Время любить

- Ты? - спросил и ответил Китаев.

Некоторое время они стояли молча, потом Китаев сказал:

- Я же прострелил тебе челюсть. А Дорохов добил тебя.

- Я тоже так думал, - криво ухмыльнулся Бекхан, - лет пять над всем этим думал, но они опять что-то уже изменили, - и он удовлетворенно погладил себя по небритой, но совершенно здоровой щеке.

- Значит, все-таки она работает.

- Работает. Еще как работает. Но сейчас работать перестанет. - Бекхан уверенно двинулся на Китаева.

- Ничего, мы клин клином вышибем, - поднял над собой табурет Китаев.

- Послушай, - на минуту замер Бекхан, - неужели тебе нравится умирать несколько раз? Этот конструктор влез в святая святых! Он зубилом пытается править скрижали Аллаха! Пусть останется там, куда сунул свой нос! Или ты хочешь умирать еще и еще раз?

- А мы пьем не меньше трех, а умирать за други своя можно и больше. У нас только многоженство не поощряется и предательство. А умирать нам религия не запрещает.

- Нам тоже! - с этими словами Бекхан попытался прыгнуть под руку Китаева, но та с треском опустилась на его спину. Стянутый стальными уголками табурет не разлетелся, и потому удар получился страшный. Бекхан упал на четвереньки, но тут же получил ногой в челюсть и отлетел обратно к двери, в которую недавно вошел. Нож по-прежнему оставался у него в руках. Хотел было его метнуть, но почувствовал неподходящую для этого легкость хлебореза.

Китаев продолжал стоять над ним с табуретом в руке.

- Еще? - спросил он.

- Шакал, - выругался Бекхан.

- Ну на медведя я бы еще согласился, а шакал - это по вашей части.

Превозмогая боль и ненужную в бою слепую злобу, Бекхан сделал еще один бросок. Этот оказался более удачным, ему удалось ввести противника в заблуждение своей напускной слабостью. Ох, и доверчивые эти русские. Как дети. Нижней атаки Китаев не ожидал, табуретка опустилась на пол, пробив застарелый линолеум, а нож воткнулся в его голень. Другой рукой Бекхан попытался схватить Китаева за горло. Но это ему не удалось. Вскрикнув от боли, Анатолий резко отпрянул назад и здоровой ногой успел-таки оттолкнуть Бекхана в грудь. Теперь оба они сидели на полу, готовые в любой момент броситься друг на друга. Но момент был не любой, момент был особенный.

В воздухе вдруг запахло озоном, как после сильной грозы, и на полу появились еще две фигуры. В той, что лежала в обнимку с карабином, Анатолий узнал своего командира. Рядом стоял с пультом в руках Кошкин с видом заклинателя змей. Бекхан на эту картину выругался то ли по-арабски, то ли по-чеченски.

- Ничего себе - война! - изумился Дорохов.

- Вот, значит, за кем ты ходил в этот раз? - сказал Бекхан. - А брата моего вы, конечно, убили. В спину, наверное.

- Это по вашей части, в спину, - спокойно ответил Дорохов.

- Если снайпер твой брат, то он остался жив. Теперь все зависит от него, - тяжело вздохнул Кошкин и опустился на второй табурет, который Китаев не успел сделать оружием. - Я просто вернул того, кто не должен был там оставаться. Другой вопрос, откуда ты обо всем узнал?

* * *

Оставшись один в наступающем сумраке рассвета, который смешивался с моросящей взвесью невысокого дождя, Алейхан не мог заставить себя встать на ноги и выбрать путь: или подальше отсюда, как советовал русский, или наоборот - метнуться к дому, вывести братьев. А если ничего не будет, и тогда Алейхана объявят трусом, которому приснился страшный сон, и он, как ребенок, испугался? Может, действительно это было видение? И пока он беседовал тут с тенями, выпущенными Маликом из ада в наказание Алейхану, разведка федералов прошла мимо, а сейчас жди налета?

Ответы на вопросы посыпались мелкими шагами по дороге. Русские уже окружали дом, вот-вот полетят в окна гранаты. Больше у Алейхана не оставалось времени, и он, не выбирая цели, выстрелил в окно так, чтобы пуля, пробив лампочку, ушла в мягкую штукатурку потолка. И тут же, будто сшивая пространство огненными нитями, полетели со всех сторон и во все стороны трассеры.

- Желторотики, мать вашу! - выругался командир, приняв выстрел Алейхана за выстрел кого-то из своих солдат.

Страшный сон Алейхана продолжался. Он видел, как выскочил на крыльцо отважный Рагиб, но даже не успел выстрелить, рассеченный пополам длинной очередью из РПК. Потом услышал голос брата, который пытался перекричать сбивчивый стрекот смерти.

- Не стреляйте, у нас пленные! Или вы их убьете, или мы кинем вам их головы! Не стреляйте! Пленные!

Русский командир тоже стал кричать, чтобы солдаты прекратили огонь. Минуты через три все стихло.

- Эй! - крикнул Дорохов. - Моя бабушка говорила: полонен вскликнет, а убит - никогда.

- Умная бабушка, - ответил Бекхан, - слушай своих поросят!

- Ефрейтор Ермоленко, хозяйственный взвод комендантской роты!

- Сержант Андросов!

С минуту Дорохов молчал, вспоминая, что еще говорила его бабушка в таких случаях, и вспомнил-таки!

- Бабушка предупреждала: не верь чужим речам, а верь своим очам! Да и приговаривала: не доглядишь оком, доплатишь боком!

- Скажи твоей бабушке, чтобы очки одела, а щенкам своим скажи, чтобы стрелять или ползать не вздумали. Я их сейчас на крыльцо выведу, если что - дырок в них будет, как звезд в небе.

- Сегодня облачно, звезд не было, - буркнул Дорохов.

- Я вывожу их!

На крыльцо вытолкнули двух идиотов. Во всяком случае, один точно был идиот, он улыбался, как блаженный. Обкуренный, что ли?

- Спереди любил бы, сзади убил бы, - вспомнил еще одну поговорку Василий Данилович.

- Ну что, посмотрел? Как товар? - Бекхан стоял за спиной у пленных. Карты были в его руках. Снайпера у Дорохова не было.

- Моя бабушка говорила: на торгу два дурака: один дешево дает, другой дорого просит.

- Скажи бабушке, что пару этих внучат я отдам за возможность уйти! И еще: ты скажешь мне, кто нас предал?

- На первое, может, и сговоримся, все равно я тебя в горах достану, вот-вот вертушки будут, а второму ты просто не поверишь.

- Думай быстрее, я тут вашего усиления ждать не собираюсь. Могу и по частям их тебе продать. Так что давай машину - «таблетки» или штабного уазика хватит. Одного я тебе здесь как аванс оставлю, второй поедет со мной. На десятом километре подберешь.

- А откуда мне знать, что ты мне его там по частям не оставишь?

- А ниоткуда. Но я тебе Аллахом клянусь!

- Слышал я ваши клятвы. Для тебя ж это, как бездомной собаке кость пообещать. Да и бабушка сказывала: много обещателей, да мало исполнителей. Ты мне тут своего одного оставь, а я его на десятый километр привезу.

Некоторое время Бекхан молчал. Он едва сдерживал злобу, и холодная взвесь мелкого дождя освежала его раскаленный лоб.

- Ты уже убил моего человека, не тебе ставить условия.

- А что мне было делать? Встречать его на крыльце хлебом-солью?

Эти слова несколько успокоили Бекхана. Если бы русские убили или захватили Алейхана, то майор из кустов непременно похвастался бы этим. Значит, надо принимать их условия игры. Пусть они думают, как им хочется, а Бекхан будет делать, как ему нужно.

- Тогда пусть зоркое око Аллаха следит, чтобы неверные не обманули его воинов, - и добавил еще что-то на чеченском.

Фраза эта была адресована Алейхану, но Дорохов понял ее по-своему.

- Даю честное офицерское слово, что с твоим человеком ничего не случится. Если только ты моего солдатика не изувечишь до десятого километра.

- Подгоняй машину, - скомандовал Бекхан.

Теперь Алейхан лежал, уткнувшись лицом в мокрую зелень. В первый раз в жизни ему не хотелось стрелять. Он не мог объяснить этого себе сам. Всю жизнь он мечтал стать воином, прославиться во имя Аллаха, но русский заставил его усомниться: а нужна ли Аллаху проливаемая кровь? Жаль, не успел спросить в ответ: а нужна ли проливаемая кровь Исе-Иисусу, Который Сам принял муки от жестоких людей? Нет, глупая все-таки вера у русских. Кто ж будет уважать Бога, Которого убили позорной смертью? Как можно спасти всех, принимая муки и смерть? Потом вдруг осенило: а в бою можно! Остался прикрывать отход своих товарищей, и умирай сколько влезет. Но Бог - не воин! Он за одно желание распять Его должен был сжечь всю землю! И осекся, вспомнив слова русского: Алейхан за Бога решает? И сник, ответа не было. Книг не читал, больше дрался и стрелять учился. Алейхан вспомнил, что сказал ему Даман, когда он пришел к нему в дом с новым оружием. Покрасоваться, конечно, пришел, но Даман словно и не заметил, тяпку точил и, будто к тяпке обращаясь, сказал: «Убивать умеет каждый, но никто из людей не умеет воскрешать. Даже пророк не мог этого. Он всегда говорил, что он смертный и не совершает чудес. Грабить и убивать научиться легко, труднее научиться молиться и строить». «Я буду защищать родину!» - гордо ответил ему Алейхан, хотел сделать это с презрением, но сдержался: во-первых, это отец его любимой, во-вторых, он умеет воевать, он герой. «Ты же герой, Даман?» - позволил себе только напомнить. «Да, я ношу звание героя несуществующей страны. Герой Советского Союза... - он горько покачал головой, точно сам над собой смеялся. - Нет больше такой страны, Алейхан. И никто не успел ее защитить, потому что враги были внутри. В самом сердце были враги. И у каждого человека внутри есть враг. И если ты пустишь его в свое сердце, то для Аллаха ты потерянный человек. Враг будет управлять тобой». Больше ничего не сказал Алейхану рано поседевший Даман. Старший брат, выслушав рассказ Алейхана, отмахнулся: да у него Аллах за то, что стрелял в братьев-мусульман, отнял разум! Не слушай его! Он вообще еще жив, потому что сам Джохар велел его не трогать. Почему? Одному Аллаху известно...

Из разговоров на родном языке Алейхан понял, что Бекхан оставляет русским самого молодого и немного трусливого Усмана. Русские вроде не юлили, подогнали «таблетку» из хозвзвода, за рулем тот самый прапорщик, которого ждали для обмена. Пора было уходить, но Алейхан хотел дождаться, когда брат благополучно сядет в машину и они отъедут хотя бы на километр.

* * *

Китаев, услышав выстрелы, остановил отделение. Минуту он колебался, но потом дал команду: все в зеленку, рассредоточиться и на цырлах в обратном направлении! Старцев подождет. В конце концов, тут форс-мажорные обстоятельства. Не преминул еще удивиться: как им удалось не нарваться на засаду каких-то четверть часа назад? С досадой глянул наверх - светало. Небо, похожее на кусок грязного пенопласта, давило на бреющем полете, и не дождь даже, а конденсат какой-то летел с него, точно каждую каплю дробили на миллионы частиц.

Прошло еще минуты две, когда по дороге, подпрыгивая на ухабах, проскочил неуклюжий уазик. Китаев узнал его, это была машина из обеспечения полка. Тут же выглянул из-за соседнего куста снайпер Назиров, шепотом доложил:

- Чехи в машине, но я без приказа стрелять не стал. Да еще сержант там сидел. Со склада. Я раньше его видел.

Старлей кивнул. Выходит, Данилыч нащупал их в каком-то доме уже после зачистки, но у них были пленные, и они договорились на обмен. В дивизии, конечно, по головке не погладят, но у войны свои правила. Стоит ли возвращаться обратно? А вдруг еще что? Китаев махнул бойцам: двигаемся в расположение батальона. Смотреть в оба!

Уже на подходе услышали голоса своих, традиционный мат сержантов. Пролетел штабной уазик, прохрипел следом БТР. Китаев уже хотел было дать команду выходить на дорогу, чтоб свои с перепугу не подстрелили, но вышел на небольшую поляну и замер. В центре ее стоял на коленях молодой парень и совершал намаз. Рядом лежала СВД с несколькими зарубками на прикладе. Увидев Китаева, он даже не попытался к ней потянуться. Что он, на мине сидит? Ловушка какая-нибудь? Взгляд чеченца был спокоен, словно к нему вышел не враг, а ежик какой-нибудь. Узкое лицо было бледным и возвышенно-задумчивым, жидкая бородка едва прикрывала щеки и подбородок. Китаев передернул затвор и сел напротив.

- Я не стал в тебя стрелять, как просил меня русский инженер. Он сказал, если я не выстрелю, то и в меня не станут стрелять.

- Логично, но не обязательно, - ответил Китаев. - Ваших же отпустили? Почему остался?

- Не знаю. Я воюю давно, но, мне кажется, так может продолжаться целую жизнь. Я мог бы тебя убить сегодня два раза: первый раз, когда ты шел туда; второй - когда ты возвращался обратно. Я спрашивал у Аллаха, что мне делать, но Он не ответил. Он хочет, чтобы я понял это сам.

Китаев вдруг увидел и поверил, что перед ним действительно не воин. Он закусил губу, раздумывая, как ему поступить в такой ситуации. На поляну выкатился вездесущий Назиров с винтовкой наперевес. Хотел что-то спросить, но Китаев отрезал:

- Все нормально, дуйте к нашим, идешь за старшего. Если от майора Дорохова команд не было, возвращаемся к выполнению задания и бегом к Старцеву. Я догоню.

Раскосый снайпер пожал плечами: наше дело выполнять, и также бесшумно исчез в мокрой зелени.

Русский старлей и двадцатилетний чеченец смотрели друг на друга. Глаз никто не отводил, и думали они об одном и том же: кто или что заставляет их убивать друг друга? Мутно-серый рассвет, такой же нелепый и грязный, как и вся эта война, плыл над их головами.

- Так ты говоришь, появился русский инженер и?..

- Он предсказал, каким будет этот бой. Я не выстрелил в тебя, когда ты шел со своими солдатами по дороге. Потом он исчез. Растворился и воздухе, как джинн. С ним был еще один. Он тоже исчез.

- Фантастика какая-то. Откуда ты знаешь, что он инженер?

- Я сам убил его. Они ставили новую вышку...

- А ты решил, что лучше жить без электричества?

- Он часто приходит ко мне. Это был единственный человек, которого я убил не в бою.

- Тогда зачем?

- Брат приказал.

- А если бы брат приказал стрелять в ребенка?

- Я не зверь. Поэтому ты сидишь здесь живой и думаешь, что можешь взывать к моей совести. Ты уверен, что ни одна твоя пуля, когда вы врываетесь в наши села, не попала в женщину или ребенка? А может, бомбы ваших самолетов умные и гоняются только за вооруженными мужчинами?

- Мы не штурмуем роддома, не прикрываемся беременными женщинами, не отрезаем головы восемнадцатилетним парням и не превращаем людей в рабов, - опустил голову Китаев.

Снова зависло молчание.

- Я отпущу тебя, - решился, наконец, Китаев. - Но без оружия. Я не буду брать с тебя клятву, что ты не будешь больше воевать, это бессмысленно.

- Я тоже не буду брать с тебя клятву, что ты не будешь воевать. Это бессмысленно. Но я хочу, чтобы ты понял, что я не трус. Поэтому я остался. Я просто устал убивать.

- Я понял, что ты не трус. Знаешь, я сам себе не поверил бы еще пять минут назад, если б кто-нибудь мне сказал, что я отпущу боевика.

- А я еще пару часов назад не поверил бы, что не выстрелю в такую прекрасную мишень, как ты.

- Уходи, - сказал Китаев, - надеюсь, мы больше никогда не встретимся.

- На все воля Аллаха, - ответил Алейхан, поднимаясь.

На мокрой серо-зеленой траве осталось лежать любимое оружие.

Он пошел в сторону, откуда только что пришел Китаев. Под одним из кустов по ходу движения машинально поднял плоский картонный прямоугольник. Это было новое служебное удостоверение Кошкина. «Инженер-конструктор», - прочитал Алейхан, минуту постоял, но возвращаться к старшему лейтенанту не стал. На дату выдачи удостоверения Алейхан не обратил внимания. Сунув его в карман, он побежал в сторону от дороги.

* * *

Бекхан привязал русского сержанта к дереву. И даже подмигнул ему.

- Что, лапоть, будешь жить? Повезло тебе. Но если ты еще раз попадешь мне в руки, то я этими руками обязательно буду держать твою голову. Отдельно от туловища. Понял?

Сержант промолчал.

Больше Бекхан не разговаривал. Кивнул четверым спутникам, и они быстрым шагом стали подниматься в гору. Бекхан знал, что Дорохов его не обманет, но ждать здесь вертолетов не собирался. Усман был ему больше не нужен. Усман попробовал наркотики, Бекхан видел руки этого сопляка с метками смерти. Усман больше не воин. Теперь он вообще больше никто... Можно было бы зарезать русского сержанта, но тогда майор будет гнаться за группой до тех пор, пока не сотрет подошвы своих сапог, а если сотрет, то погонится босиком. Этот офицер из тех служак, что кладут свою душу не за страх, а за совесть. Таких любят солдаты... и снайпера. Нет, есть другой план: пусть русские привяжут на это место Усмана, обложат его со всех сторон и ждут, что Бекхан придет за своим человеком. Дождутся... когда Усмана начнет ломать. В такой ситуации не пожертвовать слабаком, тем более из другого рода, было бы неразумно.

Бекхан вел своих людей в горы, где его ждал Руслан. Хотелось принести с собой побольше оружия и обмундирования, но вот - не получилось. Ничего, зато есть еще деньги. На них можно купить у продажных гяуров целый танк. Но пусть пока полежат... Руслану идут деньги из Аравии, а у Бекхана тоже должна быть своя сберкасса. Русские не знают цену мертвым. Их покойников выкупают только матери с бесцветными, выплаканными глазами, с которых нечего взять, кроме собранных сослуживцами мятых рублей, в лучшем случае - цену проданной хрущевки или дома на окраине рабочего поселка. А чеченцы уважают своих покойников больше, чем живых. Перед покойником у родственников две обязанности: похоронить до обеда и отомстить, если он убит. Русские за одного живого пленного десять убитых чеченцев готовы дать. И тогда главное, чтобы эти люди оказались из другого тейпа, а уж тейп их всегда выкупит. В этом нет ничего предосудительного, нормальный бизнес по-кавказски.

Подумав об этом, Бекхан покосился на сродного брата Ибрагима, который шел рядом и пыхтел под тяжестью двух автоматов и гранатомета. Ибрагим был из бедной семьи и воевал, рассчитывая разбогатеть. Воевал без рвения, но был исполнителен и надежен. Правда, Бекхана несколько беспокоило, что Ибрагим знает, где они с Алейханом сделали тайник. Тогда подумалось: пусть прикрывает от лишних глаз, а теперь думается - не будут ли его глаза лишними? Неразговорчивый и сдержанный Ибрагим ни разу не спросил, что братья прятали в землянке. Его устраивали триста долларов и трофеи, которые он ежемесячно отправлял семье, но как долго такое положение вещей будет его устраивать? По себе Бекхан знал, что жить хочется только лучше и лучше, и он предпочел бы не воевать сейчас с русскими, а нанимать их в качестве дешевой рабочей силы или вообще покупать за бесценок рабов. Только вот работу для них осталось придумать. Дом у моря в воображении вырисовался до мельчайших деталей, а из чего потом делать деньги, чтобы превратить дом во дворец, Бекхан не знал. Единственное, что он умел, - убивать.

Услышав в небе гул вертолетов, Бекхан остановился. Они оказались рядом раньше, чем он рассчитывал. А нужно было еще дождаться Алейхана. Место было назначено заранее.

* * *

До 8 часов вечера Грум выкурил полпачки сигарет и переживал только о том, что салон новой машины быстро пропахнет табаком. После восьми он позволил себе прикурить одну сигарету от другой, потому что ни один из ведомых объектов за воротами КПП не появился. Ни этот задумчивый инженер, ни кавказец с откровенно хищной мордой. Попиликав на цифрах мобильника, он услышал усталый голос Рузского.

- Вова, это я, тут нерусский никак не обозначился, и твой клиент появляться не хочет.

- Вздор какой-то! Я ему сейчас позвоню... У меня нет его рабочего телефона! Там же сплошные секреты. Ты думаешь...

- У нас ты думаешь, - поправил Паткевич.

- М-да... Вадик, а как этот... нерусский туда попал?

- На работу устроился.

- И ты никого из наших людей не ввел туда следом?

- Да он только сегодня оформляться стал. Кто ж знал?!

- У тебя есть план?

- Да, лобовая атака, стоимость - пару штук зеленью.

- После твоей сегодняшней покупки я ничему не удивляюсь.

- Тебе жалко?

- Нет, извини.

- Ладно. Ну так делать?

- Делай.

На параллельной улице, где располагалась промышленная зона еще не загнувшейся от рыночных к ней отношений автоколонны, Грум нашел все необходимое в виде самосвала марки КрАЗ и малорослого, слегка поддатого водителя, который заполнял в кабине путевку.

- Братан, - окликнул снизу Грум, - красные раздвижные ворота на соседней улице знаешь?

- Это у ракетчиков, что ли? А че?

- Твой зверь пробить их сможет?

- Легко!

- Ну так давай, пробьем.

- Ты, случайно, не чирикнутый?

- Тебе, случайно, не все равно? Я бабки плачу. Закосишь под пьяного. С рук сойдет.

- Да ты че?! На фиг мне такие приключения? Меня ж с работы выпрут!

- Штуку баксов, - отрезал Грум.

- Не-е-е... Че я потом начальству скажу? Вдруг охрана стрелять начнет.

- Ну ладно, я думал КрАЗом сподручнее, там, в переулке, КАМАЗ стоит, водила за две штуки согласился, боится только, что кабина отстегнется... - и Вадим сделал вид, что уходит.

- Две штуки? - переспросил вслед водитель.

- Ага, - не оборачиваясь, подтвердил Грум.

- Это... А если меня судить потом вздумают?

- Не суди, и не судим будешь! Отмажем, - остановился Вадим. - Выгонят с работы, обещаю, что без работы не останешься. А зарплата еще больше будет.

- Врешь ведь?

- Я никогда не вру, мне это незачем.

- Ну, смотри, - водитель погрозил невозмутимому Груму пальцем, отчего тот чуть не улыбнулся третий раз в жизни.

В ста метрах от цели КрАЗ замер, урча перед стартом. Растрепанная голова водилы вновь высунулась в окно, он поманил Грума рукой и, вытирая со лба пот, потребовал:

- Давай деньги вперед. Так не поеду.

Грум слегка испепелил его взглядом, плюнул под ноги.

- Ладно, стой здесь, через десять минут буду.

И в этот раз Паткевич позволил себе малость поволноваться из-за того, что придется рвать движок новой машины. Но, с другой стороны, была оправданная возможность отвести душу. «Эмджи» рванул с места так, словно ему, а не КрАЗу предстояло пробить ворота. Вписавшись в поворот под прямым углом на скорости, близкой к ста километрам в час, Грум оставил изумленного напарника-подельника с открытым ртом.

- Такие вместо водки чистый адреналин хлещут, - резюмировал тот, вспомнив приговорку автопарковских.

* * *

Горы протолкнули, стряхнули со своих вершин промозглую серятину. На востоке, где, казалось, еще минуту назад должна была разразиться гроза, а из темно-фиолетовой гущи посыпаться стрелы молний, вырвался ослепительно яркий луч солнца. Он словно пробил дорогу ветру, и в течение получаса видимая часть неба очистилась. Запоздало проснулись птицы, и лес наполнился звуками жизни. Алейхан воспринял это как знамение.

Больше двух часов он шел на восток, в сторону Дагестана, а не на юг, в сторону Грузии, где его должен был поджидать Бекхан. Алейхана ноги сами несли к уютному тихому жилищу Дамана.

Он прекрасно понимал, что теперь становится изгоем для всех: на первом же блокпосту его, появись он там, если не сразу поставят к стенке, то профильтруют по полной программе, и вся жизнь закончится где-нибудь на кошмарной зоне в средней полосе России; если же свои узнают об отступничестве, то уж точно - в лучшем случае расстрел. И заступничество брата, что ходит в друзьях у Гелаева, вряд ли поможет. Поэтому Алейхан испытывал два чувства. Чувство страха, похожее на то, что может испытывать изгнанный из стаи волк, и другое - похожее на величайшее душевное облегчение. Последнее подпитывалось неясными надеждами и туманными видениями новой жизни.

В древней полуразрушенной башне на окраине аула Алейхан перевел дыхание. Пытался обдумать, что сейчас скажет Даману, как подойдет к Айзе, но ничего не получалось: в душе, в сознании - полное смятение, ветер, который дует во все стороны.

Даман, как всегда, с утра работал на своем огороде. Рабов у него не было, хоть не раз предлагали. Бекхан даже хотел подарить ему раненого русского контрактника: подлечишь - твой будет. Но Даман наотрез отказался. Жена, мать Айзы, умерла два года назад от рака груди, новую женщину Даман в дом так и не привел. Еще одна странность седого героя...

Увидев Алейхана, да еще и без оружия, Даман воткнул лопату в скудную землю и замер, пытаясь взглядом прочитать смятение на лице воина. Алейхан выдержал взгляд и, подойдя ближе, сказал:

- Мир тебе, Даман.

- И тебе мир, Алейхан, если ты его действительно несешь, - странно ответил отец Айзы.

- Я ушел из отряда, решил - больше не буду воевать. Ты знаешь, почтенный Даман, что я давно люблю твою прекрасную дочь, но сейчас у меня нет сватов, чтобы они пришли в твой дом. У меня нет калыма...

- Постой, - прервал Даман, - разве я говорил тебе хоть раз о калыме? Если ты пришел просить у меня руки моей дочери, спроси сначала у нее. Я думал, ты меня знаешь. Меня не интересуют деньги, меня не интересуют отары овец, меня в этом случае не интересует даже мнение Аллаха, меня интересуют только покой и счастье моей дочери. Я хочу увидеть здоровых и жизнерадостных внуков, Алейхан. Сможешь ли ты понять это?

- Прости, отец, - тихо сказал Алейхан и с огромным трудом сдержал подступившие к глазам слезы.

Мудрые глаза Дамана уловили минутную слабость молодого человека, он положил руки ему на плечи.

- Это неправда, что мужчине нельзя плакать. Я не знаю, как по-другому можно очистить, облегчить душу. У христиан это называется катарсис. Знаешь, я плакал, когда умерла моя Сана. И мне было наплевать, что скажут об этом другие мужчины. Требуется больше мужества, чтобы оставаться самим собой, чем играть по придуманным кем-то глупым правилам. - Даман отпустил плечи Алейхана и повернулся в сторону дома. - Айза, дочка, выйди на улицу, к тебе пришли.

И Айза вышла. Черные алмазы глаз только раз сверкнули в сторону Алейхана, который потерял дар речи, ибо особенно прекрасной казалась она ему в этот решающий час. И стояла она, склонив голову, опустив руки, стройная, в облегающем темном платье, черная прядь волос на мраморном челе. Воистину, велик Аллах, дыханием которого живет красота в этом мире. И хотелось легким движением сорвать с нее платок, чтобы густые, черные, как ночь в горах, волосы опустились на хрупкие плечи.

- Айза, доченька, Алейхан решил уйти от войны, он просит твоей руки, - вкрадчиво спросил Даман.

Айза еще больше опустила голову.

- Я знаю, что он тебе нравится, и если ты согласна, то я хотел бы, чтобы вы уехали. Уезжайте куда-нибудь подальше от этой грязной бойни. Хочешь к тете Радиме в Красноярск? Там Сибирь, холодно, но там красиво и спокойно. Если Алейхан останется здесь, его либо заставят продолжать воевать, либо убьют.

При этих словах Айза вздрогнула, подняла глаза на отца.

- У меня есть деньги, я отдам их вам, на первое время хватит. Тебе надо учиться, ведь ты даже не закончила школу. Не верь тем, кто говорит, что женщина не должна учиться! Твоей матери институт не мешал быть хорошей женой и настоящей матерью. Ты знаешь, до конца жизни она учила детей...

Здесь в разговор вступил Алейхан.

- У меня тоже есть деньги. Много. Там, в лесу, - он кивнул на склон ближайшей горы. - Половина там моя. Мы можем уехать в Турцию. У меня есть загранпаспорт, есть связи в Аджарии. Уедем через Аджарию. Можем уехать в Эмираты. Можем даже в Японию... Куда скажешь?! Я люблю тебя, Айза, люблю так, что жизнь моя без тебя может быть только мучением.

- Я боюсь оставлять отца, - тихо ответила Айза.

- Не бойся, дочка, - обнял ее Даман, - ты же знаешь, у меня есть бумага от самого Джохара, а для русских у меня есть орден. Я не могу бросить здесь могилу твоей матери. Когда все кончится, вы вернетесь.

- Это еще очень долго не кончится, - Айза посмотрела в глаза отца, и он промолчал, зная, что она права.

- Куда бы ты хотела поехать?

- Помнишь, ты мне рассказывал про Ленинград, что он красивый, мосты и дворцы...

- Теперь он называется Санкт-Петербург.

- Поедем туда! - Алейхан мог сейчас задохнуться от наступающего счастья. - Я сегодня же пойду и принесу свои деньги!

- Не ходи туда, Алейхан, - попросил Даман, - не надо. Эти деньги вряд ли принесут вам счастье. Да и кто позволит тебе их забрать?

- Я заберу только свою долю. Бекхану сейчас не до меня, он идет на юг, на соединение с отрядами Руслана, там они планируют какую-то крупную операцию.

- Ты думаешь, Бекхан не будет тебя искать?

- У него на хвосте очень настырный русский майор. И ему еще надо вызволить Усмана.

- Плевать ему на Усмана, а вот тебя он будет искать до конца жизни. Не ходи, Алейхан. Деньги нужны, но это не самое главное. Главное сейчас - не терять времени.

- Я не могу быть нахлебником, - твердо возразил Алейхан, - и я хочу, чтобы наша поездка была не хуже, чем свадебное путешествие.

Даман в ответ только покачал головой.

* * *

Погода переменилась, становилось жарко. Уже больше двух часов Бекхан ждал Алейхана. Нервничать начал даже Ибрагим. Неужели русские смогли его захватить? Бекхан отгонял эту мысль и проклинал себя за то, что выставил чересчур горячего брата в охранение. Ведь это он предупредил выстрелом, что дом окружают. Почему не сделал этого раньше? Мало ли какие были вокруг обстоятельства. Так или иначе, Алейхана не было, и нужно было менять все планы.

- Будем возвращаться, - объявил остальным Бекхан. - Вернемся сначала на базу, потом узнаем, что могло случиться с Алейханом.

В этот момент у Бекхана была только одна мысль: если Алейхан попал в плен живым, его можно обменять или выкупить. Поэтому он решил идти к заветной землянке.

Никто из бойцов не возражал. Да и не стали бы. Последнему, кто осмелился возражать командиру, Бекхан сделал лишнюю дырку в голове, чтобы из нее улетучились дурные мысли. Правда, рассчитал верно, за убитого некому было мстить.

Когда они уже подходили к базе, которую предусмотрительный Бекхан приказал сделать еще до начала войны, прошло несколько часов. Начинало темнеть. Усталость и нервное напряжение заставляли всех молчать. На подходе к лагерю Бекхан вполголоса отдал распоряжения: Ибрагим страхует Бекхана на случай засады, остальные залягут и возьмут лазы под перекрестный огонь. Свидетели в землянке ему были не нужны.

Велико было удивление Бекхана, когда он по дальнему лазу тихо, как кошка, приблизился к землянке и увидел там Алейхана, который укладывал в спортивную сумку пачки долларов. На врытом в грунт столе горел фонарь. В зияющем своей беззащитностью тайнике еще оставались деньги и документы. Зато не осталось никаких мыслей в голове у Бекхана, только затаилось нехорошее предчувствие, похожее на то, которое испытывает старый пес, наблюдающий щенка, крадущегося к его миске с мясом.

- Что ты здесь делаешь, брат? - слова из Бекхана вышли как по лезвию кинжала.

Алейхан вздрогнул и обернулся. Он был настолько занят своими подсчетами, что его уникальный слух не включился на приближающуюся опасность.

- Бекхан? Я все тебе объясню...

- Объясни. Начни с оружия, где ты его оставил? - Бекхан сел на лавку, поставив у ног «Калашников».

- Бекхан, сегодня мне было видение... Ты можешь мне не поверить. Но мы все должны были погибнуть. Я решил, что больше не буду воевать...

- Поэтому ты пришел забрать наши деньги?

- Нет, брат, я беру только свою долю.

- И ты хочешь, чтобы я этому поверил? Ты пришел сюда один, как вор, ты бросил оружие, как последний трус, бросил нас, и ты хочешь, чтобы я поверил? - Бекхан накалялся, как бывало с ним в последнее время. - Что я сделал тебе плохого, Алейхан, чтобы ты так поступил со мной? Ты не подумал о том, что я мог вернуться сейчас туда, в поселок, и начать бой, думая, что ты убит или попал в плен?

- Бекхан...

- Молчи, щенок! Я научил тебя самому главному, я научил тебя быть мужчиной, быть воином! И теперь ты предаешь меня! За что ты так со мной? Ведь я отдавал тебе последнее! Я нес тебя на руках, когда тебе прострелили ногу! Ты собрался отдохнуть? Устал? Почему ты не позвал брата?

- Бекхан, я собираюсь жениться на любимой девушке...

- А о моей семье ты подумал?! - в этот момент сознание Бекхана помутилось от злобы и обиды, схватив автомат, он с размаху ударил Алейхана прикладом в лоб.

Тот отлетел к дальней стенке и осел в углу, потеряв сознание. Но Бекхан еще несколько раз ударил его, тряс за грудки и все время кричал. Потом снова отшвырнул Алейхана на скамью. Из куртки его выпал красный прямоугольник. Удостоверение, очень похожее на те, что таскают с собой вездесущие чекисты. Бекхан поднял его и раскрыл. С фотографии три на четыре смотрел мужчина средних лет в штатском. Полумрак землянки не позволял рассмотреть его лучше, хотя Бекхану показалось, что он видел это лицо раньше. Больше всего его удивила дата выдачи удостоверения. Две тысячи первый год... Подделка?.. Алейхан предался русским? Не может, не должно быть! Теперь Бекхан не мог верить никому. Что? Позвать Ибрагима и начать пытать родного брата, чтобы позор упал на весь род? Нет, только не позор. Струсил Алейхан или предал, решил ли в одиночку откупиться от федералов - лучше ему навсегда остаться в этой землянке, а в памяти остальных он будет жить отважным снайпером, о котором будут рассказывать мальчишкам. Бекхан передернул затвор, но потом отложил автомат в сторону, достал дедовский еще кинжал, которым гордился. Кинжал, что резал и протыкал кафиров еще в ту, далекую войну, закончившуюся, по мнению наивных историков, в ауле Гуниб. Кинжал, который дед смог спрятать во время депортации... Кинжал, которым Бекхан хотел сейчас убить брата, и удерживало его руку только одно сомнение: он не знал, хочется ли ему, чтобы Алейхан пришел в себя. Так и замер он, вскинув руку, глядя на лезвие, по которому текла красивая арабская вязь.

* * *

Так и замер он, вскинув руку с нелепым, но все же опасным кухонным ножом, обретая новую память и еще до броска убивая ненавидящим взглядом русского инженера Кошкина, удостоверение которого носил в кармане все эти годы. Замер одновременно и в прошлом, и будущем. И Сергей Павлович правильно оценил растяжимость этого решающего мгновения, в котором переплелись судьбы прошлого и будущего и, в сущности, не было настоящего, потому что оно уже произошло, и ход его был другим. Нет, это не Кошкин менял посредством своего изобретения настоящее, прошлое или будущее; если здесь и присутствовало движение человеческой воли, то оно являлось всего лишь усилением векторной тяги высших сил, нисходящих оттуда, где давно уже был решен исход главных событий. Но он был единственным, кто оценил эту минуту верно, ибо две пули одновременно прервали безумный и отчаянный рывок Бекхана и столкнулись в его сердце, расплющив друг друга, что по теории вероятности может случиться раз в миллион лет на одной из миллиардов планет. Столкновение пуль выпрямило Бекхана, лицо его не искривилось от смертельной боли, наоборот, осветилось торжествующей улыбкой, словно он только что узнал что-то самое важное в этом мире.

- Аллаху акбарэ, - был последний выдох Бекхана, но не потому, что акт его смерти был освящен глубокой верой, просто угасающее сознание подвело черту своей деятельности именно этой фразой.

Медленно оседая на пол, он одновременно исчезал, растворялся в застоявшемся воздухе лаборатории, который пришел в движение от незнакомого запаха сгоревшего пороха и оружейной смазки.

- Я не помешал? - сухо осведомился Грум, пуля которого догнала Бекхана в спину, дабы обозначить свое неожиданное присутствие, и замолчал, пораженный увиденным. Даже забыл опустить пистолет.

На полу, где только что лежал Бекхан, осталась лишь маленькая красная книжка - удостоверение Кошкина. И ни одной капли крови. Вот, пожалуй, это и был тот ненаучный, мистический момент, когда время, несмотря на все открытые и неоткрытые, действующие, теоретически обоснованные и необоснованные законы физики, остановилось.

Сергей Павлович первым пришел в себя.

- Зря вы стреляли, все должно было решиться там, а не здесь. Я даже представить себе не могу, какой ворох причинно-следственных связей мы в очередной раз нарушили. Я не берусь и приблизительно предполагать, что может стать с человеком, которого убили в несовершённом будущем.

- Но он мог убить тебя! - начал оправдываться Дорохов, что продолжал лежать на полу в обнимку с карабином.

- Хорошо, что следов не осталось, - добавил Китаев, который до сих пор был разгорячен схваткой с Бекханом.

- Что значит несовершённое будущее? - вновь проявил себя Грум.

- А вы, позвольте спросить, кто будете? - прищурился на Паткевича Кошкин.

- По просьбе Владимира Юрьевича Рузского я слежу за тем, чтобы вы не порезались случайно кухонным ножом, а также оберегаю вашу персону от всяких возможных неприятностей, - доложил Грум. - А теперь все-таки ответьте на мой вопрос: что значит несовершённое будущее?

- С моей точки зрения - это будущее, решение главных событий которого еще не определилось в прошлом.

- Как здесь может происходить будущее? Что может быть вообще, кроме настоящего?

- Как, к примеру, вон тот табурет, - Кошкин кивнул на «оружие» Китаева. - Вам только кажется, что он присутствует здесь, в настоящем.

- Не понял? - Грум догадался, что пора спрятать пистолет.

- Чтобы убедиться в его реальном существовании, в том, что это, скажем, не оптический обман или мираж, вам придется подойти к нему и дотронуться, а значит - затратить несколько секунд, которые отделяют вас от него. А это, согласитесь, уже будущее. Через несколько секунд - это уже будущее.

- Ого! - оценил короткий научный экскурс Вадим Паткевич. - Но вы все же не волнуйтесь насчет пальбы. Когда одного урода хотят убить сразу два человека, а он находится на линии их огня, вряд ли ему удастся укрыться или увернуться, хоть в настоящем, хоть в прошлом, хоть в будущем. А эти люди вам ничем не угрожают? - осведомился Грум, с показным безразличием осмотрев Дорохова и Китаева.

- Это охранники, они здесь работают, - поспешил сообщить Сергей Павлович.

- Тогда позволю себе откланяться, - вспомнил Грум красивую фразу из какого-то одного или сразу из нескольких фильмов. - У вас тут даже мобильный не берет. Да, там, на выходе, небольшой кипишь. Вздорный алкаш на КрАЗе вынес ворота. А в кабине у него нашли две тысячи долларов. Бывает же. Так что будьте осторожнее, - более Груму присутствовать здесь не полагалось, и он, красиво повернувшись на месте, так что черные круги от каблуков остались на кафеле, вышел из лаборатории.

После того как шаги его стихли на лестнице, Кошкин обратился к своим воякам:

- Я думаю, вам есть, о чем поговорить, а я очень устал, хочу спать. Завтра днем прошу вас обоих быть здесь. В полдень. Находиться рядом с этой машиной становится опасно, а мне нужно... нет, я просто обязан завершить еще два важных дела и выполнить одно обещание. Так я могу на вас рассчитывать, господа офицеры?

- Так точно, - ответили оба и наконец-то пошли навстречу друг другу, раскрыв объятия.

Уже на пороге Кошкин остановился и, оглянувшись, предупредил:

- Я не думаю, что это чистый хэппи-энд, Лена мне всю жизнь вдалбливала, что таких в русской литературе не бывает, а жизнь, не зря говорят, как по книжке.

И все же сегодня Кошкин уходил победителем. Впервые за последние месяцы он почувствовал, что жизнь имеет смысл, а у побед еще может быть настоящий, нефальшивый вкус.

* * *

На следующий, день в букинистическом магазине Сергей Павлович нашел нужную книгу: первое издание орловского «Аптекаря» 1989 года. Сразу после публикации в «Новом мире». Еще он купил «Окаянные дни» Бунина. Подарок получился что надо. Боевые действия против тевтонских рыцарей и монголо-татарских захватчиков решено было отложить на послезавтра в пользу лирики.

Дорохов и Китаев ждали его внизу. Похоже, ночь они не только не спали, но и опрокинули литр-другой водки.

- Ребята, у меня, как уже знаете, просьба одна: никого не подпускайте к прибору. Даже Марченко.

- Будет сделано, командир, - устало качнулся Китаев.

- Серега, ты имеешь полное право на свидание! Мы в наряде! Враг не пройдет, граница на замке. - Дорохов еще был пьян.

- Братцы, вас же могут выгнать, рядом с вами опасно пользоваться открытым огнем и курить.

- Не, все нормально, я только что покурил, - успокоил Василий Данилович. - Может, тебе тоже плеснуть для храбрости?

- Вася, ты мне еще лучку закусить предложи!

- П-понял! Отставить сто грамм! Почетный караул готов заступить на боевое дежурство.

Время для своего появления Кошкин выбрал сознательно позже, чем в первый раз. Но все же постарался до встречи на колхозном поле. Кинуло наобум - в летнюю сессию. К тому же парадному крыльцу и носом к носу с тем самым Давидом. Худосочный кучеряшка ожидал на крыльце сокурсницу Варламову, чтобы продолжить беседу о романе Пастернака «Доктор Живаго», который тогда только начали публиковать. Но тут опять как из-под земли вырос дяденька с подозрительным свертком в руках. Ну что поделаешь, не везло Давиду, хоть и не тянул Кошкин на Голиафа, но при всей своей внешней интеллигентности был куда наглей и напористей, что во времена бесшабашной комсомольской юности, что тем более в эпоху озверелого капитализма, откуда он имел честь только что явиться.

- Снова вы? - только-то и смог сказать Давид, переминаясь с ноги на ногу.

- Запомнил?! - обрадовался Кошкин.

- Опять по заданию партии и правительства? - попытался иронизировать студент.

- А ты, случаем, не агент ЦРУ, парень, что так интересуешься государственными секретами?

От этих слов Давид заметно отшатнулся в сторону, и неизвестно, куда зашла бы эта беседа, если б на крыльце не появилась Лена. Она сразу и легко предпочла общество Кошкина, дружески пожав руку Давиду, ограничив его пресным «до завтра».

Потом Лена и Сергей Павлович снова сидели в «Театральном» кафе.

- Знаешь, я долго не могла поверить в то, что произошло со мной. Если бы не двойной флакон чудесных духов, я посчитала бы все за странный сон или ложную память.

- Это тебе, - Кошкин, опережая официантку, положил на стол сверток.

- Снова духи? - улыбнулась Лена.

- Нет, книги. Ты же уже читала «Альтиста Данилова», здесь продолжение. Роман «Аптекарь». Несколько уступает «Альтисту», но все равно сочно, интересно, правда, местами затянуто. Потом еще будет о домовом и привидении. «Шеврикука, или любовь к приведению» называется.

- Не может быть! - Лена развернула сверток. - О! Бунин! Ничего себе! Я слышала, что «Окаянные дни» еще только собираются печатать. - Она нежно погладила переплеты, потом не удержалась и открыла томик Орлова. Углубилась в первую страницу, перевернула лист и, как водится, прыгнула в середину, прицениваясь к языку и содержанию, но вдруг разочарованно сникла.

- Сереж, тут половины книги нет! Чистые белые листы!

- Неужели полиграфический брак?! - вскинулся Сергей Павлович, не выдержал, в два шага обогнул столик и заглянул в книгу.

Под длинными тонкими пальцами Лены мелькали чистые, но пронумерованные страницы!

- Найди, где обрывается.

Лена стала торопливо листать в обратную сторону. Наконец где-то в середине книжной толщи они нашли обрыв текста. Последнее предложение, к удивлению обоих, располагалось в самом начале листа, фраза была оборвана на полуслове.

- Тут что-то не то, - насупился Кошкин.

- Смотри... - прошептала Лена, и Сергей Павлович почувствовал, как его охватывает мистический ужас: на белой странице появлялись буквы, слова, фразы, точки, запятые, некоторые из них исчезали и на их месте появлялись новые. Так или иначе, текст продолжал расти.

- Он ее пишет... Сейчас... - догадался Кошкин. - О, Господи! Никогда бы не подумал... Нерожденное слово не явится раньше! Пулемет, машину, атомную бомбу можно, а слово, мысль - нельзя! Здесь не действуют никакие законы.

- Я смогу читать роман первая?

- Выходит, так.

- Теперь я действительно верю, - Лена как по-новому посмотрела на Кошкина. - И боюсь. Боюсь закрывать книгу. Представляешь, я ее закрою, а там все будет продолжаться...

- Представляю, - и Кошкин захлопнул книгу сам.

Перемешивая кофе и коньяк, они долго разговаривали о времени, об ушедших и грядущих (для Лены) эпохах, о смысле жизни, о малоприметных, но становящихся важными на изломе времен мелочах. Рассуждая, Сергей Павлович увлекся собственной теорией структуры пространственно-временных отношений. Девушка слушала задумчиво и отрешенно. Запредельное слияние физики, философии и теологии она могла воспринимать только трансрационально. По Кошкину получалось, что соприкосновение времен происходит на точках излома, которые Флоренский называл трещинами реальности, и соприкосновения эти порождают мощнейшие противоречия, сходные по качеству тем, что ждут мир на полях Армагеддона. При этом мир сам по себе рождает все новые и новые трещины, новые противоречия, накапливается страшная антиномичная энергия, которая, обретая силу, толкает мир к концу света. Поэтому и сказано было Господом, что нет других слов, кроме как «да» и «нет», определяющих отношение человека к добру и злу, не оставляющих ему возможности соскользнуть в эти трещины и кануть в небытие. Ибо определившийся человек посредством теодицеи движется к Свету, остальные же самоизолируются от Божественной сути. И единственным связующим звеном между Богом и человеком, между людьми, между временами остается любовь. Ее пытаются подменить культурологией, экономикой, товарно-денежным оборотом, но это и есть проявление сатанинской деятельности, деятельности зла в человеке, который позволяет злу в себе взять верх над любовью. Любое время - это время любви. Не время суток, не повороты земли вокруг своей оси и вокруг солнца определяют движение двух любящих сердец. Потому-то и говорят: счастливые часов не наблюдают. И как только любовь исчезает из жизни человека, время становится бесцветным и безвкусным. Оно становится уже и не временем, а страшным бременем, невыносимой тяжестью борьбы за проживание каждого дня, проползанием вдоль каждой секунды или, напротив, бесконечной суетой вокруг хлеба насущного. Далее же - человек должен сделать шаг на новую ступень любви. Эта любовь, по сути, уже есть вера, а экстракт ее выжат в пять хлебов Нагорной проповеди. Но не всякому под силу подняться на эту ступень. Хотя можно еще продлить любовь первой ступени любовью к детям, любовью к родине, и тогда откроется другой путь... А находятся и те, кто, имея высокое дерзновение, могут перескакивать несколько ступеней вряд - подвижники и святые. Вряд ли возможна в мире гармония, о которой говорили Шеллинг и Веневитинов, без прямого вмешательства Бога... Время ускоряется. Кто-то думает, что планета становится легче. И только немногие понимают, что в мире становится меньше любви. И время, как ржа, съедает суета вокруг меркантильных интересов. Если любовь - это красота, то именно об этой красоте идет речь в знаменитом утверждении о спасении этого мира.

- Ты не пробовал писать стихи? - вдруг спросила Лена.

- О, нет. Для стихов душа должна уметь летать. А моя так - копошится чего-то сама в себе.

- Я думала, что теория пространства и времени - это физика. Эйнштейн.

- Что ты! Это еще у древних греков, позже у Канта... Диссертация русского философа девятнадцатого века Алексея Козлова, между прочим, называлась «Генезис теории пространства и времени Канта».

- Ты ее читал?

- Нет, так, шапок нахватался. Понял, к примеру, что прежде чем понять и объяснить Бога, следует для начала понять и объяснить собственное «я». Возвратное местоимение «себя» - вот отправная точка познания...

- Но Бог - это абсолютное добро, а человек - отнюдь не абсолютно светел.

- В этом-то и заключается главная антиномия человека, в этом, по сути, смысл его существования и путь, у которого есть только два направления по одной прямой - к Богу и от Бога.

- А нам там, - Лена кивнула в сторону предполагаемого университета, - грузят до сих пор Белинского и Чернышевского как величайших мудрецов. Никто из нас не хочет смотреть на русскую литературу узким и часто мелкозлобненьким взглядом неистового Виссариона.

- Знаю, помню. Темочка для сочинения: «Пролетарская несознательность и классовое соглашательство Герасима в рассказе Тургенева "Му-му" с точки зрения классиков марксизма-ленинизма».

- У-у... Какая муть!

- Вот уж действительно, кирпич на шею - и в омут!

- Нет, оставим омут для «светлого луча в темном царстве», а мы лучше поедем ко мне.

Нутро Кошкина содрогнулось. У шкалы Рихтера явно не хватило бы баллов. Сергей Павлович прекрасно помнил трехкомнатную квартиру Варламовых в послевоенном сталинском доме, где потолки - это космос, а комнаты - залы, где не стыдно проводить совещания Большой Тройки.

- А родители? - неуверенно возразил он.

- На даче. Кто ж в такую жару дома сидит. У них руки к земле растут. Копаются на участке, домой приезжают только по вторникам, пополнить запасы продовольствия, посмотреть программу «Время» и отлежаться в ванне. Ну, идем?

Кошкин хотел было сказать, что сегодня «приехал» попрощаться до лучших времен. Что проект «машина времени» закрывается, потому что становится опасным. Хотел, но не смог.

В автобусе он ностальгически наблюдал, как Лена опустила в кассу два медных пятака и открутила билеты. На остановке долго стоял у киоска «Союзпечать», с интересом рассматривая газеты «Правда», «Советская Россия», «Известия» и журнал «Коммунист». А вокруг - по улице, предупредительно обтекая его, шли люди, и у них были совсем другие лица, нежели у тех, что окажутся на этом же месте двадцать лет спустя. Он с нескрываемой нежностью посмотрел на Лену. В задумчивом оцепенении даже не заметил, как на него налетела цыганка. Хотела было открыть рот, но, заглянув в его глаза, отследив траекторию его взгляда, хитро улыбнулась и растворилась в людском потоке.

- Тебе купить свежие газеты? - спросила Лена.

- Свежие? - усмехнулся Сергей Павлович.

- Ах да... - смутилась Лена.

Еще больше затосковал Кошкин, когда они вошли в просторный подъезд, стены которого не были сплошь испещрены похабными граффити, не ощетинились железными дверями, а на первом этаже, как полагается, ровными рядами висели почтовые ящики.

- Надо было ирис «кис-кис» купить, - сказал он.

- Зачем?

- Как в детстве...

- А мне больше нравится ирис «прима» и «барбарис».

- Мне тоже, но они, насколько я помню, не каждый день на прилавке залеживались.

- Ты так говоришь, как будто в будущем это страшный дефицит.

- Нет, напротив, там вообще все есть. Все можно купить, были бы деньги. Но там нет главного...

- Чего?

- Времени. Нет времени остановиться, оглянуться, подумать, нет времени по-настоящему любить, нет времени вчитываться в книги, нет времени съездить на кладбище, чтобы помянуть родных, нет времени отстоять службу в церкви, нет времени полистать семейный альбом с фотографиями, нет времени написать письмо, нет времени быть беспричинно счастливым, когда выходишь утром из дома и радуешься свежему ветру, дыханию зелени или скрипу снега под ногами, восходящему солнцу и этому неторопливому божественному движению природы...

- Но почему нет времени?

- Потому что если есть время - нет денег, и наоборот. Опять же, если нет денег, то вынужденная созерцательность приведет к прилавку магазина, а не к философскому настроению и упоению природой. Тут сработает еще один парадокс: денег нет, а бутылка всегда найдется.

- А у меня бутылки нет, даже шампанского. Очереди после двух...

- Ну и хорошо, что нет, у нас - хоть залейся. И заливаются. И я... Тоже.

- Тебе не страшно там жить?

- Человек ко всему привыкает. Ко всему, кроме одиночества, если только не выбрал его сознательно.

- А какой буду я в это время? - и тут же остановила: - Нет! Не рассказывай! Ничего не хочу об этом знать! - в глазах ее полыхнул игривый огонек, словно она только что решилась на какую-то авантюру. Полыхнул и исчез в зеленой глубине, но глаза сияли уже по-иному

- Я все же скажу. - Кошкин мечтательно улыбнулся. - Ты будешь такая же красивая.

Неожиданно Лена сказала:

- Я найду Сергея Кошкина. Обязательно. Пусть и на капустном поле.

- Глупо, но теперь мне кажется, что ты найдешь меня лишь потому, что я тебя к этому подтолкнул. Замкнутый круг получился, кольцо времени.

- Ты не пробовал заглянуть в будущее, которого ты не знаешь?

- Нет, честно говоря, боюсь. Что-то подсказывает мне, что это невозможно. Технически - да, но с нравственной точки зрения известное будущее теряет смысл. Полагаю, исследователь, который решится на такой шаг, будет рисковать значительно больше, чем те, кто пытается в экспериментальных условиях воссоздать «черную дыру». Иногда я думаю, Бог в наказание может вообще исключить меня из книги судеб. Пшик - и не было никогда Сергея Кошкина!

- А ведь мне ты это будущее вскользь, но показал!

- И теперь страшусь содеянного...

Лена посмотрела на растрепанного и растерянного инженера с испугом и сочувствием.

- Ты верующий?

- Знаешь, чем больше пытаешься разгадать мироздание, тем больше ощущаешь Его присутствие, Его замысел, Его гениальность. Поэтому могу сказать честно и уверенно - я верующий. Правда, в храме бываю редко. Уж когда совсем душа мохом покрывается, смердеть начинает, иду в храм. Таких, как я, маловерами называют, невоцерковленными. И поделом...

- Сереж, ты удивительный человек, тебе памятник за твое изобретение при жизни надо поставить... И если Бог есть, Он это видит, Он Сам расставит точки там, где они должны стоять. А твоя машина...

- Забудь о ней. Мне вдруг пришла в голову аналогия о хирурге, который вскрывает людей на операционном столе ради любопытства. Так, знаешь ли, посмотреть, чего там у человека внутри? И делает это без наркоза. Лезет с умным видом ранорасширителями в жизненно важные органы. Я похож на этого хирурга, с той разницей, что я вскрываю время, лезу в судьбы... - Кошкин замолчал, закрыл лицо ладонями и там, в замкнутом пространстве своих рук, горько ухмыльнулся: - Если какой-нибудь одержимый психоаналитик возьмется за мое сознание, начнет искать причины, побудившие меня изобретать фантастический прибор, машину для перемещения на границе измерений, он обязательно накопает какие-нибудь комплексы в детстве, напичкает Фрейдом мою биографию.

- Я только слышала о Фрейде.

- Да уж, в советское время наши мозги берегли от таких научных монстров. А я действительно мечтал. Представлял, как на Чудском озере залягу в кустах с пулеметом и буду косить псов-рыцарей длинными очередями. Пару гранат кину, чтобы лед под ними еще раньше проломился. Смешно...

- Смешно.

- Думаю, Александр Ярославович не сказал бы мне спасибо за то, что я у него украл честную победу, а немецкие хроники приписали бы ее «быстрому летящему огню», производимому демонами. Детская литература! Сюжет для Кира Булычева. Кстати, понятия измерений тоже великий блеф науки. Измерения - это как хронометр. Нужен только нам, чтобы делить единое и целое на части. Хотя в природе отделить пространство от времени... Широту от долготы... Не представляю... Надо видеть мир в целом. Как это пытались делать Лобачевский и Риман... - Сергей Павлович осекся, виновато посмотрел на свою будущую жену и окончательно сник.

Лена придвинулась ближе и нежно провела рукой по его голове. Кошкин закрыл глаза.

- Хочешь, я тебя поцелую? - шепнула она и прижалась щекой к его щеке...

* * *

Вадим Григорьевич Яковлев шел по коридору второго этажа лабораторного корпуса, поминутно прикладывая к потной лысине большой клетчатый носовой платок. Потел он и от жары, и от нервов. А нервничать было от чего: у него под носом кустарно мастерят «паровоз времени», вчера он позвонил в банк, и ему подтвердили, что на его имя открыт валютный счет, на котором покоятся сто тысяч долларов, новый лаборант, что так рвался к производству российского оружия, на работу сегодня не вышел, ночью пьяный водитель КрАЗа соседнего автопредприятия напрочь вынес ворота КПП № 1. Утром же в кабинете зазвонил телефон, и взволнованный мужской голос попросил его о встрече. На просьбу представиться назвался Александром Ермоленко, владельцем автосалона «Хайстар». Что-то подобное вроде слышать приходилось. Но более всего насторожил Вадима Григорьевича ответ господина Ермоленко на вопрос о причине встречи. Тот сбивчиво и путано заговорил о чеченце, с которым Яковлев встречался в парке, а также сообщил, что сам видел, как этот человек возглавлял банду чеченских сепаратистов, и даже был у него в плену. Тут было над чем подумать. И теперь, во-первых, Вадим Григорьевич понял, что игра намного шире, что кроме фээсбэшников за ними в парке следил еще кто-то, и как бы не пришлось объяснять появление ста тысяч долларов компетентным органам, а во-вторых, все это как-то упиралось в «машину времени» Кошкина.

Теперь он шел в лабораторию, дабы лично лицезреть этот агрегат, но был неприятно удивлен и одновременно раздражен, увидев там двух мирно беседующих охранников.

- У вас тут что - производственное совещание? - начальственно осведомился он.

Но те даже не соизволили встать с табуреток, а старший спокойно ответил:

- Нет, Вадим Григорьевич, мы тут выполняем поручение главного конструктора направления Сергея Павловича Кошкина.

- Какое еще поручение?

- Побыть здесь и не допускать сюда посторонних.

- Ни в одном помещении этого здания я, как заместитель генерального конструктора, не могу быть посторонним, - даже сам Яковлев почувствовал, что лысина у него краснеет.

- Да, - согласился охранник, - вы заместитель генерального конструктора по общим вопросам.

- И?

- И, - опять согласился Дорохов, - общих вопросов у нас к вам нет, как, впрочем, и частных.

- Вы меня что, как это говорят, подкалываете?!

- Да что вы, Вадим Григорьевич, мы просто выполняем поручение Сергея Павловича.

- У вас что - нет своих непосредственных служебных обязанностей?

- Сейчас нет, закончились вчера в ночную смену, но охранять чистоту эксперимента нам вроде как никто не запрещал, а если внимательно прочесть должностные обязанности, то и предписано.

- Какого эксперимента?! Какую чистоту?! Тут вам не баня! Здесь научное учреждение закрытого типа!

- Вот именно.

Далее Вадим Григорьевич предполагал перейти на соответствующий данной ситуации крик, чтобы урезонить распоясавшихся солдафонов, позволяющих себе высокомерное ироничное отношение к начальству. Но в этот момент в спертом воздухе лаборатории резко запахло озоном, будто недавно здесь разразилась гроза и прошел дождь, а кульминацией этого неатмосферного катаклизма стало явление Кошкина с пультом дистанционного управления (банальным инфракрасным излучателем) в руках, будто он срочно и неожиданно оторвался от просмотра любимых телепрограмм. Пришлось еще раз промокнуть лысину платком.

- Сергей Павлович? Что тут у вас за цирк происходит? Что за несанкционированные эксперименты и опыты?

- Здравствуйте, Вадим Григорьевич, - невозмутимо ответствовал Кошкин, по лицу которого блуждала неуместная блаженная улыбка. - Во-первых, эксперименты санкционированные, во-вторых, секретные, в-третьих, я попрошу вас удалиться. Уж извините. Получите сначала эту самую санкцию на присутствие здесь у Марченко или, на худой случай, у президента.

- М-да! Полный бардак! - резюмировал Яковлев, поворачиваясь на сто восемьдесят градусов. - Полнейший!

Упоминание президента привело его в полное расстройство и замешательство. Должность генерального в исполнении Вадима Григорьевича становилась фантастичнее, чем изобретение Кошкина. Но, проиграв тактическое сражение, Вадим Григорьевич мгновенно принял решение поменять стратегию. Вечером на встрече он вытрясет душу из этого автомобилиста Ермоленко. Он узнает все! Нужно еще разобраться, какой интерес проявляют подозрительные чеченцы к оборонному предприятию. И президенту это будет не безразлично, контртеррористическая операция, что называется, в полном разгаре. Войдя в свой кабинет, он ринулся к столу и снял телефонную трубку

- Здравствуйте, это Яковлев. Я вчера вам звонил по поводу счета... Какого? Ну, на мое имя, сто тысяч долларов. Я хотел бы знать, когда я могу их снять? Что значит - нет такого счета? Вчера был... Что значит - отозвали? Кто отозвал? Какая может быть тайна вклада, если он был открыт на мое имя? Да вы знаете, с кем вы...

* * *

Дорохов с лукавинкой смотрел на Сергея Павловича. Китаев же понимающе кивал, будто молча поддакивал.

- Да ты, брат, словно заново родился. Шерше ля фам?

- Ля фам, ля фам, - отмахнулся Кошкин. - Только не ждите подробностей.

- От тебя, физика, дождешься. Но один вопросик у меня к тебе есть, из предыдущего, как изволил выразиться этот лысый, эксперимента. Ты где так по исламу просветился?

- Почитай целую ночь Коран и Сунну - и ты наблатычишься.

- Ну ты даешь, Сергей Павлович! - восхитился Китаев.

Дорохов же, напротив, напустил на себя строгости, какой навидался у особистов.

- И что, понравилась тебе сарацинская вера?

- Да пусть они верят, как умеют, я ж не миссионер.

- А я уж подумал, что ты у нас... как это называется, когда разные веры?..

- Экуменизм, - опередил Кошкин.

- Во-во!

- Да отстань ты, Вася. Это же убеждения для толерантных невеж. Бог не может быть двоеверцем.

- Точно! - включился Китаев: - Моя бабка всегда говорила: един Бог, едина вера, едино крещение!

- Эх! А я думал, что только моя бабушка так говорила, - не успел по привычке сослаться на свою бабушку Дорохов.

- Я просто говорил с ним на его языке, - устало вздохнул Сергей Павлович. - Невозможно себе представить, чтобы Бог или какой-либо из пророков сказал «убей».

- Да уж, - согласился Китаев, - когда побываешь на войне, особенно похожей на ту, что идет на Кавказе, начинаешь понимать, как нелепо и фальшиво звучат наши приветствия. Днем мы им «здравствуйте», а они нам «мир вам», а ночью летают другие «приветствия». Все войны, по большому счету, ведутся из-за денег... По большому счету и из-за больших денег.

Дорохов вмиг переменился и посерьезнел.

- Да ладно, я не об этом. Обнять тебя, Серега, хотел. Не умею я «спасибо» говорить. А ты, выходит, меня, дурака, из-под пули вытащил...

- И меня, - добавил Китаев.

- Да ладно вы, мужики, и так не по себе, осталось только заплакать от умиления и счастья. А у нас еще одно дело есть.

- Мариловна? - догадался Дорохов.

- Мариловна.

- У тебя есть какие-то соображения?

- Да. Я тут подумал, помучился, и у меня появилась интересная гипотеза. Понимаешь, в тот раз, когда мы отправили Мариловну за пенсией, я смею предположить, что она не встретилась с собой. Оказавшись там, она вспомнила, куда спрятала пенсию, и тут же рванула в магазин, не дожидаясь встречи со своим двойником.

- Интересно, - наморщил лоб Дорохов, - но к чему ты ведешь?

- Уж если б она встретилась, нам бы она с тобой рассказала все в мельчайших подробностях.

- Ну, так в чем же суть?!

- Вопрос в том, у какой Мариловны ты был в гостях. Вспомни, не показалось ли тебе что-нибудь странным?

- Ну, я к ней зашел, повод какой-то глупый придумал. Типа шел мимо, спичек нет, а курить хочется. Она, конечно, коробок, да не один, мне дала, чаю предложила, я согласился. И болтали мы часа два, я теперь юность Мариловны пересказать в мельчайших подробностях могу. Короче, я только пару раз выходил покурить на лоджию...

- И ничего странного?

- Да нет, вроде. Чайник вот все никак не мог закипеть. Минут пятнадцать ждали, я уж хотел спираль проверить. Да! И тишина! Точно! У нее же всегда радио включено! А тут тишина. То ли не работало, то ли старушка выключила...

- Не могло оно работать! Еще скажи: ты курить ходил, на улице кого-нибудь видел?

- Да я бы любого подозрительного, сам понимаешь... Стой! - сам себе скомандовал Василий Данилович. - Там же вообще никого не было! Ни души. И ни одна машина во двор не заехала. Тишина. Глухо, как в танке. Я бычок вниз кинул, а он, как гайка, об асфальт сгрохотал! Подумал еще - не двор, а каменный мешок.

- То-то, - облегченно выдохнул Кошкин, - это как раз говорит в пользу моего предположения. Отсутствие встречи с двойником повлекло за собой параллельное существование. Проще говоря, наша с тобой Мариловна попала в несовершённое время. Бред, конечно, еще один парадокс. Нечто подобное я, по-моему, у Стивена Кинга читал, но кто сказал, что у создателей триллеров не бывает научных прозрений?

- Ты хочешь сказать, что все эти дни она там одна в целом мире?

- Да, с того момента, как зашла домой с покупками. Потому что вторая зашла долей секунды, минутой или часом позже. Цифровое выражение здесь принципиально не важно. И эта вторая стала жертвой убийцы. Проще говоря, я полагаю, что если есть незаселенные пространства, резонно было бы предположить, что есть и незаселенное время. И есть определенные точки соприкосновения, как, скажем, проселочные дороги. Именно в такой необитаемый промежуток попала наша Мариловна.

- Бр-р-р...- тряхнул головой Китаев, который все это время пытался вникнуть в суть разговора.

- Какой у тебя план, Палыч? - спросил Дорохов.

- Думаю, есть определенная связь между тем и другим промежутком, то есть нам следует восстановить последовательность событий, разумеется, предварительно убрав опасность, а потом просто вернуть нашу пропащую на место.

- Тогда я иду с тобой. А Толик посторожит.

- Там, Вася, стрелять не надо, хватит стрелять. Ты же понял: для пули нет временных преград.

- Ну, я тебя, во всяком случае, подстрахую.

- Хорошо, тогда попробуем.

* * *

В первый раз в жизни Ермоленко решил сражаться. После ухода Бекхана он метался по кабинету, швыряя рекламные буклеты и канцелярские принадлежности, и остановился только после того, как разбил в порыве гнева дорогую пепельницу. Пепельницу, как и переведенные на личный счет какого-то типа сто тысяч долларов, было жалко. Глядя на осколки, Ермоленко осознавал, что психовать бессмысленно. Убытки будут расти, а толку будет мало. И тогда он «упал» на телефон и стал собирать информацию. Это было не просто, но ему все же удалось узнать, кто такой Вадим Григорьевич Яковлев, которому он пожертвовал выручку автосалона за два последних дня. А служба безопасности аккуратно отследила маршрут Бекхана до парка и далее. Страсть к деньгам оказалась сильнее страха. И он решил сражаться за свои деньги. Уже вечером он отозвал из Промстройбанка платежку на имя Яковлева, а утром добился встречи с этим человеком. Два обстоятельства не давали ему покоя: интерес Грума во всей этой кутерьме, а также исчезновение Бекхана, которого аккуратно сопроводили до ворот «ящика», из которых он уже не вышел.

Ермоленко сделал несколько звонков, в том числе обеспокоил свою крышу, намекнув, что есть некоторые силы, пытающиеся его шантажировать и заиметь под это дело приличную сумму из общего котла. Заручившись бандитским подкреплением, он почувствовал себя увереннее и вызвал к себе начальника охраны, который, собственно, и был протежирован на это место покровительствующей группировкой.

Мастер спорта по боксу, а по совместительству зэка с пятилетним стажем, Верхотурцев как всегда развязно плюхнулся в кресло напротив, закинув ногу на ногу. Такие манеры не раздражали Ермоленко, потому как они и были манерами, а свою работу Верхотурцев и его бригада выполняли неплохо, даже если от нее за версту отдавало свежими сроками. Правда, и платить им приходилось соответственно. Но главную часть своей прибыли они брали с перепродажи угнанных машин.

- Петр Матвеевич, - уважительно начал Ермоленко, так уж они величались с самого начала.

- Слушаю, Александр Максимович, - в тон ответил Верхотурцев.

- Нам, вероятно, придется начать маленькую, а может, и большую войну... - издали подступал Ермоленко.

- А че, надо так надо, не в первый раз. Я вам, Александр Максимович, вообще удивляюсь. Надо было этого чечена тут на куски порвать. Он же не железный. Они щас припухли. Так что без особых последствий. Да и Грум тут зря был. С ним, конечно, мало кому стрелы набивать вздумается, но и он не на танке ездит.

- На нашем «эмджи», - театрально вздохнул Ермоленко. - Но дело не в нем. Я хочу, чтоб вы собрали всех ребят, да и подкрепление обещано. Чечен, если объявится, нужен мне живой, но связанный. Мне у него сначала забрать кое-что надо. Я, кстати, не удивлюсь, если он среди живых не числится.

- Свяжем и живого, и мертвого, - заверил Верхотурцев, - а если надо, то и в двух экземплярах.

Начальнику охраны понравилось собственное остроумие, но он не позволил себе хохотнуть. Не принято.

- Угу, - кивнул Ермоленко. - Сегодня вечером у меня важная встреча с одним чиновником, вы там попасите нас незаметно. На всякий случай.

Верхотурцев просекал ходы на два вперед.

- Из «ящика» что ли? На которого чечен выползал?

- Точно.

- Сделаем, прессовать будем?

- Если потребуется. Но пока не стоит горячиться.

- Да, я вам забыл еще сказать, - вот тут Верхотурцев не сдержал победной улыбки, - в этом ящике еще одна знакомая вам личность работает.

- Что за личность? - насторожился Ермоленко.

- Да деваха молодая, красивая. Я у вас раньше фотографию видел, где вы с ней. Вы уж извиняйте, в сейф забыли кинуть, ну я и глянул. Видать, от жены прячете...

На последние слова Верхотурцева Ермоленко не обратил внимания, он вдруг ушел в себя.

- Варя? Она ж институт так и не закончила. Что она там делает?

- Хотите - пробьем?

- Пробейте, Петр Матвеевич. Аккуратно.

- Сделаем.

У Ермоленко в душе пронесся ностальгический ветерок. Всего на минуту образ тихой и прекрасной Вари заслонил стройные ряды нолей на счетах.

Вечером Ермоленко встретился с Вадимом Григорьевичем в ресторане «Париж». Здесь можно было не только отведать французскую кухню и оставить несколько зарплат врача или учителя за бокал вина, но и полюбоваться точной мини-копией Эйфелевой башни, а также уединиться в отдельный номер для приватной беседы. Так и сделали Ермоленко и Яковлев, чтобы подальше от посторонних глаз провести пристрелочную беседу. Долго они ходили вокруг да около, подороже продавая информацию и нащупывая возможность союзнических отношений. Но к десерту разговор стал конкретнее и даже, если это возможно между двумя такими людьми, теплее.

- За что вам хотел заплатить Бекхан? - спросил Ермоленко.

- За то, чтобы я его устроил к нам на работу.

- И?

- Он начал с прогула.

- Я уверен, что он искал у вас нечто весьма важное.

- А то, для меня это уже не секрет. Но для всех остальных - государственная тайна.

- Хм, сколько стоит?

- Ну, знаете ли, может, у вас жучок под столом.

- Да это вы, милейший Вадим Григорьевич, водите за собой на стрелку офицеров ФСБ. А я бизнесмен, я готов вкладывать деньги. К примеру, в наш союз. За мной, знаете ли, тоже люди стоят.

- Догадываюсь, - показал на пальцах братковскую козу Яковлев.

- А что? Это настоящие хозяева страны, а не продажные чиновники. Эти, если обещают, делают. Они пустых звуков не издают. И я тоже. Вот, - Ермоленко достал из-под стола кейс, - здесь, Вадим Григорьевич, ваши деньги, сто штук, и не на бумаге, а наличкой. Я отдам их вам, как вклад в наш долговременный союз. Но!.. Никаких лиц кавказской национальности! Никаких подстав. Работаем честно на общую выгоду. Думаю, ваша военная тайна стоит такого предложения.

Яковлев не удержался и щелкнул замками чемоданчика:

- Меня, знаете ли, со вчерашнего дня пытаются обмануть. - И умолк, пораженный красиво упакованными пачками. Такое ему доводилось видеть только в кино.

- Хотите, чтоб не возиться с крупными суммами, я оформлю на вас хорошую тачку из своего салона? Вам бы очень пошел «линкольн-навигатор». Такой солидный черный вседорожник. Сказка! - владелец автосалона выдержал многозначительную паузу. - Так что от вас было надо Бекхану?

- Машину времени, - испытующе посмотрел на собеседника Яковлев и пригубил вино.

- Шутите? - даже ухом не повел Ермоленко.

- В том-то и дело, что нет, - ответил, выдержав паузу, Вадим Григорьевич. - Так сказать, опытная модель. Паровоз братьев Черепановых представляете?

- Не очень.

- Ну тогда, скажем, первый автомобиль. Паровой был. Ползал кое-как, но все же ползал. Ну а теперь представьте себе то же самое относительно времени.

- Неужели такое возможно?! Не, - точно испугался, усомнился Ермоленко, - ерунда, наверное...

- Проблема в том, что изобретение уже на контроле правительства.

- А при чем здесь росвооружение? Что, на машине времени воевать можно?

Яковлев едко ухмыльнулся:

- Не умеете вы мыслить масштабно. Даже если не удастся создать в ближайшее время мощный агрегат, то и маломощная машина представляет себе ужас для противника. Вы ж были в горячей точке?

- Ну? - этого Ермоленко вспоминать не любил.

- Во-от! Сидите вы на каком-нибудь блокпосту, а на вас совершают нападение. Вы сообщаете в штаб. И тут вылетает с базы вертолет, на котором стоит этот агрегатик. Догадываетесь дальше?

- Нет.

- Прилетает он сразу на полчасика раньше, чем произошла заварушка, и от нападающих еще до боя остаются рожки да ножки. Вот вам и настоящий превентивный удар.

- Ё-моё! Так такую штуку и на ракету присобачить можно. С ядерной боеголовкой. Ё-моё, - уже не скрывал восторга Ермоленко, - это ж какие бабки! Ну теперь понятно, чего этот чечен так тут вертится. Вадим Григорьевич, это надо быстро и по-тихому поджимать под себя. Любыми путями. Вы можете на меня рассчитывать по полной!

- Я вообще удивляюсь, Александр Максимович, что наш город еще не заполонили агенты ЦРУ. Эх, если бы вы знали, какой тюхля додумался до этого изобретения!

- Лох?

- Полный лох! Из этих, знаете, сознательных, с повернутым патриотическим сознанием.

- Меня еще в армии от них тошнило... - зло выдавил Ермоленко.

- А деньги вы, Александр Максимович, - улыбнулся Яковлев, - верните лучше обратно в Промстройбанк, мне так спокойнее. С таким чемоданом по городу ходить - роту охраны надо.

Образ Вари в сознании Ермоленко снова заслонил полевой командир. Злоба и стыд за свое малодушие были сильнее всех других чувств. Теперь, думая о Бекхане, Ермоленко позволил себе едкую парафразу: «Свинопас, говоришь? Вот мы тебя и выпасем, свинья».

* * *

Они вошли во двор в строго рассчитанное время. Показания Амалии Гвидоновны были точны. У подъезда Мариловны топтался худощавый парень, одетый не по сезону. Кожаная куртка под июньский тополиный пух никак не подходила. Зато хорошо сочеталась с армейскими бутсами. Он нервно переминался с ноги на ногу и озирался по сторонам.

- Он, - уверенно сказал Кошкин.

- Пойдем, поглядим, что за фрукт.

Чем ближе они подходили к незнакомцу, тем больше менялся в лице Дорохов.

- Ничего себе война! - оценил он ситуацию. - Знал, что земля маленькая, но чтобы настолько!..

Сергей Павлович вопросительно посмотрел на друга.

- Это Усман Джабраилов. Мне его Бекхан оставил в качестве гарантии. - Вполголоса пояснил Дорохов. - Навсегда оставил. Не нужен он ему был. Кому наркоманы в армии нужны? Мы потом его отфильтровали по полной. Наверное, под амнистию попал. Как его сюда-то занесло?

В это время парень повернулся и тревожно замер, впившись взглядом в глаза Дорохова.

- Ну, здравствуй, Усман, - прищурился Василий Данилович, - что, совсем худо жить стало, старушками промышлять начал?

- Ай! - Усман аж подпрыгнул. - Ты откуда, майор? - и попятился. - Ты... Как ты узнал?! - в руках его появился обрезок арматуры.

- А вот железом махать не надо, - вкрадчиво попросил Дорохов, - а то я тебя вместе с твоей палкой переплавлю.

Усман продолжал пятиться, а Дорохов наступать. В какой-то момент изъеденные героином нервы Усмана лопнули, он кинул в Дорохова арматуру и, резко повернувшись, побежал. Дорохов кинулся следом, а Кошкин в растерянности остался стоять у подъезда.

- В одном Амалия Гвидоновна была не права: этот точно Достоевского не читал и мук совести у него не будет, - вслух подумал Сергей Павлович и приветливо глянул на окна доктора медицинских наук. Седая носатая головка приветственно покивала ему: мол, молодцы ребята, подозрительного типа прогнали.

Спустя пять минут вернулся запыхавшийся Дорохов.

- Никогда бы не поверил, что наркоманы так бегают. Запрыгнул, гад, в маршрутку, а я не успел. Тачку ловить бесполезно. Может, в милицию ориентировку дать? Он ведь другую жертву найдет.

- Это ты себе в прошлом посоветуй, - охладил его пыл Кошкин. - Ничего, Вась, у него теперь все не так пойдет. А мы, считай, провели самое безболезненное хирургическое вмешательство. Пошли, пока Мариловна не появилась, а то будем чай до второго пришествия пить. Нам теперь нашу бабульку вернуть самое время, если она там с ума не сошла.

- У-ё, - поежился Дорохов, - ты ж боялся в будущее.

- Да уж, - признался Сергей Павлович, - но мы, как говорится, на минуточку и недалеко, будем посекундно проверять. Типа как по секторам.

- Прочесывать, - подсказал майор запаса.

* * *

- Ого! - воскликнул адвокат Михаил Маркович Бирман, рассматривая содержимое большого конверта, который получил позавчера из рук нового и странного клиента.

По предписанию того самого клиента в условленное время, когда в кабинете адвоката не раздался контрольный звонок, и был вскрыт этот конверт, в котором оказались фотографии, аудиокассеты, расписки, видеокассета и две тысячи долларов гонорара, что причитался Михаилу Марковичу за предстоящие заботы о содержимом пакета.

На снимках сержанты и прапорщики российской армии находились в кругу боевиков. По всему было видно, что они не в плену, а заключают сделки. На кону стояло обмундирование, патроны, автоматы, гранаты и даже гранатометы. К фотографиям прилагались расписки. Красным маркером было выделено на фотографиях только одно лицо, а на расписках - звание и фамилия: «мл.с-нт. Ермоленко». Видимо, круто прижали этого парня боевики, раз он оставлял им такие компрометирующие бумаги. По привычке Михаил Маркович заглянул в городской справочник «Деловые люди» и не ошибся. «Ермоленко A.M., директор автосалона "Хайстар", владелец автозаправочных станций, соучредитель...» И т. д. И т. п. Особо отметил для себя адвокат, что сей удачливый молодой бизнесмен является зятем известного рыбного магната. Данное обстоятельство несколько настораживало и сулило непредсказуемые последствия, но, в сущности, никто не мешал Михаилу Марковичу честно отработать полученные деньги, выполнив поручение, и остаться в тени. Другой вопрос, сколько можно было получить с противоположной, не менее заинтересованной стороны, использовав при этом подставных лиц.

- Надеюсь, тут засняты не пытки пленных российских солдат, - брезгливо поморщился адвокат, вставляя кассету в видеомагнитофон.

На экране телевизора адвокат увидел мусульманское кладбище и своего клиента рядом с одной из могил. Клиент с ухмылкой объяснял, что это его могила, потом перешел к следующему надгробию и заявил, что это тоже его последнее пристанище, а в конце попросил найти его третью могилу. Такие мистические загадки Михаилу Марковичу были не по душе. Он был лучшим и самым высокооплачиваемым в городе адвокатом, а не охотником за привидениями. Далее на видеокассете следовала хроника жизни боевиков, сцены обмена пленных и убитых, мелькало там означенное красным маркером лицо младшего сержанта. На аудиокассете был записан разговор клиента с тем самым лицом, но уже в роли бизнесмена. Следовало разбавить странную задачу клиента рюмкой коньяка, и Михаил Маркович не преминул это сделать. А после второй он решил не искушать судьбу попыткой из одного гонорара сделать два и взялся за телефон. Набрав номер, адвокат тяжело вздохнул и, стараясь выжать из себя тон огорченного человека, коротко сказал собеседнику.

- Андрей Викторович, у меня для тебя интересные материалы. Приезжай. Нет, журналистам я не звонил. Да, и сделай так, чтоб мое имя в связи с этим нигде не всплывало. Ссылайся на каких хочешь информаторов. Жду.

Положив трубку на рычаги, Михаил Маркович откинулся в большом кресле, покусывая губы и щурясь на содержимое пакета. Так легко еще никогда не удавалось заработать две тысячи долларов, и это ему, как прагматичному, трезвомыслящему юристу, не нравилось.

* * *

Едва ли можно не испытывать тихого ужаса в городе, наполненном давящей со всех сторон тишиной. Где каждый шаг на пустой улице отзывается эхом, как выстрел в горах. Окна любого дома, как глаза слепца, и манекены на витринах, как самые подходящие жители. Ни капли мусора, потому как его не успели еще ни уронить, ни убрать... И небо, которое больше похоже на вывешенную над крышами фотографию облачной пелены, кою забыли мало-помалу двигать для оживления общей картины.

- Слушай, Сергей, для воров твоя машина тоже мечта: сунулся на секунду вперед - и посещай магазины и банки, - голос Дорохова полетел по трубе пустой улицы.

- Я вот о другом думаю, лишь бы у Мариловны инфаркт не случился. А то прахом пойдут наши старания.

- А почему бы нам сразу не появиться у подъезда или у дверей нужной квартиры?

- Скажи спасибо, что попадаем в пределах трехсот метров. У меня же в руках не снайперская винтовка с оптическим прицелом. Хоть и говорят, что в науке не принято что-либо делать на глазок, но это только говорят. Куча открытий были сделаны методом тыка.

- А я думал, методом тыка только напряжение в розетке проверяют.

- Понимаешь, Вась, если верить фантастическим романам, - а им стоит верить хотя бы потому, что в них были предсказаны сотни открытий, - то будущее, кроме неизменяемого общего направления, имеет вариативный ряд решений. К примеру, вот ты покурил, а мог и не курить именно в этот определенный промежуток времени, и это уже вариант развития будущего, включающий в себя миллионы возможных последствий, начиная от твоего здоровья, кончая общим загрязнением атмосферы.

Лицо Дорохова обиженно вытянулось.

- Ну ты сейчас меня заводской трубой выведешь, которая дымит и небо застит.

- Да нет, я просто тебе на пальцах объясняю.

- Но тогда получается, что от Бога мало что зависит.

- Я же тебе сказал: главное - то есть точка прибытия - неизменна, а вот варианты движения к ней могут быть самыми разными. Это уже складывается из участия человеческой воли. А сумма созидательных и разрушительных действий индивидуумов, населяющих нашу планету, это уже сложение картины главного, большого варианта. Проще говоря, Бог наделяет человека свободной волей, об этом ты, надеюсь, слышал, именно в этом проявляется божественная природа человека. А вот качество использования этой индивидуальной воли есть собирательная сила, формирующая будущее.

- Понятно - что ничего не понятно.

Дорохов поиграл бровями, проверяя, не окосел ли, и безнадежно вздохнул. - Воздух здесь какой-то... Вроде и свежий, но привкус у него странный. Скорее, безвкусный.

- Откуда тут взяться вкусу? - обвел рукой гулкую пустоту Кошкин. - Соседи капусту не тушат. Рыбу не вялят. Нет тут соседей.

- Ты только Мариловне про ее убийство не рассказывай.

- Да уж сам знаю, лишь бы у нас еще кто при памяти не оказался, а то и в отделе кадров могут с легкой руки порадовать. Любит у нас народ бразильские фильмы и отечественные некрологи. Честно говоря, не представляю, какие могут быть последствия у такой вилки времени? Слепой котенок лучше ориентируется в пространстве...

Они вошли в подъезд и замолчали. Шаги в мертвом доме звучали будто аккорды абстрактной пьесы. И кульминацией ее стала дверь Мариловны, что распахнулась навстречу когда они были на последнем пролете.

- Господи! Да наконец-то! Уже и не чаяла живую душу увидеть! Сереженька, Вася! Это ж какая атомная война приключилась? - и прямо на пороге старушка зашлась навзрыд, повиснув на крепких руках подоспевшего вовремя Дорохова.

Кошкину оставалось только гладить ее по руке и причитать, что все нормально, все позади, домой поедем...

- Сходила за пенсией, - пробурчал Дорохов.

- Так ведь вспомнила! - причитала Мариловна. - Вспомнила! Деньги взяла, и сразу в магазин. Купила чего надо и - домой. Там же сериал любимый начался. Телевизор включаю - пусто! А потом уж, на второй, кажись, день, дошло, что на всей улице пусто. Беда-то какая! Думала, с ума, старая, съехала. Уж не чаяла никого увидеть. А потом, мнила, умерла я, и это ад для меня такой специально придуман. На улицу боялась выходить. Чего же это такое?..

- Ничего, Мариловна, ничего, милая, теперь все позади. Заблудилась ты у нас чуток. Ты ж сама с собой не разговаривала?

- Заговоришь тут!

- Ну ладненько, сейчас домой отправимся... - сказал Кошкин и поймал себя на мысли о том, что, в сущности, Мариловна и так дома. Ему стало неуютно, даже тряхнуло все тело: а вдруг они все втроем застрянут тут?

- Ага, Сереженька, ага, подожди малехо, я только пенсию возьму, зря что ли мучилась?

- Нет, Мариловна! Ни в коем разе! Отсюда мы ничего брать не будем. В нашем времени она тебя на том же месте ждать будет, и даже потраченное в магазине на месте останется.

- Да шут с ней, с пенсией, - успокоилась вдруг Мариловна, - но чтоб я еще хоть раз на твоей машине путешествовать намылилась!.. От такой тишины и похоронный марш любимой песней станет. Мы точно домой попадем?

- Точно, - Сергей Павлович отбросил всякие сомнения, иначе становилось жутко и страшно, хуже, чем в детстве заглянуть в приоткрытую дверь морга.

- Ну тогда я тебе покажу чего: может, для науки твоей это важно будет, - и она поманила Кошкина пальцем в глубь квартиры.

Тот послушно, но осторожно направился следом.

Мариловна сначала подвела его к радиоприемнику, который висел на кухонной стене. Включила его на полную мощность и приложила палец к губам, словно сейчас будут передавать сводки Совинформбюро. Спустя минуту Сергей Павлович стал различать легкое потрескивание эфира, а уже потом ему показалось, будто он слышит отдаленные голоса. Правда, возникало чувство, что голоса эти живут не в динамике, а где-то рядом с ним, а репродуктор выполняет роль лампочки, на которую летят ночные бабочки и мотыли. Как ни силился он разобрать этот тихий говор, но получалось только додумывать, угадывать значение слов. Голоса же были и мужскими, и женскими, и детскими и никак не походили на размеренную речь дикторов и запальчивые уловки уличных репортеров. Мариловна спросила взглядом: слышишь? Кошкин кивнул: слышу.

- Чего это? - спросила старушка.

- Ума не приложу, - признался Кошкин, - возможно, радиоприемник в этом случае является слабым ретранслятором каких-то неизвестных физике волн. Не знаю, Мариловна, но это действительно странно, удивительно и жутко.

- Во-во, и я о том. Может, это вообще не из нашего мира?

- Кто знает? - пожал плечами Сергей Павлович и выкрутил до минимума регулятор громкости.

- А пойдем еще? - поманила рукой в комнату Мариловна.

Там она подвела его к стене, где висели в картонных и деревянных рамках старые черно-белые фотографии. Кошкин сразу отметил, что их стало больше. Историю каждой из них он знал весьма подробно. Когда Мариловне удавалось заманить Сергея Павловича на домашние блинчики да поболтать, она обязательно приносила за стол одну из фотографий, оживляя изображение подробнейшим рассказом. Вот, к примеру, с подписью «Крым 1949». Мать получила за самоотверженный труд на ферме путевку и повезла семью к морю. Маше тогда было уже почти восемнадцать лет. Старший брат служил на Дальнем Востоке, средний - в Германии, куда не дошел, не доехал... И тут Кошкин осекся, вспоминая рассказ Мариловны. На снимке рядом с мамой Маши Рассохиной стоял молодцеватый мужчина с орденской колодкой на груди. Лихо закрученные усы а-ля Буденный, наигранно суровый взгляд. Значит, в этом мире он все-таки дошел!

- Отец, - с дрожью в голосе подтвердила догадку Мариловна.

Был он и на других фотографиях вплоть до семидесятых годов. То с женой, то с Машенькой, то в обществе сыновей, то все вместе... До тех самых пор, пока старший Павел не спился, не шагнул в пьяном бреду под поезд, оставив жену и двух дочерей на попечение престарелой матери и младшей сестры. Сердце матери не выдержало...

- Это, Мариловна, вариант времени, когда твой отец остался жив.

- А нельзя мне, Сережа, пожить в этом времени? - подбородок старушки дрожал.

- Можно, милая, но ты здесь будешь одна. Все будут там, где прошла колея истории человечества, - опустил голову Кошкин.

Дорохов шепнул какое-то ругательство, а вслух сказал:

- Хороша колея, когда на обочину миллионы выбрасывает. Да кто ж так колеи прокладывает?

- Мы. Какую проложили, такая и есть, - упрекнул человечество Сергей Павлович.

Он подошел к Мариловне и обнял ее за плечи:

- Прости меня, лучше бы я ракеты делал. Больше пользы.

- Ты так не говори, - погладила его по щеке Мариловна, - не говори так. Нешто ты виноват, что Гитлер родился. Ты же не отец ему! А машина твоя... Я вот помню, малая еще совсем была, когда первый трактор в колхоз пришел. Смотрели на него, как на зверя заморского, рычал он. На что, думали, нам такая каракатица? Так и гадали, пока он первую межу не провел.

- В том-то и дело, что я не знаю, где поле для моей машины. Вслепую я немало еще человеческих судеб перепахаю. - Кошкин нервно покусывал губы, поглядывая на фотографии.

- Опять же, думаю, - утерла слезы Мариловна, - не всяким трактором не всякому полю поможешь, - и завернула тут длинную байку, так что всем пришлось присесть на скрипучие стулья, ибо остановить воспоминания Мариловны было невозможно, а в этой ситуации еще и неделикатно.

Приземлились мужики крепко и вынуждены были сначала с напускным, а потом и с живым интересом прослушать историю о том, как во время войны в деревне, где жила Маша Рассохина (Мариловна в юности), девушка по имени Татьяна проводила на войну любимого парня - Андрея. Свадьбу сыграть не успели. Было это в начале сорок второго. И попал он во вторую ударную армию предателя - а тогда бравого, но интеллигентного по виду генерала Власова. И канул парень где-то в Мясном бору во время неуспешного наступления. И ни похоронки на него, ни другого какого свидетельства. Татьяна ждала его, потому что любила. О такой любви, как у них была, книги пишут. Уж и сорок пятый прошел, и сорок шестой, а она все ждала. Тем, кто с фронта вернулся, - раздолье!

И хоть выбор у парней был, и медали на груди звенели, многие из них сватались к Татьяне, но всегда получали отказ. А она писала письма во всякие военные инстанции, надеялась разыскать след своего Андрюши, а когда отпуска снова разрешили, насобирала денег, взяла платья красивые и поехала туда, где полегла вторая ударная армия. Пусть с весны сорок второго по весну сорок восьмого много воды утекло, но Таня привезла оттуда горсть седых волос. На каждого непохороненного солдата - по одному. Но это она уже потом, много позже, рассказывала. А тогда ей товарищи из соответствующих органов посоветовали уезжать оттуда и никому не рассказывать о том, что видела. Потому можно считать, что Татьяна была одним из первых красных следопытов. Она после возвращения полгода письма писала по адресам, которые в солдатских нагрудных гильзах нашла. А про своего Андрюшу так ничего и не узнала. Замуж она вышла только в 1954-м, когда ей уже тридцать лет было. Аккурат в это время Хрущев с Маленковым тягались.

Замуж вышла за хирурга из районной больницы и перебралась в город. Не по любви шла, а от одиночества. Хирург же, Владимир Иванович, славился своими добрыми золотыми руками и тем, что спас на войне не одну сотню солдатских жизней, а жену у него случайной пулей убило. Шибко он по ней тосковал. Наверное, запил бы, да работы всегда у него было много, со всего района к нему болезных везли, даже Мариловне случилось у него чирьи удалять, вот и позволял себе сто грамм после операции. Пусть каждый день, - но только сто грамм. Железно.

И ничего бы Мариловна про эту историю не узнала, если б не повстречала совсем недавно в областном центре эту самую Татьяну. Ей уже под восемьдесят. Рассказала она Машеньке свои печальные старые новости. В 1975 году поехали они с мужем в Прагу по туристической путевке от Совета ветеранов. Да там, в самой что ни на есть Праге, в одном из многочисленных кафе, встретила она своего Андрея. И - никакой лирики! Андрей весной сорок второго отдал со своего плеча гимнастерку и шинель генералу Власову, которому в окружении захотелось выглядеть рядовым. Но когда в плен он сдался, узнал в лагере Андрея и чуть не силой затащил его в русскую освободительную армию, которую для службы у Гитлера создавал. Вот до чего добро Андрюшу довело. А в сорок пятом, хоть и стала помогать эта армия восставшим пражанам, но наши их не помиловали. Кого в петлю, как Власова (иуде иудина смерть), кого к стенке, а кому большие сроки в лагерях. Андрюшу спрятала одна сердобольная чешка. А потом выдала за своего мужа, который у нее погиб. Правда, пока не выучил язык, прикидывался немым от контузии.

И что? И Татьяне, и Андрею по пятьдесят лет. Ему никакого пути на Родину нет. Чем быть предателем Андреем, лучше быть краснодеревщиком Чеславом. У Татьяны трое детей, у Андрея-Чеслава двое.

- И ничем бы твоя машина времени им не помогла, Сережа, - оборвала вдруг Марья Гавриловна.

- Да, пожалуй, - согласился Кошкин. - Даже если б свадьбу успели сыграть. Вторую ударную армию моей «тачанкой» не уберечь, Сталину или генеральному штабу правильное решение не нашептать, да и дырку в «железном занавесе» не пробить. Таким трактором колею, которую миллионы натаптывали, не повернуть, - поджал-прикусил губу и достал из кармана пульт. - Давайте, ребята, домой.

- А я, Палыч, думал в магазин сходить, - хитро прищурился Дорохов, хотел, наверное, разрядить обстановку, - сегодня, по-моему, распродажа по самым сниженным ценам. А для пенсионеров стопроцентная скидка, - подмигнул Мариловне.

* * *

После рассказа Грума Владимир Юрьевич бросил все дела и стал названивать Кошкину. Долгое время тот не отвечал ни дома, ни на работе. Рузский чуть было не позвонил самому Марченко, но правильно рассудил, что Марченко пошлет его дальше, чем партия комсомольцев. Наконец, в трубке зазвучал усталый голос Сергея Павловича.

- Сергей Павлович, давайте я вам мобильный куплю, чтоб вы не исчезали, а то я беспокоиться начал. Поверьте, искренне вам это говорю.

- Спасибо, Владимир Юрьевич, но там, где я был, мобильник не пригодится.

- Вы все экспериментируете?

- Да нет, исправляю свои и чужие ошибки.

- А по моим данным, вашей жизни недавно угрожала опасность.

- Спасибо, опять же, но ваша, Владимир Юрьевич, опека чересчур уж безгранична. Опасности меня на каждом шагу подстерегают, вдруг поскользнусь, треснусь головой об пол и если не сдохну, то забуду, что за прибор у меня на столе стоит и как им пользоваться. Так что не следует преувеличивать угрозы и оберегать мою персону, как премьер-министра какого. Обещание я свое выполню из уважения к вам и вашей деликатности.

- Ну... скажете...

- А знаете что? Приезжайте прямо сейчас, еще не вечер. Я хоть и устал чуток, но готов застрелить сегодня и трех, и четырех зайцев. Надо играть, пока везет. А мне сегодня, как мне кажется, удача улыбается как никогда.

- Куда прикажете быть? Или за вами послать машину?

- Нет уж, лучше вы к нам, я оставлю пропуск на КПП.

- Тогда, Сергей Павлович, на двоих человек. Второй - Вадим Андреевич Паткевич. Вы уже с ним знакомы.

- Для него оставлю обязательно, а то придется новые ворота за свой счет покупать.

- Через полчаса будем у вас.

Когда Кошкин опустил трубку телефона, Дорохов с недовольным видом покачал головой.

- Зря ты, Палыч, с этой братвой дело имеешь.

- Вряд ли. Я им нужен живой, невредимый, при уме и памяти. Ну и, к тому же, Рузский муж моей жены.

- Ты сам-то понял, что сказал?

- Хорошо еще, что не отец моего сына. Я просто привык выполнять свои обещания.

- Тогда не забудь прихватить меня с собой, уж я тебе сегодня везде компанию составлю. А когда все закончится, давай возьмем Толика и все вместе хорошенько посидим где-нибудь под хороший коньяк. Толик, ты как?

- Всегда готов, командир! - отпионерил Китаев, который все это время отмалчивался в стороне.

- А пока нас не будет, ты карабинчик мой в чехол не складывай, вдруг два этих друга обратно без нас вернутся, ты их тогда отправь обратно.

- Думаю, эти предосторожности излишни, - поморщился Кошкин, - Рузский любит Лену и прекрасно понимает, что из-за меня ему придется с ней объясняться.

- «Береженого Бог бережет», - говорила моя бабушка, - резюмировал Дорохов.

До появления Рузского Сергей Павлович еще успел оформить пропуска и договориться с охранниками. Китаев заварил чай в легендарной банке, а Дорохов позвонил Амалии Гвидоновне и справился, как здоровье ее соседки Марии Гавриловны.

Грум и Рузский появились в лаборатории с небольшим опозданием. Паткевичу у дома Владимира Юрьевича показалось, что их кто-то пасет, и он погнал машину, визжа на поворотах покрышками, показал лучшему другу, на что способен новенький «Эмджи». Рузский пообещал, что все-таки отправит его выступать на «Формуле-1», на что Грум заявил, что со всякими «шунахерами» ему соревноваться не хочется. А вот есть в городе еще пара «природных» ребят, что на «черных» гонках выступают, так они и на танке любого профессионала, как стоячего, заделают.

Они зашли в лабораторию и только там прекратили бессмысленный спор. Грум кивнул ожидавшей троице, что, видимо, означало: «Привет, ребята, сегодня я не на КрАЗе». Кошкин с интересом посмотрел на дорожную сумку в руках Грума. «Пулемет у него там, что ли?» - подумал он. Рузский ответил на его вопрос вслух:

- На КПП не хотели пропускать с этим баулом, пришлось показать, что там одни старые бумаги, - он дал знак Паткевичу.

Тот сбросил сумку на пол и расстегнул замок. Открывшееся чрево взбухло аккуратно упакованными, словно вчера из-под станка, пачками советских денежных знаков образца 1961 года. Китаев присвистнул, хотя по своей молодости не мог испытывать ностальгических чувств к валюте развитого социализма.

- Хотите поменять? Не успели в свое время? - предположил Кошкин.

- Что вы, Сергей Павлович, это же банально, - обиделся Рузский, - хотя, возможно, наше с Вадимом желание покажется вам еще более прозаическим, - мы хотим в советский кабак. Гульнуть так, чтоб на следующий день в КГБ сводка была. Вадик, ты куда хочешь?

- В «Рассвет», - коротко ответил Грум, определив местом проведения застолья весьма посредственный ресторан.

- Почему?

- Потому что его больше нет.

Рузский понимающе покачал головой.

- Не возражаете? - спросил он у Кошкина.

- Желание клиента - закон, - пожал плечами Сергей Павлович, - но есть встречная просьба. Вы не могли бы спонсировать присутствие за столом еще одного человека? - кивнул на Дорохова, который старательно делал вид, что все происходящее ему «сиреневенько», и только исподлобья постреливал на Грума.

- Да нет проблем! Что не сможем пропить, оставим вышибале на чаевые, - улыбнулся Рузский.

Прошло несколько минут, и все четверо сидели за столиком в отдаленном, слева от эстрады, углу ресторана «Рассвет». Этому предшествовал торжественный вход сквозь табличку «закрыто на обслуживание», смазанный немятым красным червонцем. Потом долго ждали официанта. Ненавязчивый советский сервис являлся бесплатным приложением к увеселительной прогулке. Наконец подчеркнуто нерасторопно прибыл официант, холодно осведомился, «что желают товарищи», но Владимир Юрьевич растопил его служебный лед полтинником, изъятым из пачки на его глазах, и шепнул, указав взглядом на Сергея Павловича, что за столиком присутствует «ответственный товарищ» из Москвы, проверяющий инкогнито сферу обслуживания, а уж гулять он будет по полной.

- Меню не надо, - застолбил Рузский, - несите все лучшее, и чтоб ваши знаменитые цыплята табака были не синие.

Официант понимающе кивнул и помчался выполнять заказ на первой космической скорости. Развить вторую ему не позволяли застойные явления в экономике СССР. Да и зачем она нужна, если необходимо крутиться вокруг одного столика?

Пить пришлось «Старку», «Арарат», «Кинзмараули», «Вазисубани», клюквенный напиток, «Боржоми» и «Тюменскую минеральную № 1». При этом Дорохов, поднеся к губам первую рюмку, вдруг остановился:

- Ну, скажем, за это я не боюсь. Это не скиснет, - повел он носом над поверхностным натяжением жидкости, подняв волну - А закусывать? Палыч, как ты думаешь, от пищи, срок негодности которой почти двадцать лет, плохо не будет?

- Думаю, нет. Мы ведь, как это говорят, трапезничаем в режиме реального времени. А уж с точки зрения всякой там генной инженерии и чистоты продуктов, то здесь можно быть более чем спокойным. Глянь, каких цыплят принесли. Райские птички, а не цыплята. А зелень? Явно не тепличная.

Это, Вася, настоящие ароматы, а не реликтовое излучение.

- М-да, это, Сергей Павлович, точно, здесь и Грум в гурмана превратится, - подмигнул компании Рузский.

- Ну, тогда за режим реального времени, - поднял рюмку, как знамя, Василий Данилович.

- За оперативно-тактическое оружие нового поколения, - многозначительно добавил Владимир Юрьевич. - За нашего друга, за Сергея Павловича, который подарил нам этот вечер.

Никто не возражал, хотя Кошкин подумал было возразить, что без советских денежных знаков в таком количестве вечер мог ограничиться безобидной прогулкой по аллее трудовой славы. На эстраде как раз в это время появились опохмелившиеся в своей подсобке музыканты.

- Вадик, какую песню закажем? - спросил Владимир Юрьевич.

- Мне у «Лесоповала» нравится, сам знаешь...

- Извини, Вадик, этого вокально-инструментального ансамбля еще нет, а если и есть, то в подполье. Вспоминай, друг мой, советскую эстраду. Песню за мир хочешь? Или «яростный стройотряд»?

Грум никак не среагировал на пассаж Рузского. В это время музыканты уже горланили нелепую песню Леонтьева про светофор. «Все бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, а он им светит!»

- Бегут, бегут... У нас на зоне это очень популярная песня была, а теперь поют «нас не догонят» - петушиные какие-то песни, - заметил Грум. - Что-нибудь душевное хочется, русское, про ямщика... Чтоб размах был. Рузский поманил пальчиком официанта и пошептал ему на ухо. Тот попытался возмущенно удивиться, но пачка купюр вернула на его лицо угодливую улыбку. Пританцовывая от предстоящей авантюры и ожидаемого эффекта, он подошел к эстраде, где с ходу взял на абордаж кассира-барабанщика, выложив главный аргумент - пачку купюр - на дребезжащий под палочками пластик. Песню про светофор, не обращая внимания на недовольный гул в зале среди танцующих, быстро свернули. Музыканты «извинились» за ложные неполадки с аппаратурой и тут же провели короткое производственное совещание. Решение озвучил сияющий, как новый полтинник из той самой пачки на барабане, вокалист.

- Дорогие друзья, уважаемые гости, сегодня у нас в зале находится очень уважаемый и авторитетный в системе правоохранительных органов человек - Вадим Андреевич Паткевич. Весь вечер для него будут звучать русские народные песни. Просим всех гостей отнестись с пониманием, тем более что некоторые песни мы будем исполнять в эстрадной обработке, и вы сможете танцевать до упаду. Бережное отношение к народной культуре и традициям поддерживается дирекцией нашего ресторана. А сейчас - песня о ямщике!..

Зал озадаченно промолчал.

- Слушай, Вова, может, мы еще и посылочку мне на зону отправим? - оценил подарок друга Вадим.

- Почему нет? - блаженно улыбнулся Владимир Юрьевич.

- Ну, за душевную русскую песню, - без доли иронии поднял бокал Дорохов.

Музыканты отрабатывали свой гонорар достойно. Сначала спели «Ямщика», потом обработали, как и обещали, «Калинку», при этом к эстраде ринулось немало желающих пуститься в пляс, потом спели «Ой, мороз, мороз», «Лучинушку», «Ой, то не вечер»... Постепенно атмосфера в зале изменилась, менялись лица музыкантов, менялись лица посетителей. То плыла над столами безбрежная степная тоска, то завывал северный ветер, то летела задорная казачья вольница... И снился всем не рокот космодрома. Вокалист уже и не голосом, а душой выводил коленца, потому что иначе петь было нельзя. Кое-где в зале подпевали.

- Эх, сейчас бы пролетку нанять, да на крутой берег реки! - восхищенно озарился Рузский. - А что, Сергей Павлович, слабо в девятнадцатый век?! «Мохнатый шмель...» - запел Рузский, подражая артисту и режиссеру Михалкову.

- Боязно, Владимир Юрьевич, не вытянет так далеко моя машина. Все равно что на «запорожце» вокруг света махнуть.

- Жаль! Хотя, полагаю, инженерная мысль на этом не останавливается! Мое предложение о собственной лаборатории остается в силе.

- Спасибо, но последние опыты имели печальные и опасные последствия. Ладно, если б к прибору тянулись желающие гульнуть в кабаках или полюбоваться историческими достопримечательностями, подышать духом времени. Вы же прекрасно знаете, чем это может кончиться. Где гарантия, что завтра ко мне не придет ваш конкурент, который задумал убрать вас вчера? Он и предлог сочинит благовидный, любимую бабушку повидать или найти потерянный аттестат о среднем образовании.

- Справку об освобождении, - вставил Грум.

- М-да, - поежился Рузский, воображение которого развило мысль Сергея Павловича.

Между тем музыка неожиданно оборвалась, все невольно повернулись к эстраде. Там прямо на сцене орудовал возбужденный человек, гортанно выкрикивая ругательства в адрес музыкантов. Те же беспомощно разводили руками, кивая в сторону путешественников во времени и «ответственного товарища из Москвы». Человек лихо спрыгнул с эстрады, бросив на пол вырванный из рук вокалиста микрофон, и направился к столику Рузского. Веселая четверка окаменела. С перекошенным от негодования лицом к ним шел молодой, но легкоузнаваемый Бекхан.

Грум потянулся к пистолету, но Кошкин, уловив движение его руки, строго предупредил:

- Ни в коем случае! Иначе все вместе будем строить коммунизм до скончания века!

* * *

Вечер нахмурился грозовыми тучами. Темнело не по-летнему. И даже сорвавшийся с опустившегося горизонта ветер казался фиолетовым. По-хозяйски хлопая дверьми, рамами и форточками, он поднял марево песка и пыли, вмиг прочитал брошенные на улицах газеты и журналы, пугая шелестящим размахом свободной прессы не успевших спрятаться птиц. Прорва воды обрушилась на крыши и землю, напоминая о потопе, прибила к земле даже ветер и сотнями ручьев устремилась во все стороны и со всех сторон. Посредством воды небо и земля слились в единую серую массу, сквозь которую, как слепые без трости и поводыря, крались автобусы и автомобили. Зонты редких прохожих за какие-то две-три минуты превращались в лохмотья, висящие на скелете.

Мистический страх охватил Елену Андреевну, когда она торопливо пробежала по комнатам, закрыв окна, и села на диване, отложив в сторону книгу. Буйство стихии, казалось ей, предвещает что-то недоброе, опасное для нее и ее близких, и чувство это росло с каждым раскатом грома, наполняло душу тревожным, бессмысленным, изматывающим ожиданием. В конце концов она не выдержала и схватила трубку телефона. Напиликала мобильный Володи, но трубка ответила женским голосом, что абонент находится вне зоны досягаемости, «пожалуйста, перезвоните позже». Набрала номер Виталика, но у того телефон оказался выключен. На занятиях? В последнюю очередь, подталкиваемая овладевшим ею недобрым предчувствием, позвонила Сергею. Домашний ответил длинными, как гудок парохода, прощальными нотами. Невольно она стала прислушиваться к своим страхам, перечисляла в памяти разные названия фобий, но именно в памяти сидела сердцевина ее непонятного ужаса. Там появлялось то, чего раньше никогда не было. Смутная догадка снова толкнула ее к телефону. Пролистала старую записную книжку, кое-как нашла рабочий телефон Кошкина.

Ответил Китаев:

- Слушаю.

- Сергея Павловича можно услышать?

- Нет, перезвоните позже, часа через два-три. Или утром.

- Позвольте, но через два-три часа будет глубокая ночь! Это звонит его жена... Бывшая. Но он мне очень нужен!

- Простите, сейчас Сергей Павлович в любом случае не сможет подойти к телефону.

- Куда я могу ему перезвонить?

- Никуда. Он участвует в важном научном эксперименте.

- Значит, он опять воспользовался этой своей машиной времени?! Только не пытайтесь меня обманывать, я все знаю, он сам мне говорил. Скажите, мой муж, мой нынешний муж, он сейчас с ним?

- Н-н-н... да... Но там все в порядке. Вы не переживайте.

- Да вы не понимаете!.. - она отбросила трубку, и с этого мгновения страх растаял, уступив место яростному порыву русской женщины, о которой и сказал поэт: «В горящую избу войдет». Уж кто-кто, а настоящие русские женщины, как самые чувствительные радары, безошибочно чувствуют опасность, угрожающую родным и близким.

Закончив работу, Варя, не торопясь, направилась к выходу За порогом бушевала непогода, спешить некуда. Постояла немного на КПП, поболтала с охранниками и, поняв, что на улице ее просто-напросто смоет, что автобус все равно не придет, направилась обратно в корпус. Ноги сами принесли ее в лабораторию Сергея Павловича, где Китаев пил уже восьмую кружку чая и разгадывал кроссворд в старом журнале «Наука и жизнь». Варю он сначала не заметил, потому как сидел к двери спиной и вслух сам себе задавал вопросы.

- Оптический квантовый генератор? Пять букв...

- Лазер, - подсказала Варя, и Китаев чуть не упал с табуретки от неожиданности.

- О! Здравствуйте.

- Добрый вечер, а я думала, тут опять Сергей Павлович ночует.

- Ну, он как бы тут и как бы его нет.

- Опять, наверное, навещает молодую жену? - предположила Варя.

- Нет, он вместе с ее нынешним мужем проверяет систему советского общественного питания.

- Ух ты! А можно, я тут у вас посижу, там на улице дождь, гроза и вообще - внеплановое светопреставление.

- Конечно, у меня еще полкроссворда впереди, чай будете? С сушками...

* * *

Метаться по служебному кабинету, как тигр в клетке, - дело театральное. Но если никто этого не видит, то можно еще при этом пинать урну и пить дорогой коньяк, что ждал своего часа в сейфе с секретными документами. Вадим Григорьевич даже в своих просторных пенатах не находил себе места. Пятнадцать лет он уверенно маршировал вверх по карьерной лестнице, чтобы, находясь у самой вершины, оглядеться и понять: кожаное кресло, к которому он так стремился, - ничего не значит. После третьей рюмки вспомнилось вдруг ежедневное мамино: «Вадик, не водись с этой шпаной, они тебе всю жизнь испортят». И Вадик не водился, во дворе появлялся редко, чаще всего чтобы получить пинка, новое прозвище или быть до конца игры галящим. Шпана потом разошлась по тюрьмам и войсковым частям, а Вадик прилежно, как и все зубрилы, учился в институте, получив благодаря стараниям мамы справку об ограниченной годности к воинской службе. И вот повзрослевшая дворовая шпана добралась до его просторного кабинета, кидает ему дипломатами деньги и втягивает в игру, в которой он снова будет галить. Да еще и нерусская шпана.

А Кошкин?! Кулибин, чтоб его! Каким, интересно, он был в детстве? Поди, из тех, что и вашим и нашим... Нормальные Кошкины-Котины танки изобретали. А этот... Целый час Яковлев смотрел на телефон, раздумывая, кому позвонить, чтобы ситуация вновь оказалась в его надежных руках. Раньше-то понятно: первому секретарю обкома или первому заму по идеологической работе. А теперь? Губернатору по барабану, ФСБ вмешивается только по заказу Марченко, министр обороны тоже предпочитает разговаривать с последним. Насколько они в курсе всех этих экспериментов? Влезешь, как индюк в суп, сварят и съедят, а кости - дворняжкам.

Так и гипнотизировал телефонный аппарат, подбирая цифровую комбинацию к спокойному и обеспеченному будущему вплоть до солидного памятника на городском кладбище. Но телефон зазвонил сам. Из трубки нагло и уверенно зазвучал уже знакомый Яковлеву голос.