Встречи на болоте

Было бы болото, а черти будут

Покой нарушила тишина. Ещё мгновенье назад вокруг трещали, звенели и кричали разные болотные насекомые и лягушки, и вдруг тишина. Они услышали что-то незнакомое, а всё незнакомое — враг, так уж устроено в природе. Меня, неподвижно сидевшего в деревянном кресле с удочкой, живность уже признала за «своего», посомневавшись и помолчав несколько минут. Я тоже застыл в напряжённом ожидании, не желая покидать признавшее меня сообщество.

Хотя луна, слегка прикрытая облаками, давала мало света, уже было видна темная фигура, легко спускающаяся по глинистому откосу.

Если бы у меня был такой же острый ум как у книжных героев, то я давно отметил бы, что будучи самым молодым и спортивным в деревне — всегда заканчивал этот спуск на пятой точке, пока не настелил доски с поперечинами. А нарушитель покоя даже ни разу не оступился, хотя шёл по самому крутому участку.

Сообразительность мне заменило предчувствие в виде зудящей дорожки протянувшейся от желудка к горлу — верный признак грядущих неприятностей.

Когда тёмная фигура материализовалась в виде Митьки Хряка — мужика, который ещё вчера сходил с крыльца, держась за перила, — я не очень-то и удивился.

Лет пять назад у Митьки умерла жена. Ошалев от горя, а может от свалившейся на него свободы, он ударился в запой. Когда под пропитие попал поросёнок Хрюша, Митька погнался за ним с топором, а поскольку молодой поросёнок бежит быстрее пьяного мужика, погоня кончилась тем, что Митька кинул топор, как томагавк и, как ни странно, попал топорищем поросёнку по ноге, что не помешало тому сбежать в лес. На удивление, через неделю Хрюша, хромой и похудевший, вернулся домой и поселился под крыльцом, и вскоре получил новую кличку — Хряк, за поведение, которое никак не соответствовало прежнему ласковому имени. Каждого, кто пытался зайти в дом, он хватал за ноги, неожиданно выскакивая из-под крыльца, и вскоре отвадил от дома всех собутыльников хозяина, чем немало способствовал выходу Митьки из запоя. Прожив так на правах сторожевого пса пару лет, как-то зимой Хряк пропал, оставив хозяину свою кличку.

И вот Митька Хряк является в полночь вроде тени отца Гамлета!

— Не помешаю? — спросил Митька и улыбнулся.

— Да чего уж, — я был потрясён. Если бы вместо этих слов и улыбки Митька выматерился и плюнул, дорожка из желудка не превратилась бы в свитой пучок жил, вопящих о том, что пришла беда. В голову полезли мысли о вампирах, оборотнях и прочей нечисти, заселившей экраны кино и телевидения. Бугристая, с крупными порами кожа на Митькином лице была похожа на кору старого дерева и только усиливала жуткость момента.

Хряк уселся на землю метрах в трёх от меня и снова улыбнулся, нагоняя тоску.

— Заметно, Александр Васильевич, что вы уже что-то почувствовали. Поскольку слов для объяснений у меня пока маловато, прошу у вас разрешения на прямой контакт.

— Согласен, — сказал я, но не оттого, что понял, чего от меня хотят, а просто обалдел.

Что-то мягко коснулось головы, и… я увидел сон о какой-то непонятной, не нашей жизни.

— Клюёт! — Митькин крик вывел меня из прострации, а утонувший поплавок заставил работать рыбацкие инстинкты. После непродолжительной борьбы прекрасный карась затрепыхался в подсаке. И тут всё, случившееся, наконец, дошло до меня — дальше я помню только, как Митька, уже настоящий, хлопочет надо мной, щедро поливая озёрной водичкой. Увидев, что я очнулся, Хряк обрадовался и наградил себя щедрым глотком из моей фляжки.

— Василич, титтвою мать, как я тут оказался? Не уж-то лунатиком стал? — Митька огляделся. — Спал дома, потом гляжу, у тебя клюёт. А ты как уснул. Ну, я и крикнул тебе. Рыбу справно вытащил, а потом вдруг повалился — бледный весь. Я уж думал — кони двинул, но, слава богу, оклемался, — он ещё раз хлебнул из фляжки, потом опомнился, засмущался.

— Ты извини, я тебе хотел… ты не стал… ну я со страху…

— Да брось ты, — как объяснить, что его суета и заиканье вернули мне чувство реальности лучше любой водки.

— Давай лучше добьём её, — я достал бутерброд с колбаской, складной стаканчик, и мы стали лечиться от «лунатизма».

Двести граммов вернули, утраченное было, душевное равновесие, и я уже с интересом ждал продолжения. Видимо, мои собеседники тоже почувствовали момент, Митька вдруг задремал на пару минут, а потом открыл глаза и посмотрел на меня каким-то испытующим взглядом. Так смотрел кгбешник, проводивший со мной собеседование перед первой зарубежной поездкой.

— Похоже, Александр Васильевич, вы готовы продолжить нашу беседу, — прожурчал тем же гбешным тоном НеМитька.

— Можно, но оставьте эти конторские манеры. А то разговор может не получиться, — ответил я с отчаянным нахальством. — С чего вы решили, что допрос — самая лучшая форма налаживания отношений?

Мой собеседник на секунду замешкался, а потом с обезоруживающей откровенностью объяснил, что так разговаривал с Митькой самый уважаемый им человек — начальник отделения милиции, и именно это располагало Хряка к откровенности.

— Если этот тон оказался неудачным, то я готов извиниться и просить вас предложить другую, более приемлемую форму общения, — снизил обороты НеМитька.

— Во-первых, говорим на «ты» и по именам, без отчеств.

— Но ведь это вежливая форма разговора, — НеМитька явно терял инициативу.

— Нам сейчас важна не вежливость, а доверие.

Тут я вспомнил, что собеседника зовут Сол, и ещё кое-что, полученное при прямом контакте. Появившаяся было, уверенность слегка поколебалась, но устояла, поддержанная ещё действующим влиянием половины фляжки.

Более того, я предложил пройти домой, до которого было рукой подать, и закрепить дружбу между цивилизациями: что-то в моих новых воспоминаниях подсказывало, что и они не чужды….

На то, что дружбу надо крепить, Сол согласился, но попросил, похоже с сожалением, отложить это мероприятие, так как было бы желательно прояснить несколько важных вопросов.

— Давай, — я с легкостью взвалил на себя обязанности представителя человечества.

— Первая просьба: чтобы никто, кроме тебя, Александр, не знал о нас.

Превращение из ооновца в пособника пришельцев снова ввергло меня в тоску, но я не подал виду и даже согласно кивнул головой, поощряя собеседника перейти ко второй просьбе.

— Ты уже знаешь, что мы потеряли почти все запасы энергии при аварии, поэтому вторая наша просьба: помочь раздобыть её, для начала немного, только чтобы запустить двигатели и системы антиобнаружения, — Сол замолчал, ожидая реакции.

— Если первая просьба ещё выполнима, — покачал я головой, — то насчёт второй — я сильно сомневаюсь. Что-то мне подсказывает, что подключение к моей комнатной розетке не решит эту проблему.

— Ты прав, Александр, мы проверили все местные источники энергии и вынуждены были пойти на риск, раскрывшись перед тобой, — Сол, похоже, не замечал несоответствия этой фразы и своего облика, который указывал на их возможности.

— Да, не получается у нас с доверием, — сказал я, разглядывая Митькино лицо.

Надо отдать должное — Сол сразу всё понял и мгновенно отреагировал:

— Ты же должен помнить, что принуждение запрещено нашим законом, а чтобы не было соблазна нарушить его, всё, что с нами происходит, записывается на оболочку. С Дмитрием у нас действует соглашение: за излечение его от болезни, от которой в ближайшие день — два наступила бы смерть, он, в случае необходимости, будет предоставлять своё физическое тело и разрешит считывать нужную информацию из мозга.

«Двести грамм» необходимы при разговоре с инопланетянами, теперь я это знаю точно. Разве смог бы я на трезвую так раскованно и просто беседовать с пришельцем, временами даже перехватывая у него инициативу.

— Забыто, — остановил я Сола, — давай думать, что можно сделать. Но для этого мне нужна техническая информация, которой в твоих воспоминаниях нет.

— Корабельный компьютер скинет тебе всё, что надо, только для этого тебе лучше посетить нас.

— Согласен, — подытожил я. — Назвался груздём — полезай в кузов.

— До встречи, — прошелестел Сол, и я почувствовал, что остался один.

Оглядевшись, увидел, что уже можно различать цвета, луны нет и в помине, а за деревьями угадывается солнце. Рядом на траве мирно спал Митька, в садке недовольно брыкался пойманный карась, а в ветках загомонили, еще не готовые петь предрассветные птицы. От этого вселенского благолепия зародилась у меня робкая мысль: а может, всё-таки сон?!

Рыбалка — это в первую очередь настроение. А уж какое тут настроение! Я собрал удочки, достал притихшего карася и пошёл будить Митьку.

— С чего я так набрался, Василич? Ведь и выпили-то всего по грамульке, — Митька с шумом встал, одновременно зевая, почёсываясь и что-то бормоча себе под нос. Потом он спустился к озеру и, зачерпнув горстью воду, ополоснул лицо. Похоже, его ничто не смущало: всё списалось на «набрались» и «лунатизм».

Бессонная ночь и сгоревший адреналин привели меня в состояние ступора: уже было наплевать на всё, хотелось скорей домой, в койку и спать… спать….

Выбравшись наверх и сказав короткое: «Будь», Митька свернул направо к сосёнкам, а я прошёл мимо баньки к своему дому. У крыльца меня, радостно виляя хвостом, встретил Бубен (не путать с музыкальным инструментом — отца звали Треф). На рыбалку я пса не брал из-за его активной реакции на все звуки и шорохи, что сбивало созерцательно — расслабленное настроение. А поскольку объяснить этого я Бубну не мог, то просто привязывал возле будки. Как только пленник получил свободу, он тут же рванул по своим срочным собачьим делам, а я отправился в дом, предвкушая, как, завернувшись с головой в одеяло, согрею телом простыни и, наконец, усну.

Раздевшись на застеклённой веранде, заменявшей прихожую, снял кроссовки, и, оставшись в одних носках, на цыпочках, чтобы не разбудить Катю, стал пробираться в спальню. Но рассохшиеся половицы проскрипели полную гамму, а упавший стул поставил окончательный крест на моих стараниях. Мощным броском, не обращая уже внимания на поднятый шум, я прошмыгнул в свою комнату и, как страус, спрятался от всех проблем под одеялом.

На меня почти сразу навалилась нездоровая усталость, которая бывает после бессонной ночи, мысли, путаясь, исчезли, и я плавно ушёл в сон.

Сон в летнюю ночь

— Со… ол, это я, Пай. Просыпайся, соня. Проспишь все великие свершения, — тихий голос на самом краю сознания продолжал ласково, но настойчиво будить его. Сол ещё не выбрался из сна, в котором бродил по красивым и незнакомым пещерам, и попытался включить в него этот нежный голос, но тот не поддавался.

— Вставай, вставай. Поговори со мной, — продолжал он, и ведь добился своего: Сол проснулся. Вместе с пробуждением возникла тревога: «Опоздал!» Сказывалось напряжение последнего времени, когда каждый день из отобранной для окончательных испытаний сотни оставалось всё меньше и меньше претендентов, пока не определилась заветная шестёрка.

Пай поняла всю промелькнувшую в его голове гамму переживаний и рассмеялась.

— У тебя хоть сон был спокойный, а мне всю ночь снились экзамены, как будто все легко выполняют задания, а я ничего не знаю, не помню и не умею, — звонкий голос Пай подействовал на Сола успокаивающе: он уже понял, что спешить некуда и слегка расслабился.

— Встречаемся в Клубе, — пропела Пай и отключилась, не дожидаясь ответа.

Поняв, что уснуть уже не удастся, Сол вскочил и, выбежав наружу, сходу нырнул в начинающийся почти за порогом пруд, взбаламутив его идеальную зеркальную поверхность. Остывшая за ночь вода окончательно вернула его в реальность. Побултыхавшись с дикими криками ещё минуту, он, резко подтянувшись, взобрался на обломок скалы и разлёгся на его поверхности, уже нагретой утренним солнышком.

Щурясь от яркого света Сол огляделся вокруг. Он лежал на гладкой поверхности камня, в узком пространстве между круто вздымающейся скалой с чернеющим входом в пещеру и небольшим, метров пять в поперечнике и полтора метра в глубину, прудом, питаемым ручейком, падающим со скалы. Обрыв охватывал пруд полукругом, а с другой стороны, прямо от воды, начинался дикий лес. Этот чудесный уголок Сол создал собственными руками. Конечно, скала и лес стояли здесь испокон веков, но всё остальное сделано им от начала и до конца. Получив участок в бессрочную аренду от земельного отдела, он выдержал битву с управлением экологии, но выбил разрешение на то, чтобы лесной ручеёк сделал двадцатиметровую петлю, прежде чем вернуться в своё старое русло. Остальное было делом техники: ему оставалось только вырезать уютную пещерку и сделать запруду для маленького водоёма. Чуть в стороне, скрытая растительностью, находилась крохотная, 3х3 м, посадочная площадка для «Шмеля», угадываемая по столбику силовой вышки.

Солнце сыграло с ним шутку: разнежившись под его лучами, Сол опять задремал.

— Теперь я знаю, почему тебя взяли, — опять услышал он голос Пай. — Если надо, ты можешь проспать весь полёт; но сейчас тебя ждут, так что будь добр, проснись.

— А я знаю, за что взяли тебя — твоей настырности хватит на всю шестёрку, — проворчал Сол, уже вставая и посылая приказ кухонному автомату насчёт завтрака.

Он уже заканчивал принимать душ, когда стало происходить что-то странное: сквозь покрытый зеленью обрыв стала проглядывать грязно-белая стена и висящая на ней тряпка с аляповатым рисунком. Сол от неожиданности крепко зажмурил глаза, а когда открыл их, наваждение исчезло. Первую пришедшую в голову мысль показаться врачу он тут же отогнал от себя: не хватало, чтобы из-за минутной слабости его сняли с проекта. Лучше посоветоваться с Пай, всё-таки медицина — её вторая профессия.

Сол стоял внизу лестницы, ведущей к дверям Клуба, прислонясь к статуе Тигра — мифического чудовища из детских сказок. Всё утро подгонявшая его Пай сама безбожно опаздывала. Рядом гид рассказывал о Клубе группе туристов, судя по одежде, с материка Анкона. От нечего делать Сол прислушался.

— Клуб создан более двухсот лет назад шестёркой энтузиастов — двумя женщинами и четырьмя мужчинами, которые и сейчас входят в его совет, — профессионально поставленный голос экскурсовода долетал, казалось, во все уголки площади. — Со временем Клуб стал самой могущественной частной организацией на планете, со своими службами, подчас превосходящими правительственные, и иерархией, напоминающей секретные общества прошлого. Однако вступить в Клуб может любой, достаточно записаться по общей связи и начать платить членские взносы. А вот чтобы перейти хотя бы на следующую ступень — постоянного члена, нужно немало поработать под руководством одного из старожилов клуба и определиться со своими способностями и возможностями. Интересы Клуба распространяются во многих сферах науки, религии и других областях, могущих дать ответ на происхождение разумной жизни на планете. Поиски разделяются на несколько направлений, каждое из которых имеет своих приверженцев.

Учёные давно уже поняли, что эволюция имеет границу, и при приближении к ней развитие замедляется. Поэтому появление у человека души — явления качественно нового, преодолевающего скачком этот барьер — не нашло пока научного объяснения, но давало подпитку для существования разных религий и сект, как старых, так и то и дело возникающих новых.

Уже давно люди научились выходить из своего тела и возвращаться в него. Сначала использовались разного рода медитации, а потом были найдены и другие возможности.

Изучение души дало возможность в ходе проведения экспериментов создать массу принципиально новых технологий, таких, как известная каждому с детства оболочка, но не приблизило к истине ни на шаг.

Появилась гипотеза, подтверждённая лишь косвенными фактами, но уже нашедшая массу приверженцев, что Моах не родная наша планета. Тогда-то и нашлись энтузиасты решившие искать истину вовне — в космосе — так был создан Клуб.

К тому времени уже существовала технология космических путешествий под общим названием «пробой Бара». Всех деталей происходящего при пробое ученые не понимают до сих пор. Попытки создать всеобъемлющую теорию этого явления пока наталкиваются на сюрпризы, преподносимые пробоем, в одночасье разрушающие ещё вчера казавшиеся стройными и убедительными теории. Обнаружен был он, как водится, случайно. Один техник получил выговор за то, что подготовленные им автоматические зонды вместо информации записали какую-то серую муть. Недовольный этим и зная, что всё было сделано на совесть, он решил докопаться до правды. Нашёл, что все случаи произошли в одном и том же месте, и сумел убедить руководителя проекта провести проверку. Исследовательский космолёт вернулся в эту зону, и первый же запуск зонда преподнёс сюрприз: он на пару секунд исчез из вида и вернулся с израсходованным запасом энергии и десятичасовой записью серой мути. Техника, как вы понимаете… звали Бар.

Дальнейшее изучение пробоя положило начало новому виду космических путешествий — никуда: до сих пор учёные не могли спрогнозировать, куда приведёт новая зона.

Kлуб отправляет десятки автоматических кораблей, изучая разные зоны, а потом, в перспективные места направляется группа исследователей из шести человек: двух женщин и четырёх мужчин.

В этом месте Сол отвлёкся, получив подзатыльник от тихо подкравшейся Пай.

— Так-то ты ждёшь любимую женщину! — тут она нахально соврала. Конечно, Сол не возражал бы против таких отношений, но для трёх дней знакомства сказано было слишком сильно.

На последнем испытании, когда шла проверка, сколько участники могут выдержать с ограниченным запасом воды и питья, Сол отдал последние крохи воды сидящей рядом девушке, поставив тем самым под сомнение свою, казалось, такую близкую победу. Но всё закончилось благополучно: девушка с нежным именем Пай и Сол прошли в заветную шестёрку.

На сегодня была назначена первая тренировка группы будущих космонавтов и трёх дублёров, но времени до начала ещё было много, поэтому они не стали пользоваться лифтом, а пошли вместе с самыми отчаянными туристами по знаменитой «лестнице тысячи ступенек», ведущей ко входу в клуб. Ступенек на самом деле было семьсот тридцать шесть, но в данном случае истина была принесена в жертву красоте.

Здание Клуба было построено в духе примитивизма. Создавалось впечатление, что оно целиком вырублено из скалы. На стенах даже были борозды похожие на следы от зубила каменотёса. Своим подавляющим величием строение напоминало древние храмы, вырубленные в скалах, но только увеличенные в несколько раз. Это и был храм — храм науки и торжества мысли.

На середине лестницы Солу снова стали мерещиться проглядывающие через камень белые стены, он опять зажмурил глаза, стараясь отогнать наваждение, но это не помогло: весь мир стал разлетаться на кусочки, как рассыпанный пазл.

Я проснулся с чувством тревоги, но увидел привычную обстановку и успокоился, оттесняя чужие воспоминания в глубину памяти.

Вспомнив всё, с удивлением обнаружил, что мне не надо подыскивать земные аналогии. Как видно, две памяти, моя и Сола, создали этакий дублированный вариант, использовав подходящие понятия, что и придало ему такую достоверность.

Очень захотелось увидеть продолжение, поэтому не стал вставать, хотя ужасно хотелось пить, а закрыл глаза и зарылся в постель.

И сон пришёл, но начался с другого места, точнее — с другого времени.

…Занятия закончились. Сол с Пай сидели на балконе Клуба, попивая из бокалов миановый сок (утоляя мою жажду) и любуясь грандиозным видом. Далеко внизу угадывались чёрные точки людей, пришедших посмотреть на самое знаменитое здание на планете. Немного чётче различались сине-зелёные пятна деревьев и кустов. А прямо перед нами взметнулась ввысь, пронзая облака своими заснеженными вершинами, громада Мадарских гор. Зрелище было настолько величественным, что даже притихла острая на язычок Пай.

Мысли Сола вернулись к тому, что происходило в тренировочном зале. Первое занятие было очень необычным: группе предложили, в течение всех трёх часов, выполнять разные несложные упражнения, физические и умственные, в отсутствие индивидуальной оболочки.

Пытаясь смоделировать человеческую душу, учёные потерпели поражение, но сделали несколько удивительных открытий. Самым значительным из них было открытие нового поля, обладающего несколькими замечательными свойствами. Во-первых, его можно было программировать как компьютер, что сразу же дало толчок образованию секты, считающей людей биороботами, созданными высшей разумной расой. Во — вторых, оно могло свободно проходить через почти любое материальное тело или поле, за исключением нескольких, очень специфических, или располагаться внутри. Но главное, с ним мог контактировать мозг человека и его организм, что и дало возможность в итоге создать для каждого человека индивидуальную оболочку, которая была с ним с первых минут его существования и всю жизнь, защищая и помогая. Оболочка стала как бы вторым «я» человека, поэтому для всех это задание стало нелёгким испытанием.

— Что ты почувствовал, когда убрали оболочку? — прервала Пай наконец затянувшееся молчание.

— Голым, — ответил Сол, не задумываясь, — даже не голым, а каким-то вывернутым наизнанку перед всеми.

— Похоже, — немного подумав, согласно кивнула она головой. —

Настолько сильно чувство незащищенности, что даже знакомых тебе людей воспринимаешь с опаской и всё время ждёшь подвоха.

Они опять ненадолго замолчали, вспоминая своё первое занятие.

— Как натуралы живут без оболочки?! — Пай тяжело вздохнула.

— Я всегда считал, что у них не все дома. Да и сколько их осталось?! — Сол поднялся и пошёл за новой порцией напитка.

— Не скажи, — Пай допила сок и протянула ему свой стакан. — Сейчас это входит в моду, и многие после школы идут к ним.

— Как приходят — так и уйдут, хлебнув реальности, да и мода — дама не постоянная, — тут Сол уже на выходе обернулся к своей собеседнице. — Слушай, а не перекусить ли нам!? Здесь классно готовят.

— Откуда ты знаешь? У тебя что, были деньги обедать тут?

— Конечно, нет. Но сейчас они нам и не нужны. Ты забыла, что на территории Клуба для нас теперь всё бесплатно?

— Точно. Гулять — так гулять! Захвати и бутылочку «Радина», — Пай улыбнулась, в одно мгновенье разгладились так не шедшие ей морщинки на лбу, и лицо снова приняло привычный жизнерадостный вид.

— Знаешь, что я подумал, — сказал Сол, появляясь на балконе с сервировочным столиком, уставленным посудой, — а ведь в этом что-то есть. Если мы научимся доверять друг другу без оболочки, то это сплотит группу сильней, чем месяцы простого общения.

Сол знал, что Пай — вегетерианка, поэтому не стал потакать своим слабостям, и себе тоже не взял ничего мясного.

Разлив по бокалам в меру охлаждённое вино он уселся в кресло и с наслаждением стал пить небольшими глотками этот дорогой напиток, о котором раньше только слышал.

От тарелки с тушёными овощами вдруг потянуло жареной рыбой, и не успел Сол удивиться, как действительность снова стала разрушаться, краски побледнели, сквозь балконные перила проступили никелированные шары кровати, и громкий Катин голос разметал остатки сна. Пришлось вставать, преодолевая сладостную отпускную лень.

Утро в деревне

Встают в деревне рано — это аксиома, которую знают все. Но годы советской власти почти уничтожили древний уклад жизни. Только в последнее время Веретье, скинутое со всех балансов за нерентабельностью и живущее натуральным хозяйством, стало постепенно возвращаться к естественному распорядку. У меня своего хозяйства нет, поэтому встал я около двенадцати. Произошло это только потому, что Тётькатя (так одним словом её называла в детстве моя дочь — да и пошло…) поджарила карася с лучком и картошечкой и не могла позволить ему остыть.

День начинался так, как я и мечтал всего три дня назад в своей московской квартире. Да, да! Три дня назад жизнь была легка и вполне прогнозируема — я собирался в отпуск. Сборы протекали быстро и слаженно. Ехал в деревню на всё лето во второй раз, поэтому, как мне казалось, мог предвидеть всё и знал, что там понадобится.

В прошлом году, разменяв шестой десяток и не видя перспектив для учёного-физика в современном сумасшедшем и прагматичном мире, я ушел на пенсию, и теперь был совсем свободен. С женой давно развёлся, дочь с мужем, молодым и перспективным программистом, уже шесть лет жила в Бостоне и в Россию приезжала всего один раз в два года назад проведать родителей и показать им внуков, двух очень серьёзных мужичков пяти и трёх лет, говорящих по-русски с американским акцентом. Поскольку на российскую пенсию достойно жить нельзя, этой зимой подрабатывал у племянника, владельца небольшой компьютерной компании, благо мозгов для освоения компьютеров и серверов пока хватало. Артём очень хотел привлечь меня к работе в фирме на более постоянной основе, хорошо иметь умного, а главное стопроцентно надёжного человека за спиной, но я уже хлебнул свободы и не имел желания включаться в эти гонки.

И вот уже второе лето я проводил в деревне у своей двоюродной сестры. Катя жила одна: муж умер, проиграв борьбу зелёному змию, а дети уехали в город и приезжали очень редко — уж очень в глухом месте была деревня Веретье. Говорят, что где-то в местных болотах застряли сначала татары по дороге на Псков и Новгород, а потом тевтонские рыцари; поэтому, прежде чем ехать, я выждал, пока хорошая погода продержится три дня: тогда шансы проехать в деревню на Ниве, без помощи трактора, стали очень высокими.

Волоколамское шоссе — наименование, данное судорожно спешащей технической цивилизацией, а я никуда не спешил и мог позволить себе другое — «Волоколамская дорога». После этого пропадала необходимость обгонять грузовики, выслеживать гаишника на горизонте, и наступало то умиротворение, которое чувствует человек в первые минуты освобождения из неволи.

Названия пролетающих мимо городков и деревень — Нахабино, Истра, Земцы, Торопец, Кунья, — как бы вышли из древнерусской летописи, и создавали атмосферу сказки.

Дальше по шоссе, в Псковской области жила моя сестра — всё, что осталось от нашей дружной семьи. Отец сёстры и я родились здесь, а семья матери приехала из Ленинграда, поэтому её так и звали — Питерская. Но главная цель моей поездки — маленькая деревня с красивым именем — Веретье.

Поворот на Веретье — это конец дороги в прямом смысле этого слова. Те двенадцать километров, что нужно было ещё проехать до деревни, мог назвать дорогой только оптимист или тракторист.

Никто не знает, кто и когда основал эту деревню — не нашлось на неё краеведа. Поселений таких в этих краях много, и если не почтили его своим посещением в своё время партизаны, или не родилась в деревне личность хотя бы областного масштаба, то рассчитывать на внимание краеведов не приходилось. А зря, многие из них постарше Москвы.

Я выяснил в интернете, что слово «веретье» означает сухое возвышенное место среди болот, и обнаружил два десятка деревень с таким названием, а ведь мне казалось, что оно такое оригинальное.

Цивилизация всё же проникла сюда в виде электричества и его производных. Произошло это в советское время во время одной из компаний по подъёму Нечерноземья. Было решено осушить болота, и центром этого осушения почему-то выбрали Веретье. Дорогу засыпали гравием, провели электричество и телефон, понагнали разной техники и целое лето занимались осушением. Однако осенью природа взяла реванш. Все работы прекратились, а потом всё неожиданно закончилось: наверно, центр борьбы переместили в другое место. Специалисты по осушению уехали, а вскоре вывезли всю технику. После двух зим от гравийной дороги не осталось и следа, но в деревне уже было электричество и контора с отключенным телефоном. Не все окрестные деревеньки могли похвастаться этими признаками прогресса. И когда дома в центральной усадьбе бывшего колхоза, в который входила и наша деревня, пошли под загородные резиденции бизнесменов из райцентра, некоторые семьи, продавшие подворье, по их понятиям, за огромные деньги, переселились в Веретье, купив за бесценок или просто вселившись в пустующие избы. Поэтому из двенадцати дворов семь были заняты, и деревня из умирающей превратилась в очень живую.

Центральная и единственная улица шла с юга на север, чуть изгибаясь на запад, а по обе стороны от неё дремало на весеннем солнцепёке Веретье. Дома располагались вдоль дороги: пять с левой стороны, и семь — с правой. Справа прямо за приусадебными участками находились бывшие колхозные, а сейчас непонятно чьи картофельные поля, как-то незаметно и тихо поделённые между жителями. Проблем не было, потому что земли было больше, чем надо, а у местного населения амбиции далеко не распространялись. Картошки должно было хватить на посадку весной, на самогон и на еду. Независимо от того, урожайный был год в стране или нет, здесь её мистическим образом всегда хватало.

Сразу за домами левой стороны находилась главная цель моей поездки — озерко с громким названием Большое Болото. Берег там глиняно-песчаный, и потому вода около него свободна от тины и осоки.

Другим краем были сплошные камышовые заросли, переходящие в то самое Большое Болото.

Проезжаю через всю деревню и в конце её перед пригорком, на котором стоят бывшая контора осушителей и трансформаторная будка, поворачиваю налево, в незаметные за пышным кустом бузины ворота тётикатиного дома. Дом стоит немного на отшибе и отгорожен от остальной деревни мысочком, поросшим соснами. Этот выступ, вдобавок, отделяет небольшой кусочек озера. Вот этот самый заливчик и является квинтэссенцией моих зимних мечтаний.

Следом за мной с заливистым лаем в ворота влетает лохматый пёс Бубен, и начинается весёлая кутерьма встречи! Выбегает, удивленно округлив глаза (а ворота распахнуты настежь), Тётькатя, из-за забора заглядывают несколько любопытствующих лиц, число которых быстро возрастает до ста процентов деревенского населения, в воротах смущенно жмутся сопровождающие Бубна морды.

Прежде чем войти в дом, приветствую население и приглашаю в гости, как я называю это мероприятие, на открытие сезона.

Разгрузка машины — процесс не менее интересный, чем сборы. Но без женского, т. е. тётикатиного участия тут не обойтись, иначе половину продуктов, а они составляют почти весь багаж, потом я просто не найду. Что-то идёт в погреб, что-то в буфет, а что-то в огромный холодильник «Розенлев», который, меняя старую технику, я переправил сюда.

— Ну, кому всё это надо? — с притворным недовольством ворчит Катя, с любопытством рассматривая запаянные в целлофан деликатесы. — Что уж в доме лишнего куска для тебя не найдётся?

Я прекрасно знаю, что найдётся для меня кусок, и не один, да и районный центр с его магазинами сравнительно недалеко, но решил привезти всё из Москвы.

В прошлый приезд, когда привозные продукты кончились, я перешел на местные, но скоро понял, что в моём возрасте привычки менять поздно, поскольку окончания перестройки организма можно и не дождаться. Раньше, когда бывал здесь наездами, деревенская еда и картофельный самогон были непременной частью местной экзотики вместе с баней и купанием в озере. Но если двухдневный удар по организму проходил почти безболезненно, то повседневное издевательство было просто опасно, а продукты в окрестных магазинах от НЛО отличались только тем, что не были летающими.

Процесс разгрузки плавно перешел во встречу гостей, которые с детской непосредственностью пришли много раньше установленного срока.

В основном это были мужики, т. к. женщины дома, затаив дыхание у телевизоров, ждали, когда же дон Карлос узнает, что и конюх Пепе, и служанка Пепита — его родные дети.

Уже зазвенели стограммовые «гостевые» стаканчики, когда я заметил отсутствие Митьки-Хряка. Мужики рассказали, что последнее время Митька стал совсем плох. Ну, этого мне и не надо было объяснять: если уж он пропускает такое мероприятие то это совсем скверный признак, поэтому, решив позвать его, в избу к нему я входил с опаской. Опасения мои были излишни — Митька просто спал. Как только я слегка тронул его за плечо, он резко проснулся: именно резко — так просыпаются животные уже в следующую секунду после сна готовые к действию. Но когда процесс узнавания затянулся на несколько секунд, я понял, что Митька уже не орёл. Наконец, осознав, что я — это я и что из этого следует, уже через пару минут он был готов к выходу, благо одеваться не нужно было — спал одетым.

Выйдя во двор, Хряк по-хозяйски закрыл ворота сарая, где стоял его кормилец — трактор Беларусь, доставшийся ему при развале колхоза. Из-за своей ветхости этот железный конь никому не приглянулся и так и остался у работавшего на нём Митьки, который как-то умудрялся поддерживать его на ходу. В период посадки и уборки картофеля важнее тракториста человека нет, поэтому у Хряка не было необходимости самому выращивать что — то и освобождалось время для так любимых им походов по болоту.

Проблемы дона Карлоса отложились до следующей серии, и женщины тоже были уже в доме. По тому, с каким бурным удивлением народ приветствовал Митьку, я понял, что со здоровьем у него не всё в порядке. Но как бы то ни было, все были в сборе, и можно было начинать.

Описывать дальнейшее бессмысленно — дальше было хорошо! На подобных мероприятиях события происходят разные, но не они определяют вывод — «хорошо посидели» — а какой-то неуловимый дух единения, который захватывает даже непьющих участников, тем более среди нас таких не было.

Было много воспоминаний со спорами по поводу деталей о событиях, давно канувших в лету, были песни под гармошку, с которой ловко управлялся Воробей, и, конечно, частушки, разжигающие веселье, как подброшенная в костёр хворостина.

Всего лишь вчера утром я встал с удивительным, подзабытым за последнее время чувством праздника. Хорошая водка не давала похмелья, а солнце и прекрасное настроение звали к приключениям, которые вполне возможны в этом сказочном краю, отгородившемся болотами от прозы остального мира. Почему говорят, что только в дальнем зарубежье люди на улице улыбаются друг другу. Я шел по деревенской улице и все улыбались мне, причём улыбки эти были искренними.

Весь день я гулял по деревне и входил в ритм её жизни. Говорил о делах и «ниочём», о погоде, о видах на рыбалку и грибы-ягоды, а все попытки поговорить о политике аккуратно пресекал. Зашел проведать Митьку, но он опять спал, и, как видно, пошёл на поправку — сон его был глубок и спокоен.

На выходе из Митькиного дома, на крыльце, меня перехватил хряков сосед Лукич. Он и его жена Шура входили вместе с Катей и Митькой в тройку коренных жителей деревни. В их семье работала жена, а муж за все свои пятьдесят с хвостиком ничего тяжелее рюмки не поднимал. Шура, засидевшаяся в девках, была настолько рада, выйдя замуж, что прощала ему всё: и лень, и беспробудное пьянство. Женщина она была крепкая и одна тянула всю семью на своём горбу. А Лукич болтался, где попало, в поисках спиртного. Раньше он подолгу пропадал в городе, но, схлопотав как то в драке тяжёлое сотрясение мозга, получил инвалидность и больше из деревни не отлучался.

Отклонив его предложение опохмелиться, я отправился домой, чтобы проверить заветное местечко. Обойдя дом, я вышел на тропинку, проложенную мимо начинающих зеленеть грядок. Сразу за огородом начинался глиняный откос, по которому мной была проложена лестница: две доски с набитыми поперёк планками. Эти сходни приводили к рыболовному месту, которое представляло собой деревянную платформу, лежащую на камнях, скреплённых водоупорным бетоном.

Всю работу я проделал сам, поэтому оно было предметом моей гордости. Неказистость сооружения была незаметна на фоне окружающей его красоты. С левой стороны вперёд выдавался небольшой мыс, поросший соснами, а так как справа метров через сорок озеро кончалось, и начинался топкий берег болота, поросший камышом и группками деревьев, то место было настолько уединённым, что у меня иногда во время рыбалки появлялись сомнения в существовании остального человечества.

Моё творение легко пережило зиму, т. к. сделано было, как и все работы непрофессионалов, с пятнадцатикратным запасом прочности, и от меня требовалось лишь освободить его от песка и ила, нанесённых за зиму.

Когда всё было очищено, я принёс из сарая ещё один предмет своей гордости — стул, сделанный из брусьев и досок, который, если отбросить отсутствие художественной привлекательности, напоминал трон феодала средней руки.

Вечером я сел в это кресло и закинул удочки.

А вот сегодняшнее утро не принесло мне радости; и дело было не в мелком дождике, зарядившем ещё с утра. Хотя вчерашнее происшествие казалось чем-то далёким и сомнительным — меня снедало беспокойство. После завтрака-обеда я, не доев карася, отправился в кровать, прихватив «Справочник фельдшера».

Великая книга этот справочник! Через десять минут, прочитав главу о психических расстройствах, я легко поставил себе диагноз — параноидальная шизофрения.

Окрылённый я вернулся на кухню и, стребовав назад карася, достал, несмотря на неодобрительные Катины взгляды, из холодильника всё необходимое, чтобы отметить столь радостное событие.

Но тут в дверь постучали. С Тётькатей из сеней вошёл смущённо улыбающийся Хряк. Его улыбке ещё можно было бы найти объяснение, но он отказался присесть за стол, и я понял, что мои надежды на шизофрению рухнули — ночной кошмар продолжался.

Доковыряв карася, опять потерявшего свой вкус, я позвал НеМитьку к себе в комнату. Откуда-то у меня было твёрдое убеждение, что это не мой дружок Сол так элегантно опускается в кресло, очень модное во времена Хрущова.

— Трит, — тут же представился НеМитька.

— Александр Можаев, — сказал я без особого энтузиазма.

— Ты, Саша, теперь наш партнёр (в голове у меня сразу всплыла старая реклама МММ, и почему то стало за себя немножечко стыдно), поэтому мы хотим, если ты согласен, разумеется, провести обновление и небольшую реконструкцию твоего организма, — Трит снова улыбнулась, нагоняя на меня жуть.

Благодаря добавленной памяти я знал, что Трит — женщина, основная профессия которой — медицина. И это сочетание женской элегантности с кривыми прокуренными Митькиными зубами вызывало воспоминания из фильмов ужасов.

— Что-то не так? — спросила Трит, с присущей женщинам внимательностью заметив мою неадекватную реакцию.

Пришлось объяснить ей всё несоответствие формы и содержания.

— Небольшие изменения тела Дмитрия тоже есть в наших планах. Только сначала мне хотелось бы обговорить всё с тобой, — Трит хотела опять улыбнуться, но сдержалась, вспомнив мою реакцию: женщина — везде женщина.

— Тебе предстоит много работы, поэтому мы хотим укрепить твой организм, а также подготовить его для принятия оболочки.

Я, конечно, не знал всех тонкостей предстоящей процедуры, но хотелось бы мне посмотреть на человека, который откажется от такого предложения, а детали можно выяснить и позже.

— Идёт! — не задумываясь, сказал я. Во всей этой чертовщине начали появляться положительные моменты, и это прибавило мне бодрости.

— Наверное, процедуру эту в нашей баньке не провести, — попытался я сострить.

— Да, нам придётся совершить небольшую прогулку, — ответила Трит совершенно серьёзно, может, не поняла моей шутки, а скорее, просто постеснялась улыбнуться.

Сегодня утром в мои планы совсем не входило посещение инопланетян, но здоровье — слишком серьёзный аргумент

Перестройка

— Кать, мы с Митькой в лес — он мне обещает там рыбные бочаги показать.

— Знаю я его бочаги, — ТётьКатя сердито загремела грязной посудой. — От всех его бочаг почему-то водкой пахнет. Да, ты, куда в лес в тапочках собрался-то! Чай не в городе, — она опять чем-то громыхнула — так в самый напряжённый момент в оркестре вступают по знаку дирижёра литавры. — Сапоги надень, и ватник прихвати, не мальчик уже в рубашонке бегать.

В чём другом, а в практичности женщинам отказать нельзя: мои кроссовки, презрительно названные тапочками, через пять минут превратились бы в маленькие, чавкающие кусочки болота, да и рубашка была недостаточной защитой от комаров и сырости. Я обулся в резиновые сапоги и прихватил телогрейку. Митька был одет точно так же, но ему угадать было проще — в другом наряде я его ни разу не видел, да и не уверен, что он у него есть.

На болоте я обнаружил по характерному бормотанью и хмыканью, что ведёт меня Хряк. Обнаружив себя идущим по болоту вместе со мной, Митька не высказал никакого удивления и даже не спросил, куда мы идём. Цель похода каким-то образом ему была известна, а к остальному он уже начал привыкать.

В конце весны — начале лета болото производит двоякое впечатление: с одной стороны, цветы и свежая зелень радуют глаз и душу, с другой — всё насыщено влагой, и непривычному человеку в каждой луже и кучке мусора мерещится трясина, а мокрые сучки мнятся пальцами болотных чудищ, подстерегающих смельчака, рискнувшего прогуляться в этих гиблых местах.

Зато позже, летом, когда подсохнут тропинки и пойдут грибы да ягоды — это райское место. Но и летом я бы не посоветовал гулять тут людям, незнакомым с местностью. Ходить по болоту — целая наука. Я знаю только кусочки её, по отдельным замечаниям местных мужиков, но и те меня поразили парадоксальностью. Например: мне казалось, что основной метод передвижения — прыгать с кочки на кочку, а оказалось, что это верный способ провалиться в трясину: одна из кочек обязательно подвернётся, и ты со всего маху грохнешься в болото. Очень удобно идти по камышам — их корни сцепляются между собой и образуют очень прочный настил, легко выдерживающий человека, но по камышам ходить можно только вблизи берега, на свободном пространстве камыши — признак непроходимого болота, и т. д., и т. д.

В основном, как пишут учёные, глубина болот 0,5–1,5 м., но есть места и по 20–40 м. Не знаю, есть ли у нас такие глубины, но и двух метров хватит с головой.

Чёрные археологи и разные краеведы находили в болотах танки и самолёты времён войны, да и тарелка моих новых знакомых укрылась без проблем. Поэтому я, как индеец, шёл за Митькой след в след. Он провёл в окрестных лесах всю свою сознательную жизнь и был в округе лучшим знатоком Большого Болота.

Проводник мой шёл легко и свободно, руководствуясь только ему знакомыми ориентирами. Путь наш был настолько причудлив, что в других обстоятельствах я подумал бы, что мне нарочно морочат голову, но не сейчас: Митька по природе своей не способен на подобные глупости. Шли мы уже больше часа, и я начал присматривать сухое местечко для привала, но тут Хряк, словно угадав мои намерения, буркнул себе под нос: «Немного осталось».

И, действительно, минут через пятнадцать — двадцать мы оказались на островке, в середине которого виднелись несколько древних валунов, поросших мхом. Про этот остров я слышал, но вот бывать тут не довелось. Ходила молва, что это древнее капище и место проклятое, поэтому желающих посещать его было немного. Одно время, правда, повадились ходить сюда любители приключений, соблазняя деньгами проводников, но, как видно, камни не оправдали ожиданий, и экстремальный туризм этот заглох.

Остров находился посреди болота, но с одной стороны к нему примыкало озерко, метров сто в диаметре, с удивительно чистой водой и, как сказал мне Митька, очень глубокое.

Прибыв на остров, я ждал, что из воды поднимется конструкция вроде «Наутилуса», но ошибся: вместо этого уже НеМитька подошёл к камням и стал возиться у их основания. Потом он, выпрямившись, двинул всю груду рукой, и она c чавкающим звуком отъехала в сторону озера, открыв чёрную дыру.

Совсем не так представлялся мне вход в летающую тарелку. Подойдя поближе, я увидел каменные ступени уходящей по дуге вниз лестницы. По её внешнему краю проходил желоб, похожий на бобслейный, но поменьше. Освещался проход жёлтыми шарами, развешанными по стенам без какой-нибудь видимой проводки. Фонари эти давали вполне достаточно света, чтобы видеть, куда ставишь ногу.

Всё же не зря ходили мрачные слухи о капище: если не чёрт, то кто-то очень на него похожий приложил руку к этому месту. А сейчас меня приглашали прямо в преисподню.

Я решился, и уже спустился на пару ступенек, когда Трит поймала меня за руку. Она достала из ниши около желоба что-то вроде санок и уселась впереди, ожидая, когда я сяду на второе сиденье. Храбрецом я себя никогда не считал, но сейчас наступило состояние, когда от непреходящего шока, похоже, сгорели предохранители, поэтому без раздумий приземлился за спиной своей спутницы.

Тут же сердце моё ухнуло вниз, вслед за санями, а они начали нарезать круги, всё увеличивая радиус и набирая скорость. Каменные стены слились в одну серую ленту, и, когда я уже стал привыкать к этому, сани сбавили темп и, описав последний круг, выкатили на открытое пространство, где мягко остановились около ровной площадки.

О размерах пещеры трудно было судить из-за недостатка света. Те же шары, расположенные по стенам на высоте человеческого роста, давали света достаточно, чтобы пользоваться глазами, но потолок и дальняя стена терялись в темноте. Там же виднелись два входа. С этого направления я и ждал дальнейшего развития событий.

И снова не угадал — на ближайшей стене, на небольшой высоте от пола засветилось золотисто — розовое пятно. Постепенно разгораясь, оно превратилось в круг, через который выплыл шар размером с баскетбольный мяч и повис в воздухе на расстоянии вытянутой руки от нас. Мы к тому времени выбрались из саней, которые мой спутник оттолкнул куда-то в темноту, и стояли на платформе прибытия, наблюдая за явлением шара народу.

— Этот шар — часть корабельного компьютера, он может работать автономно, но находится на постоянной связи с базой, — прервала паузу Трит.

— И как же с этим шариком общаться? Я что-то не вижу никакого интерфейса.

— Зачем тебе ещё что-нибудь, кроме собственного мозга? Попытайся! — Трит замолчала и отошла в сторону, освобождая игровое поле другому участнику.

— Ну, здравствуй, незнакомый друг, — сказал я, обращаясь уже к шару.

— Здравствуй, Саша, — прозвучало у меня в мозгу. Слова «прозвучало» или «голос» не подходят в данном случае. Попробуйте написать, грамматически правильно, какое-нибудь трудное слово, и то, что промелькнёт у вас в голове перед написанием, очень похоже на восприятие при такой форме разговора.

— Здравствуй, — завороженный новым для меня видом общения произнёс я. — Кто ты такой?

— Я — твоя будущая оболочка. Для удобства общения, пока ты не привыкнешь делать это без специальных обращений, можешь придумать мне имя.

— «Комб», — сорвалось у меня с языка. — Ты что-то вроде компьютера и комбинезона, поэтому — комб, с буквой «б» на конце, чтобы не путать с компом — так мы называем компьютер.

— Отлично! А теперь, если ты не возражаешь, я займусь изучением твоего организма, а ты совершишь с Трит интереснейшую экскурсию.

Я заметил, что словами «если ты не возражаешь» мои новые друзья предваряют все выдвигаемые ими предложения. Видимо, эта фраза придаёт их действиям законность, как зачитка прав арестованному преступнику американскими полицейскими. Мне захотелось даже проверить это, сказав: — Возражаю! — но я благоразумно воздержался.

Сказать, что экскурсия по подземелью получилась интересной, — значит не сказать ничего! Мы пропутешествовали по подземному городу около двух часов. Иначе как городом соединённые проходами в один ансамбль десятки залов и комнат назвать и нельзя. Некоторые из них, как, например, первая увиденная мной пещера, оставались в своём естественном состоянии, зато другие были явно сделаны искусственно. Может быть, за основу и брались естественные полости, но после отделки комнаты с полированными стенами разных цветов и изящно изогнутыми входными проёмами и окнами вызывали восхищение.

Насчёт окон я не оговорился, почти во всех помещениях были окна, выходящие в огромные, как правило, не тронутые обработкой естественные пещеры.

Ни капли воды на стенах, свежий прохладный воздух в помещениях — это говорило, кроме всего прочего, о высоко развитом искусстве строителей, невозможном без приличной научной базы.

А изумительные статуи со слегка непривычными пропорциями тела, вырезанные в камне картины, таинственные надписи — передо мной была неизвестная древняя культура.

В неожиданно открывшемся за поворотом коридоре я увидел уходящие вдоль него строки из букв, напоминающие сложный узор и совершенно не похожие на всё, что я видел до этого. Они начали светиться, постепенно разгораясь, и у меня закружилась голова. Но Трит быстренько вытащила меня оттуда и посоветовала больше не смотреть на эти письмена — неподготовленного человека они могут свести с ума.

— Кто жил здесь? Откуда всё это? — вопросы так и роились в моей голове.

— Пока мы сами не поняли всё до конца, мне бы не хотелось начинать объяснения, но приземлились мы именно здесь не случайно, — Трит ушла от ответа и как-то срочно закончила экскурсию, сказав мне, что всё готово и нас уже ждут.

Конечно, я видел лишь небольшой фрагмент этого комплекса: только для того, чтобы осмотреть его поверхностно, надо несколько дней, но никак не два часа. Но и то, что я видел, впечатляло. Любое из последних, даже мелких событий могло стать приключением на всю жизнь, а тут такая лавина!..

Как видно, организм мой — не такая уж сложная штука, двух часов хватило, чтобы в нём разобраться. Трит привела меня в небольшой зал, примыкающий к первой увиденной мной пещере. Вдоль одной из стен располагались три выдолбленных прямо в полу небольших бассейна, заполненных прозрачной водой. От среднего поднимался парок, что указывало на то, что вода в нём как минимум теплее воздуха. Что делать дальше, объяснять мне было не надо: я скинул сапоги и носки и попробовал ногой воду. Она была хорошо тёплой, поэтому я, не раздумывая, скинул остальную одежду и голышом залез в воду. И тут только сообразил, что на меня смотрит не Митька, а Трит, которая, хоть и не наша, а всё же женщина.

— Ты всё правильно сделал, не забывай, что я врач, — успокоила она, поняв моё смущение.

Великая вещь — вода, а тёплая вода, после усталости — что-то особенное. Я развалился в бассейне, раскинув руки так, что на поверхности оставалась только голова. Для этого вдоль стенок были сделаны очень удобные сиденья и лежанки. Тот, кто делал бассейн, явно разбирался в том, что нужно для хорошего отдыха.

Мысли мои стали путаться, каменные стены куда-то уплыли, и я обнаружил себя маленьким мальчиком, стоящим посреди деревенского двора. Прямо передо мной стоит огромный одноэтажный дом с высоким крыльцом, на котором сидит, щурясь от солнца, молодая женщина — моя мама. Пальцы босых ног ощущают ласковую, нагретую летним солнцем пыль, сквозь которую кое-где пробивается слегка покалывающая ступни трава.

Но главный объект моего внимания стоит прямо передо мной — это здоровущий серый гусак, выгнувший шею и издающий грозное шипенье, перемежающееся боевым клекотом.

Нестойкое равновесие нарушила мама, она рассмеялась и кинула мне прутик.

— Не бойся! Дай ему прутом — пусть знает своё место.

Гусь, шарахнувшийся было от этого движения, снова принял боевую стойку, но прут в руке и мамина вера в меня придали уверенности, и я, столько раз удиравший с поля брани, перешёл в наступление. Победа оказалась на удивление лёгкой: мой противник, уже знакомый с прутом, после первого же замаха позорно бежал, помогая себе крыльями. Это наполнило меня чувством огромной гордости — впервые я поборол в себе труса.

… Мгновенье, и передо мной тот же залитый солнцем двор, но только смотрю я на него с огромной высоты, примостившись на самом гребне крыши.

Отец, поправляя что-то на ней, не убрал лестницу, собираясь ещё вернуться к работе, вот в этот промежуток я и полез. Поставил ногу на первую ступеньку, подтянулся, потом на вторую…. Никакой цели у меня не было, а в итоге — я сижу на самом верху, обняв конёк, и боюсь пошевелиться. Не знаю, сколько я смог бы так просидеть, но меня увидели. Тут же далеко-далеко внизу собралась вся моя семья: мать, отец и две старших сестры, они о чём-то говорили, показывая на меня. Через минуту отец уже лез на крышу, как-то очень медленно и осторожно переставляя ноги. И вот он рядом, обнимает меня своей крепкой, но очень ласковой рукой, и я уже не боюсь ни высоты, ни предстоящего спуска — моя вера в отца абсолютна.

Теперь я вижу отсюда весь мир; да, весь мир моего детства: небольшая речушка, которую мои сестрёнки переходили вброд, слегка приподняв подол платья, лесок за ней, куда я ходил вместе со всеми по грибы; жёлтое поле, где впервые нарвал васильков и, не зная, что с ними дальше делать, отдал их маме — она же приняла эти простые цветки, как самый ценный подарок, и очень долго хранила их, засушенные, в семейном альбоме. За полем начинался снова лес, но это был другой мир, о котором я знал только понаслышке, и где, как думал, живут герои так любимых мной сказок.

Спуск прошёл на удивление легко. Уже ближе к земле я стал бояться, что меня сейчас начнут ругать, но оказалось совсем наоборот — все смеялись и обнимали меня, а у мамы от смеха на глазах даже выступили слёзы.

… Снова прыжок — ещё один забытый кусок детства…И ещё…и ещё…и ещё.

Объединяли все сны две общих детали: солнечный свет, как будто и не было пасмурных дней, и ощущение счастья, как будто совсем не было печали.

Просыпаться ужасно не хотелось, сознанье цеплялось за эти тёплые островки и не желало возвращаться в сомнительную действительность. Но вот я уже вижу склонившуюся надо мной небритую Митькину рожу, стены подземелья и вспоминаю — где я, и что я.

Полностью вернул меня в действительность голос моего комба:

— Приспособления оболочки началось. Запущены механизмы обновления организма, но процесс этот медленный — существенных изменений придётся подождать.

— Почему детство?

— При запуске обновлений необходимо было активировать память этого возраста.

— А как я могу проверить, что оболочка уже во мне?

— Чтобы ощутить что-то физически, придётся подождать, должно пройти довольно много времени до адаптации меня к твоему организму. А для подтверждения своего присутствия сейчас увеличу температуру тела на левом плече.

Я прижал к указанному месту ладонь правой руки и почувствовал, что кожа ощутимо нагрелась. Это вызвало тихую панику — во мне кто-то сидит.

— Не кто-то, а весьма дружественное что-то, — комб понял мои переживания.

— Со временем ты поймёшь, что я неодушевлён и отличаюсь от твоего домашнего компьютера только более высокой технологией, и будешь спокойнее относиться к моему присутствию.

— А какие механизмы обновления запущены во мне?

— Практически весь организм, в разной степени, нуждается в омоложении и лечении. Например, зубы все постепенно, и совершенно безболезненно, выпадут, а взамен вырастут новые. Внутренние органы будут обновлены заменой клеток. Внешность не претерпит почти никаких изменений, чтобы не привлекать излишнего внимания. Для более полного использования новых возможностей организма некоторые жировые прокладки будут заменены мускулами, но это совсем не будет заметно…

— Идея понятна, — прервал я его. — У Дмитрия делается то же самое?

— Да, за исключением некоторых деталей — для него мы не предусматриваем — С зубами для него тоже придётся отложить — может броситься в глаза.

— Но это предусмотрено нашим договором!?

— Ничего, я позабочусь об отличной керамике для него.

— Хорошо. Есть ещё какие-нибудь замечания и предложения?

— Да нет. Разве только — пора домой, пока нас не хватились.

— Никаких препятствий для этого нет — всё закончено.

Выбирались наверх мы по ступенькам, что было совсем не так быстро и весело.

Но вот уже виден камень, закрывающий выход. Трит что-то делает в тёмном углу, камень отъезжает, и мы выходим на поверхность. Закрыв вход, Трит испаряется, а со мной остаётся Митька, удивлённо хлопающий глазами.

— Слушай, Василич, я чо, опять цельный день проспал?

И тут только замечаю, что уже вечер, и, чтобы не застрять на болоте до ночи, нам надо поспешать.

— Ничего, Мить, значит, ты идёшь на поправку, — успокаиваю его.

— Давай торопиться, я Кате обещал вернуться засветло.

Ситуация разъяснилась, и Митька уверенно зашагал в сторону Веретья.

Выезд в свет

Вот уже три дня я не в своей тарелке. Прошли суббота и воскресенье, заканчивается понедельник, а состояние моё, как при лёгком гриппе — общее недомогание, и руки ни на что не стоят. Тётькатя сама не своя, у неё чувство вины на каждый мой чих. Она меня очень жалеет, поэтому ругает беспрестанно:

— Говорила я тебе, ну куда попёрся в дождик на болото. Хряку — ему что: он всю жисть так шляется, а у тебя привычки нет, организм городской, неприученный. Пусть только покажет ещё сюда свою корявую рожу….

И тут же, без перехода, начинает сюсюкать со мной, как с малым дитём:

— А вот мы сейчас чайку попьём, я малинки заварила, — она несёт огромную бульонную чашку кипятка, заваренного сушёной малиной, потом снова бежит на кухню за тарелками с бутербродами.

Единственное, но существенное отличие моего состояния от болезни — аппетит просто зверский. Такие перекусы я устраиваю в промежутках между плановой едой. Со стороны это должно выглядеть ненормально, но Катя, добрая душа, только радуется: в её понятии — если ем, значит выздоравливаю. Она и не догадывается, насколько права. Никаких особых внутренних изменений я не ощущаю, но, как говорил один из наших вождей, процесс пошёл. Это заметно по зубам — каждые несколько часов один — два зуба начинают качаться и легко вынимаются, а на их месте вырастают новенькие, беленькие. Недавно выпал целый мост, и на его месте появились четыре этаких боровичка. Рассосались шрамы; меня порадовало то, что исчез кривой и грубый шов от вырезанного каким-то стажёром аппендицита. Прекратились мелкие, но очень противные боли в суставах. Все эти признаки указывали на то, что во — всю идёт обновление моего поношенного организма, а мне остаётся только терпеть и ждать.

Комб сначала посвящал меня в детали происходящего, но потом, видимо, решив, что мне всё уже ясно, перешёл к техническим вопросам, помогая въехать в тему по добыче энергии для тарелки. Собственно, объяснять особенно было нечего: энергия им подходила любая, но всё упиралось в этическую проблему — красть они не могли, а денег, чтобы купить, не было. Самым очевидным и удобным видом энергии было электричество. Комб пояснил, что нужно немного: только, чтобы запустить двигатели корабля, а дальше они сами смогут добыть её из природных источников.

Во вторник утром я осторожно открыл глаза и вдруг понял, что здоров, и не просто здоров, а нахожусь в совершенном, исключительном порядке. Я уже забыл такое состояние, когда энергия клокочет и ищет выхода. Все органы чувств обострены: глаза прекрасно всё видят вблизи и вдалеке, слышу лёгкое потрескивание оседающих брёвен старого дома, а нос чует восхитительный запах жареной колбасы, доносящийся из кухни, где колдует над завтраком Тётякатя.

Чуть не вприпрыжку выскакиваю на веранду, чтобы умыться и почистить свои новые зубы.

— Куда сорвался, оглашенный?! — кричит мне вслед Катя. — Она рада, что мне лучше, и ворчит, скорей, для порядка.

Нажимаю на сосок умывальника, и слабая струйка слегка подогретой Тётькатей воды бежит сквозь ладони в тазик, но этот вчерашний темп уже не по мне, мчусь во двор к колодцу и, под радостный лай Бубна, окатываю себя водой прямо из ведра.

— Сдурел! Опять заболеть хочешь!? — кричит Катя, выйдя на крыльцо, и кидает мне большое банное полотенце. Её розовое, разогретое над плитой лицо улыбается, а сквозь морщины проглядывает та озорная девчонка, которая играла с нами, с малышнёй, в прятки и штандр, несмотря на разницу в возрасте. А вечером на печке, в почти полной темноте она рассказывала страшные истории про разную болотную нечисть, мы же умирали от страха, слушая её сказки.

Завтрак пролетел на ура, и я смело запил его поллитрой молока с чёрным хлебом, прекрасно зная, что мой желудок может справиться и не с такой задачей.

Не вдаваясь в детали, объяснил Кате, что мне надо в город — по делам, на что услышал в ответ недовольное громыхание сковородкой и приказ купить подсолнечного масла.

В райцентр со мной отправились трое: Сол — как основной мой контактёр, и с ним два инженера — Итер и Виз. Чуть не забыл — на переднем сиденье дремал Хряк, которому я должен был вставить зубы, согласно его межпланетному контракту.

Лёгкий дождик ещё не успел испортить дорогу, поэтому до шоссе мы добрались без приключений. А вот там я, подрастерявший за время короткого отдыха водительскую сноровку, пропустил кормушечный знак ограничения скорости и был остановлен «случайно» подвернувшимся гаишником. Проверив мои права, с точно угаданным вложением, он отпустил нас, козырнув и попросив впредь быть внимательнее. Как оказалось, этот эпизод в дальнейшем значительно облегчил моим новым друзьям приятие всех моих слабозаконных планов и проектов.

В городе я в первую очередь облегчил свой счёт в банке на весьма внушительную для меня сумму. После чего, оставив Митьку у дантиста, мы всей компанией устроили экскурсию на местную ТЭЦ.

Выяснилось, что городская электростанция была построена ещё во времена ГОЭЛРО, о чём горделиво сообщала табличка на административном здании. По возможности её использования для наших целей она недалеко ушла от тётькатиной розетки, о чём грустно сообщил Сол после недолгого совещания с Итером и Визом.

Забрав полузамученного Митьку от зубного врача и назначив, несмотря на отчаянное Хряково сопротивление, день следующего посещения, мы заехали в магазин за подсолнечным маслом и отправились домой уже без прежнего энтузиазма, понимая, что задачка не так проста и потребует серьёзных усилий.

Ещё неделя ушла на моё обучение и выработку новых планов по добыче энергии. За это время мы с Хряком несколько раз побывали в городе. В итоге, как-то в пятницу он вернулся с голливудской улыбкой. Как ни странно, Митька, раньше с готовностью скаливший свои кривые, редкие зубы, теперь на любую шутку лишь стеснительно усмехался краешком рта, не разжимая губ.

Всё свободное время я постигал науку управления болами. Так я назвал маленькие, размером с шарик для настольного тенниса, кусочки комба, которые могли передвигаться по любым силовым линиям — будь то электропроводка, звонок по мобиле или что-то ещё.

Болы находились в постоянном контакте с комбом, и от меня требовалось научиться правильно ставить ему задачи. Простое, на первый взгляд, действо оказалось довольно сложным на практике. Но в результате нескольких дней тренировок мы с комбом добились взаимопонимания: итогом стала почти естественная лёгкость общения между нами. Я уже не «озирался» в поисках собеседника и не пытался донести свою мысль складными грамотными предложениями. Наоборот, мысли мои стали иногда так небрежны, что комбу приходилось уточнять их, чтобы понять, чего я хочу от него.

Во время вояжей в город за сравнительно небольшую взятку я сумел подключить, казалось, навеки умерший телефон в бывшей конторе мелиоративной станции, что дало магистраль для болов в белый свет.

Подвижки по решению основной задачи были существенные и обнадёживающие. В районе Москвы было найдено несколько электростанций, вполне подходящих по техническим характеристикам. Пошарив по компьютерам техотдела Мосэнерго, корабельный компьютер вычислил, где и сколько электроэнергии мы можем безболезненно скачать. Вопрос упирался в оплату, но тут я, как священник, взял грех на себя, объяснив, что мы вполне можем взять энергию взаймы под мою ответственность.

На дело поехали втроём — я и два инженера. По дороге они разъяснили мне, как будет протекать процесс изъятия излишков, и что для полной гарантии лучше закрыть задние стёкла шторами, а внутри сделать что-нибудь вроде короба из фанеры или плотного картона, так как из-за очень большой концентрации энергии могут быть видны мелкие вспышки. Пришлось завернуть в гаражи, где за два часа и несколько тысяч рублей народные умельцы овеществили все инопланетные пожелания.

И вот мы на месте. Невидимое щупальце протянулось на территорию электростанции, обволокло клеммы в заранее рассчитанном месте и…началось.

С помощью комба я видел, как внутри картонного короба сначала еле заметно, а потом всё сильнее и сильнее начала разгораться маленькая звёздочка — зрелище было завораживающее.

Мы переезжали от одной электростанции к другой, и я уже действовал на автомате, поэтому не сразу услышал звуки похожие на выстрелы фейерверков, а когда из трансформаторов посыпались искры и рвануло пламя, то сходство с салютом стало абсолютным.

Вой пожарных сирен ещё доносился до нас, и даже видны были густые облака дыма над горящей электростанцией, но я уже во весь опор мчался домой — в свою квартирку в спальном районе, где мог спрятаться от всего мира с его проблемами. Лифт не работал — не было электричества. Подстёгнутый эти первым реальным проявлением последних событий я так разволновался, что никак не мог попасть ключом в замочную скважину.

На шум вышла соседка и помогла мне открыть дверь.

— Что с вами, Саша? Да на вас лица нет, — она, явно, хотела продолжения беседы, но у меня просто не было сил. Пробормотав извинительно:

— Что-то сердце прихватило, — я скрылся в своей маленькой крепости.

Намочив голову под краном и выдув два полных стакана содовой, я уселся в кресло и попытался посмотреть новости. Тут же опомнился — какой телевизор без электричества? Но для комба это проблемой не было, экран засветился, и после секундной ряби появились картинка и звук. Новости все были на одну тему — каскадное отключение электричества из-за пожара на одной из электростанций. На первом канале показывали людей, выбирающихся из остановившихся в туннелях метро поездов при слабом свете аварийных генераторов. Другой репортаж шёл из больницы, где хирург при свечах заканчивал операцию. По следующему каналу показывали… Эх, да что там говорить!

Я лёг на диван и отвернулся к стенке, как будто это могло помочь мне отгородиться от нахлынувшего чувства отчаянья, и неожиданно для себя уснул.

Приснилось мне, что я хожу по этажам какого-то здания и ищу аудиторию, в которой должен сдавать экзамен. По коридорам ходит масса народу. Но никто не желает мне сказать, где сдают. После долгих мытарств я нашёл заветную дверь, но экзамен уже закончился, и преподаватель, сидя за столом, в совершенно пустой комнате, собирает бумаги в портфель. На все мои уговоры он не поддаётся. И я, сознавая, что неявка на экзамен равносильна неуду, ужасно переживаю за это. Потом понимаю — это только сон, и с облегчением просыпаюсь. Вокруг темно. На часах 4:16. Я дома. Но сердце колотится, как колокол, гулко отдаваясь в груди, и чувство тревоги не покидает.

Тут всплывает в памяти весь ужас предыдущего дня. Появляется желание куда-то идти, что-то узнать. Но я продолжаю лежать, глядя в белеющий потолок, и снова убегаю от переживаний в спасительный сон.

Второй раз я проснулся в восемь утра, проспав в общей сложности шестнадцать часов. Угрызения совести остались в ночи, встал я совершенно свежий и абсолютно спокойный. Приняв душ и попив чаю с засахарившимся мёдом, включил телевизор, отметив про себя, что электричество уже есть, а, значит, всё случившееся было не таким уж и ужасным.

В новостях продолжали смаковать тему аварии, но теперь акцент делался на поисках виноватых. Кроме газет, этим занялись несколько ответственных комиссий, и результат можно спрогнозировать — всё уйдёт в песок.

— Не желаешь узнать причину нашей ошибки? — напомнил о себе Итер.

— Ну, ну, — подбодрил я его, хотя уже давно понял, что ошибку совершил я — не учёл наших реалий и пустил всё на самотёк.

— За время, пока ты отдыхал, мы провели исследование и выяснили, что сведения из технической документации, на которых строились наши расчёты, совершенно не соответствуют действительности. Чудо, что авария не произошла на других станциях. Деньги, якобы истраченные на обновление оборудования, были украдены, и модернизация прошла только на бумаге.

Что-то такое я и предполагал, поэтому детали выспрашивать не стал, а попросил разослать весь собранный материал в оппозиционные газеты, и на этом считать для нас вопрос закрытым.

Человеческих жертв, каким-то чудом, удалось избежать, за что в очередной раз (и надо сказать, что совершенно справедливо) средства массовой информации воспели асанну МЧС, и основной ажиотаж пошёл на убыль. Разбор последствий постепенно перешёл с фактически-технического уровня на уголовно-политический. Ещё раз все возмутились Чубайсом, и потихоньку всё затихло.

Одно радовало, что энергии, которую мы успели скачать, должно было с лихвой хватить на поддержание жизнедеятельности корабельной аппаратуры.

Но основная задача так и осталась не выполненной. Куда-то двинуться с таким количеством энергии тарелка не могла. И я, хотя и пережил сильный психологический шок, уже думал, что делать дальше.

Неожиданно в голову пришла простая, но очень неплохая идея. Проиграв генеральное сражение, в этих краях всегда переходили к партизанской войне. Вот и мы стали каждый день ездить к вышкам высоковольтных передач и понемногу накапливать, жизненно важную энергию.

Прикосновение Мидаса

Прикинув наши долги настоящие и будущие, я связался с корабельным компьютером и предложил план пополнения кассы. А был он предельно прост: используя уникальные возможности добывания информации и аналитические возможности компьютера — начать играть на бирже.

Компу этот план черезвычайно понравился, но принял он его с одной поправкой: играть он будет чисто, используя только несекретную информацию, и сообщил, что ему потребуется для начала работы.

Пришлось опять прилично одеваться и посещать внешний мир. Комп пытался что-то втолковать мне о брокерах, дилерах и депозитарной деятельности, но мне всё это сразу не понравилось, поэтому со мной поехал НеМитька — Сол, который и должен был озвучить всю эту финансовую заумь.

Ехали мы к моему знакомому — члену совета директоров небольшого, но крепкого банка со странным для такого учреждения названием «Орфей».

С Пашей Заринским мы учились в одной группе в институте.

Это давнее знакомство, я думаю, не помогло бы мне удостоиться даже телефонной беседы, но я позвонил на сотовый, не замкнутый на секретаршу, предназначенный для VIP знакомых, что само по себе достаточная рекомендация, и получил приглашение.

Зарин-зоман (эту кличку он получил в институте после первого же занятия по ГРОБ) встретил нас очень радушно: на пороге кабинета у раскрытой двери. После дружеских объятий и похлопываний по плечам я познакомил его с Митькой и остался один на один с сервировочным столиком и прекрасным видом из окна на московские крыши. Зарин и Митька в другом углу кабинета активно обсуждали что — то на незнакомом мне языке финансистов. В ходе беседы Паша сделал несколько звонков, решая вопросы в режиме on line, а я не переставал удивляться преображению вечного троечника в серьёзного бизнесмена.

Через полчаса всё было утрясено: в течение пары дней нам будет предоставлен лицензированный специалист, через которго комп сможет играть на бирже, а банк будет получать фиксированную плату.

За долевое участие особой торговли не было, похоже, в наши игровые возможности не особенно верили и процент от прибыли никого не интересовал, зато оплата услуг была назначена по-максимуму. Выпив по рюмашке за дальнейшее сотрудничество, мы расстались, довольные друг другом.

Зарин попридержал меня в дверях:

— Я сначала подумал, что за чмо ты ко мне привёл? А дедок ничего себе — силён. Ты, Можай, не забывай меня. Давай как-нибудь встретимся то, что называется «без галстуков». Телефон ты правильный знаешь. А откуда он у тебя?

— Конечно, Паша, обязательно встретимся. Тем более мы теперь будем «дружить деньгами», — пошутил я, оставив без внимания его слова о номере телефона.

— Ну, бывай! — я пожал ему руку и припустил вслед за Митькой, не дожидаясь других неудобных вопросов.

У лифта неожиданно столкнулся со своим соседом — Сеней Архиповым. Я знал, что он работает в банке и возит деньги на крутой бронированной машине, но никак не связывал это с Пашкой, хотя это было логично: я сам знакомил с ним Сенькину жену Любу на заре капитализма по каким-то их коммерческим делам.

— Здорово, Санёк! Какими судьбами в наших палестинах? — Сеня был рад нашей встрече; в отличие от Заринского, мы частенько пересекались на предмет что-нибудь отпраздновать.

— Да вот с другом, — я кивнул в сторону Митьки, — у Зарина были.

— А ты высоко летать стал, — удивился он, зная мою незатейливую пенсионерскую жизнь. — Да ладно, ты лучше скажи, почему нос не кажешь? Или зазнался?

— Скажешь тоже — зазнался. Вот ловлю тебя на слове — сегодня и приеду, — вырвалось у меня.

Но на слове, в итоге, поймал меня он: Сеня тут же назначил мне время и улетел по коридору по срочным банковским делам.

На самом деле я был и не против этого мероприятия: атмосфера в его семье присутствовал особенный домашний уют, и мне нравилось бывать у них. Люба всё время подыскивала мне варианты окончания холостяцкой жизни, но я неизменно отказывался, отшучиваясь тем, что жду, когда ж, наконец, она поймёт, насколько я лучше Сеньки, и уйдёт ко мне. Последний раз мы праздновали вместе День Победы, а потом из-за накатившей свистопляски я даже не удосужился ни разу позвонить.

Пришлось заехать в супермаркет для пополнения деревенских запасов, да и к Архиповым нельзя было являться с пустыми руками, тем более что идея неожиданной вечеринки была моя.

Старушка Нива не подвела — все покупки легко разместились, и даже не пришлось раскладывать заднее сиденье.

Около магазина какой-то парень сиганул через лужу и так растерялся, когда один из его пакетов вывалил все свои внутренности в воду, что пришлось помочь ему собрать рассыпавшиеся покупки. В итоге я немного опоздал.

Коробка с моим, взносом, получилась довольно тяжёлой, так что от машины к лифту пришлось ходить два раза: сначала с провизией, потом с цветами для Любы. Кое-как вытолкав картонку из лифта, я оставил её там и с порога заявил открывшему дверь Сене:

— Сил моих больше нет — теперь ты корячься.

На поднятый мной шум из кухни выскочила Люба и, чмокнув меня на ходу в щёку, кинулась помогать мужу.

Вслед за ней в прихожую, привлечённая суматохой, вышла молодая женщина. Уловив её присутствие, я обернулся и растерялся….

В любовь с первого взгляда я не верю, но то, что сразу можно узнать человека, которого ты давно ищешь — знаю теперь наверняка.

Поняв, что пропустил момент, когда нужно здороваться, молча, протянул ей букет. Она рассмеялась и взяла его, а я застыл столбом, не зная, что делать дальше.

— Это, наверно, тебе, — прекрасная незнакомка протянула цветы вновь возникшей в прихожей хозяйке.

— Ну уж нет, — просчитавшая ситуацию с прозорливостью Штирлица Люба мягко отодвинула от себя её протянутые руки с букетом, — дарёное не дарят. Слушай, Лен, ты ж никуда не торопишься? Мы тут маленький собантуйчик затеяли. Оставайся.

— Ой, у меня ещё дела… Да я и не одета, — незнакомка смутилась и покраснела.

— Причём тут одежда, — хотел сказать я, но, слава богу, удержался, поняв двусмысленность фразы.

Против Любиного напора устоять невозможно, и вскоре мы все сидели за столом.

В этот вечер мной было сделано всё, чтобы зарекомендовать себя полным идиотом: я пил, почти не закусывая, а потом, слегка охмелев, говорил какие-то дурацкие тосты, рассказывал бородатые анекдоты, когда же собрался что-то спеть, хозяева уложили меня на диване в сенькином кабинете и отправились проводить гостью до такси.

Наутро, открыв глаза, я не сразу сообразил, где нахожусь. Потом узнал архиповскую квартиру и с ужасом вспомнил весь вчерашний вечер. Тут дверь распахнулась, и в комнату без церемоний вошла Люба.

— Ну, Можаев, ну удивил, — с порога начала она сыпать мне соль на раны. — Сколько тебя знаю, никогда не думала, что в тебе столько дури. И всю за один раз вывалил.

Она поставила на тумбочку рядом со мной стакан крепкого чая с лимоном.

— Как ребёнок трёхлетний — решил тётю удивить.

— Слушай, оставь. И так хреново, — попробовал я робко защищаться.

— Ещё бы хреново не было, ты ж не ел почти ничего — гусарствовал. Я удивляюсь, как ты ещё говорить можешь!? — она пододвинула мне стакан. — Попей — полегчает.

Знала бы Люба — добрая душа, что плохо мне не с похмелья, ведь комб давно подправил мой организм; если у меня что и болело, так это сердце, да и то не в прямом смысле этого слова. Я вдруг отчётливо понял — что, не обретя, потерял, возможно, единственный шанс наполнить свою жизнь настоящим смыслом.

Я решительно встал и отправился в душ, попросив поражённую моей прытью Любу что-нибудь сварганить на завтрак.

Потом мы сидели с ней на кухне, доедая «остатки былой роскоши» и обсуждая мои шансы на реабилитацию в глазах Лены.

— Брось ты убиваться, — утешала меня Люба, — Ленка баба умная, и я уверена, что она сразу поняла, чего тебя в дурь понесло. Это ж даже лестно, когда из-за тебя умный мужик такое вытворяет.

— Это ты, Люб, знаешь, что я умный. А ей я и намёка на это не дал, сразу с катушек съехал, — проговорил я скорбным голосом, надеясь на опровержение.

— Да, Можаев, выглядел ты не очень. Даже я засомневалась, всё ли у тебя в порядке с головой. Но отчаиваться не надо, я ей про тебя всю правду расскажу, а там, глядишь, и второй шанс появится.

Нельзя сказать, что любашина психотерапия успокоила меня, но появился лучик надежды — последнего пристанища души в отчаянном положении, поэтому, возвращаясь в деревню, я уже представлял наше с Леной будущее. Ведь именно там, в будущем, мы храним свои мечты.

После давешней аварии грехи и долги на моей совести выросли до такой величины, что перестали меня волновать ввиду полной нереальности. Поэтому я смело предложил компьютеру тайно занимать деньги у богатых фирм для начала биржевой игры. Комп, давно изучивший все законы, знал определение того, чем мы занимаемся.

Однако пример с берущими взятки ментами, о которых все знают, но ничего не предпринимают, показал ему, что действуют ещё и неписанные законы, которые не поддаются систематизации. В данной противоречивой ситуации комп решил полагаться на меня, формально берущего на себя всю ответственность, тем более, что «занятые» деньги мы собирались вернуть с процентами, превышающими максимальные в данной отрасли.

Для складирования и использования будущих доходов нам быстренько соорудили фирму в оффшорной зоне и открыли банковский счёт за сравнительно небольшие деньги. Правда и этих денег у меня уже не было, и пришлось занимать у Артёма. Тот выдал мне 10 000$ под честное слово, только спросив, понимаю ли я, что делаю. В ответ я протянул ему доверенность на своё единственное достояние — квартиру. Бумажку эту он, не сказав ни слова, тут же сжёг в пепельнице.

Через три недели комп доложил мне, что мы больше не заимствуем деньги, а играем на свои. А вскоре я вернул племяннику и долг с 50 % наваром. Верхушку он взял только после того, как я дал честное слово, что заработал намного больше.

Чтобы тратить деньги, пришлось учредить некоммерческий фонд «Истоки», ставящий своей целью создание заповедника в районе Большого Болота.

Фонд выкупил у преемника управления мелиорации контору и трансформаторную будку и занялся организацией на этой основе предусмотренного планом работы природного заповедника. Но это оказалось не так просто. Чиновники, давно не верящие в бескорыстие, силились разгадать, что за афёра прикрывается новым фондом, и очень боялись продешевить. Всё завязло в тысяче согласований, разрешений, увязок и не продвигалось ни на миллиметр.

Пока шла вся эта активная деятельность, в которой я почти не был занят, у меня появилась возможность посидеть с удочкой на своём любимом месте.

И вот сижу я в деревянном кресле на своём рыболовном месте и вспоминаю старый анекдот.

Спит араб под пальмой. Тут приезжает автобус с туристами. Араб открыл глаз и увидел стоящего перед ним одного из пассажиров автобуса.

— Ты чего лежишь? Вставай, залезай на пальму, нарви фиников, — говорит турист, попыхивая сигарой.

— А зачем? — араб открыл второй глаз.

— Продай нам. На эти деньги купи несколько корзин, найми рабочих, они будут лазить на пальмы собирать финики и продавать туристам.

— А что буду делать я?

— Ты будешь лежать под пальмой и ничего не делать.

— Так я и сейчас лежу.

У меня не хватило ума «не лезть на пальму» — в итоге я сижу на том же месте, имея массу забот на свою голову, и, вместо шелеста ветра в камышах, слышу шум строителей, ремонтирующих контору и трансформаторную будку.

Занятый этими размышлениями, я не обратил внимания, что к дому подъехала машина, а увидел только, как из тени сарая вынырнул человек и стал довольно ловко спускаться по сходням, явно направляясь ко мне. Нет, не было мне отдыха даже в эти блаженные минуты, когда хочется забыть обо всём и окунуться в покой предзакатного времени.

Нежданный гость преодолел косогор и остановился почти на том самом месте, где не так давно стоял лунной ночью Митька. Похоже, это становились чем-то вроде ритуала или традиции.

— Не помешаю? — спросил посетитель и улыбнулся.

Достали они меня своими улыбками! Улыбка должна нести с собой радость, а я с каждой такой улыбкой погружаюсь в пучину беспокойства и раздражения.

Если бы сейчас не светило солнце, совпадение с давешней ситуацией было бы стопроцентным. Разве что интеллигентное лицо мужчины не так пугало меня.

— Уже мешаете, — я не был настроен миролюбиво, отлично понимая, что ко мне пришёл ещё один «турист из автобуса».

— Хорошо, — неожиданно быстро согласился он. — Я приеду, когда вам будет удобно. Назначьте время.

По его улыбке я так и не понял, издевается он или говорит серьёзно, поэтому попросил подождать меня у калитки, пока я сверну тут всё и переоденусь.

Гость с готовностью поднялся и направился к дому, у которого его ждала машина.

Это было невежливо, не пригласить его войти, но зато была надежда, что, разозлённый таким приёмом, он разговорится со товарищи и тем самым прояснит немного цель своего приезда.

Но надежды мои не оправдались: незнакомец вернулся в свой дорогущий внедорожник и попросил шофёра включить новости. Так они и сидели, молча втроём (там был ещё один парень, судя по комплекции, охранник) и слушали радио, не заглушая его даже на рекламе.

Дома я закрылся у себя, и стал медленно переодеваться, затягивая паузу.

— Ты что ж творишь?! — кинулась ко мне Тётькатя, едва я вышел из комнаты. — Как можно людей на улице держать?

— А кто их приглашал?! — попробовал я изобразить возмущение, но моя робкая попытка была полностью проигнорирована.

— Сейчас же зови гостей в дом! — приказала Катя, меняя затёртую клеёнку со стола на белоснежную скатерть.

Комб, проверив мобильники и пробив номера машины, кое-что раскопал, и я с чистым сердцем пошёл выполнять катино распоряжение, удивляясь про себя, что могло понадобиться от меня человеку из таких заоблачных политических сфер.

Водила и охранник, дойдя только до калитки, остались там, а их шеф прошёл в дом и, дождавшись приглашения, сел за стол.

Тётькатя, правильно угадав уровень встречи, принесла нам английский чай из моих запасов и импортные галеты.

— Извините за задержку, уважаемый, однако вы явились без звонка, — я продолжал валять дурака, а сам был очень обеспокоен визитом гостя такого уровня: ничего хорошего это не сулило.

— Незнамов Андрей Михайлович, — представился он, протянув мне визитку. — Прошу прощения за неожиданный визит, Александр Васильевич. К сожалению, телефонам нынче доверять нельзя.

Я молча слушал, и это, видимо, подбодрило моего гостя.

— Вы не возражаете, если мой человек проверит ваш дом на предмет прослушки? — спросив это, гость успел приветливо улыбнуться вошедшей Кате, которая смутилась от такого внимания. — Боже! Натуральное клюквенное варенье! Не ел его сто лет.

Этой репликой он завоевал тётькатино сердце окончательно, а я почувствовал себя неотёсанным болваном — за всё время она, кроме дежурного, спасибо, не слышала от меня никаких комплиментов.

— Нет! Никаких проверок. Хотите говорить — говорите. Не хотите — ваше дело, — грубо ответил я ему, разозлившись на себя.

— Ну нет — так нет, — сказал он с прежним радушием, как будто и не заметив моего тона. — Придётся рискнуть. Хочу быть с вами откровенным: в этом деле я выступаю, как частное лицо, поэтому в обмен на интересующие меня ответы готов чем-нибудь помочь: например, преодолеть бюрократические преграды. Ведь вы заняты таким нужным и полезным делом.

Это выглядело, как прямой шантаж — рефреном звучало: откажись, и ты никогда эти преграды не одолеешь, — но Незнамов был не так прост.

— Если вы откажетесь отвечать на мои вопросы, я не буду вставлять вам палки в колёса, хотя и помогать не буду, — Андрей Михайлович зацепил ещё пол-ложечки варенья и с видимым удовольствием отправил в рот.

— Задавайте свои вопросы, а там посмотрим, — вынужденно сделал я шаг навстречу.

— Вопрос один: где вы видели иероглиф, который является эмблемой вашего фонда? — Незнамов застыл, глядя мне в глаза.

Совсем не такого вопроса ожидал я от него. Я мог проколоться в десятке мест, но об этом даже не думал, и уже хотел ответить отказом, как получил совет от комба:

— Соглашайся, но не раньше чем через месяц.

— Хорошо, — сказал я, — примерно через месяц я дам вам возможность полюбоваться на всю надпись.

— Что ж, неплохо для начала. Жду вашего звонка. Если будут проблемы, обращайтесь без стеснения, а пока я сам вам немножко посодействую, — Незнамов подал мне руку на прощанье и не забыл заглянуть на кухню, поблагодарить Екатерину Владимировну за замечательное удовольствие — «прямо детство вспомнил».

Джип давно уехал, обдав пылью собак, с лаем несущихся следом, а у нас дома ещё оставалось ощущение присутствия важного гостя. Тётькатя ушла к изнывающим от любопытства соседкам, а я вернулся к озеру — полюбоваться закатом и обдумать — во что влип.

Результаты этого визита проявились уже назавтра: чиновники, ещё вчера не знавшие, сколько взять, сегодня не брали вообще, но очень споро оформляли все бумаги, с завидным рвением выполняя свои прямые обязанности.

Растерявшийся поначалу исполнительный директор «Истоков» вошёл в раж и начал гонять своих подчинённых по инстанциям, опасаясь, что неожиданно открывшаяся лафа может закончиться.

Но когда ему сами позвонили из налогового управления и сообщили, что фонд включён в, перечень организаций, утверждённым Правительством Российской Федерации, чьи фонды согласно Статье 251, являются грантами, предоставленными на осуществление конкретных программ в области образования, искусства, культуры, охраны окружающей среды, а также на проведение конкретных научных исследований и не подлежат налогообложению, он прекратил суету, послал секретаршу в соседний магазин и собрал весь небольшой коллектив, чтобы отметить начало нового периода в работе, Истоков, Тем временем шустрые ребятки, нанятые по моей просьбе Артёмом, скупили все дома у их истинных владельцев, и сейчас вся деревня, кроме тётькатиного и митькиного домов, фактически принадлежала артёмовой фирме. Сделано это было не для того, чтобы выселить всех на улицу, а для гарантии непревращения Веретья в ещё один дачный посёлок, что после появления запланированной новой дороги в это живописное место стало бы очень вероятным.

Инженеры что-то колдовали в тарелке, но Сол сообщил уже мне со скорбным видом, что энергии не хватает, и попросил меня просмотреть заготовленные компом новые варианты.

От одного из этих вариантов у меня волосы на голове дыбом встали: предлагалось снять энергию с атомной электростанции. Я сразу вспомнил Чернобыль и категорически забраковал его. Напрасно комп объяснял мне, что на этот раз ошибки быть не может, потому что проверка шла на местности, где болы излазили все закутки.

Никакой компьютер не может представить себе того, что могут нагородить люди, особенно если приняли стаканчик, чтобы скрасить долгое дежурство.

Вскоре комб сообщил мне оперативную информацию: благодаря энергии, добытой в Москве и на партизанских тропах, появилась возможность активировать антирадарную защиту и невидимость на десантным боте. Это дало возможность слетать на нём на Волжскую ГЭС и более существенно пополнить запасы энергии. На этот раз обошлось без эксцессов.

После этого в подземелье началась какая-то настолько активная деятельность, что даже был призван мой комб, а мне довелось на себе ощутить неуютность отсутствия оболочки, которую обсуждали Сол и Пай на балконе Клуба.

Оказавшись не у дел, я решил всё же поймать заветную рыбину, надеясь, что все, кто хотел, уже посетили мой заливчик в это беспокойное лето.

Cуета вокруг тарелки

Будильник, сохранившийся ещё со студенческих времён, запиликал, как всегда, в шесть. Можно было бы поспать и подольше — Игорь вчера вернулся из командировки и должен был прибыть на совещание к десяти. Но он забыл переставить время подъёма, и теперь слушал противное верещание; потом, натренированным движением хлопнув по кнопке, решительно отбросил одеяло. Утренний туалет так и не стал для него автоматическим, каждый раз, отправляясь умываться, ему приходилось делать над собой усилие. А вот утренняя пробежка доставляла истинное удовольствие, и вскоре он уже бежал по отработанному маршруту, наслаждаясь утренней прохладой и тишиной.

Игорь Гаевский с детства увлекался фантастикой, но при этом искренне верил, что всё, написанное в книжках, уже где-то происходит или вот-вот произойдёт. Физтех стал естественным продолжением физматшколы, а когда спецотдел КГБ привлёк молодого учёного в качестве консультанта по одному запутанному делу, Игорь понял — это судьба, и вскоре уже работал там.

Служба оказалась не совсем такой, как представлялось молодому кандидату физмат наук, привыкшему работать в тиши лабораторий. Была масса черновой безрезультатной работы, приходилось много ездить, причём иногда в такие места, о существовании которых он никогда не узнал бы, оставаясь на гражданке, но эти поездки ему даже нравились — они были в духе первоначального романтического настроя. Большинство невероятных слухов ходило в местах экологических катастроф, причём необязательно безлюдных, диких землях. Иногда это были города и посёлки, находящиеся в зонах секретных производств и испытаний. Население этих, порой просто непригодных для жизни мест, власти цинично обманывали, скрывая настоящее положение вещей, поощряя их спецпайками, что в эпоху всеобщего дефицита казалось верхом роскоши. В отдельных квартирах с полированными гарнитурами люди жили годами, растили детей, гордо ели дефицитные продукты, запивая их негодной водой и вдыхая отравленный воздух.

Наблюдая всё это, Игорь подрастерял изрядную долю романтизма, а когда, после выезда на проверку слуха о светящемся монстре, он провёл в больнице два месяца, поправляя изрядно подорванное здоровье, пропала тяга к приключениям.

После больницы его перевели на бумажную работу в аналитический отдел. КГБ в это время трясло. В окружении президента многих не устраивала эта мощная и независимая организация, способная повлиять на политическую ситуацию в России. Такие разнополюсные силы, как рвущийся к абсолютной власти начальник управления безопасности президента и свора экономических советников «семьи», разворовывающая страну, объединились с разного рода демократами в своём стремлении уничтожить комитет. КГБ реформировали, переименовывали, разгоняли кадры, увольняя настоящих профессионалов. В эти смутные времена Игорь каким-то чудом уцелел, хотя не очень стремился к этому. Он даже успел защитить докторскую о возможных последствиях издевательства над природой. В ФСБ всячески приветствовали и помогали ему в этой работе, так как она была очень своевременной. Одно название диссертации: «Усиление быстрых изменений в биосфере как результат ухудшения экологической обстановки, вызванной деятельностью человека» — являлось своеобразным щитом в борьбе с нападками на контору демократами от «зелёных». А когда восстановили спецотдел, его начальник, вернувшийся из отставки генерал-лейтенант Лазарев, предложил Игорю возглавить аналитическую группу. И… первое же крупное дело майор Гаевский провалил.

От мыслей о неудавшейся командировке его отвлекла стоявшая у соседнего подъезда старенькая «Нива». Она напомнила ему о вчерашнем случае у магазина, когда его выручил водитель такой же машины только зелёного цвета.

Приехав с вокзала, Игорь сразу полез в холодильник, так как вагон — ресторановский обед оставил после себя лишь лёгкую резь в желудке. Но слабая надежда на чудо не оправдалась — там было пусто. Пришлось тащить из дома, а потом вставлять под капот родной девятки снятый перед командировкой аккумулятор и ехать в соседний магазин за продуктами.

Игорь не переставал удивляться нелогичности многих писателей детективного жанра: герои их романов всё время говорят о том, что настоящие деньги можно получать только вне государственных структур, и в то же время разъезжают на престижных автомобилях и обедают в элитных ресторанах. Несмотря на то, что зарплата в ФСБ, если верить президенту, в два раза превосходила среднюю по стране, Гаевскому, не обременённому семьёй, пришлось бы надолго затянуть поясок для покупки простенькой иномарки. А чтобы обменять на что-нибудь более приличное свою однушку в спальном районе, ему пришлось бы жить лет пятнадцать с поясом, затянутым до позвоночника.

Машина не посрамила отечественных производителей — завелась с первого раза и быстренько доставила изголодавшегося хозяина к ближайшему супермаркету. Обойдя огромную лужу, Игорь зашёл в ярко освещённый магазин и начал его планомерный обход. Голодным за едой ходить нельзя — командовать начинает не голова, а желудок, и в итоге в коляске оказывается много всякой ерунды. Покупок набралось три полных пакета. Нести их было не столько тяжело, сколько неудобно, поэтому он решил сократить путь и прыгнул через лужу; её-то перепрыгнул, но вот один из пакетов не выдержал и лопнул прямо посреди прыжка. В итоге всё его содержимое оказалось в грязной воде. Это событие вызвало некоторое оживление на, казалось, пустынной улице: шарахнулась в сторону старушка, на которую чуть не попали брызги, захихикала девица, вышедшая из магазина, и откровенно заржали два долговязых подростка, отирающиеся в подворотне. Игорь застыл в нерешительности: начать собирать упавшие пакетики, которые совсем не пострадали от воды, под насмешливыми взглядами прохожих, или плюнуть на всё и уехать с тем, что осталось.

На выручку ему пришёл пожилой мужчина, загружавший рядом в зелёную Ниву картонный ящик. На его лице тоже была улыбка, но в ней не было издевательства.

— Закон Мерфи, — сказал он и, взяв в багажнике своей машины пустой пакет, начал собирать рассыпавшееся добро. Игорь, довольный, что за него решили буриданову проблему, бросился помогать. Когда всё было собрано они, обменявшись рукопожатием, расселись по машинам и разъехались.

Воспоминание об этом так удачно завершившемся маленьком происшествии подняло настроение, и пробегая мимо «Нивы», Гаевский хлопнул её по гладкому боку, как бы приветствуя доброго знакомого.

Обогнув свой, небоскрёб на боку, Игорь подбежал к подъезду с другой стороны, одним рывком взлетел на шестой этаж, сделал в прихожей несколько упражнений, чтобы выровнять дыхание, и пошёл принимать душ. Потом, соорудив простенький бутерброд из куска хлеба с сыром и стакан быстро — растворимого кофе, уселся перед компьютером просмотреть почту и новости.

Сообщать о том, что он уже в Москве, было некому: отец умер, когда Гошка был ещё совсем мальчишкой. Мать вышла замуж во второй раз, уже во время его учёбы в институте, и вскоре родила ему сестричку, и как то меньше стала интересоваться делами сына. Институт, где он учился, был в пригороде, так что Игорёк, и раньше частенько остававшийся в общаге, переехал туда окончательно. После окончания учёбы его завертела научная жизнь, потом работа в спецотделе (где ему дали, надо отдать должное, однокомнатную квартиру в одном из спальных районов), и вся его семейная жизнь свелась к посещениям мамы и редким, быстро проходящим из-за частых и долгих командировок романам. Игорь и так никогда не был дамским угодником, а после давешнего несчастья, окончившегося больницей, его мужские способности сильно пострадали, что свело контакты с женщинами практически к нулю.

Увлёкшись, он не заметил, как пролетел почти час, и опомнился, когда времени осталось впритык — добраться до работы к началу совещания. От лифта он давно отказался, считая лестницу прекрасным тренажёром, поэтому быстро сбежав вниз, Гаевский завёл машину и… перестал торопиться, вспомнив восточную пословицу:, Нет ни одного дела, по которому стоило бы спешить, Ему действительно было наплевать, что о нём подумает начальство; разочарование, наступившее после неудавшейся командировки, опять привело к частенько посещавшей его в последнее время мысли об отставке.

Формально операцией командовал подполковник Проценко, поэтому дело было не в производственной неудаче: просто воодушевление первых дней, перегорев, оставило в душе пустоту, убивающую последние остатки надежды вырваться из круговорота серой повседневности, примером которой было предстоящее совещание.

Если бы Игорь торопился, то обязательно попал бы в несколько пробок по дороге. А так даже при выезде на МКАД он не задержался ни на секунду и приехал в подвал даже раньше, чем надо.

Подвалом называли отдельцы своё место работы потому, что вся его функциональная часть находилась в трёх этажах под землёй, прикрытая сверху металлическим ангаром, стоящим в ряду таких же складских помещений законсервированной воинской части. В казарме, на другом краю обнесённой электронной оградой территории располагались около ста солдат и офицеров, несущих охрану и поддерживающих технику в рабочем состоянии. В случае военных действий достаточно было доставить сюда мобилизованных резервистов, и воинское подразделение разворачивалось в моторизованную дивизию специальных войск ФСБ. Солдаты привыкли к штатским, которые, разрабатывали новые методы хранения техники с использованием высоких технологий, и не обращали на них никакого внимания, поэтому на территорию Гаевский проехал, практически не задержавшись у ворот, предупредительно открытых часовым, узнавшим знакомую машину.

Такая беспечность прикрывала спецотдел лучше электроники: ну кто мог подумать, что таким раздолбаям поручат охранять секретнейший отдел ФСБ.

Зато в ангар попасть было не так просто: после визуального осмотра открывалась дверь небольшого тамбура, в котором посетитель подвергался проверке по всем возможным параметрам, и только потом можно было войти внутрь. В лифте компьютер, уже определивший степень допуска сотрудника, в соответствии с этим открывал кнопки этажей. Гости вообще не могли передвигаться без сопровождения, и все их перемещения высвечивались на мониторе охраны. Их и привозили в микроавтобусах без окон, для чего в стене ангара были ворота, тоже со шлюзом.

Эти строгие меры немного смешили Гаевского: во всероссийском бардаке было много таких запертых калиток при настежь открытых воротах. Зарубежные разведки совершенно спокойно могли участвовать в рейдерских захватах интересующих их предприятий, не от кого ни секрет, что уже были захваты и заводов оборонки. И не по просьбе ли этих служб, вдруг воспылал любовью к российским учёным биржевой спекулянт, который, раздавая мизерные гранты, смог получить полную информацию о новейших научных разработках и потенциале их исполнителей.

Но ритуал надо соблюдать, поэтому Игорь стойко прошёл все проверки и спустился на административный этаж, пройдя прямо в зал для совещаний.

Хотя до десяти оставалось ещё несколько минут, «разбор полётов» уже начался. В подсвеченных нишах, заменяющих окна, на картинках сияло солнце, а в зале грохотала гроза начальнического гнева.

— Что вы там делали полтора месяца? Я что вас в отпуск посылал? Вон животы уже над ремнями висят, — тут говоривший слегка запнулся, из всех присутствующих над ремнём намечалось только у него. У остальных, сидевших за длинным столом, этикетки их одежды если и требовали знаков ХL, то было это из-за размеров плеч, но никак не животов. Однако начальник всегда прав, тем более, если он генерал и проводит совещание с подчинёнными ему офицерами.

— Вы что, там грибы-ягоды собирали? Как можно за такое время не найти вблизи стотысячного города ни одного свидетеля падения многотонной махины?!

Задавая эти риторические вопросы, генерал Аркадий Виленович Лазарев хотел не получить ответы, а стимулировать подчинённых. Тем более, что искали они не пропавший метеозонд с секретной информацией, как было указано в официальной версии для местных органов, а немного — нимало летающую тарелку, которую радары довели почти до земли. Однако попав в зону, недоступную для слежения, она не упала, а исчезла неизвестно куда. Была вероятность, хотя и небольшая, что тарелка всё же совершила вынужденную посадку. Вот на этот случай и были посланы несколько поисковых групп спецотдела ФСБ в район предполагаемого падения. Операция эта была из категории — «надежда», поэтому командиры поисковых групп спокойно пережидали гремящую над их головами грозу не очень справедливого начальнического гнева. Лазарев и сам понимал эфемерность ожидания положительного результата, но порядок есть порядок….

Вскоре, посчитав, что нагнал достаточно страху, он отпустил всех, оставив только своего зама и начальника аналитической группы.

Не успел генерал сказать и слова, как неожиданно ожил стоящий на его столе телефон. Простые звонки в зал для совещаний не проходили, значит, абонент был как минимум неординарной личностью. Генерал отвернулся и стал что-то тихо объяснять в трубку.

А Игорь вспомнил, как полтора месяца назад они в том же составе сидели (но не здесь, а в генеральском кабинете) и намечали план будущих поисков.

В тот раз начинать пришлось ему:

— Опрос населения показал, что объект, выйдя из зоны действия радаров, с вероятностью 93 %, двинулся на северо-запад от известного нам населённого пункта, где дальнейшие его следы теряются.

— Ты нам лапшу на уши не вешай, — остановил его Лазарев. — Наверняка у тебя есть какие-то мыслишки, где их искать, или, хотя бы, что нам делать.

— Да, ты уж дай нам что-нибудь конкретное, а мы постараемся, — поддержал генерала Проценко.

Майор, собственно и сделавший паузу для того, чтобы начальство смогло обозначить своё участие в совещании, продолжил:

— Рассматривая продвижение объекта как отвлекающий манёвр, я предполагаю, что он повернул градусов на девяносто на восток или на юг. Поэтому в зону наших интересов попадают примерно следующие области, — он достал заранее распечатанную карту с выделенными областями и положил перед Лазаревым.

— Ну, это для тебя, Стёпа, — генерал передвинул бумагу Проценко.

Тот с азартом схватил её и тут же присвистнул:

— Ничего себе области! Да тут какая-нибудь Бельгия легко разместится, — разочарованно протянул он.

Привычка мерить территорию, используя западные государства как единицы измерения, (в Красноярском крае уместятся три Франции, только в Сталинградской области можно разместить всю Германию) почему-то переполняло гордостью пионеров, лекторов и слушателей различных курсов. Образование Степана Петровича состояло из двух школ — средней и КГБ, плюс из нескольких простых и высших курсов, поэтому такое сравнение он считал очень подходящим и даже где-то научным.

— Никто не собирается заставлять вас прочёсывать всю местность, — с лёгкой досадой сказал Гаевский, — я думаю, вы теперь ничего там не найдёте даже если уменьшить область до размеров Тувалу или Науру. Сейчас необходимо собирать на этой территории все слухи о странных событиях и быстро проверять их в надежде, что у засланцев случилось что-то серьёзное.

— Что это за Тувалу и… как его там ещё? — спросил генерал.

— Тувалу и Науру — карликовые государства в Океании, площадью соответственно — 26 и 21 кв. км, — пояснил майор скучным голосом учителя деревенской школы.

Лазарев тоже первый раз слышал про эти государства, но как человек умный воспринял информацию с интересом, однако понял, что Гаевский своей мальчишеской выходкой здорово зацепил Проценко, хотя и раньше особой дружбы между ними не наблюдалось.

Генерал, однако, не собирался отказываться от старого, проверенного годами способа поиска и наметил нескольких офицеров отдела руководителями таких групп. Людей же для поиска «зонда с секретной информацией» должно было выделить местное управление. Старшим над ними назначался подполковник Проценко, а вот со слухами пришлось разбираться майору Гаевскому.

Воспоминания оборвал закончивший свой нудный телефонный разговор генерал:

— Про Стёпины успехи я уже знаю, а чем ты, майор, можешь меня порадовать? — Лазарев, слегка разрядившийся на совещании, получил, похоже, подпитку по телефону и искал, на кого излить своё раздражение.

Игорь, не обращая внимания на сарказм, прозвучавший в генеральском голосе, рассказал, как организовал на городском телевиденье, главный редактор которого был «на крючке» у местных товарищей, передачу «Пути в неведомое».

Он не придумал что-то абсолютно новое: существовали похожие проекты в СССР, такие как «Сетка», «Галактика», «Горизонт», — но они работали только внутри армии и КГБ; для непосвящённых этой области знаний не существовало, и всё, что прорывалось наружу, объявлялось мракобесием, техническими авариями или природными явлениями. И вот теперь в новых реалиях появилась возможность поработать с населением. Был объявлен конкурс на самый необычный факт, и письма потихоньку пошли.

Обрадовавшийся поначалу Гаевский оказался буквально завален посланиями типа: «Хочу сообщить, что моя тёща — ведьма…»; варьировались только действующие лица: вместо тёщи упоминались свекровь, жена или соседка. По редким намёкам похожим на что-то стоящее, Игорь выезжал на предоставленном военными БМП и скоро узнал все просёлочные дороги в окрестностях, но результата так и не добился.

Доложив об этом, Гаевский стал совершенно спокойно ждать генеральского разноса, чтобы в конце сообщить о своей отставке. Но поднаторевший в чиновничьих играх Лазарев, что-то почувствовав, не дал ему такого шанса: с отеческой улыбкой он потрепал Игоря по плечу, посоветовал взять на пару недель отпуск и выбросить работу из головы.

В это время опять зазвонил телефон, генерал выслушал собеседника, буркнул в трубку: — Скоро буду — извинился и ушёл.

Игорь посмотрел на Проценко. Тот скорчил смешную гримасу и развёл руками.

Отношения между ними наладились во время командировки. А началось всё с того, что они попали в одно купе по дороге на место работы.

Поездка поездом в России разительно отличается от такой же за границей. Рассейские пассажиры, сами того не зная, следуют эскимосскому правилу: в дороге не нужно ждать окончания пути, а надо продолжать жить. Следуя этой традиции, в купе устраиваются, как дома, и даже лучше: на столике появляется дорожный харч и непременная бутылочка, объединяющая пассажиров в одну команду.

Старые поездные волки, Степан с Игорем, немало поколесившие по стране, подчиняясь этому неписанному закону, отставили в сторону рабочие разногласия и, не сговариваясь, стали выгружать на стол, что бог послал. А когда оба выставили по бутылке «Немирова» с перчиком, раздался смех уничтоживший ледок отчуждения. И когда ближе к ночи поезд прибыл на нужную им станцию, оставалось удивляться: как это они раньше не догадались, что у них так много общего — ведь они оба такие прекрасные ребята.

Поэтому сейчас ничто не мешало им слегка посмеяться над озабоченным шефом.

— Везёт же некоторым: вместо клизмы получают отпуск. А я с утра уже поимел трёхведёрное вливание и получил план работы на сто лет вперёд, — тут подполковник слегка покривил душой. Не терпевший неудач, он сам рвался реабилитировать себя в глазах генерала.

— Судьба благоволит сильным, — поддержал шутку Игорь.

Они вместе вышли в коридор и там распрощались: Проценко отправился изучать свой «столетний» план, а Игорь в секретариат — оформлять, пока не поздно, отпуск.

Оказалось — поздно. Отпуск Лазарев разрешил, но через месяц, а пока приказал написать подробный отчёт по командировке и разгрести накопившиеся за полтора месяца дела, о чём и сообщила Гаевскому генеральская секретарша — старший лейтенант Асенька.

Там чудеса…

Я крутился на своём скрипучем троне, сражаясь с гравитационным полем Земли: пытался закрепить солнечный зонт под углом так, чтобы лицо оказалось в тени. Гравитация выиграла очередной раунд у человечества, и зонт благополучно упал в воду с шумным плеском, похоронившим последние надежды на клёв. Это поражение принесло мне временное облегчение, и я развалился в кресле, вытянув ноги и подставив лицо не такому уж и страшному солнцу.

Раздавшийся со стороны мысочка треск веток заставил меня обернуться, и я увидел неясную фигуру, продирающуюся сквозь кусты. Последние посещения моего рыболовного места посторонними пока ничего хорошего не приносили, поэтому я с облегчением вздохнул, когда человек выбрался на свободное пространство — судя по одежде, это был кто-то из деревенских.

Я полез доставать зонт, чтобы его не унесло ветром в камыши, а когда вернулся, то увидел мужичка, удобно лежащего на берегу и задумчиво жующего травинку. Мужичок с Ноготок этот был не из нашей деревни, но лицо его мне было знакомо: прошлым летом я его встречал у Митьки.

— Поймал что-нибудь? — поинтересовался он, не выпуская травинку изо рта.

— Хер тут чего поймаешь, когда мимо всё время шастают, — грубо ответил я, разозлённый мокрым зонтом и нахальством собеседника.

— Ну, это дело поправимое, — незнакомец встал, сплюнул и уставился на середину озера, бормоча при этом себе под нос.

— Ты как хочешь: одну большую или несколько средних? — спросил он, не поворачивая головы.

— Конечно, большую, — этот цирк начал забавлять меня.

Мужичок согласно кивнул, наклонился к воде и вдруг резким кошачьим движением хлопнул по воде. Когда он приоткрыл ладонь, я увидел, что там трепещет маленькая — сантиметров пяти — плотвичка. Мужик левой рукой зачерпнул воды и с хлюпаньем вобрал её в рот. Потом он спрыснул этой водой рыбёшку и протянул её мне: — Лови! Завороженный этим представлением, я покорно нанизал малька на крючок и закинул удочку.

Клюнуло почти сразу и намертво: поплавок ушёл под воду сантиметров на двадцать. Не ожидавший такого поворота событий, я чуть не выронил удилище. На другом конце лески я почувствовал сильное тело рыбины, отчаянно рвущейся в спасительные камыши. Нет смысла пересказывать весь поединок (сотни похожих историй можно услышать у рыбацких костров) отмечу только, что я ожидал увидеть чудовище, размером с небольшую подводную лодку, и был слегка разочарован, вытащив метровую щуку. Но разочарование это скоро улетело, как лёгкий летний ветерок. И я, уже раздувшись от гордости, мастерил из прута кукан, чтобы всем в деревне и на фотографии, была хорошо видна моя добыча.

За этими заботами я совсем забыл про нового приятеля, который своими странными фокусами вдохновил меня на этот рыбацкий подвиг.

— Хлебни, — напомнил он о себе, протягивая бутылку с мутноватым самогоном, — такую удачу отметить надо.

Я вытащил зубами пластмассовую пробку и сделал небольшой глоток. Кто сказал, что крепость алкоголя не бывает выше 100 градусов?! Я пил чистый спирт и знаю, что мне это по силам. После глотка этого напитка я не мог вдохнуть воздух минуты две, потом, когда огненная лава ушла вглубь организма, дыхание вернулось ко мне, и огненные круги перед глазами стали потихоньку бледнеть.

— Чттто этто? — с хриплым присвистом спросил я.

— Сеструха — мастерица на каких-то поганках настаивает, — сказал он, забирая у меня бутылку и делая два больших глотка.

— Хорроша зарраза! — мужичок занюхал самогон рукавом и протянул бутылку мне.

Если бы он предложил мне выпить яду, я может быть и посомневался, учитывая свойства своего обновлённого организма, но пить, это, я отказался.

— Как хочешь, — он хлебнул ещё раз и, заткнув бутылку пробкой, спрятал её где-то внутри телогрейки.

— Так, ты чего пришёл? — спустился я на грешную землю.

— Дык хотел спросить, чего строишь? Уж не хотишь ли опять болото осушать? Да вижу теперь — не тот ты человек.

— А с чего ты взял, что я тут главный? Тебе к Митьке надо.

— Был я у него. Он-то мне и разъяснил, что к тебе. Токо, если б я тебя упреж увидел, то и вопросов бы не было, — тут мужик протянул мне руку, — Прохор я, меня тут каждая собака знает.

— Саша, — моя ладонь утонула в его огромной, несоразмерно росту и телосложению лапище.

— Почему это ты во мне уверен? — спросил я, задетый тем, что моя натура прозрачна для этого странного мужика, говорящего как бы на двух языках: нормальном русском и сленге «а ля деревня».

— А ты лабиринтом помечен, а, значит, навредить нам не можешь.

— Пойдём в дом поговорим, — перед этой новой чертовщиной поблекло даже моё высшее рыбацкое достижение.

— Это можно, Катька хорошо готовит, — он повернулся и, не дожидаясь меня, направился к сходням.

Чтобы не отстать, я бросил своё снаряжение на берегу и устремился за ним. Несмотря на свой рост, он шёл так споро, что мне приходилось почти бежать.

Бубен встретил Прохора, как старого знакомого и всё пытался подсунуть ему под руку свою лохматую голову. Тот почесал пса за ушами, и Бубен аж замер от блаженства.

— Ой, Проша, привет! — Тётькатя вдруг засуетилась как при посещении Незнамова. — Сто лет тебя не видела.

Личность всем известного Прохора, про которого до сих пор я не слышал и пол — слова, помноженная на его непонятные речи и необъяснимые фокусы, всерьёз заинтриговала меня. Но даже при этих обстоятельствах я не забыл измерить свою добычу, в которой, к моему разочарованию, было всего 82 см., и достать новенькую цифровую камеру.

— Ой, какое страшилище отхватил, — Катя только сейчас заметила щуку. — Я уж думала, что таких в озере и не осталось.

— Куда ж они денутся? Есть и побольше, тока негодные — жёсткие очень, — напомнил о себе Прохор.

Тётькатя. уже обученная мной работе с камерой, сняла меня с щукой раз пять для гарантии и стала накрывать на стол.

Клеёнку в этот раз она не трогала, да и еда была совсем другая: из импорта на столе стояла только окружённая русскими закусками шведская водка.

Прохор снял телогрейку, повесил её на крючок за дверью и уверенно направился к рукомойнику. Сполоснув руки, он влажными ладонями пригладил волосы и сел за стол. Катя села с нами и, не дожидаясь кавалеров, налила всем водки. После первой стопки я посмотрел на Прохора — как ему этот заграничный продукт.

— Баловство, — сказал он, выпив водку как воду, и даже не закусив, встал, достал из телогрейки свой самогон и поставил на стол.

— Не могу я пить теперешнюю казёнку. Или химия разведённая, или как эта — ни вкуса, ни запаха, — он попытался налить мне своего убийственного пойла, но я прикрыл стопку рукой.

Тётькатя, похоже знакомая с прохоровым продукта, тоже предпочла «Абсолют», несмотря на выявленные в нём гостем недостатки.

— Ну, будем здоровы, — Прохор опрокинул самогон в рот и, дождавшись, когда и мы справились с этой задачей, налёг на закуски.

Катя упорхнула на кухню проследить за чем-то шкворчащем на плите. С появлением Прохора, она забыла про свои семьдесят и обрела прямо-таки девичью лёгкость, что зародило во мне подозрение, что тут не всё так просто.

— Ну, рассказывай, — тут было не до церемоний, любопытство распирало меня.

— А чо рассказывать? — Прохор налил нам из разных бутылок и, что-то пробормотав, махнул стопешник.

— Что за лабиринт? Почему я им отмечен? Да и вообще. Что ты за чудо такое? — я немного сорвался, но уж очень злило это непробиваемое спокойствие.

— Дай поесть, — оборвал он меня. — Разговор не пяти минут. Так что давай сначала подзаправимся.

Заправлялся он ещё с полчаса, обстоятельно сметая всё, что приносила Катя. Потом откинулся на спинку венского стула и глубоко вздохнул, как после тяжёлой, но необходимой работы.

Я ожидал, что сейчас он достанет кисет и свернёт вонючую самокрутку.

— Не, этим не балуюсь, — ответил он моим мыслям.

Тут я впервые пожалел, что со мной нет комба, который был занят какой то срочной работой в таинственном подземелье.

Мы вышли во двор и уселись на нагретой солнцем завалинке. Редкая тень от сиреневого куста уже доползла сюда и прикрыла нас от солнца своей ажурной шалью.

— Я чего пришёл, — начал Прохор, — шары сейчас сильно заняты, не до тебя им. Моя младшая сеструха, Пелагея, умеет их разговоры слушать. Она, конечно, не всё понимает, но ясно, что у них сейчас запарка — лабиринт ушёл.

— Почему ты их шарами называешь? И что за лабиринт?

— Они от нас не прячутся, а по подземелью всё время в виде золотистых шаров шастают. Они любой вид принять могут, но так им видать сподручней. А про лабиринт у тебя спрашивать надо — ты его видел, а я только со слов Пелки знаю. Она его прошла и после этого много чего чудного может. У нас все в семье со способностями, но у неё что-то другое — не наше. Не скажу, что это плохо или хорошо — другое.

А на тебе печать осталась. На каждом человеке есть печать. Мне тут один учёный парень говорил, что её аурой у вас называют. А у нас печать. Как печать цвет меняет, так и человек меняется, а как отвалится печать, так из тебя душа и вылетит. Шары вон как сильны: Митька совсем уже загибался: вся печать в трещинах, даже Пелка помочь не смогла, а они склеили и цвет поправили, а лабиринт отыскать не могут. Шмыгают по всему подземелью, через стенки летают, но всё без толку. Видать те, кто его делал, посильнее будут, — тут Прохор замолчал, и у меня появилась возможность вклиниться с вопросом.

— А зачем им этот лабиринт? Чего они от него хотят?

— Чего и все — силы. Раньше, когда о нём знали, сюда много народу приходило, но очень редко кому он показывался. Но уж если кому везло, тот сразу сильным становился: кто в ратном деле успех имел — царства воевал, кто мудрость получил великую…, в общем, кто к чему стремился.

Но, как Пелка говорит, главное до Огненного зала добраться и на трон сесть, но на нашей памяти никто не сподобился. Хотя, раз про него знают, то кто-то доходил, но про это даже дед не помнит, а он у нас самый старый.

— А сколько лет деду? — осторожно спросил я, заметив временную несуразицу в его рассказе.

— Да кто ж его знает? — что-то прикинув в уме, сказал Прохор. — Слышал только, что тевтонов он мороком в болота заводил уже не мальчиком, очень любит он про эту потеху рассказывать.

Тевтоны, морок… — в моей голове тренькнул звоночек. У моего собеседника, похоже, от самогона, настоянного на поганках, капитально поехала крыша.

Эти мои мысли, как видно, отразились на лице и не остались незамеченными.

— Засумлевался, — рассмеялся Прохор. — А представь: если ты кому о шарах или про подземелье расскажешь? Что про тебя подумают?

В его словах был резон, да и ясные серые глаза с хитринкой никак не походили на глаза сумасшедшего. Тут я вспомнил, как недавно не поверил сам себе и искал в «Справочнике фельдшера» подходящее психическое заболевание (и что интересно, нашёл), поэтому решил, прежде чем делать выводы, дослушать до конца.

— Так кто вы такие? — задал я прямой вопрос.

— Если по старому — нечисть, а как тот парень учёный мне говорил — мутанты.

— С чего у вас эти мутации пошли?

— Да, наверно, с болота. Недаром, если кто из нас отсюда уходит, то болеть начинает, а то и помереть может. Я, когда болото осушать задумали, месяц в областном центре прожил, мы с Пелькой и дедом начальников морочили, чтоб отказались от этой затеи. Их-то мы дожали да и сами, кабы не Пелагея, кони б двинули.

Попадись они мне тут, на болоте, так я их в пять минут в бараний рог скрутил бы без всякой помощи. Гоняли нас при всех властях, да и было за что: и воровали, и разбойничали — с болотной живности сильно не растолстеешь.

— Про то, что нечисть людей в трясины и чащобы заманивала — это правда?

— А что, в голодные зимы и человечинку пробовали, жить-то надо, — тут Прохор с хитринкой взглянул на меня, и я так и не понял, прикалывается он или говорит правду. — Да, много мы пережили. Бывало, годами в подземелье прятались.

Некотрые не выдерживали — уходили, и как сгинули.

Сейчас, конечно, лафа. Никому до нас дела нет, построили в глубине болот дом, тёткин мужик лесником числится, а нас как бы сектой считают. Ну и то хорошо — лишь бы не трогали. Одно плохо — давно дети не рождаются. Я не про простых говорю, а про нашу породу. Нас-то в этих болотах всего семеро настоящих осталось. Да….

— Не потому ли ходят слухи, что нечистая сила детей ворует?

— Так если у какой бабы от меня наш родится, что ж его на смерть бросать. У нас-то он хорошо ли плохо, а жить будет. А так его колдуном или ведьмой объявят, а потом если не сожгут или повесят, то всё равно жить не дадут. Потому и воровали. Да вот давно их нет.

— Что, деревенские поумнели, перестали хороводиться с вами?

— Да нет. Любая баба или девка хоть сейчас со мной пойдёт, да только не получается почему — то нашей породы… А просто баловаться — интересу нет.

— Ты что, заранее знаешь получится у тебя ваш или нет?

— Не, я не знаю, а вот тётка моя в воду посмотрит и сразу говорит, есть ли в округе баба, от которой наше дитё родится, или нет.

— А баловство — оно и есть баловство. Митька-то — твой дружок — моё семя. Сыном его назвать нельзя: не я рожал, не я растил, но всё равно жалко. Как он помирать задумал, так всё сердце изнылось, чего только не делал: и Пельку просил, хорошо шары помогли — потопчет ещё родимые болота, — Прохор помолчал и зябко повёл плечами. — Ты давай в гости заходи. Митька тебя приведёт, сам заблукаешь, да ещё и потопнешь ненароком, — он встал, давая понять, что разговор окончен, потом как-то сразу нырнул в кусты и исчез, растворившись в предвечерней мгле.

Увлечённый этой невероятной историей я и не заметил, что солнце ушло за сосны, подступили вечерние сумерки, когда глаза ещё видят, но доверять им уже нельзя — самое колдовское время. Я вернулся в дом. Встретившая меня в дверях Катя заглянула мне за спину и с сожалением вернулась на кухню, но ничего не сказала: прохоров «уход по-английски» был для неё не в новинку, как видно.

Операция «У»

Наконец вернулся комб. Я обнаружил это, проснувшись утром.

— Сколько сейчас может быть времени, — подумал я лениво.

— 7:46, - последовал немедленный ответ.

Ещё не вылезая из постели, я решил получить не менее точные ответы и на остальные вопросы.

— Чем ты был занят? — кинул я пробный шар.

— Изучением подземелья и подготовкой полёта на Северный Урал, — комб был краток, и ответы его только увеличивали мой вопросник.

К нам подключился Сол:

— Мы понимаем твоё недоумение, поэтому приглашаем тебя к себе — есть о чём поговорить.

Воспользовавшись отсутствием Кати, я не стал завтракать, а, одевшись и наскоро умывшись, двинул прямо к Митьке. Тот ждал меня, сидя на крыльце, уже зная о нашем походе и ничуть не удивляясь этому знанию.

Без лишних разговоров он повёл меня к озеру. Маршрут этот я уже знал наизусть, но без Митьки не рискнул бы пройти и ста метров. Болото как живое существо всё время изменяется, и там, где ещё вчера ты спокойно проходил, сегодня можно было провалиться по пояс, и только митькина интуиция, основанная на многолетнем опыте, могла подсказать верный маршрут.

Знакомая дорога кажется короче. Задумавшись, я и не заметил, как мы дошли до капища, и направился ко входу в подземелье, но тут почувствовал на плече НеМитькину руку.

— Нам не туда, Саша. Я — Пай, очень рада познакомиться, — она развернула меня лицом к озеру и слегка сжала плечо, предупреждая о чём-то.

Над водой появился огромный диск. Возник как будто из воздуха, и только водовороты и волны, разбегающиеся по взбудораженному озеру, указывали место, где он скрывался.

От диска в нашу сторону пополз столб, похожий на луч света. И вскоре у самых ног застыл двухметровый солнечный зайчик. Пай взяла меня за руку и ступила в этот круг. Я, во все глаза рассматривая легендарную тарелку, немного замешкался и, споткнувшись, влетел вслед за ней. Луч стал втягиваться в тарелку, и я подумал, что, если через минуту там не откроется проход, у нас есть шанс хорошенько приложиться о корпус. Проход так и не открылся, но и мы не пострадали, а прошли сквозь стенку, как через полоску тумана и оказались посреди большой круглой комнаты. В нишах по кругу стояли восемь кресел. В них я увидел пять фигур с настолько чёткими очертаниями, что можно было легко разглядеть выражение лица каждого. НеМитька между тем сел в одно из свободных кресел, и тут же из него встала полупрозрачная фигура, на глазах приобретая чёткую форму, подобную остальным, и заняла свободную нишу. Следом и я опустился на предназначавшееся мне место и стал ждать продолжения. Сидевшая рядом со мной Пай первой подняла руку и, рассмеявшись, сказала: «Пай». За ней представились и остальные.

Собственно я знал почти всех; новым для меня был только навигатор Деус, который по правилам не мог покидать корабль, но сейчас, когда увидел их всех вместе, я понял, насколько они чужие мне. Именно таких непонятных и чуждых мне людей я и называл всегда инопланетянами.

Как только перекличка закончилась, пять ниш подёрнулись туманом, и на месте проёмов появилась гладкая стенка. Остались только Сол, я и сладко спящий в своём кресле Митька.

— Ты должен нас извинить, но все заняты подготовкой предстоящей операции.

— «У», — вырвалось у меня.

Не видевший фильма «Операция Ы» Сол посмотрел на меня с удивлением.

— Операция «У» — потому что на Урале, — объяснил я.

— На Северном Урале, — уточнил он, — там уже собрался подходящий грозовой фронт.

Тут только я сообразил, что предстоит упомянутая ранее добыча энергии из природных источников, и судя по соловой реплике источник этот — атмосферное электричество.

Я растерялся. Мне стало понятно, что ещё минуту назад я злился, ворчал, но был почти счастлив; и вот всё кончается. Близится конец пребывания экспедиции на нашей планете. А я, занятый различными делами, так ничего и не узнал у них. Ведь у меня столько ещё вопросов. А каких? Что спрашивать? В голове не шевелилось ни одной стоящей мыслишки. Ни одного простенького вопросика.

— Когда летим на Урал? — спросил я первое, что пришло в голову.

— Так мы уже подлетаем. Хочешь посмотреть?

Он сделал какое-то неуловимое движение, и я оказался сидящим в небольшой кабинке, расположенной прямо по курсу движения. Если бы не отсутствие ветра, то можно было подумать, что я сижу на балконе, а земля с огромной скоростью несётся мне под ноги. Разглядеть что-нибудь внизу было невозможно, это напоминало изображение из космоса, которое я видел в интернете, мелькала чёрно — зелёная поверхность земли, расчерченная причудливыми линиями рек, дорог и ещё чего-то.

Но вот впереди показались Уральские горы, и скорость резко упала. Тут только я обратил внимание, что совершенно не ощутил перегрузки при торможении, как не ощущал до этого огромной скорости при полёте, впечатление было такое, что всё происходит не со мной, а наблюдаю я это со стороны.

Тарелка плавно скользнула вниз и застыла метрах в пяти над, покрытой лесом горой, с проплешиной от лесного пожара на вершине.

Сол отвёл меня в другое помещение, где находилась моя теперь уже старая знакомая — Пай. Мы уселись в ряд на скамеечке напротив обзорного окна, похожего на то, из которого я наблюдал полёт. В следующую минуту сосны ушли вниз, и я понял, что мы летим на этой скамеечке, стоящей на небольшой площадке. Перелетев на соседнюю горку километрах в двух от места посадки, скамеечка приземлилась на краю обрыва, с которого открывался чудесный вид, в центре которого находилась плешивая гора с застывшим над ней диском.

Погода, между тем, резко ухудшилась: деревья стонали под порывами крепчавшего ветра, небо потемнело от клубившихся грозовых туч; и вот первая молния сверкнула фиолетовым зигзагом, и почти одновременно грянул гром такой силы, что я невольно съёжился от страха.

И началось: молнии били не переставая в тарелку, как будто какой-то невидимый стрелок взялся непременно сбить этот неземной аппарат. Были моменты, когда в тарелку ударяли несколько молний одновременно, тогда от неё вырастал уходящий в небо огненный столб, а от грохота, казалось, рухнут соседние скалы.

Не знаю, сколько длилось это; завороженный фантастическим зрелищем я забыл о времени и опомнился только, когда молнии прекратились, и небо стало светлеть, а Сол объявил, что мы возвращаемся.

На корабле царило всеобщее оживление, и это можно было понять: запас энергии восстановлен, появились уверенность, сила, а главное — возможность добраться до дома.

Я вдруг оказался в центре внимания, каждый норовил похлопать меня по плечу и сказать что-то одобрительное, будто это я только что укротил все эти молнии.

Во всеобщем веселье не участвовали только два инженера, которые сразу после нашего появления улетели на на той самой скамеечке, оказавшейся десантным ботом. Вскоре они вернулись, а в полёт отправился я, Сол и Трит.

На этот раз мы отлетели довольно далеко. Бот опустился прямо перед освещённым болами входом в пещеру. Мы вошли внутрь и оказались прямо перед высокой ровной стеной. На её полированной поверхности бали вырезаны знаки, очень похожие на те, что я видел с Трит в подземелье, и которые Незнамов назвал иероглифами. Мне сразу стало понятно, чем два часа занимались инженеры, так как знаки отличалась от настоящих. Они были точной копией и даже вызывали лёгкое головокружение при взгляде на надпись, но что-то в них было не так, а главное — они не светились.

— Мы создали копию по воспоминаниям Трит, её оболочка даже не заметила коридора, — сказал Сол. — Теперь ты можешь выполнить данное обещание и показать надпись.

Как видно, мои приятели очень хорошо усвоили понятия условной законности, которым я их всё время учил, и даже слегка развили их, решив впарить Незнамову натуральное фуфло. Но я не стал спорить и лишь согласно кивнул головой.

Через пять мину «скамеечка» вернулась в тарелку, и мы уединились с моим персональным контактёром — Солом.

— Пришла пора рассказать тебе, Саша, кое-что, — начал медленно, Сол, явно настраиваясь на продолжительную беседу.

— Давно пора, а то держите меня за болвана, — покровительственный тон Сола разозлил меня — не такие уж они суперы: электростанции в Москве пожгли, лабиринт от них убежал.

— Не могли мы этого сделать раньше. Сами многого не понимали, да и сейчас остаётся много неясного. На Землю мы прилетели не случайно. Ваша планета — похоже наша древняя родина, и тому мы нашли много доказательств: подземный город, по образцу которого у нас до сих пор строят храмы, некоторые животные, вымершие и существующие, которые на Моахе считаются мифическими, а также скульптуры и картины из подземелья, намного больше похожие на нас, чем на вас (вот откуда моё смутное ощущение, что я где-то видел эти изображения). А главное лабиринт, который по преданиям как-то связан с нашим переселением на Моах в те времена, когда на Земле начинался ледниковый период.

Лабиринт — это тот коридор, который видели вы с Трит. С ним происходят необъяснимые вещи: сначала выяснилось, что оболочка вообще не зафиксировала никакого прохода, когда же вы с Трит вошли внутрь, то для неё вы просто исчезли. Пролетев насквозь трёхметровую толщу, состоящую из базовой породы, оболочка оказалась в другой пещере, и тут же, вернувшись назад, нашла вас с Трит слегка не в себе, но совершенно невредимых. И никаких признаков коридора. Мы потом обыскали всё подземелье, но ничего не нашли.

Знаки, которые вы видели, были воспроизведены по воспоминаниям Трит. Мы знакомы с ними: отдельные фрагментарные их зарисовки находили наши археологи в древних храмах, и все они как-то были связаны с легендами о загадочном лабиринте.

Попытки перевести эти письмена потерпели неудачу, но в ходе этой работы стало понятно, что это не письмо для чтения, а что-то похожее на разметку.

Представь себя сидящего на месте пилота современного самолёта. Зная все буквы, много ли ты поймёшь из надписей на кнопках? А если вместо тебя там окажется древний грек, который не знает ни букв, ни что такое самолёт…? — Сол выдержал не большую паузу и спросил:

— Может быть, у тебя самого есть вопросы ко мне?

Вопросы у меня были.

— Узнав, что здесь ваша родина и что она опять пригодна для нормальной жизни, не захотите ли вы вернуться? И что тогда будет с нами? — у меня было чувство, похожее, наверно, на то, которое испытали троянцы, когда попались на одиссеев трюк с конём.

— Не беспокойся, — улыбнулся Сол, нас на Моахе всего около двухсот миллионов на всю планету, и, учитывая низкую рождаемость, перенаселение в ближайшие несколько тысяч лет нам не грозит. Так что Земля для нас скорее символ, чем что-нибудь ещё. Трудно представить себе, что кто-то из потомков американцев захочет вернуться на родину своих предков, а ведь вопрос идёт подчас лишь о нескольких поколениях, так что говорить о нас….

— А как так получилось, что никто из вашего племени не дожил до наших дней? Ведь не могли вы уйти с Земли все до единого.

— Сейчас трудно сказать, что произошло с ними. Многие скорей всего не пережили оледенения, от которого бежали наши предки, а те, кто смог выжить, растворились в человечестве, и воспоминания о них сохранились только в сказках и легендах: судя по внешнему виду и образу жизни, это народ, известный тебе как гномы.

Мало мне было инопланетян и нечистой силы: оказалось, что я запросто беседую с потомком гномов. Осталось встретить эльфов, и будет полный букет.

Но про эльфов я выспросить не успел, диск уже завис над родным капищем, и очередной НеМитька звал меня за собой.

Промежуточный финиш

Два следующих дня я провёл в подземелье: Сол объяснил мне, как пользоваться простенькой системой рычагов открывающих и запирающих вход на лестницу под камнями капища, компьютер опять проделал какие-то манипуляции с моим организмом, а комб показал все закоулки подземного города. Всё потихоньку катилось к финишу.

Когда я, уже не чувствуя под собой ног, разлёгся в тёплом бассейне, собираясь немного отдохнуть, явился Сол и повис в воздухе напротив меня, приняв форму своего материального тела. После недавнего посещения картинной галереи мне было особенно заметно сходство между ним и виденными мной изображениями.

— Хочу вкратце рассказать тебе о наших планах, — начал он издалека.

— А почему ты думаешь, что они меня интересуют? — перебил я его. — Обещание своё я выполнил, энергия у вас есть, осталось только истратить на экологические проекты сумму, эквивалентную той, что мы заняли у государства, и мои обязанности окончены.

Тёплая водичка расслабляла, но не до такой степени, чтобы я повесил на себя ещё что-нибудь.

— Никто и не собирался тебя ни о чём просить, — Сол как будто не заметил моей демонстрации. — Просто хочу известить тебя, что из-за важности сделанных нами открытий мы оставляем здесь десантный бот, который продолжит исследования подземного города. Единственная просьба к тебе: сохранить информацию о подземелье в тайне. Мы собираемся вернуться примерно через три года, и не хотелось бы, чтобы здесь было не протолкнуться от туристов и археологов.

— Посмотрим, — неопределённо махнул я рукой, прекрасно понимая, что мой действительный ответ уже точно вычислен компьютером по мимике, жесту и другим мелким деталям, которые рассказали о моих мыслях лучше любого детектора лжи.

На самом деле мне совсем не хотелось, чтобы Веретье и Большое Болото превратились в ещё один туристический центр, лишив прибежища меня и остатков прохоровой семьи. Да и жалко было, если красивое, идеально чистое подземелье будет затоптано ногами шумного стада бездельников, слоняющихся по всему миру.

— Слушай, Сол, а почему вы не путешествуете в вашем материальном обличии? — задал я давно интересующий меня вопрос.

— Пробой не пропускает органику: в живой клетке происходят какие-то необратимые процессы: она мгновенно стареет.

— А зачем весь этот спектакль с фальшивой надписью? Вы что, испугались простого нашего чиновника?

— Не его, — Сол передал мне через комба сцену из встречи с Незнамовым и остановил изображение на шофёре и охраннике, ждущих хозяина у калитки.

— И что я должен тут увидеть?

— Сейчас я покажу тебе эту картинку, снятую в особых лучах.

Шофёр, правда слегка размазанный по снимку, по прежнему курил свою сигарету, а вот на фоне тоже размытой фигуры охранника стоял тёмный силуэт, похожий на средневекового рыцаря с закрытым забралом.

— Кто это? — спросил я почему-то шёпотом.

— Этого мы не знаем, но очевидно, что он не с Земли. Земная атмосфера ему не подходит, поэтому ему приходится ходить в скафандре, сделанном в виде человека.

Посылать за ним болов мы не рискнули, боясь обнаружить себя, тем более, что тогда мы были почти беззащитны. Скорее всего, они тоже ищут лабиринт, потому и вышли на тебя. Когда подойдёт срок, ты, связавшись с Незнамовым, можешь послать к нему бола и узнать всё точнее.

— Почему вы не можете это сделать сами?

— Нас к тому времени здесь не будет.

— А когда вы собираетесь лететь?

— Сейчас, — услышал я неожиданный ответ.

Тут из стены появились ещё четыре фигуры, и все стали махать мне руками, как олимпийскому мишке в старой телехронике, постепенно растворяясь в воздухе.

И куда делась моя злость, я тоже стал махать им в ответ, едва сдерживая слёзы. Так и стоял несколько минут голый и мокрый, уставившись в стену, где исчезли мои, пусть не задушевные, но друзья, с которыми я съел-таки пуд соли.

Лет десять назад я был в Израиле с туристической группой. За те две недели, что мы были там, умудрился несколько раз побывать в гостях у своего друга, уехавшего в конце перестройки, как раз перед тем, как она перешла в перестрелку. Во время своего последнего визита я, будучи уже в курсе всего происходящего в семье, спросил его двенадцатилетнего сына, моего тёзки, как поживают герои космического сериала, которым он был очень увлечён последнее время.

— Они улетели, — ответил он мне.

За прошедшие годы у меня уже вылетело из головы название фильма, но я до сих пор помню искреннюю тоску в голосе мальчишки, живущего в дружной любящей его семье, но ощутившего себя покинутым.

Сейчас я переживал те же чувства: да, они улетели. И хотя они должны вернуться года через три, иначе не оставили бы тут десантный бот, а главное, как я понимаю, на территории заповедника «Истоки» остались у них незавершённые дела, у меня было то же ощущение потери, что и у мальчика Саши.

Я медленно собрался (мне опять некуда было спешить) и побрёл вверх по лестнице. Выбравшись на волю, я увидел мирно спавшего на солнышке Митьку — улетая, они не забыли о том, что мне ещё надо добираться домой через болото.

Разбуженный Хряк сел, почесал свою не отягощённую тяжёлыми думами голову и сам стал похож на серо-зелёный куст, вдруг выросший посреди островка.

— А что, Василич, хорошо сейчас баньку затопить!?

Идея его мне понравилась — появилась цель на ближайшие несколько часов.

Придя в деревню, мы, не сговариваясь, тут же принялись за баню. Кати не было, её забрал сын на день рожденья старшего, самого любимого внука, поэтому мне не перед кем было отчитываться за двухдневное отсутствие. Часа через три мы с Митькой красные, распаренные сидели в предбаннике и пили холодный квас. Настроение, было восстановившееся в парилке, опять скатывалось к нулю.

Тогда я позвонил на мобильник Любе: захотелось провести этот пятничный вечер среди друзей, которые, возможно, смогут развеять охватившее меня унынье. Ответила она сразу же:

— Ннда? — похоже, она была занята, а потому не очень любезна.

— Привет, Люб, это Саша. Хочу в гости напроситься.

— Здорово, Можаев! Ты понимаешь, я сейчас не дома…, - тут она оторвалась от трубки и стала что-то обсуждать с невидимым мне собеседником. — Я у Лены. Мы как раз чаи гоняем. Так вот хозяйка приглашает и тебя присоединиться.

— Но я далеко!

— Ничего, нам спешить некуда — подождём; подгребай.

— Уже еду, — я отключился и стал с забытой с армейских сборов скоростью одеваться.

Потом опомнился, что не спросил, куда мне ехать, и ещё раз позвонил Любе.

Оказалось, что мы живём в одном микрорайоне, но в разных его концах. За всей этой суетой я забыл им сказать, что добираться мне часа четыре, а когда вспомнил об этом, почему-то постеснялся позвонить ещё раз.

Моё авто, когда скорость приближается к ста десяти, начинает дребезжать как посуда при землетрясении, только поэтому я не поставил рекорда трассы, но избежав, благодаря подсказкам комба, встреч с дорожной милицией, всё же установил свой личный рекорд и через три часа двадцать минут был у цели, с тортом в одной руке и бутылкой вина — в другой.

Дверь открыла Лена.

— А Люба не дождалась, — сказала она, глядя мне в глаза.

— Вот и хорошо, — сморозил я в очередной раз, почему-то в её присутствии меня так и тянуло говорить глупости.

Мы не выходили из квартиры три дня. В понедельник Лена не пошла на работу. Можно сказать, что все эти три дня мы практически даже не вылезали из постели. Не знаю, сколько это могло бы ещё продолжаться, но только её обострённое чувство ответственности заставило нас вернуться во внешний мир. Мне так хотелось остаться, но когда я представил, что будет, если кто-то из фонда разыщет своего генерального директора Дмитрия Колесова, то понял: надо ехать.

Выходили мы как революционеры с подпольного партсобрания — по одному. Лена решила уйти раньше, у неё не хватило духа пройти приподъездный строй со мной, а минут через десять вышел и я.

Пройдя через рентгеновские взгляды бабулек, сидящих на лавочке, я направился к своей старой подруге — «Ниве» и чуть не столкнулся с поборником утренних пробежек.

— А как назвать закон, обратный «закону Мерфи»? — спросил меня спортсмен, улыбаясь во весь рот.

Ожидая что-нибудь типа «… твою мать!» я был сильно удивлён такой нестандартной реакцией, поэтому внимательно вгляделся в разговорчивого оптимиста. И не сразу, но узнал его: это был тот самый прыгун через лужи, из-за которого я опоздал на вечеринку, где познакомился с Леной. Судьба сводит людей самым удивительным образом: «рояль в кустах» просто отдыхает.

— Назовём его «ифрем ноказ», — ответил я.

Мой собеседник задумался на секунду и протянул мне руку:

— Игорь. Рад познакомиться с первооткрывателем нового закона.

— Саша, — я пожал ему руку и поинтересовался. — А почему такая поздняя пробежка?

— Холостяк. Второй день в отпуске, — он приложил руку к козырьку бейсболки и сдвинул ноги по стойке смирно.

— Тем более надо уже ехать или лететь на юг, где много солнца, приключений и свободных женщин.

— Не моё это, — неожиданно горько вздохнул мой новый знакомый.

Я вспомнил себя три дня назад и проникся к нему искренним сочувствием. Как точно сказал Бернард Шоу: «Одиночество — великая вещь, но не тогда, когда ты один».

— Газ и свет выключены? На плите ничего не стоит?

— Нет, — недоумённо ответил Игорь.

— Значит, это судьба, — решительно сказал я. — Садись в машину. У тебя будет такой отпуск, который ты запомнишь надолго.

Если бы он отказался ехать сейчас же, я, наверное, не стал бы его ждать, но Игорь открыл дверь и решительно уселся на переднее сиденье. Я сел за руль, и мы покатили в моё зазеркалье.

По дороге выяснили, что у нас оказалось общее научно-физическое прошлое, которое у меня закончилось пенсией, а у него докторской по экологии.

Я рассказал ему, куда его везу, предупредив, что место это, хотя и находится в густонаселённом районе, дикое, и максимум, на что он может рассчитывать, это электрическое освещение и телевизор.

Но Игоря не так-то легко было испугать, все признаки цивилизации он назвал излишествами и сказал, что надеется на комнату с лучиной и охапкой соломы в углу. И мы с ним до деталей обсудили идею организации в одной из заброшенных деревень подобного курорта для измученных роскошью богатеев. Наверняка многие из них хотели бы пожить несколько дней вдали от мобильников, компьютеров, факсов и прочих электронных ужасов их повседневной жизни.

С трудом добравшись до деревни по слегка раскисшей после нескольких августовских дождей подъездной дороге, мы остановились у поставленного на въезде шлагбаума.

Пока Игорь открывал его, я смотрел на Веретье. Как будто ничего не изменилось: те же серые дома, огороженные не совсем ровным штакетником, те же знакомые собаки, которые кинулись к нам с лаем, но не злобным, а приветливым, и те же лица, с любопытством разглядывавшие нас из окон, но изменился я, точнее мой статус. Народ не обманешь: все давно поняли, что за начавшимися переменами стою я, а поскольку так исторически сложилось, что любые изменения не сулят ничего хорошего, то в их отношении ко мне появилась насторожённость. Конечно, это не касалось Кати или Митьки, но и они не могли стать достаточным связующим звеном, так как были причислены к моему лагерю. Надо было что-то предпринимать, чтобы не стать чем-то вроде хорошего барина.

Из этой задумчивости меня вывел подлетевший Бубен, он с размаху запрыгнул ко мне на колени и несколько раз лизнул в нос. Тут я увидел удивлённо взирающего на меня Игоря и глядящую в небеса перекладину шлагбаума. Лёгким шлепком, направив дружелюбную псину наружу, я въехал в деревню.

Тётькатя приняла нового постояльца очень радушно. Его бравый спортивный вид не мог обмануть опыт матери, вырастившей троих детей и нескольких внуков. Она сразу угадала его внутреннюю надломленность и засуетилась вокруг него, как около больного ребёнка.

Хотя Катя не видела меня почти неделю, она заметила произошедшую во мне перемену, вызванную тем, что я нашёл своё счастье, поэтому всё её внимание сосредоточилось на Игоре. Во мне поднялось даже что-то вроде ревности старшего ребёнка, но я позвонил моей Алёне, и её голос примирил меня со всем миром.

Правда оказалось, что мы не сможем увидеться недели две: к ней приезжает из другого города мама, а Лена не готова ещё нас знакомить. Но даже это известие не смогло испортить мне настроение: сам факт, что я уже не один, делал меня счастливым.

Баньку затопили у Митьки. Она была у Хряка самой-самой. А уж по части разных веников и духомяных трав лучшего специалиста, чем Дмитрий Иваныч, я просто не знаю. Как видно, не совсем прав Прохор — часть генов Митька от него получил.

Стол Тётькатя накрыла, как на праздник. Да это и было подобие праздника: у меня начинался новый период в жизни, Игорь уже доволен был своим отпуском, Митька умел радоваться каждому прожитому дню, а Катя просто была рада за нас.

В самый разгар веселья к нам пожаловали гости: Прохор с молодой, лет тридцати, женщиной. Я принял её сначала за туристку, заплутавшую в болоте. Да и что я мог подумать, увидев перед собой вполне современную особу в джинсовом костюме и кроссовках «Nike»?

— Пелагея, — представилась она именем, никак не подходящим её внешнему виду.

Тут только до меня дошло, что это та самая Пелка, которая готовит зубодробительную настойку и может слышать, как разговаривают шары.

Прохор пожал руку Игорю и назвал себя, тот ответил на рукопожатие и что-то пробормотал, не отрывая взгляда от его сестры.

Возникла обычная суета по размещению неожиданных гостей, пришлось раздвигать стол, нести с веранды скамейку, добавлять тарелки и рюмки. Всё это время Игорь активно участвовал в работе, но как завороженный смотрел на Пелагею. Это уже заметили все, и тут Прохор, набрав в ведре горстью воды, неожиданно плеснул ему в лицо. Игорь вздрогнул и покраснел до корней волос.

Атмосфера за столом сразу разрядилась, все расселись, а Прохор достал свою знаменитую погановку и стал предлагать её желающим.

Пелка вобще не пила спиртное, мы же с Катей благоразумно отказались, а Игорь смело подставил свою рюмку, возжелав экзотики. Тётькатя пыталась его удержать, но добилась только снижения дозы.

Но и этого доктору экологии хватило за глаза. Я с подленьким любопытством наблюдал всю гамму ощущений, пробежавших по его лицу: глаза Игоря выкатились из орбит, рот перекосился в ужасной гримасе, а руки зашарили по столу в поисках спасения, и, схватив поданный сердобольной Катей стакан с содовой, он в два глотка опорожнил его и наконец смог сделать судорожный вздох. После этого его дыхание постепенно выровнялось, и он просипел:

— Ух, ты…!

Причастие погановкой означало принятие в наше «болотное братство». Думаю, что далеко не всем Прохор предлагает выпить из его бутылочки. Мне стало жутко любопытно, почему Игорь удостоился этой чести? Конечно, сев за один стол Прохор просто не мог не предложить отведать настойки всем желающим, но как, и, главное, зачем он оказался тут вместе с сестрой? Из опыта я уже знал, что ответы будут, но необходимо терпение.

Игорь после столь серьёзного испытания отказался даже от простой водки, ограничившись пивком, а потом и вообще перешёл на квас.

Мы продолжали ещё ужинать, а Пелка с Игорьком как то незаметно испарились из-за стола и расположились во дворе на завалинке, где недавно сидели мы с Прохором, и оттуда через открытое окно доносились их тихие голоса.

В голове моей созрел план: кому как не доктору экологии больше всего подходит возглавлять экологический фонд. В организационной спешке я как-то не подумал, ставя во главе «Истоков» Митьку, что настанет время, когда Сол улетит и Хряк, мягко говоря, не будет соответствовать занимаемой должности, а самому ну очень не хотелось впрягаться.

Ужин закончился, Тётькатя стала собирать посуду, а мы вышли во двор. Завалинка была пуста, но Прохора, похоже, это не волновало.

— Дело молодое, — с усмешкой сказал он.

— Тётка в воду смотрела? — захотел проявить я свою сообразительность.

— Пелке советы не нужны. Вы ещё у околицы стояли, когда она мне собираться велела.

— Так она и тобой командует? — удивился я, считая Прохора образцом самостоятельности.

— Какая разница, кто командует, если дело говорит? — Прохор повернулся к Митьке. — У тебя переночую. После такого ужина лучше в кровать, чем в дорогу.

— А Игорь где? Не заплутает? — попытался я продолжить разговор, в надежде что-нибудь выведать.

— Это с Пелгеей-то!? — неожиданно вмешался Митька. — Да он теперь, если сам утопиться в болоте захочет, и то не получится.

— Спать пора, — сказал Прохор, давая понять, что вопрос закрыт. — Прощевай, Василич. Не забудь, что в гости приглашён, да и друга можешь прихватить.

Пожав на прощанье их одинаково заскорузлые на ощупь руки, я вернулся в дом, чувствуя, что Прохор как всегда прав — пора спать.

Игорь вернулся наутро совершенно преображённый. Если бы мы были незнакомы, то я вполне мог бы подумать, что передо мной студент — старшекурсник, у которого жизнь только начинается. Не знаю, что на него так подействовало: влюблённость или пелкино колдовство, а скорей и то, и другое, но в нём не осталось и следа от мрачноватого, уставшего от жизни доктора наук, случайно встреченного мной вчера.

Отпуск его пошёл совсем не так, как я себе представлял, но обещание исполнилось на все сто: он получился незабываемый. Целыми днями Игорь пропадал на болоте, невзирая на погоду.

Подобные прогулки в солнечный день я понимал и приветствовал. Но что можно делать в лесу в дождь — в моей голове совершенно не укладывалось.

А я сидел с удочкой на своём заветном месте и мечтал о встрече с Леночкой, и о гигантской жёсткой щуке, которая, по словам Прохора, прячется где-то в камышах.

Двенадцать дней пролетели незаметно. Щука так и не попалась, зато у Лены уехала мама, а у Игоря заканчивался отпуск, и я начал собираться в Москву.

Игорь уже было хотел послать всё к той самой матери и остаться жить в деревне, но кто-то его переубедил (и я даже догадываюсь, кто…), и он с унылым видом сел в машину и стал ждать меня. Собираться Игорю не было необходимости: тут он был покруче Бианта — всё своё носил даже не с собой, а прямо на себе. Когда мы уже тронулись, Игорёк всё оглядывался на деревню, пока та не скрылась за поворотом.

На обратном пути я поделился с ним своим планом поставить его руководителем фонда «Истоки». При вполне приличных прочих условиях, в работе этой был один изъян: жить надо было в центре заповедника, т. е. в Веретье.

Игорь, слушавший меня без особого интереса, с радостью ухватился именно за этот недостаток. Он повеселел и дал своё согласие занять этот пост сразу, как только развяжется с теперешней работой.

Подошёл срок выполнять другое моё обещание, поэтому я ещё перед выездом позвонил Незнамову и сообщил, что готов передать ему информацию, и мы договорись, как это проделать. По дороге, уже в столице, я передал присланному им человеку координаты пещеры на Северном Урале, где его ждала загадочная надпись. Вместе с письмом к Незнамову отправился бол: я просто сгорал от любопытства, желая что-нибудь узнать о загадочном чёрном рыцаре, скрывающемся под личиной охранника.

Все дела потихонечку утрясались, и мне уже казалось, что круговерть последних месяцев выходит на финишную прямую. Поэтому я в прекрасном настроении, выгрузив Игоря точно там же, где и взял почти две недели назад, как мальчишка, не дожидаясь лифта, побежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки туда, где меня ждут, и дверь всегда открыта.