Жорж суетливо подает мне новую ленту — но атака осман уже выдохлась и временно заглохла. Ценой интенсивного расстрела более половины имеющего запаса патронов, нам удалось заставить врага залечь, отрезав турок от отступающих артиллеристов… Короткая передышка в бою позволяет отвлечься — и я открываю крышку короба, чтобы проверить замок, одновременно с тем обратившись ко «второму номеру»:
— Друг мой, долей-ка ты воды в кожух — видишь, парит же!
«Аристократ» согласно кивнул, потянувшись за фляжку — а мне открытый короб «максима» и поданная в приемник патронная лента навеяла вдруг кажущиеся такими далекими воспоминания…
Воспоминания изложены в отдельной работе, открытой для друзей. Можете написать в личку, открою. Касается современного оружия #263819
…Воспоминания схлынули, когда турки в очередной раз поднялись в атаку. Стараясь вновь не доводить пулемет до перегрева и немного поберечь патроны, я дал пару коротких, пристрелочных очередей по бегущей вперед цепочке османов, после чего всадил еще две длинных, уже нащупав противника по фронту и заставив его залечь. Получилось весьма неплохо — но при этом отдельные группы врага уже заметно приблизились к нашей позиции, создав реальную угрозу обхода «дома с мезонином»… Несмотря на то, что я периодически смещал сектор обстрела пулемета то вправо, то влево, стараясь не допустить флангового охвата, все же прежде всего я был вынужден сосредоточить огонь на враге, преследующем артиллеристов. Чем, собственно, и воспользовался противник…
— Слышишь, Жорж — по уму нужно уходить.
— Без приказа?
Напарник остро посмотрел мне в глаза — в его голову за время учебы в училище было надежно вдолблено, что едва ли не все действия по ходу боя отдает командир. И если Букретов приказал нам выступить в качестве боевого охранения, то и команду на отступление он должен также передать — хотя бы с посыльным.
Ага… То-то Адрианычу сейчас нечем больше заняться!
— Если турки нас сейчас обойдут и отрежут, никто уже физически не сможет передать тебе приказ — посыльного просто убьют. Да и исполнить ты его не сможешь, даже получив, не дадут османы уйти со станкачом… Так что ждет нас короткий бой, в ходе которого наше стрелковое прикрытие рано или поздно положат — а после турки закидают нас динамитными шашками, или же вовсе дом подожгут… Короче, команду на отступление я могу отдать тебе сам, как первый номер расчета, твоя совесть чиста. Нам бы только с «максимом» управиться побыстрее…
Все мои «умные» аргументы, однако, Жорж перебил одним веским доводом:
— Взвод без пулемета не удержится. Если отступать, так всем вместе, разом — иначе стрелков, что позиции заняли слева и справа от нас, мы просто на погибель оставим. Разве ты сможешь с этим жить, Роман? Не говоря уже о суде офицерской чести?
Вот тут-то напарник меня поймал — действительно, мне как-то за время боя позабылось, что Букретов оставил целый взвод в арьергард. И если забрать единственное средство усиление, то взвод обречен… С другой стороны, оставшиеся два отделения должны ведь были прикрыть нас на флангах! Так что тогда…
Я не успел даже додумать свою мысль, как по бокам на некотором удалении раздалась частая винтовочная стрельбы. Выходит, прикрывают — напраслину я прогнал на товарищей… Значит, бьемся дальше.
…Дживан Тадевосян стрелял из выданной ему русской трехлинейки бешено скаля зубы при каждом выстреле — стрелять он научился еще в двенадцатилетнем возрасте, пройдя обучение в лагере дашнаков в персидском Тебризе. Молодой армянин, рожденный в год армянской резни в Сусане, благодаря родителям был с самого детства погружен в атмосферу необычайной любви к своему народу и его истории. Его укладывали спать легендарными сказаниями о противостоянии древнего Урарту и Ассирии — страны великих завоевателей востока, обломавших зубы о мужество древних армянских воинов. Затем, когда мальчик немного подрос, отец рассказывал уже о Великой Армении, упорно противостоящей натиску бесчисленных легионов величайшей державы античности, древнего Рима! Те наступали на их многострадальную Родину с запада — а с востока в тоже время сыпались удары бронированных катафрактов и легких конных лучников парфян, а позже Сасанидских персов… Возможно, если бы армяне противостояли только одному врагу — они бы устояли. Но в конечном итоге силы древней горной державы были буквально перетерты в тлен, словно угодив в гигантские мельничные жернова…
Однако даже покоренные врагом, армяне не потеряли ни веры, ни языка, ни памяти о родстве и славно прошлом своего народа. Столетия спустя армяне сбросили с себя ярмо владычества исламских халифов, в свое время захвативших земли Восточного Рима и сокрушивших Иран — и вновь в Закавказье возродилось из пепла и руин сильнейшее Армянское царство! И даже сейчас, столетия спустя после его вероломного захвата ромеями, а после сельджуками, его наследие можно было воочию лицезреть… Так, в десятилетнем возрасте отец привез Дживана в Россию, чтобы тот своими глазами увидел руины столицы армянского царства, древнего Ани. У мальчика перехватило дух, когда перед его взглядом предстали по-прежнему мощные башни и хорошо сохранившиеся каменные стены, пережившие сельджукские и монгольские штурмы, захват города Тамерланом — и даже землетрясения… Поднявшись на стену по чудом сохранившейся лестнице Дживан едва не сорвался вниз, устремив свой взгляд вниз — настолько же высокой она оказалась! И почему-то в этот же самый миг юнцу подумалось, что именно на этом самом месте сражалась храбрая Айцемник, ведущая в бой с курдами своих дев-воительниц…
В мертвом, столетиями заброшенно Ани на мальчика словно дыхнуло историей его народа — он видел ее на чудом уцелевших фресках церкви Тиграна Оненца, он с замершим сердцем бродил среди еще сохранившихся колонн и стен огромного собора Святой Богородицы… А позже, когда они с отцом возвращались в родной Адан, отец отправился в Ван, где показал сыну величественную цитадель урартских царей, что уже тысячелетия непоколебимо возвышается на Ванской скале в Тушпе, древней столице Урарту!
Кем же мог вырасти Дживан при подобном воспитании родителей, особенно отца? Кем мог вырасти Дживан, чьи дядья больше месяца храбро сражались с курдскими налетчиками и турецкими солдатами в Талвориге, отбив все атака осман? Турки подкупили защитников нескольких армянских деревень в Сасуне лишь обещаниями амнистии и снижения налогов, защитой от курдов-грабителей со стороны турецкой администрации — и начали истребление армян, как только последние сложили оружие… Двоюродных сестер Дживана вместе с другими беженцами, в основном женщинами и детьми, зверски замучили курды, выследившие их в пещерах горы Андок, где последние надеялись укрыться — а командовавший турками во время карательной операции Зеки-паша удостоился награды из рук самого султана…
При подобном воспитании и с такой семейной историей Дживан мог вырасти лишь горячим патриотом, мечтающим увидеть свой народ свободным, а древний Ани — возрожденным… Так же, как должна была быть возрождена и его любимая Армения!
А потому Дживан вырос дашнаком.
…В детстве мальчик любил играть со своими приятелями в армянских рыцарей-крестоносцев, фехтуя на палках и деревянных мечах — ведь Адан располагался на территории древнего армянского Киликийского королевства, расцвет которого пришелся на эпоху крестовых походов! Армянское киликийское дворянство многое переняло у европейских феодалов, следующих на Святую Землю, основав собственное рыцарство как военную элиту. Киликийская Армения была важным союзником крестоносцев на Ближнем востоке — и пала под натиском египетских мамлюков практически столетие спустя после того, как султан Египта захватил Акру, последний действительно сильный оплот крестоносцев-католиков…
Но детские игры Дживана очень быстро сменились совсем не детской подготовкой к будущей борьбе за освобождение его народа. Отец увез двенадцатилетнего мальчика вместе со старшим братом Арутюном в Персию — благо, что Тадевосяны уже много поколений зарабатывали на жизнь торговлей, и подобные путешествия купеческого семейства были в порядке вещей… А в Тебризе — в Тебризе юного Дашнака учили стрелять вначале из трофейного турецкого винчестера, а после и русской трехлинейки. Учили правильно целится лежа, уперев приклад в плечо, смещая целик с мушкой по центру мишени, и задерживая дыхание перед выстрелом… Затем, несмотря на то, что двенадцатилетнему юноше было еще очень тяжело держать в руке массивный Смит-Вессон, состоявший на вооружение русской армии, а после перенятый и османами, он все же стоял и держал заряженный револьвер — держал из последних сил, пока уже вся его рука не начинала дрожать крупной дрожью! Но и это обучение дало свои плоды — к моменту отбытия из Тебриза Дживан запросто выхватывал револьвер и довольно кучно укладывал в мишень весь барабан, сноровисто взводя курок перед каждым выстрелом, а после также сноровисто перезаряжал мощное, убойное оружие, переламывая пополам и сбрасывая стрелянные гильзы…
Утро и вечер быстро крепнущего и рано возмужавшего юноши начиналось с фехтования — вот только не на деревянных мечах, а на кавказских шашках, турецких и курдских саблях или ятаганах. И лишь к сбору и испытанию самодельных бомб отец не допускал сыновей, считая бомбы оружием не воинов и защитников своей земли, а оружием террористов…
Что, впрочем, не касалось испытания простых динамитных шашек — сейчас, спустя уже довольно много лет после обучения в Тебризе, Дживан был уверен: отец ни сколько недолюбливал ручные бомбы, сколько считал их кустарное изготовление и применение неоправданно опасным.
Что же, по-своему отец был прав — несчастные случаев у бомбистов были действительно не редкостью…
Вернувшийся в Адан юноша чувствовал себя настоящий воином — но отец еще два года не давал сыну испытать себя в бою, позволив подростку окрепнуть душой и телом. Наконец, четырнадцатилетний дашнак начал принимать участие в акциях «возмездия» по отношению к переселяемым с Балкан в Киликию мухаджиров — мусульманских беженцев с захваченных болгарами, греками и сербами земель. Обозленные мухаджиры грабили и убивали армян — причем иногда преступления совершались по отношению к конкретной семье с целью захвата одного дома, иногда армян вырезали целыми деревнями… Тут-то Дживану в полной мере пригодились приобретенные в лагере под Тебризом навыки точной стрельбы — по ночам они с отцом или старшим братом скрытно занимали удобную, хорошо спрятанную от вражьих глаз позицию в трехстах шагах от захваченных мусульманами деревень. Ну, или же у дорог, ведущих к ним — после чего на рассвете, при появление мужчин-мусульман начиналась охота… Несколько точных выстрелов — и несколько отнятых у мухаджиров жизней! После чего отец или Арутюн уводили горячего, быстро увлекающегося боем юношу по заранее подготовленному пути отхода. А затем оставленные с кем-то одним из троицы дашнаков быстроногие лошади несли своих седоков от турецкой погони…
Мужчинам из рода Тадевосян везло: только дважды мухаджиры практически настигли троицу храбрых армян. И оба раза последние спешивались, занимая позиции у расщелин в холмах или за деревьями так, чтобы их защищали естественные укрытия — после чего в ход шли скорострельные магазинные винчестеры, весьма эффективные на ближней дистанции, а следом и шестизарядные Смит-Вессоны да динамитные шашки! Кроме того, отец и старший брат старались во время боя перемещаться от укрытия к укрытию, создавая у врага ощущение ложной многочисленности дашнаков, с пугающей скоростью выпуская по преследователям до шестидесяти патронов!
Вкус риска и частые успехи на «охотах», азарт погонь и засад, пролитая в бою кровь врага — все это кружило голову Дживана, делая подростка неосторожным и трудно управляемым. И потому несколько месяцев спустя отец решил отказаться от «возмездий», боясь, что заигравшийся в мстителей младший сын подставит в бою не только себя, но и оставшихся членов семьи…
Впрочем, была и другая причина прекращения их борьбы.
Еще когда Дживану было восемь лет, лидеры движения «Дашнакцутюн» неожиданно нашли союзника в борьбе с султаном Абдул-Хамидом в лице турецких либералов, создавших в эмиграции общество «Иттихад». Они не сразу смогли договориться о взаимодействие, потребовалось долгих пять лет переговоров — хотя либералам была очень нужна помощь опытных, безжалостных и рисковых боевиков, конспираторов, их связи и организаторские способности, их деньги и оружие. «Младотурки» вознамерились свергнуть султана, по воли и с благословения которого началась резня армян в Киликии и вытеснение их мухаджирами, формирование курдских банд-«Хамидие»… А все же решившись действовать сообща с младотурками, дашнаки, польстившиеся на обещания широкой автономии, восстановления конституции и созыва парламента, оттолкнули от себя армянских революционеров из «Гнчак»…
И вот, в 1908 году, в том числе и благодаря помощи дашнаков, младотурки захватили власть в Стамбуле, сильно ограничив власть султана.
Поначалу могло показаться, что члены движения «Иттихад», ставшей политической партией, собираются сдержать свои обещания. Так, армянам было разрешено приобретение личного оружия — и в родном Адане сверстники Дживана, его товарищи по играм в «крестоносцев», также начали искать возможность вооружиться. Кроме того, младотурки действительно собрали парламент, дав армянам четырнадцать мест в нижней палате… Но в тоже время, получив власть, младотурки решили назвать всех подданных «османами» в не зависимости от национальности и вероисповедания — а переселение мухаджиров с Балкан в Киликию никто не остановил.
Скорее наоборот, этот процесс стал набирать обороты…
Сейчас, пять лет спустя Дживан осознавал, что активное вооружение армян и весьма радикальные призывы тех же дашнаков о прямой мести за истребление армян в Сусане и последующую Хамидийскую резню — а ведь и отец, и брат, и сам Дживан их горячо поддерживали — не могли не испугать и озлобить проживающих в Адане мусульман и местную турецкую администрацию. В ответ на вооружение армян начали вооружаться и турки, а местные чиновники установили связь с курдами. Наконец, османская армия выступала на стороне исключительно мусульман… И когда в столице полыхнул мятеж сторонников султана и старых порядков, когда о нем стало известно в Адане — в городе тут же начались столкновения между армянами и османами. Поначалу, впрочем, в них выигрывали дашнаки и примкнувшие к ним горожане-христиане — но на следующий день в городе появились курды из «Хамидие», и баланс сил резко изменился в сторону врага. Тем более, что большинство армян, только что получивших оружие, не умели им толком пользоваться, не говоря уже об отсутствие боевого опыта, имеющегося лишь у боевиков-дашнаков…
А последних становилось все меньше с каждым столкновением.
…Отец погиб во время перестрелки, а пытающихся прикрыть бегство мирных жителей брата зарубили озверевшие курды. Дживан к тому моменту разрядил и револьвер, и магазинную американскую винтовку по османам, пытаясь помочь Артюну, а вступить в ближний бой с врагом не успел только потому, что его оттеснил поток охваченных ужасом, спасающихся бегством женщин и детей… Мать и сестры сгинули в пожаре, охватившем город — в дыму и огне Дживан не смог найти дорогу к дому. Заблудившись между некогда знакомых улиц и домов, и чуть ли не задохнувшись от дыма, он чудом уцелел — после чего бежал, бежал из Адана, полностью поседев в свои пятнадцать лет…
Видимо, только это его и спасло — потому как когда в город вошли части турецкой армии, они присоединились к погромщикам, и добили уцелевших армян.
«Киликийская резня» охватила всю провинцию — погромы и истребления армян (а заодно и греков, и ассирийцев, и халдеев) прокатились и в Тарсусе, и Александретте, Мерсине, добравшись до Мараша и Кессаба. Турками было истреблено практически двадцать тысяч армян и еще около полутора тысяч прочих христиан… А на страшных фотоснимках тех лет были запечатлены трупы женщин и детей, и еще более жуткие снимки выживших жертв, коих резали и пытали огнем, не щадя даже младенцев…
С тех пор горячий и порывистый Дживан стал немногословен, сдержан в общение, холоден при планировании акций «возмездий». После гибели семьи он чаще всего мстил в одиночку — в том числе и потому, что все знакомые ему дашнаки погибли во время резни. И лишь в бою выдержка изменяла Дживану — но то была уже не горячка схватки, а дикая, выжегшая душу ненависть к врагу, лишившего его любимых и самого дома…
Больше не было грез о возрождение «Великой Армении». А единственный взгляд на Ванскую скалу, с упрямо тянущейся к небу цитадели царей Урарту (через Ван лежал путь Дживану в Россию), вызвал в сердце юноши лишь тупую боль. Впрочем, после он не раз сравнивал себя с остатками этой крепости — так, словно и сам остался единственным памятником былой славы своего рода…
Месть не могла утихомирить боль в сердце юного, но так много пережившего дашнака. Но жажда ее не давала ему умереть, она заставляла его упорно выживать — и вновь, и вновь кидаться в бой с османами и курдами! Так что когда пошла молва о скорой войне между Портой и Россией, Дживан отправился на север, как и многие другие уцелевшие «турецкие» дашнаки — лучшей возможности для мести османам он и представить себе не мог.
И вот теперь опытный, битый жизнью боевик, вступивший в Саракамышское ополчение, лихорадочно дергал затвор трехлинейки, посылая пулю за пулей в турков, бегущих к нему в рост! Практически каждая пуля Дживана находила свою цель — а рядом хлестко били по врагу винтовки новых товарищей из ополчения, оставшихся в прикрытие отступающего к вокзалу сводного батальона русских и армян…
Вот только уже слишком многим османам удалось выйти за пределы огня станкового пулемета, рокочущего заметно левее — и теперь турки стремительно приближались к дому и ограде, за которой залег десяток армянских ополченцев во главе с русским прапорщиком. Последний стрелял из трехлинейки конструкции Мосина, как и прочие бойцы небольшого отделения — и судя по тому, что видел Дживан, стрелял он весьма точно. Но когда противник приблизился шагов на пятьдесят — шестьдесят самое большое, офицер вытащил из-за пояса ручную бомбу с неожиданно длинной ручкой, и на мгновение привстав, широко размахнулся и с силой швырнул ее навстречу туркам, легко перебросив через ограду:
— Гранатами их братцы!!!
Дашнак, плохо понимающий русский язык, все же уловил общий смысл команды — и потянулся за одной из двух собственных бомб…