Всемирный следопыт, 1928 № 12

ШХУНА СМЕРТИ

Морской рассказ Ж. Саркизова-Серазини

На рассвете декабрьского дня на пустынной набережной румынского военного города Констанцы царило необычайное оживление. К трапу пузатенького портового буксира, пришвартовавшегося к пристани, спешно стягивались конные и пешие жандармы констанцской сигуранцы[25]). Спустя некоторое время по каменным плитам набережной застучали тяжелые сапоги конвойных…

В тусклом свете электрических фонарей, под отрывистые возгласы жандармского офицера по трапу буксира вереницей поползли люди, и тесное помещение палубы заполнилось арестованными. Нетерпеливо фыркали кони, звякали приклады конвойных, глухо ворчала машина буксира, тоскливо завывали гудки судовых мастерских…

На высокой мачте, стоявшей на пристани, закачались штормовые сигналы… Капитан буксира тревожно поглядел на мачту. Не ускользнули сигналы и от внимания пассажиров, дрожавших на ледяном ветру.

Раздался резкий, нетерпеливый гудок. К буксиру плавно подкатил автомобиль начальника сигуранцы, осветив лучами фонарей вытянувшихся во фронт жандармов и почтительно козырявших офицеров. Капитан буксира, приложив два пальца. к козырьку, следил за грузной фигурой начальника сигуранцы, полковника Филиппеску, входившего на палубу в сопровождении юркого черноусого адъютанта.

Филиппеску тяжело поднялся на капитанский мостик, облокотился на поручни и ломаным русским языком обратился к молчаливо стоявшим внизу арестантам:

— Правительство его королевского величества решило исполнить вашу просьбу. Не желая насильственно удерживать людей, которым наш хлеб пришелся не по вкусу, оно поручило мне сделать все возможное, чтобы вы могли как можно скорее покинуть Констанцу и отправиться в Одессу. Вместе с вами поедут и румыны, изменившие своему отечеству…

Филиппеску откашлялся и повысил голос до неприятного фальцета.

— Передайте вашим Советам, что румынскому королевскому правительству, как правительству культурной страны, чужды методы насилия и террора, широко применяемые в России. Несмотря на то, что вы являетесь нашими врагами, правительство поручило мне все же передать вам пожелание счастливого пути и благополучия под сенью красного флага.

Окончив свою напыщенную речь, полковник пристально поглядел на толпившихся внизу людей. На его смуглом каменном лице появилось выражение любопытства, а в глазах забегали огоньки с трудом скрываемой иронии…

Арестованные молчали. Внезапно из-за трубы буксира раздался нервный голос молодого румына-коммуниста:

— Ты лжешь, Филиппеску! Мы не верим твоим словам! Отвечай, мерзавец, какую новую гадость задумал ты и что с нами хочешь сделать?..

На румына набросились жандармы… Филиппеску спокойно пожал руку капитану и быстрыми шагами направился к трапу. Усевшись в автомобиль, он оглянулся в сторону отходившего судна и с улыбкой сказал сидевшему рядом с ним адъютанту:

— Ваша блестящая идея, Катарджи, дает мне право ходатайствовать перед министром о назначении вас начальником сигуранцы в Газапларе.　

Адъютант скромно улыбнулся и почтительно приложил руку к козырьку.

Пока переполненный арестантами буксир, покидая пристань, поворачивался в бухте, на трехмачтовой шхуне «Незабудка», стоявшей на рейде, шли последние приготовления к отходу в море. Команда шхуны состояла из русских рыбаков, занесенных бурей от берегов Одессы к плавням Дуная и заподозренных сигуранцей в шпионаже. Под наблюдением румынских жандармов они осматривали рангоут шхуны, отдавали паруса, обтягивали шкоты. Судно было старое, много лет не ремонтированное. Его днище густо заросло ракушкой и водорослями. Пазы палубы свободно пропускали воду, а некрашеные борта жалобно скрипели под ударами волн. Ветер начинал свежеть.

Лица рыбаков с каждым часом становились все озабоченнее. Собравшись на баке, рыбаки деловито перекидывались фразами. С тревогой вглядывались они в горизонт, затягивавшийся свинцовыми тучами.

— А шхуна, почитай, лет десять человека не видела. Как пить дать, расползется она при первом же шторме! — сказал плечистый седой рыбак в шапке с наушниками.

— Верно, дядя Матвей! — откликнулся Никита, статный парень с открытым полудетским лицом. — Товарищи! — крикнул он, — нипочем не соглашайтесь в море итти! Ежели румыны решили нас угробить, пускай прямо, безо всяких фокусов, в могилу вгоняют!

— Не пойдем!.. Потопить нас хотят, дьяволы! Ишь, на какую посудину посадили!.. Нипочем не пойдем в море! — зашумели рыбаки.

Услыхав возгласы рыбаков, часовые взяли ружья на прицел.

Дядя Матвей как старший из рыбаков, отделившись от товарищей, твердыми шагами направился на ют к унтер-офицеру, сидевшему на бухте троса. Румын вскинул на рыбака жесткие глаза и быстро вскочил на ноги.

— Смею доложить, — степенно заговорил старый рыбак, — шхуна эта — ни к чорту, потому не только бимсы[26]) сгнили и шпангоуты[27]) расшатались, но и парус попрел… Ежели в море итти на таком корыте, это все равно, что под пулю стать. Просим доложить начальству…

Румын оглянулся на бак, где в напряженном ожидании стояли рыбаки, и что-то крикнул часовым. Один из них, подбежав, ударил рыбака прикладом в спину. Дядя Матвей тяжело упал на грязные доски палубы. Кряхтя поднялся он на ноги и угрюмо поплелся на бак к бледным от бессильной злобы товарищам.

— Будь вы прокляты! — крикнул старик. — Пропадем мы, братцы, ежели дрейфу дадим! Румыны потопить шхуну хотят, а с ней заодно и нас. Авось, они промахнутся. Я поведу судно, а вы, ребята, не подгадь! Может, посуда и выдержит…

— Куда там!.. Как черепок, ко дну пойдет! — выкрикнул смуглый грек Ставро.

С моря раздались протяжные гудки. Оглянувшись, рыбаки увидали с правого борта буксир, поспешно приближавшийся к шхуне.

— С чего это к нам прет буксир? — удивленно пробормотал Николай, худощавый, жилистый парень.

Пароходик подошел. Рыбаки в ответ на крики капитана приняли конец с буксира, втянули его через боковой клюз, закрепили на кнехтах и выбросили кранцы[28]).

По трапу, перекинутому на «Незабудку», поползла на судно серая человеческая масса. В этом потоке, заполнившем всю палубу и состоявшем преимущественно из женщин и детей, потонула небольшая кучка рыбаков. С недоумением они наблюдали посадку незнакомых людей, охраняемых жандармами. На палубу спешно выгружались мешки галет[29]) и боченки с пресной водой.

Вслед за странными пассажирами на палубу шхуны вскочило несколько матросов с буксира. Они проворно накинули трос на носовые кнехты «Незабудки», для крепости закрепив конец за мачту, после чего вместе с охраной покинули шхуну.

Буксир, вздрогнув потертыми боками, рванулся вперед. Рыбаки по команде Матвея начали выбирать якорь. Наступал день. Над городом гасли огни фонарей и прожекторов. Несколько военных судов спешили в бухту. На сигнальной мачте ветер трепал штормовые знаки… Буксир натянул канат, и «Незабудка», зарываясь носом во встречную волну, двинулась за ним…

Целый час пыхтел буксир, таща за собой шхуну. Когда берега Констанцы начали затягиваться синью тумана, пароходик остановился. Команда буксира «выбирала» трос, освобождая дряхлую шхуну. Прокричав прощальный привет сиплой сиреной, буксир направился к городу…

«Незабудка» беспомощно повернула форштевень в сторону убегавшего буксира и оставалась в том же положении. Матвей энергично крикнул:

— Никита, ступай на штурвал! Курс— норд-ост.

Ставро, Николай и остальные бросились к мачтам. Рыбаки, привыкшие к опасностям, дружно работали, ставя паруса. Вскоре «Незабудка» неповоротливо сдвинулась с места и пошла на бейдевинд.

Грязные серые тучи бесформенными пятнами плыли по нависшему небосводу. Море, покрытое беспокойной зыбью, глухо ударялось в ветхие борта «Незабудки». На палубе все чаще раздавались судорожные рыдания женщин и проклятия мужчин…

Чем сильнее и холоднее становился ветер, тем тревожнее хмурились изможденные лица людей, вырвавшихся из застенка сигуранцы. Растерянные, перепуганные, ежась от холода, тесно прижавшись друг к другу, сидели эмигранты и «политические» румыны. Взволнованно глядели они на свирепо вскипавшие волны, на шатающиеся мачты и заплатанные, почти на глазах расползающиеся паруса.

Ветер скачками ударял в скулы судна, и оно, круто заваливая бортами, все чаще зарывалось форштевнем в волны. Соленые брызги разносились по палубе, усиливая и без того пронизывающую сырость зимнего утра. Старый рыбак не без жалости глядел на полуодетых людей.

Убедившись, что шхуна движется вперед, несмотря на встречный ветер, и что команда зорко следит за парусами, дядя Матвей надвинул на брови ушастую шапку и, облокотившись о фок-мачту, обратился к продрогшим пассажирам «Незабудки»:

— Товарищи и граждане! — начал он и… запнулся. Непривычно было старому рыбаку говорить перед толпой. Долго не мог он вымолвить ни слова. Наконец махнул рукой, сжал волосатые кулаки, погрозил в сторону чуть синевших с левого борта румынских берегов и хрипло выкрикнул: — Что и говорить, а дело наше не тово!.. Чтоб им подохнуть, этим румынам!.. Засадили нас в битую посудину… Выдержит шхуна — наше счастье, не выдержит, врать не стану — крышка!.. Каюк!..

Дядя Матвей ударил кулаком по мачте:

— А все-ж-таки пока что плакать зря нечего! Вот на зло им выплывем! Слушать команду! Я здесь командир! Перво-наперво всех баб да детей — в кубрик. В тесноте, зато в тепле будут. Потом, кто посильней да расторопней— в помощь команде! Помогать парус тянуть. Троим за провиантом и водой следить. Всех на паек… А еще… ежели кто команду слушать не будет да супротив командира пойдет, да… Ну, ладно, шевелись! К ночи штормяга будет…

Матвея напряженно слушали. За его простыми словами чувствовалась большая внутренняя сила, заставлявшая всех подчиняться его воле.

Старый рыбак неспеша направился к рубке, открыл дверь и стал впускать в в кубрик измученных женщин, детей и тех из мужчин, которые казались наиболее слабыми. Вскоре тесное помещение кубрика, рассчитанное на судовую команду, наполнилось до-отказа. На палубе оставалось еще человек двадцать пассажиров.

Матвей деловито направился к камбузу[30]) и поместил туда часть продрогших пассажиров. Затем он открыл один из трюмов, на дне которого валялись обрывки канатов, парусины и клочки соломы, и предложил остальным временно устроиться там.

К рыбакам примкнули трое моряков с погибшей у берегов Румынии советской шхуны и двое бессарабцев, осужденных за пропаганду. Закипела работа…

Раздав пассажирам и команде по две галеты, дядя Матвей собрал вокруг себя рыбаков и стал с ними совещаться, как быть дальше.

Не было никакого сомнения, что шхуна не в состоянии выдержать сильный шторм. Даже при таком ветре попревшие паруса кой-где уже разорвались и грозили быть порванными в клочья, как только заревет шторм. Жуткий стон переборок, дрожание бортов, временами резкие звуки трещавших мачт — все это заставляло Матвея весьма тревожиться за жизнь команды и пассажиров…

Начался обмен мнений. Некоторые предлагали направиться обратно к румынскому берегу и высадиться вдали от Констанцы. Это предложение было отвергнуто, так как всем известны были случаи расстрела румынскими пограничными постами советских судов, потерпевших аварию.

Бессарабцы советовали итти к плавням Дуная, где легко можно было скрыться в камышах, а затем оттуда направиться в Бессарабию. Им доказали, что и этот план неосуществим из-за румынских мониторов[31]), стерегущих устье реки. Один из рыбаков предложил держаться ближе к обычному пути судов, идущих из Константинополя к крымским берегам, чтобы встретить торговый пароход.

Последним говорил дядя Матвей. План его был прост. Не выходя далеко в море, держать курс на север — на Одессу, а в случае шторма направиться к Румынии и выброситься на берег.

Старый рыбак не отступал от своего решения, и вскоре остальные с ним согласились. Весело улыбавшийся Никита сильнее налег на штурвальное колесо.

— Эх, дядя Матвей, добраться бы. нам до Одессы, я бы румынам припомнил эту шхуну! Гробы и те плотнее сколочены, а тут держишься за штурвал, а со спиц труха сыплется…

Матвей ничего не ответил. Он внимательно оглядывал мачты «Незабудки». От холодных брызг и влажной пыли, несшихся с моря, паруса разбухли и своей тяжестью увеличивали неустойчивость судна, кренившегося то вправо, то влево.

Матвей прошел на бак и заглянул в рубку.

В тесном кубрике на голых доскам коек пугливо жались женщины и дети, прислушиваясь к ударами волн о борта и к размеренному плачу переборок. Полными слез глазами глядели пассажиры на старого рыбака. Настороженность и тишина, так несвойственные матросскому кубрику, пронизывающая сырость нежилого помещения, Тонущий кашель седобородого старика-эмигранта, дрожавшего в летнем пальто, — все это заставило Матвея сосредоточенно нахмуриться. Он чувствовал себя центром общего внимания и надежд, и от этого сознания у него болезненно сжималось сердце.

— Товарищи, потерпи! Ежели таким ходом будем итти, то завтра к утру аль к обеду прибудем в Одессу. А там наши покажут румынам, как над людьми измываться! Держись дружно! У кого лишняя одежка есть, дай старику, — слышите, как кхекает! Эй, отец, ложись-ка сюда на койку, потеплее будет.

Дядя Матвей помог старому эмигранту улечься на койке и, сделав еще несколько распоряжений, вышел на палубу.

Ветер крепчал и дул порывами. Матвей приказал команде поставить покруче паруса и, лавируя то правым, то левым галсом, напрягал все усилия, чтобы не потерять курса, взятого на норд-ост.

Несколько часов работали моряки над парусами, дрейфуя по вспененным волнам. С ужасом замечал старый рыбак, что шхуна почти не подвигалась вперед. Нахмуренный и озабоченный, он пощипывал ус и прислушивался к стонам такелажа…

На сером скучном небе все ниже свешивались косматые тучи. Пронизывающий ветер леденил пальцы, и замерзавшие брызги белым налетом ложились на мачты, паруса и палубу. Ни дымка на горизонте. Кругом расстилалось взбудораженное море…

Матвей с товарищами усердно тянули шкоты и костенеющими пальцами цеплялись за снасти. Старый рыбак размашисто шагал по шкафуту[32]), добродушно покрикивал на бессарабцев, впервые работавших на парусном судне, и шутил с товарищами. Приоткрыв люк трюма, он заботливо справлялся у притихших пассажиров:

— Вы еще живы? Не волнуйтесь, товарищи, завтра в Одессе чайку попьем… Вот дай только штормяга пройдет.

Не забывал Матвей и трех эмигрантов, облюбовавших себе полусгнивший камбуз.

— Вам, небось, жарко? — шутливо кричал он через дверь.

Бедняги жались к сломанной, давно не топленой печке…

С севера продолжали ползти тучи, и горизонт почти сливался с хмурым небом. Морская зыбь еще выше взметнула пенистые хребты; еще тревожнее стало на палубе от воя ветра в снастях, скрипа рангоута[33]) и треска рваных парусов…

Крепчали порывы приближавшейся бури… Словно ястреб на цыпленка, налетел шторм на шхуну. Гул, свист, рев бешеных волн, тучи ледяных брызг охватили полусгнившее судно…

— Фок и грот зарифить!

Сиплый голос Матвея потонул в хаосе звуков. Из кубрика послышались крики женщин, стоны… Рыбаки с удвоенной энергией заработали над тем, чтобы уменьшить площадь парусности.

Вздрогнув от сильного напора ветра, шхуна глубоко зарылась водорезом в волны, потом взлетела на верхушку водяного холма и вновь провалилась в пучину. Потоки холодной воды, залив палубу, проникли в люк. Из трюма раздались вопли о помощи.

Матвей с трудом перебирался на уходившей из-под ног палубе с юта на бак, покрикивая то на рыбаков, работавших над взятием рифов, то на матросов и бессарабцев, крепивших потрепанную бизань[34]), то на Никиту, привязанного к правому битенгу[35]). Парень делал нечеловеческие усилия, чтобы удержаться у штурвала.

Зубчатые рваные волны все настойчивее сжимали корму «Незабудки», бились о судно, стремясь залить его тысячами тонн воды… Шхуну сильно кренило на-бок; через ют то-и-дело перекатывались волны, сбивая с ног упорно цеплявшегося за штурвал рулевого.

— Держись, Никитушка! — кричал молодому рыбаку Матвей, испытующе всматриваясь в хмурый горизонт.

Промокший до нитки, окоченевший от ледяного ветра, Никита, по своему обыкновению, улыбался и бодро отвечал старому рыбаку:

— Есть! — Он зорко следил за беспорядочными взмывами валов, исступленно летевших на шхуну.

— Есть, дядя Матвей! — уверенно повторил Никита, когда шхуна, дрожа расшатанными скрепами бортов, упрямо двинулась вперед под нараставшими порывами шторма. И Матвей, спокойный за управление шхуны, бежал по скользкой палубе дальше…

Крики встревоженных женщин, донесшиеся из кубрика, заставили Матвея направиться на ют. Хватаясь за снасти, пригнувшись, чтобы не быть снесенным волной, медленно двигался он вдоль правого борта. Новый порыв шторма поднял шхуну высоко над водой, задержа на секунду на лохматом гребне, и размашисто бросил в провалы водяных гор, с двух сторон рухнувших на палубу «Незабудки»…

Густая тьма, хлынув потоком из туч, окутала агонию судна…

Могучий вал, перехлестнув через борт, подхватил Матвея и понес его по палубе по направлению к залитому водою юту. Образовавшийся водоворот завертел рыбака и потащил за собой в море…

Не теряя присутствия духа, Матвей вытянул над головой сильные руки и, ухватившись за вантину[36]), с трудом удержался на палубе. Борясь с плясавшей на палубе водой, он огляделся по сторонам.

Палуба была чиста. Старый дырявый баркас, боченки с пресной водой — все полетело за борт. Там, где стоял камбуз, ничего не осталось, кроме чьего-то пальто, не успевшего уплыть в море за своим хозяином…

Матвей протер слипавшиеся от соленой воды глаза и повернул голову к морю. Из бешеной пучины на мгновение ему послышались крики о помощи, но они быстро потонули в протяжном вое ветра…

Старый рыбак поднялся на ноги и едва не вскрикнул от боли в колене. Прихрамывая от ушиба, полученного при падении, он осторожно завернул за угол рубки. Над палубой бились отчаянные крики…

У штурвала попрежнему стоял Никита. По его лицу ползли алые змейки крови, стекая под рубашку. Он устало улыбнулся и кивнул Матвею. Лицо его было белее полотна, под глазами — темные круги… Около Никиты столпилось несколько рыбаков.

Матвей взглянул исподлобья на рулевого, постоял с минуту, словно изучая его бессильно согнувшуюся фигуру, затем приказал встать у руля Ставро и Николаю, взял Никиту за плечи и повел в рубку.

Спертый сырой воздух пахнул в лицо Матвею. Заботливо уложил рыбак на койку товарища. Женщины перестали кричать, с ужасом глядя на кровь. У всех на лицах было отчаяние. Тупо смотрели, как Матвей неуклюже возился с раненым. Никита потерял сознание.

Наконец одна из женщин сняла с головы платок и, разорвав его на части, начала перевязывать рану рулевого. Пассажиры, затаив дыхание, вслушивались в бормотание начинавшего бредить парня.

Матвей громко крякнул, незаметно смахнув слезу. Быстро справившись с минутной слабостью, он прежним уверенным тоном обратился к больному старику-эмигранту.

— Ничего, отец, потерпи, немного осталось. Шторм слабнет. Напоследок злится. Утром в Одессе будем…

В плотно закрытую дверь кубрика кто-то тревожно забарабанил. До слуха Матвея донесся голос нового рулевого.

— Дядя Матвей, выходи! Слышь, дядя Матвей, штур-трос[37]) лопнул!..

Рыбак, продолжая шутить и успокаивать женщин, улыбнулся двум девочкам-подросткам, которые неподвижно сидели на койке, обняв друг друга. Не торопясь, чтобы не вызвать панику среди людей, напуганных криками Николая, рыбак вышел из кубрика.

На палубе сильнее прежнего выл ветер. Разорванная пополам и спущенная бизань накрыла крышку трюма, из которого перестали слышаться удары… На корме у штурвала стояла озабоченная команда. «Незабудка» неуверенно прыгала на волнах и подозрительно виляла из стороны в сторону, подставляя бока под удары волн.

Матвей твердой походкой направился прямо к трюму, оттащил в сторону парус и заглянул в отверстие люка.

На дне трюма булькала грязная вода, переливаясь из стороны в сторону. На воде плавали солома, обрывки канатов, пустые боченки, тряпки. Там и сям виднелись остекляневшие глаза людей, пальцы, сведенные предсмертной судорогой, голые пятки… Из десяти человек, находившихся в трюме, никто не ответил на зов Матвея. Рыбак повторил свой окрик. Еще громче забулькала в трюме вода, и новый вал, перекинувшийся через борт, едва не сбросил его вниз…

Потрясенный Матвей быстро закрыл люк и пошел к товарищам. Шхуна по-прежнему металась из стороны в сторону. Густые хлопья снега слепили глаза; морозный воздух деревянил пальцы и стягивал тело ледяною броней….

— Дядя Матвей! Штурвал скапутился! Руль не действует! — с надрывом повторял растерявшийся Николай, хватаясь за оледеневшие снасти и бесцельно суетясь по палубе.

Старый рыбак принялся внимательно исследовать штурвальное колесо с лопнувшим штур-тросом и погнувшимся валом. Озабоченно наблюдали рыбаки, как шхуна, неся вновь поставленный кливер и наглухо зарифленную бизань, все чаще и глубже зарывалась в волны. Под ледяным дыханием шторма ватерштаги превращались в куски тяжелого льда…

«Незабудка» напоминала детскую игрушку, брошенную в пенистую бездну волн. Беспомощность дряхлой шхуны, отчаянные взмахи кормы, ледяная стужа, глыбы льда, облепившие мачты, — все это заставляло опускаться руки у команды. Люди шатались от усталости. Матвей с побелевшими, отмороженными щеками, отплевываясь от горьких брызг, продолжал принимать все меры, чтобы не дать перевернуться шхуне.

Свист ветра и грохот волн, разбивавшихся о борта «Незабудки», заставляли вздрагивать даже самых храбрых рыбаков.

Старый Матвей, окаменевший в своем спокойствии, упорно работал над испорченным рулем. Он громко выругался и плюнул в воду, когда увидал на штуртросе во многих местах свежие надрезы… С ненавистью поглядел старик в сторону румынских берегов…

Короткий зимний день сменился сумерками. На облачном небе прорвалась завеса туч, и сквозь их грязные лохмотья выглянула полная луна. Дробные пятна желтеющих бликов неуверенно скользнули по гребням волн и быстро скрылись за морозным туманом, окутавшим шхуну.

Температура продолжала падать. Оседавшая на рангоуте ледяная пыль примерзала к парусам и мачтам, увеличивая вес оснастки судна. Отмороженные руки рыбаков не в состоянии были отодрать заледеневшую дверь кубрика.

Мало-помалу вопли и стоны пассажиров затихли… Постепенно шхуна превращалась в бесформенный обрубок льда, все глубже погружавшийся в волны. Предоставленная самой себе, шхуна каким-то Чудом держалась на волнах и не только сопротивлялась ударам волн, но продолжала бежать вперед неизвестно куда…

Тяжелая дрема сковала замерзшую команду. Одна мысль упорно сверлила мозг Матвея. Ему казалось, что если бы им удалось обрубить лед с бугшприта[38]) шхуны, судно выравнялось бы, и миновала бы угроза перевернуться…

Эта назойливая мысль гнала сон и пробуждала где-то в глубине сердца инстинкт борьбы за жизнь. Усилием воли рыбак повернул голову в сторону товарищей, прятавшихся от порывов шторма за рубку, за обмерзший фок, за мачты, и попытался шевельнуть губами. Хриплый звук, вырвавшийся из его губ, был подхвачен ветром и пропал во мгле:

— Ни-ко-лай! Ста-ав-ро!

Матвей крикнул вторично в гудевшую стонами бури ночь и попытался сдвинуть заледеневшие брови, чтобы получше рассмотреть, что делается на палубе. В ответ послышались громкий хрип и бессвязное бормотание. Матвей с трудом оторвал примерзшие ноги от палубы и направился к мачтам.

Шторм как будто начал спадать; в порывах ветра не было уже прежней силы. Летевшие по воздуху брызги острыми иглами кололи лицо, слепили глаза; рыбак еле передвигал отмороженные ноги по ледяным провалам в палубе. У разорванной бизани, превратившейся в ледяной пласт, лежали скорченные фигуры рыбаков, засыпавших сном смерти… Он споткнулся о скорченное тело Николая, который начинал хрипеть… Матвей разжал заледеневшие губы, чтобы в последний раз окликнуть и призвать к работе оставшихся в живых рыбаков. Но отмороженные ноги внезапно подогнулись под ним, и он упал возле Николая.

Старый рыбак, не потерявший сознания, но охваченный странным равнодушием и сонливостью, перевернулся на спину, с трудом разомкнул веки и еще раз оглядел палубу.

На ледяных мачтах, напоминавших широкие фабричные трубы, по бесформенной от льда рубке и бугшприту скользили яркие лучи… Огненные пучки широким веером ложились на обледеневшие предметы палубы, и черные силуэты замерзшей команды четко выделялись на фоне мерцавшего разноцветными блестками ледяного покрова…

Матвей потянулся рукой к свету, и в его слух отдаленной тревогой вошли звуки пароходной сирены… Он попробовал приподняться, чтобы взглянуть в сторону огней, загадочно мерцавших в ночи, и, обессиленный, склонился на палубу…

В небольшой ярко освещенной кают-компании сидели свободные от вахты моряки и слушали рассказ начальника эсминца[39]) черноморского флота, нагнавшего в Одессе эскадру. Среди слушателей был и начальник эскадры, по приказанию которого эсминец обследовал в море неизвестное судно, потерпевшее аварию.

— Согласно вашего приказа, товарищ командир, я отделился от эскадры и направился к неизвестному судну. После того, как палуба судна была обследована нами при свете прожектора, мы подошли к нему вплотную. Это была трехмачтовая шхуна, покрытая ледяною корой и, видимо, перенесшая жестокий шторм.

На крики и гудки сирены ответа с судна не последовало. Внезапно я увидел на палубе черный силуэт человека, протянувшего в нашу сторону руку. Я велел застопорить машины. С невероятным трудом нам удалось зацепиться баграми за обледеневшие снасти парусника. Рискуя пойти ко дну вместе со шхуной, я вместе с несколькими товарищами вскочил на борт глубоко по-погрузившегося от тяжести льда судна.

Толстые глыбы льда бесформенной массой покрывали все судовые предметы, и мы с трудом продвигались по скользкой палубе. Вскоре мы увидали черные фигуры примерзших к ней людей. При нашем приближении один из них шевельнулся и открыл глаза. Это был седой старик. Осмотрев всю команду, мы обнаружили еще у трех человек слабые признаки жизни. Я немедленно распорядился перенести их на борт эсминца и принять все меры к их спасению. Сам я бросился к заледеневшей рубке. Дверь была плотно закрыта, и нам пришлось потратить немало времени, чтобы отодрать с нее толстые куски льда и проникнуть внутрь помещения.

Я невольно отшатнулся… Свет фонарика отразился в стеклянных глазах трупов, пробежал по синим лицам, искривленным предсмертной судорогой… Их было человек двадцать… Женщины, подростки, дети… Скорченные, обледеневшие, они прижались друг к другу…

Оставив ужасный кубрик, мы прошли вновь на палубу. К счастью, порывы шторма улеглись, и шхуна, слегка подгоняемая ветром, медленно ползла вперед рядом с пришвартовавшимся к ней эсминцем. Мы направились к трюму, в надежде узнать, кому принадлежит судно и с каким оно шло грузом. Отодрав примерзшую к люку спущенную бизань, краснофлотцы приподняли доски.

При свете луны, выглянувшей из-за туч, мы увидали новую, не менее жуткую, картину. Трюм был полон скрюченных, наполовину затопленных замерзшей водой, трупов…

Нам нечего было больше делать на этой «шхуне смерти», и я приказал команде покинуть судно. Пустив в него два снаряда, так как оно представляло серьезную опасность для встречных судов, и убедившись, что шхуна пошла ко дну, мы направились к эскадре…

Спасенных удалось привести в чувство. Некоторые почти обезумели от ужаса и страданий. Скорее других оправился спасенный первым старый рыбак. Он рассказал нам о чудовищном злодеянии, совершенном румынской сигуранцей…

— Наши рыбаки, — закончил командир жуткую эпопею «Незабудки», — выказали исключительный героизм, до последней возможности борясь за спасение шхуны… Многие из них погибли…

В мертвом молчании поднялись моряки. Лица всех были суровы и бледны. Каждый переживал только что разыгравшуюся трагедию… Среди напряженной тишины были слышны лишь возгласы вахтенных да удары ветра в плотно завинченный иллюминатор…