Время любить

За столом Дорохова (еще стул не успел остыть!) сидел молодой парень под два метра ростом. Светло-русые, чуть вьющиеся волосы, темно-синие глаза под добродушным изломом бровей, прямой нос и, как полагается природному русаку, широкие татарские скулы. Парень, увидев взволнованного Кошкина, привстал.

- Что-то случилось, Сергей Павлович?

Кошкин замер на последнем пролете лестницы и бессильно опустился на ступеньки. Сдавил виски ладонями.

- Китаев? Анатолий Китаев? - уже знал Кошкин.

- Да... вы же меня не первый год знаете, Сергей Павлович.

- А сына ты, конечно, Васей назвал?

- Ну я же вам рассказывал, в честь командира.

- Василия Даниловича Дорохова...

- Так точно... Но я ж вам рассказывал.

- Конечно... конечно...

- Что случилось-то, Сергей Павлович, помощь нужна?

- Нет, спасибо... А как погиб твой командир?

- Не помните? Странно, это же удивительный случай, я думал - вам интересно.

- Толик, мне это и тогда было интересно, а сейчас особенно, считай, что меня током ударило и я свою память проверяю...

- Током? Крепко, получается.

- Крепче не бывает, извини... Ну так как же про командира?

- Сейчас, - Китаев полез в сейф за спиной и достал оттуда фляжку, ту самую.

- Его фляжка...

- Точно, его. Давайте по маленькой, Сергей Павлович, а то вид у вас - как будто над головой восьмидесятимиллиметровая гаубица долбанула.

Тут же нашелся и стакан. Выпили, отдышались.

- В ту ночь...

- Полковник Старцев ни с того ни с сего потребовал отделение лучших разведчиков, - продолжил Кошкин.

- Ну вот, а говорите - память отшибло. Комбат еще недоумевал, что за срочность, не поддержку же просил.

- А дальше? Начинай с того момента, как в зеленке вы услышали выстрелы.

- Один выстрел. Это потом мы узнали, что он двойной. СКС и СВД слились буквально. Унисон - в музыке так говорят. Потом чехи из дома напротив повалили. Я первого на крыльце по полной программе нафаршировал. Но остальные умнее, из дома стали отстреливаться. Там уж наши подтянулись. А чехи из дома орут, чтоб мы не стреляли, а то своих подстрелим или они им головы отрежут. Слышим голоса: сержант такой-то, ефрейтор такой-то, часть называют. Проверять? Не верим, отвечаем. А чехи: сейчас мы их на крыльцо выведем, но если кто из вас дернется - смерть вашим солдатикам. Вывели. Точно, стоят наши чайники и еще улыбаются от счастья. Думали, это мы их вызволять пришли. Чайники-то чайники, а все равно наши, жалко. Командир торговаться начал, а я между тем уже в огороде позицию занял. С фланга заполз. Того, что за спиной у пленных, на мушку взял. Все бы ничего, но тут еще дождь моросить начал. Противный такой, мелкий вроде, а мокро сразу все стало, как от проливного. Этакая взвесь в воздухе. И появилось вдруг у меня жуткое ощущение...

- Будто это все уже с тобой когда-то было...

- Я вам рассказывал. Жуткое такое ощущение. Как будто такой поворот у жизни сейчас, что либо в кювет, либо... Не знаю. Бывало и раньше такое, но не с такой яркостью. Если б в этот момент летела мимо пуля, я бы ее увидел. Это точно. Время точно замедлилось, размазанное какое-то стало. А тут еще земля слизкая под пузом. И дернуло меня, показалось мне, что хорошая у меня позиция, нажал я на курок и снял чеха. Солдатики не дураки, сразу с крыльца бухнулись и покатились. Наши с гранатомета в окно засадили, а дальше уже тишина. Думаю, кончилось. Поднялся я, уже печалиться начал, как сейчас пред светлые очи Старцева покажусь - весь грязный. Данилыч к пацанам подошел, опрашивает, где и как их чехи взяли. И тут чех мой, что на крыльце до этого мертвым лежал, зашевелился, достал из-за пазухи легендарный ТТ и решил меня отблагодарить. Но Данилыч его опередил, на долю секунды... В прыжке. Чеха добил, но мою пулю на себя взял. На моих руках умер... Я, говорит, знал, Толик, что так будет, а тебе еще сына растить. Сказал и умер... - Китаев беззвучно плакал. Твердости в его голосе не убавилось, но из глаз текли крупные слезы.

Кошкин плакать не мог, потому что ему было намного хуже, чем мужчине, который может себе позволить слезы.

- Он действительно знал, - сказал Сергей Павлович. - Он сознательно на это шел. Всю жизнь...

Китаев вытер слезы и с некоторой настороженностью посмотрел на Кошкина.

- Да не думай ты ничего, не сошел я с ума, запри дверь, пойдем ко мне в лабораторию, кое-что покажу.

- Но я еще не все рассказал!

- О том, что в зеленке вы нашли человека как две капли воды похожего на вашего командира, в белых кроссовках и камуфляже? Я помню... Догадываюсь...

- Он точно очень похож, только седой весь.

- Пойдем в лабораторию.

В лаборатории Сергей Павлович протянул Анатолию Китаеву служебное удостоверение Дорохова, по привычке оставленное им перед выполнением боевого задания. Раскрыв его, Китаев изменился в лице.

- Толик, я чуть позже тебе все объясню. Мне самому еще многое понять надо. Скажу одно - твой командир спасал тебя последние пять лет. Просто всему есть своя цена.

- Я на такую цену не согласен, - глухим голосом сказал Китаев, глядя на служебную фотографию.

- Приказы не обсуждают, старший лейтенант Китаев.

- Я майором демобилизовался. После ранения.

- Неважно. Командир приказал тебе жить. Долго жить.

- Это как-то связано с вашей лабораторией?

- М-да... - кивнул Кошкин, - еще два часа назад... Нет, пока я не готов что-либо говорить. Мне нельзя сейчас пороть горячку, достаточно ее уже было. Я могу рассчитывать на твою помощь, Анатолий?

- Всегда.

- Тогда дай мне день или два, чтобы я, подобно твоему командиру, продумал план операции. Детально.

- Этот чертеж... - Китаев рассматривал прикрепленные на кульмане листы Дорохова. - Вот снайперская точка. Кто это рисовал? Местность...

- Та самая, - кивнул Сергей Павлович, - но дай мне немного времени. Если у смерти могут выигрывать врачи, могут приказывать ей святые, может, и старый советский инженер на что-нибудь сгодится.

- У меня, честно говоря, башка раскалывается. Я как будто за пару минут целую жизнь прожил. Пока рассказывал, все явственно так вспомнил. - Китаев вопросительно посмотрел на Сергея Павловича.

- Так оно и есть.

* * *

«Эх, сколько вас, майоров неприкаянных, по земле русской бродит, - думал про Китаева и Дорохова Кошкин, неровно вышагивая по ночной улице (нужно было поймать такси, а он просто шел на автопилоте в сторону своего дома), - и здоровые сорокалетние мужики, сломанные уже и этой своей надломленностью, наоборот, сильные.

На входе во двор его окликнули:

- Сергей Павлович, одну минуту, можно вас...

Автопилот завис. Кошкин посмотрел в сторону черной лаковой иномарки, сиявшей отмытостью и чужеродными раскосыми фарами. От нее браво двинулся к нему молодой человек со страниц какого-нибудь престижного журнала. Черный стильный костюм отливал лаком даже ночью.

- Сергей Павлович, извините, я к вам по поручению Владимира Юрьевича, думал, не дождусь уже, он очень просил вас встретится с ним в клубе «Эльдорадо», будет ждать вас там вплоть до двух часов ночи... - и замер, настороженно выжидая.

- Что-то случилось? Может, с Виталием?

- Ничего такого мне не сообщали, просили только о встрече.

Кошкин посмотрел на часы: до двух оставалось тридцать пять минут.

- Я потом привезу вас домой, - прочитал его мысли курьер. - Меня зовут Андрей. Я водитель Владимира Юрьевича.

- А я думал - телохранитель, - высказал свои обоснованные соображения Сергей Павлович.

- Это уже по совместительству. Там без меня хватает, - и предупредительно открыл перед Кошкиным дверцу «Лексуса». Последнему же пришлось сделать вид, что это для него обычная процедура.

Клуб «Эльдорадо», где обычно проводили время известные бандиты и бизнесмены, находился на другом конце города, но Андрей превратил машину в пулю, которая пронеслась по ночным улицам, презирая светофоры и знаки, встречных и поперечных, и через пять с лишним минут доставила Сергея Павловича к сияющему неонами крыльцу престижного клуба. Охранники на входе молча кивнули Андрею и пропустили Кошкина внутрь, где у него мгновенно закружилась голова. Играла музыка, похожая на однообразный электронный чес, этакая смесь морзянки и тамтамов. Длинноногие девушки ходили по залу с подносами, одаривая посетителей напитками и угодливыми улыбками. Над всем этим плыло дымчатое марево различных видов табака, запаха яств, пота, дезодорантов и дорогого парфюма, отчего могло показаться, что здесь вовсю идет процесс фумигации. Одна из девушек одарила Кошкина огромным бокалом с каким-то коктейлем и взяла под локоток:

- Вас ждут, я провожу.

Водитель Андрей исчез, и Сергею Павловичу ничего не оставалось, как последовать за юной официанткой. Она проводила его до отдельного кабинета, у дверей которого многообещающе чмокнула конструктора в щечку. Кошкин с бокалом оказался на пороге небольшой комнаты, обитой темно-зеленой тканью, и увидел Рузского, сидящего за стеклянным (почти журнальным) столиком в обществе чашки кофе, сигарет, бутылки «Арарата», нескольких газет и блокнота с ручкой. Обстановка была подкреплена, кроме описанного, двумя огромными кожаными креслами, в одном из которых «утонул» Рузский.

Сергей Павлович был явно удивлен.

- Рассчитывали увидеть здесь полный бардак? - догадался Рузский. - Напрасно. Я брезгливый, чистоплотный и очень люблю... - Он немного подумал, но все-таки сказал: - нашу жену. Именно поэтому я имел наглость пригласить вас для разговора. Вас это, конечно, не радует.

- Меня радует, что ничего не случилось.

- Присаживайтесь, - Владимир Юрьевич не сдержал улыбку: Кошкин с бокалом в руке, сбившимся набок галстуке и ярким отпечатком губ на щеке выглядел весьма комично.

Кошкин это понял и, прежде чем сесть, осмотрел себя с ног до груди, поправил галстук, Рузский протянул ему салфетку.

- Помада... Ох уж эти нимфетки. Полагаю, она рассчитывает получить с вас сотню долларов этой ночью, видимо, почувствовала какой-то интерес, от вас исходящий.

- Наверное, - не стал кривить душой Кошкин.

- Коньяк? - предложил Рузский.

- Давайте уж. Я коктейли не пью. И честно говоря, вообще пить не хотел, но последнее время в меня просто вливают, как в бочку, а я не имею сил и желания сопротивляться.

- Обмываете гениальное изобретение? - перешел сразу к делу Владимир Юрьевич, разливая коньяк. - Кофе, бутерброды, салат, горячее?

- Всего понемногу, - согласился Сергей Павлович, который только сейчас вспомнил, что не обедал и не ужинал.

Рузский нажал кнопку на подлокотнике кресла.

- Сейчас принесут. Не возражаете против банального «Столичного», свинины, запеченной с сыром, и большой кружки «Мокко», я уж на свой вкус заранее заказал, так бы ждать пришлось...

- Не возражаю. Значит, Лена вам уже рассказала...

- О машине времени?

- Не нравится мне это название, но пусть будет так, лучше я пока не придумал. Вторично получается.

- Где уж там вторично! Кому это еще удалось? Если все это правда, то это самое яркое изобретение со времен атомной бомбы или лазера.

- Да бросьте вы, тут людей клонируют, как штамповки, а я всего-навсего сделал маломощный опытный образец.

- Но, позвольте, от опытного образца при достойном финансировании один шаг до полноценного агрегата!

- Агрегат... Ваш-то какой в этом интерес?

- Ну, знаете, я мог бы начать наш разговор с претензий по поводу того, что вы пытаетесь отбить у меня законную жену, или, считаете, не имею морального права?

- Имеете... Честно говоря, я уже сожалею о своем безумном поступке. Не надо было ее тревожить. Тем более что она полностью погружена в свою новую жизнь и, как я понял, любит вас.

- Мне приятно это слышать, Сергей Павлович, хотя, думаю, вам нелегко откровенничать на эту тему, но позволю себе заметить: я не отбивал ее у вас, она была свободна.

- Я помню...

Кошкин не договорил, в комнату вошли две ослепительные красавицы с подносами. Помимо перечисленных Рузским яств, на столе появились фрукты, сок и маринованные вешенки, которые Владимир Юрьевич сразу пододвинул па свою сторону. Видимо, был любителем грибов. Девушки справились, не желают ли господа еще чего-нибудь, на что Рузский слегка раздраженно отмахнулся, и они также быстро исчезли.

- Над чем вы сейчас работаете? - продолжил разговор Владимир Юрьевич, когда они выпили и наполовину опустошили салатницы.

- Военная тайна, - без иронии ответил Кошкин.

- Совсем?

- Дорабатываем ракету с изменяемой траекторией полета.

- Что, уже и такие есть?

- Были бы еще раньше, если б последние десять лет было упомянутое вами достойное финансирование.

- И я об этом, - понимающе улыбнулся Рузский, наливая по второй, - я хочу сделать вам деловое предложение.

- В чем ваш интерес?

- Допустим, хочу быть сопричастным гениальному проекту. Только не ищите за моей спиной тень Герострата. Ничего подобного. Но, разумеется, как всякий прагматичный человек, я рассчитывал бы как на моральные, так и на некоторые материальные дивиденды. Тем более что мало кому из коммерсантов средней руки удается завязаться с оборонкой. А это в наше условно стабильное время всегда верный кусок хлеба. Позволю себе напомнить вам, что значительная часть этого ломтя достанется в обязательном порядке Виталию.

Кошкин замер с вилкой у рта. Напоминание о сыне болезненно его укололо.

- О! О! О! Только не примите за упрек или форму шантажа! - натурально испугался Рузский, поняв, что ляпнул не то.

- Не приму, - задумчиво согласился Кошкин.

- Вы же понимаете, Бог каждому из нас дал свое. Вы родились, чтобы держать в руках карандаш и паяльник, а я - калькулятор, счета-фактуры и накладные...

- И пистолет, - добавил Сергей Павлович.

- Не скрою, приходилось, - невозмутимо продолжил Рузский, - в средние века все бегали с мечами и кинжалами, перераспределяя собственность, и никого это не смущало.

- Да, похоже, мы вернулись в пещерные времена, как будто сработала огромная машина времени...

- Ну, если так, то точнее будет сказать, что качнулся маятник истории, причем качнулся он еще в начале двадцатого века. И качнулся так, что снес по пути десятки миллионов человек.

- Чего же вы хотите от прошлого?

- Упаси Бог! От прошлого я ничего не хочу. С прошлым все ясно. Пусть туда смотрят историки. Меня, Сергей Павлович, больше интересует будущее. Прогнозы, новые технологии, расстановка политических сил. При этом меня интересует обозримое будущее. Я так понимаю, перемещаться туда вы еще не пробовали?

- Не пробовал.

Бутылка коньяка кончилась довольно быстро. Кошкину, невзирая на легкую неприязнь к собеседнику, было хорошо и уютно. И он позволил себе высказать некоторые соображения по поводу путешествий в будущее.

- Знаете, Владимир Юрьевич, я не признаю эйнштейновских предположений по поводу парадоксов времени, но, полагаю, заглядывать в будущее намного опаснее, чем лезть в прошлое. Как человек верующий, я считаю, Бог дает дар провидения только Своим величайшим святым. А мы хотим походя подсмотреть в замочную скважину. Как бы глаз в таком деле не потерять.

- Кто не рискует, тот не пьет шампанского... Кстати, как насчет продолжения банкета? Коньяк, или сменим тему?

- Лучше тот же коньяк, - согласился Кошкин. - И пусть еще лимончик порежут.

Тут же был сделан заказ, а через пару минут его выполнили.

- Я, Сергей Павлович, предлагаю вам полноценное сотрудничество. Если нужно, готов предоставить площади, построить научный центр, обеспечить всем необходимым. Но, разумеется, в обмен я попрошу, чтобы над всем делом сиял знак моего холдинга, а также пожелаю выполнения некоторых личных заданий в этом самом обозримом будущем. Смею предположить, что государственное финансирование будет не таким обильным и, главное, не таким быстрым. Более того, вас, скорее всего, засекретят настолько, что вы забудете собственное имя и домашний адрес. Помимо прочего, я гарантирую вам максимальную защиту, вас будут охранять не хуже, чем меня. Подумайте, я не рассчитываю на быстрое согласие. Тем более что у вас есть все основания меня если уж не ненавидеть, то хотя бы недолюбливать. Подумайте...

- Подумаю... Во всяком случае, обещание меня ни к чему не обязывает, а последние годы научили, что отказываться от помощи неразумно и непрактично.

- Можно считать это предварительным согласованием? - лучезарно улыбнулся Владимир Юрьевич, щедро наливая из второй бутылки.

Изобретатель печально вздохнул, наблюдая за этим процессом. Шел третий час ночи.

* * *

Утром Кошкин проснулся за минуту до телефонного звонка, как по наитию. За эту минуту он успел оценить свое состояние. Похмельного синдрома в его ярких проявлениях не было, а вот провал памяти присутствовал. Кроме него все измученные внутренности Сергея Павловича были заполнены тревожно гудящей пустотой. Прошло несколько секунд после пробуждения, и он испытал такое чувство одиночества, что чуть не заплакал. Интересно, как же он оказался дома?

Поиск ответа на этот резонный вопрос был прерван телефонным звонком. Но говорить Кошкин пока не мог, требовалась санация рта, поэтому он добрел до холодильника, в запущенной утробе которого скучала бутылка минеральной воды. Поглощая ее крупными глотками, Сергей Павлович снял трубку и услышал хрипловатый голос Марченко.

- Сережа, ты сегодня на работу собираешься? Что у тебя случилось? Раньше ты никогда не опаздывал.

Кошкин, наморщив лоб, взглянул на циферблат настенных часов. Было около одиннадцати.

- Михал Иваныч, я вчера имел честь получать предложения о сотрудничестве от деловой элиты нашего города. Предложения сопровождались обильными возлияниями, извините.

- Сережа, и это в тот момент, когда решается судьба института! Я двигаю его в генеральные, а он пьет горькую с коммерсантами! Ты что, хочешь оказаться в услужении у бездарного Яковлева? Тот спит и видит себя начальником.

- Простите, Михал Иваныч, я исправлюсь, сегодня же... Но все немного сложнее. Я все-таки сделал ее.

Марченко на том конце провода крякнул.

- И ты молчишь?! Я почему-то верил, что у тебя получится. Но ты представляешь себе меру ответственности?

- Теперь представляю.

- Ох! Значит, уже испытал и накуролесил. Когда ты повзрослеешь?

- Так точно, накуролесил.

- Что-то случилось?

- Я сейчас приеду, все расскажу.

- Поторопись. Мне еще в больницу сегодня надо. Из министерства звонили, надо готовить документы на замену, так что приводи себя в порядок и дуй сюда.

- Есть, - Кошкин картинно приложил руку к голове.

Через час они встретились в кабинете Марченко. Старик выглядел неважно: руки, покрытые коричневыми пигментными пятнами, слегка тряслись, полуопущенные веки над выцветшими глазами Михаил Иванович, похоже, удерживал каким-то неимоверным усилием, черты лица заметно обострились. Стыдно, но за последний месяц Кошкин ни разу не навестил своего покровителя, который маялся по больницам. Генеральный конструктор заметил смущение своего любимца.

- Что, Сереж, худо я выгляжу? Не переживай, рак у меня не нашли, а вот сердчишко последнее время совсем никуда. Пора мне к другим старикам на лавочку лясы точить, нет уже сил ковать меч империи.

Сказал он последнюю фразу без всякой помпезности и очень грустно.

- Прости меня, Михал Иваныч, - опустил голову Кошкин, - я тут совсем закрутился.

- И что, говоришь, работает твоя машина?

- Да вроде работает. Но это как посмотреть: клонировать человека можно, да что из него вырастет?

- Ты хоть подстраховался?

- Да, машину могу запустить только я, и работает она только с помощью дистанционного управления, пульт я всегда таскаю в кармане, код известен одному мне, - и тут же полез во внутренний нагрудный карман, чтобы показать его Марченко.

Сердце чуть не остановилось, пульта там не было. Первая мысль: вытащили наяды по приказу Рузского, вторая - просто потерял по пьяни. Теперь ничего никому не докажешь. Нашел время расслабляться. Стал суетливо бить себя по карманам. И отпустило: нашел в боковом.

А что? Внешне ничего примечательного, в качестве коробки использован небольшой аккуратный пульт от телевизора Toshiba. Специально покупал в магазине. Теперь это не редкость. А вот нутро набил своими микросхемами.

Марченко хмыкнул:

- Хитро! Со стороны и не подумаешь...

- На это и рассчитывал.

- И каких глупостей ты успел наделать этой штукой?

Кошкин вкратце и сбивчиво рассказал все, что случилось за последние дни. Марченко слушал внимательно, и когда Сергей Павлович замолчал, подошел к сейфу, откуда достал фляжку коньяка. Кошкин поморщился.

- Ты тоже неважно выглядишь, Сережа. Давай по рюмочке за гениальное, но опасное изобретение.

Разлив по серебряным рюмкам, которые представляли собой уменьшенные отработанные ступени межконтинентальных ракет, генеральный конструктор подмигнул ученику.

- Давай, Сереж, мне даже доктор по пятьдесят капель разрешает.

- Угу, - Кошкин опрокинул в себя рюмку с видом человека, у которого нет выбора.

- И ты не догадался забегать хотя бы на день вперед, чтобы не совершать ошибок в прошлом?

- Я вообще боялся лезть в будущее. Погружение в прошлое показало, что изменить его можно только с равноценными потерями. Грубо сказано, но точно: против Бога не попрешь. Я ведь всего-навсего Лену хотел вернуть...

- Ничего себе - «всего-навсего»! Ты, сынок, будто не знаешь, что любовь рычагами и кнопками не управляется. Никакое сочетание электромагнитных полей не способно вызвать или реанимировать это самое сильное на земле чувство.

- Знаю, - потупился Кошкин. - И уже понял, что люблю ту девушку, которую встретил на капустном поле. Смешно... Нас соединил подневольный сельскохозяйственный труд. Михал Иваныч, они настолько разные... Директор супермаркета и романтичная студентка. Земля и небо! У меня всю душу на куски рвет от этого, сопьюсь скоро.

- Эх, Сережа, ты же знаешь, как я любил твою Леночку! Мы все ее любили. И она это чувствовала. Иногда думаю, переборщили, наверное... Мне вот Евдокию Артемовну некогда холить было, то война горячая, то война холодная, то перестройка, то капитализм, то кретинизм... Мы и прожили вместе полвека, как на войне.

- Да я вроде тоже не на Канарах пузо грел...

- Знаю-знаю... Что мне тебе сказать? Да нечего... Ты мне другое скажи: у нас что, действительно был охранник по фамилии Дорохов?

Кошкина передернуло, как затвор винтовки.

- Да как же, Михаил Иванович, он же несколько лет у нас.

- И вот, представь себе, я еще подумал: склероз у меня. Но не помню, хотя и на память не жалуюсь. Значит, ты его стер своей стиральной машинкой у всех, кроме себя.

- Он сам себя стер... С моей помощью.

- Ты, конечно, позаимствовал изотопы?

- Пришлось...

- Во! А министр обороны на международном уровне докладывает, что у нас нельзя красть радиоактивные материалы, - Марченко улыбнулся.

- Я же не вынес, - смутился, как провинившийся школьник, Сергей Павлович, - предпочитаю, чтобы прибор оставался в лаборатории, там меньше влияние флуктуации.

- Какова главная идея?

- Не моя, вычитал еще в юности: для любой точки пространства всегда существуют другие точки, в которых относительно этой точки время либо стоит, либо течет быстрее, либо идет в обратном направлении. Соответственно, в этой же точке время либо стоит, либо ускоряется, либо течет в обратном направлении по отношению к какой-либо другой точке. Главное - найти линию, соединяющую эти точки. В истории есть масса курьезных случаев и необходимых примеров, которые позволили мне предположить о существовании, пусть не константном, линий, или туннелей, если хотите, которые соединяют эти точки, возникая под влиянием и сочетанием самых различных обстоятельств. Помните эти истории про исчезновения военных самолетов и кораблей и появление их через десятки лет в других обстоятельствах? Целые железнодорожные составы «гуляли» по этим туннелям.

- Действительно просто, полагаю, техническое решение основано именно на излучении сверхбыстрых частиц?

- Так точно, командир. Необходимо было что-то, что если не быстрее времени, то хотя бы близко ему по скорости. То, что мы видим сию секунду, - уже прошлое. Именно поэтому я и боюсь забежать вперед. Кто знает, куда кривая вынесет. Нельзя написать книгу в будущем времени. Человеческому разуму это не под силу. Чем дальше я копал, тем больше убеждался, что каждую долю секунды мир осуществляет один из тысячи возможных вариантов своего развития. И над всем этим - Общий Смысл, не позволяющий шагнуть раньше времени туда, куда шагать нельзя.

- Это уже теология.

- Куда без нее в таком вопросе.

- Но ты не опровергаешь догадок Эйнштейна и Лоренца.

- В их догадках не хватало Бога. Парадоксы-догадки Эйнштейна включаются там, где речь идет о скорости света и больших массах, звездах, квазарах, черных дырах... Но что может быть больше массы Высшего? Что быстрее Его, если Он присутствует в каждой секунде, в каждом элементе движения независимо от того, о чем идет речь, времени или пространстве? Именно поэтому я боюсь прыгать, как в омут, в будущее. Можно перепрыгнуть самого себя. Ведь я не знаю, сколько мне отпущено там.

- Значит, ты попросту оседлал туннели.

- Не совсем так. Я моделирую их на короткие промежутки из разных точек пространства благодаря именно этому блоку дистанционного управления, который соединяет меня в нужное время с базой. При этом существует постоянный риск: перепад энергии или другие форс-мажорные обстоятельства, и пульт останется у меня в руках, где бы я ни был, как кусок бесполезной пластмассы. И еще: вследствие моих неудачных опытов у меня есть два предположения: первое - система пространства-времени самодостаточна и отвечает на всякое вторжение самозащитой; второе - в ближайшем прошлом мы можем оперировать эпизодами прошлого в рамках одной человеческой памяти. То есть я утверждаю, что феномен человеческой памяти напрямую связан со временем не только как с величиной, измеряемой хронометрами, но и как с постоянным вселенским течением. Предполагаю, что каждый человеческий мозг каким-то непостижимым образом связан с головным компьютером, прости меня Господи за такое сравнение. И всякий вирус, пытающийся взломать систему в целом, будет стерт или по-своему излечен...

В это мгновение в дверь кабинета постучали. Марченко недовольно проскрипел свое «да», и на пороге появилась взволнованная Варя.

- Извините, Михаил Иванович, может, я и зря вас беспокою, но уборщица второго этажа Мария Гавриловна вчера не вышла на работу. Боюсь, не случилось ли чего, все-таки человек пожилой. А я не знаю адреса...

- Так это не ко мне, это в отдел кадров, - замахал руками Марченко, но, глянув на вмиг побледневшего Кошкина, осекся.

- Я знаю адрес... - почти прошептал, переворачивая комок в горле, Сергей Павлович, - и я догадываюсь, что там случилось.

- Так... ну да... - Марченко явно растерялся. Полез в карман за нитроглицерином.

- Я съезжу, Михаил Иванович?

- Возьми мою служебную «Волгу». Я сейчас свяжусь по селектору с гаражом.

- Варя, побудьте, пожалуйста, с генеральным конструктором и всем своим обаянием не позволяйте ему волноваться. Произошло то, что должно было произойти. - Кошкин уже на пороге взял Варю за плечи и внимательно посмотрел ей в глаза. - Вы сами-то ничего не помните?

Она не испугалась, но также серьезно спросила:

- А что я должна помнить?

- Что это уже не в первый раз.

- Что - не в первый раз?

- Ничего. Красивая вы, Варя. Вам бы на подиум, а вы полы моете.

- Вот это вы мне, Сергей Павлович, кажется, уже говорили....

* * *

Войдя в знакомый подъезд, Кошкин некоторое время стоял на первом этаже, бессмысленно читая молодежные и совсем не безобидные граффити на стенах. Потом медленно поднялся, словно хотел обмануть судьбу. Но не вышло: будто и не менялось ничего - дверь опечатана в том же самом месте. Не раздумывая более, постучал в соседнюю. Амалия Гвидоновна долгое время рассматривала Сергея Павловича в глазок, потом, как и в прошлый раз, открыла проем на ширину своего узкого лица.

- Я же уже все рассказала, сколько можно, товарищ следователь?

- Но... - странно, удивительная старуха никак не могла запомнить Кошкина. Был в этом какой-то особый фатум.

- Это всего лишь в третий раз за сегодняшний день! Тем более вы, мне кажется, уже приходили в составе следственной группы.

Кошкин не стал развеивать ее заблуждения. Напротив, сдвинул брови и не терпящим возражений тоном начал «допрос».

- Амалия Гвидоновна, вам ли, заслуженному врачу Российской Федерации, доктору медицинских наук, не оказать помощь в расследовании убийства вашей соседки и, насколько я понимаю, подруги?

Старушка посмотрела на него каким-то новым оценивающим взглядом, хмыкнула и распахнула дверь.

- Входите. Но дальше прихожей я вас не пущу, не взыщите, молодой человек.

- Все понимаю, не всякой женщине хочется открывать тайны своего маленького мира.

- Нет, вы не следователь, вы психоаналитик какой-то! - хитро прищурилась Амалия Гвидоновна, и у Кошкина на спине выступила капля холодного пота, будто под рентген попал.

- Так вы утверждаете, что этот новый Раскольников сопровождал Марию Гавриловну от самого магазина?

- Утверждать я ничего не могу, потому как этого я не видела. Но окна у меня выходят во двор, я как раз раскладывала пасьянс Марии-Антуанетты, и когда он неожиданно совпал, по наитию подошла к окну. Машеньку с пакетами увидела издалека, но берусь утверждать, за нею никто не шел. А вот у подъезда стоял подозрительный парень в спортивном костюме да еще в кожаной куртке.

- Чем же он показался вам подозрительным?

- Ну я же уже говорила, самому-то вам невдомек? Язык с нашей милицией смозолить можно. Вот вы, молодой человек, во что одеты?

- В костюм...

- И вам не хочется прибавить к этому кожаную куртку?

- Так ведь жарко уже на улице... - дошло до Кошкина.

- Ну вот, милый мой комиссар Мегрэ, у вас заработали нужные извилины.

- Он стоял у подъезда?

- На том месте, где стоит черная «Волга», которая вас привезла.

- Ого! Да вы просто мисс Марпл!

- Нет, - улыбнулась Амалия Гвидоновна, - я несколько младше.

- У него были какие-нибудь особые приметы?

- Он явно нервничал... Но при этом не плевал себе поминутно под ноги, а значит, он лицо не славянской национальности.

- Не понял, какая связь?

- Наблюдательность, молодой человек! Вы видели когда-нибудь, чтобы кавказец или житель Средней Азии поминутно плевал себе под ноги, как любят делать разбитные представители славянских дворовых и бандитских группировок? Кроме того, так не делают порядочные евреи, а также чукчи, якуты и эскимосы.

- Ну, знаете, это все же не аксиома. Утверждать железно в этом случае нельзя.

- Нет, конечно, но, как у вас говорят, зацепка.

- Кроме того, на ногах у него были не кроссовки, как хотелось бы рядом со спортивным костюмом, а такие армейские ботинки на шнуровке, как у джин-грин, штаны в них заправлены.

- Лица вы не разглядели?

- У меня глаза, а не бинокли, да он и не задирал голову. Поэтому могу повторить только то, что уже говорила: коротко остриженный брюнет. - Тут Амалия Гвидоновна тяжело вздохнула: - Вы себе не представляете, молодой человек, как мне теперь хочется вернуть минуты моих наблюдений обратно, чтобы вылить на этот ежик только что сваренный бульон. Из-за этого бульона, который я варю по рецепту доктора Фришмана, я и припозднилась к Машеньке. Как же мне теперь хочется выплеснуть его на голову этого наркомана!

- Это ничего бы не изменило.

Амалия Гвидоновна посмотрела на Кошкина с явным подозрением.

- Вы фаталист?

- Нет, я фаталист-практик.

- А в чем, позвольте спросить, разница?

- Я проверяю неизбежность происходящего на практике.

- У вас, конечно, богатый опыт. Сейчас так трудно жить. Так страшно. Новые Раскольниковы не брезгуют смертью старух ради дозы! Ужас! Я как раз хотела пойти вправить ей поясницу. У нее после похода за продуктами всегда осложнения, как и после смены в этом засекреченном институте, где она занималась половой гимнастикой. Мыла, знаете ли, всякие там радиоактивные полы...

- Так уж и радиоактивные?!

- Ну вы мне будете спорить! Она по секрету показывала мне свой пропуск за семью печатями и говорила, что в этом институте делают эти самые ракеты! А ракеты все радиоактивные.

- Возможно, - согласился Сергей Павлович. А что еще ему оставалось, как представителю следственных органов, не имеющему отношения к ракетным технологиям?

- Стоило мне прийти к ней несколькими минутами раньше...

- И было бы два трупа, - глухо отрезал Кошкин.

- Вы так думаете?

- Точно знаю. Спасибо, Амалия Гвидоновна, вы мне очень помогли. У меня последний вопрос, который может показаться вам странным. Но это важно. Не жаловалась ли вам Мария Гавриловна, что она не помнит, где спрятала в этот раз свою пенсию?

В глазах Амалии Гвидоновны вновь вспыхнула искра подозрения.

- Это относится к делу? - голос ее взмыл на октаву.

- Теперь все относится к делу.

- Да, она жаловалась. Но все обошлось.

- А охранник Василий Данилович приходил?

- В этот день - нет. Может, вы подозреваете этого очаровательного вояку? Не смейте, я кое-что понимаю в людях, я с ним как-то разговаривала, мы пили чай на кухне у Машеньки, я еще принесла французский сыр, правда, в немецком исполнении. Да! И клубничный джем у нас был. Так вот, этот охранник очень галантный мужчина и порядочный человек. И вы знаете, в отличие от многих солдафонов, он был начитан и мог поддержать беседу на самые разные темы. Мы как раз говорили о жизни после смерти. Машеньку этот вопрос очень волнует, а этот охранник, так он в этом вопросе оказался вообще дока. Я же, как убежденная сторонница теории Дарвина, не верю во всю эту теологию, не приходилось мне за время моей долголетней практики ни разу сталкиваться с проявлениями жизни после того, как я или мои коллеги констатировали состояние организма, называемое смертью. Печально, конечно, но это факт.

- Печально, а главное - бессмысленно, - кивнул Сергей Павлович.

- Но, знаете ли, я горжусь тем, что мне удавалось побеждать смерть в самых безнадежных и, как вы изволили выразиться, бессмысленных случаях. А этот Василий с уверенностью утверждал, что смерть можно победить только на каком-то духовном уровне, в противном случае - ее можно только искупить. Говорил он очень убежденно. Очень, знаете ли. С этаким пафосом. Будто сам не раз воскресал или имеет инструкции от Самого Господа Бога. Главное, уверяю вас, это порядочный человек и старый друг Машеньки. Так что отбросьте эту версию.

- Обязательно. Спасибо, вы меня убедили, Амалия Гвидоновна. А теперь я пойду, мне еще надо в областную больницу.

- Да, Машеньку увезли именно туда, я позвонила своему знакомому патологоанатому, чтобы он не пластал ее... Там и так все ясно. Удар тупым металлическим предметом по голове.

- До свидания, Амалия Гвидоновна, - откланялся Кошкин.

- Прощайте, - вдруг веско и уверенно сказала Амалия Гвидоновна и, пока он не спустился на два лестничных пролета, смотрела ему вслед.

* * *

В это время Владимир Юрьевич Рузский сидел в своем кабинете и безрезультатно гипнотизировал монитор компьютера. На экран были выведены две цифровые фотографии пульта дистанционного управления от телевизора Toshiba. Снимки сделали в номере клуба «Эльдорадо», когда Кошкин «отключился» после второй бутылки коньяка. Больше всего приковывало взгляд предпринимателя изображение вскрытого блока, глядя на который специалисты, собранные Рузским из всех возможных институтов и даже привезенные из Москвы, разводили плечами: это может быть что угодно. Но это не банальный пульт дистанционного управления. И только один из них сделал предположение, что пульт, возможно, связан с генератором, который управляет электромагнитными полями, а запускается вся эта система только после введения длинного цифрового кода. Именно это и предполагал Рузский. Никто из деятелей науки и техники не взялся за расшифровку прибора ни за какие деньги, после чего Владимир Юрьевич похвалил себя за осторожность и выдержку. Значит, Кошкин нужен как друг. Значит, Кошкина нужно купить, если не деньгами, то чем угодно.

В то, что машина времени существует и разработана провинциальным инженером, верилось с трудом. Зато состояние жены не только вызывало опасения, но и подсказывало, что Кошкин не блефует. Лена, что называется, ушла в себя. Стала вдруг перечитывать Бунина и Орлова. Нет, она не отстранялась, не избегала нежности, но что-то было не так. Куда-то схлынула ее предпринимательская энергия, она перестала интересоваться маркетингом, листать каталоги и толстые престижные журналы, рассчитывать прибыль от возможных проектов, не задерживалась на работе и не рвалась в командировки в Европу. На вопросы Рузского отвечала спокойно, но пресно: не переживай, все хорошо, нужно немножко сосредоточиться.

И Рузскому очень захотелось добыть машину времени. При этом он сам еще не знал, что в большей мере является мотивацией его поведения: возможная прибыль, прикосновение к тайне или вероятность почивать на лаврах, отмахиваясь от навязчивого благодарного человечества. Все лестные предложения изобретателю были сделаны, но Кошкин мутил какие-то свои дела. Сегодня вдруг поехал на место банального убийства уборщицы из своего института, потом к одинокой женщине по фамилии Дорохова. Новая любовь? Вряд ли. Муж ее погиб на Кавказе, и до сих пор Кошкин ни разу с ней не встречался. Он был у нее всего пять минут. На свидание не похоже.

Больше всего настораживала Владимира Юрьевича встреча Кошкина с его начальником и покровителем Марченко. Если тот в курсе, то дело может стать делом государственной важности, и к нему уже ни на сивой кобыле, ни на «мерседесе» не подъедешь. Значит, следует торопиться. Давить на Кошкина было делом бесполезным. Такие самоотверженные патриоты - они, как генерал Карбышев, превратятся в глыбу льда, но на сделку с совестью не пойдут. Оставалось искать слабое место Сергея Павловича, но получалось, что, по большому счету, их только два: жена Владимира Юрьевича, которую он очень любил, и сын Кошкина и Лены, которого очень любила Елена Андреевна. Рузский же не относился к категории людей, способных за деньги доставить вред или даже малейшие неприятности своим близким. Поэтому, перебрав в уме весь этот неутешительный расклад, ему оставалось только глубоко вздохнуть.

Выключив ноутбук, Рузский вызвал к себе начальника охраны Паткевича. Друг детства, Вадик Паткевич остался единственным, на кого Владимир Юрьевич мог положиться как на самого себя и кому мог доверить самое сокровенное.

Грум (такое у него было прозвище, уменьшительное, но не ласкательное, от слова «угрюмый») молча сел напротив и насупился. Это было обычным выражением его лица. Имидж помогал Груму наводить ужас на подчиненных и сохранять достоинство в любых ситуациях. Стороннему наблюдателю могло показаться, что Грум лишен эмоций, как рыба голоса.

Внешность Вадима Паткевича между тем вовсе не была угрожающей, скорее всего, он напоминал чем-то роденовского «мыслителя». Но вот тяжелый подбородок никогда кулаком не подпирал. Садистом и прирожденным убийцей он тоже не был. Паткевичу было восемнадцать, когда он убил двух парней, которые напоили и изнасиловали его девушку Аню. Убил без лишних слов и рисовок. Каждому досталось по три ножевых ранения в сердце. Милиция вычислила Грума уже на следующее утро.

После этого его серые холодные глаза не выражали ни радости, ни добра, ни сострадания. Единственным человеком, который тогда не отвернулся от Вадима из комсомольских соображений, был Володя Рузский, и Грум запомнил это на всю жизнь. Пройдя через камеру смертников и психушку, Грум вышел на свободу, чтобы сесть по новой, уже в соавторстве с Рузским, втянувшим его в аферы с кооперативами. Но из СИЗО снова перекочевал в психушку, потому что ни один следователь не мог поверить, что человек, абсолютно лишенный эмоций, страха и чувства боли, может быть нормальным. Медики эту версию, на счастье Грума, поддерживали. С того самого случая Грум, насколько помнил Рузский, улыбнулся только раз, когда Владимир Юрьевич подарил ему на день рождения машину его мечты - «Ягуар» индивидуальной сборки.

- Вадик, я тут подобрался близко к новейшим технологиям. Таким, что относятся пока еще к жанру фантастики. Сейчас у меня не должно быть срывов и слабых мест.

Обращение по имени означало, что задание носит интимный характер, а дивиденды рассчитаны только на двоих - Рузского и Паткевича.

Грум слегка кивнул.

- Да, и пошли кого-нибудь, пусть подстрахуют Виталика. Но так, чтоб и муха не... А инженера нашего береги. Нежно, Вадик. Потом я тебе все объясню.

- Не надо, Вова, у нас думаешь ты, делаю я, - напомнил Грум.

Они встали и обнялись. Какой-то леший вдруг дернул Рузского спросить:

- Вадя, а если бы у тебя была возможность все переиграть?

- Что? - не понял Паткевич.

- Ту ночь... Если б можно было в ту ночь Лию спасти. Ну чтоб вообще ничего не было?

- Не понимаю тебя, Вова, куда ты клонишь?

- Да я тут думал, - спохватился Рузский, - если б вдруг всю жизнь переиграть было можно?

- Лирика, - бесцветным голосом сказал Грум. - Меня моя жизнь устраивает. А этих двоих я бы все равно замочил.

- Ты прав, вздор все это!

Услышав любимое слово друга, Грум перестал смотреть на него выжидательно, но, уходя, намекнул:

- Ты, Вова, на ночь валерьянку иногда пей. Че тебе еще не хватает? При пацанах такого не ляпни...

- Угу, - согласился Рузский и расслабленно упал в любимое кресло.

После того как дверь за Грумом закрылась, он повертел в руках мобильник и набрал номер Кошкина. К телефону долго никто не подходил, но потом прозвучал сонный голос инженера:

- Я слушаю.

- Добрый вечер, Сергей Павлович, как самочувствие?

- Здравствуйте, Владимир Юрьевич, похвалиться нечем. Вам не терпится услышать от меня согласие на сотрудничество?

- Не буду кривить душой, но мне действительно этого хочется.

- Знали бы вы, уважаемый мой меценат, какую оперу заказать хотите. Нам только кажется, что мы пишем либретто. А оно написано ой как давно. Полагаю, еще при большом взрыве.

- Каком взрыве? - не понял Рузский.

- Да это я так. Об акте творения всего из ничего.

- А-а, - выдохнул Владимир Юрьевич.

- Вы мне, убогому, скажите, что вы хотите заполучить с помощью прошлого или будущего? Какова ваша цель?

- Сергей Павлович, сейчас даже в космос за деньги летают! Что в этом плохого? Для начала просто покажите мне, как это действует.

- Выходит, Лену это не интересует.

- В последние дни у меня возникает такое чувство, что она куда-то улетела и не вернулась. Ее вообще ничего не интересует.

- И этого я не хотел... В том-то и дело, Владимир Юрьевич, что на сегодняшний день мне не удалось предсказать ни одного природного катаклизма, я не смог уберечь ни одного близкого мне человека от неверного шага, напротив, только усугубил и прошлое, и будущее. А тут еще вы со своими амбициями.

- Я от вас не отстану, - как-то по-детски сказал Рузский.

- Хорошо, - сдался Кошкин, - я обещаю вам путешествие во времени, но только дайте мне пару дней, чтобы разобраться со своими неудачами.

- Надеюсь, ваше обещание - не пустые слова, - вернул себе сталь в голос Рузский и отключил телефон.

* * *

Сначала Лена перечитала «Окаянные дни» и вдруг поняла: дни эти для России, начавшись почти сто лет назад, так и не кончились. Сумбур, суета и непредсказуемость нынешних времен были их логическим продолжением. По дороге домой она специально заезжала в пригородный парк, чтобы немного подышать свежим воздухом. Там, на неприбранных после растаявших сугробов аллеях, ветер носил клочки окаянных дней. Обертки от заграничных сладостей и снеди, неимоверное количество разнокалиберных окурков, мятые одноразовые стаканы, яркие обрывки газет и апельсиновую кожуру. Субботник в парке еще не провели, и поэтому всепобеждающий мусор казался здесь более уместным, чем ярко-зеленая трава и первые одуванчики. Казалось, тут зимовал шумный табор, а с первым теплом он снялся и двинулся разорять новые земли. Парк очень походил на Россию в целом...

После Бунина наступил черед Орлова. Откуда взялся у нее этот томик «Аптекаря», изданный еще в конце восьмидесятых? Купить в те времена эту книгу было настоящей удачей. Но сама Елена Андреевна факта приобретения не помнила. Может, Сережа когда-то ухватил? У Рузского были другие литературные вкусы, поэтому книжные полки Варламовой стояли в доме отдельно. Читала больше по инерции, пытаясь вспомнить свои предыдущие ощущения, а, возможно, и вкус литературы как таковой. Снова ловила себя на мысли, что Орлову не удалось перепрыгнуть собственного «Альтиста Данилова», как, скажем, Булгакову не удалось бы перепрыгнуть «Мастера и Маргариту», если бы жизнь отпустила ему чуть больше времени. Вспомнились их старые споры с Кошкиным, которому больше нравилась «Белая гвардия». Сергей именно «Белую гвардию» и «Дни Турбиных» считал главными произведениями Булгакова. А «Мастера» называл мистической конъюнктурой. Лена просто зверела от таких высказываний. Она терпеть не могла, когда кто-то пытался критиковать ее любимые книги.

Что она хотела найти в этих книгах сегодня? Вчерашний день?

Из всего мысленного сумбура и осадка от встречи с Кошкиным у нее постепенно, по буковкам, по слогам стало выстраиваться аксиомообразное утверждение: победителями сегодняшнего времени являются не такие, как она и Рузский, а такие, как Кошкин, потому что они не стремятся удовлетворить повседневные потребности, не следуют моде, они вообще не действуют в рамках одного дня, они действуют в границах вечности, которая этих границ не имеет.

Елена Андреевна смотрела в книгу и тосковала. Выходит, Сергей теперь запросто может вернуться в дни их безоблачной юности? От этого сладко и одновременно печально щемило сердце. Что там осталось? В сущности, ничего: время, когда времени не было. Время для счастливых, которые часов не наблюдают. Время любви.

Что им тогда было нужно? Ничего, кроме друг друга. Никто из них не думал, на что купить завтра буханку хлеба или в какой валюте хранить сбережения. Материальный мир как таковой присутствовал в плывущих за окном рассветах и закатах, летящих дождевых каплях или снежинках, шепоте старых кленов, взлетающих на экране черно-белого телевизора «союзах» и был всего-навсего продолжением мира чувственного, духовного. Наверное, поэтому Лене казалось, что именно тогда счастье можно было потрогать руками.

И, казалось бы, сегодня у нее тоже есть любовь. Причем любовь, помноженная на благополучие и все мыслимые в этом мире гарантии. Но, как ни крути, есть в ней привкус расчета, меркантильная затравка, зернышко такое. Расчет этот то тут, то там выползает, как кривая строчка на платье. И при этом глянь со стороны - живут душа в душу два любящих друг друга, два удачливых партнера, и в высшем свете показываются как эталон современной семьи.

А тут на огонек в прошлое заглянул совковый инженер Сережа Кошкин и сказал: любовь заработать нельзя, она сама по себе.

Нет, не хотелось Елене Андреевне вернуть сегодняшнего Сергея Павловича Кошкина, человека, погруженного в себя, имеющего налет седины на вечно неприбранной голове и прописанное на лице ироничное пренебрежение ценностями этой эпохи. Нет, Елене Андреевне не хотелось вернуться к нему даже после того, как он изобрел эту треклятую машину времени.

За последние годы Лена постоянным напряжением воли и стремлением к собственному успеху все же смогла уйти от него навсегда, вынести его накопившееся в ней присутствие за рамки души, за пределы сердца. Единственным, кто их связывал, был Виталий. Но отчего же так тоскливо и облачно было в последние дни? Еще труднее становилось, когда она замечала беспокойство Володи, который, в отличие от Сергея, готов был бросить ради нее все. А Кошкин так и не смог выбрать между семьей и военной техникой. Между детской мечтой о покорении времени и временем любви. А может, он и не выбирал никогда, не стояло перед ним проблемы выбора, а просто плыл Сережа Кошкин из самого безоблачного детства по течению; принесло это течение Лену Варламову - поплыл рядом; стала она грести к берегу благополучия, а его понесло дальше?

Отложив книгу, Елена Андреевна взяла телефонную трубку. Услышав глухой голос Кошкина, спросила:

- Ты все-таки был там?

- Тебе Рузский рассказал?

- Нет, я что-то такое помню... Наслоение воспоминаний. Зачем ты делаешь это?

- Прости, это было ошибкой.

- Ошибкой? Ты во мне разочаровался?

- Да нет, не то... Это надо увидеть и почувствовать. Прости, но с той Леной вы совершенно разные люди. Как будто соединенные только внешними признаками, красотой, но уже разделенные возрастом, несколькими привычками, голосом, именем... Но в то же время очень разные. Получилось, что я причинил новую боль и себе, и тебе. Действительно, нельзя войти в одну и ту же реку дважды.

- А ведь хорошее было время.

- Оно и сейчас не хуже. Не время меняется, меняемся мы. Мы бездумно растрачиваем данное нам от Бога наивно-почитательное восприятие мира, становимся прагматичными, растворяемся в быту, как в кислоте, и умираем еще до того, как наше тело прекратит свое физическое существование.

- Пытаешься философствовать?

- Отнюдь. Я очень устал, Лена. Я потерял друга, совершил массу глупостей, я очень много пью последнее время, я не вижу своего будущего и не хочу его видеть. У меня его нет! Потому и машина времени мне сейчас не нужна. Ничего мне не надо. Покоя хочется.

- Это ты сам для себя придумал. Ты опустил руки еще десять лет назад. Ты сдался обстоятельствам...

- Опять ты о своем. Проехали уже. Не надо, Лен. Я не пытался тебя перевоспитывать.

- Может быть, зря.

- Чего теперь говорить. Знаешь, за минуту до тебя мне звонил твой муж.

- Угрожал? - насторожилась Елена Андреевна.

- Нет, но очень хотел приобщиться к эксперименту.

- Из меркантильных интересов?

- Мне так не показалось.

Елена Андреевна облегченно вздохнула. Полминуты они молчали.

- Спасибо тебе, Сереж. За все. И за прошлое, и за настоящее. За все.

Кошкин не видел, как по щеке Елены покатилась единственная, но очень крупная слеза. В несколько каратов грусти. Эта слеза была признанием глубинной правоты Сергея, исходящей откуда-то из самых основ мирозданья, правоты, которую женщина может чувствовать, но с которой никогда не согласится. Корни ее переплетаются с корнями того самого древа познания, поливаемого слезами теряющего любовь человечества. Елена всхлипнула, но Кошкин уже не слышал, потому что трубка в его руках запела отбой.

* * *

Этот телефон в кабинете Марченко звонил крайне редко. Вместо вертушки на этом телефоне с незапамятных времен красовался старый советский герб. Михаил Иванович не разрешал менять ни аппарат, ни герб. Строго предупреждал секретарей: «Умру - меняйте, что вздумается, а сейчас не трогайте». За последние тридцать лет в трубке этого аппарата сменилось пять голосов. Вообще-то шесть, но Черненко в кабинет Михаила Ивановича позвонить не успел. Электронное нутро боевого оружия его интересовало меньше, чем кардиостимуляторы. В последнее время телефон звонил чаще, и генеральный всякий раз радовался, что он словно по наитию оказывался в кабинете, а не на больничной койке.

- Здравствуйте, Михаил Иванович, - сухо и вежливо сказала трубка.

- Здравствуйте, Владимир Владимирович, - ответил Марченко и поймал себя на мысли, что выговаривает это имя с определенным трудом.

- Как продвигается ваша работа над изменяемыми траекториями? Установленные правительством сроки выходят.

- Работа закончена. Можно начинать испытания, - доложил генеральный тем же тоном, каким дворники докладывают домкомам о подметенном тротуаре.

- Хорошо, я дам команду главкому определить сроки и точку запуска. А вы представьте в ближайшее время список ваших работников на награждение. Есть какие-нибудь проблемы, трудности?

- Нет, все по плану. Есть только некоторые интересные наработки. Мой заместитель, Сергей Павлович Кошкин, я вам его представлял, когда вы приезжали, ведет работу в направлении пространственно-временных изменений, сеть определенные успехи. Думаю, это позволит нам поставить на новый уровень понятие превентивного, упреждающего удара.

- Поясните, Михаил Иванович.

- Представьте себе, что у нас появилась возможность ответить на сегодняшний выстрел противника вчера. То есть днем-двумя раньше.

- Вы считаете, это реально?

- До нынешнего дня считал, что нет. Но сегодня видел опытный образец генератора. Сергей Павлович, правда, еще не афиширует свои наработки, последние годы он занимался этим в свободное от работы время на свой страх и риск.

- Какое необходимо финансирование? Оборудование? Когда можно ознакомиться с этим чудом техники? Полагаю, секретность данного проекта соблюдается?

- Разумеется, Владимир Владимирович. Думаю, в ближайшее время я приглашу Вас в наши пенаты. Смету финансирования представлю на этой неделе.

- Хорошо, Михаил Иванович. Если будут какие-то проблемы, трудности, сразу выходите на меня. Успехов вам, до свидания.

- До свидания.

Опустив трубку на рычаги, Марченко еще долго смотрел на герб. В нем боролись два чувства. С одной стороны, он был доволен: теперь он мог не сомневаться, что место генерального при таком-то фантастическом запале обязательно достанется Кошкину, с другой - он не знал, как к его поступку отнесется сам Сергей. Ведь он мастерил свое детище явно не для военных целей и даже вряд ли подумывал о подобном его применении. Это неизлечимый профессионал Марченко еще утром дотумкал до превентивных ударов, но Кошкину ничего об этом не сказал. М-да... Если об этом узнают в ЦРУ... То, в принципе, им всем можно увольняться. Интересно, кого сейчас вызовет к себе в кабинет президент, чтобы справиться о психическом здоровье Марченко? Или не вызовет? Да какая разница, имя Кошкина «засветить» удалось, можно засыпать спокойно, в том числе - вечным сном.

* * *

Две трети ночи Кошкин потратил на чтение Корана. Под утро успел еще проштудировать Сунну. На сон ему осталось часа три. И эти три часа он видел яркие короткие сны из истории Арабского халифата. Снилось ему загадочное святилище Кааба, доставшееся мусульманам еще со времен туманного язычества. Крутились сквозь эти сказочные картинки арабской вязью изречения пророка, но нигде не встречал он обожествленного Мухаммедом требования «убей». Если и произносилось это слово пророком, то только касательно случаев, когда нужно было защищаться от язычников или нападать на язычников, коими христиане или даже иудеи не являются. Сюжетом Коран тесно переплетается с Библией, но часто упрекает иудеев, что скрыли они в Ветхом Завете упоминание о пророке Мухаммеде, а к христианам мусульмане не повернули, потому как понятие триединого Бога не осилили. Да и не считали, что Богу нужен Сын. Поэтому почитали Ису (Иисуса Христа) как пророка. Не умещалось в восточном сознании картина Всемогущего, но распятого за грехи людей этими же людьми Бога! А тут еще учение о Святом Духе... Чего уж там...

Выясняется, что у каждого было свое Писание. И все, как школьники, заспорили, кто лучше понимает Главного Учителя. Да подождите вы! Придет Учитель в класс Сам и всем выставит оценки! Если вы до этого не перебьете друг друга. Потому что Учитель не учил вас убивать... Иначе для чего Он создавал этот мир? А пока вы убиваете друг друга, банкиры-ростовщики считают дивиденды, полученные от этих убийств.

«Сколько тысяч лет человечество учится любить, но совершенствуется в качестве и количестве убиения себе подобных?» - этот вопрос свербел в голове Кошкина по дороге на работу.

Проскочив мимо незнакомого охранника, Сергей Павлович вспомнил, что сегодня вечером должен был бы дежурить Дорохов. Значит, будет Китаев. Можно попробовать воплотить задуманное. Первый делом зашел в кабинет к Марченко. Секретарша приветливо кивнула: ждет.

Михаил Иванович корпел над какими-то бухгалтерскими бумагами, и Кошкин с грустью подумал, что ему в случае чего придется заниматься той же скучнейшей работой, а также подмахивать всякие приказы и вести кадровую политику. Только от мысли об этом Сергея Павловича передернуло от плеча до плеча. Марченко засиял навстречу отеческой улыбкой.

- Здравствуй, Сергей! Рад видеть тебя во здравии. Да и бодрый ты сегодня.

- Взаимно, Михал Иваныч. Вы тоже как огурчик.

- А я хочу порадовать тебя. Разговаривал с самим. Скоро испытания. Вот, собираюсь подписать наградной список, готовь дырку под орден и карман под премию!

- Спасибо. Но это труд всего коллектива.

- А я и пишу весь коллектив, просто ты у меня проходишь под номером один. Так что не обольщайся. Думаю, в недалеком будущем ты сам будешь подписывать такие приказы и представления, не имея права вписать в них собственное имя. И еще, Сереж, мы говорили с президентом о перспективных разработках, и я поимел наглость выдвинуть проект упреждающего удара из прошлого... - Марченко замер, ожидая реакции Кошкина.

- Зря, - опустил глаза Сергей Павлович, - я не буду говорить банальных фраз о том, что человечество еще не готово к использованию такой техники не то что в военных, но даже в мирных целях.

- Да я ничего особенного не сказал, но мне, Сереж, надо думать не только о моральной стороне вопроса, но и судьбе всего конструкторского бюро, всего института, всего завода. Между прочим, мы тут кормим свыше тысячи человек. Это тоже моральная сторона вопроса. Пойми меня, я не посягаю на твою тайну, просто не было времени с тобой посоветоваться. Я выдвинул предложения некоего хронологического опережения ракетного удара, делающего бессмысленным любую внезапность! А значит - и само понятие войны! Я помню, каким шоком для нас стало двадцать второе июня! А ты - нет!

- Михаил Иванович, но вы же знаете, что такую тайну, будь она хоть трижды военной, не спрятать! Как не удалось американцам спрятать атомную бомбу!

- Мы сделаем по-другому: ничего официально даже для правительства объявлять не будем. Основная версия: мы разрабатываем опережающее нутро для ракеты... В конце концов, не использовать такой шанс для разоренной, окруженной мнимыми друзьями страны - это тоже форма предательства. Ты, Сергей, главный конструктор направления.

- Я понимаю, Михаил Иванович. Дайте мне пару-тройку дней. Я хотел бы закончить испытания на семейном уровне. А там посмотрим, стоит ли ломать копья.

- Смотри, вместо копий не наломай дров. Знаешь, мне, старику, даже не хочется ни в прошлое, ни в будущее. Я настолько устал от жизни, от постоянного напряжения, что мне гроб кажется мягкой периной... Но мне не все равно, в какой стране будут жить мои внуки.

- Мне тоже, Михал Иванович, а про гроб вы зря. Дай вам Бог здоровья.

- Знаешь, я тут намедни пришел в церковь. Свечки за упокой ставил, молебен заказал. Постоял среди прихожан. Вот где я почувствовал покой. Вся суета за порогом. Вечность ладаном, что ли, пахнет? И помыслил вдруг, что я всю жизнь делал оружие, находил тому оправдание, но только в первый раз в жизни задумался: а как на это посмотрит Господь Бог?!

- А я о чем, Михаил Иванович? Дай людям машину времени, и начнутся платные полеты в космос. Откроют парк культуры и отдыха имени Рокфеллера, наставят агрегатов, и давай народ за двадцать долларов на двадцать минут в прошлое запуливать. А на государственном уровне задумают выправлять ошибки прошлого да закрашивать белые пятна истории. Там же о Божьем Промысле понятия не имеют, а если и имеют, то полагают, что и его купить или под себя подладить можно.

- Да знаю я это все, - махнул рукой Марченко, - но если генеральным станет Яковлев, то, во-первых, всем даровитым ребятам он укажет на дверь, чтоб не создавали яркого фона его серой личности, во-вторых, он уже на второй день сдаст площади лабораторий всякого рода бизнесменам, в-третьих, откуда нам знать, что где-нибудь в пещерах Пентагона нет своего Кошкина. Ты можешь дать такую гарантию?

- Нет.

- То-то и оно. Поэтому давай остановимся па острожном, поступательном развитии событий с учетом всех возникающих обстоятельств. И помни, Сереж, кроме тебя у меня наследников нет. Надеюсь, что для тебя это не пустые слова.

- Не пустые. Я даже представить себе не могу, что бы я тут без вас делал.

- Ну вот, признание в любви состоялось, теперь иди, выправляй свое прошлое, только будь осторожен.

- Постараюсь.

Выходя с тяжелыми мыслями из кабинета Марченко, Сергей Павлович буквально налетел в коридоре на Варю.

- Сергей Павлович, что там с Марией Гавриловной? Меня вызвали по поводу второго этажа. Чтобы я соглашалась его мыть. Мол, зарплата будет больше.

- Соглашайтесь, Варя, - грустно ответил Кошкин.

Варя плеснула на него синеву своих глаз и вдруг взяла за руку.

- Я, конечно, простая техничка, и вы можете мне не отвечать. Но у меня стойкое чувство, что я соглашаюсь на эту работу уже второй раз. Что происходит, Сергей Павлович?

- То, что и должно происходить. Уж не знаю, Варя, на каких скрижалях написаны наши судьбы, и я никогда не относил себя к убежденным фаталистам, но похоже, что в этом случае все происходит по Высшему сценарию.

- Мне бы не хотелось выглядеть в ваших глазах дурой или сумасшедшей, у меня все-таки три курса физмата за плечами...

- В моих глазах вы выглядите, как очень красивая девушка, которая выполняет тяжелую, не предназначенную ей работу, - попытался обратить все шуткой Сергей Павлович, но следующая фраза Вари заставила его вздрогнуть.

- Просто мне кажется, что у нас был другой охранник, я его часто видела с вами и даже помню его лицо и застиранную тельняшку.

- Вы правда это помните? - сердце Кошкина подпрыгнуло.

- Да, не знаю, как это объяснить самой себе.

- Пока ничего не пытайся объяснять, не ломай голову, будет время - я сам тебе все расскажу. - Кошкин не заметил, как перешел на «ты». - Другой вопрос, ты единственная, кто, по каким-то выходящим за рамки правил происходящего причинам, помнишь об этом. Странно.

- Наверное, потому, что вы мне нравитесь, Сергей Павлович, - Варя осторожно высвободила руку, которую Кошкин держал так же, как держал бы сейчас какую-нибудь случайную вещь.

Озадаченный Кошкин остался стоять в коридоре, а Варя направилась в сторону отдела кадров. Он еще что-то хотел сказать ей вслед, но только прикусил нижнюю губу. Перед внутренним взором по-прежнему стояла двадцатилетняя Лена Варламова, заполняя своим образом натруженное и усталое сердце Сергея Павловича.

* * *

Как много приходилось слышать вам грустных историй о солдатах, которых не дождались невесты и даже жены? А как часто вы слышали рассказы, где главные персонажи меняются местами?

Варя Истомина ждала своего Сашу. Раз в три дня отправляла ему письмо. Сначала в учебку, потом в линейную часть, потом на Кавказ...

Саше Ермоленко не повезло в жизни два раза. В первый раз, когда он не поступил в университет, второй раз, когда попал в плен к чеченам. Но оба раза «не повезло» имели свои веские основания. Во время вступительных экзаменов Саша расслабился по полной программе и вместо того, чтобы морщить лоб над учебниками и учить билеты, он гулял с друзьями по барам и дискотекам да еще пытался увлечь с собой Варю. Обижался на ее правильность, когда она предпочитала его компании сухие формулы и русскую классическую литературу. После неудачного поступления на факультет менеджмента Саша окунулся в менеджмент реальный и до весны проработал на оптовой базе у чеченца Халида и азербайджанца Теймура, что держали ее на паях. Там он, таская коробки с ширпотребом и продуктами, дослужился до звания старшего экспедитора и научился влет читать счет-фактуры и накладные, легко определяя местоположение требуемого товара в огромном ангаре. Так и понесло его по с кладам и амбарам. Правдиво заполнил анкету в военкомате и попал из учебки в хозвзвод. Конечно, на вещевом складе служба легкая, но только на второй год. Первогодку гоняет по-черному начальник склада - прапорщик и тот, кому на смену был взят молодой. Самой неприятной работой для Ермоленко был сбор грязного, благоухающего солдатским потом белья.

Между тем в письмах Варе Саша, ссылаясь па военную тайну, намекал, что служит в специальном подразделении, в разведроте, а в ответ получал полные восхищения его героизмом и стойкостью выведенные каллиграфическим почерком строки.

Второй раз Саше не повезло, когда ему захотелось расслабиться по полной программе в условиях боевых действий и партизанской войны. Он договорился с местными на выгодный бартер: несколько комплектов новой формы, инженерное снаряжение и кое-какие мелочи в обмен на ящик водки. Всю водку, конечно, не выпить, но можно выгодно продать своим. Саша старательно откладывал деньги на дембель, мечтал открыть собственное дело. Прапорщик Стуцаренко такой обмен молчаливо одобрял, имея с каждой операции две третьих от денежной суммы или литровой массы. Сам же хитро оставался в стороне, потому как последнее время за такими аферистами внимательно следили особисты. Но что такое мешок тряпок и обуви по сравнению с двумя зенитно-ракетными комплексами «игла», которые намедни исчезли у соседей! И ведь никого не посадили! Начальник склада отделался досрочной демобилизацией, а срочников перекинули в другие части.

Обмен происходил уже не первый раз, поэтому ефрейтор Ермоленко ничего не опасался и даже не стал осторожнее, когда на «стрелку» вместо почтенных стариков, с которыми он всегда имел дело, пришли два молодых чеченца и пригласили его проехаться на соседнюю улицу. Посомневаться в целесообразности и безопасности такой поездки не успел, подтолкнули стечкинским стволом. Ефрейтор Ермоленко вместе со своим мешком плюхнулся на заднее сидение потрепанной «нивы» и спустя несколько минут оказался на окраине соседнего поселка, но об этом он мог только догадываться, потому как глаза ему завязали, а рот заклеили скотчем. Чуть ли не носом он сосчитал лесенку на крыльце, когда его втолкнули в дом. А когда развязали глаза, коленки ефрейтора заметно ослабли, холодный пот выступил на спине.

В доме на полу сидели семь бородачей, семь «воинов Аллаха», которых Ермоленко до этого видел только издалека, пленными. Сейчас же перед ним сидели, ухмыляясь, вооруженные до зубов боевики, попивали зеленый чай и неспешно о чем-то говорили. Старшего ефрейтор вычислил быстро. Он по возрасту был старше, держался несколько свысока. Он и заговорил с Ермоленко.

- Ну что, свинопас, не ожидал?

- Почему свинопас?

- Потому что русские свиньи едят поганую свинину, потому что в хозротах служат свинопасы.

Ефрейтор молчал, опустив голову.

- Кофе хочешь? По-турецки... - вроде как смягчился старший.

- Хочу, - Саша позволил себе поверить, что его привезли все-таки для совершения обмена, вот даже и кофе предлагают.

Один из боевиков пододвинул в его сторону ногой дымящуюся турку и эмалированную кружку.

- Сам наливай.

Руки ефрейтору стянули тем же скотчем еще в машине, но не за спиной. Тем не менее он сумел налить себе кофе и сделал несколько глотков.

- Ты, наверное, умный?

- Был бы умный, не сидел бы здесь с вами.

- Да нет, ты умный, - он иронично растянул последнее слово, - но ты жадный, и твоя жадность больше, чем твои мозги.

Боевики снова засмеялись.

Старший что-то сказал на чеченском самому молодому, тот взял СВД и, небрежно пнув ефрейтора ногой, чтоб не занимал проход, вышел из дома.

- Ты прав, - продолжал старший, - умные в институтах учатся, а не портянки в армии стирают.

- Я думал, мы обмен будем делать, - попытался восстановить статус-кво ефрейтор, - я же принес все, как заказывали.

- Заказывают в ресторане, а мы приказываем, понял? - Для усиления понимания ближний к Саше боевик приложил ему подошвой в челюсть, но не сильно. - А обмен мы будем делать. С твоим прапором. Поменяем тебя на несколько гранатометов и патроны.

- Но на нашем складе нет гранатометов!

- Зато на соседнем есть. Не переживай, прапору уже не в первый раз, вот только последнее время честным стал. Не хочет друзьям помогать. Старым друзьям!

- Там особисты лавочку закрыли, - сам себе сказал Ермоленко.

- Ничего, хорошие магазины круглосуточно работают. Если прапор не принесет, мы ему твою голову отправим, а в рот тебе вставим письмо для начальников о том, какие вы с прапором крысы. Видишь, какой у нас хороший план.

- Хороший, - голос ефрейтора надломился и поплыл.

- А пока мы тебя даже обижать не будем, потому что ты не воин, ты - крыса. И если все для тебя хорошо кончится, ты будешь нам приносить со склада то, что мы тебе скажем. Понял?

- Понял...

- Вот и хорошо, а то твои товарищи захотят твоей головой в футбол играть. Али, привяжи его.

Ефрейтора привязали к стулу, больше с ним никто не разговаривал, боевики достали нарды, а говорить продолжали на чеченском. В голове Александра Ермоленко прокручивались возможные сценарии развития событий. Разумеется, очень хотелось, чтобы прапорщик выполнил требования чехов, а там уже... Страх не позволял думать, что может быть дальше. Приблизительно через час в дом втолкнули сержанта с соседнего склада. С ним уже никто не разговаривал, и ефрейтор понял, что ситуация накаляется. Боевики явно теряли терпение. Во всяком случае, лежащему на полу сержанту крепко досталось под дыхло. Пару раз его пнули, словно до этого он успел чем-то им насолить. А может, и успел...

Время медленно тянулось к вечеру. Саша закрыл глаза, то ли нервы перегрелись, то ли страх перевалил ощущаемую норму. Сон навалился, как неподъемный груз, и наполнил темноту в голове вспышками короткометражных сюжетов. Вот мать ругает Саню, корит его на чем свет стоит: променял образование, променял свое будущее на друзей-собутыльников, и даже Варя-красавица его остановить не может, отец-то в твои годы на заводе вламывал... И знает Саня, что права она, но злость в нем еще больше закипает. Что она понимает в этой жизни?! Что она знает о настоящих друзьях? А вышло, что знала больше. Потому как один купил себе военный билет, другой сумел закосить под жутко больного, а третий за мелкое воровство предпочел отлежаться на нарах, чем на солдатском матрасе. Следующая вспышка сопровождалась взрывами и летящими во все стороны осколками. Позже Александр Ермоленко готов был голову дать на отсечение тем же чехам, что он видел все происходящее не во сне, а реально: видел, как одна за другой, точно в замедленном кино, влетают в окно гранаты и по комнате разлетаются ошметки человеческих тел и одежды, как дюжина кусков горячего металла врезается в его грудь и живот. Он даже посмотреть на них успел, прежде чем умер...

Но в другой реальности все произошло иначе. Сначала раздались выстрелы на улице, потом посыпалась штукатурка над головой. Ночная мгла еще только-только начала смешиваться с предрассветным туманом. Автоматные стволы, выплевывая пули, больше походили на газосварочные агрегаты в руках неумелых людей. За окном, на недалекой улице, матерились по-русски, в доме - говорили по-чеченски, но матерились тоже по-русски. Потом старший крикнул в окно, что здесь пленные солдаты. И все затихло. Ермоленко и сержанту развязали ноги, старший вывел их на крыльцо.

Где-то рядом были свои, но ефрейтору Ермоленко в этот момент больше всего хотелось в туалет. От этого он почему-то улыбался. И когда слева - из кустарника на огороде - жахнул выстрел, Ермоленко «щучкой» нырнул с крыльца в сторону, секундой позже его движение повторил сержант, а из окон дома полетели стекла от разорвавшейся внутри гранаты. «Ну вот, и побывал и настоящем бою», - подумал ефрейтор, лежа на мокрой траве и торопливо расстегивая штаны, чтобы их не обмочить.

Потом был еще один выстрел, это недобитый чех застрелил майора, который разговаривал с сержантом. Но в общей суматохе Ермоленко этого не заметил, он в первый раз в жизни подумал о Боге, потому что остался жив. Остальные его не интересовали. Уникальная и единственная жизнь Саши Ермоленко продолжалась. Можно было даже рассчитывать на награду.

Про спасение ефрейтора Ермоленко и героизм майора Дорохова написали в газетах, пленников даже мельком показали по телевидению. Саша, прочитав заметку, облегченно вздохнул: «...в результате операции разведчиков были освобождены попавшие в плен к боевикам накануне сержант Андросов и ефрейтор Ермоленко...» Получалось, что Саня вроде как имеет отношение к боевой разведке. Поэтому свежеиспеченный младший сержант Ермоленко вырезал заметку из газеты и отправил ее Варе. Пусть полюбуется - он герой, он не врал ей про тяжелые боевые будни.

У Вари, когда она читала, навернулись слезы. Вот ведь, Саня был в плену, а ни слова об этом не писал. Друзья-разведчики спасли его. И скоро он приедет домой... Вся жизнь превратилась в ожидание. На своих сокурсников мужского пола Варя стала смотреть с некоторым недоверием и даже пренебрежением: отсиживаются тут, пивко попивают, дрыгаются на ночных дискотеках, рефераты в Интернете воруют и экзамены покупают. А настоящие парни, настоящие мужики тянут лямку и гибнут на войне!

Саша вернулся сразу после Дня Победы. Сколько нежности Варя подарила ему в первый день! Он же смотрел на нее с некоторым высокомерием, как на старшеклассницу, которая дорвалась до кумира. Это она заметит потом. Зато Саша после их первой ночи вместе стал смотреть на нее как победитель, которому она обязана чем-то основательным: то ли свободой, то ли вообще своим существованием. Странным ей также показалось, что он вернулся при деньгах. Уже на второй вечер сводил ее в шикарный ресторан «Венский вальс», где больше старался произвести впечатление на официантов своей щедростью, чем на Варю своими чувствами. Слышала, что солдатам в горячих точках платят боевые, но также слышала, что повсеместно выплаты эти задерживают.

После нескольких рюмок водки он плаксиво рассказывал ей, как вытаскивал под вражеским огнем раненого товарища, как свистели вокруг пули. А потом этого раненого бойца у него с рук на руки принял старший лейтенант, которому дали орден, а младшего сержанта Ермоленко, как водится, забыли. Но он не в обиде, боевое братство важнее, чем побрякушки на груди. Да и кто знает, может, еще дадут орден мужества, многих награды на гражданке догоняют... Нет, Ермоленко еще всем покажет!

Варя всматривалась в своего возлюбленного и старательно отгоняла навязчивую мысль, что все происходящее ей кажется фальшью. Что с Саней происходит что-то не то, что он вернулся домой с печатью какого-то ущербного эгоизма на лице. Однажды они поругались, и Варя залепила ему пощечину. Этого герой кавказской войны ей простить не мог. Вытолкнув пьяным перегаром матерную скороговорку в адрес Вари, младший сержант Ермоленко развернулся и ушел.

Всю ночь Варя плакала. Рано утром он позвонил ей, долго и нудно извинялся, молил о встрече, называл ее смыслом жизни, и когда она «сломалась» и позволила ему приехать, примчался на такси с огромным букетом алых роз, которые бросил к ее ногам, упав на колени. Варя слышала, что тем, кто воевал в горячих точках, нужна реабилитация, что психика у них все равно повреждена, поэтому списала ночной эпизод на эти боевые издержки. Другой вопрос, что чем дальше, тем больше Варя ловила себя на мысли, что ей не о чем разговаривать с Сашей. Он ни о чем, кроме денег и своего будущего автомагазина, говорить не хотел. А об этом он молотил бесконечно, как ди-джей на радиостанции, поэтому Варя замолкала и потихоньку уходила в себя. Так и ушла. И осталась сама с собой.

Как-то вечером они прогуливались по вновь отстроенной, залитой в мрамор набережной. Саша сыпал своими бизнес-проектами и детальными расчетами их с Варей светлого обеспеченного будущего. К тому времени он на «свои сбережения и боевые» уже купил автостоянку в центре города, договорился обо всем с бандитами, державшими район, и собирался начать строительство автосалона. А Варя в этот момент думала, как ей рассказать о своей беременности. И решила сделать это одним махом.

Остановила, приложила палец к его губам, когда они обещали поездку в Париж, и спросила:

- Втроем поедем?

- В смысле? - озадачился Саша.

- У нас будет ребенок.

Ермоленко сначала растерялся, потом побледнел, потом покраснел и в итоге выдал на-гора следующие соображения:

- Варя, мы только начинаем подниматься! Какие дети?! Что ты, Варенька, это отвлечет нас, - тут же поправился, - это не позволит мне сделать нас счастливыми!

- О каком счастье ты говоришь? - похолодела внутри Варя.

После этого вечера они больше не встречались. Через месяц у нее произошел выкидыш, а через полгода, немало повалявшись в больнице и покинув очное отделение университета, Варя узнала, что удачливый бизнесмен Александр Ермоленко женился на дочери известного рыбного магната Шумилова. Не узнала Варя только одного - что однажды в автосалон Ермоленко пришел мужчина кавказской наружности и, нагло потеснив охрану, ввалился в кабинет владельца со словами:

- Давно не виделись, свинопас.

Свою жизнь Варя с тех пор считала банальной мелодрамой. Некоторое время ничего не могла делать, а потом устроилась в КБ Марченко уборщицей. За последние пять лет она несколько раз пыталась восстановиться в университете, но, похоже, заочников там держали только за деньги. Так и размазывала свою жизнь верная Варя шваброй по кафельному полу секретного оборонного предприятия. И теперь в отделе кадров ей предложили размазывать ее сразу по двум этажам, правда, зарплату обещали почему-то увеличить не в два, а только в полтора раза.

* * *

Вадим Григорьевич Яковлев нервничал. Старик Марченко опять вернулся к делам, ломая все планы своего зама по общим вопросам. Ему давно прогулы на кладбище ставят, а он на работу приполз. И надо же было именно в этот момент позвонить президенту! А ведь Марченко прочит на свое место этого Кошкина. Небось, успел замолвить слово за своего любимчика. Да, Кошкин талантлив, но разве можно доверять этому витающему в облаках совковому интеллигенту оборонное предприятие? Он же - ни денег выбить, ни выставку провести, ни готовый продукт продать! Все это делает Яковлев. В Росвооружении знают только Марченко и Яковлева. Это благодаря Вадиму Григорьевичу удалось пережить бред перестройки и разорение ельцинских реформ. Но никто спасибо не сказал. Марченко даже до приказа о благодарности не снизошел. Ни разу за десять лет!

Вадим Григорьевич сидел в парке, ожидая деловой встречи. В начале недели на рабочем столе зазвонил телефон, и мужской голос с легким кавказским акцентом предложил встретиться для удовлетворения обоюдного коммерческого интереса. Вадим Григорьевич поначалу отмахнулся: военными тайнами и ракетами не торгую. Кавказцы уже не первый раз пытались подобраться к заводу, но сразу исчезали по мановению волшебной палочки ФСБ. Но этот сразу сказал, что его интересует вполне мирная продукция, а выгоду обещал с шестью нулями. Поворчав, Вадим Григорьевич на встречу согласился, но подстраховался: неподалеку скучали два офицера ФСБ, курирующие предприятие. Как назло, кроме них троих, в парке никого не было. Кураторы зачитывали до дыр газеты на соседних скамейках, а Вадим Григорьевич поминутно вытирал носовым платком пот, выступавший на лысине. «Партнер» либо опаздывал, либо засек опекунов, поэтому Вадим Григорьевич решил выждать еще минут пять и протрубить отбой.

И все же минуты через полторы на скамейку рядом с ним присел рано поседевший мужчина средних лет в темном костюме и черных лаковых туфлях. Небритое два-три дня лицо, темные, с блеском презрения ко всему окружающему глаза, гнутый кавказский нос, два симметричных округлых шрама на обеих щеках и полный рот золотых зубов, сияющих из-под всплывающей ухмылки. Выглядел он подчеркнуто независимо, на контрразведчиков бросил опытный взгляд и, цокнув по-восточному, покачал головой.

- Меня зовут Бекхан, я - чеченец, в федеральном розыске не нахожусь. А вот в контору вы зря доложили, это может осложнить наши взаимовыгодные отношения.

- Страховка не помешает, - прищурился Яковлев, - я, знаете ли, не менеджером в магазине женского белья работаю...

- Знаю, но теперь вам придется придумывать для них всякие отговорки, потому что у меня есть для вас предложение, от которого вы не сможете отказаться.

- Чего я только не слышал! Мне один цэрэушник дом в Калифорнии сулил и счет в Швейцарском банке.

- Я предлагаю вам пока сто тысяч долларов. Для начала. А вообще-то речь пойдет о миллионе. Возможно, и больше.

- И что вы хотите за такие деньги?

- Машину времени.

Яковлев внимательно посмотрел на собеседника, который глаз не отвел и никак не отреагировал на весьма показное на лице Вадима Григорьевича сомнение в его психическом здоровье.

- Плохо работаете, Вадим Григорьевич, если не знаете, что у вас под носом делается.

- Прошу запомнить: фантастические проекты - это не по нашей части, вот это я точно знаю, - и Яковлев, промокнув в очередной раз лысину, сделал вид, что собирается уходить. Время дорого.

- А в лаборатории Сергея Павловича Кошкина вы последний раз когда были? - властно положил ему руку на плечо собеседник, и опекуны тревожно захрустели газетами.

- Вчера, - не особо напряг память Вадим Григорьевич, неожиданно осознав, что испытывает на себе наглое, неотвратимое давление чужой воли и ничего с этим поделать не может.

- Что-нибудь необычное видели?

- Да генератор какой-то на столе... Так. Ничего подобного там быть не может! Надо представить себе огромные затраты энергии, речь ведь идет о космических, вселенских мощностях, такое в лаборатории не спрячешь, тут даже специально построенного ангара может не хватить...

- Вам знаком паровоз братьев Черепановых? - перебил просветительскую тираду Яковлева Бекхан.

- А что?

- Так вот, прежде чем появились современные тепловозы и электровозы, была сначала паровая самодвижущаяся телега крепостных мастеров братьев Черепановых. И ездила она на расстояние всего три с половиной километра.

- Вы хотите сказать, что на столе Кошкина стоит эта самая тележка...

- Да, и перемещается она во времени.

- Откуда вы знаете?

- Катался на ней, как случайный пассажир. А вот если узнают ваши друзья из ФСБ, которые сейчас пытаются щелкать фотоаппаратами, вы никогда этот прибор не увидите, богатым не станете, генеральным тоже... И вообще никем не станете.

Вадим Григорьевич помрачнел. Сдавив пальцами виски, в которых назойливо застучала фамилия Кошкина, он, как первоклассник у незнакомого дяди, спросил:

- Вы точно не из разведки? Ну, какой-нибудь там... Может, Саудовской Аравии. Или Палестины...

- Нет. Я вообще ниоткуда. Меня нет. Хотя вот мой паспорт, посмотрите и успокойтесь. Но для любых органов власти меня нет, хотя одновременно я есть. И у меня есть деньги. Представьте себе, что я умер уже два раза. Первый раз меня взорвали, второй раз пристрелили дуплетом. Я это четко помню, каждое мгновение боли. Но я жив. Хотя где-то в Чечне есть как минимум две моих могилы. Даже по телевидению передавали об устранении разведчиками известного полевого командира... - в темных глазах полыхнула злоба.

- Вы же сказали, что вы ни в чем не замешаны?

- Именно так, Вадим Григорьевич, как не может быть замешан в чем-либо мертвец. В конце концов, даже с юридической точки зрения расстреливать меня неправомерно. Я понимаю, что для вас это звучит, как бред сумасшедшего, особенно когда вы чувствуете, что я говорю неуверенно. Но как может говорить человек, у которого прострелена челюсть, и ему пришлось заново учиться ворочать остатками языка? Зато я теперь почти без акцента говорю по-русски. И знаете, прочитал много книг. Просто не вылажу из Ленинской библиотеки. А в технической тоже не один день штаны протирал.

- Похвально, - буркнул Яковлев, который вдруг почувствовал ростки мистического страха в душе и больше всего мечтал, чтобы этого разговора никогда не было.

- Не бойтесь. - Бекхан считывал внутреннее состояние Вадима Григорьевича, как сканер. - Я больше никого не хочу убивать, никому не хочу угрожать, кроме одного, быть может, человека... Я просто хочу вернуть себе самого себя. Хотя бы что-то одно: либо свою смерть, одну из двух, либо свою жизнь, потому что последние пять лет я не помню, я также хочу найти своего младшего брата, о котором ничего не знаю, я хочу понять смысл всего, что происходило, происходит и будет происходить.

- Тогда вам надо занять очередь в небесной канцелярии, запишитесь у секретаря. На последние вопросы ответы можно найти только там. - Вадим Григорьевич иронизировал, но уже понял, что избавиться от этого человека не получится.

- Может и так, господин Яковлев, но разве вас не волнуют те же самые вопросы? Хотя бы на ближайшую перспективу в свете предстоящей смены руководства?

- Значит, вы утверждаете, что на вашу судьбу повлияла машина времени, изобретенная посредственным советским инженером Кошкиным?

- Он не посредственный. Он талантливый, и вы это прекрасно знаете. А судьбы у меня нет! Как бы нам еще понятнее объяснить? Ну представьте себе, что вы сели в поезд, а там с вами случилось несчастье: вы ударились головой и впали в кому. А когда пришли в себя, то очутились на незнакомой станции, в районной больничке, куда вас сдали сердобольные проводники и пассажиры. Вы пришли и себя и не помните ничего, кроме того момента, когда теряли сознание. И еще лицо человека...

- Кошкина? - догадался Вадим Григорьевич.

- Ну вот, вы уже начинаете понимать.

- Что вы от меня хотите? Я не смогу вынести из лаборатории машину времени, паровоз Черепановых или как там она называется. Я даже паршивый конденсатор не стану выносить!

- Не надо, успокойтесь, - негромкий, но властный голос Бекхана заставил Владимира Яковлевича замолчать. - Примите меня на работу каким-нибудь лаборантом. До войны я окончил машиностроительный техникум. Так что на лаборанта потяну. При этом платить буду вам я. За первый месяц сто тысяч долларов, за второй - тоже... А если все получится, то обещаю вам, что мы оба разбогатеем.

- У вас что, счет в швейцарском банке?

- Нет, у меня счет в лесу под Ведено. И я хочу найти пару схронов, чтобы получить оттуда свою зарплату. Страховые выплаты по двойному тарифу, за две смерти сразу.

- Но у нас есть предписание о проверке всех поступающих на работу, за вами все равно будут следить.

- Пусть, мне кажется, я вам ясно и четко сказал, что не собираюсь нарушать закон. Документы у меня в порядке. Ваших знаний хватит, чтобы разобраться с машиной Кошкина?

- У меня высшее техническое образование, но это не мое направление. Потребуется время...

- Я ждал пять лет, а последний год я искал. Поэтому я умею ждать. На ваше имя открыт счет в Промстройбанке, там оговоренная нами сумма.

- Я еще не дал согласие - Яковлев сам не знал, возражает он или нет, чужая воля парализовала его. В любом случае, он рассчитывал на тайм-аут, а уж потом он разберется, что со всем этим делать. Но маленький червячок страха, поселившийся в его сознании, шептал ему: никуда ты, Вадим, от этого человека не денешься. Да и кто знает, уже оправдывал свои будущие действия заместитель по общим вопросам, может, и не помешает хороший напарник, у которого четко определенные интересы, не входящие в противоречие с его собственными интересами.

- Я могу обратиться к другому человеку, но тогда проиграем мы оба, - спокойно заметил Бекхан.

Нужно было только определить грани сотрудничества и, вытерев в очередной раз пот с лысины, Яковлев прощупал характер будущих отношений:

- Я должен быть уверен в своей безопасности и не потерплю, чтобы мне диктовали.

- Любого, кто будет угрожать вашей жизни, вашему благополучию и здоровью, я убью, - Бекхан сделал театральную паузу, чтобы Вадим Григорьевич, пряча глаза, мог оценить уверенное и необратимое звучание этой фразы. - Что касается «диктовать», то мы с вами с этого момента партнеры, при этом вы - начальник, а я - подчиненный. Если позволите, я буду вам только подсказывать, потому как посвящен в существо вопроса чуть больше вас.

- Хорошо, - облегченно выдохнул Вадим Григорьевич и поднялся со скамейки, - приходите завтра в отдел кадров.

- Сегодня, вы уже сегодня можете зайти в банк.

Вадим Григорьевич замер, определяя, диктуют ему в данный момент или нет, но вслух сказал:

- Хорошо, приходите сегодня.

- Да, и скажите этим... - Бекхан передумал употреблять обидное слово, - скажите этим фээсбэшникам, что я родственник вашего студенческого друга, беженец, попросился на работу.

- Я найду, что сказать, - небрежно бросил Вадим Григорьевич и зашагал по аллее.

Бекхан покачал ему вслед головой так же, как сделал это в начале разговора. Один из опекунов поднялся вслед за Яковлевым, второй дождался, когда своей дорогой пойдет Бекхан, чтобы вести его. Но уже через десять минут он потеряет цель, причем будет абсолютно уверен, что объект буквально растворился в воздухе.

* * *

Утро в автосалоне можно было назвать удачным. К одиннадцати часам в обширном мраморном зале, где блистали разноцветным лаком достижения автомобильного производства со всех концов света, бродили два реальных покупателя. Именно реальных, а не пустые зеваки из тех, что всю жизнь мечтают. Менеджеры услужливо пружинили вокруг них, рассыпая преимущества и технические характеристики моделей, у которых останавливался взгляд толстосумов. Один из них, пожилой и толстый, выбиравший авто для молодой жены, прицелился на ярко-желтый кабриолет «Лотус-элиз-07», второй - худой, молчаливый, с неприятным холодным взглядом, по-хозяйски откинул капот коллекционного «Эмджи экс пауэр», отчего сопровождавший его менеджер лишился дара заученной речи и с минуту стоял с открытым ртом.

- Если вы что-то желаете посмотреть, мы сами вам откроем и покажем, - выручил его подоспевший охранник.

Клиент даже не удостоил его взглядом. Зависнув над сердцем автомобиля, Грум думал: стоит ли ему в первый раз в жизни принимать самостоятельное решение, позволить себе немного импровизации, чтоб не потерять вкус к «творческой» работе. В сущности, Вздор в курсе, что Грум пошел пробивать автосалон, а значит - можно сослаться на обстоятельства. Вдоволь налюбовавшись мощным двигателем, он захлопнул капот и повернулся к остолбеневшему менеджеру.

- Карточки «Виза» принимаете?

- Разумеется, - облегченно выдохнул продавец.

- Оформляйте, - небрежно сунул ему в карман форменной куртки свою карточку Грум, - а я бы хотел поговорить с вашим директором. Возможно, речь пойдет о приобретении партии машин.

Менеджер торопливо поднес к уху мобильный телефон:

- Александр Евгеньевич, с вами желает встретиться клиент... Да. Да. Он сейчас приобретает «Эмджи». Именно этот экземпляр. Хорошо, я скажу Олегу, он проводит.

Олегом оказался тот самый охранник. Теперь уже он молча указал Груму направление движения (мстил или принял правила игры?). Вместе они поднялись на второй этаж, охранник открыл перед Вадимом дверь приемной и буркнул в проем:

- Инна, доложи шефу.

Александр Евгеньевич Ермоленко последние дни был не в духе. Что с того, что объем продаж растет, если к нему в кабинет может нагло вломиться полоумный чеченец и уйти со свежей пачкой долларов? За молчание! Точно надо сбросить на весь этот Кавказ атомную бомбу, как предлагал прапорщик Проценко! И все, и никаких проблем, в том числе у Александра Ермоленко. Дал бы команду ребятам убрать его, но хитрый Бекхан предупредил: случись с ним что, правда о подвигах Ермоленко станет достоянием больших красивых журналов и ляжет аккуратной папочкой на стол деятелей ФСБ. Так ведь сказал, еще в следующем месяце придет! Двадцать процентов прибыли! Не хухры-мухры...

Трудно теперь было улыбаться клиентам. Откуда они берут деньги на такие дорогие машины? Тесть еще умничал, предупреждал: прогоришь ты с новьем, бери в оборот подержанные. Вот и нет! Берут машины, еще как берут, ради престижа последние штаны снимают. И все довольны. В том числе бандиты, которым Ермоленко лохов сдает, и они лишаются своих новехоньких иномарок посредством угона в течение месяца.

Глянув на клиента, который вошел в кабинет, Ермоленко похолодел. Это был известный всему городу Грум. И взгляд его не обещал Александру Евгеньевичу ничего хорошего.

Не дождавшись приглашения, Грум сел напротив, примораживая своим немигающим взглядом Ермоленко к кожаному креслу.

- Радуйся, я у тебя машину купил, - сказал он.

- Всегда рад, - очень хотелось не показать своего страха, но Грум лез в заячью душу почище Бекхана. Что называется, без акцента.

- Что нужно было от тебя чечену?

- Какому чечену? У меня их тут немало перебывало.

- Не юли, не люблю длинных бесед. - Грум достал из кармана выкидной нож и, щелкнув лезвием, принялся демонстративно вычищать грязь из-под ногтей кончиком лезвия.

- Я когда воевал, ну, там, в зоне боевых действий, службу нес, в общем, там мы познакомились. Так что это старый знакомый.

- А что твоему старому знакомому надо от секретного оборонного предприятия?

- Откуда мне знать, он мне не докладывал. Просил помочь материально. Хочет здесь остановится. Денег на первое время взял.

- А на второе время скоро за деньгами придет?

- Не сказал, - опустил взгляд Ермоленко.

- Значит, ты и на Кавказе торговал, раз тут благотворительностью занимаешься? - Грум пальнул своим ледяным рентгеном.

- А там не хлебом-солью встречают.

- Угу, поэтому хлебом-солью ты там торговал... Значит так, я у тебя не был, ничего не спрашивал, если еще раз придет, позвонишь мне. Понял? - Грум встал, миссия была выполнена.

Когда Паткевич уже открывал двери, Ермоленко, проглотив несколько комков страха, позволил себе спросить:

- Грум, ты машину-то правда купил?

- А что, надо было угнать? Скажешь торпедам своим, чтоб пригнали к нашему офису, - и ушел, оставив дверь открытой.

* * *

Вечером Кошкин пригласил в лабораторию Китаева. День он провел в раздумьях и сомнениях. Не знал, обижаться на Марченко или уж махнуть на все рукой, пусть все будет как будет. Кроме одного, Дорохова и Мариловну Сергей Павлович решил у смерти выиграть. Чего бы это ему ни стоило. Но если план спасения Дорохова у него был, то с Мариловной было сложнее. Поэтому Кошкин выбрал поэтапное решение всех стоящих перед ним задач. Задачи, поставленные временем, со временем и решаются, особенно если берется за них человек решительный. Каламбур ему этот понравился, и, приглашая Китаева в лабораторию, Сергей Павлович старательно отгонял ироничное настроение. Улыбка была бы неуместна.

- Толя, давай попробуем воскресить твоего командира, - и, не давая Китаеву осмыслить сказанное, добил: - необходимая аппаратура для этого имеется. Ничему не удивляйся, ничего не спрашивай. От тебя требуется немного: первое - не считать меня сумасшедшим, второе - когда я растворюсь на твоих глазах в воздухе, не впадать в истерику, не терять сознание и не вызывать милицию, третье - никого не подпускать к этому прибору до тех пор, пока я не появлюсь обратно. Думаю, что буду отсутствовать два-три часа. От силы четыре.

- Это секретная техника? - не стал спорить Китаев, потому как с сумасшедшими и одержимыми спорить бессмысленно.

- Ты готов мне помочь? - не ответил Кошкин.

- Я же говорил, за Данилыча - хоть грудью на амбразуру. Возьмите меня с собой, если это действительно возможно, в конце концов, я умею обращаться с оружием, а вы, скорее всего, нет.

- Вот как раз оружия там не надо. Я не раскидывать пули собираюсь, а остановить для начала хотя бы одну. Сделай доброе дело, ограничься пока выполнением моей просьбы.

- Мне что? Просто сидеть здесь?

- Для начала надежно закрой центральный вход, проверь, закрыты ли запасные, а потом... Потом нужно будет сидеть и ждать. Я не знаю ничего, что было бы страшнее, чем просто сидеть и ждать. Так что потребуется немало мужества. Главное, кто бы ни появился, ни за какие коврижки не подпускай его к этому прибору, - Кошкин похлопал ладонью по генератору.

- Хорошо, - Китаев пожал плечами и отправился закрывать двери.

Прошло несколько минут, и Кошкин появился в своей лаборатории, чтобы увидеть самого себя, плаксиво беседующего под бульканье армейской фляжки с Дороховым. Василий стянул с кульмана собственноручный чертеж и толковал Кошкину:

- Вот, смотри, я тут некоторые чертежи набросал. По траекториям и карте местности я точно вычислил, где мог находиться снайпер в обоих случаях. И до нашего появления в истории, и после него. Он не был в доме, где мы накрыли боевиков, он сразу находился в зеленке. Скорее всего, в момент начала стрельбы во второй раз он находился как раз напротив дома, начал менять позицию вдоль дороги, оставаясь невидимым для наших бойцов...

- Я все равно в этих стрелках, точках и пунктирах ничего не понимаю. Верю на слово, - отмахнулся Кошкин позавчерашний. - Чего ты хочешь от меня, Вась? Чтоб я тебя с карабином, который ты, конечно, уже перетащил в сейф, что стоит у стола дежурного, отправил спасать твоего Китаева? Да делай что хочешь. Мне не то чтобы все равно, я просто почему-то очень устал. Знаешь, Вась, захотелось вдруг хоть немного пожить для себя, поехать к морю... Я не помню, когда последний раз видел море, я не помню, когда хотя бы задней мыслью не помнил о работе... - еще немножко, и оба Кошкина заплакали бы от жалости к себе. При этом второй до мельчайшего поворота души вспомнил, как его крутило и мутило. И все же быстро собрался и огорошил беседующих:

- Не помешал?

Следует признать, что младший Кошкин ничему не удивился.

- Я ждал чего-то подобного. Если ты не вмешиваешься в будущее, то будущее вмешивается в твое прошлое, - философски заключил он.

- «Ничего себе - война, смерть фашистским оккупантам», - пропел Дорохов. - Я такое относительно себя уже видел.

- Чем обязаны? - иронично спросил Кошкин младший.

- Тем, что тремя днями позже в этой лаборатории меня ждет Анатолий Китаев, а майор Дорохов похоронен со всеми воинскими почестями пять лет назад. Еще вопросы? Карабин СКС уже отрекламировал? - сдвинул брови на Дорохова. - Тоже мне, друг называется...

Пару минут тянулось молчание. Все трое то смотрели друг на друга, то пялились в пол.

- Выпьешь? - разрулил тишину Дорохов.

- Нет, и тебе, Вася, не рекомендую. Ты же хочешь по горам своей памяти прогуляться. Вот и пойдем вместе. А этот вчерашний пусть тут сидит и думает: зачем он тебя отпустил.

- У тебя есть какой-то свой план?

- Есть.

- Мне бы на секундочку Толяна повидать... - поканючил Дорохов.

- Вась, хватит импровизаций! - взмолился Кошкин. - Откуда я знаю, что произойдет, если я сведу двух погибших боевых товарищей. Не хватало только вас обоих потерять.

- М-даа... - майор опустился на табурет и стал усиленно растирать ладонями виски.

- Вот так, товарищ майор, и никаких диверсий.

- Что ты придумал, Сергей Павлович?

- Ничего особенного, ты проведешь меня к этой точке, - Кошкин ткнул пальцем в план Дорохова, - и будешь смотреть со стороны. Ничего не предпринимай. Ничего! Если тебя засекут - мне конец. Это, как говорит Жириновский, однозначно. И в прошлом останутся два Дороховых, а в будущем не будет одного Кошкина. Усек?

- Не совсем, но, надеюсь, что ты действительно все продумал.

- Ночь не спал, - уверил Сергей Павлович.

- Может, тебе сначала отдохнуть?

- Отдохну... в будущем, - многозначительно улыбнулся Кошкин. - Если доживем.

Младший Кошкин все это время молчал, но потом вдруг озарился мыслью, которую почти выкрикнул:

- Я понял! Смертью смерть остановить нельзя! Я об этом последние дни думал.

- Пару дней тебе не хватило, - кивнул старший.

- А любовь?

- Любовь? Любовь, брат, сложнее смерти... От нее жизнь. От любви и рождаются, и умирают. Не знаю вот только, живут ли без нее.

* * *

Ночью в горах холодно. Даже летом. Кошкин сразу почувствовал это, его слегка потрясывало, и он пожалел, что не остограмился из фляжки Дорохова в лаборатории. Они не шли, почти крались: Кошкин за Дороховым - след в след.

- Только не лезь, пожалуйста, что бы ни случилось, - прошептал Кошкин.

Дорохов в ответ кивнул и прижал палец к губам. Сергей Павлович впервые увидел, как его друг становится воином. Как-то в один из вечеров майор ответил на его вопрос, как нужно себя вести на войне, коротко и просто: нужно научиться бояться без страха. В каждом шаге Василия сейчас пружинила опаска, и пружина эта в любой момент готова была разжаться в целый каскад движений, который завершится на последней фаланге указательного пальца правой руки. И все же он оступился, под ногой предательски выстрелила ветка. Оба замерли, по лицу Дорохова Кошкин понял, что снайпер засек их, и в любой момент может прозвучать выстрел.

В это мгновение Кошкин, не особо раздумывая, начал свою версию событий:

- Кто бы ты ни был, не стреляй, я пришел с миром, - не громко, но вполне уверенно сказал он, и Дорохов после этих слов лег в траву. - Посмотри на меня в оптический прицел, если темнота позволяет тебе сделать это, у меня нет оружия, но я принес тебе слова пророка.

Ответная тишина наматывала нервы на секундную стрелку. Казалось, недалекие в обступившей темноте горы тоже задержали дыхание.

Алейхан уже видел в оптический прицел силуэт, и палец его сливался с курком. Дорохов закусил губу.

- Если второй поднимется, я тебя застрелю.

В это время в невидимо плывущем облачном покрове на пару секунд мелькнул лунный просвет, этого было достаточно, чтобы Алейхан увидел в прицел глаза Кошкина. Это были серые усталые глаза инженера, которого он в своей жизни убил первым. Снова отчетливо услышал над ухом требование Бекхана: «Тебе уже семнадцать лет, а ты еще не убил ни одного русского!» Вздрогнул... И совсем нелепо смотрелся на нем костюм со сбившимся набок галстуком. А ведь подумал еще, что у русского инженера денег даже на костюм не хватает, и он едет туда, где его могут убить, чтобы прокормить семью. Зачем он вернулся? За Алейханом? Но Алейхан может убить его еще раз... И еще раз...

- Подходи медленно, - скомандовал вполголоса Алейхан. - Второму - лежать.

Кошкин шел с поднятыми руками. Именно в этот момент Алейхан услышал на дороге приближающиеся шаги отделения Китаева. Снайпер стремительно сменил позицию, чтобы иметь возможность держать под прицелом все цели, но и Кошкин по движению кустов определил теперь точное направление. Дорохов ловил оптикой темноту...

Солдаты Китаева молчали, но теперь даже Сергей Павлович слышал звуки, издаваемые плохо закрепленной амуницией. Расслабились ребята... Алейхан держал теперь на прицеле головного.

- «Бисмилляхир-Рахмаанир-Рахиим», - сказал Кошкин в слепящую мглу, рассеченную узором ветвей, снайпер был где-то рядом. - «Во имя Бога милостивого, милосердного» - так должен думать всякий мусульманин перед всяким делом. И сейчас, целясь в человека, ты произнес эту молитву? И веришь, что убиваешь во имя Аллаха? Он просил тебя об этом? Или пророк? Может быть, эти солдаты не позволяют тебе ходить в мечеть? Или ты уверен, что убиваемый тобой не угоден Всевышнему? Ты решаешь за Всевышнего, кто Ему нравится, а кто нет? Бог создал и тебя, и того солдата напротив тебя не для того, чтобы вы убили друг друга, но чтобы любили и молились перед Богом. И если он делает это не так, как ты, то пусть Аллах будет судьей, но не твоя слепая пуля. Читал ли ты когда-нибудь слова одного из его знаменитых сподвижников Абу Хурайры, приводимые Муслимом - одним из наиболее авторитетных собирателей хадисов. Он сказал: «Клянусь тем, в чьей деснице душа моя! Истинно доживут люди до времен, когда не будет знать убивающий, за что убил кого-то, а убиенный - за что был убит». А теперь произнеси «Бисмилляхир-Рахмаанир-Рахиим» и выпусти смерть на волю... Ты же считаешь себя умнее Аллаха. Стреляй, и начнется бой, в котором погибнут многие и многие. И ты тоже...

- Ты говоришь, будто ты Джабраил, - глухо ответил со своей позиции Алейхан. - Я послушаю тебя и не буду стрелять. Пусть проходят, но теперь молчи, иначе они выстрелят первыми, а потом я посмотрю, какой ты знаток хадисов и мудрости Корана, какой ты русский Джабраил. Может быть, действительно Аллах послал тебя с того света... - шепотом закончил Алейхан.

Отделение Китаева молча, но все-таки с шумом прошествовало мимо. Темнота поглотила сначала их силуэты, а потом и шаги.

- А теперь я могу убить тебя, а потом второго, - сказал Алейхан, ему очень захотелось добавить, что потом из дома выбегут Бекхан и его бойцы, и тогда никому не уйти от пули или ножа, но козыри он решил приберечь.

Дорохову многого стоило в этом случае промолчать и не ляпнуть чего-нибудь типа «как бы не так!». Но Василий Данилович времени даром не терял. Пока внимание Алейхана было отвлечено на группу Китаева, он сантиметр за сантиметром, сведя дыхание до минимума, менял позицию. Теперь он на выстрел был впереди.

- Да, сейчас ты можешь меня убить, - согласился Кошкин, - если слова пророка для тебя ничего не значат, а пророк учил: тот, кто убивает, не вдохнет ароматов рая.

- Не тебе, неверному, говорить словами пророка! Вы отняли у нас рай на земле, вы хотите отнять у нас родину!

- Тогда для начала покиньте русские города, съезжайтесь все сюда и отпустите отсюда тех, кого вы предпочитаете держать в рабстве. Прекратите убивать для начала женщин и детей, или ты не знаешь, что говорил Мухаммад Абу-Бакру, идущему в поход: не воюй со стариками, женщинами и детьми. Как вообще вы можете ссылаться на пророка, если многие из вас не брали в руки ни Коран, ни Сунну?

- Ты много говоришь, гяур!

- Вот какое слово ты знаешь! Но теперь пусть будет тебе знамение: сейчас я исчезну, как исчезают духи, выполнив свою миссию, а тебе советую уходить отсюда, иначе ты погибнешь. Погибнешь именно в эту ночь... Я пришел предупредить тебя. Пусть сегодня смертей будет меньше. Поверь, с тобой говорит будущее.

- Если ты провидец, тогда скажи, где еще сейчас находится твоя смерть?

- Моя смерть не здесь, но если ты говоришь о шести боевиках и двух пленных в доме напротив, то советую тебе еще раз не возвращаться гуда. Через несколько минут никого из них не останется в живых.

Сердце Алейхана на миг замерло, страшный, могильный холод поселился в нем в это мгновение. Он вдруг действительно почувствовал близость и возможность своей смерти и спросил себя: готов ли он к ней? Сам себя он не раз убеждал в этом, но убеждение растворялось в одном-единственном образе, имя которому - Айза. Будет ли она ждать его на небе? И можно ли там вкусить земной, сжигающей душу страстью, любви? О, Айза! Глаза ее темнее этой ночи, но в глубине их живут зовущие звезды! И что бы ни говорили приехавшие в Чечню за долларами и подвигами самовлюбленные арабы, в словах русского была истина. Как-то, еще до войны, он слушал потомков пророка из рода Курейшитов, что жили с незапамятных времен на Кавказе, неся учение пророка и совершая суд по законам шариата, и что-то созвучное было в их речах. Интересно, о чем они учат сейчас?

Слова русского все еще звучали где-то внутри, но думать об этом сейчас Алейхан не мог, ему хотелось просто уснуть. Уснуть не тревожным сном лесного воина, а как в далеком детстве, когда дед рассказывал ему удивительную историю любви поэта по имени Маджнун.

Теперь ему действительно хотелось, чтобы русский растворился как дым.

- Если ты сейчас не исчезнешь, я выстрелю.

- Прощай, - ответил Кошкин, и на том месте, где он стоял, сгустилась ночная тьма, и даже воздух вокруг не дрогнул, когда он исчез.

* * *

Отсиживаясь в бытовке, где стояли швабры, ведра и другой хозяйственный инвентарь, Бекхан удовлетворенно думал о том, что пока есть жадные и глупые русские, воевать с ними можно. Нет, речь не о трусах, потому что Бекхану доводилось видеть, как еще минуту назад пугливые солдаты-первогодки превращались в безумно храбрых, под перекрестным огнем поднимающихся с перекошенным от крика «ура» ртом и с остекленевшими от презрения к смерти главами и бросающихся в рукопашную на бородатых джигитов. Да, были и те, что, попав в плен, молили о пощаде, обещали выкуп, но были и те, в глазах которых вместо страха было странное и непонятное горцу смирение. Не рабское смирение перед сильным, а смирение перед обстоятельствами, перед течением жизни.

После оформления пропусков и оформления документов в отделе кадров, после беседы с местным «кумом» из ФСБ, Бекхан собрался было уходить. Дело шло к концу рабочего дня, но, увидев, какой охранник пришел на смену, он остолбенел на последнем пролете лестницы. Потом повернулся на сто восемьдесят градусов и пошел обратно. Интуиция подсказала ему, что именно сегодня здесь должно что-то произойти. А интуиция Бекхана подводила редко. Не так давно он легко обходил расставленные спецназом ловушки и засады, не покупался на уловки особистов, знал, с кем из русских можно «работать», а кого лучше сразу отправить на суд к Аллаху.

Лицо Китаева Бекхан помнил, последним всплеском сознания, угловым зрением помнил. И очень жалел, что ни за какие деньги он не смог бы пройти сюда с оружием. Теперь он неторопливо искал в полумраке что-нибудь, что могло послужить ему оружием. В тумбочке, которую следовало выставить в специально созданном для этого музее советской канцелярии, Бекхан нашел столовый нож. Он вряд ли сгодился бы для того, чтобы перерезать горло барану, даже напластать колбасу, но вполне мог быть воткнутым в мягкие ткани или между ребрами. С ним он и шагнул в коридор, когда понял, что тишина говорит об отсутствии ненужных свидетелей.

Спустившись со второго этажа, он обнаружил, что охранника на месте нет, а входная дверь закрыта на ключ. Это обстоятельство не огорчило Бекхана, пусть не будет путей к отступлению, в нужное время они показывают себя сами. Хуже было другое: он не знал, где искать бывшего российского офицера, и пошел, крадучись, вдоль многочисленных дверей, обратив все свое внимание в слух, только слегка прикасаясь к дверным ручкам, дабы узнать, заперта или нет дверь. Когда он поднялся на второй этаж, то вдруг почувствовал, что на лице его что-то меняется, причем меняется со знакомой болью, от которой Бекхан едва не закричал. Приложив ладони к щекам, с ужасом обнаружил, что с них исчезли шрамы, а изо рта пришлось выплюнуть груду золотых коронок. Едва успокоилась боль, он позволил себе улыбку удачливого охотника: интуиция не подвела - именно сегодня он должен был попасть в это здание и оказался в нужное время в нужном месте. Сегодня он никому не позволит украсть у него прошлое, будущее или смерть, если она должна его настигнуть, и любимого брата. Даже если сам Микаил выйдет с огненным мечом, чтобы остановить Бекхана, Бекхан не испугается.

На втором этаже он нашел наконец-то нужную дверь. При этом мысленно выругал себя, что сразу не обратил внимания на таблички, среди которых помимо аббревиатур и просто цифр были и прямые подсказки. С легкой руки Марченко на некоторых дверях иронично красовались надписи, перекочевавшие сюда из прифронтовой полосы времен Великой Отечественной. На двери, которую искал Бекхан, висела табличка: «Хозяйство Кошкина».

Ему показалось, он приоткрыл дверь совершенно неслышно. Китаев сидел на табурете, тупо глядя на громоздкий прибор на столе. Но стоило Бекхану сделать шаг в лабораторию, разведчик вскочил, и табуретка оказалась в его руках.

- Ты? - спросил и ответил Бекхан.