Все сказки старого Вильнюса. Продолжение

Улица Кармелиту (Karmelitų g.) Белый кролик Лена

Улицу Кармелиту искал долго и бестолково, зато дом узнал еще издалека – розовый, как и писала Рут. И нужный подъезд в глубине двора нашел сразу, и даже квартиру, хотя неподготовленного человека их нумерация могла бы свести с ума: на первом этаже третья, пятая и семнадцатая, на втором – восемнадцатая и еще одна пятая, помеченная литерой А, без звонка, об этом Рут тоже предупредила. Постучал. И еще раз, и еще, пока не услышал шаги и лязг задвижки.

Открыла дверь заспанная, растрепанная, в детской пижаме с медвежатами, такая маленькая, что чуть было не попросил ее позвать маму. Совсем не похожа на взрослую женщину, с которой разговаривал в скайпе. Только и сходства, что тоже рыжая.

Спросила, глядя снизу вверх, хлопая длинными, слипшимися со сна ресницами:

– Ты кто?

Черт. Неужели все-таки ошибся адресом?

Сказал:

– Я Эдгар, приехал жить с твоим кроликом.

– Ой, конечно! Прости. Всю ночь собиралась, гадала, приедешь ты или нет, нервничала ужасно, заснула только под утро, и теперь вообще ничего не понимаю.

Предложил:

– Давай я оставлю вещи и пойду гулять. А ты спи дальше. Только скажи, когда возвращаться.

Улыбнулась:

– Спасибо! К полудню приходи, ладно?

Бродил по улицам, глазел по сторонам, раздираемый противоречивыми чувствами. С одной стороны, вполне симпатичный город и жить здесь, похоже, приятно. С другой – господи, какую же дурацкую авантюру я затеял! Что я буду тут делать целых два месяца? И ведь не откажешься теперь. Рут улетает прямо сегодня вечером, и кролика ей девать некуда. Мне себя, впрочем, тоже некуда девать. Поэтому хватит ныть. Сделанного не воротишь. Лучше выпей горячего чаю и съешь что-нибудь. Хоть какое-то время будешь при деле, несчастье.

На улицу Кармелиту вернулся ровно в полдень. Поднялся, постучал. Дверь распахнулась почти сразу же и Рут предстала перед ним во всей красе. В смысле все в той же детской пижаме с медвежатами. Зато свежая, причесанная и с прояснившимся взором. Кажется, даже ростом стала повыше, хотя все равно едва доставала ему до плеча.

– Ты мне практически спас жизнь, – сказала она. – А также разум и человеческий облик. Два дополнительных часа сна помогли мне обрести хоть какое-то их подобие. Пошли на кухню, познакомлю тебя с новой подружкой. И кофе напою.

Отказываться не стал. Любители кофе – народ непримиримый и несговорчивый. Услышав, что вы предпочитаете чай, они, во-первых, автоматически занесут вас в список личных врагов. А во-вторых, все равно сварят кофе и, будьте уверены, нальют вам полную чашку, чтобы сполна насладиться вашими страданиями.

Большую часть кухни занимала здоровенная клетка, где среди опилок, веток и кучек сухой травы царственно возлежал белый пуховый шар.

– Это и есть Лена, – сказала Рут. – Вообще-то, сперва я назвала ее Селеной. Потому что большая, круглая и такая белая, что даже мерцает в темноте отраженным светом, как самая настоящая луна. Но имена от частого употребления стираются и укорачиваются, по крайней мере, в моих руках. Я и сама, как несложно догадаться, Рута. Но последняя буква давным-давно отвалилась, закатилась в какую-то щель; если случайно найдешь ее где-нибудь в коридоре, выброси в окно, без нее лучше.

Улыбнулся:

– Только меня в «Эда» не переделывай, пожалуйста. Сколько себя помню, все вокруг только этим и заняты, а я сопротивляюсь. По-моему, очень противно звучит.

– Не беспокойся, не переделаю. Просто не успею. Я же улетаю прямо сегодня вечером.

– В далекую страну Аргентину, где спелые гаучо падают с ветвей араукарий и танцуют танго на просторах засушливой пампы. Ужасно тебе завидую.

– Да я сама себе завидую, – улыбнулась Рут и поставила на стол две красные кружки. Точь-в-точь такие же были у Эдгара дома, давным-давно, почти год назад, в те незапамятные времена, когда слово «дом» еще имело какой-то смысл.

– Поверить не могу, что все получилось, и уже послезавтра утром я буду пить кофе в Буэнос-Айресе, – сказала она. – Между прочим, только благодаря тебе. Лену совсем не с кем оказалось оставить. Просто катастрофа! То есть на неделю-другую ее многие соглашались взять. Но целых два месяца – это слишком долго. У всех свои планы на лето, в которые совершенно не вписывается чужой кролик. А в практическую пользу объявлений на интернет-форумах я совершенно не верила. Сунуться туда – это был жест отчаяния, а не надежды. Еще пару дней и пошла бы сдавать билеты, пока хоть какие-то деньги можно вернуть. И вдруг как по волшебству появляешься ты!

– Хочешь сказать, если бы я не откликнулся на предложение пожить в Вильнюсе, ты бы отменила поездку в Аргентину? К сестре? Из-за кролика?!

– Ну да. А что делать? С собой Лену не потащишь, кролики плохо переносят дальние путешествия, я узнавала. А на улицу ее уже выбрасывали, хватит.

– Как – выбрасывали?

– Да очень просто. Посадили в коробку, поставили посреди тротуара, и привет. То ли дети в дом принесли, а родители не разрешили оставить, то ли взрослые дураки завели, не подумав, а потом клетку чистить надоело. А откуда, ты думаешь, она у меня взялась?

– На улице нашла?

– Ага. Здесь, совсем рядом, в переулке. Я об эту коробку в темноте споткнулась, о чем-то задумавшись. А там – белый кролик. Сидит смирно, никуда не убегает, таращится, дрожит. Пришлось взять. А ведь как я не хотела заводить зверей! Причем именно из тех соображений, что свяжут по рукам и ногам, решишь куда-нибудь поехать, а ничего не выйдет. Хотя нельзя сказать, что я так уж много путешествую. Я, как все настоящие мечтатели, тяжела на подъем, вон даже в Буэнос-Айрес к Данке целых четыре года собиралась – то билеты дороги, то отпуска не дают, то диссертацию срочно дописывать надо, то большой перевод сдавать, потом, все потом…

– Слушай, а как же ты в итоге решилась? Да еще на целых два месяца. Серьезный срок!

– А я и не решилась! Само так вышло. Это, знаешь, совершенно дурацкая история о глупости и удаче. То есть до сегодняшнего утра я думала, что только о глупости, но теперь, когда ты приехал, чтобы присматривать за Леной, картина выглядит более оптимистично. Я собиралась поехать всего на неделю. Ну, дней на десять, никак не больше. Сказала себе: пора! Потому что который год откладываю, а тут наконец-то отпуск, и Данка рыдает в скайпе, да я и сама почти рыдаю от злости на себя. Дело было за малым: найти дешевые билеты. Потому что грабить банки я не умею, а другого способа быстро добыть кучу денег так и не изобрела. И вдруг на билетном сайте, где я, понятно, просиживала часами, появляется дешевое предложение, всего триста евро в оба конца. С кучей дурацких пересадок, но, господи, какая разница. И я, ошалев от счастья, тут же цапнула билет. И только заплатив, внимательно посмотрела на дату возвращения. Чуть в обморок не грохнулась: через два месяца! И билет уже не сдашь. Ну, то есть как, сдать-то можно, но вернут только сорок процентов стоимости. Дешевые билеты всегда с сюрпризом, для невнимательных дурочек вроде меня. Я сперва поплакала, а потом решила: ладно, попробую все организовать. Терять-то уже особо нечего. Думала: кролик – ладно, все подружки ее обожают, кто-нибудь да возьмет. А вот рабооооота! Но вышло наоборот: на работе договорилась сразу же, зато клуб обожательниц Лены меня подвел. Одна собирается замуж, вторая в Берлин, у третьей ремонт, и так далее, у всех уважительные причины, захочешь – не обидишься… Как тебе мой кофе?

Только сейчас обнаружил у себя в руке красную чашку. А во рту, соответственно, горячую горькую жидкость, которая, впрочем, оказалась не особо противной на вкус. Вполне можно жить.

Сказал:

– Если ты едешь в Аргентину, чтобы научиться варить кофе, можешь смело оставаться дома.

– Ого. Вот это комплимент!

Кролик Лена завозилась в клетке. Рут просияла:

– Проснулась! Сейчас я вас познакомлю.

Открыла дверцу, протянула руку. Крольчиха уткнулась розовым носом в ладонь и замерла, блаженно сопя. Рут вытащила ее из клетки, усадила на колени. Сказала, почему-то перейдя на шепот:

– Можешь погладить.

Протянул руку, осторожно коснулся нежного пуха. Осмелев, потрепал мохнатый загривок. Лена сидела смирно, не проявляя ни малейшего желания убежать.

– Надо же, – обрадовалась Рут, – совсем тебя не боится!

Усмехнулся:

– Предчувствует, что нам предстоит жить вместе долго и счастливо, целых два месяца – с точки зрения кролика, почти вечность. Ты не волнуйся, пожалуйста. У меня правда в детстве были кролики, я не наврал. Черный и пестрый, Тим и Балбес, сладкая парочка. Буду рвать твоей Лене свежую траву в парке и покупать морковку с яблоками. И приносить ветки, чтобы зубы точила. И мыть поилку, и менять опилки. Все, что требуется. Я помню.

– И если вдруг что-то случится, визитка ветеринара на холодильнике, – сказала Рут. – Вот эта, синенькая. И еще одна на зеркале в коридоре, на всякий случай. По-моему, это единственный в городе специалист по кроликам, по крайней мере, я больше никого не нашла… Лена, слава богу, ничем не болела и, надеюсь, не собирается, просто мне сначала постоянно мерещилось, будто она слишком мало ест и вообще грустит, так что по докторам я ее, бедняжку, знатно потаскала. Люблю ее очень. Хоть и понимаю, что это довольно глупо – так сильно привязаться к бессмысленному зверьку. Но тут уж ничего не поделаешь. Выпускай ее иногда из клетки, ладно? Ненадолго, просто для разнообразия, чтобы не затосковала. Но только под присмотром. Чтобы ничего не погрызла и не залезла в какую-нибудь щель.

– Конечно. Не волнуйся, правда. Все будет хорошо. Мне нравится возиться со зверьем.

– Отлично, – улыбнулась Рут. – Все решено, все сказано, осталось найти в моем организме кнопку, отключающую тревожность. Всю жизнь ее ищу.

Протянул руку, коснулся кончика ее носа и сказал: «Пип!» Просто невозможно было удержаться.

– Слушай, помогло, – удивленно сказала Рут. – Кто бы мог подумать, что эта чертова кнопка расположена на самом видном месте! А знаешь что? Давай-ка я устрою тебе экскурсию по городу, пока время есть. Покажу все наши достопримечательности: рынок, сапожную мастерскую, ближайший супермаркет, троллейбусную остановку, чайную лавку, почтовое отделение, булочную, газетный киоск, пару кофеен, книжный магазин и стриптиз-клуб.

Усмехнулся:

– О да, стриптиз-клуб – это самое главное. Только ради него, можно сказать, и приехал.

– Именно так я сразу и подумала, – невозмутимо кивнула Рут.

Усадила кролика ему на колени и отправилась одеваться. Эдгар и Лена растерянно смотрели ей вслед.

Под предводительством маленькой рыжей Рут, сменившей пижаму с медвежатами на футболку с черепом, красные джинсы и ярко-желтые кеды, «вполне симпатичный» город оказался замечательным местом, почти волшебным и одновременно обжитым, разношенным как домашние тапочки, словно в детстве каждое лето приезжал сюда на каникулы к бабушке, которая работала доброй феей в какой-нибудь соседней сказке, а по выходным водила гулять, объясняла: «В этом доме у нас живет очень злой колдун, которого все боятся, зато его жена печет самое вкусное печенье в городе и торгует им с семи утра до полудня, пока злой колдун спит; сегодня уже поздно, а завтра с утра купим немного к чаю, попробуешь. А за теми воротами обитает дракон; говорят, в детстве его подобрала маленькая черно-белая кошка, выкормила как котенка и научила мурлыкать, поэтому дракон вырос очень добрым и ласковым, смотри, не вздумай его дразнить».

Рут, конечно, так далеко не заходила, но и в ее изложении реалистические детали переплетались с сиюминутными вымыслами, связывались в причудливые узлы, складывались в фантасмагорические узоры, слушаешь, смеешься, а потом, за обедом, уже не можешь понять, что видел взаправду, а что просто пригрезилось под негромкий щебет спутницы; проще уж решить, будто все еще едешь в автобусе, спишь сидя, прислонившись лбом к холодному, потемневшему от тысяч ночных дорог стеклу, и видишь такой замечательный сон, что и приезжать уже никуда не надо. Главное – подольше не просыпаться.

Думал: «Как жалко, что она улетает в эту свою дурацкую Аргентину. С другой стороны, если бы не улетала, я бы не приехал сюда. Ну уж нет! К черту такие сослагательные наклонения».

Вслух, конечно, ничего подобного не говорил, только многословно нахваливал поданное к обеду мясо с грибами-лисичками, холодный свекольный суп, капустный пирог. Еда в этом смысле даже лучше погоды, идеальная тема для разговора, помогает хранить полное молчание, ни на минуту не закрывая рта. Смешной парадокс.

Думал, впереди еще весь вечер, практически вечность, но внезапно оказалось, что дело движется к шести, а не позже семи Рут надо приехать в аэропорт. Был бы ребенком, разрыдался бы от обиды прямо за столом – мы же только разыгрались! Но поскольку давным-давно вырос, смог только предложить:

– Давай я тебя провожу.

– Если бы ты знал, сколько весит мой чемодан, спрятался бы от греха подальше в соседском подвале, – рассмеялась Рут. – Но теперь поздно, роковое слово произнесено, и тебе не вырваться из моих когтей!

Возвращались почти бегом, но дома Рут первым делом заключила в объятия кролика Лену, тискала ее, гладила, целовала, шептала что-то в смешное длинное ухо – прощалась. Даже не думала спешить. И только в половине седьмого, когда внимательно следящему за часами Эдгару стало окончательно ясно, что на самолет путешественница уже опоздала, принялась названивать в такси, которое приехало прежде, чем успели вынести на улицу вещи, и домчало их до аэропорта минут за десять – то ли город такой маленький, то ли транспорт тут заколдованный, поди разбери.

Поставив чемодан Рут на ленту транспортера, все-таки сказал:

– Ужасно жалко, что ты улетаешь. Да еще на целых два месяца. Так здорово было с тобой гулять!

– Да, отлично получилось, – улыбнулась она. – Но согласись, глупо было бы сдавать билет именно теперь, когда есть с кем оставить Лену.

– Твоя правда.

Когда Рут пересекла широкую желтую черту, отделяющую путников от провожающих, сказал ей вслед:

– Я буду расчесывать Лену два раза в неделю. И все остальное. Ни о чем не беспокойся, пожалуйста.

– Все равно буду беспокоиться, – безмятежно улыбнулась Рут. – И ежедневно караулить тебя в скайпе, чтобы подвергнуть допросу. Таково уж мое дурацкое устройство. Переживешь?

Улыбнулся, заранее радуясь предстоящим сеансам связи:

– Переживу.

И еще долго смотрел ей вслед, даже после того, как рыжая голова окончательно скрылась в суетливой толпе уже прошедших досмотр пассажиров.

Восемьдесят восьмой автобус, рекомендованный Рут, домчал его в центр почти так же быстро, как давешнее такси. Некоторое время стоял посреди улицы, раздумывая: что теперь? Многочисленные, на первый взгляд, варианты сводились к универсальной формуле: выпить пива. Вопрос – какого, где именно и сколько раз. Решил, что начать можно прямо здесь, на Ратушной площади, затянутой тентами летних кафе. Но вместо этого почему-то развернулся и пошел на улицу Кармелиту, почти сердито думая: «Кролик там сидит один. То есть, одна. Ай, неважно. И жалюзи в кухне опущены, и сгущаются сумерки – тень, восточная сторона. Вдруг кролик боится темноты? Мои, вроде, не боялись. С другой стороны, кто их знает, я же не спрашивал…»

Открыл чужим ключом чужую дверь, щелкнул в коридоре чужим выключателем, прошел на чужую кухню, открыл клетку, взял на руки большую толстую теплую крольчиху, уселся с ней на чужой диван, зарылся носом в пушистую шерсть, подумал: «Вот я и дома».

А вслух сказал:

– Видишь, какой я дурак? Думал, ты темноты боишься.

И ответил себе тоненьким голоском, как бы от имени кролика Лены:

– Я не боюсь, но все равно молодец, что быстро пришел.

Иногда найти общий язык проще простого.

Ощущение «вот я и дома» не покидало его весь вечер. То и дело обнаруживал все новые совпадения: ладно бы только красные чашки, но диск с моцартовским концертом для флейты в музыкальном центре, добрая половина книг на полках как будто из моей библиотеки, круглый бумажный абажур в гостиной, пластиковая занавеска с морскими звездами в душе, и даже полосатое постельное белье в точности как у меня, словно мы с Рут не познакомились всего три недели назад на интернет-форуме для желающих найти бесплатное временное жилье в разных городах Европы, а прожили душа в душу много лет и успели перенять все мелкие пристрастия и привычки друг друга, так что теперь уже и не вспомнишь, где чье.

После некоторых колебаний постелил себе на кухонном диване, рядом с клеткой, чтобы кролик Лена не затосковала в одиночестве. Сто раз слышал, будто кролики не способны привязываться к людям, но не верил этим утверждениям. Всегда твердо знал, что Тим и Балбес его любили. И кстати, даже скептически настроенная мама признавала, что в его отсутствие кролики теряют аппетит. Ну, то есть, делают небольшие перерывы в еде, что по их грызуновым меркам – суровая аскеза.

Уснул под умиротворяющий хруст морковки с чистой совестью и разбитым сердцем. Ну, скажем так, слегка надколотым. И только утром, кутаясь после душа в темно-лиловое полотенце, сообразил, на что это все похоже. Даже рассмеялся, не то от растерянности, не то просто от неожиданности. Сказал кролику Лене:

– Слушай, похоже, я влюбился в твою хозяйку. Вот прямо рррррраз – и все, прикинь. И что теперь делать? Она же черт знает когда приедет. Черт знает когда! Бедные мы с тобой бедные.

От избытка чувств чмокнул крольчиху в меховой лоб и принялся варить кофе, чего никогда до сих пор не делал, поскольку терпеть его не мог. А для гостей держал кофейную машину.

Чуда не произошло, гадость получилась та еще. Но мужественно выпил ужасающий результат до последней капли. Более бессмысленного подвига во имя прекрасной дамы и вообразить невозможно. Тем более, что Рут ничего о нем не узнает. Что только к лучшему. Любители кофе никому не прощают надругательств над своей святыней.

Все утро возился с кроликом. Отпустил зверька гулять по всей квартире, а сам ходил следом, как пастух, присматривал, чтобы не безобразничала. Лена, впрочем, вела себя как хорошо воспитанный ангел, даже провода грызть не порывалась, а ведь для Тима и Балбеса провода были любовью всей жизни, самым вожделенным лакомством, генеральным дьявольским соблазном их вполне райского бытия.

В полдень вернул кролика в клетку и стал собираться на улицу – без особого энтузиазма, скорее из чувства долга. Глупо, приехав в незнакомый город, сидеть в четырех стенах. Хотя уходить из дома совсем не хотелось. Быть здесь – все равно что продолжать разговаривать с Рут; в каком-то смысле, даже больше, чем просто разговаривать. Сидеть на ее диване, развешивать одежду в шкафу среди ее платьев и свитеров, кипятить воду в ее чайнике, кутаться в ее плед – все это казалось сейчас разновидностью ласки, физической близостью, невинной, тайной и сладкой, все равно что спящую за руку держать, гладить по коротко стриженной голове, пока ее разум не ведает, что творится, зато тело прекрасно все понимает и соглашается, и хочет продолжения, и твердо намерено сохранить секрет.

Гулять однако все же пошел, сказав себе, что вернуться в Рутин дом будет даже приятней, чем сидеть в нем безвылазно. К тому же, для начала можно повторить вчерашний маршрут, сентиментальное путешествие влюбленного прекрасно совместится с покупкой овощей для кролика и какой-нибудь человеческой еды – если не себе, то хотя бы холодильнику, который еще со вчерашнего вечера чувствует себя опустошенным, и ощущения его совсем не обманывают, будем смотреть фактам в лицо.

Когда зашел пообедать в то же кафе, где сидели вчера, подумал вдруг, насколько же не похожа оказалась наскоро, наугад, наудачу начатая новая жизнь на старательно вымечтанную в больнице, когда, изнывая от милосердной скуки, незаметно победившей отчаяние и страх, спрашивал себя: «Если получится жить дальше, то как? Чего ты на самом деле хочешь?» В те дни, представляя себя беспечным перекати-полем, променявшим условно счастливое прошлое и условно же внятное будущее на сочное великолепие текущего момента, строил в воображении умопомрачительные декорации: море, пальмы, загорелые уличные музыканты, крики чаек, блеск рыбьей чешуи, кирпичные стены нью-йоркских лофтов, потемневшие от времени столешницы английских пабов, зелень венецианской воды, белые пески океанских пляжей, скошенные потолки обетованных мансард, синие двери Крита, красное испанское вино и дороги, дороги, дороги, все золото редких ночных огней, вся сладость допитой под утро воды, все дорожные сквозняки, все небеса под самолетным крылом, весь мир, такой прекрасный, необязательный, недоступный и вожделенный, когда проносится мимо на скорости восемьдесят или восемьсот километров в час, все равно, лишь бы не останавливался.

И вот, сделав первый шаг в полную неизвестность, обнаруживаешь себя в самой статичной из возможных позиций: под зеленым тентом уличного кафе, в самом центре маленького города, который наверняка покажется чертовски скучным не позже, чем послезавтра, когда все достопримечательности будут осмотрены по третьему разу, а новые не возникнут из утреннего тумана по мановению твоей руки, к этой мысли лучше привыкнуть заранее. В тарелке у тебя жареные колбаски, в кружке светлое пиво, в ушах звучат знакомые песни, а в телефоне ждут своего часа свежайшие, бессмысленнейшие новости из интернета, как будто и не уезжал никуда. Только и разницы, что теперь в чужом доме тебя терпеливо ждет белый кролик, рюкзак набит яблоками и свеклой, а дурацкое сердце сжимается от еще не наступившего и вряд ли вообще возможного счастья. И вот это, честно говоря, самый потрясающий сюрприз, совершенно на него не рассчитывал, когда старательно разукрашивал воображаемые декорации, повествующие об идеальной жизни идеального человека на идеальной земле, которой нет – и ладно, не надо, черт с ней. Берем, что есть, и плачем от благодарности, только не прилюдно, я тебя умоляю, в это кафе тебе еще ходить и ходить.

Домой вернулся еще засветло, покормил кролика Лену, сунулся в интернет в надежде на новости от Рут, которых пока не было, да и ждать еще не следовало, она говорила, что рейс с дурацкими неудобными пересадками, в сумме получается больше суток, если так уж хочется нервничать, можно начинать завтра утром, раньше – просто нечестно, не по правилам, запишу тебе штрафное очко.

Примерно час спустя начал понимать, что жизнь бездельника вовсе не так сладка, как представляется офисным страдальцам, измученным бесконечным ожиданием окончания рабочего дня. Но не бежать же устраиваться на работу вот прямо сейчас, в незнакомом городе, в чужой стране, да еще и на ночь глядя. То есть бежать-то, конечно, можно, вопрос – куда?

Правильный ответ: в супермаркет.

Купил пучок душистой травы, муку и дрожжи, ветчину, помидоры, шампиньоны и сыр, а еще несколько блокнотов и пачку карандашей. По дороге домой, злорадно потирая руки, говорил себе: «Ты когда-то мечтал вести в поездках дневник путешественника, описывающего быт и нравы современных европейцев, как будто они – дикие жители экзотических островов, на которые до сих пор не ступала нога цивилизованного человека, искренне удивляться повседневности аборигенов, рисовать их портреты, автомобили, компьютеры и прочие примитивные орудия труда. Вот и начинай прямо сейчас, благо в твоем распоряжении прорва свободного времени, новый город, чужая непонятная речь, щедро сдобренная более-менее знакомыми языками, цепкая память и кролик Лена, самая покладистая натурщица всех времен. И приносить тебя в жертву голодным местным богам пока никто не собирается, неплохое начало, мало кому из твоих великих предшественников настолько везло».

Вернувшись домой, замесил тесто для пиццы, пока оно подходило, нарисовал целых три портрета белого кролика, скалку, чайник и собственную босую ногу, которая получилась удачней всех. Отправив пиццу в духовку, вкратце описал вчерашнюю прогулку с Рут и даже несколько диалогов, не слово в слово, но довольно близко к тексту – еще один способ заниматься любовью в отсутствие предмета страсти. Какой я, оказывается, смешной.

Пицца, надо сказать, получилась не хуже, чем дома, хотя обычно чужие духовки преподносят неприятные сюрпризы малоопытным поварам. Остаток вечера поделил между записями сегодняшних наблюдений, едой и возней с кроликом Леной, которая сперва печально сидела в углу клетки, но после небольшой прогулки и дружеских объятий повеселела и принялась хрустеть яблоком. Так устал со всеми этими приятными хлопотами, что отложил мытье посуды на завтра, и душ тоже на завтра, хорошо хоть раздеться хватило сил, а ведь мог бы заснуть, как сидел, все к тому шло.

Утро принесло сразу несколько сообщений от Рут: «Как дела?» «Как у вас дела?» «Ты куда подевался?!» «А, дошло, ты же спишь, у нас шесть часов разницы, я только прилетела и пока ничего не понимаю». «Тоже пойду спать».

Ну слава богу, добралась. Жалко, совсем чуть-чуть ее не дождался, уснул около двух, а Рут объявилась в половине третьего, ждала ответа, волновалась, пока я дрых, как дурак.

Написал: «Прости, действительно спал как убитый, у нас все хорошо, Лена радуется жизни, грызет ветку и передает привет», – и пошел ставить чайник. Умывшись, вернулся в кухню и только тогда сообразил: что-то тут не так. Но что именно? Все вроде бы на месте. Солнце в небе, кролик в клетке, нетбук на подоконнике, потолок над головой, пол под ногами, остывшая четвертушка пиццы в тарелке, тарелка на столе, остальная посуда в ра… Ой, нет. В раковине пусто, и сама она сияет чистотой.

Посуда, включая доску для теста и скалку, обнаружилась в кухонном шкафу, чистая и даже сухая, как будто вымыл ее, как положено, с вечера. А может, и правда вымыл? Да нет же, я точно помню, как засыпая, думал: «Быстро я тут обжился, уже и свинарник развел, как дома»… Вот черт!

Налил себе чаю. Подумал: «Могло быть и хуже. Например, если бы я честно помыл посуду перед сном, а с утра она бы снова оказалась грязной». Развеселился. Вспомнил: «Мама как-то рассказывала, что в детстве я ходил во сне; будем считать, это случилось снова. Оказывается, лунатические припадки бывают чертовски полезны в хозяйстве. Еще бы кроличью клетку научиться чистить, не просыпаясь. И мусор выносить заодно».

Допив чай, сказал кролику Лене:

– Еще есть вариант, что ты у нас – заколдованная принцесса. И по ночам превращаешься в прекрасную девицу, готовую помочь с уборкой приютившим ее добрым людям. В этой версии только одна неувязка: вряд ли принцессы приучены мыть посуду. Поэтому ты вне подозрений, можешь жевать дальше.

Крольчиха виновато моргнула и подошла поближе к дверце, явно напрашиваясь на ласку. Погладил ее, просунув палец через решетку. Сказал:

– А наша Рут спит сейчас в Буэнос-Айресе. У нее там еще глубокая ночь. Минус шесть часов, это тебе не кот чихнул. Знаешь, что такое «кот»? А почему у меня такое замечательное настроение, знаешь? Вот и я – нет. Хотя несколько рабочих версий имеется.

Отправившись гулять, взял с собой нетбук, останавливался в каждом кафе с бесплатным вайфаем, заходил в интернет, проверял, не появилась ли в скайпе Рут. Написал ей несколько писем, забавных и нежных, но ни одного не отправил, опасаясь показаться слишком назойливым. Сохранил в черновиках – может быть, пригодятся когда-нибудь потом.

Давился горьким эспрессо, суеверно полагая его чем-то вроде приворотного зелья: если пить кофе, пока не потемнеет кровь, а глаза приобретут цвет кофейных зерен, Рут не устоит, рано или поздно придет на запах, как голодный хищник, скажет: «Теперь я твоя навек», – прокусит вену и прильнет к вожделенному напитку. Ну или хотя бы просто напишет вот прямо сейчас, потому что невозможно уже ждать, пока пройдут эти дурацкие минус шесть часов, и для нее тоже наступит утро.

Когда Рут наконец проснулась и ответила на его сообщение лаконичным «Ура», отправил ей подробный отчет о жизни кролика Лены. Дескать, ест хорошо, спит спокойно, выпускаю гулять, иногда грустит, явно скучает по хозяйке, но, если погладить, снова довольна, жует и хрустит, ни о чем не волнуйся в своем далеком Буэнос-Айресе, в существование которого так трудно поверить здесь, на залитой августовским солнцем Ратушной площади Вильнюса, но я очень стараюсь, потому что если бы Буэнос-Айреса не было, тебе сейчас пришлось бы оказаться нигде, глупо получилось бы, правда? И кстати, как тебе там?

«Понятия не имею, – ответила Рут. – Я же только приехала. Успела добраться до Данки, выпить вина, завалиться спать и увидеть длинный скучный сон о том, как мою посуду на собственной кухне, а она все не кончается и не кончается, представляешь? Поэтому я пока вообще не уверена, что действительно приехала в Буэнос-Айрес. Но это можно проверить – вот прямо сейчас. О результатах доложу».

Ответил: «Буду ждать». И только попрощавшись, запоздало удивился совпадению: снилось, что мыла посуду, надо же. И, похоже, действительно ее вымыла. Никакое расстояние не помешает хорошей хозяйке навести порядок на своей кухне. А кстати, сколько между нами сейчас километров? Действительно интересно.

Двенадцать тысяч шестьсот восемьдесят шесть, если по прямой, – подсказал всезнающий интернет. И зачем-то добавил: звук преодолеет это расстояние за десять часов двадцать две минуты, а свет – за четыре сотых секунды.

Хорошо быть светом.

Вечером опять затеял пиццу. Не то чтобы совсем ничего кроме нее не умел, но остальные освоенные блюда готовились быстро и просто, а ему сейчас хотелось не столько есть, сколько основательно повозиться с ужином. Мало что так успокаивает и умиротворяет, как готовка, всегда это знал, даже в детстве, когда приходил домой, разобидевшись на всех друзей сразу, и принимался жарить картошку, потому что родители на работе, а в холодильнике – только ненавистный суп. И снимая крышку с истекающей луковым ароматом сковородки, всякий раз обнаруживал, что настроение уже исправилось, а причина ссоры не стоит выеденного яйца.

Снова рисовал кролика, пока подходило тесто, снова записывал подслушанные в городе диалоги, пока пицца томилась в духовке, за едой читал английский детектив в бумажной обложке из стопки, случайно обнаруженной в шкафу среди полотенец, перед сном пошел прогуляться – на самом деле, просто тянул время, надеясь, что Рут объявится в скайпе, но опять не дождался, хотя честно просидел почти до трех.

Посуду, однако, мыть не стал – на этот раз не от усталости, а ради эксперимента. Вдруг поутру она снова окажется чистой? Вот был бы номер.

Проснулся от шума льющейся из крана воды. Открыл глаза и тут же зажмурился от яркого света. За окном только-только начинали синеть предрассветные сумерки, зато лампы горели, все три: верхняя, настольная и светильник, закрепленный над мойкой.

– Сам виноват, – злорадно сказала Рут. – В комнате надо спать, а не в кухне.

Буркнул спросонок:

– Тут же кролик.

И только тогда понял, что происходит нечто невероятное. Хозяйка квартиры, позавчера улетевшая в Буэнос-Айрес, как ни в чем не бывало стояла возле раковины в своей дурацкой детской пижаме с медвежатами. И мыла посуду.

Здравый смысл требовал громко заорать и немедленно проснуться, схватившись за сердце. Но орать при Рут было неловко, а проснуться еще раз без крика не получалось, как ни старался, поэтому просто спросил:

– Ты что, уже вернулась? Как такое может быть? Или вообще никуда не улетала? Просто разыграла меня? Но зачем?

– Ерунда какая-то получается, – вздохнула Рут. – Сколько прочитала в свое время об осознанных сновидениях – кто руки или часы советует разглядывать, кто имя свое вслух произнести или попробовать почитать книжку. Но похоже, я сейчас переплюну всех гуру разом. Терпеливо объяснять своему сну, что я сплю, а он, соответственно, мне снится – элегантное решение, кто бы спорил. Главное, чтобы ты не начал утверждать, будто это я – твой сон. Тогда я просто чокнусь, не углубляясь в дискуссию. И проснусь в сумасшедшем доме, где мне, честно говоря, самое место.

На всякий случай покосился на свои руки. Вроде бы самые обыкновенные, как всегда; с другой стороны, кто может поручиться, что наяву они не были зелеными, с восемнадцатью пальцами и длинными полосатыми когтями? А что эта бледная пятипалая немочь сейчас кажется нормой – обычное сонное наваждение, знаем, плавали.

Сказал:

– Сумасшедший дом на окраине Буэнос-Айреса – это, по-моему, невероятно романтичный финал, способный украсить любую биографию. А мне тогда придется жить в Вильнюсе с твоим кроликом до конца наших общих дней. Тоже ничего себе артхаус. Все кинофестивали наши.

– Ага. Во сне ты такой же чудесный болтун, как наяву, – заметила Рут. – Какое счастье.

Был так польщен, что переспросил:

– А я был именно чудесный?

– Да не то слово. Я даже пожалела, что не предложила тебе приехать на пару дней раньше. С другой стороны, откуда мне было знать, что мы с тобой так замечательно споемся. В скайпе ты какой-то сердитый был. И грустный. Я даже почему-то решила, что ты от жены хочешь сбежать, не сказав, куда. А что, два месяца – отличный срок, чтобы как следует проняло. Боялась только, как бы вы раньше не помирились – что тогда с Леной делать?

Объяснил:

– Да я просто стеснялся. Ты тоже, знаешь, такая строгая была, как учительница. И лет на десять старше, чем на самом деле. Эти дурацкие встроенные камеры никого не красят. А бегать мне не от кого. И мириться, соответственно, не с кем. Не брошу я твоего кролика, не переживай.

– Теперь уже ясно, что не бросишь, – согласилась Рут. – Ты приехал, я на тебя посмотрела, и сразу поняла, что все будет в порядке. А то сказала бы: «Извини, моя поездка внезапно отменилась». Был у меня такой запасной сценарий. Я даже придумала, как прекрасно и с пользой проведу время, если останусь в Вильнюсе – чтобы не так горько реветь после того, как закончится регистрация на мой чертов рейс. Но если бы ты мне не понравился, осталась бы дома, не сомневайся. Я и так-то не в меру ответственная, и это всегда усложняло мне жизнь. Но с кроликом вообще какой-то кошмар начался! Заколдовала она меня, что ли?

– Я бы не удивился. Надо же им как-то среди людей выживать. Вот представляешь, если бы нас разводили великаны-людоеды? И поди разбери, зачем тебя взяли в дом и кормят – чтобы потом сожрать, или просто так, для радости? В такой нервной обстановке гипноз и прочая черная магия – единственное надежное средство. Сам не заметишь, как эволюционируешь.

Рут рассмеялась. Потом сказала:

– Все-таки совсем не похоже на сон. Как-то уж очень связно мы с тобой разговариваем. И обстановка не изменяется, и вообще ничего. Я уже несколько минут смотрю на эту тарелку, не отрываясь. И она до сих пор ни во что не превратилась. Но при этом я точно помню, что легла спать в Буэнос-Айресе, в Данкиной комнате для гостей. Пришла с прогулки и сразу рухнула как подкошенная – столько впечатлений! Плюс вино, да еще джетлаг. А ты что скажешь?

Усмехнулся:

– Ничего не скажу. Потому что если я твой сон, то могу только озвучивать твои идеи. А если ты – мой, тогда вообще все равно, отвечу я или нет. В смысле, настоящая Рут ничего об этом не узнает.

– Логично, – согласилась она. – И это настораживает меня еще больше. Во сне не бывает так логично! Впрочем, ладно. Если уж мне все равно снится, что я дома на кухне, давай хотя бы Лену потискаю. Достань ее из клетки, пожалуйста. Я почему-то никак не могу отойти от раковины… И это просто отлично! Хоть что-то происходит, как положено во сне.

Открыл клетку, протянул руку, осторожно погладил спящего кролика Лену и очень бережно, чтобы не напугать, вытащил зверька наружу. Снова погладил, прислушиваясь, как бьется сердечко – вроде, не быстрее, чем обычно, значит, все хорошо. Медленно, стараясь не делать резких движений, встал.

– Держи свою красавицу.

И только тогда понял, что возле мойки никого нет. И вообще нигде. Что, честно говоря, совершенно нормально, потому что Рут – в Буэнос-Айресе, двенадцать тысяч шестьсот восемьдесят шесть километров отделяют ее сейчас от смешного розового носа кролика Лены, от текущей из крана горячей воды, ярко горящих ламп, стопки чистой посуды в кухонном шкафу и циферблата настенных часов, на которых уже почти пять утра.

На всякий случай Эдгар обошел дом. Кролика носил с собой – без нее в темных комнатах почему-то было жутковато. Потом вернул Лену в клетку и заварил себе чаю. Все равно теперь не уснуть – после такой-то встряски. Присниться, конечно, может все что угодно. Но свет, но вода, но чистая посуда – все это было уже наяву. И совершенно необъяснимо.

– Как ты думаешь, хоть сейчас-то я проснулся? Или еще нет? – жалобно спросил он кролика Лену.

И ответил тонким, насмешливым голоском:

– Проснулся ты или нет, меня не касается. А вот почему ты до сих пор не порезал мне яблоко – это да, вопрос.

Она была совершенно права.

Был уверен, что уснуть не удастся как минимум до полудня, а то и до самого вечера, однако задремал прежде, чем успел допить чай, благо добираться до постели не понадобилось, уже там сидел. И проспал до десяти, как миленький. И, честно говоря, спал бы дальше, да Лена разбудила, не то затеяла в своем домике генеральную уборку с перестановкой, не то просто так бузила, но шум подняла знатный. И вид имела не виноватый, а напротив, чрезвычайно довольный. «Я царица мира, где моя морковка?» – таково было выражение еще недавно кроткой морды.

Достал кролика из клетки, погладил, прижал к сердцу, поцеловал в макушку. Сказал:

– Похоже, ты ко мне уже привыкла.

И пропищал в ответ:

– Это что за телячьи нежности с утра пораньше? Жрать давай!

Быть счастливым дураком легко и приятно. Но превратиться в такового практически невозможно. Мало кому настолько везет.

В таком состоянии и пребывал до самого сеанса связи с Рут. Только в самый последний момент забеспокоился: мне-то самому сейчас кажется, что это был удивительный, совершенно необъяснимый сон. Или даже не сон, а что-то вроде чудесного видения. А со стороны наверное бред собачий, ничего интересного. Может, еще и неприятно станет, что приснилась кому-то за мытьем посуды. Нет чтобы прекрасной принцессой в заоблачном замке!

Но все равно решил рассказать. Благо из-за плохой связи довольствовались письменными сообщениями, а так объясняться гораздо легче, чем вслух. Есть время обдумать каждую фразу. И выражения лица не видно, и голос не дрожит. И вообще.

На каждую реплику Рут отвечала: «Ничего себе!» А в финале призналась: «Представляешь, мне снилось ровно то же самое. Один в один. Полночи мыла дома посуду и трепалась с тобой. Дословно всего не припомню, но примерно о том же. По крайней мере, сумасшедший дом на окраине Буэнос-Айреса определенно упоминался, я еще Данку только что допрашивала, где тут ближайший, посмеялись».

Написал: «Ты извини, пожалуйста, что оставил столько грязной посуды. В первый раз просто спать очень хотел, а вчера нарочно не помыл, чтобы проверить, станет она опять чистой или нет. А выходит, тебя загрузил – каким-то идиотским мистическим способом».

«Ничего страшного, – ответила Рут. – Мытье посуды – единственная домашняя работа, которая меня не бесит. Даже, наоборот, успокаивает. И руки можно погреть».

Собравшись с духом, спросил: «Слушай, а что вообще происходит?» – совершенно не представляя, как можно ответить на этот вопрос.

«Понятия не имею. Но надеюсь, оно продолжит происходить, – написала Рут. – Ужасно это все интересно!»

«Да не то слово».

Вот именно, не то слово. Совсем не то. Но тоже хорошее.

До вечера бродил по городу, ничего толком не замечая, не думая ни о чем, почти не осознавая, что происходит; потом, уже дома здорово удивился, обнаружив, что, оказывается, успел нарисовать несколько десятков человеческих лиц – поспешные неловкие наброски, да еще и в линованном блокноте, вот дурак. Впрочем, какая разница, эти рисунки имеют разве что этнографическую ценность, да и то очень условную, в рамках давным-давно придуманной игры с самим собой. А теперь началась какая-то другая игра, совершенно непонятная, но захватывающая. И такая азартная! Уж очень высоки ставки, даже если никаких ставок нет вовсе, даже если сам их нафантазировал, даже если фраза Рут «Надеюсь, оно продолжит происходить» продиктована только вежливостью, или, например, любопытством, сама же сказала: «Интересно», – и это вовсе не означает, что… Да просто вообще ничего не означает. Все равно ставки высоки, как небо, до которого, если верить надписи в кафе, куда случайно забрел и остался обедать, двенадцать километров; получается, небо в тысячу раз ближе, чем чертов Буэнос-Айрес, где сейчас пьет горький черный кофе маленькая рыжая Рут. Даже чуть больше, чем в тысячу, в тысячу с хвостиком – кроличьим, конечно, чьим же еще.

– Все это хорошо, но ты с недопустимым легкомыслием относишься к обязанности резать для меня яблоки, – насмешливо сказала кролик Лена.

Ну, то есть сам, конечно, сказал, вернее, пропищал, для смеху. Но был совершенно уверен, что озвучивает Ленины мысли. Не так уж сложно было их угадать. А смягчить ее недовольство еще проще.

Пиццу на этот раз не пек, разогрел и доел остатки предыдущих кулинарных экспериментов. Немного прибрал квартиру. Не любил заниматься уборкой, но не мог допустить, чтобы Рут приснился бардак, который он уже успел развести при активном участии Лены. Крольчиха устала прикидываться тихим ангелом и, будучи выпущена на свободу, быстренько раскидала все, до чего успела дотянуться, включая книги, тапки и сложенные в плетеную корзину овощи, отличный вышел натюрморт. Но Рут его лучше не показывать.

Ждал ночи, как давно ничего не ждал. И одновременно очень боялся. Чего именно – бог весть. Что Рут не появится в кухне? Или что она все-таки появится, и тогда окончательно станет ясно, что мы оба сошли с ума? Или не оба, а только я? Или только она? Вот это, кстати, было бы обидно. Общее безумие объединяет, как необходимость вместе выживать на неизвестной планете, воздух которой, вроде бы, вполне подходит для дыхания, но на этом хорошие новости для нас заканчиваются. Или нет?

Или нет.

Сказал Лене:

– Мне с самого начала следовало заподозрить неладное. Если в деле фигурирует белый кролик, можешь начинать писать прощальное письмо своей голове. Но заметь, я ни на что не жалуюсь.

– Еще бы ты жаловался, – пропищала крольчиха.

Ну, то есть не она, конечно. Сам пропищал. Все сам. И уснул тоже сам. В смысле один-одинешенек. Зато проснулся от шума воды и яркого света, как вчера. И Рут снова была здесь, в пижаме с медвежатами, маленькая, рыжая, растрепанная, немного хмурая спросонок, такая знакомая, настолько привычная, родная, своя, словно вместе росли, или хотя бы снились друг другу с детства – вот как сейчас.

– Очень мило, что ты оставил в раковине всего одну чайную чашку, – сказала Рут. – Но это не облегчило мою участь. Скорее наоборот. Я эту чертову чашку уже несколько минут тру, никак не могу ни домыть, ни просто отставить в сторону. Что, в целом, успокаивает. Нормальный такой себе сон, из разряда особо дурацких. Впрочем, теперь появился ты, и это отлично. Есть кому пожаловаться, что у нас тут сейчас зима – несложно было догадаться заранее, но я, конечно же, не догадалась, взяла с собой полный чемодан футболок и сарафанов, а здесь плюс одиннадцать, лютый аргентинский август, для них все равно что февраль, а больше всего это похоже на наш виленский октябрь, который как раз наступит, когда я вернусь домой. Данкины свитера мне велики, но ничего не поделаешь, хожу, надев один на другой и закатав рукава, такая смешная короткая толстая тумбочка, видел бы ты! Зато нынче побывала в квартале Палермо искала там дом Борхеса; как ни странно, нашла. Познакомилась в соседнем баре с прекрасной безумной англичанкой, она уже несколько лет тут живет. Узнала от нее имена двух главных местных ветров: юго-западный Памперо и юго-восточный Судестада, мальчик и девочка; уверена, что у них роман, и они счастливы вместе, хотя дуют, конечно, по очереди. Я сейчас очень лирически настроена, вот и выдумываю всякую чушь. Зато могу хвастаться, что в Буэнос-Айресе у меня уже целых четыре друга: два ветра, англичанка и Борхес. Но мне все равно мало. Я по тебе скучаю, представляешь? Гуляла сегодня, глазела по сторонам и думала: «Вот бы показать это Эду»… Ох, прости! Ты просил не сокращать твое имя, я помню. Но я не нарочно. Оно само!

Сказал:

– И черт с ним. Я так рад, что ты по мне скучаешь! На таких условиях можешь сократить меня хоть до одной буквы Э.

– Похоже, к тому все равно идет, – усмехнулась Рут. – Но учти, если завтра выяснится, что ты снова помнишь, как я мыла посуду на кухне, и этот наш разговор, я буду все отрицать. Неловко наяву признаваться почти незнакомому человеку, что соскучилась. А во сне само вырвалось. И почему-то нормально. Как будто так и надо. Такой уж дурацкий сон.

– Отличный сон. Но договорились, наяву я тоже сделаю вид, будто ничего такого не слышал. И сам не стану говорить, что счастлив тут, как последний дурак – просто от того, что живу в твоем доме, хожу по твоему городу, кормлю твоего кролика, и вдруг выясняю, что у тебя полотенца такого же цвета, как мои, и простыни, и Моцарт…

– Мой Моцарт такого же цвета, как твой?

Смеялись совсем как наяву. Только Рут при этом продолжала терзать чашку. Похоже, действительно не могла перестать ее мыть.

Добавил, досмеявшись:

– И письма я тебе наяву не отправлю. Потому что письма – это уже совсем страшный компромат на меня. Взрослые люди такого друг другу не пишут. А я уже штук восемь накатал.

– Нет уж, письма пожалуйста, отправь, – строго сказала Рут. – Потому что, во-первых, все равно проговорился. А во вторых, я же действительно скучаю. Зря, что ли, ты снишься мне каждую ночь?

Молчал, совершенно потрясенный тем, как складывается их разговор. В такой ситуации уже все равно, кто кому снится. И как это вообще возможно. И кто сошел с ума, вернее, кто сошел с ума первым. Потому что теперь-то, пожалуй, оба. И, господи, как же это хорошо.

– Слушай, – сказала Рут, – я тебя особо не расспрашивала, хотя ужасно хотела. Но наяву казалось бестактным лезть в чужие дела, я так не могу. Но сейчас-то можно, а даже если нельзя, все равно спрошу: а чего тебя вообще понесло в Вильнюс? Да еще на целых два месяца. Какие у тебя здесь дела?

– Абсолютно никаких. То есть, одно дело теперь есть: присматривать за твоим кроликом. Но это все.

– Ты приехал в Вильнюс, потому что захотел возиться с чужим кроликом? Я правильно тебя поняла? А не проще было завести своего?

– Не совсем так. Я приехал в Вильнюс потому, что здесь нашлось бесплатное жилье на достаточно долгий срок. Ну, просто твое объявление первым на глаза попалось. А мне было почти все равно, куда, лишь бы поехать. Лишь бы начать.

– Начать – что?

– Новую жизнь. Такую, как всегда хотелось. Переезжать из города в город, задерживаться где-то на месяц, где-то на полгода, как пойдет, чтобы не туристом по достопримечательностям проскакать, а пожить по-настоящему, втянуться в городской ритм, обзавестись привычками и предпочтениями, с кем-то познакомиться, что-то начать понимать, а потом – рррррраз! – и дальше. Еще куда-нибудь. Вообще-то для такой жизни надо быть богачом. Но я, как и ты, грабить банки не умею. Бонни и Клайда из нас не выйдет, это я уже понял. Но может оно и неплохо?

– Переезжать из города в город, – зачарованно повторила Рут. – Менять одну жизнь на другую, не всерьез, понарошку, как будто у тебя их много-много, как платьев в шкафу модницы, самого долгого лета не хватит, чтобы выгулять все, но можно хотя бы просто покрутиться перед зеркалом. Слушай, как же я тебя понимаю! Сама когда-то мечтала так жить. Перепробовать побольше разных судеб или хотя бы только разных городов и стран, и везде представляться разными именами, просто так, от жадности, чтобы примерить на себя все, сколько успею. Но знала, что не решусь. И организовать не сумею. И деньги – хоть сколько-то совершенно необходимо. Откуда, скажи на милость, их брать? Но ты, получается, все же решился. Вот объясни мне, разумной трусихе, как?!

Сказал:

– Знала бы ты, сколько лет я не решался. Жил, как нормальный человек, каждый день ходил на работу, два раза в год брал отпуск, уезжал куда-нибудь на край света, и это было настоящее счастье, только слишком быстротечное – ну уж какое есть. А все остальное время я – отдельно, а мои мечты о вечных странствиях – отдельно, ясно же, что невозможно, так не бывает, люди так не живут, кроме, разве что, нескольких сотен эксцентричных богачей, но одним из них мне не стать, даже если мою прекрасную зарплату завтра увеличат еще втрое. Но, в общем, и так все неплохо, – говорил я себе, оглядываясь по сторонам, сравнивая себя с другими, и был по-своему прав. Так бы и жил до сих пор, если бы не заболел. Одно время думал, что не выберусь, но как видишь, выбрался, даже без серьезных последствий, не хмурься, забудь, не о чем тут говорить. Просто пока выбирался, у меня появилось время как следует подумать. Спросить себя, что именно так сильно боюсь потерять сейчас. И оказалось – возможности. Сотни тысяч нереализованных возможностей, одна другой слаще. Понятно, что до всех мне не дотянуться, ни одной самой долгой человеческой жизни на это не хватит. Но с чего-то можно начать. Я спрашивал себя: «Чего ты хочешь больше всего на свете?» И отвечал. Целыми днями только тем и занимался, что отвечал себе на этот вопрос. Больничная скука и слоняющаяся по коридорам смерть, о которой никогда точно не знаешь, за кем она сегодня пришла, отличные исповедники. Кого угодно заставят посмотреть в лицо некоторым фактам о себе. А когда я вышел из больницы, практически новорожденный, растерянно озирающийся по сторонам, оказалось, что моя прежняя жизнь уже благополучно рухнула – сама, без моих усилий. На работе мне нашли замену, девушка успела не только закрутить новый роман, но и выскочить замуж, друзья – не то чтобы отвернулись, даже помогали, чем могли, но им было скучно со мной больным и совсем не о чем говорить с выздоровевшим, а мне – с ними, я все-таки сильно изменился за это время, и общего контекста у нас не стало, это тоже важно, может быть, вообще важнее всего… На самом деле я мог быстренько отстроить на этих руинах новую жизнь, точную копию старой. С моим резюме и знакомствами совсем несложно найти работу, а все остальное наросло бы само собой: девушки, друзья, прежние или новые, какая разница, отпуск на тропических островах, квартира – если не та же самая, то примерно такая же; год спустя я, чего доброго, решил бы, что жизнь наладилась, выдохнул и снова принялся бы мечтать о чем-нибудь прекрасном и даже вполне возможном – для других, не для меня. Но я сказал себе: «Стоп». Подсчитал остатки финансов, окончательно понял, что богатым бездельником мне, увы, не бывать, зато если путешествовать, скажем, автобусами и находить недорогое, а еще лучше бесплатное жилье, моих запасов хватит на пару-тройку очень счастливых лет. По крайней мере, таких, как я хотел. А там – поглядим.

– Ну ты даешь, – вздохнула Рут. – Не думала, что ты такой храбрый.

– И глупый.

– Не без того. Но такой глупости поди еще научись. Слушай, как же я рада, что ты нашел мое объявление!

– А я-то как рад. Совершенно не собирался ехать в Вильнюс. В моих мечтах фигурировали Париж, Барселона, Венеция – список настолько предсказуем, что можешь продолжить сама. И тут вдруг: «Требуется компаньон для белого кролика». Я так и сел. Сперва написал из чистого любопытства, потом ходил, думал, говорил себе: «Какая разница, с чего начинать, лишь бы поскорей, пока голова не заработала в нормальном режиме и не прикрыла проект». И вдруг как-то неожиданно выяснилось, что я уже приехал и стучу в твою дверь. И с этого момента все пошло совершенно не по плану. Поди такое запланируй. Я тут у тебя как-то внезапно обнаружил, что мне все еще довольно мало лет. И я снова ни черта не знаю о мире, в котором мы живем. Зато у меня определенно есть сердце, большое-пребольшое, едва помещается в груди. И куча времени впереди – в любом случае, сколько бы его ни осталось, потому что теперь даже всего один день – это невероятно много, как целая жизнь. Не могу объяснить, почему так. Ай, неважно. Я сейчас вообще ничего не могу объяснить. Но оно все равно происходит, а это главное.

– Знаешь что? – сказала Рут. – Если завтра ты опять будешь все помнить, можешь не делать вид, будто никакого разговора не было. И я не стану. Потому что разговор был. Для меня это важно. Сон, не сон – да хоть галлюцинация. Все равно глупо было бы от него отказываться. Хоть и чокнуться можно, если хоть на минуту задуматься о сопутствующих обстоятельствах.

– Я вчера вечером решил, что все дело в белом кролике. Как только в истории появляется белый кролик, разум может подавать в отставку. Ему же будет спокойнее.

– В белом кролике? – переспросила Рут. – Слуууушай! Ну конечно. Сразу могла бы догадаться. А ну-ка скажи, что сейчас делает Лена?

– Дрыхнет в клетке без задних ног.

– А ты попробуй ее разбудить… Нет, погоди секунду. Послушай. Если я исчезну, как только Лена проснется, значит я угадала. Тогда выходи в скайп прямо сейчас. Я тебе все объясню. А потом пойду сдаваться в сумасшедший дом.

Сказал растерянно:

– Ладно.

И полез в клетку за Леной. Очень медленно и осторожно. Трудно разбудить кролика, не испугав.

К счастью, кролик Лена была не из пугливых. Даже не вздрогнула, когда Эдгар ее погладил. Моргнула и принялась обнюхивать его ладонь, доверчиво положив на нее передние лапы.

Сказал:

– Я молодец. Очень аккуратно ее разбудил. Достать? Хочешь поздороваться?

Но ему никто не ответил. Рут действительно исчезла. И кран на этот раз за собой закрыла. И чашку оставила в мойке – ослепительно чистую, глазам больно.

Подумал: «Ну надо же, а». И пошел включать компьютер, как договорились.

Рут уже ждала его в скайпе. Даже успела написать: «Ну и где же ты?» Такая нетерпеливая.

Спросил: «Слушай, все было, да?»

Дурацкий, конечно, вопрос – это если вне контекста. Зато с ним – в самый раз.

«Было, – ответила она. – Более того, я тебе сейчас расскажу, что именно было. Обхохочешься. Хочу это видеть. Попробую позвонить. По ночам тут вроде нормально все работает».

Когда Рут появилась на экране, стало ясно, что пижама с медвежатами по-прежнему на ней. Не то доказательство, не то просто совпадение, поди разбери. Но безусловно добрый знак.

– У нас еще детское время, – сказала она. – Чуть-чуть за полночь. Я тут очень рано ложусь и встаю, а дома была такая сова! Но джетлаг творит чудеса. Сейчас быстренько расскажу тебе про Лену и пойду спать дальше. Просто до завтра откладывать не хочу. Завтра проснусь с ясной головой, подумаю: «Что за глупости», – и не стану ничего тебе рассказывать. А это будет нечестно.

Молча кивнул, подбадривая ее. Дескать, что там про Лену?

– Штука в том, что это я ей приснилась, – сказала Рут.

– Что? Ты? Кому?

Так растерялся, что задал, как минимум, два лишних вопроса. Вполне можно было ограничиться одним «Чтооооо?!»

– Я. Приснилась. Кролику. Лене.

Рут говорила громко и четко, практически по слогам. По некоторым косвенным признакам Эдгар догадывался, что у него по-дурацки распахнулся рот. Но ничего не мог с этим поделать.

– Ну что ты теперь смотришь на меня как на чокнутую, – вздохнула Рут. – Я-то, конечно, чокнутая, не вопрос. Но сейчас дело говорю. С Леной все, видишь ли, очень непросто.

– Ну да. Она же белый кролик.

Наконец-то справился с непокорным ртом, сложил его в более-менее убедительную улыбку.

– Ты сперва дослушай. С Леной у нас было вот что. Когда я принесла ее в дом, поселила в своей спальне – ну, чтобы всегда была под присмотром. И все у нас шло хорошо. Только я время от времени просыпалась посреди цветущего луга. Такой, знаешь, совершенно идеальный луг, залитый солнцем, заросший свежайшей молодой травой, и дождь явно недавно прошел, и земляника поспела. Я думала – какой хороший сон – и спала себе дальше. Не брала в голову. Да и кто бы на моем месте стал? А что у меня в волосах то и дело застревала трава, ничего удивительного – если учесть, что я постоянно собираю ее для кролика. Потом я купила большую клетку и поставила ее в кухне. Лена к тому времени уже вполне обжилась, я решила, можно оставлять ее на ночь одну. И какое-то время ничего особенного не происходило. Ровно до тех пор, пока я не стала спешно дописывать диссертацию. Штука в том, что когда я напряженно работаю, я начинаю много курить. Помогает сосредоточиться; впрочем, неважно. Важно, что из-за этого мне пришлось устроить рабочее место на кухне. Это единственное помещение в доме, где можно курить, потому что там отличная вытяжка, ну и вообще, кухня есть кухня, там должно быть можно все.

– Точно.

– Рада, что ты тоже так думаешь, – зевнула Рут. – Обидно было бы не сойтись с тобой в одном из самых главных вопросов бытия.

– Вот и я обрадовался. Извини, что перебил.

– Ничего. Я сейчас как танк, меня с толку не собьешь. Потому что твердо решила: пока не закончу, спать не пойду. Мощная мотивация! Так вот, стала я работать на кухне. И Лена рядышком в клетке возится. Похрустит-похрустит и засыпает. И вот тогда этот прекрасный райский луг стал мерещиться мне наяву. Я сперва испугалась – ни фига себе заработалась до галлюцинаций! А ведь, можно сказать, только начала, что дальше-то будет? Да, так вот. Что особенно интересно. Я, как типичная тревожная мамаша, чуть что не так, хватаю кролика на руки, чтобы защитить от всех напастей. И тогда тоже лезла за ней в клетку, хотя глупо, конечно, защищать зверька от собственных галлюцинаций. Но моими действиями руководил не разум, а дремучий инстинкт. Зато когда я брала Лену на руки, видения тут же рассеивались. Я переводила дух, а она сонно моргала и барабанила лапами по моему животу – дескать, оставь меня в покое, дай поспать! Так что какое-то время я была свято уверена, что галлюцинирую от переутомления, и только прикосновение к чудодейственному кролику Лене возвращает мне разум. Но дело, конечно, было не в этом. А в том, что я ее бужу. Это пришло мне в голову гораздо позже. Причем даже не тогда, когда по утрам я выметала из кухни увядшие листья и сухие цветы. А когда у меня остался ночевать приятель. Я постелила ему на кухне, а поутру выслушивала восторженный рассказ о том, как сладко у меня спится. И какой замечательный сон он тут увидел, чудесный цветущий луг, омытый недавним дождем и освещенный солнцем. Соображаешь?

– Ты поняла, что этот луг мерещился не тебе, а кролику?

– Ну как – «поняла». Скорее просто заподозрила. Звучит как бред собачий, особенно если вслух говорить. Кролику вполне может присниться все что угодно, но каким образом ее сны становятся видны всем остальным? А все равно, почему бы не проверить. И я проверила. Перетащила клетку в спальню и спокойно дописала диссертацию без единой галлюцинации. А клетку потом вернула на место. Решила, что больше ничего не хочу знать о снах моего кролика. И так твердо решила, что выбросила из головы все эти глупости – до сегодняшнего дня.

– Но, кстати, цветущий луг мне пока ни разу не примерещился.

– А кто сказал, что кролику все время должен сниться один и тот же сон? – усмехнулась Рут. – Время шло, концепция в ее маленькой голове сменилась; возможно, неоднократно. А тут еще я уехала. Что бы там ни говорили зоологи, а я совершенно уверена, что Лена по мне скучает. И поэтому ей снится, как я мою посуду. Я уже давно заметила, что ей нравится шум воды. Я часто мыла посуду по вечерам, перед тем, как пойти спать. И Лена всегда просила, чтобы ее выпустили из клетки, подходила поближе к мойке, сидела смирно и слушала, как меломан на концерте. Видимо именно так она теперь представляет себе рай: за окном ночь, в кухне горит свет, журчит вода, я мою посуду.

– Но ты же была совершенно настоящая! А не какая-нибудь галлюцинация.

– Откуда ты знаешь? Ты же меня не трогал. А разговаривать можно и с галлюцинацией. Многие так делают, я читала.

– Но ты же все помнишь, как будто действительно здесь была. И в скайп сейчас вышла, потому что мы договорились… – погоди, получается, мы сейчас разговариваем, потому что договорились об этом в кроличьем сне? Ох.

– Получается, – вздохнула Рут. – И я тоже не понимаю, почему так получается. Может быть, штука в том, что я сама в это время спала? И каким-то образом, была «на связи»? Ну, как будто включила телефон, хочешь – звони. А когда я бодрствую, Лене снится что-нибудь другое. Или вообще ничего. Можно же какое-то время спать без сновидений. Медленная фаза… или, наоборот, быстрая? Ни черта не помню о них; впрочем, неважно. Звучит-то в любом случае совершенно чудовищно.

Согласился:

– Чудовищно. Тем не менее, если ты сейчас ложишься спать еще до полуночи, все совпадает. Когда ты мыла посуду, у нас было как раз около пяти утра. И Лена действительно дрыхла. Твоя версия кажется мне все более разумной. Именно «разумной», прикинь! Приятно сходить с ума в хорошей компании.

– Рада, что тебе нравится. Потому что, подозреваю, именно этим нам с тобой предстоит заниматься в ближайшее время. Знаешь что? Пойду-ка я спать дальше. Завтра еще наговоримся. А посуду лучше больше не мой. Всего одна чашка, как сегодня – это был практически кошмар. Никакого разнообразия!

Сказал, глядя ей вслед, вернее, в потемневший экран:

– По крайней мере, ясно одно: спать я теперь буду только на кухне. Пока не вернешься. А там поглядим.