Все сказки старого Вильнюса. Продолжение

Улица Косцюшкос (Kosciuškos g.) Тяжелый свет

Когда ехал домой привычным уже, самым коротким маршрутом, от Петра и Павла[6] по Косцюшкос, увидел далеко впереди, на другом берегу здание, украшенное в честь грядущего Рождества гигантской, от земли до крыши, гирляндой синих фонариков, таких убийственно мощных, что зарево от них было чуть ли не на пол-неба.

Очень яркий свет. И очень холодный. Вблизи он, должно быть, совершенно невыносим.

Даже свернул раньше, чем обычно, поехал кружным путем, через Старый город, лишь бы не смотреть.

Не то чтобы с утра до ночи переживал по поводу этих синих огней, но каждый вечер неизбежно сворачивал из-за них к Кафедральной площади и делал изрядный крюк. И всякий раз заново обижался, неведомо на кого – то ли на незадачливых украшателей темного зимнего мира, подобравших такой ужасный цвет для праздничной иллюминации, то ли на себя за внезапный приступ эстетства. Синие огоньки, видите ли, не угодили. Другие вон ездят мимо, и ничего.

Думал: ладно, скоро уже Рождество, а потом фонарики уберут.

Пожаловался на противный синий свет Янине. Та переспросила: «Это где?» Выслушав объяснения, нахмурилась, потом пожала плечами – ну надо же, а я не замечала, хотя почти каждый день там… ладно, предположим, я-то не езжу, хожу пешком. Может быть, только с проезжей части видно? Хотя если, как ты говоришь, зарево на полнеба, странно, что я не обратила внимания.

Развел руками – бывает. У каждого из нас свой список раздражителей. Ты, например, не выносишь звук газонокосилки, а я под него спать могу. Зато, оказывается, бешусь от синего света, слава богу, не любого, а только этого оттенка, как он, интересно, называется? Ультрамарин? Ну, может быть. Такой ядовитый неоновый, практически бьющийся в судорогах ультрамарин.

Поговорили и забыл – до того дня, когда Янина зашла за ним на работу, чтобы вместе ехать домой. До сих пор она так не поступала, но тут случайно оказалась рядом незадолго до конца рабочего дня и зашла, такая молодец.

Обрадовался ей, потому что любил внезапные сбои в постоянном распорядке, даже такие незначительные.

И Янину тоже любил.

Когда ехали по Косцюшкос, сказал:

– Видишь, какая синяя жуть? Это я на нее тебе жаловался.

Янина как-то растерянно моргнула, повертела головой в разные стороны:

– Где?

Ничего не ответил, пока не остановились у светофора возле моста Короля Миндаугаса. Только тогда спросил:

– Ты что, правда не видишь? Вон, на той стороне, справа и впереди. Такой невыносимый синий свет!

Она молчала, пока не загорелся зеленый. Уже после того, как свернули, сказала:

– Ничего, бывает. Всем время от времени что-то мерещится. Вот и теперь примерещилось – не то тебе этот противный синий свет, не то мне его отсутствие. И, в общем, все равно, кто прав: мы теперь вместе, значит, все у нас общее, и морок тоже один на двоих.

Ничего себе поворот.

С одной стороны, ужас, конечно – получается, синие огоньки – галлюцинация? А с другой – услышать от сдержанной, скупой на слова Янины сентиментальное рассуждение насчет общего морока было удивительно приятно. Прежде не подозревал, что нуждается в словесных подтверждениях их близости, а оказалось – еще как.

Не знал, что на это ответить. Но и молчать было нельзя. Поэтому предложил:

– Давай сейчас поставим машину возле дома и пойдем поужинаем в городе. Хочешь суши, Нинка? Сто лет их не ел.

Янина понимающе улыбнулась, кивнула:

– Конечно, давай.

С тех пор невзлюбил синие фонарики еще сильней. И стал ездить домой совсем уж дурацкой кружной дорогой, лишь бы не видеть эту чертову праздничную иллюминацию.

В отместку чертова иллюминация стала сниться по ночам. Только во сне свет был не синим, а желтым. Но таким же холодным и невыносимо ярким.

Во сне не сворачивал с набережной раньше времени. Наоборот, хотел добраться до источника света, выяснить, что за здание украсили дурацкими фонарями, посмотреть на него вблизи и может быть наконец что-то понять. Но это никогда не удавалось. Все время то проезжал мимо нужного моста, то напротив, никак не мог до него доехать. А иногда откуда ни возьмись появлялся полицейский патруль и приказывал остановиться. Лица у патрульных бывали разные, причем далеко не всегда человеческие, но их начальник, седой, коренастый, очень придирчивый и дотошный с упорством, достойным лучшего применения, кочевал из одного сновидения в другое. Пока этот тип внимательно изучал документы на автомобиль, целые тюки бумаг, которые, согласно дурацкой логике сновидения, приходилось возить в багажнике связанными в толстые пачки, успевал зазвонить будильник. Это было досадно.

Проснувшись, всякий раз мысленно показывал седому бюрократу кулак. Не то чтобы это помогало, но немного поднимало настроение. По утрам это важно.

На Рождество они с Яниной поехали к друзьям в Краков, и там сны про яркий холодный свет и полицейских прекратились. Был этому очень рад. Однако стоило вернуться домой, и все стало по-старому. Синее зарево наяву, желтое во сне. Праздники давным-давно миновали, закончились школьные каникулы, уехали последние туристы, от Рождественской ярмарки на Ратушной площади не осталось и следа, сняли фонарики, украшавшие рестораны и кафе, убрали искусственные елки из магазинных витрин, но вот именно эта проклятая синяя гирлянда никуда не делась.

Как назло.

Однажды залез на крышу дома – не во сне, наяву. Подозревал, что синее зарево должно быть оттуда видно. Подозрение, увы, подтвердилось; счастье еще, что окна квартиры выходили на другую сторону.

Время от времени специально проезжал по набережной днем, ничего особенного там не увидел; впрочем, и не ждал. А однажды, воспользовавшись теплой погодой, прогулялся вдоль реки пешком, пристально разглядывая здания на другом берегу. Дома как дома, жилые и офисные. Ничего выдающегося. Но переходить мост, чтобы рассмотреть их поближе все-таки не стал. Бог весть почему.

Несколько раз пытался сфотографировать синие огоньки телефоном – просто чтобы получить доказательство их существования или отсутствия. Все-таки фотография – это документ. Однако ничего из этой затеи не вышло. Снимки оказывались то полностью черными, то наоборот, пересвеченными. Никакой особой мистики тут не было, просто плохонькая камера в старом телефоне не справлялась со съемкой в темноте.

С Яниной о синих фонариках на том берегу больше не говорил, не хотел лишний раз выставлять себя психом, а она не расспрашивала. Оба боялись нарушить хрупкое равновесие счастливой совместной жизни, которой ждали и, чего греха таить, смутно опасались целых шесть лет, пока он работал в другой стране, и встречаться удавалось хорошо если раз в месяц. А теперь, съехавшись, старались беречь друг друга, каждый – от себя. В первую очередь, от собственной способности быть человеком-не-праздником. В смысле не только праздником. Не всегда им.

Иногда подвозил с работы коллег, живущих более-менее по соседству. С ними специально ехал по Косцюшкос, а потом по набережной, мимо сияющего ультрамарином здания на другом берегу. На самом деле ничего страшного, если смотришь прямо перед собой, только на дорогу, а справа, между тобой и невыносимым синим сиянием сидит безмятежно разглагольствующий о пустяках пассажир.

После разговора с Яниной не решался открыто обсуждать эти синие огни с другими людьми. Кому хочется прослыть сумасшедшим. Но всякий раз, выезжая на набережную, как бы вскользь замечал: вот удивительно, праздники давным-давно миновали, а светящиеся гирлянды кое-где до сих пор так и не убрали, это же огромный дополнительный расход на электричество, вот на чем следует экономить учреждениям, а не на зарплатах сотрудников, – и так далее, обычное ворчание умеренно благополучного обывателя. Очередной спутник, глядя прямо перед собой, в освещенную ультрамариновым заревом тьму, рассеянно переспрашивал: да неужели не все убрали? Разве что-то еще осталось? А где?

Впрочем, все они удовлетворялись неопределенным мычанием: «Нннууу… кое-где в центре». Им было все равно.

Думал порой: какой же бездарный из меня получился псих. Одна-единственная галлюцинация, довольно противная, но совсем не страшная. И не интересная, будем честны. Зато всегда на одном и том же месте, даже во сне. Удивительный я все-таки зануда.

Посмеяться над собственными проблемами – хороший способ приуменьшить их значимость, это всем известно.

Однако к началу февраля был вынужден признать, что нервы уже на пределе. Синий свет стал занимать слишком много места в его мыслях. А бестолковые сны про желтый повторялись теперь не время от времени, а почти каждую ночь. Ну или даже не «почти», просто иногда будильник звонит невовремя, и потом невозможно вспомнить, что приснилось, как ни старайся; кажется, это как-то связано с фазами сна, когда-то об этом читал. Очень давно.

Когда понял, насколько сильно его беспокоит этот синий свет, решил бороться с наваждением методом «клин клином». Снова стал ездить домой с работы коротким удобным путем: по Косцюшкос, потом по набережной, и плевать на невидимые для всех остальных ультрамариновые фонари на другом ее берегу. Подумаешь – фонари.

Не то чтобы это помогло. Скорее наоборот. Теперь целыми днями был на взводе, предвкушая предстоящую поездку. Стал делать в документах ошибки, которых раньше – не то что просто себе не позволял, а даже вообразить не мог, каким надо быть рассеянным идиотом, чтобы их навалять.

Говорил себе: «Ладно, ничего, потерпи, день прибывает, еще немного, и будешь возвращаться с работы засветло». И всякий раз внутренне вставал на дыбы от необходимости ждать и терпеть.

К тому же, не факт, что увеличение светового дня как-то повиляет на содержание сновидений.

С Яниной по-прежнему вел себя как ангел; слава богу, давно научился ни при каких обстоятельствах не срываться на близких. Однако воздух в доме звенел от напряжения, и она это, конечно, чувствовала. И тоже нервничала. И тоже не подавала виду. Не спрашивала, что происходит; может быть, зря.

Все чаще думал: «Похоже, я все порчу, вот черт».

А о том, что напрасно, наверное, ухватился за первую же возможность вернуться в этот город, старался думать пореже. Говорил себе: «Рано сдаваться, все еще наладится. Контракт пока подписан на год. Потом поглядим».

Ни дня не хотел здесь оставаться. Не хотел никуда уезжать.

Наконец решился. Сказал себе: сегодня посмотрю на чертовы синие фонарики вблизи. Поеду на тот берег, выйду из машины, обойду вокруг увешанного ими дома, потрогаю его, в конце концов. Попробую еще раз сфотографировать, может быть, вблизи хоть что-то получится. И тогда…

А что, собственно, «тогда»? Чего он ждал от этой экспедиции? Сам понятия не имел, просто ум, утомленный полным непониманием происходящего, требовал действий. Все равно, каких. Давно пора было кинуть ему эту кость.

Смешно, но чуть не проскочил мимо моста Короля Миндаугаса, на который собирался свернуть. По привычке заранее перестроился в крайний левый ряд и только в самый последний момент сообразил, что сейчас надо наоборот, в правый. Вспомнил, сколько раз это случалось во сне, невольно улыбнулся. Подумал: «Ладно, по крайней мере, обошлось без полиции».

Ага, держи карман шире.

Полиция остановила его уже за мостом, практически в двух шагах от вожделенной цели. Ну, правда, не его одного, а целую кучу народу. Как бы проверка документов, а на самом деле, скрытая, но эффективная реклама страхования и своевременного техосмотра, ничего личного.

Документы у него были в порядке, зато от близости источника ультрамаринового света кидало в дрожь, а седой полицейский, пожелавший хорошего вечера, показался старым знакомым. Неужели сны о нем были вещими? И теперь я – провидец и пророк? Вот спасибо.

Не удержался от нервного смешка, полицейский оторвался от изучения документов и уставился на него с доброжелательным, но требовательным интересом. Дескать, чего ржешь.

Пришлось объяснять:

– В последнее время мне несколько раз снилось, как меня останавливает полиция. И один из полицейских был очень похож на вас.

– А, это бывает, – флегматично кивнул седой. И снова уткнулся в его документы.

Он и наяву очень долго их изучал, за это время можно было успеть прочитать средних размеров рассказ. Или даже его написать. Наконец спросил:

– Во сне – это когда вы ехали посмотреть на желтые огни?

– Что?

– На желтые огни, – невозмутимо повторил полицейский. – Во сне они желтые, а наяву синие, верно? Такой тяжелый, почти невыносимо яркий холодный свет. И никто кроме вас их не видит. Это довольно неприятно. Выбивает почву из-под ног.

– Что?!

Чокнуться недолго от подобных откровений. Не мог же я уснуть за рулем? Или еще раньше, в офисе?.. Или мог? Нет, стоп, погоди. Во сне свет ярко-желтый. А сейчас – адский, невыносимый, судорожный ультрамарин, как всегда бывает наяву.

– Что слышали, – неожиданно сурово ответил полицейский.

Отдал ему все бумаги, только права почему-то продолжал вертеть в руках. Молчал, думал. Наконец сказал:

– Хорошая новость состоит в том, что вы не сошли с ума. И я тоже. Просто одни люди видят этот синий свет, а другие нет. Так бывает. Да чего только не бывает, на самом-то деле… Знаете что? По-моему, вы очень хотите закурить. А сигарет нет, на работу вы их с собой не берете, верно?

Буркнул:

– Беру. Но всего две штуки, специально под кофе в перерывах. До вечера они обычно не доживают.

– Ничего, – сказал седой полицейский, – я с вами поделюсь. Идемте.

Опешил:

– Куда?

– Да просто отойдем немного в сторону от дороги. Машину оставьте как есть, тут она никому не мешает.

– Ладно.

Поднял стекло, погасил фары, вынул ключ из замка зажигания. Вышел. В награду за сговорчивость получил обратно свои права. И сигарету. Да не простую, а «Camel» без фильтра. Надо же, они еще, оказывается, есть в природе. Интересно, где этот тип их берет? В магазинах их точно нет, запрещены к продаже – здесь и в подавляющем большинстве европейских стран.

– Контрабандные, – усмехнулся седой полицейский. И вдруг как-то очень по-свойски подмигнул. Словно они были знакомы целую вечность, и шутка про контрабандные сигареты сопровождала чуть ли не каждую встречу. Ну или не шутка, как знать.

Чуть было не поверил, что так оно и есть. Но вовремя опомнился. Есть же такая штука – «дежавю». Необъяснимая, зато все объясняющая. Очень удобно.

Полицейский протянул ему зажигалку. Сказал:

– Представляю, сколько у вас вопросов. И вы не знаете, с чего начать. Поэтому начну я. С этими синими фонариками, как вы и сами догадываетесь, все довольно непросто. Они вполне объективно существуют, однако людей, которые их видят, по пальцам можно пересчитать. Причем, как правило, если уж кто-то увидит синий свет, сразу устремляется к нему, как мотылек к лампе, забыв обо всем на свете. Но по дороге, еще не добежав, обнаруживает, что свет погас, все выглядит, как обычно. И спокойно возвращается к своим делам. Ну, то есть, как – спокойно. На самом деле, конечно, тревожится, спрашивает себя: «Что это вообще было?» Некоторые даже обращаются к врачам и получают вполне успокоительные объяснения. В этом смысле сейчас очень удачное время, любое странное происшествие можно списать на стресс, выдохнуть с облегчением, перекреститься и забыть. А с вами не так. Вы этого синего света сразу испугались, хоть и сочли его обычной рождественской иллюминацией. Отлично, на самом деле. У вас, судя по всему, неплохие шансы.

Сигарета без фильтра оказалась очень крепкой. Оно к лучшему, стал от нее как пьяный, и слова этого странного полицейского звучали, как забавная, но вполне бессмысленная байка случайного собутыльника. Удивительно успокаивающий эффект. Однако при слове «шансы» встрепенулся.

– Какие шансы? На что?

– Добраться до источника света, конечно. Подойти к нему совсем близко. Погрузиться в него целиком. Войти.

– И что тогда будет?

– Что будет конкретно с вами? Я тоже хотел бы это узнать, – усмехнулся седой полицейский. – Заранее никогда не скажешь. Я слышал о людях, которые, достаточно долго простояв в лучах этого тяжелого синего света, словно бы приходили в чувство. И о других, которые забывали все, включая собственное имя. И о тех, кто исчезал неведомо куда. И о таких, кто просто возвращался домой, разочарованно пожимая плечами – ну и к чему была вся эта суета? А я, например, просто устроился на работу. В ту зиму синяя гирлянда украшала центральное отделение полиции, где как раз расположен отдел кадров. Смешно тогда получилось; я-то всю жизнь считал себя без пяти минут анархистом и вообще человеком здравомыслящим…

Он умолк – то ли вспоминал забавные подробности своего трудоустройства, то ли просто прикидывал, что бы еще такого интересного рассказать. Наконец заговорил:

– Единственное, в чем я более-менее уверен, – добираться до источника света следует наяву, а не во сне. В здравом уме и твердой памяти, чувствуя себя полным идиотом, сознательно переступая через собственный иррациональный страх. Вполне справедливая плата за входной билет неведомо куда. Впрочем, не только в оплате дело. Еще и в том, что люди не придают значения сновидениям. Нравится мне это или нет, но таковы особенности культуры, в рамках которой мы все воспитаны. Что бы ни стряслось с человеком во сне, а просыпается таким же дураком, как был накануне. Ничего не помнит, а если и помнит, отмахивается – приснится же всякая ерунда. Поэтому я так назойливо вмешивался в ход ваших сновидений, не давал вам удовлетворить любопытство. Между прочим, в нарушение служебной инструкции. Знаете, сколько уже выговоров получил за превышение полномочий? У-у-у-у-у-у, и не сосчитать! К счастью, устных. Начальство у нас все-таки понимающее. И здравомыслящее, не хуже меня самого. И словосочетание «по велению сердца» для него не пустой звук.

Растерянно повторил:

– По велению сердца? Но какое вам?..

– Какое мне дело до вас? Сложно сказать. С одной стороны, конечно, никакого. А с другой, я сочувствую всем, кого пугают и одновременно притягивают эти синие фонари. Трудно забыть, что сам когда-то был в таком же положении. Да и надо ли забывать? Не факт.

– А мне обязательно туда идти?

Совершенно не планировал задавать такой жалобный, совершенно детский вопрос. Само вырвалось. Потому что вдруг испугался, как не боялся до сих пор никогда, ничего. Впрочем, нет, было один раз – в самолете, когда показалось, будто что-то пошло сильно не так. Вот эта холодная тошнотворная бездна, разверзающаяся в собственном животе, от которой никуда не деться, потому что она – и есть ты.

Впрочем, тогда обошлось. И сейчас обойдется. Что может случиться с человеком, обеими ногами стоящим на твердой, надежной земле?

На самом деле все что угодно. В том и беда.

– Господи, ну конечно не обязательно, – вздохнул полицейский. – Каждый человек имеет право испугаться и передумать. Я здесь не затем, чтобы вас заставлять.

– А зачем?

Полицейский только плечами пожал. И отвернулся. Похоже, он внезапно утратил интерес к беседе. И теперь жалел, что вообще ее затеял.

Докурил крепкую сигарету, почти такую же невыносимую, как синее зарево над головой. Огляделся по сторонам в поисках урны. Не нашел, зато увидел канализационный люк и засунул окурок в щель. Полицейский последовал его примеру. Сказал:

– Еще одна новость. Не уверен, что однозначно хорошая, но вам, по идее, должна понравиться: этот морок не навсегда. Скоро закончится. Даже из города уезжать не обязательно. Вы об этом уже начали думать, верно? Жалко все бросать, но рассудок дороже.

Кивнул, даже не удивившись его проницательности.

– Так вот, с отъездом можете не спешить. Просто наберитесь терпения. Однажды вы поедете ночью по набережной и внезапно обнаружите, что небо над ней самое обыкновенное. Никакого синего зарева. И сны перестанут вас беспокоить. И я отстану. Все пройдет. Все.

– Правда?

– Конечно, правда. Плюньте на этот синий свет. Он скоро погаснет – лично для вас. Перестанет беспокоить. Все будет хорошо. Поезжайте домой. Я же отдал вам ваши права? Проверьте.

Проверил. Права были на месте, в бумажнике.

Пока рылся в карманах, седой полицейский куда-то ушел, видимо, присоединился к коллегам.

Сел за руль. Спросил себя: «Что это было вообще?» Ответа разумеется не последовало. Да и какой тут может быть ответ.

Развернулся и поехал обратно на мост, а оттуда домой – мимо Кафедральной площади, через центр. Хватит с меня этих синих фонарей. Хотя бы на сегодня хватит, договорились?

Янине, конечно, ничего не рассказал. Зачем пугать человека историей развития навязчивой галлюцинации. Тем более, если добрый полицейский обещает, что все скоро пройдет. Он, конечно, сам та еще галлюцинация, ну да ладно. Не будем придираться.

Вместо исповеди просто сел на пол возле Янининого кресла, положил голову ей на колени. Сказал:

– Буду мешать тебе тупить в интернете. Как настоящий котик.

– Ну что ты, – флегматично возразила Янина. – До настоящего котика тебе далеко. Пока жопой на клавиатуру не уселся, не считается.

Не стал спорить. Нет, так нет.

Спросил ее:

– Нинка, а откуда я вообще взялся?

Янина рассмеялась.

– Такой прекрасный, на мою голову? Из франкфуртского аэропорта. Мы вместе застряли там в лифте, и я опоздала на свою дурацкую пересадку, а ты совершил самый галантный в мире поступок: пропустил свою, чтобы было кому меня утешать. И честно утешал до утра во всех барах города Франкфурта, смешивая напитки в какой-то адской последовательности; как живы-то остались, вот я чего не пойму. Неудивительно, что ты забыл.

– Да ну тебя. Ничего я не забыл. Просто… Ай, неважно. Считай, что я впал в грех сентиментальности. Пост и молитва определенно спасут то немногое, что осталось от моей души.

Не говорить же ей, что воспоминание о счастливом знакомстве в поломанном лифте, как и сотни тысяч других воспоминаний внезапно перестало казаться надежным источником информации. То ли действительно было, то ли приснилось, то ли кино такое когда-то смотрел. И отдельный вопрос, откуда я взялся в этом дурацком лифте? В отпуск летел? Просто в отпуск с пересадкой во Франкфурте? Правда, что ли? Ладно, предположим, что так. У Янины всяко не спросишь, она не в курсе.

А все этот дурацкий псих в полицейской форме с разговорами о людях, которые «словно бы приходили в чувство» от невыносимого синего света. В какое это, интересно, «чувство»? Хотел бы я знать.

Впрочем, нет. Не хотел бы.

Не сейчас.

– Трудно тебе тут, – сказала Янина.

Не спросила, а констатировала. И была, конечно, права.

Но яростно помотал головой, вложив в этот отрицательный жест так много силы, что даже шея неприятно хрустнула.

– Ты же мне тогда полночи рассказывал, как рад, что уехал из Вильнюса, – улыбнулась она. – И что не любишь этот город и не планируешь возвращаться, ни за что, никогда! А я ужасно сердилась, потому что ты мне очень понравился. И я думала, это ты так элегантно даешь понять, что продолжения не последует, и не надейся, детка. Но оказалось…

Улыбнулся:

– Еще как оказалось! Ужасно этому рад.

– Но тебе трудно, – упрямо повторила Янина.

Согласился:

– Трудно, конечно. А как иначе. Тяжелая работа – быть человеком на этой прекрасной земле двадцать четыре часа в сутки, без перерывов и выходных. Зато и платят неплохо. Иногда, например, счастьем. Например, рядом с тобой.

– Тогда ладно, – невозмутимо кивнула Янина. – Пока такая зарплата тебя устраивает, я могу спать спокойно.

Вот и хорошо.

После этого разговора и сам спал – не просто спокойно, а как убитый, без сновидений. И проснулся в приподнятом настроении. Все проблемы внезапно показались пустяковыми. Думал, пока брился: «На самом деле мы же так отлично живем. За почти полгода ни разу не поссорились, так вообще не бывает. И город со времени моего отъезда все-таки здорово похорошел. И даже работа, на которую согласился только из-за более-менее приличной зарплаты, оказалась совсем не такой противной, как я себе воображал. А этот дурацкий синий свет, господи, ну подумаешь. Какие-то огоньки порой мерещатся, тоже мне горе. Даже если никогда не пройдет, вполне можно с такой галлюцинацией жить.

Припеваючи.

Хорошего настроения хватило ровно до обеда. А потом оно внезапно сменилось паникой. Ну, то есть, как – паникой. По офису с воплями не бегал, рук не заламывал, ни своих, ни чужих. Даже срочную работу кое-как закончил, трижды перепроверил, нашел и исправил несколько ошибок, и руки не дрожали, когда застегивал пуговицы пальто.

Почти не дрожали.

Ушел с работы последним; спускаясь по лестнице, написал Янине: «Похоже, немного задержусь». Подумал: «Как она без меня?» Отогнал дурацкий вопрос яростным усилием воли. С чего бы вдруг вот так сразу – «без меня»? Купил в ближайшем магазине пачку сигарет Camel. С фильтром, конечно, других-то в продаже нет.

Прежде, чем закурить, оторвал этот дурацкий фильтр к черту. Но все равно не то, конечно. Совсем другой вкус.

Ладно, не беда.

Выехав на Косцюшкос, вздохнул с облегчением: синее зарево было на месте. Никуда не исчезло, не рассеялось, не померкло, или что там еще случается с галлюцинациями, когда пациент перестает ими страдать?

А ведь как испугался, что больше никогда его не увидит. Совсем дурак.

На этот раз заранее перестроился в нужный правый ряд. И полиции за мостом не обнаружилось. Что к лучшему, полиция – это было бы уже слишком. А так все в порядке. Небольшой крюк по дороге домой для успокоения нервов, что может быть естественней после непростого рабочего дня.

Почти сразу понял, что ехать навстречу синему свету – плохая идея. Чем ближе, тем сильнее кружится голова, тем труднее следить за дорогой, да что там дорога, за самим собой – и то не уследишь. Остановился, включил аварийку, потер виски, выдохнул, осмотрелся, увидел пустое место на парковке возле маленького магазинчика с темными витринами. Поставил машину там. Вышел. Достал из пачки еще одну сигарету, оторвал фильтр, сделал несколько жадных затяжек. От табака начало мутить, и это почему-то показалось добрым знаком. Как будто с детства знал, что тошнота – к счастью. Хулы не будет.

Однако окурок топтал с искренней ненавистью, как личного врага. А затоптав, пошел вперед – туда, где стояло довольно высокое, никак не меньше шести этажей, здание, украшенное ультрамариновой гирляндой, которая даже издалека всегда казалась слишком яркой, а вблизи стала настолько невыносимой, что от света мутило хуже, чем от давешнего табака.

Тяжелый свет.

Но ничего не поделаешь, решил дойти – значит надо. Шел.

Шел по набережной, то и дело останавливаясь – не столько от нерешительности, сколько от внезапно охватившей его физической слабости. Хорошо, что кое-где росли деревья. Когда прислоняешься к фонарному столбу, становится только хуже, того гляди, сползешь понемногу на землю, будешь лежать на асфальте, в лучах невыносимого синего света, биться как выуженная рыба в тщетных попытках встать. Зато древесный ствол – отличная опора. Живая, надежная, даже сил вроде бы прибавляется. Постоишь так немного, и вполне можно пройти еще несколько шагов.

Когда наконец добрался до дома, украшенного синими фонарями, не чувствовал ничего, кроме желания лечь и сдохнуть. Прямо здесь, прямо сейчас, чего тянуть.

Удивительное дело, думал, вблизи от источника синего света будет очень страшно. А оказалось – просто тошно. Невмоготу.

Когда увидел, что парадная дверь приоткрыта и даже подперта кирпичом, чтобы не захлопнулась, не рассмеялся только потому, что на это не было сил. А так-то очень смешная ловушка. Такая наивная, что даже пятилетний ребенок мог бы изобрести что-нибудь поинтересней. Но при этом все равно эффективная. Кто угодно согласится войти в эту дверь, как только сообразит, что внутри не будет никаких синих фонарей. Они останутся снаружи. Снаружи! И если так, то плевать на ловушку, на все плевать.

Порог переступал так медленно, что за это время там, на улице, у него за спиной вполне могли пройти годы. Словно бы всю жизнь его переступал. И до жизни, и после нее. Вечно, всегда.

Интересный эффект. Раньше так не было.

– Тони Куртейн, я тебя убью!

В ответ на угрозу смотритель маяка заорал: «Ты вернулся!» – и заключил его в объятия. От избытка энтузиазма даже оторвал от земли и закружил, как ребенка. Вот же лось здоровенный. Поди такого убей.

Впрочем, не очень-то и хотелось. Так, в сердцах вырвалось.

– Получилось! – сказал Тони, поставив его наконец на твердую землю. – Ты гений, Блетти Блис. И я тоже. Хоть и страшенный дурак. Прости, что тебя на это подбил.

Сказал:

– Сигарету дай. Только нашу, если есть. От тамошних меня теперь еще долго будет тошнить.

Тони вынул из серебристой пачки с надписью «Dark Bark» тонкую черную сигарету, протянул ему. С наслаждением затянулся горьким дымом. Надо же, прежде всегда считал их дрянью, курил только контрабандные. Как и все остальные, кто мог их достать. А на самом деле наши лучше.

– Ты вообще как? – спросил Тони.

Огрызнулся:

– А как ты думаешь? Восемь лет, чувак. Восемь долбаных лет!

Что последние шесть получились очень даже ничего, говорить не стал. И даже не потому, что не Тониного ума это дело. Просто если сейчас разрешить себе думать о Янине, крыша совсем съедет. Нинка – потом. Сперва – разобраться с делами.

– Что у тебя с памятью? – нетерпеливо спросил Тони. – Что-нибудь помнишь о том, как там жил?

Пожал плечами.

– Много чего. Может быть, вообще все. А может быть, не помню, а наскоро выдумал, пока запирал за собой дверь, хрен теперь проверишь. Но давай будем считать, что помню. Особенно, как меня тошнило по дороге к твоему маяку. Чуть всю набережную не заблевал напоследок. Такой элегантный прощальный привет.

– Ну, тут ничего не поделаешь, – развел руками Тони. – Пришлось выдать самую полную мощность. Ты очень крепко там увяз.

– Крепко – не то слово. Кстати, сотни за такое дело явно маловато. Я сдуру тогда согласился, думал, быстро вернусь. Ну или совсем сгину, тогда и деньги ни к чему.

– Согласен, – кивнул Тони. – Все время, пока тебя не было, откладывал понемножку. Так что шесть сотен могу добавить прямо сейчас. И еще одну ближе к лету. Пока не накопил, но мое слово твердо, ты знаешь. Отдам.

Едва сдержался, чтобы не броситься ему на шею. Еще семь сотен! Сколько лет промышлял контрабандой, и дела вроде шли неплохо, а таких денег в жизни в руках не держал. Даже неловко так много с человека брать.

Впрочем, Тони есть Тони. Смотрителям маяков очень хорошо платят, а тратить при такой работе почти некогда. Во всяком случае, не на этой стороне. И если Тони сам говорит, что готов накинуть к той сотне еще семь, можно взять, совесть будет чиста.

Поэтому сказал:

– Всего получается восемь сотен за восемь лет. Ладно. Это справедливо.

– Хорошо, – улыбнулся Тони. – Главное, ты вернулся. Нарушил Второе Правило, а все равно тут как тут! Значит, в принципе это возможно. За такую новость ничего не жалко. Пошли в кабинет. Деньги там. И коньяк найдется.

Вот это совсем славно. Выпить сейчас точно не помешает.

После третьей рюмки осознал наконец, что вернулся домой. До сих пор понимал это только теоретически. Умом. А теперь дошло по-настоящему.

И как ничтожно малы были шансы вернуться, тоже только теперь дошло. Что забыл себя – ладно, это на Другой Стороне часто случается, уж больно силен ее морок. Сам не раз так влипал и все равно возвращался как миленький на синий свет маяка. Поэтому ни черта не боялся, верил: сердце выведет, оно выводит всегда.

Но теперь, задним числом, насмерть перепугался, вспомнив, что бывает, когда приходишь на маяк во сне, прельстившись его желтым светом. Тони ему перед уходом все уши прожужжал, предостерегая, и всякий раз мороз продирал по коже.

Наяву маяк – просто путь домой, самый прямой и легкий. Для того их, собственно, и ставят во всех приграничных городах, где проще простого провалиться на Другую Сторону; настоящих мастеров делать это по своей воле, оставаясь в полном сознании, по пальцам можно пересчитать, зато нечаянно практически каждый горожанин хоть раз в жизни, да влипал в подобную историю, особенно в детстве, и где бы мы все сейчас были, если бы не наши маяки.

Но во сне маяк – гиблое место, хуже не придумаешь. В тот момент, когда переступаешь его порог, вместо того, чтобы просто вернуться, как случается наяву, просыпаешься. Причем не дома, а там, где уснул. То есть, на Другой Стороне. Что приснилось, не помнишь, а если и помнишь, тут же выбрасываешь из головы, потому что с этого момента ты – самый настоящий человек Другой Стороны, а они, за редким исключением, снов не запоминают и особого значения им не придают. И дороги назад тебе больше нет, света маяка уже никогда не увидишь. Твоя настоящая жизнь становится просто забытым сновидением, а временная шкура, которой обрастает всякий гость Другой Стороны, прилипает к тебе навсегда. Не сдерешь, как ни старайся. До гробовой доски. Ангелы смерти, говорят, умеют снимать фальшивые шкуры, как гардеробщики пальто с подгулявших клиентов. И, похоже, никто кроме них.

Содрогнулся.

Сказал:

– Я должен поставить Альгирдасу хорошую выпивку. И еще, если по уму, полжизни в придачу. Но не знаю, как отломить от нее кусок, да он и не возьмет…

– Какому Альгирдасу? – удивился Тони. – Аптекарю?

– При чем тут аптекарь? Альгирдасу из Граничной полиции. Твоему дружку.

– Ничего себе. Я думал, у тебя на него зуб.

– Естественно. И не просто зуб, а очень длинный клык. Был. Однако он спас мою шкуру, это факт. Если бы не Альгирдас, твои синие фонарики помогли бы мне, как мертвому припарки. Как же я их возненавидел, знал бы ты! Теперь наверное до конца жизни на праздничные огни без изжоги смотреть не смогу.

– Ты не вспомнил, что это маяк? Даже не догадывался? Никаких смутных подозрений?

– Ну, разве что, совсем смутные. Чуял, что этот синий свет горит не просто так, а лично для меня. Но добра от него не ждал. Набережную объезжал дальней дорогой, только бы лишний раз на синие огоньки не смотреть.

– Ясно, – кивнул Тони. – Значит, никакой я не гений. А просто наивный болван. По моей теории, свет должен был тебя вытащить, хочешь ты того или нет.

– Ну, он, как видишь, все-таки вытащил. В итоге. Спасибо Альгирдасу, что тут скажешь. Он, представляешь, не давал мне добраться до маяка во сне. Всякий раз возникал невесть откуда, да не один, а с подкреплением, останавливал и затевал проверку документов. Рылся в бумагах, пока не зазвонит будильник. А потом и наяву объявился. Ничего толком не объяснил, но душу растревожил; слава богу, мне этого хватило… Интересно, как он туда пробрался?

– Тоже мне проблема, – отмахнулся Тони. – Наша граничная полиция по обе стороны дежурит. Ты не знал?

– Откуда бы? Раньше он ко мне на Другой Стороне не цеплялся.

– А зачем? Ничего противозаконного ты не делал. Ходить на Другую Сторону никому не возбраняется. Получается – гуляй себе на здоровье, оба города только спасибо скажут, им нравится, когда мы бегаем туда-сюда. Только добычу оттуда приносить запрещено. Да и то… Сам, в общем, знаешь, что запрет скорее формальный. Тебя за все эти годы даже не оштрафовали ни разу. А ты контрабанду мешками таскал.

Усмехнулся:

– Однако крови этот тип мне попортил. Вечно крутился где-нибудь рядом. Все всегда обо мне знал. Говорил, собрал такое шикарное досье, что уже не на одну, а на три пожизненные ссылки из приграничной зоны потянет. То ли дразнился, то ли всерьез грозил, поди его разбери. Подобные дурацкие разговоры очень нервируют. Как по мне, штраф в сто раз лучше. Заплатил и спи спокойно. А так сиди, думай: вдруг и правда даст делу ход, добьется ссылки? Заработок – черт бы с ним, я много чего умею, нигде не пропаду, но без прогулок на Другую Сторону быстро зачахну, факт… И вдруг – вот так повернулось. Я сам себя давным-давно потерял, а он нашел. И спас – столько раз, сколько понадобилось. Ни хрена себе злейший враг.

– Альгирдас всегда о тебе беспокоился. Говорил, такие, как ты, слишком способные и азартные, никогда не умеют вовремя остановиться и пропадают почем зря. А у него сердце рвется. И поделать ничего нельзя, только ссылкой грозить, хотя самому ясно, что такое спасение хуже любой погибели.

Тони помолчал и неохотно добавил:

– Он со мной почти год не разговаривал, когда узнал про наш с тобой уговор. Потом, вроде, помирились, но на самом деле он меня все равно не простил. Хотя знает, что я не просто из любопытства тебя на дурость подбил. Алекс, Вера, Эдо, Квитни, Беата, Аура, Ванна-Белл… Ай, ладно, что толку перечислять имена сгинувших на Другой Стороне. Про Эдо доподлинно известно, что он нарушил Второе Правило, выехал за пределы города. Весь тамошний мир ему, видите ли, приспичило посмотреть. Почти не сомневаюсь, что остальным под хвост попала примерно та же вожжа. Естественно, я хотел убедиться, что вернуться, нарушив Второе Правило, хотя бы в принципе возможно. Теперь твердо это знаю, спасибо тебе. Буду думать, что делать дальше. Я же из тех, кому для того, чтобы эффективно действовать нужна не просто надежда, а уверенность, что хоть какие-то шансы на успех есть. Тщетность усилий – мой главный страх. Единственный непобедимый.

Надо же, как Тони разговорился. Не ожидал от него. А ведь выпили совсем немного.

Сказал:

– Эта слабость – обратная сторона твоей силы. Дуракам вроде меня в этом смысле гораздо легче. Когда уверен, что возможность действовать, как считаешь нужным, сама по себе успех, вопрос о тщетности вообще не встает. Ну так мне и смотрителем маяка никогда не бывать, сам знаешь. Не из того я теста. Фигура, а не игрок.

– Это так, – согласился Тони. – Зато какая фигура! Самый настоящий ферзь. Вернулся, ну надо же! Восемь лет спустя, а все-таки вернулся. Чокнуться можно.

– Вот это точно.

Помолчали. Тони налил еще по рюмке. Спросил:

– Как тебе там вообще жилось? Подробности выпытывать не стану, мне сейчас вот что важно знать: ты тосковал по дому после того, как забыл, что он есть?

– Да как тебе сказать. По дому ли? Скорее уж, по Блетти Блису, которым перестал быть. Впрочем, вряд ли это называется «тосковал». Чтобы тосковать, надо хоть что-нибудь помнить. Просто мне его не хватало. Ну, то есть на самом деле себя, о котором напрочь забыл, когда задремал в машине на выезде из города. Вроде бы, неплохо придумал, да? Выбрал единственный вариант передвижения, который гарантированно вынуждает бодрствовать: сел за руль. Никаких автобусов, поездов и, тем более, самолетов. Сперва вообще собирался идти пешком, но решил, что у водителя все-таки меньше возможности заснуть, чем у пешехода. Понадеялся на многолетнюю привычку сохранять бдительность за рулем, представляешь? Думал, я самый умный. А оказалось, такой же дурак, как все. Только на то и хватило моей привычки, чтобы в последний момент, уже практически с закрытыми глазами свернуть на обочину и остановиться. Ладно, сам уцелел и никого не угробил, и то хлеб. А что пару минут спустя на месте Блетти Блиса проснулся просто Эдгар, непоседливый виленский житель, решивший попытать счастья в чужих краях – так это изначально входило в условия задачи. Не на что жаловаться.

Тони улыбнулся:

– Ты был бы не ты, если бы не попробовал перехитрить дурацкое Второе Правило и весь мир с ним за компанию. Не получилось, бывает. Но это вовсе не означает, что не следовало и пытаться. Ничего. Главное – ты вернулся. А значит, рано или поздно мне удастся вытащить еще кого-нибудь. Если очень повезет, вообще всех.

– Для этого надо, чтобы они, для начала, вернулись в город. Поди их заставь. Я, например, очень не хотел возвращаться. Такой, знаешь, почти иррациональный внутренний протест. Всякий раз, когда туда приезжал, нервничал. А когда пришлось вернуться надолго, все время прикидывал, как бы снова куда-нибудь умотать. Особенно после того, как увидел твои синие фонари. Думаю, это обычные фокусы Другой Стороны. Она отпускать не любит.

– Ничего, – отмахнулся Тони. – Как-нибудь выкрутимся. Я эти восемь лет тоже не то чтобы совсем без дела штаны протирал. Мой маяк теперь и в других городах иногда видно.

– В других городах?!

– Ну.

– Вдалеке от границы? Правда, что ли?

– Именно. Впрочем, пока это вполне неуправляемый процесс. Слишком мало зависит от моей воли. Но сам факт…

– Да уж. Ну ты даешь! Всегда считалось, что это невозможно.

– Мало ли, что считалось. Невозможное – это просто то, чего с нами до сих пор не случалось. Но все однажды случается в первый раз. На том и стоим. Налить тебе еще?

Подумал. Наконец неохотно отказался.

– Давай я лучше завтра вернусь. Выпьем и поговорим, о чем захочешь. Мне бы сейчас…

– Поспать дома?

– И это тоже. Но есть кое-что поважнее.

Тони кивнул.

– Понимаю. У тебя неплохие шансы. Альгирдас на сегодня свое отдежурил. А значит, наверняка сидит в «Разбитой Кукушке».

– Что за «кукушка» такая?

– Точно, откуда бы тебе знать. Они открылись лет пять назад, уже без тебя. На углу Лисьих Лап и Вчерашней, напротив трамвайной остановки. Как по мне, ничего выдающегося, но Альгирдас к этой забегаловке как-то прикипел. Говорит, идеальное место, чтобы сменить шкуру после дежурства. Ему виднее.

На пороге Тони снова его обнял, от всего сердца, так, что ребра хрустнули.

– Блетти Блис, вот же черт! Ты не представляешь, как я рад, что ты вернулся.

Подумал: «Да почему же, вполне представляю. Я же помню, что Эдо был твоим лучшим другом. И что к тебе даже подходить было страшно после того, как он пропал, тоже помню. Я – не он, но конечно, ты сейчас рад».

Но вслух ничего не сказал.

Одно дело идти по городу, из которого уехал восемь лет назад. И совсем другое – по городу, о котором целых восемь лет вообще не помнил. Вроде ничего не узнаешь, и в то же время прекрасно знаешь, куда тебе сейчас надо свернуть, через какой проходной двор сократить путь до улицы Лисьих Лап, а уж когда понимаешь, что вон то высокое здание из красного кирпича – школа, в которую ты когда-то ходил с тяжелым, до отказа набитым книгами и игрушками ранцем, волосы становятся дыбом, не от страха, конечно, от радости. От такой странной, непривычной разновидности радости, подозрительно похожей на страх. Однако желания расцеловаться с каждым кирпичом это сходство совершенно не отменяет.

Тони спрашивал о тоске по дому – смешно! О чем тосковать тому, кто все позабыл? Надо будет сказать ему завтра, что тоска по дому приходит, оказывается, потом, задним числом, весь запас, рассчитанный на восемь тягучих медовых лет чужой, потусторонней, выморочной, а все же твоей собственной жизни, обрушивается на тебя в один миг, и это, конечно, невыносимо и одновременно прельстительно сладко, очень уж похоже на любовь.

Наверное, это и есть любовь. При чем тут какая-то тоска.

Бар «Разбитая кукушка», названный так, надо думать, в честь несчастной механической птицы, навек вывалившейся из своего гнезда, свитого в недрах прибитых над стойкой огромных старинных часов, и правда, не представлял собой ничего особенного. Часы с болтающейся на пружине кукушкой и полудюжиной хаотически скачущих в разные стороны стрелок были единственной примечательной деталью интерьера. Но интерьер его интересовал сейчас меньше всего. Какой, к чертям собачьим, может быть интерьер, когда на высоком табурете у барной стойки сидит твой спаситель, седой человек, успевший уже сменить форму полицейского на клетчатую рубашку и какие-то невнятные темные штаны с миллионом карманов в самых неожиданных местах.

Сел рядом. Открыл было рот и понял, что слова вымолвить не способен. Куда только подевались эти проклятые слова.

Слава богу, Альгирдас заговорил первым.

– Контрабандист Эдгар Куслевский по прозвищу Блетти Блис, – сказал он. – Здравствуй, любимчик Другой Стороны, головная боль всей моей жизни. Вернулся таки. Мать твою. Зарыдать впору.

И отвернулся, демонстративно вытирая глаза рукавом клетчатой рубахи. Не то смеху ради, не то и правда прослезился. Кто его разберет.

Прокашлялся. Смог наконец выговорить:

– По справедливости, я должен выставить тебе всю выпивку в этой забегаловке. И во всех остальных. Ты за сотню жизней столько не выпьешь, сколько я тебе теперь должен.

– Не выпью, – согласился тот. – Зато возьму сигаретами. Спорю на что угодно, что ты их сюда притащил. Ни за что не поверю, что ты вернулся с Другой Стороны без добычи. Сколько себя ни забывай, а рефлексы никто не отменял. Ты же и с того света, если что, душу праотца Адама притащишь и втюхаешь за бесценок городскому музею.

Кивнул:

– А ведь ты совершенно прав.

Достал из кармана пачку сигарет, купленную сегодня вечером после работы. Почти полная, всего двух штук не хватает. Положил на стойку. Сказал:

– Только эти с фильтром. И, как по мне, довольно паршивые. Но других там сейчас не продают.

– Да знаю, – усмехнулся Альгирдас. – Те, без фильтра мне по случаю достались. Приятель откуда-то привез, угостил.

Спросил его:

– Может быть, все-таки что-нибудь выпьешь?

– Стакан чего-нибудь горького, как мои мысли о нашем с тобой ближайшем будущем.

– Джин-тоник сойдет? – деловито спросил молчавший все это время бармен, нацепивший для смеху маску в виде сердитой кошачьей головы.

– Вполне, – откликнулись хором.

– Я вот это примерно и имел в виду, когда предупреждал тебя, что допрыгаешься, – сказал Альгирдас после того, как были сделаны первые глотки. – Не то чтобы я был против контрабанды как таковой, да и горожане наши ценят всякую возможность попробовать еду, сигареты и выпивку с Другой Стороны. И обоим городам такой обмен скорее на пользу, как и наши прогулки. Контрабанда официально запрещена по одной-единственной причине: Другая Сторона – алчное место. Неохотно отдает свое и всегда зарится на чужое. Когда ты уносишь оттуда мешок леденцов и пару блоков сигарет, некий невидимый, невообразимый, но определенно существующий кладовщик делает пометку в своей черной книге: теперь ты должник. Чем больше вынес, тем больше должен, и самый простой способ взыскать с тебя долг – заставить остаться там навсегда. Ты крепко влип, Блетти Блис. Столько уже утащил с Другой Стороны, что и правда, стоило бы выслать тебя куда-нибудь подальше от границы – просто чтобы спасти твою шкуру. Да ведь вернешься, я тебя знаю. Найдешь способ. Я бы на твоем месте тоже нашел.

Ничего себе он разоткровенничался. Не то чтобы совсем на ровном месте, а все равно непривычно это – с полицейским такие разговоры вести.

Напомнил:

– Я уже дома. Уже вернулся. Повезло, пронесло. И тебе, конечно, за это спасибо. Без тебя я бы намертво влип. До задницы Тонин маяк тому, кто застрял так надолго. Но слушай, я все равно вернулся. Даже я! Значит, не так уж велика алчность Другой Стороны. И власть ее над нами не безгранична. По-моему, это хорошая новость. Скажешь, нет?

– Так-то оно так, – невесело усмехнулся Альгирдас. – Но прежде, чем хорохориться, хорошенько подумай, что за сила толкала тебя под руку, когда ты обдумывал предложение Тони: сознательно рискнуть, нарушить Второе Правило, уехать из приграничного города, забыть себя и посмотреть, что из этого выйдет.

– Любопытство, конечно. И привычка к собственной удаче. И жадность, не без того. Он же сотню мне предложил! Целую сотню за авантюру, которую я и сам был совсем не прочь провернуть, потому что, как мне казалось, нашел способ всех обхитрить. Дерьмо, а не способ, как выяснилось. Но кто же знал.

– Ладно, – вздохнул Альгирдас. – Хочешь думать, будто ты тогда сам так решил, думай, кто ж тебе запретит. Никому не нравится признавать, что самые важные решения за нас принимает кто-то другой… Что-то другое. Прости, что порчу тебе праздничный вечер этими разговорами. Но что мне остается делать, когда другого шанса поговорить может уже и не случиться? Ты же прямо сейчас, отсюда, отправишься обратно. Даже домой не зайдешь. И тебя можно понять. Другая Сторона позаботилась, чтобы у тебя была веская причина вернуться как можно скорей.

Он что, мысли мои читает?

Сказал неохотно:

– Нинка… Янина не виновата, что связалась с потусторонним бродягой. С виду я был таким надежным и благоразумным, теперь смешно вспомнить. Ты бы на меня посмотрел.

– Да я и посмотрел, – усмехнулся Альгирдас. – Можно сказать, впрок налюбовался. Когда еще такое чудо увижу – Блетти Блис, прилежный бухгалтер, почти образцовый семьянин, тишайший из виленских обывателей…

– Да ладно тебе. Тоже мне «тишайший».

– А что, скажешь, нет? Шуму от тебя было, прямо скажем, немного. Даже правил дорожного движения никогда не нарушал. Такой молодец.

Ладно, пусть дразнится, если хочет. Что толку сейчас спорить.

Сказал:

– Между прочим, я же и есть бухгалтер. Точнее, экономист. Почти. Три года учился считать чужие деньги, потом надоело, бросил. А на Другой Стороне оказалось, что все-таки выучился, прикинь.

Помолчали.

– Все-таки пойдешь обратно? – наконец спросил Альгирдас.

– Ну а что мне остается. Она там сейчас с ума сходит. Телефон у меня не отвечает. Когда о пропавшем человеке известно, что он был за рулем, в голову лезут понятно какие мысли. Служба спасения, скорая помощь, полиция, морг. Всех уже небось обзвонила. И слушай, я же до сих пор не знаю, как это там устроено. Что случается после того, как пленник сбежал? В реальности образуется необъяснимая дырка? Или о нем все забывают? Или в морге появляется свеженький труп?

– Да по-разному бывает, – неохотно сказал Альгирдас. – Никогда заранее не знаешь, как выйдет… Впрочем, пока ты всем сердцем хочешь вернуться, труп не появится. Другая Сторона до последнего держится за возможность вернуть добычу. С первой попытки никого не отдаст.

– И это хорошо. Труп – не лучший прощальный подарок возлюбленной. Необъяснимое исчезновение, впрочем, ничем не лучше. Поэтому все-таки надо за ней сходить. В смысле, к ней.

– «За ней»? Планируешь нарушить еще и Первое Правило и посмотреть, что будет? – горько усмехнулся Альгирдас. – Извини, но вынужден разбить тебе сердце: провести на маяк человека, который не видит его свет, невозможно. Что с ним ни делай, какими наркотиками ни накачивай, как ни усыпляй, а все равно не пройдет. Другая Сторона своих так легко не отдает. И наше Первое Правило записано в Граничном Кодексе только для того, чтобы вдохновенные авантюристы вроде тебя не мучили зря людей невыполнимыми обещаниями. Ну и себя заодно. Жизнь и так непростая штука.

– Правда, что ли, никаких шансов?

– У тебя – никаких. И это, не поверишь, хорошая новость. Люди Другой Стороны у нас – не жильцы. Про Незваные Тени когда-нибудь слышал?

– Слышал, конечно. Думал, это сказки, детей пугать, чтобы по ночам на улицу играть не убегали. Разве нет?

– Скажем так, не всегда.

– Плохи мои дела. Но ладно, нет, так нет. В гости-то ходить мне никто не помешает. Мы, собственно, и раньше так жили, в разных городах, целых шесть лет. А теперь еще и на билеты тратиться не надо. Следовательно, жизнь скорей налаживается, чем наоборот.

– Всегда знал, что оптимизм – утешительный приз для тех, на кого ума не хватило.

Ладно, ничего. Если смеется, значит, не такую уж самоубийственную глупость я затеял. Это сейчас главное. А там поглядим, как пойдет.

– Ты главное дрыхнуть там не завались, – сказал Альгирдас. – А то знаю я тебя, решишь, что один раз выкрутился, и теперь все можно. Можно, конечно. Вопрос – какой ценой.

Кивнул:

– Ладно, не завалюсь. Не настолько я любопытный, чтобы на собственной шкуре узнать, что бывает с теми, кто приходит во сне на маяк.

– Правда, что ли, не настолько? Не узнаю тебя, Блетти Блис.

Хотел сказать: «После того, как ты сколько раз спасал мою шкуру, она уже отчасти твоя, а с чужим имуществом я всегда обращался бережней, чем со своим». Но язык не повернулся. Не привык говорить подобные вещи вслух. Проще отшутиться:

– По крайней мере, не прямо сейчас. У меня несколько сотен в кармане, а богачи, сам знаешь, не слишком рисковый народ.

Альгирдас недоверчиво покачал головой. Но останавливать его не стал. Даже без обычных советов возвращаться домой с пустыми карманами обошелся. Как подменили человека.

Вышел из бара, свернул на Вчерашнюю улицу, пошел по ней так быстро, как только мог – чем быстрее идешь, чем больше сбивается дыхание, чем меньше замечаешь вокруг, тем скорее окажешься на Другой Стороне. Таков был его способ; вряд ли кому-то еще подойдет. Это же только возвращаются с Другой Стороны все примерно одинаково, на свет маяка, а уходит туда каждый своим путем. Некоторые, говорят, до конца жизни не могут понять, как им это удается, поэтому во всем полагаются на волю случая. Но настоящими мастерами перехода таких считать, конечно, нельзя.

Сам-то давно был мастером, а все же до сих пор на дорогу уходило как минимум полчаса. Обычно больше. А теперь и минуты не прошло, как оказался на набережной, где оставил машину. Слишком быстро. Подозрительно быстро. Видимо, дело в том, что слишком долго тут жил. Интересно, уходить опять будет так тошно? Ладно, пусть. Если и есть на свете что-нибудь, с чем я не справлюсь, будем считать, что его все равно нет.

И достал из кармана телефон.