, что кивка, пожалуй, будет маловато, добавил:

– Да. Все прошло на редкость удачно. Москвичи из комиссии были довольны.

– Вот-вот, – подхватила Фроловна, – а то мы уж испереживались все. С предыдущих-то испытаний фокусировку-то отладили, чай нет? Да и со вторым контуром по герметичности были проблемы, опять же.

Митрич от неожиданности аж поперхнулся, зайдясь в долгом старческом кашле. Заботливая супруга постучала кулачком по его спине.

– Да ты в своем ли уме, старая?! Ведешь такие речи! Это же военная тайна с тремя нулями![15] – продолжая кашлять, возмущался полковник. – И откуда ты, находка для шпиЁна, нахваталась такой информации?!

– Да, что же я чурка безглазая, да глухая, что ли?! – сразу набычилась супружница. – Бабы с утра в магазине, да амбулатории только о том и говорят – о теракте, да об испытаниях. У всех ведь мужья, так или иначе, с этим связаны. Вот дома с женами и делятся под одеялом.

– Боже мой! – схватился Виттель за реденькие височки. – И как тут прикажете соблюдать режим секретности, если каждая баба, стоя в магазине, обсуждает тонкости и детали военных экспериментов?! Да врагам и шпионов на объект засылать не надо и предателей вербовать. Проще договориться с продавщицей из сельпо.

– Да, ладно тебе, старый! Разбушевался, тут, как холодный самовар! Все же кругом свои. Сколько лет тут уже вместях обретаемся. Кого чужого уж давно бы выявили. Сами. Без вас.

– Всё! Ухожу в отставку! По причине профнепригодности! – деланно взрыднул он, яростно раздавливая ложечкой лимон, плавающий в чае.

– Как же! Ты подашь, жди! Я уже все жданки съела! – проворчала она.

Подождав, пока не на шутку расстроенный утечкой информации муж успокоится и придет в себя, она, нисколько не смущаясь, решила продолжить уже начатое ей дело по подрыву престижа и обороноспособности страны:

– Однако ж, бабы говорят, уж больно страшенное оружие выдумали Николаич с Сергеичем. Вроде как оно все живое и неживое изничтожает на большом расстоянии. Правда, ай нет? – глядя в глаза, вкрадчиво спросила она мужа.

– Гмм, – глубокомысленно промычал полковник, а затем махнув рукой на все подписки и расписки, данные им в свое время, тем более, что ранее никаких таких бесед на данную тему он себе с Фроловной не позволял, приблизил к ней близко-близко свое, заросшее бородой лицо и делая страшные глаза, начал тихо, едва не шепча:

– Ну, раз уж ты и так почти все знаешь, мать, то скажу напрямки и по чести, хоть и не сносить мне головы опосля, если ты меня выдашь по своей женской дурости…

– Да, что ж ты батюшка такое говоришь-то? – закудахтала она. – Да когда это я тебя выдавала?!

– Клянись, что никому, ни единой душе не скажешь об этом, – смастерив донельзя печальное и серьезное лицо прошептал он, с трудом сдерживаясь, чтобы самому не расхохотаться.

– Вот как Бог свят! – истово перекрестилась она на кактус, стоящий на подоконнике, за неимением иконы.

– Чтой-то ты крестишься?! – ехидно заметил он ей. – Комсомолкой ведь была.

– Была, была, батюшка! – охотно закивала она, снедаемая любопытством. – А ить комсомол от был-был, да и сплыл, а Боженька-то при своей должности, так и остался. Вот и меркуй, что почем – резонно заметила она мужу в ответ на его сомнения.

– Ну, ладно, – не стал он с ней спорить. – Слушай тогда сюда. Аппарат, созданный ими, действительно может стать самым грозным оружием, когда-либо придуманным человеком. Это факт, – поднял он указующий перст кверху для вящей убедительности. – Это типа лазера, что выжигает на своем пути все, что ни попади. И против него у супостата нет и никогда не будет ничего, чтобы противопоставить ему. Это тоже факт.

– Да, ну! – в восхищении воскликнула половина баварского Величества.

– Вот, тебе и ну! – передразнил он ее. – Однако же и тут есть своя закавыка, – сделал он многозначительную паузу и строго поглядел на нее, еще пуще нагоняя страху и восхищения.

– Какая!?

– Но все это при одном условии – если мы первые закончим испытания и примем его на вооружение. И это тоже, к сожалению, факт.

– Почему к сожалению?!

– Потому что враги тоже об этом знают. А значит, постараются изо всех сил не допустить этого, – уже на полном серьезе сообщил он.

– Как это не допустить?! – изумилась еще больше Фроловна. Ей как-то и в голову не могла прийти мысль о том, что такие вопросы могут решаться сверхдержавами быстрым и радикальным способом.

– А вот так! Зная, что у нас вот-вот на подходе такое оружие, которое может не просто поставить Америку на колени, а и вовсе уничтожить ее за пару-тройку минут, причем без последствий в виде радиации или еще чего-либо, они, пользуясь тем, что у нас временная неразбериха во власти, могут просто разбомбить нас. Именно сейчас. Потому что, как только мы примем аппарат этот на вооружение, нас уже ни с какого боку укусить будет нельзя. А это люфт, примерно в год-полтора.

– Да как же это так?! – вновь закудахтала она, округляя в изумлении глаза. – Вот так, запросто и безнаказанно разбомбить?!

– Конечно. Пока там, наверху делят портфели, никто не решится, не только ответить, но и попытаться остановить выпущенные по нам ракеты.

– А как же генерал-то, который выступал днем? Как бишь его? А, Афанасьев! – не сразу припомнила она. – Его же вроде как поставили командовать? – не переставала удивляться и в то же время засыпать вопросами жена.

– Поставить-то поставили, да ведь власть от такая штукенция, мать ее ети… – почесал он за ухом. – Её мало объявить. Надо чтобы с этим еще и все согласились. Мы тут сидим и не знаем, что там в столицах-то творится. Кто признал, кто не признал. Да и на международном уровне.

Митрич еще немного посопел, задумчиво оглаживая бороду, а затем добавил, как бы про себя:

– Да и то сказать, по закону, вишь, не в свой черед он за царский венец ухватился, вот беда. Могут ведь и вовсе не признать. Так что, смутно сейчас на Руси-матушке. И боюсь, что этим постараются воспользоваться наши недруги.

– Охти ж, страсти Господни! – мелко закрестилась бывший комсорг медучилища.

– Вот и я к тому. Днем разговаривал с Ивановым…

– Это который военпред из Москвы с комиссией по приемке прилетел? – перебила мужа всезнающая жена. – Он там, в генерал-лейтенантах бегает.

– Ну, ты, мать, и скажешь, – хохотнул он. – Слово то, какое придумала: «бегает»! Да не сбивай меня с толку. Так вот. Он настоятельно рекомендует тебе завтра лететь с ним на материк.

С этими словами он посмотрел на свою «половину» долгим и слегка печальным взглядом, как бы уже не прощаясь. Она, перехватив этот взгляд, только широко разинула рот в полном и неподдельном изумлении, как будто он сморозил какую несусветную глупость, на которую-то и ответить сразу не мочно. Наконец, через некоторое время, придя в себя, выдала на гора:

– Вот смотрю я на тебя, старый, и все больше убеждаюсь: чем старей – тем дурней ты становишься. Да неужели ты хоть на миг мог подумать, что я тебя оставлю тут одного, а сама уеду, как ни в чем не бывало?!

– Уезжала же… – не преминул он вставить ей шпильку.

– Да. Уезжала. Не спорю. Но по другим причинам, а не из страху. Детей надо было устраивать, да и здесь ничего не было. Все позакрывалось. И тебе тогда ничего окромя твоих пьянок ежедневных не угрожало. Так что ты кислое с пресным не смешивай.

– Не поедешь, значит? – пряча в бороду теплую улыбку, строго спросил он.

– И-и, не думай даже об этом! – замахала она на него руками.

– А ежели ракеты полетят на нас? – хитро прищурился он, втайне гордясь своей супружницей.

– Ну, так что ж? Полетят и полетят, – спокойно и без лишних эмоций согласилась Фроловна, а затем принахмурив брови, соображая что-то про себя, выдала. – Баллистические – вряд ли. Чай там тоже не дураки сидят, в америках этих. Знают, поди, что обратка завсегда будет. Не нынче, так опосля. А крылатые? – тут она опять немного задумалась, но быстро нашлась. – У «томагавков»[16] от энтих, я слышала, в последней модификации дальность от менее 2000 километров. Да и то производство мелкосерийное только началось. Сыроватая, вишь, модель. Так что вряд ли их задействуют. С Востока – далеко, не дотянутся, да и «Клевер» на Котельном[17], в случае чего прикроет. С Западу – не пройти, тамотко на Кольском стоит едва не дивизия С-400, ужо не пропустят, да и флот – того, всегда спит вполглаза. Остается – Север. «Лансеров»[18], у американцев в этом районе, нет и не предвидится, да и мало их, на запчасти все растащили ужо. «Спириты»[19] – не катят, потому, как не приспособлены для войны в широтах высоких, покрытие у них малозаметное уж больно сильно обледеневает, а значит и проку от него никакого нетути, да и могут нести токмо бонбы, брюхо у них, вишь, под ракеты не приспособлено. Остаются тока «пятьдесят вторые», которые мне ровесниками будут. С энтими – смех и грех. Ну да их и видать за тыщу километров, как муху на стекле. Ежели наш «трилистник»[20] не проспит, то отобьемси. Скоростенка-то у «топоров» не ахти будет. Дозвуковая. Не чета «Кинжалам»[21] будут. Наши летуны, что на «МиГах»[22] у нас тут околачиваются, если допрежь того не вылакают весь спирт[23], то завсегда успеют перехватить все ихние ракеты. Так что, батюшка, я так по-старушечьи прикидываю, с воздуха нам не грозит ничего. А за море – не скажу. Не знаю. «Подсолнух»[24] то еще тока-тока смонтировали, а в деле не проверяли. Или проверяли, да я не усмотрела?

Митрич как открыл рот в начале монолога супруги, так и сидел с ним, выпучив глаза и делая судорожные движения челюстями, чтобы его хоть как-то захлопнуть. Всякого мог он ожидать от своей «половины» за полвека «мирного сосуществования», как иногда в шутку называл он их брак, но тако-о-ого! Сидел, чувствуя себя дурак дураком, и никак не мог понять, кто сидит напротив него, подперев в задумчивости щеку рукой – фельдшер-акушер или Начальник Главного оперативного управления, умело скрывающийся под личиной простоватой на вид и в речах пожилой женщины. Он, в свое время, окончивший академию, и то с трудом мог оперировать подобными сведениями и тактико-техническими характеристиками вооружений. Она – баба абсолютно безграмотная в воинском деле, не отличающая танк от бэтээра, дала полный стратегический расклад всего Северного ТВД.[25] Наконец, сделав над собой невероятное усилие, он кое-как, при помощи руки сумел вправить отпавшую челюсть и с нескрываемым опасением, рискнул поинтересоваться у глубоко законспирированного сотрудника КГБ, в этом он уже почти не сомневался, которого ему подсунули пятьдесят лет назад:

– Ты, это, мать, где же успела нахвататься таких секретных сведений?

– Дык, – ухмыльнулась та, – чай не в пустыни живем. Люди-то кругом военные шарахаются. А в магазине-то пока стоишь в очереди, чего только не наслушаешься. Не от самих мужиков, так от женок ихних.

– Вот так вот живешь-живешь с человеком и не знаешь, что он и не человек вовсе, а ходячий «сборник индексов ГРАУ»,[26] – покачал он головой, не переставая, однако, удивляться аналитическому складу ума этой кочки, что сидит напротив него.

– Так что, никуда я не полечу. А тем более сейчас не оставлю тебя один на один с этой страшилищей, старый ты греховодник! – кивнула она в окно, где виднелся край сарая. – Всюю то жизнь, норовишь мне какую ни то свинью подложить, аспид проклятый, и вот на тебе. Дождалась. При живой-то жене в дом медведицу приволок. Срам, да и только! Что люди-то скажут?!

– Пустое, мать, баешь, – пристрожил он начавшую было заходиться неправедным гневом супругу. – Никаких таких срамных мыслей на ее счет у меня не имеется. Просто пожалел, пропадет ведь сама и дите ее с нею. И народ ничего не скажет. Проинструктировал уже. Люди с понятием, в отличие от некоторых несознательных элементов.

Все же желая как-то смягчить вновь чуть было не вспыхнувшую перепалку и желая потрафить своей Фроловне, Митрич опять хитренько пряча улыбку в бороду спросил:

– И как это ты, Фимушка, не испугалась-то ее? Я ведь сарай-то закрывать не стал, думал, что раньше тебя до дому вернусь.

– Как не испугалась? Испугалась, конечно, спервоначалу. К дому подхожу, ан глядь, на талом-то снегу во-о-т такенные лапищи медвежьи, – развела она руки в стороны. – Пригляделась и вижу, что они, следы энти, вровень с твоими идут. Ага, думаю, значит рядом шли. Следы ровные, да размеренные, значит шли не торопясь, вроде как на прогулке. А там уж и маленькие углядела, – принялась она охотно пояснять. – Еще ближе подошла, смотрю, вроде как кровь на снегу, будто драли кого. Опять испугалась. Пригляделась. Думаю, если бы моего сожрали, то протез от наверняка бы остался валяться, да и калоши, а тут только копыта и видать. Вспомнила я про полть оленины в сараюшке. Да и след твой усмотрела, к крылечку ведет. Ну, думаю, живой значит окаянец. А из сараюшки, слышу, ворчанье, да сопенье. Думаю про себя «раз старика моего не тронул, то и мной может побрезгует». Заглянула. Смотрю, она там забилась внутри, скалится, а передней лапой к себе медвежонка прижимает, вроде как сама опасается. Я ее не стала дразнить, конечно, духом своим, развернулась, да и пошла до дому. Потому как женщина женщину, какая бы она не была, а завсегда понять сможет, и войти в ее положение. А там, немного погодя, и народ стал собираться, в курсе видать. И агитацию твою слушала опосля. Ажно чуть не прослезилась сама. Вот, – закончила она свое повествование, чинно сложив руки на коленях.

– Купер[27] ты наш Фениморушка! – засмеялся старик, вставая и обнимая за плечи свою ненаглядную бабку. Та, в ответ зашмыгала носом, накладывая на его узловатые руки свои пухлые ладошки.

II

Выпроводив из кабинета этого «гаденыша», как успел про себя окрестить старлея Уржумцев, он не стряпая набрал номер амбулатории. К трубке долго никто не подходил. Андрей Семенович уже хотел было ее положить, как на том конце явно запыхавшийся голос терапевта просипел:

– Терапевтическое, слушаю.

– Здорово, Григорич! – обрадовано поздоровался Уржумцев, узнавая голос заведующего терапией. – Ты как будто стометровку с барьером пробежал.

– Семеныч, ты что ли?! – отозвалось в ответ. – Еле признал тебя. Ты там еще не весь на сопли изошел в карантине?

– Да нет, не весь еще. Кое-что осталось, – хохотнул майор.

– Чего там у тебя такое, что ты меня от телевизора оторвал?! – возбужденно спросил врач.

– А что, – майор кинул взгляд на часы, – оторвал тебя от лицезрения парада?!

– Да какого, черт возьми, парада?! Ты в своем уме?! – чуть не взорвалась трубка в руке Уржумцева.

– А что случилось-то? – уже с беспокойством спросил майор.

– Телевизор включи, дурень!

– Да нет у меня в кабинете телевизора, ты же сам знаешь. Ты толком скажи, что стряслось? – уже не на шутку взволновался старший дозиметрист.

– Тогда радио включи! Теракт в Москве. Прямо на параде! Бомбу взорвали! Прямо на трибуне! Все правительство наше поубивало разом! – выдавал информацию доктор, будто телеграфировал короткие сообщения.

– Да ты что?!

– Вот тебе, и что!

– Ладно. Сейчас включу, – упавшим сразу голосом сказал майор.

– Включай, – разрешил Григорьевич. – А звонил-то ты зачем?

– Да я тут, – сразу начал мямлить Уржумцев, понимая всю незначительность своей просьбы.

– Ну, говори, говори, – поощрил его терапевт.

– Да, вот хотел сказать, что направил к тебе старшего лейтенанта Шептицкого…

– Что с ним? – перебил его доктор.

– Собственно, ничего такого. Просто хотел, чтобы ты дал заключение о его состоянии здоровья, препятствующем несению службы, – совсем уже поникшим голосом поведал Уржумцев, впрочем, не вдаваясь в подробности.

– Это который Шептицкий? Из «паркетных»?

– Ну да. Он самый. Я как-то рассказывал тебе о нем. Пренеприятный типчик.

– Ой, Андрюха, ну ты прям наивный нанайский парень, как я погляжу.

– А что не так-то?

– Да все не так. Я не даю никаких заключений. Единственное, что я могу, так это на основании выявленных симптомов направить его на комиссию. А уж там, хирург, травматолог, ЛОР, невропатолог, уролог, маммолог, проктолог, гинеколог и патологоанатом, пусть дают заключения, каждый по своему профилю.

– А гинеколог-то зачем? – обалдел майор.

– Шутка, – коротко бросил Григорьевич.

– Ну, ты его примешь, если что? – с надеждой спросил приятеля Уржумцев. – И пожалуйста, постарайся найти у него что-нибудь этакое, да позаковыристей.

– Ладно, постараюсь, – добродушно пророкотала трубка и запикала короткими гудками.

Майор осторожно положил трубку и вспомнив о чем шел разговор до этого, метнулся к приемнику, стоящему на верху шкафа с хранящимися агитационными плакатами. Включил. Как раз шел репортаж с места трагических событий. Там же, стоя у шкафа, прослушал ленту новостей связанную с последними событиями на Красной площади, и глубоко призадумался. В связи с последними событиями, грозящими явной смутой, еще неизвестно чья сторона одержит верх в будущем конфликте за власть. А конфликт непременно будет, майор в этом нисколько не сомневался. Сам-то летёха, так себе, гугно на палочке, а не человек, но вот в каком стане окажется его папаша, пребывающий сейчас в немалых чинах, это был вопрос из животрепещущих. До сей поры, папаша явно чего-то опасался, если скрыл в такой глуши своего единственного и от того наверняка любимого отпрыска, никак не способствуя взлету его карьеры. А что будет сейчас, после этих событий? Останется ли он на месте, воспарит ли в поднебесье или камнем рухнет вниз? Это будет зависеть от того, к какой партии он сумеет примкнуть – к победившей или проигравшей. И на этом фоне история со злополучным рапортом может оказаться куда более опасной для карьеры самого Уржумцева, чаявшего не сегодня, так завтра получить вожделенные погоны подполковника, да и смотаться отсюда, пока последние зубы не растерял от цинги. В сложившейся ситуации, рапорт, лежащий в верхнем ящике письменного стола, был совсем некстати.

III

Окрыленный советом майора, Шептицкий ринулся было в амбулаторию, но потом вспомнил, что давненько не менял своего исподнего белья, а щеголять перед врачом в несвежих трусах и еще более несвежих, да еще и с дыркой носках, было для него, как говорится, не комильфо. Поэтому он, прежде чем идти к врачу, решил срочно принять хотя бы душ, а заодно и сменить одежду. Круто развернувшись, он скорым шагом направился к длинному одноэтажному зданию, где находилось общежитие для не обремененных семейными узами офицеров. Комнаты для офицеров располагались по обе стороны длинного как чулок коридора. Его комната под номером 36 располагалась в самом конце коридора. В общежитии было пустынно в это время, как в Сахаре. Часть офицеров несла дежурство, часть отсыпалась, а еще часть проводила время в общественных местах – клубе, спортивном комплексе или столовой. По неписаному правилу офицерского братства, двери в комнаты закрывались только на защелку, и поэтому войти в любую из них можно было без труда – всего лишь отжав дверную ручку. Арнольду было крайне непонятно это обобществление, и он в нарушение традиций, в свою дверь велел врезать замок. Подойдя к своей двери, он вытащил ключ и вставил в замочную скважину. «Хмм, – подумал он, проворачивая ключ, – я ведь точно помню, что закрывал дверь на два оборота, а получается, что только на один. Интересно». Открыв дверь, он не стал сразу заходить внутрь, а осторожно, не переступая порога, заглянул в комнату. Осмотр ничего подозрительного не выявил. Следов пребывания кого-то постороннего не было. Немного потоптавшись, он перешагнул порог и очутился в небольшой, но уютной комнате, где располагались кровать, диван, платяной шкаф, письменный стол и тумбочка с телевизором. Ничего особенного – обычный набор «трехзвездочной» гостиницы в какой-нибудь Сызрани. Сразу открыл дверь в санузел – никого. Вдохнул с облегчением. «Может я и сам все-таки всего на один оборот закрыл?» – подумал он, поуспокоившись немного. Но не тут-то было. Окидывая внимательным взглядом комнатенку, вдруг неожиданно обнаружил на письменном столе конверт. Обычный, почтовый конверт, как и сотни тысяч его собратьев, разве что без адреса получателя и отправителя. Сердце Шептицкого бухнуло, как молот по наковальне. Раз, еще раз. Дрожащими руками, будто кур воровал, взял его со стола. Конверт был не запечатан. На ощупь чувствовалось, что он не пустой. Сунув пальцы внутрь, нащупал листок бумаги. Вытащил. Раскрыл, сложенный пополам тетрадный листок в клеточку. Ровные и крупные буквы письма не оставляли сомнений в отправителе. Почерк отца он узнал бы среди тысяч иных. Быстрым взглядом пробежал глазами по строчкам. «Здравствуй, Арни! Пишу тебе с подвернувшейся оказией. Почему редко звонишь? Я уж не говорю о том, что практически не пишешь. Мы все тут беспокоимся о твоем самочувствии, особенно мама. Все-таки Север – самое полезное для здоровья место, но в твоем случае спасительное. Думаю, что ты понимаешь, о чем я говорю. Тучи над твоей головой, кажется, понемногу начинают рассеиваться, но нужно еще некоторое время, чтобы все успокоилось. Я работаю в этом направлении. Когда в следующий раз захочешь позаимствовать у меня денег, не забудь вернуть их купюрами того же самого достоинства, что и брал. Кстати, твоя знакомая И. шлет тебе привет и присоединяется к нашим с мамой пожеланием тебе доброго здоровья. Это письмо, как ты верно уже заметил, я посылаю не через почту, а через хорошо знакомого и доверенного человека. По его прочтении, верни ему назад. Слушай и исполняй все, что он тебе скажет, как если бы это исходило от самого меня. Надеюсь, что ты не разочаруешь нас с мамой». Письмо было туманным и одновременно достаточно красноречивым. По всему выходило так, что отец был не просто в курсе «проделок» любимого сыночка, но и в какой-то мере его сообщником, если не сказать тайным руководителем. Раздумывая над письмом отца он не заметил, как входная дверь тихо отворилась и за его спиной появилась человеческая фигура одетая не в привычную для этих мест форму, а в столичный «прикид» одного из многочисленных военпредов прибывших с генералом Ивановым для оценки проводимого сегодня эксперимента. Кто это был, понять оказалось совершенно невозможным, потому что на голове гостя была надета черная «балаклава», полностью скрывающая черты лица. Знаков воинского отличия тоже разглядеть не было никакой возможности. Они были тщательно скрыты под накинутым башлыком. Он неслышно положил руку на плечо Шептицкого. Тот вздрогнул от неожиданности и повернулся всем телом к вошедшему.

– В-вы, к-кто?! – взвизгнул он от неожиданности фальцетом.

– Не шумите, Шептицкий. Это не в ваших интересах, – спокойно произнес неизвестный в прорезь маски. – Я тот, кто указан в письме вашего батюшки.

– Как вы сюда вошли?! – чуть сбавив тон, но, все еще дрожа телом, спросил Арнольд.

– Хватит лепетать глупости! – прошипел «почтальон». – Я, честно говоря, думал, что вы будете поумнее. По крайней мере, со слов вашего отца.

– Вы знаете моего отца?

– Говорят, что на детях природа отдыхает. На вас она основательно потопталась.

– Что вы имеете в виду? – уже обиделся Шептицкий.

– Отдайте мне письмо, как было велено, и садитесь, – повелительным тоном сказал гость и буквально вырвал письмо из рук старлея, самого толкая к креслу. Повелительный тон, с каким он разговаривал с хозяином вкупе с властными манерами, наводили на мысль о немалых чинах визитера.

Всегда привыкший уступать грубой силе, Арнольд и на этот раз подчинился, наконец, уразумев, что этот хам, в принципе не должен ничего плохого ему сделать. Арнольд буквально упал, как подкошенный в кресло возле стола, и прижухался там, зажав руки коленями. Пришелец вольготно разместился на диване. К чести Шептицкого, следует отметить, что он довольно быстро пришел в себя и уже через несколько мгновений с интересом поглядывал на визитера, ожидая от него следующих шагов по налаживанию контакта. А тот, в свою очередь не спешил с вручением «верительных грамот», внимательно оглядывая хозяина с ног до головы, словно прицениваясь. Первым нарушил молчание генеральский сын:

– Я так полагаю, что вопросы типа с кем имею честь, не имеют практического смысла?

– Верно. Для вашей безопасности будет лучше, если я останусь «мистером Икс».

– Ладно. Не буду настаивать, хоть и неприятно вести тайные беседы неизвестно с кем.

– Почему сразу тайные? – удивился собеседник.

– Ну не светские же разговоры вести под маской и с конспирологическими ухищрениями, упомянутыми в письме отца? – в свою очередь выдал порцию удивления Арнольд уже окончательно пришедший в себя.

– Ну, вот теперь я действительно вижу перед собой сына Стефана Станиславовича.

– Степана Станиславовича, – поправил его старлей.

– Не суть, – отмахнулся тот. – Однако, не гоже отказываться от истинных имен своих предков, павших в священной борьбе за рiдну Краину и благородные кости которых лежат по закарпатским схронам.

Арнольд поморщился от пафосных речей незнакомца, затронувшего тщательно оберегаемые семейные тайны семьи Шептицких. Однако, оброненная собеседником фраза сразу раскрыла перед ним лагерь из которого к нему заявился незваный посланник. Неверно истолковав гримасу на лице Шептицкого, гость поспешил его успокоить:

– Не волнуйтесь. Я проверил вашу комнату. Никаких «жучков» в ней нет. Можете говорить, совершенно открыто.

– Что вы имеете мне сообщить? – попытался взять быка за рога дозиметрист.

– Прежде всего, мы хотим поблагодарить вас за оказанные нам в прошлом, хоть и небескорыстно, услуги, которые помогли нам несколько скорректировать наши научные изыскания в деле усовершенствования средств химической обороны стран альянса.

– Т-а-а-к, – протянул Шептицкий, до которого стала доходить мысль о некоей связи своего отца и его опрометчивого, о котором-то он не слишком и жалел, поступка, совершенного в порыве страсти к роковой красотке Ингрид, – выходит мой отец, как минимум, в курсе всех моих контактов с вашими представителями?

– Беру свои слова обратно. Вы на редкость сообразительный, для своих лет, молодой человек! – хохотнул гость из-под маски. – Скажу даже больше. Именно фигура вашего отца и является центральной во всей этой кутерьме, которая сложилась вокруг вас. И я даже уверен, что именно он, а ни кто иной, подвел к вам эту не безызвестную Ингрид. И операцией по вашей вербовке руководил он сам. Так что, позвольте поздравить вас с продолжением дела династии борцов с москальским режимом.

– Ага, – не нашелся, что ответить Шептицкий.

– Ладно, – сжалился над ним гость, – это все лирика, не имеющая отношения к нашему разговору. У меня, действительно, не так уж много времени, чтобы засиживаться тут с вами, ведя речи на патриотическую тему. Из письма отца вы видимо уяснили, что все исходящее из моих уст должно быть вами принято к безусловному исполнению, так?

– Да, – коротко кивнул старлей, уже начиная догадываться какое задание ему сейчас дадут.

– Ну, так вот, – продолжил посланник, – эксперимент, успешно проведенный сегодня утром на вашей базе, крайне заинтересовал и даже встревожил наших друзей из-за океана. По имеющимся у них сведениям, в случае дальнейшего успеха в продвижении этого типа оружия, основанного на новых физических принципах, может в корне изменить сложившийся десятилетиями баланс между основными соперниками.

– Да, – согласился Шептицкий, – основные принципы воздействия аппарата на материальные объекты мне, более-менее, известны. И они довольно впечатляющи.

– Вот именно! – поднял к верху указательный палец визитер. – А вы представляете, что будет с нами, с вами, да и всем цивилизованным миром, попади оно в руки ваших оголтелых вояк, если они, каким-то чудом, дорвутся до власти?

– Президент Бутин, мне кажется, не относится к числу маньяков, жаждущих пролития рек крови, – попробовал возразить Арнольд.

– Какой Бутин?! Вы что, с Луны свалились и не знаете, что происходит у вас в стране?!

– А что происходит?! – округлив глаза, спросил Шептицкий, привставая с кресла.

– Час назад, во время военного парада на него самого и на почти всех членов его правительства было совершено покушение смелыми до отчаяния заговорщиками из числа правильно ориентированных граждан. Была взорвана мощная бомба, прямо под трибунами со зрителями. В общем, никто не уцелел.

– Шутить изволите?! – не поверил ему Арнольд.

– Да уж, какие тут шутки? – хмыкнул гость. – Включите телевизор. Убедитесь сами. Только ненадолго залипайте к нему. Мне нельзя у вас долго оставаться.

Шептицкий протянул руку и нажал на кнопку включения телевизора. Тот быстро засветился экраном. Как раз показывали последние события с места происшествия. Минут пять из телевизора доносилась бойкая дробь репортеров, комментирующих происшествие на фоне повторяющегося взрыва.

– Убедились? – спросил пришелец, которому быстро надоело лицезрение хоть и приятного, но уже приевшегося зрелища.

– Да, – ответил Шептицкий, еле ворочая языком, от увиденного.

– Вот видите, народ восстал, наконец, против тирании олигархов и коррупционеров, – слегка усталым голосом, проговорил он, как будто уже в сотый раз, повторяя нерадивому ученику домашнее задание. – И вы думаете, что этим единичным актом все и закончится!? Отнюдь! Власть так просто не отдают. За нее сейчас развернется самая жестокая борьба среди кланов и группировок. И самое страшное, что среди этих группировок есть такие, которые мечтают о реванше за якобы разваленный извне Советский Союз. Они, в своей слепоте, не понимают, что мир уже далеко шагнул от всего этого и возврата в прошлое уже не потерпит. Все имеющиеся пустоты былого влияния сверхдержавы уже заполнены иными игроками и ни за что не откажутся от своих приобретений.

– К чему вы мне тут устраиваете политпросвещение? – вяло перебил говорящего, Арнольд. – Я и без ваших нравоучений знаю, что такое революционная ситуация в разгаре наложившихся друг на друга кризисов.

– А к тому, – продолжил нисколько не смутившийся визитер, – чтобы вы ясно осознавали наши с вами общие цели и задачи.

– И каковы же наши общие цели? – усмехнулся Шептицкий одними уголками губ.

– Наши общие цели заключаются в сохранении сложившегося после распада СССР равновесия.

– А оно, по-вашему, все еще существует?

– Пока, да. Мы, я имею в виду западную цивилизацию, за эти годы в значительной мере сократили общее количество вооруженных сил, но значительно усилили высокотехнологичную их составляющую. Россия, при сокращении армии, модернизировала свою ядерную компоненту. Таким образом, на данный момент времени, сложилось, хоть и шаткое, но все же равновесие. И малейшие колебания в ту или иную сторону, грозят его нарушить.

– Иными словами, вы хотите сказать, что сегодняшние испытания являются угрозой для сохранения равновесия?

– Вот именно. Будь Россия нормальным цивилизованным государством с подлинно рыночной экономикой, сменяемой и демократической властью, соблюдающим и гарантирующим все свободы для своих граждан, не вмешивающимся в дела соседних стран, этот технологический рывок не был бы таким страшным. Находясь под пристальным международным контролем, он бы послужил всему человечеству, ну хотя бы в борьбе с какой-нибудь астероидной опасностью. Но нынешняя Россия, вместо того, чтобы занять подобающее ей место в международной системе разделения труда, хочет воспользоваться своим, так нежданно свалившимся на нее, военным преимуществом, чтобы диктовать миру свои условия сосуществования. Мы, как передовая часть западной цивилизации, конечно, постараемся в ближайшие сроки нивелировать этот процесс. И у меня нет никаких сомнений в том, что это нам удастся. Но на все нужны деньги, а главное – время. И вы могли бы существенно сократить для нас эти расходы, разумеется, не без выгоды для себя.

При последних словах, произнесенных незнакомцем, у Шептицкого на мгновенье вспыхнули затаенным пламенем зрачки глаз, что не могло укрыться от того.

– Хорошо. И какова, по-вашему, моя роль в обуздании русских аппетитов? – перешел к конкретике Арнольд.

– Мне импонирует ваша деловая хватка, – кивнул представитель цивилизации. С этими словами он полез в свой нагрудный карман и достал оттуда простой прозрачный целлофановый пакетик, размером примерно в ладонь. Краем глаза, Арнольд уловил какое-то непонятное содержимое.

– Это набор сверхминиатюрных GPS-маячков, – пояснил представитель, перехватывая заинтересованный взгляд старлея. – Я надеюсь, что вам, известно их основное предназначение.

– Слежка за перемещением?

– Совершенно верно, Арнольд Стефанович, совершенно верно. Здесь, – указал он глазами на пакетик, – восемь таких устройств. Сейчас они деактивированы. Руководство по их активации находится в этом же пакете. На четырех объектах вашей базы, надо будет разместить по два устройства. Это на всякий случай. Или, если это сложно будет сделать на самом объекте, то хотя бы в его расположении, но не далее десяти метров от него.

– И на каких объектах я должен буду разместить эти маяки? – уныло поинтересовался Шептицкий. По своей непроходимой наивности он думал, что ему придется всего лишь поделиться информацией по объекту, непосредственно касающейся его профессиональной деятельности дозиметриста, а тут ему предлагают действовать в роли некоего Джеймса Бонда, на лавры которого он и не рассчитывал покушаться.

– Запоминайте: сборочный цех, испытательный стенд с действующим прототипом аппарата, командно-наблюдательный пункт и РЛС «Подсолнух». Причем, последний, из названных объектов – в приоритетном порядке. Удивлены?

– Признаться, да.

– Я тоже. Но приказ исходит не от меня, а от тех, кому положено. А им виднее, почему так, а не иначе.

– Ясно. Значит, ракеты полетят на цели, подсвеченные мной.

– Не думайте об этом. Сосредоточьтесь на выполнении своего задания. Остальное – не вашего ума дело, – назидательно произнес посланник. Арнольд не стал спорить.

– Ну, насчет РЛС – не проблема. У меня к ней свободный доступ. Наше подразделение обслуживает его работу. А вот по поводу других объектов, а в особенности КНП, будет довольно затруднительно.

– Придется постараться, – безапелляционно заявил собеседник. – Я не тороплю, но надеюсь, что в месячный срок вам удастся это сделать. И заметьте, работа будет очень хорошо оплачена. В десятикратном размере против того, что вы получили в прошлом году.

– Не худо бы и аванс, какой-никакой получить, – закинул было удочку Арнольд.

– Эх, все-таки я, кажется, переоценил ваши умственные способности молодой человек. Где вы их тут будете тратить? И как повезете домой? Аванс мы передадим вашему батюшке. Так будет гораздо надежнее, да и денежки целее будут, уж он-то не профукает их по казино, – прозрачно намекнула маска на былые приключения Шептицкого.

– Оно, конечно, вы правы, – поскучнел сразу Арнольд. – Но у меня появились свои планы на ближайший месяц.

– Какие?

– Я собрался срочно эвакуироваться из этого злосчастного урочища.

– Ну-ка, ну-ка, просветите обстановку и спешку с перебазированием. Что-то натворили уже?

– Да, нет. Ничего особенного, – пожал тот плечами. – Просто повздорил с вышестоящим начальством.

– Выкладывайте все как на духу, – в приказном тоне велел гость.

Ничего не поделаешь. Арнольду пришлось, сопя и уставив глаза в пол от стыда признаться в сути утреннего конфликта с комендантом. Выслушав внимательно откровения Шептицкого, пришелец ненадолго призадумался, потом тряхнул головой, принимая для себя важное решение.

– В общем, так, – начал он свой циркуляр. – О поданном рапорте – забудьте. О походах по врачебным кабинетам – тоже.

– А как же майор?! Он же даст тогда рапорту ход, если я не получу направления на медицинское переосвидетельствование?

– Не даст. Ему самому это невыгодно, просто он воспользовался вашей наивностью и решил запугать. А вы и повелись на этот нехитрый трюк.

– Ну, ладно. А с полковником-то что делать?

– А на этот счет не беспокойтесь, – зло блеснули глаза в прорезях маски. – Его ликвидацию мы возьмем на себя.

– Это было бы весьма кстати, – запотирал ладошки, в вожделении грядущей мести, Шептицкий.

Гость уже поднялся с дивана, намереваясь проститься с хозяином, когда старлей спохватился:

– Как мне уведомить вас о том, что задание выполнено?

– Верно. Я ведь и забыл об этом, – почесал он в затылке. – Жалко, конечно, что у вас тут нет сотовой связи, и планшеты для личного пользования запрещены. Ну да ладно. Сделаем так. Как у вас все будет готово, вы закажете на местной почте телефонные переговоры с отцом. Это и будет сигналом, что можно начинать операцию.

– А как я узнаю, когда вы начнете операцию? Мне же ведь надо будет где-то укрыться на время ее проведения, – не без резона заметил Шептицкий.

– Не беспокойтесь. У нас здесь кроме вас имеется еще один человечек. Он вам и сообщит точное время начала операции. Связь у него с нами односторонняя. Он может работать только на прием сжатых пакетом сообщений. Ему строго-настрого будет запрещен контакт с вами до определенного момента. А именно до установки вами всей необходимой аппаратуры. Как только у вас все будет готово, он передаст вам дальнейшие инструкции. Да, и еще… – гость немного запнулся, но потом продолжил, – постарайтесь за это время ни в какие конфликты не влезать и вести себя, как можно тише и неприметнее. Поверьте, это в ваших собственных интересах.

– Постараюсь, – уныло промямлил он, уже закрывая дверь за уходящим куратором.