Всемирный следопыт, 1930 № 03

ЛИСТЫ ИЗ КАМЕННОЙ КНИГИ

Палеоэтнографическая повесть А. Линевского

Hacmoящая повесть является результатом археологических изысканий автора, по специальности палеоэтнографа[4]). Летом 1926 года ему посчастливилось открытъ на скалах в устье реки Выг, впадающей в Белое море, так называемые петроглифы — высеченные на граните рисунки доисторического человека. До последних лет ученым в пределах Советского Союза были известны подобные же петроглифы лишь на скалах восточного берега Онежского озера.

Всего т. Линевским найдено до пятисот петроглифов. Расшифровка их потребовала огромных усилий. Ключ к пониманию смысла изображенных на скалах охотничьих и бытовых сцен дало автору изучение быта современных северных народов — самоедов, эскимосов, лопарей. В их жизни до сих пор существуют обычаи, имеющие корни в глубокой древности. Сопоставляя различные моменты живой действительности с моментами, запечатленными на страницах каменной книги, т. Линевский смог творчески воссоздать цепь давно минувших событий.

Таким образом автором повести является не только т. Линевский, но и доисторический человек, некогда высекавший примитивные рисунки на беломорских и онежских скалах. Он сам добросовестно иллюстрирует основные моменты сюжета, построенного беллетристом-этнографом. Часть этих рисунков впервые появляется в печати на страницах «Следопыта». Отсюда ясно, каким смелым и глубоко оригинальным начинанием является повесть т. Линевского, как велико ее значение в деле популяризации достижений советской науки.

К какой эпохе можно отнести интересующие нас петроглифы? Судя по всем данным, мы имеем здесь поздний неолит, то-есть ту стадию культуры, когда человек научился шлифовать каменные орудия и лепить из глины сосуды К этой же эпохе относится зарождение земледелия и первобытной меновой торговли между племенами, выделывавшими те или иные орудия, — моменты, ярко отмеченные в повести.

От эпохи неолита сохранились лишь обломки керамики, наконечники стрел, каменные топоры, ножи, долота и кирки. По этим скудным остаткам ученые с трудом восстанавливали общую картину жизни наших предков. Замечательным исключением в этом отношении являются петроглифы на скалах Карелии, дающие возможность гораздо глубже заглянуть в быт доисторического человека. Это — древнейшая в мире книга, появившаяся задолго до возникновения письменности у народов Европы. «Написана» она была не раньше, чем за три-четыре тысячи лет до наших дней.

— И-а-аа-йрхо-ой! И-аау-ойууу-й! — заунывно разносилось в сумраке над порожистой рекой. На скалистом островке светилось тусклое пятно тлеющего костра. Струи дыма, как живые, длинными прядями колыхались в неподвижном воздухе. У костра полукругом сидели в три ряда старухи, раскачиваясь в такт пению.

— И-аыы-йох! Тааа-о-ый!..

Впереди всех сидела высокая крепкая старуха. Ее седые волосы были заплетены в семь тощих косиц. На голову был надет череп оленя с ветвистыми рогами. Дряблая кожа лица и рук пестрела намалеванными кровью знаками. Высохшими руками старуха вертела окатанный водой овальный камень, и хотя он оставался целым, из ее рук сыпались один за другим маленькие камешки такой же формы.

— Из рук падают камни, а из туч упадут на землю олени, — тянула она нараспев.

— Упадут! Упадут! Упадут! — хором кричали старухи.

Когда набралась целая куча камешков, старуха собрала их в пригоршню и, не поднимая глаз, бросила через костер. Они звонко покатились по скале в воду.

— Мы кидаем души, — тянула старуха, — а наши мужчины найдут добычу…

— Найдут! Найдут! Найдут! — подхватывал хор.

Была предвесенняя пора. Мужчины выбивались из последних сил, отыскивая в лесу добычу. Старухи — хранительницы колдовства пытались путем заклинаний и магических действий помочь охоте.

Долго в предутренней полумгле неслись заунывные звуки, смешиваясь с ревом порога Шойрукши.

На противоположном берегу виднелись шалаши.

Обитатели стойбища неподвижно растянулись на шкурах, шепча заклинания. Никто из них по древнему обычаю не смел шевелиться, чтобы и звери в лесу, за которыми пошли охотники, были так же неподвижны. В этом выражалась магическая помощь охотникам. В шалашах было тихо;- изредка вскрикивали грудные младенцы, но тотчас же начинали хрипеть; материнская грудь затыкала им рот.

В одном из шалашей зашевелилась груда шкур, и из-под оленьего полога выполз человек. Он встал на ноги. Рослая фигура четко вычертилась на серебристом фоне неба. Ветер затрепал космы длинных волос. На замасленном кожаном панцыре тускло заблестели бронзовые украшения. Глухо звякнул о пояс чеканный меч. Могучее тело вытянулось во весь богатырский рост. Голубые, все еще застланные сном глаза лениво обежали окрестность. Пошатываясь как пьяный, он побрел вперед. То там, то тут приподнимались пологи шалашей, и много пар глаз с завистью глядели ему вслед: он не свой, чужак, ему можно нарушить закон.

— Смотри, мама, чужой воин куда-то уходит, — зазвенел жалобный голосок одного из ребят. — Мне надоело лежать. Пусти побегать по снегу.

— Молчи! Молчи! — тревожно зашептала мать. — Он к нам пришел из воды. Старухи говорят, что в нем сидят морские духи. Разве мы стали бы давать ему нашу пищу и лучшее место у костра, если бы не боялись его? Ему все можно. Его не надо сердить.

Глухо поскрипывал весенний, уже слежавшийся снег под тяжелыми шагами гиганта. Вольный сын Скандинавии, он с детства привык бороздить моря в поисках незнаемых земель. Сейчас судьба занесла его к этому беломорскому племени. Он был пленником. Медленно, как во сне, не зная сам куда, уходил он от стойбища. Добрел до опушки леса и, резко свернув, направился к ревущему порогу.

Там он растянулся на самом краю скалы, свесив голову к бурлящей воде.

Этот порог напоминал ему один из водопадов его родины: те же скалы, тот же вой воды, та же ярость пенящихся струй.

Долго глядел скандинав немигающими глазами на буйную реку. В желто-белой клокастой пене порой мелькала темная полоса гранита. Она казалась ему бешено несущейся ладьей с его дружиной.

— Олэ! — побежало хриплым ревом по реке. — Олэ, викинги!..

Налитые кровью глаза не отрывались от порога. В мозгу все ярче вспыхивали жуткие картины. В последнее плавание викинги сутки бились среди порогов, увертываясь от рушащихся на ладью гребней волн, пока одним ударом волна не разбила ладью о подводную скалу.

Каждый день долгие часы проводил скандинав на скале во власти бредовых видений. В редкие минуты, когда прояснялся рассудок, он все более убеждался, что ему больше не вырваться на свободу. Кто из?сородичей может узнать, куда закинула его буря? Кто придет к нему на помощь? Глядя на пенистый порог, он переживал последнюю бурю. В памяти всплывало ужасное утро, когда он, разбитый и окровавленный, лежал на берегу. Случайно набредшие на него жители стойбища в страхе разбежались, но потом, видя, что пришлец не нападает на них, снова приблизились, и завязался разговор посредством знаков…

Первый весенний дождичек отрезвил скандинава. Поднявшись, он заметил на острове тлеющий костер, только что оставленный колдуньями. Он еще не бывал на священном островке. Пройдя несколько шагов по льду, он поднялся по ступенькам на скалу. Задумчиво прошелся вдоль наклонной каменной стены, оставляя на снегу глубокие следы.

В затуманенной памяти мелькнули картины далекого прошлого. Ребенком он с любопытством осматривал выбитые на таких же самых скалах рисунки, изображавшие человеческие следы, животных и военные сцены. Его предки когда-то увековечивали на скалах свои победы над жившим в тех местах дикими народами.

Внезапно у скандинава родилась мысль оставить на этой скале такую же память и о себе, ведь когда-нибудь доберутся его смелые сородичи и до этих лесов и узнают, что здесь жил воин их племени. Под руки попался камень; скандинав приставил меч к скале и, ударяя камнем по рукоятке, стал выбивать ямки на словно отполированном граните. Вскоре на камне появился контур правой ступни человека. Чтобы друзья узнали его, скандинав оставил в середине следа не-выбитый круг, знак когда-то полученной им в бою раны. На некотором расстоянии он начал выбивать след левой ноги.

Но вот мерный стук камня о звенящий меч прервался звериным воем. Скандинав прислушался — это кричала одна из старух. Чутким ухом она расслышала стук, доносившийся с заповедной скалы. Тотчас же выползли из шалашей обитатели всего стойбища. По воплям и жестам приближавшейся толпы скандинав понял, что ему приказывают уйти с этого места. Он затрясся от ярости и, злобно оскалив зубы, взмахнул мечом. Этот знак был понятен без слов.

Долго выли старухи, не смея подступиться к осквернителю священной скалы, по которой ступал дух порога, приходивший за их жертвами. Пока мужчины были на промысле, обычай запрещал проливать кровь, чтобы кого-нибудь из охотников не убил зверь.

Рука скандинава онемела от сильной усталости, но он продолжал работу под бессильный рев старух. По скале протянулись следы человеческих ног. Оставалось самое тяжелое — изобразить себя и свой родовой знак. Когда был выбит седьмой след, у пленника мелькнула мысль: «А откуда они узнают, как я попал сюда?». И, чтобы поведать о случившемся кораблекрушении, он решил первым делом изобразить остов разбившейся ладьи с одним человеком в ней (рис. 1).

Изображение ладьи еще не было закончено, когда рев толпы вдруг сменился радостными криками. В синеющей дали мелькали черные точки — охотники возвращались домой.

— Успею ли докончить? — забилась мысль.

Рука, посиневшая от напряжения, едва слушалась. Удары камня нередко попадали по пальцам, но скандинав не чувствовал боли. Надо докончить… успеть бы оставить по себе память. Все более изломанными и кривыми становились контуры ладьи. Но вот ладья закончена. Теперь надо выбить свой родовой знак.

Внезапно тихое урчанье поразило слух скандинава. Он поднял голову. Со всех сторон к скале подкрадывались согнутые фигуры старух… Как по команде старухи смолкли и, незаметно перебирая ногами, словно плыли к скандинаву. В туманном сумраке уродливые фигуры казались зловещими призраками. Чужеземец схватил меч и хоте а броситься на врагов, но онемевшие от долгой работы руки выронили оружие.

В первый и последний раз в жизни стал отступать от врагов скандинав. Словно завороженный, не спуская со старух остановившихся глаз, он медленно пятился от них. Толпа замерла, глядя на поединок богатыря и колдуний. Когда остался один шаг от края скалы, скандинав инстинктивно замер на месте. Но вот рослая старуха прыгнула вперед, и, не спуская с него глаз, протянула костлявые руки к его шее. Скандинав вздрогнул, подался назад, пошатнулся и опрокинулся навзничь в кипящий порог…

В этот миг из толпы раздался звенящий крик. Кто-то забился на снегу.

— Дух чужеземца вошел в него!.. Убьем его!.. — завопили старухи, кидаясь к извивающейся в судорогах фигуре.

— Не троньте! — раздались крики. — Ведь это Льок, он седьмой!

Старухи замерли на месте. Бившийся в припадке был седьмым сыном женщины, ни разу не рождавшей девочек, и по древним преданиям от рождения предназначен был стать колдуном.

Главная колдунья по имени Лисий Хвост злобно заскрипела зубами, глядя на неожиданного соперника; припадок, ломавший юношу, доказывал, что он уже сделался колдуном. Толпа спешно разошлась, боясь прикоснуться к новому колдуну, в которого в это время входили духи…

А в соседнем ельнике, притаившись за мохнатыми ветвями, застыла женская фигура. Это была мать Льока. Со слезами на глазах глядела она на припадок сына. Она знала, как тяжела и опасна участь колдуна. Едва ли он избегнет гибели…

Льок судорожно бился на снегу. Глядя на него, матери казалось, что кто-то невидимый ломает его тело, так неестественны были его движения.

С детства Льоку твердили, что он седьмой сын женщины, уже давшей стойбищу шестерых мужчин, что его родили сами духи, а потому он скоро почувствует, как они войдут в него. Но Льок никогда их не чувствовал. Когда он стал юношей, ему все чаще стали напоминать о его будущих обязанностях. Советовали быть все время готовым к торжественному моменту вхождения духов в его тело. Это ожидание волновало юношу; его нервы все более расстраивались. По ночам его мучили страшные сны.

Минувшей осенью погиб горбун, бывший несколько лет колдуном племени Нужен был новый колдун. То один, то другой охотник уверял Льока, что он видел во сне, как духи бродят около него. Это смущало и пугало юношу. Приближалась весна, скоро начнутся морские промыслы. Охотники все упорнее твердили Льоку о его призвании. Жуткая сцена гибели скандинава, побежденного старухами, потрясла Льока. Сказались бессонные ночи, полные ожидания духов.

Долго извивался он в судорогах, пока наконец не затих. Заснул. Мать, затаившись в ельнике, терпеливо ждала его пробуждения. Вот он шевельнулся раз, другой, встал на ноги и, пошатываясь, побрел к стойбищу. Глядя ему вслед, мать прошептала:

— Горе теперь тебе, мой сын…

Тихо на стойбище. Приход охотников не оживил его — не горят огромные огни, не слышно криков пирующих. Людей придавил голод, обычный предвесенний голод. Запасы съедены, снег в лесу почти весь растаял и пугливые олени и лоси забыли свои зимние тропинки на водопой. Жутко уходить в лес, откуда слышится рев «лесных людей» (медведей), голодных после зимней спячки. Горе тому, кто попадется им на пути. Еще не прилетели птицы — главная пища в весеннюю пору. Еще не время итти в реку с Белого моря жирным сигам и семге. Люди ползали вокруг стойбища, разыскивая и обсасывая кости еще зимой съеденных животных.

Напрасно колдовали старухи.

Однажды вечером, когда охотники вернулись без добычи, сородичи стали совещаться, что делать. Лисий Хвост заявила:

— Мои духи говорят, что Льок мешает им. Пусть Льок нам пошлет счастье. А не пошлет он нам пищи, значит, его духи — враги нашему роду.

Десятки исхудалых лиц повернулись к Льоку. Голодные глаза, горящие в вечернем полумраке, впились в него.

— Дай завтра пищи, — коротко приказал Кремень, вождь племени, — или будешь нашим врагом!

Молчаливо разошлись по шалашам ослабевшие от голодовки люди. У костра, на берегу реки остался один Льок, подавленный тяжестью приказа. Где взять пищи для всего стойбища? А не найдет он — будет врагом… Участь же врагов одна… Долго сидел Льок в напряженном раздумье. Но ничего путного не приходило ему в голову.

Вдруг раздался свистящий звук, на фоне неба мелькнуло светлое пятно, и большой гусь, должно быть разведчик, стал постепенно снижаться. Сел где-то вблизи. Рука Льока потянулась к валявшейся рядом метательной дубинке. Зажав оружие в кулаке, юноша пополз к гусю. Усталая птица не слышала из-за грохота порога приближения охотника. Но вот она шевельнулась и, сделав несколько шагов, стала медленно расправлять крылья. Птица уже отделялась от земли, когда дубинка ударилась о ее тонкую шею; один миг — и привычные руки охотника свернули шею гусю.

«Хороший знак! — думал Льок, закидывая за спину добычу, — Но одной птицей всех не накормишь. Как доказать роду мою колдовскую силу?..»

В раздумье Лок не заметил, как дошел до священной скалы. На ровной каменной стене при сизом свете занимавшейся зари четко выступали недавно высеченные чужеземцем человеческие следы.

«Совсем как следы Боко — Лесного Охотника, — мелькнула мысль. — Ведь в лесу находят же охотники его тропки, а старухи говорят, что по этой скале ходят духи…».

Неожиданно взгляд юноши упал на лежавший у подножия скалы меч скандинава. Он поднял его, стал вертеть в руках, внимательно разглядывая. Этим мечом были высечены знаки на скале. А почему бы и ему, Льоку, не попробовать изобразить Боко?.. Скандинав перед смертью успел сделать на скале несколько ударов, намечавших фигуру человека. Льок приставил меч к каменной стене и, подражая скандинаву, стал отсекать от скалы осколок за осколком. Вскоре на скале стал вычерчиваться контур горбатого карлика (рис. 1), указывающего рукой на порог. Теперь Лесной Охотник был во власти Льока. Если Боко не захочет сгонять к охотникам добычу, то, разводя на его изображении костры или нанося ему удары острым кремнем, Льок сможет причинить ему сильные страдания. Что он сделает с изображением — то будет чувствовать сам дух.

Рассвело. Голодное стойбище, как умирающий зверь, стало медленно шевелиться. Во всех шалашах люди глухо перешептывались между собой. Сможет ли Льок, новый колдун, дать сегодня еду.

— Ой-хой! Пусть охотники идут к Льоку! Он ждет их на великой скале! — разнесся далеко по воде крик молодого колдуна.

Один за другим собрались к острову мужчины, с опаской проходя по ледяной тропинке через пролив. В угрюмом молчании столпились они на священной скале. Льок сидел у только что законченной им фигуры охотника. Обхватив руками колени, он раскачивался из стороны в сторону.

— Это Боко! Лесной Охотник! — закричали десятки голосов.

— …который вам послал гуся! — тянул, подражая песням старух, Льок. — Лесной Охотник сказал мне: «Пусть каждый из мужчин возьмет по перу гуся, пусть каждый человек глотнет воды, в которой варится гусь, пусть каждая из мудрых старух съест по кусочку мяса, пусть кости гуся кинут мне, Лесному Охотнику, и я всегда буду помогать Льоку»…

Мужчины с удивлением смотрели на Лыжа. Где же гусь? Или мальчишка смеется над ними? Настало тяжелое молчание. Неожиданно Льок, как на крыльях подскочив в воздух, со звонким криком кинул в грудь Кремню большого гуся. Подражая голосам разных животных и птиц, Льок колесом двинулся на охотников.

В диком страхе бросились они с острова, ломая под собой тонкий лед, проваливаясь в ледяную воду; где вплавь, где ползком по трещавшему льду добрались до материка. Прибежав в становище, дрожащие от морозной воды и страха охотники шопотом передавали сородичам, что на священной скале появился сам Боко Лесной Охотник, а колдун Льок сидит около него и достал из скалы волшебного гуся.

Тотчас же развели костер, разожженный ветвями священных деревьев — черемухи и рябины (это были единственные деревья, дававшие лакомые ягоды). В выдолбленное из бревна корыто налили воды. В костер бросили камни. Когда камни накалились, старухи, хозяйки огня, стали бросать их в корыто. Со свистом забурлила вода, тоненькие струйки пара забили из поднимавшихся пузырей. К этому времени мужчины очистили от перьев гуся, каждый из охотников взял по пучку перьев, уверенный, что волшебный гусь приведет его к стадам обыкновенных гусей.

Все стойбище черпало из корыта берестяными ложками мутную от камней и золы горячую воду. Благодаря этому в каждого входила часть души волшебного гуся. Старухи, обжигая пальцы, раздирали волокна разварившегося мяса, и не жуя его, с жадностью глотали.

— Да, Льок великий колдун! — бормотали они всем, кто с завистью глядел, как исчезали кусочки гусиного мяса в старушечьих ртах. — Сам Боко научил колдуна своей мудрости.

Только Лисий Хвост, главная колдунья, не ела мяса. Ее колдовство не знало ни Лесного Охотника, ни других духов природы. Если мужчины верили в этих духов, то старухи учили их знать только свою волю и лишь силой собственных заклинаний добывать пищу. А теперь этот мальчишка Льок, не сам, а через Боко. неведомого женщинам Лесного Охотника, хочет достать пищу для всего рода.

— Слушайте, охотники! Слушайте люди! — закричала она словно чужим голосом. — Нечего вам слушать Льока. Не просите Боко давать вам пищу! Сами требуйте, сами посылайте себе добычу! Верьте своим словам… Как будете жить, если не станете себе верить? Живите, как жили старики, они не знали Боко, они верили в наши заклинания…

Сиплый визгливый голос Лисьего Хвоста как-то гипнотически действовал на охотников. Все затихли. Зашевелилось сомнение в силе Боко и нового колдуна. Животный инстинкт — жить раз заведенным порядком, ходить по одним и тем же тропам, делать все так, как делалось прежде, — был силен в первобытном человеке. Пользуясь общим молчанием, старухи опять затянули свои колдовские напевы. Лисий Хвост в исступлении пронзительно вопила:

— Наши мужчины найдут добычу!

А старухи, сидящие полукольцом, подхватывали:

— Найдут! Найдут! Найдут!

Но у охотников уже не было прежней уверенности. Слушая заклинания старух, каждый невольно думал: «Кто знает, найдем ли мы пищу?..»

Снова отправились на охоту. Через два дня вернулись без добычи, нашли лишь несколько лягушек и подыхающего зайца. Застонало все стойбище от голода, завыли старухи. Лисий Хвост сделалась еще угрюмее. Она понимала, что у сородичей уходит вера в ее древнее колдовство, что на смену ему через Льока приходит Боко, Лесной Охотник, как все лесные духи, враждебный женщинам…

Опять обратились за помощью к Льоку. Тот за эти дни выбил на священной скале два рисунка. Первый изображал охотника, тащившего за шею громадную птицу (рис. 2); этим колдун хотел сказать, что такую же крупную добычу принесет каждый охотник; другой рисунок изображал гуся, окруженного метательными камнями (рис. 3).

Наконец пришло время отправляться на весенний промысел за птицами. Льок повел всех охотников на священную скалу и велел каждому из них кидать метательные камни в высеченные им изображения. Когда камень попадал в рисунок, Льок говорил охотнику:

— Ты попал в гуся, ты попадешь в него и в лесу.

И эти простые слова рождали в охотниках уверенность в удаче их промысла.

Потом Льок подводил их по очереди к рисунку, изображавшему охотника с огромной птицей, и заставлял шептать:

— Это я иду, это я тащу много-много птиц.

На прощанье Льок запретил сородичам ходить во время промысла толпой, велел разбрестись по лесу и охотиться поодиночке. Тому, кто встретит Боко, молодой колдун обещал богатую добычу.

Охотники ушли. После поимки Льоком волшебного гуся прошло три дня. За это время прилетели стаи гусей и расположились на глухих лесных озерках, где уже оттаял лед. Там дичь поджидала наступления запаздывающей весны. Совет Льока разойтись в разные стороны оказался мудрым. Охотники стали заходить в такие лесные уголки, где еще никто никогда не бывал. Там-то и набредали они на прилетевшую дичь.

Через несколько дней мужчины начали возвращаться один за другим, таща на себе обильную добычу. И все это — дары Боко, Лесного Охотника, нового друга племени! Тем самым решалась участь древней веры в силу своих слов (магия), веры, носительницей которой были женщины. На смену магии пришла вера в силу Боко, надежда на помощь со стороны невидимых духов. В стойбище зарождалась религия.

Прошла еще неделя. Наступила весна. Могуче зыкали гуси, гудели в поднебесье едва видимые журавли, а деловитое кряканье уток заглушалось отупелым гоготаньем гусиных глоток. В стойбище жестокий голод сменило бешеное насыщение. Люди только и делали, что ели или спали. Инстинкт заставлял их запасаться жирами на время голодовки. Одним охотникам было не до сна, нельзя было терять драгоценного времени.

Чтобы охота была как можно удачнее, Льок не поленился выбить на священной скале целую группу уток, окруженных метательными камнями. Все стойбище в один голос кричало о великом колдуне Льоке и о добром Лесном Охотнике Боко. Никто не сомневался в силе выбиваемых Льоком рисунков. Только колдунья Лисий Хвост, боясь итти против всего стойбища, молча качала головой. Разве в прошлую весну было меньше дичи? Но каждому было приятно обмануть себя, все хотели верить в новое колдовство, и никто не обращал внимания на старуху.

Когда люди поотъелись, набрались сил, промысел принял более организованный характер. Если в начале мужчины старались не пропустить ни одной птицы, убивали даже гагар и жадно поедали их твердое как камень мясо, то теперь они охотились с разбором. Дичь уже отгуляла свой любимый период; самки обложились яйцами, а самцы в наказание за бурно проведенное время стали болеть и линять.

Охотники выслеживали крупную дичь, охотясь за самками лебедей и гусей. Оцепленная кольцом охотников дичь с оглушительными криками сбивалась в тесные кучи. Охотники били птиц остроумнейшим орудием — метательной дубинкой, заостренной на одном конце и сильно утолщенной на другом. Льок изобразил на священной скале это удивительное орудие (рис. 4) и гуся (рис. 5), раненного им в шею.

Ребятишки и подростки ползали по берегам озер, болот и речушек и собирали яйца; домой, правда, приносили не очень много — большая часть яиц исчезала в их раздутых животишках.

Женщинам тоже было по горло работы. Они сдирали с птиц кожу вместе с перьями. Маховые перья, добываемые из крыльев, шли на стрелы. Шкурки сшивались оленьими жилами; получалась легкая и теплая одежда. Чтобы шкурки не ссыхались и не становились ломкими, их слегка просушивали, затем смазывали жиром и осторожно перетирали в руках.

Лисий Хвост не могла примириться с тем, что мужчины стали верить в дружбу с Боко, Лесным Охотником. Матери с детьми на стойбище не подчинялись охотникам, подрастающая молодежь находилась всецело под влиянием женщин. Мужчины приходили на стойбище для совместной жизни с семьями лишь осенью, закончив рыбную ловлю, и оставались там до первого снега. Потом они переходили в свой охотничий лесной лагерь, находившийся неподалеку от стойбища. Власть же на стойбище принадлежала старым женщинам, так как от их заклинаний зависел успех промысла.

«Если охотники начнут верить в Боко, — думала колдунья, — то к чему тогда наши заклинания? Тогда с нами, старухами, будет то же, что и со стариками, которые в лесу умирают от голода или просят молодежь удавить их оленьими ремнями. Если не нужны будут наши заклинания, то кто станет нас кормить?..»

Лисий Хвост решила спасти себя и остальных старух от надвигавшейся на них гибели. Чтобы уронить Боко в глазах охотников, надо было поссорить их с Льоком и добиться его смерти.

Пока мужчины промышляли дичь, старуха обдумывала свою месть. Льок в это время жил на священном островке. Обычай требовал, чтобы каждый, кто почувствует себя колдуном, приводил целую луну (около месяца) вдали от людей. За это время он должен был обжиться с вошедшими в него духами.

Пользуясь отсутствием Льока, Лисий Хвост вела упорную и медленную борьбу против него. Все неудачи, обрушивавшиеся на сородичей, она приписывала влиянию Льока и его духов. Когда он приходил в стойбище за запасами пищи, женщины встречали его попреками и даже бранью. Однажды, когда он уходил к себе на остров, острый осколок кремня до крови оцарапал ему шею. Кто-то уже осмелился кинуть в него камнем из-за кустов. Льок понял, что еще несколько дней, и женщины, подстрекаемые колдуньей, не побоятся его убить.

Нужно было что-то предпринять. В ту же ночь он покинул священный остров и, обогнув стойбище, пошел по лесу. Через час он добрался до заболоченного озера, поросшего ржаво-красным мхом. Жители стойбища считали это болото окровавленным ртом земли, куда засасывались ступавшие на мох люди и животные. Сам Льок не верил этим россказням. Когда-то в детстве он морозной осенью прошел через болото на расположенный посреди него островок. Земля и не думала его глотать. А вдобавок на островке оказалось много дичи, и Льок вернулся с болота стойбище сытый и довольный.

Перебравшись на островок, колдун начал внимательно его осматривать. Нашел множество птичьих гнезд. Следов хищников не было заметно.

Льок двинулся в обратный путь. Приблизившись к стойбищу, он как дикий зверь залег в кусты и стал выжидать. К полудню зазвенели тонкие голоса, — это ребята отправились на промысел за яйцами. Льок бесшумно пополз по направлению к голосам. Вот хрустнул куст, и из-за него показалась девочка лет десяти. Притаившись за елью и не спуская глаз с девочки, Льок шептал:

— Иди ко мне! Иди ко мне!

Словно повинуясь его приказанию, девочка прошла мимо ели. Резким прыжком колдун кинулся сзади на нее, повалил в траву и окутал ей голову своей меховой рубашкой.

Как зверь полз Льок со своей добычей обратно к островку. По дороге он не раз останавливался, прислушиваясь к дыханию ребенка, от испуга потерявшего сознание. Добравшись до островка, он положил все еще бесчувственную девочку на траву, накрыл кусками мха, а сам, перейдя болото, скрылся в лесу.

Пропажа девочки обнаружилась лишь на третий день. Только тогда не досчиталась несчастная мать одного из своих ребят. В летнее время семьи распылялись. Дети кормились больше своим яичным промыслом, а спать обычно заваливались на стойбище где попало. Испуганная мать обратилась за советом к старухам, те колдовали, но ничего не могли узнать. Лисий Хвост тотчас же стала обвинять в пропаже и гибели ребенка Льока, сама не подозревая, как она близка к истине. Возмущение против Льока росло. Прошла неделя. Твердо веря, что ребенок погиб, Лисий Хвост теперь уже от имени своих духов объявила Льока виновником этой гибели.

— Разве не ясно, — говорила она, — что Льок убил девочку, чтобы накормить своих духов? Слаще ее мяса нет ничего на свете, а мужское колдовство кровожадно. Они как волки и лисы поедают своих детенышей.

В этих словах выявлялась разница между древним женским и более поздним мужским охотничьим колдовством.

До Льока ветер доносил яростные крики и угрозы женщин. Переждав еще несколько дней, он пришел в стойбище. Глухим ропотом встретили его женщины, но разрисованные по его телу кровью магические знаки делали его неприкосновенным.

— Зачем повторяете мое имя и сердите духов? Разве вы не боитесь их гнева? — заговорил он нараспев, шевеля раскрашенными мелом и кровью пальцами.

Все молчали.

— Зачем ты погубил мою девочку? — крикнула вдруг пострадавшая мать.

— А разве твоя девочка погублена?

— Ты ее убил! Она умерла! Мне мои духи сказали! — закричала Лисий Хвост.

Толпа загудела от ярости. Но Льок, подняв руки над головой, стал шевелить пальцами. Это было могучее средство напугать суеверную толпу.

— Вы слышали, матери? — загремел он. — Лисий Хвост говорит: «Мои духи сказали — она умерла»…

— Да, да, да! — хрипела колдунья. — Мои могучие духи это сказали.

В эти минуты она искренно верила своим словам.

— Мать, — обратился Льок к пострадавшей женщине, — Лисий Хвост говорит, что твоя девочка мертва. Мои духи знают, что она жива… Мать, кому из нас ты веришь?

Женщина колебалась: верить ли зловещим словам мудрой старухи или же колдуну, утверждающему, что ребенок жив?

— Моя душа не знает, кому верить… — шептала она растерянно.

— Если веришь, — тихо сказал Льок, — что твоя дочь жива, то вскоре будешь снова кормить ее яйцами.

— Верю! Верю! — закричала мать. — Верю, что моя дочь жива!

Льок облегченно вздохнул. Это была опасная минута, хотя он твердо надеялся, что мать не откажется от надежды увидеть своего ребенка живым.

— Матери! — снова загремел Льок. — Если не найдем ребенка — пусть придет на меня смерть! А коли ребенок окажется жив — то пусть придет смерть на Лисий Хвост!

После долгого молчания толпа, запуганная грозными словами колдуна, чуть слышно выдохнула:

— Слышим, пусть будет так!..

Этот возглас толпы дал словам Льока силу приговора.

Чтобы узнать, где находится ребенок, считалось необходимым прибегнуть к колдовству. Обыкновенно колдовали у священного костра, но Льок внезапно волчком завертелся вокруг своего врага. Это было необычно, а потому казалось страшным. Испугалась и сама колдунья. Стоя на месте, она завертелась вокруг своей оси, стараясь все время оставаться лицом к Льоку. Это было лучшее средство предохранить себя от порчи. Долго метался вокруг нее колдун. Наконец голова у старухи закружилась, она зашаталась и упала без чувств. Стойбище, затаив дыхание, следило за еще невиданным колдовством, и, когда наконец Льок сам упал, никто из толпы не двинулся с места, опасаясь малейшим движением навлечь на себя гнев вселившихся в колдуна духов.

Когда Льок поднялся на ноги и облитая водой старуха пришла в себя, он голосом старшего приказал колдунье итти с ним к речке, притоку Выга. Шатаясь и кряхтя, она побрела за юношей. Недалеко от устья речки стояла небольшая ладья. Льок прыгнул в нее и велел старухе сесть вместе с ним. Заплескались грубые весла, ладья тронулась против течения. Стойбище послушным стадом пошло за ними по берегу. Старуха сидела сгорбившись, обхватив голову тощими руками. Мысли ее перепутались, сердце щемила тупая тоска.

Через час ладья и следовавшая за ней толпа приблизились к кровавому болоту. Толпа тихо взвыла от страха. Льок грозно приказал женщинам итти к берегу. Ладья двинулась к островку, а на берегу глухо замерла толпа Когда ладья ткулась носом в камни, колдун со старухой вышли на берег острога. Льок велел ей стать на обомшелый горбатый камень. Затем приказал матери девочки окликнуть свою дочь с противоположного берега.

Дрожащий от волнения голос матери с трудом повиновался ей. Толпа замерла в ожидании. Мать повторила тихий зов— ответа не было. Прошло несколько минут. Тусклые глаза колдуньи постепенно начали оживляться, и Льок почувствовал, что еще несколько мгновений, и его власть над толпой окончится.

— Кричи громче, — приказал он матери, — кричи, что духи Льока зовут твою дочь к тебе!

Снова закричала женщина. Ее крик, молящий и жалобный, опять оборвался и словно повис вблизи. Откуда-то отозвалось эхо. По обычаю в этом месте не полагалось кричать — толпа от страха вздрогнула, думая, что женщину передразнивают лесные духи. Старуха в это время уже оправилась; она внимательно следила за выражением лиц, ожидая лишь первого крика недоверия к Льоку.

— Иди! Иди сюда! — теперь уже сам закричал Льок. — Твоя мать ждет тебя!

Его громкий голос побежал вдаль. Вслед за эхом чуть слышно отозвался слабый, но все же отчетливый ответный голос. Льок скорей почувствовал, чем расслышал его. Подражая колдовству старух, он что-то забормотал под нос, вытянув обе руки с шевелящимися пальцами к Лисьему Хвосту. Толпа вновь уставилась на колдунов. Лисий Хвост испугалась торжествующего выражения лица Льока, но, не желая уступать, одним движением руки распустила волосы, и семь священных кос, гремя волшебными амулетами, рассыпались по костлявым плечам. Косы были символом ее всемогущества и всеведения. Начался поединок между колдуньей, правившей стойбищем уже десятки лет, и только что появившимся молодым колдуном.

— Дочь моя! Дочь! — загремел ставший от радости могучим голос матери. Женщина перебралась на остров и бросилась навстречу катящемуся из рощи комочку оленьей шерсти.

Колдунья, словно от невидимого удара, пошатнулась и, не удержавшись на ногах, упала на землю. Этот момент явного бессилия погубил ее. Из толпы раздались крики:

— Обманщица! Кто говорил, что девочка погибла? Разве твоя сила ушла из тебя?

Льок пихнул в ладью что-то шепчущих друг другу мать и ребенка, вскочил сам и оттолкнулся от берега. Оставшаяся одна на островке колдунья стала медленно подниматься с земли. Глаза ее со страхом и мольбой смотрели на толпу.

— Если ты, Лисий Хвост, сказавшая, что живая девочка умерла, — загремел Льок, — переберешься через болото, то, говорят мои духи, пропадет все наше племя!..

Этим заклинанием Льок обрек старуху на гибель. Теперь каждый из обитателей стойбища, встретив колдунью, не побоялся бы тут же на месте ее убить, спасая себя и других от опасности…

Потрясенная толпа медленно удалялась от красного болота, когда сзади донесся дикий захлебывающийся хохот. Это старуха смеялась над собой. Только теперь она поняла, как ее одурачил Льок. Долго попутные ветры доносили до толпы заглушенный расстоянием вой посрамленной колдуньи…

В одну из ближайших ночей ветер принес в стойбище запах гари, и небо над лесом смутно заалело заревом пожара. На следующий день Льок пошел посмотреть, что стало с островком. Он жутко чернел обгорелыми деревьями и казался совсем пустым. «Вероятно, — подумал Льок, — обезумевшая старуха двумя сухими кусками дерева развела огонь и сожгла островок вместе с собой».

В память своей победы над старухой Льок в первую же ночь высек на священной скале очень несовершенное изображение старухи с животом в складках и пышным лисьим хвостом вместо ног, держащей в руке какую-то фигуру. Этим Льок хотел сказать; что колдунья Лисий Хвост лгала, уверяя, что знает, где душа ребенка (рис. 6). Тут же невдалеке он выбил другое изображение: мужская фигура с заячьей головой держит за руку ребенка (рис. 7). Заячья голова указывала на то, что спаситель девочки — Льок. Ведь имя Льок было звукоподражанием плача зайца.

Между тем лесной промысел закончился. Дичи было запасено огромное количество. Мужчины начали переговариваться на нм одним понятном языке о чем-то, что повидимому волновало их. Беспокойство мало-по-малу передалось и всему стойбищу. Льок знал, что в эту весну ему и еще нескольким парням надлежало сделаться охотниками, и нервничал, слушая загадочные для него разговоры. Получить звание охотника — значило отправиться в море, в те таинственные походы, откуда многие не возвращались обратно.

Однажды вечером вождь приказал несколькими юношами на следующий день никуда не отлучаться, а эту ночь спать всем вместе. Имени Льока при этом не упоминалось. Все стойбище поняло, что завтра будет таинственное посвящение молодежи в охотники; счастливые избранники расхаживали с гордо поднятой головой, с пренебрежением поглядывая на остальную молодежь. Льоку ничего не оставалось делать, как забраться на священный островок.

Утром следующего дня на островок перебрался Кремень — глава охотников — и велел Льоку «колдовать рыбу». Это значило, что Льок был обязан силой своего колдовства ускорить весенний ход рыбы из моря. На вопрос парня, почему его не делают охотником, Кремень ответил:

— Ты колдун! Ты будешь охотником, но тебе нельзя знать наших хитростей. Умрешь — еще расскажешь зверю…

Когда Льок хотел возразить, старик добавил:

— Не горюй напрасно, на охоту ты пойдешь вместе со мной, а уж скучать не будешь… — При этих словах губы вождя сложились в странную улыбку.

Обещание Кремня успокоило юношу. Он тотчас же отправился в стойбище, чтобы рассказать всем, что он вместе с Кремнем пойдет на- войну с морскими зверями. Старые женщины многозначительно переглянулись, а мать Льока с громким плачем убежала в лес. Льок понял, что старухи что-то знают. Как ревниво ни хранили мужчины тайну стародавнего обычая, но что можно утаить от женщин? Эта тайна, когда-то и у кого-то вырванная, передавалась в женской среде из поколения в поколение. Льок догадался по повеселевшим лицам колдуний и в особенности по отчаянию матери, что ему грозит какая-то опасность. Но в чем дело, он так и не мог узнать. Даже родная мать на его тревожные вопросы лишь глухо прошептала:

— Племя не хочет, чтобы ты знал заранее…

Льоку оставалось вернуться на островок, чтобы выполнить приказ вождя. С незапамятных времен в Сорокскую бухту весной заходили большие стаи сига и семги, привлеченные в устье реки Выг шедшими с Ледовитого моря громадными стадами сельди. Длинными широкими полосами двигалась сельдь из моря, обтачиваемая со всех сторон хищниками: кроме моржа с тюленем, в сельдяное стадо врезывались киты и белуги, не говоря о других более мелких рыбах. Сельдь, не вынося пресной воды, не подходила близко к устью, зато сиг и семга шли по реке к ее верховьям метать икру.

Некоторые топографические особенности сделали островок у порога Шойрукши священным. Рыба, входя в устье Быга (рис. 8), отодвигалась первым порогом Золотцем к правому берегу и, поднимаясь выше, заходила в «карман», образуемый почти сплошным кольцом островков (рис. 9). Стаи рыбы, подталкиваемые идущими сзади новыми массами, скапливались перед священной скалой, находящейся у самого порога Шойрукши, преодолеть который могли лишь самые крупные рыбы. В этом-то «кармане» перед священным островком и происходил массовый улов рыбы.

Через несколько дней после колдовства у священной скалы заплескались первые серебристые рыбины. Выполняя свою обычную обязанность, дежурившие на берегу подростки помчались в соседние стойбища, извещая сородичей о приходе рыбы. Вскоре засновали на тесном водном пространстве «кармана» плоты. Люди работали в полном молчании. Громадные рыбины, нагулявшие на сельдях жир, подхватывались крючками из оленьего рога. Налитых молоками или икрой лососей и сигов выкидывали на берег. Женщины и молодежь потрошили рыбу, а затем, нанизав на тонкие жерди, сушили на солнце. Днем и ночью работали люди, отдыхая лишь среди дня часа два-три. За это время некоторые огромные лососи и сиги успевали перепрыгнуть через порог и уплывали в верховья реки, в недосягаемые для людей места. Хотя лишь десятки рыб перебирались через порог, но и этого было достаточно, чтобы обеспечить стойбищам на будущее время новую добычу.

По приказу Кремня, который держал всех охотников в строгом повиновении, Льок должен был целый день трудиться, высекая на скале изображения, сулящие удачу в промысле: гарпун на ремне, пробив моржа, ранит в то же время и белуху (рис. 10). Чтобы добыча не ушла в глубину моря, к верхнему концу гарпунного ремня обыкновенно прикреплялись семь деревянных брусков. Плавая на поверхности, они вытягивали зверя из морской глубины.

Льок перестарался. Он увлекся и высек около этой группы еще нераненого моржа. Пришедший позже Кремень долго ругал его за это. Лишний зверь всегда опасен, нередко он с яростью нападает на тех, кто ранит его товарищей.

Ночь перед отправкой на морской промысел по обыкновению прошла в колдовстве. Напевы колдуний, обещавшие победу, внушали мужчинам уверенность в успехе. Нервы были взвинчены бессонницей и колдовством. В таком настроении даже побоище со зверями не казалось страшным.

Утром мужчины выкупались в реке и голыми пошли в лес. Там, в потайном месте хранились их охотничьи священные одежды, до которых не дотрагивалась ни одна женская рука. Льоку как непосвященному велели дожидаться остальных на опушке у большого камня.

Вскоре мужчины вышли из леса в одежде из тюленьей шкуры. Промышленники так разрисовали свои лица, что Льок издали не мог узнать ни одного из них. Он понял причину этой разрисовки. Расписав лица, охотникам уже нечего было бояться, что после удачного промысла духи убитых животных их найдут и отомстят убийцам. От Льока не ускользнула и другая странность: охотники называли друг друга не по именам, а какими-то непонятными кличками. Зверей также они называли как-то чудно. Кремень шопотом объяснил Льоку, что «выпускающим воду» они зовут кита, «усатым стариком» — моржа, «пестрой мышью» — тюленя и наконец «белым червем» — белуху.

— Ведь иначе, — прибавил старик, — звери поймут, что на них идут враги.

Кремень торопливо шептал Льоку на ухо. Остальные охотники шли по обычаю молча, давая на вопросы колдуна лишь самые краткие ответы.

Вскоре свернули в сторону и вышли к «старице», древнему, оставленному рекой руслу. Там хранились промысловые ладьи. Охотники впряглись в них и поволокли по траве. Через несколько минут перед охотниками блеснуло море.

Как только ладьи врезались в пену прибоя, в каждую из них село по четыре охотника. Льок должен был сесть в ладью Кремня. Старик громко сказал, обращаясь к колдуну:

— Будешь ходячим — возвращайся назад, а уйдешь в море — забудь про нас!

И все охотники громко повторили:

— Будешь ходячим — возвращайся назад, а если уйдешь в море — забудь про нас!

Льок с удивлением посмотрел на охотников. Лица были серьезны. Трижды повторенная непонятная фраза повидимому относилась к нему. Когда Льок спросил у Кремня, что означают эти слова, старик только усмехнулся.

— Скоро сам поймешь!

В ладье, кроме Кремня и Льока, сидели еще два гребца. Подул с берега ветерок.

Гребцы развернули над ладьей большой квадратный кусок кожи. Парус надулся, и ладья быстро заскользила по волнам. Другие ладьи тоже шли под парусами.

Сидя на дне ладьи, Льок вспомнил таинственную сцену, которую ему удалось подглядеть однажды в детстве.

Он прокрался по следам охотников в лесную чащу и залег за кустами. На поляне собралась группа мужчин. Под пение охотничьих песен они поджигали с одной стороны толстую сосну.

Дня через два Льок снова прокрался в лес и увидел, что огонь выел в стволе сосны глубокий клин. Дерево, скрипя и охая, раскачивалось как живое и трясло ветвями.

Внезапно оно с грохотом свалилось на землю. Снова загремели торжественные песни, и мужчины стали отделять огнем верхнюю часть сосны. В результате этих операций образовался огромный толстый чурбан. Накладывая вдоль чурбана раскаленные камни, постепенно выжгли его середину. Получилось неуклюжее корыто с толстыми стенками. Дальнейшая обработка ладьи уже не представляла особых трудностей…

Резко крикнула над самым ухом пролетевшая морская птица и оторвала Льока от воспоминаний. Страх снова зашевелился в его сердце. Что-то с ним будет? Он начал расспрашивать Кремня, который все время напряженно всматривался вдаль словно ожидая чего-то.

На расспросы Льока старик лишь покачал головой:

— Молчи, — прошептал он, — ведь услышат… — и показал пальцем на горизонт.

Вдалеке показались какие-то точки, быстро приближавшиеся к ладье. То там, то здесь мелькали в воздухе серебряные струйки воды — к берегу шло китовое стадо.

Старик быстро наклонился к Льоку:

— Твои духи хотят много-много сладкого мяса и целые горы жира?

Льок не знал о желании своих духов, но сам, порядком проголодавшись, очень хотел и мяса и жира. Решив, что никакие духи не откажутся от вкусной еды, он быстро ответил:

— О, мои духи очень хотят сладкого мяса и горы жира!

На это старик загадочно повторил:

— Будешь ходячим — возвращайся назад, а уйдешь в море — забудь про нас!

По сигналу Кремня, охотники на всех ладьях спрятались за высокими бортами, и только старик выставил голову, всматриваясь в несущихся на них чудовищ. Он вытащил моржовый бивень с глубокими зазубринами. Этот бивень в середине был просверлен и в отверстие был продет ремень из моржовой кожи. Тупой конец бивня был немного высверлен. Старик вытащил шест с прикрепленным к нему оленьим рогом и вставил в высверленный конец бивня. Затем подтащил к носу ладьи кучу свернутого в спираль ремня, один конец которого был прикреплен к моржовому бивню.

— Слушай, — зашептал старик Льоку. — Обвяжи себя скорей этим ремнем.

Льок потянул к себе ремень, тот натянулся и парень увидел, что ремень крепко привязан ко дну ладьи.

— Скорей! — шепнул Кремень. — Или погибнешь!

По его знаку двое гребцов в один миг обвязали Льока ремнем. Потом вытащили мешок из моржовой шкуры и натянули его на парня. Испуганный Льок дрожащим голосом спросил, что все это значит. Старик ответил:

— Прибьет вас к берегу — смотри не спи, а все время отгоняй волков и птиц, а мы вас скоро найдем.

— Кого это вас?..

В этот миг по обе стороны ладьи со свистом пронеслись туши китов. Раздался тонкий свист, гарпун впился в бок ближайшего кита. Кремень и двое гребцов тотчас же выскочили из ладьи прямо в кипящие волны. В реве воды послышались крики охотников:

— Будешь ходячим — возвращайся назад, а уйдешь в море — забудь про нас…

Все произошло так быстро, что Льок даже не успел сообразить в чем дело. Первое, что мелькнуло в голове: «Что же мне делать, ведь я привязан к ладье?»

В это время кит отпрянул в сторону, вода шумно закипела кругом, и ладья с бешеной быстротой понеслась вперед. Свист ветра, шум кипящей воды оглушили Льока. Он хотел развязать ремень и выскочить в воду, но вдруг вода поднялась выше бортов, и тяжелая ледяная масса обрушилась на Льока…

Стоны чаек, свист, вой и клекот звенели в ушах медленно приходящего в себя Льока. От пронизывающего холода его тело судорожно билось, как рыба на льду.

Он почувствовал мучительное желание дышать; напрягая все силы, приподнялся, но под тяжестью какого-то груза снова упал. От этого движения откуда-то хлынула волна свежего воздуха. Еще ничего не соображая, он скинул с себя навалившиеся на него вещи и, ослепленный солнцем, зажмурив глаза, стал жадно дышать. От свежего воздуха зашумело в голове, и Льок упал без чувств.

Очнувшись, он долго не мог сообразить, где он и почему все море кругом кишит разнообразными птицами. Приподнявшись, он увидел, что ладья как-то странно врезалась в черную блестящую скалу, которую бесшумно долбили птицы.

Развязав себя, Льок понял, что лодка врезалась в кита, выбросившегося на берег. Жадно оравшие птицы старались пробить китовую шкуру и добраться до лакомого жира.

Захотелось есть. Осторожно ступая по скользкой, еще недавно живой горе, Льок добрался до гарпуна, засевшего в боку чудовища. Моржовый бивень пробил шкуру и глубоко вошел в слой жира. Гарпун застрял в поперечном положении под слоем кожи и жира, и натянувшийся ремень неразрывно соединил кита с ладьей. Льок увеличил кремневым ножом отверстие раны и стал вырезывать жир, с жадностью отправляя его в рот. Птицы, почуяв запах жира, стали неистовствовать, а наиболее смелые пытались крыльями и клювом столкнуть Льока с кита. Уже нескольким десяткам птиц парень свернул шею, но их все прибывало. Льок, отяжелев от еды, дополз до ладьи и несмотря на невыносимый птичий гвалт, крепко уснул под кожаным мешком.

Следующий день не принес ничего нового. У Льока было достаточно времени, чтобы обдумать жестокий смысл конца фразы: «Уйдешь в море — забудь про нас». Стоило раненому киту повернуть в море, и Льок не увидел бы берега.

«Гора жира и мяса», как называли сородичи кита, снова досыта накормила Льока. Но, пока он спал, птицы миллионами ударов клювов источили рану вокруг гарпуна. Необходимо было предохранить от них тушу. Льок перебрался по китовому хребту на хвост, а затем спрыгнул в воду, и, сделав несколько шагов, дошел до берега. Набрал там сухого валежника и полусгнивших ветвей, перетащил их по спине на тушу кита и понемногу заложил всю рану. Теперь уже не гвалт, а стон повис над китом. Тысячи птиц дрались между собой, спихивая одна другую, но ни одна не могла добраться до желанного жира.

Льока мало заботило, найдут ли его сородичи. Гора мяса и жира обеспечивала его едой, а хмурая и еще холодная погода предохраняла пищу от порчи. Он старался не думать о сородичах, которые, не щадя его, желали лишь использовать силу предполагаемых в нем духов.

Однако на третий день вдали замаячила черная точка. Затем стал виден парус. Ладья повернула к берегу, и вскоре перед Льоком стоял Бэй («лесной баран»), имевший на правом ухе те же метки, что и он. Эти знаки говорили о том, что они родные братья. Два остальных гребца тотчас же уехали созывать сородичей к киту, а Бэй остался с братом. Он передал ему, что Кремень решил в- случае удачи устроить новую охоту за морским зверем. Когда Льок заявил, что он откажется от нового испытания, Бэй испуганно замахал руками, рассказывая, как в прошлом году утопили горбатого Зиу («комара») за отказ выполнить волю охотников.

К вечеру одна за другой стали подходить ладьи с мужчинами. Радостные крики были вызваны не благополучным исходом испытания Льока, а величиной добытого кита. Льока старые охотники похвалили лишь за то, что он догадался завалить от птиц рану кита.

Охотники стали ждать наступления вечера. Как только стемнело, они исполнили обряд примирения, имевший целью обмануть духа убитого кита. Развели большой костер. Все охотники притворились спящими. Вдруг раздалось пыхтение, и по земле пополз завернутый в шкуру кита охотник. Откуда-то выскочил другой парень с разрисованным словно для охоты лицом и стал копьем колоть «кита». Изображавший кита стал кричать. Эта сцена кончилась тем, что игра перешла в действительность, и по песку потянулась струйка крови. Этого-то и ждали притворившиеся спящими охотники. Они вскочили на ноги и принялись бить разрисованного охотника.

— Мы не дадим тебе обижать нашего друга-кита! — кричали они изо всех сил.

Разрисованный охотник поспешил упасть «мертвым». Тогда промышленники, громко браня, поднесли его к «киту» и, показывая ему мнимою покойника, кричали:

— Вот кто убил тебя, съешь его за это!

Выброшенный в море «покойник» смыл с лица знаки и потихоньку выбрался на берег. Не на шутку раненого актера, изображавшего кита, охотники обмазали жиром и с возгласами соболезнования опустили в рану кита.

— Входи скорее в свое тело! Выходи из этой горы, здесь нет кита! — с яростью кричали промышленники, глядя голодными глазами на китовый жир.

Последнее действие церемонии заключалось в том, что раненого «кита» вытащили из китовой раны и под крики: «Мы твои друзья, не бойся нас, приходи к нам еще!» кинули в море.

Никто не интересовался тем, как истекавший кровью актер доберется до берега.

Целую неделю убирали охотники мясо и жир кита. Вырыв на высоком месте большую глубокую яму и обложив ее края кусками жира, плотно забивали мясом. Накрыв мясо кусками жира, охотники умяли набросанную поверх ямы землю и накидали на нее кучи тяжелых камней. Мясо, окруженное жиром, тухло, скисало, но не гнило. Зимой, в голодное время стойбище переселится сюда, и все с жадностью будут пожирать остро пахнущие жирные волокна. Таких глубоких, в человеческий рост ям, битком набитых мясом, охотники наделали с десяток.

Пригодились и кости кита. Его ребра считались лучшими подпорками в жилищах; полукруглые, ровные и прочные, они скреплялись загнутыми концами вместе, а концами, отломанными от позвоночника, вкапывались в землю.

Наконец все ценные части были закопаны, а на берегу остались гниющие отбросы кита. Перед отъездом Кремень окинул Льока взглядом, каким охотники смотрят на пойманную добычу, и тихо сказал:

— Скоро опять пойдем в море, — пусть твои духи помогут нам.

— Я не пойду, — возразил Льок, — я не хочу как рыба жить под водой.

— Разве тебя спрашивают, чего ты хочешь? Племя хочет мяса, племя хочет жить!

И Кремень пошел к толпе, занятой едой. Льок догнал старика.

— Ведь я же могу утонуть…

— Проси своих духов, чтобы они помогли. Если ты утонешь, племя будет искать нового колдуна… Стойбищу надо есть!

В тот же день часть охотников с небольшим запасом жира поплыла на ладьях, а остальные пошли по берегу, чтобы наметить путь от нового склада запасов к стойбищу.

Всю дорогу Льок думал о своем новом положении. Для племени он сделался лишь средством счастливой охоты. И когда Льок думал об этом, у него в ушах начинали звенеть фразы старика: «Племя хочет мяса. Разве тебя спрашивают, чего ты хочешь?»

Возвратясь на стойбище, Льок не нашел в нем многих женщин, в том числе и своей матери. Уже наступило время, когда женщины тайком, одна за другой, захватив с собой запасы пищи, куда-то уходили.

В глухой части леса, в шалашах и под навесом скал сидели, лежа ли и ходи пи женщины. У некоторых из них на руках пищали грудные младенцы, другие лишь недавно пришли и только еще готовились стать матерями.

Процесс рождения детей казался первобытным людям чудесным. Белки, олени и другие животные по понятиям охотников падали на землю из туч; вредные животные, как змеи или комары, выходили из земли. «Как же, — говорили они, — рождаются дети? Кто и когда вкладывает их в женщину? — Конечно, духи!» Время родов женщины всегда проводили вдали от стойбища, чтобы не навлечь на племя опасности со стороны неведомых духов.

На следующий день Льок переплыл на священный островок. Всматриваясь в свой последний рисунок, четко белевший на фоне блестящего гранита, Льок соображал: ведь за все плавание им не встретился ни один из этих зверей. Льок принялся изображать главное происшествие — встречу со стадом китов. Он высек ладью и моржовый бивень на ремне, вонзившийся в бок кита (рис. 11). Себя Льок изобразил лишь в виде торчащей из — за борта ладьи головы.

Неслышными шагами к художнику подошел Кремень.

Старик остался недоволен рисунком. По его мнению надо было изобразить тот момент, когда он так удачно метнул гарпун в зверя.

— Самое важное, — сердито сказал Кремень, — чтобы охотник попал в зверя, а какая важность, что тот потащил ладью за собой!

Льок ответил, что еще важнее остаться живым после того, как зверь утащит тебя вместе с лодкой под воду.

— На то ты и колдун! — возразил Кремень и, помолчав, добавил: — Наверно все-таки кит или белуха утащат тебя в море и съедят…

Эти слова запали в память Льоку. Он решил во что бы то ни стало избавиться от грозившей ему опасности. Долго ломал он голову, но ничего не мог придумать. Наконец ночью, в полудреме, когда Льок мучительно обдумывал, чем спасти себя, мелькнуло такое простое разрешение задачи, что он удивился, как оно сразу не пришло ему на ум…

Парень во-время придумал план своего спасения. Утром его разбудил один из охотников и велел итти за ним. Они пришли в лес. Охотник велел Льоку сидеть на опушке, а сам скрылся в чаще. Вскоре один за другим из лесу стали выходить промышленники. На этот раз они уже по-другому разрисовали себя, чтобы морские духи не отомстили им за недавний удачливый промысел. Принесли одежду и Льоку. Надев ее, он старательно завязал отверстия у шеи, рук и ног. Затем, воровски оглядевшись, вытащил из-под камня кремневый нож и быстро спрятал его за пазуху.

Вышли в море. Ветра на этот раз не было, гребцы сгибались над веслами, а Кремень, стоя на носу, внимательно смотрел вдаль. Льок сидел скорчившись на роковом ремне, которым его должны были Привязать ко дну ладьи. Мелкая волна со звоном ударялась о борта. Берег все дальше уходил от охотников.

Вдруг слева мелькнуло что-то белое, словно колесом перекатилось по воде и исчезло.

— Белый червь, — прошептал Кремень.

Белое пятно снова мелькнуло в воде.

— Один, — заметил Льок, и губы его почему-то сложились в улыбку.

— Счастливы твои духи, — сказал Льоку один из гребцов.

— О, — выдохнул парень, — здорово счастливы!

Кремень сделал знак гребцам. Те взяли лежащий у их ног конец ремня и крепко обвязали им колдуна, затянув узел на его спине.

Началась утомительная охота. Надо было, не напугав белуху, подобраться к ней настолько близко, чтобы зацепить гарпуном ее упругое, налитое жиром туловище. Зверь, резвясь на волнах, подвигался к ладье. Опытные гребцы, спрятавшись за борт, внимательно следили за тем, чтобы удержать ладью в нужном направлении. Льок сам надел на себя мешок из моржовой шкуры.

Мучительно тяжело потянулось для Льока время. Но вот раздался свист гарпуна, и тотчас же из ладьи выскочили Кремень и двое гребцов. Ладья бешено понеслась вперед. В этот миг Льок ловким ударом ножа перерезал конец ремня, которым он был привязан ко дну ладьи, и прыгнул через борт в холодные волны. Этого не заметили охотники. Их шубы раздулись пузырями, и они сосредоточенно перебирали руками и ногами в воде, чтобы не опрокинуться головой вниз. Навстречу спешили остальные ладьи, чтобы взять их на борт. Льок, которого образовавшийся за ладьей водоворот оттянул немного в сторону, окликнул плывущих охотников.

— Твое место в ладье! — злобно закричал Кремень, забыв про обычное на море молчание.

— Я не знаю… Мои духи сказали: «Закрой глаза», и я очутился в воде…

— Я сказал, — неистовствовал старик, — что ты должен быть в ладье!

— Разве твои слова, — сердито возразил старику Бэй, брат Льока, — сильнее духов Льока.

— Он не попадет в ладью, пусть звери получат от нас в дар колдуна! — загремел старик.

— Хорошо, — закричал Льок, — я уплыву в море, но и все вы, охотники, пойдете за мной. Всем вам будет смерть! Так хотят мои духи!

Суеверные охотники на всех ладьях загребли навстречу Льоку, и он сел в ладью Бэя.

— Старик теперь убьет тебя, — прошептал ему на ухо Бэй, — он не простит тебе, что ты ослушался его.

— Мои духи убьют его самого, — упрямо возразил молодой колдун. Но при этом губы его как-то задрожали, — Льок не очень-то верил в приписываемых ему духов.

Охотники молча глядели на разыгрывавшуюся драму. Раненая белуха то ныряла в глубину, то выскакивала на поверхность. Хвост ее яростно хлестал ладью, то подкидывая ее в воздух, то погружая в воду.

— Что было бы, — прошептал Льок брату, — если бы я сейчас лежал в ладье?!

В бешенстве белуха понеслась вперед и вскоре с грохотом, далеко разбежавшимся по воде, выкинулась всей тушей на прибрежные скалы. Ладьи наперегонки понеслись к побежденному хищнику. Старые охотники шептали, что никогда еще не видели такой ярости зверя. Когда подплыли к берегу, Льок тотчас же кинулся к своей прежней ладье, которая лежала наполовину раздавленная, с разбитым бортом под боком белухи. Колдуну мерещилось возле ладьи его собственное изуродованное тело…

Кремень подошел к задумавшемуся парню, деловито осмотрел стягивавший его ремень. Узел не был развязан. По разбухшему от воды ремню нельзя было разгадать проделки Льока.

— Все еще жалеешь, что я не погиб? — прошептали побелевшие губы Льока.

— Таков древний обычай племени, — упрямо ответил старик, — не я его ввел и не мне его выводить.

— Древний обычай племени? — повторил нараспев Льок, пораженный какой-то пришедшей ему мыслью.

Опять разыгралась церемония примирения с убитым зверем. Затем началась уборка мяса и жира. Охотники приписывали свое счастье силе нового колдуна. Льок, почти не принимая участия в работе, напряженно о чем-то думая, следил за властной фигурой Кремня. Уже разделка туши приходила к концу, когда почему-то повеселевший парень принялся за работу. И всякий раз, как ему на глаза попадался Кремень, глаза молодого колдуна злобно вспыхивали…

С промысла охотники возвращались домой на ладьях, и только Кремень, Льок и двое охотников пошли пешком, чтобы запомнить дорогу от склада к стойбищу.

Когда стойбище было уже недалеко, Кремень с одним охотником свернули в лес. Они отправились в святилище, чтобы снять и оставить там охотничьи одежды. Другой охотник остался ждать, пока переоденется Льок, чтобы отнести туда же его охотничье платье. Когда охотник неторопливо двинулся за ушедшими вперед товарищами, Льок стал тихонько красться за ним. Охотник был глуховат, поэтому колдун мог следовать за ним чуть ли не по пялам. Вскоре охотник дошел до скалы и исчез, раздвинув кусты. За ним нырнул и колдун. Долго полз Льок как ящерица под навесом холодной скалы, пока наконец впереди не мелькнул луч солнца. Осторожно выглянув из-под кустов, Льок увидел перед собою рощу старых елей; на мохнатых ветвях висели плетеные короба, в которых хранилось охотничье платье.

Под одной из елей виднелось страшное своей худобой тело Кремня. Раздетый старик, что-то бормоча, с закрытыми глазами, складывал свою одежду и затем стал вешать корзину на ель. Льок внимательно всмотрелся в дерево, на котором висела одежда Кремня; оно было с раздвоенной вершиной — таких деревьев было мало в лесу, и их считали священными.

Льок поспешно пополз обратно, чтобы зоркий глаз Кремня не заметил его. На обратном пути он вырывал куски мха, переворачивая их корнями вверх. По этим знакам не трудно будет в нужную минуту добраться до святилища.

Охотники пошли к стойбищу обычной тропинкой; Льок побежал прямиком, чтобы таким образом успеть перегнать ушедшего вперед старика.

Вечером колдун перебрался на священный островок и занялся своим любимым делом. Он высекал пустую ладью, с несущейся вперед раненой белухой (рис. 12). Когда Кремень перебрался на островок, Льок уже доканчивал свою работу.

— Спроси у женщин, что стало с Оленьим Рогом, — то будет и с тобой! — сказал старик, с ненавистью глядя на высеченный рисунок, и тотчас же ушел.

Вечером, придя в стойбище, Льок узнал от своей матери, сидевшей у огня с крохотным новорожденным, о том, как расправился Кремень с колдуном Оленьим Рогом. Колдун хотел главенствовать на стойбище, вождь вызвал его на единоборство и насмерть раздавил его в своих железных объятиях, доказав этим, что духи колдуна бессильны против него, Кремня.

Чтобы предотвратить свою гибель, Льок решил немедленно действовать. Когда с закатом солнца все стойбище уснуло, он взял небольшой, наполовину наполненный жиром горшок и свой дротик и пошел на берег ручья, где издавна была протоптана оленья тропинка к Месту водопоя. Усевшись на остро пахнущую ель, колдун стал дожидаться прихода оленей. Когда стадо оленей замелькало в редком лесу, он пополз наперерез им. Легкий дротик, перелетев, воткнулся в брюхо молодого оленя. Из быстро перерезанного кремневым ножом горла животного хлынула кровь в подставленный горшок. Вскоре он до краев наполнился теплой, чуть дымящейся в ночной прохладе жидкостью. Запрятав тушу оленя между камнями и завалив ее хворостом, Льок, чтобы случайно не обмазаться кровью, разделся догола. В сумраке леса забелела фигура, осторожно направлявшаяся в глубь леса.

Выйдя по тропинке к скале, Льок по своим отметинам пробрался к заветному святилищу. Проникнув в рощу, дрожа от нетерпения и страха, он снял с сука плетеную корзину Кремня. Осторожно, не пролив ни одной капли крови, колдун пропитал кровавым жиром священную одежду старика. Затем, повесив корзину с оскверненной одеждой на прежнее место и захватив горшок, быстро выполз из святилища.

Льок смыл свежей глиной с рук и тела следы кровавого жира и, одевшись, вернулся в спящее стойбище. Наполнив горшок жиром и поставив его на место, он прилег у костра.

На рассвете по стойбищу вначале очень тихо, потом все громче и настойчивее стали разноситься исступленные крики. Одна из старух тотчас проснулась и прислушалась.

— Люди! Люди! К нам идет богатая добыча! — неслось по стойбищу. — Где вы? Почему я не вижу вас?..

Одного за другим будила спящих старуха. Вскоре все стойбище собралось около Льока, который сидел у костра с закрытыми глазами и судорожно искривленным ртом. Он раскачивался из стороны в сторону и нараспев тянул слова. Кто-то из молодежи побежал в охотничий лагерь звать мужчин. Колдун говорил, что видит морских зверей, рассказывал об их играх, указывал, кого из них легко убить, вел охотников на бой. Слушателям рисовались заманчивые картины. Им казалось, будто они удачно бьют зверей и поедают лакомые куски их туш…

Вдруг с резким воплем Льок вскочил на ноги. Глаза его широко раскрылись, рот растянулся зияющией дырой, из горла стали вырываться непонятные крики. Суеверные сородичи попятились назад.

— О, Кровавый Хоро! Ты пришел к нам! Пусть будет смерть Кровавому Хоро, или погибнут все охотники… Смерть Кровавому Хоро!..

И, вытянувшись как стрела, Льок упал на землю. При имени Кровавого Хоро все люди как испуганные олени метнулись в разные стороны. Страшнее Кровавого Хоро не было ничего на свете. Когда он приходил, вымирали целые стойбища; тела людей раздувались, покрывались красными пятнами. Люди гибли как мухи. Это был единственный дух, приходивший к людям в их образе и в их платье, покрытом кровью его многочисленных жертв.

Через некоторое время Льок, словно придя в себя, вскочил на ноги и закричал:

— Пусть собираются мужчины скорей на охоту, они убьют сегодня своего врага!

Сборы были недолги. Охотники, захватив дротики, вышли из стойбища на лесную тропинку. За ними угрюмо шел Кремень, подчиняясь общему движению. Дошли до скалы и, оставив Льока одного, поспешно направились к святилищу, чтобы переодеться.

Настали томительные минуты. Льок понял, что играет со смертью: если кто-нибудь узнает об осквернении священного платья Кремня, — смерть придет не только за ним, но и за его матерью, родившей такого сына…

Вот глухо-глухо раздался рев. Льок вскочил на ноги.

— Началось! Ему или мне?..

Глаза Льока метнулись вправо, влево, ища, куда бы спрятаться. Он забежал за огромную сосну, возле которой чернела барсучья нора, чтобы в случае чего заползти хотя бы туда.

Вскоре рев стал расти, голоса зазвучали яснее, затрещали сучья, и мимо Льока, обезумев от ужаса, промчались охотники, кто одетый в охотничье платье, кто совсем голый. Льок с облегчением вздохнул. Окровавленные руки бежавших сказали о постигшей Кремня расправе…

Вскоре все стойбище гудело о том, как охотники по обычаю с закрытыми глазами, шепча магические заклинания об удаче, переодевались в охотничье платье, как один из них, окончив одеваться, открыл глаза и увидел стоявшего под елью Кровавого Хоро, беззвучно шевелившего ртом… как они его раздавили, переломав ему кости, чтобы он не смел к ним явиться…

Охотники выбрали из своей среды нового предводителя. Однако расчеты Льока освободиться из-под опеки не оправдались. Он попрежнему оставался только колдуном и был подчинен вождю.

Когда снова назначили поход на морского зверя, Льок, притворившись больным, остался на стойбище. Охота окончилась неудачей. Ладьи попали в целое стадо белух, одну из них вновь избранный вождь неудачно ранил, и разъяренные звери опрокинули ладью, погубив сидевших в ней охотников.

Льок, опасаясь новой охоты, выбил на священной скале два изображения: лебедя (рис. 13) и рыбу (рис. 14). На голове каждого из них как бы лежала ступня Лесного Охотника Боко. Это означало, что Боко должен был задержать начавшийся осенний отлет дичи и уход рыбы из реки в море. Напрасно колдовал Льок: и рыба и птица уходили от стойбища. Молодому колдуну снова стали заползать в голову мысли о том, что никаких духов на самом деле не существует…

Наступила осень. Бушевали ветры. Огромные волны разбивались о берег. Никто и не думал пускаться теперь в море. На берег во время бури часто выкидывало волнами китов и белух. Обычно вдоль всего побережья рассылались охотники смотреть, нет ли легкой добычи. Но на этот раз сказалось отсутствие старого вождя. Новый вождь, уже второй после гибели Кремня, предпочел уйти в шалаши к женщинам, чем мокнуть на морском берегу под дождем, на ледяном ветру. За ним ушли туда же и другие охотники.

Началось время всеобщего безделия. Старухи вначале смутно, потом все отчетливее вспоминали рассказы, не раз слышанные ими в детстве. Повторялась цепь событий, разыгравшихся тысячи лег назад. Старухи рассказывали ребятам о змеях длиной в два человека, о лесных людях, живущих на деревьях, передавали сказания о том, что прежде не было зимы, а весь год стояло лето. Всплывали жуткие образы летающих змей и громадных ящериц, поедающих людей. Сморщенными губами старухи шептали о страшных временах, когда лед и снег как живые гнались за людьми, а затем куда-то ушли. Дети и подростки с жадностью слушали древние предания, чтобы в свою очередь в старости передавать слышанное своим внукам.

Взрослых эти предания занимали только в голодную пору весны. Теперь же они копошились у костров, лениво перебираясь от одного женского шалаша к другому. Иногда между мужчинами вспыхивали ссоры, но дело редко доходило до драк. По старому обычаю едва лишь у дерущегося показывалась кровь, хотя бы из разбитого носа, он должен был оставить стойбище на несколько дней. А это значило бы мерзнуть в одиноком шалаше.

Люди засыпали с куском пищи во рту и, проснувшись, продолжали прерванное сном пиршество. От такой жизни они уже через неделю дошли до полного отупения. Несколько недель кроме сна, еды и прочих физиологических отправлений люди ничего не знали. Весной, когда начнется неизбежный голод, жители стойбища каждый на свой лад будут вспоминать это блаженное время.

Выпал первый снежок и засыпал грязь стойбища. Мужчины по обычаю перешли в свой охотничий лагерь.

Вскоре подвалило еще снегу, и всюду появились следы животных. Если зайцы и лисицы путали в петли свои следы, то олени и лоси протаптывали четкие тропинки к водопою. Охотники подкарауливали оленей и лосей у проталин ручьев и речек.

Как только была найдена лосиная тропа, лучшие охотники собрались на промысел, взяв с собой Льока, чтобы обеспечить удачу. Выбрав сосны, стоявшие у самой лосиной тропы, устроили из валежника на деревьях помосты: Льок должен был лежать на крайнем помосте. Ему предстояло приманить лосиное стадо. На других помостах поместилось по одному охотнику, а на самом дальнем от колдуна лег сам вождь. На его обязанности лежало ранить вожака, а остальные охотники должны были тотчас же кинуться на оторопелое стадо.

Как только последний охотник залез на помост, прикрытый еловыми ветвями, сразу наступила мертвая тишина. По обычаю никто не смел вымолвить слова…

Солнце краешком западало за черневшие верхушки далекого леса, когда из-за каймы мелкого ельника показалось лосиное стадо. Впереди шел старый самец с громадными раскинутыми вширь и ввысь рогами. За ним осторожно выступала крупная лосиха, позади которой бежал резвый лосенок. Несколько поодаль брели еще две лосихи, одна из них чуть прихрамывала на заднюю ногу.

Льок впился глазами в лося. Тот шел ровным шагом, устало мотая головой. Следы охотников на снегу заставили его насторожиться. Он остановился и, с шумом втягивая в себя воздух, стал водить по сторонам горбатой мордой. Сначала он опустил ее к земле, потом начал поднимать все выше. Но не даром охотники палками размолотили еловую хвою, которой прикрыли помосты. Кроме острого запаха хвои лось ничего не чувствовал.

Старик постоял несколько минут, шумно сопя носом. Замерло на месте и стадо, и только лосенок беспокойно подбежал к матери. Лось прислушался, затем, опустив настороженные уши, медленно двинулся вперед. Когда он зашел под помост вождя, тот с силой вонзил в его спину копье. Бык от неожиданности подался вперед, чуть припав туловищем к земле… В то же мгновение на остолбеневшее стадо посыпались копья, лосенок с жалобным блеянием повалился на бок, а лоси метнулись в разные стороны, при чем копье Льока воткнулось в бедро задней коровы.

Крик лосенка заставил самца круто повернуться. В три прыжка он достиг бившегося на заалевшем снегу детеныша. Старик прижался носом к умирающему лосенку, втянул запах крови и, задрожав всем телом, с громким фырканьем начал медленно поднимать морду. Его небольшие глаза загорелись красным блеском. Попрежнему никто из охотников не шевелился. Из раны лося била тоненькая кровяная струйка и, быстро скатываясь по боку, капля за каплей падала в снег. Уже несколько раз животное как будто пошатывалось, потом его голова стала клониться книзу, а широко расставленные передние ноги задрожали в коленях. Наконец голова раненого упала на тело детеныша, как бы прикрывая его разветвленными рогами. Поняв, что животное уже не опасно, с радостным гоготом выскочили люди из своих убежищ. Зверь, подняв голову, хотел шагнуть на врагов, но его ноги подломились, и он с глухим коротким стоном рухнул на колени, а затем тяжело повалился на бок.

Когда удар копья пробил горло лося и зверь судорожно потянулся в последний раз, охотники с жадностью присосались к хлещущим кровью ранам. Другие, кому не хватило места, поспешно глотали липкий, солоноватый от крови снег.

Льоку нельзя было как непосвященному участвовать в торжестве, и он отправился на священный островок. Проработав целый день, Льок выбил на скале великолепное изображение лося с торчащим из его спины осколком наконечника копья (рис. 15).

К вечеру Льок вернулся на стойбище, чтобы принять участие в общем пиршестве.

Прежде чем приступить к еде, все стойбище устраивало торжественное погребение лося. Лось считался священным животным племени. Были времена, когда люди не умели выжигать ладей и жили одной охотой на лесных зверей, главным образом на лосей Из уважения к лосю съедали только мясо, не ломая ни одной кости, и закапывали костяк в землю, чтобы лось снова ожил.

Охотники решили отнести кости в свое святилище, где хранилось охотничье платье. После того дня, когда они увидали вместо Кремня Кровавого Хоро, ни один из них еще не был в святилище. Вернувшись, охотники принесли потрясшее Льока известие, что труп Хоро исчез. Все стойбище приняло это как должное, на-то Хоро и был духом. Только Льок не мог примириться с мыслью о чудесном исчезновение старика. Если бы его съели хищные звери, то сохранился бы хоть клочок одежды. Неужели он остался жив и куда-нибудь уполз?