Вторая Отечественная

Глава 22

Мой маневр не вполне удался — я сумел отползти от колодца самое большое метров на пятнадцать, когда зольдаты охраны добрались до околицы села, и принялись стрелять по срубу с флангов. Но мне повезло — сосредоточив внимание на колодце, немцы не заметили моего движения, так что я благополучно дополз до грунтовки, ведущей в поселение, и залег в неглубокой промоине. После чего принялся мучительно размышлять, как действовать дальше…

Увы, изначальная (и очень робкая) надежда на то, что я сумею отползти на достаточное удаление, после чего успею обойти австрияков сбоку, не оправдалась. Практически любое движение меня сейчас выдаст — несмотря на то, что месяц в небе скрывают набегающие облака, его света, как и света звезд, вполне достаточно, чтобы немцы засекли меня на столь незначительном расстоянии… И отсидеться в промоине тоже не получится — рано или поздно зольдатики, понукаемые расхрабрившимся от спиртного офицером, проверят «лежку». А когда отсутствие моей бренной тушки обнаружится, командирской дури вполне хватит бросить людей на поиски неизвестного стрелка…

Продолжение боя, увы, неизбежно. Но если исходить из этой логики, то именно сейчас, когда вражеские стрелки выдают себя язычками пламени на дулах винтовок при каждом выстреле — выстреле с места! — именно сейчас настал лучший момент, чтобы продолжить схватку.

Так тому и быть…

В качестве первой цели я выбрал пару зольдат, занявших позицию слева от колодца, и находящихся поближе ко мне. Здесь австрияки спрятались за углом ближнего дома, и поочередно высовываются из-за него, чтобы сделать быстрый, торопливый выстрел. Боятся, гады… Но при этом действуют вполне грамотно — по крайней мере, пока один стреляет, второй готов его прикрыть. Но! Я то, фактически, нахожусь сбоку от них, а не на линии их огня! Мне даже нет необходимости брать упреждение на расстояние от дула винтовки до тела стрелка — достаточно просто прицелиться к углу строения, поймав на мушку одну из темных фигур вражеских пехотинцев.

А после мягко потянуть спусковой крючок на выдохе…

Выстрел!

Я тут же сползаю на самое дно промоины — после чего по-пластунски переползаю вперед, к ближайшему кустарнику, стараясь не приподнимать таз и не обращать внимания на сыроватую почву, не успевшую толком просохнуть после последнего дождя. Впрочем, после забегов в пропитанном чужой кровью кителе обычная грязь кажется уже не столь отвратной — гораздо сильнее меня беспокоит холод…

Кажется, вспышку моего выстрела засекли с первого раза — бровку промоины перепахали сразу несколько довольно точно ударивших пуль. Но я успел сменить позицию, сместившись от предыдущей лежки на пяток метров — и замер у самого изгиба дороги, прикрытый редким кустарником… Вспышка очередного, торопливого выстрела австрийского зольдата выдает его положение. Потеряв напарника, тот спешит отправить в неизвестного врага очередной дум-дум — разрывную пулю с тупым наконечником и пустотами внутри. Такие пули оставляют жуткие рваные раны с выходными отверстиями в кулак, а то и больше, и в заводском варианте изначально помечаются темным пояском на гильзе патрона.

Кстати, подобные экземпляры имеются и в моих трофейных обоймах…

Парень отступил чуть назад, укрывшись за поленницей — и кажется, стреляет с колена… Что же, взяв упреждение от вспышки пламени на дуле вражеского маннлихера чуть вправо (примерно на полфигуры) и вниз (чтобы наверняка поразить корпус!) я вновь нажал на спуск — и тут же рванул вперед.

Отчаянно надеясь, что мой противник именно правша…

Отчаянный вскрик раненого стал сигналом, что я попал — а парой мгновений спустя по кустарнику за моей спиной ударили сразу две пули. Но я бегу так быстро, насколько вообще могу! И чуть более пятнадцати метров, отделяющих меня от околицы села, преодолеваю не более, чем раз три секунды.

Очередные выстрелы оставшейся пары австрияков сильно опаздывают, и лишь режут воздух на пустыре. Я же, переведя дух за хозяйской пристройкой (расположенной позади дома, ставшего столь ненадежным укрытием для подстреленных зольдат!), двинулся вперед — между русинских хат, перепрыгивая на ходу через невысокие ограды. По хорошему, мне нужно сделать большой крюк для того, чтобы зайти со спины группы охраны, оставшейся с единственным уцелевшим командиром… Но последний, после довольно-таки громкой переклички (эх, как жаль, что я не знаю вражеского языка!), повел оставшихся бойцов вперед. Офицер по ходу реально молодой, да еще и азартный! Чувствует себя охотником — хотя ведь ситуация уже изменилась, и в роли дичи вновь выступают немцы…

Меня сильно выручает неопытность врагов, хмельная смелость их командира — и густая темень в селе, жители которого попрятались в подполы, от греха подальше. Кроме того, торс покрывает жидкая грязь (спасибо «маскировочной» жиже из промоины!), а к ночной тьме добавляются практически непроглядная зона у многочисленных сельских построек. Наконец, напуганные выстрелами собаки или прячутся по конурам при моем приближении, либо озлобленно лают. Но лают-то они на всех — так что маршрут моего движения сидящим на цепях псам не выдать…

Решив, что необязательно делать большой крюк, раз австрийцы удалились к окраине села, уже пяток минут спустя я осторожно добрался до дома старосты. С тактической точки зрения я сильно рискую — рядом с лошадьми могли остаться возницы. Хотя, как кажется, вражеский офицер включил в бой всех подчиненных… Но как бы то ни было, я должен узнать, уцелела ли несчастная, ставшая жертвой жирного борова — а главное, была ли это Любава, или мне просто показалось?!

Осторожно обойдя дом с тыла, стараясь держаться как можно дальше от впряженных в повозки лошадей (мало ли, выдадут чужака встревоженным ржанием, а то и копытом ударить надумают!), я увидел все еще лежащую у ступенек девушку. Свет из открытой двери дома упал на ее лицо — и похолодев, я узнал Любаву. Хотя австрийский выродок успел лихо так «подправить» ее лицо, разбив ударами ног нос и губы… Понять, жива ли еще девушка, или нет, невозможно — рядом с ней все залито кровью ее мучителя, так же валяющегося на земле. Но самое хреновое — из дома доносятся мужские голоса. Один высокий, визгливый, едва ли не плачущий, второй же угодливый, даже подобострастный… Выходит, кто-то из охраны все же остался с одним из раненых офицеров. Баб, правда, не слышно — но те наверняка сбились где-нибудь в уголке, и стараются не подавать признаков жизни.

В их ситуации — самая верная тактика…

Между тем, счет для меня идет на секунды — уцелевший офицер, немного протрезвев, в любой момент может вернуть зольдат назад. Любаву нужно отсюда уносить, уносить как можно быстрее — но ведь если меня заметит оставшийся в доме австриец, то срежет в спину одним выстрелом! Его надо снимать — и немного подумав, я мягко потянул из ножен штык-нож, без особого труда приладив его к стволу трофейной винтовки. Попробую сработать штыком — ну, а если не выйдет, в магазин уже вставлена свежая патронная пачка…

Стараясь ступать как можно более осторожно, аккуратно перенося вес тела с пятки на носок, я принялся подниматься наверх. Одна, вторая, третья… Но четвертая ступень издала предательский скрип, остро резанувший по натянутым нервам — и плюнув на осторожность, я рванул вперед, к все еще распахнутой двери дома старосты.

— А-а-а-а!!!

— Scheisse…

При виде меня, влетевшего в дом с винтарем наперевес, измазанного в грязи (и со стороны наверняка похожего на какого-нибудь упыря из местного народного фольклора!), отчаянно завизжали сгрудившиеся в дальнем углу светлицы девки — да с явным ужасом на лице обернулся австрияк. Как видно фельдфебель (судя по трем звездам на малиновой петлице) не услышал скрипа на лестнице, или не придал ему значения — а теперь, оцепенев при виде врага, потерял столь драгоценные секунды жизни… Но и я, едва не растянувшись из-за обильной лужи крови, натекшей из второго офицера — труп его все еще лежит в проходе — потерял пару секунд, чтобы восстановить равновесие. За это время унтер все же успел прийти в себя — и рванулся к стоящей в стороне у стены винтовки… А я бросился за ним — и когда австрияк только схватил свой маннлихер за ложе, я со всей силы, с размаху всадил ему в спину ножевой штык!

Как раз в момент удара фельдфебель начал разворачиваться — и клинок пропорол бочину отчаянно вскрикнувшего от боли врага. Рванув винтарь на себя, я резко, не жалея силы, вновь ударил, в этот раз всадив штык точно в живот австрийца. Последний так и не успел отпрянуть или парировать мою атаку…

Какое-то движение сзади, скрип дерева — и чувство опасности буквально обожгло со спины. Привычно доверившись солдатской чуйке, я резко присел — одновременно с тем вырвав клинок из плоти смертельно раненого фельдфебеля, и разворачиваясь к лежащему на лавке офицеру…

Выстрел табельного австрийского штайера — надежного, испытанного временем и будущими войнами пистолета, — ударил, как кажется, не очень негромко. Но девятимиллиметровая пуля впилась в деревянную стену прямо над моей головой, выбив из нее щепу. А раненый в спину офицер, белобрысый и обрюзгший, но еще довольно крепкий мужик лет сорока пяти, с перекошенным от ненависти лицом, опустил ствол пистолета, направляя его на меня…

— Schweinehund!

— Жри!

Мы выстрелили практически одновременно — но бесценный боевой опыт обращения с винтовками, полученный в реальности «Великой Отечественной», позволил мне хоть и на долю секунды, но опередить противника. Резко вскинув приклад к плечу и нажав на спуск — стреляя практически не целясь, навскидку, — я уделал фрица, попав разрывной пулей тому в грудь. Тело немца рывком дернуло на скамье, глаза его тут же безжизненно закатились — а вторая пуля штайера вновь ударила в стену, причем метра за полтора слева от меня.

— Ну, твою же ж… дивизию! Эй, да заткнитесь вы!

Оглушительно завизжавшие после выстрелов девки испуганно осеклись после моего окрика, а я наконец-то рванул из дома к Любаве, мельком взглянув на широкий, крепкий деревянный стол. Последний заставлен бутылками с местной сливовицей, небрежно нарезанным копченым окороком и куда более аккуратно — домашней колбасой. А кроме того, парящей картохой, вареной в мундире, ковригами ароматного, испеченного в настоящей печи хлеба — да мисками, полными деревенский солений. Богато сидели офицеры! Невольно сглотнув набежавшую слюну, я остановил взгляд на простом кухонном ноже, испачканном, однако, в крови — и картинка в моей голове окончательно сложилась…

Очевидно, после прорыва позиций нашего полка, господа австрийские офицеры прибыли на постой в стоящее на отшибе село — последнее располагается как бы между двух линий обороны 3-й армии. И не в глубину ее, то есть на юг, а восточнее — короче в стороне оно от линии боевого соприкосновения… С другой стороны, австрияки ничем не рисковали, ибо село русин так или иначе попало в полосу их наступления и оказалось, фактически, уже в тылу врага. Судя по канонаде и частой стрельбе впереди, враг сумел вклиниться в нашу оборону примерно километров на пять, может чуть меньше — ну да не суть.

Так вот, решили австрийцы хорошенько посидеть, душевно отметив начало наступления домашней деревенской едой и крепкой сливовицей — а заодно пригласили к своему столу девок покраше. Так сказать, в добровольно-принудительном порядке… Может, за своих сестер, дочерей или невест кто и попробовал вступиться — но так ведь у русин нет оружия, а зольдаты все с карабинами, офицерье с пистолетами. Попробуй, выступи! Хорошо, если только прикладами отметелят, а не застрелят с ходу… Ну, выпили господа крепко, закусили — потянуло на баб. И видно, Любаву в числе первых решили «ангажировать» — вот только девка в последний момент не стерпела стыда и унижения, да резанула того мудака ножиком… Здесь и сейчас отношение к женской чести и невинности значительно серьезнее, чем в моем настоящем — вот и попыталась себя отстоять. Что было дальше — все на моих глазах случилось… Но почему тогда Флоки сказал, что ее повесят за «сотрудничество» с русскими?

Да в принципе, догадаться не сложно. Девку хорошо отметелили, но, очевидно, не забили насмерть. А с утра пораньше затаивший злобу офицер (наверняка к тому же с похмелья) решил ее добить — просто предлог был нужен более весомый и существенный, чем попытка защитить себя и воспротивиться изнасилованию. Нет, за то, что Любава ранила офицера, ее итак могли расстрелять — да только порезала она его не в бою, и не напав из-за угла, а защищая девичью честь… Наверняка пошли бы обидные для австрийца слухи — вот он и решил отомстить под более «благовидным» предлогом.

К тому же позорная казнь через повешенье будет пострашнее относительно «благородного» расстрела…

Все это вновь пролетело в голове за считанные мгновения, пока я спустился с крыльца и подбежал к уже начавшей глухо стонать и пытающейся шевелиться девчонке. Жива! Вот только что теперь делать?! Далеко я с ней все равно не уйду — да и австрийцы могут вернуться к дому старосты до того, как я утащу ее хотя бы к ней же в хату. К тому же они могли услышать выстрелы… Попытавшись вглядеться в сторону околицы с памятным колодцем, к которому как раз ведет центральная деревенская улица-проулок, я так и не смог разглядеть фигур ушедших вперед врагов. Может, они по разошлись по всему селу — а может, мои глаза после света керосиновых ламп в хате еще не привыкли к темноте. Решившись, я подхватил Любаву на руки и понес ее в дом, молясь, чтобы в этот самый миг никто не шмальнул мне в спину…

Ожидаемый мной выстрел так и не раздался — и немного успокоившись, я донес девушку до печи, где аккуратно уложил ее на полати. На секунду она открыла заплывшие от быстро налившихся синяков глаза — но брошенный на меня взгляд, в котором поначалу плеснуло паникой, а после и недоумением, быстро угас: девушка снова потеряла сознание. Надеюсь, с ней все будет хорошо…

Скрипнув от ненависти к выродку, не пощадившему девчонку (да заодно последними словами обругав про себя собственную нерешительность), я обратился к русинкам:

— Приглядите за ней. И не высовывайтесь!!!

Притихшие девки — с загоревшимися, однако, глазами — послушно закивали. И я, кивнув в ответ, быстрым шагом двинулся к лежащему на широкой скамье офицеру, выпустившему штайер из уже побелевших пальцев…

Штайер М1912 — надежная, убойная штука. Единственный минус — неотъемный магазин, а само заряжение производится сверху, с помощью обоймы на восемь мощных патронов калибра 9 миллиметров. Для сравнения, калибр патронов револьвера наган — 7,62, как и у будущего ТТ… Прицельная дальность стрельбы — стандартные пятьдесят метров, начальная скорость полета пули чуть менее трехсот пятидесяти метров. То есть даже повыше чем у пистолета Макарова или же состоящего именно сейчас на вооружение русской армии нагана — хоть и пониже, чем у маузера К-96.

Подняв с пола трофей, я нашел глазами лежащую чуть в стороне кобуру — и достал из специального кармашка запасную обойму. После чего резко оттянул затвор назад (при этом из патронника вылетел очередной патрон), открыв магазин — и зафиксировал его в открытом положении флажком предохранителя, подняв тот вверх и воткнув в специальную выемку в крышке затворной рамы. Предохранитель расположен слева, под большой палец — удобно… Вставив обойму в специальный паз, я надавил на патроны сверху — как и ожидалось, в открытый магазин вошло только три штуки. После чего я опустил флажок предохранителя вниз — и затвор с щелчком пошел вперед, дослав очередной патрон из магазина в патронник… Все, оружие к бою готово.

Как и ожидалось, портупеи с кобурой у лежащего в проходе мертвеца не обнаружилось — но, немного пошарив по хате, я нашел искомое на спинке стула, подвинутого к самому столу. Не удержавшись, я успел прихватить и быстро прожевать пару толстых шматов окорока и откусить хрустящую краюху свежего ржаного хлеба — но дальнейшей трапезе помешали раздавшиеся уже рядом с домом шаги:

— Paul, wie geht es Herr Oberstleutnant? Was hat er geschossen — hat sich der russische fur dich markiert?

В конце вопроса неизвестный как-то по-глупому рассмеялся — видимо, спрашивает все тот же лихой и датый офицер. Упомянул он оберст-лейтенанта — подполковника по-нашему… Нехилую птицу я выходит, добил! Еще немного разобрал про выстрел — и русского, а в целом смысл вопроса понятен: австриец интересуется, как состояние подпола, да спрашивает, чего я там стрелял. Только про упомянутого в вопросе русского наверняка сразу не скажешь: может, немец думает про кого из селян-русин, а вовсе не на кадрового армейского офицера…

Жестом приказав девушкам молчать, я аккуратно двинулся ко входу, стараясь держаться подальше от окон — и замер справа от двери. Кажется, сейчас сердце мое бьется так гулко, что стук его можно услышать даже на улице… Призывно всхрапнула лошадь, очевидно, при виде своей возницы — а на ступеньки крыльца заскрипели под шагами как минимум двух человек.

— Paul?!

В этот раз тон вопроса офицерика уже не столь благодушен — австриец почуял неладное, когда фельдфебель ничего не ответил! Все, больше ждать нельзя… Мысленно прочитав про себя короткое «Господи, спаси и сохрани!», я присел на корточки — и рывком высунулся в проход, вытянув перед собой правую руку с крепко сжатым в ней пистолетом…

Выстрел! Другой! Третий!

Обойма трофейного, самозарядного штайера вылетает в считанные секунды, наповал свалив храбреца-командира и следующего за ним зольдата — да ранив еще одного, не шибко расторопного австрийца. Оба вступивших на лестницу врага держали оружие наготове и успели выстрелить — но ожидаемо целили на уровень ростовой мишени, и при появление врага сгоряча шмальнули выше моей головы… Остальные немцы растерялись и не сразу открыли огонь — но все же мне пришлось несладко, когда сразу несколько пуль ударили в дверной косяк, расщепив дерево у самого лица! А одна «дум-дум» и вовсе пролетела в угрожающей близости от виска — так, что я почуял кожей толчок сжатого воздуха… Хорошо хоть, в этот миг я уже успел отпрянуть! А то разрывная австрийская пуля разворотила бы половину лица — видел фотографии, жуткая картина…

Перехватив рукой запасной пистолет, я принялся ждать в расчете на то, что зольдаты рискнут пойти на штурм, пока я буду перезаряжаться — на этом и строился расчет засады со вторым штайером. Уж я бы встретил их на лестнице… Но после промедления в несколько секунд, и череды частых выстрелов, вместо австрийцев в раскрытую дверь влетела дымящаяся граната — массивная такая, внешне похожая на привычную «лимонку», но с рукоятью из толстой проволоки с крюком.

Это ведь дымится фитиль…

— Твою же ж!

Я рванулся вперед, буквально прыгнув на пол к упавшей гранате — и, схватившись за проволочную ручку, что есть силы швырнул ее обратно, в открытый дверной проем:

— Жрите, выродки!

За время короткой службы в Карпатах я постарался изучить как можно больше трофейных образцов австрийского оружия — и потому сейчас успел узнать «тяжелую» ручную гранату, весящую под целый килограмм. Сия «бомба» далека от совершенства, фитиль у нее терочный и поджигается аналогично спичке. Но главное — это очень долгое время горения замедлителя, порядка десяти секунд… Опытный «гренадер» вполне мог метнуть ее с задержкой во времени в столь удобную для подрыва цель, как относительно небольшая русинская хата— чтобы рванула наверняка! Но среди уцелевших зольдат опытных гранадеров не оказалось, и гранату сгоряча швырнули, как только зажгли фитиль — в надежде, что я оцепенею и не рискну приблизиться к бомбе.

Но я рискнул — и выбросил ее обратно к австриякам, после чего с пола рванулся к лежащей на полатях Любаве. И в тот самый миг, когда на улице оглушительно рвануло (так, по крайней мере, мне показалось), я уже стащил ее вниз — и упал на бессознательное тело девушки сверху, надеясь, что прикрою от случайного осколка, способного все же залететь в дом…