Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 4

Жан Рэй СТРАННЫЕ ОПЫТЫ ДОКТОРА ПАУКЕНШЛАГЕРА

Это была «ве», латинская буква «V».

Два ряда пурпурных буков по сторонам дороги сходились на горизонте, вырисовывая на сумеречном небе эту гигантскую букву.

Несколько бледных звездочек прокололи небосвод в самой вершине острого угла.

Именно в этот момент меня охватило своеобразное чувство дурноты, ничем не оправданный страх, заставивший нажать на акселератор автомобиля.

Буква «V» продолжала свое величественное заглавное шествие.

Кто скажет мне, почему я, находясь в полном одиночестве, на бесконечной дороге среди болот и пустошей, поросших утесниками и папоротниками, почему я вдруг начал вспоминать слова, начинающиеся на «ве», и произносить их во весь голос?

— Вагранка… Воронка… Валет… Вампир…

— Вот именно! — пронзительно закричал кто-то рядом со мной.

Я затормозил так резко, что чуть не перевернулся. На тенистой обочине дороги находилось странное создание: мне сразу бросился в глаза длинный сюртук, над которым возвышался цилиндр неизвестной модели; лицо почти полностью закрывали огромные темные очки.

— Это именно то слово, которое я пытался вспомнить. Не думаете ли вы, что…

Только теперь я разглядел желтое морщинистое лицо и пару глаз, в которых светился недюжинный ум.

— Извините, — продолжал чудак. — Я профессор Паукеншлагер. Следовательно, вы согласны со мной: это…

Внезапно профессор отскочил назад на несколько шагов, и его небольшую физиономию, похожую на зимнее яблоко, исказила комическая гримаса крайнего удивления и гнева.

— Или вы действительно ничего не знаете о моей работе, — завопил он, — или вы шпионите за мной, и тогда вы просто каналья!

— Добрый вечер, господин профессор, — сказал я — Вы явно свихнулись. Итак, добрый вечер и прощайте!

Я протянул руку к стартеру.

— Нет, вы просто так не уедете!

Голос профессора прозвучал резко и властно. Одновременно я увидел — со вполне понятным испугом — направленный мне прямо в грудь большой автоматический пистолет.

— Я стреляю достаточно метко, — с издевкой заявил странный тип. — При первом же движении, которое мне не понравится, я убью вас, господин посланец доктора Тоттони.

— Доктора Тоттони? — воскликнул я с искренним удивлением. — Но я не знаю такого.

— Ладно, ладно… Тогда объясните, что вы делаете здесь, на этой пустынной дороге, по которой давно никто не ездит, и почему вы прокричали такие мерзкие, хотя и правильные слова?

Я попытался объяснить ему, что просто сбился с дороги.

— Возможно, — ответил профессор, — но у меня нет ни времени, ни желания проверять правдивость ваших слов. Что касается меня, то думаю, что я не был так уж не прав, когда заявил об агенте презренного Тоттони. Кроме того, я совсем не возражаю, чтобы кто-то из его сторонников присутствовал при моем триумфе.

— Господин профессор, — робко попытался я перебить его.

— Замолчите! Ваш автомобиль позволит мне наверстать упущенное время. Вперед! Съезжайте на эту проселочную дорогу слева. По ней вполне можно проехать… Но помните: при малейшем подозрительном движении я стреляю!

Мы остановились на опушке небольшого леса из высоких черных елей.

— Это здесь! — заявил профессор. — Вы поможете мне собрать небольшой прибор. Потом, если захотите, можно будет отдохнуть. Но прежде всего дайте слово, что не попытаетесь удрать!

— Зачем вам слово канальи?! — ухмыльнулся я.

На мне остановились зеленые огни сверкающих глаз.

— Я внимательно наблюдал за вами, пока мы ехали сюда, — медленно сказал профессор, — и теперь убежден, что Тоттони не посылал вас. Думаю также, что если сейчас отпустить вас, то вы обрадуетесь гораздо меньше, чем можно было бы предположить.

Это был не человек, а дьявол; он просто читал мои мысли.

— И подозреваю, — продолжал профессор, — что научный аспект приключения, которое позволю пережить вместе со мной, окажется для вас пустым звуком, потому что вы будете воспринимать все происходящее как журналист, то есть очень поверхностно…

— Откуда вы знаете, что я журналист?!

— Не задавайте дурацкие вопросы! Вы же сказали мне, пытаясь объяснить свое присутствие на этой дороге, что направлялись на открытие какого-то памятника на побережье.

— Да, это так!

— И вы направляетесь туда за двадцать четыре часа до начала столь незначительного события? Кто, кроме журналиста, способен на подобную глупость?

Его доводы меня не убедили. Я подозревал, что ученый с горящим взглядом действительно мог читать во мне столь же легко, как в открытой книге.

— Тем не менее, — продолжал он, — за те несколько лет, что провели в тропиках, вы приобрели вкус к приключениям и опасностям.

— Но…

— Никаких «но»! Мушиные точки следов от шприца для подкожных инъекций прекрасно видны на ваших запястьях! А теперь настроим мой прибор и подождем, что произойдет после этого. Имейте в виду, что я в долгу за мое первоначальное пренебрежительное отношение к вам.

— Могу ли я узнать…

— Куда собираюсь захватить вас с собой?

— Вы меня… захватите с собой?

— Хорошо, скажу: я захвачу вас в мир четвертого измерения!

— Мой дорогой профессор, — сказал я, когда мы уселись возле странного прибора, состоявшего из двух небольших индукционных катушек — по крайней мере, мне показалось, что это были индукционные катушки, — и торчавшей над ними антенны из блестящего металла, — мой дорогой профессор, я хотел бы записать кое-что.

— Это ваша работа; даже если я совсем свихнулся, как думаете, все равно наберется достаточно материала для статьи, и она будет отнюдь не хуже того, что вы собирались нацарапать об открытии памятника…

На этот раз стало совершенно ясно, что мои мысли были прочитаны, и прочитаны идеально точно; какое-то чувство полнейшей беспомощности и отчаяния охватило меня.

Наступила ночь, черная, как чернила. Нас освещали фары стоявшего поблизости моего автомобиля. Профессор долго говорил о своих исследованиях, однако запретил стенографировать. Поэтому пришлось торопливо набрасывать в блокноте отдельные слова и обрывки фраз:

«Четвертое измерение… Эйнштейн, точка совмещения… промежуточный мир… уравнение восемнадцатой степени… бесконечное множество чисел… следовательно, вибраторы с неограниченной частотой… поразительная формула…»

В общих чертах я резюмировал сказанное профессором следующим образом:

«Существует рядом мир, невидимый и недостижимый для нас, ибо находится в иной плоскости существования. Тем не менее он способен странным, преступным образом, согласно профессору Паукеншлагеру, сочетаться с нашим миром. Поэтому на Земле есть точки, в которых барьер между соседними мирами не столь непроницаем, как обычно».

Небольшой песчаный бугорок, на котором мы расположились, по-видимому, относился к числу таких точек, имеющих странную привилегию.

Прибор профессора предназначался для того, чтобы создать особые вибрации, способные, можно сказать, буквально проломить дверь в таинственный мир.

Но каким образом? Он не сказал об этом ничего; говорит только об электронах и интегралах.

Ночь продолжала сгущаться; резкий ветер трепал ветви деревьев; профессор изредка поглядывал на звезду, серебряным гвоздиком торчавшую на темной лазури над вершиной огромной ели.

Полночь… час ночи… два часа… Начинает ощущаться усталость. Паукеншлагер протягивает мне фляжку, наполненную великолепной бодрящей жидкостью; она прогоняет сон и даже вызывает чувство тихой радости.

Три часа… Ветер стих. Вокруг абсолютная тишина. Я хлебнул немного из фляжки, и у меня прекрасное настроение. Профессор покрывает страницу за страницей в своей записной книжке сложнейшими расчетами.

Серые тона затопили окрестность. Карандаш профессора продолжает бешено метаться по бумаге. Неожиданно он откладывает блокнот и рывком сдвигает свой прибор в сторону, бормоча:

— С точностью до метра…

Две ночные птицы почти коснулись наших голов во время своего бархатного полета. На болоте, над которым серел рассвет, прокричала выпь. Страшно заверещал какой-то зверек, очевидно, схваченный кровожадной лаской.

Профессор прекратил расчеты и прислушался к жалобному эху совершившегося во мраке небольшого преступления. Потом как-то странно посмотрел на меня.

Внезапно в тишине возник отдаленный звук, очень тихий, очень мелодичный. Мне показалось, что он слетает с антенны.

Паукеншлагер тут же бросил записную книжку и уставился на звезду над вершиной ели. Она немного опустилась к горизонту, и теперь я видел ее поблекший огонек сквозь густые ветви.

— Молодой человек! — закричал внезапно профессор, и его лицо страшно побледнело, искаженное невероятным ужасом. — Бегите прочь, еще есть время… Бегите к дороге… Я не имею права…

Теперь антенна завибрировала на высокой длинной ноте.

— Поздно! — завопил он.

И в этот момент рядом с нами появился бродяга.

Он неожиданно вышел из-за деревьев, тощий, грязный и жалкий; недоверчиво остановился, подозрительно присматриваясь к нам.

— Бегите прочь! — закричал ему ученый.

В мутном взгляде бродяги вспышкой мелькнул гнев.

— Бегите сами, если хотите, — проворчал он. — Я здесь у себя дома и…

Окончание его фразы пропало в неожиданно раздавшемся потрясающе оглушительном ударе гонга.

На верхушке антенны вспыхнул длинный язык ослепительного голубого огня, похожего на римскую свечу фейерверка.

— Теперь же, скорее сюда! — заорал профессор, протянув руки к бродяге.

Однако тот отшатнулся, сделал несколько шагов вбок, как вдруг произошло нечто ужасное: у него исчезло лицо!

Я хочу сказать, что на том месте, где долю секунды назад мы могли видеть его глаза, щеки, рот, не было ничего, кроме четкого гладкого красного среза, мгновенно покрывшегося бурлящей кровью… словно чудовищный невидимый тесак обрушился на лицо несчастного.

— Он высунулся за защитную зону прибора, — прорыдал профессор. — Я догадывался об этом… Это ужасно, это…

То, что вы прочитали, — точная копия записей в блокноте Денвера, репортера «Большой турбины», пропавшего несколько месяцев назад при обстоятельствах, оставшихся загадочными. Его автомобиль обнаружили брошенным поблизости от дороги, на опушке небольшого елового перелеска.

В нескольких шагах от машины, на пятачке в десяток квадратных метров, были видны следы отчаянной схватки; здесь же валялся втоптанный в песок блокнот.

Через пару дней после этого зловещего открытия живший поблизости крестьянин, направлявшийся на свое поле, расположенное рядом с жутким местом, подобрал комок бумаги — две смятые страницы из того же блокнота, покрытые скачущим почерком и — странная деталь — сильно выпачканные в крови.

Увы, записи, расшифрованные с большим трудом, ничем не помогли при разгадке тайны случившегося.

«Мы находимся, — писал Денвер, — все на том же песчаном бугорке, но на окружающий нас пейзаж накладывается едва различимый, словно прозрачный мир. Еловый лес виднеется сквозь почти идеально прозрачный конус, заполненный чем-то вроде сильно бурлящего дыма. С десяток больших сфер, похожих на странные пузыри, подпрыгивают над болотом; они заполнены тем же клокочущим дымом. Я отдаю себе отчет в том, что только дым и позволяет разглядеть конус и шары».

Далее почерк становится неровным, словно обезумевшим, и почти неразборчивым.

«Это не дым у них внутри, это глаза, руки, когти, какие-то другие кошмарные органы… Тело бродяги было проглочено конусом. Паукеншлагер просит у меня прощения…

Прибор горит…

Грохот… Белое пламя… Кто-то схватил профессора, и он исчез… На мое лицо хлынул кровавый ливень…

В небе надо мной появились жуткие глаза, пристально уставившиеся на меня… Рука… Боже!..»

Денвер так и не появился, и никто никогда его не видел. Расследованием было установлено, что профессор, немец по происхождению, носивший фамилию Паукеншлагер, проживал в Ленде.

Он пропал из своего дома за несколько дней до странного происшествия.

Обыск у него дома не обнаружил ничего существенного, если не считать того, что ученый перед отъездом старательно и методично уничтожил приборы и сжег все бумаги.

Хорошо известного в районе бродягу по имени Рикки Камперс тоже так и не удалось найти.

Удивительные факты были сообщены нью-йоркским журналом «Юсай ик Ревью»: именно в день загадочного исчезновения профессора и журналиста, точно в тот же час знаменитый американский медиум Марлоу погрузился в необычный транс. Он бросился к черной доске и с поразительной быстротой нарисовал на ней кошмарные фигуры, чередующиеся со сферическими и коническими телами, преследовавшими в порыве бешеной ярости человеческое существо. Лицо этого человека, без всякого сомнения, было лицом Денвера.

Через два дня медиум снова впал в состояние транса. На этот раз он нарисовал лицо Денвера, искаженное гримасой сверхъестественного ужаса и нечеловеческого страдания. На полях рисунка написал следующее:

«Я еще жив… Это гораздо страшнее… Ужасно… но они подстерегают вас!»

И еще: «Берегитесь!.. На помощь!..»

На следующий день Марлоу опять написал: «Помогите!..» И это было все.

По мнению лучших графологов, почерк на этих записках аналогичен почерку Денвера.

Спириты утверждают, что журналист не погиб, а находится в иной плоскости существования, недоступной для нас.

Вернется ли когда-нибудь Денвер в наш мир, чтобы подтвердить справедливость этих предположений и поведать нам продолжение своего жуткого приключения?